Рубин Рафаэля

Хэгер Диана

Часть четвертая

 

 

 

38

Июль 1519 года

Наступило лето, со дня похищения Маргариты прошло уже больше трех лет. Огромное и сложное «Преображение» стало очередным наваждением для Рафаэля. Зная о том, что между ним и Себастьяно объявлено открытое соревнование и у соперника работа над «Воскрешением Лазаря» продвигается значительно быстрее, он делал все, что было в его силах, чтобы не дать себя опередить. Маргарита бурно восставала против такого соперничества. Лишь отчаяние, твердила она, подгоняет Себастьяно, торопит его первым предъявить законченную работу понтифику. Ей приходилось все время напоминать возлюбленному, что он – Рафаэль, а Микеланджело Буонарроти по-прежнему не в фаворе и не покидал Флоренции.

В надежде успокоить избранника, Маргарита ежедневно показывала ему, как богата и насыщена его жизнь. Он стал частью новой семьи, и это оказывало целительное воздействие на его мятущуюся душу. Франческо и Донато теперь не только часто позировали Рафаэлю, но и ежедневно являлись в дом Маргариты на семейные ужины. Они вместе сидели за ее столом, преломляли хлеб, пили вино, спорили и смеялись, как любое счастливое семейство. Рафаэль обожал баловать маленького Маттео, помня о том, что тот любимый племянник Маргариты.

Скоро к удовольствиям семейной жизни добавилась радость дружбы: отношения с Агостино Киджи потихоньку восстанавливались. Принимая приглашения Франчески, жены Агостино, Маргарита стала часто бывать на вилле Киджи и проводила счастливые часы в компании троих ее детей, которые скоро стали считать ее тетушкой. Одно тяготило ее: несмотря на всю их страсть и прожитые вместе годы, Маргарита так и не сумела подарить Рафаэлю ребенка.

– Скажи, ты жалеешь, что мы не благословлены, как Франческа и Агостино? – однажды спросила она, лежа рядом с ним и глядя сквозь раскрытые ставни на полную луну в черном ночном небе.

Рафаэль улыбнулся.

– Это может произойти в любой день.

– У меня случались сбои в месячных, еще когда я была девчонкой. А теперь, прожив с тобой столько времени, я… На самом деле я не думала, что мне удастся родить ребенка.

Рафаэль замолчал.

– Из тебя получится замечательная мать. Я наблюдал за тобой и Маттео и просто уверен в этом, – сказал он.

– Легация была так занята со старшими мальчиками, что я начала считать его собственным сыном.

– Это заметно. – Он улыбнулся. – И он души в тебе не чает.

– Я тоже.

– Как думаешь, тебе хватит его одного? Маргарита коснулась его щеки и улыбнулась.

– Ты для меня все, в чем я когда-либо нуждалась. Больше мне от жизни ничего не нужно, – промолвила она.

Весной следующего года советники понтифика вновь поставили Рафаэля в известность, что день его свадьбы переносится. На сей раз задержка была связана с тем, что Его Святейшество был поглощен укреплением жизненно важного для Рима союза с королем Франциском I для защиты от императора Карла V. После битвы за Милан понтифик оценил всю мощь французского короля и решил, что не имеет права рисковать. Политика и внутренние распри лишили сил папу Льва, который последние два года занимался расширением Церкви, и поэтому Рафаэлю настоятельно советовали не досаждать Его Святейшеству личными просьбами.

Рафаэль снова работал в сумасшедшем ритме, его мастерская возродилась к жизни, и какое-то время он не мог думать ни о чем другом, кроме величественного образа возносящегося Христа и его апостолов. Он был так занят, что просто не обращал внимания на странные приступы дрожи, чередовавшиеся с потливостью и слабостью.

Ему некогда было болеть – так он решил.

Джулио Романо помогал в исполнении деталей огромной картины, в то время как основную концепцию придумал и воплотил Рафаэль. Он использовал Донато Перацци в качестве модели для создания образа Иисуса. Его сильное тело и мягкие черты лица как раз воплощали основную идею, которую Рафаэль желал донести до зрителя. Франческо Луги обрел бессмертие в образе святого Андрея, лысеющего, с усталым лицом. А под изображением Христа, рядом с апостолами и бесноватым мальчиком, из которого изгонялся демон, была написана женская фигура.

В самом начале, когда делались эскизы, для нее несколько раз позировала Маргарита. Приступая к работе над картиной, Рафаэль написал ее в первую очередь, как ось, основу всей композиции. Именно на ней держалось все на запрестольном образе, как и во всей его жизни.

Однажды в конце мая, когда работа была практически завершена, Рафаэль стоял, сложив руки на груди и разглядывая то, что получилось. У него странно кружилась голова, и все вокруг как будто менялось местами. Он забыл поесть и убедил себя в том, что головокружение, должно быть, вызвано голодом. И тут предметы перед его глазами расплылись, стали менять цвета и форму.

Рафаэль! Иди и помоги мне с этой картиной! Да и возьми кисти! Мне нужны те, что из щетины вепря, ты знаешь!

Он в ужасе обернулся, чувствуя, что холодеет. Он слышал голос отца. Его отца! Рафаэлю показалось, что за спиной стоит какая-то фигура, но лица ее он разглядеть не мог, словно его скрывала пелена дождя. Он заморгал и вдруг словно заледенел. Ощущение, что отец рядом не проходило. Он вдруг стал маленьким мальчиком, лет двенадцати, который пришел в отцовскую мастерскую в Урбино, где начинал жизнь художника. Ему очень хотелось рассмотреть того, кто давно его покинул. Это чувство было почти болезненным. На глаза упала темная пелена. Холод одолевал его, но вдруг Рафаэль понял, что перед ним стоит не отец и что он не в Урбино. На него с тревогой смотрел Джулио Романо.

– Что с вами, учитель?

Рафаэль потерял равновесие и упал на колени, тяжело дыша.

– Все в порядке, Джулио. Все в порядке. Я просто устал.

Однако он весь горел, а глаза и лицо стали кроваво-красными. Воспоминания об отце исчезли, как наваждение.

– Позвольте проводить вас домой. Синьора мне голову оторвет, если я этого не сделаю.

– Где она? – Похоже, этого он тоже не помнил.

– Отправилась на виллу Киджи по приглашению синьоры Франчески. Вы должны встретиться с ней там.

– Похоже, тебе стоит послать за ней. – Он сморщился. – Кажется, я чувствую себя хуже, чем мне сначала показалось.

Антонио переменился. Это была первая мысль, посетившая Маргариту, когда она посмотрела на него, сидя верхом на лошади. Она приняла протянутую ей руку и грациозно сошла с седла.

Он стоял перед ней в куртке конюха, из-под которой теперь выглядывало брюшко. Даже его глаза потеряли насыщенный голубовато-стальной цвет. Второй ее мыслью было, что из этих глаз исчезло честолюбие. Должно быть, таков оказался итог его брака с дочерью торговца рыбой, одной из многих девушек, с которыми он изменял Маргарите.

Надо же было такому случиться, что из всех многочисленных слуг огромной конюшни синьора Киджи именно он принял поводья ее ухоженной гнедой лошади, накрытой попоной из небесно-голубого бархата под седлом португальской кожи. Елена и Донато, постоянные спутники Маргариты, уже спешились и ждали, наблюдая за встречей незнакомцев, некогда бывших лучшими друзьями.

Маргарита помедлила мгновение на солнце, зажегшем золотое шитье на ее ярко-голубом платье. Блестящие волосы были убраны под голубую шапочку, на руках поблескивали украшения. Теперь, глядя на Антонио, она не испытывала к нему прежней привязанности. Она больше не была наивной девочкой из Трастевере, которую он так жадно подталкивал в объятия новой жизни. Эта встреча лишь обнаружила всю пропасть между ними.

– Синьора, – наконец произнес Антонио, отпуская ее руку в тонкой перчатке. Он был вынужден поклониться ей, как кланялся всем благородным дамам.

– Синьор Перацци, – холодно кивнула она в ответ, не меняя выражения лица.

Они не произнесли больше ни слова, но ее взор был выразительнее всяких речей. Ты думал, что у меня ничего не получится, говорил он. Ты хотел, чтобы у меня не сложилась жизнь, потому что она не сложилась у тебя самого. Но я выжила благодаря любви и заботе Рафаэля…

Внезапно Маргарита почувствовала, как вдоль спины пробежал холодок. Правда ли это, раздался в ее голове странный вопрос. Разве вы женаты? Ты уверена что вы повенчаетесь? Неужели ты действительно считаешь, что тебе ничего не угрожает до дня твоей свадьбы? Будь осторожна со своими воспоминаниями, потому что они могут быть обманчивее и опаснее, чем козни врагов.

Маргарита внимательно посмотрела на Антонио. Елена в это время поправляла свою шелковую шаль и складки на подоле платья. Когда-то Антонио казался Маргарите многообещающим красавцем, с которым она готова была связать свое будущее. Теперь же перед ней стоял абсолютный незнакомец, еще одно имя в длинном списке людей, которым они с Рафаэлем не могли доверять. Она развернулась и пошла прочь от жизни, отказавшейся от нее гораздо раньше, чем Маргарита сама решилась на перемены. Не оборачиваясь, она шагала через залитый солнечным светом двор к парадному входу в великолепную виллу, куда Антонио путь был заказан.

Маргарита решила, что больше не станет думать об Антонио. Теперь все ее мысли были заняты тем, что скоро она встретится со своим возлюбленным и другими почетными гостями, приглашенными Франческой Киджи на полуденный музыкальный прием. Так жил мир, который был неизмеримо далек от маленькой жаркой пекарни, находившейся всего в нескольких кварталах от этого великолепного строения.

Стоя перед огромной фреской Рафаэля с изображением Галатеи, Франческа Киджи тепло поприветствовала Маргариту, заключив ее в объятия. За несколько лет, которые прошли со дня похищения Маргариты, эти две женщины стали близкими подругами. Франческа понимала Маргариту как никто другой. Испытания, которые прошла молодая женщина, насмешки света были ей хорошо знакомы, и Франческе требовалась немалая сила воли, чтобы высоко держать голову в обществе знати. Общие переживания заметно сблизили их. Участие Агостино в похищении Маргариты если и всплывало в разговоре, то именовалось не иначе, как «неприятное недоразумение».

Обе хотели, чтобы дружба между их мужчинами восстановилась.

Франческа была настоящей красавицей – высокая, стройная, с васильковыми глазами и копной волос цвета спелой пшеницы, которые она заплетала и убирала в высокую корону. Агостино повстречал ее в Венеции, за время их наделавшей шуму связи у Франчески родилось трое детей. Несмотря на скромное происхождение, она с гордостью называла себя любовью всей его жизни. Агостино не только построил для нее виллу, но и приложил все усилия, чтобы жениться на ней, что уже было непросто. Рафаэль, намереваясь во что бы то ни стало жениться на Маргарите, сейчас сражался с теми же препонами.

– Я так рада, что ты смогла прийти, – улыбнулась Франческа Маргарите. Менестрели в двуцветных костюмах, сидевшие на специально построенных помостах, что-то наигрывали. – Дай же мне взглянуть на кольцо, о котором говорит весь Рим! Людям никак не дает покоя то, на что решился Рафаэль!

Маргарита почувствовала, как у нее внутри все сжалось. Взгляды всех присутствующих в зале сошлись на ней.

– О чем это ты? – уклончиво спросила она, тут же насторожившись. Она не могла расслабиться даже в разговоре с подругой. Таковы были правила игры в светском обществе Рима.

– Брось! Мы все слышали о том, что Рафаэль изобразил это кольцо на твоем портрете! И что там есть еще кое-что интересное! Смелый шаг – запечатлеть императорское кольцо на пальце простолюдинки, как ты или я!

Откуда она могла узнать? Рафаэль никогда бы не стал об этом говорить, портрет написан не в мастерской, а дома, где его никто не мог видеть…

И тут се словно обдало холодным ветром. Изо всех сил стараясь сохранять непринужденность, она судорожно искала связь между последними событиями. Тем временем досужие глаза жадно рассматривали древнее кольцо.

Вот оно! Эта мысль настигла ее словно удар. Антонио!

Человек, с которым ее развела жизнь и который так ее и не простил. Он был единственным, кто, пользуясь старыми семейными связями, мог узнать тайну и донести ее до виллы Киджи. Он, должно быть, слышал о портрете от ее пронырливой сестрицы. Разумеется! Легация никогда не умела держать язык за зубами, особенно если было что рассказать. Антонио же только рад вынюхать что-нибудь для себя полезное. На нее нахлынула злость вперемешку с воспоминаниями и ощущением собственной беспомощности. Она вспыхнула, но потом заставила себя успокоиться.

– О, полно вам. Это лишь художественный прием, чтобы украсить картину, и ничего больше! – произнесла она внешне спокойным голосом.

– Однако обручальное кольцо, унаследованное тобой от императора Нерона, могло бы достойно украсить любую картину! – Франческа наклонилась вперед с хитрой улыбкой.

Маргарита заставила себя небрежно рассмеяться, чтобы все вокруг это слышали. Она уже успела усвоить, как важно сохранять самообладание.

– К тому же, позируя обнаженной, я рассчитывала, что зритель заинтересуется не кольцом. Не зря же я так долго мерзла!

Снова послышался смех, и напряжение спало. Не в первый раз она с честью выходила из положения. Франческа завоевала место в обществе благодаря острому уму. Теперь Маргарита следовала ее примеру.

– Знаешь, – тихо заговорила Франческа, отведя ее в сторону. – Кардинал Биббиена все еще жутко зол, из-за того что его кольцо перешло тебе, Люди говорят, что сложно было бы придумать лучший способ проучить старика. – Франческа крепко сжимала ее плечо, пока они прогуливались по зале.

– Мне жаль это слышать. Я надеялась, что прошлые обиды уже позабыты. Учитывая все происшедшее, просить прощения должны были бы обе стороны.

– Какая ты стала умница, дорогуша. Ты нас просто радуешь! – улыбнулась Франческа. – Но ты все же излишне мечтательна. Даже сейчас найдется немало лютей, которые не желают воспринимать меня как жену Агостино. И я никогда не смогу почувствовать себя надежно защищенной от их злобы и происков. Боюсь, что вас с Рафаэлем ждет та же участь.

– Я уже привыкла к насмешкам и издевательствам. Но его любовь и положение в Риме защищают меня от всех неприятностей. – Пока они разговаривали, Маргарита старалась прятать руку с кольцом в складках платья. – Мне этого достаточно.

Прогуливаясь, они подошли к стульям, сидя на которых можно было любоваться рекой и садом. Маргарита осматривалась в поисках Рафаэля. Какой бы смелой она ни выглядела, ей все равно приходилось очень трудно.

– К сожалению, женщины вроде нас никогда не смогут чувствовать себя в полной безопасности, – с пылом заговорила Франческа. Она так решительно посмотрела на Маргариту, что той стало неуютно. Сжав ее руку, Франческа предупредила: – Никогда и никому не доверяйся полностью!

– Даже тебе?

– Даже мне.

– Я думала… – замялась Маргарита. – Я думала, что мы с тобой настоящие…

– Подруги? Не обманывайся. Я тоже полностью завишу от мужчины, которого люблю. В моей жизни все решает его удача, положение и союзники.

Маргарита не могла об этом не спросить.

– Скажи, ты знала, что меня собирались похитить?

– Нет. Но не стану уверять, что если бы и знала то смогла или захотела бы что-либо изменить.

– Как грустно.

– Тем не менее это правда. Такова судьба нам подобных. Для того чтобы выжить, мы обязаны подчиняться нашим мужчинам. Стоит только воспротивиться, и для нас все будет кончено.

Маргарита покачала головой и отвернулась. Она принялась разглядывать богато разодетых гостей, все еще входивших в парадные двери.

– Рафаэль доверяет моему мнению, – попыталась она заспорить, когда они опустились на стулья, чтобы послушать музыкантов. Те только что заиграли новую мелодию. – Он никогда от меня не отрекался.

– Все меняется, Маргарита, – предупредила ее Франческа. – А время лишь тому способствует.

Музыканты продолжали играть, когда Маргарита почувствовала, что кто-то тронул ее за плечо. У нее появилось странное предчувствие, и, поворачиваясь к тому, кто хотел привлечь ее внимание, она растеряла остатки спокойствия и уверенности, которые так долго приобретала, входя в образ светской дамы. Рядом с ней стоял бледный как тень Джулио. Еще до того, как он открыл рот, она поняла: случилось непоправимое. Он наклонился и зашептал ей на ухо:

– Синьора, вы должны немедленно идти со мной! Господи, синьору Рафаэлю плохо!

 

39

Апрель 1520 года

Сначала папская стража и лекари понтифика не пустили ее в собственную спальню. Потом Маргарита нашла Джулио, и они вдвоем прорвались мимо стражников. Прошел час, с тех пор как Маргарита подошла к дому.

Проходя мимо трех мрачных врачевателей, которые с сожалением качали головами, Маргарита почувствовала, как ужас подкатывает к горлу. Она тихо приблизилась к кровати, на которой, укрытый тяжелыми покрывалами, лежал Рафаэль. На той самой кровати, которую они делили. Время было еще не позднее, но в комнате царил полумрак. Горели свечи. Стол рядом с кроватью был уставлен всевозможными снадобьями. С того мгновения, как Рафаэлю стало плохо, прошло не так много времени, но лекари добрались до него раньше Маргариты. Они уже решили, к каким средствам прибегнуть, а Маргарита даже не знала, чем он болен. Ей жестко дали понять, что ее присутствие рядом с больным неуместно. Все происходило так быстро, что Маргарита не на шутку перепугалась.

Будто почувствовав ее приближение, угадав ее среди прочих, Рафаэль очнулся и открыл глаза. Он протянул к ней руку, и она присела на кровать рядом с ним. Когда пальцы их переплелись, Маргарита с ужасом поняла, что он горит в лихорадке.

– Когда мы расстались утром, ты был только немного уставшим. Чем это ты таким занимался, что у тебя поднялся жар? – спросила она, пытаясь разыграть легкое пренебрежение и заставить его улыбнуться. Но тень улыбки на его лице тут же сменилась гримасой боли.

– На самом деле мне уже давно нехорошо, – признался он. – Несколько недель.

– И ты ничего мне не говорил? – попеняла она беспомощно.

– А теперь я боюсь, что не смогу сдержать данного тебе обещания, – произнес он через силу. Его голос был таким низким и хриплым, что она с трудом его узнала. Когда она поняла, о каком обещании он говорит, из ее глаз брызнули слезы. – Похоже, я не выкарабкаюсь, любимая.

Маргарита всплеснула руками и отпрянула.

– Не говори так! Я не желаю тебя слушать!

Рафаэль взял ее за руку и с большим трудом ее сжал.

– Моя Маргарита… мой драгоценный камень, сокровище, прошу тебя… ты должна меня выслушать. – Он тяжело перевел дыхание и замолчал. Затем сомкнул веки и снова открыл глаза. – Мы должны обговорить наши планы… для твоей безопасности… Давай обсудим их.

– Не буду!

– Дорогая, почему ты не хочешь меня выслушать?

Она покачала головой и обхватила себя руками.

– Потому что, если мы не будем о них говорить и не будет никаких планов… – Слезы потоками катились по ее щекам. – Тогда ты не сможешь меня оставить!

– Маргарита, – тихо позвал он и усадил ее рядом с собой, вложив последние силы в это движение. – Я умру. Я уже наблюдал эту болезнь и лихорадку у многих людей, которые мне позировали! Я могу притворяться, но ложь все равно ничего не изменит.

– Глупости! Ты не умрешь! Ты молод и силен, и тебе еще так много надо сделать! – заговорила она с нервной решимостью. Слезы текли не останавливаясь, а папские лекари ждали, когда она закончит разговор, в другом конце комнаты. Они негодующе размахивали руками и обменивались тихими насмешливыми репликами. – Собор Святого Петра еще не закончен! А также портрет Папы, его кузена и племянника… А еще твое «Преображение»!

Он снова с трудом сделал вдох и задержал его.

– Я закончил эту работу два дня назад, – прошептал он. – А теперь я кашляю кровью.

– Нет! – горько вскричала она. – Там, где тебе видится смерть, я вижу только болезнь! Слабость! Я стану за тобой ухаживать, буду рядом каждую минуту, и со временем…

– Прошу тебя, смирись с правдой! Позволь мне позаботиться о тебе, ради твоей же безопасности! Только мысль о том, что с тобой будет все в порядке, принесет мне покой! – с трудом произнес он и закашлялся. – Я не боюсь умирать, любовь моя. Я радуюсь новой жизни, которую я обрету с…

– Твое место рядом со мной!

– Да. И с тобой я прожил лучшую часть моей жизни… Лучшую.

Маргарита наклонилась, чтобы обнять его, и почувствовала, как быстро он слабеет. Он стал безвольным, будто уже сейчас постепенно от нее уходил. Она вытерла слезы тыльной стороной руки и оглянулась на лекарей, которые перемывали ей кости, не желая подойти и объяснить, что происходит с Рафаэлем.

– Мы должны пожениться! Тогда они послушают меня, и я буду знать, как тебе помочь!

Глаза Рафаэля выражали безмерную усталость, его клонило в сон. Маргарита понимала, что он должен много спать, чтобы побороть жар и ту болезнь, которая пыталась лишить его жизни.

– Поверь, что больше всего на свете я хотел… – е о голос звучал уже тише шепота, глаза закрывались, – …жениться на тебе.

– Я верю, – прошептала она, склонилась над ним так низко, что ощущал а его дыхание на щеке. Он дышал, значит, был еще жив… Значит, еще оставалась надежда…

Она попросила Елену, которая ожидала неподалеку вместе с Донато, подойти поближе.

– Я должна ненадолго уйти, – тихо сказала с на. – Ты можешь остаться с ним, пока меня не будет?

– Конечно, синьора, – ответила Елена, чьи глаза были полны слез.

– Не оставляй его наедине с этими хищниками. Даже на мгновение! Что бы они тебе ни говорили.

– Хорошо, синьора Луги. Я останусь с ним до вашего возвращения.

Потом Маргарита оглянулась на Донато:

– Пойдешь со мной в Трастевере?

– Я пойду куда захочешь, ты об этом знаешь.

Увидев, что Рафаэль уснул, Маргарита тихо поднялась с постели и пошла через всю спальню туда, где лекари понтифика тихими голосами обсуждали состояние Рафаэля.

– Прошу вас, – начала она. – Я знаю, что вы обо мне думаете, но не могли бы вы хотя бы сказать, что можно для него сделать?

Какое-то время никто не говорил ни слова, потом один из них, плотный, одышливый, в изрядных летах, повернулся и бросил на нее сердитый взгляд:

– Мы ничего не скажем вам, синьора. Подумайте лучше, что вы можете сделать для себя, потому что ему не выжить.

Не так давно все, кто входил в этот дом, наперегонки старались ей угодить, скрывая свое осуждение того, что Рафаэль прожигает жизнь, тратя ее на такую женщину, как Маргарита. Так было, когда они хотели снискать расположение мастера, но это время прошло. И дерзкий ответ лекарей служил тому подтверждением.

– Не надо думать обо мне! – крикнула она в негодовании. – Мне все равно. Но, умоляю, помогите ему!

– Помогли бы, если бы это было в наших силах, но, увы, слишком поздно. Лихорадка уже не уйдет.

– Нет! – Она побледнела.

– Мы говорим правду, – вступил в беседу другой лекарь. – Его Святейшество благоволит Рафаэлю, и если бы кто-то из нас мог ему помочь, то только ради этого мы бы давно уже сделали все возможное.

Она прижала руки ко рту.

– Но должно же что-то ему помочь?! Господи, ну что угодно!

– Синьорина Луги, вы не являетесь его женой. Как уже было сказано, вы не имеете никакого права участвовать в этом разговоре, – заявил третий лекарь, седеющий мужчина с заметным животиком. – А теперь будьте любезны, избавьте нас от своего общества.

– Вы ошибаетесь! Я найду священника, и он нас обвенчает! Я стану его женой, а вы пожалеете, что так со мной обращались!

– Жалкая женщина! – Первый лекарь покачал головой. – Разве ты не знаешь, что в Рима не найдется ни одного священника или уважаемого горожанина, который остался бы равнодушным к тому, что ты сотворила с великим художником! Ты, мерзкая развратница, растлила самое его существо, а теперь и довела его до смерти так же верно, как если бы вонзила ему нож в спину!

Она вздрогнула, когда эти слова эхом отразились от стен комнаты, как будто злобный шепот мог убить ее и уже начал свое смертоносное дело. Прижав руки к ушам, Маргарита бросилась прочь от обвиняющих взглядов и ядовитых слов.

– Синьорина, смиритесь! – звучал ей вслед язвительный голос. – Жизнь Рафаэля подошла к концу. Займитесь собственным спасением!

– Как ты не понимаешь, я должен на ней женится! – заявил Рафаэль дрожащим голосом наклонившемуся над ним Джулио. – Она так долго и верно этого ждала, что я обязан это сделать. Я должен сделать ее своей женой на тот случай, если произойдет что-нибудь непредвиденное. Если эта болезнь…

– Вы не можете так рисковать, учитель! Только подумайте! Кардинал Биббиена все еще полон обиды за свою неотомщенную племянницу и кольцо. А он остается самым старшим духовным лицом на время oтсутствия Папы! – тихо убеждал его Джулио, приблизившись к изголовью. – Если вы удостоите Маргариту чести, которой была лишена его племянница, и не выздоровеете, то оставите ее беззащитной! Он превратит остаток ее жизни в ад! Я сам слышал, как об этом шептались! Рафаэль поморщился.

– Но она рождена, чтобы стать моей женой!

– Разве она не получила вашего сердца?

– Это не одно и то же для нее! Без освященного Церковью брака она навеки и для всех останется шлюхой! Моей любовницей! Маргарита не заслуживает такой судьбы!

– Не позволяйте чувствам лишать вас рассудка, умоляю! Кардинал – мстительный старик, который за всю свою жизнь любил только одного человека – свою племянницу! Он еще может пощадить синьорину Луга, но вдову Санти – никогда!

– Тогда найди мне кого-нибудь, прошу тебя, Джулио, мой самый доверенный, близкий друг! Найди того, кто тайно повенчает нас, пока не станет слишком поздно! Она должна знать, что я покинул эту землю, исполнив свое обещание! Пусть это будет моей самой последней просьбой!

Рафаэль снова смежил веки и провалился в короткий беспокойный сон, а Джулио покинул ложе учителя и отправился в его мастерскую, устроенную рядом со спальней. Он слышал, как за тяжелой бархатной завесой лучшие врачеватели понтифика пытались спасти жизнь молодого и талантливого художника с помощью разнообразных снадобий и кровопускания. Теперь он стоял перед портретом Маргариты и смотрел на него сквозь пелену слез, слушая тихие серьезные переговоры лекарей. Он знал, что глядит на свадебный портрет.

В ее образе заключалось столько радости, столько надежд. Он вписал новую строку в историю живописи, открывал новую главу в их жизнях. Каждый мазок был тому свидетельством. Как художник Джулио понимал страсть, двигавшую Рафаэлем. Как человек он понимал, что значила эта картина и эта женщина для Рафаэля. Именно так он хотел бы навеки запечатлеть Елену.

Джулио смахнул слезу, завороженный спокойной улыбкой Маргариты. Она была почти не одета, и рубиновое кольцо украшало палец, указывающий на сердце. Символ… Джулио показалось, что он вторгается в чужую жизнь, просто глядя на картину.

Потом он повернулся к большой кожаной папке с набросками и эскизами. Они были даже более ценны, чем картины Рафаэля, потому что эти последние часто представляли собой результат совместных усилий всей мастерской. Однако образы и композиция всегда определялись Рафаэлем. Если их увидит мир, Маргарите будет угрожать большая опасность. И в знак уважения к тому, кто никогда не подводил и не предавал его, Джулио Романо решил сделать для Маргариты то, чего не смог сделать сам Рафаэль. Он защитит ее.

– Боже Святый! Что ты делаешь? – всхлипнула Елена. Он не оглянулся и продолжил свою работу.

– По-моему, ты не должна была уходить от постели учителя.

– Я вышла только на минуточку, потому что услышала, что здесь кто-то есть. И ты мне так и не ответил.

– Я уничтожаю все, что может причинить Маргарите вред.

– Но его работы… Они же бесценны!

– Это наброски личного свойства. Учитель пожелал бы, чтобы Маргариту уберегли от публичного позора. Пусть даже такой ценой.

Елена подошла к нему и внимательно на него посмотрела. Только тогда он вздохнул, и они коротко обнялись. Испытания сближали их, но ни он, ни она в этот миг не испытывали ни утешения, ни страсти. Они чувствовали только невыразимую боль.

– Неужели нет никакой надежды?

Джулио тяжело вздохнул, не в состоянии выдержать ее взгляд.

– Никакой. Доктора говорят, что ему осталось несколько дней.

– Господи! Пресвятая Мария! – заплакала она. – Что же станет со всеми нами, когда он уйдет?

 

40

– Сын мой, прошу тебя, отрекись от нее! – вещал Биббиена замогильным голосом. Его низкие звуки, будто волшебное заклинание, вторглись в лихорадочное полузабытье. Рафаэль заставил себя открыть глаза. Но это был не сон.

– Отрекись от того, что ты делал все эти годы, сын мой, чтобы я мог наконец отпустить тебе грехи.

Елена отошла от кровати, подчиняясь приказанию кардинала, но не покинула комнаты, ожидая возвращения Маргариты и Донато. Как шакал, подстерегший жертву в минуту слабости, Биббиена появился в тот самый миг, когда Рафаэль остался один, совсем беспомощный.

Глаза Рафаэля медленно открылись, чтобы узреть сухое лицо человека, холодный пронзительный взгляд которого горел радостным предвкушением. Почтенный слуга Божий нашел в себе силы явиться сюда, где, как шептались в Риме, открыто совершался грех.

– Никогда, – прохрипел художник. – Лучше я сгорю в геенне огненной, чем предам ее…

– И будешь гореть вечно, если не послушаешься!

Биббиена опустился на край кровати, где всего пару часов назад сидела Маргарита. Он подождал, потом собрался с духом и снова завел увещевания:

– Я любил тебя, Рафаэль, как сына. И ты на самом деле чуть не стал мне сыном, пока… – Он снова замолчал, устремив взгляд на небеса, будто бы произнося молитву – Теперь это, конечно, все уже в прошлом. Но pазве ты, дорогой сын мой, не желаешь очиститься душой передо мной?

– Я не стал бы этого делать… – с усилием выдвинул Рафаэль, слабый румянец напряжения стал проступать сквозь призрачную бледность его кожи, – …даже если бы вы были последним священником на земле!

– Для тебя я вполне могу им оказаться! – прорычал Биббиена, потом быстро оглянулся на дверь, в которую поклялись не входить все священнослужители Рима, за исключением его самого.

Соперница Марии Биббиены пользовалась дурной славой и была презираема во всем Риме, что приносило неизъяснимое холодное удовлетворение кардиналу. Он сделал все, что от него зависело, чтобы эти двое расстались. Только не думал, что причиной их расставания станет смерть.

– Разве ты не знаешь, что ни один уважаемый муж Божий не переступит этого порога? И даже Его Святейшество не сможет вас повенчать, потому что задерживается во Флоренции. Вы никогда не поженитесь!

– Он обещал.

Глаза Биббиены сузились.

– Да? Но это он сказал так, для твоего спокойствия. Как ты, когда делал предложение Марии.

Рафаэль неожиданно схватил Биббиену за руку. Его хватка оказалась на удивление сильной.

– Тогда вы повенчаете нас, ваше преосвященство! Если вам не наплевать на мою бессмертную душу, то будьте истинным пастырем и благословите нашу любовь ради прошлой дружбы! Ну же, сделайте это для меня!

Биббиена удивленно выгнул брови.

– Если я правильно понял, ты не доверял эту почетную обязанность никому, кроме Его Святейшества!

– Мы оба знаем, что я не доживу до его возвращения из Флоренции. Прошу, дайте мне упокоиться с миром, сделав ее моей женой… Я должен знать, что она будет в безопасности.

– Боюсь, я не могу исполнить этой просьбы, – спокойно ответил кардинал. – Ты нездоров, мечешься в лихорадке, а потому не сумеешь надлежащим образом подготовиться к столь важному шагу. Как только ты выздоровеешь…

– Я не выздоровею! – простонал Рафаэль. – Вы знаете об этом не хуже меня!

– Я, конечно же, буду молиться как за твое здоровье, так и за спасение твоей бессмертной души, сын мой.

– Простите меня за то, что я не любил вашу племянницу, как вам этого хотелось, – произнес Рафаэль с искренностью и прямотой, которая раньше нравилась им обоим. Но было уже слишком поздно для всего. И для воспоминаний о прошлом тоже.

– Ну что ж, мы все допускаем ошибки, которые нам дорого обходятся, – изрек кардинал. – И ты, очевидно, не исключение. Одна из твоих ошибок теперь останется с тобой навеки.

Маргарита покрыла голову и вместе с Донато шагнула в сумрачную прохладу церкви Санта-Доротеа, где не была уже больше года. Вместе с густыми ароматами ладана и воска на нее нахлынули теплые, радостные воспоминания из другой жизни. Она снова обрела ощущение безопасности, покой и уверенность. Ничего подобного она не ощущала уже долгое время. Осенив себя крестным знамением, она подошла к алтарю, где зажигал длинные белые свечи старый добрый священник падре Джакомо.

Старик нежно обнял ее. Он никогда не заговаривал с ней о том, какую греховную жизнь она вела.

– Правду ли говорят, дитя мое, что великий художник при смерти? – спросил он.

Маргарита застыла. Одна мысль об этом была ей невыносима.

– Да, он болен, но обязательно поправится, падре. Я должна в это верить.

– Тогда, значит, ты пришла сюда за молитвой и утешением?

– Нет, чтобы напомнить вам об обещании, которое вы нам дали несколько лет назад. Прошу вас, нет, умоляю, придите на Виа Алессандрина и повенчайте нас, не предавая это огласке!

Теперь настала очередь падре застыть от изумления. Он коснулся поблекшего серебряного распятия, висевшего у него на груди, и покачал головой.

– Это невозможно, дитя мое.

– Но почему? Я знаю вас еще с детства, падре! Вы обедали в моем доме, праздновали с нами нашу радость! Вы делили со мной мое горе, когда я хоронила мать, и мое счастье, когда я встретила Рафаэля! – Она настаивала так, будто от его согласия зависела ее собственная жизнь.

– Неужели в Риме некому больше провести этот обряд?

Она опустила глаза, потом снова посмотрела на старика и коснулась его руки.

– Нет. Поэтому я пришла сюда, чтобы умолять вас. Мы хотим венчаться тайно. Мы должны это сделать, чтобы лекари прислушались к моему мнению! Они не могут найти лекарства от лихорадки, поэтому настаивают на том, чтобы все время пускать ему кровь, а он и так уже ослаб! Ему нужно другое лечение, я чувствую, но эти люди даже не хотят со мной разговаривать! А теперь, когда они считают, что конец уже близок, никто из священников не станет нас венчать, чтобы я не смогла ему помочь, а они, не дай Бог, не замарали свое доброе имя!

– Ты считаешь, что мое доброе имя менее ценно, чем их?

Она замялась, поняв, что оскорбила его.

– Я лишь надеялась, что наша почти семейная связь покажется вам достойной того, чтобы рискнуть ради нее. И вы сами обещали Рафаэлю!

– Это был знак учтивости, и время было другое.

– Тогда назовите цену. Я заплачу, сколько вы попросите!

– Маргарита! – Он сдерживался и говорил с ней так, будто она была маленьким ребенком, испытывавшим его терпение. – Кардинал Биббиена стоит надо мной. Он управляет всеми делами Церкви. Если я ослушаюсь его, он уничтожит меня или вышлет за границу. Ты должна понимать, что никакие деньги тогда мне не помогут.

– Но вы не просто слуга Церкви, а в первую очередь – ученик Господа, тот, кто должен различать добро и зло в Его глазах!

Старый пастырь положил руку ей на плечо и повел ее к выходу. Донато мрачно брел за ними с опущенной головой, не произнося ни слова. Распятие на груди падре Джакомо покачивалось с каждым шагом.

– Да, я ученик Божий. И к этому званию стремлюсь приблизиться каждый день своей жизни. Но я всего лишь слабый человек.

– Вы наша последняя надежда.

– Прости, Маргарита. Но я не так силен, чтобы сразиться с ними всеми и дать тебе то, чего ты желаешь. Одно я могу тебе предложить, ибо это в моих силах. Я могу предоставить тебе убежище, место, где ты сможешь спрятаться, когда понадобится. Монастырь Сант-Аполлония. Эта обитель известна тем, что принимает молодых женщин, которые в сложное время…

Она все поняла. Монастырь находился напротив мастерской Рафаэля. Горькая ирония этого предложения была ей невыносима.

– Ни слова больше! Я не буду прятаться!

– Что же ты тогда думаешь делать?

– Он не умрет! – заявила она. Любая иная мысль казалась ей предательством.

Падре Джакомо попытался взять ее за руку.

– Но что, если он все-таки умрет, дитя мое? Ты не хочешь подумать о том, что с тобой будет дальше? Не забывай, хотя бы о монастыре Сант-Аполлония, когда не найдешь другого прибежища. Прошу тебя, помни об этом!

Она уходила в гневе.

– У меня нет будущего без Рафаэля! Какая разница, что станет со мной, если он умрет?

Эти слова занозой засели в ее сердце. Если Рафаэль умрет, ее жизнь действительно будет окончена. Ее самой тоже не будет. Она просто не сможет жить даль tue без него.

Старый священник, должно быть, угадал это в ее глазах, потому что протянул руку и сильно сжал ее плечо. То, что он сказал, было полно нежности и заботы:

– Считай, что вы уже состоите в браке, дорогая. Ибо глубока ваша любовь друг к другу. Считай, что Господь уже видит в тебе жену Рафаэля и что освящению вашего союза перед лицом Всевышнего помешали только страсти человеческие.

– Значит, вы не станете нас венчать? – спросила она еще раз. Слезы бежали по ее щекам горячими потоками. – Прошу вас, ради стольких лет нашей дружбы!

– Я бы очень хотел преодолеть свои страхи, дорогая. И прошу у тебя прощения за то, что я слабый человек и недостаточно хороший священник.

Она знала, что падре не хотел ее обидеть, и все же его отказ нанес ей глубокую рану. От нее все отвернулись. Она не признавала монастырей, и теперь ей придется за это поплатиться. Но это уже не имело значения, потому что не было цены выше, чем смерть Рафаэля.

Маргарита неслышно вошла в маленькую мастерскую рядом со своей спальней. Ее сердце истекало кровью от мысли о том, что она не сможет ему помочь. Проходя возле двери, она заметила Джулио и Елену, которые стояли обнявшись.

– Что нам делать? – тихо спрашивала Елена.

Джулио что-то сказал ей в ответ, но Маргарита не расслышала. Потом они снова замолчали.

Чувства Джулио и Елены не удивили и не расстроили ее. Но при виде порванных и горящих рисунков она ринулась вперед, сжав руки в кулаки.

– Немедленно прекратите! – кричала она. – Я запрещаю вам говорить о Рафаэле Санти так, будто он уже для нас потерян! Джулио, ты же его самый близкий друг! Ты должен верить в то, что Рафаэль поправится и, когда это произойдет, ему понадобится вся наша любовь и поддержка, на которую мы будем способны! Как ты можешь…

– Простите, синьора. – Джулио склонился перед ней в поклоне. – Но потому, что учитель бесконечно дорог мне, я должен сейчас проявить все свое уважение к нему. Я должен защитить его любой ценой, особенно теперь, когда он не в состоянии сделать этого сам.

– Ты защищаешь его, уничтожая его работы?

– Нет, так я защищаю вас. – Он коснулся ее плеча тем же соболезнующим жестом, как недавно падре Джакомо. – Большая часть этих рисунков – личные и интимные зарисовки, сделанные с вас, синьора. Той женщины, которую весь Рим винит в его болезни. Они не будут к вам так терпимы, как при нем.

Она закрыла лицо руками. Боль была так сильна, что казалось, сердце вот-вот разорвется.

– Я люблю его больше жизни, – тихо, с неизъяснимой болью произнесла она. – Неужели они не понимают, что он тоже любит меня?

– Им нет дела до того, кто кого любит. Рафаэль всегда об этом знал. Людям нужны только его работы, его талант. Для них он не человек, а художник.

– Пусть Господь простит их, потому что я им этого никогда не прошу!

– Я прошу вас от его имени, возвращайтесь к своей семье. Поговорите с ними, попытайтесь защитить себя, – попросила Елена. – Если синьор Рафаэль выживет, то с вами ничего не случится и вы сможете к нему вернуться.

Маргарита опустила голову. Сердце болело так сильно, что она не могла дышать.

– Я не могу вернуться, Елена. Никто из нас не может вернуться назад. – Она была им больше не нужна. Они ясно дали ей это понять.

Маргарита смотрела на Елену и Джулио, на лицах которых, как в зеркале, отражалась ее собственная боль. В памяти всплыл давний разговор с сестрой. Тогда она поняла, что уже не сможет вернуться домой, в пекарню, в жизнь, которую когда-то вела.

«Да, сейчас они тебя уважают, но попомни мои слова, сестрица: случись что-нибудь с твоим драгоценным художником, ты станешь посмешищем! – неистовствовала Летиция, встретившись с Маргаритой сразу после ее возвращения из заточения. – И никто: ни отец, ни я – не сможем позволить тебе пятнать честь семьи! Пекарня просто погибнет, а с ней и мы!»

Маргарита задрожала, вспомнив слова сестры После всего, что она сделала для них за последние годы, ей не приходится рассчитывать даже на простое участие.

Эта часть ее жизни закончена, как и многие другие.

Она повернулась и медленно пошла к двери, вспоминая лицо маленького Маттео. Ее сердце еще сильнее сжалось. Такой милый, невинный ребенок. Он стал для нее сыном, которого никогда не будет у них с Рафэлем. Боже, как же она скучала по этому мальчику! Когда они виделись в последний раз, он плакал. Неужели что-то подсказывало ему уже тогда, что они видятся в последний раз?

Полуобернувшись через плечо, Маргарита сказала:

– Смотри же, сожги все рисунки, Джулио.

Потом она вышла и в последний раз закрыла за собой дверь маленькой мастерской. На мгновение все стихло.

 

41

Страстная пятница, 6 апреля 1520 года

Прошло четыре дня. Состояние Рафаэля все ухудшалось. Он время от времени приходил в себя, но только для того, чтобы снова уснуть и не двигаться несколько часов кряду. Маргарита сидела рядом, держа его за руку и вытирая пот с его лба влажной тряпицей. Она отказалась уйти, даже когда один из суровых лекарей стал обсуждать с другим неминуемость кончины Рафаэля, будто ее не было рядом.

Каждый час в дом наведывался посыльный от Папы, чтобы тут же сесть на лошадь и опрометью нестись во Флоренцию с новостями о состоянии Рафаэля. Она слышала, как тихо переговариваются лекари, обращаясь к своим помощникам, ожидающим распоряжений возле дверей. Они прекрасно понимали, что Маргарита слышит каждое их слово, но все равно постоянно повторяли, что он безнадежен. «Все дело в пресыщении плотскими утехами», – изрек один эскулап. Ему уже доводилось наблюдать симптомы подобной болезни. Другой считал, что художника неминуемо прикончит лихорадка, жестокие приступы которой не оставляли больному шансов выжить.

Однако ни один из врачевателей не мог с уверенностью сказать, что именно постоянно подталкивало Рафаэля к смерти.

Они толковали о священниках, которые никогда не ступят на порог этого дома, чтобы соборовать любимого художника Папы, если тот не отречется от грешного союза со шлюхой. Если эта женщина оставит его, твердили они, то это будет истолковано к пользе Рафаэля, как и его отречение. Но ежели она останется, никто из служителей Церкви не подойдет к постели умирающего. Даже если он любимый художник понтифика.

Жестокие слова ранили ее, но боль от тех ран была несравнима с иной мукой – наблюдать за неподвижным лицом Рафаэля. Ему не становилось лучше. Шли дни, а он все реже приходил в сознание, почти никого не узнавал. Чаще всего он звал отца и говорил об Урбино и работе, в которой помогал еще мальчиком. Господь избавил его от боли, вернув ему воспоминания детства, и за это она была благодарна Всевышнему. Но с Рафаэлем угасало и ее сердце.

Минуло еще три дня. Теперь возле постели Рафаэля постоянно дежурили его ученики, папские стражники и даже сам Агостино Киджи. Состояние больного не менялось. Не зная другого средства, лекари продолжали пускать ему кровь, надеясь хотя бы уменьшить количество яда, медленно убивающего молодого и крепкого мужчину, но тем самым только лишали Рафаэля последних сил. Маргарита видела это, но не могла их остановить. По крайней мере, пока он звал ее, они не смели оттеснить ее от смертного одра.

Еще два таких дня довели Маргариту до полного изнеможения. Джулио убедил ее отдохнуть пару часов в тихой комнате за стеной. Неспособная даже пошевелиться, она неохотно дала согласие и перед рассветом забылась глухим неподвижным сном. Выполняя обещание, Джулио занял ее место возле кровати Рафаэля и сидел, наблюдая за медленным движением солнца.

– Какой сегодня день, Джулио?

Услышав голос того, кто так долго безмолвствовал, Джулио решил, что уснул. Но то был не сон. Рафаэль смотрел на него широко раскрытыми глазами.

– Страстная пятница, учитель.

Слабая улыбка тронула губы мастера.

– Надо же, какая ирония. Я умру в день своего рождения. Я ведь родился тоже в Страстную пятницу.

– Вы не умрете сегодня. – Голос Джулио дрогнул. Он потянулся к холодной руке Рафаэля, из глаз его полились слезы. – Вы будете жить в Доме Господнем.

– Да, – вздохнул он и надолго смежил веки, так что Джулио подумал, будто учитель умер.

Он выглядел таким старым и усталым. Его лицо истаяло под влиянием таинственного недуга, а может, и постоянных кровопусканий, к которым прибегали лекари в отчаянной надежде спасти его жизнь. Процедура эта лишь ускоряла наступление неизбежной развязки. Теперь он лежал очень тихо. Густая темная борода уродовала его некогда приятные черты, глаза глубоко запали в глазницы.

– Позаботься о ней, друг. Прошу тебя всем своим сердцем. Защити ее, – жарко зашептал Рафаэль. – Ты единственный, кого я могу об этом попросить… единственный, кому я доверяю.

Джулио наклонился к нему, стараясь подавить новый прилив скорби.

– Учитель, вы должны отдохнуть.

Он схватил руку Джулио с удивительной для умирающего силой.

– Она не будет в безопасности, если ты не найдешь способ ее защитить! – пытался выговорить он.

– Не беспокойтесь. Даю слово чести, я буду защищать Маргариту ценой собственной жизни.

– Клянись! Поклянись!

– Клянусь!

– Мне все равно неспокойно… Я не успокоюсь, пока не узнаю, что с ней станется… – Он с трудом сделал свистящий вдох. – Ее семейка откажется от нее, как только меня не станет, потому что теперь она сможет принести им только беды да насмешки соседей.

– Может, выдать ее замуж? За того, кто станет ей защитой?

– Ты прекрасно знаешь, что ни один влиятельный человек не примет ее сейчас, – грустно произнес Рафаэль. Если он не мог быть с ней рядом, он должен хотя бы найти ей защитника.

– Есть еще один выход. Во всяком случае, на время. Он не прост, но наверняка даст ей желанную защиту.

– Скажи, что это, – тихо попросил Рафаэль. – Скажи, пока не поздно… я должен знать…

Рафаэль лежал неподвижно, с закрытыми глазами. Он спал, и ему снились сны. Он чувствовал, как его тело постепенно остывает. Сознание занимали мысли, которые должны были стать его последней связью с этим миром. Он об этом знал. Как много не успел… Так много не узнал… дети… картины. Как и всякий умирающий глупец, он жалел о своих ошибках. Может, если бы он прожил жизнь иначе, то это… Нет, его ждал именно такой конец.

Отогнав сожаление, он увидел ее лицо. Светлое, нежное и такое любимое. Он подумал о том, что с ней будет дальше и куда ее приведет жизнь, но больше всего на свете ему хотелось пойти вместе с ней. Может быть, там, между жизнью и смертью, найдется место для них двоих. Рафаэль знал, что он будет жить, пока бьется ее сердце, пока живы его картины, которые они сотворили вместе, и те образы, на которые вдохновила его она одна. Маргарита Луги была его связью с вечностью.

Она проспала чуть больше часа, но, проснувшись и увидев застывшее лицо Джулио и залитые слезами глаза Елены, поняла, что будет корить себя за решение покинуть Рафаэля всю оставшуюся жизнь.

Влетев в спальню, она увидела, что свечи только что были погашены и в воздухе все еще висят тонкие струйки едкого дыма. Сквозь полуоткрытые ставни в комнату пробивался первый утренний свет. Больше всего ее напугал вид пустой постели.

Взгляд Маргариты метался, перебегая с постели на чужие лица, чадящие свечи, и вдруг все поплыло перед ее глазами. Если никто ничего не скажет, пронеслось у нее в голове, значит, это неправда. Но, видя, как Джулио крепко держит Елену, она поняла, что произошло немыслимое. Тело не слушалось ее, зато мысли бешено мчались по кругу. Он не мог уйти… Он должен был поправиться, и вместе они бы справились с этим, как справлялись со всем остальным, что посылала им жестокая судьба.

Джулио отошел от кровати, и Маргарита двинулась к нему.

– Синьора, я должен… – У него сорвался голос.

– Ничего не говори! Я не готова выслушивать соболезнования! И никогда не буду готова, потому что для меня он жив! – Маргарита почувствовала, как они отстраняются от нее, видела слезы Елены, но не могла ее утешить. Ей было нечего дать этим людям.

Обернувшись на скрип двери, она увидела входящего кардинала Биббиену, и кровь похолодела в ее жилах. Из всех людей мира, из всех священников у него было меньше всего прав появляться в этом доме. Когда она оглянулась на Джулио в поисках объяснения, то, к ужасу своему, заметила, что его лицо изменилось.

– Простите, синьора Лути, но я собирался не выражать вам соболезнования, а объяснить, куда увезли синьора Санти, пока вы спали, – сказал он громко, так чтобы все слышали. Она наблюдала за тем, как он сделал глубокой вдох и медленно выдохнул. Его голос дрогнул и зазвучал как-то иначе. – В самом конце учитель пришел в себя и в последние минуты своей жизни отрекся от вас. Поэтому его вынесли отсюда, чтобы он мог собороваться.

– Нет…

– В последний миг он понял, что пора подумать о спасении его бессмертной души, и отрекся от вас в моем присутствии.

– Он никогда бы не сделал такого! Никогда!

– То, как мы меняемся перед лицом смерти, известно только Отцу Небесному, – тихо объявил кардинал Биббиена, приближаясь к ним через комнату. – Вы не можете не понимать, что так будет лучше для его бессмертной души и вашего будущего. Рафаэль должен был отречься от вашего нечистого союза. Вы же не настолько себялюбивы, синьора, чтобы не признать очевидного.

Слова Джулио эхом бились в ее голове: Я защищаю вас…

Она посмотрела на злобного кардинала в шелестящих алых одеждах, который старался согнать с ли да ненависть, потом перевела взгляд на Джулио и поняла, почему изменилось выражение его лица. Лучший друг Рафаэля защищал ее от Биббиены, когда сам Рафаэль уже не мог этого сделать.

 

42

Маргарита шла в одиночестве к огромному Пантеону, расположенному на широкой мощеной площади. Его возвели еще в первом веке нашей эры, но даже сей час массивные колонны из белого камня и удивительная архитектура доносили из прошлого эхо великих свершений. Каждый камень, каждая ваза там принадлежали истории.

Шел легкий дождь, намочивший ей лицо, волосы и капюшон тяжелого плаща, под которым она пыталась укрыться. Она никому не разрешила идти вместе с ней. Даже Донато заставила остаться, возложив на него обязанность руководить передачей ее вещей Церкви для помощи нуждающимся.

Она сказала им тонким, срывающимся от муки голосом, что должна увидеть его еще один, последний раз, какую бы опасность не таили толпы народа. Ее не было рядом с ним, чтобы держать его руку и утешать, когда он медленно проваливался в небытие. Этого она себе никогда не простит. Теперь же Рафаэль лежал в самом сердце одного из величественнейших строений Рима. Пока она шла, в памяти всплыли воспоминания о давнем разговоре.

Возможно, Его Святейшество согласится на то, чтобы в один прекрасный день меня похоронили в Пантеоне, и ты будешь рядом со мной, чтобы никто не забыл о том, что мы были, нравится им это или нет, любовниками!

Когда Рафаэль это сказал, она улыбнулась, думая, что он будет жить вечно. Его работы неподвластны времени, значит, и их творец тоже должен быть бессмертным. Великий Рафаэлло творил чудеса и исполнял мечты. С ним сбылась ее собственная мечта. На время. Теперь он исчез, как пыль с крыльев ангелов, и вместе с ним исчезли ее мечты…

Она надвинула пониже капюшон и вступила в толпу. Все ждали очереди, чтобы подняться по широким каменным ступеням. Люди хотели отдать последнюю дань уважения великому художнику, которого большинство из них не видели ни разу в жизни. Она смешалась с ними, благоговеющими и просто любопытными, нищими и знатью. Их боль была бальзамом для ее измученного сердца. Она была одной из них, безымянной и безликой тенью, пришедшей поклониться кумиру. Только она поклонялась не художнику, а человеку.

Наконец она добралась до дверей. Там, на помосте, покрытом черным шелком, лежало тело. Ее возлюбленного. Так, значит, он правда умер, подумалось ей. И она осознала окончательность жестокого приговора, которую не позволяла себе принять до того. В его изголовье стояла картина, которую он закончил перед смертью. Это было эпическое «Преображение», в самом центре которого виднелась ее фигура. Маргарита упала на колени, подкошенная тем, чего не должно было произойти. Он называл эту работу вершиной своей живописи. И еще одно. Это его последнее детище. У нее так сжалось сердце, что она испугалась: как бы не упасть в обморок.

Маргариту подталкивала вперед толпа – лица взволнованы, руки тянутся к нему. Она приблизилась к резным дверям и вдруг заметила в толпе знакомые черты. У нее перехватило дыхание. Прямо на Маргариту смотрела Анна Перацци, стоявшая рядом с мужем, Антонио.

– А что она тут делает? – выкрикнул дребезжащий высокий голос, который больше подошел бы мужчине, чем хорошенькой женщине. Анна визжала так, чтобы ее все услышали.

Маргарита опустила голову, но было уже слишком поздно. Она едва успела бросить взгляд на тело Рафаэля, чтобы в последний раз увидеть его прекрасное безмятежное лицо и пожелать ему спокойного сна. Разумеется, это не принесло ей ни капли облегчения.

– Бесстыдница! Как ей хватило совести появиться здесь! – не унималась жена Антонио.

А тот, вместо того чтобы унять супругу, отвернулся от Маргариты, как будто не был с ней знаком.

– Шлюха! – кричали люди. – Это ты его убила! Ты! Толпа поглотила ее, закружив будто водоворот, и вышвырнула вниз со ступеней, прочь от Пантеона.

Изгнанная на мостовую, как нищенка, она упала на камни. Кто-то пнул ее, проходя мимо. Она даже не видела, кто это был. Потом на нее плюнули. Затем последовал удар, еще один. Но мука в сердце не шла ни в какое сравнение с физической болью.

Внезапно Маргарита почувствовала, как сильные руки подхватывают ее со спины и выносят из разъяренной толпы. Только выйдя с площади на тихую Виа Мадалена, она обернулась и увидела Донато.

– Я так и знал, что мне надо пойти с тобой, – тихо произнес он, когда она в бессилии оперлась на его широкое плечо. Дрожа и плача, она стояла рядом с ним на узкой тенистой улочке, которая пахла мочой и отчаянием, так близко к тому месту, где с достоинством короля покоился Рафаэль. Он был любим понтификом. Она – нет.

Маргарита Лути появилась из ниоткуда и теперь стремительно возвращалась туда, откуда пришла.

В конце даже Франческа, как и обещала, отвернулась от нее. Не пожелала рисковать своим положением или положением мужа. И хотя эта потеря не стала для Маргариты неожиданностью, она все равно причинила ей боль.

Донато крепко держал ее, пока они медленно шли по Виа Мадалена к дому на Виа Алессандрина. Она понимала, что возвращается туда в последний раз. Больше ей оставаться там нельзя. Это место хранило слишком много воспоминаний о Рафаэле, каждый угол, каждая пустая комната манила и обманывала ее то образом знакомого лица, то знакомым голосом.

– Отведи меня к Джулио, – тихо попросила она. – Я готова идти туда, куда он решит меня отвести.

У Донато дрожал голос, когда он с мрачным лицом произнес:

– У тебя же есть средства, которые оставил Рафаэль. Почему ты не хочешь купить себе дом и начать новую жизнь? Зачем ставить на себе крест?

Маргарита опустила глаза и покачала головой. Боль пульсировала в ее крови, отчаяние и одиночество душили так, что каждый вдох давался с трудом.

– Я у него ничего не брала.

– Не может быть.

Она не стала ему говорить, что несколько месяцев назад Рафаэль составил новое завещание, по которому все его имущество переходило ей. Как не сказала о том, что порвала бумагу, вернув на прежнее место предыдущее завещание, в котором душеприказчиком объявлялся Джулио Романо. Там, куда ее вела судьба, деньги ей были ни к чему.

– Он составил завещание еще до нашей встречи, – солгала она. – Когда он заболел, никто не стал переделывать эту бумагу из неприязни ко мне. Так что это правда. У меня есть только одежда, что на мне, мой свадебный портрет, который будет меня мучить всю оставшуюся жизнь, и это кольцо.

Маргарита взглянула на поблескивающий рубин, болезненное напоминание о времени, которое было погребено в прошлом, как некогда само кольцо.

– Я хочу умереть вместе с ним, – прошептала она.

– Не надо так говорить. – Он крепче сжал ее плечо. – Мы что-нибудь придумаем.

– Теперь это уже не имеет значения. Лучшая часть меня создана Рафаэлем, и она умерла вместе с ним. Это конец, и я хочу, чтобы так оно и было. Только этого, и ничего более.