Зимний карнавал, Хагфорт, провинция Наварн

Экипажи, скопившиеся за светло-коричневыми воротами Хагфорта, растянулись чуть ли не до самого горизонта. Повозки медленно, словно ползком, двигались вперед между двумя стройными башнями с колоколами, отмечавшими границу владений Стивена Наварна.

Священник вздохнул и сделал глоток сладкой наливки. «Терпение, — напомнил он себе, рассматривая в окно экипажа весело развевающиеся на ветру яркие, шелковые знамена, украшавшие башни. Ему приходилось постоянно сдерживать демоническую сущность. — Терпение».

Он предпочел остаться в своем экипаже и отказался пересесть в сани на границе Наварна, считая, что по дорогам, которые герцог поддерживал в отличном состоянии, он доберется до Хагфорта быстрее, чем по тонкому снежному насту, покрывавшему поля и холмы. Впрочем, он недооценил погоду: целый день шел снег, потом начался дождь, ночью температура упала, и поля покрыла прочная корка льда, превосходно подходящая для запряженных лошадьми саней.

И вот теперь он застрял среди экипажей, фургонов и пешеходов, спешащих в Хагфорт. Крики животных и возбужденные голоса людей вынуждали его уже регулярно прикладываться к бутылке в надежде, что ее содержимое заглушит ненавистную какофонию звуков. «Терпение».

Скоро события начнут развиваться с головокружительной быстротой. Скоро его ожиданию конец.

И его терпение будет вознаграждено.

Лорд Стивен Наварн прищурился на солнце, потом прикрыл глаза рукой и проследил за пальцем Квентина Балдасарре, герцога Бет-Корбэра. Они стояли на площадке возле ворот замка, и Балдасарре показывал на растянувшиеся внизу повозки.

— Вон там, мне кажется, я вижу экипаж Тристана… смотри, он застрял между башнями, — сказал Квентин и опустил руку, когда Стивен кивнул. — Бедняга. Мало того, что не может сдвинуться с места, так еще наверняка рядом с ним Мадлен.

— Боги, я ему сочувствую, — проговорил Данстин Балдасарре, младший брат Квентина.

— Как вам не стыдно, — пряча улыбку, сказал Стивен. — Насколько мне известно, Мадлен ваша кузина.

Данстин демонстративно вздохнул.

— Да уж. Боюсь, ты прав. — Он стыдливо прикрыл лицо рукой. — Но прошу вас, благородный господин, не судите о нашей семье по столь нехарактерному примеру. Никто, кроме самого Единого Бога, не совершенен.

— Некоторые больше, некоторые меньше, — добавил Квентин и осушил свою кружку с приправленным специями ромом.

Из экипажей осторожно выбирались гости, старавшиеся не попасть под колеса фургонов горожан. Стивен подозвал своего гофмейстера Джеральда Оуэна.

— Оуэн, скажи командиру Третьего полка, чтобы он направил часть фургонов к западным воротам, — распорядился он.

Оуэн кивнул и ушел выполнять приказ, и Стивен повернулся к братьям Балдасарре.

— Если все получится так, как хочет Тристан, наступит День, когда Мадлен станет нашей королевой, — совершенно серьезно проговорил он. — Думаю, не стоит так уж над ней потешаться.

— Ой-ой-ой, какие мы сегодня занудные, — проворчал Данстин. — Наверное, недобрал рома со специями.

— А все потому, что ты вылакал столько, что другим ничего не осталось, — заявил Квентин, прежде чем Стивен успел ответить его младшему брату, — Надо будет в следующий раз попросить наполнить для тебя корыто, будешь там плескаться. Пьянчуга.

— Смотрите, Кандерры наконец приехали, — поспешно вмешался Стивен, увидев, что Данстин сердито ткнул брата в бок. — Седрик уже выгружается. О, обратите внимание на фургоны с вином.

— Эй! — взревел Данстин. — Вы видите, который из них принадлежит Эндрю?

Стивен снова прищурился и нашел взглядом ехавшего верхом высокого стройного юношу с темной бородой, за ним следовали четыре фургона, заполненных деревянными бочками.

— Вон он, впереди, выезжает на опушку леса. Видите?

Лорд Стивен помахал юноше рукой, и тот помахал ему в ответ. Стивен тепло улыбнулся.

Седрик Кандерр, дядя братьев Балдасарре и отец Мадлен, невесты лорда Роланда, являлся герцогом и регентом провинции, носившей его имя. Хотя его земли играли не слишком значительную роль в политической жизни, его прибытия на зимний карнавал ждали все.

Причин было две. Во-первых, Седрик Кандерр, тучный, жизнерадостный человек, отличался веселым нравом и обожал всевозможные развлечения, коим отдавался без оглядки и меры. При жизни матери Мадлен его аппетиты нередко ставили семью в весьма щекотливое положение. Безвременная кончина супруги развязала Седрику руки, и он погрузился в омут удовольствий с таким энтузиазмом, что легко заражал им всех, кто оказывался рядом, в особенности во время карнавала.

Вторая причина, пожалуй наиболее значительная, заключалась в том, что он всегда привозил от своей провинции подарок. Кандерр производил предметы роскоши, славящиеся непревзойденным качеством, в том числе и различные виды спиртных напитков — вина, ликеры, бренди и многое другое. Купцы Кандерра назначали высокие цены за свои товары и не платили пошлин торговым партнерам Седрика в других провинциях, и потому приехавшие на карнавал всегда с нетерпением ждали, когда наступит благословенный момент бесплатной раздачи редких и очень дорогих вин.

Сэр Эндрю Кандерр, виконт Пейджа — северо-восточного региона Кандерра, расположенного на границе Ярима и Хинтервольда, — был старшим сыном и главным советником Седрика, а еще близким другом Стивена Наварна.

Эндрю являлся диаметральной противоположностью своему отцу. Седрик, плотного телосложения, двигался степенно, как все полные люди; его сын был стройным и очень подвижным, проводил почти все время с купцами и возчиками. Впрочем, Эндрю не гнушался никакой, даже самой тяжелой работы, принадлежавшие ему конюшни и хранилища славились своей чистотой. Седрик отличался сибаритством, веселым нравом и вспыльчивостью, его сын — щедростью, терпением и серьезностью. Вместе они сумели создать прекрасную репутацию дому Кандерр в Роланде, за морем да и во всем торговом мире.

Стивен снова прикрыл глаза рукой и едва сдержал радостное восклицание. К ним пробирался сэр Эндрю, умудрившийся провести свой караван через городские ворота.

— Похоже, нас ждет еще один веселый праздник, — воскликнул он, протягивая Стивену руку.

— Привет, Эндрю. — Стивен с удовольствием пожал руку своего старого друга.

— А вот и он, Граф Эль, Барон Пивоварен, Лорд Возлияний, — заплетающимся языком заявил Данстин и протянул Эндрю свою кружку. — Как ты вовремя, сэр Эндрю! Ты наш спаситель: нам больше не придется пить мерзкую гадость, которой нас потчует Стивен. Вот, сам попробуй, увидишь, что я не вру.

— Я тоже рад тебя видеть, Данстин, — сухо ответил Эндрю. — Здравствуй, Квентин.

— Эндрю, ты прекрасно выглядишь, — поприветствовал его старший из братьев. — Как твоя нареченная, леди Джеслин из Бет-Корбэра?

— Доброго вам здравия, сэр, — поклонился Эндрю. — Джеслин замечательно себя чувствует, благодарю вас. Стивен, могу я ненадолго увести тебя от гостей? Скажи, куда нам поставить вино?

— Разумеется. Прошу нас простить, господа. — Стивен поклонился братьям Балдасарре, взял Эндрю под локоть и по тропинке повел в сторону кладовых замка.

— Спасибо, — от души сказал он Эндрю, когда они отошли достаточно далеко.

— Не за что.

Ллаурон, Главный жрец филидов, улыбнулся, глядя, как Благословенные Патриарха выбираются из своих экипажей под мелодичные звуки музыки придворного оркестра лорда Стивена. Все они приехали в разное время, некоторые прибыли на пять часов раньше, но почти все оставались в экипажах, чтобы обставить свое появление с подобающей их сану помпой. Из Сепульварты доходили слухи, что Патриарх умирает, и среди аристократии, а также священников обсуждались самые разные версии того, кто же станет его преемником.

Первым покинул экипаж Ян Стюард, брат Тристана Стюарда, правителя Роланда. Он являлся Первосвященником Кандерра и Ярима, хотя его базилика, Вракна, храм, посвященный стихии огня, находилась в провинции Бетани. Однако столица Бетани передала часть своих верующих базилике Звезды, Лиантаар, принадлежавшей Патриарху и находившейся в священном городе-государстве Сепульварте.

Ллаурон считал, что, несмотря на влияние Тристана, Патриарх не выберет его брата своим преемником. Ян Стюард обладал добрым сердцем и кротким нравом, но был слишком молод, чтобы взвалить на свои плечи такую огромную ответственность. Впрочем, вполне возможно, Патриарх остановит свой выбор на нем именно из-за его юного возраста. Несколько других Благословенных были почти ровесниками Патриарха, а значит, могли в любой момент отправиться в лучший мир, что неминуемо привело бы к нестабильности.

Два таких кандидата покинули свои экипажи следующими практически одновременно и тут же взялись под руки, ища опоры друг у друга. Ланакан Орландо, более крепкий из двоих, являлся Первосвященником Бет-Корбэра и проводил службы в изящной колокольне великолепной базилики Райлс Седелиан, посвященной стихии ветра. Скромный и тихий Ланакан имел талант целителя, пожалуй, такой же, как и у Каддира, будущего преемника Ллаурона, но он нервничал, когда вокруг собиралось много народа, и не обладал харизмой. По мнению Ллаурона, он вряд ли сменит нынешнего Патриарха и уж точно вздохнет с облегчением, узнав, что его кандидатуру вычеркнули из списка претендентов.

Колин Абернати, Первосвященник Неприсоединившихся государств, лежащих на юге, который опирался на руку Ланакана, пока они вдвоем шли по покрытой льдом дорожке, был старше и физически заметно слабее своего друга, но в политическом отношении обладал гораздо более значительным влиянием. У него не было собственной базилики, и этот факт часто приходил в голову Ллаурону, когда он пытался вычислить, в кого же вселился ф’дор. Демонический дух не может находиться на освященной земле, а все базилики были возведены в самых благословенных местах. Даже очень могущественный ф’дор, обладающий огромной силой, не в силах туда войти.

Колин Абернати проводил свои службы на огромной арене — не в освященной базилике, — где обращался с проповедями к лиринам, живущим в долинах, гражданам Сорболда, оказавшимся слишком далеко от своих храмов, морякам из рыбачьих деревень, расположенных на юге, — одним словом, представителям самых разных слоев населения.

Абернати уже был однажды претендентом на пост Патриарха, но не стал им, — тогда выбор пал на нынешнего. Поговаривали, будто он довольно долго возмущался руководством церкви. Если в него вселился ф’дор, скоро он займется поисками нового, более молодого тела. Впрочем, Главный жрец склонялся к мысли, что чудовище выбрало не представителя духовенства, а кого-нибудь из правителей провинций и, следовательно, вполне могло вселиться и в его дорогого друга Стивена Наварна.

Четвертый Благословенный выбрал момент, чтобы покинуть свой экипаж, когда зазвучали фанфары. Филабет Грисволд, Первосвященник Авондерр-Наварна, совершал богослужения в базилике, посвященной стихии воды, Аббат Митлинис, был моложе двух предыдущих Благословенных, но уже находился в том возрасте, когда мог бы претендовать на мудрость, дарованную прожитыми годами. Его отличала помпезность и самовлюбленность. Ллаурона возмущало и одновременно веселило его высокомерие. Грисволд не скрывал, что он приложит все силы, чтобы стать Патриархом, и даже сейчас совершенно сознательно выждал, пока оркестр не заиграет священный гимн Сепульварты, и только тогда покинул свой экипаж. Он превосходно все рассчитал: казалось, гимн играют в его честь.

Смуглое лицо Найлэша Моусы, Благословенного Сорболда, появившегося через минуту после Грисволда, напоминало грозовую тучу. Соперничество Грисволда и Моусы за титул Патриарха, долгое время по политическим причинам остававшееся тайной, ныне превратилось практически в открытую войну. Первосвященник Сорболда прибыл из своих засушливых земель и сейчас героически не обращал внимания на занесенные снегом отвратительные дороги, лишь бы показаться на карнавале. Его базилика, единственная из пяти, посвященных стихиям, находилась не на территории Роланда. Терреанфор, храм земли, прятался в южной части Зубов, в самом сердце Ночной Горы. Ллаурон знал: чтобы стать Патриархом, ему придется приложить немало сил. Сражение за желанный титул между Моусой и Грисволдом будет кровавым.

— Ваша милость, я вижу, вы благополучно до нас добрались. Добро пожаловать!

В голосе Стивена звучала искренняя радость, и Ллаурон, улыбаясь, повернулся, чтобы поздороваться с герцогом.

— Доброго тебе солнцестояния, сын мой. — Он пожал протянутую Стивеном руку, а затем, показав на флаги, особенно яркие на фоне белого снега и синего неба, проговорил: — Похоже, праздник будет замечательным — как и всегда. А что в этом году решено вылепить из снега?

— Здание суда в Яриме, ваша милость.

Ллаурон удовлетворенно кивнул.

— Красивое здание. Интересно посмотреть на минареты из снега.

— Могу я предложить вам бренди? Граф Эндрю Кандерр привез щедрый запас и еще один совершенно особенный бочонок. — Стивен показал на серебряный стаканчик, который держал в руке. — Я тут для вас кое-что сохранил.

Главный жрец расплылся в улыбке и с довольным видом взял протянутый стаканчик.

— Да благословят его боги, и тебя тоже, сын мой. В зимнюю стужу бренди отлично согревает.

— Я вижу, вы привезли с собой и ваших священников. — Стивен показал на Каддира, который появился из белой палатки для гостей. — Может быть, мне посчастливится увидеть даже Гэвина?

— Да уж, нам повезло, звезды расположились таким образом, что у Гэвина в расписании возник небольшой перерыв и он смог отправиться с нами на праздник. Поразительно, верно? — рассмеявшись, проговорил Ллаурон.

— О да! Вон он, а за ним Ларк. А рядом с братом Альдо Илиана. Я так рад, что вы все смогли к нам приехать!

Ллаурон наклонился и заговорщицким тоном прошептал на ухо Стивену:

— Здесь собралось такое количество Благословенных, что мне пришлось прихватить своих верховных священников, чтобы удержать прихожан в истинной вере.

Тристан Стюард протянул руку невесте и помог ей выйти из экипажа, изо всех сил сражаясь с желанием толкнуть ее лицом в самый большой сугроб, который найдется поблизости.

«Я умер, а Потусторонний мир как две капли воды похож на реальный, и мне суждено целую Вечность провести рядом с сукой, которая, не торопясь, вытягивает мою душу, — устало подумал он. — Какие страшные преступления я совершил, чтобы заслужить такое ужасное проклятие?»

По дороге из Бетани в замок Стивена он освоил новое умение — слушать вполуха, а поскольку Мадлен болтала без умолку и не закрыла рот, даже когда выбиралась по ступенькам из экипажа, он решил, что пришла пора воспользоваться этим умением еще раз.

Тристан окинул взглядом Хагфорт и далекие поля, словно усыпанные бриллиантовой пылью, сверкающей в мягком утреннем свете. Природа и Стивен прекрасно ладили друг с другом. Ветки деревьев, выстроившихся вдоль дороги, ведущей к замку, украшала алмазная россыпь, которую вчера щедро разбрасывал снегопад. Стивен же, в свою очередь, вывесил на башнях, охранявших въезд в его владения, белые с серебром флаги своего Дома, а фонари, расставленные на дорожках и тропинках сада, приказал увить длинными белыми лентами, с которыми теперь вовсю развлекался ветер. Эффект получился потрясающим.

Находившиеся невдалеке поля подготовили для гонок на санях и других состязаний, повсюду были расставлены огромные тенты, под которыми пылали костры и прятались от ветра крестьяне, ремесленники, простые горожане, прибывшие на праздник из других провинций. До самой стены, возведенной недавно вокруг владений Стивена Наварна, тянулись флаги всех цветов радуги.

Тристан даже разглядел огромную яму, куда слуги сносили сухие ветки, — в последний день праздника здесь будет полыхать великолепный костер, гордость хозяина карнавала.

Налетел порыв холодного ветра, и Тристан почувствовал запах горящего пекана, напомнивший ему о детстве и праздниках, которые устраивал отец Стивена. Детьми он, его кузен и их друзья, Эндрю Кандерр, братья Балдасарре, Гвидион из Маносса, погибший вот уже двадцать лет тому назад, и множество других мальчишек с нетерпением ждали наступления дня зимнего солнцестояния. На глаза Тристану навернулись слезы — воспоминания принесли с собой боль.

Самую сладостную и мучительную боль причиняли ему воспоминания о Пруденс. Подружка детства, первая любовница, веселая крестьянская девчонка с золотыми локонами и насмешливым язычком, его исповедница и совесть. В юности Пруденс входила в состав Волчьей Стаи (так называли Тристана и его друзей), принимала участие в гонках на санях, перетягивании каната, снежных битвах и состязании, кто больше съест пирогов. Она все делала наравне с ними, иногда даже лучше. И завоевала сердца его друзей. Пруденс. Как же он любил ее в те дни, когда невинная юношеская влюбленность превратилась в глубокое сильное чувство!

У Тристана сжалось сердце, когда они с Мадлен проходили мимо портика у главных ворот Хагфорта, где во времена их юности, прячась в тени, Пруденс ждала, когда он после наступления темноты осторожно выскользнет из комнат в замке, отведенных его семье. Он отлично видел ее с балкона: вот в свете факела вспыхнул золотистый локон, она ждет его, только его одного. Даже много лет спустя, когда он стал правителем Роланда, а она — его служанкой, Пруденс по-прежнему ждала его у ворот, наблюдала за замком и, как безумная, хохотала, когда ему наконец удавалось к ней вырваться. А потом они искали какое-нибудь подходящее место и занимались любовью, ни на кого не обращая внимания, отдавая дань своей юности, вечным узам, их связывавшим, самой жизни.

Как же он продолжает ее любить! Жестокая смерть от лап болгов отняла у него радость, радость, которой обладала Пруденс, а он только брал ее взаймы и не отдавал себе в этом отчета. Без нее дни Тристана наполнились печалью и чувством вины, ведь это именно его эгоизм стал причиной ее смерти. Он послал ее к чудовищам, и она не вернулась.

Никто из его друзей и герцогов, правителей провинций, не верил, что в ее гибели виноваты болги, хотя он сделал все, чтобы убедить их в своей правоте.

«Но скоро этому конец, — мрачно подумал Тристан. — Скоро всем спорам конец».

— Тристан?

Он заморгал и заставил себя улыбнуться, глядя в непривлекательное лицо Мадлен.

— Да, дорогая?

Его невеста раздраженно вздохнула.

— Ты не слышал ни единого слова, не так ли?

Тристан медленно поднес ее руку в перчатке к губам и поцеловал.

— Дорогая, каждое твое слово для меня музыка.

Высшая аристократия и духовенство использовали праздник Стивена, чтобы показаться на публике и заключить тайные союзы, однако устраивался карнавал все-таки для простого люда. В Роланде зима, как правило, выдается холодная, и в эти трудные времена люди прячутся в своих домах и ждут прихода весны. Карнавал дарил радость и давал возможность отпраздновать смену времен года, прежде чем зима наберет силу.

Стивен рассчитывал, что мягкая погода первых дней зимы не испортит им праздника, и ошибся только один раз за двадцать лет. Его дружба с Главным жрецом филидов, ордена, который поклонялся Природе, открыла ему доступ к их информации о грядущих бурях и оттепелях, ледяных ветрах и снегопадах, а способность филидов предсказывать погоду не раз его выручала. На самом деле многие считали, что представители ордена не только изучают и предсказывают погоду, но могут ее контролировать, и Главный жрец в первую очередь. Если дело обстояло именно так, значит, они очень благоволили к Стивену, потому что во время его праздников погода всегда стояла замечательная.

В первые два дня карнавала проводились различные соревнования и игры, состязания, концерты и танцы, народ развлекали великолепными зрелищами. Веселье било ключом, подогреваемое огромным количеством изысканной еды и напитков.

Третий, и последний, день праздника был отдан религиозным церемониям, посвященным дню зимнего солнцестояния и проводимым представителями обоих культов. Именно здесь духовенство старалось продемонстрировать превосходство догм, которым оно следовало, — филиды против культа Патриарха — очень тонко, но настойчиво, в особенности сейчас, когда дни Патриарха были сочтены. В те годы, когда Главный жрец предсказывал бурю или резкое похолодание перед днем зимнего солнцестояния и потепление после него, порядок проведения праздника менялся: религиозные церемонии проводились в начале, а за ними начинался карнавал. Но из-за такой незначительной перестановки карнавал, как правило, не удавался, и сейчас Стивен радовался тому, что на сей раз погода выдалась чудесная и они смогли сначала устроить гулянья.

Он сидел на невысоком помосте вместе с Тристаном, Мадлен и священниками, беседовавшими между собой, наблюдал за играми и состязаниями, порой спускался вниз, чтобы принять в них участие.

Его сын, Гвидион Наварн, оказался мастером игры в «Снежного змея», суть которой заключалась в том, чтобы запускать длинные гладкие палки по ледяным туннелям, вырытым в снегу. Стивен забыл о протоколе и, возбужденно подпрыгивая на месте, болел за сына у края поля, радостно вопил и размахивал руками, когда тот прошел в полуфинал, а потом утешал, когда в самом конце Гвидион проиграл. Впрочем, мальчик не очень нуждался в утешении; по окончании соревнования он, искренне улыбаясь, выслушал имя победителя, рыжеволосого крестьянского мальчишки по имени Скаутин, и протянул ему руку, поздравляя его.

Глядя, как мальчики пожимают друг другу руки, Стивен с трудом сдержал слезы гордости и печали.

«Как они похожи на нас с Гвидионом из Маносса!» — подумал он, вспомнив друга детства, единственного сына Ллаурона.

Он оглянулся на Главного жреца, которому, по-видимому, пришла в голову такая же мысль, потому что тот кивнул ему и грустно улыбнулся.

Теперь же Стивен с нетерпением ждал, чем закончится соревнование, где принимала участие Мелисанда. В шуточной гонке маленькие сани, на которых сидела толстая овца, привязывали к поясу участника веревкой. Задача состояла в том, чтобы ребенок и овца пересекли линию финиша вместе, но, похоже, у овец сегодня имелись совсем другие планы. Стивен слышал веселый смех дочери, когда она в очередной раз упала и поспешила к линии старта, пытаясь отловить своего блеющего напарника.

После гонок Мелли подбежала к отцу и сердито поморщилась, потому что он тут же завернул ее в одеяло, принесенное гувернанткой Розеллой.

— Папочка, ну пожалуйста! Я совсем не замерзла, мы опоздаем, я хочу посмотреть, как готовятся снежные конфеты!

— Снежные конфеты? — улыбнувшись, переспросил Тристан. — Тебе это ни о чем не напоминает, Наварн? — Мадлен приподняла бровь, и лорд Роланд повернулся к ней. — Ты обязательно должна их попробовать, они чудесные. Повара нагревают огромные котлы со сладким сиропом до кипения, затем понемногу, маленькими каплями, выливают его на снег, где он быстро застывает. Потом эти конфеты украшают шоколадом и миндальным кремом. А самое интересное — это кто получит первую порцию, тут разыгрываются настоящие бои.

— Выливают на снег ? — в ужасе переспросила Мадлен.

— Не на землю, миледи, — поспешил ответить Стивен и погладил Мелисанду по голове, увидев, что на лице Мадлен появилось изумление. — Чистый снег складывают на большие разделочные доски.

— Все равно это противно, — заявила Мадлен.

Стивен поднялся и взял дочь за руку, а Тристан отвернулся и тяжело вздохнул.

— Идем, Мелли. Если мы поторопимся, быть может, нам удастся ухватить что-нибудь из первой порции.

Он старался не смотреть на Тристана, у которого был вид человека, потерявшего целый мир.

Всем казалось, что в эту самую длинную ночь в году стемнело слишком рано. Когда погас последний свет заходящего солнца, начался праздничный пир, тоже являвшийся знаменательным событием.

Розелла стояла в тени палатки, где расположилась кухня, и с удовольствием наблюдала за праздником. Мелисанда и Гвидион с визгом и криками бегали около отца, остановившегося возле огромной ямы с горячими углями, над которыми жарились четыре громадных быка. Герцог отпустил Розеллу, предложив ей повеселиться вместе с остальными. И теперь она наслаждалась зрелищем, наполнявшим ее сердце искренней радостью.

Розелла полюбила Стивена Наварна с того самого дня, когда ее четыре года назад привезли в Хагфорт, чтобы она присматривала за детьми недавно овдовевшего герцога. В отличие от лорда Макалвена, барона, к которому ее отдал в услужение отец, лорд Стивен был добр и внимателен и обращался с ней скорее как с членом семьи, нежели как со служанкой. Сначала он вел себя сдержанно; его юную жену, леди Лидию Наварн, жестоко убили за несколько недель до появления в замке Розеллы, и лорд Стивен довольно долгое время жил будто в тумане. Он старательно выполнял все свои обязанности по отношению к семье и подданным, однако было видно, что его мысли витают где-то очень далеко.

Но время шло, и герцог начал оживать, словно после долгого сна наконец наступило пробуждение. К жизни его вернула необходимость стать хорошим отцом осиротевшим детям. Розелла полюбила его еще сильнее, когда увидела, как он занимается с Мелисандой и Гвидионом, к которым она относилась точно к собственным детям. Ее не оставляли глупые романтические надежды на то, что в один прекрасный день непреодолимая пропасть, разделявшая господина и служанку, перестанет существовать, а вместе с ней и все препятствия, мешавшие им соединиться. То, что лорд Стивен не подозревал о ее чувствах, позволяло ей предаваться мечтам, не испытывая никакой вины.

— Доброго тебе солнцестояния, дитя мое.

Услышав глубокий голос священника, Розелла вздрогнула и сделала шаг назад, в глубину палатки. Ее окутал великолепный аромат жарящегося мяса, приправленный горьковатым запахом горящей плоти.

— Доброго солнцестояния, ваша милость.

Сердце отчаянно колотилось у нее в груди. Она не видела, как священник вышел из теней, метавшихся вокруг ямы с углями. Казалось, будто секунду назад, прежде чем заговорить с ней, он был одним из пляшущих языков пламени.

Лорд Стивен дружил со священниками обоих культов, Патриархального и филидов, и потому они часто посещали его замок. Розелла выросла в семье, где придерживались Патриархального вероисповедания, но смущалась, когда в замке присутствовали и те и другие.

Священник улыбнулся и вытянул вперед руку. Розелла почувствовала, как ее собственная рука помимо воли начала медленно подниматься ладонью вверх. Она сама будто окаменела и не могла отвести взгляда от сверкающих глаз, в которых отражалось яркое пламя.

Крошечный мешочек из мягкой ткани упал на ее раскрытую ладонь.

— Полагаю, ты знаешь, что нужно с этим сделать, дитя мое.

Розелла не знала, но с удивлением услышала свой ответ:

— Да, ваша милость.

В глазах священника вспыхнул красный огонь.

— Хорошо, очень хорошо. Пусть зима будет для тебя легкой, и да минуют тебя болезни, а весна придет скоро.

— Спасибо, ваша милость.

— Розелла?

Розелла опустила глаза и увидела, что Мелисанда нетерпеливо дергает ее за юбку, а стоящие неподалеку герцог Наварн и его сын с удивлением за ней наблюдают.

— Идем, Розелла, идем же! Быка сейчас будут разрезать, и папа сказал, чтобы я тебя пригласила отужинать с нами.

Розелла рассеянно кивнула и повернулась туда, где только что стоял священник, но он исчез.

Пламя костров трещало в темноте, рассыпая снопы искр и посылая столбы дыма в ночное небо. Над полями Хагфорта неслись веселые песни и смех. Звуки праздника, веселые и беззаботные, оглушали Тристана Стюарда, причиняли боль, и он потряс головой, силясь прогнать их прочь. Он сидел, прислонившись к стене окутанного тенями портика, и пил пиво из бутылки, которую вручил ему Седрик Кандерр после состязания в пении.

Раньше счастливый шум зимнего карнавала звучал для него сладостной музыкой, наполняя бездумным возбуждением, от которого начинала бурлить кровь. Теперь же, когда рядом не было Пруденс, праздник превратился в какофонию, вызывавшую у него головную боль. Стивен пил пиво огромными глотками в надежде утопить в нем звуки праздника или, по крайней мере, хотя бы чуть-чуть их заглушить.

Впрочем, на самом деле больше всего ему хотелось прогнать голос, который постоянно звучал у него в голове. Тристан не мог понять, откуда он возник и кому принадлежал.

Тот день, когда он зазвучал впервые, был словно в тумане. Это произошло после того ужасного совета. Тристан созвал всех Орланданских священников и правителей, надеясь убедить их вместе выступить против болгов, официально — чтобы отомстить за убийство его стражников, но в действительности — в надежде расквитаться за смерть Пруденс. Все до единого регенты заявили, что он сошел с ума, и категорически отказались его поддержать, даже Стивен Наварн, которого Тристан любил как брата.

Ему казалось, что после того совета кто-то попытался его утешить. Может быть, Стивен? «Нет, — подумал он и тряхнул головой. — Не Стивен. Утешавший был старше, с добрыми глазами, обведенными красной каемкой, будто опаленными огнем. Священник». Только вот из Сепульварты или Гвинвуда — Тристан не знал. Он попытался вспомнить тот разговор, вспомнить человека, которому принадлежали глаза, но мозг отказывался подчиняться. Остались только слова, звучавшие всякий раз, стоило ему остаться в тишине:

«Ты именно тот, кто нужен».

Неожиданно Тристана зазнобило. То же самое он испытал, впервые услышав эти слова, — холод, убивавший ласковое тепло, излучаемое глазами священника. Он запахнулся в плащ и поудобнее устроился на каменной скамье, пытаясь согреть замерзшие ноги.

«Для чего?» — спросил он тогда.

«Для того, чтобы вернуть в Роланд мир и безопасность. Ты наделен храбростью и сможешь положить конец хаосу и занять трон. Если бы ты правил всем Роландом, а не только провинцией Бетани, ты получил бы в свое полное распоряжение армии, которые безуспешно попытался призвать себе на помощь сегодня. Твои друзья герцоги могут отказать лорду-регенту. Они не станут противиться воле короля. Ты имеешь полное право на корону, Тристан, гораздо больше других».

В горле у Тристана запершило, он вновь испытал горечь унижения, пережитого, когда его отказались поддержать другие регенты. Он сделал еще глоток из бутылки и вытер губы тыльной стороной ладони.

«Меня не нужно в этом убеждать, Ваша Милость. Если случившееся сегодня утром не является для вас достаточно веским доказательством того, что остальные регенты вовсе не уверены в моем бесспорном праве на трон, должен вам сказать об этом прямо: они в этом не уверены».

Священник улыбнулся:

«Предоставьте это мне, милорд. Ваше время обязательно наступит. Только будьте готовы действовать, когда оно придет. И еще, милорд».

«Да?»

«Вы подумаете над тем, что я вам сказал?»

Тристан помнил, как кивнул. Он сдержал свое слово: голос постоянно звучал у него в голове, даже во сне, всякий раз, когда он оставался наедине с самим собой или его окутывала тишина.

«Они не станут противиться воле короля».

Тристан сделал еще один большой глоток, вытер рот рукавом плаща.

Где-то вдалеке рассмеялась женщина. Тристан поднял голову и увидел парочку влюбленных, они перебегали от одной колонны к другой, прятались в тени, весело хохотали, светлые волосы женщины развевались на ветру, сияя в свете фонаря, и вот они исчезли в сумраке теней.

Неожиданно голос в голове Тристана смолк, его захватила другая навязчивая идея. Он был страшно разочарован, когда Стивен сказал ему, что из Илорка, несмотря на приглашение, никто на праздник не прибыл. Представляя себе перспективу отправиться на карнавал с Мадлен, он утешался мыслью о встрече с Рапсодией. Стоило ему о ней подумать, как он сразу же почувствовал, что весь горит, точно в лихорадке, волна жара окатила его, сосредоточилась в паху, начала подниматься вверх, к влажным ладоням, оставляя за собой почти болезненное разочарование.

Всякий раз мысли о Рапсодии заставляли замолчать голос, звучащий у него в голове, словно она первой предъявила на него права и оставила в его сознании след, неподвластный никому другому. Заклятие, наложенное на него после встречи с ней, вынуждающее его постоянно повторять в уме одни и те же слова, не могло справиться с желаниями, которые она в нем разбудила.

Тристан медленно поднялся с каменной скамьи и, спотыкаясь, выбрался из портика. Скоро рассвет, а с ним и утренние торжества второго дня карнавала. Он оставил пустую бутылку на скамейке и поспешил укрыться от холода в теплой спальне, отведенной ему в замке.

Вслед ему протяжно завыл ветер.

Глухой ночью, когда даже последние гуляки разошлись спать, из замка порознь выскользнули два человека, закутанные в плащи, и направились в сторону полей. Накинув на голову капюшон, тот, что постарше, терпеливо стоял, укрывшись в тени, которая казалась особенно темной возле огромного умирающего костра. Другой человек, тоже прятавший свое лицо под капюшоном, был вынужден покинуть замок, послушный приказу того, кто ждал его за воротами. Два священника встретились в священную ночь, чтобы творить черные дела.

Тяжелые, мрачные тучи скрывали луну и звезды, и даже их призрачный свет не проливался на землю. Первому священнику, тому, кто ждал, стоя на границе земель Стивена Наварна, было видно, как далекие костры отбрасывают кроваво-красные мерцающие отблески на белый снег, тут и там вспыхивают в лесу. В его глазах плясали языки такого же яркого пламени, и казалось, будто они обведены красным карандашом. Увидев, что другой священник наконец отдышался, он негромко заговорил:

— Я вижу, вы услышали мои слова. Спасибо, что пришли на встречу со мной, ваша милость.

Второй священник молча кивнул.

— До сих пор вы не понимали, что подчиняетесь чьим-то приказам. Вы просто следовали за голосом, который с вами говорил, верно?

— Да, — едва слышно выдохнул священник.

— Но сейчас вы готовы, готовы понять, не так ли, ваша милость? Готовы исполнить свое предназначение? Я очень рад, что вы решили принять мое предложение. Вы сделали это по доброй воле? Вы понимаете, о чем я вас прошу и что предлагаю?

— Думаю, да, ваша милость. — Голос священника дрожал.

— Ну-ну, ваша милость, я не хотел вас обидеть. Я только намерен убедиться в том, что вы понимаете, какое могущество вас ждет в этом мире и после смерти.

— Да, — послышался едва различимый шепот.

Следующая фраза тоже прозвучала шепотом:

— Безоговорочная власть. Неуязвимость. И вечная жизнь.

— Да.

— Хорошо, очень хорошо.

В темноте сверкнуло лезвие крошечного клинка.

Второй священник с трудом сглотнул и закатал рукав, его глаза сверкали так же ярко, как и клинок.

— Всего лишь капля крови, чтобы подтвердить наше соглашение. После этого вы займете самое высокое положение в своем ордене.

Священник кивнул, он дрожал, но причиной тому был вовсе не холод. Тонкое, похожее на иглу лезвие проткнуло кожу так быстро, что он не почувствовал боли. Появилась алая капля, сначала совсем маленькая, но уже в следующее мгновение она набухла до размеров дождевой.

Он вздрогнул, когда престарелый священник склонился над его рукой, прижал к ней теплые, дрожащие губы и жадно вдохнул каплю крови. Он почувствовал, как внутри у него вспыхнул обжигающий огонь сродни сексуальному удовлетворению, запретному представителям его ордена.

Всю ночь перед этим у него болел желудок. Но сейчас боль чудесным образом ушла, и он испытал сладостное облегчение. Неприятные ощущения, терзавшие его плоть, казалось, вырвались на свободу через крохотное отверстие, оставленное тонким лезвием, и он испытал возбуждение и непривычную полноту жизни.

Первый священник ласково улыбнулся:

— Добро пожаловать, сын мой, в истинную веру. Как только мы устраним все препятствия, ты сможешь делать все, что пожелаешь.