Знай – да возвеличит тебя Аллах! – что любви присуща действительная власть над душами и решающая сила; повелению ее не перечат, запрета ее не ослушаешься и власти ее не преступить; покорность ей неотвратима, и проникновение ее неотразимо. Она расплетает плотно свитое, ослабляет крепкое, размягчает застывшее, колеблет устойчивое, поселяется в оболочке сердца и разрешает запретное. Я видывал многих людей, которых нельзя заподозрить в отсутствии проницательности, и нет опасений, что пало их знание, расстроилось умение выбирать и ослабла их сметливость, но они описывали возлюбленных, имевших некоторые качества, не одобряемые людьми и недопустимые при красоте, и качества эти становились для тех, кто любил их, привычными и делались мишенью их страстей и предметом их одобрения. А после эти люди уходили, – либо забыв, либо вследствие разлуки или разрыва, или из-за какого-нибудь явления в любви, – но не покидало их одобрение этих качеств и не оставляло их предпочтение подобных свойств другим, более достойным, среди творений, и не питали они склонности к иному, – напротив, эти качества, одобряемые людьми, становились для них неприятными и казались им низкими, пока не покидали они здешнего мира, и кончалась их жизнь в тоске по тем, кого они потеряли, и в любви к той, с кем были они вместе. И не говорю я, что это было с их стороны притворным, – наоборот, это случается по истинному природному свойству и выбору, в котором нет ничего привходящего. Они не видят ничего другого и не заботятся в глубине своих помышлений ни о чем ином.

Я хорошо знаю людей, у чьих возлюбленных была несколько короткая шея, и после этого им не нравились женщины с длинными шеями. Знаю я и человека, который впервые испытал привязанность к девушке, немного малорослой, – он не любил ни одной длинной после этого. Я знаю также человека, полюбившего девушку, рот которой был слегка широк, – ему были противны нее маленькие рты, и он порицал их и испытывал к ним истинное отвращение.

И я описываю не тех, у кого недостаточна доля знания и образования, но говорю о людях, изобильнейше наделенных способностью познавать и наиболее достойных именоваться понятливыми и знающими. А про себя я расскажу тебе, что я полюбил в юности одну свою невольницу – рыжеволосую, и мне не нравилась после этого ни одна женщина с черными волосами, хотя бы были они на солнце или на изображении самой красоты. Я ощущаю это с тех пор в основе своей природы, и душа моя не соглашается на другое и совершенно не любит иных.

То же самое явление произошло с моим отцом – да будет доволен им Аллах! – И так продолжалось до тех пор, пока не пришел к нему его срок.

Что же касается многих халифов из сыновей Мервана – да помилует их Аллах! – и в особенности потомков ан-Насира среди них, то они все созданы с предпочтением рыжего цвета, и ни один из них не расходится в этом с прочими. Мы их видели и видели тех, кто их видел, со времени правления ан-Насира и до сей поры, и все они русые, по сходству с их матерями, так что это стало природным качеством у них всех, кроме Сулеймана аз-Зафира – да помилует его Аллах! – я видел, что у него черные волосы и борода. Что же касается ан-Насира и аль-Хакама аль-Мустансира – да будет доволен ими Аллах! – то рассказывал мне везир, отец мой – да помилует его Аллах! – и другие, что оба они были русые, сероглазые, так же как и Хишам аль-Муайяд и Мухаммад аль-Махди и Абд ар-Рахман аль-Муртада – да помилует их Аллах! – я видел их неоднократно и входил к ним, и видел, что они русые, сероглазые, так же как их дети, и братья, и все их близкие. И не знаю я – по предпочтению ли это, вложенному в них всех природой, или так происходит по обычаю, который был у их предков на этот счет, и они его продолжают. Рыжий цвет ясно виден в волосах Абд аль-Малика ибн Мервана, внука Абд ар-Рахмана, правнука Мервана, сына повелителя правоверных ан-Насира (это тот, которого называют «отпущенным»). Он был лучший поэт из обитателей Андалусии во времена потомков Мервана и чаще всего воспевал рыжеволосых. Я его видел и сиживал с ним.

Но дивиться следует не тому, что полюбит безобразную, а потом эта любовь не будет сопровождать его в отношении других – так бывало, – и не тому, кому свойственно, с тех пор как он существует, предпочитать наиболее низкое, но тому, кто взирал взором истины, и потом одолела его случайная любовь, после того как он долго пребывал в согласии с общим мнением, и изменила она то, что душа его знала прежде, и сделалась эта перемена его природным свойством, а первоначальное свойство исчезло. И он знает преимущество того, чего придерживался он раньше, но, обратившись к своей душе, находит он, что она отвергает все, кроме самого низкого. Дивись же этому могучему одолению и великой власти!

И такой человек – действительно самый правдивый в любви, а не тот, кто украшается свойствами людей, к которым не принадлежит, и приписывает себе склонность, с ним несогласную. Он говорит, что выбирает, кого любить, но если бы отвлекла любовь его зоркость, и похитила его мысль, и унесла его проницательность, – поистине, стала бы она преградой между ним, и выбором, и желанием. Я говорю об этом в стихотворении, где есть такие стихи:

Среди них есть юноша; возлюбленная у него с короткой шеей, и те, чья шея длинна, в его глазах – джинны [42] . Распространялся он о достоинстве своего выбора, приводя доказательства, истинность которых ясна. Ведь подлинно у серн – о них ходят поговорки, и их красоты вовек не станут отрицать люди – Шея короткая, и нет среди них ни одной с длинней шеей; а разве украшает длинная шея верблюдов? А у другого возлюбленная была с большим ртом, и говорил он: – Достаточно мне газелей среди большеротых. У третьего любимая была малорослой, и говорил он: – Длинные – гули [43] .

И еще я говорю:

Они порицали ее предо мной за рыжие волосы, но я сказал им: – Это ее, по-моему, и красит. Заблуждаясь, порицают они цвет света и золота, по мнению невежды, чьи ошибки долги. И разве хулил порицающий цвет нарцисса и цвет звезд, блистающих вдалеке? И дальше всех созданий Аллаха стоит от всякой мудрости тот, кто предпочитает тело цвета угля и черное. Такой цвет приписывают обитателям геенны, и такова одежда плачущего, лишившегося родных, что надел одежды печали. И с тех пор как блеснули знамена черным, убедились души людей, что нет дороги к пути прямому. [44]