Ко всеобщему удивлению и смущению некоторых маркиз, чья капризная память все же удержала кое-какую информацию, оброненную Фредерикой, появился на Уимпол-стрит в первое же воскресенье. Памятуя также о том, что эти собрания были представлены ею как домашние, он и одет был соответственно: в синем, прекрасно сшитом сюртуке, полосатом жилете, бледно-желтых обтягивающих панталонах и высоких сапогах с кисточками, начищение которых до невероятного блеска было главной обязанностью его лакея. Его племянник, лорд Бакстед, был корректно затянут в белый жилет, черные панталоны и обычный вечерний костюм, а двое юных джентльменов были при кружевных манжетах, высоких крахмальных воротничках, подпиравших им скулы, внушительных размеров галстуках и при множестве цепочек, медальонов и колец. Эти подающие большие надежды денди потратили достаточно времени и труда на туалеты и до самого появления в комнате маркиза были весьма довольны результатами своих стараний. Но когда высокая складная фигура возникла на пороге, их обуяли жуткие сомнения. Лорд, широкий в плечах не нуждался в ватных подкладках на своих сюртуках, а также ему ни к чему было затягиваться в талии. Воротничок был средней высоты, а галстук повязан изящно, но скромно; украшения его составляли только цепочка для часов да золотой перстень-печатка; и, несомненно, среди присутствующих он оказался самым элегантным мужчиной. В тот момент в комнате шла довольно оживленная беседа, но когда Баддль звучно объявил о его приходе, воцарилось изумленное молчание, прерванное Феликсом, который вскочил со словами:

— Да неужели! Кузен Алверсток! Приветствую вас, сэр! Я так рад, что вы пришли! Я так вам благодарен! Мистер Тревор сказал, что вы договорились обо всем, как я и думал, и что мы идем на новый Монетный двор на этой неделе! Может быть, вы все-таки тоже пойдете?

Его друга мистера Дарси Мортона поразило мягкое выражение, так редко появлявшееся на лице маркиза, когда он отвечал на приветствие мальчика. Затем навстречу ему встала Фредерика, протянула руку, и он, оторвав взгляд от восторженного Феликса, поднял глаза на нее и улыбнулся так, что это повергло Мортона в шок. Это была не одна из тех улыбочек, которыми лорд заманивал во время своих интрижек, в ней были теплота и что-то затаенное. «Мой Бог! — мысленно воскликнул Мортон. — Нечто есть в этом взгляде!»

Между тем Фредерика, обменявшись рукопожатием с нежданным гостем, вежливо произнесла:

— Рада вас видеть! — и, понизив голос, спросила: — Интересно, что могло привести вас сюда, кузен?

— Чувство долга! — И добавил шутливо: — А вдруг вы окажетесь в дурной компании!

Она задохнулась от возмущения, но сдержала себя и, бросив на него красноречивый взгляд, повернулась с приветливой улыбкой и со словами:

— Думаю, кузен, с большинством из наших гостей вы уже знакомы, но должна вас представить мисс Апкотт и мисс Пензби.

Она подождала, пока он раскланялся с девицами, и затем представила ему двух ретивых ревнителей моды. Он приветствовал их легким поклоном и, по достоинству оценив их великолепие, одарил слегка изумленной улыбкой перед тем, как обратить внимание на остальных гостей. Кроме Дарси Мортона и скромного человечка, в котором он узнал сэра Марка Лайнхема, в комнате было еще четверо гостей, хорошо ему знакомых и взиравших на него с разной степенью смущения. Это были его племянник лорд Бакстед, его кузен и кузина Эндимион и Хлоя Даунтри и его секретарь Чарльз Тревор. Хлоя просто смутилась в присутствии того, кого с колыбели привыкла считать всемогущим благодетелем, которого ни в коем случае нельзя ничем обидеть, а вот три джентльмена выглядели как схваченные на месте преступления. Тревор не стал давать объяснений по поводу своего присутствия здесь, а Эндимион, с опаской поглядывая на него, сообщил, что Хлоя попросила ее проводить; и лорд Бакстед заметил, что просто решил узнать, как поживают леди. Лорд, однако, не выказал никакого неодобрения, а, напротив улыбнулся им весьма дружелюбно и проследовал в заднюю комнатку, где сидела мисс Уиншем, занимаясь рукоделием и время от времени устремляя на собравшуюся компанию строгий взгляд, который, впрочем, превратился в свирепый, когда она заметила направлявшегося к ней маркиза. На его обходительные приветствия она отвечала с неизменной резкостью. Но, неустрашимый, он уселся подле нее и завел с ней нечто вроде односторонней беседы, так ловко стараясь ее ублажить, что она в конце концов признала в разговоре с Фредерикой, что у него по крайней мере хорошие манеры и рассуждает он как здравомыслящий человек.

Он оставался недолго и не принимал участия в шумных играх, затеянных молодыми людьми, а большей частью посвятил время беседе с мисс Уиншем. Он не обращал особого внимания на своих молодых родственников и никакого — на двух юных денди; но, покидая дом, он мог сделать некоторые выводы. Эндимион был без ума от Черис; Бакстед, кажется, старался привлечь к себе внимание Фредерики; Чарльз Тревор, при всей своей осторожности, не мог скрыть от многоопытных глаз признаки своей влюбленности. Было совершенно очевидно, что на его чувства отвечали взаимностью, и также очевидно было, что он боялся, как бы его благородный хозяин не пресек их в самом начале. Так же, судя по озабоченному лицу, чувствовал себя и Эндимион. Беспокойство Бакстеда, скорее всего, вызывалось опасением, что Алверсток может выдать его матери: он был сам себе хозяин и (надо отдать должное юному гордецу) никогда не стремился завоевать благосклонность своего дядюшки. Но ни ему, ни Эндимиону не следовало волноваться: лорда мало интересовало будущее его наследника и совсем не интересовало оное его племянника. Из всех них его беспокоил только его секретарь; не желая вмешиваться в его личные дела, он тем не менее не одобрял его интереса к мисс Даунтри. Этот альянс казался ему неудачным. Чарльз был молодым человеком из общества, но без состояния, его целью была политическая карьера, а женитьба на девушке со скромным приданым и без связей вряд ли принесла бы ему успех на этом поприще. Беседуя с мисс Уиншем, он из-под томных век наблюдал за Хлоей. Довольно хорошенькая, бесстрастно отмечал он, но совсем еще неопытна. Она легко краснела, что выдавало ее юность и влюбленность, но задумчивое выражение лица и легкая грусть странным образом трогали сердце. Лорд понимал, что могло привлечь в ней Чарльза, этого вдумчивого юношу. Что ж, если безрассудное увлечение окажется настоящим, придется помочь ему.

Не имея богатой и влиятельной супруги, он будет нуждаться в покровителе: кто-то должен поддержать его в самом начале, не материально (это Чарльз, без сомнения, отвергнет), но устройством на службу в правительственные круги, где его усердие и талант завоюют признание и обеспечат продвижение по службе. Это не сложно. Сложно будет найти другого секретаря, которым он был бы так же доволен. Но дело не казалось ему таким уж срочным: он подозревал, что Хлоя — первое серьезное увлечение Чарльза, уверен был в том же относительно нее; так что, возможно, эта история закончится ничем.

Труднее было понять, предпочитает ли Черис Эндимиона другим своим поклонникам или нет. Она казалась мила со всеми, и если ее глаза задерживались на нем с интересом, в этом не было ничего удивительного: он ведь такой красавец, этот Эндимион.

Что касается добродетельного кандидата Фредерики в женихи для своей сестры, лорд, которого раздражали меланхоличные романтики, нашел его действительно слишком сентиментальным и, кажется, имевшим намерение просить руки Черис не больше, чем если бы она была статуей. Он не делал попыток привлечь ее внимание и был вполне доволен тем, что мог сидеть и задумчиво смотреть на нее со слабой улыбкой на губах, которая показалась бессмысленной. Он не принимал участия в игре, а продолжал неподвижно сидеть, предаваясь созерцанию, когда Алверсток, оставив мисс Уиншем, направился к нему и спросил с усмешкой, в которой сквозило неодобрение:

— В восторге от моей подопечной, Лайнхем?

Сэр Марк вздрогнул и поднял глаза. Увидев, кто вывел его из задумчивости, он встал и, кивнув, просто сказал:

— О да, милорд! Она словно сошла с картины Боттичелли, не правда ли? Можно подумать, что в другой жизни она позировала ему, когда он писал «Рождение Венеры». Увы, ее нельзя заключить в раму, чтобы постоянно любоваться ею! Если бы она всегда оставалась такой, как сейчас, — чистой и совершенной! — Он вздохнул. — Конечно, это невозможно. Очарование невинности, которое мы видим сейчас, исчезнет, как только наступит зрелость; годы и жизненный опыт наложат свою печать на нее, покроют морщинами ее прекрасное лицо, и…

— …и у нее появится второй подбородок! — вставил лорд, который не любил причудливых монологов.

Он без церемоний покинул сэра Марка и пошел попрощаться с Фредерикой. Она раздавала карты и фишки игрокам, но, увидев его, передала коробку сестре и направилась с ним к лестнице.

— Не смею просить вас остаться, — сказала она, — Уверена, что вам еще никогда не было так скучно. Но зато теперь вы убедились, что мы не попали в дурную компанию.

— Да, да! Совершенно безобидная компания! — согласился он.

— Не опасен и ваш образчик добродетели, чьим единственным желанием является заключить вашу сестрицу в раму и повесить ее на стену, чтобы вечно услаждать свой взор.

Она недоверчиво переспросила:

— Заключить в раму? Он не мог сказать такое!

— Спросите его!

Она выглядела расстроенной.

— Ну и глупа же я! Никогда не думала, что он такой бездушный!

— Ну что вы, он романтик с душой поэта и высоким чувством прекрасного!

— Не вижу ничего романтичного в желании превратить Черис в картинку! Наверное, вы были правы, назвав его занудой, — сказала она со своей обычной откровенностью.

Он засмеялся.

— Да, но он такой мечтательный. Он называет красоту Черис чистой и совершенной и жалеет, что она не останется такою вечно!

Секунду она смотрела на него, нахмурившись и, наконец сказала решительно:

— Это говорит только о том, что он не чувствует к ней никакой нежности! Какая досада! Я столько надежд возлагала на него!

Его глаза весело поблескивали, но он сказал с совершенной серьезностью:

— Вам придется поискать другую партию. Могу ли я помочь вам? Помнится, вы пришли к заключению, что молодой человек не подойдет Черис, и я подумал… Что вы скажете, если это будет вдовец?

— Ну нет! — сказала Фредерика. — И вообще, кузен, не обременяйте себя нашими делами! Я никогда не просила ни о чем, кроме того, чтобы вы ввели нас в свет. Вы сделали это, за что я чрезвычайно благодарна вам, и ни в коем случае не стану требовать большего!

— Не беспокойтесь так! — запротестовал он. — Мне просто самому интересно!

— Подыскивать вдовцов для Черис?

— Это шутка! — объяснил он.

— Неудачная! — сурово сказала она.

— Приношу тысячу извинений! Я не стану знакомить моего вдовца с вашей сестрой, но вы можете мне верить, когда я говорю, что готов помочь вам, в том числе и советом, в любое время.

Она была удивлена и сначала решила, что это насмешка. Но знакомого огонька не было в его глазах; устремив на нее прямой взгляд, он положил руку на ее, которая покоилась на перилах, и, крепко сжав ее, сказал:

— Вы согласны? Вам не занимать здравого смысла или силы воли, но вы еще слишком неопытны, дитя мое.

— Да-да, я з-знаю, — сказала она, чуть запинаясь. — Благодарю вас! Вы так добры! И правда, я ведь даже не знаю, к кому еще я могу обратиться за советом, если вдруг что-нибудь случится!

Она хотела убрать свою руку, но он опередил ее, поднеся ее пальцы к своим губам, и поцеловал. Ее пронзило странное ощущение, похожее на удар электрическим током, у нее даже слегка закружилась голова, и это продолжалось, пока она не вернулась в гостиную. Уже давно вышло из обычая целовать руки дамам, и только старомодные джентльмены иногда еще прикладывались к ручкам замужних леди. Но лорда ведь нельзя было назвать старомодным, и она не была замужем. Интересно, думала она, почему он это сделал? Возможно, просто так или хотел пофлиртовать, так, ради развлечения. Во всяком случае, от него можно этого ожидать, тем более что она так легкомысленно призналась ему, что никогда не была влюблена. Ее расстроила эта мысль, ведь она видела в нем надежного друга, и теперь с этим может быть покончено. Если он полагает, продолжала она рассуждать, что ему удастся затеять еще одну интрижку, то он глубоко ошибся, потому что, с одной стороны, ей совсем не по душе флиртовать с кем-либо, а с другой — ее не прельщает перспектива пополнить его коллекцию.

Тем не менее, когда три дня спустя она столкнулась с ним на Бонд-стрит, он не выказал ни единого признака ухаживаний, а приветствовал ее хмуро, спросив лишь, почему она одна, без провожатых.

— По-моему, я предупреждал вас, что Лондон — это не деревня, Фредерика!

— Предупреждали! — отвечала она. — И хотя я не придала вашему совету большого значения, все-таки случилось так, что сегодня я гуляю под присмотром тетушки…

— …которая ко всем своим прочим достоинствам обладает даром быть невидимкой!

Она не удержалась от смеха, но сказала как можно холоднее:

— Она делает покупки вон в том магазине и встречает меня из Хукмановской библиотеки. Надеюсь, вы удовлетворены?

— Не совсем. Если вы не хотите, чтобы вас принимали за легкомысленную особу, то не стоит показываться одной на лондонских торговых улицах, особенно на Бонд-стрит! Иначе, дорогая, поищите себе другого покровителя! И не болтайте этой чепухи насчет ваших преклонных лет! В Гирфордшире, может быть, вы и сойдете за зрелую женщину, но здесь вы просто неопытная, глупая девчонка, Фредерика!

Этот выговор вызвал бурю самых разных чувств в ее груди. Ее первым желанием было ответить ему так же резко. Такой высокомерный тон заслуживал того, чтобы сбить с него спесь. Но, с другой стороны, он вполне мог избавить ее от своего покровительства, а это, если и не рушило все ее планы, то было бы крайне неудобно. Мысль о том, что вместе с его дружбой она потеряет и покой, она отогнала подальше. Стараясь прийти к достойному компромиссу, она сказала:

— И правда, я слишком неопытна, ведь до того, как вы подошли ко мне, я и понятия не имела, что это торговая улица! Спасибо, что подсказали мне, не пойму, как же я докатилась до такого! Ведь я же слышала о щеголях с Бонд-стрит, с одним из которых я, кажется, и столкнулась! Вы что же, как вы выражаетесь, вышли на охоту?

— Нет, мегера, не на охоту! — смеясь ответил он. — Просто иду в боксерский клуб Джексона.

— Какой ужас!

— Звучит не очень искренне, — сказал лорд, — от того, кто последнее время только и демонстрирует мне свое искусство в этом виде спорта, Фредерика.

Она засмеялась:

— Все равно это ужасно! Зачем было провоцировать меня, тем более что вы, думаю, знаете об этом спорте гораздо больше, чем я.

— Да, в этом я знаток, — согласился он, — даже больший, чем в правилах, которые должны соблюдать приличные девушки.

— Опять вы об этом! Сколько можно донимать упреками! Я ведь признала свою вину!

— Если обозвать меня незаслуженно называется признать свою вину…

— Не так уж незаслуженно, кузен! — вставила она.

— Скоро, — внушительно произнес он, — вы сами получите по заслугам, моя девочка! По крайней мере я надеюсь на это!

— Ах, как жестоко! — Она сверкнула на него глазами, но в то же мгновение стала серьезной и сокрушенно сказала: — Мы были для вас такой обузой! Простите меня, вы оказались так добры к нам! Я никогда не хотела обременять вас нашими делами и решила никогда не беспокоить вас больше своими сомнениями!

— Из чего я делаю вывод, что ваши братья в настоящий момент ничего больше не затевают, — заметил он.

— Ну уж это, — возмущенно проговорила она, — слишком несправедливо! Разве я прибежала к вам, когда Феликс пропал на этом своем пароходе? А Джессеми, слава богу, никогда не попадает в истории!

Он согласился с этим, но именно Джессеми и втянул его спустя несколько дней в историю с самоходным экипажем.

Эта нехитрая машина была последней технической новинкой и обещала стать очередным повальным увлечением публики. Простейшей конструкции, она состояла из двух колес с сиденьем между ними, переднее колесо вращалось посредством привода. Приходила в движение она при помощи ног седока, отталкивающегося от дороги, и умельцы развивали бешеную скорость, когда, балансируя на сиденье, подняв ноги над землей, неслись вперед и проезжали в таком виде приличное расстояние, к удовольствию изумленных зрителей. Джессеми, увидав одного из таких мастеров в парке, мгновенно загорелся духом соревнования. Его предприимчивая натура, истомившаяся в отсутствие его лошадей и от добровольных истязаний учебой, взбунтовалась: здесь, почувствовал он, было средство, при помощи которого он, не вводя Фредерику в лишние расходы, даст выход своей неукротимой энергии и продемонстрирует миру, что его неутомимый младший братец — не единственный Мерривилл, у которого хватает духу на опасные приключения. Джессеми узнал, что существуют школы, где обучают езде на этой машине и что ее предоставляют самым опытным ученикам. Вскоре он стал достаточно умелым учеником, чтобы предпринимать вылазки на нанятом аппарате для поездок по улицам с тихим движением. Лафра сопровождал его в этих экспедициях, и сестры приняли эти прогулки с собакой за долгожданное послабление им своих строгих правил в отношении учебы.

— Хорошо, что мы взяли Лафру с собой в Лондон, — говорила Фредерика, добавляя со смехом: — И хорошо, что он разогнал коров в Грин-парке и заставил Джессеми оторваться от своих учебников, ведь человеку это оказалось не под силу!

Мальчику хотелось неожиданно поразить семью своей необычайной удалью, так что Джессеми ничего не рассказал им о новом увлечении. Он мечтал научиться в совершенстве сохранять равновесие, подкатить к дому и позвать сестер взглянуть на его мастерство. Пока еще трудновато было ездить в гору, а в грязь лицом не хотелось ударить, особенно если Феликс будет одним из зрителей. Поэтому он по несколько часов практиковался, а для последней проверки перед тем, как предстать перед всем семейством, бесстрашно устремился в самую людную часть города. Ему удалось это с такой легкостью, что он не мог не поддаться искушению промчаться по Пиккадили, лихо отрывая сразу обе ноги от мостовой, что вызывало у публики огромный интерес, иногда восхищенный, иногда скандальный, и в конце концов привлекло к Джессеми внимания гораздо больше, чем ему было нужно.

Виноват в этом оказался жесткошерстный охотничий пес. Степенно шагая за своим хозяином, он вдруг увидел странную машину, какой никогда раньше не видел, и с лаем бросился бежать за ней, пытаясь укусить. Джессеми, привыкший к собакам, гоняющимся за каждым проходящим мимо экипажем, не очень-то смутился, но Лафра, который немного отстал, чтобы изучить какой-то заманчивый запах на углу, обнаружил, что на хозяина напали, и бросился его спасать. Драматическая развязка была неизбежна. Собаки, сцепившись насмерть, столкнулись с самоходной коляской; Джессеми, не удержав равновесия, врезался в плотника со стулом, потерял управление машиной и свалился на булыжную мостовую почти под копыта паре запряженных в ландо лошадей. Кучеру удалось свернуть их в сторону, и Джессеми смог подняться на ноги, помятый, исцарапанный и в синяках, но не поломав рук и ног. Слегка изумленный и совершенно униженный, он увидел такую сцену, которая привела бы в отчаяние и не такого отважного шестнадцатилетнего юношу, как он. Внезапный поворот лошадей смешал все движение, и воздух наполнился грубыми громкими воплями, проклятиями и мольбами. Пожилая дама, восседающая в ландо, приводила себя в чувство с помощью нюхательной соли; мастер по починке стульев тоже поднялся с мостовой и сокрушался о своих собственных повреждениях и об окончательно поломанном стуле; а сердитый господин, хозяин охотничьего пса, истошным голосом звал на помощь, чтобы разняли собак. На этот крик и бросился Джессеми. Убедив сердитого джентльмена перестать колотить собак и крепко держать свою собственную, отволок Лафру в сторону. Только он собрался извиниться перед этим господином, как тот обозвал Лафра диким чудовищем и всю вину свалил на этого благородного пса! Это, естественно, заставило Джессеми придержать свои извинения и указать на то, что виноват был жесткошерстный охотник, который ни с того ни с сего набросился на него.

— Да и что это за собака, которая не защищает своего хозяина, сэр!

Дальше скандал приобрел такие кошмарные размеры, столько людей стали требовать компенсации за полученные увечья и грозить судебным преследованием, что в голове у бедного Джессеми помутилось. И когда у него потребовали назвать свое имя и адрес, перед ним предстала ужасающая картина, где нескончаемый поток раненых обрушивался на Фредерику, вымогая у нее фантастические суммы, и он, неожиданно для себя, выпалил:

— Беркли-сквер! Дом-дом моего опекуна м-маркиза Алверстока!

У него была мысль только оградить от этого кошмара Фредерику, но ему тотчас стало ясно, что он произнес волшебные слова. Его уверения в возмещении всех расходов (недоверчиво осмеянные до этого момента) были немедленно приняты; сердитый господин, на прощанье выразив надежду на то, что его опекун научит его уму-разуму, продолжил свой путь; а пожилая дама, придя в себя от нюхательной соли, прочитала Джессеми строгую нотацию и сказала, что непременно сообщит маркизу о его, как она выразилась, дерзком поведении.

Таким образом, уже во второй раз на Беркли-сквер в неурочный час появлялся представитель семейства Мерривилл, требуя немедленной встречи с маркизом. Однако, в отличие от Фредерики, Джессеми не пренебрег услугами Чарльза Тревора. Он сбивчиво и горячо нашептывал ему о случившемся, когда Алверсток в длинной накидке из белой шерсти со множеством пелерин, надетой поверх элегантного костюма для дневных визитов, появился в дверях со словами:

— Так что? Уикен доложил мне, что… — Он осекся и поднес монокль к лицу, чтобы получше разглядеть истрепанную фигуру Джессеми. Маркиз уронил монокль и продолжал: — Ну и чучело! Тебя что, мололи на мельнице? Какого черта ты не приведешь его в порядок, Чарльз?

— Мне еще не было дано указаний, сэр, — парировал Тревор.

— Нет, нет, это пустяки! — нетерпеливо воскликнул Джессеми, вытирая кровь с поцарапанного лба. — Со мной все в порядке! Ничего страшного, я только хотел бы — я не из-за этого сюда пришел, а потому… О, сэр, умоляю, не сердитесь!

— Успокойся! — скомандовал Алверсток и приподнял его упрямый подбородок.

— Никакая это была не мельница! И я знаю, что я прав! — с горечью сказал он, подавляя возмущение.

— Без сомнения! Но это не значит, что ты можешь заливать кровью весь мой дом! Чарльз, будь добр, — хотя, нет, я сам. Пойдем, борец за правду! Расскажешь мне все, пока я буду накладывать тебе пластырь.

Волей-неволей Джессеми пришлось последовать за ним, и, поднимаясь по широкой лестнице, он все горячился и доказывал, что его ссадины и царапины — ерунда, а он пришел к его светлости просто как жертва беззакония, предупредить его о том, что, возможно, вслед за ним сюда ворвутся разъяренные прохожие, которые свалили на него свои увечья и убытки, и станут требовать компенсации; а он умоляет оплатить все, под честное слово его, обвиняемого в этих грехах, что он вернет все до последнего гроша.

Наконец, умытый от пыли и крови, вручивший Нэппу свое испачканное платье, с заклеенными и замазанными ссадинами на лице и руках и с пластырем над бровью, проглотивший целебную микстуру из бренди с водой для успокоения разгулявшихся нервов, он был способен изложить маркизу связную версию инцидента. Он старался говорить спокойным голосом, и только руки, которые поминутно сжимались и разжимались, выдавали его внутреннее волнение. Закончил он на резкой ноте, встретившись негодующим взглядом с холодными, чуть насмешливыми глазами Алверстока:

— Я не имел права ссылаться на ваше имя, сэр, или утверждать, что я здесь живу. Я поступил так лишь потому, что не вынес, если бы они набросились на Фредерику! Не представляю, сколько я должен теперь заплатить, вероятно, огромную сумму, ведь машина разбилась вдребезги, как и тот стул, и… Но сколько бы это ни стоило, я сам заплачу эти деньги, а не моя сестра! На выходы Черис и так потрачено немало, а тут еще и я! Ни за что!

Он произнес это таким мученическим тоном, но маркиз испортил этот эффектный конец, когда прозаическим и даже скучным голосом сказал:

— Достойное решение. Что же ты хочешь от меня?

Находясь еще в возбужденном состоянии, Джессеми, однако, прикусил губу и постарался отвечать рассудительно:

— Я прошу вас одолжить мне сумму, которая может потребоваться, если вы будете так добры, сэр! Под обещание, что я верну ее вам из своего содержания. Видите ли, в настоящий момент у меня туго с деньгами. Я брал уроки и арендовал этот велосипед, так что…

— Не беспокойся! — посоветовал лорд, — Я не буду торопить тебя с возвратом долга.

Джессеми вспыхнул.

— Я знаю! Но только не говорите, что мне не нужно возвращать долг совсем или что мне не надо беспокоиться! Ничто не заставит вас не принять от меня деньги обратно, и я должен беспокоиться! Впервые в жизни я поддался соблазну! Тщеславие! Даже хуже! Я хотел затмить Феликса! Есть ли на свете что-то более презренное, чем стремление к такой глупой славе?

— Есть много чего и похуже, — ответил Алверсток. — И перестань самую обычную неприятность изображать смертным грехом! Случилось только то, что ты попал в переделку, совсем не по своей вине, и не стоит из-за этого продавать душу дьяволу. Я рад, что ты способен попадать в истории: познав, человеческие слабости, скорее станешь праведником, чем если в шестнадцать лет будешь строить из себя святого!

Похоже, Джессеми изумили эти слова, но после некоторого раздумья он сказал:

— Конечно, но — но, если ты не сопротивляешься искушению, разве это не говорит о слабости характера?

— Если ты решил предаваться аскетизму, это говорит о том, что тебе грозит превратиться в ограниченного педанта! — жестко сказал лорд. — Ну а раз ты обратился ко мне за помощью, это по крайней мере говорит о том, что ты не теряешь головы в минуту опасности! Я подсчитаю расходы, и ты выплатишь долг, когда сможешь, чтобы тебе не пришлось оказываться в стесненных обстоятельствах. А что до угроз, которыми запугали тебя, не обращай внимания! Если какой-нибудь кучер, или чинитель стульев, или кто-нибудь еще посмеет явиться сюда, требуя твоей крови, можешь быть уверен, что мистер Тревор справится с этими наглецами! Но никто и не придет!

— Ах, нет, — лицо Джессеми помрачнело. — Я не потому назвал им ваше имя — это и в голову мне не пришло! — но вот зачем я наврал им, что вы мой опекун…

Он умолк, раздумывая над этим, затем, устремив на Алверстока честный взгляд, промолвил:

— Это так же недостойно, как и все остальное!

— Возможно, однако, ты решил, что так удобнее! Но оставим рассуждения на темы морали, лучше послушай, что я хочу тебе предложить!

— Слушаю внимательно, сэр! — собрался Джессеми.

— Ты требовал моего покровительства как опекуна, так что теперь ты должен считаться с моим мнением. А оно таково, что тебе следует умерить свой пыл в отношении учебы и посвятить часть времени своему физическому развитию. Тебе нужна не самоходная машина, Джессеми, а лошадь!

Сумрачный взгляд Джессеми просветлел, и он невольно воскликнул:

— Конечно, если бы… Но здесь, в Лондоне, это невозможно! Слишком дорогое удовольствие.

Тебе это ничего не будет стоить. Ты будешь кататься на одной из моих лошадей, мне ты этим только поможешь.

— Ездить на ваших лошадях?! Вы… вы позволите мне, вы доверите мне?! — запинаясь от волнения, воскликнул Джессеми. — О нет! Я не заслужил такой награды!

— А тебя и не награждают: тебе приказывают! — сказал Алверсток. — Вам это будет полезно, молодой человек!

Вид Джессеми с устремленным на него горящим взором и дрожащими губами тронул его. Он улыбнулся и положил ему руку на плечо.

— Выше голову, малыш! — сказал он. — Знаешь, ты ведь не нарушил еще ни одной из десяти заповедей, так что не стоит делать из мухи слона! А если Нэпп уже вычистил твое платье, я отвезу тебя домой.