Глава 1

— Прошлой ночью лисица забралась в курятник и утащила нашу лучшую наседку, — сообщила мисс Лэнион. — К тому же прабабушку! Как ты думаешь, негодницу следует проучить? — Не дождавшись ответа, она продолжила: — Конечно следует. Только вот как это сделать?

Ее собеседник оторвал взгляд от книги, лежащей перед ним на столе, и рассеянно устремил его на мисс Лэнион:

— Ты что-то спросила, Венеция?

— Да, — весело ответила его сестра, — но это не имеет значения, тем более что я уже сама ответила на вопрос. Знай ты, какие интересные разговоры я веду сама с собой, удивился бы.

— Я читал.

— Да, забыв о кофе и о бутерброде с маслом. Ешь сейчас же! Меня убедили не позволять тебе читать за столом.

— Даже за завтраком? — Он пренебрежительно отмахнулся. — Попробуй мне запретить, если сможешь.

— Конечно не смогу. Что это у тебя? — Она посмотрела на книгу. — А, что-то греческое! Наверное, какая-нибудь нравоучительная история.

— Это «Медея» в издании Персона, которую дал мне почитать мистер Эпперсетт.

— Знаю! Очаровательное существо — зарезала брата и бросила останки в реку, в стиле своего папаши.

Ее брат пожал плечами.

— Ты ничего в этом не понимаешь, — с презрением отозвался он, — и пытаться объяснить тебе — напрасный труд.

Венеция весело подмигнула:

— А вот и нет! Я ее прекрасно понимаю и хотела бы быть такой же решительной! Только я, пожалуй, похоронила бы твои останки в саду, подальше от чужих глаз.

Эта острота вызвала усмешку у ее брата, который заметил, что их родитель, узнав о братоубийстве, наверняка бы ограничился приказом потихоньку зарыть труп.

Привыкшая к подобному обхождению Венеция больше не пыталась привлечь внимание брата. Половинка бутерброда с маслом, из которого состоял весь его завтрак, сиротливо лежала на блюдце, но протестовать было бы пустой тратой времени, а вопрос о его здоровье повлек бы очередную вспышку раздражения.

Обри был худощавым и довольно низкорослым юношей, но не выглядел болезненным, хотя его лицо казалось не но годам заострившимся и морщинистым. Незнакомый человек затруднился бы определить возраст Обри, так как его физическая незрелость странным образом не соответствовала выражению лица и поведению. Ему совсем недавно исполнилось шестнадцать, но страдания избороздили его лицо морщинами, а общение исключительно со старшими способствовало преждевременному развитию интеллекта. Поступить в Итон, где ранее учился его брат Конуэй, который был на шесть лет старше, Обри помешала болезнь бедренного сустава, ставшая причиной укороченной ноги (впрочем, Венеция полагала, что в этом было повинно неправильное лечение). При ходьбе Обри сильно хромал, и, хотя болезнь, по словам врачей, перестала прогрессировать, сустав причинял ему боль при холодной погоде и перенапряжении. Те виды спорта, которыми занимался Конуэй, оставались недоступными Обри, но он был хорошим наездником и метким стрелком, и только Венеция догадывалась, как тяжело он переживает свою неполноценность.

Вынужденная малоподвижность в детстве усилила природную тягу к наукам. К четырнадцати годам Обри если и не превзошел в учености своего наставника, то оставил его позади в скорости усваивания материала и, по признанию этого достойного человека, нуждался в более знающем педагоге. К счастью, таковой оказался под рукой. Местный священник был видным ученым и уже давно наблюдал за успехами Обри Лэниона. Он предложил подготовить мальчика к Кембриджу, и сэр Франсис Лэнион охотно согласился, избавив себя от необходимости искать нового наставника. Обри, к тому времени научившийся ездить верхом, проводил большую часть времени в пасторате, корпя над книгами в тускло освещенной библиотеке преподобного Джулиуса Эпперсетта, жадно впитывая знания своего доброго учителя и обретая уверенность в способности добиться успеха. Он уже поступил в колледж Троицы, где должен был начать занятия в Михайлов день будущего года, и мистер Эпперсетт не сомневался, что его ученик, несмотря на юные годы, скоро станет стипендиатом.

Ни сестра, ни старший брат не питали сомнений насчет его ума. Венеция восхищалась интеллектом Обри, а Конуэй — крепкий молодой спортсмен, для которого написать письмо было непосильным трудом, — смотрел на него с благоговейным страхом и сочувствием. Стать стипендиатом колледжа казалось ему весьма странной целью, но он искрение надеялся, что Обри ее достигнет, ибо, как он однажды сказал Венеции, чем еще может заниматься бедняга, если не корпеть над книгами?

Венеция же полагала, что Обри уделяет книгам слишком много внимания и слишком рано выказывает склонность стать таким же упрямым затворником, каким был их отец. В данный момент ему следовало бы наслаждаться каникулами, так как мистер Эпперсетт находился в Бате, поправляясь после серьезной болезни, и его обязанности временно исполнял кузен. Любой другой мальчик бросил бы книги на полку, сменив их на удочку. Но Обри брал книгу даже к завтраку и, покуда его кофе остывал, сидел, подпирая ладонью широкий лоб и не отрывая взгляда от страницы, так что можно было произнести его имя дюжину раз и не получить ответа. Ему никогда не приходило в голову, что такая отрешенность от окружающих делает его плохим собеседником. Зато это неоднократно приходило в голову Венеции, но так как она давно поняла, что Обри так же эгоистичен, как его отец и старший брат, воспринимала его странности спокойно и продолжала любить его, не испытывая разочарования.

Венеция, девятью годами старше Обри, была старшей из троих детей йоркширского землевладельца с длинной родословной, солидным состоянием и эксцентричными манерами. Потеряв жену еще до того, как Обри стал носить брюки, сэр Франсис замуровал себя в помещичьем доме милях в пятнадцати от Йорка и остался там в полном равнодушии к будущему своего потомства, пренебрегая обществом друзей. Венеция могла лишь предполагать, что ее отец всегда испытывал природную склонность к одиночеству, будучи не в состоянии поверить, что разбитое сердце могло явиться причиной столь экстравагантного поведения. Сэр Франсис был человеком гордым, но не отличался чувствительностью, поэтому его дочь сомневалась, что брак родителей являл собой неземное блаженство. Образ матери Венеции представлялся весьма смутным, но в памяти остались бешеные ссоры, хлопанье дверьми и истерические припадки. Она помнила, как ее впускали в надушенную спальню матери посмотреть, как та одевается перед балом в Касл-Хауарде, помнила красивое недовольное лицо, множество дорогих платьев, горничную-француженку, но не могла пробудить в себе ни единого воспоминания о материнской любви и заботе. Несомненно, леди Лэнион не разделяла привязанности мужа к деревенской жизни. Каждую весну супруги проводили в Лондоне, каждое лето — в Брайтоне, а когда возвращались в Андершо, леди начинала хандрить. Сурового климата йоркширской зимы она не могла переносить, поэтому сэр Франсис пусть с неохотой, но уезжал с ней наносить визиты друзьям. Никто не верил, что подобное существование может удовлетворять сэра Франсиса, однако, когда внезапная болезнь свела в могилу его жену, он вернулся домой убитый горем и с тех пор не мог видеть ее портрет на стене и слышать упоминание ее имени.

Дети росли, разделяя его уединенное существование, — только Конуэй, отправленный в Итон, а потом поступивший в пехотный полк, смог ускользнуть в большой мир. Ни Венеция, ни Обри не бывали нигде дальше Скарборо, и круг их знакомства ограничивался несколькими семействами, живущими неподалеку от поместья. Впрочем, они не роптали: Обри — потому что страшился пребывания среди посторонних, а Венеция — потому что это было не в ее натуре. Она только один раз была неутешна — когда ей, в ту пору семнадцатилетней, отец не позволил отправиться в Лондон к его сестре, чтобы быть представленной в обществе. Отцовское решение казалось слишком суровым и вызвало слезы на глазах. Но, подумав, Венеция пришла к выводу, что план был абсолютно непрактичным. Она не могла оставить больного восьмилетнего Обри на попечение няни, чьи преданные заботы довели бы его до сумасшедшего дома. Поэтому Венеция осушила слезы и смирилась. В конце концов, ее папа не так и неразумен — пусть он не пустил ее в Лондон, но не возражал, чтобы она посещала собрания в Йорке или даже в Хэрроугите, когда леди Денни или миссис Ярдли приглашали Венецию с собой, что они делали весьма часто — одна по доброте душевной, а вторая по настоянию сына. Не был сэр Франсис и скрягой — он никогда не подвергал сомнению расходы дочери по дому, выделил ей солидное содержание и, к ее удивлению, оставил после смерти хорошее обеспечение.

Произошло это три года тому назад, через месяц после славной победы при Ватерлоо. Неожиданный удар свел в могилу сэра Франсиса. Для детей смерть его стала потрясением, но отнюдь не горем.

— Фактически, — заметила Венеция, шокировав добрую леди Денни, — без него нам будет гораздо легче.

— Дорогая моя! — воскликнула леди, прибывшая в поместье прижать сирот к своей сентиментальной груди. — Очевидно, ты слишком взволнована.

— Вовсе нет, — смеясь, ответила Венеция. — Разве вы сами, мэм, не повторяли то и дело, что для отца его поведение совершенно неестественно!

— Но ведь он умер, Венеция!

— Да, мэм, но я сомневаюсь, что теперь он любит нас больше, чем когда был жив. Отец пальцем не пошевелил, чтобы завоевать нашу привязанность, и едва ли может ожидать, что мы будем горевать о нем.

Не найдя возражений, леди Денни всего лишь попросила Венецию не говорить таких вещей и осведомилась, что та намерена делать. Девушка ответила, что все зависит от Конуэя. Пока он не вернется домой, чтобы вступить в права наследника, ей придется продолжать жить по-старому.

— К тому же теперь я смогу принимать в доме наших друзей, а то ведь папа не позволял порог переступить никому, кроме Эдуарда Ярдли и доктора Бентуорта.

Спустя три года Венеция все еще ожидала возвращения Конуэя, и леди Денни уже устала ругать его за то, что он эгоистично взвалил свои дела на плечи сестры. Никого не удивило, что он не смог сразу вернуться в Англию, так как во Франции и Бельгии царил беспорядок, а все британские полки печально поредели после кровопролитной битвы при Ватерлоо. Но когда прошло несколько месяцев, а Конуэй ограничился лишь кратким письмом к сестре, где заверял, что не сомневается в ее способностях содержать Андершо должным образом, и обещал написать ей снова, когда будет располагать временем, все начали подозревать, что его продолжающееся отсутствие вызвано не столько чувством долга, сколько нежеланием расставаться с жизнью, которая, согласно отчетам посещавших оккупационную армию, являла собой нескончаемые матчи в крикет и балы. В письме Конуэй также сообщал, что получил назначение в штаб лорда Хилла, расквартированный в Камбре, и что не может написать Венеции более длинное послание, так как ожидается прибытие великого человека, наряд и обед, поэтому весь штаб в напряжении. Письмо завершалось уверенностью, что Венеция все поймет, и постскриптумом: «Не знаю, какое поле ты имеешь в виду, лучше делай все, что советует мистер Науик».

— В итоге бедняжка может всю жизнь провести в Андершо и умереть старой девой! — жаловалась мужу леди Денни.

— Более вероятно, что она выйдет замуж за Эдуарда Ярдли, — отозвался ее супруг.

— Я ничего не имею против Эдуарда Ярдли — всегда считала его достойным человеком, — но говорила и буду говорить, что выйти за него замуж означало бы потратить жизнь впустую. Ах, сэр Джон, если бы наш дорогой Освальд был на десять лет старше!

Злой гений сэра Джона побудил его выразить надежду, что у такой красивой девушки достаточно мозгов, чтобы не взглянуть дважды на самого глупого юнца во всем графстве, и что жене пора прекратить поощрять привычку Освальда строить из себя дурака. В конце концов супруги принялись обмениваться мнениями и Венеция была забыта.

Никто не стал бы отрицать, что Венеция красивая девушка, а многие без колебаний назвали бы ее прекрасной. Среди дебютанток в Олмаке она наверняка привлекла бы внимание, а в более ограниченном обществе, где ей приходилось вращаться, вообще не знала себе равных. Восхищение вызывали не только большие блестящие глаза, золотистые волосы или очаровательный изгиб рта — в лице Венеции было нечто, не связанное с красотой черт и тем не менее приковывающее внимание: выражение удивительной мягкости и открытости, лишенное застенчивости.

В ее глазах плясали веселые огоньки, когда она посмотрела на Обри, все еще погруженного в античность.

— Обри, дорогой, одолжи мне на секунду свои уши — хотя бы одно!

Он посмотрел на нее и улыбнулся:

— Ни за что, если ты собираешься нагрузить его чем-нибудь неприятным.

— Ничего подобного — обещаю! — смеясь, воскликнула Венеция. — Просто если ты собираешься выезжать верхом, то, пожалуйста, загляни на почту и узнай, нет ли для меня посылки из Йорка. Честное слово, Обри, это совсем маленькая посылочка!

— Хорошо, если только это не рыба. В таком случае пошли за ней Накстона.

— Нет, это муслин — и превосходный.

Обри поднялся и, волоча ногу, подошел к окну.

— Сейчас слишком жарко для поездки верхом, но я немедленно отправлюсь, так как оба твоих ухажера сейчас нанесут нам утренний визит!

— О нет! — жалобно воскликнула Венеция. — Неужели опять?

— Они уже едут по аллее, — заверил сестру Обри. — Освальд выглядит мрачным, как медведь.

— Не говори так, Обри! Очевидно, он размышляет об отвратительных преступлениях и очень огорчится, узнав, что его мрачные мысли приписывают дурному настроению.

— О каких еще преступлениях?

— Откуда мне знать? Бедняга! А виновен во всем Байрон! Освальд никак не может решить, похож ли он на его лордство или на сочиненного его лордством Корсара. Все это расстраивает бедную леди Денни, которая убеждена, что он страдает заболеванием крови, и пичкает его порошками.

— Байрон! — воскликнул Обри, раздраженно поводя плечами, что было его характерным жестом. — Не понимаю, как ты можешь читать подобный вздор!

— Должна признать, мне бы хотелось, чтобы Освальд тоже этого не понимал. Интересно, какой предлог припас Эдуард для этого визита? Ведь ему не удастся придумать еще один королевский брак или всеобщие выборы.

— Или другую ерунду, на которую мы, по его мнению, способны клюнуть. — Обри отвернулся от окна. — Ты собираешься выйти за него замуж? — осведомился он.

— Нет… не знаю! Я уверена, что он был бы хорошим мужем, но, как ни стараюсь, не могу испытывать к нему ничего, кроме уважения.

— А зачем тебе стараться?

— Ну, должна же я за кого-то выйти замуж! Конуэй, безусловно, женится, и что тогда будет со мной? Меня не очень привлекает жить здесь в качестве тетушки — думаю, это не понравится и моей будущей невестке.

— Но ведь ты можешь жить со мной! Я никогда не женюсь и не стану возражать против твоего присутствия — ты меня не беспокоишь.

Глаза Венеции весело блеснули, но она серьезно заверила брата, что очень ему признательна.

— Тебе бы это понравилось больше, чем быть замужем за Эдуардом.

— Бедный Эдуард! Он так тебе неприятен?

Обри, криво усмехнувшись, ответил:

— Когда он с нами, я никогда не забываю, что калека.

За дверью послышался голос:

— Говорите, они в буфетной? О, вам незачем докладывать обо мне — я знаю дорогу.

— И это мне не нравится, — добавил Обри.

— Мне тоже, — согласилась Венеция. — Теперь нам не ускользнуть. — Она повернулась, чтобы приветствовать гостей.

В комнату вошли два абсолютно не похожих друг на друга джентльмена. Старший, лет тридцати с небольшим, шел впереди, уверенный, что окажется желанным гостем; младший, юноша лет девятнадцати, скрывал недостаток уверенности легкомысленными, чуть развязными манерами.

— Доброе утро, Венеция! Привет, Обри! — поздоровался мистер Эдуард Ярдли, пожимая руки хозяевам дома. — Какие же вы оба лодыри! Боялся, что не застану вас в такой прекрасный день, но решил заглянуть, чтобы предложить Обри половить карпов в моем пруду. Что скажешь, Обри? Ты можешь рыбачить сидя в лодке и не почувствуешь никакой усталости.

— Спасибо, но я не расположен выходить в такую жару.

— Это пошло бы тебе на пользу — достаточно отплыть всего на несколько ярдов от берега, — сказал Эдуард Ярдли вполне доброжелательно, но во вторичном отказе Обри послышался намек на зубовный скрежет. Мистер Ярдли заметил это и с сочувствием предположил, что Обри беспокоит бедро.

Тем временем молодой мистер Денни тоном более внушительным, чем требовал случай, информировал Венецию, что прибыл повидаться с ней, добавив тихим вибрирующим голосом, что не в состоянии подолгу пребывать вдали от нее. Заметив насмешливый взгляд Обри, Освальд нахмурился и погрузился в молчание. Оп был почти на три года старше Обри и успел многое повидать, но тому всегда удавалось повергнуть его в смущение как взглядом, так и острым словцом. Освальд испытывал неловкость в присутствии Обри, так как не только уступал ему в остроте ума, но и ощущал свойственную многим здоровым людям неприязнь к физическим увечьям, к тому же считал, что Обри весьма недостойным образом извлекает выгоду из своего положения. Если бы не короткая левая нога, его следовало бы научить уважению к старшим. «Он знает, что ему ничто не грозит», — подумал Освальд, скривив губы.

Получив приглашение сесть, Освальд небрежно раскинулся на маленьком диване. Обнаружив, что спутник смотрит на него с явным упреком, он стал разрываться между надеждой, что являет собой романтическую фигуру, и страхом, что немного пересолил с небрежными манерами. Наконец он приосанился, и Эдуард Ярдли перевел взгляд на Венецию.

Мистер Ярдли, не желая выглядеть романтичным, никогда не позволял себе разваливаться в присутствии леди. В отличие от своего компаньона, он не стал бы наносить утренний визит в охотничьей куртке с неаккуратно торчащими наружу копчиками шелкового шарфа, завязанного на шее. Эдуард был опрятно одет в темный костюм для верховой езды с брюками из оленьей кожи и вместо того, чтобы свешивать локон на бровь, носил более короткую, чем требовала мода, стрижку.

Оп мог бы служить образцом состоятельного, не слишком амбициозного сельского джентльмена, и посторонний никогда бы не догадался, что именно Эдуард, а не Освальд, единственный ребенок вдовствующей матери, любящей его до безумия.

Отец Эдуарда умер, когда мальчику еще не исполнилось десяти лет, поэтому он унаследовал состояние в очень юном возрасте. Состояние отнюдь не было огромным, но оказалось вполне достаточным для того, чтобы человек с относительно скромными потребностями мог получать удовольствие от жизни. Модники, любящие выставлять себя напоказ, сочли бы это бедностью, но Эдуард не был склонен к расточительству. Его поместье, находившееся менее чем в десяти милях от Андершо, было не столь обширным и великолепным, но создавало своему владельцу солидное положение в Норт-Райдинге — предел честолюбия Эдуарда. Будучи серьезным молодым человеком, он обладал развитым чувством долга. Несмотря на усилия матери испортить его чрезмерной снисходительностью, Эдуард очень рано взялся за ведение дел и быстро вырос в строгого и добродетельного молодого человека. Не располагая природной веселостью и остроумием, оп компенсировал эти качества здравомыслием, и если властная натура делала его порой чересчур деспотичным с матерью и подчиненными, то это было продиктовано искренней верой в свои способности определять, что лучше всего соответствует их интересам.

Венеция, чувствуя себя обязанной сгладить нелюбезность брата, промолвила:

— С вашей стороны было очень любезно подумать об Обри. Но вы не должны причинять себе столько беспокойств — у вас наверняка тысяча дел.

— Ну конечно же не тысяча, — улыбнулся Эдуард. — Даже не сотня, хотя, признаться, обычно я очень занят. Но не думайте, что я пренебрегаю своими обязанностями. Все неотложные дела я выполнил, пока вы, очевидно, еще спали. При желании всегда можно выкроить время. У меня была и другая причина повидать вас. Я принес «Морнинг пост» за вторник, которой, как мне кажется, вы будете рады. Я отметил отрывок — он касается оккупационной армии. Отношение французов к нашим солдатам становится все более неприязненным. Этому не следует удивляться, если вспомнить… впрочем, все это для вас куда менее интересно, чем перспектива скорого возвращения Конуэя. Уверен, что он будет с вами еще до Рождества.

Венеция взяла газету, поблагодарив Эдуарда голосом, дрожащим от сдерживаемого смеха, и стараясь не встречаться взглядом с Обри. С тех пор как Эдуард узнал, что Лэнионы черпают новости из еженедельной «Ливерпуль меркьюри», он стал делиться с ними своими экземплярами лондонской ежедневной газеты, усмотрев в этом прекрасный предлог для частых визитов в Андершо. Сначала Эдуард приходил только с важными новостями, вроде смерти старого короля Швеции и избрания на трон маршала Бернадота, а в весенние месяцы газета верно послужила ему сообщениями о королевских браках. Все началось с поистине удивительного сообщения о помолвке принцессы Елизаветы, пребывающей уже в солидном возрасте, с принцем Гессен-Гамбургским, а едва только истощились описания ее свадебного наряда и панегирики мастерству портнихи, как три брата принцессы, также средних лет, последовали ее примеру. Разумеется, причиной было то, что наследница английского трона, бедная принцесса Шарлотта, умерла при родах вместе с младенцем. Даже Эдуарду это показалось интересным, ибо двум из новобрачных герцогов было под пятьдесят, и все знали, что старший из троих был отцом нескольких подающих надежды, хотя и незаконнорожденных детей. Но после свадьбы Кларенса в июле Эдуарду стало трудно находить в газете что-либо интересное для Лэнионов, и ему неоднократно приходилось прибегать к сообщениям о здоровье королевы, беспокоящем врачей, и о разногласиях среди вигов по поводу лидерства Тирпи в партии. Даже самый закоренелый оптимист не мог надеяться, что Лэнионов заинтересует подобная информация, но можно было смело ожидать, что они сочтут вероятность скорого возвращения Конуэя по-настоящему важной новостью.

Но Венеция сказала, что поверит в возвращение Конуэя, только когда увидит его входящим в дом, а Обри, подумав, добавил с неподобающим оптимизмом, что нечего впадать в отчаяние, так как Конуэй, возможно, найдет какой-нибудь предлог, чтобы остаться в армии.

— Я бы уж точно нашел! — заявил Освальд. Но, сообразив, что проявил ужасную невежливость в отношении хозяйки дома, он, запинаясь, пробормотал: — Я имел в виду… нашел бы на месте сэра Конуэя. Здешняя жизнь покажется ему чертовски скучной. Так всегда бывает, когда повидаешь мир.

— Ты находишь ее скучной после путешествия в Вест-Индию, не так ли? — осведомился Обри.

Это вызвало усмешку Эдуарда, а Освальд, намеревавшийся игнорировать язвительные замечания Обри, ответил с излишней горячностью:

— Во всяком случае, я больше твоего повидал. Ты бы удивился, если бы я рассказал тебе, насколько по-другому все выглядит на Ямайке!

— Не сомневаюсь, — согласился Обри, начиная подниматься со стула.

Эдуард поспешил ему на помощь. Будучи не в силах стряхнуть руку, поддерживающую его за локоть, Обри был вынужден подчиниться, холодно поблагодарил Эдуарда, но не двинулся с места, пока тот не убрал руку. После этого Обри разгладил рукав и обратился к сестре:

— Поеду за твоей посылкой, дорогая. Когда у тебя будет свободная минутка, напиши Тэнлоу и попроси присылать нам одну из лондонских ежедневных газет. Думаю, она нам не помешает.

— В этом нет необходимости, — поспешил возразить Эдуард. — Я буду счастлив делиться с вами своей газетой.

Обри задержался в дверях, чтобы обернуться и произнести с чарующей мягкостью:

— Но если у нас будет своя газета, вам не придется приезжать к нам так часто.

— Знай я, что вам нужна газета, каждый день привозил бы отцовский экземпляр! — с энтузиазмом воскликнул Освальд.

— Чепуха! — возразил Эдуард, раздосадованный этими словами куда больше, чем открытой враждебностью Обри. — Неизвестно, как отнесется к этой идее сэр Джон. А Венеция знает, что может рассчитывать на меня.

Пренебрежительное замечание побудило Освальда заявить, что Венеция может рассчитывать на него в куда более серьезных делах, нежели доставка газеты. По крайней мере, он собирался это заявить, но речь, прекрасно звучащая в его воображении, будучи произнесенной вслух, претерпела прискорбную трансформацию. Она получилась запутанной и невнятной даже для самого автора и сопровождалась презрительным взглядом Эдуарда.

Внимание отвлекла старая няня Лэнионов, пришедшая в поисках Венеции. Обнаружив с молодой хозяйкой мистера Ярдли, к которому относилась с одобрением, няня извинилась, сказала, что ее дело может подождать, и быстро вышла. Но Венеция, предпочитая домашнюю интермедию, даже если придется обследовать износившиеся простыни пли выслушивать жалобы на ленивую прислугу, обществу назойливых поклонников, поднялась и любезно простилась с ними, сказав, что вызовет неудовольствие няни, если заставит ее ждать.

— Я пренебрегла моими обязанностями, и, если не позабочусь о домашних делах, мне достанется, — улыбнулась она, протягивая руку Освальду. — Поэтому должна выпроводить вас обоих. Не сердитесь — вы старые друзья, и мне незачем с вами церемониться.

Даже присутствие Эдуарда не могло удержать Освальда от того, чтобы поднести к губам руку Венеции и запечатлеть на ней горячий поцелуй. Она приняла это абсолютно невозмутимо, затем протянула руку Эдуарду. Но он улыбнулся и со словами «Одну минутку!» открыл для нее дверь. Венеция прошла мимо него в холл, и Эдуард последовал за ней, решительно закрыв за собой дверь и оставив соперника в комнате.

— Вы не должны поощрять глупого мальчишку, который волочится за вами, — заметил Эдуард.

— Разве я его поощряю? — Венеция выглядела удивленной. — Мне казалось, я веду себя с ним так же, как с Обри. Хотя, — задумчиво добавила она, — Обри не испытывает недостатка в здравом смысле и поэтому производит впечатление человека более взрослого, чем бедняга Освальд.

— Моя дорогая Венеция, я не утверждаю, что вы флиртуете с ним, — со снисходительной улыбкой отозвался Эдуард. — И не ревную, если вы меня в этом подозреваете.

— Вовсе нет, — возразила Венеция. — У вас нет ни повода, ни права ревновать.

— Повода, безусловно, нет. Что касается права, то разве мы не условились не затрагивать эту тему до возвращения Конуэя? Вы можете догадаться, с каким интересом я читал эту колонку в газете.

Лукавый взгляд, сопровождавший эти слова, заставил ее воскликнуть:

— Эдуард! Пожалуйста, не возлагайте больших надежд на возвращение Конуэя. Вы говорите так, словно это событие толкнет меня в ваши объятия!

— Надеюсь… даже вполне уверен, что никогда не употреблял подобных выражений, — серьезно произнес он.

— Никогда, — подтвердила Венеция, и на ее губах мелькнула озорная улыбка. — Эдуард, спросите самого себя, прежде чем мне станет настолько скучно с Конуэем, что я буду готова согласиться на любое предложение руки и сердца, хотите ли вы в самом деле жениться на мне. Лично я так не думаю.

Эдуард казался ошеломленным, даже шокированным, но вскоре улыбнулся в ответ:

— Я знаю, как вы любите шутить. Слишком хорошо вас знаю, чтобы верить всем странным вещам, которые вы говорите.

— Прошу вас, Эдуард, постарайтесь хотя бы избавиться от иллюзий! — взмолилась Венеция. — Вы не можете настолько хорошо меня знать, и вас ждет тяжелый удар, когда вы поймете, что я говорю «странные вещи» абсолютно серьезно.

Однако эти слова не обескуражили Эдуарда.

— Возможно, я знаю вас лучше, чем вы себя знаете, — весело ответил он. — Вы позаимствовали этот трюк у Обри. Говорите о Конуэе так, что можно подумать, будто не испытываете к нему ни малейшей привязанности.

— Но ведь так оно и есть, — откровенно промолвила Венеция.

— Подумайте, что вы говорите!

— Это истинная правда, — настаивала она. — Я не испытываю к нему неприязни, хотя могла бы, если бы проводила с ним много времени, ибо помимо того, что Конуэй не думает ни о чьих удобствах, кроме своих собственных, он так чудовищно банален!

— Вы не должны так говорить о своем брате, — упрекнул ее Эдуард. — Неудивительно, что Обри в таких резких выражениях отозвался о его возвращении.

— Мой дорогой Эдуард, только что вы сказали, будто я позаимствовала трюк у Обри, — поддразнила его девушка. Лицо Эдуарда оставалось серьезным, и Венеция добавила: — Правда состоит в том, что мы не используем никаких трюков, а просто говорим то, что думаем. Должна признать, меня удивляет, насколько часто совпадают наши мысли, хотя мы не слишком похожи — особенно во вкусах.

Помолчав, Эдуард промолвил:

— Возможно, вы вправе быть недовольной. Я вас понимаю. Ваше положение здесь после смерти отца удобным не назовешь, а Конуэй без зазрения совести взвалил свои обязанности на ваши плечи. Но Обри — другое дело. Мне очень хотелось сделать ему выговор, когда я услышал, как он говорит о своем брате. Как бы эгоистично ни поступал Конуэй, он всегда был добр к Обри.

— Да, но Обри не может любить людей лишь за то, что они добрые, — возразила Венеция.

— Теперь вы говорите чушь.

— Вовсе нет! Обри любит людей не за их поступки, а за мысли.

— Возвращение Конуэя пойдет Обри на пользу, — заметил Эдуард. — Если из всех людей ему правятся только ученые, специалисты по античности, то самое время…

— Не говорите глупости! Вы отлично знаете, что он любит меня!

— Прошу прощения, — чопорно произнес Эдуард. — Должно быть, я неверно вас понял.

— Вот именно! И мои слова о Конуэе вы тоже неверно поняли. Клянусь вам, что не испытываю никакого недовольства своим положением. Конечно, удобным его не назовешь… — Увидев, что Эдуард выглядит обиженным, она воскликнула: — Ну вот, теперь я вас рассердила! Сегодня чересчур жарко для ссор, поэтому не будем больше спорить. К тому же я должна выяснить, что нужно няне. До свидания, и спасибо за газеты.

 

Глава 2

Избавившись от няни, которая, помимо изношенных простыней, предъявила с упреком две рубашки Обри с оторванными манжетами, Венеция угодила в плен к экономке. Мнимой целью миссис Гернард было напомнить ей, что пришло время готовить желе из ежевики, а реальной, к которой она приступила после долгих предисловий, — защитить новую прачку, ее племянницу, от обвинений няни. Так как обе пожилые дамы в течение двадцати шести лет пребывали в состоянии взаимной ревности, Венеция знала, что упомянутая небрежность прачки неизбежно приведет к жалобам на няню, которая, заподозрив неладное из-за продолжительного визита хозяйки в комнату экономки, начнет досаждать Венеции вопросами о том, какую бессовестную ложь на нее наговорили. С ловкостью, обусловленной длительной практикой, Венеция вновь перевела разговор на ежевичное желе, пообещав миссис Гернард принести сегодня же корзину ежевики, и ускользнула в спальню, прежде чем грозная дама припомнила очередные грехи няни.

Сбросив французское батистовое платье, Венеция извлекла из гардероба старое, из канифаса. Оно давно вышло из моды, а голубой цвет, полиняв, превратился в серый, но для сбора ежевики платье как раз подходило, и даже няня не станет поднимать шум, если на нем останутся пятна. Пара крепких туфель и чепец от солнца довершили ее туалет, и вскоре Венеция, вооружившись большой корзиной, вышла из дома, подгоняемая сообщением дворецкого Риббла, что мистер Денни, поехавший в Терек по делам, собирается снова заглянуть в Андершо на обратном пути на случай, если мисс Лэнион захочет передать какое-нибудь сообщение его матери.

Единственным спутником девушки в этой экспедиции был добродушный спаниель, которого Обри поручил ее заботам, обнаружив, что щенок чрезмерно возбудим, а помимо того, панически боится ружейных выстрелов. Спаниель был отнюдь не идеальным компаньоном леди во время одинокой прогулки, ибо, несмотря на свою досадную слабость, он, спортсмен по натуре, после безуспешных попыток ускорить шаг хозяйки с помощью прыжков вокруг нее, истерического тявканья и прочих выходок, свойственных собакам, редко спускаемым с поводка, убежал вперед, не обращая внимания на окрики, и появлялся лишь время от времени с высунутым языком и с видом улучившего момент среди неотложных дел, чтобы проверить, все ли в порядке с хозяйкой.

Подобно большинству сверстниц, выросших в деревне, Венеция была хорошим ходоком и, в отличие от некоторых барышень из благородных семейств, не боялась прогуливаться в одиночестве. Эту привычку она приобрела еще в школьные дни, когда ее целью было сбежать от гувернантки. Часовая прогулка по дорожкам среди кустарников была, по мнению мисс Поддермор, вполне достаточным упражнением для любой леди, и в редких случаях, когда обстоятельства или уговоры вынуждали гувернантку предпринять поход в ближайшую деревню длиной в милю, ее чопорная медлительная походка утомляла ученицу не меньше, чем привычка сопровождать прогулку нудными лекциями. Хотя мисс Поддермор и не достигла таких высот, как мисс Селина Триммер, которую она однажды встречала и которой впоследствии не переставала восхищаться, она была хорошо образованной, но, к несчастью, не обладала ни силой характера мисс Триммер, ни ее умением внушать симпатию ученикам. К семнадцати годам Венеции до такой степени наскучила гувернантка, что она отметила превращение из ученицы в юную леди, информировав отца, что, став взрослой и будучи в состоянии вести хозяйство, более не нуждается в услугах мисс Поддермор. С тех пор у нее не было никаких компаньонок, если не считать няню. Как Венеция объяснила леди Денни, она не видела никакой пользы от компаньонок, так как не бывала в обществе и не принимала гостей в Андершо. Не сумев убедить Венецию, что девушке не подобает жить в отцовском доме без компаньонки, леди Денни ограничилась просьбами к Венеции не прогуливаться по окрестностям без горничной. Но Венеция только рассмеялась в ответ и шутя заметила леди Денни, что та ничуть не лучше мисс Поддермор, не устававшей ей приводить в пример леди Хэрриет Кэвендиш (одну из учениц знаменитой мисс Триммер), которая, живя до брака в Касл-Дагласе, никогда не выходила за пределы сада без сопровождения лакея. Однако Венеция, не будучи дочерью герцога, не считала себя обязанной брать за образец леди Хэрриет.

— Кроме того, мэм, — заявила Венеция, — это, должно быть, происходило лет десять тому назад. А таскать с собой служанку, которая с удовольствием занялась бы чем-нибудь другим?.. Нет-нет, я не для того избавилась от мисс Поддермор! Да и что может случиться со мной здесь, где все знают, кто я такая?

Вздохнув, леди Денни удовлетворилась обещанием, что ее независимая молодая подопечная никогда не отправится без сопровождения в Йорк или Терек. После смерти сэра Франсиса она возобновила свои просьбы нанять компаньонку, но без надежды на успех. Ее огорчали слова Венеции, что та уже не девочка, но приходилось признать, что двадцатидвухлетняя мисс Лэнион уже близка к возрасту старой девы.

— Просто стыд, сэр Джон, — сетовала она мужу, — что такая красивая и жизнерадостная девушка, с таким покладистым характером до сих пор не замужем! По-моему, ее тетя просто ни на что не годна! Так и не смогла убедить сэра Франсиса отпустить Венецию на сезон в Лондон, и я не слышала, чтобы она уговаривала бедняжку приехать после смерти отца. Очевидно, эта женщина так же эгоистична, как ее брат. Ах, если бы не расходы, которые мы понесем, вывозя в свет наших девочек, — ибо даже если что-нибудь выйдет из привязанности Клары и Конуэя, на что я не слишком рассчитываю, я решила, что все пятеро должны быть представлены ко двору! — так вот, если бы не это, я сама отвезла бы Венецию в Лондон и уверена, что Венеция нашла бы себе достойную партию, даром, что сейчас уже не первой молодости! Только можете не сомневаться, что она откажется оставить Обри, — уныло добавила леди Денни. — А ей следовало бы знать, что скоро будет слишком поздно!

Венеция отлично это знала, но, так как не видела никакого выхода из положения, пока Конуэй оставался за границей, ей приходилось мириться с ситуацией. Леди Денни удивилась бы, узнав, с какой тревогой Венеция думает о своем будущем.

Ей предстояло сделать выбор между браком с Эдуардом Ярдли и жизнью пожилой, никому не нужной старой девы в доме брата. Впрочем, оставаться в Андершо ее вынудили бы условности, а не зависимость. Незамужним леди не подобает жить одним. Сестры, пережившие брачный возраст, могли жить вместе. Долгие годы леди Элинор Батлер и ее близкая подруга мисс Сара Понсонби жили вдвоем, несмотря на противодействие родителей. Они сняли коттедж где-то в Уэльсе, объявив всему свету, что их можно считать монахинями. Так как они все еще там проживали и, насколько было известно, никогда не покидали своего убежища, можно было сделать вывод, что такое существование их устраивает. Но Венеция не была эксцентричной, и, даже имей она такую же близкую подругу, ей никогда не пришло бы в голову делить с ней дом — она предпочла бы выйти замуж за Эдуарда. Впрочем, отнюдь не давая воли детским мечтам о знатном и красивом поклоннике, Венеция чувствовала, что наилучшим выходом из ее затруднений стал бы брак не с Эдуардом, а с каким-нибудь другим мужчиной.

Венеция еще ни разу не была влюблена, и в двадцать пять лет ее надежды на пылкую страсть были весьма скромными. Единственным источником информации о романтической стороне жизни были книги, и если раньше она с уверенностью ожидала появления в своей жизни сэра Чарльза Грандисона, то здравый смысл очень быстро отучил ее от подобного оптимизма. Появляясь на балах и собраниях в Йорке, Венеция вызывала всеобщее восхищение, и многие подающие надежды молодые джентльмены, плененные ее красотой, искренностью и очарованием смеющихся глаз, были бы счастливы продолжить знакомство с ней. К сожалению, этому препятствовали традиции, и, хотя несколько чувствительных джентльменов негодовали на варварство отца Венеции, не допускавшего в свой дом визитеров, никто из них не был настолько влюблен в прекрасную мисс Лэнион, станцевав с ней один контрданс, чтобы отбросить все каноны приличия (а также боязнь предстать в глазах окружающих дураком) и приехать из Йорка в Андершо, чтобы околачиваться у ворот поместья в надежде на тайную встречу с Венецией или пробраться в дом без приглашения.

Только крестнику сэра Франсиса, Эдуарду Ярдли, было разрешено переступать порог дома в Андершо. Нельзя сказать, что его радушно принимали — сэр Франсис редко выходил из библиотеки во время его визитов, — но так как молодому человеку разрешалось беседовать, прогуливаться и кататься верхом с Венецией, все единодушно полагали, что предложение Эдуардом руки и сердца будет принято ее угрюмым родителем.

Эдуарда никак нельзя было назвать нетерпеливым влюбленным. Венеция словно магнит притягивала его в Андершо, но прошло четыре года, прежде чем он сделал ей предложение, и она почти не сомневалась, что Эдуард поступил так вопреки здравому смыслу. Венеция без колебаний отклонила предложение. Она прекрасно видела положительные качества Эдуарда и испытывала к нему благодарность за многочисленные услуги, но не была в него влюблена. Венеция с радостью продолжала бы поддерживать с ним дружбу, но Эдуард, наконец приняв решение, явно не собирался от него отступать. Он ничуть не был обескуражен ее отказом, приписывая его робости, девичьей скромности, удивлению и даже преданности вдовствующему отцу, заявил, что отлично понимает такие чувства, и согласился ждать, пока зов сердца не заставит ее изменить решение. С тех пор Эдуард стал вести себя с Венецией как собственник, тем самым провоцируя девушку поступать вопреки его советам и говорить все, что приходило ей на ум, дабы сильнее его шокировать. Эта уловка, однако, действия не возымела, и его неодобрение всегда оставалось снисходительным. Жизнерадостность Венеции очаровывала Эдуарда, и он не сомневался в своих способностях формировать ее характер по своему усмотрению.

После смерти сэра Франсиса Эдуард повторил предложение и снова получил отказ. На сей раз он был более настойчив, как и ожидала Венеция. Чего она не могла предвидеть, так это его внезапного предположения, будто отказ обусловлен ее «деликатной ситуацией». Эдуард заявил, что уважает щепетильность Венеции (что она сочла полнейшим абсурдом) и не станет добиваться иного ответа до возвращения домой Конуэя — ее законного покровителя. Венеция не понимала, с какой стати он пришел к подобному выводу. Ей на ум приходили две причины. Либо Эдуард был сильно увлечен ею, но не слишком уверен, что как жена она сделает его существование более удобным, либо придерживаться подобной линии поведения посоветовала ему мать. Миссис Ярдли, бесцветная маленькая женщина, послушная воле сына и оживающая только в его присутствии, с Венецией всегда была вежлива, но девушка не сомневалась, что та не хочет, чтобы Эдуард женился на ней.

С новостями о возможном возвращении из Франции оккупационной армии проблема будущего внезапно приблизилась к Венеции. Она ломала над ней голову, идя по маленькому парку Андершо, и не находила решения. Ясно было одно: с возвращением Конуэя Эдуард повторит предложение в надежде на благоприятный ответ, и на сей раз не так легко смирится с очередным отказом. Конечно, она сама виновата, что с такой готовностью ухватилась за возможность отсрочки и согласилась, пусть и не на словах, ничего не решать до возвращения старшего брата. Едва ли Эдуарда можно заставить попять, что ее ответ будет зависеть от намерений Конуэя. До его вступления в армию между ним и Кларой Денни существовала сентиментальная детская привязанность. Клара до сих пор придавала ей большое значение. Если Конуэй так же считает, то вскоре в доме появится невестка, с радостью готовая уступить ведение хозяйства золовке, к которой всегда относилась с робким восхищением. «Это будет плохо и для нее, и для меня, — думала Венеция, — но я едва ли смогу играть в Андершо вторую скрипку при бедной малютке Кларе».

Брак с Эдуардом виделся Венеции удобным и безопасным. Он будет хорошим мужем и наверняка защитит ее от холодных ветров. Но Венеция родилась с энергией, ему неведомой, и со смелостью, побуждавшей ее противостоять жизненным бурям, а не прятаться от них. Из-за того, что она не роптала на свое вынужденное затворничество, Эдуард не сомневался, что ей будет так же, как и ему, легко проводить жизнь в тиши Кливден-Хиллз. Но Венецию отнюдь не прельщала такая судьба. Она хотела повидать мир, а брак интересовал ее только как единственная для девушки из благородного семейства возможность осуществить эту мечту.

«Фактически, — думала Венеция, выходя из парка на узкую аллею, отделяющую его от соседнего поместья Эллистон-Прайори, — мое положение безнадежно, и мне остается выбирать одно из двух: либо стать тетей детей Конуэя, либо матерью детей Эдуарда, а меня одолевает предчувствие, что дети Эдуарда будут невероятно скучными. Где эта несносная собака?»

— Фларри! Фларри! — окликнула Венеция.

Она звала несколько минут, прежде чем спаниель примчался, дружелюбно помахивая хвостом, с болтающимся языком и тяжело вздымающимися боками. Сильно запыхавшись, он был вынужден оставаться в поле зрения хозяйки, пока, пройдя несколько сотен ярдов по аллее, она не вошла на территорию Прайори через калитку рядом с тяжелыми фермерскими воротами. Здесь начинало действовать старинное право частного владения, но Венеция, будучи в превосходных отношениях с управляющим лорда Деймрела, могла ходить по поместью, где ей вздумается, что было отлично известно Фларри. Отдохнув во время краткой интермедии на аллее, он рванулся к лесу, спускавшемуся к реке, которая протекала через поместье. За рекой находился Прайори — беспорядочно сооруженное здание, построенное во времена Тюдоров на фундаменте первоначального строения, впоследствии расширенное и, как говорили, изобилующее панельными обшивками и многочисленными излишествами и неудобствами. Дом не интересовал Венецию, но территория поместья многие годы была излюбленным местом забав трех юных Лэнионов. Причуды сэра Франсиса не доходили до пренебрежения своим поместьем, которое он содержал в образцовом порядке. Однако его дети предпочитали искать приключений в менее аккуратном окружении. Леса Прайори, напоминающие дикую природу, полностью соответствовали детским представлениям о прекрасном, и, хотя Венеция, повзрослев, стала сожалеть, что имение настолько запущено, оно сохраняло для нее свое очарование. Она часто прогуливалась там и, так как хозяин редко бывал в поместье, позволяла непослушному Фларри бегать по лесу, гоняя кроликов и вспугивая фазанов, не опасаясь навлечь гнев на свою голову. Злого Барона, как Венеция давным-давно прозвала лорда Деймрела, это не заботило; охота не принадлежала к развлечениям, устраиваемым в Прайори.

Семья Деймрел была старинной и знатной, но нынешний обладатель титула, по мнению респектабельных соседей, оказался паршивой овцой. В обществе считалось почти неприличным упоминать его имя. Невинные вопросы детей о том, почему Деймрел никогда не приезжает жить в Прайори, беспощадно пресекались. Детям говорили, что они слишком малы, чтобы это попять, и что им незачем даже думать, а тем более говорить о лорде Деймреле. Они понимали, что милорд — нехороший человек, и этого им было достаточно.

Именно так мисс Поддермор говорила Венеции и Конуэю, после чего они, вполне естественно, начинали размышлять о невероятных преступлениях, совершенных лордом Деймрелом, создавая в своем воображении мрачную, романтическую фигуру. Прошли годы, прежде чем Венеция узнала, что злодеяния Деймрела не имели ничего общего ни с убийством, ни с государственной изменой, ни с пиратством или грабежом на большой дороге и были скорее грязного, нежели романтического свойства. Единственный ребенок довольно пожилых родителей, он, едва начав карьеру дипломата, без памяти влюбился в замужнюю титулованную леди и бежал с ней, погубив свое будущее, разбив сердце матери и доведя отца до паралича, от которого тот так полностью и не оправился. Так как через три года старого лорда свел в могилу второй удар, можно было смело утверждать, что его убила эта скандальная история. Все упоминания о наследнике были запрещены в доме, а после смерти мужа вдова, которая казалась Венеции очень похожей на сэра Франсиса Лэниона, жила затворницей в Лондоне, лишь изредка посещая йоркширское поместье. Что касается нового лорда Деймрела, то, несмотря на обилие слухов, никто в точности не знал, что с ним произошло, так как его скандальная выходка совпала с кратковременным амьенским миром, и он увез даму сердца за границу. Впоследствии об этой женщине было известно лишь то, что муж отказался с ней развестись. Как долго она оставалась со своим любовником, куда они бежали, когда война разразилась снова, и какая ее постигла судьба? Относительно этого строились многочисленные предположения. Самой достоверной считалась версия, что любовник бросил ее и она стала добычей солдат Бонапарта. Жители окрестных деревень говорили заблудшим дочерям, что грешницу постигла заслуженная кара, которая ожидает любую женщину, не заботящуюся о своей добродетели.

Одно было несомненно: леди не была с Деймрелом, когда он вернулся в Англию спустя несколько лет. С тех пор, если хотя бы половина рассказываемых о нем историй соответствовала действительности, он предавался самым экстравагантным развлечениям, не пренебрегая ни единой возможностью убедить своих критиков в правдивости распространяемых о нем слухов. До прошлого года он наносил в Прайори визиты редкие и слишком краткие, соседи видели его мельком, а многим не удавалось даже этого. Но в августе лорд Деймрел провел в Прайори целую неделю, и при скандальных обстоятельствах. Он приехал не один, а с гостями, и притом весьма необычными. Они прибыли на бега, которые устраивал для них Деймрел, державший лошадей. Бедняга Имбер, старый дворецкий, долгие годы присматривающий за домом, пришел в ужас, ибо еще никогда в Прайори не принимали такую беспутную компанию. Что касается миссис Имбер, то, узнав, что ей предстоит готовить для нескольких легкомысленных щеголей и трех женщин, сущность которых можно было определить с первого взгляда, то она заявила, что скорее покинет Прайори, чем подвергнется подобному унижению. Только преданность семейству вынудила ее смягчиться, о чем она горько сожалела, когда, как и следовало ожидать, никто из деревенских жителей не позволил своим дочерям отправляться на работу в этот Вавилон и для обслуживания сомнительной компании, пришлось нанимать трех отнюдь не респектабельных девиц в Йорке. Что же касается развлечений гостей, то, по словам Имбера, покойный лорд, должно быть, перевернулся в гробу при виде безобразий, творящихся в фамильном доме. Если гости не занимались вульгарными играми, вроде «охоты на белку», когда дамы пронзительно визжали, подстрекая джентльменов вести себя самым скандальным образом, то опустошали винный погреб. Ни один из гостей не мог добраться до кровати с помощью слуги, а милорд Аттерби (совершенно полоумный, по мнению Имбера) не спалил дом дотла лишь благодаря обонянию спутницы мистера Эпсфорда. Почуяв запах паленого, она не поленилась выяснить его источник, хотя была в одной ночной рубашке (впрочем, платье, которое эта дама носила днем, еще меньше скрывало ее пышные формы), и оторвала тлеющий полог кровати, не переставая оглушительно вопить.

Оргии продолжались семь дней и снабдили соседей материалом для сплетен на несколько месяцев.

С тех пор о Деймреле ничего не слышали. В этом году хозяин Прайори не приезжал на бега в Йорк и если не собирался прибыть позднее для охоты на фазанов (что казалось маловероятным ввиду запущенного состояния охотничьих угодий), то Норт-Райдинг мог считать себя свободным от его оскверняющего присутствия еще на один год. Поэтому для Венеции, спокойно наполнявшей корзину ежевикой милорда, оказалось сюрпризом, что он находился куда ближе, чем предполагали. Она шла по опушке леса и остановилась, чтобы освободить платье от особенно цепкого побега ежевики, когда послышался веселый голос:

— «О, как колючек много в этом мире!»

Вздрогнув, Венеция обернулась и увидела, что на нее смотрит высокий мужчина, сидящий на красивой серой лошади. Он был ей незнаком, но топ и манеры говорили сами за себя, и ей не составило труда догадаться, что перед ней Злой Барон. Она разглядывала его, не скрывая интереса и непроизвольно давая ему возможность любоваться ее прелестными чертами. Приподняв брови, лорд Деймрел спрыгнул на землю и легкой походкой направился к Венеции. Она никогда не общалась с городскими щеголями, но, хотя он был одет как сельский джентльмен, его костюм для верховой езды скроил явно не провинциальный портной, тем более что никакой сельский модник не мог бы носить его с такой небрежной элегантностью. Деймрел был выше ростом, чем сначала показалось Венеции, и в его осанке ощущалось нечто дерзкое и вызывающее. Когда хозяин Прайори подошел ближе, Венеция увидела, что он брюнет, и разглядела на его худом смуглом лице морщины — следы беспутной жизни. Хотя губы Деймрела кривились в улыбке, Венеция подумала, что еще никогда не видела такого скучающего циничного взгляда.

— Ну, прекрасная нарушительница чужих владений, вы наказаны по заслугам, не так ли? — промолвил он. — Стойте спокойно!

Венеция послушно застыла, покуда Деймрел освобождал ее юбку от ежевики.

— Ну вот, — сказал он, выпрямившись. — Но я всегда беру штраф с тех, кто ворует мою ежевику. Позвольте взглянуть на вас.

Прежде чем Венеция опомнилась от удивления, что к ней обращаются в подобной манере, Деймрел обнял ее правой рукой, а левой откинул чепец. Скорее рассерженная, чем испуганная, она пыталась оттолкнуть его, шумно протестуя, но он не обратил на это никакого внимания, и в глазах его блеснуло нечто, совсем непохожее на скуку.

— «Но красота сама она…» — начал он.

Венеция почувствовала, что ее бесцеремонно целуют. Щеки ее зарделись, глаза засверкали, она старалась вырваться из крепких объятий, но эти усилия только смешили Деймрела. Венецию выручил Фларри. Выбежавший из подлеска спаниель обнаружил свою хозяйку в объятиях незнакомца, что повергло его в смятение. Инстинкт повелевал ему броситься ей на помощь, но смутно припоминаемый приказ запрещал кусать все, что ходит на двух ногах. Пойдя на компромисс, он стал истерически лаять. Так как это не подействовало, оставалось повиноваться инстинкту.

Высокие сапоги Деймрела помогли избежать кровопролития, но он посмотрел вниз на Фларри, ослабив хватку, и Венеция наконец смогла вырваться.

— Сидеть! — скомандовал Деймрел. При звуках властного голоса спаниель опустил уши и униженно завилял хвостом.

— Какого дьявола ты имел в виду? — осведомился Деймрел, приподнимая голову пса за нижнюю челюсть.

Фларри изо всех сил старался дать понять, что досадный инцидент произошел по недоразумению.

Венеция, вместо того чтобы воспользоваться подходящим случаем для бегства, завязала тесемки чепца и сердито воскликнула:

— Неужели ты не различаешь, кто есть кто, глупое животное?

Деймрел, поглаживающий пристыженного Фларри, поднял взгляд и слегка прищурился.

— Что касается вас, сэр, — продолжила Венеция, — запас цитат не делает ваше поведение более приемлемым и не помешает мне думать, что вы не кто иной, как «дерзкий и нахальный плут».

— Браво! — расхохотался Деймрел. — Откуда вы это взяли?

Вспомнив конец цитаты, Венеция ответила:

— Если вы не знаете, то я вам не скажу. Фраза вполне подходит к обстоятельствам, в отличие от контекста.

— Ого! Вы возбудили мое любопытство. Узнаю почерк и вижу, что мне нужно более тщательно проштудировать Шекспира.

— В таком случае у вас есть шанс провести время более достойно.

— Кто вы такая? — внезапно осведомился он. — Я принял вас за деревенскую девушку — возможно, дочь одного из моих арендаторов.

— Вот как? Ну, если вы намерены вести себя подобным образом с деревенскими девушками, можете не рассчитывать на популярность!

— Нет-нет, опасность состоит в том, что я могу оказаться чересчур популярным, — отозвался Деймрел. — Так все-таки кто вы? Или я должен представиться первым? Меня зовут Деймрел, как вы, возможно, догадались.

— Начала догадываться в самом начале нашего очаровательного знакомства, а потом убедилась окончательно.

— Ну еще бы! «Моя репутация, Яго, моя репутация!» — воскликнул он, снова разражаясь смехом. — Вы самая необычная женщина из всех тех, кого я встречал за тридцать восемь лет жизни.

— Вы и представить не можете, насколько я польщена, — усмехнулась Венеция. — У меня бы закружилась голова от гордости, если бы я не подозревала, что десятка два ускользнули из вашей памяти.

— Скорее сотня! Но я когда-нибудь услышу ваше имя? Ведь я все равно его узнаю, скажете вы мне или нет.

— Разумеется, узнаете! В этих местах я известна куда больше вас, так как принадлежу к семейству Лэнион из Андершо.

— Впечатляет! Андершо? Ах да, ваши земли граничат с моими, не так ли? И вы всегда прогуливаетесь в одиночестве, мисс Лэнион?

— Да, за исключением тех случаев, когда меня предупреждают, что вы в Прайори.

— Злобная маленькая кошка! — с явным одобрением воскликнул Деймрел. — Как, черт возьми, я мог узнать мисс Лэнион из Андершо в мятом платье, чепце и даже без горничной?

— Значит, будь вам известно мое происхождение, вы бы не стали мне досаждать? Как это по-рыцарски!

— Рыцарство тут ни при чем, — усмехнулся он. — Меня бы остановило не ваше происхождение, а присутствие горничной. Я не жалуюсь, но меня удивляет, что такая красавица ходит по лесу одна. Или вы не знаете, как красивы?

— Знаю, — ответила Венеция, выбивая почву у него из-под ног. — «Две губы, умеренно красные…»

— Тут вы не правы и обратились не к тому поэту. «Они как розы среди снега!..»

— Это из «Черрирайна»? — осведомилась она. Деймрел кивнул, и ее глаза блеснули торжеством. — Тогда я знаю продолжение! «Не купит их ни принц, ни граф, коль не захочет Черрирайн». Пусть это научит вас выбирать подходящих поэтов!

— Вы очаровательны! — воскликнул Деймрел.

Венеция быстро протянула руку, дабы удержать его на расстоянии:

— Нет!

Но Деймрел ухватил ее запястья и свел кисти рук за спиной девушки. Сердце Венеции забилось быстрее, она чувствовала, что ей не хватает дыхания, но нисколько не боялась.

— Да! — передразнил ее Деймрел. — Вам следовало убежать, моя красавица, пока у вас был шанс.

— Знаю и не могу понять, почему этого не сделала, — с присущей ей откровенностью ответила Венеция.

— Могу попробовать догадаться.

Она покачала головой:

— Нет. Если думаете, что я хотела, чтобы вы снова меня поцеловали, то ошибаетесь. Я не могу вам помешать, так как вы сильнее меня. Вам нечего опасаться даже того, что вас призовут к ответу. Мой брат еще мальчик и к тому же хромой. Возможно, вы уже это знаете?

— Нет, и премного обязан вам за сообщение. Теперь я вижу, что могу не церемониться.

Венеция внимательно посмотрела на Деймрела, стараясь прочитать его мысли, так как, несмотря на усмешку, в его голосе слышалась горечь. В голове у нее внезапно мелькнула строка Байрона: «Сам дьявол хохотал в его улыбке».

— Отпустите меня! — взмолилась она. — Мне в голову неожиданно пришла одна мысль. Бедный Освальд!

Удивленный словами девушки и искренним весельем, озарившим ее лицо, он отпустил ее.

— Какая мысль?

— Благодарю вас! — Венеция разгладила складки на платье. — Вам она покажется не очень забавной, но это потому, что вы не знаете Освальда.

— А кто такой этот Освальд? Ваш брат?

— Господи, конечно нет! Он сын сэра Джона Денни, и верх его желаний — походить на героя байроновского «Корсара». Он ходит с всклокоченными волосами, носит на шее шелковый платок и размышляет о темных страстях в своей душе.

— В самом деле? Ну и при чем тут этот мальчишка?

Венеция подобрала корзину.

— При том, что если бы он встретил вас, то позеленел бы от зависти, потому что вы в точности тот, на кого хочет походить он, хотя и не стараетесь живописно одеваться.

Деймрел выглядел озадаченным.

— Значит, я похож на байроновского героя? О боже! Да вы просто… — Он оборвал фразу, так как в этот момент из леса выпорхнул фазам, и раздраженно добавил: — Вашей никчемной собаке обязательно пугать моих птиц?

— Да. Моему брату не правится, когда он проделывает это в Андершо, поэтому я взяла его с собой. Как охотничий пес он ни на что не годен, но ему очень правится вспугивать дичь. Не понимаю, почему вы возражаете, если никогда не приезжаете сюда охотиться.

— Никогда не приезжал, — поправил Деймрел. — Но сейчас другое дело. Признаюсь, что я не намеревался задерживаться в Йоркшире больше чем на несколько дней, но это было до нашего знакомства. Теперь я собираюсь остаться в Прайори.

— Великолепно, — любезно промолвила Венеция. — Конечно, здесь скучновато, но все изменится, если вы останетесь с нами! — Она подозвала Фларри и слегка присела в реверансе. — Прощайте!

— Не прощайте, а до свидания, — возразил Деймрел. — Я намерен узнать вас получше, мисс Лэнион из Андершо.

— Конечно, будет жаль, если ваше намерение не осуществится после столь многообещающего начала, но, как вам известно, жизнь полна разочарований, и должна предупредить, что вас ожидает одно из них.

Деймрел направился вместе с ней к калитке.

— Боитесь? — задал он провокационный вопрос.

— Еще бы! — отозвалась Венеция. — Разве вы не знаете, что заслужили славу людоеда, которым пугают непослушных детей во всей округе?

— Неужели дело обстоит так скверно? — удивился Деймрел. — Может, мне попытаться улучшить мою репутацию?

Они добрались до калитки, и Венеция прошла через нее.

— Больше нам не о чем говорить.

— Да вы просто мегера! — воскликнул Деймрел. — Можете рассказать вашему брату, как гнусно я с вами обошелся, и ничего не опасаться. Я не стану его есть.

 

Глава 3

Венеция направлялась домой, чувствуя, что мысли ее путаются. После столь возбуждающего опыта ей был необходим период спокойного раздумья, и она шагала медленно, перебирая в памяти обстоятельства своей первой встречи с повесой. Вспоминая о недостойном поведении Деймрела и радуясь счастливому спасению от куда худшей участи, Венеция пришла к пугающему выводу, что полностью лишена чувствительности. Хорошо воспитанная девушка (если только книги не лгут) должна была свалиться в обморок после поцелуя незнакомого мужчины или, по крайней мере, впасть в глубокое отчаяние, а она вместо этого затеяла легкомысленную перебранку с противником. Нет, она не испытывала радостного волнения, ей не нравилось столь бесцеремонное обращение, но на какую-то долю секунды она ощутила желание ответить на поцелуй и сквозь пелену праведного гнева поняла, какой могла бы быть ее жизнь. Конечно, Венеция не хотела, чтобы ее тискали незнакомые мужчины. Но если бы Эдуард хоть раз поцеловал ее так! Эта мысль вызвала у нее улыбку, так как видение Эдуарда, нарушившего железные правила благопристойности, было невероятным до абсурдности. Эдуард сурово контролировал свои страсти. Венеция впервые задала себе вопрос: а достаточно ли сильны эти страсти?

Вопрос остался без ответа, так как не представлялся особо важным. Деймрел, грубо ворвавшись на сцену, сразу же оказался в центре внимания, был ли он злодеем или всего лишь второстепенным персонажем, но нельзя отрицать, что он вдохнул жизнь в скучную пьесу.

Венеция не сразу решила, сообщать или нет Обри о встрече с Деймрелом. Упомяни она об этом, брат может начать задавать вопросы, на которые будет трудно ответить. Если же она ничего не расскажет, а Деймрел преуспеет в продолжении знакомства с ней, то ему придется познакомиться и с Обри, и, хотя он едва ли окажется настолько бесстыжим, чтобы смаковать подробности их первой встречи, может упомянуть о ней, и Обри сочтет странным, что сестра ничего не сказала ему о столь беспрецедентном событии. В конце концов она пришла к выводу, что в действительности Деймрел не намерен оставаться в Прайори, и решила держать все в секрете.

Впоследствии она порадовалась своему решению. Обри первым заговорил о возвращении Деймрела, но так как он не питал никакого интереса к соседям, а тем более к человеку, которого ни разу не видел, то упомянул о нем мимоходом во время обеда:

— Кстати, я слышал в деревне, что Деймрел снова вернулся, но один — без нафянок.

— Да ну? Это не поправится любителям скандалов! Интересно, что привело его сюда?

— Вероятно, дела, — равнодушно ответил Обри. — Ему самое время заняться поместьем.

Венеция согласилась, но не стала развивать тему. Естественно, такая возбуждающая новость распространилась по всей округе, и еще до ночи няня и миссис Гернард, заключив временный союз, стали убеждать Венецию в необходимости вести себя с величайшей осмотрительностью. Она ни в коем случае не должна выходить одна за пределы сада. Незачем объяснять, что может произойти, если она не послушается, мрачно добавила няня.

Венеция успокоила обеих доброжелательниц, но когда на следующий день в Андершо явился Эдуард Ярдли, она едва не потеряла терпение.

— Думаю, Деймрел пробудет в Прайори не больше двух дней, но пока он здесь, вам лучше отказаться от прогулок в одиночестве, — заявил Эдуард с той спокойной уверенностью, которая так раздражала Венецию, и девушка с трудом удержалась от резкого замечания. — Знаете, — добавил он, криво улыбнувшись, — эта ваша привычка мне никогда не нравилась.

Освальд Денни также посетил ее и выразил обеспокоенность драматическим заявлением, что, если Деймрел осмелится оскорбить Венецию, он знает, как поступить с «этим парнем». При этом Освальд многозначительно положил руку на воображаемый эфес шпаги. Для Венеции это было чересчур — она разразилась смехом, заставившим его воскликнуть:

— Вы смеетесь, но я жил там, где жизнь ценится дешево! Обещаю, что без колебаний вызову на дуэль парня, если он проявит по отношению к вам малейшую грубость!

После этого Венеция не удивилась, когда два дня спустя в Андершо в своем ландо прикатила леди Денни. Однако скоро выяснилось, что ее целью было не столько предупредить молодую подругу об опасности встреч с повесой, пользующимся дурной славой, сколько насладиться сплетнями о нем. Леди Денни разговаривала с Деймрелом! Более того, сэр Джон, случайно повстречав его, ухватился за возможность заручиться его поддержкой в какой-то приходской проблеме, нашел Деймрела весьма любезным, привез его в Эбберсли, чтобы обсудить дело, и даже пригласил позавтракать.

— Можете представить мое изумление, когда они вдвоем вошли в дом! Должна признать, это меня не слишком обрадовало, так как со мной сидели Клара и Эмили, и, хотя Кларе не так легко заморочить голову, Эмили как раз в том возрасте, когда девушки влюбляются в абсолютно неподходящих мужчин. Но оказалось, что бояться нечего; обе девочки заявили, что никогда не были настолько разочарованы, так как он уже стар и не слишком хорош собой.

— Стар? — невольно вырвалось у Венеции.

— Ну, таким он показался девочкам, — объяснила леди Денни. — Хотя думаю, ему не больше сорока. Я не вполне уверена — в детстве Деймрел почти не бывал в Прайори, потому что его мать не любила Йоркшир и приезжала сюда изредка, лишь в те дни, когда они устраивали бега. Вы ее не помните, дорогая, но она была гордой и неприятной женщиной. А вот ее сын не кажется заносчивым, да у него и нет повода задирать нос. Конечно, Деймрелы — старинный род, и отец нынешнего лорда, хотя и был безукоризненно вежливым, об этом не забывал. Что касается его сына… не то чтобы меня шокировали его манеры, но он кажется слишком легкомысленным, на мой вкус. Девочкам он совсем не понравился — впрочем, думаю, они отнеслись бы к нему по-другому, если бы он держался с ними полюбезнее. Лорд Деймрел не сказал им даже дюжины слов — ограничился несколькими банальностями.

— Он просто ужасен! — воскликнула Венеция. — Я хотела сказать, выглядит ужасным по вашим словам.

— Да, но меня это радует, — серьезно отозвалась леди Денни. — Было бы куда хуже, окажись он человеком, умеющим правиться. Сэр Джон не прав, заявляя, будто Клара недостаточно красива, чтобы привлечь внимание такого человека, как Деймрел; к тому же абсолютно неестественно говорить такие вещи о собственной дочери! Сэр Джон получил бы по заслугам, если бы Деймрел, которого он привел к нам в дом, стал заигрывать с Кларой! Но мой муж твердит, что нужно поддерживать хорошие отношения с соседями и что Деймрел не настолько опустился, чтобы недостойно вести себя с девушкой в доме ее родителей. А ведь всем известно, что он соблазнил леди под самым носом ее супруга!

— Кто была эта женщина? — с любопытством спросила Венеция. — Что с ней сталось?

— Это одна из дочерей Рендлшема, у него их было три, и все красавицы. Рендлшему повезло — бедный как церковная крыса, а всех дочерей удачно выдал замуж! Я не хочу сказать, что именно у этой женщины был удачный брак — я бы такого не пожелала для моих девочек, даже нуждайся сэр Джон так же, как Рендлшем. Во-первых, у ее мужа была на редкость нелепая фамилия — Вобстер! Денег у него куры не клевали, но его отец всего лишь жалкий выскочка, а о деде вообще ничего не известно. Он держал какую-то лавчонку, по крайней мере, так говорил мой брат Джордж. Но Грегори Вобстер был богат, как Мидас, а потому оказался вполне подходящим родственником для лорда Рендлшема. Он привык разыгрывать из себя знатного щеголя, но, когда пришла беда, оказался не на высоте. Ничто не могло заставить его согласиться на развод. Вобстер повел себя гнусно исключительно из жажды мести, и, не сломи он себе шею, перевернувшись в экипаже на Ньюмаркетской дороге, эта никудышная женщина все еще оставалась бы его женой. Но все дело в том, что, хотя это случилось менее чем через три года после их разрыва, она так и не вышла замуж за Деймрела, чего все ожидали. Это говорит не в его пользу, и мне очень не хотелось принимать его в своем доме. Более того, если он надеялся, бросив леди Софию, быть принятым в свою семью, то ему не повезло — близкие его отвергли, и в Англию он вернулся только после смерти леди Деймрел. Если бы молодой Деймрел не унаследовал независимое состояние от старого Мэтью Стоуна — он был его крестным отцом и из тех, кого зовут «набобами», — у него не оказалось бы ни гроша за душой, где уж там бежать с леди Софией! Это лишний раз доказывает, как глупо доверять состояния молодым людям.

— Говорите, семья от него отказалась? — воскликнула Венеция. — Но ведь они сами виноваты, что допустили эту историю с леди Софией! Это произошло, когда ему было двадцать два, а она была старше его, не так ли?

— Да, старше на несколько лет, но…

— Тогда можете не сомневаться, мэм, что леди София была виновата больше его! И хотя я считаю, что лорд Деймрел должен был на ней жениться, мне кажется, она получила по заслугам. Я даже начинаю жалеть Злого Барона. Он надолго задержится в Йоркшире? Нам придется с ним здороваться?

— Мне — да, если мы случайно встретимся, но я решила ограничиваться вежливым кивком и умолила сэра Джона не заставлять меня приглашать его на званый обед. «Кого из наших знакомых я смогу пригласить вместе с ним? — спросила я. — Ярдли? Трейпов? Бедную миссис Моткоум? Или нашу милую Венецию?» К счастью, он понял, что из этого не вышло бы ничего хорошего. Хорошо, что Деймрел холостяк. Если джентльмены хотят посещать его, то на здоровье, но он не может приглашать к себе леди.

После этого триумфального вывода леди Денни удалилась, оставив молодую приятельницу в весьма противоречивых чувствах. Венеция не могла определить, хочет ли она, чтобы Деймрел нашел какой-нибудь способ увидеть ее снова, или была бы рада, если бы он покинул Прайори. Конечно, гулять, не выходя за пределы парка, будет скучно, но этого не избежать, если только она не будет выезжать верхом с Обри. Венеция, хотя и не придавала значения мрачным предупреждениям няни, не исключала, что Деймрел будет ее подстерегать и, увидев прогуливающейся в одиночестве, решит, что она сознательно напрашивается на его ухаживания. Венеция пришла к выводу, что обрадовалась бы его отъезду. Деймрел был опасен, его поведение — непростительно, а встреча с ним способна деморализовать любую женщину, привыкшую к уединенной жизни.

Но когда прошла неделя, а о Деймреле ничего не было слышно, Венеция почувствовала себя задетой. Он все еще жил в Прайори, но не делал никаких попыток познакомиться с соседями. Деревенские сплетники утверждали, что Деймрел с головой погрузился в дела поместья, и его многострадальный управляющий Кройд, которому впервые позволили изложить все неотложные нужды, ощутил прилив оптимизма. Хотя милорд еще не санкционировал траты, но уже прислушивался к советам, увидев собственными глазами, до чего может довести хорошую землю плохое хозяйствование. Эдуард, будучи скептиком, утверждал, что заставить Деймрела потратить ничтожную сумму на ремонт и переделки могла только надежда получить хороший урожай и всю выручку пустить на развлечения. Венеция сочла бы внезапный интерес Деймрела к родовому имению не более чем предлогом для задержки в Прайори, попытайся он увидеться с ней.

Найти повод для визита в Андершо, как полагала Венеция, не составляло для него труда, и, будучи слишком невинной, чтобы понимать: Деймрел, опытный в искусстве флирта, намеренно избрал такую тактику, — решила, что он не так уж сильно увлечен ею. Конечно, в Андершо его лордство ожидала только резкая отповедь, но было досадно, что ему не представляется шанса выслушать ее. Венеция начала воображать их повторную встречу и пришла в такой гнев на Деймрела и на саму себя, что Обри спросил, все ли с ней в порядке.

В конце концов встреча состоялась, но способствовал этому не Деймрел и не она, а Обри.

Деймрел вместе с Кройдом возвращался домой верхом из очередной инспекционной поездки, когда слабый крик о помощи заставил его оборвать фразу и оглядеться. Крик повторился, и Кройд, поднявшись в стременах, чтобы заглянуть за ограду, которая тянулась вдоль аллеи, воскликнул:

— Господи, да ведь это мистер Обри! Его гнедая упала вместе с ним — так и знал, что это случится. Если ваше лордство извинит меня, я пойду помогу молодому человеку.

— Да, разумеется. Здесь есть ворота или нам придется тащить его через ограду?

Ворота находились чуть дальше, и вскоре оба всадника спешились, а Кройд опустился на колени возле Обри, который лежал у края канавы, отделяющей вместе с оградой жнивье от полосы пастбища. Неподалеку стояла его лошадь, которая нервно отпрянула при виде приближающегося Деймрела, обнаружив сильную хромоту.

Обри побледнел от сильной боли.

— Я упал на больную ногу и не могу встать, — с трудом вымолвил он. — Очевидно, меня оглушило при падении. А где Руфус? Он подвернул переднюю ногу. Надеюсь, не сломал колени!

— Не беспокойтесь об этой неуклюжей кляче, сэр, — проворчал Кройд. — Меня интересует, что вы сломали.

— Ничего. Ради бога, не трогайте меня, иначе я снова потеряю сознание. Я только подвернул лодыжку. — Он приподнялся на локте, но побелел как мел и закусил губу. Кройд поддержал его. — Сейчас я приду в себя. Но моя лошадь…

— Ваша лошадь сильно растянула сухожилие, — сказал Деймрел. — Вы не сможете ехать на ней, но ногу она не сломала. Вопрос в том, не сломали, чего доброго, ногу вы сами?

— Не сломал, — отозвался Обри. — Просто у меня… э-э… слабое бедро. Но мне скоро станет лучше. Нельзя ли передать сообщение в Андершо? Пусть за мной пришлют карету.

— Это молодой мистер Лэнион, милорд, — объяснил Кройд. — Думаю, мне лучше привести фаэтон из Прайори, так как до Андершо шесть с лишним миль.

— И скверная дорога, на которой здорово трясет, — добавил Деймрел, задумчиво глядя на Обри. — Мы отнесем его в Прайори. Скажите, чтобы приготовили постель, и приведите с собой Нидда, пусть позаботится о лошадях. Положите это парню под голову. — Он снял куртку, скатал ее, протянул Кройду и добавил, снова посмотрев на лицо Обри: — Принесите бренди — и поживее!

Заняв место Кройда возле Обри, Деймрел принялся ослаблять ему галстук. Обри открыл глаза:

— Благодарю вас. Вы лорд Деймрел, сэр?

— Да, я Деймрел, но вам лучше помолчать.

— Почему?

— Думаю, у вас легкое сотрясение мозга, так что лежите спокойно.

— Я даже не знаю, сколько времени здесь провалялся. Один раз я пришел в себя, попытался встать и снова свалился в обморок.

Деймрел ощутил в его голосе потки горечи.

— С вашей стороны было опрометчиво предпринимать такую попытку с растянутой лодыжкой и слабым бедром, — заметил он.

Обри через силу усмехнулся, опять закрыл глаза и не открывал их до возвращения Кройда с фаэтоном, но Деймрел видел но его слегка нахмуренным бровям и напряженному рту, что он не спит и не в обмороке. Когда Обри подняли с земли, он пробормотал, что сможет идти, если его будут поддерживать, но, услышав приказ Деймрела обхватить его рукой за шею, повиновался и сосредоточился на трудной задаче сохранить подобающую твердость духа. Пронести на руках через поле худого и невысокого паренька было несложно, но оказалось невозможным усадить его в фаэтон, не причиняя боли, и, хотя до Прайори было чуть более мили, поездка по плохой дороге стала серьезным для него испытанием. Обри не произнес ни слова жалобы, но, когда его вытаскивали из фаэтона, снова потерял сознание.

— Отлично! — весело воскликнул Деймрел, внося его в дом. — Нет-нет, миссис Имбер, уберите нюхательную соль. Нужно снять с бедняги сапоги, прежде чем приводить его в чувство. Принеси бритву, Марстон.

Процедура снятия сапог вывела Обри из обморочного состояния, но он не понимал, что с ним происходит, пока его раздевали и облачали в одну из ночных рубашек хозяина дома. Однако холодный компресс, приложенный к распухшей лодыжке, уменьшил боль, исходящую от левого бедра, а нюхательная соль помогла ему после приступа кашля осмыслить окружающее. Обри озадаченно уставился на Деймрела и его слугу, но при виде встревоженного лица миссис Имбер память вернулась к нему, и он воскликнул:

— Вспомнил! Я упал с лошади! Надо же быть таким неловким!

— Даже лучшие наездники иногда надают, — утешил его Деймрел. — Не стоит переживать.

Обри повернул голову и посмотрел на него. Его щеки покрылись густым румянцем.

— Я вам очень признателен, сэр. Прошу прощения. Причинить столько хлопот из-за простого падения! Должно быть, вы считаете меня жалким нытиком!

— Совсем наоборот, я считаю, что выносливости у вас куда больше, чем ума. Вы же знаете, что практически ничего не весите. Что же заставило вас думать, будто вы в состоянии удержать такого резвого жеребца, как ваш гнедой?

— Он не понес меня, — объяснил Обри. — Я сам пустил его в галоп. Конечно, это неосторожно, но в нашей конюшие нет лошади, которую я не мог бы удержать.

— Выносливости у вас и впрямь гораздо больше, чем ума, — повторил Деймрел, но понимающая улыбка не позволила Обри обидеться. — Очевидно, зануды вроде моего управляющего говорили вам, что лошадь чересчур резва для вас, и этого оказалось достаточно, чтобы вы пустились по полю во весь опор. Признаюсь, что я поступил бы так же, поэтому не стану вас бранить. Где я могу найти хирурга, который лечит вас, когда вы надаете?

— Не нужен мне хирург! Он станет меня теребить, и мне станет хуже. Я немного полежу, и все пройдет.

— Ну-ну, мистер Обри, вы отлично знаете, что мисс Лэнион обязательно вызвала бы к вам доктора, — вмешалась миссис Имбер. — Доктор Бентуорт, милорд, ничуть не хуже любого лондонского врача, а может, и лучше. Если бы Кройд не увел Нидда к лошадям, я бы сразу послала его в Йорк!

— Ну, если Нидд уже привел лошадей, то пусть отправляется, как только я напишу записку врачу. А тем временем…

— Не нужно! — сердито воскликнул Обри. — Я уверен, что смогу отправиться домой до приезда доктора. Если бы вы только оставили меня в покое… Терпеть не могу, когда возле меня суетятся!

Невежливая речь паренька шокировала миссис Имбер, но Деймрел спокойно ответил:

— Это действительно ужасно. Больше никто не будет над вами суетиться. Отдыхайте и постарайтесь заснуть.

Обри, чувствовавшему себя так, словно его пытали на дыбе, это предложение показалось настолько бессмысленным, что он с трудом удержался от язвительного ответа. Его оставили одного, но размышления не помогали ему отвлечься от мучительной боли, и вскоре он стал опасаться, что серьезное повреждение бедра прикует его к постели на несколько месяцев, если не до конца дней. Но прежде, чем Обри успел довести себя страхами до полного изнеможения, вернулся Деймрел со стаканом в руке.

— Вам здорово не по себе? — сказал он, бросив взгляд на Обри. — Выпейте это.

— Ничего, я могу потерпеть, — пробормотал Обри. — Спасибо, но если это лауданум, я не буду его пить.

— Напомните мне спросить, что именно вы хотите, если я пожелаю это сделать, — промолвил Деймрел. — Но в данный момент я этого не желаю. Делайте, что я говорю, или вам придется плохо!

— Хуже некуда, — вздохнул Обри, покорно принимая из рук Деймрела стакан.

— Не будьте в этом так уверены. Я не отличаюсь ни терпением, ни состраданием. Может, вам не известно, что вы находитесь в логове людоеда?

Обри невольно улыбнулся, но ответил, с отвращением глядя на снадобье:

— Я ни за что не стал бы пить эту гадость, если бы не чувствовал себя обязанным вам. Я ведь не из слабых, хотя ничего не вешу.

— Вы упрямый щенок. Теперь ведь над вами никто не суетится, верно? Вам просто предлагают выпить успокоительное, которое поддержит вас, прежде чем доктор сможет вами заняться. Пейте немедленно!

Не привыкший к столь властным распоряжениям Обри напрягся, но, посмотрев в угрожающе сузившиеся глаза Деймрела, криво улыбнулся:

— Ладно.

— Вот так-то лучше, — одобрил Деймрел, забирая у него пустой стакан. Выражение лица Обри побудило его добавить: — Думаю, у вас нет ничего страшнее ушибов. Будь у вас серьезные повреждения, вы бы куда сильнее мучились от боли. Так что перестаньте бояться.

Обри бросил на него быстрый взгляд:

— Да, я об этом не подумал. Благодарю вас. Я не хотел быть невежливым, прошу прощения…

— Не беспокойтесь и постарайтесь поспать.

— Думаю, мне это удастся, раз я выпил эту мерзость, — согласился Обри с робкой улыбкой, внезапно сделавшей его моложе. — Только моя сестра будет волноваться.

— Я уже послал конюха в Андершо с письмом для нее.

— Еще раз благодарю. Надеюсь, вы не написали там ничего, что может ее встревожить?

— Я написал то, что сказал вам, и попросил прислать все необходимое вроде ночных рубашек и зубных щеток.

— Тогда все в порядке, — облегченно вздохнул Обри. — Это ее не испугает.

 

Глава 4

Письмо, полученное Венецией, было выдержано в весьма изящном, хотя и официальном стиле. Деймрел изрядно помучился над ним, размышляя, какое впечатление оно произведет. Он обращался к Венеции, как к женщине незнакомой, но ей едва ли можно было внушить, будто ему неизвестно, кто она такая. Хотя Деймрел старался не выдать ни единым словом, как забавляет его создавшаяся ситуация, Венеция, безусловно, должна понять, как ловко ему подыграла судьба. Конечно, она могла явиться в Прайори, кипя от злости, но так или иначе, она не сможет не навестить больного брата, находящегося на ее попечении, и Деймрел не сомневался в своей способности смягчить ее гнев. Он закончил письмо чопорным «искренне Ваш…» и запечатал его сургучом, желая видеть лицо Венеции, когда она будет его читать.

Однако ни одна из мыслей, которые воображал Деймрел, не пришла в голову Венеции. К тому времени, когда письмо попало в Андершо, она беспокоилась куда сильнее, чем хотела показать няне, которая пророчила беду с тех пор, как Обри не вернулся домой, чтобы позавтракать с сестрой. Это не встревожило Венецию: он не сказал ей, куда едет, и мог отправиться в Терек или даже в Йорк, где располагался его любимый книжный магазин. Но к четырем часам она настолько разволновалась, что стала размышлять, не послать ли ей слуг обшаривать окрестности и не взбесит ли эта затея Обри, если тревога окажется напрасной. Поэтому когда Риббл доставил ей письмо, а няня стояла позади него, ломая руки и причитая, что ее бедный ягненочек лежит в Прайори с переломанными костями, Венеции было не до Деймрела. Ее пальцы дрожали, когда она вскрывала письмо, к горлу подступала тошнота, и, боясь прочитать самое худшее, она даже не заметила иронически-формальный стиль послания, который стоил автору стольких трудов. Быстро пробежав глазами текст, Венеция радостно воскликнула:

— Нет-нет, Обри не очень сильно пострадал! Руфус упал вместе с ним, но кости целы. Растянутая лодыжка… несколько ушибов… боли в левом бедре… О, как любезно с его стороны! Слушайте, няня! Лорд Деймрел уже послал в Йорк за доктором Бентуортом. Он пишет, что, хотя Обри считает, будто упал на больную ногу, ему кажется, что это не так, потому что растянута правая лодыжка, а больной сустав разболелся от падения. Господи, хоть бы он оказался прав! Лорд Деймрел решил, что лучше доставить Обри в Прайори, чем подвергать мучениям долгой поездки домой, и просит отправить с подателем письма все необходимое для Обри. Как будто я не поеду к нему сама!

— Ну нет! — заявила няня. — Господь может допустить, чтобы старая женщина оказалась в руках грешника, ибо в Писании сказано, что многие беды ожидают праведных, но они будут поддержаны в своих испытаниях. Надеюсь, это относится и ко мне, хотя я никогда не думала, что мне придется стоять на пути грешников. Однако позволить вам ступить в это нечестивое обиталище, мисс Венеция, выше моих сил!

Поняв по библейской тематике монолога, что няня сильно взволнована, Венеция посвятила следующие двадцать минут попыткам ее успокоить, внушая, что у них больше оснований считать Деймрела добрым самаритянином, чем грешником, и уверяя, что рядом с Обри ей ничто не грозит. Успех был лишь частичным, ибо, хотя няня знала, что если мисс Венеция что-то решила, то бесполезно пытаться заставить ее передумать, и была вынуждена признать незначительное сходство Деймрела с добрым самаритянином, она продолжала именовать его нечестивцем и приписывала его милосердие каким-то тайным злым умыслам.

Сама того не зная, няня оказалась недалека от истины, но внушить воспитаннице свою точку зрения так и не смогла. Венеция, не способная на коварство и притворство, знала мир только по книгам, и ей не приходило в голову сомневаться в искренности человека, делающего добро. Поэтому, когда Деймрел, заметив карету, выехавшую из-за поворота аллеи, вышел встретить гостью, он увидел не разгневанную богиню или исполненную холодного достоинства молодую леди, а очаровательное существо, которое, спрыгнув на землю, протянуло ему обе руки, с признательностью глядя на него.

— Я так вам благодарна! — воскликнула Венеция, когда Деймрел взял ее за руки. — У меня не хватает слов, чтобы это выразить! — Она добавила, робко улыбнувшись: — Вы написали мне такое утешительное письмо! Наверное, догадались, что я с ума схожу от беспокойства. Пожалуйста, скажите, это правда? С Обри действительно не случилось ничего страшного?

Прошло несколько секунд, прежде чем Деймрел ответил ей и отпустил ее руки. В полинявшем старом платье, с волосами, неаккуратно убранными под чепец, и с горевшим возмущением лицом, Венеция показалась ему необычайно хорошенькой… Теперь же, когда она была одета в простое, но очаровательное платье из светло-желтого муслина и соломенную шляпу, поля которой обрамляли лицо, не красное от гнева, а дружелюбное и улыбающееся, у него захватило дыхание. Не сознавая, что все еще стискивает руки девушки, он смотрел на нее, покуда няня не привела его в чувство, громко и устрашающе кашлянув.

— Надеюсь, что это правда, мисс Лэнион, — заговорил наконец Деймрел. — У меня есть некоторый опыт лечения переломанных костей, но я ничего не знаю о болезни, вынуждающей вашего брата хромать, и поэтому счел необходимым послать за его врачом. Он скоро должен прибыть. Так как вам, наверное, не терпится повидать брата, я сейчас же отведу вас к нему.

— Благодарю вас! Как видите, я привезла нашу няню. Она хочет остаться ухаживать за Обри, если вы не возражаете.

— Отлично, — одобрил Деймрел, встретив враждебный взгляд непреклонной старой моралистки. — Вы знаете, что ему нужно, и рядом с вами он будет чувствовать себя как дома.

— У него сильные боли? — с беспокойством спросила Венеция, когда Деймрел повел ее в дом.

— Сейчас нет. Я дал ему немного лауданума, и ему стало легче, но предупреждаю, что вы найдете его сонным.

— Вы дали Обри лауданум? — воскликнула Венеция. — Должно быть, он не хотел его принимать. Обри не пьет никаких снотворных — даже самых легких, чтобы заснуть, когда болит бедро.

— Он принял его без особой охоты, — подтвердил Деймрел, провожая ее через выложенный плитками холл к лестнице. — Я уважаю его неприязнь к лекарствам, но позволить ему изображать спартанского юношу, когда он, как мне кажется, умирает от страха, что останется калекой, было бы глупо.

— Вы правы, — согласилась Венеция. — Но если вы не влили лауданум ему в горло, чего, я надеюсь, все-таки не сделали, то не могу представить, каким образом убедили Обри принять его, потому что я не знаю другого такого упрямца, как он.

Деймрел рассмеялся:

— Нет-нет, мне не пришлось прибегать к насилию!

Он открыл дверь в комнату Обри и отошел в сторону, пропуская Венецию.

Обри, лежащий в середине большой кровати с пологом, в ночной рубашке, которая была ему велика, выглядел весьма жалко, но его щеки слегка порозовели. Почувствовав на запястье пальцы сестры, он открыл глаза, сонно улыбнулся и пробормотал:

— Глупо! Я ведь просто ушибся, дорогая, ничего страшного. Деймрел сказал, что у меня больше выносливости, чем ума… — Его взгляд задержался на няне, которая, поставив на пол тяжелую сумку, снимала чепец, очевидно твердо решив оставаться у постели больного. — Только не это! — простонал Обри. — Как ты могла, Венеция? Убери ее! Будь я проклят, если позволю ей хлопотать надо мной, как над младенцем!

— Неблагодарный мальчишка! — возмутился Деймрел. — Вы получили бы по заслугам, если бы ваша няня послушалась вас и оставила на мое попечение. Я бы безусловно вас выпорол!

К удивлению Венеции, это вмешательство, вместо того чтобы оскорбить Обри, заставило его усмехнуться. Повернув голову на подушке, он посмотрел на Деймрела:

— Ну и как вам это нравится, сэр?

— Очень нравится. Вам повезло куда больше, чем вы думаете.

Обри скорчил гримасу, но, когда Деймрел вышел из комнаты, сказал сестре:

— Он славный парень. Поблагодари его, ладно? Не думаю, что я был с ним очень любезен.

Венеция успокоила брата, и он снова закрыл глаза. Вскоре Обри заснул, так что Венеции оставалось только сидеть и ждать прибытия доктора Бентуорта, покуда няня распаковывала сумку, неодобрительно сжав губы и разжимая их только для того, чтобы лишний раз шепнуть Венеции предупреждение о грозящих ей ловушках. Вскоре она удалилась в гардеробную миссис Имбер, оставив Венецию в одиночестве коротать время. Девушке было нечем заняться, кроме размышлений, и не на что смотреть, кроме запущенного сада за окном, купающегося в лучах осеннего солнца. Мысленно прополов сорняки, засадив клумбы любимыми цветами и поручив работникам скосить лужайки, Венеция поинтересовалась про себя, сколько времени ей еще сидеть без дела. Она боялась, что этот промежуток растянется надолго, потому что до Йорка было двенадцать миль, а у доктора может оказаться много дел, и он не сумеет сразу приехать к Обри.

Няня вернулась в комнату, и Венеция с радостью отметила, что выражение ее лица несколько смягчилось. Разумеется, ее мнение о моральном облике Деймрела и уверенность, что его конец послужит уроком другим грешникам, остались неизменными, но она была в какой-то степени умиротворена, узнав, что он велел миссис Имбер не только постелить гостье в ее гардеробной, но и повиноваться всем ее распоряжениям. Более того, его слуга оказался не дерзким нахалом, как можно было ожидать, а вполне респектабельным мужчиной, который отнесся к ней с подобающим уважением и умолял, как о милости, позволить ему разделить с ней обязанности по уходу за инвалидом. Няня любезно оказала ему эту честь, но поступила она так потому, что была покорена его тактичностью, или потому, что знала, что Обри будет отчаянно сопротивляться любым попыткам низвести его до статуса ребенка, оставалось неизвестным. Няня решила воспользоваться возможностью переодеть Обри из просторной ночной рубашки Деймрела в его собственную, поэтому позвала на помощь Марстона и была погружена в работу, когда Деймрел вошел в комнату, чтобы пригласить Венецию пообедать в его обществе. Прежде чем няня осознала скандальную сущность этой затеи, приглашение было принято, и Деймрел с поклоном пропустил Венецию вперед.

— Благодарю вас, — сказала Венеция, когда он закрыл за ними дверь. — Вы пришли в подходящий момент — няня была слишком занята, ворча на Обри, чтобы думать о том, чем занимаюсь я.

— Да, мне едва ли удалось бы преодолеть это препятствие, — согласился Деймрел. — А вы бы прислушались к ее протестам?

— Нет, но она женщина строгих нравов и могла бы сказать вам что-нибудь невежливое, заставив меня провалиться сквозь землю от стыда.

— Не беспокойтесь из-за этого, — рассмеялся он. — Только скажите, как я должен к ней обращаться.

— Ну, мы всегда называем ее няней.

— Несомненно. Но я не могу вас копировать. Как ее фамилия?

— Придди. Слуги называют ее миссис Придди, хотя не знаю почему — она никогда не была замужем.

— Пускай будет миссис Придди. Едва ли она ставит меня выше слуг. — Услышав невольный смешок Венеции, он посмотрел на нее и осведомился: — Я прав или нет?

— Не знаю, — уклончиво ответила Венеция. — По крайней мере, я никогда не слышала, чтобы няня говорила даже о прачке, что ее съедят лягушки.

Деймрел расхохотался:

— Господи! Неужели меня ожидает такая судьба?

Ободренная его весельем, Венеция тоже рассмеялась:

— Да, а ваше потомство достанется гусеницам.

— Против этого у меня нет никаких возражений.

— Как вы можете так говорить? Ведь потомство — это ваши дети!

— Несомненно. Любые мои незаконные отпрыски могут с моего благословения отправляться к гусеницам.

— Бедные малютки! — После паузы Венеция задумчиво добавила: — Правда, трудно представить, какой вред им могут причинить гусеницы.

— Вам известно, что вы очень странная девушка? — внезапно осведомился Деймрел.

— Почему? Я сказала что-нибудь не то? — с беспокойством спросила Венеция.

— Напротив, боюсь, что не то сказал я.

— Вы? — Она наморщила лоб. — Насчет незаконных детей? Ну, я сама виновата, что упомянула ваше потомство, зная, что вы не женаты. А у вас действительно есть…

Его губы дрогнули, но он серьезно ответил:

— Насколько я знаю, нет.

Это вызвало ответную усмешку.

— Именно об этом я и собиралась спросить, — призналась Венеция. — Прошу прощения. Понимаете, я так редко разговариваю с кем-нибудь, кроме Обри, что забываю следить за своими словами, когда нахожусь в чьей-то компании.

— Не вздумайте делать это из-за меня, — сказал Деймрел, пропуская ее в столовую. — Мне правится ваша искренность. Терпеть не могу девиц, которые чуть что краснеют и все время важничают.

Венеция опустилась на стул, который придвинул ей Имбер.

— Не думаю, что я делала это даже в детстве.

— Это было так давно! — поддразнил ее Деймрел.

— Порядочно. Ведь мне уже двадцать пять.

— Вынужден поверить вам на слово, но прошу меня просветить: вы ненавидите мужской пол или дали обет безбрачия?

— Конечно нет! И не смешите меня, когда я ем суп! Я чуть не подавилась!

— Что за олухи эти йоркширские щеголи! Очевидно, в этом супе слишком много лука. Неудивительно, что вы им давитесь. И, насколько я вижу, — добавил он, глядя сквозь монокль на стоящие на столе блюда, — худшее еще впереди. Что это за мерзость, Имбер?

— Телятина под соусом бешамель, милорд. Миссис Имбер не готовилась к приезду гостей, — виновато ответил дворецкий. — А вот пирог с бараниной, нара куропаток с фасолью и грибами на второе и фрукты. Простите, мисс, но его лордство не любит сладкое, и миссис Имбер не приготовила к фруктам ни сливки, ни желе, а такие блюда требуют времени.

— Я удивлена, что бедная миссис Имбер смогла приготовить все это, — отозвалась Венеция. — Когда в доме такая суматоха, трудно найти свободную минуту. Пожалуйста, передайте ей, что я очень люблю телятину и терпеть не могу желе.

Деймрел смотрел на нее с улыбкой.

— В вас красиво абсолютно все! — промолвил он, когда дворецкий унес пустые тарелки из-под супа. — Лицо, имя, поведение… Расскажите мне о себе, о вашей жизни. Почему я никогда не встречал вас раньше? Вы ни разу не приезжали в Лондон?

Она покачала головой:

— Нет, но, возможно, поеду туда, когда Обри в будущем году отправится в Кембридж. Что касается моей жизни, то ее можно охарактеризовать одним словом — пустая.

— Надеюсь, это не означает, что вы пребываете в меланхолии? По вас такого не скажешь!

— Конечно нет! Просто у меня нет биографии. Я всю жизнь провела в Андершо и не делала ничего, достойного упоминания. Лучше расскажите что-нибудь о вашей жизни.

Деймрел быстро поднял взгляд от тарелки. Его глаза стали суровыми. Венеция вопрошающе приподняла брови и увидела, как его губы скривились в усмешке, делающей его похожей на Корсара.

— Не стоит, — сухо ответил он.

— Я сказала «что-нибудь»! — негодующе воскликнула Венеция. — Вы ведь не могли провести всю жизнь, ввязываясь в идиотские переделки.

Деймрел внезапно расхохотался:

— Большую ее часть, уверяю вас! Что именно вы хотите знать?

— Ну, например, в каких местах вы побывали. Вы ведь много путешествовали, не так ли?

— О да!

— Я вам завидую. Всегда об этом мечтала. Вряд ли мне это удастся — одинокие женщины, как правило, домоседки, — но я часто строила планы путешествий в те места, о которых мне приходилось читать.

— Не делайте этого, — предупредил Деймрел. — Уверяю вас, такие мечты — семена, из которых вырастают эксцентричные поступки. Вы кончите, как эта сумасшедшая женщина Стэнхоуп, царствуя над ордами дурно пахнущих бедуинов.

— Обещаю, что такого не произойдет. Это звучит очень неприятно и почти так же скучно, как известная мне жизнь. Очевидно, вы имеете в виду леди Хестер. Вы когда-нибудь встречали ее?

— Да, в Пальмире, в… Забыл, в 13-м или в 14-м году? Ладно, это не имеет значения.

— Вы объездили весь Левант? А в Греции были? — допытывалась Венеция.

— Да, а что? Неужели вы специалист по античности?

— Не я, а Обри. Умоляю, расскажите ему о том, что видели в Афинах! Он ведь может разговаривать о том, что его интересует больше всего на свете, только с мистером Эпперсеттом — викарием, — и хотя мистер Эпперсетт прекрасный ученый, но ведь не видел этого своими глазами, как вы.

— Я расскажу Обри все, что он захочет узнать, если вы, таинственная мисс Лэнион, расскажете мне то, что хочу знать я.

— Хорошо, — согласилась Венеция. — Только я не знаю, что вам рассказывать и почему вы называете меня таинственной.

— Потому что… — начал Деймрел, но остановился при виде простодушного ожидания в ее взгляде. — Ну, потому что вам двадцать пять лет, но вы не замужем и, кажется, даже не имеете поклонников.

— Напротив, — возразила Венеция. — У меня целых два поклонника. Один необычайно романтичный, а другой…

— Ну? — подбодрил ее Деймрел.

— Очень достойный! — выпалила Венеция и рассмеялась собственным словам.

— Но вы слишком хороши и для того, и для другого!

— Вовсе нет. Тут нет никакой тайны. Мой отец был затворником.

— Это звучит несколько non sequitur.

— Совсем наоборот — в этом все и дело.

— Господи, неужели он запирал не только себя, но и вас?

— Не то чтобы запирал, но я подозревала, что ему бы этого хотелось. Понимаете, он очень любил мою мать и, когда она умерла, впал в апатию и, как Генрих I, никогда больше не улыбался. Я не знаю, как это случилось — отец не упоминал о матери, а мне тогда было всего десять лет. Я едва помню, как она выглядела, кроме того, что она была хорошенькой и носила красивые платья. После ее смерти отец никуда не выходил, а я до семнадцати лет не обменялась ни единым словом ни с кем за пределами дома.

— Он был сумасшедшим?

— Нет, всего лишь эксцентричным, — ответила Венеция. — Никогда не видела, чтобы он заботился о чьих-нибудь интересах, кроме собственных, но это, очевидно, свойственно всем эксцентричным людям. Однако, когда я подросла, отец позволил леди Денни и миссис Ярдли брать меня на собрания в Йорк, а один раз разрешил мне провести неделю в Хэрроугите с моей тетей Хендред. Я надеялась, что он позволит мне поехать с ней в Лондон, чтобы она могла вывести меня в свет. Тетя предложила это, но отец отказал, и она не настаивала, так как, думаю, ей не очень хотелось взваливать на себя лишнюю обузу.

— Бедная Венеция!

Если она и заметила, что он назвал ее по имени, то виду не подала, а только сказала:

— Признаюсь, что тогда я очень огорчилась, но, в конце концов, едва ли смогла бы уехать, даже если бы разрешил папа, так как Обри был все еще прикован к постели и я не могла его оставить.

— Выходит, вы не были нигде дальше Хэрроугита! Неудивительно, что вы мечтаете о путешествиях. Как же вы вынесли такую нестерпимую тиранию?

— О, папа был неумолим только в этом вопросе. Во всем остальном я могла делать что хочу. Не думайте, что я была несчастлива. Иногда скучала, конечно, однако большую часть времени занималась домашними делами и заботилась об Обри.

— Но ведь ваш отец умер несколько лет назад, не так ли? Почему же вы остаетесь здесь? В силу привычки?

— Нет, в силу обстоятельств. Мой старший брат служит в штабе лорда Хилла, и, пока он не решит демобилизоваться, кто-то должен заботиться об Андершо. Да и Обри вряд ли согласился бы уехать, так как он тогда не смог бы продолжать занятия с мистером Эпперсеттом, а я не могла оставить его одного.

— Я охотно верю, что ему бы вас недоставало, но…

— Обри? — Венеция рассмеялась. — Ну нет! Обри любит книги куда больше, чем людей. Просто я боюсь, что няня доведет его до безумия своим сюсюканьем, которого он не выносит. — Девушка нахмурилась. — Хоть бы она не сердила его, пока он здесь! Я была вынуждена привезти ее с собой, так как иначе она бы пришла пешком. К тому же няня знает, что делать, когда Обри болеет, а я не могла взвалить на вас заботы о нем. Возможно, доктор Бентуорт скажет, что он может возвращаться домой.

Но доктор, хотя и развеял страхи, что Обри мог серьезно повредить бедро, отнесся отрицательно к предложению няни, что пострадавшего следует перевезти домой, где ему будет гораздо лучше. Доктор Бентуорт заявил, что больной должен лежать, дабы быстрее зажили разорванные связки. Няня неохотно согласилась с этим вердиктом, а Обри, чье терпение во время осмотра подверглось жестокому испытанию, воспринял его с явным облегчением.

С тактом, обязанным опыту, Венеция не сопровождала доктора в комнату пациента. Она попросила Деймрела пойти вместо нее, и он тут же согласился. Венеции внезапно пришло в голову, что она относится к нему как к старому другу. Венеция стала вспоминать затянувшийся обед, то, как они сидели, когда Имбер убрал посуду, — Деймрел, откинувшись на резную спинку стула, с бокалом портвейна в длинных пальцах, а она, опираясь локтями на стол, с огрызком яблока в руке. Сумерки подкрались незаметно, Имбер принес свечи в высоких канделябрах и поставил их на стол. Они сидели, освещенные пламенем горящих фитилей, пока вокруг сгущались тени. Венеция не могла припомнить, о чем они говорили — обо всем или вообще ни о чем, — но знала, что обрела друга.

Когда доктор сказал ей, что не советует перевозить Обри из Прайори, он казался удивленным и обрадованным, что Венеция так спокойно это восприняла. Виноватые нотки в его голосе сначала озадачили ее, но, подумав, она поняла, что он имел в виду, говоря о хлопотах и неловкой ситуации, поэтому с беспокойством обратилась к Деймрелу, когда тот вернулся, проводив доктора к его карете.

— Боюсь, я об этом не подумала… — виновато произнесла она. — Не причинит ли вам неудобства пребывание в доме Обри, пока ему не станет легче?

— Ни малейшего! — тут же отозвался он. — Что внушило вам такую нелепую мысль?

— Доктор Бентуорт сказал, что ему жаль ставить меня в неловкое положение, — объяснила Венеция. — Разумеется, он имел в виду, что неудобно навязывать вам бедного Обри, и был абсолютно прав. Не могу понять, почему это не пришло мне в голову раньше, но я…

— Он не имел в виду ничего подобного, — резко прервал Деймрел. — Доктор беспокоился не обо мне, а о вас. Он понимал, что не подобает навязывать вам знакомство с человеком, склонным к распутству. Мораль и медицина боролись в его душе, и медицина победила, но боюсь, что мораль обеспечит ему бессонную ночь.

— И это все?! — воскликнула Венеция; ее чело прояснилось.

— Все, — кивнул Деймрел. — Если только он не опасается, что я могу дурно повлиять на Обри.

— Не думаю, чтобы вам это удалось, — подумав, сказала Венеция. Она увидела, как дрогнули его губы, и ее серьезность тут же испарилась. — Даже если бы вы устроили здесь оргию, Обри всего лишь подумал бы, что это довольно скучно в сравнении с тем, что вытворяли римляне, не говоря уже о вакханках, которые, насколько мне известно, вели себя таким образом, что мальчику лучше об этом не знать.

Перед подобной точкой зрения не устояло самообладание Деймрела. Прошло некоторое время, прежде чем он перестал смеяться и смог произнести:

— Обещаю, что не буду устраивать никаких оргий, пока Обри находится в моем доме.

— Я в этом не сомневаюсь. Хотя должна заметить, — добавила она с озорным блеском в глазах, — оргию стоило бы устроить только для того, чтобы посмотреть на лицо няни.

Деймрел снова расхохотался, запрокинув голову.

— И почему я не познакомился с вами раньше? — задыхаясь, вымолвил он.

— Я тоже об этом сожалею, — кивнула Венеция. — Мне всегда хотелось иметь друга, с которым можно посмеяться.

— Посмеяться? — медленно переспросил Деймрел.

— Возможно, у вас уже есть друзья, которые смеются вместе с вами, — робко сказала Венеция. — У меня их нет, а это очень важно, по-моему, куда важнее, чем сочувствие в горе, которое вы можете легко найти даже у неприятного вам человека.

— А совместное веселье исключает неприязнь — тут вы правы. Наверное, наши достойные соседи недоуменно смотрят на вас, когда вы смеетесь?

— Да, а когда я шучу, спрашивают, что имею в виду. — Она посмотрела на часы над камином. — Мне пора идти.

— Да, пора. Я уже послал сообщение в конюшню. Еще достаточно светло, чтобы ваш кучер нашел дорогу, но через час стемнеет. — Деймрел взял ее руки в свои. — Приходите завтра навестить Обри. Не позволяйте вашим соседям отговаривать вас. За воротами моего дома я ни за что не ручаюсь — у вас есть основания мне не доверять. Но здесь… — Он иронически улыбнулся и добавил, словно смеясь над собой: — Здесь я буду помнить, что родился джентльменом!

 

Глава 5

Венеция открыла глаза, разбуженная солнечным светом, который проникал сквозь ситцевые занавески. Несколько минут она лежала в полусне, все яснее ощущая радостное ожидание, подобно тому, как, пробуждаясь в детстве, осознавала, что наступил день, сулящий удовольствия. Где-то в саду пел дрозд — эти радостные звуки гармонировали с ее настроением. Некоторое время Венеция слушала, не раздумывая о причине своего счастья, но вскоре проснулась окончательно и вспомнила, что нашла друга.

Ей показалось, будто кровь сразу же быстрее заструилась в ее жилах, а тело стало невесомым, странное возбуждение нахлынуло на нее, не позволяя оставаться неподвижной. В доме было тихо — слышалось лишь птичье пение за окном. Венеция подумала, что, должно быть, еще очень рано, и, устроившись поудобнее, попыталась заснуть. Но сои ускользал от нее; солнечный свет щекотал веки, и она поднимала их, повинуясь побуждению более сильному, нежели рассудок. Птичьи трели стали властными и зовущими, новый день обещал новые радости. Соскользнув с мягкой перины, Венеция быстро подошла к окну, раздвинула занавески и распахнула створки.

Фазан, шагающий по аллее, застыл как вкопанный, подняв голову на переливчатой шее, и затем, словно почувствовав себя в безопасности, величаво двинулся дальше. Из оврагов поднимался осенний туман: тяжелые капли росы поблескивали на траве, а небо было подернуто дымкой. Несмотря на солнечный свет, воздух оставался прохладным, но день обещал быть жарким, без дождя и даже без ветра, колышущего листья на деревьях.

За парком, по другую сторону аллеи, огибающей Андершо с восточной стороны, и за относящимися к поместью лесными насаждениями, находился Прайори — не слишком далеко по прямой линии, но на расстоянии пяти миль по дороге. Венеция подумала об Обри — спал ли он ночью, сколько часов пройдет, прежде чем она сможет его навестить. Потом ей стало ясно, что не беспокойство за Обри, которое долгие годы было для нее на первом месте, заставляет ее торопиться в Прайори, а желание увидеть нового друга. Это его образ, вытеснив образ Обри, стал перед ее мысленным взором, побуждая ее дрожать от радостного ожидания. Быть может, он также проснулся, смотрит в окно и думает о ней, надеясь, что она скоро появится снова. Венеция пыталась вспомнить, о чем они говорили, но не могла; она припоминала лишь то, что чувствовала себя легко, как будто знала Деймрела всю жизнь. Казалось невероятным, чтобы он не ощущал так же сильно, как она, зов возникшей между ними симпатии, но, поразмыслив, Венеция осознала разницу в их жизненном опыте. То, что для нее являлось новыми радостными впечатлениями, для него могло служить лишь вариацией на старую тему. Он имел много возлюбленных и, возможно, много друзей, чей образ мыслей был ему куда ближе, чем ее. Последнее беспокоило Венецию куда сильнее, чем наличие возлюбленных. Их первая встреча тоже не вызывала у нее отрицательных эмоций — она рассердила ее, но не шокировала и не вызвала отвращения. Ведь всем известно, что мужчины подвержены внезапным вспышкам страстей и насилия, зачастую абсолютно чуждым их натуре. Для них целомудрие не было первейшей добродетелью — она вспомнила, как изумилась, узнав, что истинный джентльмен и предупредительный муж сэр Джон Денни не всегда был верен своей супруге. Заботила ли его неверность леди Денни? Возможно, но не в такой степени, чтобы из-за нее разрушить брак. — Мужчины, дорогая моя, отличаются от нас, — сказала она однажды Венеции. — Даже лучшие из них. Я говорю вам это потому, что считаю неправильным воспитывать в девушках убеждение, будто мужчины всегда ведут себя так, как с женщинами, которых они уважают. Если бы мы посмотрели на наших мужей, когда они наблюдают за этими мерзкими боксерскими схватками или пребывают в компании безнравственных женщин, мы бы их не узнали и, несомненно, сочли бы отвратительными. В определенной степени так оно и есть, но было бы несправедливым порицать их за то, что они не в силах изменить. И если связи с женщинами сомнительной репутации никак не отражаются на их истинных привязанностях, то нужно возблагодарить судьбу. Мне кажется, любовь вообще не играет никакой роли в подобных приключениях. Мы бы никогда не могли относиться к таким вещам, как к покупке новой шляпы. Но у мужчин все происходит именно так. Правду говорят, что, пока твой муж проявляет к тебе нежность, у тебя нет повода для жалоб, и глупо впадать в отчаяние из-за его мелких грешков. «Никогда не суй нос в то, что тебя не касается!» — учила меня мать, и я считаю этот совет очень хорошим. Конечно, она имела в виду настоящих джентльменов, ибо щеголи и распутники сомнительного происхождения не встречаются на пути женщин нашего класса.

Однако Деймрел встретился им на пути, и хотя он не был «щеголем сомнительного происхождения», но, безусловно, принадлежал к категории распутников. Леди Денни приходилось проявлять к нему по крайней мере внешнюю любезность, но она отнюдь не собиралась поддерживать столь нежелательное знакомство и, несомненно, пришла бы в ужас, узнав, что ее молодая протеже не только находится в наилучших отношениях с Деймрелом, но даже нарушила правила приличий, посетив его дом. Но удалось ли бы объяснить леди Денни, что в характере Деймрела есть две стороны, как у тех безымянных заблудших мужей, о которых та говорила? Венеция в этом сомневалась. Оставалось надеяться, что леди Денни поймет, что, пока Обри лежит в Прайори, его сестра должна навещать его, будь Деймрел самим Калибаном.

Звуки открываемых в гостиной ставней отвлекли Венецию от размышлений. Если слуги уже поднялись, значит, сейчас не так уж рано — возможно, около шести. Подыскивая предлог, чтобы объяснить раннее пробуждение, она вспомнила несколько не слишком срочных дел, оставшихся со вчерашнего дня, и решила заняться ими немедленно.

Венеция не принадлежала к суетливым домохозяйкам, но прежде, чем отправиться в буфетную завтракать, она заглянула на ферму и в конюшню, обсудила с управляющим зимний сев, передала птичнице в несколько смягченной форме претензии миссис Гернард, выслушала в ответ жалобу на поведение кур и велела пожилому упрямому садовнику подвязать георгины. Было мало надежды, что это распоряжение будет выполнено, так как садовник считал георгины наглыми выскочками, о которых в дни его молодости ничего не слышали, и всегда оставался глух ко всему, что Венеция говорила по их поводу.

Миссис Гернард, к большому облегчению Венеции, сочла само собой разумеющимся, что она должна навестить бедного мистера Обри, однако чопорно нахмурилась, услышав отказ хозяйки взять с собой корзину с едой в достаточном количестве для банкета. На иронический вопрос, не думает ли она, что Обри живет на необитаемом острове, экономка ответила, что там ему было бы лучше, чем в доме, где он обречен питаться стряпней миссис Имбер. По ее мнению, миссис Имбер не только медлительна, неумела и неловка, но и не заслуживает доверия ни при каких обстоятельствах.

— Я не забыла о курицах, мисс, и не забуду, даже если доживу до ста лет!

— О курицах? — озадаченно переспросила Венеция.

— Точнее, о несушках, — поправилась экономка, сердито сверкая глазами.

Но так как Венеция не могла постичь связь между несушками и стряпней миссис Имбер, она осталась непреклонной и продолжала упаковывать различные вещи, которые взволнованная няня забыла захватить вчера, — рубашку, которую Венеция шила для Обри, и ее плетеное кружево, найденное в корзинке для шитья вместе с иголками, нитками, ножницами, серебряным паперстком и комком воска. Венеция сама уложила все это, завернув в салфетку, и решила отвезти в Прайори.

Выполнить просьбы Обри было еще более трудной задачей, так как он требовал не только простые вещи вроде бумаги и карандашей, но и изрядное число книг. Обри сказал сестре, что она найдет «Федона» на его письменном столе в библиотеке, и книга действительно оказалась там, но «Гая Мэннеринга» удалось обнаружить лишь после долгих поисков, так как усердная горничная, чью аккуратность оскорблял вид открытой книги на стуле, засунула ее на полку, где стояли учебники и словари. С Вергилием не возникло проблем — Обри просил «Энеиду», а вот с Горацием было потруднее, так как Венеция не могла вспомнить, какой том нужен брату — «Оды», «Сатиры» или «Послания». В конце концов она взяла все три, и Риббл отнес книги в поджидающий тильбюри, передав их Финглу, конюху средних лет, который бодро заметил, что науки доведут мастера Обри до воспаления мозга.

Чувствуя, что оказалась достойной звания сестры ученого мужа, Венеция поехала в Прайори, где ее надежды на похвалы быстро рассеялись.

— Ты могла не привозить книги, — заявил Обри. — У Деймрела великолепная библиотека — достаточно большая, чтобы нуждаться в каталоге. Вчера вечером он разыскал его по моей просьбе и принес все нужные книги. При виде этих богатств я предупредил его, что ему будет нелегко от меня отделаться, и он любезно позволил мне брать любые книги, какие захочу. А, это вы, Фингл? Доброе утро. Вы уже посмотрели на Руфуса? Им занимается конюх лорда Деймрела, но я подумал, что вы сами захотите взглянуть на его переднюю ногу. Нет, не оставляйте эти книги — оказалось, что они мне не нужны.

— Скверный мальчишка! — упрекнула брата Венеция, наклонившись, чтобы поцеловать его в лоб. — Мне понадобилось полчаса, чтобы найти «Гая Мэннеринга», и я привезла всего Горация, так как не помнила, какой том ты просил!

— Ну и глупо, — улыбнулся Обри. — Хотя, пожалуй, я оставлю «Гая Мэннеринга» на случай, если мне захочется почитать ночью.

Взяв книгу из стопки, которую все еще держал Фингл, Венеция кивком отпустила конюха. Веселые огоньки в ее глазах побудили того выразительно возвести очи горе.

— Как ты спал? — спросила Венеция у брата.

— Сносно, — ответил Обри.

— Неправда. Насколько мне известно, ты с презрением отверг маковый сироп, который заботливо принесла няня.

— После лауданума, который дал мне Деймрел? Еще бы! Он согласился, что мне лучше обойтись без сиропа, поэтому няня отправилась спать надувшись, чему я был искренне рад. Деймрел принес шахматы, и мы сыграли несколько партий. Он здорово играет — я смог выиграть только один раз. Потом мы заговорились далеко за полночь. Ты знаешь, что Деймрел читал античных авторов? Он учился в Оксфорде — говорит, будто позабыл все, что знал, но это чушь. Думаю, он получил отличное образование. Деймрел бывал в Греции и рассказал мне много интересного! Далеко до него парню, который в прошлом году гостил у Эпперсеттов и смог рассказать о Греции лишь то, что не мог пить тамошнее вино из-за привкуса смолы и что его едва не съели клопы.

— Значит, ты интересно провел вечер?

— Да, если бы не чертова нога. Но не свались с лошади, не познакомился бы с Деймрелом, так что ни о чем не жалею.

— Должно быть, приятно поговорить с человеком, которого интересует то же, что и тебя, — заметила Венеция.

— Конечно, — согласился Обри. — Тем более, что Деймрел, в отличие от некоторых, не спрашивал меня дюжину раз в час, как я себя чувствую или не нужна ли мне еще одна подушка. Я имею в виду не тебя, а няню, которая даже святого выведет из себя. Лучше бы ты ее не привозила. Марстон может сделать для меня все необходимое, при этом не действуя мне на нервы.

— Но няня ни за что бы не осталась дома. Ответь мне только один раз, как ты себя чувствуешь, и, клянусь, больше не стану об этом спрашивать.

— Со мной все в порядке, — кратко ответил Обри. Венеция ничего не сказала, и он усмехнулся: — Если хочешь знать, я чувствую себя мерзко — как будто у меня вывихнуты все суставы! Но Бентуорт уверяет, что это не так и что боли скоро пройдут. Задержись немного, давай сыграем в пикет. По-моему, карты на том столе.

Венеция была удовлетворена, хотя, когда она вошла в комнату, Обри показался ей бледным и изможденным. Однако падение с лошади должно было тяжело подействовать на физически слабого юношу, но он не пребывал в раздраженном состоянии — а это случалось с ним довольно часто, — следовательно, ему удалось избежать серьезных повреждений. Когда пришла няня, чтобы положить свежий компресс на распухшую лодыжку, Венеция сразу поняла, что та тоже оптимистически смотрит на состояние Обри, и это ее еще сильнее приободрило. Няня могла проявлять досадное отсутствие такта в отношении Обри, но она знала о его здоровье больше, чем кто-либо другой, и если, имея за плечами годы опыта, ворчала на своего подопечного, а не утешала его, то сестре было не о чем беспокоиться.

Вскоре в комнату вошел Марстон со стаканом молока для больного, и Венеция, уведя няню в соседнюю гардеробную и закрыв дверь, сказала:

— Вы же знаете его! Если Обри подумает, что нас интересует, будет он пить молоко или нет, то не притронется к нему, чтобы научить нас не обращаться с ним как с ребенком.

— Да, — с горечью отозвалась няня. — Он делает все, что говорят ему Марстон и его лордство, как будто это они заботились о нем со дня рождения! Так как я не приношу никакой пользы, то могла бы смело уехать домой, доставив тем самым удовольствие его лордству.

— Он пытался вас отослать? — удивленно спросила Венеция.

— Нет, и надеюсь, он понимает, что ему это не удастся. Но мастеру Обри я сказала, что если он предпочитает, чтобы за ним ухаживал Mapстон, то соберу вещи и уеду — прошлой ночью он был так возбужден, что любого мог вывести из себя. Однако его лордству незачем было напоминать мне, что вы не сможете приезжать сюда, если меня здесь не будет. Я отлично это знаю, и лучше бы вам и впрямь сюда не являться, мисс Венеция! По-моему, мастеру Обри все равно, приходят к нему или нет, пока он может лежать в кровати с кучей нехристианских книг и болтать с его лордством о своих скверных языческих богах!

— Будь Обри болен по-настоящему, вы бы ему очень скоро понадобились, — утешила ее Венеция. — Все дело в том, что он сейчас в таком возрасте, когда перестал быть ребенком, но еще не стал мужчиной, поэтому ревностно оберегает свое достоинство. Помните, как нелюбезен был с вами Конуэй в таком возрасте? А когда он вернулся из Испании, то уже не заботился, балуете вы его или браните.

Так как Конуэй безраздельно владел сердцем няни, она бы ни за что на свете не признала, что он не всегда вел себя образцово, но она обнаружила, что его лордство говорит о мастере Обри примерно то же, что и Венеция. Она добавила, что никто лучше его не понял ту ненависть, которую питает мастер Обри к своему увечью, и его страстное желание выглядеть таким же здоровым и независимым, как его более удачливые сверстники. Это заявление дало Венеции попять, что его лордство имеет солидный опыт в обращении с пожилыми, враждебно настроенными женщинами.

Деймрел, несомненно, преуспел в умиротворении няни. Она могла возмущаться, что Обри предпочитает его общество, но была не в состоянии негодовать на человека, который, помимо забот об удобствах ее подопечного, смог поддерживать в нем бодрость при обстоятельствах, которые легко могли повергнуть его в мрачное и раздраженное состояние.

— Я не из тех, кто смотрит на грех сквозь пальцы, мисс Венеция, — сурово промолвила няня, — но не привыкла отрицать и достоинства. Должна признать, что его лордство не мог добрее относиться к мастеру Обри, будь он самим преподобным мистером Эпперсеттом. — После внутренней борьбы она добавила: — И хотя он без нужды напомнил мне о моих обязанностях в отношении вас, мисс Венеция, это был признак вежливости, которого я никак от него не ожидала. Нельзя утверждать, что Господь не будет к нему милосерден, если он оставит дурные привычки, но, как я часто говорила вам, мисс, грешным далеко до спасения.

Несмотря на пессимистический вывод, Венеция была обрадована, что няня смирилась с ее пребыванием под нечестивым кровом. Когда она сообщила Обри о разговоре, он заметил, что няня, очевидно, подобрела из-за поездки Деймрела в Терек купить корпию.

— Вообще-то Деймрел поехал по своим делам, но, когда няня стала бормотать насчет корпии для моей лодыжки, он сказал, что купит ее в Тереке, и она вбила себе в голову, будто он отправился туда исключительно по этой причине. Уверяю тебя, до тех пор она не говорила о его доброте, а уверяла, что он смеялся в церкви.

— Не может быть! — испуганно воскликнула Венеция.

— Так утверждает няня. Не знаешь, откуда это исходит? Мы с Деймрелом так и не поняли, как ни ломали голову.

— Значит, ты рассказал об этом Деймрелу?

— Конечно рассказал! Я знал, что он не рассердится из-за слов няни.

— Думаю, его это рассмешило, — улыбнулась Венеция. — Когда он уехал в Терек?

— Очень рано. Кстати, просил тебе передать, что должен уехать и надеется, что ты его извинишь. Совсем об этом забыл! Впрочем, это не важно — обычная вежливость. Деймрел рассчитывал вернуться к полудню и полагал, что ты его дождешься. Пожалуйста, Венеция, посмотри, не лежит ли на том столе Титлер. Няня, должно быть, передвинула его, когда перевязывала мне лодыжку. Я как раз его читал и отложил, когда ты вошла. Она не может подойти ко мне, чтобы не напакостить! «Эссе о принципах перевода» — да, спасибо. Именно эта книга, спасибо!

— Думаю, ты не будешь возражать, если я немного пройдусь по саду, — сказала Венеция, передавая брату книгу и наблюдая, как он ищет нужную страницу.

— Да, иди, — рассеянно отозвался Обри. — Скоро они начнут пичкать меня едой, а я хочу успеть дочитать.

Венеция рассмеялась и собиралась выйти, когда в дверь постучали и Имбер доложил о мистере Ярдли.

— Что?! — отнюдь не радостно воскликнул Обри.

В комнату вошел Эдуард. На его лице было написано неодобрение.

— Рад, что ты выглядишь крепче, чем я ожидал, Обри, — сказал он и добавил, пожимая руку Венеции: — Какая неприятная история! Я ничего не знал о происшедшем, пока Риббл не рассказал мне полчаса назад. Никогда в жизни я не был настолько шокирован!

— Шокирован тем, что я упал с лошади? — осведомился Обри. — Не говорите вздор, Эдуард!

Но лицо Эдуарда оставалось напряженным. Он не преувеличивал, так как действительно был глубоко шокирован. Эдуард приехал в Андершо в счастливом неведении, но узнал о несчастном случае с Обри, а Риббл вдобавок огорошил его известием, что Обри лежит в доме Деймрела и что за ним ухаживает не только няня, но и сестра. Чудовищность этой ситуации повергла его в ужас, и, даже уяснив, что Венеция не почует в Прайори, он не мог представить себе более страшной катастрофы (быть может, за исключением смерти Обри), чем ее пребывание в обществе распутника, чей образ жизни годами ужасал весь Норт-Райдинг. По мнению Эдуарда, такое положение было чревато многими бедами, самой страшной из которых была возможность, что Деймрел примет ее неопытность, приведшую к опрометчивому поступку, за дерзость распутницы и нанесет ей нестерпимое оскорбление.

Будучи здравомыслящим человеком, Эдуард не счел Деймрела настолько безрассудным или до такой степени погрязшим во зле, чтобы попытаться соблазнить добродетельную девушку благородного происхождения, но опасался, как бы доверчивое поведение Венеции, всегда порицаемое им, не внушило Деймрелу уверенность, будто она поощряет его ухаживания, а странные обстоятельства ее жизни не заставили его подумать, что у нее нет других защитников, кроме увечного мальчика.

Эдуард ясно представлял свой долг. И, даже понимая, что его исполнение чревато последствиями, противными человеку, обладающему чувствительностью и вкусом, не собирался отступать. Он отправился в Прайори, побуждаемый не столько духом рыцарства, с которым выполнял бы подобную задачу Освальд Денни, а решимостью трезвомыслящего человека защитить репутацию леди, которую избрал себе в жены. Эдуард надеялся растолковать ей все неприличие подобной ситуации, а в случае неудачи — заставить Деймрела понять истинные обстоятельства жизни Венеции. Это предприятие не могло выглядеть привлекательным для человека, гордившегося своей размеренной и упорядоченной жизнью, а если Деймрел был так равнодушен к общественному мнению, как о нем говорили, могло вовлечь Эдуарда в скандал, которого он всеми силами стремился избежать. Эдуард отнюдь не испытывал недостатка в храбрости, но не имел ни малейшего желания, каковыми бы ни были оскорбления Деймрела, встречаться с ним рано утром на расстоянии двадцати ярдов с пистолетом в руке. Если такое случится, то потому, что беспечность Обри и неосторожность Венеции поставят его в положение, когда у него, как у человека чести, не останется пути к отступлению.

Следовательно, Эдуард скакал из Андершо в Прайори не с романтическим пылом, а с чувством глубокого возмущения, которое, будучи сдерживаемым, не только не уменьшалось, а, напротив, усиливалось.

Его прибытие почти совпало с возвращением Деймрела из Терека. Когда Эдуард спешился, Деймрел вышел из-за угла дома со стороны конюшен, с хлыстом и пакетом под мышкой, на ходу стягивая перчатки. При виде Эдуарда он с удивленным видом остановился, и несколько секунд они молча смотрели друг на друга — Эдуард с подозрением, а Деймрел с усмешкой. Когда Деймрел вопрошающе приподнял бровь, Эдуард чопорно осведомился:

— Полагаю, вы лорд Деймрел?

Это оказались единственные отрепетированные слова, которые ему было суждено произнести. Далее встреча развивалась совсем не так, как он рассчитывал. Деймрел шагнул вперед и ответил:

— Да, я Деймрел, но боюсь, у вас преимущество передо мной. Я лишь могу догадаться, что вы друг молодого Лэниона. Здравствуйте.

Он улыбнулся и протянул руку. Вынужденному обменяться с ним рукопожатиями Эдуарду пришлось отказаться после этого дружеского жеста от формального тона, которого он собирался придерживаться.

— Здравствуйте, — вежливо отозвался Эдуард. — Ваше лордство догадались правильно — я друг Обри Лэниона и, можно сказать, давний друг его семьи. Не ожидаю, что мое имя вам известно, — я Эдуард Ярдли из Незерфолда.

Он ошибся. Деймрел нахмурился, но через мгновение чело его прояснилось.

— Ваша земля лежит в нескольких милях от юго-западной границы моего поместья? — спросил он. — Да, очевидно, так оно и есть. Льщу себя надеждой, что мое знакомство с соседями успешно развивается. Вы навещали Обри?

— Я только что приехал из Андершо, милорд, где дворецкий сообщил мне о несчастном случае с Обри. Он сказал мне, что мисс Лэнион тоже здесь.

— В самом деле? — равнодушно произнес Деймрел. — Меня не было все утро, так что это вполне возможно. Если мисс Лэнион здесь, то она со своим братом. Могу предложить вам подняться туда.

— Благодарю вас. — Эдуард слегка поклонился. — С удовольствием, если Обри в состоянии принять посетителя.

— Думаю, это ему не повредит, — ответил Деймрел, входя в дом через открытую дверь. — Он не слишком пострадал — все кости целы. Вчера вечером я посылал за его доктором, но вряд ли сделал бы это, не поведай оп мне, что у него больной бедренный сустав. Конечно, состояние у него не лучшее, но Бентуорт вроде бы считает, что, если он проведет несколько дней в постели, можно не опасаться дурных последствий. Когда Обри ознакомился с каталогом моей библиотеки, я сразу понял, что с этим не возникнет трудностей.

В его голосе звучали веселые потки, но Эдуард отозвался вполне серьезно:

— Да, Обри постоянно погружен в книги.

Деймрел подошел к камину, дернул висящий рядом обтрепанный шнур звонка и бросил быстрый оценивающий взгляд на Эдуарда.

— Полагаю, вы слишком хорошо знакомы с ним, чтобы удивляться широте и силе его интеллекта. Я же, несколько часов просидев с ним прошлой ночью, был вынужден вовсю напрягать мой забывчивый и, увы, ленивый ум, постигая аргументы во время обсуждения различных текстов, и пришел к выводу, что парню может повредить не искалеченная нога, а распухшая от знаний голова.

— Вы считаете его таким умным? — с удивлением спросил Эдуард. — Мне он зачастую казался полностью лишенным здравого смысла. Но я совсем не книжный человек.

— Насчет здравого смысла я с вами согласен, — кивнул Деймрел.

— Ему не хватило его, чтобы воздержаться от поездки на лошади, которой он не в состоянии управлять, — с легкой улыбкой продолжал Эдуард. — Я предупреждал его, как только впервые увидел этого гнедого жеребца.

— Вы его предупреждали, но он не обратил на ваши слова внимания? — спросил Деймрел. — Вы меня удивляете!

— Обри очень избалован. Конечно, это во многом объясняется его болезнью, но ему разрешалось делать все, что заблагорассудится, — объяснил Эдуард. — Его отец, покойный сэр Франсис Лэнион, был во многих отношениях достойным, но весьма эксцентричным человеком.

— Мне говорила об этом мисс Лэнион. У меня сложилось впечатление, что он свихнулся окончательно, но мы не спорили из-за терминов.

— О мертвых не принято говорить дурно, — заметил Эдуард, — но по отношению к своим детям сэр Франсис обнаруживал почти полное отсутствие интереса и заботы. Он даже не потрудился нанять дочери компаньонку. Думаю, вы могли удивиться свободе поведения мисс Лэнион и найти странным, что ей позволяют повсюду ходить без сопровождения.

— Я бы, несомненно, удивился, если бы познакомился с ней, когда она была девочкой, — холодно отозвался Деймрел. Он обернулся, когда Имбер вошел в холл: — Имбер, это мистер Ярдли, который пришел навестить нашего больного. Проводите его наверх и передайте миссис Придди этот пакет с корпией. — Он подал знак Эдуарду следовать за дворецким и направился в один из салопов, смежных с холлом.

Эдуард стал подниматься по широкой лестнице следом за Имбером, испытывая одновременно облегчение от очевидного равнодушия Деймрела к Венеции и досаду из-за того, что от него так небрежно отделались.

Обычно Эдуард игнорировал грубость Обри, но презрительная просьба не говорить вздор настолько рассердила его, что он с трудом удержался от резкого ответа.

— Позволь напомнить тебе, Обри, — заговорил он после небольшой паузы, — что если бы ты не вел себя столь опрометчиво, то этого несчастного случая никогда бы не произошло.

— Случай в итоге оказался не таким уж несчастным, — вмешалась Венеция. — С вашей стороны было очень любезно навестить Обри.

— Я считаю несчастным любой случай, который ставит вас в неловкое положение, — промолвил Эдуард.

— Пожалуйста, не волнуйтесь из-за этого, — успокоила его Венеция. — Конечно, я предпочла бы, чтобы Обри находился дома, но могу навещать его каждый день, да и он, я уверена, совсем не хочет возвращаться домой. Деймрел очень добр к Обри и даже разрешил няне здесь распоряжаться. Вы же знаете, какой у нее характер!

— Вы очень обязаны его лордству, не отрицаю, — сухо заметил Эдуард. — Но считаю чувство благодарности злом, чреватым далеко идущими последствиями.

— Какими последствиями? Надеюсь, вы объясните мне, что имеете в виду. Единственное последствие, которое могу себе представить, — то, что у нас появился новый приятный знакомый, потому что Злой Барон оказался куда менее злым, чем его изображали сплетники.

— Я делаю скидку на вашу неопытность, Венеция, но вы не можете не понимать последствий знакомства с человеком, обладающим такой репутацией, как лорд Деймрел. Лично я не хотел бы водить с ним дружбу, а в вашем случае, который принадлежит к особенно деликатным, все возражает против подобного знакомства.

— Quousque tandem abutere, Catilina, patientia nostra? — свирепо пробормотал Обри. Эдуард посмотрел на него:

— Если хочешь, чтобы я понимал тебя, Обри, боюсь, тебе придется говорить по-английски. Я не претендую на ученость.

— Тогда я приведу вам цитату, которую вы в состоянии перевести. Non amo te, Sabidi!

— Пожалуйста, Обри, не надо! — взмолилась Венеция. — Все это чепуха, из-за которой не стоит сердиться, Эдуард, как всегда, беспокоится о приличиях — и Деймрел тоже! Когда ты окончательно допек бедную няню и она пригрозила уехать, он сказал ей, что она должна остаться, дабы не навредить моей репутации. Можно подумать, что я девочка, только вышедшая из школьного возраста!

Лицо Эдуарда немного смягчилось.

— Тогда как в действительности вы степенная женщина средних лет? — с улыбкой осведомился он. — Его лордство был прав, и я не скрываю, что это улучшило мое мнение о нем. Но я хочу, чтобы вы прекратили визиты к Обри. Он не так плох, чтобы нуждаться в вашем уходе, а если вы приходите только развлекать его… Можешь возмущаться, Обри, но, по-моему, ты заслужил, чтобы тебя оставили в одиночестве. Если бы ты прислушивался к советам тех, кто старше и умнее тебя, эта неприятная ситуация никогда бы не возникла. Сочувствую твоему увечью, из-за которого это произошло, но я предупреждал тебя, чтобы ты не ездил на такой норовистой лошади, как твой гнедой, а ты…

— По-вашему, Руфус понес меня? — недовольно прервал его Обри. — Вы ошибаетесь! Это я погнал его! Я плохой наездник, но это не имеет отношения к моему увечью. Я и сам знаю, что поступил неосторожно, — нечего вдалбливать это мне в голову!

— Что ж, это похоже на признание вины, — усмехнулся Эдуард. — Я не собираюсь тебя бранить — думаю, ушибы послужат тебе лучшим уроком.

— Можете не сомневаться, — заверил его Обри. — Я никогда не осмеливался учиться у вас, Эдуард, так как вместе с вашей осторожностью мог бы приобрести и ваши руки — quod avertat Deus!

В этот момент в дверях появился Деймрел.

— Можно войти? — весело осведомился он. — А, здравствуйте, мисс Лэнион! — Он на мгновение встретился с Венецией взглядом и продолжил легкомысленным тоном: — Я велел Марстону принести вам поесть вместе с Обри и хотел узнать, будете ли вы пить чай, а также намерен увести вашего гостя закусить вместе со мной. — Деймрел улыбнулся Эдуарду: — Составите мне компанию, Ярдли?

— Ваше лордство весьма любезны, но я никогда не ем в этот час, — холодно отозвался Эдуард.

— Тогда выпьем по рюмочке хереса, — предложил Деймрел, не утрачивая приветливости. — Оставим нашего больного на попечение сестры и няни — тем более что миссис Придди, получив запас корпии, собирается атаковать его, вооруженная мазями, компрессами и лосьонами, так что наше присутствие здесь, дорогой сэр, становится нежелательным.

Эдуард выглядел недовольным, но, так как едва ли мог отказаться, ему пришлось откланяться.

— Да, лучше идите, Эдуард, — сказала ему Венеция. — У вас добрые намерения, я знаю, но не хочу, чтобы Обри волновался. Он еще не совсем пришел в себя, а доктор Бентуорт особенно настаивал на полном покое.

Эдуард принялся уверять ее, что не собирался волновать Обри, но страсть всех поучать не позволила ему удержаться от замечания, что Обри не прав, впадая в гнев, когда тот, кто принимает близко к сердцу его интересы, считает своим долгом его упрекнуть. Но прежде чем он добрался до половины монолога, Венеция, видя, что Обри приподнялся на локте, поспешно его прервала:

— Да-да, но это не важно! Лучше идите.

Она подтолкнула Эдуарда к двери, которую придерживал Деймрел. Эдуард намеревался предложить Венеции сопровождать ее в Андершо, но, прежде чем успел это сделать, его вывели из комнаты, и Деймрел закрыл за ним дверь, утешительно промолвив:

— Парню здорово досталось.

— Остается надеяться, что это послужит ему уроком.

— Несомненно.

Эдуард коротко усмехнулся:

— Если бы его удалось убедить, что своим несчастьем он обязан собственной глупости. Надо же поехать на лошади, которой не в состоянии управлять! По-моему, с его стороны крайне глупо ездить верхом с больной ногой.

— А много вы видели парней его возраста, которые почитали осторожность за добродетель? — спросил Деймрел.

— Я думал, что когда он узнает, каковы могли быть последствия его падения… Впрочем, Обри всегда одинаков — не терпит никакой критики и приходит в бешенство при малейшем намеке на нее. Не завидую вам!

— О, я не собираюсь его критиковать, — отозвался Деймрел. — В конце концов, у меня нет на это никакого права.

Эдуард не стал комментировать это замечание.

— Не знаю, когда мисс Лэнион намерена возвращаться в Андершо, — промолвил он, спускаясь с лестницы. — Я бы с удовольствием сопровождал ее и хотел ей это предложить.

В его голосе слышались недовольные нотки. Губы Деймрела скривились в усмешке, но он серьезно ответил:

— Боюсь, я тоже этого не знаю. Хотите, чтобы я выяснил это для вас?

— Благодарю, не стоит беспокоиться. Она не покинет Обри, пока не развеселит его, хотя ему было бы лучше без нее.

— Если вам кажется, сэр, что мисс Лэнион недостаточно сопровождения конюха, то можете чувствовать себя здесь как дома и оставаться, сколько вам угодно, — сказал Деймрел. — Я предложил бы проводить ее вместо вас, но могу не оказаться рядом, к тому же не считаю это необходимым. Однако, коль скоро вы полагаете…

— Нет-нет, не беспокойтесь! Но если с ней ее конюх, то мне незачем задерживаться. Ваше лордство очень любезны, но у меня много дел, а я и так истратил порядочно времени.

Эдуард откланялся, отказавшись от закуски, выразил благодарность хозяину дома за доброту к Обри и свою надежду, что милорд скоро избавится от обременительных обязанностей.

Деймрел вежливо выслушал его и ответил небрежным тоном, который не так давно разозлил Эдуарда:

— Обри меня не беспокоит! — Махнув рукой на прощанье, он, прежде чем Эдуард вставил ногу в стремя, вернулся в дом и снова поднялся в комнату Обри.

 

Глава 6

Деймрел застал Обри все еще кипящим от злости, со сверкающими глазами и красными щеками.

— Вы не церемонитесь с вашими посетителями, — с усмешкой заметил он.

— Где Эдуард? — осведомился Обри.

— Abiit, excessit…

— Что, уже? Vae victis! Вышвырнули его?

— Напротив! Я просил его чувствовать себя как дома.

— Боже, только не это!

— Он подумал примерно то же самое, хотя не выразил этого словами. Думаю, я ему не слишком нравлюсь, но ничто не заставит его преступить границы вежливости. — Деймрел посмотрел на Венецию: — «Достойный» — идеальный эпитет!

Она рассмеялась:

— Значит, вы догадались?

— Разумеется. Бедняга — мне его искрение жаль.

— Чего ради жалеть этого зануду? — взорвался Обри. — Скоро вы поймете, какую глупость сделали, позволив ему чувствовать себя у вас как дома! Наш дом он считает своим после смерти моего отца! Предупреждаю, Венеция, если ты выйдешь за него, я не стану иметь с тобой ничего общего!

— Ну, так как я не собираюсь этого делать, перестань раздражаться попусту.

Обри пошевелился и сморщился от боли:

— Мне и так скоро придется жить с Конуэем. Впрочем, я предпочитаю Конуэя этому самодовольному типу! Он еще будет меня учить! Да хуже его не найдешь наездника во всем графстве! Можешь сказать ему, Венеция, что я готов выслушивать поучения от Конуэя, и ни от кого другого!

— Господи, сейчас он потребует от меня удовлетворения! — воскликнул Деймрел. — Мистер Лэнион, позвольте принести вам мои смиреннейшие извинения!

Обри повернул голову на подушке и с подозрением уставился на него:

— Вы что, издеваетесь?

— Я бы никогда не осмелился! Прошу прощения за то, что у меня хватило самомнения распекать вас. Как я мог оказаться настолько неучтивым…

— Вздор! — огрызнулся Обри, но тут же невольно усмехнулся: — Вы только сказали, что выносливости у меня больше, чем ума. За это я не сержусь.

— Я не сомневалась, что его лордство был с тобой в высшей степени предупредителен, раз ты так благожелательно к нему настроен, — заметила Венеция.

— Ну, он не читал мне морали, — отозвался Обри, стараясь не рассмеяться. — Но о благожелательности и речи быть не может, так как он впустил ко мне этого зануду.

— Неблагодарный мальчишка! Разве не я избавил вас от него? Если бы я не пришел с выдуманной историей о вашей няне и корпии, он бы еще торчал здесь. Смотрите, чтобы я не превратил выдумку в реальность! Перестаньте ворчать, иначе я это сделаю.

— Прошу прощения, — вздохнул Обри, — я не хотел… Господи, сам не знаю, почему вышел из себя из-за этого олуха! Обычно со мной такого не бывает.

Гневный румянец стал исчезать с его лица. К тому времени, когда Марстон принес на подносе холодного цыпленка, фрукты и чай, Обри успокоился окончательно и хотя отказался от цыпленка, но довольно быстро согласился выпить чашку чаю и съесть бутерброд с маслом. Деймрел вышел, когда принесли еду, но, как только няня приготовилась сменить компресс на лодыжке Обри и смазать ушибы изобретенным ею целительным составом, вернулся и пригласил Венецию прогуляться с ним в саду.

Она охотно согласилась, не рассчитывая ускользнуть без противодействия няни. Однако няня ограничилась распоряжением надеть шляпу, что было так же удивительно, как и отсутствие реакции на изможденный вид Обри. Обычно подобное обстоятельство вызвало бы поток восклицаний, упреков и вопросов, но сейчас она воздержалась от комментариев.

За эту сдержанность Обри должен был благодарить хозяина дома. Деймрел подстерег няню, когда она поднималась в комнату, и рассказал ей о плачевных результатах визита Эдуарда.

Будучи респектабельным претендентом на руку Венеции, Эдуард пользовался благосклонностью няни, но ни один человек, причинивший вред Обри, не мог надеяться сохранить ее расположение. Когда няня узнала, что Эдуард прочитал Обри нотацию, в ее глазах вспыхнул гнев, ибо подобное занятие она считала исключительно собственной привилегией. Если бы няня присутствовала при этом, Эдуарду пришлось бы плохо. Но в ее отсутствие Деймрел (хотя и закоренелый грешник) действовал быстро и толково, заслужив ее одобрение. Она даже прислушалась к его совету не упоминать Обри об этом инциденте. Деймрел высказал предположение, что, если Обри оставить одного, он заснет, и, выразив намерение с этой целью увести на время из комнаты его сестру, спросил миссис Придди, как по ее мнению, согласится ли мисс Лэнион пройтись по саду.

Довольная, но не утратившая бдительности няня сказала, что Венеции вообще незачем оставаться в Прайори, на что Деймрел заметил с улыбкой:

— Разумеется, но нам не удастся убедить ее отправиться домой, пока она не увидит, что ее брат пошел на поправку.

Это соответствовало действительности, и, так как манеры его лордства больше подходили вежливому, но слегка утомленному хозяину дома, нежели соблазнителю невинных девушек, няня не возражала против этого плана.

— Каким образом вам удалось сделать няню такой сговорчивой? — осведомилась Венеция, спускаясь с Деймрелом по лестнице.

Он с усмешкой посмотрел на нее:

— А вы думали, у меня это не получится?

— Ну, вы умеете обхаживать молодых женщин — по крайней мере, так говорят, — но я уверена, что из попыток флиртовать с няней ничего не выйдет.

— Так по-вашему, я умею только флиртовать? Вы недооцениваете мои таланты, мисс Л энной. Пробив брешь в обороне миссис Придди с помощью горячего сочувствия к Обри и уважения к ее компетентности во всех вопросах, касающихся его здоровья, я проник за стены ее крепости с помощью хитроумной тактики. Фактически я принес в жертву вашего достойного поклонника и штурмовал укрепления, пройдя по его трупу. Ваша няня была очень довольна, что я избавил от него Обри, и не только согласилась на эту рискованную экспедицию, но даже обещала не поднимать шума по поводу измученного вида Обри.

— Няня довольна, что вы избавились от Эдуарда? — недоверчиво воскликнула Венеция. — Он ведь ее любимец!

— В самом деле? Ну, если он проявит должный такт, возможно, ему удастся вернуть это положение, но не раньше, чем она прочитает ему лекцию. И уж во всяком случае, не раньше, чем Обри покинет мой дом — об этом я позабочусь. Мистер Ярдли действительно весьма достойный молодой человек, но, увы, у меня с ним нет ничего общего. Я разрешил ему приходить и уходить в любое время, но намерен раздувать пламя праведного гнева вашей восхитительной няни, дабы он не смог воспользоваться моим разрешением. Я искренне сожалею, мисс Лэнион, но с меня достаточно одной встречи с вашим достойным поклонником.

— Вам незачем говорить так, будто я жаждала его визита! — с возмущением сказала Венеция. — Я искренне благодарна случаю, который привел вас в комнату как раз в нужный момент.

— Как бы не так, случаю! Я пришел специально, чтобы выставить его, прежде чем он доведет Обри до белого каления.

— Вы вообще не должны были позволять ему подниматься! — строго заявила Венеция.

— Знаю. К несчастью, я сделал это прежде, чем присмотрелся к нему. Но когда Имбер пришел, чтобы проводить его наверх, я понял, что он собой представляет.

Венеция рассмеялась, но затем с беспокойством промолвила:

— Боюсь, что Обри пострадал при падении сильнее, чем я думала. Он не любит Эдуарда, но я еще никогда не видела его таким сердитым.

— Возможно, он никогда не сталкивался с мистером Ярдли после сильного потрясения и бессонной ночи, — предположил Деймрел, открывая дверь и пропуская Венецию в сад. — Судя по лекции, которой ваш поклонник удостоил меня, он сказал вашему брату именно то, о чем любой, обладающий хотя бы крупицей такта, предпочел бы умолчать.

— Вы правы. Эдуард вел себя так, будто он отец Обри.

— Или его старший брат. Очевидно, он уже считает себя таковым, потому что поблагодарил меня за доброту к Обри.

— Он поблагодарил вас? Ну, это уж слишком! — Глаза Венеции сердито блеснули. — Фактически это дерзость, так как единственный человек, который говорил, что я должна выйти замуж за Эдуарда, был мой отец, и Эдуард не может рассчитывать, что я стану руководствоваться папиными желаниями. Он вбил себе в голову, будто я соглашусь выйти за него, когда вернется мой брат Конуэй. Я говорила ему, что это не так, но он мне не верил, и вот что из этого вышло!

— Судя по впечатлению, которое создалось у меня об этом молодом человеке, убедить его поверить в то, во что сам он верить не желает, сродни подвигу Геркулеса, — заметил Деймрел.

— Да, но дело в том, что я не слишком старалась его убедить, — честно призналась она.

— Вы хотите сказать, что всерьез обдумывали возможность выйти замуж за такого олуха? — осведомился Деймрел. — Господи, ведь этот парень невероятный зануда!

— Да, но из этого не следует, что он не будет хорошим мужем. Эдуард добрый, честный и… респектабельный, а это отличные качества для мужа.

— Несомненно. Но не для вашего мужа.

— Пожалуй. Думаю, мы бы вскоре смертельно надоели друг другу. Эдуард был крестником отца, поэтому папа разрешал ему посещать нас. Мы хорошо его знали, и, когда он захотел жениться на мне, я подумала: пусть он совсем не тот человек, какого мне хочется в мужья, но выйти за него лучше, чем стать старой девой, цепляющейся за рукав Конуэя. Но если он так не правится Обри, значит, из этого ничего не получится. О боже, как же вы запустили сад! Посмотрите на эти розы — их не подрезали годами!

— Вполне возможно. Поручить кому-нибудь заняться ими? Я сделаю так, если это доставит вам удовольствие.

Венеция засмеялась:

— Не в этом сезоне. Но позже обязательно сделайте это, и у вас будет чудесный сад. Куда вы меня ведете?

— К реке. Там есть скамейка в тени, и мы можем понаблюдать за форелью.

— А вы ловили здесь рыбу в этом году? Обри однажды поймал форель весом три фунта.

— В самом деле?

— Да, но он не браконьерствовал, уверяю вас! Кройд каждый год разрешает ему рыбачить у вас. Вы ведь все равно этим не занимаетесь.

— Теперь я знаю, почему у меня такой скверный улов, когда я берусь за удочку. Ну, вы с братом и парочка! Сначала моя ежевика, потом моя форель!

В его глазах плясали искорки смеха, но Венеция не смотрела на него.

— Кажется, это было так давно! — задумчиво промолвила она.

— И вы тогда были такой сердитой!

— Еще бы! Вы вели себя просто отвратительно!

— Я этого не нахожу.

Венеция внимательно посмотрела на него, словно стараясь прочитать на его лице решение проблемы.

— Возможно, вы правы. Как странно!

— Что?

Венеция двинулась дальше, слегка нахмурившись.

— Желание поцеловать девушку, которую вы ни разу в жизни не видели. Это кажется мне чистым безумием и стремлением выглядеть оригинальным. — Смилостивившись, она добавила: — Впрочем, это одна из странностей, свойственных даже самым респектабельным джентльменам.

Деймрел разразился хохотом:

— Только не самым респектабельным!

Они вышли из розового сада через арку на неухоженную лужайку, спускающуюся к реке. Венеция остановилась и воскликнула:

— Какой чудесный вид! Глядя на Прайори с другого берега реки, никогда не представляешь ничего подобного! Я еще не бывала здесь.

— Я тоже редко сюда хожу. Предпочитаю более близкую перспективу.

— Просто зеленые деревья?

— Нет, просто зеленую девчонку. Разве вы забыли, что именно поэтому я здесь и остался?

— Не такая уж я зеленая. Действительно, я знаю только то, о чем читала в книгах, но полагаю, вы флиртуете со мной.

— Увы, нет! Только пытаюсь.

— Ну а я не хочу, чтобы вы это делали! Вероятно, вы приехали в Йоркшир очиститься от грехов?

— Вы и в самом деле не такая зеленая, — усмехнулся он. — Увы, в этом есть необходимость.

— Если хотя бы половина историй, которые о вас рассказывают, правдивы, — задумчиво промолвила она, — то вы, должно быть, очень богаты. Вы действительно держите собственных лошадей на всех главных почтовых дорогах?

— Поступай я так, давно пошел бы по миру! Лошади у меня только на Брайтонской и Ньюмаркетской дорогах. Какие еще истории обо мне рассказывают? Или их невозможно повторить?

Венеция позволила ему подвести ее к каменной скамье под вязом и села на нее, положив руки на колени.

— Вовсе нет. Конечно, я имею в виду те истории, которые рассказывали мне. — Она повернулась к нему с озорным блеском в глазах. — Мы с Конуэем всегда пытались разузнать, почему вы стали Злым Бароном — так мы вас прозвали. Но нам никто не говорил, поэтому мы давали волю воображению. Вы не поверите, какие ужасающие преступления мы вам приписывали! Ничто меньше пиратства нас не устраивало, пока Конуэй, который всегда был не таким романтичным, как я, не решил, что это невозможно. Тогда я предположила, что вы грабитель с большой дороги, но и это ему не подошло. Он сказал, что вы, возможно, убили кого-то на дуэли и были вынуждены бежать из страны.

Деймрел слушал ее, и выражение его лица постепенно менялось. Он все еще улыбался, но уже не весело, а когда заговорил, в его голосе слышались нотки горечи:

— Ваш Конуэй необычайно проницателен. Я действительно убил кое-кого, хотя и не на дуэли. Убил моего отца.

— Что вы такое говорите, — произнесла потрясенная Венеция. Когда Деймрел молча пожал плечами, она воскликнула: — Это жестоко и просто глупо!

— Вовсе нет. Известие о моем бегстве вызвало у него удар, от которого он так и не оправился. Разве вы об этом не знали?

— Все об этом знают! Как и о том, что он умер спустя три года от второго удара. Но были ли вы в этом виноваты? К сожалению, вы не знали, что вашему отцу грозит удар, и явились его невольной причиной, но если вам кажется, что этого все равно не случилось бы рано или поздно, то плохо разбираетесь в таких вещах. Мой отец тоже умер от удара, но причиной тому стало вовсе не потрясение, и его нельзя было предотвратить. — Повинуясь душевному порыву, она положила ладонь ему на руку и добавила: — Уверяю вас!

Деймрел с усмешкой посмотрел на нее, но Венеция не могла определить, смеется он над собой или над нею.

— Не думайте, дорогая, что из-за этого я не сплю по ночам. У нас с отцом и в лучшие времена не было взаимной привязанности.

— Я тоже не любила своего отца. Мало того — он мне не правился. Вы не можете себе представить, какое облегчение сказать это, не боясь, что меня начнут уверять, будто я не то имела в виду или что мой долг был любить его! Какая чепуха! Отец даже не притворялся, что его интересует кто-то из нас.

— Ваш отец и в самом деле не давал вам особых оснований его любить, — согласился Деймрел. — Меня же честность вынуждает сказать, что моему отцу не повезло с единственным сыном.

— Ну, если бы у меня был единственный сын — или даже дюжина сыновей — и попади он в неприятную историю, я бы постаралась ему помочь, а не отказалась от него! — заявила Венеция. — А вы?

— Господи, ну конечно! Кто я такой, чтобы бросать камни в других? Я мог бы даже попытаться удержать его от неприятностей, хотя, будь он наполовину так влюблен, как я, мне бы это не удалось, — задумчиво произнес Деймрел.

После краткой паузы, во время которой Венеции казалось, будто он заглядывает в прошлое и притом без особого удовольствия, она рискнула спросить:

— Та женщина умерла?

Деймрел удивленно посмотрел на нее:

— Кто? София? Насколько я знаю, нет. Почему вы так решили?

— Ну, никто о ней ничего не знает… и вы ведь не женились на ней, верно?

— Разумеется! — Увидев ее огорченный взгляд, он скорчил гримасу. — Вы хотите знать почему, не так ли? Ну, если вас интересует столь древняя история, то могу сказать, что, когда умер Вобстер, она жила уже не под моим покровительством. Да не смотрите на меня так испуганно!

— Я не испугана, а… — Венеция запнулась.

— Вы испытываете ко мне сострадание? Напрасно, дорогая моя! Наша взаимная страсть была весьма бурной, но вскоре иссякла. К счастью, мы не успели наскучить друг другу благодаря своевременному появлению на сцене великолепного венецианца.

— Великолепного венецианца?

— Красив, как на картине, и с безупречными манерами. Куда мне до него.

— А как насчет денег? — осведомилась Венеция.

— И это было при нем. Деньги помогали ему удовлетворять любые прихоти. Он ездил только на серых лошадях, носил только черные костюмы и всегда, зимой и летом, с белой камелией в петлице.

— Господи, что за шут! Как могла она… леди София полюбить его?

— О, не заблуждайтесь! Он был очаровательным парнем. Кроме того, бедняжка так скучала. Как можно порицать ее за то, что она предпочла опытного мужчину неоперившемуся юнцу, каким я был тогда? До сих пор не понимаю, как она могла так долго терпеть мой пыл и мою ревность. Моей глупости не было предела — если вы можете представить себе Обри, влюбленного по уши, то, думаю, я выглядел примерно так же. Напичканный знаниями мальчишка, которому здравого смысла хватило лишь на то, чтобы изводить ее цитатами из античных авторов! Я даже пытался немного обучить ее латыни, но единственное, чему она научилась у меня, это искусству бегства. Она осуществила его на практике, прежде чем мы дошли до стадии, когда люди готовы убить друг друга, — за эту предусмотрительность я ей искрение благодарен. София тоже была вознаграждена, так как Вобстер любезно сломал себе шею, и венецианцу пришлось жениться на ней. Думаю, она угрожала бросить его, а он боялся, что не найдет другую женщину, которая так великолепно удовлетворяла бы его пристрастиям к белому и черному цветам. У нее была молочно-белая кожа, волосы цвета воронова крыла и такие темные глаза, что они казались совсем черными. Маленькая пухлая красавица! Мне говорили, что потом ее всегда видели только в белом платье и черном плаще, и я не сомневаюсь, что эффект был потрясающим.

В тоне его слышались насмешливые потки, но они не обманули Венецию. Не доверяя своему голосу, она хранила молчание и, боясь обнаружить кипевшее в ней негодование, опустила взгляд. Венеция сделала пугающее открытие, что тонкие девичьи пальчики могут превращаться в когти, и поспешно распрямила их. Возможно, она сделала это недостаточно быстро, а может, ее выдало молчание, так как Деймрел заговорил тем же насмешливым топом:

— Вы воображаете, будто я пережил трагедию? Боюсь, в этой истории не найти ничего романтичного — это был фарс со всеми атрибутами, вплоть до неизбежной дуэли на рассвете, из которой оба противника вышли невредимыми, чем я искрение обязан моему сопернику. Помимо прочих достоинств, он был метким стрелком и легко мог всадить в меня пулю и с куда большего расстояния, но предпочел выстрелить в воздух.

Деймрел поведал Венеции обо всем, что она хотела знать. Он мог смеяться над своим прошлым, но Венеция ощущала рану, нанесенную его гордости легкомысленной женщиной и светским щеголем, так же остро, как свою собственную. У нее были братья, и она знала, как легко ранимы юноши. Венеция хорошо представляла себе Деймрела в те дни — красивым, высоким и стройным, как сейчас, но с лицом, лишенным морщин, и с глазами, полными энергии, а не скуки. Опыт сделал его циничным, но в юности он был пылким и страстным и наверняка не мог смеяться над собственной глупостью.

Все, что Деймрел совершил с тех пор, как счел себя выставленным на посмешище (а она не знала и не хотела знать, сколь низко он нал), было неизбежным следствием измены его любовницы. Неужели его праведные родители полагали, что он вернется в образе блудного сына? Им следовало лучше его знать! Он мог бы вернуться женатым на этой женщине, бросая вызов общественному мнению, а не обманутым любовником. Семья отвергла его, и он предпочел остаться отвергнутым, находя извращенное удовольствие в предоставлении всем любопытным доказательств своего падения. И все из-за маленькой, пухлой, черноглазой шлюхи, чье обручальное кольцо и титул скрывали душу куртизанки!

— Скверно, не так ли? — промолвил Деймрел. — Вместо того чтобы героически погибнуть, я остался жить, брошенный и безутешный… впрочем, должен признаться, безутешным я был не так долго.

Венеция посмотрела на него.

— Рада это слышать, — серьезно сказала она. — Надеюсь, ваша следующая возлюбленная была не только хорошенькой, но и забавной.

Усмешка исчезла с лица Деймрела, а в его глазах мелькнуло изумление.

— Очаровательная птичка! — заверил он Венецию.

— Вот и хорошо! Вам здорово повезло. Возможно, вам это не приходило в голову, но я не сомневаюсь, что теперь-то леди София изрядно потолстела. Так всегда случается с маленькими пухлыми женщинами. К тому же итальянцы кладут в пищу слишком много масла, что часто имеет печальные последствия. — Увидев, что его плечи дрогнули, Венеция добавила: — Можете смеяться, но это более чем вероятно. Если бы отец предупредил вас об этом, вместо того чтобы разыгрывать из себя родителя из шекспировской пьесы, все сложилось бы совсем по-иному. Что хорошего принес гнев Капулетти, Лиру или нелепому отцу Гермии? Хотя, быть может, лорд Деймрел не был поклонником Шекспира?

— Боюсь, что не был, — с трудом вымолвил Деймрел, уронив голову на руки и трясясь от смеха.

— Мне не следовало этого говорить, — виновато произнесла Венеция. — Это моя самая скверная привычка — и Обри тоже. Мы всегда говорим то, что думаем, не давая себе труда поразмыслить. Прошу прощения!

Деймрел наконец поднял голову:

— Нет-нет! «Тот сладок ум, что может говорить…»

Она наморщила лоб и вопросительно посмотрела на него.

— Неужели вы в тупике, о начитанная мисс Лэнион? — усмехнулся Деймрел. — Это написал Бен Джонсон о еще одной Венеции. Я обнаружил это прошлой ночью, когда вы меня покинули.

— Неужели? — удивленно воскликнула она. — Никогда не знала, что существует стихотворение, посвященное Венеции! Как она выглядела?

— Как и вы, если верить Джону Обри, она была «прекрасным и желанным созданием».

Не тронутая этим комплиментом, Венеция серьезно произнесла:

— Я бы хотела, чтобы вы не говорили цветистые банальности. Это делает вас похожим на щеголя с Йоркского бала.

— Скверная девчонка! — воскликнул Деймрел.

— Вот так-то лучше, когда разговор идет между друзьями, — смеясь, одобрила она.

— По-вашему, я хочу вам польстить? Не понимаю, почему вы так думаете, — ведь знаете, как красивы. Вы сами мне это сказали.

— Я?! — возмутилась Венеция. — Никогда не говорила ничего подобного!

— Говорили! Когда собирали мою ежевику…

— О! Это только для того, чтобы дать вам отпор. — Она слегка покраснела.

— Интересно, есть у вас зеркало?

— Есть, и оно говорит мне, что я недурно выгляжу. Думаю, я пошла в мать, хотя няня как-то сказала, чтобы умерить мое тщеславие, что мне до нее, как до неба.

— Она ошиблась.

— Значит, вы знали мою мать? — быстро спросила Венеция. — Она умерла, когда мне было всего десять лет, и я едва ее помню. Мы редко виделись с ней — она и папа постоянно были в отъезде, а портретов ее никогда не рисовали. А если и рисовали, то папа их уничтожил, когда она умерла. Он не мог выносить, даже когда произносили ее имя, и запрещал упоминать о ней! В Андершо только няня позволяла себе говорить о матери. По-моему, это странный способ проявления любви, но папа вообще был странным человеком. Я похожа на мать?

— Некоторым могло бы так показаться. Насколько я помню, ее черты были совершеннее ваших, но у вас более золотистые волосы, более голубые глаза и куда более приятная улыбка.

— Господи, опять вы болтаете чушь! Вы не можете помнить спустя столько лет, какие глаза и волосы были у моей матери, так что перестаньте меня дурачить!

— Да, мэм, — покорно отозвался Деймрел. — Я бы охотнее поболтал о ваших глазах или хорошеньких губках, которые вы абсолютно несправедливо описали как «умеренно красные».

— Не могу взять в толк, — строго заметила Венеция, — почему вы упорно вспоминаете эпизод, о котором лучше забыть?

— Не можете? — Он протянул руку и приподнял ее подбородок длинными пальцами. — Очевидно, чтобы напомнить вам, дорогая моя, что, хотя сейчас я обязан вести себя как гостеприимный хозяин, это всего лишь внешний лоск, — и бог знает, почему я должен вам это говорить!

Она отвела его руку и усмехнулась:

— Не думаю, что ваши понятия о поведении гостеприимного хозяина сочли бы приемлемыми в высшем обществе. И более того, пора бы вам прекратить стараться выглядеть в глазах окружающих хуже, чем вы есть на самом деле. Вы приобрели эту привычку, когда были молоды и глупы — при ваших тогдашних обстоятельствах это вполне понятно. Впрочем, Конуэй тоже любил похваляться передо мной жуткими выходками, которые проделывал в Итоне. Большая их часть была выдумкой.

— Благодарю вас, но мне не было нужды выдумывать. Какими немыслимыми добродетелями вы пытаетесь наделить меня? Чувствительностью? Деликатностью? Принципиальностью?

— Ничего подобного, — ответила Венеция вставая. — Я оставляю за вами все пороки, на которые вы претендуете. Мне известно, что вы игрок, отчаянный повеса и к тому же обладаете вздорным характером, но я не настолько неопытна, чтобы не заметить в вас одну добродетель и одно хорошее качество.

— И это все? Какое разочарование! Что они из себя представляют?

— Широкую осведомленность и доброту, — отозвалась она, беря его за руку и направляясь вместе с ним к дому.

 

Глава 7

Эдуард Ярдли вернулся в Незерфолд недовольный, но без опасений, что Деймрел может оказаться его соперником. Хозяин Прайори не понравился ему, и он не увидел в его внешности и манерах ничего, что могло бы привлечь Венецию. Педантичный во всем, Эдуард считал, что легкомыслие Деймрела недостойно знатного человека, а его привычка резко обрывать разговор способна вызвать только отвращение. Что до внешности Деймрела, то в ней не было ничего особенного. У него хорошая фигура, но лицо чересчур смуглое, с неправильными чертами, и одевается он не слишком модно. Как считал Эдуард, женщин часто очаровывают франты, и, если бы Деймрел носил желтые панталоны, блестящие как зеркало ботфорты, жилет в обтяжку, пышный шейный платок, рубашку с длинными манжетами, перстни на пальцах, а на поясе у него позвякивал бы мешочек для часов, Эдуард мог бы счесть его опасным. Но на Деймреле были простая куртка для верховой езды, бриджи из оленьей кожи, скромный галстук, а из украшений лишь перстень с печаткой и монокль. Он даже не обладал спортивной фигурой, хотя по слухам был первоклассным наездником. Эдуард ожидал увидеть светского щеголя, вспоминая невероятные истории, распространявшиеся по всему Йоркширу. Он льстил себе, что не верил доброй их половине: например, о благородной римской даме, бросившей мужа и детей, чтобы отправиться с Деймрелом в круиз по Средиземному морю на яхте, которую он демонстративно назвал «Коринф», или об ослепительной красавице, которая, пользуясь его покровительством, запомнилась всей Европе благодаря розовым лепесткам, которые он рассыпал на полу ее апартаментов, и целому морю розового шампанского, закупленного для ее нужд. Эдуард, с полной серьезностью пытавшийся подсчитать стоимость этих причуд, не верил подобным россказням и, встретившись с Деймрелом лицом к лицу, утвердился в своем скептицизме. Он не боялся, что благоразумная девушка, вроде Венеции, позволит ослепить себя мишурным блеском, но, возвращаясь из Прайори, испытывал явное облегчение. Деймрел мог избрать Венецию объектом своей галантности, хотя и не казался особенно впечатленным ее красотой, но Эдуард, знавший себе цену, не опасался, что его затмит в ее глазах этот неприятный и бесцеремонный тип. Конечно, женщинам недостает здравомыслия, но он ставил Венецию значительно выше средних представительниц ее пола, и, хотя она встречала очень немногих мужчин, трое, которых она хорошо знала — ее отец, Конуэй и сам Эдуард, — должны были снабдить ее определенным стандартом достоинств и манер, по которому она может верно судить о Деймреле.

Самое худшее во всей этой истории, решил Эдуард, — вред, который может быть причинен репутации Венеции, если станет известно о ее ежедневных визитах в Прайори. Эта возможность настолько его тревожила, что он рассказал обо всем матери.

Миссис Ярдли, добродушная маленькая женщина, была настолько невзрачной, что никто не подозревал, каким глубоким и страстным было ее преклонение перед единственным сыном. Ее кожа имела оттенок пергамента, губы были тонкими и бесцветными, голубые глаза — поблекшими, а волосы, покрытые вдовьим чепцом, неопределенного, серовато-песочного цвета. Миссис Ярдли не отличалась разговорчивостью и слушала рассказ Эдуарда без комментариев и без малейшего отблеска эмоций на лице. Только когда он как бы мимоходом сообщил ей, что Венеция ежедневно навещает Обри в Прайори, в ее глазах появился слабый проблеск чувств, который исчез так же быстро, как появился… Эдуард не заметил этого и продолжал разъяснять матери сложившуюся ситуацию, как обычно не спрашивая ее мнения, а просто информируя. Когда он сделал паузу, она тихо произнесла «да», никак не выражая свое отношение к услышанному. Как правило, Эдуарда удовлетворяла подобная скудная реакция, но сейчас он счел ее недостаточной, потому что, рассказывая матери, как разумно поступила Венеция, посещая Прайори, когда там находилась ее няня, он противоречил собственным убеждениям и ждал подтверждения.

— Вполне естественно, что Венеция так поступила, — сказал Эдуард. — Ты ведь знаешь, как она любит Обри.

— Да, конечно. Он многим ей обязан, я всегда это говорила, — отозвалась миссис Ярдли.

— Хорошо бы он это понимал. Но Обри принимает псе как должное. Самое главное, что в визитах Венеции нет ничего дурного.

— Разумеется.

— При таких обстоятельствах, да еще когда там няня… И в конце концов, она уже не юная девушка. Не вижу, чтобы это могло дать почву для сплетен.

— Я тоже.

— Конечно, мне не нравится, что ей приходится поддерживать знакомство с таким человеком, но, полагаю, я дал ему понять, как обстоят дела, — просто намекнул на случай, если ему вздумается за ней приударить. Не то чтобы я этого опасался — мне не показалось, что Венеция произвела на него впечатление.

— Едва ли она в его вкусе.

Лицо Эдуарда прояснилось.

— Безусловно. Ему наверняка скучны добродетельные женщины. К тому же Венеция отлично соображает. Под ее внешней веселостью кроется топко чувствующая натура, так что она не станет поощрять ухаживания его лордства.

— Я в этом уверена.

Эдуард выглядел успокоенным, но, потеребив шнур портьеры, раздраженно промолвил:

— Тем не менее ситуация возникла довольно неловкая. Я бы крайне неохотно поддерживал знакомство с лордом Деймрелом, даже если бы мы жили достаточно близко от Прайори, чтобы наносить туда частые визиты, хотя в таком случае я, возможно, считал бы это своей обязанностью. Но одолевать каждый день тридцать миль — нет, это полностью отпадает!

— Да, дорогой, ты абсолютно прав! Не думаю, что тебе вообще следует туда ездить. Через день-два Обри станет лучше, и он сможет вернуться домой. Да и лорд Деймрел вряд ли долго пробудет в Прайори. Он ведь никогда так не делает, верно?

Такая перспектива почти полностью облегчила тревоги Эдуарда, а на следующий день, сопровождая мать на званый обед в Эбберсли, он окончательно успокоился, обнаружив, что хозяйка дома не придает событиям никакого значения.

В этом Эдуард ошибался, но леди Денни не нравились склонные к сентенциозности молодые люди, и она постаралась скрыть волнение, которое ощущала с тех пор, как сэр Джон сообщил ей новости. Сэр Джон узнал их от Деймрела, которого встретил в Тереке, и охарактеризовал их жене как нечто абсолютно обыденное. Леди Денни испуганно вскрикнула, и муле уставился на нее, подняв брови, а когда она осведомилась, какие меры следует предпринять, он сначала попросил объяснить, о чем идет речь, а получив недвусмысленные объяснения, сухо посоветовал жене не болтать чушь и углубился в книгу.

Но леди Денни тут же заявила, что это отнюдь не чушь. Сэр Джон волен говорить все, что ему угодно (он не проявил желания воспользоваться этим великодушным разрешением), но она отлично знает, что может произойти, когда неопытная девушка попадает в лапы известному распутнику. Сэру Джону незачем указывать, что Деймрел не станет давать авансы, неподобающие леди в положении Венеции, — вполне вероятно, что это так, хотя трудно что-либо предугадать насчет человека с подобной репутацией, но разве он не может внушить невинной бедняжке любовь к себе, а потом покинуть ее, разбив сердце?

На этот прямой вопрос сэр Джон ответил отрицательно. Он не считает Венецию «невинной бедняжкой» — ей уже двадцать пять, она спокойная здравомыслящая женщина и вполне способна постоять за себя. Сэр Джон выразил надежду, что его супруга не станет устраивать много шума из ничего и вмешиваться в дела, которые ее не касаются.

Подобное возмутительное равнодушие нельзя было оставить без отповеди, но, выполнив эту обязанность, леди Денни пришла к выводу, что в словах мужа, возможно, есть крупица правды и что знакомство Венеции с повесой скорее всего не приведет ни к каким ужасным последствиям. В любом случае она не собиралась поощрять опасения Эдуарда Ярдли, поэтому, когда он мрачно произнес, что она, несомненно, слышала о несчастном случае с Обри, леди Денни даже выразила радость по поводу того, что Деймрел оказался на месте происшествия и сообразил сразу же послать за доктором Бентуортом.

Это было уж слишком, и лицо Эдуарда приняло суровое выражение. Леди Денни отвернулась от него, чтобы приветствовать мистера и миссис Трейн, но ее отпрыск, заметив явное неодобрение гостя, произнес зловещим шепотом:

— Незачем беспокоиться — мисс Лэнион знает, что может положиться на меня!

Приличия не позволяли Эдуарду поставить на место юного мистера Денни, и ему пришлось сделать вид, что он не слышал этого замечания. Его сомнения вернулись, но позже он утешился словами мисс Денни, которая сказала ему, что ей искренне жаль Венецию. Пред ее мысленным взором маячил образ светловолосого красавца солдата, и Деймрел на его фоне казался старым, безобразным и не вызывающим ни малейшего интереса.

— Бедная Венеция! — вздохнула добросердечная Клара. — Как же ей там скучно! Когда папа привел лорда Деймрела к нам, тот не обратил на нас с Эмили никакого внимания, а с мамой лишь перебросился несколькими пустыми словами. А Венеция ведь очень общительная, она привыкла болтать с вами и с Обри. Вы оба такие умные! Эдуард был польщен, но в его улыбке ощущалось снисхождение к женскому простодушию.

— Надеюсь, я говорю разумные вещи, но не претендую на ученость, — сказал он. — Боюсь, в этом мне далеко до Обри.

— Конечно, он очень начитан, — согласилась Клара.

— Признаюсь, я бы охарактеризовал его именно так, но лорд Деймрел считает, что у него выдающийся интеллект.

— Вот как? Очевидно, так оно и есть — ведь я не понимаю половины того, что он говорит. Но вы тоже очень много знаете, а изъясняетесь более ясно, поэтому я могу следить за вашими спорами, хотя пе настолько умна, чтобы принимать в них участие.

Эдуард был слишком правдив, чтобы разуверять ее на этот счет, но любезно заметил, что не питает симпатии к «синим чулкам», и позабавил Клару парадоксом, что самые разумные представительницы ее пола далеко не всегда самые умные. Она весело рассмеялась.

— Именно это я и имела в виду, говоря, что Венеция найдет лорда Деймрела скучным. Думаю, ему никогда не приходит в голову сказать что-нибудь остроумное.

Таким образом, пока леди Денни пыталась утвердиться в мысли, что Венеция слишком здравомыслящая девушка, чтобы полюбить повесу, Эдуард подбадривал себя, представляя Венецию, скучающую в обществе Деймрела. И так как никто из них не видел ее на протяжении солидного промежутка времени после обеда в Эбберсли, их благодушия не нарушали сведения о том ощущении счастья, которое делало еще более яркой красоту мисс Лэнион.

Обри оставался в Прайори десять дней, и даже погода словно решила сделать их безмятежными для его сестры. Лишь один день был сырым и холодным, но золото осеннего пейзажа проникло в дом, ибо Деймрел зажег камин в библиотеке, и пламя поблескивало на тисненых корешках книг, заставляя их блестеть, как осенние листья на солнце. Деймрел перенес Обри вниз и уложил на диван. Они втроем с Венецией играли в крибидж, рассматривали альбомы с гравюрами, открывали редкие сокровища на книжных полках и горячо спорили обо всем — от сущности материальных вещей до предположения, будто вороная лошадь без единого белого пятнышка должна непременно быть вздорной и норовистой. Потом Деймрел показал свой греческий альбом, приведя Обри в экстаз, а няня, устроившись у окна с неизменным кружевом, удовлетворенно взирала на группу у камина. Лэнионы склонили головы над книгой — Венеция сидела на полу у дивана, Обри что-то объяснял ей, и оба время от времени поднимали взгляд на Деймрела, прислонившегося к спинке дивана, засыпая его вопросами. Няня смотрела на Венецию и Обри как на детей, а на Деймрела как на взрослого, добродушно позволяющего им приставать к нему. Возможно, не следовало разрешать им запросто общаться с грешником, но, хотя Писание предупреждает, что грешные подобны бурному морю, чьи воды извергают грязь и мерзость, оно также велит остерегаться клеветников и лжесвидетелей. «Всякий друг разносит клеветы», — говорил пророк Иеремия, и достаточно было посмотреть вокруг, чтобы понять, как правдивы эти слова. Няня все более склонялась к мысли, что его лордство был жертвой наветов. Она видела, что он держится, как подобает джентльмену его возраста, и ведет себя с мисс Венецией и мистером Обри скорее как дядя, чем как соблазнитель, прекрасно понимая, как нужно обходиться с такой своевольной нарой. Если его лордство в самом деле сбежал с замужней леди, то это произошло много лет назад, и няня знала, что из себя представляют подобные женщины. Помоги Небо тому молодому человеку, в которого вонзит коготки одна из этих шлюх! И если всего год назад в Прайори и впрямь творились нечестивые дела… Ну, Писание велит грешным становиться на путь истинный, и, возможно, его лордство так и поступил. Няня знала лишь то, что сейчас здесь не происходит ничего нечестивого.

Деймрелу понадобилось три дня, чтобы обвести няню вокруг пальца. Обри едва не испортил дело, начав хихикать, когда Деймрел соглашался с ней, что пустая затея пытаться избавиться от моли, зачехляя всю мебель, что стулья, столы и шкафчики в гостиных необходимо полировать, что весь дом следует привести в порядок. Этого было достаточно для няни, которой в Андершо никогда не дозволялось посягать на сферу деятельности миссис Гернард. Но миссис Имбер, создание робкое и беспомощное, делала все, что ей скажут, и была только рада советам и указаниям. Няня, с величайшей неохотой приехавшая в Прайори, теперь наслаждалась пребыванием здесь и не собиралась уезжать, пока с помощью Имберов, жены садовника и толстой девушки из деревни не поставит весь дом с ног на голову, как с негодованием характеризовал ее намерения Имбер. Впервые с тех пор, когда она царствовала в детской Андершо, няня обрела неограниченную власть и, придя к выводу, что Деймрела можно не опасаться, ослабила бдительность и бродила по огромному, беспорядочно сооруженному дому, теребя своих рабов и так глубоко погрузившись в хозяйственные дела, что не замечала блеска в глазах Венеции и не подозревала, что, когда ей казалось, будто ее воспитанница отправилась домой, та в действительности сидела с Деймрелом в саду, гуляла с ним по берегу реки или позволяла ему сопровождать ее в Андершо самым длинным маршрутом.

Конюх и слуга Деймрела были в курсе дел, но Нидд не рассказывал няне, сколько часов провела в конюшие Прайори лошадь, запряженная в двуколку Венеции, а Марстон не сообщал ей, когда Венеция уезжала домой в компании его хозяина.

Нидд считал положение несколько странным, но когда делился этими мыслями с Марстоном, получал в ответ непроницаемый взгляд. Однако Марстон тоже находил происходящее странным, так как соблазнять молодых невинных леди было совсем не в духе его лордства. Возможно, он был слишком связан традициями, чтобы путаться с девушками благородного происхождения, но за все годы служения лорду Деймрелу Марстон ни разу не видел, чтобы тот волочился за такой леди, как мисс Лэнион, или вел себя с кем-либо из своих возлюбленных так, как с ней. С того дня, как лорд Деймрел доставил в дом мистера Обри, он ни разу не скучал и не пребывал в мрачном настроении. До сих нор его лордство редко задерживался в Прайори больше чем на день-два, а сейчас даже написал лорду Флейвеллу, что не сможет приехать в его охотничий домик. Вернутся ли они в Лондон, когда мистер Обри покинет Прайори? Милорд не строил конкретных планов, но думал, что на какое-то время останется в Йоркшире.

Возможно, лорд Деймрел забавлялся новой разновидностью флирта, но это походило на серьезное ухаживание. Если так, то Марстона интересовало, знает ли мисс Лэнион, какую жизнь вел его лордство, и что скажет об их отношениях ее старший брат.

Марстон был бы шокирован, узнав, как много известно Венеции и как ее забавляли самые скандальные похождения Деймрела, и его поразила бы та непринужденная дружба, которая возникла между этой странной парой.

Незнакомый человек мог бы принять их за родственников, настолько откровенными и лишенными церемоний были их разговоры, абсолютно непохожие на праздный флирт. Приняв в качестве тактики хорошо известной ему игры роль fidus Achates, Деймрел вскоре стал давать Венеции советы по поводу ведения дел старшего брата или обсуждать с ней трудности, возникающие вследствие твердых намерений ее младшего брата позволить своему мощному интеллекту окончательно изнурить хрупкое тело. Впрочем, он прямо предупреждал, что у нее мало надежды отвлечь Обри от его всепоглощающей страсти к знаниям.

— Обри слишком долго был одинок. Если бы его удалось отправить в Итон, он, несомненно, завел бы там друзей, а сейчас у него их только двое — вы и тот старый пастор, я забыл его имя, о котором ваш брат рассказывал. Ему необходимо общаться со сверстниками и преодолеть страх оказаться жалким и презираемым.

Венеция бросила на него красноречивый взгляд:

— Знаете, вы первый человек, который понял, что Обри ненавидит свою хромоту именно таким образом. Даже доктор Бентуорт этого не понимает, а я могу только догадываться. Но ведь с вами Обри обсуждал это, не так ли? Он передал мне ваши слова — что, если бы вам предложили выбор между сильным телом и острым умом, вы предпочли бы ум, потому что он надолго переживет телесную силу. Очевидно, это его поразило, потому что Обри никогда не говорил мне о подобных вещах, и я была так вам благодарна, что могла бы вас обнять!

— За чем же остановка? — быстро осведомился Деймрел.

Венеция засмеялась и покачала головой:

— Нет, я не шучу. Понимаете, вы сказали именно то, что нужно, а то, что Обри вообще говорил с вами об этом, показывает, как вы ему нравитесь. Обычно он очень скован с незнакомыми людьми, а когда леди Денни спрашивает о его здоровье или Эдуард помогает ему встать со стула, он просто кипит от бешенства.

— Могу себе представить! Меня бы тоже это взбесило.

— Я понимаю, что Эдуард делает это по доброте душевной, но…

— Очень нужна Обри его доброта!

— Именно это я говорила Эдуарду, но он слушать не хочет. А вот ваша доброта Обри нужна. Я имею в виду не только то, что вы вникаете в его интересы, но и то, что вы над ним смеетесь, обзываете его по-всякому и угрожаете сделать с ним нечто ужасное, если он не проглотит эту мерзкую валериану!

— По-вашему, это доброта? — с усмешкой осведомился Деймрел.

— Да, и по-вашему — тоже, иначе бы вы так не поступали. Очевидно, это заставляет Обри чувствовать, что он такой же, как другие парии, и что вы не придаете значения его хромой ноге. Ваше общество для него куда полезнее моего, ведь я всего лишь женщина. И к тому же сестра, что только осложняет дело.

— Вы хорошая сестра. И надеюсь, будете вознаграждены, хотя весьма в этом сомневаюсь. Не позволяйте ему обижать вас. Обри вас любит, но он законченный эгоист.

— Знаю, — весело отозвалась Венеция. — Но уверяю вас, он не так плох, как папа или Конуэй. В отличие от папы, Обри постарался бы угодить мне, если бы это пришло ему в голову, а Конуэй, по-моему, вообще не в состоянии думать ни о ком, кроме себя.

Это замечание, сделанное вполне серьезно, привело в восторг Деймрела, который назвал Венецию «радость моя». Она приняла этот титул с полным спокойствием, но попросила не произносить его при няне.

— Тогда вся ваша лесть по ее адресу пропала бы зря, а всем нашим беседам пришел конец.

— Уверен, что она бы не рассердилась. Миссис Придди верит, что на меня снизошла милость Божья.

— Нет, только начинает верить — и то потому, что вы поддержали ее в споре с Имбером. Возможно, вы не знаете, но вчера уронили себя в ее глазах, когда не позволили выбить пыль из ковра в библиотеке. Няня снова заговорила о нечестивых, а Обри клянется, будто она сказала ему, что один грешник способен погубить многих праведников.

— Но после этого я выразил восхищение ее кружевом, так что снова пользуюсь благосклонностью.

— Смотрите не переусердствуйте, иначе няня подарит вам свое кружево! Должно быть, она сплела его на целую милю, потому что занималась этим, сколько я ее помню, и очень редко кому-нибудь дарила. Самое ужасное, что она предназначает кружево для того из нас, кто первым вступит в брак.

— Пожалуй, мне и впрямь нужно быть поосторожнее, — задумчиво промолвил Деймрел. — Что бы вы посоветовали? Устроить оргию, скверно обойтись с Обри или назвать вас «моей радостью» в ее присутствии?

— Это может сработать. Скажите, что вы солгали ей, будто приехали в Йоркшир, чтобы выслушать жалобы ваших арендаторов. Вы так и сделали, я уверена, кто же еще мог вбить ей в голову такую нелепую мысль? Только не говорите, что приехали из-за состязаний в Тэттерсолле, потому что она считает бега нечестивыми.

— Ладно, не скажу. К тому же я приехал не на бега, а спасаясь от моих тетушек.

— Вы шутите? Что они вам сделали?

— Хотели восстановить мою репутацию в глазах общества. Их трое — двое не замужем и живут вместе; у одной жирная физиономия, а у другой лицо как сморщенное яблоко. Третья из них, старшая, — вдова, и самая жуткая особа, какую только можно представить. Она живет в мавзолее на Гросвенор-сквер, редко оттуда выбирается, зато устраивает приемы под стать королевским. Эта тетушка одевается как пугало, не имеет ни мозгов, ни обаяния, но каким-то непостижимым способом — очевидно, с помощью сильного характера, который я за ней признаю, — убедила ton, что она вторая леди Корк и быть приглашенным в ее салон — великая честь.

— Звучит ужасно.

— Она и сама ужасна. Настоящий дракон!

— А почему она хочет восстановить вашу репутацию?

— О, по двум причинам. Во-первых, каковы бы ни были мои грехи, я глава семьи, а это обстоятельство для нее много значит. Во-вторых, издав королевский приказ моему кузену Альфреду прибыть на Гросвенор-сквер для инспекции, она сделала удручающее открытие, что он первостатейный франт. Не имея понятия, что старая леди люто ненавидит щеголей с Бонд-стрит, глупец разоделся в пух и прах и явился на Гросвенор-сквер в светло-желтых брюках, сюртуке от Штульца, сапогах от Хоби, шляпе от Бэкстера и ярком галстуке. Добавьте к этому барселонский шейный платок, цветок размером с тыкву в петлице, сильный залах черкесского масла для волос, манеры учителя танцев, шепелявость, годами доводимую до совершенства, и вы поймете, как выглядел Альфред.

— Хотела бы я на него посмотреть! — рассмеялась Венеция. — А вы его видели или это игра воображения?

— Конечно не видел, но мне его подробно описала моя тетушка. Бедняга всего лишь хотел выглядеть получше, но все его надежды пошли прахом. Ведь ему было нужно положить конец долгой вражде — я забыл упомянуть, что мои тети поссорились с его матерью. Кажется, она их оскорбила на похоронах моего дяди, но я при этом не присутствовал. Впрочем, готов биться об заклад, что она не выказала должного почтения к их высокому рангу. Как бы то ни было, Альфред повиновался вызову моей тети Огасты, уверенный, что с помощью такта и своей изысканной внешности сможет убедить не только ее, но также тетю Джейн и тетю Илайзу сделать его их наследником, что привлекало кузена куда больше, чем мое наследство, et pour cause. Но увы, столкнувшись с выбором между щеголем и повесой, они выбрали повесу — вернее, выбрали бы, если бы я согласился…

— Вести себя достойно?

— Хуже! Жениться на женщине с плохими зубами, курносым носом и безобразной фигурой. Венеция снова рассмеялась:

— Естественно, они хотели, чтобы вы женились, так как это самый респектабельный поступок, который вы могли совершить, и из-за детей, чтобы избавиться от необходимости рассчитывать на вашего кузена, но я не вижу причин, почему невеста непременно должна была иметь плохие зубы и курносый нос.

— Я тоже, но она имела и то и другое, уверяю вас. Более того, оказалась жуткой кривлякой. Вы удивляетесь, что я сбежал?

— Нет, но я удивляюсь, что ваши тети были настолько глупы, чтобы предложить вам подобный брак, зная, что прежде вы влюблялись только в красавиц. Трудно ожидать, что человек сразу откажется от своих привычек.

— Вы абсолютно правы! — согласился он. — Тем более, что глаза мисс Амелии Абли так часто моргали, что походили на рыбьи.

— Тогда вам ни в коем случае не следовало на ней жениться! — заявила Венеция. — Мне жаль бедняжку, но она будет счастливее старой девой, чем вашей женой. Я бы не удивилась, если бы вы через несколько дней после свадьбы сбежали с другой женщиной. Представляете, каким унижением это стало бы для нее! Как только вашим тeтушкам пришло в голову подсунуть вам такую неподходящую женщину?

— Думаю, они считали, что я уже пережил возраст романтических увлечений, — с печальной усмешкой ответил Деймрел. — Во всяком случае, тетя Илайза говорила, что мне пора остепениться, рисовала трогательные картины упорядоченной жизни.

— Могу себе представить! В результате вы сбежали в Йоркшир. И каковы же были достоинства мисс Абли?

— Ну… целомудрие.

— Этого мало, если вы имеете в виду, что она обладала пуританскими наклонностями.

— Мне так показалось. Но тети сообщили, что, помимо респектабельности, она отличается здравомыслием, хорошим вкусом и умением себя вести. Ее состояние было таким, на какое я имел основание рассчитывать, и, не окажись она дурна собой и старше тридцати лет, ее родители и слышать не пожелали бы о браке дочери со мной!

— Какой вздор! — с возмущением воскликнула Венеция.

— Нет, это было не далеко от истины, — усмехнулся он. — Похоже, я занимаю одно из первых мест в списке нежелательных холостяков — это имеет свои преимущества: мне не приходится опасаться стать добычей мамаши, подыскивающей жениха для своей дочки. Мать мисс Абли предупредила дочь, что, если она случайно окажется в моем обществе, ей следует соблюдать должную дистанцию.

— Значит, вы посещали приемы? — спросила Венеция. — Я ничего не знаю об обществе и о том, что вы называете ton, а когда вы сказали, что были изгоем, я решила, что вас не допускали в респектабельные круги.

— Все было не так уж плохо, — заверил ее Деймрел. — Меня, безусловно, не приглашали в дома, где имелись дочери брачного возраста, и я даже помыслить не мог о том, чтобы переступить священный порог Олмака, если, конечно, не изменю образ жизни, женюсь на мисс Абли и буду введен тетей Огастой в эту святая святых, но только самые строгие пуритане доходили до того, что отказывали мне от дома! Более всего меня побудил бежать от мисс Абли страх быть втянутым в те круги, из которых я имею счастье оказаться изгнанным.

— Судя по рассказам леди Денни, собрания в Олмаке показались бы мне невероятно скучными, — заметила Венеция. — В юные годы посещать их было пределом моих желаний, но думаю, что теперь они бы меня не вдохновили.

Однако Деймрел отругал ее за то, что она говорит о юности в прошедшем времени.

— Когда ваш брат вернется домой, — сказал он, — вы отправитесь с визитом к вашей тетушке и будете наслаждаться жизнью, радость моя, — станете веселиться до изнеможения, посетите все модные места, разобьете множество сердец, и каждый день покажется вам слишком коротким, чтобы успеть получить все намеченные удовольствия.

— Когда это время наступит, я, вероятно, уже буду старухой, — вздохнула Венеция.

 

Глава 8

Эдуард Ярдли, не сомневающийся в своих достоинствах, мог не опасаться Деймрела, но юный мистер Денни, далеко не так сильно уверенный в себе, как стремился казаться, видел в нем и образец, и угрозу для себя. Подобно Эдуарду, он отправился в Прайори верхом, чтобы узнать о состоянии Обри, но, в отличие от Эдуарда, встреча с Деймрелом пробудила в нем ревность и ненависть.

Имбер проводил его в библиотеку, где Деймрел и Обри играли в шахматы, а Венеция наблюдала за игрой, сидя на диване. Эта уютная сцена не доставила ему удовольствия, а когда Деймрел поднялся, Освальд при виде его высокого роста, небрежной грации и ленивой усмешки во взгляде понял, что сестры ввели его в заблуждение. Они уверяли, будто лорд Деймрел немолод и скучен, но Освальд с первого взгляда увидел в нем опасного соперника.

Его визит длился не долго, но достаточно, чтобы дать ему понять, какая близкая дружба связывала Лэнионов с их хозяином. Они не только чувствовали себя в Прайори как дома, но вели себя так, будто знали Деймрела всю жизнь. Обри даже называл его Джеспером, и, хотя Венеция не доходила до столь возмутительной фамильярности, она разговаривала с ним без всяких церемоний. Конечно, няне могло казаться, будто Деймрел ведет себя как добрый дядюшка, но Освальда, чьи чувства обостряла ревность, было не так легко обмануть. Когда Деймрел смотрел на Венецию, его взгляд был далек от взгляда дядюшки, а когда он обращался к ней, в его голосе слышалась отнюдь не родственная ласка. Освальд уставился на него, тщетно пытаясь придумать способ покинуть комнату вместе с Венецией. Так как ему ничего не пришло в голову, он был вынужден использовать прямые методы и, пожимая Венеции руку на прощанье, произнес хриплым голосом:

— Могу я сказать вам несколько слов?

— Конечно можете, — любезно отозвалась Венеция. — А что вы хотите мне сказать?

— Не будь дурой, дорогая, — порекомендовал Обри, вызвав у Освальда жгучее желание свернуть ему шею.

— У вас есть сообщение от леди Денни, которое вы предпочли бы передать наедине, не так ли? — пришел на помощь Деймрел, однако его глаза насмешливо блеснули.

Освальд задумался, полагалось ли в рыцарские времена ответить на подобную дерзость пощечиной, принудив его лордство потребовать удовлетворения, или даже в ту благородную эпоху приличия диктовали воздержаться от подобных мер в присутствии дамы?

Так и не придя ни к какому выводу, он последовал за Венецией в холл, и Деймрел закрыл за ними дверь.

— Если я знаю себя, — свирепо произнес Освальд, — то в один прекрасный день нам предстоит свести счеты!

Венецию, привыкшую к его мелодраматическим выходкам, удивило это замечание.

— Нам? — переспросила она. — Что такого я сделала, чтобы рассердить вас, Освальд?

— Вы? Ничего! — воскликнул он. — Я не должен был этого говорить, но временами мужчина не может сдержать своих чувств! — Освальд страстно посмотрел на нее и взмолился: — Только дайте мне право называть вас моей!

— Так вот что вы хотели сказать мне наедине! — воскликнула Венеция. — Невозможно представить ничего более нелепого… Поверьте, когда я говорю «нет», имею в виду именно это! Как только вам в голову мог прийти подобный вздор! Я старше вас более чем на шесть лет! Кроме того, вам в действительности ни капельки не хочется на мне жениться!

— Не хочется на вас жениться? — ошеломленно переспросил он.

— Конечно нет! Только подумайте, как скучно вам будет вести жизнь респектабельного женатого мужчины, не испытав множества увлекательных приключений.

Освальд никогда не рассматривал этот вопрос с такой точки зрения и не мог не почувствовать здравый смысл в словах Венеции. Однако его юношеское увлечение было слишком сильным, чтобы он мог признать это.

— Я не представляю себе большего счастья, чем завоевать вас! — заверил он Венецию.

Губы девушки непроизвольно дрогнули, но она смогла удержаться от смеха. Только жестокий человек мог бы смеяться над юношей, охваченным муками первой любви.

— Это очень любезно с вашей стороны, Освальд, — сказала Венеция, — и я польщена, хотя и не могу ответить на ваши чувства. Пожалуйста, не говорите об этом больше. — И попыталась сменить тему: — Как поживают леди Денни и ваши сестры?

Освальд игнорировал вопрос.

— Я больше ничего не скажу, — мрачно произнес он, — но прошу верить, что моя преданность вам остается неизменной. Собственно говоря, я пришел сюда сказать, что вы можете на меня рассчитывать. Я ведь не самодовольный педант, вроде Ярдли. Мне ничего не стоит нарушить этикет — я вообще не придаю значения подобной ерунде, но я повидал мир больше, чем…

— О чем вы говорите, Освальд? — прервала его Венеция. — Если Эдуард поверг вас в такое состояние…

— Этот деревенщина! — с презрением воскликнул Освальд. — Пускай занимается своими саженцами и коровами — это все, на что он годен!

— Ну, вы должны признать, что он в этом преуспел, — рассудительно заметила Венеция. — Его поместье в лучшем состоянии, чем любое другое из тех, что находятся по соседству. Даже Науик не пренебрегает его советом, когда речь идет о фермерстве.

— Я здесь не для того, чтобы говорить о Ярдли! — раздраженно сказал Освальд. — Я всего лишь упомянул… ладно, это не имеет значения. Венеция, если этот парень нанесет вам оскорбление, немедленно сообщите мне!

— Эдуард нанесет мне… О господи, неужели вы имеете в виду Деймрела? Отправляйтесь домой, глупый мальчишка, и попробуйте заинтересоваться саженцами, коровами, чем угодно, только не мной! Лорд Деймрел наш добрый друг, и мне крайне неприятно слышать, что вы говорите о нем такие глупости!

— Вы слишком чисты и невинны, чтобы читать мысли подобного человека, — нахмурившись, сказал Освальд. — Возможно, он сумел обмануть Ярдли, но я раскусил его с первого взгляда. Святотатство думать, что он может даже коснуться вашей руки! Когда я увидел, как Деймрел смотрит на вас… Я едва удержался, чтобы не дать ему пощечину!

Венеция не выдержала и рассмеялась:

— Хотела бы я посмотреть, как вы попытаетесь это сделать! Нет-нет, не нужно никаких протестов! Того, что вы сказали, более чем достаточно. А главное, это абсолютно несправедливо. Лорд Деймрел джентльмен, и, даже не будь он таковым, я не настолько невинна, чтобы не уметь позаботиться о себе. Ваш папа сказал бы, что вы разыгрываете третьесортную трагедию, и был бы совершенно прав. Если хотите этим заниматься, воля ваша, только не за мой счет. До свидания. Передайте леди Денни мои наилучшие пожелания. Скажите ей, что Обри поправляется и я надеюсь, что доктор Бентуорт разрешит мне во время следующего визита забрать его домой.

Венеция кивнула на прощанье и вернулась в библиотеку, прежде чем Освальд успел произнести хотя бы слово.

Он отправился домой в Эбберсли, раздираемый противоречивыми чувствами. Его самолюбие было так глубоко задето словами Венеции, что по крайней мере целую милю он строил планы отречения от предмета своей любви, отказа от общества женского пола или самого циничного обращения с представительницами означенного пола, дабы они знали, какие мрачные секреты таятся за его непроницаемой внешностью и сардонической усмешкой. Но этот план, каким бы он ни казался привлекательным, был сопряжен с определенными трудностями, и прежде всего с удручающе традиционными правилами поведения, принятыми в Эбберсли, и стремлением леди Денни навязывать успокоительные пилю каждому, кто испытывает душевные муки. К тому же Норт-Райдинг служил неподходящим фоном для таинственного и зловещего незнакомца. Во-первых, местность, где находился Эбберсли, была малонаселенной, а во-вторых, Освальд был слишком хорошо известен местным джентри и даже в самом Йорке имел мало шансов сойти за незнакомца, тем более за таинственного и зловещего. Молодому человеку приходилось посещать собрания с мамой и старшей сестрой, так как, вздумай он отказаться, они подняли бы такой шум, что он дошел бы до ушей папы, который наверняка велел бы Освальду делать то, что ему велят. Сохранять на этих мероприятиях романтическую отчужденность и отклонять все предложения церемониймейстера представить его желательным партнершам по танцам не представлялось возможным. Бальный зал всегда полон девушек, с которыми Освальд был знаком всю жизнь, и, если он не станет приглашать их на танцы, мама не только будет распекать его за невежливость, но, чего доброго, объяснит друзьям его поведение зубной болью или разлитием желчи. В более упорядоченном мире отец любого молодого джентльмена, уже расставшегося со школой, был бы обязан обеспечить сына средствами, позволяющими ему обосноваться в Лондоне и достойно представиться в обществе, но этот мир был плохо упорядочен, а сэр Джон был настолько непросвещенным родителем, что думал (и заявлял), будто, отправив своего наследника в гости к дяде на Ямайку, имеет право рассчитывать, чтобы тот оставался дома и учился управлению обширным поместьем, которое когда-нибудь перейдет к нему.

К счастью, размышляя о своих мрачных перспективах, Освальд вспомнил, что в более благородные времена, чем нынешнее жалкое столетие, презрение объектов любви вдохновляло рыцарей и трубадуров на героические деяния. Чем оскорбительнее вели себя дамы, тем крепче становилась преданность рыцарей и более великими их триумфы, когда они подвигами убеждали возлюбленных в их истинных качествах.

Перспектива завоевать любовь Венеции подобным образом виделась ему достаточно приятной, чтобы заставить Освальда отказаться от намерения стать женоненавистником и привести его в Эбберсли в радужном настроении, которое, однако, сохранялось лишь до того момента, когда он вспомнил о том, что, каким бы славным ни было его будущее, настоящее омрачено тенью лорда Деймрела. Воспоминание это неудачно совпало с требованием сэра Джона сменить яркий шейный платок на более скромный галстук, прежде чем садиться обедать с матерью и сестрами. Естественно, эти два обстоятельства снова повергли Освальда в уныние, и, если бы не счастливый случай, побудивший леди Денни распорядиться приготовить к обеду индейку с трюфелями, он не смог бы даже взглянуть ни на одно блюдо. Однако при виде индейки у него взыграл аппетит, и он сытно пообедал. Намерению предаться черной меланхолии не позволил осуществиться сэр Джон, позвавший сына играть в бильярд. Освальд не имел склонности к столь праздному развлечению, но, обыграв отца с самым большим счетом, какого ему когда-либо удавалось достичь, он забыл о своих огорчениях и оживленно описывал свою победу вечером матери и сестрам. Радостное возбуждение достигло такой степени, что, отправляясь снать, Освальд думал, что придал слишком большое значение присутствию в округе лорда Деймрела. Как только Обри вернется в Андершо, его лордство, несомненно, покинет Прайори и не появится в Йоркшире по меньшей мере год.

Через два дня Венеция прислала леди Денни записку, где сообщалось, что Обри уже дома, и, словно Провидение внезапно решило щедро осыпать милостями юного мистера Денни, за этим последовало известие, что Эдуард Ярдли, уже несколько дней чувствовавший себя плохо, слег с ветряной оспой. Освальд, решив, что путь свободен от соперников, прискакал в Андершо и обнаружил Венецию прогуливающейся среди кустов с Деймрелом.

Это был тяжелый удар, а еще худшим оказалось то, что Деймрел не имел намерений сразу покидать Прайори. Видимой причиной задержки могло быть, как надеялся его управляющий, желание исправить вред, причиненный поместью годами пренебрежения, но подлинная цель была оскорбительно ясна — охота за Венецией, целью которой, как считал Освальд, было исключительно стремление удовлетворить мимолетную страсть. Молва приписывала Деймрелу сотни жертв, и у Освальда не было оснований сомневаться в ее правдивости или в том, что ни угрызения совести, ни уважение к общественному мнению не удержат Деймрела от преследования намеченной жертвы. Человек, чьи любовные приключения начались с похищения замужней знатной леди, который не гнушался поддерживать отношения со шлюхами, которые всего год назад превратили Прайори в бордель, был способен на любую гнусность, а что касается общественного мнения, то Деймрел в течение многих лет показывал, как мало оно его заботит. Даже если бы против него не свидетельствовали прошлые дела, одного взгляда, как казалось Освальду, было достаточно, чтобы дать понять любому, кроме такого олуха, как Эдуард Ярдли, что это закоренелый распутник, который не поколеблется, если ему удастся завлечь в свои сети Венецию, увезти ее за границу, как он поступил с первой любовницей, а пресытившись ее красотой, бросить. Деймрел уже околдовал Венецию — те, что рассуждали о ее здравомыслии, сразу бы это поняли, увидев, как она на него смотрит. Ее глаза никогда еще не лучились такой нежностью. Освальду почудилось, будто Венеция стала совсем другой, и это напомнило ему историю, возможно рассказанную Обри, о статуе, оживленной какой-то богиней.

Нет, Венеция не была бесчувственной статуей, но под внешней живостью и беспечностью крылся холодный рассудок, который не могла растопить никакая привязанность, даже к Обри, и который не позволял ей предлагать окружающим ничего большего, чем дружба. Подобное весьма сдержанное отношение удовлетворяло Эдуарда Ярдли, так как он считал это признаком скромности и хорошего воспитания; оно устраивало и Освальда, но по другой причине: Венеция из самой хорошенькой леди в округе превращалась в принцессу из волшебной страны, чью руку мог завоевать только храбрейший, благороднейший и красивейший из ее многочисленных поклонников. В наиболее романтические минуты Освальд часто воображал себя в этой роли, либо пробуждая в Венеции любовь своим остроумием и очарованием, либо спасая ее (пока Эдуард Ярдли стоял рядом, не осмеливаясь рисковать жизнью) из горящих домов, от понесшей ее лошади или жестоких насильников. В этих мечтах Венеция сразу же страстно влюблялась в него. Эдуард удалялся побежденным и пристыженным, и все, кто раньше обращался с юным мистером Денни как со школьником, смотрели на него с благоговением, уважительно о нем говорили и считали за честь принимать его у себя. Это были приятные мечты, но они оставались всего лишь мечтами. Освальд никогда не ожидал их осуществления. Было маловероятно, чтобы Венеция очутилась в горящем доме, и еще менее вероятно, чтобы он оказался поблизости и пришел ей на помощь; она была опытной наездницей, а внезапное появление среди мирных законопослушных людей жестокого насильника даже в мечтах выглядело притянутым за уши.

Тем не менее нечто подобное и произошло, ибо Деймрел хотя и не в точности соответствовал персонажу мечты, но весьма на него походил. Однако вместо того, чтобы искать защиты от его гнусных поползновений, Венеция, обманутая надетой им маской, явно их поощряла. Ее пробудили к жизни, словно статую, но не богиня и даже не героический юный поклонник, а будущий соблазнитель.

Ловя их взгляды и прислушиваясь к оживленной беседе, Освальд переполнялся такой жгучей ненавистью к Деймрелу, что не мог отозваться на попытки вовлечь его в разговор и отвечал так грубо, что это резало его же собственный слух, и вскоре холодно простился с хозяйкой дома. Ненависть эта, куда более сильная, чем неприязнь к Эдуарду Ярдли или ревность к любому другому сопернику, возникала из подсознательного ощущения, что Деймрел является той самой романтической фигурой, которой Освальд так хотел стать. Он был изгоем, странствующим по свету, мрачные тайны роились в его душе, безымянные преступления пятнали его прошлое, и, если бы не Венеция, Освальд наверняка бы копировал стиль его одежды, непривычные манеры и сделал бы все, от него зависящее, чтобы обрести такое же выражение беззаботной уверенности в себе. Именно этими чертами восхищалась молодежь, раздраженная ограничениями благопристойного века, но, встретив их в сопернике, Освальд возмущался им, понимая, что оказался в невыгодном положении, так как играл роль Корсара в присутствии его самого.

Если бы сэр Джон потрудился узнать, какие эмоции кипят в груди сына, он, возможно, пожалел бы о своем решении не посылать его в Оксфорд или Кембридж, но он слишком привык к причудам Освальда, чтобы придавать большое значение очередному приступу меланхолии из-за юношеского увлечения Венецией. Сэр Джон не сомневался, что это чувство кратковременно, и ограничился советом Освальду не строить из себя дурака. Леди Денни проявила бы больше сочувствия, если бы взяла на себя труд присмотреться к сыну, но Эдуард Ярдли, не удовлетворенный (по ее словам) тем, что заболел ветряной оспой, заразил ею Энн, младшую дочь семейства Денни, которую встретил прогуливающейся с соученицами в тот день, когда слег в постель. Эдуард был настолько добр, что прокатил ее на своей лошади, так как очень любил детей, и, очевидно, тогда передал ей свою болезнь. Энн, не теряя времени, заразила оспой сестру Луизу и няню, поэтому леди Денни, ежечасно ожидая увидеть сыпь у Элизабет, не вникала в душевные расстройства единственного сына.

Не имея близких друзей среди соседей и презирая общество сестер, Освальд мог лишь размышлять о губительных последствиях продолжающегося пребывания Деймрела в Прайори и вскоре убедил себя, что до его появления на сцепе был близок к тому, чтобы завоевать Венецию. Он вспоминал каждое проявление ее доброты, преувеличивая ее достоинства и забывая о пренебрежительных замечаниях. Он сравнивал ее прежнее отношение к нему с нынешним и уверял себя, что Деймрел намеренно принизил его в глазах Венеции. Большую часть времени Освальд ломал голову над тем, как вернуть ее расположение.

Он так и не нашел решения проблемы, когда стал свидетелем эпизода, доведшего его негодование до высшей точки. Приехав в Андершо под каким-то сомнительным предлогом и спешившись на конюшенном дворе, Освальд первым делом увидел большого серого жеребца Деймрела, которого вел в стойло конюх Обри. Фингл сообщил, что его лордство приехал минут пять тому назад и привез книгу для мистера Обри. Освальд не удостоил его ответом, но его лицо приняло настолько грозное выражение, что Фингл широко усмехнулся, наблюдая, как молодой человек стремительно шагает к дому.

Риббл, открывший дверь Освальду, предположил, что мисс Венеция в саду, но, когда Освальд зловещим тоном осведомился о лорде Деймреле, покачал головой, сказав, что сегодня не видел его лордство.

— В самом деле? — промолвил Освальд. — Однако его лошадь в конюшне!

Риббл не удивился, но выглядел слегка обеспокоенным, ответив после небольшой паузы, что его лордство часто проходит в дом через сад, пользуясь дверью в переднюю, которую сделал сэр Франсис, чтобы проходить оттуда в библиотеку. Когда Освальд негодующе фыркнул, Риббл добавил:

— Его лордство часто приносит мистеру Обри книги, сэр, и остается поболтать с ним — очевидно, о его занятиях.

В его голосе слышались тревожные нотки, но Освальд не заметил их и не понял, что Риббл пытается убедить самого себя. Сочтя слугу легковерным старым дурнем, Освальд заявил, что если мисс Венеция в саду, то он поищет ее там, так как пришел повидать ее, а не мистера Обри. После этого он удалился, кипя от гнева. Даже Эдуард Ярдли, которому долгие годы позволяли бывать в Андершо, никогда не входил в дом иначе, чем через парадную дверь, однако этот проклятый пират, очевидно, входит как ему вздумается, без всяких церемоний!

В саду и среди кустов не было никаких признаков пребывания Венеции, но так как Освальд собирался последовать примеру Деймрела и войти в дом через переднюю, он вспомнил о фруктовом саде. Венеции там тоже не оказалось, но Освальд услышал ее весело протестующий голос, доносившийся из старого и амбара, ранее служившего коровником, а в последнее время — складом инструментов садовника и мастерской Обри, который иногда забавлялся плотницким делом. Услышав голос, отвечавший Венеции, Освальд задрожал от мрачного предчувствия и, не думая о том, насколько неподобающе его поведение, украдкой подошел к амбару и остановился у двойных дверей, не видя, но хорошо слыша, что происходит внутри. Решившись заглянуть в щель, он не увидел Венецию, зато разглядел спину Деймрела, стоявшего задрав голову, словно Венеция находилась где-то наверху.

Это озадачило Освальда, незнакомого с амбаром. Дело же было в том, что Венеция поднялась по короткой стремянке на открытый сеновал, занимающий добрую половину верхней части помещения, чтобы снасти голодных котят, чью родительницу, отсутствовавшую почти сутки, очевидно, постигла безвременная кончина. Деймрел обнаружил там Венецию, окликнул ее, и его тотчас же позвали на помощь.

— Лестница шаткая, и я не смогу спуститься вместе с котятами, — объявила она.

— Значит, это они у вас в корзине? — осведомился Деймрел. — Как же проказники смогли туда забраться?

— Они там родились. Это кухонная кошка — она всегда приходила рожать на сеновал. Но на сей раз с ней, вероятно, что-то случилось, а малютки голодны. Я не могу этого вынести, хотя, если они не умеют лакать, боюсь, их придется утопить.

— Ну, такая судьба предпочтительнее голодной смерти, — заметил Деймрел. — Давайте сюда сирот.

Венеция опустилась на колени на краю сеновала и протянула ему вниз корзину. Он взял ее, поставил на пол и снова посмотрел наверх с коварной усмешкой.

— Подержать вам лестницу, радость моя?

— Безусловно нет! — твердо заявила Венеция.

— Но вы же сказали, что она шаткая.

— Да, но если я смогла подняться, то смогу и спуститься.

— Тогда спускайтесь! — пригласил он. — У меня затечет шея, если мне придется разговаривать с вами задрав голову. Или мне подняться?

Венеция посмотрела на него с искорками смеха в глазах, но сурово отозвалась:

— Даже не думайте! Как вам не стыдно? Вы отлично знаете, что я не смогу спуститься по этой лестнице, пока вы стоите и глазеете на меня!

— Не сможете? Ну, это легко исправить! — Он убрал лестницу и положил ее на пол.

Эта проказа вызвала услышанный Освальдом протест:

— Негодяй! Поставьте лестницу на место и убирайтесь!

— Ну нет! — усмехнулся Деймрел.

— Но это так не по-рыцарски!

— Совсем напротив! Ведь лестница явно ненадежна.

Венеция попыталась придать лицу чопорное выражение, но не смогла.

— Знаете, друг мой, — осведомилась она, — что вы не только ведете себя не по-джентльменски, но еще и бессовестно лжете?

— Неужели? А вам известно, как очаровательно ваше лицо, если смотреть на него под таким углом?

Венеция все еще стояла на коленях, опираясь руками на край сеновала и глядя на него сверху вниз.

— В перевернутом виде? Ничего себе комплимент! Может быть, Деймрел, вы окажете мне любезность, прекратив вести себя как скверный мальчишка и поставив на место лестницу?

— Нет, радость моя!

— Вы намерены держать меня здесь пленницей? Предупреждаю, что, как только вы повернетесь ко мне спиной, я спрыгну вниз!

— Не дожидайтесь этого и прыгайте сразу. Я вас поймаю!

— Благодарю вас, но не хочу, чтобы меня ловили.

— Неужели вы боитесь, что я вас упущу? И это мисс Лэнион из Андершо!

Венеция скорчила гримасу, потом обернула юбку вокруг лодыжек, свесила ноги с края сеновала и соскользнула в объятия Деймрела.

Он крепко держал ее сильными руками, но каковы бы ни были его дальнейшие намерения, их расстроил Освальд, который обнаружил свое присутствие, шагнув вперед с гневным возгласом.

Целью Освальда было приказать Деймрелу отпустить Венецию, а в случае надобности вырвать девушку из его объятий, но так как Деймрел, не проявляя ни малейших признаков удивления, а тем более смущения, сам ее отпустил, в этом не оказалось нужды. Освальд не находил слов и стоял, сердито уставясь на Деймрела.

Венецию удивило его внезапное появление, но она обнаружила не больше смущения, чем Деймрел, всего лишь промолвив:

— О, это вы, Освальд? Какая жалость, что вы не пришли минутой раньше! Могли бы совершить рыцарский подвиг, спасая даму в трудной ситуации. Только подумайте, найдя меня на чердаке, запятой спасением котят, лорд Деймрел предательски убрал лестницу! — Венеция посмотрела на Деймрела и засмеялась. — Вы напомнили мне моего брата Конуэя!

— Очевидно, худшего вы не можете сказать ни о ком. — Взгляд Деймрела задержался на раскрасневшемся лице Освальда. В его глазах светилась усмешка, но понимающая и отнюдь не злая. — Пойду искать утешения у Обри, — сказал он.

Освальд, стоящий в дверях, неохотно отошел, пропуская его.

Венеция нагнулась, чтобы подобрать корзину.

— Я должна отнести этих бедняжек в дом. У них уже открылись глаза, так что, возможно, они сумеют лакать.

— Останьтесь! — воскликнул Освальд. Она вопросительно посмотрела на него:

— Зачем?

— Я должен с вами поговорить! Этот парень…

— Если вы имеете в виду Деймрела, я хотела бы, чтобы вы не называли его «этот парень». Нельзя без причины столь пренебрежительно отзываться о человеке, который к тому же гораздо старше вас.

— Без причины? — горячо воскликнул он. — Когда я застал его здесь навязывающим вам свое внимание?

— Вздор!

Освальд покраснел еще сильнее:

— Как вы можете так говорить, когда я сам видел и слышал…

— Вы не могли ни видеть, ни слышать, чтобы он что-либо мне навязывал, — спокойно сказала она.

— Вы не понимаете!

— Отлично понимаю.

Освальд в замешательстве посмотрел на нее:

— Вы ничего не знаете о мужчинах такого сорта! Вы позволили ему дурачить вас чертовой лестью, считая, что у него нет дурных намерений, но если бы вы знали, какова его репутация…

— Думаю, мне известно о его репутации побольше вашего.

— Этот парень закопченный повеса! Никакая женщина не может быть в безопасности, находясь в его обществе!

Венеция рассмеялась:

— Как страшно! Пожалуйста, Освальд, перестаньте болтать чушь. Вы сами не понимаете, как нелепо это звучит.

— Это не чушь, а правда! — упорствовал он.

— Деймрел и вправду повеса, но, уверяю вас, незачем беспокоиться о моей безопасности. Надеюсь, вы действовали из добрых побуждений, но буду очень вам признательна, если вы прекратите этот разговор.

Освальд свирепо уставился на нее.

— Вы околдованы! — воскликнул он. На ее губах мелькнула странная улыбка.

— В самом деле? Не имеет значения! В конце концов, это касается только меня. А сейчас я должна отнести котят на кухню и посмотреть, что можно для них сделать.

Освальд решительно преградил ей дорогу.

— Вы, Венеция, выслушаете меня! — заявил он. — И не надейтесь от меня ускользнуть, у вас ничего не выйдет!

Вздохнув, Венеция села на скамейку Обри, положила руки на колени и покорно произнесла:

— Хорошо, говорите, если без этого никак нельзя.

Фраза прозвучала не слишком ободряюще, но Освальд хотел сказать так много и столько раз репетировал свои монологи, что она его ничуть не обескуражила. Слегка запинаясь, он приступил к речи, которая началась в духе советов многоопытного человека невинной и доверчивой девушке, но вскоре перешла в обличения Деймрела и страстные признания в любви. Монолог оказался продолжительным, но Венеция не делала попыток его остановить. Она больше не смеялась, понимая, что ее юный поклонник довел себя до рискованного состояния и уверился в своей любви куда сильнее, чем ей казалось. По отдельным его фразам Венеция догадалась, что молодой человек считал, будто она ответила бы на его чувства, не распространи Деймрел на нее свои чары, и, хотя никогда Освальда не поощряла, все же сердилась на себя за непонимание, что романтичный юноша со склонностью к драматизации вполне способен принять дружеское отношение за нечто большее. Венеция позволила Освальду выговориться, не прерывая его, так как чувствовала, что ему лучше выплеснуть скопившиеся в душе эмоции и даже слегка устыдиться самого себя. Однако когда он дошел до просьбы выйти за него замуж и фантастических планов свадебного путешествия по отдаленным уголкам земного шара, которое должно занять, как минимум, три года, Венеция решила, что пришло время вмешаться и применить сильно действующее средство, дабы он разлюбил ее так же внезапно, как полюбил.

Как только Освальд сделал паузу, внимательно изучая лицо Венеции, дабы определить, какой эффект вызвало его красноречие, она поднялась и, подобрав корзину, сказала:

— Теперь, Освальд, если вы закончили болтать чепуху, послушайте меня, а потом отправляйтесь домой. Вы вели себя дерзко, но я не собираюсь упрекать вас за это, зная, что вы обманывали себя, думая, будто я согласилась бы выйти за вас, не появись Деймрел в Прайори. Как вы могли думать, что я в состоянии питать нежные чувства к мальчику немногим старше Обри? Это выше моего понимания! Прошу, постарайтесь быть более разумным и излечиться от нелепых мечтаний. Только подумайте, что бы произошло, если бы я, к примеру, оказалась так же глупа, как вы, и согласилась стать вашей женой? Вы всерьез полагаете, будто сэр Джон и леди Денни не противодействовали бы этому смехотворному браку?

— Что бы они ни сказали, это не отвратило бы меня от моей цели! — заявил Освальд.

— Вот как? Тогда нам, очевидно, пришлось бы бежать к шотландской границе, так как вы не достигли совершеннолетия, и жениться через наковальню! На такой свадьбе я произведу впечатление! А что дальше? Отправиться в ваше чудесное путешествие, которое кажется мне абсолютно неудобоваримым, тем более что очень скоро мы оказались бы без перьев для подобного полета? Или вы полагаете, будто сэр Джон любезно предоставит вам солидное состояние? — Венеция не могла не улыбнуться при виде внезапной перемены выражения его лица. Теперь оно было ошеломленным и хмурым, как у обиженного школьника, и указывало, что он уже излечился от любви более чем наполовину. — Вы сами видите, насколько это глупо. Так давайте не будем больше говорить об этом. Когда вы достигнете моего возраста, то по-настоящему влюбитесь в девушку, которая сейчас вышивает в классной комнате, а если вспомните обо мне, в чем я сомневаюсь, то удивитесь, как могли свалять такого дурака! А сейчас отправляйтесь домой и, пожалуйста, больше не волочитесь за мной!

К этому времени Освальд ненавидел ее почти так же сильно, как обожал, но, не будучи склонным и в спокойном состоянии трезво оценивать свои чувства, он тем более не был способен сделать это теперь. Охваченный гневом, обидой и разочарованием, в которые его повергли холодные насмешки Венеции, он сознавал лишь то, что она обошлась с ним как с мальчишкой.

— По-вашему, я слишком молод, чтобы любить, не так ли? — заговорил он дрожащим от ярости голосом. — Ну так вы не правы!

Прежде чем она поняла его намерения, он схватил ее и, не выказывая особого опыта, заключил в объятия.

Венеция, тревожившаяся не столько за себя, сколько за несчастных котят, которые едва не вылетели из корзины во время этого внезапного нападения, громко вскрикнула:

— Осторожно! Глупый мальчишка, немедленно отпустите меня!

Но Освальд, еще никогда не обнимавший девушку, был во власти новых возбуждающих ощущений и стал целовать ее сначала в ухо, потом в лоб и в щеку, пытаясь добраться до губ. Между поцелуями он повторял срывающимся голосом:

— Я покажу вам, какой я мальчишка!

— Перестаньте, Освальд! Как вы смеете… О, слава богу!

Если бы Освальда интересовало, чем вызвано это неожиданное восклицание и почему Венеция перестала отбиваться, на размышление у него осталось бы всего несколько секунд. Чьи-то руки грубо ухватили его за шиворот и за пояс брюк, оттащили от Венеции, повернули к двери и вышвырнули из амбара.

 

Глава 9

Избавившись столь решительным образом от Освальда, Деймрел насмешливо посмотрел на Венецию.

— Как вам удалось довести мальчишку до такого состояния? — осведомился он.

— А вы как думаете? — огрызнулась растрепанная Венеция. — Пыталась исцелить его от глупой привязанности ко мне!

— Ах вот оно что! — Деймрел посмотрел на Освальда, поднимавшегося с земли. — Ну, тогда вам лучше уйти, радость моя, так как, насколько я понимаю, ваш вспыльчивый обожатель намерен попытаться меня нокаутировать.

— Ну нет! — заявила Венеция с воинственным блеском в глазах. — Предоставьте это мне, Деймрел!

Она проскользнула мимо него как раз в тот момент, когда Освальд, слегка отдышавшись, двинулся к Деймрелу со сжатыми кулаками. Обнаружив на пути Венецию, он остановился, и, прежде чем ему удалось отодвинуть ее в сторону, что явно входило в его намерения, она произнесла слова, подействовавшие на него как холодный душ:

— Теперь вы собираетесь устроить вульгарную потасовку для моего развлечения? Предупреждаю вас, Освальд, что, если вы не прекратите вести себя столь неподобающим образом, я сообщу вашему папе о том, что произошло и как вы продемонстрировали полное отсутствие хорошего воспитания. Мне совсем не хочется разочаровывать его и расстраивать вашу маму, поэтому, если вы намерены принести извинения за вашу грубость, сделайте это немедленно!

— Простите, — пробормотал красный и всклокоченный Освальд. — Я не хотел…

— Очень хорошо, этого достаточно, — прервала его Венеция. — Можете не сомневаться, что никто об этом не узнает ни от меня, ни от лорда Деймрела. А теперь вам лучше вернуться домой.

К чести Освальда, он смог удержаться от уничтожающей отповеди, не высказать колкости, вертевшиеся у него на языке, и даже скованно поклониться.

— Пожалуйста, примите мои смиренные извинения, мэм, и не сомневайтесь, что больше я никогда вас не потревожу. — Устремив пылающий взор на Деймрела, он свирепо добавил: — Что касается вас, то… — Судорожно глотнув, он чопорно окончил фразу: — Ваше лордство еще услышит обо мне.

Отвесив еще один поклон, Освальд зашагал прочь.

— Бедный Йорик! — промолвил Деймрел. — Я чувствую себя виноватым.

— И я тоже, — кивнула Венеция. — Мне следовало дать ему отпор, как только он начал за мной волочиться. Конечно, я бы так и поступила, если бы знала, что это нечто большее, чем простое юношеское увлечение, которое скоро пройдет.

— Если я не ошибаюсь, то меня, а не вас, нужно винить за сегодняшнюю вспышку. Глупый парень с первого взгляда захотел убить меня.

— Господи, как бы он и впрямь не наделал глупостей! — воскликнула Венеция.

— Молиться об этом бессмысленно, — улыбнулся Деймрел, — но он явно намерен лишить жизни не себя, а кое-кого другого. Не беспокойтесь. Готов держать пари на солидную сумму, что, прежде чем ваш поклонник доберется до Эбберсли, худшие страдания окажутся позади и он будет испытывать глубочайшее удовлетворение, представляя себе мое безжизненное тело, распростертое на земле на расстоянии двадцати ярдов от него. А может, даже свое собственное. Да, именно так! В таком случае вы до конца дней будете терзаться угрызениями совести, моя жестокая красавица, а мне придется бежать из страны, и поделом! Даже мои секунданты отвернутся от меня, ибо если я не выстрелю раньше, чем кто-то из них бросит платок, или не сделаю такую же гнусность, то все равно буду выглядеть жалко, в то время как он завоюет их восхищение непоколебимым спокойствием и благородной осанкой.

Венеция не могла удержаться от смеха, но с тревогой промолвила:

— Я поняла, что Освальд имел в виду, сказав, что вы услышите о нем, но надеюсь, он не совершит подобную глупость. Когда Освальд как следует обо всем подумает… Нет, что-что, а это он не сделает! Кстати, если он пришлет вам вызов, вы должны будете принять его?

— Принять вызов щенка, у которого еще не выпали молочные зубы? Безусловно не должен, глупая вы девушка!

— Слава богу! — облегченно вздохнула Венеция. — Хотя Освальд заслуживает хорошей взбучки! Я едва не уронила котят, когда он стиснул меня в объятиях! Терпеть не могу подобного обращения!

— Я согласен, что он нуждается в уроке. Очевидно, это была его первая попытка. Ему следовало сначала избавиться от котят, — сказал Деймрел, забирая у Венеции корзину и ставя ее на пол, — ибо пока вы были озабочены их безопасностью, чего еще он мог от вас ожидать, кроме отпора? К тому же он должен был заключить вас в объятия вот так, а не как медведь, который хочет задушить свою жертву. И совершенно незачем покрывать поцелуями все лицо девушки. Если вы не можете убедить ее хитростью приподнять голову, значит, нужно взять ее рукой за подбородок — вот так, радость моя!

Венеция не только не оказывала сопротивления, но и без его помощи приподняла голову. Она слегка покраснела, но смотрела ему прямо в глаза с робкой улыбкой.

Деймрел тоже улыбался, но вскоре Венеция заметила, как улыбку сменило напряженное выражение. Деймрел все еще держал ее. В следующую секунду послышался голос Обри, звавший его по имени. Деймрел отпустил Венецию и повернулся, чтобы ответить. Она с сомнением смотрела на него — ей казалось, что он воздержался от поцелуя не из-за Обри, а по причине какой-то внезапной перемены настроения.

Обри, хромая, вышел из-за деревьев и направился к ним.

— Что вы тут делаете? — осведомился он. — Риббл сказал, что вы меня спрашивали.

— Верно, но он думал, что вы в библиотеке, а я знал, что вас там нет, и прекратил поиски. Я просто принес вам «Силу разума» Рида и оставил на вашем столе.

— Прекрасно! Благодарю вас. Я был в оружейной, о чем Риббл мог бы догадаться, если бы потрудился подумать. Кстати, я нашел этот фрагмент — это Вергилий, но из «Георгик», а не из четвертой эклоги. Пройдемте в дом, и я покажу вам.

— Верю вам на слово. Я не могу задерживаться, так как у меня дурное предчувствие, что мне поручат топить котят, а я предпочитаю оставить эту работу вам.

— Так вот что тебя привело сюда? — обратился Обри к сестре. — Да, припоминаю, ты говорила об этом за завтраком. — Бегло взглянув на несчастных сирот, он добавил: — Отдай котят Финглу, и он их утопит.

— Стыдитесь! Неужели вы настолько бесчувственны? — упрекнул его Деймрел и протянул руку Венеции. — Я должен идти. Обри прав: вы не сможете их выходить. — Задержав ее руку в своей, он, словно повинуясь импульсу, поднес ее к губам и поцеловал. Их глаза на миг встретились, но она успела прочесть в них ответ на вопрос, таящийся в ее сердце, и все сомнения сразу исчезли.

Однако Финглу, который исподтишка наблюдал за Деймрелом, седлая для него лошадь, показалось, будто его лордство необычайно мрачен. Обычно у него находились любезные слова и улыбка для каждого, кто его обслуживал, но сейчас он отделался лишь кратким «спасибо», беря поводья и садясь в седло. Фингл подумал, что его хозяин занят своими мыслями, причем мысли эти, судя по его нахмуренному лицу, были не из приятных.

Деймрел ехал назад в Прайори медленно, опустив поводья и позволяя серому плестись шагом. Только когда Крестоносец, испуганный внезапно вспорхнувшим фазаном, застыл как вкопанный, вскинул голову и фыркнул, всадник отвлекся от размышлений и потрепал копя по шее, зная, что виноват сам.

— Старый ты дурень! — сказал он Крестоносцу. — Совсем как твой хозяин — впрочем, он куда хуже, чем просто дурень. «Сделает ли она из меня святого или я из нее — грешницу?» Кто это написал? Ты не знаешь, а я забыл, но это не важно. Для первого варианта уже слишком поздно, старина. Что до второго, то именно таковы были мои намерения, но я обнаружил, что не в состоянии их осуществить. Ну, пошел!

Крестоносец пустился вперед рысью и не сбавлял скорости, пока Деймрел, свернув на аллею, ведущую к главным воротам Прайори, не увидел там одинокого всадника.

— Черт бы побрал этого мальчишку! — воскликнул он, придерживая лошадь.

Юный мистер Денни, бросив взгляд через плечо, повернул лошадь и занял позицию в центре аллеи с явным намерением преградить путь своей добыче, если та попытается от него ускользнуть. Несмотря на агрессивно выпяченную челюсть, он выглядел смущенным.

Собственная пылкость поставила беднягу в ложное положение, из которого он не видел достойного выхода. Покинув Андершо в приступе бешеного гнева, Освальд некоторое время утешал себя воображаемыми сценами, которые Деймрел описывал Венеции, но постепенно злоба стала стихать. Благодаря неспешному возвращению Деймрела он добрые полчаса пытался решить, как ему поступить. Постепенно Освальд осознал, что испытываемое им унижение было прямым результатом его же недостойного поведения. Внезапно он понял, что Деймрел сыграл роль, предназначаемую им для себя, — в итоге злодей спас даму от героя. Эта мысль была настолько мучительной, что несколько минут Освальд не видел иного выхода, как бегство из Йоркшира и одинокое существование где-нибудь на краю света. Следующим, вполне разумным намерением было отказаться от вызова Деймрела на дуэль, и Освальд уже направился в сторону дома, когда ему в голову пришла более страшная мысль. Он уже обратился к Деймрелу с роковым предупреждением и если не осуществит свои намерения, то Деймрел сочтет его трусом. Поэтому Освальд снова повернул лошадь, решив, что ни при каких обстоятельствах не даст Деймрелу повода утверждать, будто у него смелости не больше, чем у петуха на навозной куче. Вызов должен состояться, но Освальд, как ни старался, не мог вновь обрести былую решимость. Ему не давала покоя мысль, что люди, знакомые с кодексом чести лучше, чем он, сочтут его поведение недостойным, и, преграждая путь Деймрелу, больше всего хотел оказаться на расстоянии сотни миль отсюда.

Деймрел натянул поводья и окинул ироничным взглядом своего юного врага.

— Для полноты картины не хватает только маски и нары седельных пистолетов, — заметил он.

— Я ждал вас, милорд, — сквозь зубы процедил Освальд.

— Вижу, что ждали.

— Думаю, ваше лордство понимает, с какой целью. Я говорил… я предупреждал, что вы еще услышите обо мне.

— Предупреждали, но у вас было достаточно времени передумать. Будьте благоразумны и отправляйтесь домой.

— Вы полагаете, что я вас боюсь? — свирепо осведомился Освальд. — В таком случае вы ошибаетесь, милорд!

— Не вижу причины вам меня бояться, — отозвался Деймрел. — Ни при каких обстоятельствах я не принял бы ваш вызов.

Освальд покраснел:

— Если вы хотите сказать, что я не достоин вашей шпаги, то могу сообщить вам, сэр, что мое происхождение ничем не хуже вашего!

— Не будьте так напыщенны. Сколько вам лет?

Освальд сердито уставился на него. Насмешливые искорки в глазах Деймрела пробуждали в нем примитивное желание заехать между ними кулаком.

— Мой возраст не имеет значения! — огрызнулся он.

— Напротив, он имеет первостепенное значение.

— Здесь — возможно, но я немного постранствовал по свету и побывал в тех местах, где… — Освальд умолк, внезапно вспомнив, что говорит с человеком, который странствовал куда больше его.

— Если вы побывали в местах, где люди моего возраста принимают вызовы от мальчишек, годящихся им в сыновья, то, должно быть, находились в весьма странной компании, — заметил Деймрел.

— В любом случае я считался там метким стрелком! — парировал Освальд.

— Вы меня пугаете. А на каком основании собираетесь меня вызвать?

Юноша отвел сердитый взгляд.

— Впрочем, я не настаиваю на ответе, — промолвил Деймрел.

— Подождите! — воскликнул Освальд, когда Крестоносец тронулся с места. — Вам не отделаться от меня подобным образом! Я знаю, что не должен был… Я не хотел… Не понимаю, как… Но вам было незачем…

— Продолжайте! — подбодрил его Деймрел. — Мне было незачем спасать мисс Лэнион из положения, которое явно не доставляло ей удовольствия? Вы это имеете в виду?

— Нет, черт возьми! — Освальд никак не мог найти слова, способные выразить его сумбурные мысли. — Вы не понимаете!

— Можете приписать мою сдержанность именно тому, что я все понимаю, — последовал довольно неожиданный ответ. — Однако терпение никогда не входило в число немногих моих добродетелей, поэтому чем скорее мы расстанемся, тем лучше. Мне очень жаль вас, но я не в силах облегчить ваши муки, к тому же ваша неспособность открыть рот без очередной хвастливой тирады сильно уменьшает мое сочувствие.

— Не нужно мне ваше проклятое сочувствие! — рявкнул уязвленный Освальд. — Вы можете сделать только одно, милорд! Перестать обхаживать Венецию! — Заметив блеск в глазах Деймрела, он быстро продолжил: — Перестать входить в ее дом, как в свой собственный, дурачить ее вашими светскими манерами, пользоваться тем, что она слишком невинна, чтобы раскусить ваши уловки! Перестать обращаться со мной как с чокнутым! Возможно, я в самом деле потерял голову, но у меня честные намерения! Не думайте, будто я не знаю, что веду себя невежливо! Я знаю, и мне на это плевать! Меня не заботит, даже если вы сообщите моему отцу о моем поведении!

На лице Деймрела было написано угрожающее выражение, но последнее замечание развеяло его гнев, заставив рассмеяться.

— Я не собираюсь прибегать к столь крайним мерам, — сказал он. — Будь рядом пруд… Но его нет, а вы, по крайней мере, на сей раз обошлись без высокопарных фраз. Однако если вы не хотите провести следующие несколько дней в постели, избавьте меня от подобных речей.

— Только слезьте с лошади, — яростно крикнул Освальд, — и мы посмотрим…

— Мой бедный юноша, в этом было бы больше «детской доблести, чем мудрости мужской». Не сомневаюсь, что вы полны отваги, но также уверен, что покончил бы с вами быстрее чем за две минуты. Я ведь не новичок в подобных делах. А теперь моя очередь произносить речь. Она будет короткой и, надеюсь, ясной. Я был терпелив с вами, так как не забыл муки первой любви и то, какого дурака я свалял в вашем возрасте, а также потому, что хорошо понимаю ваше желание убить меня. Однако потребовав, чтобы я перестал соблазнять мисс Лэнион, вы зашли слишком далеко. Только ее брат имеет право подвергать сомнению мои намерения. Если он сделает это, я ему отвечу, но единственный ответ для вас находится в носке моего сапога!

— Ее брата здесь нет! — быстро заявил Освальд. — Будь он дома, тогда все было бы по-другому!

— Какого дьявола… А, вы говорите о ее старшем брате, а я имел в виду младшего.

— Обри? — недоверчиво воскликнул Освальд. — Эту маленькую колченогую обезьяну? Что он может сделать, даже если попытается? И что он вообще знает, кроме пыльных древних авторов? Ему и в голову не придет, какую игру вы затеяли!

— Не относитесь к нему с презрением, — сухо заметил Деймрел, подбирая поводья. — Вам это тоже в голову не приходит.

— Я знаю, что вы не намерены жениться на Венеции! — крикнул Освальд.

Деймрел посмотрел на него со странной усмешкой в глазах.

— Знаете? — переспросил он.

— Да, знаю! — Когда Крестоносец двинулся дальше, Освальд повернул свою лошадь, испуганно глядя вслед Деймрелу. — Вы и Венеция? — пробормотал он. — Она бы просто не смогла выйти за вас!

В его голосе звучало нескрываемое отвращение, но Деймрел только рассмеялся, направил Крестоносца в ворота Прайори и поскакал по длинной, заросшей сорняками дорожке.

Освальд едва ли был бы более шокирован, даже если бы Деймрел открыто заявил о своих бесчестных намерениях. Его терзали сомнения и недоверие, но ему не оставалось ничего иного, как возвращаться в Эбберсли. Поездка была долгой и скучной, а Освальд чувствовал себя настолько униженным, что его не утешала даже мысль о Деймреле, задетом за живое его последними словами.

Марстон, забирая куртку и бриджи Деймрела, задумчиво посмотрел на него, но не стал делать никаких комментариев ни тогда, ни позже, когда обнаружил Имбера со страдальческим выражением лица переливающим бренди из бутылки в графин.

— Бренди кончается! — заявил Имбер. — Я так и думал, что его хватит не надолго, когда он делал заказ. Более того, он выпил все «Дьяболино», и если ему не нравится то, что было достаточно хорошо для его покойного лордства, то нечего ругать меня. Я уже педелю назад предупреждал его, как обстоят дела.

— Я отнесу ему бренди, — предложил Марстон.

Имбер фыркнул, но не стал возражать. Он был стар, и у него болели ноги. Имбер всегда пользовался услугами Марстона, но порицал его за то, что он берется за дела, не относящиеся к его компетенции. Марстон не брезговал таскать дрова для камина и даже пилить их, а когда Нидд отсутствовал, расседлывал лошадь хозяина и чистил ее. «Лакей покойного лорда никогда не стал бы так себя унижать, — думал Имбер. — Каков господин, таков и слуга». Покойный лорд знал себе цену и всегда соблюдал должную дистанцию. Никто не осмеливался ни на какие вольности в его присутствии, а он сам никогда не говорил со слугами так фамильярно, как его сын. И уж во всяком случае, покойный лорд не стал бы приезжать в Прайори без предупреждения, в сопровождении только слуги и конюха, и оставаться здесь на длительное время, когда более половины комнат заперты, а в доме нет ни одного лакея, чтобы придать ему хоть какую-то респектабельность. Все это — результат жизни в чужих краях, среди людей, которые немногим лучше дикарей. Когда Имбер рискнул намекнуть теперешнему лорду, что не подобает джентльмену его положения так по-приятельски держаться с Марстоном, он ответил: «Мы с Марстоном старые друзья и побывали вместе в стольких переделках, что можем обходиться без церемоний». Неудивительно, что Марстон брезговал компанией Имбера и слишком задирал нос, чтобы посплетничать с ним о его лордстве. Держался он достаточно вежливо, но когда не хотел отвечать, делал вид, будто не слышал вопроса. «Если он так обожает его лордство, то почему не говорит о нем, вместо того чтобы молчать, как деревянный идол?» — с негодованием думал Имбер, глядя, как Марстон берет поднос и песет его по коридору в передний холл.

Деймрел не придерживался в Прайори городского распорядка: он позволял Имберу подавать обед в шесть, а после прибытия Обри отказался от утомительной привычки задерживаться в столовой с портвейном, а отправлялся с ним в комнату гостя, позднее сменив ее на библиотеку. Однако этим вечером он не проявлял желания вставать из-за стола, а сидел на своем большом резном стуле, как будто намеревался оставаться здесь всю ночь.

Марстон внимательно посмотрел на него, прежде чем шагнуть из тени дверного проема в свет, отбрасываемый свечами на столе. Казалось, лорд Деймрел не заметил появления слуги, но один взгляд дал понять Марстону, что Имбер здорово преувеличил. Конечно, милорд выпил немало, но вовсе не отключился. Да и вообще, он напивался по-настоящему в редких случаях, потому что, как говорится, знал свою норму.

Марстон поставил графин, потом склонился над большим камином и подбросил бревно в очаг. Погода по-прежнему стояла отличная, но после захода солнца холод заставлял закрывать шторы на окнах и разводить в камине огонь.

Помешав золу, Марстон поднялся с колен. Одна из свечей начала оплывать, и он задул ее. Деймрел поднял взгляд:

— А, это ты. Что случилось с Имбером? Упал с лестницы в погребе?

На бесстрастном лице Марстона мелькнула улыбка.

— Нет, милорд.

— Наверное, он сказал тебе, что я напился? — осведомился Деймрел, вынимая пробку из графина и наливая бренди в стакан. — Сегодня у него особенно кислая физиономия.

— Имбер очень стар, милорд, — ответил Марстон, обрезая еще один сгоревший фитиль. — Если вы намерены оставаться здесь и далее, придется нанять нескольких слуг.

Он говорил обычным невыразительным голосом, но Деймрел оторвал взгляд от стакана, который держал обеими руками.

— Но осмелюсь предположить, что мы не вернемся сюда после второго осеннего собрания, — продолжил Марстон, все еще занимаясь свечами. — Это напомнило мне, милорд, о необходимости написать Хэпбери, сообщив ему дату вашего прибытия в охотничий домик, а также о том, привезете ли вы с собой компанию.

— Я не думал об этом.

— Естественно, милорд. Когда погода такая теплая, забываешь, что скоро ноябрь, — согласился Марстон. — А что касается осеннего собрания…

— Я не собираюсь в Ньюмаркет. — Деймрел отпил немного бренди, затем коротко усмехнулся: — Не морочь мне голову. Ты ведь считаешь, что я должен туда ехать, верно?

— По-моему, да, сэр, раз ваши лошади участвуют в бегах.

— Две лошади, и я возлагаю надежды на каждую. — Деймрел опустошил стакан. Его рот вновь скривился в усмешке. — Какие еще для меня планы? Ньюмаркет, Лестершир — а что потом? — Марстон молча смотрел на него. — Поедем на Брук-стрит или отправимся в путешествие туда, где мы еще не бывали? И то и другое запросто может нам наскучить.

— Нет, если я знаю ваше лордство, — с улыбкой ответил Марстон. — Куда бы я с вами ни отправлялся, вы обязательно попадали в переделки, так что лично у меня не было времени скучать. Когда нам не грозило кораблекрушение, я молился, чтобы вы смогли убедить язычников-людоедов в нашем дружелюбии, или думал, сколько времени пройдет, прежде чем меня зашьют в мешок и бросят в Босфор.

— Думаю, в тот раз я был ближе всего к печальному концу, — промолвил Деймрел, улыбаясь при воспоминании. — Да, я втянул тебя во многие приключения… Но люди стареют, Mapстон.

— Да, милорд, но вы постарели не настолько, чтобы не втянуть меня в еще пару-другую увлекательных историй.

— И самого себя? Ты ведь думаешь, что я уже попал в одну из них, не так ли? Что ж, может, ты и прав. Будь я проклят, если я это знаю! — Протянув руку за графином, он наклонил его над стаканом, расплескав бренди на стол. — О господи! Вытри это, иначе Имбер и впрямь подумает, что я мертвецки пьян! Хотя это всего лишь неосторожность. — Деймрел откинулся на спинку стула и погрузился в молчание, а Марстон, в качестве предлога для задержки в столовой, начал переставлять посуду на буфете. Краем глаза он наблюдал за хозяином — выражение лица Деймрела ему не нравилось и озадачивало его. Милорд тяжело переживал теперешнюю историю — это было ему несвойственно. Обычно он беспечно предвидел в начале каждой из его многочисленных связей скорый ее конец. Лорд Деймрел был щедр и выполнял все требования своих возлюбленных, но видя, как легко он расстается с ними и цинично терпит их ложь, все были уверены, что он презирает женщин. Поэтому теперешняя угрюмая меланхолия хозяина беспокоила Марстона.

Деймрел снова задумчиво глотнул из бокала.

— Это был вавилонский или эфиопский царь? — спросил он.

— Не могу сказать, сэр, не будучи знакомым ни с тем ни с другим.

— Он стоял на развилке дорог, но какую из них выбрал и что с ним случилось, не имею ни малейшего понятия. Нам нужна миссис Придди, чтобы наставить нас на путь истинный. Не то чтобы я думал, будто она обнадеживающе посмотрит на мое положение и скажет, что есть шанс вернуть годы, растраченные впустую. Скорее всего, пустится в рассуждения о ямах и водоворотах или напомнит мне, что человек жнет то, что посеял. Хотел бы ты пожать посеянное мною, Марстон? Лично я не хочу! — Он допил бренди и отодвинул стакан. — К черту это, а то я действительно напьюсь! Могу привести тебе лучшую цитату, чем любая, которую ты услышишь от миссис Придди! «Запомни, важен лишь текущий час!» И не спрашивай меня, когда я собираюсь покинуть Йоркшир! Я намерен задержаться до возвращения сэра Конуэя Лэниона, но кто знает? Ведь я могу так же легко разлюбить, как влюбиться. Это бы тебя не удивило, верно?

— Не знаю, сэр, — ответил Марстон.

— Лучше помолись, чтобы я мог разлюбить, — сказал Деймрел. — Даже сумей я привести дом в порядок… Интересно, как глубоко я увяз в долгах? Тебе я ничего не должен, Марстон?

— Ничего достойного упоминания, милорд, — с тех пор, как Амарантус выиграл в Ноттингеме.

Деймрел расхохотался и встал:

— Ты глуп, что остаешься со мной! Что тебя заставляет это делать? Привычка?

— Не только, — ответил Марстон с одной из редких улыбок. — Служба вам, милорд, имеет свои недостатки, но и свои преимущества.

— Будь я проклят, если знаю хоть одно из этих преимуществ! — откровенно заявил Деймрел. — Если только ты не относишь к ним нерегулярное получение жалованья и многочисленные переделки.

— Нет, — сказал Марстон, подходя к двери и открывая ее. — Но рано или поздно вы мне платите, а если вы втягиваете меня в переделки, то не забываете и вытаскивать из них — причем порой с риском для собственной жизни. В библиотеке развели огонь, милорд, а Нидд полчаса назад привез из Йорка лондонские газеты.

 

Глава 10

Известие о том, что ее сын на ножах с лордом Деймрелом, в которого по уши влюбилась Венеция Лэнион, пришло к леди Денни из уст ее старшей дочери. Клара была очень разумной девушкой, не более склонной к преувеличениям, чем ее отец, но даже ее весьма сдержанный отчет о том, что Освальд поведал Эмили, а Эмили повторила ей, обеспокоил ее мать в высшей степени.

Освальд намеревался хранить молчание о событиях, разрушивших его веру в женщин и одним махом превративших его из пылкого влюбленного в законченного женоненавистника, и, считая родителей и двух старших сестер достаточно сообразительными, чтобы заставить их понять, что беспечный юнец, уехавший из дому до полудня, вернулся к обеду угрюмым циником, не отвечать на их вопросы, изображая всем своим видом, что прошел через тяжкое испытание. К сожалению, разум всех четверых оказался настолько притупившимся, что они не усмотрели ничего необычного в его кислой мине и односложных ответах и весело болтали в течение всего обеда, вызвав у Освальда горькое сожаление, что ему довелось родиться в столь бесчувственной семье. Его отказ от второго побудил леди Денни сделать несколько комментариев, но так как она приписала потерю аппетита перееданию леденцов, он только пожалел, что мать обратила на это внимание.

Однако на следующий день случайное замечание Эмили победило решимость Освальда хранить молчание. С присущей пятнадцатилетнему возрасту бестактностью она удивилась, что брат не ездит в гости к Венеции. Это вызвало взрыв горького смеха и уверение, что больше он никогда не переступит порог Андершо, а после предупреждения не задавать вопросов Эмили сразу же начала умолять его рассказать, что случилось.

Освальд не намеревался ничего ей сообщать, но Эмили была куда ближе ему духовно, чем остальные члены семьи, и вскоре он доверил часть своих огорчении ее сочувственным ушам. Хотя эта серия замечаний не дала Эмили точного представления о событиях вчерашнего дня, она нашла отклик в ее романтическом сердце. С помощью богатого воображения Эмили заполнила все пробелы и рассказала обо всем Кларе, взяв с нее клятву молчать.

— Хотя, по-моему, все это чушь, мама, я решила, что должна рассказать тебе об этом.

— Господи! — в ужасе воскликнула леди Денни. — Вызвать лорда Деймрела на дуэль! Должно быть, твой брат помешался! Никогда не слышала ничего подобного и даже думать боюсь о том, что скажет твой отец! Нет, это не может быть правдой! Наверняка это очередная фантазия Эмили!

— Боюсь, что это не совсем выдумка, мама, — возразила Клара. — Не может быть сомнений, что Освальд поссорился с лордом Деймрелом, хотя едва ли вызвал его на дуэль. Ты ведь знаешь, как Освальд и Эмили любят преувеличивать. Я бы сочла всю историю невозможной, но если лорд Деймрел в самом деле преследует бедную Венецию своим вниманием, то все может быть. Я решила рассказать тебе об этом, потому что Освальд сейчас пребывает в очередном приступе меланхолии, а в такое время трудно рассчитывать, что он будет вести себя разумно. Если он действительно поссорился с лордом Деймрелом…

— Даже не говори об этом! — содрогнулась леди Денни. — О боже, и зачем только этот ужасный человек приехал сюда? Чтобы преследовать Венецию и всех здесь растревожить? Ты говоришь, он каждый день бывает в Андершо?

— Ну, мама, так Освальд сказал Эмили, но я не особенно этому верю, так как он говорил, будто Венеция очарована лордом Деймрелом и поощряет его к недостойному поведению, а это ведь наверняка чушь.

Однако ее слова ничуть не успокоили леди Денни, которая побледнела и воскликнула:

— Мне следовало знать, что такое может произойти! А Эдуард Ярдли не нашел ничего лучшего, как слечь с ветряной оспой в самое неподходящее время! Я вовсе не надеялась, будто от него было бы много пользы, но он, по крайней мере, помешал бы Деймрелу проводить столько времени с Венецией, вместо того чтобы позволить матери посылать за мистером Хантспиллом каждый раз, когда ей кажется, что у него частит пульс, и поднимать такую суету, словно у него настоящая оспа!

— Ты не права, мама! — запротестовала Клара, огорченная подобной суровостью. — Мистер Хаптспилл говорил нам, что у отца Эдуарда было телосложение как у чахоточного, поэтому неудивительно, что миссис Ярдли волнуется. А еще он сказал, что Эдуард ослабел куда сильнее, чем мои сестры!

— Что сказал мистер Хаптспилл, — мрачно отозвалась леди Денни, — так это то, что люди, вроде Эдуарда Ярдли, у которых прекрасное телосложение и которые едва знают, что значит болеть, худшие из пациентов, так как они воображают себя на пороге смерти, когда у них обычная колика! Не говори мне больше об Эдуарде! Я должна сейчас же рассказать обо всем твоему отцу. Как бы он ни сердился, Освальд его сын, и его долг найти какой-нибудь выход из этой ужасной истории.

Тем не менее сэр Джон, выслушав жену, не был склонен придавать случившемуся особое значение и, если не считать замечания, что ему надоели детские выходки Освальда, не проявил признаков гнева. Только лично расспросив Клару, он начал понимать, что в этой истории больше правды, чем ему казалось. Хотя сэр Джон выглядел скорее сердитым, чем встревоженным, он, подумав, заявил, что раз у его сына хватает ума только волочиться за Венецией, то лучше всего отправить его куда-нибудь в отдаленную часть страны, пока он не поумнеет.

— Освальду лучше поехать к вашему брату Джорджу, — сказал жене сэр Джон. — Это даст ему возможность подумать о чем-нибудь еще, кроме своих глупостей.

— Поехать к Джорджу? Но…

— Я не собираюсь позволять ему устраивать здесь скандалы. Не знаю, сколько правды в этой истории, но если Освальд так ревнив, как считает Клара, то трудно предвидеть, что он может выкинуть, а я не желаю, дорогая моя, чтобы этот молокосос задирал Деймрела или кого-нибудь еще!

— Только подумайте, что может случиться, если Освальд опять затеет ссору с этим человеком!

— Он этого не сделает, можете не беспокоиться. Если Освальд попытался сделать это вчера, то я искренне надеюсь, что Деймрел дал ему затрещину за его наглость! Нам не остается ничего иного, как отослать его к вашему брату.

— Да, но, возможно, им неудобно принимать Освальда в Кроссли в это время, — с сомнением промолвила леди Денни. — Конечно, и Джордж и Элинор очень добры, но в начале охотничьего сезона у них всегда полон дом гостей.

— Насчет этого тоже можете не волноваться. Я не говорил вам, потому что не хотел отправлять Освальда в эту модную компанию, но на прошлой неделе я получил письмо от Джорджа, где он пишет, что они с радостью примут у себя Освальда. И все-такт лучше послать его туда, чем держать здесь. Я только надеюсь, что там он будет вести себя прилично.

— Джордж об этом позаботится, — уверенно заявила леди Денни. — Освальду пойдет на пользу общество его кузенов. Только как убедить его уехать?

— Убедить? — переспросил сэр Джон. — Убедить его принять приглашение погостить в компании модных щеголей? Уверяю вас, дорогая, в этом не будет необходимости!

Леди Денни сильно в этом сомневалась, но сэр Джон оказался прав. Когда Освальду передали приглашение, оно тотчас же превратило его из угрюмого страдальца в радостно возбужденного мальчишку, в душе которого восторженные предвкушения новых удовольствий не оставили места для таких мелочей, как измена Венеции, злодейство Деймрела или его собственное разбитое сердце. Оглушенный великолепием предложенного развлечения, он смог лишь пролепетать:

— Хочу ли я поехать в Кроссли? Еще бы!

Оставшуюся часть обеда Освальд просидел в состоянии, близком к трансу, который сменился такой бурной радостью, что даже отцовское предупреждение, что он должен вести себя достойно, если хочет отправиться в Кроссли, не вызвало у него обиды.

— Конечно, я буду вести себя как следует! — охотно пообещал Освальд сэру Джону.

Вечер он провел, обсуждая с отцом важные вопросы вроде тех, как нужно кланяться в Кроссли, как ему переправить туда свое охотничье снаряжение и обязательно ли по вечерам носить бриджи? Насчет последнего сэр Джон сразу же успокоил сына, но воспользовался возможностью, чтобы наложить запрет на яркие и свободно завязанные шейные платки вместо опрятных галстуков. Однако головокружительная перспектива войти в светское общество начисто вытеснила из головы Освальда мысли о живописных деталях туалета, и сэру Джону пришлось вместо этого запрещать покупку ботфортов с белыми отворотами. Освальд был разочарован, но так необычно послушен, что сэр Джон смог дать ему несколько разумных советов относительно скромного поведения, которое помогает новичку завоевать одобрение завзятых спортсменов, высоко котирующихся в мире haut ton. Так как он предварил угнетающую проповедь заявлением, что если бы он не был уверен в безупречном владении сыном искусством верховой езды, то не допустил бы и мысли о его поездке в Кроссли, Освальд смог благосклонно выслушать все остальное. Сэр Джон уже давно не был так доволен своим единственным сыном, так как позднее сообщил леди Денни, задувая свечу возле кровати, что если мальчик будет так же хорошо вести себя в Кроссли, то его дядя и тетя, несомненно, придут от него в восторг.

Сбросив с души самое тяжкое бремя, леди Денни смогла уделить внимание другой тревожной проблеме. Так как сэр Джон в недвусмысленных выражениях отверг робкую просьбу намекнуть Деймрелу, чтобы тот держался подальше от Андершо, она решила, что ее долг самой отправиться в Андершо, проверить, сколько правды содержится в утверждениях Освальда, и в случае надобности принять меры, дабы положить конец рискованной ситуации. Какие это будут меры, леди Денни не знала и не особенно над этим задумывалась, так как все сильнее надеялась, что тревожные известия — всего лишь продукт разгоряченного воображения Освальда.

Но, прибыв на следующий день в Андершо, она поняла с первого взгляда, что ее оптимизм был необоснован. Венеция, ставшая еще красивее, светилась от счастья; ее глаза сняли, на щеках играл румянец.

Она, как всегда, радостно приветствовала старшую подругу, но это не обмануло леди Денни, которая видела, что Венеция живет в собственном безмятежном мире и, хотя расспрашивала о больных в Эбберсли, радовалась, что они выздоравливают, и смеялась над описанием тревог миссис Ярдли, ее интерес был чисто внешним.

Леди Денни, пытаясь найти способ мимоходом затронуть во время беседы истинную цель ее визита, очутилась в тупике. Ей казалось, что самый естественный подход — обсудить несчастный случай с Обри, но, хотя она зашла настолько далеко, что даже упомянула о неловком положении, в котором оказалась Венеция, многообещающий гамбит не сработал. Венеция ответила с озорной улыбкой:

— Дорогая мэм, вы говорите совсем как Эдуард! Прошу прощения, но я не могу удержаться от смеха! В моем положении не было ничего неловкого.

Леди Денни попробовала развить тему:

— Рада это слышать, дорогая, но думаю, вы не вполне понимаете, что ситуация была в высшей степени деликатной.

— Не понимаю, — обескураженно согласилась Венеция. — Конечно, она могла стать таковой, хотя вначале я слишком беспокоилась об Обри, чтобы об этом думать, а позже нечто подобное стало абсурдно даже предполагать. Прайори казался моим собственным домом, а Деймрел — другом, которого я знала всю жизнь! Не думаю, что Обри и я когда-нибудь провели более счастливые десять дней. По-моему, даже няня тайком жалела, что покидает Прайори.

Сбитая с толку этой неожиданной откровенностью, леди Денни не находила слов. Прежде чем она успела собраться с мыслями, Венеция весело поведала о поведении няни в Прайори. Надежда, что леди Денни подвернется случай исполнить свою миссию, постепенно таяла и исчезла вовсе, когда Венеция рассказала ей, как добр был Деймрел к Обри и как много приобрел брат благодаря дружбе с ним. Леди Денни была не глупа и хорошо понимала, что предположение, будто Деймрел использовал Обри в качестве орудия, только побудило бы Венецию держаться отчужденно. Леди Денни совсем упала духом, чувствуя, что Венеция находится вне ее досягаемости.

Дверь открылась, и в комнату вошел Обри.

— Венеция, я собираюсь с Джеспером в Йорк, — заговорил он. — Тебе что-нибудь нужно… — Увидев леди Денни, оборвал фазу и, хромая, подошел к ней обменяться рукопожатиями. — Прошу прошения, мэм. Как поживаете?

Леди Денни увидела на пороге Деймрела и, спрашивая Обри, полностью ли он оправился после падения с лошади, старалась наблюдать за ним и Венецией. Если бы кто-то из них обнаружил признаки смущения, это ее хотя бы немного успокоило. Но они не сделали ничего подобного, и если что-то должно было убедить ее в том, что Освальд не преувеличивал, говоря о ежедневных визитах Деймрела в Андершо, то это сделало полное отсутствие церемоний со стороны Венеции. Вместо того чтобы подняться, как подобает хозяйке дома, и пожать гостю руку, она всего лишь повернула голову и улыбнулась ему. Бросив быстрый взгляд на Деймрела, леди Денни увидела ответную улыбку. «С таким же успехом они могли бы поцеловаться!» — подумала она, внезапно почувствовав опасность.

— Мне незачем представлять вам леди Денни, не так ли? — спросила Венеция.

— Нет, я уже имел эту честь, — ответил Деймрел, направляясь к леди с явным дерзким намерением пожать ей руку. — Как вы поживаете?

Леди Денни, будучи хорошо воспитанной, дала вежливый ответ, но у нее чесалась ладонь от желания отвесить пощечину этому нахальному субъекту. Ей чудилась насмешка в его глазах, как будто, зная о ее неодобрении, он подстрекал ее попробовать встать между ним и Венецией, и она не без усилий ответила на его вопрос о ее муже.

— Так привезти тебе что-нибудь из Йорка? — спросил сестру Обри. — Я специально пришел это узнать.

— Как любезно с твоей стороны! — поддразнила его Венеция. — И как трогательно, что такая мысль пришла тебе в голову!

Он усмехнулся, нисколько не смутившись:

— Мне в голову она не пришла.

— Какой же вы все-таки бесстыжий негодяй! — заметил Деймрел. — Могли бы, по крайней мере, притвориться, что это так.

— Зачем, когда она отлично знает, что это не так? — бросил через плечо Обри, направляясь проститься с леди Денни. — До свидания, мэм. Надеюсь, вы не считаете мой отъезд проявлением невежливости, ведь вы приехали повидать Венецию. Я не задержу вас больше чем на минуту! Джеспер, не могу же я ехать в Йорк в этих шлепанцах!

— Не можете — во всяком случае, в моем обществе, — сказал Деймрел.

Когда дверь за Обри закрылась, он посмотрел на Венецию, и леди Денни снова увидела, как они обменялись едва заметными улыбками — выражение их лиц смягчилось, а в глазах появилась нежность. Она поняла, что это произошло невольно и что положение более серьезно, чем ей казалось, так как Деймрел, каковы бы ни были его намерения, не забавлялся обычным флиртом — он был так же серьезен, как Венеция. Деймрел заговорил с ней об Обри, но и это обнаружило, насколько близки они стали:

— Поездка ему не повредит — это лучше, чем проводить часы, уткнувшись носом в книгу.

— Разумеется. Какой добрый ангел внушил вам это? Я никак не могла выманить его из библиотеки! Вчера слышала, как Обри пошел спать около полуночи, а когда утром упрекнула его, он заявил, что из-за несчастного случая потратил впустую много времени и должен посвятить себя занятиям! Я думала, что именно это он делал у вас.

— О нет! — усмехнулся Деймрел. — В моем доме он был поглощен Беркли и Юмом с экскурсами в Дугалда Стюарта. Очевидно, решил немного расслабиться. — Он бросил взгляд на часы на стене. — Чтобы вернуть его вам к обеду, мне, пожалуй, лучше посмотреть, чем он занят. Бьюсь об заклад, что найду его в сапоге на одной ноге и шлепанце на другой, с носом, погруженным в словарь, так как он внезапно вспомнил, что собирался проследить источник какого-то замысловатого словечка!

Деймрел простился с леди Денни, потом подошел к Венеции и спросил:

— Так вам привезти что-нибудь из Йорка?

— Нет. Во всяком случае, не привозите рыбу в тростниковой корзине, так как Обри ее не выносит.

Деймрел рассмеялся и вышел.

— Я очень рада, что он пришел, когда вы были здесь, мэм, — с присущей ей откровенностью сказала Венеция.

— Почему, дорогая? — спросила леди Денни.

— Потому что я видела, как вас удивляет, что он мне нравится.

— Я хорошо понимаю, почему он вам нравится, Венеция, — поколебавшись, промолвила леди Денни. — Я была бы удивлена, если бы вы относились к нему по-другому, так как люди его… его сорта умеют очаровывать женщин.

— Да, — согласилась Венеция. — У них ведь было много практики, хотя я не думаю, что все дело в этом. Раньше я никогда не встречалась ни с одним повесой, но, по-моему, мужчина может стать таковым, только если имеет к этому природную склонность.

— Вот именно! — подхватила леди Денни. — Это и делает их такими опасными! Не сомневаюсь, вам хватит здравого смысла и вкуса, чтобы не попасть в ловушку, дорогая, но все же советую вам быть немного осторожнее. Вполне естественно, что вы находите приятным общество лорда Деймрела и чувствуете себя обязанной ему, но должна вам сказать и прошу не обижаться, так как у меня побольше опыта, чем у вас, что мне не слишком правится его поведение здесь как дома. Не дело для незамужней леди вашего возраста принимать у себя джентльменов.

— Хорошо бы вы сказали об этом Эдуарду! — усмехнулась Венеция. — Он понятия об этом не имеет и даже обедает здесь, если ему удается задержаться настолько, чтобы я из простой вежливости была вынуждена пригласить его остаться.

— Это совсем другое дело, дорогая! — возразила леди Денни, пытаясь собраться с силами. — Ваша дружба длится так давно… Кроме того, он правился вашему папе!

— Нет-нет, мадам, не будьте несправедливы к папе! — запротестовала Венеция. — Вы прекрасно знаете, что ему вообще никто не нравился! Но я знаю, что вы имеете в виду, — он думал, что Эдуард мне подходит…

— Право же…

Венеция рассмеялась:

— Прошу прощения — я не смогла удержаться! Но вам незачем беспокоиться, так как Деймрел смотрит на это точно так же, как вы. Наверное, вы заметили, что я не пригласила его остаться пообедать, когда он сказал, что собирается привезти Обри к обеденному времени? Это бесполезно — он ни за что не согласился бы остаться. Деймрел говорил мне, что, если он будет наносить нам утренние визиты, люди скажут, что он волочится за мной, но, если он станет здесь обедать, они решат, что я поощряю его неподобающие авансы. Это успокоило вас, мэм?

Но на ее приятельницу эти слова произвели совершенно противоположное впечатление — леди Денни вернулась в Эбберсли крайне расстроенной и вскоре дала отчет сэру Джону о своем визите. Если бы ее мысли не были заняты другим, виноватое и испуганное выражение лица ее сына, сидевшего в гостиной вместе с отцом, когда она вошла туда и попросила мужа пройти в ее комнату, могло бы прибавить ей беспокойства. К счастью, леди Денни не посмотрела на Освальда, и он, пережив мучительный промежуток времени, — ему казалось, что она рассказывает отцу о его недостойном поведении в Андершо, — после возвращения в комнату сэра Джона понял, что Венеция его не выдала, и испытал такое колоссальное облегчение, что решил написать ей вежливое извинение перед отъездом в Кроссли.

Сэр Джон выглядел серьезным, слушая рассказ супруги, но остался тверд в своем решении не вмешиваться. Леди Денни сочла такое поведение малодушием и недовольно осведомилась:

— Если бы речь шла о вашей дочери, вы тоже отказались бы поговорить с лордом Деймрелом?

— Разумеется, нет, но Венеция не моя дочь, — ответил он. — И ей, дорогая моя, не восемнадцать лет, а двадцать пять, так что она сама себе хозяйка. Если она в самом деле влюбилась в Деймрела, мне очень жаль, потому что, боюсь, это причинит ей страдания. Но если вам кажется, что она способна забыть о приличиях, значит, беспокойство лишило вас рассудка. Я считаю Венецию толковой девушкой с твердыми принципами, и не представляю, чтобы Деймрел, которому, каковы бы ни были его принципы, не откажешь в здравомыслии, мог рассчитывать на что-то, кроме невинного флирта. — Увидев, что леди Денни покачала головой, он добавил более сурово: — Уверяю вас, любовь моя, что я способен лучше вас судить о том, как человек вроде Деймрела может вести себя с девушкой в таком положении, как Венеция. Не отрицаю, что он распутник, но в данном случае вы чересчур предубеждены. Несмотря на свои похождения, Деймрел хорошо воспитан и обладает большим жизненным опытом, поэтому можете не сомневаться, что в его намерения не входит ничего, кроме приятного ухаживания за хорошенькой женщиной. Это достаточно дурно, ибо он забудет ее через неделю после отъезда из Прайори и, вполне вероятно, причинит ей боль, но если вы правы в предположении, будто она питает к нему tendre, ее не излечит мое вмешательство и, вынужден добавить, никакие ваши попытки предупредить ее, что Деймрел всего лишь подшучивает над ней.

— Вам незачем, сэр Джон, говорить мне это! — воскликнула леди Денни. — Я не настолько глупа, чтобы не понять вело тщетность таких попыток. Но вы ошибаетесь! Когда я увидела, как Деймрел на нее смотрит, меня охватили ужасные предчувствия! В одном вы можете быть уверены: он не шутит, а влюблен в нее так же, как она в него! Если не защитить Венецию от Деймрела, сэр Джон, она выйдет за него замуж!

— Господи! — воскликнул он. — Вы хотите сказать… Нет, я этому не верю! Деймрел не собирается жениться ни на Венеции, ни на какой-либо другой женщине! Ему уже тридцать восемь, и он ясно показал всему миру, что его образ жизни установлен раз и навсегда! Если бы Деймрел намеревался вступить в брак, возможно ради наследника, он бы не стал все эти годы вести себя подобным образом. Не будь его земли закреплены за ним, он, не сомневаюсь, избавился бы от них, как и от своего солидного состояния, так что мы можем не сомневаться: наследники его не интересуют. Что до открытых скандалов, сопровождающих его похождения, то он наверняка намеренно выставляет себя крайне нежелательной партией!

— Все, что вы говорите, правда, но не имеет никакого отношения к делу! — возразила леди Денни. — Каковы бы ни были его первоначальные намерения, вы смело можете выбросить их из головы, так как он, безусловно, сделал то же самое! Я знаю, как выглядит и разговаривает флиртующий мужчина, и можете мне поверить, что сегодня я видела совсем не это! Деймрел по-настоящему влюблен в Венецию, и если он не предлагает ей стать его любовницей — возможно, она не настолько очарована, чтобы выслушивать подобные недостойные предложения, — значит, он попросит ее выйти за него замуж, и она ответит согласием! — Леди Денни испытала сомнительное удовольствие, видя по изменившемуся лицу сэра Джона, что ей удалось убедить его не считать ее тревоги плодом воображения. — Теперь вы поговорите с Деймрелом?

Но он оставался непреклонным:

— Разумеется, нет! Что, по-вашему, я должен ему сказать? Я с ним едва знаком, а Венеция не моя родственница и не отвечает передо мной за свои поступки. Любое подобное вмешательство было бы неслыханной дерзостью, мэм! Если вы не можете убедить ее, что такой брак обернется катастрофой, то тут ничего не поделаешь.

Поняв по голосу мужа, что настаивать бесполезно, леди Денни отказалась от попыток уговорить его принять меры, ограничившись словами, что, если Венеции двадцать пять лет, это не значит, что она в состоянии устраивать свои дела. Такое нельзя доверить девушке, которая могла бы пересчитать знакомых холостяков по пальцам одной руки и потому способна влюбиться в первого обходительного повесу, который попадется на ее пути.

— Вы ведь знаете, что скажут люди, сэр Джон! Венеция совсем не такая, как ее мать, хотя и походит на нее внешне, и ей нельзя позволить погубить свою жизнь! Если бы Обри интересовало хотя бы что-нибудь, кроме его книг… Но он даже не замечает, что творится у него под самым носом, и не поверит, если я ему расскажу!

В этом она ошибалась. Обри не только все замечал, но даже питал к происходящему определенный интерес, о чем сообщил сестре спустя несколько дней. Он услужливо предложил свозить ее в Терек за покупками и по пути домой, когда в разговоре был упомянут Деймрел, испугал Венецию, небрежно осведомившись:

— Ты собираешься выйти за него замуж, дорогая?

Венеция была ошарашена, ибо Обри, как правило, проявлял полное равнодушие ко всему, не касающемуся лично его, и она, подобно леди Денни, думала, будто ему не приходило в голову, что визиты Деймрела в Андершо могут быть вызваны желанием увидеть его сестру, а не его. Она замешкалась с ответом, и он добавил:

— Возможно, я не должен об этом спрашивать. Можешь не отвечать, если не хочешь.

— Я не могу ответить, — поправила она. — Он не делал мне предложения!

— Знаю, глупышка! Ты бы сказала мне, если бы обручилась с ним! Но когда он сделает тебе предложение, ты его примешь?

— Кто надоумил тебя спрашивать меня об этом? — осведомилась Венеция. — Это не может быть леди Денни! Значит, няня?

— Господи, конечно нет! Почему ты так думаешь?

— Я решила, что кто-то посоветовал тебе убедить меня не позволять Деймрелу приезжать в Андершо.

— Стал бы я кого-то слушать! А почему леди Денни не хочет, чтобы ты встречалась с Деймрелом? Он ей не нравится?

— Не он — его она не знает, — а его репутация. Леди Денни, очевидно, думает, что меня можно соблазнить.

— О! — Обри нахмурился и придержал лошадей перед воротами. — Я плохо разбираюсь в таких вещах, но не думаю, что она права. Должен ли я спросить Джеспера о его намерениях?

Венеция не могла сдержать смех:

— Лучше не надо!

— Мне и самому этого не хочется, — признался Обри. — Кроме того, я не вижу в этом никакого смысла: даже если Джеспер задумал бы тебя соблазнить, он мне об этом не сказал бы, да и вообще — что за нелепое предположение! Когда я хотел избавиться от няни, Джеспер заявил, что она должна оставаться в Прайори ради соблюдения приличий. Я никогда особенно не думал об историях, которые про него рассказывают, но, по-моему, это выдумки. В любом случае ты знаешь больше, чем я, и если тебя они не беспокоят, то почему я должен волноваться?

Они въехали в ворота и двинулись по аллее через парк.

— Не знаю, — промолвила Венеция, — но все, кажется, считают: раз я прожила здесь всю жизнь, значит, у меня волос больше, чем ума. Хорошо, что хоть ты так не думаешь. Не знаю, что может произойти, но… если бы Деймрел захотел на мне жениться, ты бы, по крайней мере, не возражал?

— Скорее я бы обрадовался, — ответил Обри. — Правда, в будущем году я собираюсь в Кембридж, но у меня будут каникулы, которые я бы с большим удовольствием проводил у Деймрела, чем у Конуэя.

Такая точка зрения заставила Венецию улыбнуться, но она ничего не успела сказать, так как увидела за поворотом аллеи стоящую у дверей дома почтовую карету, запряженную четверкой лошадей.

— Господи! — воскликнул Обри. — Должно быть, это Конуэй!

— Нет, — покачала головой Венеция, заметив дамскую шляпу с перьями. — Это женщина. Неужели тетя Хендред?

Но когда Обри остановил лошадей возле кареты и гостья обернулась, Венеция увидела перед собой незнакомку, которая, что было еще удивительнее, наблюдала за выгрузкой из кареты саквояжей и коробок. Венеция ошеломленно посмотрела на Риббла, подняв брови в немом вопросе, но он также выглядел озадаченным, и, прежде чем Венеция успела потребовать объяснений, неизвестная леди средних лет, одетая по последней моде, шагнула вперед и вежливо заговорила:

— Мисс Венеция Лэнион? Впрочем, мне незачем спрашивать — тем более что с вами этот бедный хромой юноша. Я миссис Скорриер, как вы, возможно, догадались, хотя дворецкий, кажется, не был информирован о нашем ожидаемом прибытии!

— Прошу прощения, мэм, — сказала Венеция, выходя из фаэтона, — но тут, должно быть, какая-то ошибка. Я не понимаю…

Миссис Скорриер уставилась на нее — любезное выражение исчезло с ее лица.

— Вы имеете в виду, что этот человек сказал правду и вы не получали письма от… О, мне следовало об этом догадаться, когда я узнала в Лондоне, что никаких объявлений не присылали в газету!

— Объявлений? — ошеломленнл переспросила Венеция.

Миссис Скорриер рассмеялась, вновь становясь дружелюбной.

— Как невнимательно с его стороны! Обещаю разбранить его как следует! Конечно, наше появление оказалось для вас сюрпризом, но, надеюсь, не слишком неприятным. Шарлотта, дитя мое!

В ответ на этот призыв, обращенный к открытой двери, красивая девушка с большими голубыми глазами, обилием светло-желтых локонов и мягким чувственным ртом вышла из дома и нервно произнесла:

— Да, мама?

— Подойди сюда, любовь моя! — подозвала миссис Скорриер. — Тебе ведь так не терпелось познакомиться с новой сестрой и маленьким хромым братом, верно? Вот они оба! Да, мисс Лэнион, перед вами леди Лэнион!

 

Глава 11

От потрясения Венеция несколько секунд не могла вымолвить ни слова, что, возможно, было к лучшему, так как первой ее мыслью было: это не может быть правдой. Но вскоре необычность ситуации заставила ее рассмеяться.

— Как же это похоже на Конуэя! — воскликнула она, протягивая руку Шарлотте. — Простите за негостеприимную встречу в вашем новом доме! Но дело в том, что мы понятия не имели об ожидающей нас радости. Насколько я понимаю, Конуэй не с вами? Где же… Ладно, скоро вы нам все расскажете, а я должна повидать миссис Гернард — нашу экономку — и сказать ей, какие комнаты следует приготовить. Позвольте проводить вас в дом! Наверное, вы обе устали после путешествия.

Венеция направилась в гостиную, где недавно разожгли камин, и пригласила обеих леди сесть. Шарлотта, казавшаяся слишком робкой, чтобы поднять взгляд более чем на секунду, пробормотала извинения, на что Венеция с улыбкой ответила:

— Теперь, когда мы все попросили друг у друга прощения, думаю, нам следует объединиться против настоящего виновника. Конечно, для Конуэя написать письмо требует геркулесовых усилий, но в данном случае он должен был заставить себя это сделать. Почему бы вам не спять шляпу и плащ? Уверена, что вы не откажетесь закусить после поездки. Может, хотите чаю? Сейчас вам все подадут, а потом я отведу вас наверх.

— Благодарю вас, вы очень любезны. Надеюсь, это вас не побеспокоит…

Миссис Скорриер, окидывая комнату оценивающим взглядом, рассмеялась, услышав слова дочери.

— Если ты не прекратишь свой лепет, мисс Лэнион сочтет тебя дурочкой! — воскликнула она. — Тебе следует помнить, что ты находишься в собственном доме, — не так ли, дорогая мисс Лэнион? Выпить чаю было бы неплохо, хотя обычно в это время я себе не позволяю такой роскоши. Но должна вам сообщить, что Шарлотта в интересном положении, и, хотя мы провели прошлую ночь в Донкастере, думаю, она очень устала.

— В интересном положении?! — Венеция удивленно уставилась на Шарлотту. — Значит, вы женаты уже давно?

— Мы поженились в июле, — покраснев, прошептала Шарлотта. — Конуэй был в отпуске в Париже…

— Естественно, вы удивлены, мисс Лэнион, — промолвила миссис Скорриер, усаживаясь на диван возле камина и стягивая перчатки. — Меня это тоже застигло врасплох. Такой бурный роман — любовь с первого взгляда! Сэр Конуэй настаивал на том, чтобы забрать свое сокровище с собой в штаб-квартиру. Думаю, если бы я не дала согласия на брак, он бы бежал с Шарлоттой!

— О, мама! — вяло запротестовала Шарлотта.

— И вы раньше не были знакомы? Действительно, романтическая история! С удовольствием выслушаю ее во всех подробностях — когда попьете чаю.

Извинившись, Венеция вышла посовещаться с миссис Гернард. Она видела ее стоящей у подножия лестницы, когда входила в дом, и, не рискнув встретиться с ней взглядом, прекрасно понимала, что у нее есть причины для недовольства. Теперь экономка приобрела подкрепление в лице няни и Риббла, и Венеция, посмотрев на троицу преданных слуг, сразу же поняла, что ее ожидает неприятный разговор. Выслушав просьбу отнести поднос с чаем вновь прибывшим, миссис Гернард ответила ледяным голосом:

— Я уже отдала распоряжение, мисс Венеция, — мама ее милости выразила такое пожелание. Не то чтобы в этом была необходимость, — добавила она. — Я уже собиралась спросить ее милость, не хочет ли она чаю или бокал вина?

— Мисс Венеция! — вмешалась няня. — В моем присутствии эта миссис Скорриер, или как там она себя называет, велела миссис Гернард проверить, чтобы постели были хорошо просушены! Если бы она осмелилась сказать такое мне, я бы ответила ей, что это дворянский дом, а не придорожная таверна!

— Я бы не стала так унижаться, няня, — высокомерно произнесла миссис Гернард. — Но когда она заявила, что для ее милости нужно приготовить лучшую спальню…

— И сообщила, что, пока не прибудет лондонская горничная, за ее милостью должна ухаживать одна из наших служанок, — подхватила няня.

— …я почувствовала себя обязанной сказать, мисс, что вы, несомненно, дадите мне распоряжения, какие сочтете нужными.

— То же самое сказал ей и я, мэм! — одобрительно кивнул Риббл. — Кажется, леди считает, что без нее никто здесь не подумает послать кого-нибудь завтра в Йорк встретить молодую женщину, которая, как я понял, прибудет туда в почтовой карете. Я заверил ее, мисс, что не забуду спросить у вас, какие будут распоряжения на этот счет.

С упавшим сердцем Венеция приступила к успокоению их оскорбленных чувств.

С одной из возмущенной троицы ей удалось достичь некоторого успеха: у няни после известия, что леди Лэнион уже ждет ребенка, появился такой фанатичный блеск в глазах, что стало ясно: это обстоятельство примиряет ее с Шарлоттой. Няня была готова многое вытерпеть ради наследника, над которым намеревалась приобрести полный контроль. Миссис Гернард, предвидя, что счастливое событие вновь вознесет няню на ее временно пустующий трон, зловеще предупредила о своих преклонных годах и невозможности приспосабливаться к новой обстановке, а Риббл, не рискуя высказываться на столь деликатную тему, добавил мрачных тонов в атмосферу симпозиума, умоляя разрешить ему осведомиться, долго ли миссис Скорриер намерена задержаться в Андершо.

По возможности умиротворив слуг, Венеция приготовилась к более трудной задаче: уговорить Обри отнестись по крайней мере вежливо к своей невестке и ее матери. Он направился в конюшню, не произнеся ни единого слова, и Венеция сочла благоразумным воздержаться от попыток его остановить. Она догадывалась, что Обри, очевидно, прошел в дом через садовую дверь, и пошла искать его в библиотеке. Проходя по широкому коридору, ведущему туда из переднего холла, она думала, подавляющее присутствие миссис Скорриер способно превратить Обри в упрямого затворника, каким был его отец. Как и полагала Венеция, Обри был в библиотеке. Очевидно, он нетерпеливо ожидал ее появления, ибо, прежде чем она закрыла дверь в переднюю, осведомился:

— Как ты с ними обошлась? Ты веришь этой истории? Лично я нет! Даже Конуэй не мог бы сыграть с нами подобную шутку!

— Я тоже так подумала, — призналась Венеция. — Но тем не менее это, безусловно, правда. Не знаю, что нам теперь делать!

— Не знаешь? Так я скажу тебе! Мы приобретем дом для нас с тобой — как ты и планировала поступить в подобном случае.

— Да, конечно, дорогой, но мы не можем сделать это сразу. Пока не вернется Конуэй, я отвечаю за Андершо.

— А в случае твоего отсутствия — Митчетт! — быстро сказал Обри. — Конуэй уполномочил вас обоих действовать от его имени. Я помню, как он приезжал сюда обсудить с тобой условия доверенности, прежде чем отослать ее на подпись Конуэю!

— Да, но это потому, что он куда лучше, чем я, может позаботиться о капиталовложениях и, конечно, о юридических проблемах, которые могут возникнуть. Митчетт не обязан брать на себя повседневные дела, касающиеся поместья. Кроме того, Обри, мы не можем оставить Андершо, как только сюда прибыла жена Конуэя! Это было бы нелюбезно и неприлично.

— Так же нелюбезно и неприлично, как навязывать ее нам без единого слова предупреждения.

— Не думаю, что это ее вина. Бедняжка так смущена, что разговаривает только шепотом! К тому же она кажется приятной и скромной девушкой, так что думаю, мы скоро с ней подружимся.

— Вот как? А в ее мамашу влюбимся до безумия, верно?

Венеция рассмеялась:

— Я — нет! Она очень неприятная женщина и уже успела разозлить слуг, да и меня тоже! Но я не хочу быть с ней невежливой и прошу тебя этого не делать!

Обри посмотрел на нее прищурившись, но ничего не сказал. Самое большее, что она могла из него вытянуть, это обещание, что он не будет груб. с миссис Скорриер, если та его не спровоцирует. Но так как Обри в зависимости от настроения мог счесть провокацией все, что угодно, Венеция испытывала серьезные опасения, ведя брата в гостиную для официального представления.

Она застала обеих леди обсуждающими чай и миндальное печенье. Миссис Скорриер приветствовала Венецию любезной улыбкой.

— Какой чудесный чай, дорогая мисс Лэнион! — воскликнула она. — Нужно спросить экономку, где она его достает.

Увидев Обри, миссис Скорриер одарила улыбкой и его. Он чопорно поклонился, пожал ей руку и повернулся к Шарлотте:

— Рад с вами познакомиться. Как же вы оставили моего брата? Он скоро последует за вами?

— Не знаю… Надеюсь, что да… Я не хотела оставлять его, но мама решила…

— Мама решила, что ее дочери будет куда лучше вдали от Камбре! — прервала Шарлотту миссис Скорриер со смехом, уже начинавшим раздражать Венецию. — Ваш брат, безусловно, будет дома к концу года, так как герцог намерен приступить к выводу войск в начале будущего месяца. Я как раз говорила Шарлотте, мисс Лэнион, как очаровательна эта комната! Нужны только новые шторы, чтобы сделать ее такой же элегантной, как те гостиные, в которых мне доводилось бывать!

Венеция была слегка обескуражена этим заявлением, но, надеясь, что, если ей удастся вовлечь миссис Скорриер в беседу, Обри и Шарлотта смогут познакомиться, села рядом с ней на диван.

Миссис Скорриер охотно поддержала разговор и вскоре продемонстрировала умение действовать одновременно на нескольких фронтах. Когда обращались к Шарлотте, она отвечала вместо нее, а стоило ее дочери что-нибудь сказать, как она тут же ее поправляла. Манеры миссис Скорриер были доброжелательными, и она почти постоянно улыбалась, но Венеция вскоре убедилась, что женщина относится к ней враждебно и подозрительно. Миссис Скорриер расточала ей комплименты, умудряясь при этом говорить пренебрежительно, и Венеция, никогда еще не сталкивавшаяся с подобными людьми, была озадачена ее поведением. Казалось, миссис Скорриер твердо решила видеть в золовке своей дочери врага, которого нужно победить. Говоря об изменениях, которые Шарлотта, несомненно, произведет в Андершо, и заверяя Венецию, что понимает, как ей будет нелегко передать бразды правления в другие руки, она недвусмысленно давала понять, что готова ревностно отстаивать права Шарлотты.

Когда примерно через час в комнату вошла миссис Гернард, чтобы предложить обеим леди пройти в предназначенные для них спальни, Венеция уже понимала, что с уютом в Андершо покончено раз и навсегда и что ближайшее будущее не обещает ничего, кроме неприятностей и раздоров. В добавление к враждебности миссис Скорриер обладала удручающей склонностью указывать каждому, начиная от Венеции и кончая помощником садовника, наилучший способ выполнения любой задачи, будь то распоряжения прислуге или сохранение герани. Даже кухарке, чьи миндальные печенья удостоились похвалы миссис Скорриер, был дан рецепт их улучшения, и, так как это не выглядело достаточно устрашающим, она пообещала Венеции прислать ей отличного хирурга, который, несомненно, сумеет исцелить хромоту Обри. Венеция не считала ее злой, но хорошо понимала, почему многие (согласно признанию самой миссис Скорриер) относятся к ней недоброжелательно.

Когда миссис Скорриер сообщили, что для Шарлотты приготовили спальню покойной леди Лэнион, она выразила удовлетворение. Венеция улыбнулась Шарлотте и сказала, чтобы она обращалась к ней, если ей что-нибудь понадобится, но миссис Скорриер погрозила пальцем и шутливым топом заметила:

— Нет-нет, мисс Лэнион, умоляю не приучать мою ленивую малышку зависеть от вас! Я говорила ей, что теперь, когда она стала замужней леди и хозяйкой дома, ей нужно научиться самой отдавать распоряжения, а не полагаться в этом на меня или на вас.

Некоторое время спустя Венеция вышла из своей комнаты и быстро спустилась вниз, где застала Шарлотту сидящей в одиночестве в гостиной. Она была элегантно одета в шелковое вечернее платье, но больше походила на испуганную школьницу, чем на модную даму, и инстинктивно вскочила, как только увидела Венецию. Обрадованная возможностью поговорить с ней без назойливой миссис Скорриер, Венеция постаралась, чтобы Шарлотта чувствовала себя непринужденно. Ей удалось это лишь отчасти, и она скоро осознала, что, хотя мягкий и доброжелательный характер Шарлотты побуждал ее стараться всем угодить, он также не позволял ей противостоять материнской властности. Если бы Шарлотта облекла в слова (на этот подвиг она была абсолютно не способна) тот факт, что миссис Скорриер убеждала ее остерегаться своей золовки, это не могло бы выглядеть более очевидным, а так как она не обладала ни чувством юмора, ни умением ясно выражать свои мысли, шутливая просьба Венеции не смотреть на нее, как на людоедку, повергла бедняжку в смущение, выражаемое невнятным бормотанием. Только говоря о Конуэе, она стала держаться естественно, а робость уступила место обожанию героя. Он был полубогом, который каким-то чудом влюбился в нее; сама мысль о его величии заставляла ее щеки краснеть, а глаза сиять, и, пересказывая его славные деяния и мудрые изречения, она даже несколько оживилась.

Венецию позабавил неузнаваемый портрет ее брата, но она была глубоко тронута и хорошо понимала, что привлекало Конуэя в этой робкой девушке.

— Должно быть, вам очень не хотелось расставаться с ним, — ласково заметила она. — Я искренне вам сочувствую!

В глазах Шарлотты блеснули слезы.

— О, это было ужасно! Я не хотела уезжать, но Конуэй считал это необходимым, так как полковник Скидби был нелюбезен с мамой. Конечно, мама не стала бы сносить оскорбления, поэтому мы не могли приглашать полковника, и Конуэй чувствовал себя неловко. Представьте себе, этот ужасный человек распространял лживые истории о бедной маме, и многие ему верили, становились на его сторону и вели себя с ней так же невежливо, поэтому ей пришлось обо всем рассказать лорду Хиллу, после чего Конуэй сказал… подумал, что нам лучше всего вернуться в Англию! — Закончив импульсивный монолог на этой отчаянной ноте, она поспешно добавила: — Кроме того, я неважно себя чувствовала.

— Неудивительно, — промолвила Венеция, весело блеснув глазами. — На вашем месте я бы хотела провалиться сквозь землю! Нет ничего хуже, чем оказаться в центре чьей-то ссоры.

— Это был настоящий кошмар! — невольно воскликнула Шарлотта и вздрогнула при страшном воспоминании. — Я стала истеричной, поэтому мама не могла меня оставить, да и я ни за что бы не согласилась с ней расстаться, особенно в таком состоянии… — Она принялась теребить носовой платок и неуверенно продолжила: — Мама иногда говорит всякие вещи… не то чтобы она имела это в виду, но ей пришлось многое вынести, потому что папа был беден, а его семья приняла сторону тети Элизабет, когда она была груба с бедной мамой, так что ей пришлось порвать с ними все отношения. А потом папа умер от лихорадки, которую подхватил на Пиренейском полуострове, — он был военный, как Конуэй, — и у мамы никого не осталось, кроме моей сестры и меня.

— Значит, у вас есть только одна сестра? — спросила Венеция, будучи не в силах придумать подобающий комментарий по поводу испытаний миссис Скорриер.

— Да, моя сестра Фанни. Она старше меня, но мы с ней были очень дружны. Это так печально! Фанни два года назад вышла замуж и родила малыша, которого я никогда не видела, потому что мой зять, который казался нам таким приятным человеком, плохо относился к маме, когда мы гостили у него и Фанни, и заявил, что он не желает, чтобы она всюду совала нос в его доме! А все из-за того, что мама посоветовала Фанни уволить экономку, которая, по ее мнению, была слишком расточительной и даже, как мама подозревала, нечестной!

Прежде чем Венеция успела оправиться от впечатления, произведенного этой безыскусной речью, в комнату вошла миссис Скорриер, поэтому ей пришлось отказаться от желания предупредить Шарлотту, что любая попытка лишить Андершо экономки может привести только к неприятным последствиям для ее матери.

Миссис Скорриер была полна планов на будущее. Ей удалось выпытать у горничной, присланной для обслуживания миссис Гернард, все подробности ведения хозяйства в Андершо, и она считала необходимым произвести ряд улучшений. То, что подходило для незамужней женщины, живущей с братом в уединении, ни в коей мере не подойдет для леди Лэнион! В частности, миссис Скорриер считала необходимым наличие двух ливрейных лакеев, подчиненных дворецкому, но мисс Лэнион не должна опасаться, что это потребует значительных расходов, так как, по ее мнению, количество женской прислуги в доме чрезмерно.

— Я вовсе не имею в виду, что вы плохо управляетесь, моя дорогая мисс Лэнион, — любезно заверила она Венецию. — Должна признаться, меня приятно удивило все, что я здесь увидела, и могу уверенно заявить, что вам нечего краснеть за ваше хозяйство!

— Безусловно! — весело согласилась Венеция. — Хотя я могла бы покраснеть, слушая комплименты, которые следовало бы отнести не ко мне. Миссис Гернард была экономкой в Андершо со дня моего рождения. — Она обернулась к Шарлотте: — Думаю, завтра миссис Гернард захочет показать вам дом. Не волнуйтесь, если она покажется вам немного чопорной. Миссис Гернард полюбит вас, как только поймет, что вы не собираетесь нарушать заведенный порядок. Поговорите с ней о Конуэе! Она его обожает — даже позволяет ему называть себя милой старушкой Герни, на что я никогда бы не осмелилась! Вероятно, миссис Герни захочет передать вам свои ключи. Уверена, мне незачем вас предупреждать, что вы должны умолять ее оставить их при себе.

— Конечно! Я никогда…

— Что до этого, дорогая моя, — вмешалась миссис Скорриер, — то, я думаю, тебе сразу же следует дать понять, кто здесь хозяйка. Вполне естественно, что мисс Лэнион робеет перед этой женщиной, зная ее с детских лет, но ты — другое дело. Со старыми слугами вечно одна и та же история. Они быстро понимают свои преимущества и становятся настоящими тиранами. Если хочешь выслушать мой совет, дорогая…

— Ей лучше послушать совет моей сестры, — прервал Обри, входя в комнату. — Только представьте себе, какой шум поднимет Конуэй, если увидит, что миссис Герни позволила поставить все в Андершо с ног на голову!

Мысль о недовольстве Конуэя заставила Шарлотту побледнеть, а миссис Скорриер сделать паузу. Она ограничилась словами «ну, посмотрим», и, хотя продолжала улыбаться, ее взгляд, брошенный на Обри, никак нельзя было назвать дружелюбным. Венеции оставалось только молиться, чтобы эта женщина не спровоцировала брата снова.

Но ее молитвы не были услышаны, и задолго до окончания обеда стало ясно, что Обри готов к военным действиям. Войдя в столовую и обнаружив, что ей отведено место во главе стола, Шарлотта отпрянула и пробормотала, инстинктивно побуждаемая лучшими чувствами:

— О нет!.. Ведь здесь всегда сидели вы, не так ли, мисс Лэнион? Я не хочу занимать ваше место!

— Но и я не хочу занимать ваше, — отозвалась Венеция. — Между прочим, я бы хотела, чтобы вы называли меня по имени, а не «мисс Лэнион».

— Благодарю вас, с удовольствием! Но прошу вас не…

— Моя дорогая Шарлотта, мисс Лэнион сочтет тебя дурочкой, если ты не перестанешь ломаться! — заявила миссис Скорриер. — Она абсолютно права, и тебе нечего робеть. — Женщина широко улыбнулась Венеции и добавила: — Судьба сестер занимать второе место, когда их братья женятся, не так ли?

— Несомненно, мэм.

— Не слишком ли это сурово, дорогая? — заметил Обри, блеснув глазами. — Ты будешь первой в Андершо, даже если станешь есть на кухне, — и отлично это знаешь!

— Что за преданный брат! — хихикнула миссис Скорриер.

— Не преданный, а глупый, — поправила Венеция. — Хотите сидеть у огня, мэм, или…

— Миссис Скорриер должна сидеть на дне стола, — уверенно заявил Обри.

— Не на дне, а в конце, — наставительно произнесла миссис Скорриер.

— Да, конечно, — с удивленным видом согласился Обри. — Разве я сказал «на дне»? Интересно, почему?

Венеция спросила Шарлотту, понравился ли ей Париж. Это было первым из многих поспешных вмешательств, которые ей пришлось делать во время обеда, ибо Обри хотя и не прибегал к неспровоцированным атакам, но не оставлял без отмщения даже намек на агрессию. Обри ясно дал понять, что будет защитником сестры, и выигрывал все схватки с врагом. Венеции же оставалось предположить, что миссис Скорриер либо очень глупа, либо напрашивалась на неприятности, побуждаемая злым гением. Казалось, будто она не в силах противостоять искушению подавлять воображаемые претензии Венеции, так что столовая вскоре превратилась в поле битвы, в которой одна сторона неизменно демонстрировала свое превосходство. Будучи не в состоянии справиться с изощренной тактикой Обри, миссис Скорриер попыталась нанести сокрушительный удар. Улыбнувшись, она сказала, что очень трудно принять Обри и Конуэя за братьев, настолько они не похожи. Какое нелестное сравнение она намеревалась сделать, осталось неизвестным, ибо Обри тотчас же отозвался:

— Ну разумеется, мэм! Конуэй — сила семьи, я — ее мозг, а Венеция — красота.

Неудивительно, что миссис Скорриер поднялась из-за стола в весьма дурном настроении. Когда она села в гостиной у камина, ее глаза блеснули сталью, вызвав дрожь у бедной Шарлотты. Однако старания миссис Скорриер выглядеть нелюбезной были сорваны Венецией, извинившейся, что оставляет Шарлотту и ее мать, так как ей нужно написать два срочных письма. Выйдя из комнаты, она присоединилась к Обри в библиотеке, с чувством произнеся:

— Черт возьми!

Обри усмехнулся:

— На что спорим, что я сбегу из дома в течение недели?

— Ни на что! Я бы тебя ограбила, чтобы ты этого не сделал! Надо же думать и о чувствах Шарлотты! Она хоть и дурочка, но не виновата в этом и к тому же держится очень мило и дружелюбно.

— «Так ласкова и так, увы, скучна» — ты это имеешь в виду?

— Спасибо, что хотя бы ласкова. Можно мне воспользоваться твоим столом? Я должна написать тете Хендред и леди Денни, а в гостиной и буфетной не развели огонь.

— Как же ты об этом не позаботилась? — критически осведомился Обри.

— Замолчи, если не хочешь, чтобы у меня началась истерика! — взмолилась Венеция, садясь за письменный стол. — Пожалуйста, Обри, заточи мне перо — оно совсем затупилось.

Обри взял у нее перо и вынул из ящика стола перочинный нож. Возясь с пером, он осведомился:

— Ты напишешь тете и Денни о женитьбе Конуэя?

— Конечно, и надеюсь, что успею предупредить хотя бы леди Денни. Тетя наверняка прочитает об этом в газете — а может, уже прочитала, так как эта ужасная женщина говорила, что послала туда объявление перед отъездом из Лондона. Как будто, подождав три месяца, она не могла потерпеть еще несколько дней!

Обри вернул ей перо.

— Конуэй не был обручен с Кларой Денни, не так ли?

— Нет — во всяком случае, открыто! Леди Денни говорила мне в ту пору, что они оба слишком молоды и что сэр Джон не согласится на помолвку, пока Конуэй не достигнет совершеннолетия, а Клара не начнет бывать в обществе, но, несомненно, он одобрил бы этот брак, а Клара считает себя невестой Конуэя.

— Как все-таки глупы девушки! — с раздражением воскликнул Обри. — Конуэй мог бы демобилизоваться после смерти папы, если бы захотел! Она должна была знать это!

— Да, — вздохнула Венеция, — но, судя по словам Клары, боюсь, что она считает, будто Конуэй остается в армии из чувства долга.

— Конуэй? Даже Клара Денни не может верить в такую чушь!

— Может, уверяю тебя! Как может и любой, кто не слишком хорошо знаком с Конуэем, ибо помимо веры в себя и способности придумывать великолепные причины, чтобы делать то, что ему нужно, он выглядит весьма благородно.

Обри согласился, но спросил после паузы:

— А ко мне это тоже относится?

— Нет, дорогой, — весело ответила Венеция, открывая чернильницу. — Ты просто делаешь, что тебе нужно, не утруждая себя поисками благовидных предлогов. Это потому, что ты чудовищно самонадеян и, в отличие от Конуэя, ни капли не заботишься о том, что о тебе подумают.

— Ну, лучше быть самонадеянным, чем лицемером, — заметил Обри, с полным спокойствием принимая такую интерпретацию своего характера. — Должен признаться, мне не терпится услышать о причине этого странного брака. Почему Конуэй не написал нам о нем? Он ведь знал, что ему так или иначе придется все нам рассказать! Что-то тут не так!

Венеция оторвала взгляд от письма, которое начала писать.

— Меня это тоже озадачило, — согласилась она. — Но я думала об этом, переодеваясь к обеду, и, по-моему, нашла хорошее объяснение. Именно потому я и опасаюсь, что новости станут тяжелым ударом для бедной Клары. Думаю, Конуэй действительно намеревался жениться на Кларе. Я не имею в виду, что он все еще пребывал в том идиотском состоянии, которое сделало его таким занудой во время последнего приезда домой, но он любил ее достаточно, чтобы считать подходящей для себя женой. Более того, полагаю, они дали друг другу слово, хотя семья Денни об этом не подозревает. Если Конуэй считает себя связанным обещанием жениться на Кларе, то понимаю, почему он не написал нам.

— А я — нет!

— Господи, Обри, ты же знаешь Конуэя! Если ему предстоит нелегкая задача, он откладывает ее решение, сколько может. Только подумай, как трудно было ему сообщить мне, что он за один отпуск женился на девушке, которую до сих пор ни разу не видел, и бессовестно бросил Клару!

— Да, это на него похоже, — задумчиво промолвил Обри. — Очевидно, Шарлотта завлекла его в западню.

— Не она, а миссис Скорриер, которая не собиралась выпускать его из рук. Она ответственна за этот поспешный брак, а не Конуэй. Должна признать, ей хватило проницательности догадаться, что, если не связать Конуэя браком, он забудет Шарлотту через месяц! А когда это произошло, Конуэй собрался написать мне, но стал откладывать это со дня на день. Совсем как в тот раз, когда он в течение целых каникул не решался попросить папу не посылать его в Оксфорд — и в конце концов мне пришлось все рассказать папе, так как Конуэй вернулся в Итон! Но теперь никто не мог его заменить, и я не сомневаюсь, что он откладывал написание письма до тех пор, пока эта затея не стала казаться бессмысленной. Возможно, Конуэй убедил себя, что лучше не писать, а привезти Шарлотту домой, рассчитывая, что наша радость при виде его спишет все остальное. Но миссис Скорриер испортила этот план, поссорившись с каким-то полковником и сделав положение настолько неловким для Конуэя, что ему ничего не оставалось, как только избавиться от нее на любых условиях. Можешь не сомневаться, что она бы устроила страшный скандал, если бы Конуэй попытался отослать ее без Шарлотты, а он не мог допустить такого в штаб-квартире.

— Поэтому он отправил с ней Шарлотту, — усмехнулся Обри. — Таким образом, Конуэй все-таки жалкий тип!

С этими словами Обри протянул руку к лежащей на столе открытой книге и тут же погрузился в нее, покуда Венеция, слегка завидующая его умению полностью отстраняться от происходящего вокруг, снова обмакнула перо в чернильницу и занялась письмом к миссис Хендред.

 

Глава 12

На следующее утро Венеция проснулась в угнетенном состоянии, которое отнюдь не улучшило открытие, что ее единственной компаньонкой за завтраком оказалась миссис Скорриер — Шарлотта все еще не встала, а Обри велел Рибблу принести ему кофе и бутерброд в библиотеку. Миссис Скорриер дружелюбно приветствовала Венецию, но вызвала в ней в общем-то беспричинную вспышку гнева, спросив, добавить ли ей в кофе сливки. С трудом взяв себя в руки, Венеция ответила, что миссис Скорриер не должна ей прислуживать. Миссис Скорриер при виде внезапного пламени в обычно улыбающихся глазах собеседницы не стала настаивать, но тут же пустилась в пространный панегирик кровати, в которой она спала, виду из ее окна и отсутствию уличного шума. Венеция отвечала достаточно вежливо, но, когда миссис Скорриер выразила удивление, что Обри позволено завтракать, когда и где ему хочется, тон, которым Венеция произнесла: «В самом деле, мэм?», был не слишком ободряющим.

— Возможно, я старомодна, — продолжала миссис Скорриер, — но верю в строгую пунктуальность. Однако я хорошо понимаю, что бедный мальчик — трудный подопечный. Когда вернется сэр Конуэй, он, безусловно, сможет с ним управиться.

Это заставило Венецию рассмеяться:

— Моя дорогая миссис Скорриер, вы говорите так, будто Обри ребенок! Ему скоро семнадцать, и, так как он всегда поступал по-своему, бесполезно пытаться что-то изменить. К чести Конуэя, он никогда не делал таких попыток.

— Что касается этого, мисс Лэнион, то меня бы очень удивило, если бы сэр Конуэй позволил Обри приказывать приносить ему еду на подносе с вашего разрешения, когда в Андершо появилась хозяйка. Уверена, что вы простите мне мою откровенность.

— Безусловно, прощу, мэм, ибо это дает возможность и мне говорить столь же откровенно, — быстро ответила Венеция. — Пожалуйста, откажитесь от мысли попытаться изменить Обри, ибо ни вы, ни ваша дочь не имеете никакого права вмешиваться в его дела. Они касаются только его и до известной степени меня.

— В самом деле? В таком случае меня ввели в заблуждение, так как я считала, что Обри находится на попечении сэра Конуэя!

— Нет, вас не ввели в заблуждение, но Конуэй первый скажет вам, чтобы вы предоставили Обри мне. Это единственное право, о котором я должна предупредить вас, мэм, так как Конуэй, жалея Обри из-за физического недостатка, испытывает перед ним нелепый страх вследствие умственного превосходства брата. Более того, хотя у Конуэя много недостатков, он не только добр, но и великодушен, что побуждает его быть к Обри снисходительным — быть может, чрезмерно, — каким бы обременительным тот ни был. Это все, что я хотела вам сказать, мэм, и надеюсь, вы простите мне мою откровенность, как я простила вашу. Прошу меня извинить, но я должна вас покинуть. Этим утром у меня много дел. Я попросила миссис Гернард оставаться в распоряжении Шарлотты — будьте любезны передать дочери, чтобы она послала сообщение в комнату экономки, как только ей что-нибудь понадобится.

Венеция вышла из комнаты, не дав миссис Скоррнер времени ответить. Она знала, что Науик уже ожидает ее в кабинете, тем не менее не шла туда еще минут двадцать. Венецию испугал ее собственный гнев — чтобы не обнаружить его перед управляющим, ей было необходимо успокоиться и поразмыслить. Она смогла взять себя в руки, но будущее по-прежнему виделось ей в мрачных красках. Венеция ругала себя за то, что поддалась на провокацию миссис Скорриер, но чувствовала, что рано или поздно ей все равно пришлось бы дать отпор женщине, чья жажда власти грозила перессорить весь дом. Она знала, что миссис Скорриер затаила против нее злобу и теперь будет пользоваться любой возможностью причинить ей неприятность.

Венеция окончила разговор с Науиком уже после полудня. Утро, проведенное в обществе строгого и флегматичного йоркширца, восстановило ее душевное равновесие куда быстрее, чем размышления, а просматривание счетов произвело на нее такое же отрезвляющее действие, как если бы она изучала Платона вместе с Обри.

В главной части дома не было никаких признаков Шарлотты и ее матери, но Риббл, вошедший в холл, когда Венеция собиралась выйти в сад, сообщил, что обе леди обследуют кухонный флигель под руководством миссис Гернард. Он передал Венеции запечатанное письмо, которое помощник конюха, посланный утром в Эбберсли, привез с собой, и стал ждать, пока Венеция его прочитает. Оно было кратким. Леди Денни подтверждала получение письма Венеции и просила ее как можно скорее приехать в Эбберсли. В постскриптуме она добавила, что занята сбором вещей Освальда, который завтра уезжает к своему дяде в Ратлендшир.

Оторвавшись от письма, Венеция встретила беспокойный взгляд Риббла.

— Знаю, Риббл! — вздохнула она. — У нас затруднения, но мы с ними справимся.

— Надеюсь, мисс, — промолвил он с ответным вздохом.

Венеция улыбнулась:

— Вам тоже досталось?

— Да, мисс. Если бы миссис Гернард выслушала то, что пришлось выслушать мне, думаю, она бы не выдержала. О, мисс Венеция, что могло случиться с сэром Конуэем? Андершо уже никогда не будет прежним!

— Обязательно будет, Риббл! — заверила она его. — Только подождите, пока Конуэй вернется домой! Вам я могу признаться, что мы оказались в скверной ситуации и что миссис Скорриер — отвратительная особа, но я надеюсь… я уверена, что вы скоро полюбите леди Лэнион так же, как… как меня!

— Нет, мисс, это невозможно. В Андершо все станет другим, и, думаю, ее милость многое захочет изменить. Конечно, я уже не так молод, и если миледи покажется необходимым…

— Не покажется! — быстро прервала Венеция. — Я знаю, что вы хотели мне сказать, но это чушь! Как вам могло прийти в голову, что мой брат когда-нибудь захочет другого дворецкого, кроме нашего дорогого Риббла?

— Благодарю вас, мисс, вы очень добры! — Голос Риббла слегка дрогнул. — Но мы с миссис Гернард надеемся, что если вы поселитесь отдельно с мастером Обри, как всегда говорили, то возьмете нас с собой. Мы бы очень этого хотели.

Венеция была глубоко тронута, но шутливо отозвалась:

— Ну, нет! Разве в Андершо обойдутся без вас? Как я могу украсть вас у брата? Я даже подумать об этом не в состоянии! Кроме того, вы были бы несчастливы вдали от Андершо и знаете это не хуже меня.

— Да, мисс. Ни я, ни миссис Гернард никогда не собирались покидать Андершо, но мы не сможем оставаться здесь с миссис Скорриер. Простите мне мою откровенность, мисс, но теперь ясно, откуда ветер дует, и мы не хотим, чтобы в нашем возрасте нас выставили за дверь без рекомендации, а это может произойти еще до возвращения сэра Конуэя. Я слишком стар, чтобы переучиваться, а когда мне говорят, что я не должен выполнять распоряжения мастера Обри без согласия ее милости… Ну, мисс, в один прекрасный день я не смогу сдержаться, а именно на это и рассчитывает миссис Скорриер, чтобы заставить ее милость меня уволить!

— Пусть рассчитывает! — воскликнула Венеция, сверкнув глазами. — Ничего у нее не выйдет! Не думаю, чтобы леди Лэнион можно было заставить так поступить, а если она на это решится, мне придется сказать ей, что уволить вас не в ее власти. Пока не вернется сэр Конуэй, я по-прежнему буду здесь хозяйкой, а после его возвращения не пройдет и недели, как миссис Скорриер отсюда уберется. Только потерпите немного!

Риббл немного повеселел, а когда Венеция неосторожно поведала ему, что Конуэй уже выставил миссис Скорриер из Камбре, он окончательно приободрился и вышел, усмехаясь. Конечно, дворецкий сообщит об этом миссис Гернард, а может, и няне, но так как они едва ли удостоят своим доверием кого-либо из младших слуг, Венецию не мучили угрызения совести.

Она направилась в сад и стала срезать увядшие осенние цветы, когда увидела, что ее невестка вышла из дому и остановилась, робко оглядываясь вокруг, словно опасаясь, что на нее нападет людоед. Венеция помахала ей рукой и, когда Шарлотта двинулась к ней, зашагала ей навстречу. Шарлотта была закутана в шаль и выглядела бледной и изможденной.

— Доброе утро, мисс Лэнион… я хотела сказать, Венеция, — с нервной улыбкой поздоровалась она. — Я решила пройтись по саду или просто посидеть на солнце. У меня побаливает голова, а в кухне было так жарко, и к тому же я не умею готовить и не знаю никаких рецептов, поэтому потихоньку ускользнула. Мама объясняет вашей кухарке, как во Франции делают рагу из телятины.

— Вы правильно сделали, что ускользнули! — рассмеялась Венеция. — Могу себе представить эту сцепу и надеюсь, что топорик для рубки мяса находился вне пределов досягаемости!

— Мама очень хвалила вашу кухарку! — поспешно сказала Шарлотта. — Ей поправились ее пирожные и…

— Я просто пошутила, дорогая. Наверное, вас водили по всему дому и вы устали?

— Нет-нет! — ответила Шарлотта, опускаясь на плетеный стул. — Только дом очень большой, а я ничего не понимаю в хозяйстве. Я знаю, что миссис Гернард меня презирает, хотя она и была очень вежлива. О, мисс… Венеция, я понимаю, что глупо бояться экономки, но я не знаю, как с ней говорить, потому что не могу отвечать на ее вопросы, как мама! Мне очень жаль, что мама не научила меня таким вещам!

— Жаль? Тогда я могу посоветовать вам, как себя вести! — улыбнулась Венеция. — Когда у вас будет свободный час, пойдите в комнату миссис Гернард и скажите ей то, что сказали мне. Разумеется, она понимает, что вы никогда не вели хозяйство, и ваше признание ей понравится. Попросите ее научить вас всему необходимому, и очень скоро вы с ней отлично поладите!

— Вы так думаете? — с сомнением спросила Шарлотта. — Я бы хотела научиться, но, возможно, мама будет недовольна, если я попрошу миссис Гернард…

— Вполне возможно, — сухо согласилась Венеция. — Но зато Конуэй был бы доволен.

Шарлотта задумалась над ее словами.

— О, если бы только Конуэй был здесь! — внезапно воскликнула она и, отвернувшись, продолжала дрожащим голосом: — Понимаете, я никогда не думала, что приеду сюда без него! Я не имею в виду… Мне нравится Андершо, и вы были очень… — Слезы не позволили ей договорить.

— Я знаю, о чем вы, — сказала Венеция, беря ее за руку. — Со стороны Конуэя было просто свинством отправлять вас сюда таким образом! Но мы в самом деле очень рады вам, Шарлотта, и постараемся, чтобы вы были здесь счастливы. А Конуэй скоро снова будет с вами, не так ли?

— О да! Вы так добры ко мне! Я не хотела жаловаться! — Шарлотта быстро вытерла глаза. — Прошу прощения! Я неважно себя чувствую, а потом пошла с мамой и миссис Гернард… Но это чепуха! Няня сказала… Няня очень добрая, правда, Венеция?

— Значит, вы познакомились с няней? Рада, что она вам понравилась.

— С ней чувствуешь себя так уютно! Няня положила мне грелку в постель, помогла раздеться, заставила меня выпить посеет и рассказала мне, каким был в детстве Конуэй, а утром принесла мне завтрак.

Обрадованная тем, что Шарлотта повеселела, Венеция постаралась поддержать ее хорошее настроение, вскоре ей помогло появление самой няни, которая принесла чашку горячего молока для молодой хозяйки. Венеция сразу поняла, что няня решила принять Шарлотту в число своих подопечных, так как она еще издалека начала ругать ее милость за то, что та пренебрегла завтраком. Не приняв оправданий Шарлотты, что она не была голодна, няня сурово ей выговорила:

— Не важно, были вы голодны или нет, миледи! Сейчас вам нужно есть за двоих, так что слушайтесь няню! А пока что выпейте молоко! — Вложив чашку в руку Шарлотты, она внимательно посмотрела на молодую женщину и осведомилась: — Кто вас расстроил, миледи? Уверена, что не мисс Венеция!

— Нет-нет! Все это глупости…

— Шарлотта скучает по Конуэю, — объяснила Венеция.

— Еще бы, но от слез он быстрее не вернется, — рассудительно заметила няня. — Выпейте молока, миледи, и вам станет лучше. Чем плакать, лучше бы прогулялись с мисс Венецией но парку! Скоро вас отыщет ваша мать, а вам достаточно волнений на сегодня. Уведите ее, мисс Венеция, но не слишком далеко.

— С удовольствием, — сказала Венеция, вставая. — Хотите погулять, Шарлотта?

— Да, только не очень ли сейчас сыро? Мама говорила…

— Вам незачем баловать себя, миледи, — прервала няня. — Я никогда такого не допускала и скажу об этом вашей матери!

— Пожалуйста, няня… — взмолилась Шарлотта.

— Не забивайте вашу прелестную головку ерундой, миледи, — с мрачной усмешкой посоветовала няня. — Идите с мисс Венецией и ни о чем не беспокойтесь.

— Я приведу собак — им нужно прогуляться, — сказала Венеция, не подозревая, что напугала Шарлотту.

— Нет, мисс, мастер Обри забрал их с собой, — заявила няня, к великому облегчению Шарлотты. — Да, можете не сверлить меня глазами — мастер Обри поехал верхом, не став меня слушать. Он только сказал, что если не попробует, то никогда не узнает, вредно это ему или нет. Теперь он снова сляжет в постель, ибо «упрямый не находит удачи», как я часто ему говорила, мисс Венеция!

— Когда няня цитирует Библию, это значит, что она взволнована, — сказала Венеция, когда они с Шарлоттой двинулись по лужайке. — Несколько педель назад с Обри произошел несчастный случай, и мы боимся, что его больная нога недостаточно окрепла для верховой езды. Надеюсь, он не станет упорствовать, если почувствует боль. Как бы то ни было, бесполезно его отговаривать — Обри не выносит, когда упоминают о его хромоте.

Она повела Шарлотту в парк, стараясь отвлечь легкомысленной болтовней. Шарлотта уже спросила, очень ли она начитанна, и Венеция поняла, что этот эпитет вызывает у нее самые тревожные ассоциации. Рассказывая ей анекдоты из своего детства, она думала, что после этой прогулки у Шарлотты будет мало оснований считать ее очень умной.

Шарлотта как будто наслаждалась прогулкой, но так как она предпочитала ленивый шаг и не вносила вклада в беседу, не считая банальных замечаний о пейзаже, описания ее свадебного платья и нескольких интересных историй о школьной подруге, Венеция вскоре начала скучать. Она уже собиралась предложить повернуть к дому, когда стук копыт заставил ее посмотреть через изгородь в сторону аллеи. Увидев, что всадники — Обри и Деймрел, Венеция помахала им рукой и сказала Шарлотте:

— Пойдем им навстречу? Спутник Обри — лорд Деймрел, наш ближайший сосед. Думаю, Обри пригласил его засвидетельствовать вам почтение.

Шарлотта согласилась, но испуганным голосом, который Венеция приписала ее обычной робости и предпочла игнорировать. Однако Шарлотта думала не о незнакомце — она боялась собак, прыгающих вокруг лошадей. Деймрел передал поводья Обри и спешился. К ужасу бедной Шарлотты, три собаки побежали прямо к ней. Она инстинктивно отпрянула, но спаниели не только не укусили ее, а стали вилять хвостом перед Венецией с таким восторгом, словно не видели ее несколько недель.

Обри подозвал их свистом, и Шарлотта с облегчением увидела, что он поехал к конюшням и собаки побежали следом.

Деймрел, легкой походкой приблизившись к двум леди, встретился глазами с Венецией, прежде чем окинуть Шарлотту быстрым оценивающим взглядом. Взволнованная встречей Венеция приветствовала его с легкой дрожью в голосе:

— Доброе утро! Мой скверный младший братец, очевидно, опередил меня и уже сообщил новости. Мне остается только представить вам мою невестку. Это очень приятная задача, но я так надеялась вас удивить! Шарлотта, это лорд Деймрел — наш добрый друг и сосед.

Она с удовольствием отметила, что Шарлотта протянула руку Деймрелу и обменялась с ним традиционными фразами, не проявляя излишней робости. Бедняжка была настолько нервной и скованной, разговаривая с ней и Обри, что Венеция начала опасаться, как бы она не произвела плохое впечатление на соседских джентри. Венеция не слишком заботилась об этикете и мало знала свет, но, будучи достаточно проницательной, она понимала, что таинственность, которой Конуэй облек свой брак, может послужить богатой пищей для сплетен обществу Норт-Райдинга, поэтому Шарлотте следует вести себя так, чтобы не давать ни малейшего повода думать, будто за этим странным союзом кроется какой-то постыдный секрет. Но в ее поведении с лордом Деймрелом нельзя было усмотреть чего-либо предосудительного: Шарлотта могла быть робкой и ограничиваться в разговоре банальностями, но даже такой строгий критик, как леди Денни, нашел бы ее вполне хорошо воспитанной.

Она направилась к дому вместе с Деймрелом, и вскоре Шарлотта уже весело болтала о Париже и Камбре, о воскресных поездках в Лоншан, о приемах в штаб-квартире лорда Хилла, о его доброте и о том, как хорошо он отзывался о Конуэе. Удивленная этой метаморфозой Венеция быстро поняла, что дело заключалось не в инстинктивном кокетстве Шарлотты, а в ловком обращении ее собеседника. Она могла только удивляться, восхищаться и одновременно радоваться и печалиться. Ей стоили стольких сил безуспешные попытки развеселить Шарлотту, а Деймрел проделал это за пять минут знакомства и без очевидных усилий. Он даже заставил ее рассмеяться, заметив, когда она рассказывала о парижских покупках:

— Самые элегантные шляпы можно приобрести у Фани.

— Откуда вы знаете? — весело осведомилась Шарлотта, простодушно глядя на него.

Венеция с трудом удержалась от смеха и увидела, как дрогнул уголок рта Деймрела. Но он серьезно ответил:

— Кажется, я слышал это имя от одной знакомой леди.

— Ее шляпы великолепны, но очень дороги!

— В самом деле, если то, что мне рассказали, правда.

— Муж купил мне одну, но, услышав цену, я хотела отказаться. Но он и слышать об этом не пожелал, а я надела шляпу к завтраку в честь герцога Веллингтона, когда тот был в штаб-квартире.

Беседа продолжалась в том же незамысловатом духе, покуда они не приблизились к дому. Пройдя под аркой, они увидели Обри, и веселье Шарлотты как рукой сняло. Она до нелепости боялась Обри, словно смущаясь его хромоты, и всегда отворачивалась, когда он двигался, делая это чересчур заметно, чтобы не обратить его внимание. Обри прихрамывал сильнее обычного, что свидетельствовало о преждевременности его пробной поездки.

— Пакстон только что вернулся из Йорка с вашей служанкой, мэм, — обратился Обри к Шарлотте. — Девица разодета в пух и прах! Тебе следовало послать за ней Уильяма с каретой, Венеция! Она явно не привыкла ездить в двуколке с помощником кучера.

Шарлотта испуганно забормотала, что мама наняла мисс Тросселл в Лондоне, но ей, конечно, следовало бы одеться поскромнее. Извинившись, она поспешила в дом.

— Ну и ну! — воскликнула Венеция. — Что могло внушить миссис Скорриер мысль, будто Шарлотте в Андершо понадобится разодетая служанка? — Она озорно посмотрела на Деймрела: — Что касается вас, сэр, с вашими модистками, чьи цены, как вы сами слышали, запредельны, то как вам хватило дерзости…

— А как вам хватило ума, мэм, обнаружить понимание обстоятельств, при которых я познакомился с мадемуазель Фани? — осведомился он.

Венеция рассмеялась:

— Вы правы, я была неосторожна, однако, кроме вас, никто этого не заметил. Но как ловко вам удалось растормошить мою невестку!

— Что вы о ней думаете? — вмешался Обри.

— Ваша цитата из Поупа точно ее охарактеризовала. Жуткая зануда, но ни капли злости. Она не причинит вам беспокойства.

— Пожалуй, — задумчиво промолвила Венеция. — Когда я услышала, что она ждет ребенка, сначала подумала, будто Конуэю пришлось на ней жениться…

— Я тоже, — подхватил Обри. — Но няня говорит, что она должна родить в мае, так что срок не подходит. Нет, в этом браке все по чести.

— Вы говорите так, словно предпочли бы обратное, — усмехнулся Деймрел. — Я удостоюсь привилегии познакомиться с мамашей или это было бы неразумно?

— Возможно, если бы она о вас знала… — ответила Венеция, всерьез задумываясь над этой проблемой. — Давайте пройдем в библиотеку… Миссис Скорриер, скорее всего, о вас не знает, хотя она и не вульгарна…

— Она чудовищно вульгарна, — вставил Обри.

— У нее вульгарный ум, — согласилась Венеция. — Я имею в виду, что она недурно воспитана, как бедная миссис Хаптспилл или та странная женщина, которую я встречала, когда посещала Хэрроугит с тетей Хендред, и которая все время говорила о герцогинях, словно они были ее лучшими подругами, что, по словам тети, не имело ничего общего с действительностью. Миссис Скорриер не похваляется знатными знакомыми, пусть она фальшива и невероятно властна, ее манеры не вызывают отвращения. Но я не верю, что она принадлежит к высшему обществу.

— Если эта женщина такова, какой я ее представляю, то, должно быть, она дочь мелкого деревенского сквайра, — сказал Деймрел, следуя за Венецией в библиотеку. — Судя по рассказам Обри, ваша невестка, очевидно, дочь Неда Скорриера — в таком случае вам нечего стыдиться этого брака. Скорриеры — не бог весть какие аристократы, но достаточно старинное стаффордширское семейство. Нед Скорриер был одним из младших сыновей и учился в Итоне вместе со мной, хотя и был старше меня на пару лет. Я слышал, что он стал военным и неудачно женился в двадцатилетнем возрасте, но как сложилась его жизнь потом, не имею понятия.

— Он умер от лихорадки на Пиренейском полуострове, — сказала Венеция. — Очевидно, это именно тот человек, так как миссис Скорриер говорила, что семья ее мужа живет в Стаффордшире. Она с ними поссорилась. — Ее лоб наморщился. — По крайней мере, я так поняла со слов Шарлотты, но в ее обстоятельствах это был нелепый поступок. Миссис Скорриер явно не на короткой ноге с высшим светом, так что ей не следовало ссориться с семьей мужа.

— Одно из преимуществ уединенной жизни, — улыбаясь, заметил Деймрел, — состоит в том, что вы до сих пор не сталкивались с женщинами, которые не в состоянии удержаться от ссоры с любым, кто попадается им на пути. Такие женщины всегда заводят дружбу с людьми, которые рано или поздно ужасно с ними обходятся. Они самые дружелюбные существа на свете и вовсе не ищут ссор, но их доверчивость навлекает на них такие нестерпимые оскорбления, что они волей-неволей вынуждены разрывать старые связи. Я попал в точку?

— Абсолютно! — криво усмехнулся Обри.

— Добавьте к этому совершенно беспричинную ревность! — сказала Венеция. — Миссис Скорриер с первого взгляда стала относиться ко мне с ревнивой недоброжелательностью, хотя я не давала ей никакого повода.

— Вы дали ей отличный повод! — улыбнулся Деймрел. — Будь вы смуглой, темноволосой красавицей, тогда другое дело, ибо вы могли бы служить контрастом ее невзрачной блондинке дочери. Но вы тоже блондинка, дорогая моя, и ваше сияние полностью затмевает бедную девушку. Золото затмевает лен, что миссис Скорриер отлично известно!

— Черт возьми, вы правы! — воскликнул Обри, окидывая сестру критическим взглядом. — Венеция на редкость красивая девушка! По крайней мере, такой ее считают люди.

— Если даже вы это признаете…

— Я глубоко признательна вам обоим! — рассмеялась Венеция. — Подобные нелепости всегда меня радуют. Но будьте справедливы к Шарлотте и признайте ее хотя бы хорошенькой!

— Разумеется — в кукольном стиле, без всякой индивидуальности.

— Лично я не вижу в ней ничего особенного, — заявил Обри. — Не знаю, почему Конуэй на ней женился.

— Но они отлично подойдут друг другу! — возразила Венеция. — Я прекрасно понимаю, что нашел в ней Конуэй! Она хорошенькая, мягкая, обожает его, никогда в жизни не станет ему докучать и всегда будет считать, что он так же умен, как красив!

— В таком случае Конуэй станет абсолютно невыносимым, — сказал Обри, с трудом поднимаясь со стула. — Пойду займусь Бесс — у нее в ноге колючка.

Он вышел, хромая, и, когда за ним закрылась дверь, Деймрел промолвил:

— Меня не интересует прекрасная Шарлотта и тем более ее мамаша, но признаю, что питаю живейшее любопытство в отношении вашего брата Конуэя, радость моя. Что стоит за этой причудой? Что он за человек, если сыграл с вами подобную шутку?

Венеция задумалась.

— Ну, Конуэй высокий и очень красивый, — ответила она. — Он выглядит человеком с сильной волей, хотя в действительности легкомыслен и упрям. Зато Конуэй добрый и никогда не обижается, если над ним смеются, — это одно из главных его достоинств. Когда Обри говорит ему колкости, он с гордостью думает, что у этого тщедушного парня на редкость острый язык.

Деймрел поднял брови:

— Вы изобразили весьма достойного человека, дорогая!

— В некоторых отношениях Конуэй таков и есть, — согласилась Венеция. — Только он ленив и эгоистичен и, несмотря на свое дружелюбие, никогда ради кого бы то ни было не пожертвует своими удобствами. Не будучи настолько нелюбезным, чтобы напрямик отказать в помощи, он либо забудет о просьбе, либо найдет отличную причину, но которой лучше себя не беспокоить. Что до остального — Конуэй завзятый охотник, споено стреляет и хорошо играет на скрипке. Он любит незамысловатые шутки и, рассказывая их в десятый раз, хохочет так же искрение, как в первый.

— В семействе Лэнион острый язык не только у Обри, — одобрительно произнес Деймрел. — А теперь объясните, почему этот парень, так дорожащий своими удобствами, повесил себе на шею мегеру в качестве тещи?

— Конуэю была нужна Шарлотта. Когда миссис Скорриер стала причинять ему неудобства в Камбре, он избавился от нее, не сомневаюсь, без всяких неприятных сцен, а просто убедив Шарлотту, что она неважно себя чувствует, а заодно убедив ее, миссис Скорриер и самого себя, что его долг отправить жену домой в Англию. Думаю, Конуэй обрадовался бы, если бы я избавила Андершо от присутствия миссис Скорриер до его возвращения, но сомневаюсь, чтобы мне это удалось, да я и не намерена пытаться. Конуэй должен сам это сделать и сделает, хотя его теща об этом не подозревает! — Венеция коротко усмехнулась. — Конечно, Конуэй ни за что бы не стал ссориться с ней в Камбре, где она могла бы поднять шум и поставить его в неловкое положение, но ему абсолютно безразлично, какой шум миссис Скорриер поднимет здесь! Не удивлюсь, если он поручит Шарлотте сказать матери, чтобы она уезжала, а сам на весь день укатит охотиться!

Деймрел рассмеялся, но заметил:

— А пока она не дает вам жить, черт бы ее побрал!

— Да, — согласилась Венеция. — Но думаю, это долго не продлится, и, возможно, если мне удастся убедить ее, что у меня нет ни малейшего желания узурпировать место Шарлотты, мы сможем поладить друг с другом.

 

Глава 13

Оптимизм Венеции, к сожалению, не оправдался. Спустя десять минут после ухода Деймрела враждебность вновь дала о себе знать. Миссис Скорриер, чьи глаза сверкали праведным гневом, отыскала Венецию, чтобы осведомиться, правда ли, что она не только приводила лорда Деймрела в Андершо, но даже представила его Шарлотте. Миссис Скорриер заявила, что не могла поверить своим ушам, когда дочь поведала ей об этом скандальном инциденте, и, хотя она уже знала, что мисс Лэнион ведет себя, согласно ее, возможно, устаревшим представлениям, с неподобающей свободой, ей и в голову не приходило, что мисс Лэнион может настолько не хватить осторожности и деликатности, чтобы позволить мужчине с репутацией лорда Деймрела ступить на землю Андершо, а тем более представить его молодой и невинной жене своего брата.

Если Венеция, по зрелом размышлении, и могла испытывать сомнения, разумно ли она поступила, познакомив Деймрела с Шарлоттой (ибо знакомство с ним не могло способствовать популярности в округе молодой леди Лэнион), то теперь они исчезли в пламени гнева.

— Боже мой, мэм, — быстро отозвалась она, — неужели вы опасаетесь что Шарлотта может поддаться его чарам? Я полагала, что она слишком сильно любит моего брата, но вам, конечно, виднее.

— Мисс… Лэнион! — с трудом выдавила из себя миссис Скорриер.

— В чем дело? — с обманчивым спокойствием осведомилась Венеция.

Миссис Скорриер шумно выдохнула:

— Я оставлю без внимания вашу дерзость. Но должна заметить, что для скромной женщины в положении моей дочери — чужой в этих местах и приехавшей сюда без защиты мужа — выглядит крайне неподобающе, когда в ее доме принимают мужчину с дурной репутацией. О том, насколько неподобающе выглядит дружба незамужней женщины с подобным человеком, я умолчу!

— И правильно сделаете, потому что это касается только меня, а моя репутация не пострадает. Но в остальном вы правы — я поступила необдуманно и прошу прощения. Шарлотте при ее обстоятельствах следует быть особенно осмотрительной. Но не волнуйтесь, мэм! Я скажу Деймрелу, чтобы он никому не говорил о том, что видел Шарлотту!

Покрасневшая миссис Скорриер отозвалась голосом, в котором слышалась с трудом сдерживаемая злоба:

— Вот как, мисс Лэнион? Значит, вы считаете, что ваша репутация не пострадает? Позвольте заметить, что вы глубоко заблуждаетесь!

Она умолкла, и Венеция стала ждать продолжения, слегка приподняв брови и с презрительной усмешкой на губах. Ей казалось, будто в тяжело вздымающейся груди миссис Скорриер идет напряженная борьба чувств, но вскоре леди молча повернулась и вышла из комнаты.

Чувствуя, что вся дрожит, Венеция опустилась на стул. Ей понадобилось время, чтобы взять себя в руки, понять, что упрек, в какой бы оскорбительной форме он ни был выражен, не так уж и незаслужен, и пожалеть о том, что она вышла из себя. После не менее тяжелой борьбы, чем та, которую испытала миссис Скорриер, Венеция отправилась приносить извинения. Они были приняты с холодным кивком и плотно сжатыми губами.

— Мне не следовало поддаваться эмоциям, мэм, — сказала Венеция. — Я должна была объяснить вам, что лорд Деймрел очень помог Обри, когда с ним случилась беда, поэтому мне трудно выслушивать оскорбительные замечания в его адрес.

— Не будем это обсуждать, мисс Лэнион. Однако, я надеюсь, вы дадите понять лорду Деймрелу, что его визиты в Андершо должны прекратиться.

— Нет, — мягко возразила Венеция. — Я не стану этого делать, но вам незачем беспокоиться, мадам: если он придет сюда, то повидать Обри, а не Шарлотту.

На это миссис Скорриер ответила лишь взглядом, заверившим Венецию, что с этого мгновения между ними война не на жизнь, а на смерть.

Это явилось прелюдией к неделе, похожей на ночной кошмар. Миссис Скорриер, отказавшись от прежнего дружелюбия, заговаривала с Венецией редко и всегда с холодной вежливостью, но, игнорируя ее, не упускала возможности ей досадить. Если миссис Скорриер не удавалось найти какую-нибудь домашнюю традицию, которую можно было нарушить, то она обсуждала с Шарлоттой в присутствии Венеции изменения, которые следует произвести в управлении Андершо. Шарлотта, приводимая в смущение подобной тактикой, не находила сил ей противостоять. Иногда она бормотала робкие увещевания, но чаще с жалким видом давала односложные ответы. В тех редких случаях, когда присутствовал Обри, он использовал свой острый язык с таким ощутимым эффектом, что Венеция умоляла его держаться подальше от гостей.

Ко всему прочему слуги, горячо приняв сторону Венеции, демонстрировали свою лояльность, обращаясь к ней по поводу самых незначительных распоряжений миссис Скорриер. Последняя получала от них неизменный ответ: «Я спрошу у мисс Венеции, мэм», а когда она неосторожно велела Финглу привести фаэтон, чтобы свозить ее милость подышать воздухом, ответ был еще более недвусмысленным. «Я принимаю приказы только от мистера Обри, мэм», — заявил прямодушный йоркширец. Прежде чем миссис Скорриер успела найти Венецию и пожаловаться ей, ее саму разыскал Обри и сообщил, что Фингл его личный конюх и что он был бы рад, если бы в будущем она обращалась с распоряжениями к Уильяму, чье дело возить леди, причем не в фаэтоне, который опять-таки принадлежит ему и которым он не разрешает пользоваться никому, кроме Венеции, а в ландо.

Защитники Венеции были глухи ко всем ее протестам — они решительно и с энтузиазмом следовали избранным курсом. Таким образом, Венеция тратила большую часть времени на подтверждение приказов миссис Скорриер или на безнадежные попытки примирить оппонентов.

Настроение миссис Скорриер портила и няня, которая, не обращая на нее никакого внимания, быстро приобретала нежелательное влияние на Шарлотту. В этом ей помогала великолепная мисс Тросселл, на которую такое неприятное впечатление произвели йоркширский пейзаж и отсутствие в Андершо достаточно изысканного общества, что спустя сутки после прибытия она заявила о своей неспособности переносить тяготы сельской жизни, намекнув, что ее заманили в Йоркшир ложными обещаниями. Той мисс Тросселл был достаточно дерзким, чтобы возбудить гнев миссис Скорриер, и после бурной сцены миссис Тросселл отправили в Йорк в той же двуколке, а няня напутствовала ее заверениями, что ее отсутствие в доме не будет ощущаться.

Так оно и получилось, ибо Шарлотта предпочитала внимание няни, которая распекала и бранила ее, но заботилась о ней, знала, что нужно делать в случае ее недомогания, и могла часами говорить с ней о Конуэе или обсуждать будущее его сына. Шарлотта никогда не была такой счастливой, как отдыхая в своей комнате с няней, вышивающей у камина, за закрытой дверью, преграждающей путь назойливым посетителям. Няня не тратила сочувствия на приступы депрессии своей подопечной, говоря: «Ну, миледи, довольно этой чепухи!» или «Положитесь на Господа, миледи, и делайте то, что говорит няня, и вам будет не о чем беспокоиться». Но при этом няня раскопала рубашонку, в которой крестили Конуэя, его чепчики и другую детскую одежду, пережившую младенчество Обри, и строила планы переделки детских комнат. Она говорила, чтобы Шарлотта не тревожилась из-за суетливой приходящей няни, с которой миссис Скорриер договаривалась в Лондоне, потому что знала очень достойную женщину, живущую в Йорке, а что до акушеров, то няня и слышать не желала о докторе Найтопсе (кто бы он ни был), так как доктор Корпуорти, также житель Йорка, принял не меньше детей, чем любой знаменитый лондонский врач, а может, и больше, и в любом случае, ее милость должна предоставить няне заботу о ней, а сама заняться шитьем шапочки для будущего наследника.

Благодаря такому обращению Шарлотта оживала, но мать снова повергала ее в нервозное состояние стремлением одержать верх над Венецией. Шарлотта жила в постоянном страхе перед бурной сценой, и после очередного напряженного вечера няне пришлось выводить ее из приступа истерии. Этот эпизод побудил няню дать нагоняй миссис Скорриер, и в своей проповеди она развивала тему о том, что спокойная жизнь в бедности лучше богатого дома, полного вражды. Неудивительно, что дело кончилось стычкой. Миссис Скорриер, и без того ревновавшая Шарлотту, сказала няне с отнюдь не любезной улыбкой, что она не будет очень сожалеть, если ей придется рекомендовать дочери отослать няню из Андершо. Миссис Скорриер в действительности не намеревалась предпринимать подобные попытки, хорошо зная, что старых и преданных слуг нельзя уволить, как бы раздражающе они себя ни вели. Она произнесла эту угрозу, надеясь припугнуть няню, но в результате получила сведения, делавшие для нее почти невозможным общение с Венецией даже с притворной любезностью.

— Какой смысл, мэм, — осведомилась няня, — подстрекать ее милость к тому, что она не имеет права сделать и не сделала бы, имей даже такое право? Судомойке известно, мэм, что хозяйка Андершо — мисс Венеция. На то есть бумага с печатью, составленная адвокатом и подписанная сэром Конуэем.

Так как Конуэй не удосужился сообщить теще, что выдал Венеции доверенность, а самой ей в голову не приходила подобная мысль, открытие наполнило ее бессильной злобой. Все, что миссис Скорриер смогла придумать в качестве быстрой мести, — это предложить за обедом Шарлотте приспособить для ее нужд библиотеку, так как это лучшая комната в доме, солнечная, изолированная и с выходом в сад, что идеально подходит для леди, не отличающейся крепким здоровьем. Но этот великолепный план, нацеленный на то, чтобы взбесить Обри, а через него и Венецию, был расстроен Шарлоттой, которая боялась Обри еще больше, чем своей матери, и поспешно отказалась изгонять молодого человека из его крепости. Так как она добавила, что предпочитает библиотеке самое маленькое помещение в доме, говорить больше было не о чем. Правда, Обри любезно пригласил миссис Скорриер в библиотеку, дабы она опробовала на себе ее удобства.

Письмо от Конуэя не улучшило положения и не порадовало никого, кроме Шарлотты, которая, получив два листа, целиком исписанных его размашистым почерком, ходила по дому, сияя от счастья. Но так как письмо не только не содержало отмены постыдной доверенности, но и предписывало Шарлотте не забивать делами свою прелестную головку, а во всем полагаться на Венецию, оно не доставило удовольствия миссис Скорриер, а только усилило ее раздражение и укрепило намерение избавить дочь от золовки, которая пользовалась слишком большим доверием брата.

Письмо Конуэя Венеции, как она сказала Деймрелу, привело бы ее в ярость, не будь оно таким забавным. Истощенный написанием послания супруге, Конуэй ограничился одним листом, объясняя сестре свою лаконичность обилием дел, связанных со скорой эвакуацией оккупационной армии. Он не объяснил свой внезапный брак и не извинился за навязывание сестре незнакомых людей без всякого предупреждения. Конуэй не сомневался, что Венеции поправится Шарлотта, и рассчитывал, что она проявит к ней величайшую заботу. Беспристрастный читатель смело мог предположить, что сэр Конуэй спланировал все это с целью сделать любимой сестре приятный сюрприз.

Помимо послания Конуэя, Венеция получила еще одно письмо, но не по почте. Его доставил из Незерфолда один из конюхов Эдуарда Ярдли, и эти несколько листов понравились ей еще меньше, чем краткая записка Конуэя, так как в них не было ничего, что потешило бы ее чувство юмора. Эдуард хотя и был удивлен и шокирован новостью о браке Конуэя, его, очевидно, утешала уверенность, что Венеция будет счастлива в обществе невестки и приобретет в лице миссис Скорриер подходящую компаньонку. Перечислив на первых листах все недостатки прежнего положения Венеции, он посвятил два следующих разумным советам (заверяя девушку, что понимает, как трудно ей приспособиться к изменившимся обстоятельствам) и подробному описанию состояния своего здоровья. Под конец Эдуард выразил сожаление, что не может посетить Андершо и засвидетельствовать почтение леди Лэнион, а также пообещал дать Венеции полезные указания при личной встрече. Срок карантина истекает еще только через неделю, а кроме того, у него развился кашель, хотя и небольшой, но причиняющий беспокойство его матери. Эдуард умолял Венецию не волноваться за него, так как он не настолько глуп, чтобы подвергать себя ненужному риску. Новость о скором возвращении Конуэя должна ускорить его выздоровление не хуже самого лучшего рецепта мистера Хантспилла.

Венеция поехала в Эбберсли провести день с леди Денни. Передышка от склок и вражды пошла ей на пользу, но визит не принес ей ожидаемой радости. Один взгляд на лицо Клары укрепил уверенность Венеции, что между нею и Конуэем существовало нечто большее, чем подозревали ее родители.

— Да, моя дорогая, боюсь, что вы правы, — неохотно ответила леди Денни на прямой вопрос Венеции. — Клара призналась мне, что обменялась с Конуэем обещаниями. Но пожалуйста, выбросьте из головы мысль, будто Конуэй теперь каким-то образом связан с Кларой. Мне незачем сообщать вам о своих чувствах, когда я узнала, что моя дочь вела себя неподобающе, а о сэре Джоне и говорить не приходится! Обменяться клятвами верности с мужчиной без согласия родителей — такого я никак не ожидала от Клары! Сэр Джон категорически запретил подобное, не потому, что такой брак казался ему неподходящим, а так как считал их обоих слишком молодыми для обручения. Доверься бедная Клара мнению отца, скольких страданий она могла бы избежать! Она очень переживает из-за своей ошибки, и мы не упрекаем ее!

— Конуэй заслуживает, чтобы его выпороли! — воскликнула Венеция.

— Нет, дорогая, это вина Клары, хотя не отрицаю, что и он вел себя не так, как следовало бы. Но молодые люди относятся к таким вещам менее серьезно, и в одном вы можете не сомневаться: Конуэй никогда не предлагал и не пытался вести с Кларой тайную переписку!

— Да, я в этом уверена, — кивнула Венеция. — Только, по-моему, нам следует за это благодарить его безграмотность. Мне бы хотелось поздравить Клару с удачей, но боюсь, она еще не поняла, какой судьбы избежала!

— Нет, и мы с сэром Джоном решили, что она не сразу успокоится. Мы думаем, что Кларе пойдет на пользу перемена места, и собираемся отправить ее к бабушке. О дорогая, если бы вы только знали, сколько волнений причиняют дети! — вздохнула леди Денни. — Сначала Освальд, теперь Клара, а потом, очевидно, будет Эмили!

— Если вам кажется, дорогая мэм, будто в привязанности ко мне Освальда было нечто большее, чем обычная юношеская чепуха, то вы ошибаетесь! — с обычной прямотой заявила Венеция. — Он, конечно, вел себя глупо, но написал мне вежливое извинение, так что теперь у меня нет оснований быть им недовольной.

— В вас говорит доброта, — промолвила леди Денни, быстро хлопая ресницами, — но я прекрасно знаю, что Освальд повел себя с вами недостойно, не говоря уже о том, что он рассердил лорда Деймрела. Сама мысль об этом приводит меня в ужас!

— Уверяю вас, лорд Деймрел ничуть не сердится! — заверила ее Венеция.

— Так он сказал сэру Джону, — мрачно промолвила леди Денни. — Сэр Джон на днях случайно встретил его и прямо спросил, не причинил ли ему неприятностей Освальд, на что лорд Деймрел ответил: «Вовсе нет!», убедив сэра Джона, что это истинная правда.

Венеция не могла не рассмеяться, но сказала старшей подруге, что Освальд скорее позабавил, чем рассердил Деймрела. Леди Денни с чувством заметила, что невелико утешение, если единственный сын служит предметом забавы, но, казалось, слегка приободрилась, так как стала расспрашивать Венецию о подробностях событий в Андершо. Ее не обманул комический аспект, который старалась подчеркнуть Венеция, она недвусмысленно выразила свое мнение о миссис Скорриер, посоветовав в случае чего не колебаться, а сразу же собрать вещи и переехать в Эбберсли.

— Конечно, я нанесу визит леди Лэнион, — с достоинством сказала леди Денни. — Пожалуйста, передайте ей мои поздравления и объясните, что в настоящее время болезнь моих близких лишает меня удовольствия с ней познакомиться. Представьте себе, Венеция, сегодня у кухарки появилась сыпь!

На этой печальной ноте они расстались, и, только простившись с Венецией, леди Денни осознала, что теперешние неприятности, очевидно, помогли Венеции выкинуть из головы все мысли о злополучной tеndre к Деймрелу. Сияющее выражение исчезло с прекрасного лица девушки, и, хотя леди Денни сожалела о постигших ее огорчениях, она искренне надеялась, что ее увлечение оказалось столь же кратким, сколь сильным. Ей очень хотелось облегчить несчастья Венеции, но она пришла бы в ужас, зная, что только близкое присутствие опасного повесы помогает девушке с улыбкой переносить испытания.

Когда Венеция была рядом с Деймрелом, самые раздражающие происшествия казались ей незначительными; когда она рассказывала ему о последних атаках миссис Скорриер на ее положение в доме, они начинали выглядеть всего лишь забавными. Венеция считала вполне естественным доверять свои неприятности Деймрелу так же, как Обри, причем с куда меньшим риском, ибо Обри вполне созрел для убийства. Ей не нужно было предупреждать Деймрела, чтобы он не выдавал никому, даже Обри, то, что она ему сообщает, равно как и объяснять ему мысль, скрывающуюся за неудачно выбранными словами.

Однажды после полудня Деймрел застал Венецию сидящей в библиотеке, за письменным столом. Она ничего не писала, а просто сидела положив руки на стол и рассеянно глядя на них. Венеция не сразу обратила внимание на открывшуюся дверь, но вскоре, словно почувствовав взгляд, оторвалась от своих размышлений и, увидев на пороге Деймрела, издала удивленное восклицание; чело ее прояснилось, а в глазах блеснула улыбка. Она не ожидала его, ибо, как правило, он приходил в Андершо до полудня, и сказала, поднявшись со стула:

— Как же я рада видеть вас, друг мой! Меня одолели неприятности, и я нуждалась в вас, чтобы вы меня развеселили. Что привело вас к нам? Я не ждала вас сегодня, так как вы говорили, что заняты делами.

— Меня привели вы! — довольно резко ответил он, не обнаруживая желания рассмеяться. — Что вас тревожит, радость моя?

Венеция вздохнула и покачала головой:

— Очевидно, просто разыгрались нервы. Не важно! Сейчас мне уже лучше.

— Для меня это важно. — Он взял девушку за обе руки, но выпустил одну и слегка провел пальцами по ее лбу. — Вы не должны хмуриться, Венеция. Во всяком случае, в моем присутствии.

— Не буду, — покорно произнесла она. — Вы разгладили морщину?

— Хотел бы это сделать! Так что же все-таки произошло?

— Ничего, о чем стоило бы упоминать или что не было бы до тошноты банальным. Сражение с миссис Гернард, откуда я в страхе бежала, по поводу жалобы на прачку. Жалоба вполне справедлива, но девушка — племянница экономки.

— Это достойная Гомера битва едва ли может быть причиной вашего нахмуренного лба.

— Вы правы. Я хмурилась, пытаясь решить, что мне делать. Не думаю, что нам с Обри следует оставаться здесь до декабря, хотя мало надежды, что Конуэй сможет вернуться до тех пор.

— Я тоже так считаю. И какое же вы приняли решение? — Он подвел ее к дивану и сел рядом.

— Увы, никакого! Как только я придумывала какой-нибудь план, сразу же обнаруживалось множество препятствий, и я вновь оказывалась в тупике. Вы не могли бы мне помочь? Ведь вы всегда даете мне такие хорошие советы!

— Если так, то я являю собой живое опровержение афоризма доктора Джонсона, что пример куда действеннее наставлений, — сказал Деймрел. — Постараюсь вам помочь. В чем ваша проблема?

— В том, куда перебираться, если я решу это сделать, учитывая, что Обри поедет со мной, а он не может находиться далеко от дома мистера Эпперсетта. Я всегда говорила, что, когда Конуэй женится, мне придется завести собственный дом, и если бы он вначале обручился, как полагается, то сразу же начала бы делать приготовления, чтобы оставить Андершо, прежде чем он привезет сюда жену. Мои немногочисленные друзья знали о моем намерении и ничуть бы этому не удивились. Но дела обернулись по-иному, и это все меняет — во всяком случае, так мне кажется. А вы что об этом думаете?

— Вы правы, положение изменилось, так как широко известно, что ваш брат доверил вам управление поместьем, и, если вы покинете Андершо до его возвращения, все подумают, будто вас выжили из дома. Впрочем, это будет чистая правда.

— Вот именно! И это обстоятельство не позволяет мне сиять дом где-нибудь поблизости.

— Да, если вы считаете себя обязанной перед братом сохранять внешние приличия, чему он, кажется, не придает большого значения.

— У меня даже мыслей подобных не было, так что не смотрите на меня с таким презрением!

— Это касается не вас, глупышка!

— Значит, Конуэя? Ему я ничем не обязана.

— Скорее наоборот!

— Тоже неверно, если вы имеете в виду, будто он обязан мне. Я согласилась заботиться о поместье, потому что это меня устраивало. Не будь на моем попечении Обри, я бы не стала этого делать и вообще не осталась бы здесь ни дня после достижения совершеннолетня.

— Следовательно, вы стараетесь защитить честное имя Лэнионов? — осведомился Деймрел.

— Чушь! Вы отлично знаете, что честные имена меня не заботят — иначе я не находила бы удовольствия в вашей компании. Все дело в Шарлотте. Обри считает ее занудой. Так оно и есть, но бедняжка не заслуживает, чтобы ее ставили в еще более неудобное положение, чем то, в котором она сейчас. Конуэй сделал все, что мог, чтобы настроить людей против нее, и я не желаю добавлять последний штрих к его работе! Шарлотта не причинила мне никакого вреда — напротив, она старается во всем мне устунать. Причем до такой степени, что, если бы миссис Скорриер не была hors concours, я бы взяла на себя ее роль и проводила большую часть времени, напоминая Шарлотте, что теперь она хозяйка Андершо! Поэтому, если я уеду отсюда, то должна найти хороший предлог, а не предоставлять это соседям. Я давно собиралась поехать в Лондон, но когда Обри отправится в Кембридж. До этого еще целый год, и что мне делать в этот период — для меня загадка. Конечно, в Лондоне можно найти великолепных учителей, но я сомневаюсь, что Обри…

— Да оставьте вы Обри хоть на минуту! — прервал ее Деймрел. — Прежде чем я выскажу вам свое мнение о вашем плане обосноваться в Лондоне, Йорке или Тимбукту, скажите мне кое-что.

— Хорошо, но я не спрашивала вашего мнения об этом, — возразила Венеция.

— Тем не менее вы его услышите. Что вас так расстроило с тех пор, как мы с вами виделись в прошлый раз, Венеция? Почему вы стали рассматривать ваш отъезд из Аидершо как неотложную проблему? — Он добавил с насмешливой улыбкой: — Мне не нужны истории об экономках и прачках, радость моя, и если вы думаете, будто в состоянии меня одурачить, то вы ошибаетесь! Что вам сделала эта ведьма?

Венеция покачала головой:

— Ничего, кроме того, что я вам уже рассказывала. Я никогда не думала вас дурачить, — просто я, очевидно, придаю слишком большое значение тому, что было сказано, вероятно, всего лишь с целью меня позлить.

— А что именно было сказано?

Она немного поколебалась, прежде чем ответить.

— Это касается Обри. Миссис Скорриер не любит его так же, как меня, и, должна признаться, у нее есть на то основания. Он как злая оса, которая жалит вас и не дает себя прихлопнуть! Конечно, миссис Скорриер сама вызвала такое отношение своей злобой ко мне, но это не оправдывает Обри — он не должен вести себя столь неподобающим образом!

— Черт бы его побрал! — сердито воскликнул Деймрел. — Я думал, что пресек это приятное развлечение!

Венеция удивленно посмотрела на него:

— Вы сказали Обри, что ему не следует так поступать?

— Нет, всего лишь, что его забавы только усиливают злобу этой женщины к вам.

— Так вот в чем дело! Я вам искренне благодарна! Последние два дня Обри едва открывал рот в ее присутствии. Но либо вред уже причинен, либо миссис Скорриер возмущает, что Обри закрывается в своей комнате и присоединяется к нам только за обедом с хором из греческой трагедии, так громко звучащим в его ушах, что иногда приходится окликать его полдюжины раз, прежде чем он услышит! Она не может этого понять и считает его невежливым. Шарлотте Обри тоже не правится, но потому, что говорит вещи, которые ей непонятны, и это внушает ей страх перед ним. К тому же Шарлотту смущает хромота Обри, и она всегда отворачивается, когда он встает со стула или идет по комнате.

— Я это заметил, когда повстречал вас в парке, и надеялся, что она быстро избавится от этой привычки.

— Думаю, Шарлотта старается от нее избавиться. Но это дало повод миссис Скорриер сказать то, что, должна признаться, повергло меня в уныние. Она заявила, что Шарлотта испытывает ужас перед увечьями, и поэтому было бы неплохо, если бы теперь, когда она в интересном положении, Обри какое-то время пожил у друзей. Конечно: эта фраза не звучала настолько недвусмысленно, так что, возможно, я все преувеличиваю.

Лицо Деймрела помрачнело, и он отозвался изменившимся голосом:

— Нет! Если эта женщина способна сказать такое вам, то я не стал бы держать пари, что она не скажет это Обри, когда он ее разозлит!

— Этого я и опасаюсь, но неужели возможна такая жестокость?

— Еще как! Конечно, едва ли эта мегера способна хладнокровно так поступить, но я уже говорил вам, моя святая невинность, что вы не знакомы с подобными существами. Женщина с необузданными страстями capable de tout! Выведите ее из себя, и она скажет такое, что искренне осуждала бы, услышав от кого-то другого! — Деймрел сделал паузу, нахмурившись и сверля глазами лицо Венеции. — Что еще она вам сказала? — резко осведомился он.

— Не можете же вы требовать от меня повторения всей этой злобной чепухи!

— Да, лучше избавьте меня от нее. Значит, все дело в этом выпаде против Обри?

— Разве его недостаточно? Если бы вы знали, Деймрел, какие он испытывает муки, отшатываясь от всех незнакомых людей из страха вызвать жалость или отвращение, которое пытается скрыть Шарлотта!

— Я знаю. Конечно, едва ли эта женщина дойдет до такой низости без особо изощренной провокации, но парень чересчур чувствителен. Может быть, мне забрать его у вас? Я уже говорил ему, что он может перебраться в Прайори, когда захочет. Его ответ не отличался изяществом, но делает ему честь. Он осведомился, всерьез ли я предлагаю ему бежать тайком, предоставив вам выдерживать удар. В тот момент мне показалось несвоевременным доказывать ему, что, если он убежит, удар будет менее сильным, но если хотите, я могу это сделать. Единственная трудность в том, чтобы скрыть от него подлинную причину, но думаю, мне удастся с этим справиться.

Венеция почти непроизвольно протянула руку и шутливым тоном, скрывая более глубокие чувства, сказала:

— Какой же вы хороший друг, Злой Барон! Что бы мы без вас делали? Я знаю, что могла бы, если дела пойдут скверно, отправить Обри к вам. Эта мысль спасала меня от отчаяния. В случае необходимости я бы не колебалась — интересно, сталкивались ли вы когда-нибудь с подобной бесцеремонностью? — но пока такого случая нет и может никогда не представиться, если Обри не станет прислушиваться к глупостям, сказанным исключительно с целью его уязвить. Без крайней надобности я не намерена навязывать вам своего брата.

Деймрел все еще держал Венецию за руку, но теперь его пальцы показались ей странно неподвижными. Она вопрошающе посмотрела на Деймрела и увидела в его глазах незнакомое выражение, а на губах горькую усмешку над самим собой. Должно быть, Венеция обнаружила свое удивление, так как усмешка исчезла, и Деймрел, отпустив ее руку, беспечно произнес:

— Я никогда не позволяю ничего мне навязывать. Просто я был бы рад принять Обри в Прайори. Парень мне нравится, и я не считаю его обузой, если вас беспокоит именно это. Никто не может обвинить его, что он гость, который затрудняет хозяев. Позвольте ему приехать ко мне, когда сочтете нужным, и оставаться у меня столько времени, сколько понадобится вам обоим.

— Это свидетельствует в вашу пользу! — рассмеялась Венеция. — Благодарю вас! Думаю, это продлится не очень долго. Леди Денни слышала от сэра Джона, что мистер Эпперсетт собирается вернуться к нам к середине будущего месяца. Очевидно, его кузен, который любезно предложил обменяться с ним жильем и обязанностями после его болезни, не жаждет провести зиму в Йоркшире. Несколько лет назад мистер Эпперсетт сказал мне, что, если я захочу на время куда-нибудь уехать, он охотно предоставит Обри комнату.

— Ну, раз дела Обри устроены ко всеобщему удовлетворению, перейдем к вашим, прекрасная Венеция! Вы говорили, что хотите обосноваться в собственном доме?

— Конечно!

— Тогда пришло время призвать вас к порядку, — мрачно заявил он. — Оставьте детские мечты, радость моя, и вернитесь на землю! Это невозможно!

— Вовсе нет! Разве вы не знаете, что я обладаю тем, что мистер Митчетт — он наш адвокат и один из моих опекунов — называет солидным независимым состоянием?

— Повторяю, это невозможно!

— Господи, Деймрел, надеюсь, вы не собираетесь читать мне лекцию о правилах приличия? — воскликнула Венеция. — Предупреждаю, вам будет нелегко меня убедить, будто есть нечто неблагопристойное в том, что женщина моих лет предпочитает жить в собственном доме, а не в доме своего брата! Если бы я была девочкой…

— Вы и есть зеленая девчонка!

— Зеленая — возможно, но не девчонка. Мне двадцать пять лет! Я знаю, что выглядело бы неприлично, если бы я жила одна, и, хотя считаю это чепухой, не собираюсь бросать вызов условностям. Пока Обри будет в Кембридже, я найму компаньонку. А когда он получит степень… ну, я не уверена, но думаю, что он скоро станет стипендиатом и останется в Кембридже, тогда мне придется вести там для него хозяйство, так как он вряд ли женится.

— Боже, дай мне терпения! — воскликнул Деймрел, вскакивая и нервно шагая по комнате. — Вы когда-нибудь перестанете болтать вздор? Нанять компаньонку! Вести хозяйство для Обри! Не забудьте запастись капорами для вдов и старых дев! Вы уже потратили зря семь лет жизни, очаровательная дурочка, так не тратьте еще больше! На какие преимущества вы рассчитываете в собственном доме? Кто будет вашей компаньонкой?

— Откуда мне знать? Полагаю, можно будет нанять какую-нибудь леди в стесненных обстоятельствах — возможно, вдову, — которая подходит для этой цели.

— Даже не надейтесь! Вы можете напять два десятка вдов, но ни одна из них вам не подойдет. Могу изобразить ваше существование! Где вы поселитесь? Очевидно, в Кенсингтоне, уединенном и респектабельном. А может быть, в дебрях Аппер-Гросвенор-Плейс, подальше от высшего света! Уверяю вас, радость моя, что скоро вы умрете от тоски!

— Тогда я отправлюсь в путешествие! — весело заявила Венеция. — Мне всегда этого хотелось.

— С вдовой в стесненных обстоятельствах в качестве эскорта, не имея знакомых нигде, кроме Йоркшира, и зная мир еще меньше, чем девчушка из пансиона? У меня кровь стынет в жилах, когда я об этом думаю! Это не пойдет — поверьте, я знаю, что говорю! Чтобы вести подобное существование, вам нужно быть сказочно богатой и невероятно эксцентричной! Богатство, дорогая моя, служит оправданием эксцентричности и открывает перед вами все двери! Вы можете поселиться в особняке в самом фешенебельном квартале, обставить его с восточным великолепием, обратить на себя внимание высшего общества, тратя деньги на дорогие причуды, рассылать пригласительные открытки. Конечно, иногда вас будут ставить на место, но…

— Успокойтесь! — прервала она его. — Такая жизнь мне не нужна! Как вам это могло прийти в голову?

— Вы хотите сказать, что предпочитаете жизнь, которая наверняка вам уготована, если вы осуществите свой план? Вам будет более одиноко и скучно, чем когда-либо! Уверяю вас, Венеция, что без знакомых и общества вы можете с таким же успехом жить на необитаемом острове, как в Лондоне!

— О господи! Тогда что же мне делать?

— Отправиться к вашей тете Хендред, — ответил Деймрел.

— Я собиралась это сделать, но не для того, чтобы поселиться у нее. Мне бы это не понравилось — боюсь, что и ей тоже. Да и ее дом не подойдет Обри.

— Опять Обри! Хоть раз подумайте о себе!

— Я это и делаю! Знаете, Деймрел, я никогда не думала, что смогу оставаться в Андершо, когда хозяйкой там станет другая женщина, а теперь вижу, что такие условия будут меня раздражать где бы то ни было. А жить с моими тетей и дядей, подчиняться их распоряжениям, признавать их авторитет было бы для меня так же невыносимо, как снова оказаться в детской! Слишком долго я была сама себе хозяйкой, друг мой!

Деймрел посмотрел на нее, криво усмехнувшись:

— Вам не придется терпеть это очень долго, — сказал он.

— Слишком долго для меня! — твердо заявила Венеция. — Думаю, пройдет не менее пяти лет, прежде чем Обри сможет обосноваться в собственном доме, да и, возможно, что он этого не захочет. Кроме того…

— Святая простота! — прервал Деймрел. — Поезжайте к вашей тете, позвольте ей вывести вас в общество, и, прежде чем Обри отправится в Кембридж, в газете появится объявление о вашей помолвке!

Несколько секунд Венеция молча смотрела на него. Она не могла прочесть его мысли и была озадачена, хотя и не встревожена.

— Этого не будет, — сказала она наконец. — По-вашему, моя цель поехать в Лондон, чтобы найти себе мужа?

— Не цель, а судьба — как и должно быть!

— Значит, моя тетя будет вынуждена заняться поисками для меня супруга? — Деймрел молча пожал плечами, и Венеция поднялась. — Я рада, что вы меня предупредили. Скажите, может незамужняя женщина поселиться в отеле, если при ней служанка?

— Венеция…

Девушка улыбнулась, приподняв брови:

— Друг мой, сегодня вы на редкость глупы! Почему вы представляете меня плачущей из-за отсутствия общества и скучающей, потому что мне приходится вести жизнь, к которой я привыкла? Впрочем, куда более интересную! Здесь мои занятия ограничивались книгами, садом, а после смерти отца — поместьем. В Лондоне есть музеи, картинные галереи, театры, опера — столько вещей, которые вам, наверное, кажутся совсем обычными! К тому же во время каникул со мной будет Обри, а так как тетя, надеюсь, не станет меня запирать, то я не совсем отчаялась завести новые приятные знакомства!

— Боже мой, нет! — вырвалось у Деймрела. — Все лучше, чем это! — Он пересек комнату двумя быстрыми шагами, схватил ее за плечи так грубо, что она протестующе вскрикнула, и резко сказал: — Посмотрите на меня!

Венеция повиновалась, спокойно встретила его свирепый взгляд, похожий на ланцет хирурга, и лукаво заметила:

— У меня легко появляются синяки.

Его руки соскользнули с плеч девушки и стиснули ее пальцы.

— Чем вы занимались, когда вам было девять лет, радость моя? — спросил он.

От неожиданности Венеция недоуменно заморгала.

— Говорите!

— Не знаю! Учила уроки, вышивала…

— Увлекательное времяпрепровождение! Знаете, что я делал в это время?

— Откуда мне знать? Я даже не знаю, сколько вам тогда было лет. Конечно, я могла бы посчитать, но ненавижу это занятие. Если сейчас вам тридцать восемь, а мне двадцать пять…

— Избавлю вас от трудов. Мне было двадцать два, и я соблазнял знатную замужнюю леди.

— Допустим, — вежливо согласилась она. С трудом справившись с приступом смеха, Деймрел продолжал:

— Это было мое первое любовное приключение и, возможно, самое позорное. Во всяком случае, я на это надеюсь! В моей жизни мне нечем гордиться, но до встречи с вами, радость моя, я мог, по крайней мере, сказать, что моя порочность не доходила до соблазнения молодых и невинных. Я никогда не губил ничью репутацию, если не считать Софию, но не называйте это добродетелью! Соблазнять девственниц — опасная игра, да и в общем-то они меня не привлекали. Но потом я встретил вас и, должен признаться, остался в Йоркшире исключительно с целью завоевать вас — причем на моих условиях!

— Вы уже говорили мне это при нашей первой встрече, — невозмутимо отозвалась Венеция. — Я сочла это порядочной наглостью. Но потом, когда Обри упал с лошади, мы стали хорошими друзьями — и все изменилось.

— О нет, не все! Вы называете меня своим другом, но я никогда не называл и не назову вас так! Вы навсегда останетесь для меня самым красивым и желанным существом на свете! Изменились лишь мои намерения. Я решил не причинять вам вреда, но не мог расстаться с вами!

— А зачем вам это делать? По-моему, это глупо.

— Вы не понимаете, дорогая. Если бы боги могли «и время уничтожить и пространство…» — но они не могут, Венеция!

— Поуп, — спокойно сказала она. — «Счастливыми чтоб сделать двух влюбленных». Любимый английский поэт Обри, но не мой. Не вижу причин, по которым влюбленные не могут быть счастливы без фокусов с пространством и временем.

Деймрел отпустил руки девушки, но тут же притянул ее к себе:

— Когда вы так мне улыбаетесь, в моей душе наступает праздник! О боже, Венеция, я люблю вас до безумия, но я пока еще не обезумел… не настолько обезумел, чтобы не понимать, каким несчастьем это может обернуться для вас… для нас обоих! Вы не сознаете, какие преимущества я мог бы извлечь из вашей невинности!.. — Внезапно он умолк и вскинул голову, услышав, как хлопнула дверь из передней в коридор. После этого послышались шаркающие шаги. — Обри, — быстро сказал Деймрел. — Возможно, это к лучшему. Нам нужно многое друг другу сказать, но не сегодня! Завтра, когда мы немного остынем!

На большее времени не оставалось. Деймрел резко отстранил от себя Венецию и, когда дверь открылась, повернулся к Обри, вошедшему в комнату вместе со своим пойнтером.

 

Глава 14

Деймрел быстро встал между Венецией и дверью, но сразу понял, что это излишняя предосторожность. Обри выглядел грозно — его худые щеки пылали, а обычно холодные серые глаза метали искры. Интерес Обри к ближним и в лучшие периоды был весьма поверхностным, а в минуты гнева исчезал вовсе, так что он, даже застав сестру в объятиях Деймрела, едва ли обратил бы на это внимание.

— Могу сообщить тебе, Венеция, — произнес Обри дрожащим голосом, — что императрица издала новый указ! Собак — моих собак! — в будущем следует держать на цепи! Кроме Бесс — она чересчур дикая, чтобы ее вообще оставить в Андершо! Осторожнее, Джеспер, разве вы не знаете, какой скверный характер у этой собаки?

Деймрел, который трепал за уши пойнтера, грациозно помахивающего хвостом с видом полного блаженства, рассмеялся и спросил:

— Что она натворила?

— Подвергла опасности появление на свет наследника! — фыркнул Обри. — Бесс пришла в дом — конечно, в поисках меня, — и Шарлотта, обнаружив ее у подножия лестницы, испугалась и закричала. Это заставило Бесс поднять голову и посмотреть на нее.

— О боже! — вздохнула Венеция. — Я знаю, что Шарлотта не любит собак, но если это все…

— Как бы не так! Это было только начало! Шарлотта решила медленно отступать. Заинтригованная Бесс поднялась и направилась к ней. Шарлотта с визгом спряталась за спинку стула, но Бесс не отставала. Миссис Скорриер выбежала из буфетной узнать, какой негодяй пытается изнасиловать ее дочку, начала ругать Бесс и замахнулась на нее… как называются эти штуки?.. пяльцами, которые держала в руке. Бесс залаяла, Шарлотта закатила истерику и…

— Как ты мог такое допустить, Обри? — воскликнула Венеция, которую слова брата одновременно встревожили и позабавили.

— Меня там не было. Все это я выслушал из уст пострадавших леди. — Он иронически усмехнулся. — Я вел себя как твой послушный младший брат, дорогая. Прибыв на место происшествия, я обнаружил Шарлотту в кресле, миссис Скорриер — размахивающей у нее под носом флаконом с нюхательной солью, а Бесс — лающей на обеих, но виляющей хвостом. Она давала понять, что, хотя ей и не нравится, когда ее выгоняют из собственного дома, она слишком хорошо воспитана, чтобы кусаться. Мне казалось бесполезным науськивать Бесс на императрицу, поэтому я отозвал ее. Я даже сказал этой трусливой маленькой дурочке, что ей нечего бояться, но в благодарность императрица обрушила на меня поток оскорблений. Она утверждала, что я специально привел Бесс в дом, чтобы напугать ее дочь, и крайне неблагоприятно отзывалась о моем облике, манерах и характере, покуда Шарлотта блеяла: «Пожалуйста, не-надо, мама!» По-моему, я достойно это выдержал. Только когда императрица заговорила об интересном положении Шарлотты, я не смог удержаться (правда, особенно и не старался) и сказал, что хорошо это понимаю, так как Бесс в таком же положении. На миг мне показалось, что ее хватит удар!

— Да ты просто изверг! — сказала Венеция, пытаясь сдержать смех.

— Верно, и к тому же изверг, который считает, что ему все позволено, так как он калека, — вкрадчивым топом подтвердил Обри. — Не смотри на меня так, глупышка! Думаешь, я не знаю, какое отвращение вызывает у этой парочки моя хромота? Я не порицаю их за это — в отличие от няни! Как ты понимаешь, к тому времени она спустилась вниз узнать, что происходит. Ты упустила грандиозную сцену, дорогая! Няня пристыдила императрицу, велела Шарлотте не устраивать много шума из ничего, а мне приказала убраться, так как я забыл, что меня учили не создавать беспорядок в приличном доме.

— Лишить вас такого зрелища было на редкость жестоко! — заметил Деймрел. — Я бы поставил на вашу няню против полусотни миссис Скорриер!

— Ну, когда я уходил, исход перепалки еще оставался неопределенным, но думаю, няня одержит верх, — согласился Обри. — Самое интересное, что няня, которая всегда сердилась, даже когда Конуэй приводил своих собак в дом, взвилась под потолок, как только императрица заявила, что не позволит мне держать Бесс без конуры, так как животное опасно! Она дошла до того, что приказала мне немедленно посадить Бесс на цепь и осведомилась, слышу ли я ее, когда я повернулся к ним спиной и повел собаку по коридору к себе в комнату. Последними звуками битвы, которые я слышал, был вопрос няни, какое право имеет императрица приказывать урожденному Лэниону в его собственном доме?

— О господи! — вздохнула Венеция. Она робко улыбнулась Деймрелу: — Я должна идти и постараться уладить конфликт. А то няня начнет цитировать Книгу притчей Соломоновых — кстати, она цитировала ее мне только вчера, все насчет шумливых и необузданных женщин и того, насколько лучше жить в углу на кровле… Не думаю, чтобы она на это согласилась, если под кровлей подразумевается чердак!

— Пусть няня говорит этой мегере все, что хочет! — сердито сказал Обри. — Если она сможет избавить нас от нее, тем лучше!

— Да, но мисс Скорриер никогда этого не допустит! А если няня будет в дурном настроении, то нам станет еще труднее!

— Значит, ты собираешься сказать этой женщине, что собак будут держать на цепи? — осведомился Обри; гневный румянец вновь залил его щеки. — Предупреждаю, Венеция: если ты так сделаешь, я надену на Фларри лучший капор императрицы и закрою его у нее в спальне!

— Не искушай меня! — засмеялась Венеция. — Конечно, я не стану делать ничего подобного! Но мне кажется справедливым обещать ей, что ты будешь приводить собак только в эту комнату. Конечно, нелепо, что Шарлотта так их боится, но мы не должны забывать, что теперь это ее дом, а не наш!

— Разве нам позволят это забыть? — проворчал Обри.

Венеция молча повернулась к двери. Деймрел распахнул ее перед ней и, когда она задержалась на мгновение, глядя на него с немым вопросом, сказал:

— Увидимся завтра, но боюсь, не раньше полудня. Я хотел вам сказать… ладно, не важно! Сейчас в Прайори мой агент — я просидел с ним большую часть дня и, наверное, просижу все завтрашнее утро. Это важно, иначе я бы от него избавился. — Он улыбнулся: — Не позволяйте этой женщине рассердить вас до смерти!

Его улыбка отразилась в глазах Венеции, девушка кивнула и вышла в переднюю.

Деймрел закрыл дверь и повернулся, задумчиво глядя на Обри, ворошащего дрова в камине. Обри не стал прерывать свое занятие, но, словно чувствуя, что за ним наблюдают, ворчливо произнес:

— Это не моя вина!

— Только не огрызайтесь! — предупредил Деймрел. — Я же ни в чем вас не обвиняю. Перестаньте доводить себя до белого каления из-за бури в стакане воды!

Обри уставился на него, сдвинув брови, потом коротко усмехнулся:

— Дорого бы я дал, чтобы посмотреть, как императрица потребует у Конуэя не приводить в дом его собак! Что касается Шарлотты, ей придется к ним привыкнуть, так как по пятам за ее супругом постоянно будут бегать не меньше трех псин! Более того, собаки Конуэя — самые необученные во всем графстве и чертовски суетливые! Он позволяет им прыгать на стулья и дает куски мяса со стола. Я своих собак так не балую! Ладно, черт с ним, с этим тупицей!

— Перебирайтесь в Прайори, и мы будем ругать его в унисон! — предложил Деймрел. — У меня для него приготовлены эпитеты похуже!

Обри снова усмехнулся, но покачал головой:

— Ну, нет, я не настолько жалок! Мне бы очень хотелось перебраться в Прайори, но я уже говорил вам, что не позволю меня выставить!

— Так как я никогда не пытаюсь переубедить осла, то выставляюсь сам, — пожав плечами, заявил Деймрел и подобрал со стула шляпу и хлыст. — Hasta niacana!

Обри быстро посмотрел на него и неуверенно произнес:

— Надеюсь, вы не обиделись? Я не имел в виду…

— Разумеется, не обиделся, болван! — смеясь, ответил Деймрел. — Оставайтесь, если считаете нужным. Думаю, на вашем месте я поступил бы так же.

Он удалился, а Обри уселся за стол и занялся составлением ядовитой латинской эпиграммы. После нескольких неудовлетворительных попыток ему удалось написать четыре оскорбительные строчки, которые так его порадовали, что он уселся обедать почти в благодушном настроении. Будучи информированным миссис Скорриер, что, покуда он не выразит раскаяние в своем поведении, она отказывается его замечать, Обри ограничился любезной улыбкой и принялся за еду с необычайным аппетитом.

За столом было мало разговоров. Гнев миссис Скорриер сменился величавой угрюмостью, а истерический припадок Шарлотты — нервозной подавленностью, побуждавшей ее отвечать на любое обращение испуганным, задыхающимся голосом, отнюдь не поощрявшим к дальнейшим попыткам отвлечь ее от мрачных мыслей. Поднявшись из-за стола, она извинилась, сослалась на головную боль и поднялась к себе, а так как Венеция приняла приглашение Обри сыграть в бильярд, миссис Скорриер осталась холить свою злобу в одиночестве. То ли в результате этого, то ли осознав, что, подвергая остракизму Лэнионов, она не огорчила никого, кроме собственной дочери, миссис Скорриер появилась на следующее утро, расточая такое количество улыбок и любезных банальностей, что можно было подумать, будто она страдает полной потерей памяти. Венеция не была обманута, ибо злобный блеск глаз миссис Скорриер свидетельствовал об истинной цене ее добродушия, но отвечала ей рассеянной вежливостью, слишком поглощенная своими делами, чтобы понимать, как эта вежливость раздражает собеседницу. Миссис Скорриер становилось ясно, что она зашла слишком далеко в стремлении обеспечить Шарлотте главенствующее положение в Андершо. Конечно, ей очень хотелось избавить дом от Венеции и Обри, но не выставляя при этом себя и Шарлотту в неприглядном свете. Миссис Скорриер было мучительно видеть дочь, которую она по-своему очень любила, обращающейся за помощью не к матери, которая за нее сражается, а к отвратительной старухе, пригрозившей вылить ей на голову кувшин холодной воды, если она немедленно не прекратит истерику. До сих пор миссис Скорриер не приходило в голову, что если она выживет обоих Лэнионов, то Шарлотта, вместо того чтобы испытывать к ней благодарность и быть готовой убедить Конуэя, что его брат и сестра плохо к ней относились, может занять их сторону и сказать мужу, что не имеет никакого отношения к их изгнанию.

Найдя Венецию не реагирующей даже на комплименты, миссис Скорриер улыбнулась еще шире и заставила себя пуститься в описания материнских инстинктов, побуждающих бросаться на защиту любимого дитяти. Результат этого великодушного жеста был разочаровывающим, ибо Венеция, рассеянно посмотрев на нее, ограничилась следующими фразами:

— Бедная Шарлотта! Надеюсь, она сможет справиться со своим страхом перед собаками. Иначе ей придется нелегко, так как собаки Конуэя шумные и невоспитанные.

После этого она велела Рибблу сообщить в конюшню, чтобы ее кобылу привели к дому. Подслушав их разговор с Обри, миссис Скорриер сделала вывод, что Венеция собиралась посетить какого-то арендатора или слугу, с которым произошел несчастный случай. Это ее возмутило, так как она считала, что теперь Шарлотта должна исполнять обязанности доброй хозяйки, и ей очень хотелось сопровождать дочь в карете, утешая больных и нуждающихся, давая мудрые советы неосторожным и вообще уча уму-разуму всех слуг и работников Конуэя.

Миссис Скорриер не могла знать, что ни советы, ни помощь не были нужны пострадавшему семейству респектабельного фермера, чей младший сын, крепкий мальчуган лет десяти, сломал себе руку. По мнению его рассерженного родителя, ему требовались не сладости и не целебные отвары, а хорошая взбучка, так как несчастный случай произошел исключительно в результате его упрямства и непослушания. Венеция не стала бы наносить этот визит вежливости, но она больше не могла терпеть каждодневных жалоб домашней прислуги на посягательства миссис Скорриер.

Вчерашнее появление Обри, прервавшее ее разговор с Деймрелом, не слишком беспокоило Венецию. Ей сразу же пришлось переключиться на очередной домашний кризис, и только гораздо позже у нее появилась возможность обдумать происшедшее в библиотеке и поинтересоваться, что означали слова Деймрела. Венеция сомневалась в том, что любима, не более, чем в утреннем восходе солнца, однако, когда она лежала в кровати, будучи не в силах заснуть, ее радость, которую не могли потревожить ни домашние склоки, ни недовольство миссис Скорриер, начала сменяться все увеличивающимся беспокойством. Деймрел не сказал ничего слишком фривольного или такого, что позволяло бы заподозрить его в непорядочных намерениях, и все же, смеясь над мужской осторожностью, Венеция не могла не испытывать страх, что его нежелание связывать себя обязательствами может иметь и другое объяснение. Этот страх быстро исчез при воспоминании о нежности, которая, как ей подсказывал инстинкт, не имела ничего общего с мимолетной вспышкой сластолюбия — он был беспричинным, порожденным либо иррациональными тревогами утомленного мозга, либо свойственным людям суеверным ужасом перед неведомыми злыми богами, которые забавлялись, разрушая счастье смертных.

Утром страхи отступили. Ночь была бурной, и Венеция подумала, глядя из окна на разбросанные по лужайке увядшие листья, что ей не давали заснуть и внушали тревогу вой ветра и стук дождя об оконные стекла. Деймрел скоро приедет в Андершо, а ночные страхи были всего лишь фантазиями, порожденными усталостью и стихией. Затем Венеция вспомнила предупреждение Деймрела, что дела задержат его дома на все утро, и снова начала беспокоиться, пока не сообразила, что он вызвал в Прайори своего агента. Должно быть, адвокат прибыл из Лондона и старался поскорее покончить с делами. Деймрел тоже едва ли хотел задерживать его в Йоркшире больше, чем было необходимо. Поэтому Венеция отогнала мысль, что если Деймрел по-настоящему влюблен, то никакие дела не могут удержать его надолго вдали от нее. Тем не менее ощущение радостной безмятежности, согревавшее ее словно теплый плащ, было нарушено! Венецию одолевали сомнения, ранее не приходившие ей в голову: она не могла сосредоточиться ни на каких проблемах, кроме личных, и сдерживать раздражение, когда миссис Скорриер или миссис Гернард пытались прервать ее размышления.

Ферма, которую собиралась посетить Венеция, находилась на краю поместья, и, хотя день был пасмурным и ветреным, напоминая, что осень вскоре сменит зима, поездка приподняла ее настроение. Она вернулась в Андершо за несколько минут до полудня, зная, что сегодня Обри едва ли прервет их разговор, так как он отправился в двуколке в дальний лес, взяв с собой двух спаниелей, егеря, ружья и корзину с едой, которую уложили миссис Гернард и кухарка, годами прилагающие усилия к тому, чтобы их худощавый питомец поправился хоть немного. Любые остатки пищи, привезенные домой, смертельно ранили бы чувства обеих дам, а если они подозревали, что пудинг, заливное, голубь в желе и бисквиты достанутся егерю и спаниелям, покуда Обри будет завтракать кусочком сыра и яблоком, то им приходилось держать эти мысли при себе.

Когда Венеция, соскользнув с седла, подобрала длинную юбку костюма для верховой езды, из конюшни вышел Фингл, чтобы забрать ее кобылу. Она сразу поняла, что его распирает от новостей, и оказалась права: он сообщил ей, что через полчаса после ее отъезда из Андершо к дому прибыла запряженная четверкой карета, доставившая мистера Филина Хендреда.

Венеция очень удивилась, так как не получала не только предупреждения о визите, но даже ответа на письмо тете с сообщением о женитьбе Конуэя.

— Мой дядя? — воскликнула она настолько недоверчиво, что Фингл обрадовался произведенному эффекту и признался, что сам не может прийти в себя от изумления.

— Ваш дядюшка проделал весь путь в своей карете, мисс, — сказал он, очевидно считая, что это обстоятельство придает дополнительный блеск неожиданному визиту, — и, как я подозреваю, со своими кучерами, так как он не расплатился с ними и не дал им денег на еду, а сразу отправил их в «Красный лев».

— Отправил в «Красный лев»? — воскликнула шокированная Венеция. — Боже мой, как же вы и Риббл это допустили?

Но оказалось, что мистер Хендред отверг все гостеприимные возражения, чего, как Фингл напомнил Венеции, и следовало ожидать, памятуя, что когда он провел в Андершо неделю после кончины хозяина, то не позволил принимать ни его кучеров, ни лошадей.

— Правда, тогда при нем был его слуга, мисс, а теперь — нет.

Эти сведения, сообщенные весьма драматичным тоном, не произвели на Венецию особого впечатления. Она только сказала, что должна сразу же приветствовать гостя, и быстро направилась в дом, хотя Фингл уже приготовился описывать во всех подробностях недостатки почтовых лошадей, запряженных в карету.

Венеция не стала переодеваться, а сразу же прошла в гостиную, где, как сообщил ей Риббл, мистер Хендред пребывал в компании ее милости и миссис Скорриер. Войдя туда, она задержалась на пороге с раскрасневшимися от ветра щеками, хлыстом в одной руке и шлейфом костюма, наброшенным на другую. Когда мистер Хендред поднялся с кресла у камина и направился к ней, Венеция отпустила юбку, отбросила хлыст и двинулась ему навстречу, протянув руки.

— Какой приятный сюрприз, дорогой сэр! — воскликнула она. — Я так рада вас видеть! Впрочем, это не помешает мне разбранить вас! Мы в Йоркшире считаем себя оскорбленными, когда наши гости отправляют слуг и лошадей в таверну!

Прежде чем он успел ответить, вмешалась миссис Скорриер:

— Разве я не говорила, сэр, что мисс Лэнион будет вас ругать? Но вам следует знать, дорогая мисс Лэнион, что во многих поместьях, куда больших, чем это, недавно стало правилом принимать у себя не более одного слуги гостя и вовсе не принимать лошадей.

— Это не соответствует нашим северным представлениям о гостеприимстве, — отозвалась Венеция. — Но скажите, сэр, что привело вас в Андершо? Надеюсь, на сей раз вы погостите у нас как следует, а не отбудете в спешке, прежде чем мы успеем осознать, что вы приехали!

Суровые черты мистера Хендреда смягчила улыбка.

— Вам известно, моя дорогая Венеция, — ответил он сухим, педантичным голосом, — что я не настолько располагаю своим временем, как мне бы хотелось. Цель моего визита касается вас, и я надеюсь вскоре сообщить ее вам.

Венеция была удивлена, но так как мистер Хендред был ее главным опекуном, то решила, что он приехал обсудить с ней какой-то деловой вопрос.

— Если вы собираетесь сообщить, — улыбнулась она, — что мое состояние исчезло благодаря происходящему в таинственном месте, именуемом «биржа», подождите, пока я принесу нюхательную соль!

Мистер Хендред снова улыбнулся, но едва заметно, так как подобное предположение было слишком чудовищным, чтобы служить предметом для шуток. Миссис Скорриер вновь вмешалась в разговор:

— Вам не стоит долго держать мисс Лэнион в напряжении, тем более что у вас такая чудесная новость! Не бойтесь, мисс Лэнион! Ручаюсь, что цель приезда вашего дяди скорее приведет вас в восторг, чем в ужас!

К тому времени Венеции стали ясны два обстоятельства. Судя по исключительной любезности миссис Скорриер, она была хорошо знакома с социальным и финансовым положением мистера Хендреда и решила произвести на него благоприятное впечатление, а судя по холодному взгляду, которым были вознаграждены ее усилия, мистер Хендред испытывал к ней сильную неприязнь. Венеция решила увести его, пока он не дал ей резкую отповедь, поэтому она пригласила дядю пройти с ней в столовую, чтобы обсудить кое-какие дела. Миссис Скорриер отнеслась к этому на удивление благосклонно, объяснив свое поведение дочери, как только они остались одни, что доход мистера Хендреда, по слухам, составляет двадцать тысяч фунтов в год.

Шарлотта изумленно выпучила глаза, ибо внешность мистера Хендреда не свидетельствовала о подобном богатстве. Если бы не индивидуальность, присущая любому, даже самому простому костюму от Уэстона, он мог бы сойти за респектабельного, но весьма скромного адвоката. Это был худощавый человек ниже среднего роста, с тонкими ногами, редкими седыми волосами и резкими чертами лица, наделенными всеми признаками хронической диспепсии. Он всегда аккуратно одевался, но, так как ему были чужды любые формы щегольства и расточительности, не носил никаких драгоценностей, кроме перстня с печаткой и скромной золотой булавки в складках галстука, никаких ярких жилетов и длинных манжет, и, какое-то время одеваясь у Штульца, сразу же перешел к Уэстону после того, как мистер Штульц оказался настолько неразумен, что прислал ему новый сюртук, украшенный пуговицами с рисунком по последней моде и вдвое большими, чем казалось подобающим мистеру Хендреду.

Несмотря на нелюбовь к крайностям моды, мистер Хендред принадлежал к самому высшему обществу, ибо, помимо всех преимуществ, даваемых огромным состоянием, он обладал такими связями, что в его присутствии не следовало делать уничижительные замечания о ком-либо из знати, так как он вполне мог оказаться его близким знакомым. Мистер Хендред был членом парламента и мировым судьей, а коль скоро его деловые способности сочетались со стойким чувством долга, его имя приходило в голову каждому, нуждавшемуся в поверенном или душеприказчике.

В хозяйстве мистер Хендред не терпел никаких лишних трат, и, хотя платил шестьдесят фунтов в год повару-французу и никогда не путешествовал с наемными кучерами, супруга даже не пыталась убедить его нанять больше слуг, чем ему казалось необходимым. Помимо особняка на Кэвендиш-сквер, у него было большое поместье в Беркшире и два поменьше в других местах, но, в отличие от пятого герцога Девонширского, который круглый год держал не менее десяти домов, полностью укомплектованных прислугой, в жилищах мистера Хендреда всегда царил полный порядок при минимальном количестве слуг.

Венеция впервые познакомилась с ним, когда тетя пригласила ее провести неделю в Хэрроугите. Мистеру Хендреду посоветовали попробовать знаменитые воды для лечения желудочных расстройств, но, к сожалению, ни воды, ни климат ему не подошли, и после десяти дней неудобств он подал сигнал к отступлению. Но, несмотря на недуги, он был добрым и внимательным хозяином, обеспечивал Венецию всевозможными развлечениями и ясно давал понять, не прибегая к открытой критике эксцентричности своего шурина, что не одобряет изолированное существование, которое ей приходится вести, и был бы рад избавить ее от него. Тогда это не оказалось возможным, а когда после смерти сэра Франсиса Лэниона мистер Хендред возобновил предложения гостеприимства, Венеция сочла это не более осуществимым, чем прежде. Она отклонила приглашение, мистер Хендред согласился с ее решением, и Венеция полагала, что он принял ее отказ как окончательный. Поэтому она удивилась, услышав, что единственной целью его приезда в Андершо было немедленно отвезти ее на Кэвендиш-сквер, где племянница, как ему казалось, станет желанным прибавлением к его семье.

Венеция была глубоко тронута, но мистер Хендред не позволил ей выражать свою признательность. Соединив копчики пальцев, он строго произнес:

— Несомненно, моя дорогая Венеция, вы хорошо осведомлены о моем отношении к вам. Надеюсь, мне незачем говорить, что ваша тетя и я всегда испытывали к вам привязанность. Преувеличения чужды моей натуре, но я без колебаний заявляю, ваше поведение, отличающееся благоразумием и твердыми принципами, всегда заслуживало уважения. Вы славная девушка, дорогая племянница, — добавил он менее чопорно, — по вас бессовестно использовали те, кому следовало в первую очередь заботиться о вашем комфорте. Позвольте заверить вас, что для меня будет величайшей радостью сделать все, что в моих силах, дабы компенсировать вам годы, которые вы пожертвовали на то, что считали своим долгом. — Венеция сделала протестующий жест, но мистер Хендред нахмурился и продолжал более резким тоном: — Умоляю позволить мне быть с вами откровенным. Несмотря на то что я не испытываю желания говорить с вами о странностях вашего покойного отца, я должен заметить, что, хотя он был во многих отношениях достойным человеком, его поведение после трагического события, происшедшего в дни вашего детства, кажется мне эгоистичным и неразумным. Мои чувства были ему известны. Добавлю лишь то, что отношусь с глубоким уважением к подчинению дочери воле отца. Когда после его внезапной кончины вы сочли своим долгом остаться здесь во время неизбежного отсутствия вашего старшего брата, я не мог отрицать силу ваших аргументов и не считал себя вправе вас переубеждать. Я не возобновлял свои предложения, когда стало очевидным, что Конуэй, вместо того чтобы вернуться домой и освободить вас от ответственности, которую вы так самоотверженно взвалили на свои плечи, не собирается считаться с чем-либо, кроме собственных удобств, так как понимал, что вы все равно найдете для него оправдания. Но, ознакомившись с содержанием письма, которое вы отправили вашей тете… Скажу без колебаний, Венеция, что я редко был настолько шокирован и считаю поведение Конуэя, навязавшего вам не только свою жену, но и ее мать, просто возмутительным и освобождающим вас от всех обязательств оставаться в Андершо!

— Конечно, — согласилась Венеция, которую изрядно позабавил этот монолог. — Я готова без колебаний сказать то же самое! Но вы же знаете, что я никогда не считала своим долгом оставаться здесь из-за Конуэя. Я делала это ради Обри, и, пожалуйста, дорогой сэр, не рассматривайте это как жертву! Мы с Обри лучшие друзья, и нам с ним здесь было очень удобно.

Мистер Хендред с одобрением посмотрел на нее, но сухо промолвил:

— В обществе миссис Скорриер вам едва ли будет так удобно.

— Да, разумеется. Я уже поняла, что чем скорее мы подыщем другое жилье, тем лучше. Думаю, миссис Скорриер постаралась продемонстрировать вам себя с наилучшей стороны, так что вам будет нелегко поверить, какое отвращение она у меня вызывает!

— Вам незачем убеждать меня, дорогая Венеция, так как я хорошо знаком с женщинами подобного сорта. Напористая, властная особа, которой недостает воспитания и хороших манер. Видимо, из-за нее этот брак состоялся с такой неподобающей поспешностью. Но помяните мое слово, она нашла достойную партию для своей дочери! Меня удивляет, что Конуэй связал свою жизнь с девушкой, не обладающей никакими достоинствами, кроме хорошенького личика и добродушного нрава. Ее происхождение вполне респектабельно, но не более того, а что касается состояния, то сомневаюсь, что оно превышает тысячу фунтов, а может, даже не достигает этой суммы, ибо Скорриеры небогаты, а ее отец к тому же был младшим сыном.

Это обстоятельство, казалось, усиливало неприязнь мистера Хендреда, который в течение нескольких минут не мог выбросить его из головы. Истощив запас едких замечаний и кратко высказавшись о дурных последствиях неосмотрительности и опрометчивости, он вернулся к цели своего визита в манере, свидетельствующей о твердой решимости немедленно забрать Венецию из Андершо.

— Не хочу причинять вам неудобства, Венеция, но для меня было бы крайне желательным, если бы вы смогли уехать со мной завтра утром.

— Но это невозможно, сэр! Вы должны дать мне время подумать! Ведь существует столько обстоятельств — Обри, Андершо… Иногда мне кажется, что я должна оставаться здесь до возвращения Конуэя, так как одному Богу известно, что может натворить эта женщина, если она будет здесь распоряжаться!

— Что до этого, то не в ее власти изменить ваши порядки, моя дорогая. Не сомневаюсь, что она жаждет это сделать, поэтому считаю разумным сообщить ей, что, так как леди Лэнион не обладает ни полномочиями, ни опытом для управления делами мужа, они останутся в руках Митчетта. Я уже говорил с ним, и от вас требуется только предоставить ему необходимую информацию и дать указания, какие вы сочтете нужными. Я взял на себя смелость сказать Митчетту, что надеюсь завтра привезти вас в его контору по пути в Лондон. Что касается Обри, то мне следовало объяснить вам, что мое приглашение, естественно, относится и к нему.

Венеция рассеянно провела ладонью по лбу, не зная, что говорить и делать. На все ее возражения мистер Хендред дал спокойные ответы, полностью их опровергающие, а когда она упомянула о намерении обзавестись собственным домом, он после небольшой паузы сказал, что с радостью обсудит с ней планы на будущее, когда она поселится под его крышей. Мистер Хендред снова выразил сожаление, что причиняет ей неудобства, заставляя спешить, но он был убежден, что, подумав, она поймет, насколько разумнее покинуть Андершо в его компании.

— Теперь я вас покину, — заявил мистер Хендред, вставая. — Я, как вам известно, никудышный путешественник, и, когда преодолеваю большие расстояния, у меня разыгрывается тик. Надеюсь, леди Лэнион извинит меня, если я до обеда пробуду в своей спальне. Нет, вам незачем провожать меня, дорогая племянница! Я знаю дорогу и уже попросил вашу восхитительную экономку прислать мне грелку, когда я позвоню. Грелка в ногах часто облегчает тик.

Венеция знала его достаточно хорошо, чтобы не настаивать, и он удалился, предоставив ей возможность собраться с мыслями. Это было нелегкой задачей, и спустя несколько минут она пришла к выводу, что, прежде чем принимать решение, должна повидать Деймрела. Это напомнило ей о его обещании посетить ее около полудня и заставило бросить взгляд на часы. Было только начало первого. Венеция подумала, что Деймрел, возможно, ждет ее в библиотеке, и сразу же пошла туда, но его там не оказалось. После недолгих колебаний она вышла из дому через дверь в сад и быстро зашагала к конюшне.

 

Глава 15

Нидд, прослуживший у Деймрела почти столько же лет, как Марстон, принял у Венеции ее кобылу, ничем не обнаруживая удивления визитом никем не сопровождаемой леди в дом холостяка. Иное дело Имбер, впустивший Венецию с явной неохотой и всеми способами, за исключением слов, демонстрирующий крайнюю степень неодобрения. Он проводил ее в одну из гостиных и пошел докладывать Деймрелу о ее приезде.

Венеция осталась стоять у окна, но прошло несколько минут, прежде чем появился Деймрел. Гостиная выглядела неуютной с ее слишком аккуратно расставленной мебелью и отсутствием огня в камине. Во время пребывания Обри в Прайори они никогда здесь не сидели, предпочитая библиотеку, и гостиная по-прежнему казалась комнатой, которой не пользуются. Венеция предполагала, что Имбер привел ее сюда с целью подчеркнуть свое неодобрение или потому что Деймрел еще не окончил дела со своим агентом. Вид за окном был мрачен, так как небо заволокли тучи и начал моросить дождь.

Венеция уже начала опасаться, что разминулась с Деймрелом, который мог поехать в Андершо по дороге, а не более коротким путем через поле, когда дверь открылась и он вошел в комнату с вопросом:

— Каким же образом вашей императрице удалось выжить вас из дому, моя восхитительная Венеция?

Несмотря на беспечный топ, в его голосе слышались резкие нотки, словно ее визит был нежелательным. Венеция повернулась, пытаясь прочесть на лице его мысли, и отозвалась с улыбкой:

— Вы были заняты? Вы говорите так, будто не рады меня видеть!

— Так оно и есть, — ответил он. — Вы знаете, что не должны здесь находиться.

— Так, кажется, думает Имбер, но меня это е заботит. — Она медленно прошла в середину комнаты и остановилась у стола, стягивая перчатки. — Я решила, что лучше приехать к вам, чем ждать, пока вы приедете ко мне. В Андершо нам будет нелегко побеседовать наедине, а я нуждаюсь в вашем совете, друг мой. Прибыл мой дядя.

— Ваш дядя? — переспросил Деймрел.

— Мой дядя Хендред — мой опекун. Он хочет немедленно увезти меня в Лондон!

— Понятно, — произнес после паузы Деймрел. — Итак, очаровательная осенняя идиллия подошла к концу.

— По-вашему, я пришла сообщить вам это? — спросила Венеция.

Он посмотрел на нее, слегка прищурившись:

— Может быть, и нет. Тем не менее это правда, хотя и неприятная.

Венеция ощутила, как холодеет кровь в ее жилах. Деймрел резко повернулся и направился к окну; она молча смотрела на него.

— Да, это конец идиллии, — повторил он. — Золотая осень позади — через неделю на деревьях не останется ни одного листика. Ваш дядя хорошо выбрал время приезда. Вам так не кажется, дорогая моя? Но уверяю вас, вы со мной согласитесь.

Венеция молчала, так как не находила слов. Ей было трудно даже попять смысл сказанного Деймрелом и разобраться в путанице собственных противоречивых мыслей. Это походило на дурной сон, в котором хорошо знакомые вам люди ведут себя фантастическим образом и вы чувствуете себя не в силах спастись от какой-то страшной угрозы. Она подняла руку, чтобы протереть глаза, словно и в самом деле только что проснулась. Голосом, который казался ей принадлежащим к недавнему ночному кошмару, потому что он был тихим, а в кошмарных снах вы пытаетесь кричать, но можете только шептать, Венеция осведомилась:

— Почему я должна с вами согласиться?

Он пожал плечами:

— Я мог бы вам объяснить, но это вас не убедит. Вы сами поймете, когда немного повзрослеете, дорогая, и узнаете о мире немного больше того, что вы читали в книгах.

— Вы так думаете? — Бледные щеки Венеции слегка порозовели, и она робко добавила: — Возможно, я не должна об этом спрашивать, но я хочу понять…

— По-моему, было бы лучше, если бы мы никогда не встречались, — печально отозвался Деймрел.

— Для вас или для меня?

— Для нас обоих! Конец идиллии был неизбежен с самого ее начала — по крайней мере, я знал об этом, хотя вы, возможно, и нет. А чем очаровательнее идиллия, тем болезненнее бывает ее окончание. Но боль длится не долго. Вы ведь знаете, что сердца в действительности не разбиваются. А если не знаете, то примите это как непреложную истину, так как мне об этом точно известно.

— Но сердца можно ранить, — просто сказала Венеция.

— Много раз — и столько же раз исцелить, в чем я убедился.

Она сдвинула брови:

— Почему вы так говорите? Это звучит так, словно вы хотите причинить мне боль, но я уверена, что такого не может быть!

— Разумеется. Я никогда не хотел причинить вам боль. Вся беда в том, радость моя, что вы были слишком молоды, слишком восхитительны, и то, что должно было стать легким и веселым флиртом, обернулось чем-то куда более серьезным, чем я предполагал, предвидел… и даже желал! Мы позволили себе зайти чересчур далеко, Венеция. Вы никогда не чувствовали, будто живете во сне?

— Тогда нет, а теперь чувствую. Все это кажется мне нереальным!

— Вы слишком романтичны. Мы с вами обитали в Аркадии, а остальной мир не настолько позолочен, как это уединенное место. Только в фантазиях все обстоятельства благоприятствуют тому, чтобы двое людей влюбились друг в друга. Мы не были бы более изолированы от окружающего мира, даже находясь на необитаемом острове. Ничто не нарушало нашу идиллию, никто нас не потревожил, и на целый волшебный месяц мы — или я — забыли, что в реальной жизни существуют и другие вещи, кроме любви!

— Но если это произошло, значит, это было реальным, Деймрел!

— Да, это произошло. Давайте согласимся, что это была прекрасная интермедия. Вы знаете, что она не могла стать чем-то большим — мы так или иначе должны были вернуться на землю и могли даже устать друг от друга. Вот почему я сказал, что прибытие вашего дяди очень своевременно — «разлука — сладкая печаль», а вот разлюбить… это было бы слишком горьким окончанием нашей осенней идиллии! Мы должны оглядываться назад с улыбкой, а не с дрожью, радость моя!

— Скажите мне только одно! — взмолилась Венеция. — Говоря об обстоятельствах, вы думали о вашем прошлом?

— Да, но не только о нем. Едва ли я мог бы стать хорошим мужем, дорогая, а ничто другое невозможно. Говоря откровенно, Провидение в лице Обри вчера вмешалось как раз вовремя, чтобы снасти нас обоих от катастрофы.

Она посмотрела ему в глаза:

— Вчера вы сказали, что любите меня до безумия. Вы имеете в виду, что это было нереальным и не могло долго продолжаться?

— Да, — резко ответил Деймрел. Снова подойдя к Венеции, он стиснул ее запястья. — Я также сказал вам, что мы поговорим об этом, когда немного остынем. Так вот, любовь моя, ночь принесла с собой мудрый совет, а день принес вашего дядю. Так что оставим это и ограничимся словами: «Надежды больше нет — простимся с поцелуем!»

Венеция молча подняла голову — Деймрел поцеловал ее быстро и грубо, почти оттолкнув от себя.

— Вот! Теперь уходите, прежде чем я не извлек больших преимуществ из вашей невинности! — Он подошел к двери, распахнул ее и крик-пул Имберу, чтобы тот привел к дому кобылу мисс Лэнион. Когда Деймрел повернулся, Венеция увидела на его лице неприятную улыбку и невольно отвела взгляд. — Не стоит выглядеть так трагично, дорогая, — усмехнулся он. — Уверяю вас, очень скоро вы будете благодарить Бога за то, что выбрались из этой чертовски скверной передряги. В другую такую же вы больше не попадете, поэтому не ненавидьте меня, а будьте мне признательны, что я немного приоткрыл ваши прекрасные глаза. В Лондоне вы произведете фурор — молодые щеголи назовут вас бриллиантом чистой воды и будут правы, радость моя!

Ощущение того, что она пробирается сквозь заросли кошмара, вновь охватило Венецию. Сердце подсказывало ей, что выход существует и что, найдя его, она вновь обретет и Деймрела. Но времени не оставалось — еще минута, и будет слишком поздно! Необходимость действовать быстро не пришпоривала, а, напротив, парализовала мозг и язык, окутывая отчаяние пеленой отупения.

Внезапно Деймрел заговорил вновь и, как показалось Венеции, своим обычным голосом:

— Обри поедет с вами?

Она посмотрела на него невидящими глазами и ответила, словно пытаясь вспомнить давно забытое имя:

— Обри…

— Он едет с вами в Лондон?

— В Лондон… — повторила Венеция, проведя рукой по глазам. — Как глупо — я совсем забыла… Не знаю. Обри уехал охотиться до прибытия дяди.

— Ваш дядя приглашает его?

— Да. Но думаю, он не согласится.

— А вы бы хотели, чтобы он поехал с вами?

Венеция нахмурилась, стараясь сосредоточиться. Мысль об Обри помогла ей взять себя в руки. Она представила его в доме своего дяди, одолеваемого заботами тети, ее попытками развлечь его, презирающего все, что казалось ей важным, и решительно ответила:

— Нет. Только не на Кэвендиш-сквер. Это ему не подойдет. Позже я постараюсь снять дом для него и для меня — я вам уже говорила… Глупо говорить, как Эдуард, что Обри должно нравиться то, что он ненавидит, потому что это правится другим юношам. Обри такой, какой есть, и никто не может его изменить, так что какой смысл говорить об этом?

— Никакого. Позвольте ему перебраться ко мне. Скажите, что он может взять собак, лошадей — все, что захочет. Я прослежу, чтобы с ним ничего не случилось, и передам его вашему ученому пастору в отличной форме. Если Обри будет здесь, вам не придется за него беспокоиться, не так ли?

— Так. — Она криво улыбнулась. — Но…

— Значит, договорились! — прервал Деймрел. — Вы не будете ничем мне обязаны. Обществу Обри я буду только рад.

— Значит… вы остаетесь здесь?

— Да, остаюсь. Пошли! Нидд, должно быть, уже оседлал вашу кобылу.

Вспомнив, что Деймрел посылал за своим агентом по какому-то важному вопросу, Венеция подумала, что его дела, возможно, оказались в худшем состоянии, чем он считал.

— По-моему, — робко заметила она, — вы не намеревались задерживаться в Прайори, и я боюсь, что ваши дела не слишком хороши.

Деймрел коротко усмехнулся:

— Не ломайте над этим голову, потому что это не имеет ни малейшего значения.

Он снова открыл дверь — в его позе ощущалось нетерпение. Венеции вспомнилась вторая строка цитируемого им сонета: «Ты больше не услышишь обо мне». Деймрел не произносил этих слов, но в них не было нужды. Золотая осень сменилась дождем и ненастьем, радужный пузырь лопнул, и ей оставалось только принять это с достоинством. Она взяла перчатки и хлыст и направилась по выложенному плитками холлу к открытой входной двери. Возле нее стоял Имбер, а снаружи виднелся Нидд, держа за повод ее кобылу. Венеция хотела проститься с Деймрелом, ее другом и ее любовью, но при виде слуг у нее пересохло в горле. Венеция вышла из дому и обернулась.

Деймрел смотрел не на нее, а на черную тучу, заслонившую небо на западе.

— Дьявольщина! — воскликнул он. — Вы не успеете добраться в Андершо до дождя! Есть шанс, что туча рассеется, Нидд?

Слуга покачал головой:

— Никакого, милорд. Дождь уже моросит.

Деймрел с тревогой посмотрел на Венецию. Усмешка исчезла с его лица.

— Вам нужно ехать немедленно, дорогая, — шепнул он ей. — Я не могу отправить вас в своей карете. Если та женщина узнает…

— Это не важно. — Венеция протянула руку — она была бледна, но в глазах появился отсвет прежней улыбки. — Прощайте, друг мой!

Деймрел молча поцеловал ей руку и помог сесть в седло, как делал каждый раз, когда она приезжала в Прайори, но теперь он не строил планов на завтра, а только сказал:

— Поезжайте коротким путем и не задерживайтесь! Надеюсь, вы не промокнете! Прощайте, дитя мое!

Он шагнул назад, и кобыла, которой не терпелось в свою конюшню, тронулась с места, не нуждаясь в том, чтобы ее подгоняли. Деймрел поднял руку, прощаясь, но Венеция не смотрела на него, и он повернулся.

— Мисс Лэнион собирается в Лондон, — резко сказал Деймрел Имберу. — Возможно, мистер Обри завтра приедет сюда на несколько педель. Скажите миссис Имбер, чтобы приготовила его комнату.

Он направился в библиотеку и захлопнул за собой дверь. Имбер огляделся в поисках Нидда, чтобы узнать, что тот обо всем этом думает. Правда, на Нидда едва ли следовало рассчитывать, так как он был так же молчалив, как Марстон, и к тому же туп, как кувалда. Нидд шел к конюшне, поэтому дворецкому оставалось посплетничать с женой. Но миссис Имбер пребывала в дурном настроении, так как у нее не поднималось тесто, и потребовала, чтобы муж не мешал ей работать.

Имберу очень хотелось оказаться в Андершо, когда мисс Венеция появится там бледная, словно увидела привидение. Должно быть, все здорово переполошатся, и неудивительно!

Но только три человека в Андершо видели Венецию, когда она вернулась, и ни помощник конюха, ни молодая горничная не заметили ничего, кроме ее мокрого костюма для верховой езды и шляпы со свисавшим на лицо пером. Поднявшись в свою комнату, Венеция обнаружила там няню и горничную. Пол был завален серебряной бумагой и уставлен дорожными сундуками; на кровати лежали готовые к упаковке платья и плащи; рядом виднелась груда мешков, где все лето хранились меха, а воздух наполнял запах кислых яблок, которыми отгоняли моль.

Няня тут же разразилась потоком гневных фраз, покуда Венеция стояла на пороге, окидывая невидящим взглядом беспорядок.

Внезапно няня выставила из комнаты Дженни, велев ей принести ведро горячей воды, а не стоять без дела, когда мисс Венеция промокла до нитки и может простудиться. Няня подвела Венецию к камину, не переставая браниться, совсем как много лет назад, когда она ругала маленькую девочку, напуганную какой-то чепухой, пока та не переставала плакать. Девочка знала, что, когда няня рядом, с ней не случится ничего плохого. Теперь же Венеция понимала, что няня бессильна ей помочь, но ее присутствие по-прежнему приносило облегчение. Няня сняла с нее мокрый костюм, закутала ее в халат и усадила у огня, потом приготовила укрепляющий напиток, заставила Венецию его выпить, растерла ее холодные ноги, прибрала в комнате, достала вечернее платье и все время говорила, не дожидаясь ответа и глядя на Венецию уголками старых, но проницательных глаз. Пусть мисс Венеция посидит некоторое время спокойно — еще много времени до того, как ей понадобится снова одеваться! Только лечь ей нужно не поздно, а то мистер Хендред собирается уезжать рано утром! И незачем беспокоиться из-за Андершо, тем более что у нее не будет на это времени — ведь в Лондоне столько интересного, и ее тетя так добра; а вскоре у нее наверняка появятся новые знакомые! Конечно, мисс Венеция сначала будет тосковать по дому, но пусть она поверит няне — скоро это пройдет!

Венеция, пытаясь улыбнуться, крепко сжала ее руку в порыве благодарности.

— Ну-ну, голубка моя! — засуетилась няня, поглаживая спутанные локоны Венеции. — Не надо плакать!

Но плакала в действительности сама няня, и вскоре, убедившись, что с Венецией все в порядке, она вышла, чтобы дать ей немного поспать.

Когда няня вернулась помочь Венеции одеться к обеду (ей не хотелось доверять эту миссию Дженни), она подумала, что хозяйке удалось вздремнуть, так как ее щеки порозовели. Венеция настолько пришла в себя, что смогла решить, какие вещи нужно упаковать для отправки в Лондон, а какие оставить в Андершо. Она составила список людей, которых должна была повидать перед отъездом, и дел, которыми следовало заняться, а няня, быстро вникая во все вопросы, думала: «Пускай хлопочет — это поможет ей отвлечься».

Она только успела застегнуть платье Венеции, как в дверь постучали и послышался голос Обри, спрашивающего разрешения войти. Венеция впустила его, но няня, чувствуя, как напряглись ее плечи, которые она прикрывала газовым шарфом, резко сказала:

— Не беспокойте мисс Венецию, мастер Обри, так как она очень устала и ей и без вас есть над чем подумать!

— Я хочу поговорить с тобой, прежде чем ты спустишься, — заявил Обри, не обращая внимания на няню.

Венеция упала духом, видя по лицу брата, что с ним придется нелегко. Тем не менее она кивнула:

— Да, конечно, дорогой. Как прошла охота? Ты не попал под дождь? А вот я попала! Спасибо, няня. Теперь все в порядке — никто меня не причесывает так хорошо, как вы! Ох, Обри, у меня в голове такой сумбур! Я едва могу поверить, что это правда и что я в самом деле наконец отправлюсь в Лондон!

Венеция села за туалетный столик, где она могла не смотреть на брата, и начала выбирать из шкатулки украшения, которые хотела надеть.

— Значит, ты собираешься ехать? — спросил Обри, когда няня вышла.

— Разумеется! Как ты можешь об этом спрашивать? Так будет лучше для нас обоих!

— Для меня не будет лучше гостить у тети Хендред, если ты это имеешь в виду.

— Нет-нет… Ты уже видел дядю?

— Видел. Я сказал ему, что не поеду в Лондон, если только не буду нужен тебе.

— Надеюсь, ты не был невежлив? — воскликнула Венеция.

— Нет, я все объяснил, как надо. Я сказал дяде, что здорово отстал в занятиях во время отсутствия Эпперсетта и должен наверстать упущенное. Он меня понял. Да и вообще, его мало заботит, поеду я или нет, как, я уверен, и тетю. Но дядя сказал, что ты сообщила ему свой план обзавестись собственным домом, и хотел взять с меня слово, что я не буду тебя поощрять, так как идея ему не по душе.

— Господи, надеюсь, ты не сделал ничего подобного! Это полная чепуха! Потому я и рада, что мне подвернулся этот шанс! Я твердо решила не оставаться в Андершо, пока здесь миссис Скорриер, а как я могу найти подходящий для нас дом, если не поеду в город? Тебе тоже не правится этот план? Я не стану увозить тебя от мистера Эпперсетта, но когда ты отправишься в Кембридж, у тебя будут каникулы, и…

— Дело не в этом! — прервал Обри. — В Лондоне достаточно учителей, к тому же я могу заниматься самостоятельно. Чего я не понимаю… Венеция, Джеспер знает об этом?

— Да, я ездила к нему, — я подумала, что ты, вероятно, не захочешь жить на Кэвендиш-сквер, и хотела убедиться…

— Что он тебе сказал? — нахмурившись, осведомился Обри.

— А ты как думаешь? Он сразу сказал, что будет рад принять тебя на столько времени, как тебе захочется. Да, Деймрел добавил, что ты можешь захватить лошадей и собак, и это напомнило мне, что тебе лучше взять с собой и Фингла. Только постарайся ему втолковать, что Нидд — старший конюх в Прайори, а то ведь ты его знаешь!

— Ради бога! — раздраженно прервал Обри. — Об этом я позабочусь! Скажи вот что: Джеспер хочет, чтобы ты уехала? Я думал… Венеция, разве ты не собираешься выйти за него замуж?

— Господи, конечно нет! О, ты вспомнил о нашем глупом разговоре! Лучше забудь об этом, так как я, наверное, никогда ни за кого не выйду. Одно время я думала, что могла бы выйти за Эдуарда, потом решила, что Деймрел подошел бы мне больше, а теперь… ну, теперь я не могу думать ни о чем, кроме Лондона, так что это безнадежное дело.

— А я думал, вы любите друг друга.

— Глупый, это просто флирт!

Некоторое время он молча смотрел на нее.

— Тем не менее я по-прежнему так думаю. Конечно, я многого не замечаю, но знаю, когда ты притворяешься!

— Но, Обри, клянусь тебе…

— Придержи язык! — сердито огрызнулся он. — Не хочешь говорить — не надо, но перестань болтать вздор! Я не собираюсь вмешиваться — терпеть не могу, когда суют нос в чужие дела!

— Пожалуйста, не сердись на меня! — с трудом вымолвила Венеция.

Обри заковылял к двери, но остановился и обернулся:

— Я не сержусь. Полагаю, ты знаешь, что делаешь. Просто я надеялся, что вы поладите между собой. Мне правится Джеспер. — Он открыл дверь и вышел, как показалось Венеции, выбросив ее из головы.

 

Глава 16

Спустя три дня Венеция проснулась после беспокойной ночи от звуков скрипучего голоса, монотонно призывающего жителей домов на Кэвендиш-сквер купить отличный серебряный порошок для кухни. Миссис Хендред, отведя племяннице лучшую свободную спальню, выходящую окнами на площадь, сказала ей, что здесь куда спокойнее, чем в комнатах с окнами на улицу. Конечно, в спальне и вправду было тише, чем в комнате в Ньюарке, где Венеция провела прошлую ночь, но для того, кто привык к сельской тишине, площадь больше напоминала ад кромешный, чем спокойное место для объявлений жилищных агентов. Казалось, будто в Лондоне вообще никто не ложится спать, и, если Венеции удавалось задремать, она вскоре просыпалась от голоса ночного сторожа, объявляющего время и погоду. Венеции оставалось надеяться, что раз уши лондонцев привыкли к непрекращающемуся шуму, то и она со временем перестанет его замечать. Будучи хорошо воспитанной девушкой, Венеция вскоре заверила тетю, что превосходно провела ночь и полностью отдохнула после путешествия.

Но тяжелые веки опровергали ее слова. Венеция вообще мало спала последние три ночи, и, так как она не привыкла к путешествиям, почти двухсотмильная поездка полностью истощила ее силы, и теперь, лежа в кровати, она не верила, что тряска по бесконечным почтовым дорогам наконец позади.

Венеции казалось, что путешествие, о котором она давно мечтала, запечатлеется в ее памяти, как ночной кошмар. Сначала были суматошные сборы, устройство домашних дел, бесконечные счета, ключи, памятные записки, письмо для леди Денни. Хуже всего было прощание — няня, миссис Гернард и Риббл плакали, и их пришлось утешать — при этом мистер Хендред стоял рядом с часами в руке, — а когда наступил момент расставания с Обри, Венеция только прижала его к себе, будучи не в силах ни говорить, ни смотреть на него, так как слезы застилали ей глаза.

У нее не было времени для размышлений, пока она не покинула Йорк, где провела час с мистером Митчеттом, подписывая многочисленные документы и отвечая на вопросы. Но когда Йорк остался позади, мистер Хендред, приготовившись к неминуемому возобновлению нервного тика, обернул голову шарфом и откинулся назад в углу кареты, закрыв глаза и предоставив племяннице возможность подумать о происходящем с ней. Мысли были невеселыми и целиком поглощали внимание, поэтому вместо того, чтобы созерцать незнакомые сельские пейзажи, Венеция видела перед собой только покачивающиеся фигуры кучеров и проявляла лишь слабый интерес к историческим местам, которые они проезжали. Первый этап пути был вынужденно кратким, и им оставалось покрыть еще сто двадцать миль. Венеция согласилась с решением дяди останавливаться только на одну ночь, но, когда карета наконец прибыла на Кэвендиш-сквер, она так устала, что едва могла отвечать на заботливые вопросы тети краткими вежливыми фразами и заставить себя съесть несколько кусочков изысканного ужина. Миссис Хендред с необычайной теплотой и радушием встретила племянницу, которую не видела семь лет. Она не переставала хлопотать над ней, сама проводила ее в спальню и не выходила оттуда, пока не уложила собственноручно Венецию в постель, не поцеловала ее и не шепнула ей на ухо обещание многочисленных развлечений.

Миссис Хендред была очень хорошенькой женщиной и обладала неистощимым запасом дружелюбия. Ее главной целью в жизни было: остаться на переднем краю моды и обеспечить удачные браки пяти дочерям в течение краткого промежутка времени, когда их должны были впервые вывести в свет одну за другой. В этом году она устроила отличную партию для Луизы и надеялась будущей весной сделать то же самое для Терезы, если лечение у дантиста, которому та сейчас подвергалась, не приведет к потере трех передних зубов и замене их фальшивыми и если ко времени ее представления в обществе удастся найти мужа для ее кузины.

Тереза была хорошенькой девушкой и должна была получить солидное приданое, но миссис Хендред не питала иллюзий. Венеции могли помешать ее двадцать пять лет, но она была не только такой красивой, что люди оборачивались на нее на улице, но и обладала куда большим очарованием, чем все девицы Хендред, вместе взятые. Конечно, задача найти для нее подходящую партию представляла некоторые трудности, о которых миссис Хендред была отлично осведомлена, но оптимизм доброй леди помогал ей надеяться, что с помощью красоты, шарма и значительного независимого состояния племянницы она сможет устроить для нее вполне респектабельный брак. Миссис Хендред сожалела, что Венеция не приняла предложения Эдуарда Ярдли, так как он был именно тем человеком, который ей нужен, и к тому же пользовался благосклонностью ее покойного отца. Несколько лет назад сэр Франсис, отклоняя в письме приглашение миссис Хендред принять у себя племянницу, сообщал, что брак Венеции практически устроен. По прибытии племянницы миссис Хендред информировала ее об этом обстоятельстве, но была испугана и шокирована, услышав, что она не помышляет о браке и приехала в город с целью найти для себя и Обри дом в спокойном районе или в пригороде. Даже решение племянницы стать монахиней не привело бы ее в больший ужас. Миссис Хендред стала энергично убеждать Венецию выбросить из головы подобные намерения.

— Твой дядя не пожелает и слышать об этом! — заявила она.

Венеция, находившая тетю в высшей степени комичной, не могла не рассмеяться.

— Дорогая мэм, я бы ни за что на свете не стала вас огорчать, но вы знаете, что я уже совершеннолетняя, и не во власти дяди мне помешать!

Миссис Хендред смогла лишь вытянуть из нее полуобещание не думать ни о каких домах и компаньонках, пока она не привыкнет к городской жизни. По мнению миссис Хендред, было бы невежливым со стороны Венеции стремиться покинуть дом своей тети, едва успев прибыть туда. Этим она показала бы, как мало ее интересуют приготовленные для нее развлечения. Миссис Хендред, для которой деревенская жизнь была кошмаром, так старалась компенсировать племяннице годы, проведенные в Йоркшире, и сделать все возможное, чтобы доставить ей удовольствие, что чувство благодарности и хорошие манеры не позволяли Венеции даже намекнуть, что она жаждет только уединения и покоя. Самое меньшее, что она могла сделать, это улыбаться и пытаться выглядеть счастливой.

Значение, которое миссис Хендред придавала моде и удовольствиям, удивляло Венецию. Она полагала, что ее тетя, обладая многочисленным потомством, должна быть постоянно занята материнскими заботами, и вначале поражалась, что такая любвеобильная женщина полностью поручила дочерей няням и гувернанткам. Но потом Венеция поняла, что, несмотря на всю доброту, миссис Хендред была так же эгоистична, как ее эксцентричный брат. Хотя она выражала шумную привязанность к семье и обширному кругу друзей, ее наиболее глубокие чувства приберегались для собственной персоны. Будучи от природы ленивой, миссис Хендред не могла проводить среди детей более получаса, не утомляясь их болтовней. Даже Тереза, которой вот-вот предстояло выйти в свет, появлялась в гостиной с младшей сестрой только после обеда и при отсутствии посетителей, ибо миссис Хендред не сомневалась, что нет ничего хуже дома, где девочкам позволяют пребывать среди гостей. Что касается ее троих сыновей, то старший находился в Оксфорде, средний в Итоне, а младший — в детских комнатах.

Мистер Хендред, несмотря на неполадки со здоровьем, редко бывал на Кэвендиш-сквер несколько дней подряд и проводил большую часть времени, разъезжая по стране с личными или общественными поручениями. Венеции казалось, что он не тратит много времени на воспитание своих отпрысков и домашние дела, что не мешало ему пользоваться всеобщим уважением. Все его распоряжения немедленно и беспрекословно выполнялись, а любое его замечание служило решающим аргументом в каждом диспуте. Поселив Венецию в своем доме и сказав ей, что она может обращаться к нему в случае нужды в деньгах, мистер Хендред поручил племянницу жене, ограничив свое внимание частым выражением надежды, что она наслаждается пребыванием в Лондоне.

В определенной степени это соответствовало действительности. Впервые оказавшись в Лондоне, Венеция не могла не испытывать живой интерес к тому, что было абсолютно новым для нее. Тетя жалела, что не может сводить ее в оперу и в Олмак, повторяя дюжину раз в неделю «Если бы только ты приехала в сезон…», но выросшая в деревне Венеция удивлялась тому, сколько развлечений мог предложить город за один день. В Лондоне было достаточно представителей haut ton, разделявших мнение миссис Хендред о сельской жизни и вернувшихся в столицу к началу октября, образуя то, что Венеции казалось целой толпой. Каждый день на Кэвендиш-сквер приходило изрядное количество пригласительных билетов с золотым обрезом. Даже самая убогая пьеса была удивительным зрелищем для того, кто ни разу в жизни не посещал театр; ни одна поездка в Гайд-парк не обходилась без того, чтобы миссис Хендред не показала племяннице какую-нибудь известную личность, а прогулка по Бонд-стрит, самой фешенебельной улице в городе, всегда была увлекательной из-за обилия элегантных щеголей и прекраснейших в мире магазинов. Ум Венеции был не настолько возвышен, чтобы презирать моду, — она обладала природным вкусом, и платья, привезенные ею из Йоркшира, сияли с души миссис Хендред опасения, что ее племянница будет выглядеть невзрачно. При этом Венеция не возражала увеличить свой гардероб и получала немалое удовольствие, одеваясь согласно последнему крику моды. Общество тети также доставляло ей много развлечений — Венецию нисколько не отвращала твердая решимость миссис Хендред не позволять никому и ничему посягать на ее комфорт. Она находила тетю в высшей степени забавной и привязывалась к ней все сильнее. Но под внешней оживленностью скрывалась непрекращающаяся поющая боль, иногда переходящая в острые приступы. Венеция не могла изгнать из своих мыслей Деймрела, перестать думать о том, что бы она рассказала ему о соборе Святого Павла или как бы он смеялся, услышав о том, что миссис Хендред, ставя рядом с собой блюдце с сухим печеньем и поглощая при этом деликатесы вроде пирога с трюфелями и лепешек с омарами, не сомневалась, что придерживается строгой диеты. Даже когда озорная улыбка мелькала на губах Венеции, мысль о том, что она больше никогда не будет смеяться вместе с Деймрелом, а может быть, вообще его не увидит, тут же повергала ее в такое отчаяние, что она понимала, почему люди вроде бедного сэра Сэмюэла Ромилли лишают себя жизни, и завидовала их быстрому уходу от безнадежной тоски. Венеция ждала редких писем Обри, но они приносили ей мало утешения. Он был никудышным корреспондентом, а описываемые им новости в основном касались Андершо. Если Обри упоминал Деймрела, то лишь для сообщения о совместной с ним охоте или о том, что он трижды обыграл его в шахматы.

Венеция не принадлежала к тем, кто любит демонстрировать свои эмоции, — она не лила потоки слез и не погружалась в длительные периоды апатии. Только печаль в глазах иногда выдавала ее и тревожила ее тетю.

В целом Венеция отлично ладила с миссис Хендред, которая была очень довольна племянницей. Венеция была интересной собеседницей, одевалась с безупречным вкусом, отличалась изящными манерами и не только не становилась скованной в обществе незнакомых людей, как можно было ожидать, а, напротив, держалась уверенно и могла непринужденно обмениваться мнениями как с умным, так и с глупым собеседником.

Миссис Хендред находила лишь одну погрешность в поведении племянницы — ее упорную независимость. Ничто не могло убедить Венецию, что не подобает думать, будто она в состоянии устроить свою жизнь без советов старших, а тем более расхаживать по Лондону в одиночестве. Во всех других отношениях Венеция была готова считаться с мнениями тети, но поступаться своей свободой она не желала. Венеция ходила одна в магазины, в парки, а поняв, что ее тетя посещает исторические памятники с крайней неохотой и интересуется только теми картинами, которые принадлежат перу модных художников, она приобрела ужасную привычку уходить из дому во второй половине дня, покуда миссис Хендред мирно дремала в кровати, набираясь сил, и отправляться в экипаже в Вестминстерское аббатство, Тауэр или Британский музей.

— Помимо других соображений, — трагическим тоном заявила миссис Хендред, — этого достаточно, чтобы все считали тебя синим чулком! Хуже ничего не может быть!

Разговор происходил за завтраком, и Венеция, с изумлением наблюдая недовольные гримасы тети при каждом глотке вина, воскликнула:

— Дорогая мэм, вы уверены, что с хересом, который вы пьете, все в порядке?

Говоря, она случайно бросила взгляд на дворецкого. Это был субъект с деревянным выражением лица, но при словах Венеции он обнаружил слабый всплеск эмоций. Миссис Хендред тут же это объяснила, промолвив с тяжким вздохом:

— Это не херес, дорогая, а уксус!

— Уксус? — недоверчиво переспросила Венеция.

— Да, — уныло кивнула ее тетя. — Брэдпоул был вынужден расширить мое фиолетовое атласное платье с французским корсажем и кружевом вокруг шеи на целых два дюйма! Мне нужно похудеть, а для этого нет ничего лучше уксуса и сухого печенья. Байрон сел на такую диету, когда начал проявлять склонность к полноте, и смог продержаться.

— Тетя, Байрон не мог существовать на такой диете! — воскликнула Венеция. — Он убил бы себя!

— В это трудно поверить, — согласилась миссис Хендред, — но мне рассказывал Роджерс. Когда он впервые обедал с Байроном, тот не ел ничего, кроме сухого печенья. Может, это была картошка — я не уверена, но знаю, что он пил уксус.

— Только не пил! — запротестовала Венеция.

— Ну, Байрон не мог его есть, значит, пил, — рассудительно заметила миссис Хендред.

— Возможно, он полил им какую-то еду. Если бы он выпил бокал уксуса, то наверняка бы тяжело заболел!

— Думаешь, я должна полить это уксусом? — спросила миссис Хендред, с сомнением глядя на блюдце с миндальным кремом.

— Конечно нет! — рассмеялась Венеция. — Пожалуйста, мэм, пусть Уортинг заберет уксус!

— По правде, говоря, я думаю, что уксус испортит крем. Пожалуй, мне лучше поесть печенье. Уортинг, положите мне еще крема и можете идти — мне не нужно ничего, кроме печенья, так что оставьте его на столе. Попробуй, дорогая, печенье очень вкусное, а ты ведь почти ничего не ела!

Чтобы угодить ей, Венеция взяла печенье и стала его пожевывать, покуда тетя вновь начала убеждать ее, что экспедиции в одиночку не подобают молодым леди. Венеция не возражала — она не могла объяснить, что осматривает достопримечательности, стараясь отвлечься, а тем более, что никогда не бывает одна, так как рядом с ней ходит призрак, безмолвный и невидимый, но настолько реальный, что ей казалось, будто, протянув руку, она коснется его руки.

— А ты, дорогая, должна особенно следить, чтобы твое поведение выглядело безупречным! — продолжала миссис Хендред.

— Почему? — спросила Венеция.

— Каждой незамужней леди необходимо об этом заботиться! Если бы ты знала свет так же хорошо, как я, то понимала бы, как злы бывают люди к красивым девушкам — особенно таким ослепительно красивым, как ты!

— Не думаю, чтобы обо мне стали говорить гадости только потому, что я выхожу одна, — отозвалась Венеция. — Да и меня это не волнует.

— Умоляю, Венеция, не говори об этом так беспечно! Только подумай, как будет ужасно, если тебя сочтут легкомысленной! Можешь не сомневаться, все только и ждут твоего малейшего промаха, чтобы им воспользоваться, и, в конце концов, это неудивительно! Я бы сама так поступила — конечно, не с тобой, дитя мое, но с любой другой женщиной в твоем положении!

— Но что такого в моем положении, чтобы люди обо мне злословили? — осведомилась Венеция.

— О, дорогая, ты вгоняешь меня в краску! Ведь ты жила только с Обри, без компаньонки, и… Господи, Венеция, даже тебе должно быть ясно, что так нельзя!

— Мне это не ясно, но я не буду с вами спорить, мэм. Конечно, многие с вами согласятся, но каким образом в Лондоне могут узнать о моей жизни в Йоркшире? Уверена, что вы об этом не распространялись.

— Разумеется, но о таких вещах всегда становится известно. Не знаю как, но можешь мне поверить!

Так как Венеция была не в состоянии поверить, что о происходившем в Андершо может быть известно в Лондоне, на нее не произвели впечатления мрачные предупреждения тети. К счастью, отвлечь миссис Хендред не составляло труда, поэтому, вместо того чтобы спорить с пей, Венеция воспользовалась первой же возможностью переменить тему, сказав, что утром слышала в библиотеке Хукема, как кто-то говорил, что королева, по мнению ее врачей, не проживет и неделю. Так как для миссис Хендред являлось постоянным кошмаром то, что ее величество переживет зиму и погубит все шансы Терезы, скончавшись посреди следующего сезона, уловка оказалась успешной — миссис Хендред, напряженно думая о том, сколько времени двор (и, конечно, свет) пробудет в трауре, забыла, что ей не удалось добиться от своевольной племянницы подчинения.

Королева скончалась в Кью рано утром 17 ноября. Мистер Хендред сообщил новость жене, и это подняло ее настроение, испорченное возмутительным поведением портного, который прислал на Кэвендиш-сквер вместо обещанного платья для прогулок записку с извинениями за то, что не может выполнить обещание.

Миссис Хендред огорчало лишь то, что королева решила умереть 17-го числа, а не 18-го, ибо на 17 ноября она назначила бал в честь Венеции. Это было в высшей степени досадно, так как все приготовления уже были сделаны и все усилия — обсуждение ужина с поваром-французом, распоряжение Уортингу относительно шампанского, решение, какое надеть платье, и объяснения Венеции, как рассылать пригласительные билеты, — пошли насмарку. Однако после размышлений, что делать с кремами, заливными блюдами и птицей, ей пришла в голову идея предложить нескольким гостям, приглашенным на бал, прийти вместо этого на неофициальный обед и приятно провести вечер, возможно, за игрой в вист, но, конечно, без музыки.

— Не более полудюжины человек, иначе это будет походить на прием, — сказала она Венеции. — А во время траура это невозможно! Господи, совсем забыла о черных перчатках! Наверное, у тебя их нет — значит, их нужно раздобыть немедленно! Необходимы также черные ленты, и ты должна надеть платье без выреза на груди. Я не буду приглашать молодежь — только нескольких ближайших друзей! Что бы ты сказала о сэре Мэттью Холлоу? Уверена, он с удовольствием пообедал бы у нас, да и тебе он нравится, не так ли?

— Да, очень правится, — рассеянно ответила Венеция.

— Он прекрасный человек и восхищается тобой — я поняла это с первого взгляда!

— Ну, он может восхищаться мной сколько угодно, лишь бы не докучал мне комплиментами, что, по-моему, не входит в его намерения, — равнодушно произнесла Венеция.

Миссис Хендред вздохнула, но больше ничего не сказала. Сэр Мэттью Холлоу, хотя и не являлся идеальной партией для Венеции, обладал многими достоинствами, и она радовалась их дружбе с Венецией. Конечно, он был немного староват для нее и к тому же вдовец, который, как говорили, похоронил свое сердце в могиле жены, но, несомненно, был поражен красотой Венеции и находил ее общество приятным.

В любом случае, сэр Мэттью был не единственным потенциальным супругом, которого миссис Хендред нашла для своей племянницы, поэтому ее не слишком обескуражило отсутствие энтузиазма со стороны Венеции. Она решила пригласить на обед и мистера Армина: он все знал о римских развалинах и тому подобных вещах и мог подойти девушке, которая провела три часа в Британском музее и брала в библиотеке книги о средневековье.

Венеции как будто правился мистер Армин — она говорила, что он хорошо информирован. Впрочем, ей правились и двое других холостяков — один из-за изысканной речи, другой из-за истинно джентльменского облика. Миссис Хендред испытывала сильное желание разразиться слезами и, возможно, сделала бы это, если бы знала, что Венеция перестала осматривать достопримечательности и каждую вторую половину дня посвящает поискам дома.

Задача оказалась нелегкой, но, прожив с тетей целый месяц, Венеция пришла к выводу, что этого достаточно для визита, и более, чем раньше, преисполнилась решимостью обзавестись собственным жильем. Возможно, занимаясь домашним хозяйством, она не будет чувствовать себя такой несчастной, забудет о своей любви или, по крайней мере, привыкнет к одиночеству, как Обри привык к хромоте.

Однажды, когда Венеция вернулась после очередных поисков, слуга, впустивший ее, сообщил, что к ней пришел какой-то джентльмен, который сидит в гостиной с миссис Хендред. Она застыла как вкопанная, чувствуя, что ее сердце перестает биться.

— Его зовут мистер Ярдли, мисс, — добавил слуга.

 

Глава 17

Эдуард приехал в Лондон с двойной целью. Он хотел посоветоваться с врачом, рекомендованным ему Хаптспиллом, — не то чтобы Эдуард видел какие-то основания для тревоги, но его кашель все еще продолжался, и это беспокоило мать. Хаптспилл сердито заявлял, что если она не доверяет ему, то пусть вызовет врача из Йорка, но Эдуард решил проконсультироваться у лондонского доктора.

— Надеюсь, дорогая Венеция, — лукаво заметил он, — мне незачем объяснять вам, почему я так решил и какова моя другая цель приезда в столицу.

— Мне жаль, что вы до сих пор не вполне поправились, — отозвалась она. — Миссис Ярдли тоже в городе?

Нет, он приехал без мамы. Ей очень хотелось сопровождать его, но Эдуард решил, что путешествие будет для нее чересчур утомительным, поэтому она осталась в Незерфолде. Эдуард остановился в «Реддиш», который ему рекомендовали, но этот отель оказался куда роскошнее, чем он ожидал по описаниям, и теперь его страшила возможность слишком большой суммы в счете.

— Как бы то ни было, это меня не разорит, а когда отправляешься в увеселительную поездку, можно проявить некоторую расточительность.

Когда миссис Хендред вышла из комнаты, для чего она очень скоро нашла предлог, Эдуард выразил свою радость, что застал Венецию живущей в столь комфортабельных условиях. Он не сомневался, что ее тетя — в высшей степени достойная женщина, но чувствовал некоторое беспокойство, пока не увидел все своими глазами. Теперь ему ясно, что Венеция проживает в окружении утонченной элегантности и, безусловно, погружена в водоворот модных увеселений.

— Думаю, у вашей тети широкий круг знакомых и она часто устраивает приемы. Разумеется, вы постоянно встречаетесь с новыми для вас людьми.

Было несложно догадаться о подлинной цели его приезда. Эдуард не считал Деймрела опасным соперником, но неизвестные щеголи и франты, о которых он шутливо ее расспрашивал, при этом пристально за ней наблюдая, легко могли ослепить девушку, выросшую в деревне.

Венеция прервала попытки Эдуарда выяснить, имело ли место нечто подобное, спросив, видел ли он Обри. Лицо Эдуарда сразу стало серьезным.

— Да, я видел его. Я знал, что вы будете о нем спрашивать, поэтому поехал в Прайори — должен признать, без особого желания, так как Деймрел не тот человек, с которым мне бы хотелось поддерживать знакомство, не ограниченное вежливыми приветствиями при встрече. Ситуация очень неловкая, Венеция, и я очень рассердился, услышав об этом. Неужели ваш дядя не пригласил Обри в Лондон вместе с вами?

— Пригласил, но Обри не захотел ехать. С ним все в порядке? Пожалуйста, расскажите, как… как вы все застали в Прайори. Обри — никудышный корреспондент.

— О, с ним все в полном порядке! Незачем говорить, что я застал его уткнувшимся носом в книгу за столом, заваленным бумагами! Я рискнул пошутить насчет его баррикад, как я их называю. Уверяю вас, если он хочет взять книгу с полки, то берет сразу целую дюжину! Я выразил удивление, что человек, так любящий книги, оставляет их валяться где попало — даже на полу! Неужели он никогда не ставит на место прочитанные книги?

— Никогда. Вы говорили ему, что едете в Лондон?

— Разумеется, так как это было целью моего визита. Я предложил передать вам от него сообщение или письмо, но Обри был в капризном настроении. Ему не понравилось мое замечание насчет книг на полу, и он не стал ничего мне передавать.

— Обри не признает ваш авторитет, Эдуард. Хорошо бы вы об этом не забывали.

— При чем тут авторитет! Полагаю, парень его возраста не должен возражать против дружеской критики.

— К Обри это не относится. Все дело в том, что вы с ним не ладите.

— Осмелюсь возразить вам, дорогая Венеция! — улыбнулся Эдуард. — Все дело в том, что мастер Обри ревнив и не научился с этим справляться. Со временем ему это удастся, если никто не будет обращать внимания на его выходки.

— Вы не правы, Эдуард, — промолвила Венеция. — Обри не ревнует. Он знает, что у него для этого нет оснований. И не думаю, что стал бы ревновать, если бы они были. Понимаете, его не слишком интересуют люди. Я уже говорила вам, но вы никогда мне не верите. Мне не хочется причинять вам боль, так как мы были хорошими друзьями и… и я в долгу перед вами за вашу доброту, но, пожалуйста, поверьте хотя бы одному! Я не…

— Будь я юным и горячим, как Обри, то позволил бы вам сказать то, о чем вы впоследствии пожалели бы, — прервал он, предупреждающе подняв указательный палец. — И тогда мы бы, несомненно, опустились до глупой ссоры, во время которой оба могли наговорить лишнего. Но думаю, что у меня побольше здравого смысла, чем вам кажется, и что я знаю вас немного лучше, чем вы сами. Вы можете счесть меня дерзким, но тем не менее я прав. Вы импульсивны, у вас веселый нрав, вы наслаждаетесь первым знакомством с тем, что именуют «обществом», и я полагаю… я уверен, что столкнулись с восхищением и лестью. Вполне естественно, что у вас немного закружилась голова. Я не попрекаю вас вашими развлечениями, и можете не сомневаться, что, когда мы поженимся, буду относиться к ним столь же снисходительно. Сам я не поклонник городской жизни, но считаю полезным повидать свет и познакомиться с обычаями и поведением людей, чей образ жизни отличен от вашего.

— Эдуард, если я когда-нибудь внушила вам идею, будто я готова выйти за вас замуж, то сожалею об этом и честно предупреждаю, что никогда этого не сделаю! — серьезно сказала Венеция.

Она с испугом увидела, что ее слова не произвели на него никакого впечатления. Продолжая улыбаться весьма раздражающим образом, Эдуард отпустил одну из своих тяжеловесных шуток:

— Очевидно, я становлюсь туговат на ухо! Но вы не рассказали, Венеция, как вам понравился Лондон и что вы успели повидать. Могу представить ваше изумление, когда вы открыли для себя размеры столицы и многообразие аспектов ее жизни, познакомились с парками, памятниками, роскошными особняками богачей, убогими лачугами бедняков, нищими в лохмотьях и аристократами в шелках и пурпуре!

— Не видела ни одного аристократа в шелках и пурпуре! Очевидно, они надевают их только в особо торжественных случаях.

Но Эдуард лишь рассмеялся, сказав, что хорошо знает ее педантичный ум, и обещав показать ей несколько интересных мест, которые, как ему кажется, она еще не успела открыть для себя. Он сам уже дважды бывал в Лондоне и хотя в первый раз был настолько изумлен и ошарашен, что мог только глазеть вокруг (тогда ему было столько лет, сколько теперь Обри), но во время второго визита обзавелся отличным путеводителем, который не только познакомил его со всем, что достойно внимания, но и снабдил необходимой информацией обо всех достопримечательностях. Эдуард добавил, что захватил с собой эту цепную книгу и в дороге перечитал ее от корки до корки, дабы освежить память.

Венеция могла лишь удивляться. Она никогда не была в состоянии подобрать ключ к его уму и поэтому не представляла себе, что делало его настолько уверенным в себе. Венеция не думала, что Эдуард отчаянно влюблен в нее, — очевидно, приняв решение жениться на ней, он свыкся с этой идеей и не мог легко отказаться от нее, или же высокое мнение о собственной персоне не позволяло ему поверить, что она может всерьез отвергнуть его предложение. Эдуард не казался обескураженным откровенностью Венеции, словно предпочитая считать ее слова шуткой или относиться к ним с мягкой снисходительностью, как к очередному капризу избалованного ребенка. Он не удержался от упрека за то, что Венеция покинула Андершо, не сообщив ему о своих намерениях. Эдуард услышал новость от матери, которая, в свою очередь, узнала ее от леди Денни, и она явилась для него немалым потрясением. Тем не менее он сразу простил Венецию и не собирался бранить, так как хорошо понимал, насколько она расстроена. Это привело Эдуарда к критике брака Конуэя — он распространялся на эту тему долго, с чувством и в более решительных выражениях, чем обычно использовал, говоря с Венецией о ее старшем брате. Эдуард заявил, что не ожидал от Конуэя подобного поступка, и продемонстрировал столько чуткости, что Венеция стала смотреть на него более благосклонно. Он счел необходимым засвидетельствовать вместе с матерью почтение леди Лэнион — они провели в Андершо не более двадцати минут, но и половины этого времени было достаточно, чтобы у него сложилось правильное впечатление о характере миссис Скорриер. Она показалась ему невыносимой! Шарлотту Эдуард нашел абсолютно безобидной, но его покоробило, что такая невзрачная девушка сменила Венецию в качестве хозяйки Андершо. Эдуард сочувствовал Шарлотте, чья ситуация казалась ему неловкой, и, когда миссис Скорриер начала говорить о переезде Обри в Прайори, разумеется приписав это его ревности и пытаясь убедить гостей, что она делала все возможное, чтобы его умиротворить, Шарлотта выглядела так, словно собиралась разразиться слезами. Жалкое существо! Эдуард не видел в ней ничего, достойного восхищения, и считал, что Конуэю следовало бы хранить верность Кларе Денни.

— Бедная Клара! — воскликнула Венеция. — Если бы она только смогла понять, что дешево отделалась!

— Думаю, — серьезно заметил Эдуард, — Клара сознает, что ошиблась в Конуэе, но сейчас еще не может искать в этом утешения. Мне искренне жаль ее — она тяжело переживает свою ошибку, но держится мужественно и достойно. Я говорил с ней и надеюсь, что смог ее приободрить. В Эбберсли не касаются этой темы, и очень жаль — по-моему, это лишило Клару возможности смотреть на происшедшее с рациональной точки зрения, которую, безусловно, мог внушить ей сэр Джон.

— Я рада, что вы были добры к ней, — промолвила Венеция, хотя ее губы дрогнули от сдерживаемого смеха. — Но расскажите, как обстоят дела в Андершо! Надеюсь, они уживаются друг с другом? Я имею в виду не Шарлотту и миссис Скорриер, а прислугу и вновь прибывших.

— По-моему, сносно, хотя не следует ожидать, что ваша прислуга будет расположена к леди Лэнион, когда ее прибытие повлекло за собой ваш отъезд. Судя по тому, что говорил мне Науик неделю назад, об этом догадываются и возмущаются этим. Можете не сомневаться, что я не сказал Науику ничего, поощряющего подобные мысли, но, расставшись с ним, я не мог не думать, что в значительной степени виноват — хотя и неумышленно — в создавшемся положении.

— Виноваты? — воскликнула Венеция. — Что вы имеете в виду, Эдуард? Единственно, кого можно винить, так это Конуэя! Вы тут совершенно ни при чем!

— Я не имею отношения к браку Конуэя и никак не мог его предотвратить. Но его поведение показало мне, что моя щепетильность, не позволившая мне убеждать вас согласиться на наш брак после смерти сэра Франсиса, привела к злополучной ситуации, которая, если бы вы уже обосновались в Незерфолде, никогда бы не возникла. Теперешнее положение прискорбно во всех отношениях. Не стану говорить о нежелательных сплетнях, которые оно возбудит, — ибо выглядит неестественным, что Обри, вместо того чтобы поехать с вами в Лондон, предпочел перебраться всего за несколько миль от Андершо, — но, живя так близко, он, разумеется, часто видится с Науиком, и ваш управляющий вместе со всей прислугой будут при малейших трудностях обращаться к нему, а не к жене Конуэя.

— Интересно, какие советы он будет им давать? — рассмеялась Венеция. — Впрочем, с Обри никогда ничего не знаешь наперед. Он может дать очень хороший совет, если будет в подходящем настроении!

— Он не должен давать вообще никаких советов! И как бы Обри ни чувствовал себя обязанным лорду Деймрелу, ему не следовало переезжать к нему в дом. Я не отрицаю дружелюбия его лордства, но считаю его влияние крайне нежелательным — в особенности для Обри. Моральный уровень лорда Деймрела весьма невысок, а образ жизни делает его неподходящим компаньоном для юноши в возрасте Обри.

Венеции было нелегко справиться с нахлынувшим на нее негодованием, но она смогла отозваться достаточно сдержанно:

— Вы ошибаетесь, если думаете, что общение с Деймрелом может испортить Обри. Деймрел хочет этого не больше вас, даже если бы такое было возможно, в чем я очень сомневаюсь. На Обри не так легко влиять!

Эдуард снисходительно улыбнулся:

— Боюсь, что о таких вещах я в состоянии судить лучше вас, Венеция. Но мы не будем об этом спорить — я не хочу вступать с вами в дискуссию о вопросах, находящихся, к счастью, за пределами женского понимания.

— Тогда вам незачем было об этом упоминать.

Эдуард отвесил несколько ироничный поклон и сразу заговорил о чем-то еще. Венеция была рада возвращению тети, давшему ей возможность ускользнуть, которой она тут же воспользовалась, сказав, что до обеда должна закончить письмо и поэтому вынуждена проститься с гостем.

Венеции не удалось выяснить, сколько времени Эдуард намерен оставаться в Лондоне, но по его уклончивым ответам она опасалась, что его пребывание здесь будет продолжительным. Усилия миссис Хендред содействовать ухаживаниям Эдуарда не облегчали решение проблем, как терпеливо сносить его общество и как убедить Эдуарда, что его усилия тщетны.

Венеция скоро обнаружила, что за то недолгое время, которое Эдуард провел наедине с ее тетей, он успел произвести на нее превосходное впечатление. С точки зрения миссис Хендред, Эдуард обладал всеми качествами хорошего мужа — он был добр, надежен, разумен и хорошо обеспечен. Эдуарду удалось убедить ее, что его неторопливость вызвана не отсутствием рвения, а верностью принципам. Миссис Хендред, будучи высокопринципиальной особой, отлично понимала и одобряла его терпение. Эдуард быстро стал для нее образцом трогательной и бескорыстной преданности, и она не щадила сил, чтобы помочь ему осуществить свои намерения. Миссис Хендред способствовала его планам развлечения и просвещения Венеции, посвящала его в собственные замыслы и так часто приглашала на Кэвендиш-сквер пообедать «чем Бог послал», что Венеции пришлось протестовать и заявить, что она не только не отказалась от намерения обзавестись собственным жилищем, но уже присмотрела дом в Ханс-Тауне, который казался ей подходящим для нее и Обри.

Венеция не намеревалась об этом сообщать, зная, что столкнется с потоком возражений, пока не подпишет договор об аренде и не наймет компаньонку, но, узнав, что ее тетя приняла приглашение Эдуарда отобедать у него в отеле «Кларендон» вместе с племянницей (сама Венеция уже успела отклонить приглашение), не могла больше сдерживаться.

Миссис Хендред выслушала новости со страхом и недоверием. По ее первым восклицаниям было трудно определить, что ее шокировало больше — решение племянницы вести жизнь старой девы или удручающе немодное место, которое она избрала в качестве убежища. Миссис Хендред повторяла название «Ханс-Таун» с таким отвращением, словно речь шла о трущобах, перемежая его заверениями, что дядя Венеции никогда не одобрит подобный план. Но вскоре она заметила, что, хотя племянница вежливо слушает, ее мысли заняты другим, и воскликнула, внезапно изменив тон:

— Дитя мое, ты не должна этого делать! Ты будешь жалеть об этом всю свою жизнь! Сейчас ты молода, но подумай, что тебя ждет, когда ты состаришься, — одиночество, унижение… — При виде дрожи, пробежавшей по лицу Венеции, она склонилась вперед и положила ей на руку пухлую ладонь. — Дорогая моя, выходи за мистера Ярдли! Я уверена, ты будешь с ним счастлива — он так добр и подходит тебе во всех отношениях!

Тонкая рука напряглась под ее пальцами.

— Пожалуйста, не продолжайте, мэм! — сказала Венеция. — Я не люблю Эдуарда — значит, больше не о чем говорить.

— Уверяю тебя, дорогая, ты ошибаешься! Вовсе не обязательно, чтобы ты его любила, так как самые счастливые браки часто начинаются всего лишь с небольшой привязанности. Я знаю несколько нар, которые были едва знакомы друг с другом, но позволили родителям устроить их брак. Дети не могут судить о том, что им больше подходит, лучше, чем их родители.

— Но я не ребенок, мэм, и у меня нет родителей.

— Да, но… О, Венеция, ты сама не знаешь, какую делаешь ошибку! — в отчаянии воскликнула миссис Хендред. — Куда лучше выйти замуж за нелюбимого, чем остаться старой девой! А как ты сможешь найти респектабельную партию, живя в Ханс-Тауне, да еще ведя такое необычное существование? Ибо даже замужем за неприятным человеком ты была бы уважаемой леди и утешалась бы любовью детей, что, в конце концов, самое важное для женщины. Но мистера Ярдли никак не назовешь неприятным! Он очень симпатичный человек, ценит тебя по достоинству и, безусловно, сделает все, что от него зависит, чтобы ты была счастлива! Конечно, весельчаком его не назовешь, но так ли уж это важно для мужа? Если бы тебе правился сэр Мэттью, или мистер Армин, или даже мистер Фокскотт, хотя я сомневаюсь, что он… Но я не могу избавиться от мысли, дорогое дитя, что мистер Ярдли подходит тебе больше всех! Он хорошо тебя понимает, знает твои обстоятельства, так что между вами не возникнет никаких неловкостей. К тому же ты жила бы рядом с братом и друзьями, хотя, разумеется, не в Андершо, не в тех местах, к которым ты привыкла. Ты чувствовала бы себя вернувшейся домой!

— Я не хочу возвращаться домой! — невольно вырвалось у Венеции. Она быстро поднялась. — Прошу прощения. Я не могу объяснить вам все обстоятельства, но прошу вас, мэм, не говорить больше ничего! Поверьте, я сознаю все… неудобства моего плана! Я не настолько неопытна… — Оборвав фразу, Венеция повернулась и направилась к двери.

Услышав звуки всхлипываний, она обернулась и с удивлением увидела, что ее тетя разразилась слезами.

Миссис Хендред очень не любила видеть вокруг себя несчастных. Даже зрелище горничной, плачущей от зубной боли, причиняло ей муки, ибо горю не было места в ее комфортабельном существовании — оно заслоняло солнце, в лучах которого она грелась, и разрушало ее веру в мир, где все довольны, веселы и богаты. То, что миссис Хендред увидела на лице Венеции, удручило ее до крайности и, так как она очень привязалась к племяннице, буквально пронзило ей сердце.

— Пожалуйста, не смотри на меня так, дорогое дитя! — взмолилась миссис Хендред. — Я не в силах видеть тебя такой огорченной! Ты не должна принимать это так близко к сердцу, Венеция! Мне искренне жаль тебя, но уверяю, это того не стоит!

Венеция уже направлялась к тете, чтобы ее утешить, но при этих словах остановилась и вся напряглась.

— Что того не стоит? — спросила она, глядя прямо в глаза миссис Хендред, что только усилило волнение бедной леди.

— Этот человек! О, не спрашивай меня! Я не имела в виду… Но когда я увидела тебя в такой печали, то просто не смогла… О, моя дорогая Венеция, для меня невыносима мысль, что ты думаешь, будто я не понимаю твоих чувств. Это сразу напомнило мне мою молодость, но я очень быстро забыла о том, кого считала первой любовью. И ты тоже быстро о нем позабудешь и станешь снова счастливой!

Венеция побледнела.

— Не понимаю, как вы об этом узнали, — сказала она, — но ведь вы говорите о Деймреле, не так ли, мэм?

Слезы заструились по щекам миссис Хендред в ускоренном темпе. Она прижала платок к глазам:

— О боже, мне не следовало… Твой дядя был бы очень сердит…

— Кто рассказал вам, мэм, что Деймрел и я… знакомы?

— Пожалуйста, не спрашивай! — взмолилась миссис Хендред. — Я не должна была об этом упоминать… Твой дядя предупреждал меня… У меня сейчас начнется спазм!

— Если дядя запретил вам рассказывать мне об этом, я не стану давить на вас, а обращусь к нему, — сказала Венеция. — Я рада, что узнала об этом до того, как он уехал в Беркшир. Кажется, дядя еще дома. Извините, тетя, я должна сразу же найти его, иначе будет поздно!

— Нет, Венеция! — почти что взвизгнула миссис Хендред. — Прошу тебя, не надо! Кроме того, дядя все равно ничего тебе не скажет, а когда он недоволен, все идет вкривь и вкось… Венеция, это леди Денни, но обещай, что ты ни слова не скажешь твоему дяде!

— Если вы будете со мной откровенны, то мне незачем ему что-либо говорить. Не плачьте, тетя! Леди Денни… Да, понимаю. Она написала вам?

— Да, хотя я ни разу в жизни с ней не встречалась, так как вышла замуж раньше женитьбы сэра Джона, но письмо было вполне достойным и, как сказал твой дядя, показало ее с самой лучшей стороны. Хотя оно так расстроило меня, что я весь день не переставала об этом думать и почти не могла есть! Деймрел!.. Конечно, ты многого не знала, бедное дитя, и меня не удивляет, что ты в него влюбилась, так как он очень привлекателен. Хотя я, разумеется, с ним не знакома, но видела его на приемах, в парке, в опере… Ты не одинока — многие женщины теряли из-за него голову, — но думать о том, чтобы выйти за него замуж!..

Твой дядя сказал, что это просто невероятно — я имею в виду, что подобная мысль никогда бы не пришла ему в голову! Я не знала, что делать, потому что твой дядя считал бесполезным приглашать тебя в Лондон, а то, что ты совершеннолетняя, только все затрудняет; кроме того, оп не сомневался, что у тебя слишком высокие принципы, чтобы согласиться, как теперь говорят, на carte blanche!

— Никто мне это и не предлагал! — воскликнула Венеция, стоя в центре комнаты.

— Знаю, дорогая, но, хотя так говорить ужасно, выйти за него замуж было бы еще хуже!

— Не волнуйтесь, мэм! Леди Денни ошибается. Привязанность лорда Деймрела была не так глубока, как ей показалось. Между нами ничего не было, кроме легкого флирта. Он не делал мне предложений… никакого рода.

— Мое бедное дитя! — запричитала миссис Хендред. — Неудивительно, что ты так расстроена! Нет ничего более унизительного, чем влюбиться в человека, который не разделяет твоих чувств, но от этой боли тебе незачем страдать, что бы ни говорил твой дядя, ибо джентльмены, даже самые разумные, ничего не понимают в таких вещах, а так как он признался мне, что ошибся в лорде Деймреле, то может так же легко ошибиться в тебе!

— Ошибся в лорде Деймреле? — прервала Венеция. — Вы хотите сказать, что дядя виделся с Деймрелом, когда приезжал в Андершо?

— Ну, дорогая, он… он считал, что это его долг, раз у тебя нет отца, который бы защищал тебя. Твой дядя тщательно это обдумывал, так как сначала не знал, как… Но когда ты написала мне о браке Конуэя, это хотя и шокировало меня, как ничто другое, но дало твоему дяде отличный повод увезти тебя из Андершо, что он сразу понял…

— Боже мой! — Венеция прижала руку ко лбу. — Но если он виделся с ним… Да, это, очевидно, случилось до его прибытия в Андершо, прежде чем я… Тетя, что произошло между ними? Вы должны рассказать мне! Иначе я обращусь к дяде, а если он откажется, спрошу у самого Деймрела!

— Не говори так, Венеция! Твой дядя был приятно удивлен, уверяю тебя. Не думай, будто они поссорились! Твой дядя сказал мне, что он искрение симпатизирует лорду Деймрелу, а от него такое не часто услышишь. Он даже сожалел, что брак между вами невозможен, и говорил, что был бы очень рад, если… Но об этом не может быть и речи, дорогая, что признал и сам лорд Деймрел. По словам твоего дяди, он был очень откровенен и даже сказал, что поступил плохо, не уехав из Йоркшира. Это правда, хотя твой дядя, разумеется, ни в чем его не обвинял. Лорд Деймрел заявил, что прекрасно понимает, насколько было бесчестно воспользоваться невинностью девушки, которая не знает свет, никогда не покидала Йоркшир и практически не общалась с мужчинами… ну, кроме мистера Ярдли! Вполне естественно, что ты в него влюбилась, а откуда тебе знать, что означает выйти замуж за человека с такой репутацией? — Она сделала паузу, чтобы перевести дух, и с облегчением увидела, что румянец вновь заиграл на щеках Венеции, а в глазах опять появился блеск. — Я знала, что тебе станет легче, когда ты поймешь, что тобой не пренебрегли! Как я рада, что все тебе рассказала! Теперь ты уже не так несчастна, верно, дорогая?

— Несчастна? — переспросила Венеция. — О нет! Только не несчастна! Если бы я только знала… Но ведь я знала!

Миссис Хендред не вполне понимала, что это означает, и не слишком старалась понять. Главное, что затравленное выражение, так ее смущавшее, исчезло из глаз Венеции. Вытерев слезы, она улыбнулась племяннице:

— Конечно, так говорить не подобает, но тебе есть чем гордиться. Очаровать такого человека, как Деймрел, до такой степени, чтобы он испытывал желание на тебе жениться, это настоящий триумф! Ведь для него это бы означало изменение всего образа жизни! Признаюсь тебе, дорогая, что, если бы речь шла об одной из моих дочерей, я ходила бы гордая, как павлин! Не то чтобы я считала кого-то из них на это способными — хотя Марианна может вырасти в очень красивую девушку, — но я бы никогда их и близко к нему не подпустила!

Венеция не обращала на нее никакого внимания.

— Несчастный глупец! — воскликнула она. — Как он мог подумать, что меня заботила бы подобная чепуха? О, как же я зла на них обоих! Сделать меня такой несчастной! Вести себя так, будто я семнадцатилетняя дурочка! Благодарю вас, дорогая тетя!

Миссис Хендред, высвободившись из импульсивных объятий племянницы и инстинктивно поправив чепчик, снова начала беспокоиться, так как при всем оптимизме не могла приписать бурную радость Венеции всего лишь гордости одержанной победой.

— Да, дитя мое, но не думай… я имею в виду, это ничего не меняет! Такой брак погубил бы тебя! Венеция весело посмотрела на нее:

— В самом деле? Но, мэм, ведь Деймрел приехал на север, спасаясь от стараний своих тетушек женить его на леди, обладающей респектабельным происхождением и солидным состоянием, дабы восстановить его репутацию в глазах общества. Не вижу, как можно было этого достичь, если бы брак с ним оказался гибелен для леди, и не верю, что план был задуман без знания и одобрения родителей мисс Абли!

— Что? — воскликнула миссис Хендред. — Амелия Абли? Не может быть!

— Может, мэм, поэтому объясните, почему ее репутация пережила бы подобный брак, а моя — нет?

Краткий период облегчения для миссис Хендред оказался позади. Она уставилась на племянницу, теребя шаль и несколько раз пытаясь заговорить, пока наконец не разразилась бессвязными фразами:

— Это не одно и то же… О боже, как бы я хотела… Ты не понимаешь, Венеция… Обстоятельства мисс Абли… ну, они совсем иные!

— В каком смысле?

— О, в сотне смыслов!.. Во-первых, ей больше тридцати, у нее безобразная фигура, курносый нос, ужасная походка! Никто не стал бы порицать Лэтчфорда за то, что он с радостью ухватился бы за любую возможность выдать ее замуж, особенно если тетушки Деймрела намеревались сделать его своим наследником, что меня бы ничуть не удивило! Я не хочу сказать, что мисс Абли недостаточно респектабельна, но в таком возрасте и живя всю жизнь в городе она никак не может считаться невинной простушкой и, безусловно, знала, на что шла. А твои обстоятельства, дорогая, всем известны, и все понимают, что у тебя не может быть никакого жизненного опыта. Если бы Деймрел собрался на тебе жениться, это шокировало бы всех! Есть что-то непередаваемо омерзительное в браке повесы с красивой девушкой гораздо моложе его и абсолютно невинной и простодушной, что бы ты ни говорила!

В начале этого монолога в глазах Венеции продолжала светиться уверенная улыбка, которая, однако, увяла, когда миссис Хендред добралась до триумфального заключения. С беспокойством наблюдая за племянницей, она с радостью отметила, что та слегка нахмурилась и выглядит задумчивой.

Миссис Хендред решила закрепить достигнутые преимущества:

— Конечно, дитя мое, тебе не более, чем монахине, известно, как смотрят на подобные вещи, но можешь не сомневаться, что он об этом отлично осведомлен!

Венеция посмотрела на нее.

— Да, — медленно произнесла она, вспоминая прерванную сцену в библиотеке Андершо и то, как ее впоследствии огорчило поведение Деймрела. «Вы не осознаете, какие преимущества я мог бы извлечь из вашей невинности», — сказал он тогда. — Да, — повторила она. — Теперь я начинаю понимать…

— Я не сомневалась, что ты поймешь — ведь ты такая толковая, дорогая моя! — обрадовалась миссис Хендред. — Я знаю, каким все это кажется тебе сейчас, но можешь мне поверить, что такое продолжается не долго. Я думала, что умру от отчаяния, когда мама — твоя бабушка — и Франсис заставили меня порвать с бедным Себастьяном! Три дня я плакала не переставая, но в конце концов вышла за твоего дядю и уверена, что все сложилось к лучшему!

— И вы никогда ни о чем не жалели, мэм? — спросила Венеция, с любопытством глядя нa нее.

— Никогда! — решительно заявила миссис Хендред. — Себастьян был никудышной партией — у него не было ни гроша! Только подумай, чем бы это обернулось! Кстати, это навело меня еще на одну мысль, дорогая. Все говорят, будто Деймрел растратил все деньги на свои причуды, что делает его совсем неподходящим женихом! Естественно, будь он богат, тогда другое дело, ибо, в конце концов, солидное состояние… Но он практически разорен, так что ничто не говорит в его пользу, и это ему отлично известно, так как он заявил об этом твоему дяде. Деймрел и твой дядя уверены, что ты найдешь себе отличную партию. И никто, моя дорогая племянница, не будет рад этому больше, чем я!

— Я не собираюсь выходить замуж ради денег, мэм.

— И правильно, — одобрительно кивнула миссис Хендред. — Девушке не подобает выглядеть корыстной! Со своей стороны, я была бы счастлива видеть тебя замужем за респектабельным джентльменом хорошего происхождения и достаточно состоятельным, чтобы обеспечить тебя удобствами, без которых, можешь не сомневаться, жизнь была бы невыносимой!

Венеция подошла к окну и вернулась назад.

— Теперь я вижу, что это будет нелегко, — промолвила она.

— Нет-нет, дитя мое! Никаких трудностей! Я просто имела в виду…

— Отказаться от счастья из-за щепетильности! — продолжала Венеция, не обращая на нее внимания. — Мне это кажется абсурдным! Но он поступил именно так, а если он решил быть благородным до идиотизма… Да, это будет нелегко. Я должна подумать!..

Забыв о тете, она быстро вышла из комнаты, оставив достойную леди озадаченной и встревоженной.

 

Глава 18

Рискнув позднее возобновить протесты против снятия дома в Ханс-Тауне, миссис Хендред сначала обрадовалась, узнав, что Венеция отказалась от своего намерения, но потом стала беспокоиться. Она не могла поверить, что ее доводы привели к столь внезапной перемене, и чем больше думала об этом, тем меньше ей нравилась готовность племянницы забросить взлелеянный ею план. Казалось, Венеция напрочь забыла о доме в Ханс-Тауне, ибо, когда миссис Хендред заговорила о нем, она недоуменно уставилась на нее, а потом сказала:

— Ах это! Нет-нет, мэм, не беспокойтесь! Вы были правы, и мне совсем не хочется туда переселяться.

Миссис Хендред, хотя и имела все основания радоваться такому ответу, все же ощущала смутную тревогу. Ей казалось, что Венеция не только думает о чем-то постороннем, но и вынашивает какой-то новый план. Попытка выяснить, что это за план, не увенчалась успехом: Венеция только улыбнулась и покачала головой, внушив тете малоприятную мысль, что новый план может оказаться таким же шокирующим, как и старый. Миссис Хендред начало хотеться, чтобы ее суровый супруг не уезжал в Беркшир, и во время необычной для нее бессонной ночи она даже подумала о том, не отправить ли ему спешное письмо с просьбой вернуться. Однако утром это отчаянное решение стало казаться глупым и неосторожным, ибо, в конце концов, что такого могла замышлять Венеция, что оправдало бы срочный вызов ее дяди? Подобный вызов рассердил бы его так же, как и неизбежное открытие, что его жена сообщила Венеции вещи, о которых, но его мнению, ей знать не следовало. Мистер Хендред отправился в Беркшир заседать в суде квартальных сессий, которые он, будучи весьма педантичным в вопросах исполнения своих обязанностей, посещал всегда, уезжая из дому обычно на целую неделю. Правда, на сей раз мистер Хендред сказал жене, что вернется через четыре или, самое большее, через пять дней, так как должен посетить партийное собрание. Миссис Хендред решила, что едва ли что-то может случиться за столь краткий период, да и вообще, не следовало ожидать каких-либо катастрофических событий. Конечно, Венеция могла решить, что любовь для нее куда важнее общественного мнения, но она вряд ли стала бы сообщать об этом Деймрелу. Даже если она бы сделала так — хотя миссис Хендред не сомневалась, что ее племянница, несмотря на пренебрежение к традициям, не может вести себя столь неподобающе, — Деймрелу отлично известно, что для молодой и красивой женщины хорошего происхождения не может быть абсолютно безразлична ее репутация в обществе. К тому же он дал мистеру Хендреду слово джентльмена, что никогда не будет просить Венецию стать его женой. В результате миссис Хендред пришла к выводу, что ее спокойствию ничто не угрожает, а ночные тревоги, очевидно, следует приписать пирогу с индейкой, которым она чересчур увлеклась за ужином. А может, все дело в грибных оладьях — грибы вообще противопоказаны ее деликатному организму, так что нужно указать чародею, царствующему в ее кухне, чтобы он исключил их из своих восхитительных рецептов.

Покуда мысли миссис Хендред были заняты гастрономией, ее племянница как раз придумывала и тут же отбрасывала планы достижения гибели своей репутации в глазах общества. Так же быстро, как ее тетя, она решила, что бесполезно говорить Деймрелу, как мало заботит ее мнение света. Он с самого начала называл ее «зеленой девчонкой» — инстинкт подсказывал ей, что месячное пребывание в Лондоне не явится для него доказательством ее зрелости. Венеция подумала, что, несмотря на широкий опыт с женщинами, Деймрел был не умнее Эдуарда Ярдли или ее высокоразумного дядюшки. Ему казалось, что раз она получала сведения о мире «из вторых рук», то так же мало знает и свое собственное сердце, и что, повращавшись в светских кругах, она не только будет рада, что выбралась из… как он это назвал?., чертовски скверной передряги, но и счастливо вступит в брак с каким-нибудь добродетельным молодым джентльменом, могущим похвастаться происхождением, состоянием и положением. Это уже было достаточно плохо, но куда худшим — во всяком случае, более трудным — препятствием являлся аспект, о котором говорила ей тетя. Будучи светским человеком, Деймрел знал, какое мнение сложится у света о его браке с ней, и разделял это мнение. Он говорил ей, что, несмотря на всю испорченность, избегал молодых и невинных девушек, и, хотя речь шла не о браке, Венеция не сомневалась, что в этом вопросе его точка зрения ничем не отличается. Деймрел поместил ее вне пределов своей досягаемости, и объяснить ему, что он ошибается, казалось неразрешимой проблемой. Венеция вспомнила, что ее план поселиться вместе с Обри едва не подорвал решимость Деймрела. «Все лучше, чем это!» — воскликнул он. Некоторое время она обдумывала идею быстро спять дом в Ханс-Тауне и написать об этом Обри. Но этот план пришлось отвергнуть вместе с остальными, так как Венеция не была уверена, что Деймрел не в состоянии ему воспрепятствовать. Он имел куда большее влияние на Обри, чем она говорила Эдуарду, и, уже обсудив будущее Венеции с ее дядей, мог положиться на то, что мистер Хендред помешает затее племянницы. Конечно, со временем Деймрел может попять, что она предпочла жизнь старой девы выгодному браку, который, как ему казалось, предрешен для нее, но Венеция не хотела чахнуть, пока все о ней позабудут, и не питала иллюзий в отношении предмета своей любви. Жить в безбрачии, оплакивая потерянное счастье, было не для Деймрела — скорее он станет искать забвения в излишествах и вскоре опять начнет демонстрировать всей Европе какую-нибудь ослепительную и легкомысленную красавицу. Сейчас Деймрел привязан к Йоркширу из-за присутствия Обри в его доме, но Обри в любой день может покинуть Прайори, и тогда Деймрел будет потерян для нее навсегда.

Планы и опасения не оставляли места в уме Венеции для мыслей о менее важном. Она машинально отвечала на предложения тети об очередных развлечениях, сопровождала ее в экспедиции за покупками и на концерт, но, покуда ее уста изрекали вежливые банальности, мозг продолжал лихорадочно работать. Миссис Хендред, найдя племянницу в сговорчивом настроении, рискнула вновь затронуть тему брака с Эдуардом и была рада, что не встретила сопротивления. Она подозревала, что Венеция едва сознает, что ей говорят, но решила заставить ее выполнить обещание, которое та дала по рассеянности. Эдуард пригласил их пообедать в отеле «Кларендон», и, по мнению миссис Хендред, столь щедрый жест не мог не поднять его в глазах Венеции. В «Кларендоне» подавали самые лучшие и дорогие обеды в Лондоне, так как у них был повар-француз и даже самый скромный набор блюд стоил не менее четырех фунтов. Эдуард пригласил и мистера Хендреда, но этот страдающий диспепсией джентльмен редко отказывался от приглашения с меньшим сожалением. Французские блюда ему не нравились, и Эдуард тоже. Он говорил, что человек, ставший таким скучным еще до тридцати лет, на четвертом десятке превратится в невыносимо тоскливого и что Венеция могла бы найти себе кого-нибудь получше. Поэтому на обеде присутствовали только три персоны. Эдуард не имел знакомств в городе, а миссис Хендред предпочла не заменять мужа кем-нибудь из обширного круга ее друзей. Даже пожилые джентльмены охотно стали бы пробовать свои чары на Венеции, а ей никак не хотелось снабжать Эдуарда соперником.

Вечер начался хорошо. Как только метрдотель понял, что джентльмен из деревни пригласил известную законодательницу мод, миссис Филип Хендред, и очаровательную молодую леди, одетую в высшей степени элегантно, он пересмотрел первоначальный план и указал им не на уединенный столик в углу, а на стол, предназначенный для самых респектабельных посетителей, и лично представил мистеру Ярдли обширное меню. Эдуард и миссис Хендред выбрали самое сочное мясо, которым миссис Хендред смогла насладиться без всяких опасений, так как она сегодня встретила мистера Роджера, который просветил ее относительно диеты лорда Байрона: его лордство пил не уксус, а содовую воду — такого режима придерживаться куда легче, если не испытываешь особого пристрастия к вину. Поэтому обед прошел успешно, и если Венеция не вносила большого вклада в беседу, то, по крайней мере, отвечала с очаровательной улыбкой на любое замечание, обращенное к ней. Возможно, мистер Ярдли был удовлетворен, так как ему нужно было столько сообщить своим гостьям о различных исторических памятниках, которые он посетил, что ни одной из леди почти не удалось сказать что-нибудь, кроме «в самом деле?» или «как интересно!».

Городской экипаж миссис Хендред доставил их в театр. Эдуард заказал ложу, и миссис Хендред с радостью отмечала, что Венеция любезно, хотя и несколько рассеянно, принимает его заботливые усилия обеспечить ей комфорт. В действительности Венеция обдумывала новый и весьма дерзкий план и весь первый акт пьесы размышляла, хватит ли ей смелости явиться к старшей тете Деймрела, открыть ей свою историю и умолять о поддержке. План был отчаянный, и к тому времени, как опустился занавес, стало ясно, что имеется множество препятствий для его осуществления. С трудом оторвавшись от своих мыслей, Венеция обнаружила, что Эдуард спрашивает, правится ли ей пьеса. Она вежливо ответила и стала окидывать взглядом зал, покуда он выражал свое просвещенное мнение.

Ее внимание почти сразу же привлекла ложа на противоположной стороне. В начале спектакля она была пуста, но сейчас ее занимали леди и джентльмен, одетые до такой степени модно, что на них были устремлены взгляды далеко не одной Венеции. И мужчина и женщина были не первой молодости, а джентльмен обладал сильным сходством с принцем-регентом. У него были такие же выпученные голубые глаза и румяное лицо; он носил костюм необычайно широкого покроя, яркий жилет и панталоны, обтягивающие солидных размеров живот. Джентльмен посмотрел в монокль на Венецию, но она быстро перевела взгляд на его спутницу.

Если джентльмен впечатлял своей одеждой, то леди ослепляла красотой. Изысканно причесанные локоны с медным отливом обнаруживали руку опытного парикмахера, розоватый оттенок щек можно было объяснить дорогими румянами, но фигура в облегающем платье из мягкого шелка с соблазнительно низким вырезом была обязана своим великолепием исключительно природе, как и большие блестящие глаза, классически прямой нос и изящный изгиб подбородка. Бриллианты поблескивали в ее ушах, на руках и белоснежной груди; горностаевая мантия была небрежно брошена на спинку стула. Склонившись вперед, женщина, как и ее компаньон, разглядывала Венецию. На ее подведенных губах мелькала улыбка; она медленно обмахивалась украшенным бриллиантами веером, но, когда Венеция посмотрела на нее, подняла руку жестом приветствия.

Миссис Хендред, сонная после сытной трапезы, мирно дремала весь первый акт и сейчас, слушала пространные рассуждения Эдуарда, искренне желая, чтобы занавес поднялся снова и она опять могла бы вздремнуть. Монотонный голос Эдуарда действовал усыпляюще, но ее удержал от сна внезапный вопрос Венеции:

— Тетя, кто эта леди в ложе напротив?

Интерес, звучащий в ее голосе, вырвал миссис Хендред из тумана дремоты. Она выпрямилась, пожала пухлыми плечами и сказала:

— Какая леди, дорогая?

— Почти напротив нас, мэм! Я не могу указать на нее, потому что она за мной наблюдает уже десять минут. Кто она такая, тетя?

— Я уверена, что не знаю ее, дорогая, так как не заметила в ложах никого знакомого. О какой ложе ты говоришь… — Внезапно она ошеломленно вскрикнула: — О боже!

Руки Венеции стиснули сложенный веер.

— Вы знаете ее, не так ли, мэм?

— Нет-нет! — быстро ответила миссис Хендред. — Как я могу знать женщину, которая носит такое платье? Оно совершенно неприлично! Дитя мое, не обращай на них внимания! Такая наглость — смотреть на тебя, как на… Тише, дорогая, занавес поднимается, и мы не должны больше разговаривать! Господи, как же мне не терпится узнать, что произойдет во втором акте! Первый был великолепен, не так ли? Не помню, когда я так наслаждалась пьесой! А, вот и этот забавный человечек со своим слугой! Давайте замолчим, а то мы не услышим, что они скажут!

— Только объясните, мэм…

— Ш-ш! — прошипела миссис Хендред. Когда более угрожающее шипение донеслось из соседней ложи, Венеция погрузилась в молчание.

Миссис Хендред взволнованно обмахивалась веером, и, вместо того чтобы присоединиться к взрыву смеха, которым публика приветствовала одну из забавных реплик на сцепе, она воспользовалась этой возможностью, чтобы схватить Эдуарда за рукав и, когда он наклонился к ней, шепнуть что-то ему на ухо. Венеция тоже не смеялась — она сидела неподвижно, с озадаченным выражением лица, не слыша того, что говорили актеры. В следующую минуту Эдуард прошептал ей:

— Венеция, вашей тете стало дурно. Вы не возражаете выйти из ложи? Здесь очень душно — думаю, на воздухе миссис Хендред полегчает.

Венеция сразу же поднялась и, покуда Эдуард выводил из ложи ее тетю, накинула на плечи плащ, взяла плащ миссис Хендред и вышла следом. Два служителя старались привести в чувство миссис Хендред с помощью нюхательной соли, энергичного обмахивания веером и обрызгивания водой. Лицо ее казалось слишком румяным для леди на грани обморока, но, когда Эдуард, выглядевший серьезным и озабоченным, тихо сказал Венеции, что ее тетю лучше как можно скорее отвезти домой, она сразу же согласилась и посоветовала ему вызвать наемный экипаж, поскольку кучер миссис Хендред должен привести к театру ее карету не раньше чем через час. Эдуард сразу же отошел отдать распоряжение швейцару, а миссис Хендред, которую двое служителей подвели к лестнице, слабым голосом сообщила, что приписывает свое недомогание вальдшнепу a la royale, только она ни за что на свете не скажет этого мистеру Ярдли!

Сидя рядом с тетей в дурно пахнущем наемном экипаже, Венеция не делала попыток повторить вопрос, сыгравший такую большую роль в странном приступе миссис Хендред. Но когда, по прибытии на Кэвендиш-сквер, леди объявила о своем намерении сразу же отправиться в постель, Венеция отозвалась скорее весело, чем встревоженно:

— Конечно, мэм, но предупреждаю, что от меня не так легко отделаться. Я пойду с вами!

— Нет-нет, дитя мое! Я чувствую, что приближается очередной спазм! Уортинг, почему вы не пошлете за мисс Брэдпоул? Вы же видите, что мне не по себе!

Прежде чем Уортинг смог напомнить хозяйке, что она отпустила горничную до одиннадцати, Эдуард, проводивший дам домой, счел нужным вмешаться:

— Поразмыслив, мэм, я пришел к выводу, что было бы самым разумным сообщить вашей племяннице об обстоятельствах, вынудивших нас покинуть театр в середине пьесы.

— Вы, несомненно, правы! — подтвердила Венеция. — Отведите тетю в гостиную, пока я приготовлю для нее успокоительное. Оно поможет вам, дорогая мэм.

Она быстро взбежала по лестнице, игнорируя протестующие стоны миссис Хендред.

Придя вскоре в гостиную, Венеция застала тетю сидящей в кресле с видом человека, готового подчиняться самым тяжким ударам судьбы. Эдуард с торжественным до тошноты выражением лица стоял на коврике у камина, а Уортинг, успев зажечь свечи и развести огонь, с явной неохотой собирался удалиться.

Миссис Хендред с отвращением посмотрела на снадобье, приготовленное племянницей, но, поблагодарив, взяла стакан. Венеция обернулась, чтобы проверить, достаточно ли плотно Уортинг закрыл за собой дверь, и осведомилась без всяких предисловий:

— Кто была эта леди, мэм?

Миссис Хендред вздрогнула, но Эдуард, взявший на себя инициативу, спокойно ответил:

— Это леди Стипл, дорогая Венеция. В ложе она была, как сообщила мне миссис Хендред, вместе со своим супругом, сэром Лэмбертом Стиплом. Но думаю, что эти имена говорят вам очень мало.

— Вы, как всегда, правы, Эдуард, — заявила Венеция. — Они не говорят мне ровным счетом ничего, и я бы очень хотела, чтобы вы позволили тете ответить самой! Мэм, когда я впервые увидела эту женщину, то испытала странное чувство… Я знала, что это невозможно, и подумала, что причина всего лишь в сильном сходстве. Но леди внимательно смотрела на меня, привлекла ко мне внимание мужа и подняла руку, не просто помахав мне, а таким жестом, будто она меня узнала! Тогда у меня в голове мелькнула фантастическая мысль — я подумала, что эта женщина… моя мать!

Миссис Хендред со стоном глотнула успокоительное:

— О, мое дорогое дитя!

— Ваша сообразительность, Венеция, облегчает мою неприятную задачу, ставшую необходимой из-за непредвиденных обстоятельств, — сказал Эдуард. — Должен сообщить вам, что она действительно ваша мать.

— Но моя мать умерла много лет назад! — воскликнула Венеция.

— О, если бы это было так! — Миссис Хендред поставила стакан и с горечью добавила: — Я говорила это раньше и буду говорить всегда! Я знала, что она никогда не прекратит досаждать нам! И как раз теперь, когда мы думали, что она обосновалась в Париже!.. Меня не удивит, если она вернулась только для того, чтобы погубить тебя, дитя мое, ибо эта женщина всегда причиняла только неприятности, не говоря уже о том, что была никудышной матерью!

— Но как такое могло произойти? — допытывалась ошеломленная Венеция. — Леди Стипл — моя мать? Значит…

— Меня не удивляет, что вам трудно это осознать, — мягко заговорил Эдуард. — Все же не сомневаюсь, что, подумав, вы поймете, как это произошло. Позвольте предложить вам, дорогая Венеция, присесть на этот стул, пока я принесу вам стакан воды. Для вас это явилось сильным потрясением. Иначе и быть не могло, и, хотя правда так или иначе должна была стать вам известной, я искренне надеялся, что этого не случится, пока вы не найдете свое место в жизни.

— Разумеется, это было потрясением! Но мне не нужна вода, благодарю вас! Только сообщите мне всю правду, а не ту ее порцию, которую вы сочтете подобающей! Насколько я понимаю, мои родители развелись. Господи, неужели моя мать бежала с этим мужчиной?

— Думаю, Венеция, вам незачем знать все подробности, — веско произнес Эдуард. — Уверен, что, придя в себя, вы сами не захотите в них вникать. Эта тема не из тех, на которые я рискнул бы вас просвещать. Кроме того, не забывайте, что во время этого злополучного события я еще учился в школе.

— Ради бога, Эдуард, не будьте таким напыщенным! — сердито сказала Венеция. — Тетя, моя мать бежала с ним?

Теперь, когда ее племянница уже знала самое главное, миссис Хендред начала понемногу оживать. Она выпрямилась в кресле, поправила элегантную шляпу и отозвалась сравнительно спокойно:

— Нет, любовь моя! Она не бежала в буквальном смысле слова. Хотя не могу не пожалеть, что этого не случилось… Такие истории происходили с ней не первый раз, и люди болтали о ней годами, хотя поначалу она держалась так скромно, что я ни о чем не догадывалась до тех пор… Ну, не важно! Тогда бедный генерал еще был жив, и он уговорил Франсиса смириться, так как обожал ее! А она не заботилась ни о нем, ни о Франсисе! Самая бессердечная…

— Подождите, мэм! Какой генерал?

— Господи, Венеция, конечно ее отец — твой дедушка, хотя ты, естественно, не можешь его помнить! Генерал Чилтоу — такой чудесный, обаятельный человек! Все его любили — и я в том числе. Орелия была его единственным ребенком, и он ничего для нее не жалел, тем более что его жена умерла вскоре после родов. Она была настолько избалованной и испорченной, что каждый мог предвидеть, чем это кончится. Бедная мама — твоя дорогая бабушка — умоляла Франсиса не жениться на ней, но все напрасно! Твой отец абсолютно потерял голову, а ведь он был очень разумным человеком! Твоя бабушка представляла его многим достойным молодым леди, но он не обращал на них внимания, а как только увидел Орелию, влюбился без памяти и не желал никого слушать! — Миссис Хендред тяжко вздохнула и покачала головой. — Мне она никогда не нравилась! Конечно, Орелия была очень красива — все считали ее восхитительной, — но в ней всегда ощущалось что-то не то. Я не одна это чувствовала, уверяю тебя! Многие мои приятельницы считали нелепой всю шумиху вокруг нее, но, разумеется, джентльмены не замечали в ней никаких недостатков! Они ходили за ней, как собачонки! А ведь у нее даже не было никакого состояния, что делало это особенно смешным… Но должна признать, для твоего отца явилось великим триумфом завоевать ее, хотя, видит бог, лучше бы он женился на Джорджиане Денни — сестре сэра Джона, которая впоследствии вышла за старшего сына Эпплдора. Ты ведь знаешь, дитя мое, что твой отец был не то чтобы скуп, но бережлив, а Орелия понятия не имела об экономии, поэтому сразу начались неприятности. Она пристрастилась к игре, заказывала дорогие наряды, заставляла Франсиса покупать ей драгоценности… Эти бриллианты, которые были на ней сегодня вечером! В жизни не видела ничего более вульгарного! А платье, под которым не было ничего, кроме нижней юбки! Хотела бы я знать, как ей удается сохранять фигуру! Правда, выглядит она, как… — Эдуард предупреждающе кашлянул, и леди Хендред, оборвав фразу, смущенно добавила: — Не знаю, как она выглядит, но, безусловно, не так, как нужно!

— Как райская птица, — услужливо подсказала Венеция. — Я сама так подумала. Но…

— Венеция, — укоризненным тоном прервал ее Эдуард, — не позволяйте вашему языку произносить то, что вам не подобает!

— Как случилось, мэм, что папа развелся с ней? — осведомилась Венеция, игнорируя его вмешательство.

— Ничто на свете не заставит меня это обсуждать! — содрогнулась миссис Хендред. — Если бы только Франсис не позволил генералу примирить его с ней после истории с Йеттенденом! Но Орелия всегда умела обвести мужчин вокруг пальца!.. Было бы лучше для всех, если бы твой отец оставался непреклонным, но он позволял ей обманывать его, а когда родился Обри… Перед этим, обнаружив, что она снова беременна, Орелия впала в такое раздражение… Ну, потом этот ужасный сэр Лэмберт Стипл начал за ней волочиться, и всем стало ясно, чем это кончится! Его отец только что умер, оставив ему огромное состояние, и, конечно, он был хорош собой, хотя и жуткий распутник… Сэр Лэмберт принадлежал к компании принца — тогда он еще не был принцем-регентом, — а более непристойной публики, думаю, никогда не существовало! Умоляю тебя, дорогая племянница, не спрашивай меня, как вышло, что твоему отцу пришлось развестись с ней! Я даже думать не могу об этом скандале!.. Боже мой, где моя нюхательная соль? Ах, вот она!

Венеция, с удивлением слушавшая этот монолог, медленно произнесла:

— Так вот почему папа замуровал себя в Андершо и никому не позволял упоминать ее имя! Более глупую выходку трудно себе представить! Но это было очень в его духе!

— Перестаньте, Венеция! — строго сказал Эдуард. — Помните, о ком вы говорите!

— Не перестану! — заявила Венеция. — Вы отлично знаете, что я никогда не испытывала привязанности к отцу, и если вам кажется, будто сейчас самое время притворяться, что я его любила, то у вас в голове ветряная мельница! Ну как только можно быть таким глупым эгоистом? По-вашему, он любил меня, если вместо того, чтобы позволить мне расти, как другие девочки, он похоронил меня заживо? Очевидно, отец боялся, что раз я похожа на маму внешне, то могу пойти в нее и в других отношениях!

— Вот именно, дорогая! — подтвердила миссис Хендред, закрывая пробкой флакон с нюхательной солью. — Поэтому я всегда говорила, что ты не должна давать людям ни малейшего повода считать, будто ты на нее похожа! Поэтому я не могу порицать твоего бедного папу, хотя твой дядя изо всех сил убеждал его, что он совершает величайшую ошибку. Но твой дядя никогда не обращал внимания на сплетни, а Франсис был не в состоянии вынести подобное унижение. Это неудивительно, так как Орелия вместо того, чтобы спрятаться от общества, выставляла себя напоказ всему городу, хотя ее, конечно, нигде не принимали. Прости, что я говорю такие вещи о твоей матери, но мне кажется, дитя мое, ты должна знать правду! Как только сэр Лэмберт женился на ней — чудо, что он вообще это сделал, так как все знали, что она была его любовницей и стоила ему целое состояние! — Орелия стала вести себя просто вызывающе! Ей словно доставляло удовольствие вгонять нас всех в краску и заставлять окружающих глазеть на нее! Каждый день она приезжала в парк в фаэтоне, сидя на козлах и правя четверкой лошадей кремовой масти в серебряно-голубой сбруе, которых сэр Лэмберт купил у Эстли, как будто она не его жена, а нечто совсем другое!

— Боже мой! — рассмеялась Венеция. — Какая лихость! Конечно, для папы это было ужасно. Бедняга меньше, чем кто-либо другой, был способен плясать под мелодию «Все рогоносцы дураки»!

— Ты права, дорогая, только, пожалуйста, не пользуйся подобными неподобающими выражениями. Теперь ты понимаешь, какой неловкой была ситуация? Особенно когда наступило время выводить тебя в свет — твой дядя требовал, чтобы я убедила Франсиса согласиться на это. Я предлагала представить тебя в обществе, но твой отец категорически отказался… С другой стороны, подумай, в какое положение я могла попасть — Стиплы тогда жили на Брук-стрит, а Орелия была способна на любую выходку! Вот и сегодня вечером ей хватило наглости помахать тебе рукой! Слава богу, что рядом не было никого из знакомых! Интересно, что привело их назад в Англию?

— Значит, они сейчас не живут в Англии, мэм?

— Не живут уже несколько лет, хотя, думаю, сэр Лэмберт приезжает сюда время от времени, так как у него большое имение в Стаффордшире. Очевидно, Орелия считала, что раз она принимала у себя принца-регента и его компанию, то и общество примет ее снова, но она просчиталась, поэтому лет шесть-семь назад сэр Лэмберт продал лондонский дом и они отправились в Лиссабон или еще куда-то. После заключения мира они жили в Париже. Угораздило же их вернуться в Лондон как раз в отсутствие твоего дяди! Не знаю, что мне делать!

— Ничего, мэм, — сказала Венеция. — Даже дядя не смог бы изгнать их из страны! — Она встала со стула и начала ходить по комнате, прижав ладони к вискам. — У меня в голове полнейший сумбур! Каким образом я ни разу не слышала, что моя мать жива? Ведь дома все должны об этом знать — мисс Поддермор, няня, жители деревни…

— Твой папа всем запретил упоминать об этом, дорогая. Кроме того, в Андершо знали далеко не все — твой дядя позаботился, чтобы дело не получило огласки, — а я уговорила мисс Поддермор никому не говорить об этом ни слова. Она чудесная женщина!

— Да, и няня тоже… Но служанки… Хотя они так боялись папу, что никогда бы не осмелились проболтаться… А позже, когда я выросла…

— Вы забываете, что до смерти сэра Франсиса поддерживали знакомство только с семьей Денни, моей матерью и мной, — объяснил Эдуард. — А к тому времени прошло уже много лет. Я не говорю, что о скандале забыли, но он стал слишком давним, чтобы о нем думали в Йоркшире. Едва ли у вас была возможность о нем услышать.

— Господи, почему же папа не рассказал мне?.. Какая глупость! А Конуэй об этом знает?

— Да, но Конуэй мужчина, дитя мое! Конечно, он должен был все узнать, отправляясь в Итон, но твой папа запретил ему даже упоминать об этом.

— Чушь! — фыркнула Венеция. Она посмотрела на Эдуарда: — Так вот почему я не нравлюсь миссис Ярдли!

Он протестующе поднял руку:

— Уверяю вас, дорогая Венеция, что вы ошибаетесь! Моя мать часто говорила мне, что вы ей очень нравитесь. То, что она какое-то время была недовольна нашей дружбой, вполне понятно, ибо у нее высокие принципы и все скандальное внушает ей отвращение, как должно внушать любому достойному человеку.

— Такому, как вы? — осведомилась Венеция.

— Не отрицаю, что не питаю любви к подобным вещам, — ответил он. — Я старался преодолеть растущую привязанность к вам, но у меня ничего не получилось. Однако вскоре я убедился, что в вашем характере и поведении нет ничего, что бы делало вас недостойной сменить мою дорогую мать в качестве хозяйки Незерфолда. Иногда вы бываете немного легкомысленной, на что я неоднократно намекал вам, но в вашей добродетели я не сомневаюсь.

— Эдуард, ваш панегирик превращает меня из женщины неизвестно во что! — сказала Венеция, опустившись на стул и прикрыв ладонью глаза.

— Вы расстроены, — мягко сказал он. — Это неудивительно. То, что вы узнали, не могло не причинить вам боль, но вы не должны падать духом.

— Сделаю все возможное, чтобы не впасть в отчаяние, — дрожащим голосом пообещала Венеция. — Пожалуй, вам лучше уйти, Эдуард! Не думаю, что смогу продолжать этот разговор без истерики.

— Вполне естественно, что вам хочется побыть одной и обдумать то, что вы услышали. Я оставляю вас в хороших руках, — добавил Эдуард, поклонившись миссис Хендред. — Хочу сказать лишь одно, прежде чем уйти. Возможно, что… э-э… леди Стипл захочет поговорить с вами. Разумеется, вы на это не согласитесь, но, если она пришлет вам письмо, не отвечайте на него, не повидавшись со мной! Я тщательно все обдумаю и не сомневаюсь, что завтра смогу посоветовать вам, в каких выражениях следует составить ответное послание. Умоляю, мэм, не звонить дворецкому, чтобы он меня провожал, — я знаю дорогу!

Эдуард пожал руку хозяйке дома, ободряюще похлопал Венецию по плечу и удалился.

— Если кто-нибудь и должен советовать тебе, как ответить Орелии, то, по-моему… — начала слегка шокированная миссис Хендред. — Впрочем, я уверена, что у него наилучшие намерения. Бедное дитя, ты так расстроена! Как бы мне хотелось…

— Со мной все в порядке! — прервала Венеция, опуская руку и являя изумленной тете смеющееся лицо. — Умоляю, дорогая мэм, не выглядите такой скандализованной! Неужели вы не понимаете, насколько абсурдно… Нет, вижу, что не понимаете! Но если бы Эдуард задержался хоть на минуту, я бы не выдержала и расхохоталась! Боль, отчаяние!!! Да я ни разу в жизни не была так обрадована!

— Венеция! — ахнула миссис Хендред. — У тебя истерика!

— Вовсе нет, дорогая мэм, хотя когда я думаю о той чепухе, которую говорили о моей репутации и моих перспективах на будущее, то удивляюсь, что не лежу на полу и не дрыгаю ногами! Несомненно, Деймрел знает правду! Думаю, он знаком с моей матерью — она представляется мне именно такой женщиной, с которой он должен быть знаком! Теперь, когда я думаю об этом, мне кажется, Деймрел однажды сказал что-то, доказывающее, что он знает ее. Но тогда он пребывал в насмешливом настроении, и я не обратила на это внимания! Но если Деймрел знал о моей матери, почему же он считал, что брак с ним погубит меня? Это форменный идиотизм!

Миссис Хендред испытала очередной шок.

— Умоляю тебя, Венеция! — заговорила она. — Именно поэтому ты не должна выходить за него замуж! Господи, дитя мое, только подумай, что скажут люди! «Какова мать, такова и дочь!» Сколько раз я говорила, что твое положение заставляет тебя быть в высшей степени осмотрительной! Видит бог, обстоятельства достаточно щекотливые — хотя твой дядя уверен, что ты получишь самые достойные предложения руки и сердца. Увидев, насколько ты исключительная девушка — совсем не такая, как твоя мать, хотя должна признать, что внешне ты очень на нее походишь, — любой мужчина без колебаний… Хотя чем больше я думаю о мистере Фокскотте, тем сильнее сомневаюсь на его счет, потому что…

— Не тратьте время на мысли о нем или любом из подходящих женихов, которых вы для меня нашли, дорогая мэм! — прервала Венеция. — Во мне куда больше от мамы, чем вам кажется, и единственным подходящим для меня мужем может быть только повеса!

 

Глава 19

Когда миссис Хендред жила в Лондоне, завтрак ей всегда подавали на подносе в спальню, но Венеция, как и многие другие леди, более энергичные, чем миссис Хендред, обычно вставала рано и отправлялась либо за покупками, либо на прогулку в один из парков. После ее возвращения завтрак ей подавали в гостиную в задней части особняка, а учитывая высокое положение, которое занимала в доме племянница хозяйки, эту обязанность исполнял сам Уортинг, не доверяя ее своему помощнику. Уортинг, как и мисс Брэдпоул, поняли с первого взгляда, что йоркширская племянница миссис Хендред не является деревенской мисс, прибывшей в столицу на испытательный срок, или нуждающейся нахлебницей, не рассчитывающей на чрезмерную предупредительность. Мисс Лэнион была настоящей леди, привыкшей управлять поместьем. К тому же она была приятной девушкой — не фамильярной, но и не высокомерной, — так что прислуживать ей было одно удовольствие. Она могла одним взглядом поставить на место дерзкую лондонскую горничную и в то же время запросто беседовать с Уортингом в гостиной. Они обсуждали такие интересные темы, как домашнее хозяйство, городская жизнь в сравнении с сельской и изменения, происшедшие с тех пор, как Уортинг начал свою блистательную карьеру. Именно он был главным гидом Венеции в Лондоне, так как она никогда не пренебрегала его советами. Дворецкий сообщал ей, какие места стоит посетить, как до них добраться и чем лучше воспользоваться — портшезом или каретой.

Однако на следующее утро после посещения театра по приглашению Эдуарда Ярдли Венеция не стала выходить до завтрака и спрашивать сведения об исторических памятниках. На сей раз ей хотелось знать о самых фешенебельных отелях Лондона. Уортинг сразу же представил ей солидный перечень, изобилующий подробностями, начиная с «Осборна» на Адам-стрит (респектабельного заведения для семей и одиноких джентльменов) до «Гранд-отеля» в Ковент-Гардене, «Грийона», «Кларендона», «Бата» и «Налтни», которые (как и многие другие) обслуживали исключительно знать и дворянство. Сам дворецкий предпочел бы «Бат» на южной стороне Пикадилли возле Арлингтон-стрит, так как в нем соблюдаются старые традиции, но если мисс нужно нечто более модное, то он рекомендовал бы ей «Налтни».

Узнав, что во время несколько преждевременных торжеств по случаю наступления мира в 1814 году в «Налтни» останавливались русский царь и его очаровательная сестра, великая княгиня Ольденбургская, Венеция решила поместить его во главе списка отелей, где вероятнее всего можно обнаружить сэра Лэмберта и леди Стипл. Поручив Уортингу передать хозяйке дома, что ей срочно понадобилось выйти в магазин, она отправилась в путь, облаченная в голубую бархатную мантилью, отороченную шиншилловым мехом, и очаровательную бархатную шляпку с тремя страусовыми перьями и полями-козырьком, отделанными шелком. Венеция являла собой настолько привлекательное зрелище, что, когда она добралась до стоянки карет на Оксфорд-стрит, извозчики сразу же вступили в шумное соревнование за право считать ее своей клиенткой.

Прибыв в «Налтни», расположенный на северной стороне Пикадилли и обращенный фасадом к Грин-парку, Венеция узнала, что инстинкт ее не подвел: сэр Лэмберт и леди Стипл занимали апартаменты, отведенные четырьмя годами ранее его императорскому величеству.

Венеция передала в номер свою карточку, и вскоре ее проводили в богато украшенный салоп на втором этаже, где облаченный в халат сэр Лэмберт только что поспешно проглотил последний кусок обильного и сытного завтрака.

Сэр Лэмберт принял Венецию с приветливостью, которая могла показаться даже слегка чрезмерной, ибо, окинув ее быстрым взглядом знатока, заявил о правах отчима на поцелуй. Венеция подчинилась, подавив сильное желание высвободиться из кольца его рук.

— Ну и ну! — воскликнул сэр Лэмберт. — Кто бы мог подумать, что такое унылое, пасмурное утро принесет столь очаровательный сюрприз! Наконец-то на небосводе засияло солнце! Выходит, вы моя дочь? Дайте-ка мне как следует вас рассмотреть! — Отодвинув Венецию на расстояние вытянутых рук, он снова окинул ее оценивающим взглядом сверху вниз, отчего у нее возникло неприятное ощущение, что она слишком легко одета. — Честное слово, я никогда не думал, что моей дочерью окажется такая красавица! Ага, дорогая, вы краснеете, и это делает вас еще более хорошенькой! Но краснеть вам незачем! Кто, как не отчим, может сделать вам комплимент? Итак, вы пришли нас повидать? Меня это не удивляет. Вчера вечером, увидев вас с Марией Хендред, Орелия сразу догадалась, кто вы такая, но сказала: «Мария ее и близко ко мне не подпустит!»

— Значит… моя мать хотела меня видеть? — спросила Венеция.

— Кто же этого не захотел бы, дорогая моя? Рискну обещать, что она будет чертовски рада вашему приходу. Она ничего не сказала, но была сильно расстроена, когда ваш братец не пожелал даже заглянуть к нам. Прекрасный молодой человек, но слишком много о себе думает!

— Конуэй! — воскликнула Венеция. — Где это было, сэр? В Париже?

— Нет-нет, в Лиссабоне! Глупый молодой нахал ограничился кивком — он так же высокомерен, как его отец! А в какую историю он угодил со своим браком, а? Как только его угораздило попасть в эту ловушку? «Ну, — сказал я, услышав, что вдовушка приперла его к стене, — это поубавит ему спеси!» А что вас привело в Лондон, моя прелестная дочурка?

Венеция рассказала, что приехала погостить к тете, и сэр Лэмберт, узнав, что она впервые в Лондоне, заявил, что с удовольствием показал бы ей все достопримечательности.

Минут через двадцать в комнату вошла хорошенькая французская горничная, сообщила, что миледи готова принять мадемуазель, и проводила Венецию в большую роскошную спальню. Изысканный аромат духов заставил ее остановиться на пороге и невольно воскликнуть:

— О, ваш занпх! Я так хорошо его помню!

Ответом послужил смех, похожий на звон колокольчиков.

— В самом деле? Я всегда пользовалась этими духами! А ты сидела и смотрела, как я одеваюсь к приему, не так ли? Ты была странным ребенком, но я не сомневалась, что ты вырастешь красавицей!

Очнувшись от внезапной ностальгии, Венеция присела в реверансе и пробормотала:

— Прошу прощения, мэм!..

Снова засмеявшись, леди Стипл поднялась из-за туалетного столика, уставленного флаконами, коробочками и шкатулками, и с протянутыми руками двинулась к дочери.

— Ну разве это не абсурдно? — воскликнула она, подставляя Венеции для поцелуя слегка нарумяненную и папудренную щеку. — Мне кажется невероятным, что у меня может быть взрослая дочь!

Повинуясь подсказке своего доброго ангела, Венеция ответила:

— В это никто не мог бы поверить, мэм, и я в том числе!

— Интересно, что тебе говорили обо мне Франсис, Мария и вся их чопорная компания?

— Ничего, мэм. Только няня говорила, что я никогда не буду такой красивой, как вы! До вчерашнего дня я считала вас умершей.

— Быть не может! Неужели так сказал тебе Франсис? Да, это на него похоже! Бедняга, я была для него тяжким испытанием! Ты любила его?

— Нет, — спокойно ответила Венеция.

Это заставило ее милость рассмеяться в третий раз. Она указала Венеции на стул и снова села за туалетный столик, окидывая дочь критическим взглядом. Теперь у Венеции было время рассмотреть, что прозрачная ткань с пеной кружев, в которую была облачена леди Стипл, в действительности являлась пеньюаром. Это была отнюдь не та одежда, в которой ожидаешь увидеть собственную мать. Венецию интересовало, был бы доволен Деймрел при виде своей супруги в подобном одеянии, и она склонялась к мнению, что оно пришлось бы ему по вкусу.

— Ну, расскажи о себе! — предложила леди Стипл, изучая в ручном зеркальце свой профиль. — Ты очень на меня похожа, только нос не такой прямой, да и лицо не безупречно овальное. К тому же, дорогая, ты кажешься мне слишком высокой. Тем не менее выглядишь ты на редкость привлекательно! Конуэй также очень красив, но настолько глуп и чопорен, что напомнил мне своего отца, поэтому я не могла не почувствовать к нему неприязнь. Какого же дурака он свалял в Париже! Ты бы была рада, если бы я расстроила планы вдовушки? Думаю, мне бы это удалось, так как она настолько респектабельна, что предпочитает притворяться, будто не знает о моем существовании! Мне очень хотелось нанести ей визит — познакомиться с будущей невесткой. Это было бы так забавно! Не помню, почему я передумала, — наверное, была занята, а может, Ягненок возражал… В Париже было так жарко, что мы перебрались в chateau — мой Трианон! Ягненок купил его и подарил мне на день рождения — чудесное место! Ну, если Конуэй так втрескался в никчемную маленькую nigaude, то ему поделом! А почему ты не замужем, Венеция? Сколько тебе лет? Глупо, но я никогда не помню даты!

— Уже за двадцать пять, мэм! — ответила Венеция с озорным блеском в глазах.

— Двадцать пять! — Леди Стипл подняла руку, словно отталкивая от себя нечто безобразное. — Двадцать пять! — повторила она, инстинктивно глядя в зеркало прищуренными глазами. Увиденное явно приободрило ее, ибо она беспечно произнесла: — Ну, конечно — я была совсем ребенком, когда ты родилась! Но что с тобой произошло, что ты до сих пор в девицах?

— Ничего особенно, мэм, — улыбнулась Венеция. — Просто до того, как я приехала в Лондон месяц назад, я никогда не видела большего города, чем Йорк, и не бывала дальше Хэрроугита.

— Господи, неужели ты говоришь серьезно? — воскликнула леди Стипл, уставясь на дочь. — В жизни не слышала ничего подобного! Расскажи, почему так вышло!

Венеция рассказала ей, и, хотя мысль о сэре Франсисе в роли затворника вызвала у леди Стипл смех, услышанное привело ее в ужас.

— Бедняжка! Наверное, ты ненавидишь меня?

— Конечно нет! — заверила ее Венеция.

— Понимаешь, я никогда не хотела детей, — объяснила ее милость. — Они портят фигуру. К тому же новорожденные выглядят просто ужасно — они такие красные и сморщенные! Хотя должна признать, что ты и Конуэй были хорошенькими малышами. А вот последний… забыла, как Франсис потребовал его назвать? Ах да, Обри! Ну, он выглядел чудовищно — как больная обезьяна! Конечно, Франсис считал, что я обязана сама его кормить, словно жена фермера! Не понимаю, как ему в голову пришла такая вульгарная идея, так как знаю, что старая леди Лэнион всегда нанимала кормилицу! Но я даже смотреть не могла без дрожи на это сморщенное создание. Кроме того, Обри был настолько капризным, что действовал мне на нервы. Никогда не думала, что он выживет, но он ведь все-таки выжил, не так ли?

Венеция так сильно стиснула кулаки под бархатной муфтой, что ногти впились в ладони, но она умудрилась спокойно ответить:

— Конечно выжил. Возможно, Обри капризничал из-за своего бедра. У него был больной сустав. Сейчас ему лучше, но в детстве он очень страдал и всю жизнь будет хромать.

— Бедный мальчик! — посочувствовала ее милость. — Он приехал с тобой в Лондон?

— Нет, он в Йоркшире. Не думаю, чтобы ему поправился Лондон. Обри много занимается — он будет блестящим ученым!

— Господи, какая скука! — с простодушной искренностью заметила леди Стипл. — Меня в дрожь бросает при мысли, что тебе приходилось довольствоваться обществом затворника и ученого! Бедное дитя! Ты была настоящей Спящей Красавицей! Какая трогательная история! Но ведь должен был появиться принц, чтобы разбудить тебя поцелуем!

— Он появился, — слегка покраснев, сказала Венеция. — Только почему-то вбил себе в голову, что он не принц, а узурпатор, переодетый принцем.

— Это портит всю историю! — запротестовала леди Стипл. — А почему он считает себя узурпатором? Это просто нелепо!

— Вы ведь знаете, что из себя представляет принц в волшебной сказке, мэм! Он молод, красив, добродетелен, хотя, возможно, ужасно скучен. Ну, мой узурпатор не слишком молод, не так уж красив и, безусловно, не добродетелен, зато скучным его не назовешь.

— Похоже, ты влюбилась в повесу! Как интересно! Расскажи мне о нем!

— Возможно, вы его знаете, мэм.

— Неужели? Кто это?

— Лорд Деймрел, — ответила Венеция. Леди Стипл подскочила на стуле.

— Что? Чепуха! Ты притворяешься! — Она сдвинула брови. — Хотя теперь припоминаю… У Деймрелов поместье недалеко от Андершо, только они почти никогда там не бывали… Значит, ты его встретила, и он обвел тебя вокруг пальца! Ну, дорогая, он разбил десятка два сердец, помимо твоего, так что осуши слезы и постарайся разбить несколько сердец сама! Уверяю тебя, это куда забавнее, чем плакать.

— Не думаю, что есть на свете что-то более забавное, чем выйти замуж за Деймрела, — сказала Венеция.

— Выйти за него замуж? Господи, да не будь такой дурочкой! Деймрел за всю свою скандальную карьеру ни разу не собирался жениться!

— Собирался, мэм! Он хотел жениться на леди Софии Вобстер, но она, к счастью, влюбилась в кого-то еще. А теперь он хочет жениться на мне.

— Не заблуждайся — он тебя дурачил!

— Да, он пытался меня одурачить, внушив, будто всего лишь флиртовал со мной, и это ему бы удалось, если бы моя тетя не проболталась. Вот почему я пришла к вам, мэм! Вы можете мне помочь — если захотите.

— Помочь тебе? — Леди Стипл рассмеялась, на сей раз не так музыкально. — Неужели ты не понимаешь, что для меня куда легче погубить тебя в глазах общества?

— Понимаю, — искренне отозвалась Венеция. — Я очень рада, что вы это сказали, потому что теперь мне будет не так неловко все вам объяснить. Деймрел уверен, что, женившись на мне, оп причинит мне страшный вред. Он и мой дядя Хендред решили между собой, что меня непременно ожидает блестящая партия, а если я выйду за него, то общество меня отвергнет и я стану такой же бродягой, как он. Поэтому мне нужно убедить его, что вместо выгодного брака меня, очень возможно, ожидает судьба изгоя. Я ломала голову над тем, как этого добиться, когда прошлой ночью тетя рассказала мне… Она думала, что я приду в ужас, но я только обрадовалась, так как поняла, что именно вы в состоянии мне помочь.

— Стать изгоем? Еще бы! — воскликнула ее милость. — И все ради того, чтобы выйти за этого повесу Деймрела! Нет, я не могу в это поверить!

Но, выслушав историю осенней идиллии, леди Стипл поверила Венеции. Задумчиво глядя на дочь, она стала перебирать флакончики на туалетном столике.

— Ты и Деймрел! — произнесла она после долгой паузы. — По-твоему, он будет тебе верен?

— Не знаю, — честно ответила Венеция. — Но думаю, он всегда будет любить меня. Понимаете, мы такие хорошие друзья…

Леди Стипл уставилась на Венецию.

— Ты странная девушка, — сказала она. — Ты не знаешь, что это значит — быть отверженной!

— Но благодаря вам и папе, мэм, — улыбнулась Венеция, — я была ею всю жизнь.

— Ты винишь в этом меня, но откуда мне было знать…

— Я не виню вас, мэм, но, говоря откровенно, вы не дали мне повода быть вам признательной.

Леди Стипл пожала плечами.

— Я уже говорила тебе, что никогда не хотела иметь детей, — не без раздражения сказала она.

— Но я не могу поверить, будто вы хотели, чтобы мы были несчастны.

— Конечно не хотела! Но…

— Тем не менее я несчастна! — заявила Венеция, не сводя глаз с красивого лица матери. — Вы могли бы оказать мне совсем маленькую услугу и я бы снова стала счастлива и была бы вам благодарна до глубины души!

— С твоей стороны это нехорошо! — недовольно сказала леди Стипл. — Мне следовало догадаться, что ты пришла нарушить мой покой… Чем, по-твоему, я могу тебе помочь?

Сэр Лэмберт, рискнувший спустя полчаса заглянуть в комнату, застал свою падчерицу готовой проститься, а жену пребывающей в неопределенном настроении — промежуточном между весельем и раздражением. Это его не удивило — он опасался, что супругу расстроит встреча с хорошенькой дочерью. К счастью, он принес известия, способные ее приободрить.

— Это ты Лэм, — осведомилась леди Стипл. — Входи и скажи, как тебе поправилась моя дочь. Ты наверняка уже флиртовал с ней — ведь она такая хорошенькая, не так ли?

Сэр Лэмберт хорошо знал этот повышенный топ, в котором слышались потки истеричного смеха.

— Она очаровательна, — ответил он. — Клянусь честью, вас чертовски трудно отличить друг от друга! — Сэр Лэмберт повернулся к Венеции: — Конечно, дорогая, ваша мама обладает некоторыми преимуществами — у нее совершенные черты, как говорил Лоренс, когда писал ее портрет!

Леди Стипл, сидевшая за маленьким письменным столом, при этих словах поднялась, быстро подошла к Венеции и повернула ее лицом к большому зеркалу. С минуту она смотрела на два отражающихся в нем лица, затем, к испугу Венеции, упала на обширную грудь сэра Лэмберта с криком:

— Ей двадцать пять лет, Лэм! Двадцать пять!

— Ну-ну, прелесть моя! — успокаивающе произнес он, похлопывая ее по спине. — У нее достаточно времени, чтобы стать такой же красавицей, как ее мама!

Она высвободилась с нервным смешком:

— Не говори глупости! Уведи ее! Я должна одеться! Ненавижу утренних посетителей! Я выгляжу как старая ведьма!

— Вовсе нет, — возразила Венеция, пряча в ридикюль запечатанное письмо. — Еще маленькой девочкой я привыкла считать вас феей, и вы действительно на нее похожи. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой неуклюжей! Хотела бы я узнать, как вам удается ходить, словно плавая!

— Льстивая девчонка! Ну, поцелуй меня и иди искать свое счастье! Желаю тебе найти его! Конечно, из этого ничего не выйдет, но не вини в этом меня!

— Искать счастье? — переспросил сэр Лэмберт. — Выходит, между вами есть какой-то секрет? Но твоей служанке, прелесть моя, не терпится приготовить тебя к приему целой компании от Робертса!

— А, мой новый костюм для верховой езды! — воскликнула леди Стипл, чье лицо тотчас же просветлело. — Сейчас же пришли ко мне Луизу, Лэм! Дитя мое, вынуждена просить тебя удалиться! Ни один француз не в состоянии изготовить костюм для верховой езды — Роберте делает их для меня с тех пор, как я начала бывать в обществе! Поэтому я приехала сюда с Ягненком! Ненавижу Лондон — особенно в ноябре!

Венеция снова поцеловала мягкую надушенную щеку.

— До свидания, мэм, — попрощалась она. — Благодарю вас! Вы были очень добры!

Леди Стипл сделала кислую мину, а Венеция присела в реверансе. Выйдя вместе с ней, сэр Лэмберт закрыл за ними дверь.

— Вы славная девочка, — сказал он. — Я рад, что вы ее утешили! Она боится, что стареет и ей пора на свалку. Вы не обижаетесь, что я сказал о ее преимуществах перед вами?

Венеция заверила его, что она нисколько не в обиде. Сэр Лэмберт предложил проводить падчерицу вниз к ее служанке, а узнав, что она пришла одна, заявил, что будет сопровождать ее на Кэвендиш-сквер. Венеция попросила его не беспокоиться, уверяя, что привыкла выходить одна и что ей нужно купить кое-что на Бонд-стрит, но он не согласился.

— Нет, так не пойдет! Честное слово, меня удивляет Мария Хендред! Отпускать хорошенькую девушку в одиночестве, чтобы все щеголи с Бонд-стрит строили ей глазки! Вы должны позволить мне проводить вас, и не беспокойтесь, что это не поправится вашей маме! Обещаю, что она не будет дуться, просто потому, что я не стану ей об этом рассказывать!

Поэтому, как только слуга сэра Лэмберта подал своему хозяину пальто и вручил ему шляпу, перчатки и трость, Венеция отправилась в путь в его компании, не опасаясь продемонстрировать знакомым ее тети, которых они могли повстречать, что пребывает в наилучших отношениях со своим отчимом, пользующимся дурной репутацией. Тучность сэра Лэмберта делала их продвижение весьма медленным. К тому времени, когда они свернули на Бонд-стрит, они успели подружиться, а сэр Лэмберт продемонстрировал галантное обращение со своей прекрасной спутницей и рассказал ей несколько анекдотов из своей молодости, которые настолько рассмешили Венецию, что побудили его перейти к анекдотам более сомнительного свойства. Сэр Лэмберт сопровождал падчерицу в лавку торговца льняными товарами и помог ей выбрать муслин для платья, а когда они вышли, хотел нести покупку, но Венеция спрятала ее в муфту, сказав, что ни разу не видела светского щеголя, несущего простой пакет, перетянутый веревкой.

На улице было много карет и модно одетых прохожих, но Венеция не видела ни одного знакомого лица вплоть до Гросвенор-стрит. Заметив явно ошеломленную зрелищем леди, с которой она встречалась на Кэвендиш-сквер, Венеция приветливо кивнула. Сэр Лэмберт, как всегда безукоризненно вежливый, приподнял с напомаженных локонов касторовую шляпу и тоже поклонился. Корсет, который он носил, протестующе заскрипел, однако Венецию поразило, с какой торжественной грацией может кланяться этот дородный мужчина.

Когда они подошли к ювелирной лавке, сэра Лэмберта осенила счастливая мысль.

— Если не возражаете, дорогая, — сказал он, — то заглянем сюда. Бедняжка Орелия подвержена приступам депрессии, а сейчас она, несомненно, была расстроена. Вы поможете мне выбрать какую-нибудь безделушку, чтобы ее отвлечь?

Венеция охотно согласилась, и ее здорово позабавило, что «безделушка» оказалась бриллиантовым кулоном. По словам отчима, Орелия была неравнодушна к бриллиантам. Венеции казалось, что отчим абсолютно не нуждается в ее помощи, но, поняв, что он хочет получить одобрение своего вкуса, она выразила восхищение каждым из поправившихся ему трех кулонов. Сделав выбор, сэр Лэмберт попросил показать несколько брошей, и здесь Венеции было разрешено действовать самостоятельно. Поэтому она предпочла роскошному изделию из сапфиров и бриллиантов более скромную брошь с аквамаринами. Сэр Лэмберт попытался убедить ее, что аквамарины — всего лишь дешевые побрякушки, но Венеция настаивала на своем.

— Хорошо, я их куплю, — со вздохом согласился он, — полагаясь на ваш отличный вкус, дорогая моя!

Выйдя из магазина, они увидели Эдуарда Ярдли, который стоял заложив руки за спину и разглядывая кольца в одной из витрин. При виде Венеции под руку с сэром Ламбертом он издал громкий возглас, заставивший прохожих обернуться на него:

— Венеция!!!

— Доброе утро, Эдуард, — как ни в чем не бывало поздоровалась она. — Я очень рада вас видеть, но, пожалуйста, не провозглашайте мое имя на всю улицу. Сэр, позвольте представить вам мистера Ярдли — моего старого друга из Йоркшира. Думаю, Эдуард, вы незнакомы с моим отчимом, сэром Ламбертом Стиплом?

— Здравствуйте, — сказал сэр Ламберт, протягивая Эдуарду два пальца. — Ага, вам хочется, чтобы я убрался к черту, верно? Не порицаю вас за это, но не доставлю вам такого удовольствия! Нет-нет, можете сколько угодно сердито пялить на меня глаза, но эта маленькая ручка останется на прежнем месте!

Говоря, сэр Лэмберт отечески поглаживал упомянутую ручку, но улыбался ее обладательнице настолько не по-отечески, что Эдуард не смог сдержаться и произнес, как всегда, серьезно и неторопливо:

— Я как раз иду на Кэвендиш-сквер, сэр, и провожу мисс Лэнион.

Это явно позабавило сэра Лэмберта. Его выпуклые голубые глаза окинули взглядом Эдуарда с головы до пят, не упустив ни единой детали, характеризующей его как сельского сквайра, достаточно состоятельного, но лишенного столичного лоска. Следовательно, это был неизбежный претендент, причем, судя по фамильярности, с которой обращалась к нему Венеция, пользующийся ее благосклонностью. Сэру Лэмберту казалось, что его падчерица могла бы найти себе кого-нибудь получше, но парень был недурен собой, а она, несомненно, знает, что ей нужно. Он посмотрел на нее с лукавым блеском в глазах:

— Попрощаемся с вашим другом, дорогая, или позволим ему идти вместе с нами?

Это уже было чересчур для Эдуарда. Его лицо покраснело самым неподобающим образом, ибо, помимо гнева при виде Венеции рука об руку с сэром Ламбертом, его самолюбие больно задевал веселый, но слегка презрительный взгляд опытного повесы. Сэр Лэмберт был почти вдвое старше Эдуарда, однако молодого человека возмущала ленивая уверенность, с которой держался отчим Венеции, и что тот смотрит на него, как на ревнивого юнца. Свирепо глядя на собеседника, он ответил с ледяной вежливостью:

— Мисс Лэнион признательна вам, сэр, но вам незачем беспокоиться, сопровождая ее далее.

— Понятно! — усмехнулся сэр Лэмберт. — Вам бы хотелось уладить наши разногласия с пистолетами на рассвете! Что ж, это мне нравится! Я тоже был отчаянным бретером, но еще до вашего рождения, мой мальчик! Так что вам не удастся меня спровоцировать! Признаюсь, что был не прав, поддразнивая вас! Пройдитесь с нами до конца улицы, а дальше, если моя очаровательная дочурка согласна, можете провожать ее сами.

Эдуард едва не задохнулся от гнева. Но прежде чем он успел произнести слова, готовые сорваться у него с языка, вмешалась Венеция.

— Да вы вылитый Освальд Денни! — с холодной насмешкой заметила она. — Умоляю, дорогой Эдуард, не делайте из себя дурака!

— А кто такой этот Освальд Денни? — осведомился заинтригованный сэр Лэмберт. — Ваша скромность не обманет меня, девочка моя! Держу пари, что вы заставили всех молодых петушков в Йоркшире наскакивать друг на друга!

Венеция рассмеялась, но переменила тему на менее болезненную для Эдуарда. Потерпев неудачу в попытке разлучить ее с сэром Лэмбертом, но решив не оставлять ее на попечение пожилого щеголя, он поплелся рядом с ней, односложно отвечая на время от времени обращаемые к нему замечания.

Дойдя до конца улицы, Венеция остановилась и, высвободив руку из руки сэра Лэмберта, обернулась к нему с приветливой улыбкой:

— Благодарю вас, сэр! Вы были очень любезны, проводив меня так далеко, и с моей стороны было бы бессовестным тянуть вас за собой еще дальше. Вы были абсолютно правы — индийский муслин куда лучше того, с узором из листиков.

Она протянула отчиму руку, которую тот горячо пожал, сняв шляпу с легкостью, которой позавидовали бы молодые щеголи. Внезапно Венеция почувствовала, что он вложил ей в руку меньшую из двух коробочек с покупками из ювелирного магазина.

— Но, сэр… — ошеломленно начала она. Но сэр Лэмберт прижал ее пальцы к коробочке.

— Пустячок, но вам он вроде бы пришелся по душе! Позвольте вашему отчиму преподнести вам эту безделушку!

— Нет-нет, сэр, вы не должны…

— Умоляю, дорогая, возьмите ее! Вы доставите мне большую радость! У меня никогда не было дочери, но если бы была, то я хотел бы, чтобы она походила на вас!

Растроганная Венеция, не обращая внимания на прохожих и молчаливый гнев Эдуарда, встала на цыпочки и поцеловала сэра Лэмберта в щеку, положив руку на его широкое плечо.

— А я бы очень хотела, чтобы вы были моим отцом, сэр! — сказала она. — Я бы любила вас куда больше, чем любила своего отца, потому что вы гораздо добрее его! Благодарю вас! Я возьму эту брошь и обещаю, что всегда буду вспоминать вас, надевая ее!

Сэр Лэмберт обнял ее:

— Вы славная девочка! — Ткнув Эдуарда в ребра головкой трости, он добавил, позабыв о роли доброго папаши: — Ну, молодой человек, можете ее забирать, но будь я на десять лет моложе, то черт меня побери, если бы я вам уступил!

Отвесив очередной грациозный поклон, сэр Лэмберт водрузил на голову касторовую шляпу и зашагал по улице, глядя в оба на каждую хорошенькую женщину, попадавшуюся навстречу.

— Может, он и повеса, но просто очаровательный! — сказала Венеция, забывая, что Эдуард едва ли придерживается того же мнения.

— Могу лишь предположить, что вы лишились рассудка! — заявил он.

Венеция все еще с улыбкой наблюдала за сэром Лэмбертом, но при этих словах обернулась и сердито сказала:

— Скорее я могу предположить подобное в отношении вас! Что на вас нашло, заставив позабыть о хороших манерах? Я еще никогда не была так унижена!

— Ах вот как? Не знаю, Венеция, как вы можете стоять здесь и говорить такое!

— Я не собираюсь ни стоять, ни говорить что бы то ни было! — отрезала Венеция, переходя улицу следом за мальчишкой, усердно подметавшим перед ней дорогу. — Перестаньте смотреть на меня, как рассерженный медведь, а дайте мальчику пенни!

Эдуард догнал Венецию на противоположной стороне Оксфорд-стрит.

— Каким образом вы очутились в компании этого старого хлыща? — резко осведомился он.

— Пожалуйста, помните, что вы говорите о моем отчиме! — холодно отозвалась она. — Я посетила мою мать, и сэр Лэмберт любезно предложил проводить меня домой!

— Посетили вашу мать? — переспросил Эдуард, словно не веря своим ушам.

— Разумеется. У вас есть возражения?

— У меня есть много возражений, и вы очень скоро их услышите! Но я не собираюсь устраивать перебранку на улице, так что помолчим, если вы не против.

Венеция молча двинулась дальше. Эдуард шагал рядом, нахмурив брови и плотно сжав губы. Венеция не делала попыток заговорить с ним, пока они не добрались до дома ее дяди.

— Если хотите, можете зайти, — сказала она, задумчиво глядя на него, — только, если можно, не показывайте привратнику ваше недовольное лицо. Вы уже продемонстрировали его каждому встречному.

В этот момент дверь открылась, и Венеция вошла в дом. Их впустил помощник дворецкого, и она спросила у него, дома ли хозяйка. Узнав, что миссис Хендред после беспокойной ночи еще не выходила из спальни, Венеция провела Эдуарда в гостиную и сказала, снимая перчатки:

— Теперь говорите, Эдуард, но, пожалуйста, не забывайте, что я сама себе хозяйка. Вы, кажется, считаете, будто имеете надо мной какую-то власть, хотя я неоднократно уверяла вас, что это не так!

Некоторое время Эдуард стоял, глядя на нее.

— Я ошибся в вашем характере, — наконец отозвался он. — Мне казалось, что ваше легкомыслие, на которое я часто имел основания жаловаться, всего лишь следствие природной живости. Но теперь мои глаза открылись!

— Весьма рада слышать, так как для этого давно настало время. Но не обвиняйте меня в том, что я вас обманывала! Вы сами обманывали себя, не веря, что я говорю именно то, что имею в виду. Все дело в том, Эдуард, что мы с вами полная противоположность. Я очень вас уважаю…

— Хотел бы я сказать то же самое о вас!

— Как невежливо с вашей стороны! Ладно, давайте пожмем друг другу руки и пожелаем счастья!

Но Эдуард не взял протянутую руку, а мрачно произнес:

— Моя мать была права!

Чувство юмора Венеции одержало верх над досадой.

— Разумеется! — искренне согласилась она.

— Она умоляла меня не позволять страсти подчинить себе рассудок. Жаль, что я ее не послушал. Тогда я мог бы избежать унижения, обнаружив, что женщина, на которой я собирался жениться, не имеет ни сердца, ни чуткости!

— Я тоже жалею, что вы не прислушались к вашей матери, но все хорошо, что хорошо кончается! В будущем вы станете относиться более внимательно к ее советам, и я уверена, что она подыщет для вас подходящую жену.

— Я должен был понять, чего мне следовало ожидать, когда вы, несмотря на мои предостережения, ежедневно посещали Прайори! Вы явно предпочитаете распутников!

Венеция не могла сдержать улыбку:

— Увы, Эдуард, это истинная правда! А теперь вам, пожалуй, лучше уйти. Я должна посмотреть, как себя чувствует тетя.

— Завтра утром я уеду из Лондона первым же экипажем! — заявил Эдуард и вышел из комнаты.

Едва смолкли его шаги, как дверь открылась снова, впустив удивленную миссис Хендред.

— Что произошло, дорогая? — воскликнула она. — Я спускалась вниз, когда мистер Ярдли выбежал отсюда как ошпаренный! Я спросила, в чем дело, но он сказал, что мне расскажешь ты, и ушел, прежде чем я успела перевести дыхание! О, Венеция, только не говори, что вы поссорились!

— Не буду, если вы этого не хотите, дорогая тетя, но это правда! — рассмеялась Венеция. — О господи, как же нелепо он выглядел! За это я почти готова его простить! Боюсь, вы будете так же шокированы, как он, мэм, но я ходила повидать маму, а Эдуард встретил меня на Нью-Бонд-стрит идущей домой под руку с сэром Лэмбертом!

Ей пришлось повторить это признание, прежде чем миссис Хендред осознала услышанное, а потом проводить бедную леди к ее любимому креслу. Расстроенные вчерашним потрясением нервы миссис Хендред не выдержали второго удара — она разразилась слезами, а затем прерываемым всхлипыванием монологом, полным жалоб и обвинений. Венеция не пыталась оправдываться, а лишь старалась успокоить огорченную тетю. Истощенная собственными эмоциями миссис Хендред наконец откинулась в кресле с закрытыми глазами, тихо постанывая и продолжая жаловаться на неблагодарную племянницу. Венеция с сомнением посмотрела на нее, потом решила воздержаться от дальнейших сообщений и вышла позвать мисс Брэдпоул. Поручив миссис Хендред ее комнетентным заботам, она снова направилась к стоянке карет.

— Пожалуйста, к почтамту на Ломбард-стрит! — велела она извозчику.

Венеция вернулась на Кэвендиш-сквер уже далеко за полдень. Мисс Брэдпоул сообщила ей, что миссис Хендред легла в постель, но категорически отказалась вызывать врача. Она съела немного супа, кусочек цыпленка и миндальный крем, почувствовала себя немного лучше и сказала, что хочет поспать. Дав мисс Брэдпоул правдоподобное объяснение недомогания тети, Венеция отправилась в свою комнату.

Спустя некоторое время она рискнула постучать в дверь спальни миссис Хендред. Слабый голос разрешил ей войти, Венеция застала тетю откинувшейся на целую гору подушек, в изящном ночном чепчике, завязанном под подбородком, с носовым платком в одной руке, флаконом с нюхательной солью в другой и с батареей успокоительных на столике возле кровати. Услышав голос Венеции, она устремила на нее укоризненный взгляд и тяжко вздохнула. Потом миссис Хендред увидела на племяннице дорожный костюм под плотной накидкой, и ее поведение резко изменилось. Она села в кровати и осведомилась топом, явно не принадлежащим умирающей:

— Почему ты так одета? Куда ты собралась?

Венеция подошла к кровати, наклонилась к тете и поцеловала ее в щеку:

— Дорогая тетя, я собралась домой.

— Нет-нет! — вскрикнула миссис Хендред, вцепившись ей в рукав. — О боже, я совсем обезумела! Не знаю, что теперь делать, но твой дядя что-нибудь придумает, можешь не сомневаться! Если я сказала что-то не то…

— Разумеется, нет, мэм! — Венеция улыбнулась и ласково погладила ее по плечу. — Но теперь вам нечего надеяться восстановить мою репутацию, и я предпочитаю, чтобы вы не пытались это делать. Вы были очень добры ко мне, и мне стыдно, что я причинила вам столько неудобств. Но я борюсь за свое счастье и даже теперь не уверена, что еще не слишком поздно! Пожалуйста, постарайтесь простить меня, дорогая тетя, и… и хоть немного попять!

— Подумай, Венеция! — взмолилась миссис Хендред. — Не можешь же ты вешаться на шею этому человеку! Что он на это скажет?

— Я уже подумала. Это выглядит шокирующим, не так ли? Надеюсь, мне хватит смелости, так как нет ничего, что я бы не могла ему сказать и чего бы он не понял. Не огорчайтесь! Мне не хочется расстраивать вас снова, но я не могла уехать, не попрощавшись с вами и не поблагодарив вас за вашу доброту. Я сказала Брэдпоул и Уортингу, что Эдуард привез мне плохие известия об Обри и будет сопровождать меня в Йорк в почтовой карете, так что вам нечего беспокоиться из-за того, что подумают слуги. Я уже упаковала дорожный сундук и попросила Бетти перевязать его и отправить мне с посыльным, когда я сообщу свой адрес. В карету я могу взять только сумку.

— Пожалуйста, Венеция, подожди, пока мы сможем посоветоваться с твоим дядей! — упрашивала миссис Хендред. — Он вернется завтра утром, а может, даже сегодня вечером!

— Ни за что на свете! — рассмеялась Венеция. — Я очень обязана дяде, но мысль о том, что он может найти другой способ избавить меня от моего дорогого повесы, повергает меня в ужас!

— Погоди, дитя мое! Мне пришла в голову отличная идея! Если твои чувства не изменятся после того, как ты еще некоторое время поживешь в столице, то я не буду возражать против этого чудовищного брака! Но лорд Деймрел сам скажет тебе, что ты слишком торопишься! Твой дядя придумает, как исправить то, что произошло сегодня, а весной я вместо Терезы выведу в свет тебя!

— Бедная Тереза! — воскликнула Венеция, весело смеясь. — Она ведь считает дни!

— Тереза вполне может потерпеть еще год! — решительно заявила миссис Хендред. — Думаю, ей все равно придется это сделать, так как вчера вечером я заметила у нее на лице пятно. Знаешь, как бывает у молодых девушек? Как только им нужно выглядеть наилучшим образом, у них тут же появляются пятна. Если она приобретет эту дурную привычку, то нечего и надеяться вывести ее в будущем году! Ну, что ты на это скажешь?

— Ничего хорошего! — ответила Венеция, освобождая рукав из тетиных пальцев и направляясь к двери. — Задолго до окончания сезона — если не до начала — Деймрел окажется бог знает где, усеивая розовыми лепестками дорогу для какой-нибудь очередной распутницы! Ну, если у него такие расточительные привычки, то пусть уж лучше он рассыпает лепестки передо мной! — Она поцеловала тетю и быстро вышла.

 

Глава 20

Почтовую карету задержал туман, окутавший Лондон и его окрестности, и во второй половине следующего дня Венеция была еще на полпути к Йорку. Настроение у нее было значительно лучше, чем во время прошлого путешествия, зато она куда сильнее устала. Венеция вылезла из кареты, чувствуя себя измятой и разбитой, и, вместо того чтобы сразу же нанять фаэтон и отправиться в Прайори, что входило в ее первоначальные намерения, она потребовала в гостинице комнату на ночь, горячей воды и чаю. Как бы ей ни хотелось поскорее добраться до места назначения, Венеция не желала появляться в Прайори в мятом платье, с неумытым лицом и непричесанными волосами. Когда горничная проводила ее в пустую спальню, один взгляд в зеркало подтвердил, что ни одна леди, какой бы красивой она ни была, не может проехать двести миль в почтовой карете с шестью пассажирами, не выйдя в конечном пункте в неподобающем для визитов состоянии.

Ей повезло, что она смогла заказать место в карете за такой короткий срок. Естественно, сиденье оказалось угловым, и Венеция скоро поняла всю разницу между почтовым экипажем и частным фаэтоном. В отличие от двух попутчиков, громко храпевших всю ночь, она не могла сомкнуть глаз и, когда путешественникам дали двадцатиминутную передышку на завтрак, только дважды глотнула горячий кофе, прежде чем ее вызвали занять место в карете, так как ей пришлось ждать четверть часа, пока перегруженный работой официант поставил на ее стол кофейник.

Умывание и чашка чаю слегка освежили Венецию, и она подумала, что если полежит полчаса в кровати, то головная боль, возможно, уляжется. Но это было ошибкой, так как едва она натянула на себя одеяло, как тут же заснула.

Венеция проснулась в темноте, услышав, как монастырские часы бьют три четверти часа, и испуганно вскочила, ища на ощупь шнур звонка, висящий возле кровати. Когда появилась горничная со свечой, она с облегчением узнала, что сейчас только без четверти семь. Добрая горничная сказала, что заглянула к ней в четыре, но пожалела ее будить. Она предполагала, что мисс встанет к обеду, который подадут в кофейной, но Венеция, несмотря на сильный голод, быстро надела чистое платье, которое успела распаковать перед сном, и велела горничной бежать к хозяину и попросить его обеспечить для нее фаэтон или любой экипаж, который быстро доставит ее в Эллистон-Прайори.

Сперва Венеция намеревалась после получасового отдыха зайти в контору мистера Митчетта, так как после оплаты места в карете, завтрака, который она не успела съесть, и чаевых кучеру ее ресурсов хватало только на то, чтобы оплатить гостиничные услуги. Сделав это, она вскоре села в фаэтон без гроша в кармане, но надеясь, что кто-нибудь в Прайори — Обри, Деймрел или Имбер — сможет уплатить кучеру.

Но Имбер, открывший дверь неожиданной посетительнице вскоре после половины восьмого, только выпучил глаза и ошеломленно переспросил:

— Уплатить кучеру, мисс?

— Не важно! — сказала Венеция, раздраженная задержкой. — Его лордство даст вам деньги! Где я могу его найти? Он в библиотеке?

Все еще глядя на нее с отвисшей челюстью, Имбер медленно покачал головой. Сердце Венеции сжалось от страха.

— Он… он уехал из Йоркшира, Имбер? — запинаясь, осведомилась она. — Да не глазейте на меня, как на привидение! Где его лордство?

Дворецкий судорожно глотнул:

— В столовой, мисс, но он… Вы не должны, мисс Венеция…

Не обратив внимания на бессвязное бормотание дворецкого, Венеция быстро направилась через холл к столовой. Открыв дверь, она задержалась на пороге, так как наряду с нетерпением снова увидеть своего возлюбленного внезапно ощутила неуверенность.

Всю дорогу Венеция представляла себе эту встречу, думая, что ей скажет Деймрел, как он на нее посмотрит и что она ему ответит. Ей не приходило в голову, что он может не заговорить с ней и не взглянуть на нее и что их встреча окажется совсем не такой, как она воображала.

Деймрел сидел в одиночестве, развалясь в кресле во главе стола и сжимая в руке ножку бокала. Скатерти были убраны, а на столе стоял полупустой графин с лежащей рядом пробкой. Деймрел всегда не слишком заботился о своей внешности, но Венеция еще ни разу не видела его таким неопрятным. Платок на его шее был развязан, жилет расстегнут, а черные волосы выглядели так, словно над ними поработал ураган. Он сидел неподвижно, откинувшись на спинку кресла, вытянув ноги и глядя перед собой. Морщины на его лице обозначились еще резче, а губы кривились в горькой усмешке. Когда Венеция шагнула к нему из тени, он наконец обернулся к ней. Она снова остановилась — ее улыбка была одновременно озорной, робкой и вопрошающей. Несколько секунд Деймрел ошеломление смотрел на нее, потом внезапно поднес руку к глазам, словно пытаясь отогнать какое-то жуткое видение, и воскликнул:

— О боже! Только не это!

Столь неожиданная реакция на ее появление могла бы отпугнуть Венецию, но она успела попять, что его лордство, как говорится, здорово набрался, и потому не только не испугалась, но даже развеселилась.

— Деймрел, стоит ли обманывать себя в такой момент? — спросила она. — Господи, как же ужасно вы выглядите!

Он бросил на нее недоверчивый взгляд, потом поставил бокал и поднялся:

— Венеция!

Когда Деймрел двумя неуверенными шагами вышел из-за стола, она бросилась в его объятия.

Он прижал ее к груди, жадно целуя и бессвязно бормоча:

— Моя любовь!.. Моя радость!.. Неужели это вы?

Венеция обвила рукой его шею, мягко откинув со лба растрепанные локоны. Чувствуя, что все ее сомнения исчезли, она снова улыбнулась и нежно прошептала:

— Глупый!

Деймрел засмеялся, снова поцеловал Венецию и так стиснул в объятиях, что она едва не задохнулась. Придя в себя, он отпустил ее и воскликнул:

— Должно быть, от меня пахнет бренди!

— Еще как! — честно отозвалась Венеция. — Но это не важно! Думаю, я скоро к этому привыкну.

Деймрел прижал руки к глазам:

— Ад и дьявол! Я пьян как сапожник! — Опустив руки, он почти сердито осведомился: — Что привело вас сюда? Почему вы приехали?

— Меня привезла почтовая карета, а почему — я скоро расскажу. Мне столько нужно вам рассказать! Но сначала мы должны заплатить кучеру фаэтона. У Имбера, кажется, нет денег, так что дайте ему ваш кошелек.

— Какого еще фаэтона?

— Того, который я наняла в Йорке, чтобы добраться сюда. У меня не осталось ни гроша, так что я вынуждена у вас попрошайничать. Пожалуйста, Деймрел, дайте мне ваш кошелек!

Деймрел машинально сунул руку в карман, но, очевидно, кошелька там не было, так как он вытащил ее пустой. Венеция собралась отправиться на поиски Обри, но увидела, что в дверях стоит Имбер, на лице которого написаны недовольство, любопытство и удивление.

— Марстон заплатит кучеру, мисс, — сказал он. — Но нужно ли отсылать его назад в Йорк? Вы ведь не намерены остаться здесь, мисс Венеция?

— Намерена, — ответила она. — Так что скажите Марстону, чтобы он отослал фаэтон.

Казалось, эти слова проникли в затуманенный алкоголем мозг Деймрела.

— Нет! — резко воскликнул он.

— Нет, милорд, — с облегчением согласился Имбер. — Сказать кучеру, чтобы он немного подождал, или…

— Пожалуйста, не обращайте внимания на его лордство! — перебила Венеция. — Вы же видите, что он не в себе! Отошлите фаэтон, а потом, если не хотите, чтобы я свалилась в голодный обморок, принесите мне что-нибудь поесть! Со вчерашнего дня я ничего не ела, кроме ломтика хлеба с маслом. Передайте миссис Имбер, что я прошу у нее прощения за беспокойство, но что холодное мясо мне не повредит.

Имбер посмотрел на хозяина, ожидая указаний, но, так как Деймрел пытался привести в порядок свои мысли и полностью игнорировал его, покорно пошел выполнять распоряжения.

— Венеция, — заговорил наконец Деймрел, — вы не можете здесь оставаться! Я не позволю вам! Об этом не может быть и речи!

— Чепуха, друг мой! Ведь здесь Обри! Кстати, где он?

Деймрел покачал головой:

— Его здесь нет. Он уехал к пастору… забыл его фамилию!

— Выходит, мистер Эпперсетт вернулся? — воскликнула Венеция. — Я знала, что медлить нельзя! Значит, Обри покинул Прайори? Ну, ничего не поделаешь, да и, говоря откровенно, это меня мало заботит!

Деймрел нахмурился:

— Обри не покинул Прайори, а поехал обедать к этому Эпперсетту. Пастор вернулся вчера или позавчера — не помню. Да это и не имеет значения — вы не можете остаться здесь.

Венеция внимательно посмотрела на него.

— Понимаю, — промолвила она. — Очевидно, с мужчинами всегда так происходит. Помню, что стоило Конуэю хоть немного выпить, как он вбивал себе в голову какую-нибудь идиотскую идею и не желал от нее отказываться!

— Идиотскую! — Деймрел рассмеялся. — А я думал, что уже никогда не услышу от вас этого слова!

— Разве я произношу его так часто? — спросила Венеция и, когда он кивнул, добавила: — Придется за собой последить!

— Не обязательно, — отозвался его лордство, не сдавая позиций. — Но вы не можете остаться здесь.

— Предупреждаю, дорогой, что, если вы меня выставите, я построю шалаш у ваших ворот и, по всей вероятности, умру от воспаления легких, так как ноябрь — неподходящий месяц для того, чтобы жить в шалаше! О, добрый вечер, Марстон! Я вам очень обязана!

— Добрый вечер, мэм, — ответил слуга, с одной из своих весьма редких улыбок. — Очень рад снова видеть вас здесь!

— Благодарю вас! Я тоже рада, что приехала сюда, — в отличие от его лордства, который угрожает меня выгнать!

Марстон бросил понимающий взгляд на Деймрела:

— Возможно, мэм, вы пройдете в комнату мистера Обри и снимете шляпу и накидку. Там уже развели огонь, а я велел горничной принести ведро горячей воды, если вы захотите помыть руки. Ваша сумка тоже там.

Венеция кивнула и направилась к двери.

— Нет! — упрямо заявил Деймрел. — Слушайте меня!

— Одну минуту, милорд! — Марстон вышел из комнаты следом за Венецией и закрыл за собой дверь. — Вам приготовят комнату рядом с комнатой мистера Обри, мэм. Он поехал обедать в дом пастора, но скоро вернется. — Слуга сделал небольшую паузу и добавил ободряющим тоном: — Его лордство скоро придет в себя, мэм.

— Он часто так напивается, Марстон? — напрямик спросила Венеция.

— Нет, мэм. Конечно, он сильно пьет, но только когда мистер Обри ложится спать. Это всегда признак того, что у его лордства неприятности.

— Значит, у него были неприятности, Марстон? — допытывалась Венеция, глядя в бесстрастное лицо слуги.

— Да, мэм. Самые худшие из всех, что случались с ним при мне.

Она кивнула и улыбнулась:

— Ну, что ж, подумаем, как нам с этим справиться.

— Да, мэм, я был бы очень рад, если бы вам это удалось. — Марстон поклонился. — Могу я предложить вам ужин примерно через полчаса?

Венеция была настолько голодна, что с трудом удержалась от инстинктивного протеста. Она согласилась с благодарностью, понимая, что Марстон хочет временно изолировать ее от своего хозяина. Венеция поднялась в комнату Обри и была вознаграждена за свое послушание, как только увидела свое отражение в зеркале. В гостинице, при тусклом пламени свечи, которую принесла горничная, она оделась и причесалась кое-как, но Марстон поставил на стол два канделябра, и при ярком освещении Венеция с ужасом убедилась, что выглядит почти так же неопрятно, как опустившийся хозяин дома. Забыв об ужине, она сияла шляпу, бросила накидку на кровать и стала спешно приводить себя в порядок. На это потребовалось больше получаса. Набросив легкую шаль, Венеция бросила последний критический взгляд в зеркало, задула свечи и снова спустилась в столовую.

Ситуация там несколько улучшилась — все следы попойки исчезли, стол был покрыт свежей скатертью, в камине горел огонь, а Деймрел выглядел куда более аккуратно и чудесным образом протрезвел. Когда Венеция вошла в комнату, он только что осушил кружку. Она с сомнением посмотрела на нее, но, каково бы ни было ее содержимое, оно оказало на Деймрела положительное воздействие, так как, передав Марстону пустую кружку, он произнес четким и спокойным голосом:

— Так-то лучше! Теперь хлеб с сыром — и я в полном порядке! — Обернувшись, Деймрел улыбнулся Венеции с блеском в глазах, от которого ей сразу стало теплее. — Вы проголодались, бедное дитя? Сейчас подадут ужин! Садитесь и позвольте мне вас успокоить! Я не стану выгонять вас из дому — мы придумали лучший план. Вернее, его придумал Марстон. Моя голова еще не способна на такие занятия. Вы приехали сюда посоветоваться с Обри по какому-то важному вопросу, — не забывайте об этом! — а я собираюсь перебраться в «Красный лес». Таким образом мы соблюдем приличия! — Он придвинул ей стул и, когда она села, добавил тем же легкомысленным топом: — У вас новая прическа — вам она очень идет!

Венеция поняла, что Деймрел не намерен уступать, но это ее не обескуражило. Что бы он ни говорил, его выдавали глаза.

— Вам нравится? — спросила она. — Это последний крик моды!

Он тоже сел и поднес к глазу монокль:

— Да, великолепно! Кажется, это называется а-ля Сапфо?

— Негодник! — усмехнулась Венеция. — Вы знаете названия всех женских причесок?

— Думаю, большинства из них, — невозмутимо отозвался Деймрел, опуская монокль. — Так что вас привело сюда, Венеция?

— Я же сказала — почтовая карета, и притом ужасно неудобная!

— Не уклоняйтесь от ответа!

Она улыбнулась и снова прошептала:

— Глупый!

Но Деймрел не улыбнулся в ответ — он был бледен и казался мрачным.

— Лучше бы вы не приезжали! — сказал он после паузы.

— Ну и ну! А мне показалось, что вы рады меня видеть!

— Я был мертвецки пьян! А сейчас хоть я еще не совсем протрезвел, но уже способен соображать!

— Значит, вы собираетесь меня целовать, только будучи пьяным?

— Я вообще не собираюсь вас целовать! — резко ответил он.

— Тогда я, конечно, не стану вас к этому принуждать, — сказала Венеция. — Ничего не бывает хуже, когда тебя заставляют делать то, к чему ты не испытываешь ни малейшей охоты! Недавно я приобрела богатый опыт по этой части! Впрочем, есть кое-что и похуже — когда тебя окружают благонамеренные, но тупоголовые личности, которые не могут не совать свой нос в то, что их абсолютно не касается.

— Венеция… — Деймрел умолк, так как вошел Имбер и поставил на стол тарелку супа.

— Как вкусно он пахнет! — воскликнула Венеция, беря ложку. — О, Имбер, свежие лепешки? С удовольствием возьму одну! Теперь я знаю, что снова дома! — Она обернулась к Деймрелу: — У моей тети есть повар-француз. Он готовит разные изысканные блюда, но я истосковалась по простой йоркширской пище.

— Как вам понравился Лондон? — спросил Деймрел, покуда Имбер наливал Венеции лимонад.

— Не слишком. Хотя, возможно, я к нему несправедлива! При других обстоятельствах я думаю, что он бы мне очень понравился. — Когда Имбер вышел, она добавила: — Я была слишком несчастна и одинока, чтобы развлекаться. Мне даже было не с кем посмеяться!

— А тетя и дядя были добры к вам?

— Очень добры. Только… ладно, не важно! Не думаю, что смогу вам объяснить.

— Объяснить мне? По-вашему, я ничего не понимаю? Думаете, я не тосковал по вас каждый день — каждую минуту? — осведомился он. — Не представлял вас сидящей на этом стуле, с улыбкой во взгляде? Вам нечего мне объяснять — я и так все знаю! Но поверьте, радость моя, это пройдет!

— Вы уже это говорили, прощаясь со мной, — кивнула Венеция. — Тетя говорила то же самое, и, несомненно, сказал бы дядя. Вам он наверняка это сказал. Однако никто из вас не объяснил мне, почему для тебя «такое наслажденье быть любимой»! Но я не хочу быть навязчивой, поэтому не буду досаждать вам вопросами. Господи, кажется, Имбер возвращается! Думаю, мне лучше не рассказывать, что привело меня сюда, пока мы не будем уверены, что нас не прервут. Тем более, что я должна рассказать вам многое другое. Я видела вашего кузена, Деймрел! Он был на приеме — я слышала, как его назвали по имени, и едва не рассмеялась! Он такой чудной!

Деймрел вымученно улыбнулся:

— Чудной? Видели бы вы, с каким напыщенным видом Альфред ходит по улице! Боюсь, в Лондоне сейчас не много людей, но надеюсь, вы завели приятные знакомства?

Венеция охотно отвечала, и они продолжали непринужденно беседовать, пока она ужинала. Деймрел говорил мало — он сидел, глядя на нее со странной улыбкой, словно вспоминая о чем-то другом.

Когда Имбер принес яблоки и орехи и наконец удалился, Деймрел промолвил:

— А теперь, Венеция, объясните, что заставило вас решиться на этот безумный шаг!

— Объясню! — отозвалась она. — Но сначала задам вам вопрос. Почему вы не рассказали мне, что моя мать жива?

Деймрел пытался расколоть грецкий орех длинными пальцами, но при этих словах быстро посмотрел на Венецию:

— Значит, вы об этом узнали?

— Это не ответ! — строго заметила она. Он пожал плечами:

— Не мне рассказывать вам о том, что вы, очевидно, не должны были знать. Кто вам сообщил? Ваша тетя? Весьма разумно с ее стороны! Я надеялся, что она так поступит, — в противном случае вы могли обнаружить это сами, что сильно бы вас потрясло!

— Но именно так все и случилось! Я почти обо всем догадалась, прежде чем бедной тете Хендред пришлось открыть мне правду. Я видела мать позавчера в театре.

— Черт! — Деймрел нахмурился. — Я думал, она обосновалась в Париже!

— Так оно и есть, — ответила Венеция, протягивая руку за орехом, который он только что расколол. — Благодарю вас… Ей пришлось приехать в Лондон за новым костюмом для верховой езды. Она утверждает, что ни один французский портной не в состоянии изготовить его так хорошо, как английский.

— Утверждает? Выходит, вы говорили с ней?

— Конечно говорила! Я навестила ее в «Налтни» — она была удивительно добра ко мне, а сэр Лэмберт просто душка! Представьте себе, он не только проводил меня до самого конца Бонд-стрит, но и купил для меня очаровательную брошь! Сэр Лэмберт сказал мне, что он бы очень хотел, чтобы я была его дочерью, и…

— Не сомневаюсь! — сердито вставил Деймрел.

— И я бы тоже этого хотела, — закончила Венеция, — потому что мой отец нравился мне куда меньше, чем он!

— Вы имеете в виду, — осведомился Деймрел, — что у вашей тети хватило ума позволить вам дать повод всем сплетникам чесать языки? О боже!

— Вам следует познакомиться с тетей, — сказала Венеция. — Уверяю вас, вы отлично поладите, потому что мыслите в абсолютно одинаковом направлении! До того, как я узнала о моей матери, меня всегда озадачивало, почему тетя постоянно твердит, что я должна вести себя особенно осмотрительно из-за моих обстоятельств. И хотя она старалась найти мне респектабельного мужа, я видела, что ей это кажется нелегкой задачей. Мне это казалось странным — ведь я не уродлива и не бедна. Но теперь я все понимаю. Мне бы очень хотелось, Деймрел, чтобы вы были со мной откровенны, но я знаю, что вы оказались в очень неловком положении…

— Что, черт возьми, вы под этим подразумеваете? — спросил Деймрел достаточно свирепым топом, чтобы заставить задрожать любую женщину.

Но лицо Венеции оставалось безмятежным.

— Вам ведь было бы очень трудно объяснить, что лорду Деймрелу не подобает жениться на дочери леди Стипл. Теперь мне кажется, что вы один или два раза пытались мне намекнуть, но…

— Пытался намекнуть? Да как вы смеете? — рявкнул он. — Если вам кажется, что я позволил вам уехать, так как считал вас недостойной меня…

— Но ведь так оно и есть! — возразила она. — Вы внушали мне, будто вы меня недостойны, и это было очень любезно с вашей стороны, друг мой, хотя совершенно нелепо, так как теперь мне известно, насколько я неподходящая партия!

Деймрел приподнялся со стула. Венеция надеялась, что он сейчас схватит ее и как следует встряхнет, но он снова сел, глядя на нее по-прежнему мрачно, но уже без гнева.

— Выбросьте эту чушь из головы, девочка моя, — сухо сказал он. — Не знаю, внушила ли вам ваша тетя — которая представляется мне законченной простофилей! — что развод ваших родителей делает вас неподходящей партией, или вы придумали это сами, чтобы облегчить мне задачу, но теперь послушайте меня — и поверьте, что я говорю чистую правду! Ни один мужчина, достойный так называться, который знает и любит вас, не обратит никакого внимания на эту ерунду! Спросите вашего дядю, если вам кажется, что я вам лгу! По-вашему, до ваших родителей никто никогда не разводился? Слушая вас, можно подумать, что ваша мать пошла по плохой дорожке, хотя она все эти пятнадцать лет была замужем за Стиплом!

— Должна признаться, вы сняли груз с моей души, — с признательностью промолвила Венеция. — И это подводит меня к причине, по которой я вернулась домой. Я знала, что вы сможете дать мне совет! Конечно, мне в первую очередь следовало бы обратиться к Обри, но он еще недостаточно взрослый, чтобы советовать мне. Мне сделали предложение, Деймрел, и я не уверена, нужно ли его принимать. Не то чтобы мне очень этого хотелось, но думаю, это лучше, чем жить одной, — вы назвали это напрасной тратой жизни и, возможно, были правы.

— Если это предложение исходит от Ярдли, — быстро отозвался Деймрел, — то я не могу вам советовать! Я бы сказал, что он последний человек, который… Но вы лучше знаете, что вам подходит!

— От Эдуарда? Господи, конечно нет! Как вы могли подумать, что мне понадобится совет насчет его предложения?

— Я только знаю, что Ярдли последовал за вами в Лондон. Он приезжал сюда и сообщил об этом Обри. Я его не видел.

— Да, Эдуард последовал за мной, — согласилась Венеция с печальным вздохом. — Но он ошибся во мне и сейчас, очевидно, на пути в Незерфолд. Конечно, так думать унизительно, но Эдуард меня попросту бросил! Думаю, в конце концов он женится на Кларе Денни.

— Это очередная попытка меня одурачить?

— Вовсе нет! Понимаете, для Эдуарда развод имеет значение, и хотя его разум несколько лет сопротивлялся чувствам, но чувства одержали верх, так как он не сомневался, что под моим легкомыслием кроется чуткость и прочие добродетели.

— Венеция, даже Ярдли не мог пороть такую чушь! — запротестовал Деймрел; его губы слегка дрогнули.

Венеция рассмеялась:

— Уверяю вас, именно это он и сделал! Эдуард считал, что я должна отречься от мамы, — к тому же он испытывал необъяснимую неприязнь к сэру Лэмберту!

— Необъяснимую? Ваш сэр Лэмберт неисправимый хлыщ, а что касается вас…

— Ну а я не вижу ничего плохого в моем отчиме! — заявила она. — Он очень добрый! Понимаете, предложение, о котором я говорю, исходило от мамы!

— Что?!

— Вполне понятно, что вы удивлены, — я сама удивилась, но была очень тронута. Только подумайте, Деймрел! Она приглашает меня поехать с ними в Париж и жить у них, сколько мне захочется, — причем с полного одобрения сэра Лэмберта! Конечно, меня одолевает искушение. Вы ведь знаете, что я всегда мечтала о путешествиях, а мама весной собирается в Италию! Думаю, я не смогу отказаться!

— Венеция, я знаю вашу маму! — бесцеремонно заявил Деймрел. — Она скорее выбрила бы себе брови, чем стала приглашать вас поселиться в ее особняке!

— По-вашему, — с беспокойством осведомилась Венеция, — она имела в виду не это?

— Думаю, ей совершенно не улыбается приглашать вас к себе!

— Но она меня пригласила! — настаивала Венеция, готовая к его скептицизму. — Все из-за того, что я рассказала ей о своем плане арендовать дом и поселиться в нем вместе с Обри. Мама пришла в такой же ужас, как вы, и заявила, что я с таким же успехом могу себя похоронить. Она сказала, что я бы не могла жить с ней в Англии, но за границей люди не так чопорны, поэтому… Прочтите сами ее письмо!

Деймрел с ошеломленным видом взял письмо, которое Венеция вынула из ридикюля. Бросив на нее подозрительный взгляд, он углубился в очаровательно написанное послание леди Стипл и дважды прочел его, прежде чем снова посмотреть на Венецию. Она заметила, что он потрясен.

— Венеция, как вам удалось заставить ее написать это?

— Ну, вы же сами видите, что ее побудило…

— Как раз этого я и не вижу! Орелия Стипл забеспокоилась, потому что вы ей сказали… Ради бога, Венеция, не просите меня проглатывать подобный вздор! Не знаю, что вы задумали, но если это не обман, то, надеюсь, вы понимаете, что ни при каких обстоятельствах не должны присоединяться к этой семейке!

— Боюсь, что не понимаю, — виновато промолвила она. — Это было бы неразумно, если бы я стремилась стать одной из тех светских леди, которых моя тетя именует «дамами первой статьи», но я не…

— Перестаньте болтать, как зеленая девчонка! — сердито прервал Деймрел. — Вы ничего не знаете о мире Стиплов, зато я знаю о нем все, и если бы я думал, что там есть что-то, кроме… — Он оборвал фразу и насторожился.

— Ну? — поторопила его Венеция. Деймрел предупреждающе поднял палец, и Венеция услышала звук подъезжающей кареты.

— Обри! — сказал Деймрел и снова посмотрел на нее. — Как вы объясните ему ваш приезд? Этим вы его не обрадуете! — Он вернул ей письмо леди Стипл.

Венеции хотелось, чтобы Обри находился за сотню миль отсюда, но она спокойно ответила:

— Друг мой, я не могу решиться на такой шаг, не узнав сначала его чувства!

— Если это все…

Она улыбнулась:

— Его чувства, Деймрел, а не мнение! Насколько я знаю, он предпочел бы оставаться с Эпперсеттами, чем жить со мной в Лондоне. — Ее улыбка увяла. — Не думаю, что я очень ему нужна.

Деймрел поднялся и стиснул ее запястья, едва не оторвав от стула.

— Венеция, я пожертвовал бы жизнью, чтобы избавить вас от боли и разочарования, которые вас ожидают, если вы… Хотя я болтаю вздор! Моя жизнь! Едва ли можно найти жертву, которая стоила бы меньше, — с горечью сказал он.

Из холла донеслись голоса и приближающиеся шаги.

— Черт бы побрал Обри! — процедил сквозь зубы Деймрел, отпуская запястья Венеции.

Но это оказался не Обри. Распахнув дверь, Имбер доложил голосом рока:

— Мистер Хендред, милорд!

 

Глава 21

Мистер Хендред вошел в комнату. Он выглядел бледным, усталым и очень сердитым.

— Добрый вечер! — обратился он к Деймрелу, удостоив Венецию кратким взглядом. — Прошу прощения за поздний визит, но я не сомневаюсь, что вы ожидали моего появления.

— Полагаю, мне следовало его ожидать, — отозвался Деймрел. — Вы прибыли в самый нужный момент. Вы уже обедали?

Мистер Хендред содрогнулся и закрыл глаза:

— Нет, сэр, я не только не обедал, но и…

— Тогда вы, должно быть, чертовски проголодались, — прервал Деймрел. — Займитесь этим, Имбер!

Лицо мистера Хендреда выразило крайнюю степень отвращения, но, прежде чем он успел справиться со своей злостью и вежливо отклонить гостеприимное предложение, Венеция, в ком сострадание одержало верх над не столь милосердными эмоциями, сочла нужным вмешаться:

— Мой дядя никогда не ест после длительной поездки! Дорогой сэр, что заставило вас преследовать меня, забыв об осторожности? Никогда не ожидала от вас такого нелепого поступка!

— Нелепого? — переспросил мистер Хендред. — Прибыв в Лондон вчера вечером, Венеция, я узнал, что вы покинули город в почтовой карете с явным намерением явиться в этот дом — где я вас и обнаружил! Насколько я понял, вы предприняли этот безумный шаг, поссорившись с вашей тетей. Должен заметить, Венеция, я считал вас слишком благоразумной, чтобы придавать значение словам моей жены, очевидно произнесенным под влиянием дурного настроения!

— Дорогой дядя, разумеется, я не делала ничего подобного! — укоризненно сказала Венеция, подводя его к стулу. — Пожалуйста, садитесь. Ведь вы смертельно устали, и у вас может начаться этот жуткий тик! Уверяю вас, не было никакой ссоры! Моя бедная тетя сначала расстроилась, увидев в театре мою мать, а потом, узнав, что я вместо благодарности за все ее заботы прошла под руку с моим отчимом всю дорогу от отеля «Налтни» до Оксфорд-стрит, она разбранила меня, но я ничуть на нее не обиделась. Я знала, что тетя будет меня ругать. Но она никак не могла сказать вам, будто я уехала из-за этого или рассталась с ней в гневе! Ей прекрасно известна причина моего отъезда — я не делала из нее секрета!

— Ваша тетя, — сдержанно отозвался мистер Хендред, — необычайно чувствительная женщина и, как вам известно, склонна к перевозбуждению. Когда она в таком состоянии, ей нелегко вразумительно объяснить, что именно ее в него повергло. Фактически, — сердито добавил он, — невозможно разобрать, где голова, а где хвост в том, что она говорит! Что же касается причины вашего отъезда, то не знаю, Венеция, что вы сочли нужным ей сказать, но, насколько я понял, вы не могли придумать ничего лучшего, чем какую-то чушь насчет того, что Деймрел хочет рассыпать лепестки роз у вас на пути!

Деймрел, который сидел, мрачно уставясь на огонь в камине, при этих словах сразу же встрепенулся.

— Розовые лепестки? — переспросил он и устремил насмешливый взгляд на Венецию. — Дорогая моя, в это время года?

— Замолчите, негодник! — покраснев, сказала Венеция.

— Очевидно, — продолжал мистер Хендред, — ваша тетя пыталась убедить вас пе потворствовать столь расточительным привычкам. Короче говоря, что вы сказали друг другу, не имеет значения. Важно то, моя дорогая племянница, что девушка — и, пожалуйста, не говорите, что вы совершеннолетняя! — повторяю, девушка, живущая в моем доме под моим покровительством, позволяет себе убегать оттуда в одиночестве, выражая при этом намерение искать приют именно под этим кровом! И вы называете нелепыми мои попытки предотвратить вашу гибель и мое унижение?

— Нет-нет! — успокаивающе произнесла Венеция. — Но разве вы забыли, сэр, что под этим кровом проживает мой брат? Я объяснила вашим слугам, что уезжаю, так как он заболел, и…

— Я не забыл ни об Обри, ни о том, что приехал с целью привести вас в чувство, — сурово прервал мистер Хендред. — Да будет вам известно, что я нахожусь здесь, чтобы помешать вам совершить непоправимую глупость! Я не прошу прощения за свою откровенность, Деймрел, так как вы уже знаете мое мнение по этому поводу!

— Говорите, что вам угодно, — пожал плечами Деймрел. — В конце концов, мы с вами придерживаемся одного мнения.

Видя, как ее дядя прижал к виску копчики пальцев, Венеция потихоньку вышла из комнаты. Она отсутствовала всего несколько минут, но, когда вернулась, мистер Хендред сообщил ей, что обсудил с Деймрелом ее визит к Стиплам.

— Хочу заверить вас, дорогая племянница, что сказанное вам его лордством — истинная правда. На вас нет никакого клейма, и, хотя регулярное общение между вами и сэром Лэмбертом с леди Стипл весьма нежелательно, ничто не может быть более неподобающим для дочери, чем отречься от матери! Не буду скрывать от вас, что в этом деликатном вопросе я никогда не соглашался ни с вашей тетей, ни с вашим покойным родителем. По-моему, политика секретности, на которой они настаивали, была дурной и абсурдной!

— Совершенно верно! — кивнула Венеция, переводя смеющийся взгляд с одного на другого. — Что еще вы обсудили? Вы пришли к согласию относительно моего будущего? Или мне сообщить вам мое решение?

Заметив, что в глазах Деймрела мелькнула улыбка, мистер Хендред быстро сказал:

— Умоляю вас, Венеция, подумать, прежде чем делать то, о чем, как я боюсь, вы горько пожалеете! Вы считаете меня бесчувственным, но поверьте, это не так! Считаю своим долгом предупредить — и уверен, что его лордство простит меня, — что более неподходящий брак, чем тот, который вы для себя наметили, трудно вообразить!

— Не стоит преувеличивать, дорогой дядя! — запротестовала Венеция. — Возможно, Деймрел повеса, но ведь он никак не может оказаться моим отцом!

— Оказаться вашим отцом? — ошеломленно повторил мистер Хендред. — Что вы имеете в виду?

Плечи Деймрела задрожали.

— Эдипа, — объяснил он. — По крайней мере, так мне кажется, но Венеция немного перепутала. Она хотела сказать, что не может оказаться моей матерью.

— Ну, это одно и то же, Деймрел! — сказала Венеция, раздраженная такой педантичностью. — Оба брака одинаково неподходящие!

— Вы очень обяжете меня, Венеция, — едко произнес мистер Хендред, — если оставите тему, которую я считаю в высшей степени неподобающей. Меня шокирует мысль, что Обри — ибо я не сомневаюсь, что это он, — осквернил уши своей сестры подобной историей!

— Однако, как видите, сэр, Деймрел нисколько не шокирован! — заметила она. — Разве это обстоятельство не помогает вам понять, почему он будет для меня самым подходящим мужем?

— Не помогает! — отрезал мистер Хендред. — Просто не знаю, что с вами делать! Вы как будто живете в… в…

— В мыльном пузыре, — подсказал Деймрел.

— Вот именно, в мыльном пузыре! — фыркнул мистер Хендред. — Вы влюбились впервые в жизни, Венеция, поэтому Деймрел представляется вам сказочным героем!

Венеция рассмеялась.

— Вовсе нет! — воскликнула она. — Неужели вы считаете меня такой дурочкой? Если под мыльным пузырем вы подразумеваете, что меня ждет жестокое разочарование, то можете из-за этого не беспокоиться!

— Вы вынуждаете меня говорить начистоту, а это весьма неприятная задача! Возможно, Деймрел всерьез намерен изменить свой образ жизни, но от давних привычек нелегко отказаться. Я очень привязан к вам, Венеция, поэтому меня огорчит, если я увижу вас несчастной!

Она посмотрела на Деймрела:

— Ну, друг мой?

— Ну, радость моя? — отозвался он с огоньком в глазах.

— Вы думаете, что сделаете меня несчастной?

— Не думаю — но обещать ничего не могу!

— И не надо! — серьезно сказала Венеция. — Как только обещаешь чего-то не делать, то больше всего на свете начинаешь хотеть сделать именно это! — Она снова обернулась к дяде: — Вы имеете в виду, что он может продолжать заводить любовниц, устраивать оргии и так далее, не так ли, сэр?

— Что значит «и так далее»? — осведомился Деймрел.

— Ну, откуда мне знать, какие еще безобразия вы вытворяли?

— Но вы же знаете о моих оргиях! — возразил он.

— Да, но они меня не заботят. В конце концов, неразумно требовать, чтобы вы изменили все ваши привычки, а я всегда могу пойти спать.

— Значит, вы не будете председательствовать на моих оргиях? — разочарованно спросил Деймрел.

— Буду, дорогой, если вы захотите, — улыбнулась она. — А они доставят мне удовольствие? Деймрел стиснул ее руку:

— Вы получите самую великолепную оргию, радость моя, и я ручаюсь вам за удовольствие!

Многострадальный мистер Хендред начал проявлять тревожные признаки того, что его терпение подходит к концу, но, к счастью, в этот момент дверь открылась и вошел Имбер с чайным подносом. Он поставил его перед Венецией, которая тут же налила чашку и передала ее дяде со словами:

— Знаю, сэр, что вы не рискуете есть после путешествия, но чай вам не повредит, верно?

Мистер Хендред не мог это отрицать, и чай действительно пошел ему на пользу, ибо к концу второй чашки он стал воспринимать брак между племянницей и Деймрелом как нечто неизбежное, осведомившись, знает ли Деймрел, в каком состоянии его дела, до какой степени он в долгах и как он намерен содержать жену.

Эти опасные вопросы были заданы тоном уничижительной иронии, однако Деймрел скрупулезно ответил на каждый из них:

— Я точно знаю, как обстоят мои дела, до какой степени я в долгах и сколько может принести подлежащее продаже имущество. Я не смогу содержать жену в роскоши, но постараюсь обеспечить ей комфорт. Месяц назад я обсуждал все это с моим деловым агентом. Он ожидает моих указаний, чтобы действовать так, как мы тогда решили.

Прижатый доводами к стенке мистер Хендред не желал сдаваться.

— И перевод? — осведомился он.

— Естественно! — отозвался Деймрел, приподняв брови с несвойственным ему высокомерием. В этот момент Венеция шагнула на ринг.

— Возможно, я не слишком разбираюсь в оргиях, но теперь вы говорите о том, что я понимаю! — заявила она. — Причем говорите по-идиотски! «Подлежащее продаже имущество» означает вашу яхту, ваших скаковых лошадей, почтовых лошадей, которых вы держите по всей Англии, и еще невесть что! Вам абсолютно незачем избавляться от них, а тем более переводить деньги на меня — зачем это делать, когда мне вполне достаточно собственных денег? Должна признать, что я бы лучше уплатила долги, но если вы предпочитаете жить в долг, то это ваше дело! А что касается всех этих жертв, то о них будете жалеть вы, а не я!

— Жить в долг?! — воскликнул мистер Хендред, глядя на племянницу почти с отвращением. — Предпочитаете жить в долг?

— Ну, мы обсудим эти дела в свое время, сэр, — по-нашему, по-идиотски, — сказал Деймрел. — Не огорчайтесь, радость моя! Мое счастье зависит не от подлежащего продаже имущества, а от одной зеленой девчонки.

— Стоп! — скомандовал мистер Хендред. — Вы слишком торопитесь! Так не пойдет!

— Ну, для Венеции это, по крайней мере, лучше, чем жить со Стиплами, — отозвался Деймрел. — Можете сколько угодно выпучивать глаза, но именно этот пистолет она приставила к моей голове!

— Чепуха! — сердито произнес мистер Хендред. — Орелии такое и в голову не могло прийти! Жить с дочерью, которая куда красивее ее? Ха!

— Я подумал то же самое, но Венеции удалось вытянуть у нее приглашение, не знаю, каким способом. Я удостоился чести его прочитать!

— Господи! — простонал мистер Хендред.

— Поэтому, — продолжал Деймрел, — сейчас мы должны направить нашу энергию не на безнадежную задачу убедить мою зеленую девчонку, что она совершает ошибку, а на проблему, как добиться, чтобы общество не подвергло ее остракизму.

— Уверяю вас, это меня нисколько не огорчит! — вставила Венеция.

— Зато огорчит меня. — Деймрел задумчиво посмотрел на мистера Хендреда: — Думаю, сэр, мы можем с этим справиться с вашей помощью и помощью моей тетушки Стоборо. Полагаю, вы с ней знакомы?

— Я знаком с леди Стоборо уже двенадцать лет, — усмехнулся мистер Хендред. — Единственным ее ответом на мои или чьи бы то ни было просьбы будет все выполнить с точностью до наоборот.

— Вот именно! — воскликнул Деймрел. — Значит, вам известно, как обвести ее вокруг пальца!

Последовало молчание. Мистер Хендред, на которого это замечание явно произвело сильное впечатление, сидел, созерцая сцену, невидимую его компаньонам. Под любопытным взглядом Венеции его тонкие губы скривились в подобии улыбки, а на щеках обозначились две впадины. Мистер Хендред наслаждался своими мыслями, слишком личными, чтобы делиться ими с собеседниками. Пробудившись от грез, он с неодобрением посмотрел на Венецию и Деймрела и заявил, что сегодня вечером больше не способен обсуждать дела. После этого мистер Хендред спросил племянницу, намерена ли она сопровождать его в Йорк, где он собирается провести ночь, явно не рассчитывая на утвердительный ответ.

Это предоставило Венеции возможность, которой она дожидалась.

— Нет, дорогой сэр, — сказала она. — Сегодня я больше не проеду ни одного ярда, и, должна признаться, вы тоже! Не сердитесь, но я велела Имберу отправить ваш фаэтон в «Красный лев». Вы ведь всегда отправляете кучеров в гостиницу, а у нас… я имею в виду, у Деймрела так мало прислуги, что кучеров едва ли удастся разместить, не создавая ей работы, которую не хватит времени выполнить! Слуга Деймрела, очень достойный человек, позаботится о вашей комнате и ваших вещах. Я попросила его найти ароматические свечи, которые вы всегда зажигаете, когда у вас болит голова, а он сказал, что приготовит вам ячменный отвар на ночь.

Программа была настолько привлекательной, что мистер Хендред подчинился, предупредив хозяина дома, что это не означает согласия на брак, который он не одобряет и которому не намерен способствовать.

Приняв это угрожающее заявление с полным спокойствием, Деймрел вызвал Марстона, позвонив в колокольчик. В этот момент Обри, приехав на конюшенный двор и войдя в дом через боковую дверь, появился в комнате.

— А я-то думал, Джеспер, с кем вы разговариваете! — удивленно воскликнул он. — Здравствуйте, сэр. Как поживаешь, дорогая? Рад, что ты приехала, — я по тебе скучал.

Обри, хромая, подошел к Венеции, которая обняла брата, тронутая его словами.

— Ты не знаешь, как я по тебе скучала!

— Ну и глупо! — усмехнулся Обри. — Почему ты не написала, что приезжаешь? Кстати, что привело тебя сюда?

— Я скажу вам, что привело сюда вашу сестру! — вмешался мистер Хендред. — Вы уже достаточно взрослый, чтобы здраво судить о таких вещах, и мне говорили, что у вас отличная голова! Возможно, Венеция больше прислушается к вам, чем ко мне. Знайте, молодой человек, что она заявила о своем намерении принять предложение лорда Деймрела!

— Вот и отлично! — просиял Обри. — Я надеялся на это, дорогая! Джеспер самый подходящий муж для тебя! К тому же он мне нравится. Я смогу проводить с вами каникулы, а ты знаешь, что я всегда терпеть не мог Эдуарда. Кстати, он докучал тебе в Лондоне?

— И это все, что вы можете сказать, юноша? — сердито осведомился мистер Хендред. — Вы хотите, чтобы ваша сестра вышла замуж за человека с такой репутацией, как у лорда Деймрела?

— Да я уже давно ей это советовал! Я никогда не обращал внимания на сплетни о репутации Джеспера, и если ее это не заботит, так почему должно заботить меня?

— Полагаю, — с горечью произнес мистер Хендред, — подобного отношения следовало ожидать от юноши, которому не стыдно рассказывать сестре аморальные и неприличные истории!

Обри выглядел ошеломленным.

— Что она вам наговорила, сэр? — спросил он. — Если Венеция рассказывала скабрезные истории, то она, очевидно, слышала их от Джеспера, так как Эдуард ни за что не стал бы делиться ими с ней, а я их просто не знаю!

— «Царь Эдип», тупица! — подсказал Деймрел.

— «Царь Эдип»? Не припоминаю, чтобы я рассказывал его Венеции, хотя это вполне возможно. Но применять такие эпитеты, как «аморальный» и «неприличный», в отношении творений Софокла… Такого я не слышал даже от Эдуарда!

В этот момент заговорил Марстон, уже некоторое время стоящий на пороге:

— Вы звонили, милорд?

— Да, — ответил Деймрел. — Проводи мистера Хендреда в его комнату. Если вам что-нибудь понадобится, сэр, обращайтесь к Марстону — я еще ни разу не видел, чтобы он оказался в затруднении.

Ворчливо пожелав всей компании доброй ночи, мистер Хендред позволил увести себя из комнаты.

— Марстон! — окликнул слугу Деймрел, когда тот собирался последовать за своим сердитым подопечным.

Марстон остановился:

— Милорд?

Деймрел широко усмехнулся:

— Пожелай мне счастья!

Бесстрастное лицо Марстона смягчилось.

— С радостью желаю счастья вам обоим, милорд. Если вы будете счастливы, то кое-кто еще тоже.

— Господи, я ведь также должен пожелать вам счастья! — воскликнул Обри, когда дверь закрылась за слугой. — Но мне незачем это говорить — вы и так все знаете! Ну, пожалуй, я тоже пойду к себе! Ужасно хочу спать!

— Подожди, Обри! — взмолилась Венеция. — Я должна кое-что тебе сообщить. Надеюсь, тебя это не огорчит. Два дня назад я узнала, что мама… не умерла, как мы считали.

— Я и так это знаю, — ответил Обри. — Конечно, меня это не огорчает, глупышка! Почему я должен огорчаться?

— Обри! — ахнула Венеция. — Значит, папа рассказал тебе?..

— Не папа, а Конуэй.

— Конуэй? Когда?

— Когда он в последний раз приезжал домой — перед отъездом в Бельгию. Он сказал, что я должен это знать на случай, если его убьют.

— Ну и ну! — возмутилась Венеция. — Если он рассказал об этом четырнадцатилетнему мальчику, то почему не сообщил мне?

— Не знаю. Очевидно, он считал, что папа рассердился бы, если бы узнал, что тебе об этом известно. Как бы то ни было, Конуэй велел мне ничего тебе не говорить.

— Но ты мог рассказать мне позже — после смерти папы! Почему ты молчал?

— Вероятно, потому что я об этом не думал, — ответил он. — Чего ради это должно меня интересовать? Если бы я знал маму — тогда другое дело, но как можно интересоваться тем, что происходило, когда тебе было всего несколько месяцев? — Обри зевнул. — Господи, как же мне хочется спать! Доброй ночи, дорогая! Доброй ночи, Джеспер!

Он вышел, прихрамывая, а Венеция, обернувшись, увидела, что ее возлюбленный насмешливо ей улыбается.

— Пусть это послужит вам уроком, прекрасная Венеция! — сказал Деймрел. Подойдя к ней, он заключил ее в объятия, но она удержала его, упершись руками ему в грудь.

— Деймрел, мне нужно кое-что вам сказать! Он перестал улыбаться и вопросительно посмотрел на нее:

— Что именно, радость моя?

— Понимаете, тетя говорила… что я не могу вешаться вам на шею! Я не послушалась и сделала это, но, когда дядя начал говорить о ваших долгах и имуществе, я внезапно поняла, что она была права! Я не хочу, чтобы вы на мне женились, если вы предпочитаете оставаться холостяком.

— Значит, вы куда менее эгоистичны, чем я! — быстро отозвался он. — Потому что я хочу на вас жениться, как бы вы к этому ни относились! Вы можете пожалеть об этом дне, а я — нет! Я жалею лишь о том, что боги не властны над пространством и временем и не могут переделать меня в человека, достойного быть вашим мужем!

Венеция прижала его к себе:

— Глупый! Вы же знаете, что мой самый достойный поклонник оказался ужасным занудой, а что до остального, то вам не приходило в голову, что если бы вы не сбежали с этой толстой женщиной…

— Она не была толстой! — возразил он.

— Тогда не была, зато стала теперь! Ну, так если бы вы не повели себя настолько скверно, то, возможно, женились бы на какой-нибудь достойной девушке и теперь жили бы в довольстве с женой и шестью или семью детьми?

— Только не с детьми! Ведь мое потомство достанется гусеницам, — напомнил он ей. — А вам не приходило в голову, мисс Лэнион, что я так и не сделал вам предложения, хотя уже дважды был на грани этого? Так как теперь нам никто не помешает, не окажете ли вы мне честь, мэм…

— Вы еще не спите? Отлично! — воскликнул Обри, внезапно войдя в комнату. — У меня появилась превосходная идея!

— Уже второй раз вы входите, когда я собираюсь сделать предложение вашей сестре! — сердито сказал Деймрел.

— Я думал, вы уже давным-давно его сделали. Как бы то ни было, это важно. Вы можете провести медовый месяц в Греции, и я поеду с вами!

Все еще стоя в объятиях Деймрела. Венеция рассмеялась и спрятала лицо у него на плече.

— Греция в середине зимы? Ни за что! — заявил Деймрел.

— А зачем вам так скоро жениться? Если бы вы перенесли свадьбу на весну…

— Мы поженимся в январе — если не в декабре!

— Вот как? — Обри несколько приуныл. — Ну, тогда пускай будет Рим. Жаль, потому что я предпочел бы Грецию. Ладно, мы можем поехать туда позже — в конце концов, это ваш медовый месяц, а не мой. Думаю, Венеции понравится Рим.

— Нужно не забыть спросить у нее… Хотя это не имеет значения. Отправляйтесь в постель, мерзкий щенок!

— А, вы хотите сделать Венеции предложение! Хорошо, хотя я вам не мешаю. Доброй ночи!

Он вышел, а Деймрел подошел к двери и запер ее.

— А теперь, любовь моя, — сказал он, вернувшись к Венеции, — в четвертый раз!..