Рубин Рафаэля

Хэгер Диана

Часть третья

 

 

 

30

Декабрь 1515 года

Сколько времени прошло? Дни пронеслись или часы?

Мгновения, как цвета на фреске, смешивались в одно целое. Время проплывало мимо Рафаэля, незаметное, ненужное. Или он просто не хотел знать, как долго ее не было рядом?

Он не спал и не пил вина, которое Джулио и Елена постоянно оставляли перед ним, надеясь, что оно смягчит боль, пока не затянется рана. Он не мог находиться ни в доме на Виа Алессандрина, ни у себя, на Виа деи Коронари. Оба дома хранили слишком много воспоминаний о ней и эскизов с лицами Мадонны.

Острые крючья памяти рвали его сердце, когда он бродил по городу, понурив голову в широкополой шляпе. Он не видел ни людей, ни зданий. Ему просто хотелось затеряться в лабиринте безликих улочек, спрятаться от всего, что могло напомнить о ней. Но куда бы он ни бежал, боль настигала его и там с новой силой, новыми воспоминаниями, новой мукой. Жестокая, терзающая, она не покидала его ни днем, ни ночью. Все было не так, неправильно. Его сердце не желало принимать известия, каждым ударом повторяя, что этого не могло быть. Но мысли украдкой, исподтишка просачивались в сознание. Правда ли она так рвалась за него замуж? Хотел ли этого он? Может, кто-то предложил ей больше? Или сделал это быстрее? Где Себастьяно? Его уже несколько дней не видели в Риме. Неужели она действительно не понимала, что движет этим человеком? Тут в игру вступало воображение, и перед глазами возникали картины одна страшнее другой. Разочарование на се нежном лице, когда она смотрела на него в последний раз. Обида в голосе, вызванная колкостью Папы на ее счет.

Одна из улочек, по которым шел Рафаэль, заканчивалась тупиком у каменных ступеней. Рафаэль поднялся по ним, пройдя мимо коренастого уличного торговца с лотком спелых лимонов, зазывавшего покупателей громким неприятным голосом. Через пару ступеней от него стоял босоногий мальчик с протянутой рукой. Проходя по старой римской дороге, вымощенной каменными плитами еще во времена Юлия Цезаря, Рафаэль старался отогнать от себя мучительные мысли, сожаления. Но как бы ни старался, они возвращались с удвоенной силой. Я не должен был прислушиваться к сомнениям, которые она высказывала. Надо было отвезти ее в Урбино и там на ней жениться. Я не должен был давать ей ни малейшего шанса усомниться в нашем будущем!

Эти слова повторялись снова и снова, как рефрен, не давая ему ни думать, ни есть, ни спать, ни писать. Ему казалось, что он стал грязным бездомным нищим, которые наводняют темные окрестности Борго возле папской резиденции, где он сейчас скитался. Беспомощный, потерянный и опустошенный.

Вот уже несколько дней кряду ноги сами несли Рафаэля в сады Ватикана, к большому вольеру, где обитал Ханно, гордость понтифика. Память послушно возвращалась к тем временам, когда Маргарита уговаривала его навестить несчастное животное. Она была нежна с Ханно, и тот отвечал лаской на ласку, касаясь ее плеча хоботом. Она была с ним добра, как и со всеми, кто попадался ей на пути.

– Ты, наверное, тоже по ней скучаешь? – тихо спросил он Ханно. – Не такие уж мы с тобой разные. Оба собственность Его Святейшества, загнаны в угол, выполняем его волю, лишены свободы, дома и семьи. Она видела это в тебе. Остальные замечали только твой необычный вид, она угадала твою грусть.

Кутаясь в густой мех на холодном осеннем ветру, к нему неожиданно подошла женщина. Она тихо ступала по тропинке, и Рафаэль не слышал ее приближения, пока она не оказалась рядом. Художник с испугом обернулся. Перед ним стояла Мария Биббиена в бархатном темно-синем плаще с широкими меховыми рукавами. Ее волосьг были убраны под тонкую золотую сетку. Рядом полукругом выстроились ее слуги, один из которых был уже знаком Рафаэлю. Этот малый держал под уздцы ее коня.

– Ты следила за мной? – прорычал Рафаэль, глядя на нее покрасневшими от бессонницы глазами.

– Прости, но мне показалось, что я должна с тобой поговорить, – сказала она. Ее бледные губы дрожали. – Я хотела сказать, что мне очень жаль. Правда, мне жаль, что дочь пекаря оставила тебя.

– Она не оставляла меня! – рявкнул он, напрягшись от негодования и холодного ветра, немилосердно набрасывавшегося на них обоих.

– Тогда где она?

– Не знаю! Но я никогда не поверю… – Он остановился, понимая, что не имеет никакого права выплескивать перед ней свое горе и ожидать понимания.

– Пожалуйста, – тихо произнесла она тонким голосом, – пойдем со мной домой. Я согрею тебя бокалом вина со специями, мы сядем возле огня и будем разговаривать, как делали это когда-то. Все будет прощено и забыто. Мы возобновим нашу помолвку.

– Между нами уже ничего не может быть, Мария!

– Ты так в этом уверен?

– Да.

– Но ее нет!

– Она осталась в моем сердце, – с болью выдохнул он. – Что бы с ней ни случилось, она никогда его не покинет.

Рафаэль увидел, что впалые щеки Марии покраснели и обветрились, что она дрожит, и почувствовал укол жалости. Ему было жаль, что он причинил ей боль, что когда-то по глупости играл с ее сердцем, которое потом разбил, сам того не желая. В итоге она узнала боль предательства, как и он сейчас.

– Спасибо за заботу, – грустно промолвил он, взяв ее затянутые в перчатки руки и сжав их в память о той симпатии, которую когда-то к ней испытывал. – Только сейчас я должен побыть один. Прошу тебя, оставь меня наедине с моим горем. Начни новую жизнь.

– Моя жизнь – это ты. Я была твоей нареченной а не она.

– Отпусти меня, Мария, – взмолился Рафаэль. – Умоляю, отпусти! Это единственное, о чем я когда-либо тебя просил!

– И единственное, чего я не могу тебе дать.

– Пожалуйста! Я больше не хочу причинять тебе боли!

Она коснулась рукой его щеки, глядя на него сквозь слезы.

– Это невозможно, мой Рафаэль. Больнее, чем сейчас, ты мне уже не сделаешь.

Шли дни… часы. Он бродил, искал ее. Искал покоя, но не находил. Никакой работы, никаких известий. Его окружали мысли, вопросы и воспоминания. Что оттолкнуло ее? Дул ветер, дождь заливал его одежду и лицо, капли скатывались в глаза, чтобы он не мог отличить их от слез.

Он день за днем бесцельно бродил по Риму, по холму Джаниколо, надеясь увидеть ее там, где впервые встретил. Но ее там не было, как не было ответов на его вопросы. Почему она ушла? Где она? В один из таких дней, которые казались ему десятилетиями, он стоял в одиночестве на вершине холма и грозил кулаком небу.

– Разве я не делал всего, что Ты мне говорил? Разве я не служил Тебе?… Не почитал?… Не писал для Тебя? – вопил он как сумасшедший. – Если я Тебе больше не угоден, Ты нашел, как мне это показать! Мое искусство… моя жизнь… Все закончилось с ее уходом!

Прохожие оборачивались и глазели на него, но Рафаэль не мог и не хотел ничего менять. Он не чувствовал ничего, кроме опустошения. Как высоко он взлетел! Но теперь не оставалось ничего: ни работы, ни жизни, ни любви. Все разлетелось на мелкие осколки. Все кончено. Ему пришел конец.

В пустой мастерской царила непривычная тишина. Ученики и помощники по-прежнему приходили туда каждое утро, но довольно скоро привыкли за отсутствием учителя просто сидеть и сплетничать, мыть кисти, сетовать по поводу случившегося и ждать новостей. Неожиданно все они забыли прежнее равнодушие к судьбе Маргариты Луги, женщины, которой пренебрегали. Каждый знал, что случилось, но никто не решался заговорить об этом вслух после всех язвительных речей, что были о ней сказаны. Все считали, что дочь пекаря не более чем очередное увлечение учителя, и вели себя с ней соответственно. Особенно в этом отличился высокомерный Джованни да Удине, который, захаживая в бордели предлагал всем желающим побиться об заклад насчет того, насколько долго она задержится в жизни Рафаэля Красивая, безмозглая и взбалмошная – таков был его вердикт. И как же он ошибся.

Шли дни, а новостей о Маргарите все не было. Постепенно ее таинственное исчезновение стало сказываться не только на Рафаэле, но и на всех художниках его мастерской. Он не мог ими руководить, не мог учить как не мог принести им новых заказов. Без учителя они были беспомощны. Собираясь за бутылкой выдохшегося вина, они сидели, бездеятельные и неуверенные, среди кистей и красок, надежды на счастливый исход этой истории таяли с каждым днем.

– Наверное, некоторые из нас были к ней несправедливы, – неловко пробурчал да Удине, нарушая молчание очередного бесплодного полудня.

Пенни поднял на него глаза.

– Да, мы могли бы лучше с ней обращаться, когда она бывала тут. Я вот ни разу не заговорил с ней и не улыбнулся.

– Теперь-то ясно, что учителю было с ней хорошо, – дерзнул высказаться один из самых молодых учеников, а остальные закивали, выражая молчаливое согласие.

Джулио впервые присоединился к ним, чтобы разделить с товарищами неопределенность.

– Да, она заслуживала лучшего обращения, чем удостаивалась от многих из нас, – обронил он, качая головой.

Да Удине наградил его негодующим взглядом, и на какое-то время в комнате возобладала тишина.

– Я надеюсь, ты не хочешь сказать, что она ушла из-за нас?

– Я хочу сказать, что это вполне возможно, Джанфранческо. И если она когда-либо вернется, я считаю, мы должны будем ей об этом сказать.

– Я не привык признаваться в подобных вещах, – пробурчал да Удине. – Хотя, может, ты и прав.

– Как думаешь, она к нему вернется? – спросил Пенни у Джулио, который был ближе всех к учителю. – Кажется, они действительно были счастливы вместе.

– Сдается мне, это зависит от того, где она теперь и почему там оказалась. Сейчас только Всевышний знает ответ. И я очень надеюсь, что учитель узнает его тоже, пока неопределенность не уничтожит его – и нас вместе с ним.

– Что значит – ничего не изменилось? – Кардинал Биббиена прорычал это с несвойственной ему свирепостью, растеряв весь свой лоск Он стоял рядом с Агостино Киджи в холодной огромной базилике Санта-Мария Маджиори, мимо них потоком шли прихожане после мессы.

– Увы, но это так, – пожал плечами Киджи. – Скажу больше, дело обстоит значительно хуже! Рафаэль не работает вообще. Его помощник Джулио Романо признался мне, что учитель бесцельно бродит по улицам, будто бы ищет ее, и почти не появляется в мастерской. Фрески Его Святейшества и раскопки стоят без его внимания. Конечно, его ученики, Романо, Пенни и да Удине, делали все, что могли, чтобы прикрыть его отсутствие, но, боюсь, скоро это станет невозможным. Говорю вам, ваше преосвященство, похоже, этот бедняга лишился искры Божьей.

– Из-за потери какой-то простолюдинки? Это невероятно! – прошипел кардинал.

Подобного не должно было случиться. Здесь что-то не так. Да все не так! Он хорошо все продумал! План был безупречен! Как и все остальное в его жизни. Он уже много лет носил кардинальский сан и успел привыкнуть к славе, достатку и особенно власти. А власть давала право управлять людьми и поступать с ними так, как он считал нужным. И ему категорически не нравилось, когда его лишали какой-либо из привилегий, как сейчас.

– Ты говорил с ним? Напомнил о его долге по отношению к Риму? К Его Святейшеству?

– Очень жаль, ваше преосвященство, но разбитое сердце не слушает доводов разума.

– Глупости! – рявкнул кардинал. – Где его гордость? Он же Рафаэль!

– В первую очередь он мужчина, полюбивший женщину. Ту, которая сейчас исчезла из его жизни.

Лицо Биббиены сморщилось так, будто он почувствовал мерзкий запах. Кардинал с отвращением содрогнулся.

– И что ты предлагаешь?

– Боюсь, нам ничего другого не остается, ваше преосвященство.

Они посмотрели друг другу в глаза.

– Ты же не хочешь сказать…

– Именно.

– Это невозможно.

– В таком случае все наши замыслы также становятся невозможными.

– Это катастрофа. – Биббиена отвернулся, нервно крутя на пальце рубиновое кольцо. – Я не собираюсь марать свое имя этим безобразием и тебе не советую.

– Тогда как?

Он развернулся, метнув в Киджи полный ненависти взгляд.

– Полагаю, тебе придется убедить Его Святейшество признаться в том, что было сделано и почему.

Киджи грустно усмехнулся.

– Да, и надеяться на то, что Рафаэль нас простит.

– Сомневаюсь, что он будет расположен к прощению, учитывая все обстоятельства. – Биббиена сузил глаза и сложил руки. Он поклонился безымянным верующим, проходящим мимо него, и лишь потом заговорил снова; – Правда, если мы надеемся спасти его как художника ради его творений, по-моему, нам всем стоит молить о прощении Всевышнего и только потом – Рафаэля.

Елена и Джулио допоздна ждали Рафаэля в доме на Виа деи Коронари. Жареная телятина с луком, которую приготовила Елена для хозяина, уже давно остыла. Большой дом теперь напоминал склеп, а не жилище. От Маргариты уже двадцать дней не было никаких вестей. Встретившись взглядом с Джулио, Елена быстро отводила глаза В их отношениях все еще оставалась неопределенность, и они оба это ощущали. Беда сблизила их еще больше. Однако это сближение представлялось Елене опасным. Джулио тоже был художник и мог стать еще одной ее ошибкой. Она уже однажды рискнула благосостоянием семьи и не хотела повторять свой промах.

Они сидели, обмениваясь редкими фразами под треск поленьев в камине, как вдруг раздался резкий стук в дверь. Спустя мгновение перед ними появился взбудораженный Джованни да Удине.

– Входи, – торопливо сказал Джулио, буквально втаскивая товарища в дом. – Что такое? Что-то случилось?

– Она сбежала не с Себастьяно! Во всяком случае, сейчас он не с ней!

– Откуда ты знаешь?

– Джанфранческо только что видел его собственными глазами на Пьяцца Навона. И он был один!

Джулио провел рукой по лицу, затем посмотрел на Елену, которая укрылась в тени, возле лестницы. Одна и та же мысль пришла обоим, но высказать ее вслух решился только Джулио:

– Но если Себастьяно здесь, что тогда сталось с бедной Маргаритой?

 

31

Январь 1516 года

– Ну, Бернардо, это уже слишком! И если нам придется признаться в том, что мы принимали в этом участие, то Рафаэль уже точно не будет работать для нас! – вопил понтифик – Ведь только благодаря его искусству я стану бессмертным! Его, и только его, рука должна была создать мое наследие! А мне оно необходимо!

Его круглое лицо блестело от пота, губы были негодующе поджаты. Разговор происходил в замке Сант-Анджело, в личных покоях понтифика, где единственным источником света кроме ламп и свечей служило небольшое овальное окно, под которым и стоял кардинал Биббиена. Папа же восседал на драпированном алым бархатом троне.

Кардинал только что честно поведал, что заговор их был неожиданно раскрыт. Он уже давно понял: прямота позволяет избежать поиска виноватых, а собственную безопасность Бернардо Довицио да Биббиена всегда ценил превыше всего. На втором месте стояло продвижение по службе. Будь он устроен иначе, так и оставался бы одним из честолюбивых прелатов, бьющихся насмерть за крохи внимания занятого своими делами понтифика.

– Действительно, это трагедия, Ваше Святейшество, – осторожно сказал он.

– И мы допустили ошибку! Я был слишком занят, чтобы вовремя ее заметить. Теперь, конечно, придется извиняться и принимать покаянный вид. А ведь мне абсолютно плевать на его маленькую шлюшку! Иначе он больше не будет для нас писать!

Некогда жизнерадостный понтифик устал от вороха хлопот, обрушившихся на него в последние годы. Французский престол занял молодой и честолюбивый король, и Милану угрожала война. Франциск I грозился взять город, поэтому Папе пришлось срочно укреплять союз с королем Испании Фердинандом и императором Максимилианом. С большой, неохотой он сделал англичанина Томаса Уолси кардиналом, надеясь тем самым склонить Генриха VIII к союзу против Франции. Однако самым трудным испытанием для понтифика стала внезапная смерть любимого брата Джулиано, герцога Немурского. Джулиано был одним из немногих людей, на совет и поддержку которых полагался Его Святейшество. Эта утрата лишила Папу душевного равновесия.

– Мы же должны сказать Рафаэлю правду?

Биббиена старался найти правильный тон для покаянного разговора с понтификом, хотя в глубине души испытывал злорадство. Наконец-то Рафаэль повержен и раздавлен, как он раздавил Марию! О, если бы так оно и оставалось! Но нет, следует, как всегда, подумать и о собственной выгоде, решить, что важнее.

– Боюсь, вы совершенно правы, Ваше Святейшество. Мы должны ему все рассказать.

– Тогда будем молить Бога, чтобы помог нам выглядеть как можно искреннее, иначе Рафаэль больше никогда и ничего для нас не напишет!

Это случилось чуть позже, в тот же день.

Папа назначил Рафаэлю встречу в огромной, недавно расписанной станце, надеясь напомнить, что поставлено на карту. Несколько кардиналов просили его позволить им принять первый удар на себя, открыв художнику правду, потому что доброе имя Его Святейшества не должно пострадать ни при каких обстоятельствах. После бурных споров Папа настоял на своем. Он решил, что истина, высказанная им лично с точно отмеренной долей раскаяния, должна смягчить гнев мастера. А чем спокойнее будет Рафаэль, тем больше вероятность того, что со временем он все-таки их простит.

Главным было, чтобы строптивая тягловая лошадка не скинула хомут, и понтифик был готов решительно на все, чтобы этого добиться.

Когда Рафаэля проводили в покои Папы, всем присутствовавшим бросились в глаза мрачность художника, бледность его лица и краснота усталых от недосыпа глаз. Он уже несколько дней не менял одежд, и некогда роскошный винно-красный бархат приобрел самый плачевный вид. Обычно ухоженные волосы свалялись борода отросла.

Когда понтифик подозвал Рафаэля к себе взмахом руки, тот подошел и опустился на краешек бархатного с золотыми кистями сиденья возле трона Его Святейшества.

– Речь пойдет о синьоре Луги, сынок. О том, где она находится и почему.

Лицо Рафаэля исказила гримаса внезапной боли. Господи… Только не… Он вскочил на ноги, переводя взгляд с угрюмого Агостино Киджи на кардинала деи Медичи принявшего постный вид. Неужели эти люди, которым он доверял, причастны к случившемуся?

– Что вы знаете?

Понтифик поморщился и заерзал на троне. Стояла необычная жара, и его волосы слиплись от пота. Даже в ямочке над верхней губой выступил пот.

– Мы… понимаешь, я хотел, чтобы ты работал. А ты отвлекался, мало писал и…

Ради всего святого! Нет! Сердце грозило выскочить из груди.

– Я же человек, Ваше Святейшество! А не только слуга, который угождает вашим прихотям!

– Да, мы приняли неверное решение.

Рафаэль, все еще не веря своим ушам, начал понимать, что произошло. Эти люди, ради которых он усердно работал и жертвовал всем в жизни, которых уважал, даже боготворил, оказались его врагами.

– Где она? – холодно и ровно спросил он.

– Но ты же понимаешь, почему мы это сделали, Рафаэль? Сначала скажи, сможем ли мы, после того как эту женщину вернут тебе с нашими самыми искренними соболезнованиями, забыть наши ошибки и дальше жить в мире?

– Скажите, где она, или, клянусь Богом, я… – вскричал он, уже не в силах сдерживаться. Человек, которого он видел перед собой, в его глазах перестал быть Его Святейшеством. И это место, Ватикан, утратило для него свою святость. То было гнездо лжи, которая оплела его смертельно опасными путами и уничтожила его любимую.

– Сначала ты должен узнать, что о ней хорошо заботились.

– Она что, находится у вас в заточении!

– Мы сделали это для твоего же блага и хотели подержать ее у себя лишь до тех пор, пока ты не избавишься от наваждения. А потом, конечно…

– Прошу тебя, Рафаэль, не позволяй гневу заглушить голос разума! Послушай, что говорит тебе Его Святейшество! – попытался вступить Киджи, протянув вперед руки в умоляющем жесте.

– Ни слова больше! Я не желаю слушать вашу ложь! Каким же я был глупцом, поверив вам обоим! Я вкладывал сердце и душу в то, что писал для вас, а вы попытались уничтожить эту живую душу, во всем вам доверявшую! Я вам верил!

– Рафаэль! – выдохнул Киджи, потрясенный таким непростительным поведением в присутствии Папы.

– Будьте вы прокляты! Где она? – бушевал мастер. – Скажите только это! Я не хочу слышать безбожных подробностей вашего вероломства! Говорите, или, клянусь, вы никогда не увидите ничего, созданного моей кистью!

– Она в Маглиане.

Рафаэль отшатнулся.

– В вашем охотничьем домике?

– Ей не причинили вреда! – снова повторил понтифик. – Ты найдешь ее там в целости и сохранности.

Метнув в собравшихся последний яростный взгляд, Рафаэль развернулся и выскочил в дверь. Полы его накидки взлетели и опали. Он не стал кланяться Его Святейшеству на прощание.

 

32

Она его не бросала. У нее нет другого мужчины. Все это оказалось простым кошмаром. Ночным ужасом не поддающимся осознанию. Теперь, глядя в лицо друга, Рафаэль видел перед собой врага, и недоверие жгучим ядом пульсировало в венах вместо крови.

– Я поеду с вами, – крикнул Джулио, когда они оказались за воротами Ватикана, возле которых Рафаэль оставил своего коня. Ветер трепал волосы и плащи двоих слуг, которые за ним присматривали. – Прошу вас, учитель. Я должен загладить свою вину перед вами, перед синьорой Луги. Я должен был вам все рассказать.

– Возьмите и меня с собой. Я обязана ей жизнью за тот шанс, который она мне дала, – сказала Елена.

Рафаэль не видел, откуда она появилась, и решил, что скорее всего она приехала с Джулио. Он с удивлением на нее посмотрел и уже приготовился ей отказать, как она тихо добавила:

– Если синьора пострадала, душевно или… – Она не стала договаривать фразу, чтобы не расстраивать Рафаэля еще больше. – Ей будет удобнее воспользоваться помощью женщины.

– Но у тебя нет лошади!

– Елена может поехать со мной, – заявил Джулио. – Моя лошадь привязана в нескольких шагах отсюда.

– Хорошо, – согласился Рафаэль, благодарный за заботу. – Спасибо вам, обоим.

Для того чтобы поддержать друга и учителя, к ним присоединились другие художники, и вся эта кавалькада понеслась по дороге с устрашающей скоростью. Холодный ветер плетью хлестал их лица, вздымал волосы, но Рафаэль ничего не чувствовал. Он едва переводил дыхание, и каждый вдох раздирал его легкие. Она жива, хвала Всевышнему! И она меня не оставляла!

Его сердце билось в лихорадочном ритме ярости, облегчения и радостного ожидания того, что он найдет в Маглиане. Он лишь надеялся, что она не пострадала и не станет корить его за то, что произошло по его вине, из-за его связей, соперничества и обязательств перед мужами власти.

Маглиана представляла собой небольшое имение у подножия обширного, поросшего лесом холма за пределами Рима. Свинцовое небо над ним грозило пролиться дождем. Рафаэль пустил лошадь галопом, и она понеслась, разбрасывая за собой комья грязи. В имении его хорошо знали – он часто наезжал туда в числе приближенных понтифика. Монахи нищенствующего ордена, жившие в Маглиане, эти благочестивые слуги Божьи, сознательно удерживали женщину, его женщину, против ее воли, тем самым истязая его душу. Эти мысли проносились в голове, когда он слетел с лошади и бросился к воротам, открывавшим вход в Маглиану.

Комнаты, в которых ее поселили, нельзя было назвать неудобными. Там имелась большая кровать под балдахином, покрытая гобеленом, камин, над которым было начертано имя папы Иннокентия VIII, столик для пасьянса. И вид из окна радовал глаз. Но, несмотря на все удобства, для нее это была тюрьма. Маргарита сидела на подоконнике, обняв руками колени. В таком положении она провела часы, дни, недели, пытаясь найти в пейзаже за окном что-нибудь способное подсказать, где она находится. Но все эти попытки были бесполезными.

Она почти ничего не помнила о том, как ее похитили, кроме того, что ей внезапно набросили мешок на голову. Запах старой дерюги чудился ей и теперь. В комнате гуляли сквозняки, да и от самих камней веяло холодом. Она хотела бежать, но каждый день ей напоминали о том, что это невозможно.

Череда событий слилась в один непрекращающийся кошмар. Все произошло так быстро, так бессвязно. Когда она пыталась разобраться в случившемся, в памяти всплывали какие-то разрозненные образы и звуки. Она помнила, как Себастьяно предложил подвезти ее до дома. Потом была короткая борьба и мертвящий ужас перед неизвестным, а дальше темнота. Когда она очнулась, сильно болела голова, ее тошнило и все плыло перед глазами. Зрение восстановилось только спустя несколько дней. Ей каким-то образом дали отраву, и это означало, что в похищении замешан Донато или Себастьяно. Только они были ее спутниками. В глубине души она не верила, что Донато способен на такую подлость, поэтому оставался только один человек.

…Все мужчины Рима, вроде Себастьяно, будут видеть в тебе желанную добычу…

Она зажмурилась, пытаясь отогнать жгучее чувство стыда за свою глупость. Ну почему она не поверила Рафаэлю? Почему хотя бы не прислушалась к его мнению об этом человеке? В его мире столько непонятного, что решительно отметать предостережение любимого человека и его самого было, по меньшей мере, безрассудно.

Маргарита отошла от окна и стала мерить шагами комнату. Деревянный пол жалобно скрипел под ее ногами. Чаще всего этот звук был единственным, что она слышала. Дважды в день пухлощекий монах в темно-коричневой рясе, с тяжелым распятием, висящим на уровне объемистого чрева, приносил ей поесть. Его тонкие губы всегда двигались, беззвучно повторяя слова молитвы. Он входил в комнату, ставил на пол поднос, молитвенно складывал руки на груди и выходил.

Дни тянулись бесконечной вереницей. Ей хотелось попросить монаха сыграть с ней в карты или хотя бы просто поговорить о том, когда ее отсюда выпустят. Но в ответ на попытки заговорить он неизменно кланялся с непроницаемым лицом и выходил из комнаты. Скрежет ключа в замке стал пугать ее. Кто-то захотел, поняла Маргарита, чтобы она исчезла из жизни Рафаэля, и не остановился перед похищением.

Что они ему сказали? Этот вопрос не давал ей покоя. Он считает ее мертвой? Может, ее собираются убить? А если он им не поверил, то сможет ли когда-нибудь ее найти? Это место слишком пустынное и заброшенное. Но ей не причинили вреда, только удерживали, не говоря когда собираются отпустить. Бессильные слезы наполнили ее глаза, она смахнула их тыльной стороной руки. Она больше не будет плакать. Не поддастся панике. Она здесь пленница и останется ею, пока ее не отпустят.

Проходя мимо двери, она услышала звук чьих-то шагов в коридоре. Это была тяжелая мужская поступь, и шел не один человек. Сердце Маргариты бешено застучало. Такого она раньше не слышала. До этого мимо ее дверей проходили только монахи в сандалиях. Она испугалась, решив, что приближается опасность. Сначала она даже хотела спрятаться, но не нашла укрытия. Рука взлетела ко рту, чтобы сдержать рвущийся крик, когда раздался знакомый скрежет ключа в замке и повернулась дверная ручка. От неизбежного ее отделял один миг… Дверь распахнулась, в проеме стоял Рафаэль, за ним Джулио и еще трое. Они ворвались в комнату с обнаженными шпагами. Наконец-то, подумала она. Наконец-то он пришел.

Маргарита рыдала у него на груди, но это были слезы облегчения. Рафаэль тоже молча плакал, уткнув лицо в ее мягкие волосы. Он гладил эти пряди, вдыхал их аромат, всем существом ощущая ее близость, которая пролилась бальзамом на измученное сердце. Он уже начал свыкаться с мыслью, что больше никогда не увидит свою любовь. Сначала он схватил ее за плечи и рассматривал на расстоянии вытянутой руки. Оба плакали. Он был так нежен с ней, будто она могла рассыпаться на части, растаять. Потом взял ее лицо в дрожащие руки.

– Как ты? – с трудом произнес он, почти прошептал.

– Все хорошо, – ответила она. – Теперь все хорошо.

Он крепко прижал ее к себе. Так крепко, как никогда не делал раньше. Маргарита увидела Елену, стоявшую рядом с Джулио и другими мужчинами.

– Нужна ли вам помощь интимного свойства, синьора Луги? – тихо спросила Елена с озабоченным видом. Никто до сих пор не знал, что пришлось пережить Маргарите.

Та только смогла покачать головой. Ее переполняли эмоции, и слезы все текли из глаз, не подчиняясь воле рассудка. Рафаэль по-прежнему прижимал ее к себе. Они оба дрожали.

– Оставьте нас, все. Только на одно мгновение. И приготовьте лошадей. Как только они попьют и передохнут, мы отправимся в обратный путь. Я не желаю оставаться в этом месте дольше необходимого!

Елена и Джулио украдкой обменялись взглядами, и Елена снова отвела глаза. Без единого слова Маргарита и Рафаэль обвили друг друга руками, наслаждаясь ощущением долгожданной свободы, которой она не знала целый месяц. Столько времени она была узницей человеческого тщеславия и жестокости.

 

33

Рафаэль тихо выскользнул из дома, направляясь к конюшням. Внезапно кто-то резко его остановил, вцепившись ему в плечи. Это был Джулио. В руках Рафаэля поблескивала короткая шпага с перламутровой рукоятью.

– Оставь меня, Джулио! Тебя это не касается!

– Идти туда будет ошибкой! Это хорошим не кончится!

Рафаэль яростно сбросил с плеч руки помощника.

– Плевать! Главное, чтобы поплатился Себастьяно!

– Вам нельзя его трогать!

– Трогать? Да я его убью!

– Нельзя!

– Уйди!

Но Джулио лишь сильнее вцепился ему в руки.

– Я спасу вас, как вы когда-то спасли меня!

– Спасибо тебе за верность, – сказал Рафаэль, с трудом переводя дыхание. Его лицо покраснело от гнева и усилий. – Но мы с тобой говорим о разных вещах, Я должен это сделать, чтобы отомстить за Маргариту!

– Нет, вы собираетесь сделать это для себя!

– Отпусти, Джулио! – прорычал Рафаэль, снова попытавшись вырваться.

– Не могу, учитель. Не просите! – Они еще немного поборолись, но Джулио не отступал. – Давайте вернемся в дом, учитель. Вы необходимы синьоре Луги гораздо больше, чем вам необходимо отмщение.

– Джулио, отойди!

– Ради всего святого, учитель! Подумайте о синьоре Луги!

– Я всегда только о ней и думаю!

– Тогда не бросайте ее! Как она будет жить дальше, если вас не окажется рядом? Кто ее защитит?

Рафаэль не ответил, и Джулио очень серьезно посмотрел на него. Неожиданно они поменялись ролями: ученик вдруг стал учителем.

– Останьтесь с ней, учитель. Вернитесь к ней и не бросайте ее. Синьоре Луги больше всего на свете нужны вы, а не отмщение!

Удар настиг его внезапно и, казалось, исходил из ниоткуда. Антонио Перацци взлетел и упал спиной на кучу соломы в конюшнях Киджи. Один из огромных жеребцов заржал и забил копытом. Мешок с овсом, которым Антонио кормил лошадей, упал, и зерно рассыпалось. Антонио не сразу пришел в себя и лишь спустя какое-то время понял, что сокрушительный удар получил от собственного брата, Донато.

– Это за что?

– За Маргариту, ты, мерзавец! Я бы убил тебя собственными руками, если бы это могло что-то изменить!

– Понятия не имею, о чем ты, – солгал Антонио, потирая челюсть и стараясь восстановить дыхание.

– Только не надо врать! Дочь торговца рыбой сама мне все выложила! Она так гордилась тем, что бывшая соперница оказалась в ее жилище!

– Анна никогда не…

– Что никогда? Не предаст тебя? Слышал, как говорят: даже ад содрогается от ярости сварливой бабы! Она с радостью поспособствовала злоключениям той, что раньше занимала ее место в сердце любимого мужчины!

Антонио попытался встать, но снова упал на колени.

– Сказки!

– Правда? А я бы сказал, что мой брат, предающий подругу детства, – вот настоящая сказка! Ты ведь и меня предал, только ради того, чтобы отомстить! Вот это сказка!

– Я не из мести, я…

– Что ты, Антонио? Зачем ты это сделал?

– Затем, чтобы она страдала, как страдал я! – рявкнул Антонио без тени сожаления. – Доволен?

Донато покачал головой, наклонил ее и сделал шаг назад.

– Это отвратительно.

– Как ты можешь быть на ее стороне? Я думал, что мы поженимся! Что она будет со мной делить свою удачу и свою жизнь! Она всегда меня любила! Всегда слушалась меня, и все для того, чтобы бросить меня в конце.

– Ты просто жалок! Да для тебя все женщины только игрушки! Ты брал все, что хотел, и тебе было наплевать на то кто за это расплачивается! Ты все это время доносил о нас Папе?

– И мне бы все удалось, если бы не этот Рафаэль!

– Ты хочешь сказать, если бы он не влюбился в нее, вместо того чтобы ею просто попользоваться?

– Ну да, он же так и обращался с женщинами до нее! – заявил Антонио, разведя руками. – У меня все было предусмотрено!

Донато снова покачал головой.

– Теперь я понимаю. Только твоим надеждам не суждено сбыться.

Лицо Антонио неожиданно застыло, словно покрывшись ледяной коркой.

– Уж лучше сохранить остатки гордости, чем всю оставшуюся жизнь бегать за ней и заниматься ее делами!

– Как это делаю я? Ты это хотел сказать?

– Ну давай, ударь меня еще раз! Да, братишка, как ты!

– Да, надо бы тебе врезать еще за Маргариту. – Донато замолчал, будто взвешивая следующий шаг. Потом его лицо сморщила гримаса явного отвращения. Он отвернулся и пошел прочь. Пробираясь к выходу сквозь набежавшую толпу зевак, Донато бросил на прощание: – Теперь я знаю. – ты не стоишь того, чтобы я пачкал об тебя руки. Ты заслуживаешь того, с чем остался!

 

34

Маргарита следила за тем, как Рафаэль мечется по большой комнате, словно загнанное животное, все еще полный гнева. Он злился из-за предательства, которого не ожидал от своих покровителей. Для них он трудился в поте лица, с ними преломлял хлеб, смеялся и молился.

Рафаэль даже не думал, что способен на такую глухую темную ярость.

– Поговори со мной, радость моя, – тихо попросила она. Маргарита лежала на кровати, куда Рафаэль донес ее на руках. Он сам снял с нее платье и укутал пуховым одеялом.

Рафаэль подошел и сел рядом. Но напряжение не ушло – даже после того, как он взял ее за руки.

– Мы должны уехать из Рима. Я должен уехать подальше от этого проклятого города. Здесь нам не место!

– Любимый! – тихо позвала она.

Отозвавшись на ее прикосновение, он через мгновение отстранился.

– Не надо меня успокаивать. Я никогда не прощу им того, что они сделали!

– Рафаэль, ты обладаешь великим талантом. Не позволяй тому, что уже случилось, становиться центром твоей жизни.

– Ты центр моей жизни! – Он шарахнул кулаком по столу, стоявшему рядом с кроватью. – И они об этом знали!

– Они хотели, чтобы ты полностью принадлежал им, вместе с твоим талантом. Почувствовав, что ты от них ускользаешь, они просто лишились рассудка.

Он снова вскочил и заметался по комнате.

– Они сделали свой выбор. Отдали предпочтение искусству перед честью, а я предпочитаю им тебя!

– И все равно тебе нельзя отсюда уезжать! Ты нужен этому городу, чтобы оставить в нем свой след, как тебе было предначертано.

– Если мне когда-либо снова захочется писать, я смогу делать это где угодно. Во Флоренции мне тоже было хорошо. Может, стоит вернуться во Флоренцию и увековечить ее красоту вместо красот Рима?

– Разве Микеланджело не там?

– Ты же видела, что соперники у меня есть везде. Но теперь я больше не повторю прежних ошибок и буду беречь тебя как зеницу ока. Господи, если с тобой что-нибудь еще случится, я…

– Они не посмеют ко мне больше прикоснуться! Теперь, после всего случившегося, я в полной безопасности.

Он покачал головой.

– Но во мне теперь столько ненависти! Если я останусь, все картины, которые я здесь для них напишу, будут темны и злобны, как мое сердце.

– Если они не смогут загладить свою вину. Может, теперь настала их очередь приносить жертвы, как в свое время приносил их ты… – Она замолчала, будто что-то обдумывая.

– Эту вину загладить невозможно.

– Совсем? – Она посмотрела вверх и замолчала, запрещая себе снова говорить о браке, как бы ей этого ни хотелось. Если это произойдет, то только по его воле. – Ты хотя бы подумай об этом, любовь моя. Твое место здесь, в Риме. Здесь все, что составляло твою жизнь долгие годы, – твои работы, ученики. Я чувствую это сердцем, так же ясно, как свою любовь к тебе. Не бросай их из-за меня.

Рафаэль подошел к ней, обнял и долго не отпускал. Она нежно поцеловала его в щеку, потом в губы. Сначала робко, потом смелее. Поцелуй становился все более страстным, воспламеняя их. Вдруг он отстранился.

– Слишком рано, – заявил он, вставая с кровати и отходя от нее. – Ты должна отдохнуть.

– Я хорошо себя чувствую. Правда! – Она мило улыбнулась, протягивая к нему руку. Она видела, что он дрожал. – Я хочу, чтобы все было как раньше. В точности!

– Я не мог… Боялся сделать тебе больно…

– Это невозможно. Я тебя обожаю.

Он снова сел рядом, провел рукой по ее щеке, потом по руке. Задыхаясь, он стал искать глазами ее глаза.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

Эта уверенность тронула и захлестнула его одновременно. Он накрыл ее рот своим, долго сдерживаемая страсть наконец нашла выход. Желание вновь ощутить восторг от соединения с такой знакомой шелковистой плотью. С низким полустоном-полувсхлипом он сорвал с нее атласное покрывало и уложил на пуховую перину.

Руки скользили по бедрам, поднимая подол муслиновой ночной сорочки. Самообладание покинуло его, когда он увидел, как она отвечает на его ласки. Губы Рафаэля путешествовали по ее шее, к ключицам и дальше к выпуклостям груди с маленькими темными сосками. Почувствовав вкус ее кожи, войдя в нее, он изо всех сил старался оттянуть момент взрыва. Но вихрь таких знакомых и будоражащих ощущений сделал его беспомощным против накала страсти. Ее запах и прикосновения, лихорадочный стук ее сердца, которое он чувствовал телом, были для него целительным бальзамом.

– Никто никогда больше не причинит тебе боли, клянусь! Никогда! – услышал он собственные слова, когда она обхватила ногами его бедра и он потерял последнее самообладание.

Позднее, когда они тихо лежали друг возле друга, Рафаэль почувствовал себя возрожденным. Его наполняло ощущение абсолютного покоя. Мучительная неопределенность и вся боль прошлых недель остались позади. Они тихо разговаривали, целовали, и обнимали друг друга, и снова любили, не желая расставаться и выходить в мир за пределами их комнаты. Тот мир, который хотел их разлучить.

Наконец наступил рассвет, и комната наполнилась всеми оттенками карминно-красного, розового и золотого цветов. Маргарита повернулась и кончиками пальцев нежно коснулась лица Рафаэля, его заметно отросшей бороды.

– Неужели ты действительно поверил, что я могла оставить тебя ради другого? – мягко спросила она.

– Мне было несложно представить, что тебя захотел украсть другой мужчина.

– Но мое сердце принадлежит тебе, Рафаэль. Оно тут. – Она тронула его нагую грудь и нежно улыбнулась. – В счастье или в несчастье, моя жизнь навсегда связана с твоей.

– В счастье или в несчастье?

– Кто знает свое будущее, любовь моя? – вздохнула Маргарита. – Но что бы ни готовила нам судьба, я хочу всегда быть рядом с тобой.

– Ее вернули ему? – всхлипнула Мария Биббиена, услышав новость. – Вероломные глупцы! Дядюшка обещал, что никогда не отступится!

– Мне очень жаль, синьорина, – сказал Алессандро, который теперь везде ее сопровождал. – Тем не менее это так.

– А я позволила себе поверить на какое-то мгновение, что теперь, когда ее больше нет, Рафаэль может вернуться… – Она умолчала о том, что надеялась на возвращение его любви. Мария сидела в саду на Виа деи Леутари, окруженная голыми деревьями. Природа готовилась к зиме. – Он снова вернется к безумной идее жениться на дочке пекаря. Дядюшка будет в ярости.

– Может, пора уже принять жизнь такой, какая она есть? Со всем, что в ней есть и чего в ней нет.

– Да кто ты такой, чтобы давать мне советы? – взвилась Мария. – Ты всего лишь слуга при моем доме!

– Ваша правда, синьорина. – Он отвесил почтительный поклон. – Я забылся.

Мария сразу же пожалела о своей резкости. Она очень устала и была рассержена. Теперь она лишилась самого ценного в своей жизни, того, за что боролась уже несколько лет.

– Нет, это ты прости меня, Алессандро, – искренне попросила она. – Это моя вина, что я не смогла разглядеть того, что все это время было у меня перед глазами. И лишь потому, что позволила прошлому ослепить меня.

– Труднее всего отказаться и отпустить. – Он смотрел на нее блестящими глазами. – Это сделать легче, если вам есть к чему стремиться.

Они посмотрели друг другу в глаза. В нем было столько спокойной уверенности и силы. Мария только сейчас это заметила. Он постепенно и незаметно приобретал все больше влияния на нее, пока не стал абсолютной величиной.

– Ты имеешь в виду что-то определенное? – осмелилась она спросить.

– Конечно, слуге не надлежит давать советов своей госпоже.

– А если речь идет о том, что бы мужчина посоветовал женщине?

– Как бы я хотел, чтобы наши обстоятельства сложились именно таким образом, синьорина.

Он коснулся ее руки, которая лежала на подлокотнике черного садового кресла. Раньше он никогда не притрагивался к ней.

– Если бы так оно и было, что бы ты мне тогда сказал? Он замолчал, обдумывая свой ответ.

– Если бы обстоятельства были иными, я бы сказал, что, отдавая свое сердце человеку, который его не ценит, вы отгораживаете себя от того, кому дороги.

Зашло солнце, и холодный зимний дождь наполнил воздух промозглой сыростью. Елена подбросила еще одно полено в большой камин, обогревавший хозяйскую спальню. Рафаэль и Маргарита ужинали на первом этаже. Ожившие языки пламени осветили Джулио, который вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Он подошел к очагу и присел на маленький стульчик рядом с ней.

– С твоей стороны было очень любезно поехать вчера с нами и с синьором Рафаэлем, – произнес он с восторгом в голосе.

Он искал ее глаза с выражением теплой нежности. Елена готовила Маргарите ночной убор. Когда она поймала взгляд Джулио, на ее лице проступила мягкая улыбка.

– Синьора Лути часто говорила, что в этой жизни она может доверять немногим. Мне она доверяла, и я не могла бросить ее в беде.

– Ты родилась, чтобы думать о празднествах и пышных пирах, о поиске достойной партии. А не для того, чтобы застилать кровати и готовить ночные сорочки.

– Я уже говорила тебе, что все это в прошлом, растаяло как сон. Поверь, Джулио, я очень благодарна за то, что получаю здесь. – Она склонила голову и посмотрела на него. – Я ведь так и не поблагодарила тебя за то, что заступился за меня перед хозяином. Ты не должен был рисковать своей работой и будущим ради меня.

– Ради тебя я готов на все, что угодно.

– А ради Рафаэля?

Он встал и шагнул к ней, сокращая расстояние между ними, и накрыл ее руку своей. Она не обернулась, по-прежнему расправляя шелковую сорочку Маргариты, не показывая, что чувствует искру, пронзившую их при соприкосновении.

– Ты когда-нибудь думаешь о том, что между вами произошло? – спросил Джулио с чуждой застенчивости горячей открытостью.

– Нет. Никогда. Как, думаю, и он.

– Тогда скажи, ты думаешь обо мне?

Только теперь Елена повернула к нему милое пухленькое личико. В выразительных глазах Джулио она увидела искреннее восхищение, которое удивило и напутало ее одновременно. Но все же они были не ровня. Он ближайший друг и помощник знаменитого Рафаэля, прекрасный художник, а она… Она не смела хотя бы мечтать, что у ее сказки будет такой же счастливый конец, как у истории синьоры Луги.

– Не надо, – пролепетала она, когда он крепко взял ее за руку и снова попытался поцеловать. – Ты заслуживаешь лучшей партии, чем я.

Он потянулся, чтобы прикоснуться к ее волосам и заглянуть ей в глаза.

– Все мы чего-то боимся в этой жизни. Раны могут быть разными, но душу терзают они одинаково.

Ей было больно на него смотреть.

– Я же говорила тебе, что теперь не нужна ни одному порядочному человеку.

– Ты нужна мне, Елена. Очень нужна, и я хочу, чтобы ты стала моей женой. – Наклонившись вперед, Джулио дотронулся до ее лица. Нежность этого прикосновения едва не заставила ее заплакать. – Но я готов ждать – столько, сколько потребуется, пока ты не захочешь этого также сильно, как хочу я.

 

35

Рафаэль был рад, что его больше не подталкивают к примирению с понтификом. То, что приближенные Папы деликатно называли «досадным недоразумением», отвратило мастера от сплетаемых в высших сферах интриг, которые отвлекали его внимание все лето и зиму. Дороже всего за печальное происшествие заплатил Рафаэль.

Он просто не мог больше писать.

Новые заказы множились, а старые не двигались с места. Рафаэль все время проводил с Маргаритой. Глухой к любым просьбам, от кого бы они ни исходили, Рафаэль неизменно отказывался возвращаться в мастерскую или Ватиканский дворец. Даже Джулио отказали в приеме, когда он пришел к учителю в первые дни после возвращения Маргариты и заявил, что хочет поговорить о работе.

Через несколько месяцев, весной 1516 года, Джулио снова вернулся в дом синьоры Луги, чтобы потолковать о недостатке, найденном в изображении Карла Великого на ватиканской фреске. Но Рафаэль снова настоял на том, чтобы Джулио сменил тему разговора или уходил. Объявив Рафаэлю и Маргарите о приходе Джулио, Елена почтительно склонила голову и вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

– Ты должен вернуться к работе, любовь моя, – заметила Маргарита, продевая нитку в иглу.

Рафаэль с легким шлепком закрыл книгу.

– У меня достаточно денег, и я не собираюсь бежать на чей-то зов.

– Все-таки ты должен.

– Я уже сказал, что больше не буду писать.

Она отложила вышивание и присела у его ног, положив руки ему на колени. Заглянув в беспокойное лицо, она мягко промолвила:

– Я не позволю тебе.

Рафаэль смахнул волосы с лица.

– У меня пропало к этому всякое желание! Я больше не чувствую страсти, того порыва, который раньше заставлял меня браться за кисть!

– Она вернется. Она у тебя в крови.

Он покачал головой и посмотрел в сторону.

– Ты слишком в меня веришь.

– Для этого Господь поставил меня рядом с тобой.

Он чуть заметно улыбнулся, и эта улыбка ослабила начавшее копиться напряжение.

– А было время, когда я не мог склонить тебя к простому доверию.

– Это было в другой жизни.

Потом в сладострастном порыве, который удивил и обоих, она принялась медленно расстегивать лиф свое го платья. За время, проведенное вместе, она научилась искусству соблазнения и сейчас начала медленный любовный ритуал, чтобы разжечь его страсть. Она наблюдала за движением его глаз и губ, пока он молча смотрел, как шелковая ткань соскальзывает с груди на талию.

– Напиши меня, – попросила она. – Вот так. Напиши всю.

Он отвернулся.

– Я же сказал. Не могу.

Маргарита взяла его руку и положила на свою нагую грудь. Он снова посмотрел на нее, а она улыбнулась:

– Можешь!

Рядом с ними на столе стояла глиняная чашка с кистями. Она взяла одну из них и протянула ему.

– Можешь, – повторила она. – Я хочу, чтобы ты написал меня такой… счастливой… изменившейся… благодаря тебе… красивой и свободной.

– Любовь моя, я…

– Позволь мне увидеть себя твоими глазами, через творение твоей кисти. Не Мадонну, не знатную даму, а твою спутницу, твою любовницу. Женщину, которую ты любишь.

– Но я не хочу! – крикнул он. – Я должен их всех наказать!

– Разве не себя ты наказываешь этим в первую очередь? Тыі художник! – Она снова взяла его руку и провела ей между грудями, по животу и ниже. Она позволила себе откинуть голову и насладиться его прикосновением. Роскошные волосы рассыпались по ее плечам. Рафаэль вдохнул и почувствовал запах розы, который всегда источала ее кожа. Потом она снова посмотрела на него. Ее взгляд был полон решимости.

– Скажи, что не представляешь меня такой на полотне. Страстной… свободной… Скажи, что не можешь написать женщину, которую сам создал!

– Нет, свидетелем рождения которой я стал, – поправил он ее, стараясь совладать со сбившимся дыханием, которое выдавало возбуждение.

Она снова протянула ему кисть.

– Напиши меня такой для нас. Покажи мне, какой ты меня видишь и чувствуешь.

Он решительно привлек ее к себе и поцеловал, жадно, страстно прижимаясь к ее обнаженной груди.

– Маргарита, ты удивительная женщина!

– Влюбленная женщина.

Он снова ее поцеловал.

– Влюбленная в мужчину, который тебя боготворит!

Они обняли друг друга, и он стал гладить изгибы ее тела, руки, ноги, будто слепой. Изнемогая от пылкой истомы, Маргарита тем не менее отстранилась от него и попросила:

– Сначала сделай набросок. Начинай!

Она потянулась к столу и достала бумагу.

– Сделай его для нас!

– Я не могу ни о чем думать. Мне мешает желание!

– Так воспользуйся им! Преврати его в ту страсть, которая помогала тебе творить! Соблазни бумагу! – Она провела пальцем по его шее. – Ласкай ее мелком, будто это моя плоть.

Он со стоном зажмурил глаза и взял у нее мелок. Рафаэль понял, что ему никогда не насытиться этой женщиной.

– Хитрая бестия!

– Рисуй меня… – Она поцеловала мочку его уха, нежно теребя ее губами. – А потом…

Ее неожиданно подкосила лихорадка. Мария уже мучилась этой болезнью летом прошлого года, и нынешнее лето, судя по всему, не обещало избавления от хвори. Как назойливые комары, слетевшиеся со всего Тибра к вилле на Виа деи Леутари, компаньонки синьорины Биббиены роились вокруг ее широкой дубовой кровати. Три врача понтифика и сам кардинал отошли в сторонку, чтобы обсудить серьезность заболевания. Масляные лампы мигали и коптили в большой, завешенной шпалерами комнате, отбрасывая на стены и мебель причудливые тени.

– Я не понимаю! Два дня назад, когда я уезжал, она была здорова! Что вы мне на это скажете? – рычал кардинал на Констанцию Джаколо, старшую даму в окружении его племянницы.

– Может быть, все еще дает о себе знать сердечный недуг, ваше преосвященство. Она так и не оправилась от той встречи с синьором Рафаэлем в саду Ватикана, прошлой зимой, – спокойно предположила Констанция. – Мы пытались отговорить ее от той злополучной прогулки, зная, что она обязательно встретит его возле слоновьего загона. Это было, когда пропала его любовница, и…

– Что значит «вы пытались»? – бушевал кардинал. – Почему не преуспели?

– Синьорина Биббиена сказала, что должна увидеть синьора Санти, чтобы не терять надежды на будущее. Я не стала с ней спорить, ваше преосвященство, ведь она так долго старалась воскресить свою помолвку.

– Опять Рафаэль Санти! Я проклинаю тот день, когда впервые услышал это имя!

Он покачал головой и отвернулся. Кардинал терпеть не мог оправданий, равно как и проявлений слабости. Мария молча наблюдала за ним из кровати, чувствуя, что дядя ею недоволен. Она видела, как ему хотелось обвинить во всем Рафаэля. Она и сама пыталась это сделать в тот день, когда, униженная и уязвленная, вернулась домой из его мастерской. Конечно, сердечная драма не пошла на пользу ее здоровью, но оно никогда не было особенно цветущим. Если уж и пенять на что, так только на собственное тело, хилое от рождения. Но сможет ли дядюшка это понять?

Мария смотрела на кардинала, носившего мантию честолюбия на худых плечах. Он так долго добивался успеха и превосходства над другими, что превратился в холодного, расчетливого и недоброго человека. Но для нее он всегда оставался дядюшкой Бернардо, который заботился о ней, играл в нехитрые детские игры, развеивал страхи, единственным, кто утирал ее слезы, когда она плакала. Никто, кроме Марии, не знал, что он способен на нежность, ибо кардинал весьма преуспел, искореняя в себе эту слабость. Нежность пугала его, потому что делала уязвимым сердце.

Мария видела, как, обозленный крушением своих замыслов, он обрушивал гнев на людей, вот и теперь он искал козла отпущения, того, кто ответит за новый приступ ее болезни. И скорее всего, это будет либо бедная Констанция, либо Рафаэль, либо они оба. Мария не хотела подобного. Но если дядюшка ставил перед собой цель, остановить его было невозможно. Он всем своим холодным сердцем любил племянницу и обладал способностью преследовать врага долго и беспощадно, как разъяренное животное.

Его преосвященство покинул комнату племянницы, даже не подойдя к ее кровати на прощание. Его уход вызвал в больной такое чувство облегчения, что она даже устыдилась. Мария больше не презирала Рафаэля. Все связанное с ним произошло так давно, что казалось теперь незначительным, особенно в сравнении с приближающейся смертью.

Наблюдая за уходом кардинала, Мария заметила за дверью Алессандро, своего молчаливого охранника. Его присутствие подарило ей улыбку, и она прошептала Констанции, чтобы его привели к ее кровати.

Удивительно, каким красивым он теперь ей виделся! Он так долго был с ней рядом, а она почти не замечала ни его самого, ни его достоинств.

– Подойди и присядь со мной, – тихо сказала она когда он приблизился. Она была очень слаба.

– Ох, синьорина, это будет неприлично.

– К черту приличия! Пожалуйста, Алессандро! Сядь.

Оглянувшись на служанок, он неохотно опустился на жесткий стул, обитый кожей, который стоял возле ее кровати.

– Ну вот. А теперь расскажи, чем занимался сегодня. Здесь так скучно.

– Но, синьорина, вы же больны!

– Алессандро, я больна большую часть своей жизни, и все это время люди боялись сказать мне правду. Наверное, поэтому я какое-то время и обманывалась, мечтая о любви такого человека, как Рафаэль Санти.

– Вы знаете, что за люди эти художники. Это не ваша вина.

– Да, я знаю. И увы, я знаю, как горячо он любит ее. Никакая сила на свете не сможет их разлучить.

– Простите, синьорина, но его преосвященство, ваш дядя, похоже, этого совсем не понимает.

– Кардинал понимает только то, что хочет понять, Алессандро. Мне его жаль, потому что с молодости им управляло только честолюбие. Из-за этого он почти ничего не видел в этой жизни.

– Он стал очень богатым и влиятельным духовным лицом.

– А каким он сделался человеком? Разве мы не должны стремиться к счастью? Похоже, он считает власть красивой подругой, которая единственная стоит того, чтобы на нее тратились долгие ночи! – Мария тихо засмеялась, потом смех затих. Она посмотрела на Алессандро. – Мне жаль, что я не узнала тебя раньше, – вздохнула она. – Не прозрела, пока у меня было время. В этом я немногим лучше своего дядюшки.

– Не говорите больше об этом, – попросил он, понимая, что компаньонки жадным ухом ловят каждое ее слово.

– Наверное, мне не стоит так говорить, но из-за моей болезни я почему-то уверена, что ничего из сказанного мной сейчас не сможет навредить мне в будущем.

– Я не могу этого слышать.

Мария протянула тонкую руку с обозначившимися венами и положила ему на колено.

– Мы с тобой такие разные, и между нами лежит пропасть.

– Я ваш слуга, синьорина. Мы можем соединиться только благодаря моей преданности.

– Хотела бы я знать, что значит служить мужчине, выполняя его желания. Теперь, глядя на тебя, я поняла, что жалею, что мне не довелось испытать радостей плоти.

Он оглянулся и поймал на себе взгляды любопытных компаньонок, которые стояли достаточно близко, чтобы слышать все.

– Синьорина! – предупредил он ее.

– У меня было достаточно времени для раздумий. И я понимаю теперь, что не испытывала ничего подобного по отношению к синьору Санти. А я была уверена, что люблю его всем своим сердцем!

Он наклонился к ней.

– То, что вы говорите, синьорина Биббиена, опасно. Слуга не должен слышать ничего подобного от своей госпожи.

– Получается, я почти ничего не знаю о синьоре Санти и о том, как любит он.

Мария улыбнулась, глядя на его мужественное, доброе лицо, на котором отражалась забота и нежность, нигде раньше ею не виданная. Необъяснимо… Как могло случиться, что этот мужчина, слуга, полюбил недосягаемую для него женщину? Тем более невероятно, что и она его полюбила.

– Я устала, Алессандро, и хочу отдохнуть, – произнесла она слабым голосом. Новые, неожиданные чувства отняли у нее последние силы. – Но ты останешься, чтобы поговорить со мной, пока я не усну?

– Как пожелаете.

– Да, я этого желаю, мой дорогой друг! – прошептала Мария.

Через два дня Мария Биббиена, племянница кардинала и нареченная великого художника Рафаэля Санти, умерла. Ее преждевременная кончина стала ударом для семьи, особенно для ее дяди. Во всем происшедшем кардинал винил одного человека и поэтому отказал ему в праве присутствовать на пышных похоронах, которые сам и устроил.

Но Рафаэль пришел на них, несмотря на все запреты. Небольшая и некогда уединенная часовня в Ватикане была переполнена. Люди толпились вокруг резного гроба, стоявшего на покрытом бархатом постаменте. Рафаэль проскользнул в боковую дверь и пробрался на балкон. Он явился один, одетый в траур, потому что считал своим долгом прийти сюда, в холодную каменную неподвижность, теперь наполненную шепотом, стонами плакальщиц и пением хора.

Он не любил Марию, но всегда уважал. Теперь она заслуживала того, чтобы ей отдали последние почести. Рафаэль молча слушал заупокойную мессу, которую служил Его Святейшество, и смотрел на лица тех, кто пришел проводить бедняжку. Бледный и убитый горем Биббиена стоял возле кардинала деи Медичи, которому пришлось дважды подхватывать его под руки, иначе он не удержался бы на ногах. Рафаэль не подозревал, что этот властный честолюбец способен на подобные эмоции. Глядя на него сейчас и понимая, что он испытывает художник признал, что заблуждался на его счет. Мария все-таки была любима.

После службы римская знать двинулась печальной процессией из часовни к тенистому маленькому кладбищу, находящемуся в закрытой части садов Ватикана. Позади них шел высокий статный слуга, не известный и чуждый этому обществу. Рафаэль сразу же его узнал; это был тот самый охранник, который остановил его в дверях мастерской, когда он кинулся за плачущей Марией. Голова стража была низко опущена, кисти сжаты в кулаки. Никто не должен был заметить его слез. Но Рафаэль видел их и все понял. Оказывается, что в конце своей жизни Марии довелось познать любовь не одного, а двух сильных мужчин. Искреннюю и преданную…

 

36

Апрель 1516 года

Рафаэль работал над портретом обнаженной Маргариты, когда в дом явились ватиканские стражники, чтобы отвести его на встречу с кардиналом деи Медичи, двоюродным братом понтифика. На этот раз Рафаэль получил уже не приглашение, а приказ.

Кардинал встретил его в больших покоях со сводчатыми потолками, где воздух был насыщен благовониями, а стены украшали картины религиозного содержания и портреты в тяжелых золоченых рамах. Рафаэль низко, но безразлично поклонился кардиналу, восседавшему на высоком стуле. Медичи начал без предисловий:

– Я хочу поговорить о Его Святейшестве, Рафаэль.

– Надеюсь, это не приглашение заключить мир.

– Я не за тем призвал тебя сюда.

– Когда он прекратит изыскивать оправдания и назначит день моей свадьбы с синьориной Лути, я подумаю о том, чтобы простить его. Но до этого…

– Рафаэль…

– Я надеюсь, Его Святейшество здоровы? – осведомился Рафаэль равнодушно.

Прошел уже почти год со дня похищения Маргариты, а он никак не мог остыть и примириться со своим покровителем.

– Нет, речь пойдет о его сердце. Говорят, он сильно расстроен последними событиями, особенно теми, что касались тебя лично. После того как ты покинул двор, дела Его Святейшества пошли совсем плохо. Сначала скоропостижно скончался его брат, потом он лишился важнейшего союзника в Испании, а теперь, после смерти короля Фердинанда, нам угрожает серьезная опасность. Ему кажется, что в наказание за случившееся он потеряет все, что ему дорого. Теперь же заболел его обожаемый Ханно.

Это известие удивило Рафаэля и заставило сменить тон.

– Слон нездоров?

– Его Святейшество всем сердцем привязался к этому огромному чудовищу, как будто это комнатная собачка, левретка. С тех пор как слона привезли в Рим, Папа навещал слона каждый Божий день. Это давало ему ощущение покоя среди всей нынешней смуты и разговоров о войне, которые его так беспокоят. Теперь, похоже, он скоро лишится и этой последней радости.

– Неужели ничего нельзя сделать для бедного зверя?

– Доктора уже перепробовали все средства. Ему пускали кровь и давали все известные им снадобья, но это не принесло никакой пользы. Зверь, по их словам, не выживет. Его смерть неизбежна.

Рафаэль думал не о Папе, а о Маргарите и ее привязанности к бедному животному. Она расстроится, узнав о его смерти.

– Мне жаль Его Святейшество, – заставил он себя сказать. – Но я, определенно, никак не могу повлиять на эти прискорбные обстоятельства.

– Прости, Рафаэль, но ты мог бы навестить Папу. Как добрый друг, которым ты когда-то ему был. Ты бы помог ему сосредоточиться на более важных вещах. Можно использовать болезнь животного как повод для возобновления отношений.

– Не могу.

– И все? Так просто?

– Он попытался отнять у меня самое дорогое! – с презрением бросил художник, не в силах сдержать рвавшийся наружу гнев. – И по-прежнему отказывается сочетать нас с Маргаритой браком, объясняя свое нежелание тем, что ему не нравится женщина, которую я выбрал!

Кардинал пожал плечами, потом осторожно вздохнул. Ему пришлось призадуматься, и он ответил лишь спустя мгновение.

– Его Святейшество не всегда справедлив, Рафаэль. Но сейчас, в сложное для себя время, он больше всего на свете желает получить твое прощение. Он готов заплатить любую цену, только бы вы вернулись к прежним отношениям.

– Это невозможно. Прошлой дружбы не вернуть.

Кардинал выгнул бровь, потом тронул пальцем подбородок.

– Но ведь можно начать новую?

Рафаэль резко развернулся.

– Достаньте мне рубиновое кольцо, которое я просил у Его Святейшества, а он отдал кардиналу Биббиене. А еще дайте слово, что синьорине Лути больше ничего не грозит и ее будут принимать везде, куда меня приглашают. Передайте ему, что он должен благословить мой брак с синьориной Луги, как благословил брак синьора Киджи. Если он согласится на это, я приду к нему.

Кардинал деи Медичи спокойно кивнул.

– Я немедленно передам ему твои условия. Ты узнаешь его ответ сегодня, до наступления вечера.

– Передайте, – согласился Рафаэль, уже зная, каким будет ответ. Вокруг понтифика плелось слишком много интриг, власть и алчность стояли у подножия его трона. Его Святейшество никогда не снимет кольцо с руки ближайшего соратника.

Ответ пришел задолго до наступления вечера. Спустя два часа после того, как Рафаэль покинул пределы Ватикана, страж с угрюмым лицом в ярких одеждах и железном шлеме с пером принес ему небольшую кожаную коробочку. Рядом со стражем стоял деи Медичи. Открыв коробочку, Рафаэль увидел кольцо из Неронова Золотого Дома, лежавшее на подушечке из голубого бархата. Луч упал на рубиновую грань и зажег пламя в сердце кристалла, Рафаэль не сдержал изумленного восклицания.

– Его Святейшество желает положить конец вражде между вами, – объявил деи Медичи. – Он прислал меня сказать, что будет рад, если этот жест доброй воли убедит тебя в чистоте его намерений. По истечении срока траура по почившей синьорине Биббиене, который необходимо выдержать, чтобы не оскорбить чувств ее дяди, кардинала, он одобрит и благословит ваш брак с синьориной Луги.

Рафаэль вынул кольцо из бархатного нутра коробочки и поднес его к глазам. Оно поблескивало на свету, как и в первый раз, когда он его увидел. Кольцо было изумительно и идеально подходило для тонких пальцев Маргариты, как будто было для нее создано. Рафаэль почувствовал, как отступает гнев. Кольцо наконец будет принадлежать той, которой предназначалось.

– Я подумаю, – осторожно ответил он. Нет, отбрасывать опасения еще рано. Он должен оставаться настороже до того самого дня, когда возьмет Маргариту в жены, и это нужно не только для ее безопасности, но и для него самого.

– Превосходно, – кивнул кардинал. – В дополнение Его Святейшество просит тебя подумать о том, когда ты сможешь вернуться к работе над Станца дель Инчендио.

– Я попрошу ваше преосвященство не торопить меня. Я дам знать Его Святейшеству, когда смогу вернуться к работе.

Рафаэль прекрасно понимал, что испытывает терпение судьбы, но у него на руках были все козыри. Великий и могущественный Папа и все его кардиналы должны были это понять до того, как он согласится снова на них работать.

Теперь, когда Маргарита осталась одна, а Рафаэль отправился в Ватикан, весьма многочисленное общество пожаловало в дом на Виа Алессандрина. Их собралось на удивление много. Полный Джанфранческо Пенни с рыжевато-золотистыми локонами и румяным лицом переминался с ноги на ногу рядом с Джованни да Удине, который явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он очень нервничал. За ними стояли все ученики и помощники из мастерской Рафаэля.

– Прошло много времени, но мы все равно хотим извиниться за то, как с ней обращались. Но примет ли она нас? – спросил Пенни Елену, которая открыла дверь и с удивлением посмотрела на сгрудившихся перед ней людей в перепачканных краской рабочих блузах.

– Поскольку синьор Рафаэль уехал в Ватикан, чтобы, будем надеяться, помириться с понтификом, мы решили воспользоваться этой возможностью и извиниться перед синьорой Луги.

– Я не удивлюсь, если она вам откажет, – ответила Елена. Джулио рассказывал ей о том, каким холодом они окатывали Маргариту в первые месяцы ее появления в мастерской. – Вы ждали целый год! А некоторые долги лучше платить немедля!

– Иногда долги нужно прощать. – Это были слова Маргариты, неслышно спустившейся по лестнице. Елена обернулась к хозяйке дома. Все глаза обращены были только на нее. – Впусти их, Елена, – спокойно попросила Маргарита. Теперь ее красота стала блистательной, подчеркнутая дорогими одеждами из атласа. – И проводи в библиотеку, пожалуйста.

Художники, оставшиеся большей частью без работы после похищения Маргариты, с облегчением зашаркали ногами по мраморному полу и богатому турецкому ковру. Войдя в библиотеку, они встали возле камина, над которым висела небольшая картина, изображавшая Маргариту в образе Мадонны. Она служила молчаливым напоминанием о той власти, которую она имела не только над самим Рафаэлем, но и над всеми ними.

– Мы должны были бы прийти раньше, и пришли бы, но думали, что наши извинения будут немногого стоить, учитывая случившееся и спустя столько времени. – Это произнес Пенни, которому было поручено говорить от лица всех. – Но теперь, когда нас ждут перемены, когда, возможно, наша жизнь и работа начнутся заново, мы решили все-таки попробовать, – добавил он и сделал шаг вперед. – Вы не заслуживали того, как мы с вами обходились, синьора.

Маргарита была удивлена, но почувствовала, как на ее лице расцветает улыбка. Он говорил ей «синьора» не с насмешкой, а с уважением. Маргарита приняла его извинения.

– Давайте просто начнем все сначала.

– Благодарю вас, синьора, – поклонился да Удине, удивив Маргариту, а еще более себя самого.

– Рядом с Рафаэлем находятся хорошие люди, которым он не безразличен. Я не могу винить вас за это.

– Мы должны были проявить учтивость к женщине, которую полюбил учитель, – уточнил Пенни. – Он всегда заботился о нас и имел право рассчитывать на нашу благодарность.

– Ну что ж, – Маргарита сложила руки и улыбнулась каждому. – Теперь в нашем распоряжении достаточно времени, чтобы исправить ошибки. Вы согласны?

Все закивали, соглашаясь, и по очереди потянулись к ее руке.

Маргарита сидела перед туалетным столиком, когда в спальню вошел Рафаэль. Он увидел в зеркале отражение ее чисто вымытого лица. Распущенные волосы были разделены на пробор и падали на плечи. Рафаэль подошел и положил ей руку на плечо.

Увидев его лицо в зеркале рядом со своим, Маргарита подняла руку и накрыла ею пальцы Рафаэля.

– Как все прошло?

– Лучше, чем я ожидал. Мне надо с тобой поговорить, но сначала ты должна узнать о Ханно. – Рафаэлю было нелегко сказать ей всю правду.

Увидев выражение его лица, она опустила взгляд. На мгновение в комнате воцарилось молчание.

– Он умер?

– Да, любимая.

– Всемогущий Боже!

Он наблюдал за ней. Она вздохнула почти с облегчением.

– Наконец-то он свободен.

– Я тоже так думаю. И рад, что ты не расстроена.

– Ханно слишком долго был пленником, чтобы горевать о его свободе. – Она покачала головой и задумалась. – А Его Святейшество? Как он принял это известие?

Рафаэль пожал плечами.

– Расстроен, конечно. Смерть Ханно, которая последовала почти сразу за кончиной его брата, смирила дух Папы. Во всяком случае, мне так показалось.

– Каким образом? – спросила она.

Рафаэль сел на стул рядом с ней. Он мягко коснулся длинной пряди волос и откинул ее за плечи, потом поцеловал открывшийся участок кожи.

– Ко мне сегодня приходил кардинал деи Медичи.

– Двоюродный брат понтифика?

– Да, и за время нашей беседы я наконец нашел в себе силы их простить.

– Если ты этого действительно хочешь, – она мягко улыбнулась, – то я этому рада.

– Правда, в нашей жизни произойдут перемены, и он с ними согласится, – произнес Рафаэль, опуская руку в карман камзола и загадочно улыбаясь.

– Какие перемены?

– Возможно, Его Святейшество согласится на то, чтобы в один прекрасный день меня похоронили в Пантеоне, и ты будешь рядом со мной, чтобы никто не забыл о том, что мы были, нравится им это или нет, любовниками! – грустно пошутил он.

Маргарита с улыбкой покачала головой:

– Ты слишком много говоришь о смерти для молодого человека.

– Может быть, я умру молодым. Мне всегда казалось, что именно так и случится. Я так думал, когда был еще совсем мальчиком.

– Не хочу об этом слышать!

– Отец тоже так говорил, хотя сам умер молодым. Смерть – естественный исход для всего живого. Жизнь и смерть… Нам этого не избежать.

– Ну, во всяком случае, меня никто не станет хоронить в Пантеоне, что бы тебе ни обещал Его Святейшество.

– Они не посмеют обмануть меня. Помни, любовь моя, я же Рафаэль!

Тонкая улыбка приподняла уголки ее губ.

– А я – женщина, которой выпала честь ежедневно напоминать тебе об ответственности, которую влечет за собой это звание. Нелегкая это задача – управлять творческой натурой, уверяю тебя!

– Верно! – Он улыбнулся. – Поэтому необходимы немедленные перемены в том, как ко мне относится Папа и его приближенные. И к тебе тоже. Кстати, я наконец нашел недостающую деталь для нашей с тобой картины. – И он протянул ей золотое кольцо с рубином. – Штрих, который превратит ее в свадебный портрет.

Маргарита как зачарованная смотрела на сияющий камень, но не делала ни одного движения, чтобы взять кольцо в руки. Спустя мгновение она посмотрела в глаза Рафаэлю и увидела в них решимость, подкрепленную тем, что им довелось пережить вместе.

– Синьорина Луги, вы окажете мне честь, став моей женой?

Выражение ее лица неуловимо переменилось. Губы разомкнулись, глаза наполнились слезами.

– Но Его Святейшество…

Он нежно прижал палец к ее губам.

– Когда ты станешь моей женой, тебе больше ничто не будет угрожать.

Слезы в ее глазах сверкали ярче драгоценного камня, украшавшего перстень.

– Ты уверен?

– Пока я не встретил тебя, у меня не было жизни, – мягко перебил он ее с нежностью в голосе. – Теперь, после смерти бедной Марии Биббиены, я свободен от своей постыдной помолвки, которая мешала нашему совместному будущему. Отныне нам ничего уже не препятствует.

Рафаэль обнял ее и провел пальцами по ее волосам, потом прижал ладонь к основанию ее шеи и прошептал:

– Я никогда и ничего не хотел так сильно, как хочу тебя. Ты моя любовница, моя подруга, моя муза и скоро станешь моей женой.

Когда Маргарита повернулась к нему лицом, он взял ее руку и надел ей на палец кольцо, частичку истории.

– Это не простое украшение. Я нашел его на раскопках дворца Нерона.

– То самое, которое Папа подарил кардиналу Биббиене?

– Но которое никогда не должно было ему принадлежать. Возможно, им владела сама Поппея. Оно бесценно, а его связь с твоим сердцем просто уникальна. Это единственное кольцо, достойное стать символом моей любви к тебе.

Он снова поцеловал ее, уже более страстно. Потом взял бумагу и провел ею по плавным изгибам и выпуклостям ее тела, по плечам и груди.

– Я хочу закончить набросок, который мы с тобой делали, – с любовью произнес Рафаэль.

– Мой портрет в костюме Евы? – выдохнула она и засмеялась.

– Да, – ответил он. Ее обнаженная грудь была прекрасна и притягательна. Она ждала только его одного. – Мы начали это как чувственную игру для двоих, чтобы вернуть мне вдохновение. Но игра переросла в нечто большее. – Его слова звучали быстрее и быстрее. – Я хочу, чтобы этот портрет стал самым лучшим из моих шедевров!

– Но это же неприлично! Как мы сможем показать его людям?

– В этом все и дело. Пойдем, я тебе покажу, – позвал он, беря в руку свечу.

Они вошли в спальню. Рафаэль усадил ее на диван, покрытый красным бархатом и озаренный солнечным светом, который лился сквозь витражное стекло. Маргарита с любопытством следила за тем, как он зажег несколько ламп и стал смешивать краски.

Он работал и смотрел на нее горящими от страсти глазами. Желание творить наконец полностью к нему вернулось.

– Когда мы с тобой встретились, я видел в тебе только Мадонну. Чистую, святую, искреннюю.

Она сдержала улыбку.

– Я никогда не была совершенной.

– А мой глаз художника видит обратное.

Рафаэль бросился искать все необходимое для создания нужной композиции. Он надел ей на голову тюрбан, в котором начал ее рисовать, окутал стан ее полупрозрачной тканью. И еще одно, ключевой момент, который уже вошел в первый эскиз: повязка на предплечье, которая позже будет прорисована так, чтобы вытканные из золота слова провозглашали принадлежность работы кисти Рафаэля Урбинского. Эта надпись также должна обозначить, что и женщина с картины тоже принадлежит великому художнику.

– Ты задумала эту игру, чтобы вдохновить меня, и я всем сердцем благодарю тебя за это. Только теперь, за эти несколько месяцев, я понял, что она значит для меня неизмеримо больше, чем простое возвращение к мольберту. – Он нежно коснулся ее щеки. – Я хочу, чтобы этот портрет стал свадебным, предназначенным только для двоих. Это будет мой подарок тебе, который мы повесим в нашей спальне, чтобы ты узрела, какой видишься моему сердцу. Мне легче выразить это кистью. Я хочу, чтобы потом, когда нас с тобой не станет люди, разглядывая этот портрет, поняли, как может изменить человека любовь.

Она улыбалась, пока он надевал тюрбан ей на голову и прикалывал к нему жемчужную брошь, пока обвязывал голубой с золотом лентой обнаженное предплечье. Не в силах удержаться, он наклонился к ней, поцеловал ее шею и соскользнул губами к обнаженной груди.

– Кто я на этом свадебном портрете?

– Я вижу перед собой обольстительницу, которая доступна только моим глазам. Я вижу женщину, королеву моего сердца, блудницу, искусительницу… всех в одном лице. Все эти ипостаси в совокупности и каждая в отдельности драгоценны. Этим сокровищем мы не будем делиться ни с кем. Боже Святый! Что бы стало со мной, человеком, если бы я тебя так и не встретил?!

– Ну и ну, – она тихо засмеялась. – Едва ли найдется женщина, способная отказаться от такого портрета.

– Стиль, композиция и цвета должны быть совершенно новыми, ни на что не похожими, – заявил он, целуя ее снова. – И я знаю, еще даже не написав картину, что она будет самой дорогой моему сердцу, потому что ее одну я напишу только для тебя.

 

37

Май 1518 года

Прошел еще один год, и снова наступила весна. Понтифик уединился и был слишком занят своими заботами, для того чтобы назначать дату свадьбы Маргариты и Рафаэля, несмотря на то что уже дал предварительное согласие на брак. За короткий срок своего правления папа Лев спустил почти все средства Церкви на пирушки и дорогие художественные начинания. Способ, которым он пытался пополнить казну, лишь поднял волну возмущения, что повлекло за собой новые хлопоты.

Папе удалось раскрыть целый заговор, целью которого было лишить его жизни, и принял недальновидное решение наказать замысливших зло кардиналов, обложив их огромными поборами. Папа Лев отчаянно нуждался в средствах – не только на завершение строительства собора Святого Петра, но и для росписи оставшихся неукрашенными залов Ватиканского дворца. Понтифик не стал отказываться от сомнительной практики торговли индульгенциями, еще больше восстановив против себя Рим и другие недовольные его правлением итальянские города-государства. Рафаэлю постоянно отвечали, что до тех пор, пока эти серьезные затруднения не разрешатся, Папа не может заниматься никакими другими делами. А когда это случится, никто не знал.

Маргарита была согласна, чтобы их венчал любой священник, но Рафаэль настаивал на исполнении обряда самим Папой. Дело было уже не в том, что понтифик лично венчал Киджи, создав прецедент. После похищения Рафаэлю представлялось важным, чтобы Папа сам исправил свою ошибку. Для полного исцеления душевных ран Его Святейшество должен был сделать это самолично.

Время шло, они ждали, любовь и поддержка Маргариты помогли Рафаэлю вернуться к работе. Художник прилагал все силы, чтобы ускорить свадьбу, понтифик же просил его проявить терпение. На смену весне пришло лето, затем осень. Рафаэль, как обычно, работал над несколькими заказами одновременно.

За два дня до Рождества в знак примирения, доверия и дружбы Рафаэль принял от кардинала деи Медичи самый важный заказ, тем самым дав понять, что все вернулось на круги своя. Он должен был написать запрестольный образ «Преображение» для собора Сен-Жюст в Нарбоне, во Франции, куда картина будет отправлена в порядке епархиального попечительства. Эта работа по уверениям кардинала, обещала стать не только венцом творчества Рафаэля, но и основной вехой правления понтифика. Кардинал умолчал о том, что сначала Папа согласился отдать второй по значимости заказ «Воскрешение Лазаря», Себастьяно Лучиани.

Когда правда открылась, Рафаэль взлетел по ступеням лестницы в доме на Виа Алессандрина с белым от ярости лицом. Кулак его с грохотом опустился на дверь маленькой художественной мастерской рядом с их спальней, где Маргарита часто проводила обеденные часы с отцом и Легацией, предпочитая эту комнату остальным из-за прекрасного вида на площадь и прохлады. В тот день Маргарита оказалась одна. Дверь отлетела к стене, заставив весь дом содрогнуться.

– Ты не поверишь, что он выкинул на этот раз!

Маргарита встала, подол ее платья ярко-синей шелковой волной упал на пол и заструился вокруг ног.

– Что тебя так расстроило, любимый?

– Его Святейшество снова пытается мной вертеть! Из всех художников Рима он и его драгоценный кузен выбрали этого негодяя Себастьяно для писания парной к моему «Преображению» картины!

– Может быть, он пытается положить конец вашей вражде. Все-таки прошло уже столько времени, и мы с тобой только сильнее привязались друг к другу. Разве не так?

– Микеланджело ухитряется даже из Флоренции ежедневно подливать масла в огонь! Старый злобный дурак! Я не доверяю этому подхалиму, Себастьяно, и не собираюсь ему доверять! Он пытался нас разлучить!

И тут Рафаэль осекся. Когда он влетел в комнату, Маргарита стояла возле своего портрета, уже законченного – не хватало только рамы. В ее глазах блестели слезы. Он был настолько зол, что забыл обо всем на свете. Он сам оставил здесь картину, и она увидела ее завершенной впервые.

На сей раз он изобразил Маргариту излучающей чувственность. Прекрасная улыбка освещала лицо, экзотический тюрбан на голове, обнаженная грудь. Но больше всего ее взволновало другое. Палец, направленный к сердцу, украшало рубиновое кольцо. На ленте, обвивающей предплечье, проступали слова «Рафаэль Урбинский», подпись великого художника, во всеуслышание заявляющего, что женщина на портрете принадлежит ему.

– Ты его подписал? – спросила она сквозь слезы, не в силах оторвать взгляда от голубой с золотом ленты на руке. Она так и бросалась в глаза.

– Да. Я делаю это нечасто. Прежде мне это не нравилось. До тех пор, пока я не написал твой портрет. Мне казалось неуместным украшать картины собственным именем, как это любят делать некоторые художники. Но, как видишь, – улыбнулся он, и его лицо осветилось нежностью и любовью, – твой портрет не похож ни на что из написанного мною раньше. – Он страстно ее поцеловал. – И ты вдохновила меня на эти перемены, моя Маргарита, только ты!

– Никто не поверит, что картина написана тобой! Здесь ты нарушил все собственные правила живописи.

– Как, впрочем, и другие, полюбив тебя всем своим существом. Этот портрет станет символом нашей любви. – Рафаэль обнял ее. – Пусть, глядя на него, все поймут, что я любил тебя больше жизни. – Он покачал головой, потом снова заглянул ей в глаза. – Подумать только, ради тебя я пошел на поступки, на которые никогда не считал себя способным. Я стал смелее писать. Твои Мадонны, «Преображение» – всем этим я обязан тебе.

Маргарита обняла его за шею, а он обхватил руками ее талию.

– Божьей милостью и твоим терпением, теперь я принадлежу тебе без остатка, – прошептал Рафаэль и выражение лица Маргариты изменилось.

Он ее поцеловал, и в этом поцелуе Маргарита почувствовала обещание будущего, которое наконец стало определенным. Но Маргарита уже достаточно узнала сложный мир, в котором жил и работал Рафаэль, чтобы понимать: между этим вечером и днем их свадьбы может случиться все, что угодно. Она не могла позволить себе забыть об этом.

Тем не менее на следующий день был сделан очередной шаг к примирению при посредстве Маргариты и ее подруги Франчески Киджи.

– Что они здесь делают? – осведомился Рафаэль, и его лицо вспыхнуло гневным румянцем.

Вернувшись вечером из мастерской, он застал в своем доме незваных гостей, узрел в собственной гостиной чету, которую меньше всего хотел видеть. Агостино и Франческа Киджи сидели в креслах возле камина. Рафаэль замер в дверях, Маргарита тут же подошла к нему, спеша погасить вспышку возмущения искренней любовью.

– Может, ты все-таки выслушаешь его? Он же один из твоих ближайших друзей в Риме.

– Он для меня не друг, а предатель! – рявкнул Рафаэль и вылетел назад, на лестницу, прежде чем Маргарита успела его удержать.

– Этому раздору не будет конца, любовь моя, пока ты сам не решишь иначе. Теперь все в твоих руках, – сказала она, догнав его.

– Они лишили меня способности прощать, похитив тебя и заточив в тюрьме!

– Это все в прошлом, Рафаэль! Франческа – моя подруга, и мы не можем спокойно смотреть, как мужчины, которых мы любим, не разделяют с нами радость дружбы.

Рафаэль по-прежнему был разгневан, его колотила сильная дрожь.

– Он должен показать, насколько раскаивается в том, что сделал!

– Прости меня, прошу! Я был чудовищно неправ. – Этот голос принадлежал Агостино Киджи.

Рафаэль медленно развернулся и увидел банкира, который протягивал к нему руки. На лице Киджи было написано искреннее раскаяние. Рафаэль никак не ожидал подобного.

– Это ты задумал похищение?

– Нет, но виновен не меньше, чем те, кто его замыслил. Я не возражал. – Агостино сделал шаг к Рафаэлю, потом остановился, решив не торопить события. – Я не могу изменить того, что случилось, но моя вина заключается лишь в том, что я не возражал против чудовищного замысла.

– Значит, это затея Биббиены?

– Прошу тебя, я не хотел бы осуждать чужие проступки. В мои намерения входило лишь исправление собственных ошибок. Я действительно презираю себя за то, что сделал! Правда!

– Если ты ждешь, что я смогу сразу тебя простить, то заблуждаешься.

– Я был бы рад снова получить возможность общаться, а там время покажет.

Франческа и Маргарита обменялись тревожными взглядами. Никто не смел нарушить молчания, только поленья потрескивали в камине. На высоких стенах двигались тени.

– Синьора Луги тебя простила? – осторожно спросил Рафаэль.

– Говорит, что простила.

– Вы все ошибались на ее счет.

– Да.

– Если синьора Луги пожелает встречаться с твоей женой, я не стану этому противиться.

– Может, однажды ты придешь вместе с ней в наш дом, как бывало раньше?

– Там будет видно, Агостино. Я не стану зарекаться или что-либо обещать. Там будет видно.