Пьер снова взмахнул топором. Мышцы болели, пальцы и ладони жгло, как огнем, от мозолей, натертых и лопнувших много часов назад.

Бревно разлетелось со стуком, который заставил его очнуться. Пьер нагнулся, поднял расколотые дрова и бросил их на огромную кучу тех, что уже нарубил.

– Сынок, отдохни, – раздался из дома голос Мириам. – Пожалуйста.

Пьер вытер пот, заливавший ему глаза. Рубашка промокла насквозь и липла, словно вторая кожа. И окружающий воздух был влажным настолько, что казался липким и мешал дышать.

Небо приобрело цвет штормового озера. Вот бы пошел дождь и избавил их от этой изнурительной жары. Пьер поглядел на запад, в направлении своего секретного озерца, и пожалел, что не может бросить все и сбежать купаться. Отправься он со своей бригадой, можно было бы нырнуть в прохладную реку или хотя бы облиться водой. Его окружала бы чистая речная вода, остужал прохладный лесной ветер.

– Пьер, ты слишком много на себя взваливаешь, – сказала матушка. – Мне кажется, на сегодня хватит.

– Я почти закончил! – крикнул он в ответ. Девять часов вечера, июнь – он наверняка мог поработать еще час, прежде чем окончательно стемнеет. Пьер посмотрел на груду бревен, ждущих его топора. Он не закончит, пока не расколет последнюю чурку из тех, что вчера нарубил. А затем нужно будет уложить их у дома или в амбаре. И все же он сомневался, что матушке хватит дров на долгую зиму.

Проблема с фермой была в том, что работа на ней никогда не заканчивалась.

Стоило закончить что-то одно, как десять новых дел требовали его внимания – в отличие от торговли, в которой дневные достижения считались по взмахам весел вояжеров.

Они проплывали тридцать миль в день, пятьдесят пять ударов весла в минуту, четырнадцать часов в день.

И даже во время переходов было ясно, как измерить свой прогресс.

С девяностофунтовыми скрутками меха на спинах и головах вояжеры могли проходить по половине мили за десять минут.

Но ферма… Он разочарованно покачал головой, думая об оставшейся работе.

Три недели, которые он собирался здесь провести, уже закончились, а он все еще был на острове – так и не сумев найти помощника, который бы работал у матушки. Ему рекомендовали нескольких людей, но дальше дело не пошло. Никто не хотел наниматься, учитывая непредсказуемость идущей ныне войны и нависшую над островом угрозу атаки американцев.

Как Пьер ни старался, он не мог просто уйти.

Он знал, что будет чувствовать себя виноватым, что не сможет доплыть до Монреаля и привычно радоваться жизни со своей бригадой, зная, что оставил Мириам такой же беспомощной, какой ее обнаружил.

Ну почему именно сейчас, после стольких лет вольной и беззаботной жизни, в нем внезапно проснулась совесть?

Он взглянул на тяжелые серые тучи над головой. Он знал, что действительно происходит. С тех самых пор, как он раскаялся и доверил себя Господу, пальцы Святого Духа сомкнулись на его сердце, и он больше не мог игнорировать это давление, побуждавшее выбрать правильный путь.

Он должен был позаботиться о матушке.

И пусть он не мог слышать голос Господень, но Дух, направлявший его, повторял Пьеру услышанные от Рыжего Лиса слова – что этим летом он нужен матушке больше, чем его бригаде.

К тому же две ночи назад, под покровом тьмы, когда он плавал в Буа-Блан и отправил американским силам очередное послание, он получил сообщение от Рыжего Лиса: у бригады пока не было ни одного столкновения с агентами Северо-Западной компании. Они отлично справлялись и сами.

Возможно, и не случится ничего ужасного, если он останется на острове на все лето?

Он снова вытер стекающий на глаза пот, как раз вовремя, чтобы заметить, как из леса появляется Анжелика и шагает по лужайке в сторону фермы. Он не мог удержаться и не смотреть на нее, на то, как плавно движется ее ладная фигурка.

В памяти ожил тот поцелуй на дереве, несколько дней назад, и то, как она назвала его по имени, какими мягкими были ее губы. Никогда в жизни он не встречал женщины, которую ему так сильно хотелось бы поцеловать. И даже когда она отстранилась, он с трудом удержался от того, чтобы не обнять ее снова и не продолжить. О чем он только думал? Ему вообще нельзя было заводить отношений с женщинами, и уж тем более – с милой невинной девушкой вроде Анжелики.

В прошлом у него никогда не было с этим проблем. Он считал Анжелику исключительно своим другом. Что изменилось?

И если вопрос бессмысленным рикошетом метался в мозгу, ответ был вполне очевиден. Она изменилась. Она выросла. И не только превратилась в привлекательную женщину, она стала еще приятнее, добрее и веселее. С ней было хорошо. Она следовала за ним без страха и вопросов. Нет, она не стала слишком взрослой для карабканья по ветвям и до сих пор понимала его, как никто и никогда не понимал. Пьер не мог не признаться себе, что его тянет к Анжелике точно так же, как в детстве. Только теперь сила этого притяжения возросла в несколько раз.

Он поставил на колоду очередное полено, покачал, примерился и снова взмахнул топором, надеясь, что это отвлечет его мысли от Анжелики. Он пытался сосредоточиться на свисте топора и стуке поленец, чтобы не смотреть, как она приближается. Но с каждым ее шагом его мышцы напрягались все сильнее, пока Пьер не почувствовал, что при малейшем давлении сам разлетится на кусочки.

И зачем она только выросла? Почему все не осталось, как прежде?

Краем глаза он наблюдал, как она обнимает матушку.

Возможно ли, что поэтому он не сумел заставить себя уехать? Потому что не был готов оставить Анжелику?

Пьер опустил топор и прислонил его к разбросанным у колоды поленцам. Нет, причина наверняка в другом. Он ведь не искал сейчас отношений с женщиной. Он не хотел появления женщин в его жизни, так ведь?

Нет. Конечно же нет. Он всего лишь беспокоился об Анжелике и матушке, потому что они оставались на острове одни и рассчитывать могли только на себя. И в свете опасностей грядущей битвы Пьер хотел сделать все, чтобы до отъезда обеспечить их безопасность.

Возможно, он и останется на все лето, сделает все, чтобы подготовить их к зиме и защитить во время сражения с американцами. А затем, когда Рыжий Лис вернется с бригадой и свежими товарами и припасами, он все же уйдет.

Пьер тяжело вздохнул и повернулся, чтобы посмотреть на Анжелику.

Он уже видел ее сегодня, когда отводил в форт для урока с Лавинией и провожал оттуда. От Анжелики он никогда не уставал.

Она ответила ему смущенной улыбкой, от которой Пьеру хотелось все бросить, схватить ее за руку и сбежать вместе с ней.

– Вижу, ты снова увиливаешь от работы на постоялом дворе, – улыбнулся он вместо приветствия.

– Вижу, ты, как обычно, ленишься и ничего не делаешь. – Она кивнула на огромную груду наколотых дров.

Пьер радовался тому, что она совершенно не стеснялась и не боялась оставаться с ним после того поцелуя, изо всех сил делая вид, что ничего подобного не произошло.

И все же привычные дружеские шутки скрывали нечто новое, куда большее, чем прошлое детское восхищение. Пьер то и дело ловил на себе ее взгляд, такой внимательный и пронзительный, что у него закипала кровь. Он видел румянец на ее щеках, замечал участившееся дыхание, тень желаний, время от времени мелькавшую на ее лице.

Анжелика говорила, что хочет быть с Жаном и ждет того времени, когда станет его женой, но Пьер не мог справиться со странной потребностью – он хотел получить доказательство того, что его она хочет больше, чем Жана. Если бы он захотел, он мог бы добиться ее привязанности. Достаточно было приложить немного усилий, и он очаровал бы Анжелику, она не сумела бы ему сопротивляться.

Но как же Жан? Пьер вернулся на остров, чтобы попросить прощения у семьи, в том числе и у Жана. Он хотел восстановить разорванную связь с родственниками, хотел получить прощение, а не злить своего брата.

И все же у Анжелики было право выбрать любого, по собственному желанию. Ей необязательно ограничиваться Жаном.

Она не обязана выходить за него замуж по принуждению. И если она найдет того, кого любит больше, то наверняка не будет чувствовать себя чем-то обязанной его брату.

– Как тебе удалось ускользнуть на этот раз? – спросил он.

– Эбенезер ушел, а Бетти уже спит. Она беременна и в последние дни быстро устает.

– И улучив редкий момент свободы, ты решила прийти сюда, потому что я такой неотразимый и ты хотела меня увидеть? – поддразнил он.

– Не льсти себе. Я пришла повидать Мириам. – Анжелика лукаво улыбнулась, а затем повернулась к его матушке. Они заходили в дом, и Пьеру хотелось задержать ее, не дать исчезнуть внутри. Хотелось поговорить подольше, без обычных ограничений и свидетелей.

– Я остаюсь до конца лета. – Слова вырвались сами, он не успел их остановить. Обе женщины замерли, а затем одновременно обернулись с одинаково потрясенным выражением лиц.

– Я могу, – поспешно добавил он, размышляя, не стоит ли отыграть назад сказанные слова, сможет ли он действительно остаться на все лето. – Помогу со сбором урожая и немного поохочусь, чтобы у вас был хороший припас до начала зимы.

– Слава Господу, – сказала матушка, просияв улыбкой. – Это было бы великолепно, Пьер.

Анжелика моргнула и внимательно всмотрелась в его лицо. Ее чудесные карие глаза были полны удивления.

– А ты хочешь, чтобы я остался на лето, Анжелика?

Ему нужно было знать, хочет ли она, чтобы он остался, рада ли она его присутствию рядом.

– А ты сам хочешь остаться? – спросила она.

Пьер помолчал в поисках правдивого ответа. Частичной правды ей будет мало.

– Ты знаешь, что я люблю свою бригаду и скучаю по путешествиям с ними. Но я думаю, что правильно будет остаться здесь и помочь вам. Именно этого хочет от меня Господь.

Она кивнула:

– Это очень благородный поступок. Я знаю, что тебе нелегко далось такое решение.

– От того, что ты здесь, оно было немного легче. – Он попытался превратить все в шутку, но слова получились вполне серьезными.

– Вот мы и выяснили, кто тут самый неотразимый. – Она тоже пыталась шутить, но голос слегка срывался, выдавая ее реакцию на услышанное.

Она была рада, что он остается на лето.

А вот матушка слегка нахмурилась и обернулась к нему лицом. Неужели она как-то поняла, что его чувства к Анжелике превратились в нечто куда большее, чем просто дружеская привязанность?

Пьеру хотелось сказать ей, что нет причин волноваться, что он ни за что не причинит Анжелике боли, что он слишком ценит Анжелику для того, чтобы обращаться с ней как с любой другой женщиной в своем прошлом. Но как он мог подобное обещать? Совсем недавно он убеждал себя, что не позволит себе впутаться в отношения с женщиной, а теперь размышляет о том, как бы очаровать Анжелику.

– Жан будет благодарен Пьеру за помощь. – Матушка схватила Анжелику за руку. – И когда он вернется, увидит, что все осталось таким же, как было при нем.

В словах матушки слышалось мягкое предупреждение: вернувшийся Жан явно захочет увидеть Анжелику такой, как ее оставил, ждущей и готовой стать его женой.

– Жан будет просто счастлив. Правда, ангел?

Анжелика понурила голову, но Пьер успел увидеть проблеск вины. Она что-то согласно пробормотала, помогла Мириам переступить порожек и повела ее в темноту комнаты.

– Пьер, иди посиди с нами, – позвала его матушка, прежде чем скрыться из виду.

Он поразился силе собственного желания последовать за матушкой и Анжеликой. Он с удовольствием приготовил бы Анжелике ужин – пожарил утку, которую подстрелил после обеда. С хрустящей корочкой из свежей петрушки и зеленого лука. А потом добавил бы моркови и репы, которые только-только набрались сока.

Ей понравился бы ужин. Пьер был в этом уверен.

Ему так нравилось наблюдать, как она наслаждается каждым кусочком.

Рукоять топора в ладони показалась ему неподъемной. Так хотелось выпустить ее из пальцев и поддаться собственной импульсивной натуре. Пусть у него не было времени жарить утку, но что-то другое он точно успел бы сделать. И наблюдал бы, как светятся от удовольствия ее ожившие глаза, радовался бы тому, насколько ей нравится его готовка.

В доме зажглась масляная лампа, мягко осветив интерьер.

Пьер смог разглядеть отцовское весло, висевшее на стене. Яркие цвета – синие и красные полосы – словно издевались над ним, напоминая о дне, когда отец повесил весло на стену и поклялся, что никогда больше им не воспользуется, что дни торговли мехом остались в прошлом.

Это было весной, после последней отлучки отца. Он приплыл на остров, ушел от своей бригады по берегу и сразу же, войдя в дом, первым делом повесил весло на стену. А потом подхватил матушку на руки, поцеловал ее, долго и страстно, и поклялся, что больше никогда не уйдет.

От этих воспоминаний к горлу Пьера подкатил горький комок.

Отец заявил тогда, что он изменился, что посвящает свою жизнь Господу и хочет теперь привести дом в порядок – хочет любить свою жену и детей так, как велит ему Господь. Он сказал, что, если у мужчины есть жена и дети, нельзя бросать их на девять месяцев в году, предпочитая работу.

И Пьер был согласен. Он тоже поклялся, что никогда не поступит так со своей женой. Он не станет жениться на женщине, чтобы бросать ее.

И уж точно не поведет ее за собой в лесную глушь. Жизнь в каноэ никак не подходила женщинам и детям.

Пьер вглядывался в висящее на стене весло. Истина заключалась в том, что, если он хотел жить с любимой женщиной, он должен был бросить торговлю мехами, как и его отец.

А сможет ли он это сделать? Сможет ли поступиться любовью к лесам и путешествиям ради любви к женщине?

Дверь в дом была открыта, и он видел, как Анжелика помогает матушке сесть на стул, а затем расплетает косу, которую матушка носила подвязанной у шеи, и расчесывает длинные волосы.

Сердце сжалось при мысли о том, как рисковала Анжелика, оставляя таверну, чтобы помочь Мириам искупаться и вымыть волосы.

Анжелика Мак-Кензи была самой доброй и милой женщиной из всех, кого он знал.

Если и существовала та, ради которой он мог бы бросить прежнюю свою жизнь и остепениться, то Пьер именно сейчас смотрел на эту единственную.