«ОСТРОВ СЕРЕНДАИР, ПЕРЕД ТЕМ КАК ОН ПОГИБ». Эти слова медленно проникали в сознание Рапсодии, словно музыка играющего где-то очень далеко оркестра. ОН ПОГИБ.

Изо всех сил девушка старалась ничем не выдать своей реакции на замечание Ллаурона, но внутри у нее все похолодело, и она поняла, что едва держится на ногах. Ужас грозил поглотить ее.

Рапсодия взяла карту и направилась к креслу. Опустившись на удобное мягкое сиденье, она положила карту себе на колени и позволила огню приласкать свое неожиданно побледневшее лицо.

— Я бы хотела побольше узнать про намерьенов, но сначала расскажите мне, пожалуйста, еще про два района, — попросила она священника, и собственный голос показался ей каким-то неестественным.

— Разумеется, — проговорил Ллаурон, устраиваясь в кресле напротив.

Она заставила себя разглядывать какие-то земли, отмеченные желтым цветом и расположенные к югу от Гвинвуда и его южного соседа — Авондерра.

Главный Жрец улыбнулся:

— Это земли лиринов, Великий лес Тириана. Слово пришло из древненамерьенского и означает «Королевство Лирин». Лирины населяли эти земли еще до того, как здесь высадились намерьены, и продолжают там жить.

— Но не входят в состав Роланда?

— Нет. Во время Намерьенского века лирины были союзниками намерьенов, но Великая война все изменила.

— Великая война? Ллаурон сделал глубокий вдох:

— Теперь я вижу, что вы не обманули меня, когда сказали, что прибыли к нам издалека. О каком еще районе вы хотели спросить?

Рапсодия, уже плохо понимая, что происходит, показала на белое пятно, расположенное к северу от неприсоединившихся государств:

— Вот это.

— Хинтерволд. В его состав входят все земли к северу и востоку от старого Намерьенского королевства. Если хотите узнать про эти места поподробнее, у меня есть карты.

У Рапсодии отчаянно кружилась голова.

— Если не возражаете, в другой раз. Расскажите мне, пожалуйста, про намерьенов.

Ллаурон бросил взгляд на потемневшее окно:

— Это довольно длинная история, так что я расскажу вам лишь ее часть… Очень давно последнему из сереннских королей, которого звали Гвиллиам, стало известно, что народ, живущий на Острове, которым он правит, обречен погибнуть в огне. Древние манускрипты, попавшие ко мне в руки, не объясняют, каким образом он получил это знание. Однако известно, что природа часто наделяла королей Серендаира даром предвидения и они обладали несомненной мудростью.

Боль тяжелым молотом стучала в висках Рапсодии — она никогда не слышала о короле по имени Гвиллиам.

— За много веков до этого Остров сильно пострадал, когда в море упала звезда с неба, — продолжал Ллаурон. — Возникло страшное наводнение, разделившее Остров и похоронившее на дне океана большую его часть. Представить себе, что подобная катастрофа может произойти снова, было нетрудно.

Рапсодия старалась дышать спокойно и ничем себя не выдать. Она знала легенду, которую ей сейчас рассказывал Ллаурон.

Однажды мать поведала ей сказку о двух звездах-сестрах. Их звали Мелита и Элендра. Мелита упала с неба прямо в море на краю земли. Она осталась на дне, но не погасла, а продолжала полыхать нерастраченным огнем. На островах к северу от Серендаира, которые в прошлом были вершинами гор, стало жарко, как в тропиках, а в морях между ними бушевали такие страшные штормы, что корабли старались их избегать.

Звезда на дне моря получила имя Спящее Дитя. Лирины считали, что наступит день, когда она проснется, снова поднимется на поверхность и погубит остатки Острова. Говорили, что ее сестра, Элендра, погрузилась в отчаяние, но продолжала сиять на небе даже после ее смерти. Рапсодия всегда считала, что это все мифы.

Голос Ллаурона доносился до нее, словно сквозь туман:

— По образованию и своим природным наклонностям Гвиллиам был архитектором, инженером и кузнецом. Он отказался смириться с приговором своему королевству и решил найти способ сохранить культуру, которую его предки столь старательно сохраняли. Он придумал грандиозный план эвакуации жителей Острова. Некоторые из его подданных, более древние народы, такие, например, как лирингласы, тем не менее решили остаться и отказались покидать Остров, несмотря на грозящую им смертельную опасность. Другие желали отправиться на ближайшие континенты, чтобы не потерять торговые пути, открытые сереннскими моряками много веков назад. Однако Гвиллиама ни то, ни другое решение не устраивало. Он хотел найти такое место, где все народы Острова могли бы жить безбедно и процветать. Убежище, в котором они восстановили бы свою цивилизацию. Он выбрал моряка, которого звали Меритин-Исследователь, представителя древнесереннского народа, и отправил его в плавание, наказав найти земли, где могли бы поселиться все жители Серендаира, желающие покинуть Остров… Кстати, позвольте мне объяснить вам разницу между понятиями «сереннский» и «древнесереннский». Любой гражданин Серендаира тех времен, вне зависимости от того, к какому народу он принадлежал, считался серенном, хотя после того, как они прибыли сюда, их стали называть намерьенами. Древние же серенны — это особенный народ: высокие, златокожие люди, которые поселились на Серендаире задолго до остальных его жителей. Почти все они умерли значительно раньше того времени, о котором я вам повествую.

Рапсодия, которая сама была представительницей сереннов, молча кивнула.

— В конце концов Меритин прибыл сюда. Тогда здесь было неприступное королевство драконицы по имени Элинсинос. Эта очень длинная история может занять всю ночь, но если вы готовы послушать еще немного, я вам расскажу ее — вкратце. Элинсинос приняла Меритина и проявила сочувствие к жителям Острова, которых должна была постигнуть столь трагическая судьба. Она пригласила сереннов поселиться на ее землях — как вы видели, на карте они помечены зеленым цветом. Меритин вернулся домой с радостным известием, и серенны прибыли сюда тремя флотами. В путь отправилось восемьсот семьдесят шесть кораблей, хотя добраться до цели удалось далеко не всем. Те же, кому посчастливилось сойти на берег, сделали это в разное время и в разных местах. Им пришлось очень нелегко, но они выжили, снова собрались вместе и создали величайшее государство. Но с тех пор, как оно погибло, прошло уже много времени.

— Я по-прежнему не понимаю, почему их называли намерьенами. Вы же сами сказали, что они приплыли с Серендаира? — спросила Рапсодия, отчаянно скрывая свое волнение.

Главный Жрец поднялся на ноги, потянулся и прошел в другой угол комнаты, где в ящике под стеклом находился диковинный предмет, похожий на камень. Рапсодия последовала за ним, стараясь не поддаваться панике. Ллаурон показал на камень с вырезанными рунами. Рапсодия молча разглядывала сквозь стекло буквы:

Cyme we inne frid, fram the grip of deap to lif inne dis smylte land.

— Вы можете это прочитать, дорогая?

Рапсодия кивнула. Надпись была сделана на смеси древненамерьенского (так назвал его Ллаурон) — иными словами, на языке ее отца и всех жителей Серендаира — и особого наречия моряков и купцов, употребляемого повсюду для заключения торговых сделок.

— «Намерения у нас самые мирные, мы вырвались из объятий смерти и мечтаем жить на этой прекрасной земле», — прочла девушка.

Ллаурон удовлетворенно улыбнулся:

— Очень хорошо, дорогая… Гвиллиам приказал Меритину именно так приветствовать всех, кого он встретит. Король перевел послание на универсальный язык. Так Меритин и обратился к Элинсинос, когда увидел ее впервые. А еще он выгравировал эти слова над ее логовом — с ее позволения, разумеется, — для всех, кто придет после него. Намерьены высадились, как я уже сказал, в разных местах. Отправившись на поиски друг друга, они повсюду оставляли на своем пути специальные знаки. Эти исторические дороги называются Намерьенскими Тропами. Благодаря им и родилось слово «намерьены». Местные жители — например, лирины из Великого леса Тириана — видели надписи на столбах или слышали слова приветствия, когда встречали беженцев. Первое слово обращения звучало очень похоже на «намер», вот они и начали называть их «намерьенами». Итак, это слово стало означать жителей Погибшего Острова и их потомков, вне зависимости от народа или класса, поскольку на кораблях были представители всех народов и классов.

— Понятно, — проговорила Рапсодия вежливо, хотя ей казалось, что мир безжалостно вращается вокруг нее и никак не желает останавливаться. — И как давно это произошло?

— Ну, корабли покинули Серендаир около четырнадцати веков назад.

— Что? — вскричала Рапсодия, не в силах скрыть изумление.

— Да, в это трудно поверить, — улыбнувшись, проговорил Ллаурон, — но четырнадцать веков назад здесь появилась цивилизация, подарившая нам многие из величайших изобретений и сделавшая неоценимый вклад в нашу культуру. В некоторых вопросах они были даже более прогрессивны, чем мы сейчас. Все изменила война, которая положила конец Намерьенскому веку и отбросила нас назад сразу на несколько столетий. Вам нехорошо, дорогая? Вы побледнели.

— Я… ужасно устала, — едва слышно прошептала Рапсодия.

— Конечно же, дорогая. Я проявил самую настоящую безответственность. — Ллаурон подошел к двери и крикнул: — Гвен! Комната для нашей гостьи готова?

Через несколько минут Гвен вошла в кабинет:

— Все готово, ваша милость. Мы хорошенько перетрясли постель.

— Вот и отлично, — сказал Главный Жрец. — Идите за Гвен, моя дорогая. Спите крепко и не вставайте рано. Я не сомневаюсь, что после такого долгого пути вам необходимо хорошенько отдохнуть.

Рапсодия кивнула ему так, словно находилась в трансе. Она поклонилась Ллаурону и сказала:

— Спокойной ночи и большое вам спасибо.

— Не за что. Отдыхайте.

В его глазах плясали веселые искорки, когда он наблюдал за тем, как девушка вышла из комнаты вслед за Гвен и, вцепившись в перила, начала подниматься по лестнице.

Комната располагалась в конце длинного извивающегося коридора. Гвен не только приготовила одеяла, но и положила под них несколько горячих камней, чтобы согреть простыни.

Спальня оказалась простой, но очень опрятной. Маленькое застекленное окно выходило на другую стену дома. Впрочем, в темноте Рапсодия ничего не смогла толком разглядеть. Шерстяные одеяла украшали знаки для защиты от ночных кошмаров. Рапсодия печально подумала, что они вряд ли смогут уберечь ее сон. Помочь ей могло лишь чудо.

Когда дверь закрылась, она опустилась на кровать, не в силах сформулировать ни одной разумной мысли.

«ОСТРОВ СЕРЕНДАИР, ПЕРЕД ТЕМ КАК ОН ПОГИБ…»

Ллаурон сказал, что Гвиллиам предвидел уничтожение Острова, но, возможно, он ошибся. Пророки часто делают предсказания, которые не сбываются, — как, например, гадалки на Воровском рынке в Истоне. Но тут Рапсодия вспомнила кошмар, который посетил ее, когда они путешествовали по Корню, — образ звезды, падающей в море; охваченные пламенем стеньг; воды, поглощающие землю, — и поняла, что все произошло именно так, как она видела во сне. Серендаир погиб.

Даже если те, кого она знала или любила, оказались среди беженцев и благополучно высадились на этих землях, их уже давно нет в живых. Сердце девушки сжалось от нестерпимой боли, когда она подумала о своих родителях и братьях. Если верить Ллаурону, ее отец, конечно же, умер много веков назад. А мать? Лирины награждены более долгой жизнью. Рапсодия знала, что некоторым лиринам посчастливилось отпраздновать свое пятисотлетие. Но ведь прошло почти в три раза больше времени!..

Девушка забралась в постель и, свернувшись, точно дитя в материнской утробе, попыталась вспомнить свою жизнь перед страшным путешествием по Корню. Она могла обвинить во всем, что произошло, Акмеда, но прекрасно понимала, что сама стала причиной своих бед.

Убежав из дома, она поступила как упрямая и бездушная девчонка. Впрочем, она дорого заплатила за свою глупость. Жизнь на улицах Истона оказалась настоящим кошмаром. Нестерпимее всего было думать о страданиях, которые она причинила своим родным, об их отчаянии — ведь они так и не узнали, что с ней случилось! От невыносимого чувства вины ее спасало лишь одно — уверенность в том, что она обязательно вернется домой. И вот теперь она лишилась и этого.

Перед мысленным взором Рапсодии появились лица братьев, улыбающиеся и счастливые. Ей показалось, что она чувствует, как отец прижимает ее к груди, мать ласково гладит по руке. Все исчезло. Она больше никогда не увидит никого из них, никогда не заснет под пение матери. Никогда не почувствует себя по-настоящему в безопасности.

Боль была такой невыносимой, что Рапсодия начала задыхаться. О прошлом было страшно думать, но будущее представлялось поистине ужасным. Измученная, обессилевшая от жутких мыслей, Рапсодия провалилась в беспокойный сон.

Ее сны этой ночью были ужаснее, чем всегда. Видения громадных волн, поглощающих крошечных детей… высокие, златокожие люди, сожженные пылающей звездой… Сагия, обнимающий ветками лириков, медленно погружающийся на дно моря…

В последнем из своих снов она стояла в деревне, которую пожирал черный огонь. По улицам метались солдаты, убивая всех, кто попадался на пути. Где-то далеко, на горизонте, она увидела глаза, кроваво-красные, смеющиеся над ней. А потом к ней подскочил залитый чужой кровью воин, и она оказалась в когтях громадного медного дракона…

Рапсодия проснулась, задыхаясь, и потянулась к Грунтору, который всегда утешал и успокаивал ее после ночных кошмаров, но привычно ухмыляющегося лица рядом не оказалось. Кровать и комната выстудились за ночь.

Когда Рапсодия окончательно пришла в себя, к ней вернулась боль, и пылающий в ее душе огонь мгновенно согрел воздух.

Утро уже почти наступило. Серый свет заливал небо за окном, предвещая наступление нового дня. Почему-то сегодня мир показался Рапсодии иным, хотя ночью ничего особенного не произошло. Перемены случились много веков назад; ее прежний мир безвозвратно исчез, пока она пробиралась под землей по корню Сагии. Время ушло. Рапсодия не понимала только одного: почему оно никак не коснулось ее. Она посмотрела в зеркало и решила, что нисколько не постарела с тех пор, как покинула Истон, — по крайней мере, так ей казалось.

Рапсодия подошла к окну и взглянула на просыпающееся небо. Вскоре начнет светать; она должна была пропеть свою утреннюю молитву — так на другом конце света мать учила ее приветствовать восход солнца. Рапсодия боялась остаться наедине с мыслями о смерти Острова, но ни с кем не могла поделиться своей печалью — по крайней мере, ни с кем из живых.

Даже если она сможет найти Акмеда и Грунтора, которые, вне всякого сомнения, уже далеко отсюда, ни тот, ни другой не разделят ее тоски. Акмед, за которым ведется охота, узнав о гибели Серендаира, скорее всего, возликует. Рапсодия не вынесет этого.

Стараясь не шуметь, чтобы не побеспокоить Главного Жреца и его слуг, девушка спустилась по лестнице, с трудом открыла тяжелую дверь и кивнула охранникам, которые не могли отвести от нее глаз. Впрочем, они молчали, и Рапсодия прошла мимо них, затем миновала засыпанный снегом сад и направилась к Дереву.

Рассвет только начинался, когда она оказалась на границе луга. Она миновала высокий клен и громадный вяз, растущие в круге деревьев-стражников, и впервые по-настоящему четко увидела Великое Белое Дерево. Его коры коснулись первые лучи солнца, и она засияла в утреннем тумане. Как только свет приласкал гиганта, его песнь изменила тональность и взвилась к небу — Дерево приветствовало наступление нового дня.

Рапсодия закрыла глаза, чувствуя, как пение Дерева наполняет все ее существо. Впервые за бесконечно долгое время она вдруг почувствовала себя маленькой и слабой в присутствии могущества и силы, которую невозможно измерить.

Но в песне, звучавшей в ее душе, было и что-то знакомое. Мелодия Великого Белого Дерева почти ничем не отличалась от голоса Сагии, чье присутствие, она знала, поможет ей пережить потерю, даже если рана в сердце никогда не заживет.

Она тихонько запела свою утреннюю молитву, а когда закончила, подала обычный сигнал Акмеду, что у нее все в порядке. Затем Рапсодия вышла из круга деревьев и поспешила назад, к дому Главного Жреца.

Она покинула круг не там, где вошла в него, ступив на тропинку между разросшимися кустами остролиста и золотянкой, стройным деревом, растущим у нее на родине. С того места, где она стояла, Рапсодия увидела сад, разбитый за домом Ллаурона.

Она слышала, что филиды просыпаются. По-прежнему никого не встретив, девушка вошла в огромный сад.

Земли Ллаурона тянулись к самому лесу на милю или даже больше. Территорию украшали самые разные деревья, пруды и клумбы и грядки с цветами и травами. Тут и там стояли мраморные скамейки, которые летом деревья окутывали своей прохладной тенью. Сейчас, в самый разгар зимы, сад спал под снежным покрывалом.

Рядом с домом рос молодой ясень, высокий и полный жизни, а под ним было разбито несколько грядок с травами, старательно прикрытых от ветра и холода. Ллаурон сидел на земле рядом с деревом, что-то делал с растениями на грядках и пел густым баритоном, от которого у Рапсодии по спине пробежал холодок. Ее потрясла не красота его голоса, а исходящие от него вибрации.

Ллаурон использовал музыкальные заклинания, искусство Певца, хотя по тому, как время от времени у него срывался голос и неправильно подбирались слова, становилось ясно, что сам он не Певец. Он пел совсем простую песню, хотя Рапсодия и не узнала слов. Она открыла было рот, собираясь предложить ему внести несколько незначительных изменений, чтобы добиться лучшего эффекта, — ведь звучала мелодия тепла и исцеления, очевидно, для того, чтобы помочь растениям пережить холодную зиму, — но вовремя спохватилась, вспомнив слова Акмеда: «А когда мы все-таки вступим с ними в контакт, давайте постараемся не выдавать им никакой лишней информации. Так будет безопаснее для всех нас».

Когда она подошла, жрец перестал петь и на его морщинистом лице расцвела улыбка.

— Доброе утро, дорогая. Надеюсь, вы хорошо спали?

Рапсодия вспомнила свой кошмар.

— Спасибо за то, что позволили мне воспользоваться такой чудесной комнатой, — сказала она.

— Не за что. Надеюсь, вы у нас погостите.

Он начал подниматься на ноги. Рапсодия быстро подошла к нему, сообразив, что он не хочет сидеть в ее присутствии, и опустилась на скамью под вязом. Камень оказался очень холодным, и она вздрогнула от неожиданности.

— Что вы пели? — спросила она.

— А, это целительная песнь для растений. Заклинание, которое передается из поколения в поколение. Оно досталось нам от филидов Серендаира. Я прибегаю к его помощи, чтобы помочь целебным травам в моем саду продержаться в холодную погоду. Самые нежные растения я держу, естественно, дома, но на всех места не хватает. Кроме того, Маиб тоже любит музыку. — Он похлопал рукой по стволу вяза.

— Маиб? — Слово походило на сереннское, означавшее «сын».

— Да, он присматривает за садом, отгоняет людей, животных или духов с дурными намерениями, верно, старина? — Ллаурон оглядел молодое дерево, а потом наклонился к Рапсодии и, хитро улыбаясь, заговорщицким тоном проговорил: — По правде говоря, мне кажется, он не слишком жалует Каддира.

Рапсодия едва заметно улыбнулась в ответ.

— А теперь, может быть, вы присоедините свой чудесный голос к моему? Вместе мы сумеем лучше защитить мои растения. Надеюсь, моя просьба не покажется вам чересчур нахальной.

— Что вы сказали? — удивленно переспросила Рапсодия.

— К чему ложная скромность, моя дорогая? Я же вижу, что вы Певица, наделенная могущественным даром! Может быть, даже Дающая Имя, ведь так?

Рапсодия прикрыла глаза. Неожиданно налетел порыв холодного ветра, забрался под плащ и заставил ее задрожать.

— Когда вы говорите, от одного только звука вашего голоса день становится светлее. Он и вправду прекрасен, дорогая. Представляю, как он звучит, когда вы поете. Надеюсь, вы не будете долго держать меня в неведении. Пожалуйста, подарите моим растениям песню.

Рапсодия задумалась. Что же делать дальше? Ллаурон догадался о некоторых очень важных вещах. Если она станет это отрицать, получится, что она лжет и ведет себя невежливо. Вздохнув, она проговорила:

— Если вы так хотите, я готова. Но я не знаю той песни, что вы пели. Вы начните, а я присоединюсь к вам, когда немного ее запомню.

— Отлично.

Ллаурон вернулся к своему занятию, и странная мелодия зазвучала снова. Спустя короткое время Рапсодия разобралась в ее рисунке и осторожно подхватила песню, исправляя ошибки. Жрец заметил изменения и последовал за ней. Услышав, что он поет правильно, она добавила несколько обертонов для создания необходимого ритма.

Взглянув на растения, Рапсодия увидела, что они стали здоровее, хотя определить точную природу перемен было непросто.

— Великолепно! — вскричал Ллаурон. — Я не ошибся, дорогая. Вы — Дающая Имя.

Рапсодия посмотрела вдаль, чтобы не встречаться с его проницательными голубыми глазами. Она знала, что если не будет соблюдать осторожность, он сумеет узнать о ней что-нибудь еще.

— Да, вы не ошиблись.

— Так я и думал! Большое вам спасибо. Теперь моему саду ничто не угрожает — по крайней мере, до конца оттепели. Идемте в дом. Вы замерзли, а я уже закончил все свои дела.

Он поднялся на ноги гораздо легче, чем можно было предположить, учитывая его возраст, и повел Рапсодию в дом через заднюю дверь.

Они оказались в просторной кухне с большим очагом и кирпичными печами, которых хватило бы, чтобы накормить целую армию крестьян. На медном крючке над огнем висел чайник, кипела вода. Ллаурон погрел руки над паром, а затем снял чайник, прихватив его чистой толстой тряпкой.

— Я подумал, что вы захотите чая, — сказал он, наполняя фарфоровый чайник, стоящий на большом столе. — Вы, наверное, еще не совсем отдохнули после вашего путешествия?

— Да, пожалуй. Главный Жрец улыбнулся:

— В таком случае, добавим в чай кое-что, чтобы немного поддержать ваши силы. Вы когда-нибудь пробовали кружевницу?

— Никогда не слышала о такой траве, — покачав головой, ответила Рапсодия.

Ллаурон подошел к большому шкафу и начал вынимать маленькие холщовые мешочки.

— И неудивительно, она растет только здесь. А как насчет весеннего шафрана?

Неожиданно Рапсодия сообразила, что Ллаурон, спрашивая ее о травах, пытается понять, откуда она родом.

— Что бы вы ни положили, все будет хорошо, — поспешно проговорила она.

— Ну, тогда, думаю, мы добавим в ваш чай сушеные цветы апельсина, сладкий папоротник и листья малины.

— У вас есть листья малины зимой?

— Да, в парнике. Хотите взглянуть?

— Конечно. Как чудесно пахнет!

Рапсодия взяла чашку с горячим чаем, которую поставил перед ней Ллаурон, и последовала за ним в помещение, расположенное рядом с кухней.

Три стены были стеклянными, посередине располагался необычный очаг, выложенный раскаленными докрасна камнями. Над очагом висели два чайника с кипящей водой, которые наполняли воздух паром.

Рапсодия разглядела железную жаровню, наполненную камнями, тоже раскаленными. С потолка свисала металлическая конусообразная конструкция, с которой на угли медленно капала вода и с шипением превращалась в пар. Жаркий влажный воздух в комнате поддерживал жизнь в растениях, посаженных рядами по всему зимнему саду.

Рапсодия ходила между растениями, наслаждаясь ощущением искусственного лета. Потом подняла голову и посмотрела на устройство, разбрасывающее капли воды.

— Какая поразительная штука, — сказала она.

— Вам нравится, правда? Очень хитроумное изобретение. Я бы гордился, если бы придумал такое. Его построил мой отец в подарок матери. Она очень любила орхидеи и другие цветы, растущие только в парниках.

— У вас здесь встречаются очень интересные растения.

— Я уже говорил, мы будем рады, если вы у нас погостите и узнаете о филидах побольше. Если вы хотите, конечно. Думаю, вам будет интересно познакомиться с разными аспектами поклонения природе, поскольку вас наверняка занимают подобные вопросы. Я сам с удовольствием преподам вам несколько уроков — заодно и отвлекусь от своей привычной и однообразной работы.

— Мне совсем не хочется отрывать вас от ваших обязанностей, ваша милость.

— Глупости, дорогая, — улыбнулся Главный Жрец. — В том, что ты занимаешь высокий пост, есть и свои положительные моменты — иногда можно делать то, что тебе хочется. И, пожалуйста, называйте меня Ллаурон. Иначе я начинаю чувствовать себя ужасным стариком. Вы можете у нас погостить? Или вам нужно быть где-то в другом месте?

Рапсодия заглянула в искрящиеся улыбкой голубые глаза, которые внимательно изучали гостью, и ее охватило необычное ощущение — будто Ллаурон сумел проникнуть в самые глубины ее существа. Даже учителя в музыкальной академии не могли распознать Дающего Имя только по голосу. То, что этот приятный пожилой человек знает о ней вещи, которые ему знать не следует, заставляло ее почувствовать себя еще более уязвимой. Ну что же, ей остается только продемонстрировать ему свое уважение.

— Нет, — ответила она. — Я никуда не тороплюсь. По крайней мере пока.