Не многие приглашения приносили столько почета соискателям общественного признания, как приглашение в дом Нассингтонов. Приемы у леди Нассингтон были чрезвычайно аристократичными, потому что она не любила модные сборища и презирала хозяек, которые оценивали успех званого бала по количеству гостей, способных втиснуться в салон. Красноречивее всего о силе ее личности говорило то, что она давным-давно убедила свет: открытка с приглашением на одно из ее собраний была честью, от которой не отказываются точно так же, как от представления его величеству.

Леди Оверсли тоже была среди счастливых получателей этих посланий. Она изучала его с двойственным чувством, поскольку леди Нассингтон включила милочку Джулию Оверсли в число приглашенных, и леди Оверсли многое отдала бы за то, чтобы узнать, приглашены ли также лорд и леди Линтон. С одной стороны, это казалось маловероятным, с другой – Адам был племянником ее светлости и она представляла его молодую жену в свете. Будь это кто-нибудь другой, дело тем самым решилось бы само собой, но от леди Нассингтон можно было ждать чего угодно: исполнив то, что она считала своей обязанностью, она вполне могла и игнорировать последующие претензии леди Линтон на внимание к себе.

Леди Оверсли написала любезный ответ, в котором принимала официальное приглашение, рассудив, что, если только Джулия не будет безвылазно сидеть в Танбридж-Уэллс, встречи между ней и Адамом неизбежны. Письмо от свекрови позволяло ей надеяться, что Джулия подает признаки выздоровления. Ее бабушка покончила с хандрой внучки, устроив череду увеселительных балов, которые не могли оставить равнодушной ни одну девицу в здравом уме. В поклонниках недостатка не было; красавицы Танбридж-Уэллс меркли в сравнении с мисс Оверсли, а в последнее время в завершение своего триумфа Джулия прибавила к числу своих ухажеров ни больше ни меньше как известного ценителя женского очарования и изящества маркиза Рокхилла. По мнению Вдовствующей, этой победы было более чем достаточно, чтобы любая девушка выбросила из головы мысли о молодом Линтоне. Она добавила, что, хотя было бы нелепо предполагать, что этот Рокхилл вынашивает серьезные намерения, он в достаточной степени очарован, чтобы сделать Джулию предметом своих ухаживаний «на достаточно долгое время, чтобы послужить нашим целям».

Мать Джулии была не столь оптимистична. Ей льстило, что дочь пришлась по вкусу взыскательному маркизу, но она не думала, что вдовец, которому было далеко за сорок, окажется серьезным соперником для молодого и обаятельного виконта, к которому Джулия испытывала бурные чувства. Она также была склонна глядеть несколько подозрительно на ухаживания маркиза, но в этом, сообщил ей ее супруг, она выказывала себя величайшей дурой.

– Ерунда! – сказал тот. – Рокхилл – джентльмен!

– Боже правый, уж не думаешь ли ты, что он собирается на ней жениться? – ахнула леди Оверсли.

– Нет, нет, конечно не думаю! – ответил супруг раздраженно. – Он оказался по той или иной причине в Танбридж-Уэллс и затеял флирт с самой хорошенькой девушкой в этом месте, чтобы не помереть от скуки, вот и все! Я лишь хочу, чтобы это продолжалось до тех пор, пока она не оправится от своего романа, но я на это мало надеюсь.

Мысль о том, что Джулия, оправившись от одного неудачного романа, падет жертвой другого, пришла в голову леди Оверсли, но она сочла, что самое благоразумное не излагать этого его светлости. Когда Джулия вернулась в Лондон, она не подавала никаких признаков того, что поддалась обаянию Рокхилла, заключив лишь, что он был очень любезен и занятен, а таких слов, по мнению леди Оверсли, можно было ожидать от любой девушки, когда речь заходила о человеке достаточно старом, годящемся ей в отцы. Джулия вообще не говорила об Адаме, она, казалось, вознамерилась извлечь максимум веселья из этого, второго, ее сезона в Лондоне, с презрением смеясь над мыслью, что бесконечная череда балов окажется непосильной для ее организма, и строила планы, как заполнить до отказа все время каждый день. Ее отец считал это обстоятельство весьма обнадеживающим, но леди Оверсли не могла радоваться блеску в глазах Джулии, которые казались слишком большими на ее миниатюрном личике. Она не знала, что с этим поделать, и ей оставалось лишь надеяться, что одному из обожателей Джулии удастся в конце концов покорить ее израненное сердце.

Джулия встретила известие о том, что она удостоилась приглашения в дом Нассингтонов с явным удовольствием. Леди Оверсли собиралась предупредить ее, что она должна быть готова к встрече с Линтонами там, но почему-то не сумела подыскать подходящих слов; и в конечном счете, не сказав ничего, успокаивала свою совесть соображением, что Джулия наверняка сама знает – существует большая вероятность того, что молодожены будут там присутствовать.

Поначалу казалось, что она была права, держа язык за зубами. Она не обнаружила Линтонов ни в одном из залов, и Джулия, очаровательная в бледно-голубом газе поверх платья из белого атласа, была в хорошем расположении духа. Присутствовало множество молодых людей, и вскоре она стала душой общества, радуясь, что снова оказалась среди своих старых знакомых, быстро собрав вокруг себя свой обычный круг почитателей и друзей. Леди Оверсли теперь могла ослабить свою бдительность и присоединиться к кружку своих собственных близких приятелей, которые обсуждали все последние слухи, начиная с внезапной смерти императрицы Жозефины от септического фарингита до известия, что союзные монархи прибывают в Лондон принять участие в гигантском праздновании мира.

Линтоны прибыли полчаса спустя и тут же прошли через первый зал в более маленький, расположенный за ним.

В комнате набралось, вероятно, человек двадцать, но Адам увидел только ее одну: Джулия стояла возле двери, и ее смех заставил его на мгновение остановиться в дверях.

– Ледяная? Ну, какая чушь! Я такая горячая! – Говоря это, она повернулась и увидела Адама; издав резкий вздох, услышанный всеми в зале, она упала в обморок.

Он стоял так близко, что, увидев, как она покачнулась, устремился вперед и сумел подхватить ее на лету.

Тревожная тишина была прервана сухим голосом Дженни:

– Правильно, положи ее на диван, Линтон, и открой окно. Бедняжка Лидия тоже всегда плохо переносила духоту в комнатах!

Почти такой же бледный, как и его драгоценная ноша, Адам подчинился. Джентльмен, вид и одеяние которого выдавали в нем щеголя, сделал торопливый шаг вперед, но остановился; его загадочный взгляд блуждал от лица Адама к лицу Дженни.

Оторвавшись от своего занятия – обмахивания Джулии веером, – Дженни обвела взглядом публику и сказала с дружелюбной улыбкой:

– Скоро ей станет лучше. Пожалуйста, не беспокойтесь! Это все от духоты! Спокойный голос произнес возле нее:

– Вот, возьмите, леди Линтон! – И тонкая рука приблизилась к плечу Дженни с флаконом ароматического уксуса.

– Благодарю вас! Это как раз то, что нужно, а у меня этого нет! – сказала Дженни, поднеся флакон к носу Джулии. И добавила непринужденным тоном:

– Сама я никогда не падала в обморок, но, когда мы вместе учились в пансионе, мисс Оверсли всегда так делала.

– Кто-нибудь – ну хоть вы, мистер Толлертон, – не откажите в любезности, разыщите миссис Оверсли и передайте ей, что мисс Оверсли стало дурно! – командовал все тот же спокойный голос.

– А ты, Линтон, будь любезен, принеси стакан воды! – попросила Дженни.

Она сразу, же вышла из комнаты, а когда вернулась, Джулия уже пришла в себя и опиралась на плечо своей матери, лепеча несколько возбужденно, что это пустяк – как глупо! – но в комнате так душно!

Большинство гостей благоразумно удалилось из зала, но один или два гостя остались; и Адам, подавая Дженни стакан воды, обнаружил, что его рассматривает в лорнет, поднесенный к слегка насмешливому глазу, щегольски одетый мужчина. Улыбка тронула тонкие, язвительные губы.

– Линтон, как я полагаю? – произнес джентльмен. Адам поклонился.

– Ну конечно! Я был весьма хорошо знаком с вашим отцом и теперь рад познакомиться с вами. – Он уронил свой лорнет и протянул руку, сказав, когда Адам взялся за нее, чтоб пожать:

– Вы не слишком сильно напоминаете его, но я был уверен, что не ошибаюсь. А я, знаете ли, Рокхилл! – представился он.

Адам, все еще потрясенный случившимся, ответил с, машинальной учтивостью.

Маркиз сочувственно кивнул:

– Какое досадное происшествие, но будем надеяться, ничего серьезного. – Он снова вскинул свой лорнет, на сей раз на Дженни. – Ваша жена?

– Да, сэр, – ответил Адам.

– Замечательная женщина! – вздохнул его светлость. – Поздравляю вас!

– Благодарю! Вы очень любезны! – Адам улыбнулся Дженни, когда она подошла к нему, и протянул руку. Он уже собрался с духом и, хотя до сих пор все еще выглядел бледным, сумел произнести довольно непринужденно:

– Ей уже лучше! Позволь представить тебе лорда Рокхилла, он сделал мне комплимент по поводу твоего самообладания.

– Ну, я просто не знаю, отчего он это сделал, – прозаично ответила Дженни. – Не из-за чего было поднимать шум! Как поживаете, сэр? Думаю, нам сейчас следует оставить Джулию с ее мамой. Не пойти ли нам в другую комнату? Чтобы они смогли тихонько удалиться, поскольку Джулия чувствует себя все еще не вполне, хорошо.

Она хотела было взять Адама под руку, но сообразила, что до сих пор держит в руках флакончик с ароматическим уксусом. Дженни издала восклицание, сетуя на свою забывчивость, и повернулась, чтобы вернуть хрустальный пузырек его владелице, которая приняла его с улыбкой и пытливым взглядом, одновременно и добродушным и оценивающим.

– Благодарю вас! Вы, насколько я понимаю, леди Линтон. А я – леди Каслри. По-моему, я видела вас в гостиной, правильно? Вы с мужем остановились в городе? И уже готовы принимать по утрам? Тогда я надеюсь продолжить знакомство с вами. Позвольте заметить, вы сейчас очень хорошо держались – просто замечательно!

Она приветливо кивнула и отошла, прежде чем Дженни успела что-либо ответить, но, возможно, это было даже к лучшему, поскольку Дженни, которую предупреждали, как трудно снискать расположение этой величавой дамы, покраснела до корней волос и произнесла нечто столь же неслышное, сколь и несвязное.

Однако, несмотря на минутное замешательство, сознание того, что ее похвалила одна из патронесс «Альмака», придало ей уверенности; и вскоре, заметив свою школьную приятельницу и удостоившись ее сердечного приветствия, она почувствовала себя почти как дома. Ее несколько испугали холодные глаза миссис Броу и критические взгляды, бросаемые другими, надменного вида дамами; но прежде, чем она успела по-настоящему смутиться, она увидела долговязую фигуру лорда Броу, устремившегося к ней, и тут же снова успокоилась. Она встречалась с ним прежде всего один раз, но он обратился к ней так, словно они – давнишние друзья, и, подойдя, сказал:

– Как поживаете? Можете не отвечать – вы выглядите чудесно, даже не скучающей! Ее глаза весело сощурились.

– Конечно! А с чего бы мне скучать, сэр?

– Разве вы еще не поняли, что это дьявольски скучный прием? Мне так кажется. Я бы не пришел, если бы меня сюда не затащили! Вы с Адамом – единственные знакомые мне люди, с которыми я был рад повстречаться. Я еще никогда в жизни не видел в одном месте столько чудаков и дуэний! У леди Нассингтон на приемах всегда одно и то же – никак не возьму в толк, с чего это сюда еще кто-то приходит!

– Ради Бога… – запротестовала Дженни. – Вас могут услышать!

– О, вовсе нет! Только не в этом гвалте! Странная вещь, не правда ли? Все персоны наипервейшей важности шумят, как львы во время кормежки. Идемте, я представлю вас моей матери – она хочет с вами познакомиться. – И добавил со своей ленивой улыбкой:

– Милейшее создание на свете! Она вам поправится. Мне и самому она нравится.

Это хотя и рассмешило ее, показалось довольно странным, будучи сказанным о матери, но он оказался совершенно прав, считая, что ей понравится леди Адверсейн, дородная и безмятежная дама, весьма немодного вида, но, судя по всему, с отзывчивым сердцем. Дженни сидела возле нее на диване и думала о том, какой несложной будет ее новая жизнь, если все великосветские дамы столь же добры и безыскусственны.

Если бы она только знала, что встретит гораздо больше доброты, чем можно было себе представить. Все были осведомлены, при каких обстоятельствах Адам занял место отца. И все желали ему добра. Салли Джерси могла воскликнуть, обращаясь к леди Каслри: «О Боже мой! Умоляю, не давайте ей рекомендацию в „Альмак“!» Но даже она, пожав плечами и надув губы, сказала:

– Да нет же! Я вовсе не хочу ее обидеть! Бедный сын Барди!.. Боже, что сказал бы Барди по поводу этого союза? У меня просто сердце разрывается от сострадания к этому несчастному молодому человеку! Ведь она выглядит просто ужасно, не правда ли? Но я съезжу на Гросвенор-стрит и пошлю ей открытку с приглашением на мой прием в следующем месяце! Что угодно, только не рекомендация для «Альмака»! Ах, Боже мой, нужно же соблюсти хоть какие-то границы. Скажите мне, – вы гораздо лучше меня знакомы с леди Оверсли, – это правда, что молодой Линтон прежде был помолвлен с мисс Оверсли? – И что у нее только что случился обморок – самый настоящий обморок – при виде его?

– Ей действительно стало дурно, – признала леди Каслри, – но леди Линтон, чье поведение, надо заметить, было таким, что вызывало у меня уважение, сообщила, что с ней это всегда происходит в душных комнатах.

– О, редкостный такт, принимая во внимание, что она знала истинную причину! Но наверное, не знала, она выглядит простушкой, дурочкой! Убеждена, ей ничего такого и в голову не может прийти.

Она ошибалась, Дженни это очень даже приходило в голову, и, при внешней невозмутимости, она снова и снова обдумывала услышанное. Она даже бровью не повела, не дав Адаму повода понять, насколько полно она сознает истинный смысл весьма драматичного обморока Джулии; она бросила лишь мимолетный взгляд на лицо мужа, когда он склонился над девушкой, лежавшей у него на руках, подобно сломанному цветку. В один этот миг она увидела все, что его рыцарская натура хотела бы скрыть от нее, и ее немедленное вмешательство было обусловлено вовсе не врожденным чувством такта, а яростной решимостью защитить его от, любопытства остальных, ставших свидетелями этой сцены.

Она больше не смотрела на него и не касалась этой темы, когда они ехали обратно на Гросвенор-стрит. Ни он, ни она никогда не говорили о его прежней привязанности – это было как само собой разумеющееся, чего она не осмеливалась касаться, хотя это лежало между ними тяжким грузом. В подобной ситуации оставалось лишь одно – говорить о чем-то другом. И с языка ее за время короткой поездки до дома то и дело срывались банальности: то насчет забавных высказываний Броу, то относительно доброты его матери, то о снисходительности принца-регента, то удивление по поводу того, что совсем невзрачно одетый джентльмен, на которого многие обращали внимание, оказался сам великий мистер Браммель.

Чтобы отвечать на эти ничего не значащие фразы, не требовалось больших усилий. Адам даже нашел в них некоторое успокоение. Эмоциональное переутомление передалось его телу: никогда, за все напряженные годы службы, он не чувствовал себя более измотанным и уставшим. Он приготовился не дрогнув встретить свою утраченную возлюбленную, но был поистине ошеломлен тем душераздирающим выражением ее глаз, вперившихся за миг до обморока в его глаза. Он подхватил Джулию, удержав в своих руках, и сладкий, вызывающий ностальгию запах ее духов, которыми она всегда пользовалась, мучительно напомнил о прошлом. Он не помнил, но надеялся, что не произнес тех слов, что так и просились ему на язык: «Джулия, любовь моя, моя дорогая!» Кажется, нет. Ровный голос Дженни привел его в чувство, буднично веля ему положить Джулию на диван. Он подчинился и, когда выпрямился, увидел на десятках лиц безудержное любопытство и понял, что должен любой ценой совладать с собой. Провидение – в образе Дженни, хотевшей, чтобы он принес стакан воды, – пришло ему на выручку, даровав передышку. К тому времени, когда ему пришлось вернуться в комнату, он уже снова взял себя в руки, по крайней мере настолько, чтобы быть в состоянии играть предписанную ему роль на протяжении этого нескончаемого вечера.

Было не удивительно, что все это измотало Адама, поскольку роль оказалась сложнее, нежели он мог предвидеть, и ему приходилось играть ее, испытывая жесточайшее душевное потрясение. Ему казалось, что это его долг – ввести жену в средоточие светской жизни. Но ему никогда не приходило в голову, что его собственные обаяние и обходительность могли привести его к этой цели при гораздо меньшей затрате сил. Со стороны он виделся себе самому незначительным сыном человека огромной популярности и отправился в дом Нассингтонов с решимостью, какой бы неприятной ни была его миссия, использовать эту популярность и убедить друзей своего отца принять, по возможности, в свой круг Дженни, потому что они любили его достаточно, чтобы не желать причинить ему боль. Одного этого было уже достаточно, чтобы он ожидал вечернего приема с отвращением; когда же с самого начала к этой обязанности прибавилась еще более насущная необходимость лезть из кожи вон в попытке защитить свою возлюбленную от злых языков – и жену, бедняжку, тоже! – то, что затевалось как увеселительная вечеринка, превратилось в длительное испытание, через которое ему с трудом удалось пройти, поддерживая беспечный разговор с другими гостями, будто ничего огорчительного для него не случилось. Удалось ли ему убедить недоверчивых, он понятия не имел. Но старался изо всех сил, и даже если этого оказалось не вполне достаточно, он слишком устал, чтобы раздумывать, что еще можно было бы предпринять на этом пути.

Поэтому теперь он был благодарен Дженни за ее успокоительные банальности. Они, правда, могли свидетельствовать о некоторой бесчувственности, но были предпочтительнее, нежели вопросы и комментарии, которых он страшился, – да и с чего бы ей в конечном счете проявлять чувствительность по поводу эпизода, который (если она и поняла его значение) едва ли мог ее ранить?

Если бы не то обстоятельство, что она вообще не затрагивала этой темы, что было несколько удивительно, он поверил бы, что она и в самом деле считает духоту повинной в обмороке Джулии. Дженни была такой же, как обычно, прозаичной, только несколько более сонной; она не требовала ни объяснений, ни утешений, и он наконец мог расслабиться.

Несколько часов спустя, когда он увидел ее расставляющей чайные чашки на столе для завтрака, то подумал, что, судя по виду, она в конечном счете спала не так уж много. И будто отвечая его мыслям, она сказала лишь, что не привыкла ложиться так поздно.

– Ты бы лучше оставалась в постели, – заметил он. – Надеюсь, ты не поднялась только для того, чтобы приготовить мне чай?

Именно так она и поступила, зная, до чего он неловок в обращении с чайниками для заварки, но лишь сказала:

– Как будто ты сам не можешь этого сделать! Конечно нет.

– Не могу, – признался он с грустью. – Я никогда не могу сделать это так, как мне нравится, а если для меня это делают внизу, получается еще хуже. Спасибо тебе: это как раз то, что нужно!

Она улыбнулась, но, подав ему все, что он хотел, погрузилась в чтение рекламного листа сообщений, присланного по почте, который призывал ее, в самых сильных выражениях, не теряя времени, приобрести новое и безотказное патентованное средство от подагры. Ей этот товар был ни к чему, но она знала, что, если будет сидеть, ничем не занимаясь, Адам заставит себя разговаривать с ней, а он, она знала, не любил разговоров за завтраком.

Вскоре он ушел, и, просидев еще некоторое время в размышлениях над проблемой, которая не давала ей сомкнуть глаз весь остаток ночи, она решительно поднялась из-за стола и велела закладывать лошадей Часом позже, оформив заказ художнику на Стрэнде[13] , она поехала не обратно, на Гросвенор-стрит, а к дому лорда Оверсли на Маунт-стрит.

Мистер Шоли, к сильному, но старательно сдерживаемому раздражению Адама, наведался на конюшни и в каретный сарай, прилегающие к дому Линтонов, в то время как молодожены пребывали в Гемпшире, и забраковал ландо, которое прежде подавали хозяйке дома, сочтя его весьма неказистым драндулетом; он заменил его на блестящую четырехместную коляску, на плоских дверцах которой, по его настоянию, изобразили герб Линтонов. Экипаж везла пара гнедых. Мистер Шоли выложил за них солидную сумму, но он не был знатоком лошадей, и когда Адам впервые их увидел, не удержался от восклицания:

– О Боже мой!

Тем не менее Дженни тоже не слишком разбиралась в лошадях, так что она осталась довольна этой парой. Быть может, их и возвели в епископский сан – кучер Джин клялся и божился Адаму, что так оно и было, – но они оказались вполне способны с помпой возить коляску по городу.

Дженни застала леди Оверсли дома, и ее провели наверх, в гостиную, где ее светлость радушно, но довольно нервно приветствовала гостью. Она выглядела издерганной, а когда Дженни сообщила, что заехала проведать Джулию, возбужденно ответила:

– О!.. Как это любезно с вашей стороны! Знаете, дорогая, боюсь, в тот момент на приеме я так разволновалась, что и, не поблагодарила вас! Но Эмили Каслри рассказала мне, как вы были добры, и я в самом деле очень вам признательна! Бедняжка Джулия! В комнатах было душно, правда? Я и сама это почувствовала, а особенно Джулия, у которой не очень крепкое здоровье – да что там, просто никуда не годное! Так что сегодня я заставила ее лежать в постели, а доктор Балье прописал ей успокоительное.

Дженни понимающе кивнула.

– А то я боялась, что у нее начнется один из ее истерических припадков, – заметила она. – Я много об этом думала, после того как мы уехали домой, и решила, что мне надо непременно навестить вас, мэм, потому что, не сомневаюсь, вы очень обеспокоены. Я пока еще мало знаю о людях, с которыми познакомилась на приеме, но полагаю, что они не слишком отличаются от всех прочих, и то, что Джулия лишилась чувств именно в тот самый момент, когда Адам попался ей на глаза, наверняка заставит болтать многие языки.

Благодарная леди Оверсли, оставив притворство, не без надрыва произнесла:

– Ах, Дженни, признаюсь, я вся извелась! Сначала Джулия, а потом Оверсли… Но она ведь не нарочно упала в обморок!

– Нет, конечно нет! Я, правда, вообще не понимаю, как это люди лишаются чувств, но нельзя отрицать, что Джулии всегда достаточно было услышать резкое слово, чтобы она падала в обморок. Еще в пансионе она была очень подвержена меланхолии.

– Да, – вздохнула леди Оверсли. – А доктора нашли лишь, что она слишком беспокойна! Но сейчас у нее нет меланхолии – по крайней мере, если с ней мягко обращаться и не бранить, когда она и без того сильно расстроена! Надо же такому случиться именно в том доме, да еще в той же самой комнате, где присутствовала Эмили Каслри! Но скажите на милость, Дженни, что толку терзать бедного ребенка и доводить ее до истерики?

– Ну, толку в этом нет никакого, и никогда не было, – заметила Дженни. – Хотя не стоит удивляться, что его светлость на нее набросился, поскольку джентльменам вообще не нравятся сцены, кроме разве тех, что они сами устраивают; к примеру, мой отец, когда ему не подали приправу к мясу, как положено… Вопрос в том, что теперь делать?

– Ума не приложу! – огорчилась окончательно леди Оверсли. – У меня голова идет кругом! Оверсли говорит, что если Джулия не может вести себя прилично, то пусть лучше удалится в монастырь, а это, я считаю, совершеннейший вздор, потому что если она и удалится куда-нибудь, так это в поместье к старшей леди Оверсли, но я не хочу, чтобы она это сделала. И вот представьте, у нее второй сезон, а как, скажите на милость, ей удачно выйти замуж, если ее отец несет такой вздор, а она не делает ничего, кроме как… Ах, милочка, как все это неловко! Мне вообще, очевидно, не следовало говорить об этом с вами, это лишь свидетельствует, насколько издерганы мои нервы!

– Пусть никто не беспокоится за меня, – бесстрастно ответила Дженни. – И пустые комплименты между нами тоже не нужны. Никто ведь не думает, мэм, что Адам женился на мне по любви. Жаль только, что весь свет узнает, что ему была нужна Джулия, а ей – он. – Она замолчала, нахмурившись. – Множество людей влюбляется, и потом любовь проходит, так что, рискну заметить, не так уж и важно, скольких подруг Джулия посвятила в свои тайны. Но ей не пристало – ведь так? – демонстрировать всем, что она горюет по нему?

– Конечно не пристало! – с чувством согласилась ее светлость. – И для вас это так неприятно – что, уверяю вас, я прекрасно понимаю!

– Это не имеет значения. Я думаю об Адаме и о вас тоже, мэм, потому что вы были очень добры ко мне.

– Мне придется делать так, чтобы Джулия не встречалась на его пути. А как я могу это? Разве что опять отправить ее обрати о-в Танбридж-Уэллс?..

– Ну конечно, вы не можете, и, по моему разумению, это ничего не даст. Рано или поздно им суждено встретиться, и десять к одному, что мы регулярно будем попадать в подобное положение, потому что стоит ей только его увидеть, у нее, обязательно случится нервный срыв. А избегать нас совсем не годится, потому что, как мне рассказывала Лидия, вы всегда были очень дружны с Деверилями, и соответственно это вызовет новые разговоры. Так что я пришла сказать вам, мэм, самое лучшее – дать понять насмешникам, что все мы остались хорошими друзьями. Нет смысла делать так, чтобы Джулия встречалась на пути Адама чаще, чем это необходимо, но, если она время от времени будет навещать меня и выезжать со мной, она будет спокойнее встречаться с ним и… и в конце концов привыкнет к этому.

Леди Оверсли глядела на нее, не в силах справиться с изумлением.

– Но, Дженни, вы ведь наверняка не желаете… я хочу сказать… благоразумно ли это? Дженни какое-то время помолчала.

– Я и сама, мэм, не раз задавалась этим вопросом. Конечно, лучше всего было бы, если бы они вообще никогда не встречались, но, поскольку это невозможно, мне кажется, если они будут встречаться достаточно часто, чтобы это стало привычной для всех вещью, это лучше, чем если бы они встречались лишь случайно…

– Если бы я только знала! – воскликнула леди Оверсли, заливаясь слезами. – Мне ни за что не следовало допускать этого, но казалось, все так удачно складывается! Ах, милочка, кто бы мог подумать, что в результате сердце моей любимой Джулии будет разбито! Хотя, конечно, мне следовало об этом догадаться: она всегда говорила, что он такой же, как сэр Галаад , и я уверена, что это так, если сэр Галаад был таким, каким я его себе представляю, – или вы так не считаете? – спросила она, заметив, что глаза Джулии внезапно сощурились от смеха, превратившись в щелочки.

– Ну… не знаю, мне так не кажется. Однако я никогда не принадлежала к читателям старинных рыцарских романов и легенд, которые обожает Джулия, – оправдывалась Дженни. – Зато я знаю, что Адам любит, когда яйца для него варятся всмятку ровно четыре минуты, и не притрагивается к сдобе.

– Не притрагивается к сдобе? – запинаясь, переспросила обескураженная леди Оверсли.

– Терпеть ее не может! И, ничто его так не раздражает, как беспорядок в вещах. Он говорит, что все это от палаточной жизни, когда, если ты не держишь все на своих местах, это просто невыносимо. Мне даже пришлось сказать экономке, что, если она не в состоянии воспрепятствовать горничным перекладывать с места на место вещи на его туалетном столике, ей придется получить расчет. Учтите, насколько я знаю, сэр Галаад тоже мог быть придирчивым – хотя я ставлю яичко к Христову дню, как говорит папа, что Джулия так не считает!

– Нет, – тихо проговорила леди Оверсли. – В самом деле – нет!

– Итак, если вы согласны, мэм, я попытаюсь уговорить Джулию покататься со мной в парке завтра, а если вы с милордом привезете ее пообедать к нам на следующей неделе, мы будем очень рады. Это было бы вполне естественно с вашей стороны – не так ли? – притом что леди Линтон уезжает в Бат и проведет пару дней на Гловенор-стрит; Это не будет званым приемом, хотя я собираюсь пригласить также лорда Броу.

– О, но Джулия никогда не… Ах, дорогая, я не знаю, что и сказать! Конечно, это произвело бы прекрасное впечатление, если стало бы известно, что мы отобедали у вас без всяких церемоний, но, боюсь, Джулия… содрогнется от этой затеи!

– Не сомневаюсь, что содрогнется, – ну что на это скажешь? Разве только, что, возможно, мне удастся с ней сладить. С вашего позволения я поднимусь к ней.

Ошарашенная, леди Оверсли воскликнула:

– Нет, нет! Я хочу сказать, она так подавлена… Она не захочет видеть вас, Дженни!

– Скорее всего, нет, но у нее не останется никакого выбора. Так что не нужно волноваться, мэм! Я не причиню ей никакого вреда, обещаю вам!

С этими словами она встала и энергично вышла из комнаты, оставив леди Оверсли с ощущением собственной беспомощности и с самыми дурными предчувствиями в душе.