Третий полевой госпиталь, где работала Китти, был не таким ужасным местом, как госпиталь Чимборазо в Ричмонде. Ведь сюда поступали солдаты, которым уже оказали первую помощь в прифронтовых госпиталях. Здесь же они проходили курс лечения, после которого либо возвращались в строй, либо отправлялись на родину.

Рассеянно глядя на золотисто-алую крону по-осеннему прекрасного дерева, Китти думала про свою мать. До сих пор становилось не по себе от одного воспоминания об их встрече в просторном холле городской гостиницы. Расставшись с Натаном, Китти прошла большую часть пути пешком, пока возвращавшийся в город возница не подобрал ее на дороге. И Китти сразу же решила отыскать Лину.

И нашла ее, пьяную, развалившуюся на стойке бара, в окружении каких-то оборванцев. Китти не верила своим глазам: ее мать, одетая в поношенное алое платье с вызывающе низким вырезом, бесстыдно обнималась с одним из мужчин. Ее громкий, резкий смех разносился по всему холлу.

– Лу, прошлой ночью ты дал мне пятерку и управился всего за час, – распиналась Лина. – А теперь ты, Зеб, дал десятку и тоже не задержался надолго. Этак я заработаю кучу денег и потрачу совсем мало времени!

Раздался грубый хохот.

Но тут кто-то увидел Китти, и в холле все стихло, а глаза присутствующих обратились к дверям. Лина, поглощенная выпивкой, не сразу поняла, в чем дело. Со стуком опустив стакан на стойку, она обернулась – и побелела как мел при виде стоявшей на пороге дочери.

На миг Лина застыла, а потом, скривив лицо в какую-то невообразимую маску из жалобных морщинок, заковыляла к двери, бормоча:

– Моя детка… моя малышка, я-то думала, тебя убили… – Лина покачнулась, и Китти едва успела подхватить мать и удержаться на ногах с таким грузом. Кто-то услужливо подскочил и помог пристроить заливавшуюся слезами женщину в первое попавшееся кресло.

– Думала, тебя убили… – снова и снова рыдала Лина. Китти стояла неподвижно, молча глядя на мать. Стало быть, это правда. Ее мать спилась и стала проституткой.

– Я чуть с ума не сошла… считала тебя мертвой… и про твоего отца ничего не слышно… и ничего у меня не осталось. Эти ублюдки спалили мой дом… все из-за проклятой войны… ничегошеньки не осталось… – Рыдая, она совсем поникла головой, но вскоре подняла глаза на человека в белом переднике за стойкой бара: – Джо! Налей-ка еще стаканчик. Нынче мне без этого не обойтись!

– Мама, по-моему, и так давно хватит.

– Ничего ты не понимаешь, детка, – обратила к ней Лина налитые кровью глаза. – Я больше никому не нужна, даже тебе. Я же вижу это по твоим глазам, по тому, как ты на меня смотришь! Ничего ты не понимаешь.

Бармен потянулся было выполнить заказ, но под взглядом Китти нерешительно замялся, держа бутылку в руке.

– Я хочу отвести тебя в госпиталь, мама. Ты больна. Тебе нужно помочь, – и она протянула руку, но Лина оттолкнула ее и резко вскочила на ноги.

– Да как ты смеешь тут командовать и говорить, что мне надо, а чего не надо?! Слышала я, как весь город шептался про твои шуры-муры с погаными янки! Эта сучка, мамаша Натана, трепалась по всему городу!

– Так, значит, ты все же знала, что я жива, – заметила Китти, поражаясь собственному безразличию. – И знала, что я вернулась в город.

– Н-ну да, кто-то вроде видел, как ты сходила с поезда. Да только я не поверила. – Лина сидела, низко опустив голову, но вдруг вскинулась и закричала: – Черт побери, Джо, где мое виски?

– И письма мои ты тоже получала, верно? Только не стала отвечать. Ты стыдилась своего теперешнего положения, а сейчас отказываешься от предложенной тебе помощи.

– Ага… – Лина оперлась на спинку кресла и попыталась усесться прямо, – я получила твое письмо. А миссис Коллинз получила письмо от Натана, в котором он пишет, что ему стыдно за твой образ жизни и прочее. И с какой такой стати ты теперь задираешь передо мной нос? Вы со своим полоумным папашей – два сапога пара и вообразили, что лучше вас никого на свете не сыщешь… И никому из вас я не угодила. Ну что же, я сама о себе позабочусь… и никого мне не надо, никого. А теперь проваливай ко всем чертям и оставь меня в покое.

Китти едва не стало дурно. Боже милостивый, неужели она вынесет это зрелище и сердце ее не разорвется от горя?! Как прикажете жить дальше после всего, что свалилось на нее на протяжении каких-то двух дней? Как смириться с тем, что ее мать – распутная пьяница?

Неожиданно в холле появился Натан и словно заполнил собой все помещение – только и видна была его солидная самодовольная фигура в добротном мундире.

– Кэтрин, тебе здесь не место! – безапелляционно заявил он.

– Тебе еще не надоело за мной таскаться? – прошипела она через плечо. – Это тебе здесь не место, Натан! И я в тебе не нуждаюсь!

– Давай ступай с ним, – невнятно пробормотала Лина. – Нечего тут болтаться. Никому ты здесь не нужна. Там, наверху, у меня есть и комната, и еда, и выпивка, да и деньжата в придачу. Оставь меня в покое!

Она направилась было к бару, но на полдороге споткнулась, упала и поползла на четвереньках. Китти ринулась к ней, но Натан остановил ее и силой вывел на улицу. Случившееся настолько ошеломило Китти, что она не оказала никакого сопротивления. Но вскоре, придя в себя, вырвалась из рук Натана:

– Кажется, я ясно просила оставить меня в покое! Я больше не желаю тебя видеть, Натан!

– Но я люблю тебя, Кэтрин, – негромко отвечал он, и взгляд его стал влажным. – Я знаю, как ты меня ненавидишь, но я не в силах тебя разлюбить. Я верю, в один прекрасный день мы непременно встретимся вновь и ты наконец поймешь, что тоже любишь меня.

С этими словами он развернулся и ушел, оставив Китти стоять у входа в гостиницу. Наконец она собралась с силами и поплелась в сторону госпиталя – там она нужна и там ее примут с радостью.

Время летело быстро. Однажды по дороге в госпиталь ее догнала Юдит Гибсон, одна из госпитальных сиделок.

– Почему вы не позаботитесь о своей матери? – строго спросила она, не сводя с Китти проницательного взгляда. – Мне все известно, и я знаю, что ваша мать больна!

– Больна? Но откуда…

– Откуда я об этом узнала? – Миниатюрная темноволосая женщина отвечала с горькой улыбкой: – Понимаете, Китти, мой муж Том частенько ходит в салун при гостинице и пересказывает мне услышанные там сплетни. Недавно он рассказал, что ваша мать не появляется в салуне по нескольку дней и хозяин недоволен тем, что она не… не оправдывает своего содержания, – прошептала Юдит, вконец смешавшись.

– Большое вам спасибо за эти новости, Юдит. – Китти тоже смущенно потупила взгляд. – Поверьте, у меня сердце разрывается на части, когда думаю о ней. Может быть, если бы я осталась дома, с ней такого бы не приключилось. Но судя по вашему рассказу, она очень больна. Я сегодня же пойду в салун и узнаю, что с ней!

Они уже подошли к госпиталю, когда дверь приемного покоя неожиданно распахнулась и на крыльцо выскочил самый юный и неопытный из трудившихся там хирургов. Вид у него был крайне взволнованный.

– Вы! – И он ткнул пальцем в сторону Китти. – Там солдат с гангреной руки. Ему совсем плохо, и он зовет вас!

– Я могу подменить вас, если вы хотите прежде навестить мать, – предложила Юдит.

– Мы с ним успели подружиться. – Устало покачав головой, Китти направилась к двери. – По-моему, Норман с самого начала знал, что умрет из-за этой раны. Он попросил меня побыть с ним рядом, когда придет его час, и я пообещала. К маме я пойду позднее.

Рядовой Норман Герринг – худой, рано облысевший мужчина примерно тридцати лет – еле слышно стонал и корчился на грязных простынях. Китти торопливо приблизилась к нему. Его тело сотрясала лихорадка.

– Пожалуйста, принесите мне тазик и тряпку, – попросила она сестру. – Может, удастся снять жар.

– Не стоит… – простонал Норман. – Это конец. Нужно написать письмо домой. Пожалуйста, в Фейетвилл…

Китти окликнула Юдит, уже стоявшую на пороге, и попросила ее заглянуть в свою каморку – там есть бутылка свежих чернил, которые она сама приготовила из растений, и гусиные перья.

Вскоре Юдит вернулась, и умирающий солдат, задыхаясь, стал диктовать Китти:

– Драгоценная моя Мери, я умираю. Я тебя люблю. Позаботься о мальчиках… помни обо мне… помни о Деле. Я отдал свою жизнь не просто так. И если Господь примет меня… я готов…

Он умолк, жадно ловя ртом воздух, и Китти напряженно ждала, держа наготове перо. Наконец Юдит шепнула ей:

– Китти, он умер.

…Китти вышла на крыльцо и вдохнула полной грудью свежий воздух. Солнце почти село, на землю спускалась ночная тьма. Где-то нежно выводила свою колыбельную ночная птица. Заухала сова. «Мир и покой, – устало подумала Китти. – А где-то совсем рядом ходит смерть». В руках она держала недописанное письмо.

– По-моему, я так и не привыкну к зрелищу смерти, – чуть не плача, призналась Юдит.

– А ты старайся побольше думать о тех, кто выжил, – посоветовала Китти, надеясь утешить Юдит. – О тех солдатах, которые вылечат у нас свои раны и вернутся к жизни.

– А ради чего им возвращаться? Юг проигрывает войну, Китти. Только слепец этого не видит! Подумай только, что нас всех ждет! Придут янки и перестреляют всех или побросают в тюрьмы!

Хрупкие плечи Юдит судорожно вздрагивали от рыданий, и Китти ласково погладила их.

– Пожалуй, я пойду в салун к матери… – прошептала она, обнимая Юдит. – Ты не обидишься?

– Конечно, ты должна увидеть мать! – кивнула Юдит, вытирая глаза передником. – Я помогу приготовить ужин для раненых, хотя продукты уже на исходе. Вяленое мясо да лепешки. Ни патоки. Ни кофе. Скоро нечем будет кормить даже армию! – И она скрылась за дверями госпиталя, маленькая, поникшая от горя.

Поплотнее закутавшись в шаль, Китти спустилась с крыльца. Но у последней ступеньки она услышала чей-то взволнованный голос:

– Мисс Китти, позвольте вас проводить?

Вздрогнув от неожиданности, Китти обернулась к Лонни Картеру, выступившему на свет из-под прикрытия кустов, росших у крыльца. Он все еще двигался с трудом – пуля раздробила ему несколько ребер, и рана часто давала себя знать.

– Ох, Лонни, как ты меня напугал! Я и не думала, что ты здесь. Тебе следует давно лежать в койке и отдыхать, чтобы поскорее набраться сил и вернуться домой.

– Домой? – с горечью переспросил Лонни. – А где он, мой дом? Разве что в могиле? Я из Нижнего Нью-Берна, и в моем доме хозяйничают янки. Мне некуда податься.

Не зная, чем его утешить, Китти спустилась с крыльца.

– Лонни, мне нужно срочно пойти в город, – сказала она, проходя мимо.

– Я знаю. Слышал. И тем более хотел бы вас проводить. Опасно одной в темноте идти по улице. А что, если поблизости крутятся эти чертовы «буффало»? В наше время все возможно!

Но Китти упрямо поспешила вперед не оборачиваясь. Не хватало еще, чтобы Лонни увидел ее мать! Нет уж, она постарается обойтись без посторонней помощи. Да и отсюда, из госпиталя, было рукой подать до Централ-стрит, на которой располагалась гостиница «Грисвольд», а в нем злополучный салун.

Улицы были пусты. Голдсборо сильно изменила война – мало кто отваживался сунуть нос за дверь после наступления темноты. Город был наводнен дезертирами, выздоравливающими от ран солдатами и теми, кто надеялся спастись от партизан и мародеров. Здесь царили безнадежность и отчаяние перед лицом неумолимо сжимавшегося кольца смерти.

Она вспомнила о том, как рассталась с Натаном две недели назад. Прощание на крыльце госпиталя получилось кратким и холодным – Китти вообще предпочла бы его избежать, но Коллинз передал, что будет стоять на крыльце до тех пор, пока не дождется ее. Опять он не оставлял Китти выбора, и она вышла.

Натан получил назначение в армию генерала Джозефа И. Джонстона, в штат Теннесси. Судя по нетерпеливому блеску в его взгляде, было ясно, что майора нисколько не вымотали превратности военного быта. Он в подробностях расписывал, как президент Дэвис отстранил генерала Брэгга от командования войсками за провал наступления в Кентукки прошлым летом, а на его место назначил Джонстона.

– Правда, президент Дэвис не очень-то доверяет генералу, – продолжал Натан. – Говорят, что президент его недолюбливает, но и у Джонстона он не в большом почете. Одно можно сказать точно: в Теннесси наша армия вполне боеспособна, ей лишь не хватало достойного командующего. А Джонстона солдаты знают и верят ему. Это немаловажно для поддержания морального духа. Вот почему мне не терпится поскорее присоединиться к нашим в Теннесси.

– Помогай вам Бог, – еле слышно прошептала Китти. И тут он схватил ее в охапку, сжал что было сил и поцеловал грубо, до крови. Сначала Китти оставалась бесстрастной, но постепенно губы ее смягчились и раскрылись, так что под конец, когда Натан выпустил ее и отстранился, с трудом переводя дух и не скрывая торжествующего блеска в глазах, ей оставалось лишь снова проклинать свое тело, в который раз предавшее ее.

– Все, абсолютно все работает на нас, Кэтрин, – заявил Коллинз самодовольно. – Ты скоро сама в этом убедишься. Война кончится, все встанет на свои места, и мы станем мужем и женой.

«Неужели Натан настолько наивен, что верит в это? – невольно ускорив шаги, подумала Китти. – Ничто уже не вернется на круги своя после всей этой жестокости, кровопролития и бессмысленных, бесполезных смертей. И всем нам будет очень нелегко жить с таким грузом дальше, кто бы ни победил в этой войне. В одну реку нельзя войти дважды, и лучшее, что можно предпринять, – не останавливаться, а идти вперед, ибо только в будущем есть какая-то надежда».

Пьяный хохот, доносившийся из салуна, заставил ее пожалеть о том, что с ней нет надежного спутника. Постояв на пороге, чтобы набраться храбрости, Китти толкнула дверь салуна и шагнула в накуренную полутьму. Наступила мгновенная тишина: все с любопытством уставились на непрошеную гостью.

Дорогу Китти преградила вульгарно раскрашенная рыжая особа, нагло скалившая зубы.

– Его здесь нет! – грубо выкрикнула она.

– Мне не нужны мужчины, – брезгливо фыркнула Китти.

– Ну и ты им ни к чему, так что проваливай к черту!

Раздался грубый хохот, и Китти покраснела от гнева.

– Эй, милашка, а я тебя знаю! – крикнул кто-то за ее спиной. – Ты же работаешь в госпитале, а твоя мать – наверху!

Ответом послужил новый взрыв хохота.

Китти отважно направилась к незнакомцу: высокому, тощему, в потрепанной одежде. Грубая физиономия заросла бородой до самых глаз, смотревших холодно и даже жестоко.

– Вы не поможете мне отыскать комнату матери? Я слышала, что она больна, – как можно тише, чтобы не слышали остальные, обратилась к нему Китти.

– Ну да, а как же. – Одним глотком влив в себя янтарное содержимое бокала, мужчина со стуком опустил его на стойку. Бармен ту же снова наполнил его. Китти, с трудом сдерживаясь, терпеливо ждала, пока незнакомец осушит и этот бокал. Наконец он проговорил: – Ну да, Лина больна. Я слышал, валяется полудохлая. Я-то сам на нее не глядел. Потому как не охотник до старух, а вот молоденьких не пропущу… – И он игриво подмигнул. – Словом, так. Пожалуй, я провожу тебя наверх, в комнату твоей мамаши, если… – многозначительно помолчал он, – после этого мы с тобой позабавимся вдвоем!

– Шел бы ты к черту! – Отвернувшись от него, Китти ринулась к лестнице. Она сама разыщет нужную комнату, даже если для этого придется стучаться во все двери подряд.

– Эй, не вздумай соваться наверх! Это частное владение. У меня там девушки работают…

Китти совсем было собралась облить презрительным взглядом рыжеволосую красотку, как вдруг застыла на месте: из полумрака дальнего угла на нее смотрели злобные, лихорадочно блестевшие глаза. Что-то невероятно знакомое было в том взгляде. По спине Китти побежали мурашки, и она с трудом заставила себя двинуться вверх по лестнице.

Предчувствие опасности сковало ноги… Почему этот взгляд так и сочился ненавистью? Она невольно вспомнила Люка Тейта. Но нет, мерзавца наверняка давно уже убили, а если он и жив, то вряд ли осмелится сунуть нос в графство Уэйн, где его тут же линчуют.

Лампа едва освещала темный зловонный коридор. Китти был отлично знаком этот запах. С корявых стен давно облупилась краска. Все вокруг вызывало чувство брезгливости и отвращения. Из-за первой двери налево ответил грубый мужской голос:

– Я еще не кончил, и время мое не вышло, так что валите ко всем чертям!

Бедняжка метнулась на другую сторону коридора и, нащупав дверь, приоткрыла ее.

– Да-да, входи! Я отлично управлюсь с двумя сразу! – услышала она восторженный возглас, а следом за ним женское хихиканье.

Сделав над собой усилие, Китти двинулась к следующей двери. Как угораздило ее мать дойти до такой жизни? Она громко постучала, и через несколько секунд дверь распахнулась настежь. На пороге стояла совершенно голая женщина:

– Ну и какого черта тебе надо? Я занята. Пришла искать работу, ступай отыщи внизу Большую Берту.

– Мне нужна Лина, – трясущимися губами выдавила Китти, различив в глубине комнаты голого мужчину, раскинувшегося на грязной койке. Она смущенно покосилась на разъяренную женщину: – Пожалуйста, вы не могли бы сказать, в какой она комнате?

– Постучи в последнюю дверь справа! – И Китти едва успела отскочить от захлопнувшейся перед ее носом двери.

Она поспешила в конец коридора. На ее стук никто не ответил.

– Мама., это я… Кэтрин…

Но ответа так и не последовало. Нажав на дверную ручку, Китти с облегчением обнаружила, что дверь не заперта. Осторожно открыв ее, Китти вошла в душную каморку.

– Мама… ты здесь?

В неверном свете чадившей лампы она с трудом узнала осунувшееся, морщинистое лицо матери с глубоко запавшими глазами. Потный лоб так и горел от жара. – Мама, давно у тебя это? Почему ты не дала мне знать?

– Не хотела… чтобы ты… увидела меня такой… – Лина задыхалась от мучительной боли. – Знала… что добром не кончу. Такие болезни… лечить не умеют…

Китти сразу стало ясно, о чем говорила мать. Она находилась на последней стадии той ужасной болезни, которая сводит в могилу тех, кто неразборчив в любви. Китти не раз была свидетельницей того, как от страшного недуга умирали солдаты, чьи тела под конец превращались в сплошные гниющие язвы.

– Я сейчас же побегу в госпиталь и принесу лекарства!.. – торопливо пробормотала Китти, пододвинув к кровати колченогий стул. – Я сниму у тебя жар, а утром перевезу в госпиталь! – Она обращалась не столько к матери, сколько к самой себе, чувствуя полную растерянность при виде больной Лины.

Рука матери, лежавшая поверх одеяла, слабо сжала ее пальцы, и больная зашептала:

– Хочу, чтоб ты знала… я не переставала тебя любить… Это война… война нас всех исковеркала… твоего папу…

– Мама, я знаю точно, что папа жив… – Китти с трудом удерживала слезы. – А теперь успокойся. Я отлучусь совсем ненадолго. Я захвачу только самое необходимое, а утром кто-нибудь поможет перевезти тебя в госпиталь. У меня там совсем маленькая комната, но можно втиснуть еще одну кровать. Мама, ты останешься со мной, и вместе мы что-нибудь придумаем. Пусть у нас сожгли дом, но ведь осталась земля! И мы поднимем ее – я знаю, мы сможем! – Китти не соображала, что говорит. Лина выглядела ужасно. И неудивительно, что никто из ее оставшихся друзей не решался прийти к ней на помощь – все боялись заразиться этой болезнью.

– Нет надежды…

– Неправда, мама, надежда есть. Надежда всегда остается. Мы не можем в эхо не верить. А теперь мне придется ненадолго отлучиться…

– Я только хотела… как лучше для тебя… – горько плакала Лина.

– Я знаю, мама, знаю. – Китти погладила ее по руке и встала. – А теперь я пойду. Я вернусь очень скоро.

– Прости… меня… – Изможденное тело сотрясалось от тяжелых рыданий.

– Перестань сейчас же! – с чувством воскликнула Китти и снова уселась возле матери, легонько встряхнув ее за плечи. – Я же сказала, что наш папа жив, и он воюет в кавалерии у янки, в Теннесси. Про него говорят, что он самый отважный, самый ловкий солдат в армии Севера. И он обязательно выживет в этой войне, я точно знаю. И если он не захочет вернуться домой или ему не позволят, мы продадим ферму и поедем к нему. И начнем где-нибудь в другом месте новую жизнь. А теперь перестань плакать, слышишь? Тебе понадобится вся твоя сила. Потому что тебе надо выздороветь и выбраться из этого места, слышишь?

Рыдания утихли. Китти встала и подождала еще. Мать лежала теперь совершенно тихо, закрыв глаза. То ли заснула, то ли потеряла сознание. Китти поспешила прочь из комнаты, протолкалась через толпу в салуне и выскочила на улицу.

Почти всю дорогу до госпиталя она бежала, и когда, задыхаясь, поднялась на крыльцо, навстречу ей выскочил встревоженный Лонни:

– Что случилось? Вас кто-то преследовал?

Бросив на бегу, что ее мать смертельно больна, она поспешила внутрь, чтобы собрать все необходимое для первой помощи. Вскоре Китти уже выходила, сжимая в руках потрепанный докторский саквояж. Лонни решительно загородил ей путь:

– Я иду с вами!

– Нет, Лонни, я не хочу, чтобы вы шли со мной. Не сейчас. – Она по-прежнему не хотела, чтобы кто-то увидел ее мать. Решительно отодвинув его в сторону, Китти сказала: – Лонни, поверьте, я очень ценю вашу заботу. Однако есть вещи, которые приходится делать в одиночку.

– Но женщине опасно появляться на улице в ночное время!

– Пожалуйста! Я сама о себе позабочусь!

И она поспешила в сторону салуна. А вдруг матери стало хуже? Трудно сказать. И как назло, все врачи заняты. Только что прибыл новый поезд с ранеными, и вокруг них суетится весь персонал. Вот и Китти следовало бы находиться там, однако сейчас она обязана позаботиться о Лине. Она даже не имеет права попросить кого-то из докторов пойти с ней. Ничего, она справится сама. Сначала снимет у больной жар, а утром уговорит кого-нибудь в салуне помочь перевезти Лину в госпиталь.

Голова шла кругом от множества мыслей. Есть ли надежда побороть эту ужасную болезнь? Она сильно сомневалась. Уж очень часто недуг оказывался неизлечимым. А у Лины он к тому же сильно запущен. У них не осталось ни дома, ни даже сарая. И негде приклонить голову. Госпиталь может служить лишь временным пристанищем. Сумеет ли Юг выиграть войну? А если нет, что потом? Что с ними будет? А Натан – так ли уж окончательно умерла их любовь? Смогут ли они полюбить друг друга вновь? Или то, что их мучает, всего лишь агония чувства, погибшего в горниле войны? И если Тревис все-таки выжил и они, к примеру, встретятся вновь, что она почувствует? И что почувствует он? О Боже, мысли перепутались в ее голове!

Чтобы сократить путь, Китти решила пересечь пустырь, заросший высокой, в рост человека, травой и кустарником. Но, сделав несколько шагов, девушка почувствовала необъяснимый страх. Она хотела было вернуться на освещенную улицу, но вместо этого еще быстрее припустила напрямик. Оставалось всего несколько шагов до светлой полосы уличных фонарей.

Все случилось молниеносно. Внезапно перед ней возникла грозная фигура. Отчаянный крик о помощи, зародившийся в груди, был подавлен огромной рукой, грубо зажавшей ей рот. Другая рука обхватила Китти железным кольцом, и от боли она выпустила из обессилевших пальцев ручку саквояжа.

А потом некто склонился над ней, обдавая зловонным Дыханием, грозно сверкая в темноте глазами:

– Вот мы и встретились снова, маленькая тигрица, хотя мне пришлось рисковать для этого шкурой!

Там, в вышине, на миг появился просвет в тяжелых облаках, через который просочился неяркий лунный свет.

И в этом неверном сиянии Китти различила ненавистные, отвратительные черты человека, которого боялась больше всех на свете, – черты Люка Тейта.