Вопреки ожиданиям сестры, увлечение Перегрина мисс Фэйрфорд оказалось отнюдь не мимолетным. Он по-прежнему развлекался от души, но при первой же возможности оказывался если не у дверей особняка Фэйрфордов, то, во всяком случае, на одной из тех вечеринок, где можно было их встретить. Мисс Тавернер призналась своему кузену, что не знает, радоваться ли ей или печалиться. Одолеваемый любовным недугом Перегрин стал нестерпимо скучен, но, с другой стороны, если прелести мисс Фэйрфорд смогут удержать его от посещения игорных домов и таверн, то она этому наверняка обрадуется. Однако, когда Джудит обнаружила, что он подумывает о женитьбе, сомнения охватили ее с новой силой. Ей казалось, он еще слишком молод, чтобы всерьез предаваться размышлениям о подобных вещах.
Но, как бы там ни было, уже через месяц после знакомства с мисс Фэйрфорд Перегрин настолько уверился во взаимности чувств, что, собрав в кулак все свое мужество, испросил позволения обратиться к ее родителям.
Леди Фэйрфорд, которая, помимо вполне естественного желания обеспечить блестящее будущее дочери, прониклась к Перегрину искренней симпатией еще и благодаря ему самому, выразила подчеркнутое стремление принять его в семью без дальнейших церемоний. Но сэр Джеффри, куда более здравомыслящий, нежели супруга, выразил мнение, что молодые люди вполне могут и подождать. Он ничуть не стремился поскорее сбыть дочь с рук и, вполне вероятно, испытывал некоторые сомнения в постоянстве ее воздыхателя, однако даже он должен был понимать: Гарриет вряд ли могла рассчитывать на более удачный союз. Посему он не стал открыто возражать против обручения, но из чувства приличия, которое было развито у него чрезвычайно сильно, отказался выслушивать любые предложения без согласия либо одобрения лорда Уорта.
Подобное заявление вынудило Перегрина тот же час отправиться на поиски своего опекуна.
Однако отыскать Уорта оказалось не так-то легко. Юноша трижды наведывался к нему домой, но тщетно, а после безуспешной попытки написать ему письмо, которое бы все объяснило его светлости, Перегрину пришла в голову блестящая мысль поискать его в клубах.
Этот план увенчался несколько большим успехом, нежели все предыдущие. В «Уайтсе» ему сообщили, что граф уехал из города, в «Альфреде» он узнал, что его светлость не показывался в клубе вот уже полгода, и лишь в «Вотьерзе» юноша наконец настиг графа, преспокойно игравшего в макао.
– Ага! – воскликнул Перегрин. – Вот вы где! А я разыскиваю вас по всему городу!
Граф, с некоторым удивлением взглянув на него, собрал свои карты.
– Что ж, теперь, когда вы нашли меня, быть может, присядете – чтобы не спускать с меня глаз, если вам будет угодно, – и подождете, пока мы не закончим? – предложил он.
– Прошу прощения, я не хотел вам мешать! – заявил Перегрин. – Просто в «Уайтсе» мне сказали, что вас нет в городе, а когда я заглянул в «Альфред», выяснилось – вы не были там вот уже несколько месяцев.
– Присаживайтесь и сыграйте с нами, – добродушно предложил лорд Олванли. – Вам не следовало терять зря времени в «Грамотее», мой мальчик. Как мне говорили, там теперь числятся аж семнадцать епископов. Мы с Уортом зареклись появляться там уже после восьмого. Что до «Уайтса», то, насколько я помню, Уайт распорядился, чтобы они всем отвечали: его нет в городе. Ну как, не хотите присоединиться к нам?
Перегрин, весьма польщенный, поблагодарил графа и занял место между сэром Генри Милдмэем и джентльменом с ярко-рыжими волосами и пронзительными голубыми глазами, который, как он узнал позже, оказался лордом Ярмутом. Ставки за столом были чрезвычайно высоки, и вскоре юноша обнаружил: удача повернулась к нему спиной. Впрочем, это его не слишком обеспокоило, поскольку он не сомневался в том, что Уорт не откажется оплатить его карточный долг, если таковой превысит то немногое, что еще оставалось от его ежеквартального содержания. Посему он благодушно принял свой проигрыш и беззаботно выписал целую кучу долговых расписок, кои Уорт, державший банк, принял не моргнув глазом.
Мистер Бруммель, подошедший к столу, дабы понаблюдать за игрой, вопросительно приподнял бровь, но ничего не сказал. Час был уже поздний, и партия закончилась до того, как банк был сорван. Мистер Бруммель увлек графа за собой, чтобы вместе выпить шампанского со льдом, и пробормотал:
– Так уж необходимо ему было играть за вашим столом, Джулиан? Знаете, выглядело это не очень-то хорошо.
– Юный глупец, – безо всякого выражения отозвался граф.
– Просто не на своем месте, – заметил Бруммель и взял с подноса бокал, который предложил ему официант.
В этот момент к ним подошел герцог Бедфорд с лордом Фредериком Бентинком и мистером Скеффингтоном, так что вскоре вокруг мистера Бруммеля собралась небольшая толпа, посему речи о Перегрине и его проигрыше более не велось. Герцог, полагавший себя большим другом Красавчика, пожелал узнать его мнение по весьма важному для себя вопросу.
– Итак, Джордж, слово за вами! – провозгласил он. – Видите ли, я сменил портного, и он сшил мне новый сюртук. Что скажете? Он мне идет? Вам нравится покрой?
Мистер Бруммель продолжал невозмутимо потягивать шампанское, но поверх края бокала окинул его светлость задумчивым взглядом, пока собравшиеся в заинтересованном молчании ожидали, каков же будет его вердикт. Герцог с тревогой застыл на месте, выставляя себя на всеобщее обозрение. Взгляд мистера Бруммеля надолго задержался на позолоченных пуговицах; вот он испустил еле слышный вздох, и герцог побледнел.
– Хорошо сидит; мне нравятся длинные фалды, – заявил лорд Фредерик. – Кто сшил его, герцог? Ньюги?
– Повернитесь, – попросил мистер Бруммель.
Герцог, послушно повернувшись спиной, застыл, вытягивая шею и глядя через плечо на своего друга, чтобы понять, какой эффект произвела его обновка на Красавчика. А мистер Бруммель неторопливо окинул герцога взглядом с головы до пят и медленно двинулся вокруг него. Оценив длину фалд, он поджал губы; осмотрев покрой плеч, приподнял брови. Наконец пощупал лацкан, взяв его большим и указательным пальцами.
– Бедфорд, – горестно сказал он, – и вот это вы называете сюртуком?
Герцог, на лице которого отразилась растерянность, смешанная с досадой и веселым удивлением, прервал смех собравшихся:
– Послушайте, Джордж, это никуда не годится! Клянусь честью, я готов вызвать вас на дуэль за такие слова!
– Вы, конечно, можете бросить мне вызов, Бедфорд, но на том дело и кончится, предупреждаю вас, – отозвался Бруммель. – У меня нет ни малейшего намерения ставить точку в своем существовании столь отвратительным способом.
– А вы когда-нибудь дрались на дуэли, Бруммель? – полюбопытствовал мистер Монтагю, оседлав стул с изогнутыми ножками.
– Хвала господу, нет! – с содроганием ответил Бруммель. – Но однажды меня ожидало нечто подобное на Чок-Фарм, и я пребывал в ужасном состоянии: никогда в жизни не забуду кошмаров ночи перед дуэлью!
– Вам удалось поспать хоть немного, Джордж? – с улыбкой поинтересовался Уорт.
– Я не сомкнул глаз. Это было совершенно исключено. Рассвет показался мне предвестником Смерти, однако я приветствовал его едва ли не с радостью. Но мой секундант умудрился отравить мне и это чувство, потому что принялся описывать все жуткие подробности, чем лишил меня последних остатков мужества – а его и так было немного, – еще остававшихся у меня после тревог минувшей ночи! Мы вышли из дому, и по пути на место рандеву с нами не произошло никакой катастрофы или несчастного случая, который я счел бы счастливым. Туда мы прибыли, по моему глубокому убеждению, слишком быстро, за четверть часа до назначенного срока. – Он умолк, прикрыв глаза, словно заново переживая те страшные минуты.
– Продолжайте, Джордж: что было дальше? – требовательно осведомился герцог, забавляясь от всей души.
Мистер Бруммель открыл глаза и подкрепился глотком шампанского.
– Извольте, Бедфорд. Там еще никого не было, и я принялся ждать появления своего противника. Каждая минута казалась мне вечностью, наполненной ужасом и страданиями. Я буквально задыхался. Наконец часы на церкви неподалеку возвестили, что время пришло. Теперь мы смотрели в сторону города, но моего визави по-прежнему не было видно. Мой военный друг любезно намекнул, что часы башенные и наручные имеют свойство показывать разное время, о чем я был прекрасно осведомлен и без него, подумав при этом, что он мог бы избавить меня от необходимости выслушивать столь избитые сентенции. Но, увы, секундант всегда и неизменно – «чертовски хороший и верный друг, который старается вас подбодрить!» Следующие четверть часа прошли в подавленном молчании. На дороге, даже вдали, на горизонте, по-прежнему никого не было видно. Мой друг свистнул и (чтоб его черти взяли!) на лице его отразилось нешуточное разочарование. Пробило полчаса – по-прежнему никого; три четверти часа; наконец, целый час. Теперь ко мне подошел уже центурион Колдстримского полка, на сей раз – мой настоящий друг, и сказал мне (клянусь вам, эти слова сладчайшей музыкой отдались у меня в ушах): «Что ж, Джордж, думаю, мы можем уехать отсюда».
– Можете представить себе мое облегчение! «Дорогой мой, – ответил я, – ты снял камень с моей души: едем же отсюда немедленно!»
Взрыв смеха, последовавший за этим кульминационным моментом, привлек внимание еще нескольких человек, среди них и Перегрина, который подошел как раз вовремя, чтобы услышать фразу опекуна:
– Что же, с вашим оппонентом случился несчастный случай, которого избежали вы, Джордж, или же его секундант оказался не столь кровожаден, как ваш?
– Я склонен полагать, – храбро ответил Красавчик, – что он вовремя осознал всю общественную тяжесть поступка, который совершил, пренебрегая приличиями и вызвав меня на дуэль.
Перегрин протиснулся сквозь толпу к своему опекуну и тронул его за рукав. Граф, повернув голову, слегка нахмурился:
– Да, Перегрин, в чем дело?
– Я уже подумал, что вы опять уехали, – негромко сообщил ему юноша. – Мне необходимо поговорить с вами; именно для этого я и разыскивал вас.
– Мой славный мальчик, у «Вотьерза» приватный разговор совершенно исключается, если вы это имеете в виду. Вы можете приехать ко мне завтра утром, и мы побеседуем.
– Да, но будете ли вы дома? – возразил Перегрин. – Я и так уже три раза приезжал к вам, но никак не мог застать. Почему я не могу проводить вас сейчас?
– Вы можете нанести мне визит завтра утром, – устало повторил граф. – А сейчас вы перебиваете мистера Бруммеля.
Перегрин покраснел, извинился и в спешке удалился как раз в тот момент, когда к группе подошел лорд Олванли, на круглом лице которого было написано некоторое беспокойство. Он, положив руку на плечо Уорта, сказал:
– Джулиан, я такой глупец! Простите меня, ради бога! Но мне показалось, что вы вели себя с мальчиком непозволительно сухо, а он выглядел таким растерянным, что я был вынужден пригласить его присоединиться к нам.
– Всему виной ваше добросердечие, – отозвался граф. – Я вполне успешно воспитывал его, когда вы предпочли вмешаться.
– Разумеется, ему не следовало столь бесцеремонно ввязываться в игру, – согласился Олванли. – Но он еще очень молод, в конце концов, и очень мил, насколько я могу судить.
– Вы правы, – сказал Уорт. – Однако он станет еще милее, когда его осадят еще несколько раз. И вы, Джордж, могли бы заняться этим.
Мистер Бруммель в ответ лишь покачал головой.
– Мой дорогой Уорт, вы не можете требовать от меня сделать большего для вашего подопечного. Я уже и так однажды держал его под руку всю дорогу от «Уайтса»!
– Что ж, быть может, этим и объясняется его самонадеянность, – обронил Уорт. – Лучше бы вы поставили его на место.
– Но я полагал, будто вы хотите, чтобы я, наоборот, выказал ему свое одобрение, – жалобно протянул Бруммель.
Подгоняемый то ли вполне естественным нетерпением, то ли страхом вновь упустить своего опекуна, Перегрин явился на Кэвендиш-сквер на следующее утро уже в половине одиннадцатого, но ему сообщили, что его светлость одевается. Таким образом, юноше ничего не оставалось, как еще добрых полчаса маяться ожиданием в гостиной, просматривать газету и репетировать про себя все, что он намеревался высказать графу.
В одиннадцать лакей, вернувшись, доложил: его светлость готов принять юношу. Перегрин последовал за лакеем по широкой лестнице наверх, и его провели в спальню графа – просторное, светлое помещение, одну стену в котором целиком занимала кровать под балдахином. Сооружение оказалось весьма изящным, оно покоилось на двух бронзовых грифонах, а пара грифонов поменьше, на постаментах, поддерживала малиновые атласные драпировки. Пятый грифон оседлал балдахин и простер крылья, готовясь взлететь, зажав в когтях занавески. Роскошь ложа настолько поразила Перегрина, что на несколько мгновений он застыл на месте, открыв рот и во все глаза глядя на него.
Граф, сидевший за туалетным столиком из красного дерева, выдвинув ящичек и откинув крышку, за которой оказалось центральное зеркало, метнул на него беглый взгляд и продолжил заниматься своим туалетом.
Перегрин, во всех подробностях рассмотрев наконец кровать, огляделся по сторонам в поисках своего опекуна и, заприметив его, растерянно заморгал при виде элегантного парчового халата, в который тот был одет. Он отчаянно пожалел, что не может повторить изысканный беспорядок черных локонов его светлости. Они были уложены в прическу, которую Перегрин тут же распознал как «coup de vent». Сам он потратил полчаса, пытаясь уложить свои золотистые кудри тем же манером, но в конце концов ему пришлось довольствоваться стилем «херувим».
– Доброе утро, Перегрин. Вы для своих визитов выбираете очень ранний час, – заметил граф. – Вы мне больше не нужны, Фостер. Постойте, передайте мне пакет, который найдете на столе. Благодарю вас; теперь можете идти.
Камердинер придвинул Перегрину стул и вышел из комнаты. Юноша сел, с некоторой тревогой глядя на бумаги, которые слуга передал графу. Он, без труда узнав их, выпалил:
– Это – мои расписки, не так ли?
– Да, – подтвердил граф, – это ваши расписки. Покончим с ними, прежде чем начать разговор?
Перегрин вперил встревоженный взгляд в его невозмутимый профиль и облизнул губы.
– Дело… дело в том, что… я не в состоянии сделать этого, – признался он. – Я не знаю в точности, сколько проиграл минувшим вечером, но…
– О, всего лишь немногим более четырех тысяч, полагаю, – пришел ему на помощь граф.
– Немногим более… Ого! Что ж, сумма не так уж и велика, вы не находите? – с отчаянным мужеством продолжал Перегрин.
– Это, – заметил граф, вынимая из ящичка длинный нож с тонким лезвием и начиная подрезать им ногти, – зависит от размера вашего состояния.
– Да, – согласился Перегрин. – Совершенно верно. Но мое… мое состояние весьма значительно, не так ли?
– В данный момент, – отозвался Уорт, – вы располагаете тем, что я назвал бы достатком.
– Вы имеете в виду, что я располагаю тем, что вы даете мне на карманные расходы, – с неудовольствием возразил Перегрин.
– Я рад, что вы это понимаете, – заметил Уорт. – Я уже начал опасаться, что этого не случится.
– Разумеется, понимаю. Но ведь деньги никуда не делись, верно? И речь идет о том, чтобы выдать мне небольшой аванс.
Граф отложил в сторону ножичек и погрузил кисти рук в чашу с водой, стоявшую подле его локтя, а сполоснув, принялся тщательно вытирать их салфеткой.
– Но у меня нет ни малейшего намерения ускорять его выдачу, – сказал он.
Перегрин напрягся.
– Что вы имеете в виду? – спросил он.
Граф на мгновение поднял взгляд и холодно оглядел своего подопечного.
– Вы с вашей сестрой приписываете мне неспособность доходчиво излагать свои мысли, чего я прежде никогда за собой не замечал. Меня это нисколько не забавляет. Я имею в виду ровно то, что сказал.
– Но вы же не можете отказать мне в деньгах, чтобы я мог оплатить долг чести! – с негодованием вскричал Перегрин.
– В самом деле? – осведомился граф. – А я почему-то полагал, что могу.
– Проклятье, мне еще не приходилось слышать ни о чем подобном! Я должен уплатить свои долги!
– Естественно, – согласился граф.
– Но, дьявол меня раздери, как же я могу сделать это, если вы не желаете раскошелиться? – требовательно спросил Перегрин. – Вам должно быть известно, что в карманах у меня пусто, и так будет продолжаться до самого начала следующего квартала!
– Нет, я не знал, но мне нетрудно в это поверить. Примите мои соболезнования.
– Соболезнования! Да какой мне от них толк? – вскричал уязвленный до глубины души Перегрин.
– Боюсь, никакого толку вам от них не будет, – согласился Уорт. – Но мы несколько отклонились от темы, вы не находите? Вы должны мне чуть более четырех тысяч фунтов, – просмотрев вот эти расписки, вы можете подсчитать точную сумму, – и мне не терпится узнать, когда вы сможете рассчитаться со мной.
– Вы – мой опекун! – с жаром вскричал Перегрин. – Именно вы управляете моим состоянием!
Граф выставил перед собой руку с наманикюренными ногтями.
– О нет, Перегрин! В качестве вашего опекуна увольте меня от подобных дискуссий, прошу вас. Будучи им, я уже дал вам понять, что не позволю пустить ваше состояние по ветру. А вот в качестве вашего кредитора мне очень хотелось бы знать, когда вам будет удобно выкупить свои расписки.
К этому времени Перегрин окончательно пал духом, но, из последних сил вздернув подбородок, заявил со всей твердостью, на какую был способен:
– В таком случае, сэр, я вынужден просить вас подождать до начала следующего квартала, когда я смогу отдать вам бо́льшую часть своего долга.
Граф вновь окинул его таким взглядом, что Перегрин съежился, чувствуя себя маленьким и никчемным.
– Быть может, мне следует объяснить вам – в качестве вашего опекуна, – что долг чести принято уплачивать незамедлительно, – мягко проговорил его светлость.
Перегрин вспыхнул, сцепил пальцы в замок на колене и пробормотал:
– Знаю.
– В противном случае, – продолжал граф, аккуратно поправляя одну из складок своего шейного платка, – вам придется отказаться от членства в клубах.
Внезапно Перегрин вскочил на ноги.
– Вы получите деньги к завтрашнему утру, лорд Уорт, – срывающимся голосом провозгласил он. – Знай я о том… о том отношении, которое вы изберете применительно ко мне, я бы уладил вопрос с оплатой до своего визита к вам.
– Позвольте мне объяснить вам еще одну вещь – я вновь выступаю в качестве вашего опекуна, Перегрин. Если в течение следующих двух лет я узнаю, что вы обращались к моим друзьям Говарду и Гиббсу или к любому иному ростовщику, вы вернетесь в Йоркшир и останетесь там вплоть до своего совершеннолетия.
Перегрин сжал губы так, что они превратились в тонкую полоску, и, уставившись на графа, взмолился:
– Что же мне делать? Что я могу сделать?
Граф указал ему на стул.
– Садитесь.
Перегрин повиновался, не сводя встревоженного взгляда с лица своего опекуна.
– Понимаете ли вы: я действительно имею в виду то, что сказал? Я не стану ссужать вас авансом для того, чтобы вы могли расплатиться со своими карточными долгами, как и не позволю вам обратиться к евреям.
– Да, понимаю, – пролепетал бедный Перегрин, с трепетом ожидая продолжения.
– Очень хорошо, – сказал Уорт и, взяв нетолстую стопку расписок, разорвав ее на две части, бросил в корзину для бумаг, стоявшую под его туалетным столиком.
Первым чувством, которое испытал Перегрин при виде столь неожиданного поступка, стало невероятное облегчение. Он ахнул, и кровь бросилась ему в лицо. Затем быстро вскочил на ноги и сунул руку в корзину.
– Нет! – выкрикнул он срывающимся голосом. – Если я проигрываю, то плачу́ по своим долгам, сэр! Если вы не намерены ссудить меня авансом и не позволяете мне обратиться к ростовщикам, то сохраните мои расписки до тех пор, пока я не стану совершеннолетним!
Пальцы графа сомкнулись на его запястье и, несмотря на кажущуюся хрупкость, их железная хватка заставила Перегрина поморщиться.
– Бросьте их, – негромко сказал граф.
Перегрин, успевший схватить разорванные клочки бумаги, продолжал держать их в руке, угодившей в стальной капкан.
– Ни за что! Я проиграл в честной игре и потому не намерен оставаться вам обязанным! Вы очень добры – чрезвычайно добры, я бы сказал, – но я предпочту скорее лишиться всего своего состояния, нежели согласиться с подобной щедростью!
– Бросьте их, – повторил граф. – И не льстите себе, полагая, что, уничтожив расписки, я пытаюсь проявить к вам доброту. Я не хочу, чтобы обо мне говорили как об опекуне, позволившем себе выиграть четыре тысячи фунтов у своего подопечного.
– Не вижу, какое это имеет значение, – угрюмо заявил Перегрин.
– В таком случае, вы необычайно тупы, – парировал граф. – Должен предупредить вас: мое терпение отнюдь не безгранично. Бросьте расписки! – С этими словами он еще сильнее стиснул руку Перегрина. От боли у юноши перехватило дыхание, и он выронил смятые обрывки на дно корзины. Уорт немедленно отпустил его. – Так о чем вы хотели поговорить со мной? – как ни в чем не бывало осведомился он.
Перегрин подскочил к окну и застыл, невидящим взглядом глядя сквозь него. Рука его бесцельно теребила кисточку портьеры, а поза выдавала охватившие юношу безраздельное уныние и досаду. Граф, не шелохнувшись, сидел и смотрел на него с легкой улыбкой во взоре. Спустя несколько минут, видя, что Перегрин все еще не может справиться с собой, он встал и снял свой парчовый халат, небрежно швырнув его на постель. Подойдя к платяному шкафу, надел сюртук. Тщательно застегнув его на все пуговицы, смахнул несуществующую пылинку со своих сверкающих ботфортов и критически обозрел собственное отражение в высоком зеркале, после чего взял с туалетного столика табакерку севрской работы и сказал:
– Идемте! Предлагаю закончить наш разговор внизу.
Перегрин с большой неохотой обернулся.
– Лорд Уорт! – начал он и сделал глубокий вдох.
– После того, как мы сойдем вниз, – повторил граф, открывая дверь.
Перегрин, чопорно и неуклюже поклонившись, отступил в сторону, давая ему пройти первому.
Граф лениво сошел вниз по лестнице и направился в уютную библиотеку, расположенную позади гостиной. Дворецкий как раз расставлял на столе бокалы и графин. Покончив с этим важным делом к полному своему удовлетворению, он удалился, закрыв за собой дверь.
Граф взял в руки графин и налил вина в два бокала, протянув один из них Перегрину.
– Мадера, но, если хотите, я могу предложить вам шерри, – сказал он.
– Благодарю вас, мне ничего не нужно, – заявил Перегрин, старательно и небезуспешно, как ему казалось, имитируя холодное достоинство его светлости.
Как и следовало ожидать, у него ничего не получилось.
– Не говорите глупостей, Перегрин, – сказал Уорт.
Юноша несколько мгновений молча смотрел на графа, после чего, опустив глаза, взял свой бокал, пробормотал несколько слов благодарности и сел.
Сам же граф опустился в глубокое кожаное кресло.
– Итак, что привело вас ко мне? – осведомился он. – Полагаю, дело не терпит отлагательств, раз уж вы разыскивали меня по всему городу.
Поскольку в голосе опекуна в кои-то веки не слышалось ледяной язвительности, Перегрин, который было решил, что встанет и уйдет без объяснений всей важности вопроса, приведшего его сюда, передумал. Метнув на графа быстрый застенчивый взгляд, он выпалил:
– Я хотел поговорить с вами о… чрезвычайно деликатном деле. О женитьбе, откровенно говоря! – Он залпом ополовинил свой бокал и отважился бросить еще один взгляд на графа, на сей раз – с изрядной долей вызова.
Уорт, однако, лишь лениво приподнял брови в ответ.
– О чьей женитьбе? – осведомился он.
– Моей! – ответил Перегрин.
– Вот как! – Уорт принялся крутить в пальцах ножку бокала, лениво разглядывая на свету коричневато-желтое вино. – Несколько неожиданно, должен признаться. И кто же леди?
Перегрин, уже приготовившийся к отказу выслушать его, приободрился при виде столь спокойной реакции и подался вперед.
– Смею предположить, вы ее не знаете, сэр, хотя с ее родителями наверняка знакомы, возможно, заочно.
Граф в этот момент подносил бокал к губам, но теперь вновь опустил его.
– Значит, у нее есть и родители? – с некоторым даже удивлением поинтересовался он.
Перегрин оторопело уставился на него.
– Разумеется, у нее есть родители! А вы что подумали?
– Кое-что совсем другое, – пробормотал в ответ его светлость. – Но, прошу вас, продолжайте: кто же эти родители, с которыми я знаком заочно?
– Сэр Джеффри и леди Фэйрфорд, – ответил Перегрин, с тревогой наблюдая за тем, как граф отнесется к его словам. – По-моему, сэр Джеффри вхож в «Брукс». Живут они на Альбемарль-стрит, и еще у них поместье неподалеку от Сент-Олбанса. Он – член парламента.
– Судя по всему, крайне респектабельные люди, – обронил Уорт. – Налейте себе еще вина и расскажите мне, давно ли вы с ними познакомились.
– О да, очень давно! Уже целый месяц тому! – заверил его Перегрин, вскакивая с места и подходя к столу.
– Это и впрямь очень давно, – совершенно серьезно согласился граф.
– Именно так, – сказал Перегрин, – так что можете не опасаться, что я влюбился только вчера. Я полностью уверен в своих чувствах. Месяц – вполне достаточный срок для этого.
– Или день, или даже час, – задумчиво пробормотал граф.
– Говоря по правде, – начал Перегрин и покраснел, – я был уверен в этом уже в тот самый миг, как впервые увидел мисс Фэйрфорд, но выжидал, потому что знал: вы скажете что-нибудь рез… – Он, оборвав себя на полуслове, смешался. – Я имею в виду…
– Что-нибудь резкое, – любезно закончил вместо него граф. – И, пожалуй, вы были правы.
– Словом, я опасался, что вы не станете меня слушать, – защищаясь, возразил Перегрин. – Но теперь-то вы должны понять: разговор совершенно серьезный. Однако я еще не достиг совершеннолетия, и сэр Джеффри полагает, что без вашего согласия пока ни о чем большем не может быть и речи.
– Очень мудро с его стороны, – заметил граф.
– Сэр Джеффри без колебаний согласится объявить о помолвке, если вы не станете возражать, – принялся уговаривать своего опекуна Перегрин. – Леди Фэйрфорд тоже обеими руками «за». С этой стороны никаких возражений не последует.
Граф метнул на него презрительный, однако отнюдь не лишенный дружелюбия взгляд.
– Я бы очень удивился, будь это не так, – заметил он.
– Следовательно, вы даете мне разрешение сделать предложение мисс Фэйрфорд? – спросил Перегрин. – В конце концов, это ведь не имеет для вас никакого значения!
Граф ответил не сразу. Несколько мгновений он загадочно рассматривал своего подопечного, после чего открыл табакерку и неторопливо взял понюшку табаку.
Перегрин принялся бесцельно бродить по комнате, но вскоре не выдержал и взорвался:
– Чтоб меня черти взяли, да почему вы должны возражать?
– А я и не подозревал, что, оказывается, возражаю, – парировал Уорт. – Собственно, не сомневаюсь, что, если по прошествии шести месяцев вы не измените своего мнения, я охотно дам вам свое согласие.
– Шесть месяцев! – с досадой воскликнул Перегрин.
– А вы собирались жениться на мисс Фэйрфорд тотчас же? – осведомился Уорт.
– Нет, но мы… Я надеялся, по крайней мере, обручиться немедленно.
– Конечно. Почему бы и нет? – отозвался граф.
Перегрин просветлел и воспрянул духом.
– Что ж, это уже кое-что, но я не понимаю, почему мы должны ждать столько времени, чтобы пожениться. Скажем, если бы мы обручились, то уже через три месяца…
– По истечении шести месяцев, – прервал его Уорт, – мы поговорим о браке. Сегодня я не в настроении.
Перегрин выглядел нимало не удовлетворенным, но, поскольку ожидал худшего, то смирился и лишь спросил, возможно ли сделать официальное объявление относительно обручения.
– Это не имеет особого значения, – сказал граф, который, похоже, начал стремительно терять интерес к данному делу. – Поступайте, как сочтете нужным: ваша будущая теща, несомненно, проинформирует об этом событии всех своих знакомых, так что оно может быть настолько официальным, насколько вы сами того пожелаете.
– Леди Фэйрфорд, – строго заявил Перегрин, – женщина безупречной репутации, она не снизойдет до подобного.
– Если она не снизойдет до того, чтобы заполучить для своей дочери супруга с годовым доходом в двенадцать тысяч фунтов, тогда это действительно уникальная женщина, – язвительно парировал граф.