Ханнасайд поздно ушел из Скотленд-Ярда, ибо в своем кабинете просматривал бумаги Эрнеста Флетчера. То, что он узнал из них, заставило его посетить контору мистера Абрахама Бадда на следующее же утро сразу после девяти.

Мистер Бадд не заставил себя ждать. Машинистка, относившая визитную карточку хозяину, вернулась немедленно с вытаращенными or любопытства глазами, готовая любой подходящей аудитории в красках расписать этот загадочный и зловещий визит, и трепещущим голосом предложила Ханнасайду следовать за ней.

Мистер Бадд, вскочивший с кресла-вертушки и бросившийся навстречу посетителю, настолько точно соответствовал нарисованному сержантом Хемингуэем портрету, что Ханнасайду пришлось подавить улыбку. Это был низенький толстенький человечек с маслянистой кожей, избыточная приветливость его действовала угнетающе. Он потряс руку Ханнасайду, усадил его в глубокое кресло, предложил ему сигару и несколько раз повторил, что очень рад его видеть.

– Я очень рад, суперинтендант, очень, – сказал он. – Какая чудовищная трагедия! Какое кошмарное происшествие! Я был потрясен до глубины души. Как я сказал в Скотленд-Ярде сержанту, меня это прямо подкосило. Подкосило, – произнес он с чувством. – Ибо я уважал мистера Флетчера. Да, сэр, я уважал его. У него был Ум. Он знал толк в Финансах. Я все время говорю себе: у мистера Флетчера был Нюх. Это точное слово. И вот – его нет.

– Да, – бесстрастно сказал Ханнасайд. – Вот именно. Как я понимаю, вы сделали с ним немало дел?

Одним взглядом маленьких хитрых глазок и характерным жестом мистер Бадд ухитрился выразить и согласие и несогласие.

– Какого рода были эти дела? – спросил Ханнасайд.

Положив руки на поверхность стола, мистер Бадд подался вперед и ответил почти шепотом:

– Сугубо между нами, мистер Ханнасайд! – он искоса посмотрел на Ханнасайда. – Вы меня поняли? Дела моих клиентов, особенно дела мистера Флетчера, я не открыл бы ни единой душе на свете, но, когда случилось такое, я понимаю, что здесь надо вести себя иначе. Я осторожен. Мне надо быть осторожным. Если б я не был осторожным, где бы, вы думаете, я был? Вы не – знаете, я не знаю, но только не там, где я сейчас. Но я всегда на стороне закона. Я знаю, что мой долг помочь полиции всем, чем могу. Мой гражданский долг. Поэтому я нарушу мое обычное молчание. Вы широко смотрите на вещи, мистер Ханнасайд. Вы человек огромного опыта. Вы знаете, что «Файнэншл ныоз» сообщает не обо всем, что происходит в Сити. – Он затрясся от собственного остроумия и прибавил: – Отнюдь не обо всем!

– Я, разумеется, сознаю, что на месте мистера Флетчера – он, кажется, входил в правление ряда компаний – не слишком щепетильный человек мог прибегать к услугам посредника для скупки акций, когда не желал, чтобы об этой операции стало известно, – ответил Ханнасайд.

– Вы знаете все, мистер Ханнасайд, – заморгал мистер Бадц. – Но в общем так оно и есть. Вы можете не одобрять этого, я могу не одобрять этого, но, в конце концов, какое это имеет к нам отношение?

– Это имеет к вам такое отношение, что у мистера Флетчера было обыкновение поручать такие дела вам.

– Совершенно верно. – Бадд кивнул. – Не отрицаю. Какой смысл отрицать? Мое дело – выполнять указания моих клиентов, и именно это я и делаю, мистер Ханнасайд, и не задаю вопросов.

– Думаю, что не всегда, – сказал Ханнасайд.

– Что вы хотите сказать? – Бадд выглядел оскорбленным. – Послушайте, такого еще мне никогда не говорили. Мне это не нравится, мистер Ханнасайд. Совсем не нравится.

– Но вы же сами вчера сказали сержанту Хемингуэю, что не выполнили некоторые указания мистера Флетчера.

Исчезнувшая с лица Бадда улыбка появилась вновь. С очевидным чувством облегчения он откинулся на спинку кресла:

– Ну-ну-ну-ну! Это преувеличение. Да, всего лишь небольшое преувеличение, уверяю вас! Я сказал сержанту только то, что между мистером Флетчером и мной произошла размолвка. – В чем заключалась эта размолвка? – спросил Ханнасайд.

– Имейте хоть немного сердца, суперинтендант! – Голос мистера Бадда звучал укоризненно. – Вы же не ждете, что человек в моем положении раскроет вам суть строго конфиденциальной сделки. Это было бы нехорошо. Недостойно.

– Вы ошибаетесь. Я жду именно этого. Чтобы не тратить время попусту, я сразу скажу вам, что в настоящий момент личные бумаги мистера Флетчера находятся в распоряжении полиции. Больше того, все, о чем вы откажетесь говорить, скажут мне ваши бухгалтерские записи.

Взгляд Бадда выразил еще больший укор; тихо, скорее грустно, чем сердито, он проговорил:

– Ну, суперинтендант, вы же знаете, что не можете так командовать мной. Вы человек разумный, я человек разумный, какой же смысл обходиться со мной так сурово? Нет, я вас спрашиваю!

– Вы еще поймете, что в моей власти обходиться с вами чрезвычайно сурово, – жестоко ответил Ханнасайд. – По вашим показаниям, вы посетили мистера Флетчера в вечер убийства; вы признаете, что между вами произошла ссора…

– Не ссора, суперинтендант, не ссора!

– … что нет свидетелей, которые подтвердили бы, что вы ушли из дома в указанное вами время. Кроме того, в бумагах мистера Флетчера достаточно документов, оправдывающих получение санкции на обыск вашей конторы.

Бадц выкинул вперед руку с растопыренными пальцами:

– Не будем доставлять друг другу неприятностей! Вы обращаетесь со мной некорректно, суперинтендант. У вас нет ничего против меня. Разве, прочитав эти ужасные новости, я сам не поспешил в Скотленд-Ярд? Разве я не рассказал всю правду вашему сержанту? Не этого я от вас ожидал. Я всегда соблюдал закон, всю мою жизнь. И что я получаю в награду?

Ханнасайд невозмутимо выслушал эти сетования. Не считая нужным отвечать на них, он поглядел в листок с записями и сказал:

– Десятого июня мистер Флетчер дал вам письменное указание купить десять тысяч акций «Хакстон Индастриз».

– Это верно, – подтвердил Бадц, глядя на него в некотором замешательстве. – Я этого не отрицаю. С чего бы?

– Эти акции, насколько я понимаю, считались мертвым капиталом, так?

Бадц кивнул.

– Вы купили эти акции, мистер Бадд? Прямота вопроса испугала Бадда. Он с минуту глядел на Ханнасайда, а потом еле слышно сказал:

– Чудной вопрос. У меня было указание, разве нет? Может быть, я этого не одобрял; может быть, мне казалось неразумным помещать капитал в «Хакстсщ Индастриз», но разве мое дело давать советы мистеру Флетчеру?

– Вы купили эти акции?

Бадд не сводил встревоженного взгляда с Ханнасайда и ответил не сразу. Было ясно, что он в растерянности и не может сообразить, что еще открылось в бумагах Флетчера. Он напряженно проговорил:

– Допустим, что не купил. Вы знаете, что такую уйму не купишь в мгновение ока. Да это и показалось бы странным, так ведь? Я же знаю свое дело!

– В то время, когда вы получили указание мистера Флетчера, «Хадсстон Индастриз»

не котировалась?

– Обреченная компания, – кратко ответил Бадд.

– По вашему мнению, эти акции ничего не стоили?

Бадд пожал плечами.

– Вас, без сомнения, удивило указание купить столь большое количество акций?

– Может быть, да. Удивляться – не мое дело. Может быть, мистеру Флетчеру кто-то что-то подсказал.

– Но, по вашему мнению, мистер Флетчер совершил ошибку?[

– Мое мнение тут ни при чем. Если мистеру Флетчеру были нужны эти акции, то меня это не касалось. Я купил их. И вообще, если вы так много знаете, вы увидите, что вокруг «Хакстон Индастриз» началось заметное оживление. Это был я.

– Покупали?

– А что еще мог я делать, хотел бы я знать, – проговорил Бадд почти снисходительно. – Ладно, я буду откровенен с вами, мистер Ханнасайд. Хотя для этого нет никаких оснований, ну ни на грош, только мне нечего скрывать, и я стремлюсь помочь полиции всем, чем могу. Не думаю, чтобы мои дела с мистером Флетчером могли вам помочь, но я здравомыслящий человек и понимаю, что вы захотите узнать про это дельце. Так вот, размолвка между мистером Флетчером и мной произошла именно из-за его указания. Вас поразило как нечто необыкновенное – я думаю, мы можем назвать это необыкновенным, – то, что мистеру Флетчеру понадобилось покупать десять тысяч акций обреченной компании. Меня это поразило точно так же. А кого бы это не поразило? А ну, скажите! Так что я делаю? Я спрашиваю себя, нет ли ошибки в письме. Очень легко стукнуть на машинке лишний нуль, так ведь? И вот я звоню своему клиенту, чтобы проверить. Я спрашиваю, должен ли я купить тысячу акций? Он говорит, да. Он нетерпелив, он хочет знать, почему я усомнился в его указании. Я просто ничего не могу ему сказать. Я начинаю объяснять, он кладет трубку. Ну, так зачем мне вводить вас в заблуждение? Незачем! И я это знаю. Я ошибся. Да, мистер Ханнасайд, я ошибся. В первый раз за двадцать лет я обвиняю себя в неосторожности. Мне больно признавать это. Вам тоже было бы больно. Я должен был получить письменное подтверждение от своего клиента, что ему нужна именно тысяча акций. Этого-то я и не озаботился сделать. Я купил по его поручению тысячу акций мелкими партиями. В результате этого акции поднялись. Тут мой клиент звонит мне. Телеграф отстукал ему новый курс, и он знает: это я. Он звонит, чтобы спросить, выполнил ли я указание. «Я говорю ему, да. Он в восторге. Мы с ним делали дела многие годы, я хорошо исполнял приказы, и теперь он откроет мне тайну. Это его обычные замашки, ничего дурного в нем не было. Ничего! Он говорит мне, что „И. П. С. Консолидейтид“ покупает „Хакстон Индастриз“, так что, если я хочу купить, я должен купить быстро и не привлекая к себе внимания. Bы поняли? Он говорит мне, они дойдут до пятнадцати шиллингов. И это наверняка. Может, даже выше. И что тут происходит? Он говорит в своей обычной шутливой манере, что я, наверно, думал, что он сошел с ума, покупая десять тысяч акций. Он говорит это так ясно, как я говорю сейчас. Десять тысяч. Вы поняли? Десять тысяч, а у меня одна тысяча, а акции поднялись с полукроны до семи с половиной шиллингов. И не собираются падать. Нет, сэр, „Хакстон Индастриз“ так и прут. Так где теперь я? Что мне делать? Осталось только одна вещь. И я ее делаю. Я еду к мистеру Флетчеру. Он меня знает; он на меня полагается: он поверит тому, что я скажу. Я скажу правду. Был он рад? Нет, мистер Ханнасайд. Были бы рады вы? Но он джентльмен. Джентльмен с головы до ног. Он понимает, что это недоразумение. Он огорчен, но он справедлив. Мы расстаемся друзьями. Прости и забудь. Вот истина в двух словах.

Этот искренний монолог не произвел на Ханнасайда желаемого впечатления, и он не стал церемониться:

– Что-то не так. Как это мистер Флетчер, который следил за курсом по телеграфу, может не заметить, что акции повышаются не настолько, насколько повысились бы, если бы вы купили десять тысяч?

После неловкой паузы Бадд, собравшись с силами, выпалил;

– А вы не думаете, суперинтендант, 1 что у мистера Флетчера были дела поважней, что он не все время читал телеграфную ленту? Да, да, маленькое дельце, которое я ему организовывал, было для него мелочью, пустячком!

– Я бы хотел посмотреть ваши книги, – сказал Ханнасайд.

Впервые в довольно елейном голосе Бадда зазвучала резкая нота:

– Я никому не показываю свои книги!

– Неужели? – спросил Ханнасайд, глядя на него из-под нахмуренных бровей.

Мистер Бадд слегка побледнел. Он призвал на помощь слабую улыбку:

– Поймите меня правильно! Будьте справедливы, мистер Ханнасайд! Ни о чем другом я вас не прошу. Будьте справедливы! Если за пределами этого кабинета люди узнают, что я кому-то показывал свои книги, я потеряю половину клиентуры.

– Никто не узнает, – сказал Ханнасайд.

– Ах, если бы я мог быть уверен!

– Можете быть уверены.

– Ну, послушайте, мистер Ханнасайд, я разумный человек, и, если вы покажете мне ордер, я не скажу ни слова. Но у вас нет ордера, и я ничего вам не покажу. Разве я обязан? Но в тот миг, когда вы придете с ордером, вы не встретите никаких возражений.

– Если вы разумный человек, вы постараетесь ни при каких обстоятельствах не наживать себе неприятности, – сказал Ханнасайд. – Я посмотрю ваши книги сейчас.

– Вы не имеете права, – сказал Бадд, упрямо уставясь ему в глаза. – Вы не смеете, приходить в мою контору и командовать. Я этого не потерплю.

– Вы понимаете, в каком, вы положении? – сурово спросил Ханнасайд. – Я даю вам шанс избавиться от подозрения в…

– Я не имею никакого отношения к убийству! Вы это сами знаете, мистер Ханнасайд! Разве я сам не пришел сразу в Скотленд…

– То, что вы пришли в Скотленд-Ярд, не имеет никакого отношения к делу. Вы только что рассказали мне сказку, которой младенец не поверит, и по причинам, известным вам одному, вы отказываетесь подтвердить ее записями в ваших книгах. Мне остается только…

– Нет, нет! – быстро проговорил Бадд. – Давайте не будем спешить! Нам не надо спешить! Я просто смотрел на дело иначе. Больше ничего. Вы зря потратите время, если арестуете меня. Вы ведь не хотите меня арестовать? Я не жестокий человек. Вы же не думаете, что я могу кому-нибудь проломить голову! Конечно, не могу! Просто не могу! То, что я сказал вам, может быть, не совсем полная правда, но я клянусь…

– Не стоит клясться. В чем состоит правда?

Мистер Бадд облизал губы и заерзал в кресле.

– Я ошибся в расчете. Это могло случиться с кем угодно. Я понятия не имел, что «И. П. С.» покупает «Хакстон Индастриз». Я думал, это так, мелкое трепыхание. Человек должен делать для себя все, что может, правда ведь? Вы сами бы так поступили. В этом нет ничего преступного.

– Продолжайте! – сказал Ханнасайд. – Вы думали, акции вновь упадут, так?

– Именно так, – ответил Бадд, оживляясь. – Если бы мистер Флетчер раскрыл мне секрет раньше, ничего бы не произошло. Не могло бы произойти.

– Вместо того чтобы купить десять тысяч акций, как вам было указано, вы решили сыграть в собственную игру.

– Но иногда же надо рискнуть, – взмолился Бадд. – Вы сами знаете, как это бывает! Я не хотел сделать ничего плохого.

Ханнасайд игнорировал это крайне неубедительное заявление.

– Вы купили и продали и снова купили и продали, и вся прибыль осела в ваших карманах. Вы ведь так поступили? Телеграфная лента зарегистрировала изменение курса, но Флетчер не мог знать, чем именно вы занимаетесь. И» он открыл вам секрет – я верю этой части вашего рассказа, – а у вас на руках была всего одна тысяча акций из десяти тысяч, которые вы должны были купить, а цены на них упорно росли. Так было на самом деле?

– Вы… вам самому надо играть на бирже, мистер Ханнасайд, – тоскливо проговорил Бадд. – Удивительно, как вы все раскусили.

– И в вечер убийства вы поехали рассказывать мистеру Флетчеру сказку о том, почему у вас нет нужного количества акций?

Бадд кивнул.

– Так оно и было. Не повезло мне, мистер Ханнасайд. Не спорю, я поступил глупо, но…

– Я думаю, мистер Флетчер очень рассердился?

– Рассердился. Я его не осуждаю. Я его понимаю. Но что он мог поделать – он же не мог объявить об этом во всеуслышание. Он бы не стал этого делать. Понимаете? Он не мог допустить, чтобы люди узнали, что он через третье лицо скупает «Хакстон Индастриз». У вас нет ничего против меня, мистер Ханнасайд. Вы будете жалеть, если сделаете что-нибудь необдуманное. Мое вам слово!

Он все время с опаской глядел на Хайнасайда, капли пота проступили на его лбу. Когда он понял, что его, по всей вероятности, не арестуют, он шумно с облегчением вздохнул и отер лицо большим шелковым платком.

Ханнасайд удалился; теперь его интересовало финансовое положение Невила Флетчера.

Прибыв утром в Марли, сержант Хемингуэй застал констебля Гласса в обычном для него состоянии мрачного недовольства. У самого сержанта настроение было отменное, отчего он даже обратил внимание на унылый вид подчиненного.

– Что с вами? – осведомился он. – Рези в животе или еще где-нибудь?

– У меня все в порядке, сержант, – ответил Гласс. – Я пользуюсь прекрасным здоровьем.

– Если у вас такой вид, когда вы чем-то пользуетесь, надеюсь, что никогда не увижу вас, когда вам чего-то недостает, – сказал сержант. – Вы когда-нибудь улыбаетесь? Я уж не говорю, смеетесь – просто улыбаетесь!

– Сетование лучше смеха, – твердо отчеканил Гласс. – Потому что при печали лица сердце делается лучше.

– Если вы говорите о моем сердце, вы ошибаетесь! – мгновенно парировал сержант.

– У меня нет причины для радости, – сказал Гласс. – Я в тревогах, меня гнетут грехи, я скорблю весь день.

– Ну-ка давайте начистоту! – взмолился сержант. – У вас действительно есть о чем скорбеть или это ваш способ времяпрепровождения?

– Я вижу, как по причине смерти одного человека грех громоздится на грех. Я вижу, как нечист и растлен человек, пьющий беззаконие, как воду.

– Знаете, когда я приехал сюда, я чувствовал себя превосходно, – сказал сержант, усилием воли сдерживая себя. – Солнышко светит, птички поют, дело становится интересным. Но если я еще послушаю вас» у меня начнутся кошмары, а это не нужно ни вам, ни мне. Лучше забудьте о беззаконии и думайте о деле, которым вы предположительно заняты.

– Именно оно у меня на уме, – сказал Гласс. – Грешник убит, но его смерть обнажает сокрытые грехи. Никто из причастных к этому делу не может сказать: «На мне нет вины, на мне нет ни пятнышка».

– Величайшая мысль этого дня! – сказал сержант. – Конечно, никто не может сказать, что на нем ни пятнышка? А чего бы вы хотели? Знаете, ваша беда в том, что вы принимаете все слишком близко к сердцу. И какое вам дело до пятнышек на других людях? Я, может, меньше вашего знаю Библию, но как насчет сучка в глазу ближнего твоего?

– Вы правы, – сказал Гласс. – Вы справедливо осудили меня. Я исполнен грехом.

– Ладно, не огорчайтесь из-за этого, – посоветовал сержант. – Перейдемте к делу. У вас ничего нового?

– Я ни о чем не знаю.

– Пойдемте со мной в «Грейстоунз». Я сам хочу поискать это тупое орудие.

– Его там нет.

– Это вы так считаете. А что это я слышал от суперинтенданта, будто молодой Невил подсунул нам хорошее массивное пресс-папье?

Гласс нахмурился.

– Мерзость пред Господом – коварное сердце, – холодно проговорил он. – Невил Флетчер предан суете. Он ничтожный человек.

– Что вы о нем знаете? – осведомился сержант. – Все или ничего?

– Я полагаю, что он безбожник и не верует в Слово. Другого зла в нем я не вижу.

– А что скажете о Нортах?

– Говорят, что он честный человек, и я верю, что он такой. Она говорит лживым языком, но не она нанесла удар, поразивший Эрнеста Флетчера.

– Нет, если только у нее не оказалось под руками кувалды, – согласился сержант. – Я уверен, что, когда мы найдем Чарли Карпентера, он скажет нам, кто убил Флетчера. Вы ведь слыхали о нем?

– Слышал, но мало что понял. Что известно об этом Карпентере?

– Мелкий уголовник. Сидел в тюрьме, вышел с год назад. Мы обнаружили отпечатки его пальцев на столе покойного Эрнеста.

Гласс нахмурился.

– Как такой человек может быть вовлечен в это дело? Истинно, путь наш темен.

– Не так темен, как вы думаете, – откликнулся сержант. – Карпентер путался с одной из девиц покойного Эрнеста. Вы попали в точку, когда сострили про красотку на фотографии, что конец их горек, как полынь. Это была Энджела Энджел, которая покончила с собой шестнадцать месяцев назад. По-видимому, ей не захотелось жить, когда покойный Эрнест ее бросил – если предположить, что именно он был ее другом, а это почти наверняка так. Дурочка, конечно, но все равно, как не пожалеть бедняжку?

– Душа прегрешающая должна умереть, – резко сказал Гласс. – Считаете, что Карпентер убил Эрнеста Флерчера?

– Этого мы не можем понять. И не сможем, пока не заполучим его. На первый взгляд, конечно же, это он, но с другой стороны, это как-то не согласуется с тем, что мы про него знаем. Я думаю, что Чарли, используя смерть Энджелы, собирался подоить покойного Эрнеста.

– Это возможно. Но тогда он не стал бы убивать Флетчера.

– Вы бы не стали убивать, дружок, но, когда бы вы видели столько убийств, сколько я, вы бы поняли: чем неправдоподобнее выглядит дело, тем скорее оно оказывается фактом. Но я не спорю, в ваших словах есть смысл. Что до шефа, он считает, что Карпентер мог видеть настоящего убийцу.

– Как это возможно? – Гласс обратил на сержанта леденящий взгляд. – Почему же он до сих пор молчит?

– Это понятно. Он не из тех, кто побежит в полицию. Хотя бы потому, что ему придется объяснить, зачем он приехал в «Грейстоунз».

– Истинно так. Его жилище известно вам?

– Если б вы говорили на простом английском, мы бы ладили лучше, – заметил сержант. – Нет, оно нам неизвестно, но надеюсь, скоро будет известно. А пока что мы постараемся все узнать о друге Норта. – Он заметил вопрос в глазах Гласса и прибавил: – Вы ведь не знаете о пьесе-загадке? По раскладке шефа, миссис Норт решила, что человек, которого она видела в саду, был Норт. Что ей остается делать, как не изменить показания? Лживые уста – точный ее портрет.

– Почему она так решила?

– Потому что оказалось, что у него на это время нет алиби. Шеф сейчас его обрабатывает. Еще этот Балд. Тоже хорошая штучка, или я не я.

Тем временем они подошли к Трейстоунз «. У парадного входа Гласс неожиданно произнес:

– Вот придет день, пылающий, как печь; тогда все надменные и поступающие нечестиво будут как солома!

– Может, так оно и будет, дружок, только вы до этого не доживете, так что не стоит об этом думать! – съязвил сержант. – Теперь ваш черед потрудиться. Дворецкий ведь ваш друг?

– Я с ним знаком. Я не зову его другом, ибо у меня мало друзей.

– Вы меня изумляете! – сказал сержант. – Все же то, что вы с ним знакомы, уже хорошо. Пойдите и побеседуйте с ним – не спеша, по-приятельски, обо всем понемногу.

– Нерадивая душа будет терпеть голод.

– Ну, не из-за нерадения с дворецким. И жажды не будет терпеть, – возразил сержант.

– Гибель вымышляет язык твой; как изощренная бритва, он у тебя коварный, – сказал ему Гласс. – Симмонс – честный человек, он избрал путь Света.

– Поэтому-то я и препоручаю его вам, – сказал сержант. – И хватит перечить! Разговорите дворецкого и посмотрите, что, из него можно выудить.

Через полчаса размышления сержанта, разглядывавшего одну из шпалер на ограде в конце сада, были прерваны появлением Невила Флетчера и мисс Дру.

– О, да здесь сержант! – воскликнул Невил. – Он милый человек, Салли, он тебе понравится.

Сержант оглянулся с дурным предчувствием. Монокль в глазу мисс Дру подтвердил его опасения. Хотя он не ждал от нее добра, но, будучи вежливым человеком, пожелал ей доброго утра.

– Вы ищете орудие убийства, – сказала мисс Дру. – Я тоже об этом немало думала.

– Я тоже. Я даже внес предложение, – сказал Невил. – Но Малахия сказал, чтобы я побоялся Бога и не грешил.

Губы сержанта дрогнули, но он сдержался и проговорил:

– Насколько могу судить, вы сами напрашивались на такой совет, сэр.

– Да, но он мне также предписал поразмыслить в сердце моем на ложе моем и утешиться, что, по-моему, неразумно в три часа пополудни.

– Хорошо бы написать этюд о Малахии, – заявила мисс Дру. – Очевидно, это очень интересный случай, с психологической точки зрения. Хорошо бы подвергнуть его психоанализу.

– Вы совершенно правы, мисс, – согласился сержант, глядя на нее почти с симпатией. – Десять к одному – выяснится, что все его нынешние бзики упираются в какую-нибудь детскую травму.

– Стукнулся головой? – спросил Невил.

– Ну нет, очевидно, что-то внешне банальное, что подействовало на его подсознание, – сказала Салли.

– Боже милостивый! – сказал Невил с деланным восхищением. – Да у него нет подсознания!

– Тут вы ошибаетесь, сэр. – Сержант не мог выдержать столь ужасного утверждения. – Подсознание есть у всех.

– Давайте-ка присядем и все обсудим, – в Невиле сразу вспыхнул интерес. – Я вижу, вы будете на стороне мисс Дру, но, хотя я практически ничего в этом не смыслю, ум у меня изворотливый, и я убежден, что сумею опровергнуть все ваши доводы. У нас будет прелестная дискуссия, верно?

– Несомненно, сэр, – ответил сержант. – Только я здесь не для того, чтобы спорить с вами. Я не могу понапрасну переводить время.

– Это было бы вдвое полезнее, чем глядеть на эту сломанную ветку, – сказал Невил. – Спор со мной стимулирует работу ума, что до этой ветки, которая выглядит некой уликой, то она – западня для опрометчивых.

Сержант посмотрел на него, прищурившись:

– Неужели, сэр? Может, вы скажете, как она сломалась?

– Конечно, скажу, но это не так интересно. Вы уверены, что не было бы лучше, если…

– Для меня это было бы очень интересно, – возразил сержант.

– Вы ошибаетесь, – сказал Невил. – Вам кажется, что кто-то, перелезая через ограду, поставил ногу на эту шпалеру, так ведь? Вы ужасно умный, – продолжил Невил, – потому что именно так и было.

– Так и было? – Сержант смотрел на него с предельным недоверием. – Вы что, собираетесь острить, сэр?

– Нет, я не смею. Может быть, вы не поверите, но я вас боюсь. Пусть моя беспечность вас не обманывает: это маска, призванная скрывать внутреннее замешательство.

– Могу этому поверить, – мрачно сказал сержант. – Но я бы хотел услышать еще про эту ветку. Кто перелезал через ограду?

– Я! – сказал Невил с ангельской, улыбкой.

– Когда?

– В тот вечер, когда убили дядю. – Он полюбовался выражением лица сержанта и продолжил: – Я вижу, вы ждете подвоха, и, конечно, если вы думаете об убийстве, здесь есть подвох. Я перелез через ограду, когда все, включая полицейского, помещенного в прихожей, полагали, что я заснул. Да, и я вылез из окна моей спальни. Я вам покажу.

– Зачем? – спросил сержант.

– В прихожей же был полицейский, – подмигнул ему Невил. – Я не хотел, чтобы он знал, что я ухожу. Он бы подумал черт знает что – то же, что думаете вы сейчас, что показывает, какие нечистые помыслы у полицейских. Да-да, я ни в чем не виновен. Мне просто надо было уйти и посовещаться с сообщницей.

– Вы… Послушайте, сэр!

– Ну вот, ввязался; у тебя разум хорька, Невил, – не выдержала Салли.

– Не груби, драгоценная моя: сержант тоже не сладкоречив, однако ему неприятно, когда юные женщины говорят гадости.

– Я бы хотел, чтобы вы не морочили мне голову, – взмолился сержант, – и рассказали, как все было на самом деле!

– Еще бы! – сочувственно откликнулся Невил. – И так как вы мне нравитесь, я расскажу вам. Я уходил тайком, чтобы рассказать миссис Норт, что моего дядю убили.

У сержанта отвалилась челюсть.

– Вы уходили рассказать… Но скажите мне, почему?

– Ну, очевидно, ей это было нужно знать, потому что у нее были нелепые финансовые отношения с дядей Эрни, – объяснил Невил.

– Так вы знали о них, сэр?

– Да, разве это еще не понятно? Я был ее сообщником.

– И ни к черту не годным! – в сердцах выпалила Салли.

– Ей не следовало вынуждать меня к этому. Не диво, что вы поражены, сержант. Вы абсолютно правы, это было совсем не по мне. Тем не менее я попытался заставить дядю вернуть расписки. Это и имел в виду Симмонс, когда сказал вам, что слышал, как перед ужином дядя послал меня к черту. – Он помолчал, наблюдая сержанта сквозь свои длинные ресницы. – Знаете, вы ужасно сообразительный, – сообщил он. – Я вижу, вы еще не перестали думать, что это дает мне мотив для убийства, как ваш ум уже уловил главный изъян этой теории. Дело в том, что я все равно не получил бы эти расписки, если бы убил дядю. Я, конечно, не пробовал, но я совершенно уверен, что не смог бы открыть сейф. Мисс Дру могла бы – по крайней мере, она говорит, что могла бы, но я заметил, что, когда доходит до дела, она всегда малость не готова. Это самое неприятное в женщинах: у них ничего не задерживается в голове. Если бы ее преступные записи были при ней, она могла бы приготовить весьма страшное вещество, которое она называет супом, и взорвать с его помощью сейф. Только не думайте, что я поощрял ее, потому что, хотя я, может быть, и кажусь женственным, на деле я не таков, и меня мутит от той первобытной дикости, которая свойственна женщинам.

Сержант выслушал этот поразительный монолог с неподдельным интересом и продолжил свое:

– А почему, сэр, вы считали, что миссис Норт так важно узнать, что ваш дядя мертв?

– Ну конечно же это было важно, – терпеливо пояснил Невил. – Вы же не могли не обнаружить эти расписки, и если вы не считаете, что их присутствие в дядином сейфе так уж компрометирует, то какого черта вашему суперинтенданту понадобилось с пристрастием допрашивать бедную девочку?

Изумленный сержант уставился на него, не в состоянии найти подходящий ответ, от которого его избавила мрачная сентенция констебля Гласса:

– Что хвалишься злодейством, сильный?