Глава 1

Когда Хьюберт де Харкорт снова увидел своего сына в замке Бомон ле Роже, ему показалось, что Рауль очень возмужал. Однако, подойдя поближе и увидев его в окружении братьев, Хьюберт понял, что ошибся, и недоумевающе пожал плечами, думая, как это могло произойти.

Роджер де Бомон, который помог Раулю поступить на службу к герцогу семь лет назад, поприветствовал его очень радушно. Он повёл его в зал, дружески похлопывая по плечу. Видя это, Хьюберт стал беспокоиться, как бы Рауль не превратился в самодовольного, заносчивого выскочку. Но тут же Рауль увидел отца и, подойдя к нему, опустился на колени, чтобы получить его благословение. Рауль смотрел на отца с той же улыбкой и той же чистотой в глазах, которые всегда напоминали Хьюберту его жену, умершую много лет назад. Хьюберт почувствовал неожиданный прилив нежности, но не показал этого. Он что-то проворчал о пурпурной мантии Рауля, называя её павлиньим нарядом, но всё же был очень доволен мыслью о том, что его сын облачен в ещё более великолепную одежду, чем Ричард де Бьенфейт, который тоже был здесь, чтобы приветствовать Рауля. Когда юноша поднялся с колен, Хьюберт посмотрел на людей, стоявших позади него, и с удовлетворением отметил, что сын приехал в Бомон ле Роже со свитой, полагавшейся ему как посланцу герцога.

Все знали, что Рауль приехал в Эвресин по поручению Вильгельма. Прошло много времени с тех пор, как вороны устроили перекличку на высоких деревьях вблизи Харкорта, но даже без этого предзнаменования войны вся Нормандия уже знала о том, что после осады Аркеса французский король решил начать войну против герцога Вильгельма. Странствующие торговцы и бродяги приносили из Франции известия о приготовлениях к войне. И хотя никто не знал точно, насколько сильную армию удастся собрать королю, все слышали о том, что к Генриху присоединились правители нескольких провинций. Отнюдь не встревоженные этим, бароны гордились тем, что могущество Нормандии заставило вассалов, не слишком-то жаловавших Генриха, присоединиться к королю Франции. Они требовали встречи с врагом на поле битвы. Поэтому когда Рауль объявил о планах герцога, глаза их потухли и во взглядах засквозило открытое недовольство.

Рауль сидел во главе стола, по правую руку от него был Роджер де Бомон. Рауль передал ему письмо герцога, но Роджер, с юности предпочитавший заниматься набегами, а не получением образования, предложил Раулю, к всеобщему облегчению, прочесть письмо вслух. Рауль вскрыл пакет и, показав всем печать герцога, увидев которую лорды одобрительно кивнули, медленно зачитал письмо.

Затем он аккуратно сложил исписанные листки и, положив их на стол, посмотрел на Гилберта де Офея.

Гилберт и сакс Эдгар стояли в стороне, потому что сопровождали Рауля как друзья и не входили в свиту, доставившую послание герцога. Гилберт прошептал:

   — Нашим тупицам не очень бы понравилось это. Если ты посмотришь на Рауля, то он засмеётся. Поэтому не поднимай глаз.

   — Может, я тоже тупица, — проговорил Эдгар. — Но если бы я был правителем Нормандии, то французы не сделали бы и шагу по этой стране без боя.

   — Конечно, ты тупица, — весело прошептал Гилберт. — Армия французов будет превосходить нашу в три раза, так считает Рауль.

   — Тебе так же не нравится план Вильгельма, как и всем остальным в Нормандии? — спросил Эдгар. — Я слышал, что ты говорил о нём.

Гилберт минуту помолчал.

   — Ты прав, — признал он. — Конечно, если бы я возглавлял эту кампанию, я бы встретил короля Генриха на границе, потому что никогда не слышал о том, чтобы армия выигрывала войну, позволив противнику пройти в глубь страны. Но я верю Вильгельму. Ты никогда не видел его на войне. Его голова полна хитроумных планов, и они всегда срабатывают, хотя вначале и кажутся всем безрассудными. Поэтому, даже если тебе покажется, что он не прав, слепо выполняй его приказы, и победа будет за нами.

   — Я могу это объяснить лишь трусостью, — презрительно проговорил Эдгар. — Где это видано, чтобы армия отступала, ни разу не встретившись с врагом на поле битвы.

В душе Гилберт был согласен с мнением Эдгара, поэтому он ничего не ответил. Эдгар замолчал, и они снова стали прислушиваться к тому, что происходит за столом.

Лорды молчали, лишь Хьюберт смог что-то сказать.

   — Но что всё это значит?! — воскликнул он. — Не хочет же герцог сказать, что мы должны пустить французов на землю Нормандии?

   — Мы рыцари, а не ничтожества! — вскричал Ричард де Бьенфейт. — Неужели французский король будет шагать по Нормандии и никто не даст ему отпор?

Одес, сидевший рядом с отцом, перегнулся через Хьюберта и, прикрыв рукой рот, прошептал Раулю:

   — Клянусь, ты неправильно прочитал приказ, хоть и считаешься здесь самым умным. Пусть кто-нибудь ещё прочитает письмо.

   — Замолчи, что ты понимаешь! — возмутился Хьюберт.

Как ни негодовал он по поводу приказа, он не мог позволить Одесу критиковать ни герцога, ни Рауля.

Подняв глаза, Роджер де Бомон медленно проговорил:

   — Не отрицаю, мне всё это кажется очень странным. Но что говорят советники герцога?

   — Во-первых, — осторожно начал Рауль, — им не понравился приказ Вильгельма, но они вскоре поняли, что эта война не будет похожа на сражение при Валес-Дюне. В ней потребуется больше сил и больше ума.

   — Ты считаешь, что отступать очень умно? — саркастически спросил Болдуин де Курсель.

   — Вы сможете судить об этом, когда война будет окончена, — вежливо ответил Рауль.

   — И мы должны позволить королю вступить в Нормандию? — не удержался де Бомон.

   — Наверное, это новый способ ведения войны, которому должны обучиться старые воины.

   — Такая тактика позволит королю пройти в глубь Нормандии и отрежет от собственных подкреплений, — уточнил Рауль. — Армия Генриха состоит из двух частей. Одна из них, под командованием принца Эда, перейдёт границу Нормандии по правому берегу Сены с намерением перейти вброд реки Ко и Ромуа, другая, возглавляемая самим королём, перейдёт границу по левому берегу реки и пройдёт мимо Эвресина, чтобы встретиться с принцем Эдом в Руане. С Эдом идут рыцари Реймса, Суассона, Амьена, Брэ и многие из Вермандуа. Я думаю, под его знаменем будут также идти граф Гюи де Понтье и, может быть, Ральф де Мондидье и Рене де Клермон, фаворит короля.

   — Как, Понтье снова поднял голову? — вскричал Генрих де Ферьер. — Неужели граф Гюи не помнит, что произошло при Сент-Обене?

   — Господин Рауль, вы перечислили многих рыцарей, вступивших в армию Генриха, но сказали, что это лишь половина его сил.

   — Это часть армии, находящаяся под командованием принца Эда, Я сейчас не могу сказать, кто ещё встанет под его знамя, но точно знаю, что против нас выступили графы Анжуйский и Шампанский. К ним собирается присоединиться и герцог Аквитанский с одним или несколькими отрядами. Под знаменем короля пойдут люди из Бурже, Берри, Санса, земель Луары, Перша и Монфлери.

В ужасе от услышанного все замолчали. Через несколько минут Роджер де Бомон наконец проговорил:

   — Если на нас действительно движется такая сила, то нам потребуются ум и хитрость герцога. Но откуда у вас такая уверенность? Так говорят путешественники или герцог посылал во Францию своих шпионов?

Рауль разгладил листки бумаги.

   — Ну... — Он помолчал, но затем с улыбкой продолжал: — Честно говоря, господа, я сам только что прибыл из Франции.

   — Ты?! — не веря своим ушам, воскликнул Хьюберт. — Что ты делал во Франции, мальчик мой?

   — Я пытался узнать всё, что мог, — объяснил Рауль. — Это было не очень сложно.

Ричард де Бьенфейт с любопытством посмотрел на юношу:

   — Неужели? Я бы не решился на такое! Но как ты попал туда?

   — Я переоделся торговцем, — объяснил Рауль. — Но это не имеет значения. Вы лишь должны мне поверить, что армия короля действительно столь сильна и велика, как я только что описал вам, как и в то, что он намерен раздавить Нормандию, как орех. Теперь, господа, вы видите, что мы не можем встретить Генриха на границе: за спиной у него будет слишком сильное подкрепление. Вы слышали приказ герцога: пусть крестьяне отгонят скот в леса, спрячут все запасы корма и зерна, чтобы затруднить Генриху его продвижение вперёд. То же самое должно быть сделано и по правому берегу Сены. Там командование на себя возьмёт де Гурней. Когда обе армии короля попадут к нам в ловушку, герцог нанесёт удар. Если мы встретим Генриха на границе, то будем вынуждены вступить с ним в бой в удобном для него месте и в удобное время. Герцог же хочет выбрать сам время и место сражения на своей земле.

   — Но французы опустошат всё к югу от Эвресина! — воскликнул де Курсель, думая лишь о своих богатейших полях и фермах.

   — Конечно, они сделают это, — нетерпеливо продолжил Рауль. — Но если мы согласимся с вашим планом встретить короля на границе, он опустошит всё герцогство и Нормандия прекратит своё существование!

   — Допустим, вы правы, — начал кто-то с другого конца стола, — но во времена Ричарда Сен-Пьера...

   — Прошу прощения, сеньор, — перебил Рауль, — но сейчас не времена Ричарда Сен-Пьера.

Получив отпор, сеньор, ударившийся в воспоминания, замолчал. Роджер де Бомон заверил:

   — Мы выполним все приказы герцога! Мы знаем, что он очень мудрый военачальник. И если де Гурней поддержит его... что ж, этого достаточно.

Рауль осторожно поднял глаза на Гилберта и снова опустил их. Гилберт прошептал Эдгару:

   — Если бы старик де Бомон знал, как отреагировал де Гурней на приказ герцога!

   — Герцога также поддерживают граф О и лорд Лонгвилль, — уже не так уверенно сказал Рауль.

Эти люди имели вес среди лордов Нормандии. Гилберт снова не удержался и прошептал:

   — Конечно, Вальтер Гиффорд всегда говорит то, что хочет услышать герцог. Но, слава Богу, они не знают об этом.

   — По крайней мере, граф О действительно верит в этот план, — заметил Эдгар. — Но, по-моему, он одинок в своей уверенности. Боже, как Рауль умеет лгать!

Теперь Рауль рассказывал о решениях совета, и по его словам выходило, что даже Фиц-Осберн, знаменитый своим упрямством и независимостью, полностью поддерживал герцога в кампании против французов. Увидев улыбку, промелькнувшую на губах Роджера де Бомона, Гилберт заключил, что его господин очень хорошо понимал настоящее положение дел. Но все остальные, казалось, приободрились, слушая объяснения Рауля. После небольшого обсуждения план герцога был полностью принят, хотя не все были с ним до конца согласны. Рауль рассказал о том, что одну армию возглавят де Гурней с отрядами из Брэ и Вексина, Гиффорд де Лонгвилль и Вильгельм Креспин с рыцарями из Ко и Бека, а также граф О с воинами своего графства и земель Талло. Герцог возьмёт на себя командование другой армией, которая двинется навстречу королю Генриху. Под его флагом будут не только люди из Оже и Гесмеса, но также отряды из Бессина и Котантена.

После того как Рауль перечислил эти имена, ему не составило труда убедить лордов в близкой победе.

В ознаменование этого Роджер де Бомон дал обед. В зал спустились миледи с дочерьми и жена Гилберта де Харкорта Гизела, сумевшая уговорить мужа взять её с собой. За столом она сидела рядом с Раулем. Из всех присутствующих в зале она была единственным человеком, не желавшим говорить о войне. Пока Гилберт де Харкорт яростно спорил с Эдгаром по поводу того, как нужно вести эту войну, а старый Джеффри де Гурней рассказывал своим соседям, как герцог Ричард Сен-Пьер командовал армией, она расспрашивала Рауля о Роберте, юном наследнике герцога. У самой Гизелы было два сына, и через несколько месяцев она ждала третьего. Поэтому, когда Рауль сказал ей, что милорд Роберт недавно мучился кашлем, она тут же дала ему рецепт, которого герцогиня Матильда, будучи иностранкой, могла и не знать.

   — Нужно сорвать веточку омелы, растущую под кустом терновника, — посоветовала она, — и, настояв на ней молоко кобылы, дать Роберту. Выпив его, он перестанет кашлять.

Рауль что-то вежливо ответил. Гизела принялась за еду. Много она не ела, потому что, бросив проницательный взгляд на стол, поняла, что в меню хватает изысканных блюд, и решила попробовать все до одного. Оглядев гостей, она громко спросила леди Аделину, не научит ли она готовить её своё фирменное блюдо и что нужно для рецепта. На стол только что поставили блюдо из кроншнепа, поэтому Гизела замолчала и поспешно принялась за содержимое своей тарелки. Кроншнепа подали под соусом, и некоторое время Гизелу мучил вопрос, был соус приправлен корицей или гвоздикой. Рауль не мог ей в этом помочь, и Гизела сама решила, что в соусе было и то и другое и, возможно, даже немного кардамона. Внезапно Гизела поняла, что Рауль давно молчит, и, слегка повернувшись, увидела, как он разглядывает осадок в своём бокале. Казалось, он полностью поглощён какими-то мыслями. Отрешённый вид Рауля всегда нравился Гизеле. Она бросила на него игривый взгляд, и, словно почувствовав его на себе, Рауль поднял глаза и улыбнулся Гизеле. Гизела была замужем за мужчиной, отличавшимся от Рауля высоким ростом и статью, но улыбка этого юноши не оставляла её сердце в покое. Ей стало стыдно за свои мысли. К тому же Рауль был очень далёк от неё, витая где-то в своём, только ему известном мире. Сердце Гизелы учащённо забилось, но она попыталась успокоить его, думая о том, что она счастлива в браке. Да и Гилберта она понимала гораздо лучше, чем Рауля. Гизела сдержала готовый вырваться вздох и переключила своё внимание на Одеса. Слушая её, тот облизывал свои жирные пальцы и в ответ что-то невнятно мычал.

Хьюберт перегнулся через стол и спросил Рауля, не собирается ли тот переночевать в Харкорте. Рауль кивнул.

   — Вместе с другом?

Рауль снова кивнул.

   — Мне понравился этот сакс, — заметил Хьюберт. — Хотелось бы быть таким же широким в плечах, как он.

   — А мне бы хотелось сохранить на плечах свою голову, — усмехнулся Рауль. Он бросил взгляд в конец стола, где всё ещё спорили Эдгар и Гилберт де Харкорт, выстраивая на столе из кусочков хлеба и кубков с вином целые армии, наглядно показывающие правоту их представлений о войне. — Они совершенно уверены в том, что могут вести войну лучше, чем герцог.

   — И мне кажется, они правы, — ответил Хьюберт. — Объясни мне, Рауль, если ты так умён: что означает приказ герцога? Чего он хочет? Что задумал?

   — Выдворить французов из Нормандии, — ответил Рауль.

   — Странный способ он изобрёл.

   — Вильгельм не так глуп, как всем вам сейчас кажется.

Услышав эти слова, Эдгар поставил на стол кубок и громко проговорил:

   — Он неглуп. Но если человек беспокоится о судьбе своей страны, то он никогда не позволит врагам опустошить её.

   — Ты пьян, Эдгар, — постарался утихомирить его Рауль. — Если бы мы поступили так, как предлагаешь ты, то в результате единственной роковой ошибки мы бы попали в руки к королю и Генрих опустошил бы не маленький кусочек герцогства, а всю Нормандию.

   — Мне так не кажется, — сказал Эдгар с упрямством пьяного человека, — возможно, план Вильгельма действительно хитрый, но какое отношение имеет хитрость к войне?

Слова Эдгара были встречены отдельными криками одобрения. Роджер де Бомон тихо спросил Рауля:

   — Ты помнишь, как в Мулене я сказал тебе: «Я боюсь нашего герцога»?

   — Да, я хорошо это помню. Король Генрих тоже боялся его — мы это видели. И он будет бояться до самой своей смерти. И для этого у него будут все основания.

   — Однако я вижу, что король гораздо сильнее Вильгельма, — сухо возразил Роджер.

Рауль потянулся к блюду с индейкой и стал ковыряться в ней вилкой.

   — Вильгельм победит.

   — Ты говоришь, как ребёнок.

   — Я давно вышел из этого возраста.

   — Мне не понравилось то, что задумал герцог. Армия короля слишком сильна.

   — Да, но у нас есть Вильгельм! — возразил Рауль. — Все мы — да и король Генрих тоже — считаем, что единственный путь к победе лежит через сражение, но Вильгельм думает иначе. Война состоит не только из сражений. В этой войне будут противостоять не только наши силы и армия французов, но и военное искусство Вильгельма и Генриха.

Рауль отпил из кубка и снова поставил его на стол.

   — Насколько я могу судить, Генрих не слишком искусный полководец.

   — Что ты за чушь несёшь! — воскликнул Хьюберт, который всё это время слушал с нахмуренным видом. — На войне побеждает сила.

Рауль упрямо покачал головой:

   — Нет, только не сейчас, и ты поймёшь это. На этой войне победит хитрость Вильгельма, а не хитрость Франции и не наше рыцарство.

— Что ж, будем надеяться, что ты прав, Рауль, — ответил Роджер. — Но мне бы хотелось слышать, что об этом говорит Хью де Гурней.

— Он поддержал герцога, — осторожно сказал Рауль.

   — Конечно, он должен был сделать это, как сделал бы и я, как поступили бы все честные люди. И всё же мне бы хотелось, чтобы нашу армию вёл более опытный человек.

Час спустя Рауль оставил Бомон ле Роже, направляясь с отцом и братьями в Харкорт. Эдгар скакал рядом с Хьюбертом, Гилберт де Офей — с мадам Гизелой, а Рауль — между двумя братьями. Некоторое время все молчали. Одес вспоминал обед, а Гилберт исподтишка поглядывал на Рауля. Гилберту не верилось, что когда-то он любил подсмеиваться над братом. Конечно, Раулю не хватало стати, которой должен обладать воин, и очень часто он был совершенно отрешён от происходящего вокруг него. Но каким-то образом он научился быть хладнокровным и выдержанным. И это поражало Гилберта больше всего. Порой Рауль поразительно проявлял себя. Ведь смог же он пробраться во Францию под видом торговца и поставить на место богатых господ, как будто он им ровня. Теперь ещё больше, чем раньше, Рауль был чужим для Гилберта, да и для всех оставалось загадкой, о чём он думает. Рауль обладал странной обезоруживающей улыбкой. Но, сколько ни размышляй об этом, всё равно не узнаешь, что скрывается за спокойствием Рауля, впрочем, Гилберт никогда не считал нужным это выяснить.

Одес, скакавший по другую сторону от Рауля, заговорил. К нему не приходило никаких мыслей по поводу брата. Одес никогда не задумывался ни о чём.

   — У тебя отличный скакун, но я не люблю лошадей серой масти, — заметил он.

Рауль потрепал коня по загривку.

   — Почему? — спросил он.

   — Не знаю, — пожал плечами Одес. — Я бы выбрал коня, похожего на твоего Версерея. Он был бы тебе полезен в сражении... разумеется, если оно состоится, — добавил он с мрачным видом.

   — Конечно же состоится, — презрительно проговорил Гилберт. — Что натолкнуло тебя на столь нелепую мысль?

   — Все эти споры о хитрости и отступлении... — проговорил Одес. — Я слышал их разговор за столом, пока ел пудинг. Наш Рауль всё твердил, что в войне побеждает хитрость. Услышав их рассуждения, и ты бы решил, что они надеются одолеть французов без боя. — Одес громко хмыкнул. — Я не так умён, как Рауль, и не забиваю голову всякими там книгами, поэтому ничего не понял из их беседы.

   — На твоём месте я бы не стал этим гордиться, — сказал Рауль. — Да, поначалу мы собираемся отступить, но лишь для того, чтобы затем нанести сокрушительный удар. Теперь понятно?

Одес был непреклонен:

   — А не разумнее ли тотчас же нанести удар? Тогда отступать и вовсе не придётся.

   — Пожалуй, в этом что-то есть, — заметил Гилберт.

   — Я так и думал, что ты это увидишь, — благодарно проговорил Одес.

Рауль ничего не сказал. Гилберт подумал: «Он не слушает нас. Такое впечатление, будто он не считает нужным утруждать себя ответом».

   — Ты что, спишь? Или же возомнил себя слишком великим, чтобы говорить с нами о подобных вещах?

   — Нет, по правде, мне и самому не совсем понятна тактика герцога, — признался Рауль.

   — В Бомоне казалось, что ты отлично разбираешься в этом.

   — Нет, просто я должен был всё объяснить. Конечно, мне понятен план Вильгельма, но не до конца. Я не совсем разобрался, как долго следует нам заманивать французов в глубь Нормандии и в какой момент пора будет нанести внезапный удар.

Гилберт хмыкнул. Некоторое время ехали молча. Вдруг Одес спросил:

   — Почему сакс не бреется? Это что — обет или наказание?

— Нет, просто саксы носят бороду, — ответил Рауль.

Одес был очень удивлён:

Как странно, — сказал он. — Мне кажется, ему надо побриться.

   — Не думаю, что тебе стоит это говорить ему. Он очень гордится ею, — заметил Рауль.

   — Не вижу причин гордиться бородой, — продолжал Одес. — Он похож на варвара.

   — Будь осторожен. Как бы он не услышал твоих слов, — предостерёг Рауль.

Гилберт вернулся к жене, а Рауль и Одес ехали в молчании до самого Харкорта, потому что Одесу больше нечего было сказать ни о вторжении французов, ни о бороде Эдгара.

На рассвете следующего дня Рауль и его свита отправились в Руан. Гизела собрала им в дорогу немного еды. Накануне она готовила пирожки, а также завернула в салфетку несколько кусочков сала. Когда Рауль на прощание поцеловал её, она вложила в его руку какой-то маленький предмет, шепча, что он должен носить его и это предохранит его от несчастий.

Рауль взглянул на подарок. Им оказался маленький мешочек на шёлковой нитке.

   — Спасибо, сестра, — поблагодарил он. — Что это?

   — Это твой талисман, — застенчиво проговорила Гизела.

Она бросила робкий взгляд на Рауля и снова отвела его.

   — Ты должен носить его на груди. В мешочке голова жука-оленя. Он убережёт тебя от опасности.

Рауль повертел амулет в руках, но Гизела продолжала настаивать на том, что он должен носить его на шее. Рауль не стал спорить, надел и убрал под платье. Вскочив в седло, он помахал всем рукой и направился со своим отрядом через мост.

В Руан они приехали вовремя. По узким улочкам города по направлению к дворцу двигались какие-то люди. За день до этого виконт Котантена прибыл в Руан со своими вассалами. Граф Мортен приехал утром того же дня.

Рауль спешился и стал счищать грязь с сапог. Гилберт и Эдгар пошли к себе, крикнув на прощание Раулю, что встретятся за обедом. Рауль спокойно взбежал по лестнице, ведущей к центральному входу. Смыв дорожную пыль и надев свежее платье, он поднялся в зал для аудиенций на верхнем этаже, где герцогу сообщили о его приходе. Слуга распахнул занавески, служившие дверью, и Рауль вошёл в залу, где его ожидали Вильгельм и герцогиня.

Он остановился на пороге, не зная, как поступить: уйти или остаться. Вильгельм посмотрел на него из-под нахмуренных бровей, но лицо его тотчас разгладилось, когда он узнал вошедшего. Он радостно поприветствовал друга:

   — Рад видеть тебя! Какие новости ты привёз?

   — Им не понравился ваш приказ, милорд, но они выполнят его. Роджер де Бомон поклялся в этом.

Переступив через порог, он опустился на колено перед Матильдой. Один быстрый взгляд на неё сказал, что её что-то беспокоит, но глаза Матильды стали ясными, когда она протянула руку Раулю.

   — Мадам, как милорд Роберт? — участливо поинтересовался Рауль.

   — Спасибо, хорошо, — ответила Матильда. На лице её заиграла улыбка. — Он вырос больше, чем мальчик Мортена, который старше его на месяц, а может, даже и больше, — с удовлетворением ответила она.

Рауль представил, как Матильда измеряет своего сына и сравнивает его с наследником графа Мортена, к досаде его жены, и улыбнулся.

   — К тому же мне кажется, — продолжала Матильда, — он гораздо симпатичнее. Хотя милорд и не замечает этого, я думаю, вы со мной согласитесь.

Вильгельм протянул через стол документы:

   — Они от Лонгвилля. Хотя он послушен моим приказаниям, они ему не по душе. Все они так настроены, даже Матильда. Она бы даже поссорилась со мной, если бы я дал этому повод. Не правда ли, дорогая?

Герцогиня подошла к столу, придерживая подол своего длинного платья. Лицо её вновь стало обеспокоенным.

   — Я бы очень хотела, чтобы вы поступили так, как предлагают они, — сказала она, стараясь сдерживать свои чувства. Она сжала кулаки. — Я хочу, чтобы в сражении с королём вы одержали победу, — сквозь зубы проговорила Матильда.

Вильгельм смотрел на Рауля, пока тот читал депешу Гиффорда.

   — Мадам, занимайтесь своим ребёнком, а мне предоставьте возможность заниматься герцогством, — беззаботно сказал он.

   — Вы — Воинственный Герцог, — настаивала она. — Мужчины должны сражаться со своими врагами.

   — А что же я делаю, мадам? — проговорил Вильгельм, наблюдая за реакцией Рауля.

   — Встретьтесь с королём лицом к лицу, — не унималась Матильда. — Не позволяйте ему вступить на территорию Нормандии. — Ах, если бы я была мужчиной!

Услышав это, Вильгельм обернулся и посмотрел на жену с изумлением. В глазах её горел холодный огонь, как это случалось в былые времена. Увидев это, Вильгельм рассмеялся и сжал её руку:

   — Как ты горяча, моя девочка. Будь уверена, я выдворю короля отсюда.

   — Ты не хочешь с ним сражаться, — тихо проговорила Матильда. — Ты не скроешь этого от меня.

Вильгельм стал раскачивать её руку из стороны в сторону. Он пытался заглянуть в будущее.

   — Я не хочу сражаться с Генрихом, — подтвердил он.

Матильда вглядывалась в лицо Вильгельма, пытаясь понять, что он имеет в виду.

   — Тогда он насильно вырвет наследство у твоего сына! — воскликнула Матильда. — Ты не должен ему отдавать ни клочка земли, ни одной приграничной крепости.

   — Я и не отдам ему ничего!

   — А что же ты сделаешь?

Матильда наклонилась к Вильгельму.

   — Разбив армию Эда, я сумею избежать встречи с самим Генрихом. Я знаю Генриха. Попомни мои слова, он со всех ног пустится наутёк.

Вильгельм, не осознавая, крепко сжал руку Матильды, но, казалось, она не заметила боли. Вдруг он улыбнулся:

   — Поверь, я заключу мир, достойный моего Роберта.

В разочаровании Матильда покачала головой:

   — Я хочу, чтобы ты разбил короля. Ты можешь это сделать, я знаю, ты можешь. Почему ты стараешься держаться от него подальше?

Вильгельм отпустил её руку и вернулся к документам.

   — Я его вассал, — нетерпеливо ответил он. — Этого ты не можешь понять.

   — У братца Вильгельма и у самого есть вассалы, — заговорил кто-то с порога. — Благослови тебя Бог, сестра, и пожалей дурака.

Галет проскользнул в комнату, раскидал тростник, устилавший пол, и стал играть с бараньими костями, выстраивая их в ряд, бормоча себе что-то под нос и строя гримасы.

   — Что ты делаешь? — спросила Матильда с тревогой и презрением в голосе одновременно.

   — Гадаю, милая, чтобы узнать, какое наследство достанется милорду Роберту.

Галет нагнулся над своими костями и вдруг смешал их.

— О! Наследство слишком большое, я не могу в нём разобраться. Милорд не сможет его удержать! — вскричал шут, подпрыгнул и стал извиваться в немыслимых телодвижениях, пока Вильгельм продолжал читать документы, а Матильда не отрывая глаз смотрела на кости и растерянности и тревоге.

 

Глава 2

Под звуки фанфар и барабанов, с развевающимися знамёнами, расшитыми серебряными, золотыми, красными и лазурными нитями, король Генрих вступил в Нормандию. В его армии был весь цвет французского рыцарства. Наступление французов сопровождалось грохотом барабанов, цокотом лошадиных копыт, скрипом лафетов и кибиток.

По призыву короля под его знамя встали вассалы из всех уголков Франции. Здесь был Тибор, великий граф Шампани, и юный герцог Аквитании. Ветер трепал знамёна графов Неверского, Оверна и Ангулема. Конные и пешие, лорды и рыцари, а также простые солдаты переходили через границу, опустошая всё на своём пути. Их целью был Руан, а наградой — разгром и унижение герцога.

Против Вильгельма выступили правители земель от Вермандуа до Пиренеев. В течение семи лет они наблюдали за тем, как Нормандия превращалась в единое государство, верное Вильгельму. Герцог с силой вырвал у Мартелла его города в Майене, настроив против себя своего сюзерена, и понемногу расширял свои границы. Люди, подобные Джеффри Гасконскому и Вильгельму из Оверна, посылавшие четыре года назад Вильгельму подарки и клявшиеся герцогу в верности, сегодня направляли в Нормандию вооружённых людей. Восхищение Нормандией сменилось страхом перед растущей властью Вильгельма и завистью её успехам. И если Анжуйский Молот не решился участвовать в сражении против Вильгельма, то на его место нашлись другие претенденты. Правители практически всех французских провинций готовы были перерезать нормандцу горло.

   — Господа! Где же прячется этот выродок? — кричал Рено из Невера. — Затравим этого волка!

Лицо Генриха было какого-то болезненного цвета.

   — Вильгельма всё ещё не видно? — бормотал он себе под нос и поглаживал бороду. — Странно, очень странно! Почему же он не встретил меня на границе? И это он, такой гордец!

   — Он сбежал в Руан, сэр, — со знанием дела сказал граф Сент-Поль, — не решившись встретиться с нашей армадой. Если принц Эд поторопится и попытается побыстрее добраться до Руана, то мы сможем раздавить войска Вильгельма, сжав его нашими двумя армиями.

Но и в Руане не оказалось армии герцога, чего опасался король. На правом берегу Сены расположился старый Хью де Гурней со своим войском, наблюдая за пожарами, которые говорили о медленном приближении принца Эда. Граф О ежедневно получал сведения о французской армии от своих шпионов. Он не торопился действовать, хотя его люди проклинали его за выжидательную политику и держали наготове свои мечи. Принц Эд вброд переходил попадавшиеся на его пути реки. Его армия была перегружена награбленным и оставляла за собой кровавый и огненный след.

На западном берегу Сены, понемногу продвигаясь вперёд, герцог Вильгельм ждал приближения короля. Французы уже были опьянены своими удачами. Они насиловали женщин, заставляли вступать в свою армию тех, кто не успел укрыться в лесах, или просто убивали их. Неудивительно, что бароны Вильгельма пытались вырваться из-под контроля герцога. В мирное время мало кто заботился о жизни простых крестьян, но, как только на них стали покушаться французы, нормандцы выхватывали из ножен мечи и были готовы защищать свою собственность до последнего вздоха. Они могли использовать своих крепостных крестьян как им заблагорассудится, но ни один француз не мог дотронуться пальцем до раба или свободного человека в Нормандии, а французский король сделал это. Везде погибали мирные люди, и даже виконт Котантена поклялся, что пойдёт за герцогом хоть в ад, считая безумием его план сдерживать войска.

— Сеньор! — в отчаянии воскликнул он, — Люди назовут вас трусливым.

   — Неужели?! — мрачно проговорил герцог. — Зато они не назовут меня нетерпеливым ослом.

   — Мы разобьём его, они перегружены награбленным. Их люди уже неуправляемы, командиры беспечны, они уверены в своей победе.

   — Как ты считаешь, скольких мы потеряем в сражении с Генрихом? — спросил Вильгельм.

Нил непонимающе посмотрел на него:

   — Какое это имеет значение! Сражение не обходится без жертв. Что значат жертвы по сравнению с возможностью выдворить короля из Нормандии?!

   — Прекрасный совет, — грубо отрезал Вильгельм. — Подумай о будущем, виконт. Поглядел бы я, что ты запоёшь, когда король получит свежее подкрепление, а половина моих людей уже останется лежать на этих равнинах.

Сент-Совер замолчал, чувствуя себя оскорблённым, а герцог продолжал:

   — Поверь мне, Нил. Я выбью короля из страны, но в той решающей битве потери понесёт он, а не я.

Их глаза встретились. Нил, подняв руку в салюте, воскликнул:

   — Милорд! Правы вы или нет, но я навеки остаюсь верен вам.

Несколько позже Рауль Тессон из Тюренна, соединившись с герцогом после того, как отрезал французов от подкрепления, везущего продовольствие, повторил эти слова, но он считал, что время атаки наступило.

   — Милорд! Мои люди почувствовали вкус крови, — объяснил он. — Мне уже не остановить их.

Герцог знал Тессона.

   — Ты не можешь справиться с ними? — мягко спросил он.

   — Конечно же могу, — ответил лорд Тессон.

   — А я могу справиться с тобой и приказываю тебе держаться подальше от короля Генриха.

Тессон рассмеялся:

   — Я получил ответ. — Он пошёл к выходу, но, увидев на пороге Рауля, кивнул ему: — Как видите, я вернулся. Этой ночью король недосчитается человек шестидесяти.

   — Я слышал, — улыбнулся Рауль. — Смотри ненароком не уничтожь всю армию Генриха.

   — Вы едете на восток, мой друг? Вам не нужно сопровождение?

Рауль покачал головой.

   — Что ж, храни вас Господь, — пожелал Тессон. — Надеюсь, вы привезёте нам хорошие новости от Роберта О.

Тессон вышел и задёрнул за собой вход в палатку.

Рауль покинул лагерь в сумерках. Путь его лежал на северо-восток, к Сене. Уже не в первый раз он ехал по поручению Вильгельма к командирам в восточную армию, но его отец втайне желал, чтобы на его месте был кто-то другой. Неизвестно, что могло случиться со всадником, скачущим по опустошённой, захваченной врагом земле. Хьюберт не мог отделаться от мысли, что именно Рауль может попасть в лапы врага. Он провожал сына взглядом, пока тот не скрылся из виду, и, нехотя отвернувшись, увидел, что рядом стоит Гилберт де Офей. Хьюберт не хотел, чтобы кто-то узнал о его беспокойстве за сына. Поэтому он расправил плечи и пошутил, что надеется, Рауль не заснёт на полпути к лагерю графа О.

Гилберт поддержал шутку де Харкорта и с улыбкой проговорил:

— Странное он создание, этот Рауль. Всем говорит, что ненавидит сражения, но, когда кто-то должен выполнить подобное поручение герцога, он откликается первым. Почему-то только он мог поехать во Францию и добыть какие-то сведения о приготовлениях короля. Признаться, я не думал, что он вернётся. Что же касается Эдгара, то он никогда не верил в то, что невысокий человек на что-либо способен, и с самого начала поездки стал оплакивать Рауля как погибшего.

Хьюберт был горд за сына:

   — Иногда Рауль рассуждает, как юнец. Но нельзя отрицать того, что голова на плечах у него есть. Он знает, как за себя постоять.

   — Как никто другой, — согласился Гилберт. — Хотя с первого взгляда этого не скажешь. После разговора с ним кажется, что он никогда не держал в руках меч и не совершил ничего особенного в своей жизни. — Гилберт помолчал. — Возможно, поэтому его все так любят. Он не хвастлив, как все мы, и хотя говорит, что ненавидит крыс, в случае необходимости он будет сражаться так же яростно, как и все остальные. Я однажды видел, как он отсёк кому-то голову, и я бы сказал, что сделал он это достаточно хладнокровно, — рассмеялся Гилберт.

   — Правда? — польщённо спросил Хьюберт. — Где это было, сеньор?

   — В прошлом году при Сент-Обене, когда мы преследовали французов. Мы с ним пробрались к самому лагерю короля и в темноте наткнулись на часового. Рауль воткнул в него нож прежде, чем я смог что-нибудь сообразить.

Хьюберт был так ободрён услышанным, что вернулся к себе в палатку в отличном расположении духа и мог представить, как Рауль ловко перерезает горло всем, кто осмелится напасть на него в этой поездке.

Тем временем французы неторопливо продвигались к северу. С продовольствием было плохо, зерна нигде не было, а отряды, пытавшиеся найти спрятанный в лесах скот, пристыжённо возвращались ни с чем. Дома, монастыри были полны богатств по представлению французов, поэтому даже страх быть отрезанными от подкрепления нормандцами не мог остановить людей короля.

Нормандская армия всё ещё находилась на достаточном удалении от врага, но небольшие отряды постоянно наблюдали за французами, выводя их из терпения, как стая мошкары.

Советники Генриха считали, что нет оснований бояться герцога, и набеги его немногочисленных отрядов не слишком их волновали. Они были уверены, что своим приближением всё больше оттесняют нормандцев в глубь страны и что удастся втянуть их в сражение, только когда они зажмут герцога между армиями короля и принца Эда.

Но Генрих, не забывший блеск в глазах Вильгельма, был очень осторожен. На ночь он выставлял сильные дозоры, каждый день ожидая внезапной атаки, которыми был так известен герцог.

От своего брата, возглавившего вторую часть армии, он получал лишь отрывочные сведения. Генрих не раз посылал своих гонцов в лагерь Эда, но ни один из них не вернулся обратно. Все депеши французов перехватывались людьми Вильгельма.

В лагере нормандцев трое людей были чем-то обеспокоены. Но король Генрих ничего не знал об этом. И даже если бы ему сказали, что один нормандский рыцарь не подавал известий в течение пяти дней, он не придал бы этому большого значения. Но герцог Вильгельм, открывая глаза, каждое утро первым делом спрашивал, не вернулся ли Рауль. Когда ему отвечали: «Ещё нет, милорд», — герцог никак не проявлял своего волнения, а лишь ещё сильнее сжимал тонкие губы и погружался в свои заботы полководца. Казалось, что он больше не думает о своём любимце.

Но отец и друг Рауля не могли так легко скрывать своей тревоги. Хьюберт ходил с мрачным лицом, и в груди его закипала ненависть. Гилберт молчал, а ночи проводил на отдалённых постах лагеря. Однажды, когда Хьюберт по какому-то делу пришёл к герцогу, Вильгельм проговорил:

   — Я послал гонцов в Дримкорт.

   — Как это может помочь моему сыну? — спросил Хьюберт.

Вильгельм сделал вид, что не заметил мрачного тона Хьюберта.

   — Я хочу знать, что произошло?

Хьюберт что-то проворчал. Угрюмый, он посмотрел на Вильгельма, и ему показалось, что за маской самообладания герцог скрывает такое же волнение, как и он сам. Хьюберт понял, что Вильгельм тоже был другом Рауля. Он отвернулся, прокашлялся и пробормотал:

   — Я надеюсь, он в безопасности.

   — Дай Бог! Он дорог мне. У меня не так много Друзей.

   — Я уверен, что он в безопасности, — твёрдо проговорил Хьюберт. — И не собираюсь не спать ночами из-за Рауля. Наверняка в то время, когда мы думаем, что он убит, он нежится в тёплой постели у графа Роберта.

Но, несмотря на своё заявление, Хьюберт всё же не спал ночами. В ту ночь он не пошёл к своим друзьям, решившим скоротать время за игрой в кости. Вернувшись к себе в палатку, он лёг на тюфяк, накрылся плащом и пролежал так довольно долго, прислушиваясь к звукам, доносившимся снаружи. Это были обычные ночные звуки: где-то в лесу завывал волк, на улице кто-то храпел, покашливая и ворча во сне, кто-то приглушённо разговаривал, борясь со сном, потрескивали дрова в кострах, время от времени лошади били копытами. Как напряжённо ни вслушивался Хьюберт, ничего необычного не было, пока вдруг ему не показалось, что кто-то скачет к лагерю. Топот копыт становился всё громче и громче. Хьюберт приподнялся на локте, вслушиваясь. Теперь он безошибочно угадывал этот звук. Хьюберт вскочил с тюфяка, и в этот момент послышался оклик часового на одном из постов.

Впопыхах Хьюберт надел плащ наизнанку и побежал в сторону, откуда слышались шаги. По дороге он встретил Гилберта де Офея и юного Ральфа де Тени, которые играли в шахматы при свете факела.

   — Вы слышали оклик часового? — спросил Гилберт. — Это французы или Рауль?

Они побежали к палатке Вильгельма и вдруг почувствовали всю глупость своего поступка. Хьюберт остановился и проговорил:

   — Боюсь, не имеет смысла спрашивать у часового, кто это был. — Он удручённо посмотрел на Гилберта.

   — Но мы могли бы подождать здесь и увидеть сами этого человека.

Палатка Вильгельма распахнулась, и в проёме показался герцог.

   — Кто это был? — резко спросил он.

   — Не знаю, милорд, — начал Гилберт, — но мы подумали, что вы знаете.

   — Немедленно узнайте, кто это.

Он увидел при свете луны, что рядом с Гилбертом стоит Хьюберт, и поманил его пальцем. Заметив, что старик надел плащ наизнанку, он проговорил:

   — Если это Рауль, то я жду его здесь. А впрочем, давайте подождём вместе и узнаем, кто это.

Хьюберт прошёл с Вильгельмом в его палатку, где был граф де Мортен, и начал оправдываться, что вовсе не вскакивал с постели, чтобы узнать, приехал ли Рауль, а просто оказался рядом с палаткой Вильгельма, когда услышал оклик часового. Он не успел договорить, как на улице послышались чьи-то шаги, и, пошатываясь, вошёл Рауль, держась одной рукой за стену и щурясь от света факелов. Лицо его было серым от усталости, под глазами синели мешки и кровоподтёки, а левая рука висела на перевязи, наспех сделанной из шарфа.

   — Господи Боже мой! — выдохнул герцог.

Он подошёл к Раулю и посадил его в кресло.

   — Друг мой, я думал, что ты мёртв вот уже три дня.

Он легонько сжал плечо Рауля и, взглянув на сводного брата, нетерпеливо воскликнул:

   — Вина, Роберт.

Мортен уже наливал вино в рог герцога. Хьюберт поднёс рог к губам Рауля, как будто у того не было сил держать его.

Рауль взял рог с усмешкой и выпил его до дна. Затем он глубоко вздохнул и изумлённо посмотрел на всех троих, в ожидании склонившихся над ним. Гилберт, проводивший Рауля до палатки, увидел, что сквозь повязку сочится кровь, и, вскричав: «Я позову врача!» — выбежал.

   — Мне не нужен врач, — хриплым от усталости голосом проговорил Рауль. Он посмотрел на герцога. — Я не смог приехать раньше.

   — Какие новости ты привёз мне? Где сейчас принц Эд?

Рауль откинул волосы со лба.

   — Бежали, все бежали, — он содрогнулся. — В Мортемере десять тысяч погибших. Я остался там ненадолго, чтобы узнать всё поподробнее.

Рауль достал из кармана запечатанный пакет:

   — Это от графа Роберта.

   — Боже мой! — воскликнул Мортен. — Десять тысяч погибших!

Герцог взял пакет и вскрыл его. Пока он читал послание, Мортен и Хьюберт засыпали Рауля вопросами, а Гилберт привёл врача. Увидев руку Рауля, тот скорчил гримасу и начал обрабатывать рану.

Осмотрев руку сына, Хьюберт проговорил:

   — Ничего страшного. Где тебя угораздило? Не при Мортемере?

   — Эта царапина? О нет. Я не был в Мортемере. В тот момент я находился примерно в пяти милях от него, — Рауль посмотрел на руку, которую обрабатывал врач. — Забинтуйте её поскорее! Я не хочу заляпать кровью палатку герцога.

Герцог вернулся к столу, держа в руках донесение.

   — Не глупи, Рауль, — проговорил он. — Не думаешь же ты, что я боюсь вида крови? — Сев на стул, он сказал: — Роберт пишет, что разбил армию Эда и взял в плен Гюи де Понтье. Расскажи мне, как всё это произошло.

   — У меня в голове всё перемешалось, — пожаловался Рауль. Он снова содрогнулся. — Не могу отделаться от запаха крови, — с отвращением проговорил он.

   — Не обращай внимания, — сказал Хьюберт. — Герцог ждёт твоего рассказа.

Рауль улыбнулся Вильгельму:

   — О да. Когда я приехал к графу Роберту, лагерь его стоял близ Анделе, и от Ральфа де Мортемера он получил известие о том, что принц Эд вступил в Мортемер и расположился там. Но нельзя ли об этом попозже? Если мне не дадут что-нибудь поесть, то я ничего вам не скажу. Со вчерашнего дня я мчался, не останавливаясь ни на секунду.

   — О, да ты, наверно, умираешь от голода! — воскликнул Мортен, сам не любивший оставаться голодным. Вскочив со стула, он принёс Раулю остатки ужина герцога, которые всё ещё стояли на столе.

   — Даже если бы я и надумал перекусить, я бы ничего не нашёл, потому что крестьяне разбежались кто куда в ужасе от французов.

Рауль взял кусок хлеба и мяса и принялся за еду.

   — Я передал графу ваши письма, милорд. Вскоре вернулись его разведчики и рассказали, что Эд уже в Мортемере. Роберт, узнав, что французы не мешкая принялись грабить город, решил, что в эту ночь они будут либо пьяны, либо разбредутся по борделям. Поэтому он немедленно отдал приказ захватить ночью город и послал гонца в Дримкорт сообщить о своём наступлении де Гурнею и лорду Лонгвиллю.

Рауль отхлебнул из рога и кивнул Вильгельму:

   — Вы бы тоже так сделали, милорд?

   — Это было три дня назад? — спросил герцог, сверяясь с посланием.

   — Да. По дороге мы встретились с де Гурнеем и были у Мортемера ещё до рассвета. Поэтому у нас хватало времени окружить город. Ральф де Мортемер был с нами. Он сказал, что замок всё ещё укреплён, но это ничего не значит. Эд и другие командиры: Понтье и Мондидье, лорд Херберт из Вермандуа и граф Суассон и конечно же Клермон, наверное, сладко спали. Всё так и оказалось. Они либо спали, напившись до беспамятства, либо гуляли с женщинами, и не было выставлено ни одного дозора. Мы вошли в город незамеченными.

   — Роберт последовал моему совету? — прервал Рауля герцог. — Пьяные они или нет, но их армия насчитывала пятнадцать тысяч человек.

Рауль поморщился, когда врач накладывал на руку повязку.

— Не беспокойтесь, сеньор. Роберт не потерял ни одного человека. Всё было сделано, как мы и задумали. Роберт поджёг дома на окраинах города и с помощью баллист стал перебрасывать через стены замка горящие головни.

Рауль замолчал. Казалось, перед его глазами всё ещё стоял тот кошмар.

— Хорошо придумано! — вскричал Мортен. — Клянусь, город отлично горел!

Рауль вздрогнул и отрешённым взглядом посмотрел на Мортена.

   — Да! — сказал он, глубоко вздохнув. — Он сгорел очень быстро.

   — А что потом? — нетерпеливо спросил Хьюберт. — Они что, все так и сгорели заживо или всё-таки вступили в бой?

   — Одни, чересчур пьяные, чтобы пошевелиться, сгорели, другие же, а их было большинство, спаслись от пламени. Люди Роберта стояли на улицах, но французы дрались как одержимые. И всё же командирам не удалось собрать своих людей. Мы перекрыли им все выходы. Понтье, наверное, убит. Я видел его падающим. Граф Ральф де Мондидье был взят в плен, Эд бежал. Я думаю, Рене де Клермон тоже, хотя я не уверен. К полудню от Мортемера осталось лишь пепелище, обугленные тела и обломки зданий. Хватит! Я не желаю больше говорить об этом! — гневно вскричал он.

   — Можно подумать, что ты не хотел расправиться с французами! — недоумённо воскликнул Хьюберт.

   — Конечно же хотел. Я бы с радостью поджёг город своими руками, но они сражались как герои, поэтому у меня не вызывало радости слышать крики людей, горевших в огне.

   — Иди спать, — проговорил герцог. — Мы знаем, что ты можешь отчаянно драться с врагом.

   — Я не устал! — резко вскричал Рауль. — Мы разбили французов, и мне плевать на всё остальное.

Выходя из палатки, он остановился и бросил через плечо:

   — Я убил двоих. Это было так противно. Тех, которые явились причиной вот этого. — Он дотронулся до раненой руки и мрачно усмехнулся.

   — Ты перерезал им горло? — с надеждой спросил Хьюберт.

Рауль с удивлением посмотрел на отца:

   — Нет. Из одного я вышиб мозги, а другого переехал лошадью. Гилберт, я очень устал и еле держусь на ногах. Можно, я обопрусь на твою руку, чтобы не опозориться перед всем лагерем?

Рауль вышел, опираясь на плечо Гилберта, и, пока они шли, не произнёс ни слова. Лишь лёжа в постели, он сонно заметил:

   — Жаль, что Эдгара не было там. Он бы справился со своей горячностью гораздо лучше, чем я.

   — Полагаю, пока ты был там, тебе некогда было задумываться над этим, — заметил Гилберт.

Рауль, который засыпал, открыл глаза и с сомнением посмотрел на Гилберта:

   — Да, ты прав. Но иногда это было просто ужасно. Некоторые из французов не успели даже одеться, выбегая из горящих домов. Они теряли по дороге своё оружие и поэтому не могли сражаться, иногда даже бросались в огонь на верную смерть. Тебе бы это тоже не понравилось. Тебе бы не понравилось слышать крики женщин, а из одного дома выбежал малыш. Боже мой! Война есть война, но мне всё равно жаль этого ребёнка.

   — Если бы французы победили, то они убили бы не одного нормандского малыша, — заметил Гилберт.

   — Конечно, поэтому я рад, что мы постояли за себя. Французы грабили и сжигали всё на своём пути в Мортемер. Я ненавижу их, но всё же когда видишь, как они умирают, не имея возможности даже сражаться, то их немного жаль.

Рауль снова открыл глаза и поморгал на свет.

   — Я думаю, мои братья были правы. После всего этого мне надо идти в монастырь.

Рауль повернулся на бок и тут же заснул.

Он был единственным человеком, который спал в эту ночь.

Рассвет только занимался, а французский лагерь был разбужен горном. Прислушиваясь к нему, часовые ещё крепче сжали оружие. Звук раздался ещё. Судя по всему, горнист был рядом, но из-за тумана его не было видно. В лагере послышались голоса. Люди спрашивали, что случилось. И не нормандцы ли это. Граф Неверский, встревоженный неожиданной суетой, вышел из палатки, накинув плащ поверх туники.

   — Горн, милорд, — объяснил один из часовых. — Кто-то приблизился к нашим постам.

К Неверу своей раскачивающейся походкой подошёл граф Ангулемский.

   — Что случилось?— попытался выяснить де Ангулем, но Невер сделал ему знак помолчать.

Снова раздался клич горна, закончившийся победной нотой.

   — Господи, кто бы это мог быть?— пробормотал Невер, вглядываясь в туман.

Вдруг послышался чей-то звонкий голос:

   — Моё имя Ральф де Тени. Я привёз вам известия.

Французов охватило волнение. Невер вышел вперёд, пытаясь что-то разглядеть. Но тут ветер развеял туман, и люди увидели всадника. Он продолжал кричать:

   — Берите свои лафеты и скорей спешите в Мортемер собирать мёртвых. Французы заранее объявили о победе над нашими рыцарями. Теперь они поплатились за это. Эд, брат короля, бежал, Гюи де Понтье взят в плен, остальные убиты, взяты в плен или бежали. Королю Франции об этом сообщает герцог Нормандский. — Эти слова завершил идиотский смех. Что-то стало развеваться на конце копья всадника. Должно быть, знамя. Он развернул коня и исчез в тумане. Очень скоро стук копыт затих.

Несколько солдат бросились вслед, тщетно надеясь поймать его. Их фигуры исчезли, и вдруг один из них в ужасе закричал.

Невер бросился вперёд.

   — Что там?— вскричал он в страхе перед неизвестностью.

Человек, который кричал, вернулся. Он был в ужасе.

   — Из-под моих ног выскочил заяц и пересёк тропинку. Плохое предзнаменование! Плохое предзнаменование!

Солдат перекрестился в страхе, а люди стеснились в кучу.

* * *

Солнце уже было высоко, когда Рауль вышел из палатки. Он увидел, что лагерь к чему-то готовится. Зевнув, он пошёл к герцогу, чтобы узнать какие-нибудь новости. Вильгельм сидел за столом в окружении военачальников, и по заляпанной одежде одного из них, Хью де Монфора, было ясно, что он только что приехал, видимо с известиями.

   — И что теперь?— спросил Рауль у Грантмеснила, стоявшего у входа.

   — Король уже отступает, — сказал Грантмеснил Раулю. — Ральф де Тени объявил ему о поражении Эда. И Монфор говорит, что французы оставили лагерь и идут на юг.

   — Какая отчаянная смелость, — рассмеялся Рауль.

Он подошёл поближе к столу как раз вовремя, чтобы услышать слова Тессона Тюреннского:

   — Позвольте нам атаковать его тылы, милорд. Очень скоро мы расправимся с ним.

   — Оставьте его в покое. У него и так много проблем, — ответил герцог.

Увидев разочарование в глазах друзей, он сказал:

   — Я не хочу настраивать против себя весь христианский мир, нападая на собственного сюзерена. Мы проводим его до границы, Тессон. Отрежем его от подкреплений. Но без моего приказа никто не посмеет вступить в бой с Генрихом. — Увидев Рауля, Вильгельм взял со стола пакет. — Как ты себя чувствуешь? Сможешь ещё раз исполнить моё поручение?

   — Конечно, милорд.

Глаза герцога смеялись. Он многозначительно посмотрел на Рауля и сказал:

   — Тогда отвези это в Руан и передай герцогине Матильде, что наследство Роберта не стало меньше ни на один клочок земли, ни на одну приграничную крепость!

 

Глава 3

В страшном смятении и унынии войска короля Генриха отступали на юг. Когда измученный долгой дорогой всадник подтвердил известие, принесённое нормандским глашатаем, Генрих упал без сознания и на губах его выступила пена. Однако усилиями своего врача он скоро пришёл в себя и страшным голосом прошептал проклятия в адрес проигравшего сражение Эда и Вильгельма, который одержал над ним победу. Король ещё долго лежал, ни говоря ни слова, а придворные перешёптывались. Губы Генриха растянулись в страдальческой улыбке. Вдруг он поднялся с кушетки, на которую его уложили слуги. И хотя он весь дрожал в лихорадке, но нашёл в себе силы, чтобы продолжить командование армией. Ещё оставались люди, жаждавшие встречи с войсками герцога. Но король не хотел их даже слушать. Он думал начать отступление и приказал собираться в путь. Генрих позорно бежал из Нормандии. Он был похож на загнанного зверя, который всё время прислушивается, не видно ли псов Вильгельма. Французский король не останавливаясь промчался мимо Конша, Итона и пересёк границу собственных земель в районе Вернье и Тильерса.

Преследуя короля, герцог Нормандии нахмурился, увидев эти два замка, и, закусив губу, вдруг проговорил:

   — Я построю здесь свои укрепления, чтобы держать под контролем замок Тильерс до тех пор, пока эти земли снова не будут мои.

Так было задумано появление замка Бретиль, и уже на следующий год камень за камнем были воздвигнуты его стены на берегу Итона.

   — Он будет под твоей ответственностью, — весело проговорил Вильгельм Фиц-Осберну. — Сохрани его — и ты станешь графом Бретильским.

   — Видит Бог, я сделаю это! — поклялся Фиц-Осберн.

Между королём Генрихом и его вассалом был подписан мир. Король был вынужден признать за Вильгельмом все его притязания и дал обещание никогда не поддерживать врагов Нормандии. В назначенном месте два правителя обменялись «поцелуем мира»: ссохшийся старик с опущенными плечами и мешками под глазами и полный энергии статный воин. Они поцеловались — один с ненавистью в сердце, другой с безразличием. Король уехал домой, вынашивая план мести. Рауль де Харкорт, проглядев четыре пункта договора, спросил:

   — Вы думаете, он сдержит своё обещание, милорд?

Вильгельм пожал плечами и сказал:

   — Может быть. Если он нарушит свои условия, то все признают его предателем, и тогда я не буду сидеть сложа руки.

Война ещё не закончилась. Хотя в этой кампании Анжуйский Молот открыто не перешёл на сторону Генриха, но и оружие не сложил. Он присоединился к Джеффри из Майена, чтобы взять штурмом замок Амбре, который был построен Вильгельмом после падения Домфрона. Вильгельм послал графу Анжуйскому письмо с вызовом, «бросив перчатку» так надменно, что Мартелл побагровел от ярости. В письме герцог объявил, что появится перед замком Амбре на сороковой день. Мартелл поклялся, что не будет лордом, если уступит замок. Но вскоре уже раскаялся в этих словах, сказанных сгоряча. И когда отряд нормандцев появился перед Амбре, здесь не было ни души, так что некому было оспаривать право на владение замком.

Гарнизон соседнего Анжевена, чувствовавший себя преданным своим господином, сдался при первом же штурме. Вильгельм отстроил разрушенную стену и, прождав несколько недель Мартелла, опасаясь, что тот может ещё появиться, вернулся в Нормандию. Там он распустил свою армию, на всякий случай приказав своим людям быть готовыми вновь встать под его знамёна в трёхдневный срок, если в этом появится необходимость.

Необходимость появилась, и очень скоро. Когда разведка донесла Мартеллу о том, что нормандцы сложили оружие, он собрался с духом и заключил союз с приёмным сыном герцога Аквитанского Питером и Одо, дядей юного графа Бретани. Аквитания уже оправилась от войны. Её герцог видел, как по частям была разбита армия короля. Сам Питер вошёл в Нормандию, самонадеянно желая одержать победу над её правителем, но вынужден был в тревоге отступить. Несмотря на это, он новыми глазами увидел герцога. В нём зародилось глубокое чувство уважения к этому человеку. Очень смутно, но Питер начал понимать, что правитель Нормандии, которого все презрительно называют выродком, — единственный человек, искусно владеющий военной стратегией. И всё же, узнав о том, что Вильгельм распустил свою армию, Питер не смог удержаться от искушения и, собрав своих людей под довольно потрёпанным знаменем, повёл их на встречу с человеком, который очень давно завоевал себе имя Молота.

Но удары Молота, графа Анжуйского, направлялись только против таких врагов, которые не могли ему противостоять. Он атаковал войска, стоявшие на его пути с опущенными мечами. При первом же проявлении силы Вильгельма граф Анжуйский сразу же отступил перед этим непобедимым человеком. Но в нём заговорило тщеславие, и он вновь решил попробовать свои силы в единоборстве с нормандцами.

Три правителя — Мартелл, Питер и Одо — дерзнули отправиться в Майен. Они не сомневались в том, что без Вильгельма гарнизон сдастся при первом же ударе. Однако же при штурме их войска понесли тяжёлые потери. «Львы» Нормандии продолжали развеваться над главной башней замка, а из амбразур защитники поддразнивали Мартелла, вспоминая его бегство от Вильгельма.

Три заговорщика решили взять гарнизон измором. Герцог Питер не находил себе места. Он постоянно к чему-то прислушивался и встревоженно смотрел в сторону границы Нормандии. Мартелл решительно проговорил:

   — Я не буду Молотом, если не снесу эти стены!

Через десять дней суровой блокады из ворот замка вынесли свежее мясо и вино для осаждающих. Те, кто был в этот момент рядом с Мартеллом, испугались, что тот умрёт от удара. Он не мог понять причину такого оскорбления, но она была очень проста. Когда Анжевен без боя сдался герцогу Вильгельму, то его защищал гарнизон, не веривший в то, что их господин придёт им на помощь. Теперь же в Анжевене были люди, не сомневавшиеся в том, что герцог не оставит их одних.

И они не ошиблись. Очень скоро Мартеллу сообщили очень страшное известие: герцог Вильгельм был в пути.

Заговорщики собрали совет. Споря до хрипоты, они так и не пришли к единому мнению, как быть. Каждый день поступали всё новые сообщения. Герцог Вильгельм приближался, и довольно быстро.

Герцог Аквитанский понял, что Мартелл способен лишь на пустые обещания. Теперь ему стало ясно, что медлить нельзя, и он решил вернуться домой. Услышав это, Мартелл вскричал, что его предали. Он немного пошумел, погрозился, но отвёл свои войска, когда Вильгельм был на полпути к Анжевену. Волей-неволей Одо пошёл с ним, и когда Вильгельм прибыл к замку, то увидел лишь тлеющие костры, говорившие о том, что совсем недавно здесь был разбит лагерь врага.

Но на этот раз он не распустил войска, а сделал две вещи, которые очень оскорбили графа Анжуйского. Он осадил замок Джеффри из Майена и взял его в плен. Потом расширил свои границы за пределы Анжевена. Джеффри отправили в руанскую тюрьму, где уже сидел граф де Понтье, и обещали выпустить, если они признают Вильгельма своим сюзереном. Не в силах что-нибудь изменить, граф Анжуйский с яростью наблюдал за тем, как Нормандия расширяет свои границы.

Вильгельм велел построить новый замок на возвышенности. Когда перед ним разложили план замка, он вопросительно посмотрел на Рауля, но тот лишь отрицательно покачал головой. Оба незаметно улыбнулись. Обернувшись к Роджеру Монтгомери, Вильгельм неожиданно спросил:

   — Ты сможешь удержать его, Роджер?

   — Конечно же, милорд. Не беспокойтесь, — с готовностью проговорил тот.

Позже Гилберт де Харкорт набросился на Рауля, не в силах сдержать возмущение:

   — Это правда, что герцог предложил этот замок тебе? Мне сказал это Фиц-Осберн.

   — Да, правда.

   — Идиот! И ты не согласился?

   — Конечно же нет, да и Вильгельм не очень этого хотел, — спокойно ответил Рауль. — Что мне делать в приграничной крепости? Это не для меня.

   — Нормальный человек не пожелал бы большего, — возразил Гилберт.

Рауль рассмеялся и с озорной ноткой в голосе проговорил:

   — Если тебя это успокоит, то герцог нашёл мне лучшее применение, чем содержать приграничную заставу.

   — Да ты, оказывается, неплохого о себе мнения, господин зазнайка.

Сцепив руки за головой и раскачиваясь на стуле, Рауль лениво проговорил:

   — Да. Люди называют меня стражем.

Эти слова были чистейшей правдой, но Гилберта возмущало то, что их сказал сам Рауль. И он стал что-то бормотать себе под нос, что брат его стал ужасной выскочкой.

Монтгомери получил в подарок от герцога новый замок в Майене, назвав его Ла-Рош-Мабилль в честь своей жены, и тотчас же стал отдавать распоряжения по его укреплению. Теперь порой, поглядывая на юг в сторону графства Анжуйского, герцог смеялся:

   — Если этот пустозвон снова посмеет ударить мне в спину, Роджер, пошли мне его голову в подарок на Новый год.

Казалось, граф Анжуйский отвоевал своё. Слишком долго о нём ничего не было слышно.

Что касается герцога, то он вернулся в Нормандию и приехал в Руан в тот день, когда колокола всех церквей звонили в честь рождения его дочери Оделизы.

По поводу этого события устраивались праздники. Двор снова увидел выступления бродячих артистов. Вильгельм посвятил Улнофа, сына Годвина, в рыцари за его хорошее поведение и сбросил его с седла во время турнира. Он хотел также посвятить в рыцари Эдгара, но Рауль покачал головой в знак несогласия. Эдгар участвовал в турнире вместе с нормандцами, и глаза его горели в азарте, однако Рауль почему-то был уверен, что юноша не примет рыцарство из рук герцога Нормандии.

Эдгар вышел из поединка победителем, разгорячённый и раскрасневшийся, и удовлетворённо воскликнул:

   — Как жаль, что таких состязаний нет у нас в Англии! Я чувствовал под собой прекрасного коня и копьё в руке... Я с удовольствием поучился бы этому виду единоборства и хотел бы, как вы, сражаться на коне.

   — А как же вы сражаетесь?— спросил Рауль.

Допив вино, Эдгар вытер платком разгорячённое лицо.

   — Только не на лошадях! — проговорил он. — К тому же вместо копья у нас боевой топорик.

Эдгар помолчал, и взгляд его опечалился.

   — Боевой топорик — самое хорошее оружие!

   — Я в это не верю! — возразил Рауль, провоцируя друга на ответ.

   — Я говорю правду! — воскликнул Эдгар. — Я могу отсечь голову твоему коню единственным ударом моего топорика.

   — Жестокое, варварское оружие, — пробормотал Рауль.

   — Лучше бы ты помолился о том, чтобы никогда не встретиться с ним, — мрачно заявил Эдгар.

После этих слов обоим показалось, что они как бы отдалились друг от друга. Рауль отвернулся и ничего не сказал в ответ. Тогда Эдгар взял друга под руку, и они пошли по направлению к дворцу.

   — Я не знаю, почему ты заставил меня сказать эти слова. Надеюсь, что этого никогда не произойдёт. Мой отец пишет, что король велел Ателингу явиться в Англию. Поэтому может статься, что трон перейдёт в его руки и не моему господину, и не твоему нечего будет спорить.

   — Ателинг?

   — Ателинг.

   — Да, если Эдуард назначит его своим наследником, — с облегчением проговорил Рауль. Он сжал руку сакса.

   — А если этого не случится?

   — Если это не произойдёт... моё копьё против твоего топорика, — и Рауль замолчал.

   — Я знаю, — сказал Эдгар. — Ведь я говорил тебе об этом четыре года назад, когда приехал в Нормандию. Но, может, этого никогда не случится.

   — Конечно, нет. Если только Эдуард выберет Ателинга. Неужели прошло четыре года, Эдгар?

   — Четыре года, — проговорил Эдгар и грустно улыбнулся. — Я начинаю чувствовать себя здесь как дома, совсем как Улноф и Хакон.

Рауль остановился, будто ему в голову пришла какая-то неожиданная мысль.

   — Эдгар, это правда?

Юноша пожал плечами.

   — Мне иногда кажется, что я норманн, — проговорил он. — Я сражаюсь вместе с вами на рыцарских турнирах, говорю на вашем языке, живу с вами, завожу среди вас друзей, переживаю за вас, когда вы уезжаете на поля сражений, а я не могу воевать вместе с вами, радуюсь вашим победам.

   — Я не думал, что ты всё это чувствуешь, — прервал его Рауль. — Я думал... Эдгар, герцог хотел посвятить тебя в рыцари, но я сказал, что ты не захочешь этого. Хочешь, я ещё поговорю с ним?

   — Спасибо герцогу. Но я никогда не приму рыцарства из его рук. Я человек Гарольда.

Чтобы загладить свой грубый ответ, Эдгар проговорил:

   — Я не сделаю этого не потому, что я не люблю герцога. Ты же знаешь, я совсем не это имел в виду.

   — Я знаю! — ответил Рауль. — Думаешь, я не сказал то же самое? Но ты не испытываешь ненависти к Вильгельму, не правда ли?

Сначала Раулю показалось, что Эдгар не хочет отвечать, но через несколько минут он проговорил:

   — Нет, это совсем другое чувство. Я не испытываю к нему любви. Я не могу сдержать своё возмущение перед ним. Да, наверное, никто не может. Но что значит для него любовь? Он может требовать преданности, может заставлять подчиняться себе, но любовь — нет. Он ищет не этого.

   — Может, ты не очень хорошо знаешь его?— ответил Рауль.

   — А ты думаешь, кто-нибудь знает его, Рауль?

Не получив ответа, Эдгар продолжал:

   — Он очень добр к своим друзьям. Но я никогда не видел, чтобы он пытался завоевать дружбу, как... — Эдгар замолчал.

   — Как Гарольд?— предположил Рауль.

   — Да, — признался Эдгар. — Я имел в виду Гарольда. Все любят его, но не все любят Вильгельма. Его боятся, его уважают, но сколько из этих людей захотят умереть ради него? Возможно, Фиц-Осберн, Сен-Совер, Тессон, его кузен из О, ты — словом, его друзья. Но за Гарольда не раздумывая отдаст жизнь последний бедняк.

Они медленно шли по аллее, ведущей к замку. Никто не решался первым заговорить, пока они не обогнули часовню и не подошли к главной башне. Эдгар взглянул на узкое окно и медленно проговорил:

   — По крайней мере, здесь есть человек, который ненавидит Вильгельма.

Рауль поднял глаза:

   — Граф де Понтье? Да, но ему придётся подчиниться приказаниям Вильгельма, хочет он этого или нет. Джеффри из Майена уже сделал это.

   — А как архиепископ?— спросил Эдгар. — Он тоже должен подчиниться?

   — Може! — воскликнул Рауль. — Я думаю, его песенка спета.

Друзья стали подниматься по лестнице, ведущей к главному залу дворца.

   — Вильгельм Фиц-Осберн сказал мне вчера, — вспомнил Эдгар, — как он в последний раз видел Може. Ты не слышал этой истории?

   — Нет. О чём же речь?

   — Даже наш угрюмый де Альбини смеялся до слёз. Ты знаешь, как Фиц-Осберн умеет рассказывать? Когда он пришёл, ему сказали, что архиепископ читает молитву, но Фиц-Осберн решил подождать, пока Може не освободится. Недоумок-дворецкий не понял, что ему шепчет на ухо управляющий, и провёл Фиц-Осберна прямо в спальню к архиепископу. Вильгельм вошёл как раз в то время, когда он снимал с колен девицу и делал вид, что перебирает чётки.

   — Его привели прямо в спальню?— спросил Рауль, ошарашенный и в то же время готовый расхохотаться.

   — В спальню, — кивнул головой Эдгар. — Это была та рыжая девица, которая каждую пятницу пригоняет на рынок свинью. Ты не помнишь её? Ну так вот, теперь она живёт во дворце Може, ходит в шелках и золоте и ведёт себя как герцогиня.

   — Какая пошлость! — с отвращением проговорил Рауль. — Так вот что имел в виду Галет вчера вечером. Дай Бог, чтобы это не дошло до герцога.

   — Ну что ты. Рано или поздно Вильгельм всё узнает, — рассмеялся Эдгар. — Об этом знает весь двор.

   — Тогда наконец у нас будет новый архиепископ, — сказал Рауль.

Он был прав, но причиной для лишения дяди сана герцог выбрал не его амурные дела. Хотя Може и смирился с браком между Вильгельмом и Матильдой и уже строились монастыри — выполнялась епитимья, наложенная на герцога и герцогиню, а в результате союза родились два малыша, архиепископ Може не перестал выражать своё неодобрение. Разочарованный поражением своего брата графа Аркеса, Може теперь преследовал одну цель — увидеть падение своего слишком могущественного племянника. Ходили слухи о том, что он ведёт переписку с французским королём. В любом случае, когда известие о поражении короля достигло Руана, архиепископ изменился в лице, и стоявшие рядом с ним готовы были поклясться, что его глаза горели ненавистью. Было время, когда Може отличался своим умом. Но сейчас он был уже довольно стар, и разочарование притупило его мозги. Он объявил о расторжении двухлетнего брака герцога, так как в Риме не было получено на это разрешения, и об отлучении Вильгельма от церкви.

Герцог только этого и ждал. Наконец его тяжёлая рука настигла архиепископа: Може был лишён епархии и должен был покинуть Нормандию в двадцать восемь дней. На его место был назначен некий Маурильо, монах из Фекампа. Он обладал многими достоинствами и был также известен своей добропорядочностью, как Може — невоздержанностью.

В день, когда Може отплыл к острову Джерси, Галет вытащил стул из-под Вальтера Фалейского, и тот грузно сел на тростник.

   — Дурак, я размозжу тебе голову! — вскричал Вальтер, замахиваясь на Галета.

Галет ускользнул от него, закричав:

   — Ещё один деверь брата Вильгельма упал!

Герцог улыбнулся: двор веселился в открытую. Вальтер поднялся с добродушной улыбкой и покачал головой.

 

Глава 4

   — Какой сильный зверь! — прокричал один из охотников, наклонившись над животным, которое всё ещё продолжало дышать. Он достал свой охотничий нож, Фиц-Осберн с отвращением проговорил:

   — Бьюсь об заклад, это тот, которого я не смог уложить вчера. Вам везёт, ваша светлость.

Но Вильгельм смотрел на свою стрелу так, как будто видел её впервые.

   — Эх, хотел бы я стрелять, как он, — сказал Эдгар Раулю. — Редко мне приходилось видеть, чтобы он промахивался.

Рауль что-то рассеянно ответил. Он наблюдал за герцогом, пытаясь угадать, какая же мысль могла так неожиданно поразить его.

Герцог задумчиво разглядывал стрелу, поворачивая её то так, то эдак. Фиц-Осберн не мог не заметить столь странного поведения и спросил, что случилось. Герцог, казалось, не слышал его. Ещё минуту или две он продолжал вертеть стрелу в руках, потом неожиданно встрепенулся, поднял голову и коротко сказал:

   — Я закончил. Рауль, поедешь со мной назад?

   — Как быстро всему приходит конец! — воскликнул Фиц-Осберн. — Разве вы, сеньоры, до конца ощутили прелесть охоты? Альбини, вы тоже возвращаетесь? Эдгар, вам, кажется, ещё не улыбнулась удача: вы останетесь?

   — Я хочу, чтобы поехал только Рауль, — оборвал своего сенешаля Вильгельм.

Они поехали рядом по лесной тропинке. Герцог зажал в зубах хлыст. Его нахмуренные брови ясно говорили о том, что он сосредоточенно думает. Прошло немного времени, и Рауль решился заговорить:

   — Итак, государь, что теперь?

Вильгельм обернулся:

   — Рауль, ты никогда не думал о том, чтобы использовать стрелы в военном деле?

   — Стрелы? — Рауль был удивлён. — Вы считаете, это возможно?

   — А почему нет? — Герцог пришпорил коня. — Можно обучить рыцарей стрелять из лука, и во время боя они смогут использовать его так же, как и другое оружие. — Он задумчиво посмотрел вперёд. — Нет, сражаясь мечом или копьём, всаднику придётся защищать себя щитом. Должен быть какой-то другой способ.

   — Конечно, если зверя стрела может сразить наповал, то и человека можно убить ею, — медленно проговорил Рауль. — Но сможет ли лучник хорошо прицелиться, находясь на поле битвы? Ведь он будет не защищён, и его тут же убьют.

   — Да, если он будет на поле битвы, — согласился герцог, — но мои лучники могут стрелять с расстояния в сто шагов и не подвергать себя опасности. — Его глаза сияли, он с восторгом проговорил: — Думаю, мне наконец-то удалось решить задачу, которая так долго не давала мне покоя! Я уверен, лучники смогут привести врага в смятение.

   — Копьеносцы тоже могут сделать это, — возразил Рауль, которому не очень-то нравилась идея герцога.

   — Но, пока мы сражаемся один на один, побеждает сильнейший, — настаивал Вильгельм. — Как ты думаешь, смогу ли я остановить короля, если его войско ещё раз попытается перейти границу? Да, если мне удастся опять заманить его в ловушку. А вдруг нам придётся напрямую помериться силами с его рыцарями, как во время битвы с мятежниками при Вал-ес-Дюне? Что тогда? — Он на секунду замолчал, а потом продолжил: — А вот если у меня будут лучники, которые смогут стрелять с безопасного расстояния? Клянусь прахом Господним, я сумею одержать победу!

   — Да, но если лучники будут находиться вне поля боя, то волей-неволей в случае промаха их стрелы будут попадать в спины ваших рыцарей, — прервал его Рауль.

Герцог задумался:

   — Действительно. Даже если я размещу их так, чтобы они целились только в противника, то всё равно стрелы сразят тех моих рыцарей, которые будут сражаться врукопашную. — Он повернулся к Раулю, его лицо светилось от радости, уголки рта начали подниматься. — Рауль, говорю тебе, я изменю сам принцип ведения войны.

Поражённый Рауль не знал, что и сказать.

   — Но, государь, вы ведь не пошлёте своих рыцарей в бой без мечей и копий, а с одними лишь стрелами?

   — Нет, но разве ты не видишь, что одних мечей и копий недостаточно, чтобы одержать победу? Что, если мои лучники нанесут первый удар, выстрелив с расстояния ста шагов?

   — Тогда, я думаю, они многих убьют или ранят, — признал Рауль. — Значит, вы пошлёте их в авангард? Л где же будут рыцари?

   — Их я размещу сзади, они будут поддерживать лучников, — быстро ответил герцог.

Рауль кивнул:

   — Враг идёт в атаку, ваши лучники принимают на себя всю силу удара, и можно с ними попрощаться!

   — Вовсе нет. Нанеся первый удар, они уйдут назад под защиту щитов моих рыцарей. Нужно лишь отдать такой приказ. Что ты об этом думаешь? Не хмурься, я ещё не сошёл с ума.

   — Мне кажется, — сказал Рауль, — что бароны могут неправильно вас понять. Вы дадите стрелы в руки рабов? Совет скажет, что такого ещё не было.

   — Они говорили то же самое, когда я отступал перед французами, — возразил герцог и, послав свою лошадь в галоп, направился к мосту через реку.

Вскоре о лучниках заговорили повсюду, ведь эта идея стала любимым коньком герцога. Некоторые бароны выступали против этого нововведения, другие лишь снисходительно улыбались; многие хотя и недовольно морщились, но всё же проявляли интерес. Герцог же ни на кого не обращал внимания. Ему было совершенно безразлично, одобряют его действия или нет. Он начал подготовку лучников и лично следил за тем, как у них идут дела. С пером в руках он дни напролёт проводил в своей комнате, планируя будущие наступления, вычерчивая странные схемы. Командиры его отрядов сначала лишь в недоумении покачивали головами, но в конце концов не могли не заинтересоваться. Они с подозрением наблюдали за тем, как герцог при помощи шахматных фигурок планировал свои сражения. По мнению баронов, война была не чем иным, как столкновением двух кавалерий, выступающих под звуки фанфар и барабанов. Стратегия строго определена: можно выбрать поле боя, можно засесть в засаду, можно неожиданно напасть на противника, но как только дело доходит до сражения, то здесь остаётся одна тактика — битва один на один, меч к мечу, копьё к копью. Но герцог, склонившись над своими миниатюрными полями битвы, передвигал фигурки туда и обратно, мало-помалу разрабатывая более сложный и непонятный для баронов способ ведения войны.

Все понимали, что он готовится отразить атаку сюзерена. Ведь никто и не надеялся, что, подписав договор пятьдесят четвёртого года, король Генрих будет следовать заключённым в нём принципам. Все взгляды были обращены в сторону Франции, война могла разразиться в любую минуту. Много раз за те три мирных года, что прошли после взятия Амбре, норманны готовы были взять в руки мечи.

Через два года после Мортемера в Лондоне умер Эдуард Ателинг, оставив после себя двух дочерей и маленького сына Эдгара, которых взял под свою опеку король. В Руане Гюи, граф Понтье, в конце концов согласился принять условия, на которых Вильгельм готов был отпустить его из плена. К Гюи относились с почтением, он жил в роскошных апартаментах, которые соответствовали его положению. Однако очень скоро он понял, что Вильгельм может быть весьма любезным и учтивым, но не отпустит его до тех пор, пока Гюи не заплатит сполна.

Был предложен выкуп, но Вильгельм отказался:

   — Мне не нужно от вас золота, граф. Я хочу, чтобы вы присягнули мне.

   — Клянусь Богом, я никогда не встану на колени перед Нормандией! — воскликнул граф.

   — Тогда я, в свою очередь, клянусь Богом, что вы, граф, никогда не увидите Понтье, — спокойно ответил Вильгельм.

   — Ведь я предложил вам королевский выкуп!

   — Мне нужна от вас лишь клятва верности.

   — Герцог Вильгельм, вы меня не за того принимаете! — возмущённо закричал граф.

Вильгельм улыбнулся:

   — Знаете, граф, мне кажется, что это вы меня не за того принимаете, — сказал он и вышел.

Граф с ненавистью смотрел ему вслед, но потом в отчаянии закрыл лицо руками. Многие годы спустя, вспоминая эти события, он говорил: «Если бы я был так уверен в себе, как этот человек, я, наверное, сумел бы завоевать весь мир».

Граф готов был вынести любые пытки, провести годы в подземелье закованным в тяжёлые кандалы, но Вильгельм не собирался применять такие методы к человеку, которого он хотел сделать своим вассалом. Графа почитали и давали ему всё, чего он только хотел, кроме свободы. Прогуливаясь вдоль крепостной стены, он всегда смотрел на восток. Там, за равнинами, за изрезавшей их серебряной нитью рекой, простирались земли Понтье. Они ждали возвращения своего хозяина. Его взгляд затуманивался, ему казалось, что он видит серые башни столицы и слышит, как волны, пенясь, разбиваются о его родные берега. Над его головой трепетали знамёна; он посмотрел вверх — золотые львы Нормандии украшали флаги, развевающиеся над ним.

Целый год он твёрдо стоял на своём в надежде, что ему удастся вывести Вильгельма из терпения. Он видел, как граф из Майена, захваченный вместе с ним, принёс омаж Вильгельму и отправился домой. Гюи всё ещё держался, но понял, что Вильгельм никогда не уступит. Прошёл второй год. Граф заболел от отчаяния, он уже не смотрел в сторону Понтье.

Вильгельм пришёл навестить его.

   — Я слышал, вы серьёзно больны, граф, но думаю, что ни один из моих врачей не сумеет вылечить вас.

   — Это верно, — с горечью отвечал Гюи.

   — Подойдите сюда, граф.

Гюи некоторое время молча смотрел на него, но потом всё-таки подошёл и встал рядом.

   — Видите, вон там дорога на Понтье. Через Аркес и О. Всего несколько дней пути, граф.

Граф хотел отвернуться, но герцог положил руку ему на плечо и задержал его.

   — У ваших земель сейчас нет хозяина, — сказал он. — Но скоро ваше место займёт другой. Вам надо побыстрее вернуться домой, не то будет поздно.

Гюи сбросил руку герцога и начал расхаживать взад-вперёд по комнате. Герцог продолжал стоять у окна, спокойно наблюдая за ним.

   — Можете держать меня в плену хоть всю жизнь, всё равно не добьётесь, чтобы я принял вассальную присягу! — вскричал Гюи.

   — Этого и не нужно. Я хочу лишь простой присяги.

Граф продолжал молча ходить по комнате, в сотый раз обдумывая сделанное ему предложение. Вассальная присяга, которая ему так ненавистна, означала бы, что он должен стать таким же вассалом, как и любой нормандский барон, получающий право на владение своими землями. При этом он должен был бы отдать свой меч, снять шпоры и головной убор, протянуть руки Вильгельму и поклясться служить ему верой и правдой всю жизнь, не щадя себя, почитать его и прославлять по всему миру. Простая присяга, такая, какую Нормандия принесла Франции, не предусматривала подобных феодальных обязательств. Не будет этой унизительной процедуры вступления во владение землёй, граф не должен будет в случае войны высылать своё войско в поддержку герцога. От него требовалась лишь клятва верности. Он неожиданно повернулся и произнёс, будто подчиняясь чьей-то более сильной воле:

   — Простая присяга взамен на мою свободу. Я согласен.

Вильгельм кивнул и сказал таким тоном, как будто ничего не произошло:

   — Завтра мы подпишем необходимые бумаги, и дело будет сделано. Тогда вас здесь уже ничто не будет задерживать.

Через несколько дней после освобождения графа герцогиня родила третьего ребёнка. Подойдя к кровати малышки, Матильда едва взглянула на свою вторую дочь, которая обещала стать очень похожей на мать. Она хотела, чтобы родился ещё один сын, такой же, как милорд Роберт: тёмноволосый, крепкий и такой же своевольный, что мог побить воспитателей своими маленькими кулачками, если они осмеливались перечить ему. Герцогиня обиженно посмотрела на светловолосую малютку и сказала:

   — Я отдам её в монастырь.

   — Хорошая мысль, — ответил Вильгельм. Ему показали ребёнка, завёрнутого в пелёнки, он довольно безразлично взглянул на малышку, но тут же его глаза просветлели, и он улыбнулся: — Боже мой, она твоя точная копия, Мэтти!

   — Роберт родился более крупным, — ответила она.

Но спустя год у герцога и герцогини родился мальчик. По этому поводу были устроены всенародные гулянья, а Матильда нянчилась с младенцем, мечтая о том, какое прекрасное его ждёт будущее. Это был неспокойный ребёнок: он мог кричать несколько часов подряд, и даже чётки из омелы, которые всегда были при нём, не спасали его от судорог. У кроватки лорда Ричарда всегда дежурили врачи, а Матильда постоянно прислушивалась, чтобы не пропустить ни малейшего вздоха своего любимого сына. Милорд Ричард на долгие месяцы полностью завладел её вниманием. Ей не было никакого дела ни до лучников герцога, ни до известий о том, что король Генрих что-то затевал. Что же касается мужа, то его интересовали лишь эти две вещи.

Стало известно, что Генрих и граф Анжуйский решили ещё раз объединить свои усилия в борьбе против Нормандии. Вновь было собрано огромное войско и разработаны планы разграбления герцогства, и вновь Вильгельм созвал своих рыцарей и приказал им приготовиться защищать свои владения.

Ожидалось, что вражеское войско перейдёт границу весной 1058 года, самое подходящее время года для военных действий, но король Генрих, зная о приготовлениях своего вассала, решил перехитрить его и задержать наступление на несколько месяцев.

   — Он не будет переходить границу, пока я не распущу своё войско, — решил Вильгельм после трёх месяцев напряжённого ожидания. — Ну что ж, пусть всё будет, как он хочет!

К огромному возмущению членов военного совета он тут же распустил своих рыцарей, оставив при себе лишь незначительное число воинов.

Те, кто раньше ворчал по поводу расходов на содержание такой большой армии, находящейся в бездействии, теперь в недоумении качали головами, обсуждая столь неразумную тактику.

   — Король войдёт в Нормандию, и мы ничего не сможем противопоставить ему, — заявил де Гурней.

Герцог разложил на столе свои планы, и все увидели, что это были подробные карты его герцогства. Де Гурней проворчал:

   — А от этого-то какая нам будет польза?

   — Дружище Хью, — начал объяснять Вильгельм, — мы знаем, что король собирается со всем своим войском пройти через Гесмес и нанести удар по Байо — здесь. — Он указал место на карте.

   — Да, мы знаем это, — де Гурней усмехнулся. — Он больше не решится разделить своё войско в борьбе против нас. Если этот француз, которого мы захватили, сказал нам правду, то Генрих собирается повернуть на восток после Байо и разорить Оже. Что тогда?

Герцог попросил его взглянуть на карту.

   — Я смогу поймать его в ловушку здесь, здесь или здесь.

   — Как, неужели мы повторим тот же маневр? — спросил граф Роберт О. — Неужели мы позволим ему продвигаться вперёд без помех? Хлеба ещё на полях, Вильгельм: он нанесёт большой урон.

Мортен зевнул:

   — Мы раньше уничтожим его! Где вы поставите засаду, Вильгельм?

Они склонились над картой и увидели, как он указал на Фалейс, его родной город. Де Гурней потёр нос.

   — Да... но ведь он обойдёт вас с запада, если будет направляться на Байо.

   —  Но я расположу своё войско между ним и Оже.

   —  Если он захочет добраться до Оже, то ему придётся преодолеть Орне и Дайв, — сказал де Гурней. — Конечно, не может идти и речи о том, чтобы сделать засаду у Орне или Каена. Что касается Дайва, то... — он неожиданно оборвал фразу и внимательно посмотрел на Вильгельма, — Вы что же, хотите поймать его в ловушку у Варавилля, сеньор?

   — Где же ещё он сможет перейти Дайв? — утвердительно качнув головой, спросил Вильгельм.

   — Ни в Бове и уж никак не в Кобурге. Около Варавилля течение куда сильнее, чем он может ожидать, и здесь-то мы поймаем короля Генриха и этого анжуйского пса Мартелла в ловушку.

   — Норманны уже сражались с французами у Варанилля, — сказал Вальтер Гиффорд. — Но почему, сеньор, мы должны позволить ему зайти так далеко? Есть и другие места, где можно устроить засаду.

   — Да множество, — согласился герцог, — но ни одного столь же надёжного. Если король направится на Варавилль, как я предполагаю, то он будет весь в моей власти. — Он встал из-за стола и похлопал лорда Лонгвилля по плечу. — Доверься мне, Вальтер, — улыбаясь, сказал он. — Я ведь ещё ни разу не привёл своё войско к поражению.

   — Видит Бог, я ни минуты в вас не сомневался, сеньор! — поспешно проговорил Вальтер. Он кашлянул и, переглянувшись с де Гурнеем, спросил: — А какую роль во всём этом будут играть ваши лучники?

Вильгельм засмеялся:

   — Поверь мне, они-то и победят в этом сражении, — сказал он и увидел, как, расходясь, члены совета лишь покачивали головами, удивляясь его безрассудству.

В августе, когда пшеница уже была сжата, король Генрих перешёл границы Нормандии, нарушив продолжавшееся четыре года перемирие, и устремился в глубь Гесмеса, направляясь к Байо. Рядом с ним, раздуваясь от гордости, которую не могло уменьшить никакое поражение, ехал граф Анжуйский, раздражительный и желчный человек. Его сопровождали два его сына: Джеффри, его тёзка, прозванный «борода», и Фульк ле Речин, грубый и ворчливый. Они оба постоянно нарывались на драку как с друзьями, так и с врагами. Королю Генриху немалого труда стоило поддерживать мир между этой воинственно настроенной троицей и своими баронами. Франция могла вступить в союз с Анжу для ведения совместных военных действий, но французы не любили анжуйцев. С самого начала в лагере союзников начались раздоры, и не раз в спорах в качестве последнего довода использовалась сталь, что, конечно, не способствовало укреплению дружеских отношений между королём и графом.

Анжуйцы хотели биться за каждый город, мимо которого они проходили, но король Генрих, видя только что вычищенные рвы и отремонтированные стены, предпочитал не терять время на бесполезную осаду. Если он сумеет захватить Байо и Каен и опустошить плодородные земли Оже, то сможет диктовать свои условия герцогу Вильгельму. Об этом он и сказал Мартеллу, но граф, который стал с годами выживать из ума, легко забывал о цели, когда перед его глазами возникала крепость, обороняемая врагом. Он хотел свернуть в сторону с намеченного пути и вырвать из рук Монтгомери замок Ла-Рош-Мабилль, чтобы успокоить свою уязвлённую гордость. Королю Генриху удалось успокоить его, но, едва забыв об одной своей безумной идее, Мартелл увлёкся новой. Он давно точил зуб на Вальтера де Ласи, и, так как поместье де Ласи было по пути, во всяком случае недалеко от него, Мартелл считал просто невозможным оставить его нетронутым. Он разработал собственный план, по которому силы союзников должны были разделиться на две части. Одну он хотел возглавить сам и повести её на осаду поместий тех людей, с которыми у него были личные счёты. Вторая во главе с королём направилась бы к Байо.

Было, конечно, маловероятно, что король, в памяти которого всё ещё сохранились ужасные события, происшедшие в Мортемере, согласится на такой план. С трудом Мартелла вновь оттащили от его жертвы и поманили на север, обещая богатую добычу.

Во время похода на Байо французы следовали своей излюбленной тактике ведения войны, надеясь, что впоследствии вымолят прощение за свою жестокость. Они сжигали и уничтожали на своём пути все: неукреплённые города, деревушки, селения. Любого, кого находили спрятавшимся в укромном месте, убивали так, чтобы это доставило как можно больше удовольствия солдатам. Женщин захватывали в плен и делили между рыцарями. Религиозная мораль не останавливала короля. Он разорял все аббатства и монастыри, попадавшиеся ему на пути. Однако в большинстве случаев монахи, предупреждённые предусмотрительным герцогом, заблаговременно спрятали все ценные вещи. Мартелл, приведённый в ярость отсутствием добычи, в порыве гнева схватил монаха и стал угрожать ему пытками в случае, если тот не расскажет, где спрятаны сокровища. Возмущённые французы вмешались, потому что это было уже слишком даже для них. Потребовалось всё красноречие короля Генриха, чтобы убедить графа в том, что такое поведение закончится для него отлучением от церкви.

Так, утопая в пороке, вражеское войско продолжало двигаться на север в глубь страны, через Гесмес к Байо. Люди короля Генриха могли заниматься мародёрством, поджигать дома мирных жителей, Мартелл мог вести себя безрассудно, однако король следил за тем, чтобы, где бы ни останавливалось его войско, часовые всю ночь оставались на посту. Ему совсем не хотелось, чтобы его, как и тех несчастных, погибших в Мортемере, поджарили прямо в кровати.

Узнав от своих лазутчиков о такой бдительной охране, герцог Вильгельм лишь насмешливо заметил:

   — Неужели король думает, что я стану использовать один трюк дважды? Ну, ну, надо тебя проучить, мой робкий король!

Французы подошли к Байо отягощённые богатой добычей, но король Генрих скоро убедился в том, что город хорошо укреплён и не сдастся без боя. Обороной руководил воинственный сводный брат герцога Вильгельма, Одо, которому его божественное призвание не мешало лично отдавать приказы. Заткнув за пояс полы своей рясы, чтобы она не мешала при езде на лошади, он носился по городу с булавой вместо креста. Возглавляемые своим молодым епископом, жители Байо встретили нападающих потоками горячей смолы, градом камней, копий, дротиков, и, когда французы в панике отступили, несколько смелых рыцарей неожиданно выскочили за стены города и, прежде чем их удалось отогнать обратно в город, поубивали многих воинов Генриха. Королю пришлось отказаться от плана захвата Байо, и его войско направилось в сторону Каена, опустошая все деревни вокруг себя. Епископ Одо отложил в сторону булаву и взялся за перо, чтобы написать своему брату о триумфе защитников города.

Читая письмо Одо, написанное на латыни, Вильгельм скривил губы в насмешливой гримасе:

   — Боже мой, неужели король Генрих не мог придумать ничего лучше? Клянусь, я знаю множество способов захватить Байо!

Днём и ночью в Фалейс прибывали лазутчики герцога Вильгельма с сообщениями о продвижении войска короля Генриха; днём и ночью бароны, такие, как импульсивный Тессон де Тюренн и де Монфор, надоедали врагу, вступая в стычки на флангах французской армии. Вильгельм, как ястреб, преследующий жертву, следил за каждым шагом короля.

Генрих прекрасно понимал, каким серьёзным противником был его мятежный вассал, но он также знал, что Вильгельм распустил значительную часть своего войска и, будучи опытным в делах войны, никогда не бросит свои немногочисленные силы на противника. Он боялся неожиданного нападения под покровом ночи, засады на дороге, но не открытого сражения. Когда войско остановилось в Каене, количество часовых было увеличено вдвое, а за пьянство грозила смертная казнь. Однако Вильгельм ничего не предпринимал, и король Генрих поверил тем, кто говорил, что Вильгельм не решится атаковать его. Он продолжал движение на восток, и все замечали, что впервые за многие месяцы его настроение улучшилось.

Но тем временем как король всё ближе и ближе подходил к Варавиллю, человек, который, как он считал, так его боялся, собрал все свои отряды и раздал оружие вольным крестьянам.

Разведчики короля подобрались к Фалейсу настолько близко, насколько это было возможно, но ничего не смогли узнать. Они сообщили, что герцог со своим войском всё ещё остаётся в городе и, видимо, не собирается покидать его. Воодушевлённый такими новостями, король продолжал продвигаться вперёд. Как только он перейдёт через Дайв, все опасности останутся позади: лишь на узкой тропинке через болота могла поджидать его неудача. Король продолжал внимательно следить за действиями герцога, ожидая услышать вести о том, что его войско покинуло Фалейс. Оставался лишь день пути до Варавилля, и Генрих получил точную информацию о том, что Вильгельм всё ещё не двинулся с места. Король рассмеялся и произнёс необычайно радостным голосом:

   — В конце концов хитрость Вильгельма подвела его самого! Я ожидал, что он отправится в Варавилль, чтобы устроить там для меня засаду, и поверьте мне, если бы я услышал о том, что он покинул Фалейс, то тут же повернул бы на юг в сторону Аркеса и не рискнул бы встретиться с ним на этой предательской реке. Вильгельм, проснись! — радостно сказал он, потирая руки.

Мартелл приказал подать вина.

А в то самое время, когда Мартелл и король Генрих праздновали свою удачу и шутили по поводу трусливых норманнов, в Фалейсе уже не осталось ни одного рыцаря, ни одного воина. Герцог наконец вывел своё войско из города как раз тогда, когда у короля Генриха уже полностью развеялись все страхи по этому поводу, и двигался на север с такой скоростью, которая была не под силу нагруженным добычей французским рыцарям.

Армия, которую вёл Вильгельм, имела весьма странный вид. Колонну возглавляли кавалеристы в начищенных до блеска и сверкающих под лучами жаркого полуденного солнца кольчугах. В руках они держали копья, на которых развевались флаги. За ними следовала пёстрая толпа копьеносцев. Ещё далее следовали отряды вольных крестьян. Некоторые из них, как и полагается, несли щиты и были одеты в кирасы, другие же, облачённые в кожаные туники, держали в руках лук и стрелы. Были и те, вооружение которых составляли лишь косы и вилы. Они, взгромоздившись на никчёмных лошадёнок, ехали позади всех.

   — Боже мой, — не выдержал Хью де Гурней, — что за сброд мы ведём в бой!

Французы подошли к Варавиллю как раз во время отлива. Тропа вела через болота к реке, за которой на восточном берегу простиралась совсем другая земля, обещая захватчикам лёгкую и приятную дорогу. Там не было болотистых равнин, пологие холмы возвышались прямо за рекой.

Медленно авангард, возглавляемый лично королём и Мартеллом, перешёл через реку и начал взбираться на холм. За ним по тропинке к броду следовала и остальная часть войска: всадники, пешие, навьюченные лошади, фургоны с добычей. Когда последние воины из авангарда перешли через реку, вода уже начала подниматься. Король Генрих, наблюдая за движением своего войска с холма, начал опасаться, что вода скоро поднимется так высоко, что его люди не сумеют переправиться, поэтому он отдал приказ поторопиться. Вдруг Мартелл бесцеремонно схватил его за руку, трясущимся пальцем указывая через реку. Он попытался что-то сказать, но вместо слов из его рта вырывались лишь какие-то нечленораздельные звуки. Король быстро посмотрел туда, куда показывал Мартелл, и увидел приближающихся к реке с запада вооружённых всадников. Он выкрикнул приказ, но не успели слова слететь с языка, как его фаворит Рене де Клермон закричал:

   — Смотрите, смотрите, на болотах полно людей!

Король стал вглядываться. Среди камыша и болотного кустарника по потайным тропинкам, известным только им, бежали люди, перепрыгивая с кочки на кочку, то скрываясь, то появляясь из-за кустарника, чтобы соединиться около дороги, по которой двигалась армия противника.

Король послал гонца с приказом к воинам, всё ещё не перешедшим через реку.

   — Подумаешь, несколько копьеносцев и толпа крестьян, — сказал он, не отрывая глаз от болота. — Вы что же так легко поддаётесь панике, Рене? Я обещаю вам, что скоро мы разобьём этот сброд. — Он взглянул на всадников, остановившихся на некотором расстоянии, и сказал: — Ха, нормандский волк всё ещё медлит! Ему не нравится вид моего войска.

Вдруг его голос изменился. Он неожиданно воскликнул:

   — О Боже! Что это? — Он сжал плечо де Клермона, его взгляд застыл на воинах, рассредоточившихся по болоту. — Лучники! — прошептал он. — Стрелы!..

Мартеллу это показалось настолько смешным, что его настроение тут же улучшилось:

   — Ха-ха! Он что, думает, что он на охоте? — спросил он. — Хорошая шутка.

   — Шутка! — закричал король. — К сожалению, нам нечем на неё ответить!

Он развернул лошадь и отдал Сен-Полю новые приказы.

В это время на противоположном берегу лучники Вильгельма сделали первый выстрел. Некоторые стрелы не долетели до цели, некоторые просвистели над головами изумлённых французов, но многие нашли свои жертвы. Люди на тропе, испуганные дождём стрел, летевших в них, бросились врассыпную. Те воины, которые было приготовились отразить атаку кавалерии, теперь, охваченные паникой, толпились на узкой дороге, неспособные сражаться, настолько сильно их испугала эта небывалая атака. Некоторые копьеносцы попытались прямо через болота подобраться поближе к лучникам, но они не знали тропинок, и трясина тут же затянула их.

Король побледнел, уздечка дрожала в его руке. Первой его мыслью было перевести авангард назад через реку, но, пока он отдавал соответствующие распоряжения, его капитаны сумели объяснить ему, что это невозможно.

Вода быстро прибывала, и, кроме того, в то время как Генрих начал разворачивать своё войско, лучники и копьеносцы Вильгельма пробирались к берегу и занимали вдоль него оборонительные позиции, чтобы не позволить врагу уйти.

   — Ваше величество, наши воины уже не смогут перейти вброд через реку! — прокричал Сен-Поль.

   — Но моя кавалерия может это сделать! — с вызовом ответил король.

Мондидье прервал его:

   — Это безумие, ваше величество! Мы не сумеем прорваться. И если мы только попытаемся, то все погибнем от этих проклятых стрел. Увы, мы ничего не сможем сделать. — Он поднял руку и загородил глаза от солнца. — Надо же, ими снова руководит де Гурней!

   — Этот выродок двигается вперёд, — сказал Сен-Поль, наблюдая за всадниками, приближающимися к ним по тропе. — И сам герцог там. Я могу даже разглядеть золотых львов на флаге его копья. Господи, помоги нам справиться с ним! О Боже, неужели никто не может добраться до этих лучников?

Шквал стрел с новой силой обрушился на людей, переходящих реку. Те, кто находился на восточном берегу, могли видеть, насколько сильным был ужас, охвативший французов, застигнутых врасплох этой страшной смертью. Воины, двигавшиеся в конце колонны, как ослеплённые метались по дороге в поисках спасения. Нормандские копьеносцы, преодолев болота, вплотную подошли к врагу и напали с фланга; всадники, мчавшиеся навстречу прямо по дороге, привели в смятение передние ряды. Французы были в панике, потому что не знали, куда им повернуть. Над их головами свистели стрелы; пешие нормандские воины проникли в их ряды и завязали рукопашный бой; сила кавалерии вынуждала их пятиться назад к реке, а там их поджидали лучники и рыцари.

Приходя в ярость от своего бессилия, король Генрих наблюдал за тем, как его армию уничтожают, разрывая на части. Он попробовал вместе со своей кавалерией перейти вброд через эту предательскую реку, но вода очень быстро поднималась, а стрелы норманнов грозили неминуемой гибелью, и ему пришлось повернуть назад. Король неподвижно сидел на своём боевом коне и смотрел на противоположный берег, не в состоянии оторвать глаз от этого страшного зрелища. Его воины отчаянно сражались, но не для того, чтобы оттеснить врага, а для того, чтобы избежать смерти, которая, казалось, была всюду.

Лишь Мондидье нашёл в себе силы, чтобы заговорить, другие же были настолько ошеломлены, что не могли произнести ни звука:

   — Что это за способ ведения боя? Эй, вы, трусы, а ну-ка покажите им! Их ведь совсем немного! Черт меня побери, неужели там нет ни одного героя, способного повести всех в атаку? — Он отвернулся, не в силах смотреть на это неуправляемое войско.

Король наконец позволил увести себя, но продолжал сидеть на лошади, понуро склонив голову. Ни один человек из арьергарда не сумел избежать этого ужасного сражения. Напряжённая борьба шла и меж повозок с провиантом и добычей; те, кто вышел целым и невредимым из рукопашной схватки и не пал от стрел врага, попытались убежать по болотам. Многих из них затянула трясина, и они душераздирающе кричали, медленно уходя под мутную зелёную воду. Других преследовали и убивали или уводили в плен местные крестьяне. Некоторые бросились в реку, отчаянно пытаясь добраться до восточного берега, но доспехи тянули их на дно, и они не могли справиться с течением. Казалось, что вода в реке ещё поднялась от мёртвых тел людей и туш убитых животных; на дороге валялись перевёрнутые повозки и фургоны, награбленная добыча была разбросана вокруг. Здесь путь преграждал труп лошади, там один на другом лежали убитые воины, их тела шевелились от того, что какой-то раненый, оказавшийся под ними, всё ещё пытался выбраться, но его попытки с каждым разом становились всё слабее и слабее.

Хью де Гурней вытащил стрелу, которая застряла в толстой коже его туники.

   — Благодарю вас, сеньор, — сказал он, мрачно улыбнувшись.

Вильгельм остановил своего коня посреди разбросанных по земле драгоценностей. В грязи сверкал помятый кубок, поблескивал золотым шитьём плащ, помятый и порванный копытами животных. Испорченные серебряные сосуды, украшенные драгоценностями рыцарские цепи лежали на дороге, залитые кровью убитой неподалёку лошади.

Герцог наблюдал за тем, как спасается бегством авангард французской армии, но, услышав слова де Гурнея, он повернулся и увидел стрелу.

   — Вас задело? — спросил он. — Мне очень жаль, Хью, поверьте, я этого не хотел.

   — Нет, всего лишь царапина. Я был слишком далеко от лучников, поэтому стрела не причинила мне особого вреда. Но, сеньор, разве ваши лучники должны стрелять по своим?

Герцог рассмеялся:

   — Нет. Будьте уверены, такого больше не случится. И всё-таки разве вы не согласны с тем, что мои лучники принесли нам победу на своих стрелах?

   — Если бы они целились куда надо, — сказал Гурней, осторожно ощупывая своё плечо, — то, пожалуй, можно было бы сказать, что они хорошо поработали.

   — Хью, вы что же, в конце концов признали лучников? — спросил граф Роберт О, который, осторожно перешагивая через тела раненых, подошёл к Вильгельму и Хью. Он снял шлем и бросил его своему оруженосцу. — Если бы эти дурни сообразили, что надо перестать стрелять, когда мы вступили в рукопашный бой с французами, мы потеряли бы не больше дюжины людей, так мне кажется. А ты как думаешь, Вальтер?

Лорд Лонгвилль проворчал в ответ:

   — Да, я видел, что в некоторых наших людей попали стрелы, но это случилось только потому, что эти бестолковые крестьяне промахивались. Если бы у нас был отряд лучников, обученных как следует... — Он поджал губы, про себя размышляя, как лучше организовать такой отряд.

Роберт выразительно посмотрел на герцога. Тот удовлетворённо улыбался.

   — Так что, Вальтер, моих лучников стоит оставить? — невинным голосом спросил он.

Лорд Лонгвилль, на время прервав свои размышления, ответил:

   — Оставить? О, конечно! Ведь теперь, после сегодняшнего урока, в армиях всего христианского мира появятся лучники! Неужели, сеньор, вы решите, что нам они больше не нужны только потому, что им недостаёт навыка? Нет, нет, ни в коем случае. Нам надо найти способ лучшим способом организовать их. — Он снисходительно покачал головой, глядя на своего молодого господина: — Вы должны набраться терпения, сеньор, и очень скоро перед вашими глазами предстанет совершенно другой отряд лучников, способных эффективно сражаться.

Герцог поклонился.

   — Спасибо, Вальтер, — угрюмо сказал он и проехал чуть вперёд, тщательно выбирая дорогу. Наклонившись, он прошептал Роберту на ухо: — Дней через семь-восемь Вальтер и старина Хью де Гурней будут уверены, что это именно они решили использовать лучников в бою!

Вильгельм поехал дальше, чтобы посмотреть, кого захватили в плен, а граф О задержался чуть дольше и услышал, как два хороших друга, Гиффорд и Гурней, начали рассуждать о том, как лучше располагать лучников на поле битвы. Тут граф предпочёл незаметно удалиться.

* * *

Остатки королевской армии спасались бегством. Генрих потерял все: добычу, провиант, и казалось, что это небывалое поражение подействовало на его рассудок. Когда в конце концов он заговорил, то сказал всего несколько слов, приказывая ускорить отступление. Между ним и графом Анжуйским произошла перебранка. Мартелл язвительно произнёс:

   — По крайней мере, это не я приказал армии так постыдно отступить. Нет, клянусь прахом Господним! Если бы я был во главе, я бы смело вступил в бой с этим выродком.

Услышав это, король рассмеялся как сумасшедший и напомнил Мартеллу о том, как тот отступал из Домфрона и из Амбре. Вот в таком мрачном расположении духа бывшие союзники продолжали свой путь. Разбитое войско добралось до границ Франции и наконец оказалось в безопасности. Так закончилась последняя попытка короля Генриха помериться силами с Нормандией.

Скоро стало понятно, что крушение его надежд сильно повлияло на его здоровье. Казалось, что он постарел за один день на десять лет и стал настолько апатичным, что вся французская знать была шокирована такой переменой. Он был вынужден просить герцога Вильгельма о мире, и, пока его советники пытались хоть как-то смягчить жёсткие и унизительные требования герцога, король сидел в стороне, укутавшись в свою мантию и уставившись в пространство отсутствующим взором. Ему зачитали условия мирного договора: он кивал так, будто решался какой-то незначительный вопрос. Только когда дошли до параграфа, в котором говорилось о возвращении Нормандии Тильерса, король высказал некоторое сожаление. Затем его губы сжались, а в поблекших глазах на мгновение вновь засверкала искорка. Но это быстро прошло. Он согласился со всеми пунктами и приказал своим советникам проследить за тем, чтобы договор был как можно скорее скреплён печатями.

* * *

В Руане герцогиня вновь лежала в объятиях Вильгельма. Он был одет в кольчугу, и железные кольца больно впивались в её кожу, но она, казалось, не замечала этого.

   — Ты отвоевал Тильерс? — сгорая от нетерпения, спросила она.

   — Да, я сдержал своё слово, — ответил он.

Матильда сияла от радости: глаза сверкали, щёки покрыл румянец, сердце переполнилось восторгом. Её губы жаждали ласки.

   — Вильгельм, ты достоин быть отцом моих детей! — нараспев проговорила она.

Немилосердно сжав её руками, он отодвинул её от себя.

   — Ты что же, женщина, думаешь, что твоя кровь смешивается с кровью простого горожанина? — спросил он.

В его голосе послышалась жёсткая нотка, но по сравнению с тем унижением, которое ей пришлось пережить семь лет назад, это было лишь незначительное замечание. Она едва ли расслышала, что он сказал, все её мысли были заняты его великолепной победой.

   — О мой Сражающийся Герцог, я бы хотела снова стать простой служанкой! — сказала она. — Ты бы мог тогда взять меня как награду победителю.

Она всё ещё могла заставить его трепетать от страстного желания, с ней он забывал обо всём и становился лишь безумно влюблённым человеком. Вильгельм прижал её к себе и нежно сказал:

   — Значит, теперь, когда ты уже больше не служанка, я не могу взять тебя, сердце моё?

   —  Я твоя, — ответила она, положив руку ему на грудь.

Спустя всего лишь год Нормандия навсегда избавилась от двух своих злейших врагов. Король Генрих серьёзно заболел после подписания договора. Он сумел пережить зиму и осень, но всё-таки умер, вконец истощённый горем. Через несколько месяцев скончался и Мартелл. Казалось, что герцог Вильгельм лишил их жизненных сил.

После смерти Мартелла его графство разделили между собой двое сыновей.

   — Здесь нам больше нечего бояться, — сказал Вильгельм.

Филипп, сын короля Генриха, унаследовал корону Франции, но был ещё совсем ребёнком, и в соответствии с завещанием отца регентом при нём стал Болдуин, граф Фландрский. Своей последней волей король Генрих попытался исправить глупости, которые он совершил в течение жизни. Нельзя было найти более способного, честного, дальновидного человека, чтобы передать ему в руки бразды правления. Однако вассалы Оверна и Вермандуа, Аквитании и Гаскони, Бургундии и Ангулема безрадостно приняли эту новость.

Если Болдуин будет управлять Францией, значит, Нормандия избавится от своего последнего могущественного врага. Тринадцать лет герцог вынужден был оборонять страну от посягательств врагов. Миру в ней угрожали не только его бароны, готовые в любую минуту взбунтоваться, но также Франция и Анжу, окружившие Нормандию своими копьями. Теперь, когда Вильгельму исполнилось тридцать два года, он чувствовал себя в безопасности. На восток простиралось графство Понтье, хозяин которого присягнул Вильгельму на верность; на запад — Анжу, расколотое надвое в соответствии с завещанием Мартелла; на юг — Франция, управляемая мудрейшим человеком, графом Болдуином, свёкром Вильгельма.

Преодолевая трудности, вассалы прибывали во Францию, чтобы принести клятву верности королю Филиппу во время его коронации. Последним прибыл Вильгельм, и те, кто ещё не видел Сражающегося Герцога кроме как в доспехах, теперь имели возможность созерцать его во всём величии. Он появился в окружении многочисленной свиты и своим видом затмил вассалов самого благородного происхождения.

   — Ну что, жёнушка, — не церемонясь, сказал граф Болдуин, — сдаётся мне, что наша дочь не ошиблась, когда вышла замуж за Вильгельма.

   — Мне кажется, он становится чересчур надменным, — ответила графиня. — Чем всё это закончится?

Граф Болдуин погладил свою бороду.

   — Я думаю, что ничего ещё не началось.

   — Как это? — спросила графиня.

Задумчиво глядя на неё, граф ответил:

   — Мы ведь видели, как он расправлялся со всеми, кто пытался отобрать у него то, что досталось ему в наследство. И каково теперь его положение?

   — Он в безопасности! — ответила она.

   — Да, да, — согласился граф. — Но будет ли он довольствоваться этим? Я боюсь, что нет.