Одно из удивительных явлений, случающихся при любви – покорность любимой любящего, который насильно применяет свойства своей природы к свойствам той в кого он влюблен. И видишь ты, что человек суров нравом, тугоузд, норовист, обладает решимостью, пылок в гордости, не терпит несправедливости, но едва только почувствует он веянье любви и кинется в ее пучины, и поплывет в ее море, как суровость обращается в мягкость, тяжелое становится легким, острое тупым, и непокорность сменяется послушанием. Об этом я скажу отрывок, где есть такие стихи:

Будет ли близости к нам возвращенье, и есть ли предел переменам судьбы? Ведь стал теперь меч рабом тростинки, а пленная газель превратилась во льва.

Я скажу еще стихотворение, где есть такие стихи:

Поистине, если ты недоволен, я ничтожнейший из погибающих, – я подобен легковесной монете, что скользит из рук отбирающего. Но быть убитым в любви к тебе – наслаждение; дивись же тому, кто гибнет и наслаждается!

Оттуда же:

И если бы увидели лучи твоего лица персы, не нужен был бы им Хурмузан и мобед [50] .

А иногда любимая не терпит выражения жалобы и тяготится, слыша о любовной тоске, и видишь ты тогда, что любящий скрывает свою печаль и сдерживает грусть, храня свой недуг про себя.

Возлюбленный, поистине, клеветник, и, когда обвиняет он, начинаются извинения за любой грех и признания в преступлениях, хотя человек в них и неповинен, но соглашается он со словами возлюбленного и отказывается ему перечить.

Я хорошо знаю человека, которому на беду была послана такая возлюбленная, и она не переставала приписывать ему провинности, хотя за ним не было вины, и обрушивать на него упреки и гнев, хотя кожа его была чиста от греха.

Я скажу стихотворение к одному моему другу – оно приближается к тому, чем мы заняты, хотя и не принадлежит к этому:

Ты встречал меня с лицом, близость к которому – униженье, а уйдешь от близости к нему, – будет гнев. Природе моей не противны легкие. укоры, хотя и порицают в волосах проседь. Человек утомляет размышлением свою душу, но родинки и пятнышки на лице прекрасны. Они украшают, когда их мало, но дурно дело их, когда перейдут они меру, и разве бывает чрезмерность похвальна?

Оттуда же:

Помоги ему: от крайних забот своих заставляет он плакать бумагу, чернила и почерк.

Но пусть не говорит говорящий, что терпение влюбленного, когда его унижает любимая, – низость души: он ошибется. Мы знаем, что любимая не ровня любящему и не подобна ему, чтобы отплачивать за ее обиды; не относится ее брань и грубость к тому, за что хулят человека, и не остается память о них на долгие годы. Это ведь происходит не в приемных залах халифов и покоях предводителей, где терпеливость навлекла бы презренье, а кротость привела бы к унижению. Ты видишь, что человек увлекается своей рабыней, неволя которой в его власти, и никакое препятствие не мешает ему ее обидеть, – какая же может быть от нее защита?

Что же касается причин гнева из-за оскорбления, то они не таковы. Это бывает лишь между знатными мужами, каждый вздох которых считают и за смыслом речей которых следят, приписывая им отдаленные причины, так как вельможи не роняют слов впустую и не бросают их зря. А любимая – это молодой тростник и гибкая ветка, она проявляет суровость и прощает, когда захочет, а не по какой-нибудь причине. Об этом я говорю:

Унижение в любви не порицается – ведь при любви и гордый проявляет смирение. Не дивитесь, что я унизился в таком положении, в каком унизился прежде меня аль-Мустансир [51] . Любимая не подобна и не равна тебе, чтобы была терпеливость твоя унижением, когда ты терпишь. Яблоко упало, и больно от падения его, но если разрезать его, – разве это защита, о которой упоминают?

Рассказывал мне Абу Дулаф, переписчик, со слов Масламы ибн Ахмада, философа, прозванного аль-Маджрити, что тот говорил в мечети, которая стоит в восточной стороне кладбища корейшитов в Кордове, напротив дома везира Абу Омара Ахмада ибн Мухам-мада ибн Худейра, да помилует его Аллах: – В этой мечети постоянно находился мукаддам Ибн аль-Асфар в дни своей юности, так как он был влюблен в Аджиба, молодого слугу упомянутого везира Абу Омара. Ибн аль-Асфар покидал молитву в мечети Масрура, где было его жилище, и отправлялся ночью и днем в ту мечеть ради Аджиба, так что стража не раз забирала его по ночам, когда он уходил с последней вечерней молитвы. Он сидел и смотрел оттуда на Аджиба, пока юноша не начинал сердиться и досадовать, и, подойдя к Ибн аль-Асфару, он больно бил его и ударял по щекам и по глазам, а Ибн аль-Асфар радовался и говорил: – В этом, клянусь Аллахом, отдаленнейшее мое желание, и теперь прохладились мои глаза! – И, несмотря на побои, он долго за ним ухаживал.

Говорил Абу Дулаф: – И Маслама рассказывал нам эту историю не однажды, в присутствии Аджиба, хотя он видел, каким мукаддам Ибн аль-Асфар пользуется уважением и как значителен его сан и благополучие. Ведь положение мукаддама Ибн аль-Асфара было очень высокое, и он был весьма отличен аль-Музаффаром ибн Абу Амиром и близок к его родительнице и семье. Его руками было построено немало мечетей и водохранилищ, и множество всяких благ пожертвовал он на путь Аллаха, занимаясь при этом всем тем, чем занимаются сподвижники султана в отношении забот о народе и других дел.

Рассказ

Вот нечто еще более отвратительное. У Сайд ибн Мунзира ибн Сайда, предстоятеля на молитве в соборной мечети Кордовы во дни аль-Хакама аль-Мустансира-биллаха – да помилует его Аллах! – была невольница, которую он сильно любил. Он предложил ей освободить ее и на ней жениться, и девушка сказала ему, издеваясь (а у него была большая борода): – Меня ужасает длина твоей бороды; если ты ее укоротишь, будет то, чего ты желаешь. – И Сайд ибн Мунзир стал работать над бородой ножницами, пока она не поредела, а потом он призвал множество свидетелей и засвидетельствовал перед ними, что невольница освобождена, и посватался за девушку, но она не согласилась. А в числе присутствующих был брат Сайда, Хакам ибн Мунзир, и он сказал тем, кто был при этом: – Я сам предложу ей себя и посватаюсь за нее! – И он сделал это, и девушка согласилась, и Хакам женился на ней в этом же самом собрании, а Сайд принял этот сокрушительный позор, несмотря на свою набожность, благочестие и рвение в делах веры. Я застал этого Сайда; его убили берберы в тот день, когда они силой вошли в Кордову и ее разграбили. А упомянутый Хакам, его брат, – глава мутазилитов в Андалусии, их старшина, наставник и оратор, и при этом он был хороший стихотворец и законовед. Его брата Абд аль-Малика ибн Мунзира тоже подозревали в приверженности к этому толку. Он занимал должность главного судьи во дни аль-Хакама – да будет доволен им Аллах! – это тот, которого распял аль-Мансур ибн Абу Амир, когда заподозрил его, вместе со многими законоведами и судьями Кордовы, в том, что они тайно присягают Абд ар-Рахману ибн Убейдаллаху, внуку повелителя правоверных ан-Насира – да будет доволен им Аллах. Абд ар-Рахман был убит, а Абд аль-Малика ибн Мунзира распяли, и рассеяли всех, кто был под подозрением. Отца их, судью судей Мунзира ибн Сайда, тоже подозревали в мутази-литстве. Это был красноречивейший из людей, самый сведущий во всех науках, наиболее набожный и больше всех шутивший и забавлявшийся. Упомянутый Лакам жив в то время, как я пишу тебе это послание; он утратил зрение и сделался очень стар.

Рассказ

Вот удивительный случай покорности любящего возлюбленной. Я знаю человека, который не спал много ночей и испытывал тяжелые мучения, и разрывали сердце его все виды страсти. Потом он овладел той, кого любил, и возлюбленная ему не отказывала и не отталкивала его, но, когда увидел в ней любящий некоторое отвращение к тому, чего он желал, он оставил ее и от нее удалился – не из-за воздержанности и не вследствие страха, но для того чтобы остановиться на том, что соответствует желанию любимой. И не нашел он в своей душе помощи, чтобы совершить то, к чему не видел у возлюбленной охоты, хотя и испытывал он то, что испытывал.

Я знаю одного человека, который совершил такой поступок, но после раскаивался, так как выяснилась измена любимой. Я сказал об этом:

Хватай удобный случай и знай, что, как бежит молния, так проходят и случаи. Сколько дел возможных я откладывал, а уйдя, оставили они горечь сожаления! Спеши к сокровищу, тобою найденному; хватай добычу, как ловящий в когти сокол.

Это же самое случилось с Абу-ль-Музаффаром Абд гр-Рахманом ибн Ахмадом ибн Махмудом, другом нашим. И я сказал ему одни свои стихи, и он полетел с ними повсюду и заимствовал их у меня, и произносить их стало его привычкой.

Рассказ

Однажды расспрашивал меня Абу Абдаллах Мухам-мад ибн Кулейб, из жителей Кайравана, во дни моего пребывания в «Городе» (а это был человек с очень длинным языком, хорошо наученный задавать вопросы во всех отраслях), и сказал он мне, когда речь зашла о любви и ее свойствах: – Если отвратительно той, кого я люблю, меня встречать, и сторонится она близости со мною, – что мне делать? – Я считаю, – ответил я, – что тебе следует стараться привести в свою душу радость, встречаясь с любимой, даже если это ей отвратительно. – А я не считаю этого, – молвил Абу Абдаллах. – Напротив, я предпочту любовь к ней любви к самому себе и ее желания – своему желанию, и буду терпеть и терпеть, хотя бы была в этом гибель. – Я полюбил возлюбленную только ради своей души и для того, чтобы наслаждалась она ее образом, – отвечал я, – и я последую своему побуждению, и подчинюсь своей природе, и пойду по своему пути, желая для души радости. – Это неправое побуждение! – молвил Абу Абдаллах. – Сильнее, чем смерть, то, из-за чего желаешь смерти, и дороже души то, ради чего отдают душу. – Ты отдаешь свою душу не по доброй воле, а по принуждению, – отвечал я, – и если бы было для тебя созможно не отдать ее, ты бы, наверное, ее не отдал. А за добровольный отказ от встречи с любимой достоин ты порицания, так как принуждаешь свою душу и приводишь к ней гибель. – Ты человек доводов, – сказал Абу Абдаллах, – а нет доводов в любви, на которые бы обращали внимание. – Когда приводящий доводы поражен бедствием, – ответил я, и Абу Абдаллах молвил: – А какое бедствие больше любви?