На следующее утро Феба обнаружила бабушку в весьма деловом и оживленном расположении духа, полной планов на сегодняшний день. Первостепенным из них было посещение магазина модной одежды и личной модистки ее милости.

– Сейчас самое важное – одеть тебя, как полагается, дитя мое, – заявила вдовая миледи. – Боюсь, если еще раз увижу тебя в этом отвратительном платье, со мной случится нервный срыв!

Перспектива обзавестись модной одеждой была чрезвычайно соблазнительной, но Фебе пришлось умолять бабушку отложить выполнение этой программы. Она пообещала Алисе показать ей самые выдающиеся достопримечательности и, в частности, отвести ее на ярмарку «Пантеон».

Убедить миледи согласиться на столь кардинальное изменение планов было нелегко, поскольку чувство приличия бабушки восставало при мысли о том, что ее внучка будет бродить по Лондону в сопровождении неопытной деревенской девчонки. Она заявила Фебе: Алисе будет куда веселее в обществе одной из служанок, но, в конце концов, внучке удалось уговорить миссис Ингам дать разрешение на посещение ярмарки «Пантеон». Миледи вдруг вспомнила, что, прежде чем она сумеет приступить к претворению в жизнь своих грандиозных замыслов, ей еще предстоит написать одно письмо лорду Марлоу, а другое – своей невестке. Послание Фебы к отцу было уже готово; девушка даже ухитрилась отговорить бабушку предоставить в ее распоряжение собственный городской выезд, напомнив ей о том, что кучер будет весьма недоволен, держа лошадей на улице в столь ненастную погоду. Фебе предстояло выполнить одно важное, хотя и тайное, дело, и она решительно не желала, чтобы кучер ее милости доложил своей хозяйке о том, что первым пунктом назначения стала контора господ издателей «Ньюшам энд Отли, Паблишерз».

Порог сего учреждения девушка перешагнула, полная самых радужных надежд, а вышла оттуда, погруженная в черную меланхолию, что помешало ей присоединиться к восторгам Алисы, пребывающей в экстазе от увиденного. Фебе даже не приходило в голову, будто убрать из своего готовящегося к печати романа любое упоминание о взлетающих вверх бровях конта Уголино может быть уже поздно.

Увы, так оно и оказалось. Мистер Отли, столкнувшись с неизвестной ему леди в уродливом шерстяном платье, которая назвалась автором романа «Пропавший наследник», преисполнился жгучего любопытства. Они со старшим компаньоном частенько пытались угадать, кто же она такая, эта загадочная и смелая романистка, но никто из них и предположить не мог, что она окажется неряшливо одетой девицей, судя по возрасту, едва закончившей пансион. Манеры его претерпели разительные изменения, а в голосе зазвучали покровительственные нотки. Перед визитом сюда Феба была настроена крайне дружелюбно и заранее расположена к издателям, но она не привыкла к тому, чтобы с ней разговаривали в столь снисходительном тоне личности вроде мистера Отли. Последний, встретив изумленный взгляд гостьи, произвел быструю переоценку, пошел на попятную и решил, что будет нелишним призвать на подмогу старшего компаньона.

Манеры же мистера Ньюшама оказались безупречными, являя собой восхитительную смесь уважительности и отеческого снисхождения. Будь это возможным, он с радостью отложил бы публикацию, как и без колебаний оплатил бы из собственного кармана повторный набор всей книги. Но увы! Дата выхода романа из печати была уже назначена, до нее оставался всего месяц, а издание уже было готово к публикации. Он был безутешен, однако непреклонен и позволил себе выразить надежду, что она все-таки останется довольна результатами его трудов.

Что ж, Феба действительно осталась довольна. Они были очень красивы, эти три небольших томика, элегантно переплетенные в синюю кожу, с позолоченным передним обрезом страниц и тисненым заглавием! Мисс Марлоу казалось невозможным, что под столь роскошной обложкой таится написанная ею история. Благоговейно взяв книги в руки, она не удержалась и восторженно ахнула; но, когда Феба наугад раскрыла первый том, взгляд ее тут же наткнулся на роковой параграф.

«…Внешность конта Уголино была весьма примечательной. Фигурой он обладал стройной, поведение его отличалось изяществом и элегантностью, манеры выдавали в нем хорошо воспитанного человека, а черты лица были приятными и правильными, но классическую красоту его нарушали кошачьи глаза, в которых таилась лютая злоба. Глядя на него, Матильда содрогнулась от неприязни».

Похожая на эту дрожь пробежала и по телу создательницы Матильды. Она поспешно захлопнула книгу и с мольбой воззрилась на мистера Ньюшама.

– Я не могу позволить, чтобы роман вышел из печати!

Понадобилось немало времени и терпения, дабы убедить Фебу в том, что не в ее власти отменить издание, но мистер Ньюшам не пожалел ни того, ни другого. Речь его была выразительной, и поскольку он оказался достаточно проницательным, чтобы понять – оптимистическое предсказание успеха, который, несомненно, ждет книгу, лишь приведет автора в еще большее смятение, – он объяснил девушке, что первый роман, как правило, продается весьма скромно, поэтому вряд ли на него обратят внимание видные представители высшего общества.

Она немного приободрилась, но, расставаясь с ним, приняла решение немедленно написать мисс Бэттери, умоляя ее использовать все влияние на своего кузена, дабы остановить публикацию. Мистер Ньюшам, в свою очередь, с поклоном выпроводив Фебу из конторы, тут же разыскал своего младшего партнера и пожелал узнать:

– Разве не вы говорили мне, что эта ваша кузина – гувернантка в семействе благородного лорда? Кто он таков? Помяните мое слово, эта крошка – его дочь, и мы попали в десятку!

– Кто этот тип – я имею в виду в реальной жизни, – которого она хочет изменить? – с беспокойством поинтересовался мистер Отли.

– Не знаю. Одна из больших шишек, – беззаботно отозвался его компаньон. – Такие не подают в суд за клевету!

Минула почти неделя, прежде чем письмо мисс Бэттери дошло до ее бывшей ученицы, а к тому времени Феба, подхваченная вихрем светской суеты, и думать забыла о своих литературных тревогах. Было просто невозможно предаваться длительному беспокойству, когда вся ее жизнь изменилась самым чудесным образом. Неблагополучная падчерица леди Марлоу превратилась в любимицу бабушки, и оставалось лишь удивляться тому, насколько переменилась она сама. Леди Ингам вполне могла чувствовать себя довольной. Феба никогда не станет красавицей, но, принарядившись и не боясь нарваться на строгую отповедь всякий раз, стоило ей заговорить, она производила впечатление обаятельной и симпатичной девушки. Ей, конечно, недоставало столичного лоска, однако подобные вещи – дело наживное.

Мисс Бэттери писала, что и рада бы помочь, но не в силах. Будучи несколько более осведомленной, нежели Феба, в вопросах издательского дела, она могла лишь посоветовать девушке не слишком терзаться из-за весьма маловероятной возможности того, что герцог прочтет ее книгу. Скорее всего, этого не случится; а если и прочтет, то Феба должна помнить, что ему вовсе необязательно знать, кто является автором сего произведения.

В этих словах был резон, но Феба-то знала, что ее будет мучить чувство вины при каждой встрече с Сильвестром, и уже почти жалела о том, что вообще написала роман. После проявленной им доброты изобразить его злодеем значило предать, и она не искала оправдания в том, что написала книгу еще до того, как оказалась перед ним в долгу, поскольку самообман был ей не свойственен.

Сезон пока не начался, однако плохая погода уже заставила кое-кого вернуться в столицу. Состоялось несколько небольших приемов; бабушка предсказывала, что задолго до гала-открытия «Олмакса» сезон будет уже в полном разгаре, поэтому почтенная матрона не желала терять время даром, сделав всеобщим достоянием тот факт, что отныне с ней живет внучка. Напрасно Феба уверяла миледи, будто балы ее ничуть не интересуют.

– Вздор! – заявила в ответ ее милость.

– Но это правда, мадам! На больших приемах я всегда выгляжу и веду себя глупо!

– Только не теперь, когда тебе известно, что элегантностью ты не уступаешь любой девушке в зале – а многих и превосходишь! – парировала матрона.

– Но, бабушка! – с упреком возразила Феба. – Я надеялась стать вам утешением и опорой, а не веселиться каждый вечер напролет!

Пожилая дама метнула на внучку острый взгляд, заметила, что ханжеский тон опровергают лукавые искорки в ее глазах, и подумала: «Ах, видел бы этот взгляд Сильвестр! Однако почему, ради всего святого, он до сих пор не нанес нам визит?»

Феба тоже спрашивала себя об этом. Она не могла найти причины, по которой он возжелал бы увидеться с ней снова, но ведь герцог сам просил ее передать бабушке, что заглянет к ней, когда окажется в городе, а ведь он должен был вернуться в столицу еще несколько дней назад. Девушка знала, что Том уже дома, так что герцог не мог до сих пор оставаться в «Синем вепре». Она не чувствовала себя уязвленной, однако несколько раз думала о том, что ей хочется, чтобы он зашел на Грин-стрит. Ей столько нужно рассказать ему! Впрочем, ничего особенно важного, разумеется: несколько забавных глупостей из уст Алисы, что вовсе не показались бабушке смешными (миледи невзлюбила Алису с первого взгляда), да письмо отца, в котором тот устроил Фебе грандиозную выволочку, но не за то, что она сбежала из Остерби, а за то, что не сказала ему, где лежит ключ от сундучка с лекарствами для лошадей. И здесь бабушка не увидела ничего смешного, а хорошая шутка неизменно теряет толику своей прелести, когда ею не с кем поделиться. Жаль, что герцог так и не сподобился приехать в Лондон.

Собственно говоря, он таки побывал в столице, но почти немедленно укатил оттуда в Чанс, поскольку среди прочих новостей, поджидавших его в Солфорд-хаус, оказалась та, что леди Генри тоже гостит в городе, причем не одна, а вместе с сыном, и остановилась у лорда и леди Элвастон. Поскольку она не соизволила уведомить его о подобных намерениях заранее, герцог не на шутку разозлился. Его светлость, разумеется, не касалось, куда и когда уезжает и приезжает невестка (хотя она и не имела права увозить с собой Эдмунда без согласия Сильвестра), но он счел непростительным с ее стороны оставлять герцогиню одну в его отсутствие, даже не предупредив об этом. Он помчался на перекладных обратно в Лестершир, однако, обнаружив мать не только в приподнятом расположении духа, но и предвкушающую визит сестры, задержался в Чансе всего на несколько дней. При этом герцог даже не заикнулся о том, что побывал в гостях в Остерби. У герцогини сложилось впечатление, будто все это время он провел в Бландфорд-Парке; поскольку Сильвестр недвусмысленно приказал Свейлу и Кигли хранить благоразумное молчание, то он мог быть уверен, что никакие слухи о его приключениях не достигнут ее ушей из-за болтливости слуг.

Но почему он не горел желанием рассказывать матери об эпизоде, что наверняка позабавил бы ее, – вот вопрос, на который он искал и не находил ответа; его светлость даже охватили дурные предчувствия, правда мимолетные, и он постарался выбросить из головы мысли об этом. В конце концов, ей было бы неприятно узнать, что он подверг критическому рассмотрению дочь ее лучшей подруги и счел ее неподходящей кандидатурой на роль собственной жены.

В Лондоне Сильвестр обнаружил множество приглашений, ожидающих его, включая любезную записку от леди Барнингем, в которой она приглашала его немного потанцевать у себя дома в тот же вечер (если он не сочтет ниже своего достоинства посетить скромный неформальный прием). А ведь дочь леди Барнингем была живой и веселой девушкой, второй в списке из пяти претенденток на его руку. Не имея определенных планов насчет того, чтобы заглянуть в один из своих постоянных клубов, герцог решил нанести визит в дом Барнингемов, где мог наверняка быть уверенным в том, что встретит нескольких друзей и хозяйка извинит его за то, что он оставил ее приглашение без ответа.

И в одном, и в другом Сильвестр оказался прав. К дому он прибыл одновременно с лордом Ярроу, который окликнул его с порога, пожелав узнать, где, черт возьми, он пропадал все это время. В гостиной Сильвестр обнаружил еще двух своих друзей; его приняла хозяйка, сообщившая ему, что в извинениях нет нужды – более того, они представляются ей совершенно нелепыми, поскольку вечеринка состоялась без всякой подготовки, что называется, экспромтом.

– А что еще, герцог, прикажете делать в марте, самом неподходящем изо всех месяцев, когда в Лондоне почти никого нет?

– Вы попали в десятку, – ответил он. – Мне остается лишь утешаться тем, что я оказался в Лондоне как раз вовремя, чтобы предстать перед вами и радоваться тому, что избежал вполне заслуженных упреков!

– Как будто мы с вами недостаточно давно знакомы и не можем обойтись без подобных церемоний! Предупреждаю вас, нынче вечером вы никого здесь не найдете! Я предпочитаю обойтись без представлений, посему партнершу вы вольны выбрать сами. Насколько я могу судить, все они вам хорошо знакомы.

Ее милость пребывала в приподнятом расположении духа, но постаралась скрыть свой триумф от завистливых глаз. С Солфордом ни в чем нельзя быть уверенной, и любой намек на самодовольство мог дорого обойтись леди Барнингем; а ближайшие друзья и подруги наверняка бы припомнили ей его, особенно если и в этом сезоне герцог не сделал бы Каролине предложение либо, наоборот, предложил бы руку и сердце Софии Беллерби или очаровательной леди Мэри Торрингтон. Не стоит пока что предаваться чрезмерному оптимизму. Она уже совершила подобную ошибку в прошлом году, а его светлость взял да и не оправдал возлагавшихся на него надежд; и сколь бы приятным, на первый взгляд, ни было для него общество Каролины, никто не смог бы обвинить его в том, что он сделал ее единственным объектом своих ухаживаний. Ни одна из двенадцати присутствующих юных девиц не отправилась домой с ощущением, что он пренебрег именно ею; по крайней мере трое из них совершенно определенно получили удовольствие от легкого флирта с ним.

Знай ее милость о том, что Сильвестр обнаружил досадный недостаток у мисс Барнингем, она пришла бы в смятение. Девушка оказалась чересчур покладистой. Стоило ему всего лишь приподнять брови и сказать «Да вы, наверное, шутите!», как она тут же готова была принять иную точку зрения. Она не собиралась спорить с ним или возражать ему, полагая, что его ум и интеллект превосходят ее собственный. Что ж, если некоторые (не будем показывать пальцем) считают, будто ему по вкусу подобная лесть, то они ошибаются: в таких случаях его светлости становилось смертельно скучно. Хотя вечеринка все-таки доставила ему массу удовольствия, ведь он провел недурной вечер в обществе друзей; после поездки в Сомерсет Сильвестру было вдвойне приятно, что его принимают с таким радушием и сердечностью. Задавшись вопросом, как его встретят на Грин-стрит, он криво улыбнулся, вспоминая повод, который дал своей крестной для того, чтобы отнестись к нему с предубеждением.

Но ни на лице леди Ингам, ни в ее манерах не было и следа враждебности, когда герцога провели в ее гостиную; напротив, она приветствовала его с куда большим энтузиазмом, чем ее внучка. Он застал обеих дам дома, однако Феба писала какое-то письмо по поручению миледи, и, хотя девушка встала из-за стола, чтобы пожать его светлости руку и дружески улыбнуться ему, она попросила извинить ее за то, что должна сначала закончить работу.

– Проходи же и присаживайся, Сильвестр! – распорядилась леди Ингам. – Я давно хотела поблагодарить тебя за то, что ты позаботился о Фебе. Можешь представить, как я тебе благодарна. Судя по рассказу моей внучки, если бы не ты и твоя помощь, то она сегодня не сидела бы рядом со мной.

– Право, не сочтите мои слова проявлением неуважения, но как бы вы на моем месте дали понять своей крестной, что она говорит глупости? – парировал Сильвестр, целуя крестной руку. – Мисс Марлоу надолго остановилась у вас, мадам?

– Теперь ее дом здесь, – с любезной улыбкой отозвалась пожилая дама.

– Но это же замечательно! – воскликнул герцог.

– Как вы можете так говорить? – заметила Феба, роясь в бумагах на письменном столе в поисках сургучной печати. – Только не притворяйтесь, будто пребывание в моем обществе представляется вам замечательным!

– Мне нет никакой необходимости притворяться. Или вы думаете, что мы не скучали по вас самым чудовищным образом? Уверяю, скучали и еще как!

– Вам не хватало четвертого игрока для партии в вист? – осведомилась девушка, отодвигая стул.

Когда она подошла к камину, герцог тоже поднялся на ноги и парировал:

– Ничего подобного! Мы, кстати, не играли в вист. Мистер Орде провел с нами всего одну ночь.

– Как, неужели он немедленно повез Тома домой?

– Нет, он оставил его со мной, а сам отправился восвояси, дабы успокоить миссис Орде и вашего отца. Три дня спустя он вернулся и увез Томаса с королевскими почестями, в огромном экипаже, со всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами, о которых позаботилась миссис Орде, начиная от подушек и заканчивая нюхательными солями.

– Нюхательные соли! Не может быть!

– Еще как может, уверяю вас. Спросите у Томаса, как он пытался выбросить их в окошко! Но расскажите же мне, как у вас дела! От Кигли я знаю, что вы добрались до города тем же вечером: наверняка вы очень устали?

– Да, однако все это пустяки, на которые я не обращала внимания. Что до Алисы, то она готова была ехать всю ночь напролет, так ей понравилась ваша карета! Однако должна сообщить вам, что вы померкли в ее глазах, герцог!

– Неужели? – осведомился он, с подозрением глядя на Фебу. – И кто же затмил меня? Какой-нибудь очередной уродец?

Девушка, рассмеявшись, ответила:

– Нет-нет! Это был Горвич!

– Как неожиданно! И что же он сделал, дабы заслужить ее восхищение?

– Он обращался с ней самым отвратительным образом! Как с тараканом, по ее словам! Боюсь, она чувствовала себя ужасно несчастной, но все, увиденное ею в Лондоне, и вполовину не поразило ее так, как его манеры! Она даже призналась мне, что, по ее мнению, он куда больше похож на герцога, нежели вы!

Расхохотавшись, Сильвестр пожелал узнать дальнейшие новости об Алисе. Но тут пожилая дама заявила, что деревенские сплетни ее не интересуют, и тогда Феба принялась рассказывать герцогу о письме своего отца, и он едва не довел миледи до белого каления тем, что от души посмеялся и над этой историей. Очевидно, скудоумие лорда Марлоу раздражало пожилую даму намного сильнее деревенских сплетен.

Сильвестр пробыл у них совсем недолго, поэтому возможность поговорить с Фебой tete-a-tete ему так и не представилась. Зато у него состоялся краткий разговор по душам с миледи, которая под каким-то предлогом на несколько минут отослала внучку из комнаты и заявила ему:

– Я рада, что ты не сказал девочке о том, что это меня она должна благодарить за твой визит в Остерби. Мне очень жаль, что так вышло, Сильвестр, и я признательна тебе, ведь ты отправил ее ко мне, даже несмотря на появившуюся у тебя злость по отношению ко мне, в чем я не сомневаюсь. Имей в виду, коль я знала бы о вашей встрече и о том, что ты ей не понравился, я бы никогда не сделала ничего подобного! Однако непоправимого не случилось, и потому не будем больше говорить об этом. Во всяком случае, Феба не станет этого делать, и, можешь быть уверен, я тоже. Теперь, узнав ее лучше, я и сама вижу – вы не подходите друг другу. Не удивлюсь, если окажется, что угодить ей будет ничуть не легче, чем ее матери.

Герцог был избавлен от необходимости отвечать, поскольку в гостиную вернулась Феба. Поднявшись, чтобы откланяться, он, пожимая на прощание девушке руку, сказал:

– Надеюсь, мы еще встретимся, причем в самом скором времени. Полагаю, вы будете посещать все балы, и потому едва осмеливаюсь спросить у вас, – если только действительно обошелся с вами невежливо в «Олмаксе»! – не согласитесь ли вы потанцевать со мной?

– Да, конечно, – ответила Феба. – С моей стороны было бы невежливо отказать вам, вы не находите?

– Так я и знал! – воскликнул он. – Как я мог оказаться настолько глуп, что предоставил вам возможность осадить меня в свойственной вам манере?

– Ничего подобного! – запротестовала Феба.

– В таком случае да поможет мне Бог, если вы когда-нибудь соберетесь сделать это! – сказал его светлость. – До свидания! Прошу вас, не злоупотребляйте вежливостью, хорошо? Хотя о чем это я? Вам это не грозит!