— Очисти свой разум. Расслабь паутину кожи. Сконцентрируйся на ритме собственного сердца.

Акмед закрыл глаза — сильный ветер продувал огромное пустое пространство. Он стоял внутри круга, ощущая клубящуюся в мертвом воздухе пыль, которая оседала на его кожу.

— Выдохни. Вместе с воздухом избавься от своего кирая.

Акмед подчинился; он и сам всегда так делал перед началом охоты в старом мире. Он владел этой техникой с самого рождения — потом отец Хальфасион помог ему довести ее до совершенства. Первый шаг в процессе компенсации естественных ритмов своего тела — биений сердца, приливов дыхания, движения воздуха внутри легких, неслышного шепота кожи — и стал пустым и чистым, теперь он мог воспринимать жизненные ритмы того, кого искал.

Несмотря на то что он был обнажен, он не чувствовал холода бездонной пропасти, окружающей его со всех сторон. Паутина кожи, сложная сеть вен и нервов, покрывавшая его лицо и шею, загудела, освобожденная на время от потока крови, сигнализируя о своей готовности.

Огромный маятник медленно перемещался в темноте. Акмед под веками ощущал его движение, слышал шелест шелковой паутины цепи, пролетающей мимо. На конце маятника находилась плененная сущность ф'дора — ее удалось захватить во время битвы при Марикаре, — и теперь она горела внутри бриллиантовой темницы. По мере приближения маятника Акмед все более явственно чувствовал усиливающуюся ярость, которая постепенно уменьшалась до едва слышного шепота, когда маятник уносился прочь, — и тогда ярость тлела, словно искры далекого костра в ночи. Акмед ощутил холодное удовлетворение.

— Пусть твое «я» умрет. — Скрипучий голос Праматери нарушил тишину пещеры.

Акмед повиновался и тут же ощутил холод, теперь от него не исходило ни малейших колебаний. Он стал серым, точно каменные стены пещеры. Ему и раньше доводилось проделывать подобное.

— Когда полностью заглушишь себя, потянись и поймай сущность того, кого ты ищешь. И прикажи ему остановиться.

Акмед медленно выдохнул, вновь выпуская свой кирай. Паутина его кожи загудела, формируя сеть колебаний, остававшихся привязанными к глазным впадинам; сеть поднималась над его телом, как туман над морем. Он еще раз выдохнул, теперь и горло присоединилось к колебаниям, выталкивая невидимую пульсирующую сеть все выше в тяжелый воздух.

Когда маятник вновь миновал его, он сосредоточился на яростном жаре, пылающем внутри граней бриллианта. Акмед вытянул правую руку.

«Жвет», — подумал он («Остановись»).

Сеть растянулась, охватывая источник тепла, а затем неожиданно сжалась, поймав сущность ф'дора.

Как рыба, проглотившая крючок, демонический дух забился, закричал от нестерпимой ярости, пытаясь противостоять воле Акмеда. Маятник застыл над пропастью. Акмед поднял левую руку.

— Пусть твой разум призовет все четыре ветра, — не громко продолжала давать указания Праматерь. — Произнеси их имена, а потом прикрепи каждый ветер к одному из своих пальцев.

«Биен», — подумал Акмед.

Северный ветер, самый сильный. Он открыл первое горло и пропел его имя, звук эхом прокатился в груди и в первой полости сердца. Акмед вытянул указательный палец, чувствительную кожу на кончике стало покалывать, и он ощутил, как воздушный поток охватывает его палец.

«Джэн», — прошептал он в своем сознании.

Южный ветер, самый стойкий. Вторым горлом он призвал следующий ветер, использовав вторую полость сердца. Южный ветер он закрепил на среднем пальце. Когда он почувствовал, что оба ветра надежно прикреплены, он открыл два других горла и две оставшиеся полости сердца.

«Льюк».

Западный ветер. Ветер справедливости.

«Зэс».

Восточный ветер. Ветер утра, ветер смерти. Словно нити шелковой паутины, ветры стали неразрывно связаны с его пальцами — они ждали.

Праматерь с удовлетворением отметила, что символы ветров на границах круга засветились. Четыре ноты слились воедино. Он был готов. Теперь пришло время главного испытания.

— Поставь вторую сеть, — приказала она.

Рука Акмеда сжалась, и грациозным движением он метнул во тьму пещеры сформированный на ладони шар ветра. Не открывая глаз, он видел, как четыре ветра переплелись между собой, привязанные к его пальцам, а потом яростно набросились на сопротивляющийся демонический дух.

— Свяжи их, — сказала Праматерь. — И отрежь.

Наступила самая трудная часть ритуала; он был полукровкой, и его физиология не имела необходимой анатомической структуры, позволявшей настоящему дракианину легко разрезать первую сеть, оставляя четыре ветра охранять созданную им клетку. Акмед и Праматерь провели много часов, пытаясь найти другой способ, который позволил бы ему иначе завершить последний, самый главный этап ритуала Порабощения.

Он сосредоточился на первом горле. Сделал вдох и направил воздух над нёбом. Резкая пятая нота разрезала монотонное пение первых четырех: Акмед почувствовал, как ослабло натяжение нитей, прикрепленных к его пальцам. Он быстро щелкнул языком, связывая концы клетки, созданной из четырех ветров, и позволяя первой сети исчезнуть. Затем согнул большой палец, чтобы разорвать нить ветров, натянутую мечущимся духом демона.

Борьба мгновенно прекратилась, бриллиантовая клетка дрогнула, а потом застыла. Демонический дух был пойман слиянием ветров, находившихся во власти дракианина, сына Ветра. Акмед медленно повернул ладонь, наматывая на нее узы, как шнур воздушного змея. Убедившись, что они надежно закреплены, он начал сматывать нить, заставляя демонический дух приблизиться. И открыл глаза.

В воздухе на расстоянии вытянутой руки зависла шелковая цепь огромного маятника. Его груз, бриллиант размером с грецкий орех, внутри которого помещался демонический дух, парил совсем рядом. Акмед посмотрел на Праматерь. Она кивнула.

— Ты прошел необходимую подготовку, — сказала она. — Теперь, когда ты стал адептом ритуала Порабощения, пора готовить тебя к охоте.

Акмед молча стоял рядом, когда Праматерь накрыла пологом Дитя Земли и осторожно отпустила его руку. Ему казалось, что он находится здесь уже много часов, наблюдая, как Праматерь пытается облегчить кошмары Дитя. Однако ничего не помогало.

— Ш-ш-ш-ш, ш-ш-ш-ш, маленькое, чего ты испугалось? Скажи, я постараюсь тебе помочь.

Дитя отчаянно тряхнуло головой и что-то невнятно про шептало.

— Зеленая смерть, — повторила Праматерь. — Нечистая смерть. Что это значит? Скажи, Дитя. Пожалуйста.

Но в ответ послышались рыдания. Акмед стиснул зубы.

Положение и так сложилось тяжелое: Рапсодия связалась с сыном Ллаурона, а ф'дор, по предположениям Акмеда, спрятался в теле Главного жреца. Мало того, Рапсодия не возвращалась в Котелок уже неделю, хотя сообщила, что с ней все в порядке. Теперь, наблюдая за мучениями Дитя, кожей ощущая отчаяние Праматери, он изо всех сил сдерживался, чтобы не направиться в проклятое герцогство, прикончить Эши и вернуть Рапсодию в Колонию — если потребуется, он был готов притащить ее за волосы.

«Она должна быть рядом с нами, — с горечью подумал Акмед. — Если после того, что она здесь увидит, Рапсодия вернется к нему…»

Во рту появился отвратительный привкус. Он выбросил мысли о Рапсодии из головы, не желая смириться с очевидным выводом, который преследовал его в кошмарах.

Наконец Дитя немного успокоилось. Праматерь мертвой Колонии в последний раз нежно погладила серый лоб и раздавила светящуюся спору. Стало темно. Она кивнула в сторону своих покоев, и Акмед вышел вслед за ней в коридор.

— Его страх усиливается, — сказала Праматерь.

— А в чем его причина?

— Возможно, оно понимает природу угрозы, но ему не удается создать образ, который я сумела бы расшифровать. Оно все время повторяет одно и то же: «Зеленая смерть, нечистая смерть».

Акмед вздохнул, понимая, что загадки — это сфера Рапсодии.

«Она должна быть здесь», — сердито пробормотало его сознание.

— Что мне делать? — спросил он, бросив взгляд на покрытый сажей барельеф на противоположной стене. Какой-то геометрический рисунок, как и многие другие изображения на стенах, служивший до уничтожения Колонии картой.

Черные овалы тьмы — глаза Праматери — внимательно посмотрели на Акмеда.

— Молиться, — ответила она.

Ноло поморщился — над цветущей лесистой Кревенсфилдской равниной повис жаркий полдень. Десять раз в его жизни наступало лето, но он не помнил такого неприятного дня. Пескари были слишком быстрыми, солнце слепило глаза, нестерпимая жара вызывала жажду, он не мог больше оставаться под открытом небом. К тому же его мучил голод. Вытащив крючок из воды, он, прищурившись, смотрел на воду пруда.

— Поторопись, Фенн, — позвал он, сматывая леску, но маленькая собачка куда-то запропастилась — наверное, увлеклась охотой на кузнечиков.

Ноло встал, встряхнул леску и засунул ее в карман. Мешочек, в котором лежал его завтрак, опустел вскоре после восхода солнца, но он на всякий случай заглянул в него еще раз — вдруг там остался кусочек хлеба или сыра. После тщательного изучения пришлось признать, что там так же пусто, как и у него в животе.

— Фенн! — снова крикнул он, оглядывая луг и рощицу. Он заметил, как зашелестела и всколыхнулась высокая трава.

«Глупая дворняжка», — подумал он, засовывая пустой мешочек в карман.

Нагревшаяся трава обожгла босые пятки, как только он вышел из тени, потом ему показалось, будто земля у него под ногами слегка задрожала. Ноло вновь огляделся. Никого. Неожиданно его охватил необъяснимый страх.

— Фенн, где ты? — крикнул он, и голос у него дрогнул.

В ответ, на расстоянии броска камня, послышалось тяжелое дыхание, и через мгновение раздался лай. Ноло облегченно вздохнул и поспешил мимо зарослей кустарника к своей собачке. Перебравшись через крохотное болотце, он увидел, что привлекло внимание щенка.

На небольшую ветку куманики была насажена тушка кролика, видимо, он напоролся на один из длинных острых шипов. Ноло заинтересовался. Очевидно, Фенн спугнула кролика, и тот со страху налетел на шип. Однако мальчику вдруг показалось, что растение сознательно ударило зверюшку — нет, такого быть никак не могло. Нос Фенна находился рядом с небольшая лужицей свежей крови, глаза собачки возбужденно сверкали.

Ноло собрался снять тушку с куста и отнести домой на ужин, но что-то заставило его передумать. Нет, день получился неправильный, и долгожданные летние каникулы почему-то не радовали.

— Пойдем, Фенн, — торопливо бросил Ноло и побежал домой, к небольшой соломенной хижине, щенок едва поспевал за ним.

Как только мальчик скрылся из виду, кустарник слегка пошевелился. Лужица крови быстро исчезала, ее поглотил жадный шип, и очень скоро земля стала сухой. Затем послышался тихий шорох — куст куманики скрылся под землей.