Глава 1

– А теперь расскажи мне обо всем по порядку, с самого начала, – попросил Эдгар. – Клянусь терновым венцом, ты загорел дочерна! Ты не ранен?

– Ни царапины. – Рауль взял друга под руку. – А как твои дела? Что произошло с тех пор, как мы виделись с тобой в последний раз?

– О, решительно ничего заслуживающего внимания! – отозвался Эдгар. – После вашего отъезда в Руане стало тихо, как на кладбище. – Друзья медленно двинулись по дворцовым садам. Землю под ногами прихватил легкий мороз, а на траве лежал иней. – Около месяца назад я получил новости из Англии, – сообщил Эдгар. – Мой отец пишет о победах Гарольда. Пока вы покоряли Мэн, он завоевал Уэльс. – Щеки сакса порозовели от гордости. – Обратно в Лондон Гарольд привез голову Гриффида и носовую фигуру его корабля, – сказал Эдгар. – Что ты об этом думаешь? Он хорошо поработал?

– Не просто хорошо, а, я бы сказал, отлично, – согласился Рауль. – Судя по всему, он великий воин. Какие еще новости у тебя есть?

– Почти никаких. Вульнот нашел себе возлюбленную. Теперь твоя очередь рассказывать. Правду ли говорят, что герцог беспрепятственно вошел в Ле-Ман, даже не предприняв попытки штурма?

Рауль кивнул.

– Он отложил его напоследок. Ты же знаешь манеру Вильгельма. Мы не хотели проливать кровь сверх того, что было совершенно необходимо. Но тот, кто удерживает Ле-Ман, владеет всем Мэном.

– Гарнизоном командовал Вальтер Мантский, если не ошибаюсь?

– Нет, там верховодил один из его лучших друзей, Жоффруа Майенн. Так я и знал, что эта собака не заслуживает доверия.

– Ну-ка, ну-ка, расскажи мне, как все прошло! – нетерпеливо вскричал Эдгар. – Все эти долгие и тоскливые месяцы я очень сожалел, что не могу оказаться рядом с тобой.

За три года до этого, после смерти Мартеля, Эриберт, молодой граф Мэн, стал вассалом герцога Вильгельма. Освободившись от власти анжуйского тирана, он, однако, не ощущал в себе достаточно сил, чтобы противостоять двум наследникам Мартеля. Граф обратился к Вильгельму, питая к нему глубочайшее уважение, и предложил соглашение, согласно которому Мэн превращался в феод Нормандии в соответствии с привилегией, дарованной герцогу Ролло еще в глубокой древности. Обе высокие стороны заключили договор; сестра графа Эриберта Маргарет была официально обручена с лордом Робертом, наследником Нормандии, а сам Эриберт принял на себя обязательство предложить руку и сердце старшей дочери герцога Аделизе, как только она достигнет брачного возраста. Герцог Вильгельм оказался сюзереном совсем иного плана, нежели Мартель, причем настолько, что Эриберт, здоровье которого всегда оставляло желать лучшего, решил: ради процветания Мэна он должен завещать свое графство герцогу, если после него самого не останется законного наследника. Так оно и случилось ровно через два года. Граф Эриберт, уже лежа на смертном одре, предостерег своих вельмож от покровительства таких тиранов, как Вальтер Мантский, супруг его тетки Биоты, или Жоффруа, алчный лорд Майенна; после этого он испустил дух, повелев им повиноваться герцогу Вильгельму.

Впрочем, вряд ли можно было ожидать, что жители Ле-Мана объединятся в желании сделать своим графом чужеземца, поэтому довольно-таки сильная партия составилась под знаменем Вальтера Мантского, предъявившего права на трон от имени своей супруги. Его сторонники вошли в Ле-Ман и укрепили город, после чего провозгласили Вальтера и Биоту своими новыми правителями.

Таким образом, летом 1063 года герцогу Вильгельму вновь пришлось надеть доспехи и выступить в поход во главе своей армии, но уже не для того, чтобы обороняться, а чтобы покорять. Как и всегда, Эдгару отчаянно хотелось присоединиться к армии; он даже обратился к герцогу с просьбой взять его с собой, на что тот ответил:

– А что будет, если вы падете в бою, тан Марвелл? Между тем я дал слово, что с вами не случится ничего худого. И как прикажете мне тогда держать ответ перед королем Эдуардом, который доверил вас моему попечению?

Эдгару пришлось смириться, и он, безутешный, отступился, а немного погодя с тоской провожал глазами армию, выступившую из Руана без него. Но теперь кампания закончилась, и дворец вновь кишел придворными рыцарями, а также лордами Вильгельма. При первой же возможности Эдгар утащил Рауля с собой, дабы узнать, что произошло в Мэне, предложив другу прогуляться по прихваченным морозцем садам.

– Расскажи мне все с самого начала! – потребовал он.

– Как раз поначалу не происходило почти ничего интересного! – ответил Рауль. – Мы совершили несколько набегов, чтобы посеять страх в тамошних обитателях, поскольку хотели избежать кровопролития. Задуманное удалось нам легко; они настолько боялись Вильгельма, что обращались в паническое бегство, стоило им завидеть вдалеке блеск его шпор. Мы сожгли несколько домов, захватили провиант для своих людей и двинулись дальше, покоряя те города, которые попадались нам на пути, пока не подошли к Ле-Ману. Откровенно говоря, мы даже не представляли, как подступиться к штурму города, ведь он хорошо укреплен и к тому же расположен на высокой скале.

– Но ведь осады не было? – перебил его Эдгар. – Фитц-Осберн сказал…

– Не было ни осады, ни штурма, – смеясь, ответил Рауль. – Местные жители назвали это Joyeuse Entrée [51]Joyeuse entrée ( фр. ) – праздничный въезд (вход, вступление).
. Можешь мне поверить, к тому времени, как мы подошли к Ле-Ману, бюргеры уже были сыты по горло военачальниками Вальтера. Они прислали к нам парламентеров и, убедившись в том, что мы готовы поддержать их, изгнали из города Майенна и остальных собравшихся там лордов. Вильгельм въехал в ворота по цветам, которые жители бросали под копыта его жеребца.

– Они приветствовали вас с распростертыми объятиями? – не веря своим ушам поинтересовался Эдгар. – Чужаков? Захватчиков?

– Будь уверен, они были рады нам. Ты просто не знаешь Вальтера Мантского или его людей. Мэн стонал под их игом, когда мы пришли, чтобы предъявить свои права. К тому же всем известно, что Вильгельм – справедливый правитель.

Эдгар покачал головой.

– Да, но… Ладно, а что было потом, после вашего Joyeuse Entrée?

– Мы прошли маршем от Ле-Мана до Майенна и, обнаружив, что расположение последнего не позволяет взять его штурмом, попросту подожгли этот город.

– Так же, как Мортемер?

– Да, хотя здесь задача и оказалась сложнее. Все говорили, что, дескать, Майенн взять невозможно, поскольку он хорошо укреплен. А мы заняли его через полдня.

При этих словах пронзительный крик «Держи!» заставил Рауля умолкнуть. В соседних кустах началась какая-то возня, и наружу вывалился Роджер Фитц-Вильгельм, первенец Фитц-Осберна, его по пятам преследовал крепыш, в котором друзья узнали наследника Нормандии.

Роджер остановился, заметив, что по траве ему навстречу идут двое мужчин, и даже попятился, зато Роберт бросился к ним, крича:

– Эй, мессир Рауль! А вы знаете, что отец привез с собой мою нареченную? Ее зовут Маргарет. Но вам, разумеется, уже известно об этом, не так ли? Она станет моей невестой. – Он встал у Рауля на пути и запрокинул красивое лицо, дружески улыбаясь обоим мужчинам.

– Я желаю вам счастья в браке, милорд, – сказал Рауль. – А вы сами уже видели леди Маргарет?

– О да! – ответил Роберт, широко расставив ноги. – Она старше меня, но на вид – такая маленькая и бледная, что этого совершенно незаметно. Мама говорит, воспитываться она будет с моими сестрами, но Аделизе это не нравится, потому что Маргарет ее главнее. Кроме того, она ей завидует, ведь граф Эриберт умер и она больше не обручена. Что до Маргарет, то я сказал Аделизе: она, разумеется, и должна быть главнее, потому что будет моей женой, а когда отец умрет, то я сам стану герцогом Нормандии. – Он начал приплясывать перед Раулем. – А когда я стану герцогом, то превращу каждый день в праздник, а Роджер будет моим сенешалем, и мы станем сражаться на турнирах и охотиться целыми днями напролет.

– А пока что, – прервал его Эдгар, – мне кажется, вы удрали от своего воспитателя, маленький лорд, и скоро вам зададут трепку.

Роджер, переминавшийся с ноги на ногу неподалеку, глуповато ухмыльнулся, но Роберт лишь тряхнул головой, заявив:

– Ну и что? Теперь, когда отец вернулся, я знаю – играть мне не дадут. Пусть уж лучше он снова уезжает на какую-нибудь войну.

– Так говорить нельзя, – строго заметил Рауль. – Как поживают ваши братья? Они, как и вы сами, наверняка выросли с момента нашей последней встречи.

– О, с ними все в порядке, – ответил Роберт. – Вильгельм, конечно, совсем еще глупый малыш, а что касается Ричарда, то он должен быть с нами, но он такой медлительный, что просто не может догнать ни Роджера, ни меня.

– С вашей стороны было не очень хорошо убегать от него, – заметил Эдгар.

– Кажется, я слышу, как он приближается, мессир, – встрял в разговор Роджер. – Мы не собирались бросать его, но, видите ли, мы играли в догонялки.

– Что до меня, – откровенно заявил Роберт, – то я бы с превеликим удовольствием потерял Ричарда. Нет, вы только взгляните на него! Да он больше похож на несмышленого ребенка, чем Рыжий Вильгельм.

Из-за кустов донеслись стоны и причитания милорда Ричарда. Наконец показался и он сам, худенький мальчик со светлыми, как у матери, волосами и бледным цветом кожи. Заметив брата, он тут же набросился на него с упреками:

– Я тебя ненавижу, Роберт! Ты специально спрятался от меня! Я расскажу о тебе отцу, и он отлупит тебя.

– Как и тебя тоже, если ты наябедничаешь герцогу, что мы сбежали с уроков, – парировал Роберт. Он вновь стал приплясывать на месте и потянул Рауля за мантию. – И кто только придумал латынь? Мне бы хотелось учиться одним лишь воинским упражнениям и целыми днями скакать на своей лошади.

– Эй, ты все равно никогда не сможешь ездить верхом так же хорошо, как я, потому что у тебя слишком короткие ноги! – вскричал Ричард. – Мессир Рауль, герцог говорит, Роберта следовало бы назвать Куртгезом, потому что у него короткие… – Договорить ему не дали. С яростным воплем «Вонючка!» Роберт ринулся на мальчика, и братья, повалившись на траву, принялись драться, словно дикие кошки.

Эдгар схватил Роберта за шиворот одной рукой и оттащил его в сторону, пока тот разъяренно брыкался. Поверх головы мальчишки сакс бросил:

– Достойные сыновья Воинственного Герцога, нечего сказать, Рауль… Все, довольно, маленький лорд! Вы подняли такой шум, что сейчас сюда сбегутся все ваши наставники.

Так оно и случилось. Глядя, как почетный эскорт уводит всех троих мальчишек во дворец, Эдгар сказал:

– Думаю, герцог воспитал себе наследника, который доставит ему немало хлопот. Роберт уже не признает отцовского авторитета.

Слова эти были произнесены в шутку, но Эдгар и не подозревал, сколько в них правды. Из всех его детей Роберт, первенец, на которого он должен был возлагать свои надежды, был дальше других от сердца герцога и его понимания. Роберт отличался безудержной импульсивностью и не терпел возражений; ему не повезло в том, что отцом его был настоящий деспот и просто властный человек. Характером мальчик пошел в мать, так что с ним трудно было справиться, и он бунтовал против любой дисциплины просто из чувства противоречия. Герцогиня обожала его и по мере сил старалась защитить от гнева отца. Роберт очень рано начал смотреть на герцога как на тирана; он боялся его, но, будучи истинным сыном своей матери, скрывал свой страх под несговорчивой и упрямой наружностью, чем и навлекал на себя неудовольствие Вильгельма по дюжине раз на дню.

Что касается остальных детей, то нельзя же было всерьез ожидать, будто потомство, рожденное от столь бурного и противоречивого союза, сможет долго жить в мире с самим собой. Детские комнаты герцога неизменно оглашали гневные вопли: Роберт дрался с Ричардом; Аделиза выказывала открытое неповиновение своей гувернантке даже под страхом порки; маленькая монашка Цецилия демонстрировала высокомерие и самоуверенность, кои разительным образом не соответствовали ее духовному призванию; и даже трехлетний Вильгельм давал понять окружающему миру, что нрав его вполне соответствует цвету огненной шевелюры.

Глядя на своего сына издали, герцог однажды нетерпеливо бросил:

– Рауль, неужели у меня не будет более достойного наследника, чем Куртгез? Клянусь распятием, в его годы у меня было больше мозгов, чем будет у него, когда он достигнет моего нынешнего возраста!

– Имейте терпение, монсеньор: в детстве вам пришлось пройти суровую школу, – ответил Рауль.

Герцог посмотрел вслед Роберту, уходящему в обнимку с сыном Монтгомери, и презрительно заявил:

– Он слишком податлив; ему обязательно надо, чтобы его любили. Разве меня когда-либо волновали подобные вещи? Можешь мне поверить, Роберт руководствуется чувствами, а не разумом.

Немного помолчав, Рауль ответил:

– Сеньор, вы – решительный и властный правитель, но разве так уж плохо иметь сердце помягче, чем у вас?

– Друг мой, я потому и добился своего нынешнего положения, что никогда не позволял сердцу управлять своими поступками и головой, – сказал герцог. – И если Роберт не усвоит вовремя этот урок, то растеряет все, что мне удалось обрести, когда я отправлюсь к праотцам.

Дальнейшие события лишь подтвердили его правоту. Зимнее умиротворение во дворце нередко нарушалось выходками милорда Роберта и последующей мгновенной отцовской карой. Роберта не пугала порка, но он частенько жаловался, смеясь сквозь слезы, что у герцога Вильгельма чересчур тяжелая рука.

Наступила весна, и мальчик увлекся воинскими упражнениями, которые всегда любил. Между ним и отцом на некоторое время воцарился мир, да и в герцогстве не случилось ничего, способного нарушить непривычно размеренную жизнь в Нормандии. Жильбер Дюфаи как-то даже, зевая во весь рот, заметил:

– О-хо-хо! Хоть бы уж второй граф д’Арк появился, что ли, чтобы мы не сошли с ума от безделья.

– Следи за Бретанью, – посоветовал ему Эдгар. – До меня дошли кое-какие интересные слухи.

– Вечно до тебя доходят какие-то слухи! – сказал Жильбер. – И от кого ты их узнаёшь? От Рауля? Что, Конан Бретонский отказался присягнуть нам на верность?

– Об этом мне ничего неизвестно, – осторожно подбирая слова, сказал Эдгар. – И это был не Рауль. Просто Фитц-Осберн обронил кое-что интересное на ходу, только и всего.

– Что ж, будем надеяться, Господь все же пошлет нам какое-никакое развлечение, – с очередным зевком заключил Жилбьер.

Его молитвы были услышаны быстрее, чем он ожидал, причем так, как никто и предположить не мог. Однажды поздней весной они ужинали за столом, когда за огромными дверьми началась неожиданная возня и послышались сердитые голоса. Герцог сидел за высоким столом на помосте, глядя вниз на залу и вход в нее. С едой было покончено, и вся компания пребывала в приподнятом настроении, а на столе еще оставались вино и сладости.

Когда же шум на заднем дворе усилился, герцог, недоуменно нахмурившись, метнул взгляд на дверь, и Фитц-Осберн поспешил наружу, дабы выяснить причину столь неподобающей суеты. Не успел он пройти и половины расстояния до выхода, как у дверей завязалась настоящая драка и чей-то голос отчаянно закричал на ломаном нормандском:

– Аудиенция! Я прошу аудиенции у герцога Нормандии!

Мгновением позже чья-то рука настолько сильно толкнула церемониймейстера, что тот рухнул спиной на пол, а в залу ворвался оборванный и забрызганный грязью незнакомец, волоча за собой еще двух стражников, которые вцепились в полы его мантии в попытке задержать. На нем была короткая туника, порванная в нескольких местах и заляпанная грязью; шлем свой он где-то потерял, а длинные светлые волосы незнакомца пребывали в беспорядке и прилипли ко влажному от пота лбу. Остановившись посредине залы, он обвел взглядом обращенные к нему лица, на которых читалось удивление. Безошибочно угадав среди них герцога, неподвижно сидящего во главе стола и наблюдающего за происходящим, незнакомец протянул к нему руки и упал на колено.

– Помощи, прошу у вас помощи, милорд герцог! – вскричал он. – Выслушайте меня и явите справедливость!

Эдгар, сидевший на табуретке, вздрогнул как ужаленный, прервав разговор с Гийомом Мале, после чего, словно не веря своим глазам, с изумлением уставился на незнакомца.

Герцог небрежно шевельнул пальцем, и люди, по-прежнему удерживавшие незнакомца на месте, отпустили его.

– Я еще никому не отказывал в справедливости, – сказал Вильгельм. – Говори! Какая нужда привела тебя сюда?

По полу скрежетнули деревянные ножки табурета; Эдгар вскочил на ноги.

– Эльфрик! Господи милосердный, неужели я сплю? – Одним прыжком он перелетел с помоста вниз, на пол, оказавшись рядом с незнакомцем, и стиснул его в объятиях. Оба быстро заговорили о чем-то по-саксонски, не разжимая рук. Повинуясь знаку герцога, один из слуг наполнил кубок медовухой и поднес его мужчине.

– Как ты здесь оказался? – требовательно спросил Эдгар. – Я ведь даже не сразу узнал тебя после стольких-то лет! Ах, друг мой, друг мой! – Он вновь стиснул руку безмолвного Эльфрика и заставил того выпрямиться. – Вот, держи, это вино! Пей! Ты едва стоишь на ногах!

Эльфрик, дрожащей рукой приняв кубок, осушил его до дна.

– Гарольд! – прохрипел мужчина. – Он в опасности! Поговори с герцогом вместо меня, Эдгар! Он меня выслушает?

Эдгар схватил его за запястье.

– Где находится эрл Гарольд? Он не убит, я тебя спрашиваю, не умер?

– Нет, нет, он жив, но ему грозит большая беда. Поможет ли нам Нормандия? Я плохо говорю на их языке: будь моим толмачом!

Придворные замерли в ожидании, глядя на двух саксов; герцог повернул голову и пальцем поманил к себе Гийома Мале, в жилах которого текла саксонская кровь. Гийом, приблизившись к нему, негромко сказал:

– Он говорит, эрл Гарольд попал в беду. И положение его отчаянное. – Гийом перевел взгляд на молодого Хакона. – Ты знаешь, кто это такой, Хакон?

Юноша покачал головой.

– Нет, но его знает Эдгар. Он просит помощи у Нормандии. Говорит, что герцог поступит по справедливости, да?

– Можешь не сомневаться. – Вильгельм откинулся на спинку кресла. – Приведи ко мне чужеземца, тан Марвелл. Почему сакс обращается ко мне за помощью?

– Сеньор, он просит ее не для себя, а для эрла Гарольда! – ответил Эдгар.

Рауль еще никогда не видел сакса в таком волнении. Вновь повернувшись к Эльфрику, Эдгар о чем-то спросил его, и тот начал свой рассказ усталым и прерывающимся голосом, а Эдгар часто перебивал и направлял его вопросами. Герцог, откинувшись на спинку кресла, ждал.

Наконец Эльфрик умолк. Эдгар повернулся к Вильгельму.

– Милорд, эрл Гарольд попал в плен и находится в Понтье. Его жизни грозит опасность… Где это место, Эльфрик? В Борене, милорд, его удерживает там граф Ги. Я не совсем понял, в чем дело: Эльфрик и сам до конца не уверен в этом, но говорит, что у них в Понтье есть какой-то закон насчет потерпевших кораблекрушение. Эльфрик утверждает, будто они вышли в море на прогулку, однако попутный ветер сменился встречным, и их выбросило на скалы у побережья Понтье. Корабль затонул, а сами они вплавь добрались до берега. Но там их взяли в плен какие-то рыбаки – Эльфрик говорит, потерпевший кораблекрушение считается в Понтье законной добычей. Я этого не понимаю. Он говорит, что человека, которого море вынесло на берег, можно захватить и пытать ради получения огромного выкупа. – Эдгар, умолкнув, вопросительно взглянул на герцога.

– Да, в Понтье это в обычае, – ответил Вильгельм. – Продолжай. Как случилось, что граф Ги пленил Гарольда Годвинсона?

Эдгар вновь обернулся к Эльфрику и перевел вопрос.

– Сеньор, он говорит, когда рыбаки узнали, кто такой Гарольд, один из них донес об этом графу, предав нашего эрла ради пригоршни золота! – Руки сакса сжались в кулаки. – Граф прибыл лично, чтобы пленить Гарольда и тех, кто был с ним, заковав их в кандалы… Кто еще был с Гарольдом, Эльфрик?

Выслушав ответ, Эдгар побледнел, облизнул языком мгновенно пересохшие губы и поднес руку к вороту туники, словно ему было нечем дышать. Заговорить он сумел только со второй попытки, проглотив ком в горле, но голос его все равно срывался.

– Милорд, с эрлом Гарольдом было несколько танов, которых я знаю, и его сестра, баронесса Гундред, и… и Эльфрида, моя собственная сестра, сеньор! Она – фрейлина Гундред! Эльфрик сбежал чудом и сразу же верхом прискакал сюда, чтобы умолять вас о помощи. – Внезапно Эдгар преклонил негнущиеся колени и опустился на пол. – Как делаю сейчас и я, милорд герцог. Вы – сюзерен Понтье: помогите Гарольду и тем, кто находится вместе с ним!

Герцог поднял глаза; прочесть их выражение было непросто, но Рауль заметил, как они блеснули.

– Успокойся, – ответил Вильгельм. – Помощь вы получите, и очень быстро. – Герцог подозвал к себе мажордома. – Пусть сакса Эльфрика разместят безо всякого ущерба для его и моей чести. Мы сегодня же отправим в Понтье посланников. – Сойдя с возвышения, герцог на мгновение приостановился подле обоих саксов. Эльфрик, увидев, что Эдгар преклонил колени, последовал его примеру. Герцог коротко бросил:

– Встань, воин! К эрлу Гарольду мы поедем завтра.

Уловив смысл его речи, Эльфрик приложился в поцелуе к ладони Вильгельма. Эдгар медленно выпрямился и застыл, скрестив руки на груди и явно стыдясь взрыва своих чувств. Герцог с легкой улыбкой выслушал скомканные слова благодарности от Эльфрика и вышел, сопровождаемый Фитц-Осберном.

Эдгар быстро наклонился, помогая Эльфрику подняться на ноги, после чего силой усадил его на один из табуретов у стола.

– Он и вправду спасет эрла Гарольда? – с тревогой спросил Эльфрик.

– О да! – ответил Эдгар. – Он дал слово. Однако мне очень хотелось бы знать… – Сакс, умолкнув, присел рядом с Эльфриком. – Но расскажи мне, как поживает моя сестра? А мой отец? Если бы ты знал, как давно я не получал новостей из Англии!

Заметив, что Эльфрик выглядит вконец измученным и умирает от голода и жажды, Рауль, сойдя с возвышения, легонько опустил руку на плечо Эдгара.

– Пусть твой друг поест, Эдгар. Эй, кто-нибудь! Принесите мяса и вина для гостя герцога!

Эдгар взял его руку и руку Эльфрика, соединив их в пожатии.

– Рауль, это – мой ближайший сосед, Эльфрик Эдриксон. Эльфрик, это – Рауль де Харкорт, мой хороший друг. – Подняв глаза, он крепче стиснул кисть Рауля. – Герцог спасет Гарольда из Понтье, – с усилием выговорил он, словно слова дались ему с величайшим трудом. – Но скажи мне… успокой меня… Гарольда не предадут во второй раз?

Рауль, не дрогнув, выдержал его взгляд.

– Откуда вдруг такие дурные мысли?

– Ниоткуда. – Эдгар провел тыльной стороной ладони по лбу. – Но в моем сердце поселилась тревога. Мне показалось, будто в глазах герцога я увидел… торжество. Нет, не обращай на меня внимания. Я говорю глупости.

Перед ними вдруг вспыхнули багряный и желтый цвета́; звякнули колокольчики на колпаке шута, и Гале взмахнул своим жезлом с погремушкой.

– Нет, это было хорошо сказано, – коротко рассмеялся он странным смехом. Проскользнув мимо Эдгара, который с подозрением уставился на него, шут дернул Рауля за полу туники. Губы его шевельнулись, и произнесенные им слова долетели до слуха одного лишь Рауля. – Когда лев выхватывает добычу прямо из пасти лисы, можно ли считать это спасением, как думаешь?

Рауль сердито цыкнул на него и даже замахнулся, чтобы отвесить ему подзатыльник, но шут ловко увернулся и, смеясь, умчался прочь. Смех его жутковато раскатился под потолочными балками; казалось, это издевательски смеется домовой.

 

Глава 2

В комнате башни, принадлежавшей Эдгару, двое саксов проговорили до глубокой ночи, когда уже давно пробили вечернюю зарю. Паж Эдгара принес им вино, сладкие пироги с печеньем и накрыл на стол, пока Эльфрик, словно завороженный, в молчании разглядывал тканые гобелены на стенах, дорогие меха и серебряные подсвечники. Когда паж ушел, он взял в руки один из кубков и принялся водить пальцем по узорам на его стенках, после чего задумчиво заметил:

– А ты живешь не хуже самого короля, скажу я тебе.

– Да, недурно, – ответил Эдгар, уже настолько привыкший к серебру, золоту и дорогим гобеленам, что они казались ему не сто́ящими упоминания. – Но расскажи мне об Англии! Ты ведь был с эрлом в Уэльсе?

Эльфрик с удовольствием заговорил о валлийской кампании. Эдгар сидел, подперев подбородок руками, но уже очень скоро на лице его появилось озадаченное выражение и, нахмурив брови, он прервал Эльфрика вопросом, услышав который, тот недоуменно уставился на друга.

– Постой, кто такой этот Эдрик, о котором ты говоришь? – пожелал узнать Эдгар. – И Моркар? Это один из сыновей Этельвульфа, живущего у Пивенси?

– Этельвульф! – воскликнул Эльфрик. – Нет конечно! Моркар – сын эрла Эльфгара! Неужели ты забыл?

Эдгар, покраснев, угрюмо ответил:

– Это ты забыл, что вот уже тринадцать лет я живу в изгнании. Значит, у Эльфгара есть взрослый сын? Я и представить себе не мог… Но продолжай: Эльфгар живет в мире с нашим эрлом? Я помню его таким рассудительным и осторожным хитрецом, что он никогда бы не поддержал…

– Эльфгар мертв вот уже два года, – сообщил ему Эльфрик. – После себя он оставил двоих взрослых сыновей, Эдвина и Моркара. Но ни один из них не унаследовал его мудрости. Моркар уже успел поссориться с эрлом Тостигом – полагаю, тебе известно, что он получил Нортумбрию?

– Да, конечно, – ответил Эдгар. – Его жена приходится родной сестрой герцогине Матильде, так что я часто слышал о нем – намного чаще, чем мне бы того хотелось. Он примирился с Гарольдом, или между ними все осталось как прежде?

– Как прежде. Он настолько дурно управляет своим графством, что Гарольд с радостью низложил бы его и объявил вне закона; все к этому идет. Тостиг – наш враг. Он ненавидит эрла и, когда король умрет…

– О, король, король! Боюсь, он еще переживет всех нас! – быстро сказал Эдгар.

– Никогда не думал, что ты питаешь такую любовь к Исповеднику, – сказал Эльфрик, с удивлением глядя на Эдгара. – В Англии мы все, те, кто считает себя людьми Гарольда, ждем не дождемся смерти Эдуарда, чтобы провозгласить Гарольда королем. – Он подался вперед, склонившись над разделявшим их столом. – Эдгар, ты должен знать, что произошло между Исповедником и герцогом Вильгельмом, когда тебя отдали Нормандцу в заложники.

– Я не знаю, – неохотно ответил Эдгар. – То есть до конца не уверен. Ходили слухи, будто король собирался сделать герцога Вильгельма своим наследником. Здесь в это верят все. Но, когда Эдуард послал за Этелингом в Венгрию, я решил, что всем хитроумным планам пришел конец, поскольку Этелинг был законным сыном Эдмунда Железнобокого и единственным наследником английского престола.

– Да, но он умер. Саксы не пожелали признать его. Он был для нас таким же чужим, как и сам Исповедник! Однако, естественно, нашлись и те, кто готов был поддержать Этелинга из-за кровного родства. Хвала Господу, он скончался, а что до сына, маленького Этелинга Эдгара, то он еще ребенок, и на него можно не обращать внимания. Насколько я понимаю, с этой стороны Гарольду ничего не грозит. Он уже обладает всей полнотой власти, Эдгар: тебе следует знать об этом. Полагаю, он должен подозревать нормандского герцога, но за ним стоит вся Англия. Долгие годы он работал не покладая рук, чтобы обезопасить себя. И теперь, если ему удастся избавиться от Тостига, то дело будет сделано. Гирт и Леофвин оба верны ему, а им принадлежит вся южная часть страны. – Эльфрик вдруг умолк. – Почему ты так смотришь на меня? Или ты уже не сторонник Гарольда?

Эдгар вскочил на ноги.

– Что ты такое говоришь?

Эльфрик подлил себе в кубок вина.

– Прости меня. Ты изменился так сильно, что я не мог не спросить.

Эдгар, открыв рот, изумленно уставился на него.

– Изменился? Я? И как же это я изменился?

– Ну… – Эльфрик сделал глоток и принялся крутить в руках кубок. – Откровенно говоря, ты стал очень похожим на нормандца, – прямо заявил он.

Эдгар замер словно статуя.

– На нормандца? На… нормандца? Я?

– Ты прожил здесь столько лет, что этого просто не могло не произойти, – извиняющимся тоном пояснил Эльфрик.

Эдгар даже всплеснул руками от возмущения.

– Господи милосердный! Ты только взгляни на мою бороду или на мою короткую тунику, над которой они здесь потешаются! Неужели я действительно кажусь тебе похожим на нормандца?

Эльфрик несколько мгновений сосредоточенно разглядывал его из-под нахмуренных бровей.

– Дело не в том, как ты выглядишь или одеваешься, – медленно проговорил он. – Просто когда ты говоришь, то используешь нормандские выражения; хлопаешь в ладоши, чтобы кликнуть пажа, одетого в королевские цвета; и считаешь золотые кубки и мясо со специями самыми обыденными вещами, недостойными упоминания, – все это и позволяет мне говорить, что я вижу в тебе нормандца.

Эдгар подошел к столу и, накрыв ладонью руку Эльфрика, крепко сжал ее.

– Ты ошибаешься. Душой и телом я – сакс. Tout diz, tout diz! [55]Tout diz ( старофр. ) – здесь: Всегда был и останусь им!

Эльфрик слабо улыбнулся.

– Правда? А разве эти слова – саксонские? – Спросил он. Но потом, видя, что на лице Эдгара отразилось недоумение, добавил: – Ты уже сам не замечаешь, когда переходишь на нормандский язык, настолько к нему привык.

Покраснев, Эдгар сдавленным голосом пробормотал:

– Даже если я случайно оговорился, это совершенно не важно. А слова те означают «всегда».

Эльфрик рассмеялся.

– Тогда отпусти мою руку, пожалуйста. Или ты хочешь переломать мне кости для того, чтобы доказать, что ты – все еще сакс?

Эдгар разжал руку, но слова Эльфрика, похоже, жгли ему душу.

– Когда ты увидишь Вульнота Годвинсона, то поймешь, что это совсем не я стал похожим на нормандца, – сказал он.

– Я видел внизу Хакона. А где был Вульнот?

– Его здесь нет. Герцог подарил ему дом в Румаре. Он теперь живет там вместе со своими домочадцами и возлюбленной. Кажется, Вульнот получил его в lieslode. – Спохватившись, Эдгар поправился: – Пожизненное владение имуществом, я имею в виду.

– Пожизненное! Впрочем, не беда. Гарольду не нужны его братья в Англии. Пусть Вульнот достанется Нормандии; вреда от того не будет. – Эльфрик встал и потянулся. – Не нравятся мне эти нормандцы. Смуглые, темноволосые, да еще и склонные к похвальбе. Кто тот громогласный мужчина, что вышел вместе с герцогом, а потом вернулся с таким видом, словно он здесь – самый главный? Тот, что ткнул тебе пальцем под ребра и отпустил какую-то шуточку, оказавшуюся недоступной моему пониманию?

– Сам сенешаль, Фитц-Осберн, – ответил Эдгар. – Разве я тебя с ним не знакомил?

– Нет, и у меня не возникает никакого желания пожимать ему руку, – зевая, заявил Эльфрик. – Он – живой портрет одного нормандского любимчика Исповедника. Тот тоже носил малиновые цвета, чтобы ослеплять, драгоценности – чтобы зажмуриваться, и вышагивал с важным видом, как павлин.

Эдгар уже открыл было рот, желая возразить, но тут же закрыл его снова и поджал губы. Не замечая враждебного молчания своего друга, Эльфрик продолжал:

– Я ненавижу мужчин, которые носят шелка, словно куртизанки.

– Ты судишь слишком поспешно, – наконец обрел дар речи Эдгар. – У Фитц-Осберна благородная душа. – Заметив, что Эльфрик скептически улыбается, сакс добавил: – Он – мой друг.

– В таком случае, я прошу прощения. Такое впечатление, что у тебя много друзей здесь, в Руане.

– Но, к большому несчастью, ни один из них тебе не понравился, – заметил Эдгар.

Эльфрик метнул на собеседника острый взгляд и обнаружил, что Эдгар холодно смотрит на него.

– Я не хотел обидеть тебя, – повинился он. – Должно быть, ты привык к этим странным людям и уже не замечаешь их недостатков, бросающихся в глаза мне.

– Я прекрасно вижу их недостатки, – отозвался Эдгар. – Впервые попав сюда, испытывал те же чувства, что и ты сейчас. Но они отнеслись ко мне с величайшей добротой, и забыть это мне нелегко. – Он взглянул на подсвечники, стоявшие на столе. – Свечи почти догорели; наверняка уже поздно. Если мы хотим завтра отправиться в Э, то нам нужно выспаться. – Взяв в одну руку тяжелый подсвечник, Эдгар другой подхватил Эльфрика под локоть. – Я провожу тебя в твою спальню, – сказал он, стараясь ничем не выдать охватившую его скованность. – А завтра мы поскачем верхом вместе, бок о бок, как когда-то в детстве. Помнишь, как мы взяли луки и застрелили оленя с десятью отростками на рогах в угодьях Эдрика Диджера и как нам досталось за это на орехи?

– Еще бы я не помнил бы этого! – отозвался Эльфрик, улыбаясь воспоминаниям детства. – В тот день нам просто дьявольски не повезло, что Эдрик попался на пути. Но как же давно это было! Эдрик пал в Уэльских войнах, да упокоит Господь его душу. Сегодня на тех землях правит сын его брата.

Эдгар, уже взявшийся за дверную задвижку, замер и с удивлением спросил:

– Как такое могло случиться? У него был, по крайней мере, один сын, когда я покинул Марвелл, а я слышал, что его супруга Элгифу снова была беременна.

– Да, он наплодил целую свору отпрысков, но они все до единого больны проказой, – ответил Эльфрик. Выйдя из комнаты, сакс остановился на площадке лестницы. – Я боюсь заблудиться в этом огромном дворце, – пожаловался он. – Меня поселили рядом с тобой?

– Недалеко от меня, – отозвался Эдгар. Он поднял свечу повыше, так, чтобы ее трепетный и неверный язычок пламени освещал им дорогу. – Эта башня построена совсем недавно. Ее закончили всего три года назад. Мне дали здесь комнату, чтобы я жил рядом со своим другом Раулем. Он – тот самый человек с улыбчивыми глазами, которого ты видел в зале. Все эти тринадцать лет он был моим другом. Постарайся полюбить его ради меня.

– Охотно. Однако, думаю, я ненадолго задержусь в Нормандии. Эрл вряд ли захочет потерять время и промедлить. Никто не знает, сколько еще протянет король, а если Гарольда не окажется рядом, когда он умрет, все может сорваться… Но что за холодное и мрачное место! Как ты здесь живешь? Эта махина размерами не уступает дворцу короля Эдуарда в Торни, а выглядит ничуть не менее устрашающе, чем то аббатство, что он там строит.

Эдгар повел друга по одной из галерей, после чего начал подниматься по очередной лестнице.

– Отец писал мне про аббатство короля. Большое здание, и строится давно. – Отворив дверь, он шагнул в сторону, пропуская Эльфрика внутрь. Комната освещалась слабым огоньком лучины, но при их появлении сонный паж вскочил с соломенного тюфяка, брошенного на пол в изножье огромной деревянной кровати с резной спинкой, и поднес вощеный фитиль к свечам на столе. – У тебя все есть, что нужно? – спросил Эдгар. – Если тебе надобно что-либо еще, скажи мне, и я переведу твои пожелания мальчишке.

– Нет, все в порядке, – отказался Эльфрик. – Сейчас мне требуется лишь постель. – Он огляделся по сторонам. – Герцог принимает меня с большой помпой. В такой комнате не стыдно поселить и принца.

Эдгар недоуменно нахмурился.

– Ну, если я правильно помню, то однажды когда-то здесь и впрямь ночевал принц. Это был Роберт Фризский, первенец графа Бодуэна, когда приехал сюда вместе со всем фламандским двором на торжества по случаю бракосочетания герцога. – Эдгар внезапно улыбнулся. – В те дни он был буйным и несдержанным малым, можешь мне поверить. Иногда мне кажется, что милорд Роберт, его племянник, пошел весь в него. После очередного застолья мне с Жильбером Дюфаи пришлось изрядно постараться, укладывая его в постель. Он был настолько пьян, что уже ничего не соображал и желал лишь одного: подраться с Мулен-ля-Маршем, чтобы, как он заявил, перерезать ему глотку. Весьма здравое намерение, должен тебе сказать, но, разумеется, ему не суждено было осуществиться. Так что он доставил нам с Жильбером немало хлопот. – Заметив, что Эльфрик улыбается из чистой вежливости, Эдгар сообразил: воспоминания, которые его друг не разделяет, вряд ли могут показаться ему забавными. Вновь взяв в руки подсвечник, он решительно закончил: – Я оставляю тебя; отдыхай. Сон пойдет тебе на пользу. – Поколебавшись, Эдгар неловко добавил: – Ты не представляешь, что это значит для меня – вновь увидеться с тобой после стольких лет.

– И для меня тоже, – с готовностью подхватил Эльфрик. – Прошло столько лет, что мы с тобой встретились словно чужие! Эрл Гарольд должен убедить герцога, чтобы тот отпустил тебя с нами в Англию, а там мы живо заставим тебя забыть свои нормандские замашки. – Сознавая, какая между ними пролегла пропасть, он попытался перекинуть через нее мостик. – Я часто вспоминал о тебе и очень скучал; ты обязательно должен вернуться с нами.

– Мне бы очень этого хотелось, – сказал Эдгар, но в голосе его прозвучало отчаяние. Он направился к двери. – Я слишком долго пробыл в изгнании, – грустно обронил он.

Пройдя по галерее, сакс вышел к витой лестнице и стал подниматься по ней, пройдя мимо комнаты Рауля к своей собственной, которая находилась выше. Но у дверей Рауля он сначала приостановился, а потом, после недолгого колебания, отодвинул задвижку и вошел.

Пламя свечи, поднесенное чуть ли не к самому его лицу, разбудило Рауля. Он заморгал и рывком приподнялся на локте, инстинктивно нашаривая меч.

– Ты же не в поле, на привале, – смеясь, заявил ему Эдгар. – А твой меч, к счастью для меня, лежит вон там, в дальнем углу. Проснись: это всего лишь я, Эдгар.

Рауль, потерев глаза, сел.

– Ох! – С недоумением уставился он на Эдгара. – Что ты здесь делаешь?

– Ничего. Я только что проводил Эльфрика в его комнату.

– Бородатый варвар, и ты разбудил меня только для того, чтобы сообщить об этом? – с негодованием осведомился Рауль.

Эдгар присел на край его кровати.

– Я и сам не знаю, зачем пришел, – признался он. – Ты поедешь завтра с нами в Э?

Рауль вновь откинулся на спину, и в сонных глазах его заплясали смешинки.

– Все саксы горазды выпить, – пробормотал он, – и, когда двое друзей встречаются после долгой разлуки, полагаю…

– Если ты хочешь сказать, что я пьян, гололицый, то ошибаешься, – перебил его Эдгар. – Так ты едешь с нами завтра? Я был бы рад этому.

Рауль, кажется, вновь задремал, но при последних словах широко открыл глаза, в которых не осталось даже тени сна, и в упор взглянул на друга.

– Да, еду. Но я не думал, что понадоблюсь тебе. Ты наверняка найдешь, о чем поговорить с Эльфриком.

– Да, найду, – невыразительным голосом согласился Эдгар. – Но я хочу, чтобы ты поехал с нами и познакомился с моей сестрой и… с эрлом Гарольдом. – Даже для его собственного уха слова эти прозвучали крайне неубедительно. В груди у него поселилась тянущая боль; неужели так бывает, когда ноет сердце? Он очень хотел, но не мог рассказать Раулю о том разочаровании, которое обрушилось на него. Эдгару казалось, Рауль поймет, какую горечь он испытывает, обнаружив, что между ним и другом, которого он был так рад видеть, пролегла настоящая пропасть. Они с Эльфриком стали чужими друг другу. Эльфрик говорил об Англии, представлявшейся самому Эдгару даже более далекой, чем эта родная страна из его воспоминаний. Имена, которые он помнил, там уже канули в Лету; место прежних людей заняли новые, которых он не знал; Эдгар спросил себя, а не забыт ли теперь и он сам? Целых тринадцать лет сакс грезил своей родиной и товарищами юности, твердо веря, что обретет потерянное счастье, соединив их руки со своими и ступив на землю Англии. Ему никогда и в голову не приходило, что между ним и прежними друзьями может возникнуть напряженность и недопонимание. Его пронзила острая боль потери, когда он вспомнил, что тринадцать лет назад у него не было друга ближе, чем Эльфрик. Но воссоединение, которого он так долго ждал и о котором так давно мечтал, принесло с собой лишь усилившееся чувство разлуки. Эльфрик принадлежал давно умершему прошлому. И сейчас перед ним, вопросительно глядя на него, лежал единственный верный друг, разделявший его воспоминания и понимавший, что творилось у него в душе. Эдгар повернулся к Раулю и взглянул на него со слабой улыбкой.

– Помнишь, – спросил он, – когда здесь гостил фламандский двор, то Фриз пытался зарезать Гийома Мулена ножом?

Рауль расхохотался.

– Это когда ты опрокинул кувшин с холодной водой на голову нашего благородного гостя, чтобы он протрезвел? Да, помню. Почему ты спрашиваешь об этом?

– Просто так, – после короткой паузы ответил Эдгар. – А что касается кувшина с холодной водой, то это – очередная байка Жильбера. Мы просто случайно зацепили его, и он опрокинулся, а если Фриз промок, так моей вины в том не было. Кстати, на следующий день он и сам это признал.

– Пусть так, – сонно согласился Рауль. – А теперь отправляйся спать. Сначала ты говоришь мне, что отвел Эльфрика в его спальню; потом спрашиваешь, поеду ли я с вами завтра; а теперь тебе понадобилось узнать, помню ли я забавный случай, приключившийся десять лет назад. Неужели ты разбудил меня только для этого?

– Нет, мне просто не хотелось спать, – сказал Эдгар, – и поэтому…

– И поэтому ты решил, что я тоже не должен. Большое тебе спасибо, сакс.

Эдгар поднялся.

– Эльфрик надеется, что герцога Вильгельма можно будет убедить отпустить меня, – вдруг совершенно не к месту сообщил он. – Как ты думаешь…

– Нет, – сказал Рауль, – ничего не выйдет, потому что я буду умолять его не делать этого. – Он вновь приподнялся на локте. – Эдгар, ты не можешь просто взять и бросить нас! Неужели Эльфрик вытеснил всех нас из твоего сердца? Фитц-Осберна, Жильбера, Нееля, меня?

Эдгар ответил не сразу. Посмотрев долгим взглядом в глаза Рауля, он наконец проговорил:

– Думаю, из всех друзей сейчас у меня остался ты один. Ты мог бы и не спрашивать об этом.

В свои слова он вложил больше, чем способен был выразить вслух; настоящий друг поймет, решил он, и не станет задавать ненужных вопросов.

Последовало короткое молчание, а потом Рауль беспечно заметил:

– Если ты оставишь меня без сна, то у тебя станет еще одним другом меньше, Эдгар als Barbe. Получил?

Нависшая тень отступила; друг не подвел и все понял правильно. Коротко рассмеявшись, Эдгар вышел в коридор, испытывая странное успокоение и бросив на прощание какую-то шутку. А вот Рауль после его ухода еще некоторое время лежал без сна, хмурясь и глядя на луч лунного света, упавший на изножье кровати.

– Вильгельм, мой господин, – негромко сказал он, – лучше бы ты не забирал Эдгара с собой, потому что мне кажется, ты сломал ему жизнь.

Утром все ночные тревоги и опасения показались Эдгару нелепыми и бессмысленными. Он проснулся с убеждением, что отнесся к Эльфрику несправедливо. Через день-другой, решил он, их прежние отношения вернутся; тем временем его сестра и эрл находились от него менее чем в одном дне пути верхом, посему в груди Эдгара нашлось место лишь для непривычного возбуждения, которого он не испытывал с самого детства. Узнав же, что герцог намерен тронуться в путь лишь после обеда, он вообще потерял покой, и его невозможно было убедить в том, что спешка в таком деле ни к чему хорошему не приведет.

– Даже если ты прибудешь к графу раньше, – втолковывал ему Фитц-Осберн, – то какой в этом толк? Ну подумай сам, Эдгар! Если наши посланники прибыли к графу Ги сегодня утром, в чем я не сомневаюсь, то граф должен был уже послать кого-нибудь в Борен с приказом освободить Гарольда, и я буду удивлен, если ты увидишь его раньше завтрашнего полудня.

Эдгар остановил Фитц-Осберна.

– Постой, Гийом! А что если граф Ги не пожелает отпустить Гарольда?

В ответ Фитц-Осберн громко расхохотался.

– Что ж, тогда мы войдем в Понтье целой армией! Успокойся, он не такой дурак, как ты полагаешь.

– И какое же послание отправил ему герцог? – с волнением в голосе поинтересовался Эдгар.

– Очень короткое, – сообщил ему Фитц-Осберн. – Он попросил Ги освободить твоего эрла sur peine de cors et d’avoir [57]Sur peine de cors et d’avoir ( старофр. ) – здесь: под страхом смерти и утраты владения.
.

Эдгар озабоченно нахмурился.

– Действительно, короткое… Армия в Понтье. Но почему его так волнует судьба Гарольда? – Сакс отступил на шаг от Фитц-Осберна. – Я чего-то не понимаю; ему грозит какая-то неведомая опасность. Гийом, если ты меня любишь, скажи: не злоумышляет ли герцог против эрла Гарольда?

– Какая чушь лезет тебе в голову, – не раздумывая ни секунды, ответил Фитц-Осберн. – А теперь перестань суетиться и нервничать по пустякам, Эдгар. Насколько мне известно, с твоим Гарольдом ничего дурного не произойдет, а я все-таки здесь сенешаль, так что кое-что знаю, можешь мне поверить.

Перед самым обедом во двор дворца въехал Вульнот Годвинсон в сопровождении нескольких своих придворных. Эльфрик увидел его из окна на галерее и окликнул Эдгара:

– Эй, смотри, какое пугало огородное! В жизни не видал столь разряженного молодчика! Кто он таков? И как ты после этого можешь восторгаться этими нормандцами?

Эдгар взглянул вниз через его плечо. Во дворе Вульнот спешился и сейчас отряхивал воображаемую пыль со своей длинной накидки ярко-красного цвета.

– Никакой это не нормандец, – с мрачным удовлетворением заявил Эдгар. – Это, друг мой, не кто иной, как Вульнот Годвинсон. Так что лучше поспеши вниз и поприветствуй его.

– Вульнот! Этот щеголь! – ахнул Эльфрик. Он последовал за Эдгаром вниз, в залу, не находя слов от возмущения.

Вульнот вошел в высокие двери как раз в тот момент, когда они показались из-за последнего поворота лестницы. Эльфрик заметил, что его ярко-алая накидка подбита зеленым и схвачена на плече изумрудной брошью, оправленной в золото. На юноше была облегающая туника из тонкого шелка с поясом, ниспадающая до самых лодыжек, расшитая по краю орнаментом в виде пятилистника, зеленым на белом. Обут он был в сапожки мягкой телячьей кожи, благоухал мускусом и нацепил на себя великое множество перстней и браслетов. Вульнот приветствовал Эдгара, подняв белую руку.

– Я примчался сюда во весь опор, – сказал он по-нормандски. – Значит, Гарольд угодил в плен у этих берегов! Господи Иисусе!

– Ты помнишь Эльфрика Эдриксона, Вульнот? – безо всякого выражения поинтересовался Эдгар и подтолкнул Эльфрика вперед.

Вульнот протянул Эльфрику руку и обменялся с ним ничего не значащими любезностями. По-саксонски он говорил как чужеземец, и было совершенно очевидно: соотечественник его ничуть не интересует. Вскоре он под первым же предлогом оставил их и поднялся по лестнице на галерею, небрежно помахивая легким хлыстом и напевая себе под нос какой-то развеселый мотивчик.

Вместе с остальными он с Хаконом тоже отправился в Э. Хакон ехал рядом с Эдгаром и Эльфриком, а вот Вульнот умчался вперед со своими нормандскими друзьями. К вящему негодованию Эдгара, на ночь они остановились в Арке, но, несмотря на задержку, на следующий день быстро добрались до Э.

Граф Роберт, заранее извещенный об их прибытии, поджидал всадников с сообщением о том, что делегация из Понтье уже на подходе.

– Мы поедем им навстречу, – заявил герцог. – Он везет с собой всех пленников, как я просил?

– Да, насколько я понимаю, – отозвался граф Роберт. – Около часа тому от Ги прибыл оруженосец с сообщением о том, что тот повинуется. Он лично сопровождает эрла. Мне передали, что они чуть ли не подружились и едут рядом, держа на запястьях соколов, словно собрались на охоту.

Это оказалось правдой. Менее чем через час после выезда из Э они заметили впереди кавалькаду из Понтье, которую возглавляли двое мужчин. Всадники ехали рядом, явно пребывая на дружеской ноге. Обе группы сблизились; ехавший рядом с Раулем Эдгар подался вперед, напряженно вглядываясь в лица, и Рауль услышал, как сакс воскликнул:

– Он все такой же: не изменился ни на йоту!

Небольшая кавалькада герцога остановилась посреди дороги, и все, кто сопровождал его, спешились, за исключением самого Вильгельма. Граф Ги и его спутник пришпорили своих коней, оставив свой эскорт позади, и поскакали вперед в клубах пыли. Сквозь нее Рауль впервые разглядел эрла Гарольда, мужчину гигантского роста, державшегося в седле так, словно он слился с конем воедино. За его плечами по ветру трепетала мантия, отливавшая такой же голубизной, как и его не ведавшие страха глаза; у него была острая золотистая, аккуратно подстриженная бородка; но людей словно магнитом тянули к Гарольду его физическая мощь и сила, равно как и легкая улыбка, мгновенно вспыхивавшая у него на губах.

Осадив коня перед герцогом, он отвесил ему низкий поклон.

– Приветствую вас, Нормандец! – проговорил ясным, приятным голосом; по-нормандски он изъяснялся с едва заметным акцентом.

Герцог же небрежно развалился в седле, уперев руку в бедро и пристально разглядывая сакса. Вот он тронул коленями бока своего коня, и тот шагнул вперед, едва не касаясь лошади эрла.

– Приветствую вас, Гарольд Годвинсон, – сказал Вильгельм. Он протянул эрлу до того лежавшую на бедре руку.

Гарольд крепко пожал ее. На мгновение мужчины сцепили руки. Те, кто наблюдал за ними, отметили, как вздулись мускулы у обоих под кожей, опоясанные золотыми браслетами, сверкающими на солнце. Голубые глаза в упор заглянули в серые. Жильбер Дюфаи вдруг прошептал на ухо Раулю:

– Итак, двое великих людей наконец-то встретились. Как светел один, и как темен другой – прямо по контрасту!

– Гарольд благодарит Нормандию за помощь, – сказал сакс. Он повернулся к графу Понтье, стоявшему чуть поодаль, и с легкой улыбкой добавил: – Граф Ги заставил меня забыть обо всех неудобствах, что мне пришлось вынести. Прошу вас явить ему свою доброту, милорд герцог.

– Твой эрл чересчур щедр, Эдгар, – пробормотал Жильбер. – Я бы, например, просил герцога явить ему свой справедливый суд.

– Эрл Гарольд совсем не таков. Это не в его обычае, – гордо заявил Эдгар.

Вильгельм перевел взгляд на графа Ги, и тот подъехал к ним вплотную.

– Сеньор, я повиновался вам, – с достоинством заявил он.

Вильгельм ответил ему с легкой улыбкой.

– Можете просить у меня любой выкуп, граф: он будет заплачен, – сказал герцог.

Ги даже зарделся от удивления и, запинаясь, пробормотал несколько слов благодарности.

– А вот такое поведение, – торжествующе прошептал Жильбер, – в обычае у герцога Вильгельма, мой сакс.

– Приглашаю вас проехаться с нами в Э, граф: вместе мы обсудим условия, – сказал Вильгельм. – Эрл Гарольд, со мной прибыли трое ваших людей, которых вы наверняка будете рады увидеть вновь. – Герцог поманил пальцем саксов, прибывших в его эскорте, и Гарольд спрыгнул с седла.

– Вульнот! – вскричал он и шагнул вперед, раскрывая объятия младшему брату, которого не видел много лет. Гарольд схватил элегантного Вульнота за плечи и отстранил его от себя, смеющимися глазами глядя на него. – Мой бог, да ты превратился из мальчика в настоящего мужчину! – сказал он. – Ты ли это, Хакон? Мой маленький племянник, а ты вытянулся как верста коломенская, и рядом с тобой я кажусь настоящим карликом! – Обняв их, он вдруг заметил Эдгара, преклонившего перед ним колено. Вульнот и Хакон мгновенно были забыты: Гарольд шагнул вперед и заставил Эдгара выпрямиться. В глазах его появилась теплота, а в голосе зазвучали те самые знаменитые нотки нежности, которые словно магнитом влекли к нему людей. – А вот теперь я вижу того, кто почти не изменился, – сказал он. – Эдгар, друг мой, хвала Господу, что ты остался прежним!

– И вы тоже, милорд, – с трудом выдавил Эдгар: слова застряли у него в горле.

Гарольд по-прежнему не отпускал его рук.

– Я привез с собой твою сестру. Я поступил дурно, подвергнув ее опасности. Но она – храбрая девушка, вполне достойная тебя, и ничуть не пострадала. – Отпустив руку Эдгара, он обменялся рукопожатием с Эльфриком. – Спасибо тебе, Эльфрик: ты хорошо послужил мне.

К ним подъехала свита графа Понтье; среди нормандцев тут и там виднелись незнакомые рыцари. Гарольд подвел герцога Вильгельма к паланкину, привязанному между двух лошадей, и представил ему баронессу Гундред.

– Ну, и что ты об этом думаешь? – шепотом поинтересовался у Рауля Жильбер.

– Ты имеешь в виду эрла? Теперь я понимаю, почему его так преданно любит Эдгар.

– И я тоже, – согласно кивнул Жильбер. – Кто-то говорил мне, что он старше Вильгельма, но по нему этого не скажешь. Но где же Эдгар? А, наверное, убежал к своей сестре!

Однако через несколько мгновений Эдгар вновь оказался рядом с Раулем и просительно взял его за руку.

– Рауль, я хочу представить тебя своей сестре. Она стала взрослой женщиной, а ведь в последний раз я видел ее совсем маленькой! Я даже не представлял себе… но идем же, идем! Я рассказал ей о тебе, и она очень хочет познакомиться с тобой.

Рауль, жестом призвав оруженосца, передал ему своего коня.

– Охотно, – сказал он и последовал за Эдгаром ко второму паланкину.

– Эльфрида, я привел к тебе Рауля де Харкорта, – сказал Эдгар, откинув занавеску паланкина и с гордостью взглянув на Рауля.

– Миледи… – беспечно начал было Рауль, но тут же умолк; у него перехватило дыхание. Приветственные слова замерли на устах молодого человека; легкость манер куда-то улетучилась: Рауль де Харкорт смотрел в самое прекрасное женское лицо, которое когда-либо видел.

– Эльфрида говорит на твоем языке так же хорошо, как и я, – пришел ему на помощь Эдгар, решивший, будто причиной ошеломленного молчания Рауля стало недостаточное знание им саксонского.

Девушка глядела на Рауля, и в ее голубых глазах сияла доверчивая улыбка; краешком сознания он отметил, что еще никогда не встречал такой голубизны. Из-под меховой накидки вынырнула нежная ручка, а негромкий голосок застенчиво произнес:

– Друг моего брата может рассчитывать и на мою дружбу, мессир.

Рауль, протянув руку, пожал ее ладошку. Эдгар с удивлением отметил, что длинные смуглые пальцы рыцаря подрагивают. Вот они со священным трепетом сомкнулись вокруг нежной ладошки Эльфриды.

– Миледи, добро пожаловать, – запинаясь, словно неуклюжий и нескладный мальчишка, пробормотал Рауль.

 

Глава 3

В Руане Матильда приняла обеих дам с полагающимися почестями, при этом, правда, с явным неодобрением поглядывая на Гундред, высокомерную и властную особу. Герцогиня отлично разбиралась в представительницах слабого пола и потому почти моментально повела себя с Гундред с любезной снисходительностью, призванной показать самоуверенной даме всю глубину пропасти, лежащей между сестрой эрла Гарольда и герцогиней Нормандии.

Но Гундред сдаваться не собиралась; она небрежно упомянула имя своей сестры – королевы Эдгиты. Матильда, выразительно приподняв аккуратные брови, негромко заметила:

– Ах, бедняжка, она так и не смогла подарить своему супругу наследника!

Гундред выразила раздражение, впрочем, вполне понятное и простительное.

– Быть может, вина за это лежит на короле, мадам, – без обиняков заявила она.

Баюкая на руках своего последнего по счету малыша, все еще закутанного в пеленки, Матильда улыбнулась. Улыбка ее могла означать что угодно – вежливый интерес или не менее вежливый скептицизм, но Гундред почла за благо перевести разговор на другую, более безопасную тему.

В отношениях с Эльфридой герцогине не пришлось прибегать к убийственной учтивости. Эльфрида упала на колени, едва завидев милорда Вильгельма, рыжеволосого четырехлетнего малыша, и протянула к нему руки. Способа вернее покорить сердце Матильды не существовало; она даже простила Эльфриде ее длинные золотистые косы, по сравнению с которыми ее собственные локоны выглядели блеклыми.

– А вы, оказывается, любите детей, милочка, да? – заметила Матильда.

– Очень сильно, мадам! – сказала Эльфрида, застенчиво глядя на нее снизу вверх.

– Вижу, мы с вами замечательно поладим, – пообещала ей Матильда.

Так как она была женщиной умной и проницательной, ей не понадобилось много времени, чтобы понять, как обстоят дела у Эльфриды и Рауля де Харкорта. Герцогиня неоднократно строила планы насчет женитьбы Рауля, но он столь ловко избегал расставленные Матильдой ловушки, что она на некоторое время перестала подыскивать ему подходящую невесту. И сейчас, наметанным глазом разглядев явные признаки чувства, зародившегося у него к саксонской девушке, откровенно не знала, радоваться ей или печалиться. Обиняками Матильда разузнала у баронессы Гундред, каково было приданое Эльфриды: оно оказалось вполне пристойным, но, на предусмотрительный взгляд герцогини, все-таки недостаточно большим, чтобы без забот выдать ее замуж за любимца Вильгельма. Она упомянула об этом в разговоре с супругом; тот удивленно воззрился на нее; сам он ничего не заметил. Когда же Матильда уверила его, что Хранитель наконец-то сподобился найти себе иной объект заботы помимо герцога, он лишь рассмеялся и, похоже, испытал явное удовольствие при мысли о том, что Рауль пал жертвой женских чар. Вопрос о приданом ничуть его не обеспокоил.

– Ее замужество – в руках эрла Гарольда, – сказала Матильда. – Но согласится ли он выдать ее за нормандца?

– Прежде чем все закончится, замужество Эльфриды окажется в моей власти, – ответил герцог. – Если Рауль пожелает жениться на девушке, я дам за ней превосходное приданое, обещаю тебе, моя расчетливая супруга.

Встретив в очередной раз Эльфриду, герцог удостоил девушку некоторого внимания. Она заметила, что он пристально рассматривает ее, и ответила ему прямым взглядом, который пришелся Вильгельму по душе. Герцогине он заявил, что Эльфрида показалась ему не робкого десятка, и при первой же возможности заговорил с нею. Герцог, когда ему того хотелось, не внушал страх всем и каждому; Эльфрида же, до сих пор считавшая его ужасным и грозным властителем, обнаружила, что он умеет быть и веселым собеседником, а впоследствии даже призналась брату: еще не встречала людей более добрых и обходительных, чем герцог и герцогиня Нормандские.

Эдгар сначала удивился, а потом и встревожился. В глубине души он надеялся, что Эльфрида выйдет замуж за Рауля, потому что любил их обоих, и вскоре понял, как Рауль относится к его сестре. Но, когда она принялась восхищаться герцогом Вильгельмом, он был шокирован, потому что в его представлении ни один человек, сохраняющий верность эрлу Гарольду, не может питать привязанности к Вильгельму.

Что до самого эрла Гарольда, то он вращался в нормандском обществе с присущей ему легкостью и непринужденностью. Он любил соколиную охоту и травлю дичи с собаками, обладал тонким чувством юмора, мастерски ездил верхом и управлялся с гончими, и потому не было ничего удивительного в том, что он сразу же пришелся по душе баронам. Гарольд выглядел гордо и надменно; с первого взгляда было видно, что он привык повелевать, но при этом никогда не ставил себя выше тех, с кем водил компанию, посему легко заводил друзей, где бы ему ни случилось оказаться. Всю свою жизнь Гарольд оставался в первую очередь мужчиной, которого любили другие представители сильного пола, но при этом обладал репутацией записного ухажера. Говорили, что у него было множество любовниц; Эльфрик даже называл имя одной дамы, настолько красивой, что она заслужила прозвище Лебединая Шейка, тоже павшей жертвой его обаяния. Несомненно, сейчас она изнывала от тоски и страсти в Англии, ожидая возвращения своего несравненного возлюбленного, тогда как сам он отдыхал в Руане, воспламеняя сердца нормандских прелестниц одним лишь небрежным взглядом или внезапной улыбкой. Женщин тянуло к нему с такой силой, словно они были мотыльками, а он – ярким светом, на который они слетались, трепеща крылышками. Дай он себе труд – с легкостью мог бы покорить не менее дюжины сердец, но Гарольд старательно сохранял нейтралитет, не поддаваясь на падкую лесть, избегая ловушек, и лишь у одной дамы была причина полагать, будто он угодил в ее сети. Ею оказалась не кто иная, как сама герцогиня.

Глядя на супругу своего сюзерена, Рауль начал задаваться щекотливыми вопросами, а потом и терзаться подозрениями. Матильда не жалела сил, чтобы привлечь к себе эрла; будучи старше его, она тем не менее все еще сохраняла тот таинственный магнетизм, с помощью которого когда-то покорила и до сих пор удерживала герцога. И вот теперь обратила взор своих колдовских глаз на Гарольда и принялась плести новые чары. Рауль видел все это, и лоб его прочертили морщины озабоченности. Он слишком хорошо знал герцогиню, чтобы подозревать, будто в ее сердце найдется место для кого-нибудь еще, кроме своего супруга и повелителя, а также красавцев-сыновей. Рауль присмотрелся внимательнее; в ее глазах не было любви, зато в них таилась опасность, равной которой он не видел с тех самых пор, как она планировала крах и низвержение Вильгельма.

Однажды вечером, незадолго до ужина, молодой человек был на галерее, глядя вниз, в залу, где небольшими группками собрались придворные. Эрл Гарольд стоял рядом с креслом герцогини, и со стороны казалось, будто они о чем-то мило болтают. Рауль застыл в неподвижности, нахмурившись и напряженно размышляя. Услышав за спиной шаги, он обернулся и увидел, что к нему подошел герцог.

Остановившись рядом, Вильгельм взглянул вниз, в залу, а потом заговорил, не сводя глаз с группы людей, собравшихся вокруг кресла Матильды.

– Ну, что ты об этом думаешь, Рауль? Что за человек этот Гарольд?

– Он из тех, кто не спешит выставлять свои чувства и мысли напоказ, – не раздумывая, тут же ответил Рауль. – Человек большого мужества и таких же больших желаний.

– Думаю, я его раскусил, – заметил Вильгельм. – Он далеко не тот простак, каким хочет казаться; лидер – наверняка, правитель – возможно. Но ему до сих пор не попадался достойный противник.

Герцог смотрел, как Матильда улыбается эрлу; он не терпел соперников; к тому, что принадлежало только ему, не смел более прикасаться ни один мужчина; но сейчас Вильгельма, похоже, ничуть не смущало поведение супруги.

Рауль заметил удовлетворение у него в глазах и понял все.

– Когда эрл отплывает в Англию, монсеньор? – спросил молодой человек, и в голосе его прозвучала несвойственная ему строгость.

По губам Вильгельма скользнула холодная улыбка.

– Неужели я похож на человека, который с легкостью позволит Гарольду проскользнуть у него меж пальцев? – вопросом на вопрос ответил герцог. – Наконец-то он оказался у меня в руках; я не отпущу его, пока не заплатит нужную мне цену за свою свободу.

– Он вверил себя вашему милосердию! – с горячностью вскричал Рауль. – Он поверил вашему слову!

– Друг мой, человек, который вынашивает такие амбиции, какие таятся в груди Гарольда, не склонен верить кому бы то ни было, – отозвался Вильгельм.

Рауль ошеломленно уставился на герцога; на лбу молодого человека собрались морщинки, а лицо помрачнело.

– Монсеньор, когда вы отправили посланников, чтобы освободить Гарольда из Понтье, Эдгар умолял меня убедить его в том, что эрла не предадут во второй раз. А теперь вы заставляете меня поверить в то, будто у него были причины задать мне подобный вопрос! – Рауль заметил, как уголки губ Вильгельма дрогнули в улыбке, и, накрыв рукой запястье герцога, машинально сжал его. – Вильгельм, мой сеньор, я был вашим слугой все эти годы, слепо следуя за вами повсюду и твердо веря в то, что вы не приведете меня к бесчестью. Но теперь вижу, как вы меняетесь на глазах, становитесь жестоким из-за своих чрезмерных амбиций и забываете обо всем, помимо короны. Грозный лорд, если вы намерены причинить зло Гарольду, поверившему в ваше рыцарское благородство, возьмите мой меч и преломите его на колене, поскольку вы перестали быть для меня господином, как и для любого мужчины, кто живет по заветам и обетам рыцарства.

Герцог, обернувшись, окинул Рауля взглядом, в котором читалось изумление.

– О, Хранитель, ты останешься мне верен до самой смерти – моей или твоей, безразлично. Ни Гарольд, ни даже прелестная Эльфрида не сумеют разлучить нас с тобой.

Рауль вздрогнул как ужаленный, но непреклонно ответил:

– Вы сами можете отвратить меня от себя.

– Я не стану этого делать. – Герцог щелкнул пальцем по руке Рауля. – Отпусти меня. Или ты хочешь, чтобы любой зевака мог увидеть, как грубо ты со мной обращаешься? К свободе и досугу Гарольда я буду относиться с таким же пиететом, как и к своим собственным, но из Нормандии он не уедет. – Герцог дружески взял Рауля под руку и увлек его с собой по галерее. – Верь мне. Я не намерен ни в чем его ограничивать; он будет жить в моем дворце на правах почетного гостя – пока что, и развлекать его будет моя герцогиня, как ты сам видел.

– Но если вы не станете ни в чем его ограничивать, – рассудительно заметил Рауль, – он может отправиться к побережью в любой момент, как только пожелает.

– Для этого он слишком умен. Прислуживать ему я приставил доверенных и надежных людей; Гарольд не сможет незамеченным улизнуть от них. Да он и сам прекрасно понимает, что, хотя я предложил ему погостить у нас еще немного, но могу силой заставить его выполнить… мою просьбу. Или ты считаешь его глупцом? Я, например, уверен в обратном. Он не станет рисковать и проверять обоснованность своих подозрений: только сумасшедший рискнет провоцировать Волка в его логове. И потому я держу Гарольда на крепкой цепи, сотканной из его собственных подозрений.

Рауль не смог сдержать широкой улыбки.

– Вильгельм, неужели вы всерьез рассчитываете одурачить меня такими сладкими речами? Или вы думаете, я не знаю вас? Если бы Гарольд готов был поставить все на карту и рискнул бежать, вы схватили бы его еще до того, как кто-либо успел бы крикнуть «Держи его!».

– Очень может быть, – невозмутимо отозвался герцог. – Но я оказал бы себе дурную услугу, открыто ограничив свободу передвижения сакса. Впрочем, в этом и не будет необходимости.

Они подошли к двери, ведущей в покои герцога, и вошли в комнату. Помещение это было маленьким и довольно душным, располагая одним-единственным высоким узким окном, прорубленным в толстой стене. Повсюду висели тканые гобелены с житиями святых; посредине стоял стол с парой стульев по обеим сторонам. Герцог подошел к одному из них и сел, положив локти на стол.

– Вильгельм, вы ведете себя недостойно, – заявил Рауль. – Он пришел сюда без задней мысли и угодил в ловушку.

– Он пришел сюда с открытыми глазами, прекрасно зная, что я – его враг, и рассчитывая лишь на то, что спасу его от куда большей опасности.

– Если он знает о том, что вы – его враг, то почему он сам отдал себя в ваши руки? Откуда ему знать, что вы не подсыпете яда ему в вино или не организуете какой-либо несчастный случай на охоте?

– Ну спасибо, Рауль; хорошего же ты мнения обо мне. Между прочим, полагаю, я заработал себе имя совсем не тем, что избавлялся от своих врагов подобным образом. Подумай хорошенько: если Гарольд погибнет в Нормандии, весь христианский мир укажет пальцем на меня как на его убийцу. И разве поддержит тогда Святая Церковь мои притязания на престол Англии? Или кто-либо еще? Нет, Гарольд знает, что ему нечего опасаться яда либо случайной стрелы. Но и сбежать от меня он тоже не может и также знает об этом.

– И как долго это будет продолжаться? Сколько еще вы намерены удерживать его? Вечно? Ведь таким образом вы настроите против себя всех честных людей.

– Нет, я не стану вечно удерживать его, – отозвался герцог. – Он свяжет себя по рукам и ногам, когда даст клятву поддержать мои претензии на престол Англии. После этого может отправляться отсюда на все четыре стороны.

Рауль подошел к окну и остановился подле него, привалившись плечом к холодному камню. Подняв голову, взглянул прямо в глаза Вильгельму:

– Он никогда не сделает этого.

– Сделает, вот увидишь.

– Такую клятву не вырвать у него даже пытками.

– Да, ни пытками, ни страхом смерти. Но король уже очень стар, и он может – кто знает? – умереть сегодня, завтра или через год. А если Гарольд окажется далеко за пределами Англии в тот момент, когда старика положат в гроб, ты думаешь, не найдутся другие желающие воспользоваться представившейся возможностью и увести у него корону прямо из-под носа? Например, этот боров Тостиг, лишь даром прожигающий собственную жизнь; есть и такие, кто хотел бы посадить на трон несмышленыша Этелинга; в конце концов, есть еще Эдвин и Моркар, сыновья Эльфрика, в жилах которых течет кровь Леофрика. Стоит только Гарольду получить весточку о том, что здоровье короля пошатнулось, и он не станет медлить, прозябая за границей. Он даст клятву, причем мне даже не придется прибегать к угрозам.

– А потом отречется от нее, заявив, что вы принудили его силой. И что вы скажете тогда?

– А вот что. Если он нарушит собственное слово, то перед всем миром выставит себя клятвопреступником. И тогда Церковь открыто поддержит меня, а я не сделаю и шага, не получив благословение Папы Римского. Как только он встанет на мою сторону, я смогу со спокойной душой покинуть Нормандию: в мое отсутствие никто не посмеет нарушить ее границы.

Рауль ничего не ответил. Отвернувшись, он смотрел в окно на небо и облака, бегущие по нему. Молодой человек видел завтрашний день, и ему было страшно. Да, он сулил ему славу, Нормандии обещал будущее настолько блестящее, что Рауль и в самых смелых своих мечтах не надеялся дожить до него; но, прежде чем они осуществятся, придется прибегнуть к хитроумной и подлой политике и пролить море крови.

Два облака, проплывавших за окном, постепенно слились в одно и помчались в сторону заходящего солнца. Рауль провожал его невидящим взором, а рука его, лежавшая на бойнице, машинально сжалась в кулак. Там, далеко за пределами отвратительной и гнусной государственной политики, за морем печали и отчаянной борьбы лежала корона, ожидая того, кто протянет сильную руку и завладеет ею. Герцог, несомненно, отважится на столь отчаянное предприятие, и ни один нормандец, беспокоящийся о будущем своей страны, не посмеет упрекнуть его в безрассудстве. Вильгельм давным-давно уяснил себе опасности и беды, что будут вечно грозить Нормандии, со всех сторон окруженной завистливыми, жадными соседями и охраняемой лишь жалкими пограничными крепостями. Вильгельм увидел перед собой цель, королевство, достойное герцогства его предков, и вознамерился любой ценой добыть для собственных потомков столь славное наследство. Но, чтобы заполучить его, понадобятся не только государственная мудрость, но и темные интриги, кровопролитие, смерть и страдания целого народа; быть может, долгие годы отчаянной борьбы, однако это не смутит и не остановит Вильгельма.

Но сам Рауль был слеплен совсем из другого теста. Грядущие блестящие победы для него меркли перед лицом сегодняшних страданий, разрыва дружбы и бесчестной тайной политики; и пусть все эти методы вознесут Вильгельма как правителя над другими монархами, но как человека они лишат его благородства и чести.

Рауль резко развернулся.

– Мне это не нравится! – сказал он. – Да, я вижу все то, чего вы желаете и что составит славу Нормандии и вашу собственную. Однако у меня есть друг-англичанин, которого я люблю и уважаю вот уже долгие годы. Неужели теперь я должен приставить острие своего меча к его груди? Я был на войне, видел, как захватчики разоряют и опустошают это герцогство; я видел, как пытали мужчин и насиловали женщин, а детей протыкали гизармами. Я видел, как целые города подвергали огню, и слышал крики заживо сгорающих людей. Можете ли вы получить корону Англии, избежав кровопролития? Чтобы достичь трона, вам придется переступить через трупы саксов. Эдгар однажды уже говорил мне это, и теперь я понимаю, что он сказал правду.

– Но я получу этот трон, – заявил герцог. – Ты думаешь о своем друге, о маленьких жизнях и смертях, а я думаю о Нормандии и о том, что будет с ней после того, как я отправлюсь к праотцам. – Вильгельм вперил в Рауля долгий взгляд, и голос его нарушил тяжелое молчание. – Я умру, но оставлю после себя имя, которое будет жить в веках, и людей, которые вследствие моих стараний обретут безопасность.

Рауль, вздохнув, вернулся к столу.

– Это высокая цель, захватывающая и ужасная, – сказал он. – Тем не менее я бы с радостью пожертвовал ею ради мира, потому что счастья вы все равно не обретете.

Герцог рассмеялся.

– Зато ты получишь свое счастье, Рауль, если для тебя оно состоит в том, чтобы возлежать в объятиях женщины; а вот мира я и вправду обещать тебе не могу. Я могу привести тебя к славе, могу привести к смерти, но, хотя мир является моей конечной целью, думаю, при нашей жизни мы его так и не увидим. – Он встал и положил руки на плечи Рауля. – Послушай, друг мой, какие беды нас не подстерегали бы, какая грязная работа нам не предстояла б, мы все равно оставим своим сыновьям достойный задел и славное будущее. – Герцог убрал руки; тон его голоса изменился, и он небрежно заметил: – Возвращаясь к вопросу о твоем личном счастье, о, Хранитель, если я могу выиграть корону, то ты можешь завоевать жену.

– Сеньор, вот уже не в первый раз вы обращаетесь ко мне с такими странными речами, – сказал Рауль. – Полагаю, ее светлость герцогиня уже заинтересовалась моей скромной персоной. – Он метнул пытливый взгляд на герцога и понял, что угадал.

– Я перебросился парой слов с девицей Эльфридой, – ответил герцог. – Она показалась мне честной девушкой, вполне достойной тебя. Так что можешь не сомневаться: я еще отведу тебя к брачному ложу.

Рауль сдержанно улыбнулся, но покачал головой.

– Разве это возможно, если вы планируете завоевать Англию железной рукой? Если вам удастся задуманное, то я предстану перед ней завоевателем, у которого руки по локоть в крови, проклятым и ненавистным врагом.

– Рауль, – мягко сказал герцог, – однажды я просил тебя рассказать мне о том, о чем думают женщины; а теперь настал мой черед сказать тебе, что женщины не похожи на мужчин, и, руководствуясь собственным опытом, возьмусь утверждать: они не испытывают ненависти к тем, кто покорил их. Они нуждаются не столько в нежности, сколько в силе. Ты можешь относиться к ним безо всякой жалости, причем, если мужчина воспылал бы к тебе ненавистью и возжелал бы отомстить, они не стали бы из-за этого думать о тебе хуже. Никогда не рассчитывай покорить женское сердце нежностью: она сочтет тебя слабаком и не захочет более видеть. – В глубине глаз герцога замерцали насмешливые искорки. – Я дал тебе полезный совет, друг мой. Запомни его хорошенько: он тебе наверняка пригодится.

Рауль помимо воли рассмеялся.

– Это жестокий совет, Вильгельм, и дан он тем, кого я полагаю лучшим из мужей.

– Да, но я с самого начала был господином и останусь им до самого конца, – заявил герцог.

Рауль попытался представить себе, что он относится к Эльфриде так, как сам герцог некогда обошелся с Матильдой (и наверняка время от времени обходился до сих пор), но мозг его решительно отказывался вообразить подобную сцену. Герцог яростно любил яростную леди; Рауль же отнюдь не считал Эльфриду яростной. Она была нежной и очень милой, и при виде ее у него в душе возникало непреодолимое желание защитить девушку от всего мира. Он видел, как Вильгельм жестоко сжимал герцогиню в объятиях, не беспокоясь о том, что причиняет ей боль; Рауль же говорил себе, что, если ему когда-либо будет позволено обнять Эльфриду, он ни за что не станет вести себя подобным образом.

Герцог направился к двери. Раулю, распахнувшему ее перед Вильгельмом, вдруг пришла в голову неожиданная мысль, и он поинтересовался:

– Сеньор, а эрл Гарольд знает, чего вы желаете от него?

– Он может догадываться, – ответил герцог. – Я не стану говорить ему об этом открыто, пока не увижу, что ему не терпится срочно покинуть Нормандию. Я знаю, с каким человеком мне приходится иметь дело. Если заговорю об этом сейчас, то в ответ услышу краткое и решительное «нет», и, как только это слово сорвется с его губ, никакие угрозы, страх смерти или политические последствия не заставят его передумать. Сказать «да» вместо «нет» и признать меня своим господином? – Герцог рассмеялся. – Он предпочтет умереть лютой смертью.

– Монсеньор, а ведь он вам нравится, не так ли? – с любопытством осведомился Рауль.

– Да, – без колебаний ответил герцог.

Рауль растерянно заморгал.

– Тем не менее вы готовы использовать его! – Молодой человек прокачал головой. – Нет, такой любви я не понимаю.

– Он – первый из моих врагов, к кому я испытываю уважение, – заявил герцог. – Но я превосхожу его, потому что, по моему мнению, у него есть сердце, в отсутствии которого ты обвиняешь меня, но при этом он – мужчина, а король Франции им не был. И Анжу тоже, и уж, конечно, не был им Ги Бургундский. Но, невзирая на всю его силу и ловкость, ты увидишь – Гарольду меня не победить, потому что он склонен поддаваться велению сердца и действовать импульсивно, отбрасывая в сторону хладнокровный совет ума. Я же не поступаю так никогда. Можешь любить меня меньше, если тебе так того хочется, но одно ты должен признать со всей очевидностью: я не проигрываю.

– Да, вы не проигрываете, – согласился Рауль и улыбнулся. – Но я не стану из-за этого любить вас меньше, мой господин Вильгельм. Однако Гарольд, разве он не спрашивал у вас, почему вы держите его пленником?

– Нет, не спрашивал и не спросит. Ведь я вовсе не держу его в плену; я всего лишь умоляю его задержаться у нас еще на некоторое время, а моя герцогиня позволяет ему приятно скоротать время.

– Да, но он наверняка должен догадываться о том, что именно вам нужно!

– Точно так же, как я не хочу говорить ему об этом, так и он не желает спрашивать меня. Чересчур поспешные речи способны одинаково нарушить и его планы, и мои. Он выжидает, надеясь на озарение или счастливый случай; а я жду, потому что время на моей стороне.

Вильгельм совершенно правильно разобрался в мотивах поведения Гарольда. Прося герцога о помощи, эрл прекрасно сознавал, что добровольно лезет в западню, выбраться из которой будет очень непросто. Любезность герцога отнюдь не обманула его, и когда Вильгельм сказал: «Давайте более не будем говорить о вашем скором отъезде, эрл Гарольд», он понял, в какую ловушку угодил, поэтому не стал спорить и возражать понапрасну, принеся в жертву собственное достоинство. Его ни в чем не ограничивали, он был почетным гостем герцога, но к его персоне были приставлены нормандские слуги, которые, в чем он был твердо уверен, имели строжайший приказ не выпускать его из виду. Гарольд окинул этих господ задумчивым взглядом и в полной мере воспользовался их услугами. Нормандские слуги эрла Гарольда работали не покладая рук, дабы удовлетворить малейшую его прихоть; они стонали в душе, не подавая, однако, вида и втайне подозревали, что он просто потешается над ними.

Казалось, Гарольд умудряется получать удовольствие даже в самых безнадежных ситуациях. Тень тревоги не затмевала его чистое чело, и в его непринужденном общении не чувствовалось и следа ненависти или презрения. То он выезжал с герцогом на ручей, чтобы поохотиться на диких уток, держа на руке сокола; то сопровождал Роберта Мортена на травлю оленя собаками, верхом на прекрасном жеребце, спуская с поводка свору борзых, чтобы те загнали раненое животное; то целыми днями пропадал вместе с Фитц-Осберном или Гуго де Грантмеснилом в дебрях лесов Кевийи, преследуя вепря. Он принимал участие в рыцарских турнирах, показывая, как саксы умеют обращаться с огромным боевым топором; он присутствовал на шумных пирах и смеялся шуткам Гале с беззаботностью человека, не знающего других хлопот в жизни; подарил кошель золотых монет Тайлеферу, любимому менестрелю герцога, и пребывал в прекрасных отношениях со своими хозяевами. Но, улизнув однажды от своих новых знакомых, Гарольд направился в собственные покои с Эдгаром, обняв его за плечи, а когда дверь закрылась за ними и они остались вдвоем, улыбку словно ветром сдуло с его лица и он внезапно заявил:

– Я здесь – пленник. Неслышно подойдя к занавеске, отгораживавшей его спальню, эрл отдернул ее в сторону. За ней никого не оказалось. Окинув опочивальню быстрым взглядом, он вернулся в светелку и опустился в кресло, накрытое шкурками куницы. С презрением погладив густой пушистый мех, Гарольд бросил: – Живу, будто король, мне прислуживают, словно королю, но я все равно остаюсь пленником, как если бы на ногах у меня звенели кандалы, подобно тому, что было в Борене. – Рассмеявшись, он лениво взглянул на Эдгара. – К чему такое уныние на лице? Смейся, друг мой, это хорошая шутка.

– Милорд, Фитц-Осберн, которому я доверяю, поклялся мне, что против вас не замышляют никакого непотребства! – вскричал Эдгар, пропустив мимо ушей слова своего сюзерена.

– Да, конечно, ни малейшего! – согласился Гарольд. – О таком куртуазном обхождении можно только мечтать! В моем распоряжении имеются слуги – кстати, отойди от двери от греха подальше: один из них может подслушивать, – равно как и превосходные лошади, борзые и соколы. Всевозможные забавы придумываются для того, чтобы я приятно проводил время; в мою честь устраиваются пиры; сама герцогиня развлекает меня, чтобы я поменьше задумывался об Англии. Чего же еще мне остается желать? Но ежели я решаю проехаться верхом, за мною по пятам следует шпион.

Эдгар, содрогнувшись, негромко проговорил:

– Если это так, милорд, то умоляю вас не прикасаться к еде или питью, которые не попробовал слуга перед тем, как подавать вам!

В глазах Гарольда зажглись насмешливые искорки.

– Ты полагаешь, меня могут отравить? Не думаю.

– Если Вильгельм держит вас в плену, не доверяйте никому и ничему здесь, в Нормандии! – со сдержанной яростью заявил Эдгар. – Да, герцог не имеет привычки прибегать к яду или нарушать данное им слово, однако он поставил себе целью завладеть короной и не позволит никому встать у него на пути! До сих пор я в это не верил, но говорят, что, когда кто-либо из его врагов внезапно умирает…

– О, да-да! – нетерпеливо прервал Гарольд Эдгара. – Не сомневаюсь, что люди шепчутся, будто герцог посылает своим врагам тайную отраву. Так же шептались и обо мне, и точно так же в этих словах не было ни грамма правды. Оставим яд злодеям помельче: ни Вильгельм, ни я не мараем рук подобными вещами. Опасность угрожает не моей жизни, а моей свободе, что намного страшнее.

Эдгар подошел к эрлу и преклонил колено перед его креслом, схватив Гарольда за руку.

– О, милорд, я бы с радостью отдал за вас свою жизнь или остался бы вечным пленником, чтобы только вы могли обрести свободу! – сказал он и поднес руку Гарольда к губам. – Ах, какое несчастье привело вас на эти берега!

– Эдгар, что ты говоришь? – мягко попытался образумить его эрл. – Твоя жизнь за мою? Мы уедем отсюда вместе и очень скоро, а потом и посмеемся над сегодняшними страхами.

Эдгар поднялся на ноги и принялся расхаживать по комнате.

– Что нужно от вас герцогу Вильгельму? – не оборачиваясь, осведомился он.

Гарольд задумчиво крутил в пальцах длинную цепочку, которую носил на шее.

– Он не сказал мне, – ответил эрл наконец, любуясь игрой света на золотых звеньях. – А я не спрашивал. – Гарольд слабо улыбнулся. – И не думаю, что спрошу когда-либо.

Эдгар замер как вкопанный, изумленно уставившись на эрла.

– Речь идет не об Англии?

– Разумеется, о ней самой, – ответил Гарольд. – Но он не говорит об этом прямо. И вот этого я пока что не понимаю. – Немного помолчав, эрл задумчиво добавил: – А спросить не осмеливаюсь!

– Не осмеливаетесь! – воскликнул Эдгар. – Мне непривычно слышать подобные фразы из ваших уст!

– Фразы вполне здравые и разумные, уверяю тебя. Я надеюсь, что случайно оброненное слово поможет мне разгадать намерения герцога. Он хочет держать меня при себе до того момента, как Эдуард умрет, а его самого коронуют на трон Англии? Не думаю. Ни один сакс не склонит голову перед Нормандцем, пока известно, что Гарольд жив. Нет, Вильгельм не из тех, кто способен допустить столь грубую ошибку. – Эрл задумчиво прикусил зубами одно из звеньев цепочки, прищуренными глазами глядя вдаль, словно пытаясь провидеть будущее. – Он рассчитывает чем-то связать меня по рукам и ногам, – проговорил наконец. – Еще никогда в жизни мне не приходилось действовать с подобной осторожностью. Не исключено, что Понтье все-таки был для меня менее опасным врагом. Зато Вильгельм куда щедрее.

– Если вы призна́ете его своим сюзереном, – сухо заметил Эдгар.

– Ты в нем ошибаешься. Он знает, что на это я не соглашусь никогда. – Гарольд выпустил из рук цепочку и повернул голову, в упор глядя на Эдгара. – Долгие годы я мечтал о том, чтобы встретиться лицом к лицу с Вильгельмом Нормандским; готов биться об заклад: и он думал о том же. Что ж, вот мы и встретились, оценили друг друга и – слушай меня внимательно! – поняли, что пришлись друг другу по душе, потому будем сражаться до победного конца, то есть до смерти. – Он рассмеялся, но тут же вновь стал серьезным. – В одном я могу тебе поклясться: пока я жив, Вильгельм не сумеет вырвать Англию из рук саксов. Если ты увидишь, что он надел на голову корону Англии, значит, меня уже нет в живых. – Заметив, как Эдгар нахмурился, эрл сказал: – Ага, неужели твоя вера в Гарольда столь слаба?

Эдгар оторопело уставился на него.

– Милорд!

– Ты хмуришься.

– Это не от недостатка веры в вас, милорд. Просто вы оказались во власти Вильгельма, и я боюсь за вас, потому что знаю его. Быть может, вы скажете, подобно Эльфрику, что я и сам стал чересчур похожим на нормандца, поскольку отношусь к их герцогу с большим уважением, но…

– Эльфрик – глупец, – прервал его Гарольд. – Я вижу в тебе мало от нормандцев, хотя ты, сам того не замечая, прибегаешь иногда к их языку и даже обзавелся друзьями среди них.

– Эльфрику это не нравится, – сказал Эдгар, радуясь, что может наконец облегчить душу. – Он полагает, будто я сильно изменился и отдалился от него, не желая понимать, что мои нормандские друзья не… Но это не имеет отношения к делу.

– Эльфрик при виде нормандцев так и не отучился хвататься за свой seax [58]Seax ( староангл. ) – охотничий нож.
, – возразил эрл. – Пусть его; вскоре он перестанет скорбеть о тебе и начнет качать своей глупой головой, глядя на меня и думая, что здесь мне нравятся люди, коих я должен был бы изгнать из Англии огнем и мечом. Что до Вильгельма, то его невозможно не уважать. Но я требую такого же отношения и к себе, а потому перестань бояться за меня.

– Есть и еще кое-что, – нерешительно начал Эдгар. – Сестра рассказала нечто, очень не понравившееся мне. Она говорила о каком-то внушающем страх старинном пророчестве. Милорд, какая ужасная судьба уготована Англии?

Гарольд выразительно приподнял бровь.

– Ты придаешь значение подобным вещам? Если бы ты прожил рядом с Эдуардом столько лет, сколько я, то не обращал бы ни малейшего внимания на вещие сны и пророчества, потому что король буквально помешался на них. Когда я видел его в последний раз, ему было видение Семи спящих отроков эфесских, которые повернулись на левый бок после того, как проспали две сотни лет на правом. – В глазах Гарольда заискрился смех. – А он принялся уверять меня, что это дурной знак, сулящий человечеству неисчислимые беды и несчастья, предваряющий землетрясения, чуму, голод, изменение границ королевств, победы христиан над язычниками и во́йны одних народов с другими. И все это, если мне не изменяет память, будет продолжаться ровно семьдесят четыре года, после чего Семеро спящих отроков вновь перевернутся на правый бок, и тогда, полагаю, у нас наступит очередной – недолгий – мир.

– То пророчество, что я слышал, звучит куда как непонятнее, – серьезно возразил Эдгар. – Сестра говорит, оно известно еще со времен Вортигерна, короля бриттов. В нем тоже речь идет о видении, явившемся Вортигерну, когда он увидел пруд, что предвещало нашествие саксов в Англию и прочие вещи.

– Как, кто-то вновь вспомнил об этом замшелом пророчестве? – вскричал Гарольд. – Да, я знаю о нем, хотя и не слышал, чтобы в последнее время об этом вновь заговорили. Его сделал Мерлин, один церковник, но в нем не содержится ничего, кроме бессмысленного набора слов. Вортиргерн увидел в пруду красного и белого драконов, которые отчаянно дрались друг с другом, причем красный одержал над белым победу и выгнал его из воды. Там было что-то еще насчет двух ваз и двух рулонов холста, но что они делали в пруду, я затрудняюсь тебе сказать. Говорят, красный дракон олицетворяет нас, саксов, а белый – бриттов, которые правили Англией до нас. Все остальное я благополучно забыл. Пророчество это было записано в каком-то свитке, но на самом деле оно имеет еще меньше значения, чем сны Эдуарда.

– Милорд, сестра рассказывала мне, что по южным графствам ходит какой-то чужеземец, которого одни полагают сумасшедшим, а другие – так и вовсе не человеком, а злым духом. И якобы он являлся людям, вновь пересказывая им древнее пророчество, говоря, что скоро к ним пожалуют другие люди на кораблях и в туниках из железа и отомстят им за порочность, испорченность. – Эдгар умолк, пытаясь вспомнить точные слова, сказанные ему Эльфридой. – «Придут два дракона, – медленно проговорил он, – два дракона…»

– Как, опять драконы? – пробормотал Гарольд. – Они еще хуже демонов, которые, как предрекает Эдуард, будут бродить по нашей земле.

– «Один, – ничтоже сумняшеся, – продолжал Эдгар, – будет сражен стрелой зависти, а другой падет под сенью имени. И тогда явится лев справедливости, от рева которого содрогнутся островные драконы…» Что это может означать, милорд?

– О том ведает один лишь Господь, а не я. – Эрл поднялся на ноги, и Эдгар заметил, что он хмурится. – Не нравится мне это пророчество, – заявил он, – а еще меньше мне нравятся люди, которые разносят его по свету.

– Милорд, что оно предвещает? – приглушенным голосом спросил Эдгар.

– Ничего. Но, когда мужчины начинают прислушиваться к нему, это порождает подозрение и тревогу. Как бы мне хотелось оказаться дома! – Снедавшее Гарольда беспокойство впервые прорвалось наружу. – Надо же случиться такому несчастью, что мой корабль потерпел крушение именно у берегов Понтье! Ты рассказываешь мне байки о человеке или злом духе, которого схватили бы и о котором забыли бы тотчас же, будь я в Англии. Кто знает, какую еще глупость выкинет Исповедник, пока меня держат в клетке здесь, в Нормандии? Гирт и Леофвин слишком молоды, чтобы занять мое место рядом с ним; Тостиг с радостью причинит мне вред, любой вред, какой только сможет; а если король еще и умрет от внезапного… – Он умолк, оборвав себя на полуслове. – Но все эти стенания бесполезны. Эдгар, я должен предупредить тебя! Не вздумай ни с кем говорить о нашем будущем. Всему христианскому миру известно, что я стремлюсь заполучить корону, но сам я вслух об этом не говорил, и меньше всего мне сейчас нужно, чтобы кто-либо из моих людей разглагольствовал о том, что Гарольд станет королем после смерти Эдуарда. Ты понял меня?

– Да, милорд, понял. Но все-таки я не разумею…

– Витенагемот выберет королем меня, потому что я – народный герой. Других прав у меня нет. Если станет известно, что я открыто претендую на корону Эдуарда, то все остальные соискатели поднимут шум и крик, к которому, не исключено, присоединится и сама Святая Церковь. Храни молчание, я приказываю тебе.

Эдгар кивнул.

– Клянусь жизнью. Но если герцог не отпустит вас, милорд, что тогда?

В глазах Гарольда вспыхнул неукротимый огонь.

– Я все равно уеду отсюда, – сказал он. – Я пока еще не знаю, как или когда; зато мне известно, что вновь окажусь в Англии еще до того, как король умрет, потому что от этого зависит все, а я не могу потерпеть неудачу. – В его голосе прозвучали нотки абсолютной уверенности в успехе, когда он решительно заявил: – Чего бы мне это ни стоило, но я найду способ выбраться из ловушки, которую устроил мне герцог Вильгельм.

 

Глава 4

Рауль оказался не единственным мужчиной в Руане, чье сердце покорила Эльфрида. Очень скоро вокруг нее начали увиваться пылкие джентльмены, которые, к вящему негодованию нормандских красавиц, уверяли, что единственные цвета, подходящие незамужней девице, – голубой и золотистый. Эльфрида, не привыкшая к придворной жизни, поначалу с сомнением отнеслась к своим воздыхателям, стесняясь от оказываемых ими знаков внимания. Ее скромность показалась им неотразимой, и они удвоили усилия в стремлении покорить ее. Букеты роз и шиповника возлагались к ее дверям; стихи в честь Эльфриды оставлялись в тех местах, где она наверняка должна была наткнуться на них; безделушки и украшения вручались ей с преклонением колен. Однажды в обеденный час сам Тайлефер, обладатель золотого голоса, исполнил посвященную ей балладу, после чего ее воздыхатели буквально завалили певца подарками. Но Эльфрида зарделась словно маков цвет и упорно отказывалась поднимать взгляд от рук, смиренно сложенных на коленях.

Одна или две придворные девицы, воспылавшие к ней ревностью, попытались вылить на девушку презрение и высмеять ее, но очень быстро обнаружили, что, несмотря на свою кротость, Эльфрида сохраняла самообладание и оставалась верна себе, если кому-либо случалось пробудить в ней гнев.

Прошло совсем немного времени, и постепенно она привыкла к тому, что ее величают Первой Красавицей, Белой Голубкой и Златовлаской, равно как и перестала приходить в смятение, выслушивая перечисление своих достоинств и прелестей, кои, невзирая на ее румянец, воспевали джентльмены поэтического склада ума. Когда Бодуэн де Мель первым сложил в ее честь вирши, она обратила на него укоряющий взгляд, поскольку он сообщил ей, что ее чресла купаются в солнечном свете, а грудь белее, чем у лебедушки. Но совсем скоро Эльфрида поняла, что он не имел в виду ничего оскорбительного, и приучилась не шарахаться от своих поклонников, словно от чумы, над чем откровенно потешались нормандские дамы.

Уже через пару месяцев мужчины тонули в глубинах ее глаз, лишались чувств от запаха волос или оказывались сраженными наповал этим целомудренным взглядом весталки, не вызывая в ней ничего, кроме воркующего смеха. По всеобщему мнению, это было единственным недостатком Эльфриды – если таковые у нее вообще имелись, как уверяли некоторые. Она обладала совершенно обескураживающей и непреодолимой привычкой хихикать в самый неподходящий момент, когда мужчина воспарял на крыльях своих чувств к ней. Более того, недостаток сей лишь усиливал тот факт, что практически невозможно было удержаться и не присоединиться ко взрыву веселья Эльфриды, таким заразительным оно казалось. Кое-кто, впрочем, не выдерживал и уходил, затаив обиду: оттого она лишь смеялась еще звонче, так что губы неудачливого воздыхателя помимо его воли расплывались в улыбке; в глазах же девушки плясали самые настоящие чертики. Ее смех приходилось терпеть, иногда – даже присоединяться к нему, но поклонники так и не могли уразуметь, что же вызывает в ней столь искреннее веселье. А для Эльфриды, всегда считавшей себя самой обычной девушкой, пикантность ситуации заключалась в том, что ее превозносили до небес, называя несравненной красавицей, многочисленные джентльмены, которым, как она полагала, просто следовало быть умнее.

Эдгар, поначалу взявший на себя роль сторожевого пса, уже к концу первого месяца отказался от нее, всецело посвятив себя служению эрлу Гарольду. Он имел очень невысокое мнение о рыцарях, вальвассорах и просто молодых дворянах, еще не получивших рыцарских шпор, увивавшихся вокруг его сестры. В большинстве своем, они были едва оперившимися молодыми людьми, которых сакс помнил еще совсем зелеными юнцами, и он презрительно отзывался о них как о неискушенных щеголях, что пробавлялись глупыми выходками и фантазиями. Эльфрида, относившаяся к старшему брату с несомненным почтением, смиренно возражала, что, хотя ее поклонники и не пользовались таким влиянием, как вельможные друзья Эдгара, она не представляла, чтобы его приятели, грубовато-добродушные Фитц-Осберн или Гийом Мале, проявили интерес к столь молодой и ничтожной девице, как она. Эдгар, от глаз которого не укрылось воздействие красоты Эльфриды на мужчин всех возрастов, умолк и предпочел более не касаться этой темы, дабы сестра не возгордилась и не возомнила о себе невесть что.

Круг ее поклонников неуклонно расширялся, но был один человек, упорно отказывавшийся войти в него. Окруженная своими подданными, Эльфрида бросала полные тоски и желания взгляды на Рауля де Харкорта, неизменно сохранявшего дистанцию. Изредка, впрочем, ей удавалось обменяться с ним несколькими словами; он не посвящал ей стихов, не восхвалял ее красоту и не боролся за место подле нее. Иногда она встречала его в обществе своего брата; нередко, зная, что он находится у Эдгара, Эльфрида находила предлог, чтобы присоединиться к ним, но он, хотя улыбался и целовал ей руку, почти всегда сразу же уходил, оставляя ее наедине с братом. Подобное поведение пробудило в ней естественное желание разузнать о нем побольше. Если бы Рауль попытался возбудить ее интерес (хотя и мысли такой у него не было), то не смог бы придумать более надежной уловки. Девушка сразу прониклась к нему симпатией: в Понтье Эльфриде довелось пережить немало не слишком приятных минут, и его лицо стало одним из первых, увиденных ею после своего освобождения, на коем отразились доброта и радушие. Поскольку он был другом Эдгара, то мог рассчитывать и на ее расположение; она была готова подружиться с ним. А вот он сам, похоже, отнюдь не горел таким желанием: девушка не знала, как еще можно истолковать его сдержанное поведение. Чем дольше Эльфрида наблюдала за ним, тем больше он волновал девушку и сильнее становилось ее желание узнать его получше. Поначалу она даже решила, будто женщины его не интересуют, и, поскольку он был до сих пор не женат, пребывая, по тогдашним понятиям, в возрасте не первой молодости (ему исполнилось уже тридцать пять лет), сочла, что разгадала его тайну. Но очень скоро обнаружила – он тоже поглядывает на нее, только издали, а потом заметила, что, входя в комнату, в которой находилась и она, Рауль устремляет взгляд к ней, как будто помимо собственной воли. Тогда Эльфрида испугалась того, что этот молодой человек – персона чересчур высокопоставленная, чтобы искать ее общества. Он представлялся ей важной особой, поскольку всегда сидел за столом герцога, и не только ее юные поклонники обращались к нему с подчеркнутым уважением, но и герцог с герцогиней относились к молодому человеку с несомненной любовью. Никто их тех, кто не являлся кровным родственником герцога, – да и далеко не все они – не имел права входить в его покои в любое время дня и ночи. Рауль же такой привилегией обладал.

Среди почитателей Эльфриды, кроме прочих, были обладатели пышных титулов, которые вели себя с большой важностью и самомнением, но она оказалась достаточно умна, чтобы заметить: тихий и незаметный шевалье де Харкорт располагает куда бо́льшим влиянием, чем все они вместе взятые. Очень важные сеньоры называли его своим другом, а надменные бароны наподобие де Гурнея и Тессона Сингуэлица, державшиеся крайне холодно с каждым, кого полагали ниже себя по рождению, обращались с Раулем без малейшего оттенка свойственного им высокомерия. Он пребывает на короткой ноге со всеми могущественными и влиятельными вельможами, думала Эльфрида. Эдгар сообщил ей: у герцога нет соратника ближе, если не считать его брата Мортена или сенешаля Фитц-Осберна. Девушка решила, что не должна ожидать, будто такой высокопоставленный мужчина обратит на нее внимание. Но хотя, будучи особой рассудительной, она сказала себе, что не должна мечтать о том, чтобы Рауль проявил к ней интерес, тем не менее втайне желала этого всем сердцем, поскольку при дворе не было другого мужчины, столь сильно нравившегося ей.

Спокойствие Рауля в глазах Эльфриды лишь прибавляло ему достоинства. Прочие мужчины с важным видом расхаживали по залам, щеголяя мантиями, щедро расшитыми золотом, громко заявляя о собственной умопомрачительной важности и стараясь ослепить бедную девушку-чужестранку блеском своего величия и роскоши; но, по ее мнению, они выглядели бледно рядом с этим стройным рыцарем со спокойным взглядом, который не старался выделиться, почти всегда носил простую солдатскую мантию ярко-красного цвета и практически не повышал голоса.

Она сделала из него настоящего героя, непрестанно упрекая себя за собственную глупость, ведь воображала, будто он стои́т недостижимо выше нее, неизменно сохраняет любезность, однако проявляет к ней, скорее, доброту, нежели дружеское расположение. На самом же деле все это время Рауль был по уши влюблен в Эльфриду и не мог отвести взгляда от ее лица, если ей случалось оказаться в одной комнате с ним.

Между тем молодой человек замечал – она постоянно окружена людьми куда моложе его, будучи очевидно счастливой в их обществе, и наивно полагал, что Эльфрида видит в нем лишь друга своего брата. Он с горечью констатировал: скорее всего, она относится к нему, как к древнему старцу. Начисто лишенный самомнения, Рауль не мог заставить себя важничать наравне с совсем еще неопытными юнцами или добиваться ее внимания в числе прочих воздыхателей.

Дело так и не сдвинулось бы с мертвой точки, если бы не грубость Гийома, владетеля Мулен-ля-Марша, дальнего родственника герцога по женской линии.

Между Раулем и этим сеньором никогда не было особой любви. Милорд Мулен отличался невоздержанностью, чем вызывал у Рауля резкую антипатию, и при этом обладал врожденной жестокостью, обуздать которую даже не пытался. Его пажей частенько видели в укромных уголках, где они заливались слезами навзрыд; ничего необычного не было и в том, что лошадей Мулена нередко уводили на конюшню с окровавленными боками, разодранными его безжалостными шпорами. Он был женат, но супруга не получала удовольствия от пребывания в его обществе, посему то в одном, то другом доме милорда можно было встретить женщин легкого поведения, которых он брал себе в любовницы. Ни одна из них не задерживалась надолго, ведь они быстро ему прискучивали и он находился в вечном поиске очередной обольстительницы.

Мулен прибыл с визитом ко двору, когда Эльфрида провела здесь уже около восьми недель, и ее необычная красота тут же привлекла его внимание. Вряд ли можно предположить, будто он увидел в ней будущую любовницу, но и находиться рядом с такой свежей красотой и очарованием, не попытавшись сорвать их, казалось выше его сил. У него было симпатичное в своей жестокости лицо и манеры, достаточно приятные, когда он того хотел. Мулен начал оказывать Эльфриде знаки внимания; заметив, что она явно боится его, зверь, который, как уверяли недруги милорда, таился в его душе, утробно заурчал и лениво протянул к ней когтистые лапы.

Эльфриду же предостерегли от близкого знакомства с ним. Одна из фрейлин Матильды рассказала девушке несколько жутких историй о злобной мстительности Мулена, посему, сколь бы неприятными ни были ей его ухаживания, она не осмеливалась даже заикнуться об этом Эдгару, дабы не навлечь на него гнев лорда Мулена. Некоторое время Эльфриде удавалось держать его на расстоянии, но однажды ей все-таки выпало несчастье угодить прямо в его объятия во время прогулки по длинной галерее во дворце.

Он сидел на скамье как раз в тот момент, когда она вышла из-за поворота лестницы, спускаясь от покоев баронессы Гундред на галерею. Больше рядом никого не было, и Эльфрида, заподозрив, что он специально расположился здесь, дабы подкараулить ее, заметив мужчину, испуганно отпрянула.

Но Мулен тоже заприметил ее и немедленно вскочил на ноги.

– Прекрасная Эльфрида! – вскричал он, направившись к ней.

– Вы слишком добры, милорд, – еле слышно пролепетала она. Он остановился перед ней, загораживая дорогу, и она сказала: – Я не могу задерживаться: меня ждут.

– Еще бы, моя фея, – улыбнулся Мулен, – это я жду вас. Вы же не оставите меня безутешным? – Он попытался взять ее за руку. – Ого, какая у вас холодная ладошка! Как вам нравится эта безделушка? – И Мулен протянул ей на ладони гранатовое ожерелье.

Девушка с достоинством ответила:

– Благодарю вас, но я не могу принять столь ценный подарок.

– Э-э, дорогая, какие пустяки, – заявил Мулен, – берите, не стесняйтесь. – На мгновение с циничной улыбкой он попытался припомнить, какой из своих любовниц впервые купил его. – Я готов сделать вам куда более ценный подарок, нежели эта безделица.

– Вы очень добры, милорд, но вам следует знать, что я не питаю пристрастия к подобным игрушкам, – твердо сказала Эльфрида. – Позвольте мне пройти. Меня действительно ждут.

Он все-таки завладел ее ладонью и увлек с собой на скамейку, правой рукой вкрадчиво обняв девушку за талию.

– Нет, вы не можете быть столь жестокой, – сказал Мулен. – Неужели мне так и не удастся побыть с вами наедине? Вокруг вас или вечно увивается стайка глупых ребятишек, или же вас окружают фрейлины. А я схожу с ума от желания. – Теперь он уже крепко обнимал ее за талию; свободной рукой погладил ее по щеке, затем игриво ущипнул. Эльфрида зарделась, а Мулен рассмеялся, наслаждаясь смущением девушки, и провел рукой вниз по ее шее.

Она сделала попытку вырваться из его цепких объятий.

– Отпустите меня, милорд! – сказала Эльфрида, отчаянно стараясь, чтобы голос ее не дрожал. – Подобное поведение не делает чести ни вам, ни мне. Прошу вас, отпустите меня немедленно! Меня ждет герцогиня!

– Нет, вы – моя пленница, – Мулен откровенно дразнил ее. – Какой выкуп готовы предложить? За столь прелестную невольницу он должен быть очень большим.

– Милорд, ваши шутки кажутся мне неподобающими. Или я должна позвать на помощь?

Мулен, обхватив горло Эльфриды, наклонился над ней; она еще никогда не видела такого жадного рта, поэтому испуганно ойкнула.

– Я остановлю ваши крики поцелуями, моя красавица. Нет-нет, не отталкивайте меня, я не причиню вам вреда, а всего лишь постараюсь разбудить в вас спящую страсть. – Отпустив шейку девушки, он обхватил ее уже обеими руками и прижал к себе. – Как, неужели я первым отведаю вашей сладости, маленькая недотрога?

Именно в этот, крайне своевременный момент на галерею в дальнем ее конце поднялся Рауль и зашагал к одной из дверей в светелку. Окинув галерею небрежным взглядом, он замер, положив руку на дверной засов и глядя на Эльфриду. Брови его вопросительно взлетели ко лбу.

Заслышав шаги на лестнице, Мулен отпустил девушку, но по-прежнему загораживал ей дорогу. Она же испугалась по-настоящему; голубые глаза Эльфриды наполнились слезами, и она обратила умоляющий взор на Рауля.

Убрав руку с задвижки, мужчина неторопливо, но целенаправленно зашагал по галерее.

– Да, мессир Хранитель? – резко бросил Мулен. В голосе его прозвучали нотки враждебности. – Что вам здесь понадобилось? Если что-нибудь нужно от меня, выкладывайте, и поскорее покончим с этим!

– Премного благодарен, – невозмутимо отозвался Рауль. – Я всего лишь хочу занять ваше место, Мулен, и чем скорее, тем лучше.

Дурной нрав Мулена тут же дал о себе знать.

– Клянусь распятием, как ты смеешь так со мной разговаривать, выскочка? Ты слишком много о себе возомнил! Проваливай отсюда, иначе тебе придется несладко!

– Приберегите этот тон для своих слуг, Мулен-ля-Марш, – безмятежно ответил Рауль. – Миледи, позвольте сопроводить вас в будуар герцогини.

Девушка благодарно шагнула к нему, но Мулен оттолкнул ее назад.

– Оставайтесь-ка на месте, моя красавица: я сам провожу вас. – Злобно оскалившись, он развернулся к Раулю, а рука его поползла к поясу, нащупывая рукоять ножа. – Итак, шевалье! Мой кузен герцог непременно услышит о вашей дерзости.

Эльфрида заметила, как в серых глазах Рауля вспыхнула насмешка.

– Вы найдете его в своих покоях, – произнес он. – Ступайте к нему и скажите, что обижены на меня. Желаю успеха в столь почетной миссии. – В голосе Хранителя явственно прозвучала издевка, но при этом он внимательно следил за рукой Мулена, а его собственная ладонь скользнула к поясу.

Мулен, прекрасно сознавая, что жалоба на Рауля, скорее, обрушит гнев герцога на его собственную голову, чем на фаворита Вильгельма, потерял остатки благоразумия и бросился на Рауля, выхватив из ножен кинжал.

Эльфрида закричала:

– Осторожно! Берегитесь!

Но оказалось, что Рауль готов к яростной атаке. Его рука взлетела вверх; сталь лязгнула о сталь; нож Мулена со стуком полетел на выложенный каменными плитами пол, и Эльфрида заметила, как из глубокой раны на запястье милорда ручьем хлынула кровь.

Рауль же наступил на упавший нож. Металл со звонким треском сломался.

– Убирайтесь отсюда! – проговорил Хранитель резким голосом, таких интонаций Эльфрида до сих пор от него не слышала. – Еще одна подобная выходка с вашей стороны, и я лично обращусь к его светлости герцогу.

Лорд Мулен, которого небольшое кровопускание, по-видимому, привело в чувство, уже и сам устыдился своего подлого нападения. Он сердито заявил:

– Вы сами меня спровоцировали. Можете рассказать герцогу любую байку, какую вам будет угодно: мы с вами еще встретимся. – Зажав запястье пальцами, чтобы остановить кровотечение, он окинул Эльфриду мстительным взглядом и спустился по лестнице вниз.

Эльфрида же подбежала к Раулю, ошеломленная столь стремительной кровавой развязкой, и схватила его за локоть дрожащими руками.

– Ох, Господи Боже, что он теперь сделает? – вскричала она, поднимая испуганный взгляд на лицо Рауля.

Тот успокаивающим жестом накрыл ее ладошки своей рукой.

– Да ничего особенного, леди! Вам не следует бояться его. Я позабочусь о том, чтобы он более не докучал вам.

– Но я боюсь за вас! – воскликнула девушка. Губы ее дрожали. – Он очень злой и жестокий человек, а ведь это из-за меня вы впутались в такую историю, и я знаю… мне рассказывали о том, сколь ужасной бывает его месть.

Удивление на лице Рауля сменилось веселым изумлением.

– Месть Гийома Мулена! Миледи, вам совершенно незачем тревожиться о моей безопасности. Я знако́м с этим сорвиголовой вот уже много лет, и мы с ним не впервые скрещиваем клинки. – Видя, что Эльфрида по-прежнему бледна и напугана, Рауль увлек ее к скамье. – Пожалуй, я снова пущу ему кровь за то, что он так встревожил вас, – сказал Хранитель. – Быть может, вы присядете, чтобы немного успокоиться и прийти в себя? А я побуду рядом с вами и, если что, отгоню это чудовище.

Эльфрида, которую ожидала герцогиня, без долгих уговоров села на скамью и робко улыбнулась своему спасителю.

Рауль же опустился на колени, все еще сжимая ее ладошки в своих.

– Ну вот, он ушел, дитя мое, – сказал молодой человек. – Вы в полной безопасности. Немного погодя, когда перестанете дрожать, я отведу вас к герцогине, и вы забудете об этой гадкой ссоре.

Эльфрида застенчиво взглянула на Рауля. В его глазах теплился свет, при виде которого сердечко девушки затрепетало.

– Мессир, вы очень добры, – пролепетала она. – Я благодарю вас за вашу защиту. В самом деле, у меня… у меня нет слов, чтобы выразить вам… – Голос ее дрогнул и сорвался; она лишь надеялась, что он не сочтет ее безнадежно глупой, но боялась, что это непременно произойдет.

Последовала недолгая пауза. Ее нарушил Рауль, негромко сказав:

– Вам не за что благодарить меня. Я не стал бы просить больше у судьбы, если бы она дала мне возможность послужить вам.

Ладошка Эльфриды дрогнула в его руке; она подняла на него глаза.

– Служить мне? – пролепетала в унисон. – Мне? Я… думала, вы меня недолюбливаете, мессир! – Слова эти сорвались с ее губ прежде, чем она успела сообразить, что же именно говорит. Зардевшись как маков цвет, девушка удрученно понурила голову.

– Недолюбливаю вас, Эльфрида? – Рауль рассмеялся неестественно хриплым смехом. Склонившись над ее рукой, молодой человек бережно поцеловал пальчики девушки. – Кажется, я боготворю вас, – сказал он.

Дрожь пробежала по телу Эльфриды; он не мог разобраться в выражении ее лица, но руки́ она не отняла.

– Если я отправлюсь в Англию, чтобы поговорить с вашим отцом, – сказал он, в упор глядя на нее, – вы смогли бы выйти замуж за нормандца?

Натиск Рауля оказался для Эльфриды слишком стремительным. Еле слышным голоском она пролепетала:

– Право слово, мессир… я должна идти к герцогине, которая ожидает меня.

Он тут же вскочил на ноги, боясь, что напугал и растревожил ее. Они медленно двинулись по галерее. Рука Эльфриды лежала на сгибе его локтя. Она украдкой взглянула на мужчину, страшась, что вот сейчас он скажет что-нибудь еще, и боясь, что он промолчит. Девушка отчаянно старалась найти какие-нибудь слова, которые дали бы ему надежду, но при этом не уронили бы ее девичью честь. Но так ничего и не придумала. Они подошли к дверям покоев герцогини. В отчаянии она заявила:

– Мой отец обещал мне, что не выдаст меня замуж до тех пор, пока мой брат не вернется в Англию. Я дала этот обет Деве Марии много лет назад, мессир.

Рауль, остановившись, развернулся к ней лицом.

– Но что будет, когда он действительно вернется, Эльфрида?

– Не знаю… Не думаю, что отец хотел бы, чтобы я вышла замуж за пределами Англии, – застенчиво сказала девушка.

Она выглядела настолько очаровательно и соблазнительно, что Рауль едва удержался, чтобы в тот же миг не расцеловать ее. Эльфрида отняла у него свою руку и подошла к двери будуара. Когда ее пальчики легли на задвижку, девушка обернулась, желая вновь взглянуть на Рауля. Поколебавшись, с затаенным дыханием от собственной смелости, но с очаровательной улыбкой на губах сказала:

– Сама же я… не испытываю предубеждения к нормандцам, мессир.

Рауль порывисто шагнул вперед, но она исчезла раньше, чем он успел дотронуться до нее, и дверь с гулким стуком захлопнулась за ней.

Тем же вечером, когда по улицам катился колокольный звон, возвещавший наступление вечерней зари, Рауль явился в гости к Эдгару. Тот сидел у стола в своей комнате, при свете свечей рассматривая наконечник охотничьего копья. Узрев друга, он поднял голову и улыбнулся.

– Привет, Рауль! – Эдгар ногой подтолкнул к нему табурет. – Присаживайся! Я не видел тебя весь день.

Заметив, что Рауль многозначительно взглянул на пажа, который как раз собирал в охапку оружие после охоты, Эдгар положил руку мальчишке на плечо.

– Ступай, Герлуин, – сказал он. – Забирай снаряжение с собой и смотри, когда я в следующий раз отправлюсь на охоту, чтобы на копье не было ни пятнышка.

Герлуин, смиренно ответив «Да, господин», исчез.

Эдгар вопросительно взглянул на друга.

– Что-то случилось, Рауль?

– Да, – ответил тот. Он не стал садиться на табурет, а, немного побродив по комнате, подошел к окну, словно набираясь решительности.

Эдгар наблюдал за ним, и в глазах его плясали лукавые искорки.

– Что же за несчастье приключилось, о котором ты собираешься рассказать мне? Ты сегодня ездил на моем Берберийце в Лилльбонн, и он охромел? Или же дело в том, что твой достойный отец не пришлет из Харкорта гончую, которую обещал для меня?

Рауль улыбнулся.

– Ни то ни другое. – Отвернувшись от окна, он вернулся в комнату. – Эдгар… как ты отнесешься к тому, если твоя сестра выйдет замуж за нормандца?

При этих словах Эдгар подпрыгнул словно ужаленный и схватил Рауля за плечи.

– Эй, парень, так вот как обстоят дела? Нормально отнесусь, если этим нормандцем будешь ты.

– Спасибо. А твой отец?

Эдгар, неохотно убрав руки, уронил их вдоль тела.

– Может быть, и он даст согласие, если я замолвлю за тебя словечко. Но сказать наверняка я пока что ничего не могу. – В голосе его послышались нотки беспокойства, а в глазах промелькнула тень тревоги.

– Я в состоянии предложить немногое, – неловко выговорил Рауль, – потому что я не стремился приобрести землю и титулы. У меня есть лишь мой участок, за владение которым и несу рыцарскую службу, но, думаю, герцог с легкостью дарует мне и все остальное, если я его о том попрошу. У нас уже заходила речь на эту тему, но я предпочел остаться рядом с ним, поскольку не видел проку от владений, которыми он готов был наделить меня. Однако если я женюсь… – Он умолк и серьезно взглянул на Эдгара. – Ну, что ты скажешь?

Эдгар долго молчал, не говоря вообще ничего. Похоже, сакс никак не мог найти нужных слов, чтобы выразить свою мысль. Когда же наконец заговорил, запинаясь и колеблясь, то слова его прозвучали нерешительно.

– Дело не в этом. Ни один человек в Нормандии не сравнится с тобой в том, что касается возможности обрести могущество и богатство. Мне прекрасно известно: сто́ит тебе только пожелать, как герцог даст и то и другое. Так что я ничуть не опасаюсь, что у тебя не найдется средств, дабы сделать подарки и содержать супругу. – Он широко улыбнулся, но улыбка тут же угасла. – Дело не в этом, – повторил Эдгар. – Мы с тобой стали друзьями много лет назад, и я не знаю другого такого человека, которому бы с подобной радостью отдал руку Эльфриды в браке – нет, я желаю этого всей душой. – Он машинально приподнял край тяжелого полога вокруг кровати и принялся загибать его складками. – Но это все мечты, Рауль: глупые и неосуществимые.

Рауль молчал, ожидая продолжения. Эдгар поднял голову, теперь он уже не комкал занавеску в пальцах.

– Между нами пролегла целая пропасть! – проговорил с таким видом, словно умоляя Рауля догадаться обо всем, что он не может выразить словами.

– Но ты сам часто говорил мне – твой отец привез себе невесту из Нормандии, – возразил Рауль.

– Да. Но тогда все было по-другому. – Эдгар плотно сжал губы, отказываясь объяснить очевидное.

– Следовательно, ты запрещаешь мне ухаживать за твоей сестрой? – прямо спросил Рауль.

Эдгар покачал головой.

– Я бы ничего так сильно не хотел, как назвать тебя братом, – ответил он. – Сердцем я с тобой, но страшусь того, что может уготовить нам будущее. Да и обручение, – сакс слабо улыбнулся, – устраивается совсем не так. Ты и она не простые вольные крестьяне, которые могут жениться по любви.

Рауля вдруг охватило нетерпение.

– Клянусь честью, если миледи Эльфрида доверит мне свое сердце, я получу ее, невзирая на все препоны!

– Вот слова истинного нормандца, – негромко заметил Эдгар. – Мародера и хищника, помечающего свою территорию и жертву!

В душе Рауля вспыхнул гнев, однако он не дал ему вырваться наружу, а постарался взять себя в руки и сказал:

– Я этого не заслуживаю. Хотя сейчас изъясняюсь сумбурно, ты прекрасно знаешь, что не совершу ничего недостойного.

– Я не сомневаюсь в тебе, – согласился Эдгар. – Но дорога будет нелегкой.

В теле Рауля пела весна, и сомнения вместе с дурными предчувствиями показались ему настолько неуместными и нелепыми, что он вновь ощутил укол сильнейшего раздражения.

– Кровь Христова, Эдгар, можешь ты хоть ненадолго забыть об этом? Какое дело нам, простым смертным, до того, что наши вожаки лелеют свои амбиции? Заявляю тебе: я решительно отказываюсь впадать в уныние!

Эдгар слабо улыбнулся.

– В таком случае Бог тебе в помощь, – произнес он. – Ты понимаешь, что это означает, Рауль. Мне более нечего тебе сказать.

Вырвав у Эдгара разрешение ухаживать за Эльфридой, Рауль не стал терять время зря. Девушка выказала застенчивость, но не оттолкнула его. Когда он входил в комнату и направлялся к ней, она встречала его неизменной улыбкой, а если во время утренней соколиной охоты его жеребец случайно оказывался рядом с ее лошадкой, Эльфрида ухитрялась даже отъехать немного в сторону от остальных.

Прошло совсем немного времени, и он вновь заговорил с ней о любви; и на сей раз она не убежала. Эльфрида знала, что ей не сто́ит выслушивать мужчину, который еще не заручился согласием ее отца; она знала, как должна вести себя и что говорить скромная девушка, но, не удержавшись, легонько наклонилась в его сторону. И кто после этого станет обвинять Рауля в том, что он поймал Эльфриду в объятия?

Вот так и получилось, что они поклялись хранить друг другу верность. Держа ее руки в своих, Хранитель сказал:

– Я могу отправить письмо в Англию, твоему отцу, но мне это не нравится. Я ведь наверняка получу холодный ответ, верно?

– Боюсь, что так, – ответила она. – Да, моя матушка и вправду была нормандкой, но отец недолюбливает нормандцев с тех пор, как король начал отдавать им явное предпочтение в Англии. А вот если Эдгар замолвит за нас словечко, то он может и смягчиться.

– Эдгар останется моим другом. После твоего возвращения я приеду в Англию так скоро, как только смогу. – Внезапный страх вдруг ледяной лапой сжал ему сердце. – Эльфрида, ты ведь не связана обещанием с кем-нибудь другим?

Зардевшись, она покачала головой и тут же принялась сбивчиво объяснять, как такое могло произойти; ведь девушка, которой уже сравнялось двадцать лет, незамужняя, не удалившаяся в монастырь и даже не обрученная, являла собой столь необычное зрелище, что факт сей бросал порочную тень на ее репутацию. Но, заглянув в улыбающиеся глаза Рауля, она с долей достоинства заявила:

– Моей вины в том нет, мессир.

Улыбка Рауля стала шире; он принялся целовать ее пальчики, пока она не укорила его в том, что в любой момент на галерею может войти еще кто-нибудь и увидеть их. Тогда Рауль отпустил руку Эльфриды, но обнял девушку за талию. На это она ничего не возразила; быть может, оттого, что они сидели на скамье, его поддержка показалась ей даже желанной.

– Расскажи мне, почему в том не было твоей вины, сердце мое, – прошептал Рауль ей на ушко.

Совершенно серьезно, с благоговейным трепетом в голубых глазах, она поведала ему о том, что еще ребенком была обручена с Освином, сыном Гундберта Сильного, владельца восьмидесяти хайдов земли в графстве Уэссекс.

– Он тебе нравился? – прервал ее вопросом Рауль.

Эльфрида почти не знала его. И никогда не виделась с ним с глазу на глаз, поскольку в Англии не принято, чтобы девушка оставалась наедине с мужчиной до тех пор, пока она не окажется связанной с ним узами брака. Он был вполне достойным молодым человеком, вот только умер ужасной смертью, едва она вступила в брачный возраст. У него вышла ссора с неким Эриком Ярлессеном, свирепым чужеземцем, переселившимся в Уэссекс из северо-восточной части Британии, где в то время действовали датские законы. Эльфрида не знала, из-за чего они поссорились, но полагала, что Освин нанес датчанину определенный ущерб. Однако потом, на масленицу, Освина неожиданно свалила какая-то изнуряющая лихорадка; кое-кто уверял, что это была желтуха, ведь кожа его приобрела желтоватый оттенок; и, хотя он проглотил девять вшей, голодавших девять дней, а на запястье ему посадили живую лягушку, пойманную вечером накануне Ивана Купала, чтобы она оттянула у него жар, все было напрасно. Лихорадка не уменьшалась; с каждым днем ему становилось все хуже и хуже, пока однажды он не умер после долгой болезни; смерть унесла его в расцвете сил.

– После этого, – продолжала Эльфрида, инстинктивно сунув ладошку в руку Рауля, – нашлись люди, которые выдвинули против Эрика обвинения, и среди них – Гундберт, отец Освина. Говорили, что Эрика изгнали из северо-восточных графств, потому что он творил там всякие непотребства и даже занимался колдовством. – Девушка быстро перекрестилась, и дрожь пробежала по ее телу. – Эти люди утверждали, будто уверены, что он применил против Освина stacung. Ты не знаешь значения этого слова? Это когда человек создает образ своего врага, а потом втыкает в него терновый шип, молясь о его смерти.

– Черная магия! – заметил Рауль. – Фу! И что же сталось с тем Эриком?

– Когда состоялся очередной совет графства, он предстал перед главным магистратом и отрекся от обвинений, потребовав справедливого суда. Священник взял в руку две деревянные палочки, на одной из которых был начертан Святой крест, а на другой не было ничего; а Эрик, помолившись Господу о том, чтобы Он свершил правосудие, стал тянуть жребий. – Эльфрида крепче прижалась к Раулю. – На той палочке, что он вытащил из руки священника, не было ничего, поэтому все поняли: Господь объявил его клятвопреступником и это он повинен в смерти Освина через посредство stacung, то есть, колдовства.

– И что же было дальше? – спросил Рауль.

– Одни начали говорить, будто он должен заплатить вергельд – то есть виру, устанавливаемую за голову человека, если он убит. Освин был таном короля, как и мой отец, поэтому денежная компенсация за его убийство исчислялась двенадцатью сотнями шиллингов, которые Эрик, скорее всего, не смог бы заплатить. Но главный магистрат постановил: преступление слишком уж черное и тяжкое, чтобы его можно было искупить серебром, и приказал забить Эрика камнями, что и было сделано во вторник выкупа. Сама я этого не видела, но мне рассказывали. Вот почему я до сих пор даже не обручена.

Рауль прижимал обе ладошки Эльфриды к своей груди, щекой касаясь ее щеки.

– Ты жалеешь об этом, птичка моя? – спросил он.

– Нет, – призналась она. – Теперь не жалею.

 

Глава 5

Недели складывались в месяцы, а эрла Гарольда по-прежнему с почетом и уважением развлекали в Руане. Для него придумывали всевозможные забавы, и никто даже не заикался о его отъезде. Равным образом и он не делал попытки сбежать, хотя кое-кто в его окружении считал, что возможностей для этого было предостаточно. Когда эрл отправился с визитом к Вульноту в Румар, Эльфрик даже составил план, как им ускользнуть незамеченными из дома Вульнота и верхом доехать до границы. Гарольд, прекрасно понимая, что за каждым его шагом следят, и будучи вполне уверенным в том, что во все порты и сторожевые посты на границе давно разослано предупреждение о его возможном появлении, отклонил этот план без малейшего сожаления. От Эдгара, получавшего письма из Англии, он знал: король Эдуард по-прежнему пребывает в добром здравии, а в стране царит спокойствие. Он мог позволить себе ожидание, и даже если куртуазное заточение и раздражало его, то он был не тем человеком, чтобы проявлять свои чувства на людях. Маска, которую носил, оказалась настолько убедительной, что даже Эльфрик уверовал: Гарольд погряз в праздной беззаботности, и в отчаянии заламывал руки, терзаясь горькими сомнениями. Но эрл отнюдь не страдал беспечностью. Как-то он сказал Эдгару: нынешнее пребывание в Нормандии полезно уже хотя бы тем, что позволило ему узнать герцога Вильгельма и его ближайших сподвижников настолько хорошо, насколько он и мечтать не мог. Через полгода эрл Гарольд близко познакомился почти со всеми высшими сановниками Вильгельма. Понаблюдав за воинственными баронами, к числу которых принадлежали виконты Котантен и Авранш, он обронил:

– Отличные бойцы, но не более того.

Эрл постарался установить дружеские отношения с советниками герцога Фитц-Осберном, Жиффаром, де Бомоном и прочими.

– Верные и преданные люди, – сказал Гарольд, – однако они всего лишь выполняют волю своего господина.

Наблюдая за баронами рангом пониже, такими как знаменосец герцога Ральф де Тони и лорды Каани, Монфике и л’Эгля, он заметил:

– Порывистые и неуправляемые господа, которым нужна твердая рука.

Сведя с ними знакомство, Гарольд выбросил их из головы. А вот когда настоятель собора Герлуина в Беке Ланфранк пожаловал с визитом в Руан, эрл Гарольд отозвался о нем в совершенно другом тоне:

– Этот человек опаснее всех остальных вместе взятых, – негромко сказал он.

Эдгар изрядно удивился.

– Я думал, вам понравится приор, милорд, – заметил он.

И вот тогда эрл сказал нечто такое, что показалось его верному тану чем-то непостижимым.

– Хотел бы я, чтобы он был моим советником, – обронил Гарольд.

Эдгар нахмурился.

– Да, я знаю, что он очень умен. Говорят, это настоятель устроил свадьбу герцога. По-моему, он иногда дает советы Вильгельму.

Эрл с мягкой улыбкой взглянул на него.

– Я тщетно искал среди всех благородных вельмож Нормандии того, кто стои́т за плечом герцога и потихоньку нашептывает ему советы. Теперь я знаю, кто этот человек, и можешь мне поверить – я боюсь его.

– Советник! Разве герцог нуждается в нем? – удивился Эдгар.

– Не для того, чтобы управлять страной, пожалуй, и уж, конечно, не для того, чтобы вести боевые действия, а вот для тайной искусной работы, интриг – да, советник ему просто необходим, – ответил Гарольд.

– А как насчет Ансельма? – предположил Эдгар. – Он тоже славится мудростью суждений.

Но Гарольд лишь покачал головой.

– Святой человек, истинный подвижник, однако чрезмерная святость не позволяет ему давать такие советы, на какие способен изощренный ум Ланфранка.

Эрл более ничего не добавил, но слова его запали Эдгару в душу. Сакс даже как-то заметил Жильберу Дюфаи, что полагает, будто Ланфранк пользуется огромным доверием герцога, и по тому, как засмеялся в ответ Жильбер, заключил: и здесь эрл Гарольд оказался прав. Дурные предчувствия охватили тана с новой силой; он понял, что его повелитель окружен врагами, которые не стесняются прибегать к тайному оружию, а собственная неспособность и бессилие помочь Гарольду вновь сделали его таким же раздражительным и нетерпимым по отношению к тем, кто приютил его, как и тринадцать лет тому.

Поскольку и Рауль, и Эдгар знали, какие планы вынашивают их хозяева, и не имели возможности заговорить об этом, между ними начало нарастать невидимое отчуждение. Под их дружеским разговором скрывалось осознание того, что у них появились тайны друг от друга. Эдгар, стараясь, чтобы разногласия их лидеров не положили конец дружбе между ними, с горечью думал: Рауль более не интересуется никем и ничем, кроме Эльфриды. Рауль же, понимая, какая тяжесть лежит на сердце Эдгара, старался через разделявшую их пропасть протянуть ему руку, будучи уверенным в том, что преданность сакса и ревностное служение своему господину превращают дружбу во вражду.

Однажды, взяв Эдгара за плечи, он заявил:

– Что бы ни случилось, какой дорогой мне ни предстоит пройти, ты знаешь – не я выбрал для себя этот путь, Эдгар.

Сакс, стряхнув с себя его руки, угрюмо ответил:

– Ты – нормандец и друг Вильгельма. Разумеется, должен хотеть того же, что нужно ему.

Рауль, молча окинув Эдгара долгим взглядом, отвернулся. Он ушел, а сакс остался стоять у окна, глядя вниз из-под насупленных бровей; Рауль мог лишь догадываться о том, что под гнетом недовольства и гнева в сердце Эдгара звенели струны гордости за свой народ и верности своему сюзерену. Немного погодя, когда они столкнулись на лестнице, Эдгар, развернувшись, зашагал рядом с Раулем, с неловкостью проворчав:

– Прости меня: в последнее время я что-то сам не свой.

Руки их соединились в крепком пожатии.

– Знаю, – ответил Рауль. – Но, что бы ни случилось, перед лицом Господа нашего, Девы Марии и Фазана клянусь: я был, есть и всегда останусь твоим другом.

Осень сменилась зимой; легкий снег укрыл крыши домов. Эдгар отправился в Харкорт вместе с Раулем, чтобы поздравить старого Хуберта с семидесятилетием, и Эльфрик с отвращением заметил Сигвульфу:

– Эдгара волнуют лишь его нормандские друзья, я полагаю, он с радостью предпочтет их нам, своим соотечественникам. Он презирает Вульнота за то, что тот перенял их манеры, но, несмотря на свою бородку и короткую тунику, вечно оставляет нас, чтобы проехаться верхом вместе с Фитц-Осберном или повидаться с этим громогласным бароном, люди которого, встретив тебя на дороге, кричат «Ату его! Ату!».

После Нового года случилось событие, одинаково занимавшее умы и нормандцев, и саксов. В Бретани молодой граф Конан, годом ранее разогнавший своих воспитателей и советников, начал демонстрировать признаки порочного упрямства и неуправляемости. Одним из первых его самостоятельных деяний стало заточение в темницу своего дяди Одо, предварительно закованного в кандалы. В Нормандию доходили известия об этом и прочих сумасбродствах графа. Похоже, он обещал стать таким же тираном, как его отец или дед, и знающие люди шептались, что он при первой же возможности намерен денонсировать клятву вассальной верности Нормандии.

В начале весны 1065 года Конан прислал письменное уведомление герцогу Вильгельму, со всем пылом и хвастовством юности объявив, что более не считает себя вассалом Нормандии и готов сразиться с герцогом на границе в назначенный им день. Полагали, будто основным объектом нападок Конана должна стать пограничная нормандская крепость Сен-Жак, и посыльные вскоре привезли известия о том, что он выступил маршем к городу Мон-Доль, принадлежавшему герцогу.

Вильгельм принял вызов Конана, не выказав ни малейшего удивления или гнева.

– Все они одним миром мазаны, эти бретонские властители, – только и сказал он. – Я ждал чего-то подобного.

К тому времени как внизу, под лестницей, был накрыт ужин, по всему дворцу уже разнеслась весть – Нормандец вновь собирается на войну. Герцог Вильгельм занял свое место за столом и, сняв пробу с первого блюда, повернувшись к Гарольду, сказал:

– Что скажете, эрл Гарольд? Хотите сразиться в битве на моей стороне?

Это было настолько неожиданно, что все саксы как один удивленно вскинули головы. Эрл же не спешил с ответом и отведал блюдо, которое один из слуг, преклонив колено, протянул ему. Наблюдая за ним, Рауль спросил себя, какие расчеты сейчас с быстротой молнии проносятся у него в голове. По глазам его, впрочем, ничего нельзя было прочесть; по губам скользнула легкая улыбка. Эрл вытер пальцы о салфетку.

– Отчего же нет? Охотно, – спокойно ответил он. – У вас найдется место для меня, герцог Вильгельм?

– Я отдам под ваше начало один из своих отрядов, – пообещал герцог.

Эдгара, уже хорошо знакомого с правилами рыцарства, предложение герцога удивило далеко не так сильно, как его соотечественников-саксов. Сразу же по окончании ужина он поднялся вслед за эрлом наверх и стал умолять его уговорить герцога, чтобы тот позволил и ему принять участие в походе. Ожидая ответа Вильгельма, сакс сгорал от нетерпения и, едва завидев Гарольда, вперил в него жадный вопросительный взгляд.

Гарольд кивнул в ответ на невысказанный вопрос.

– Ты едешь, – сказал он. – Поначалу герцог не хотел давать согласия, но тут твой друг Рауль присоединил свой голос к моему, предложив себя в заложники на случай твоей гибели, и его поддержали Фитц-Осберн, а также Гуго де Монфор. Итак, с шутками и прибаутками, вопрос был решен. Вульнот и Хакон должны будут остаться здесь. Хакон с удовольствием присоединился бы к нам, а вот Вульнот… – Эрл умолк и пожал плечами. – Кажется, он – единственный из нас шестерых, у кого в жилах нет ни капли крови Годвина, – сказал Гарольд. – Но пусть его: он ничем нам не поможет. – Оглянувшись, эрл удостоверился – их никто не слышит. – Ты ожидал, что герцог Вильгельм сделает мне подобное предложение?

– Нет, – немного подумав, признался Эдгар. – Тем не менее так часто поступают. Но что у него на уме, милорд?

– Если бы я знал, что у Вильгельма на уме, то у меня не было бы нужды бояться его, – легкомысленно отозвался Гарольд.

Эдгар недоуменно нахмурился.

– Вы ведь не боитесь его, милорд, – сказал он.

– В самом деле? – Эрл негромко рассмеялся. – Что ж, может быть, ты и прав. Полагаю, он хочет посмотреть на меня в сражении, чтобы понять, каков из меня военачальник. – Гарольд выразительно приподнял бровь. – А поскольку я желаю узнать то же самое о нем – согласился сразиться на его стороне. Таким образом, мы заключили взаимовыгодное соглашение.

– А вы не думаете… – Эдгар запнулся, подбирая слова, – не подозреваете ли его в том, что он желает вам смерти в бою?

– Нет. – Гарольд задумался. – Нет, не думаю. – Его стремительная, летящая улыбка вспыхнула и погасла. – А если Вильгельм питает подобные надежды, то его ждет разочарование. Я не намерен погибать на этой войне.

Эльфрида, узнав о предстоящей экспедиции, встревожилась до крайности, когда же Эдгар принялся потешаться над ее страхами, кинулась искать утешения у Рауля, будучи уверенной, что больше не увидит их живыми.

– Но, сердце мое, я уже побывал на многих войнах и вышел из них целым и невредимым, – рассудительно заметил молодой человек. – Эта кампания будет недолгой, и мы вернемся раньше, чем ты успеешь соскучиться.

Этого она не могла допустить ни при каких обстоятельствах. Спрятав лицо на груди Рауля, Эльфрида сдавленным голосом сообщила возлюбленному, что начинает скучать по нему в ту же секунду, как расстается с ним. На это мог быть только один ответ, и молодой человек дал его. Но девушка еще не покончила со своими страхами. Подняв на Рауля встревоженные глаза, она умоляла его беречься более обыкновенного, поскольку ему предстояло сразиться с ужасными людьми, рожденными исключительно для войны.

Ее слова заставили Рауля рассмеяться; он пожелал узнать, кто вложил подобные мысли ей в голову, и она тут же пересказала ему небылицы о бретонцах, услышанные от бабок и прочих сомнительных личностей. Эльфрида заявила: всем известно, что в Бретани полно свирепых воинов, которые ведут себя подобно варварам, и что у каждого из них бывает по десять жен и пятьдесят детей одновременно, а промышляют они исключительно насилием и кровопролитием. Когда же Рауль, не выдержав, расхохотался, девушка обиженно нахмурилась и ушла, воинственно задрав свой маленький подбородок, но затем простила его и даже признала, что не все из услышанных ею баек могут быть правдой.

Чтобы добраться до Бретани, нормандская армия двинулась на юг, к Авраншу. Путь ее пролегал по местности, изобилующей садами и пастбищами. Далее они перешли через зыбучие пески под Мон-Сен-Мишелем в том месте, где река Куэнон впадает в залив. Этот переход таил в себе множество опасностей; один из воинов, в нагруднике и с тяжелым щитом в руках, сделав неверный шаг, до пояса провалился в невидимую яму, куда его стремительно засосали предательские зыбучие пески. Товарищи попытались вытащить его, но пески оказались сильнее, и несчастный копейщик лишь погрузился еще глубже, так что на виду оставались только его плечи да отчаянно цепляющиеся за жизнь руки. Он принадлежал к отряду эрла Гарольда, и сам эрл проезжал рядом, внимательно и осторожно высматривая дорогу. Увидев само происшествие и бесплодные попытки спасти жертву, Гарольд в мгновение ока спрыгнул с седла. Товарищам бедолаги-копейщика показалось, будто неведомая сила разметала их в стороны; эрл широко расставил ноги, упираясь ими в твердую землю на краю предательской воронки, и наклонился вперед, к тонущему в песках человеку. Руки несчастного мертвой хваткой вцепились в руки Гарольда; стоящие вокруг люди увидели, как напряглись мускулы на предплечьях эрла, и как с сочным треском лопнул один из браслетов у него на запястье. Сильные мышцы канатами вздулись у него под кожей; пески издали хлюпающий звук, словно им ужасно не хотелось отпускать свою жертву; эрл всем телом откинулся назад, и копейщик вырвался из смертельных объятий трясины, а потом и вскарабкался на твердую землю.

Бедняга ползал у эрла в ногах, целуя его сапоги и размазывая по щекам слезы; солдаты, видевшие все происходящее от начала до конца, разразились восторженным ревом. Рауль, наблюдавший за происшествием издалека, понял, почему мужчины любят эрла Гарольда настолько, что с радостью готовы умереть за него.

А эрл не обратил на приветственные крики ни малейшего внимания. Сняв с руки лопнувший браслет, он отшвырнул его в сторону и, поймав уздечку своей лошади, вновь взлетел в седло.

Когда Гарольд поднялся на противоположный берег, то обнаружил, что здесь его поджидает герцог.

– Клянусь Богом, эрл Гарольд, вы были великолепны! – сказал Вильгельм. – Я впервые воочию увидел силу, которая превосходит мою собственную. – Рассмеявшись, он окинул сакса одобрительным взглядом. – Но прошу вас в следующий раз не рисковать своей жизнью ради простого копейщика, друг мой, – добавил герцог.

– Там не было никакого риска, – беспечно отозвался эрл. – Однако я не мог допустить, чтобы этот бедолага погиб.

В тот день рыцари и солдаты говорили только о поступке эрла и его чудовищной силе. Подвиг Гарольда произвел неизгладимое впечатление на умы всех, кто видел это. Герцог Вильгельм обратился к своему брату Мортену:

– Окажись я на его месте и сделай то же самое, это была бы чистой воды политика, чтобы те, кто идет за мной, воспламенились бы моей доблестью. Эрл же Гарольд действовал без задней мысли, но результат получился тем же самым. – Герцог ткнул большим пальцем в сторону его отряда. – Теперь они готовы умереть за него, чего раньше не было и в помине. Вот увидишь, они будут драться, как львы.

Мортен презрительно фыркнул.

– Глупо рисковать собственной жизнью ради какого-то копейщика.

Рауль, ехавший по другую сторону от Вильгельма, вмешавшись в разговор, с любопытством поинтересовался:

– А те подвиги, что вы совершили под Меланом, за которые солдаты прозвали вас героем – это тоже была политика?

Герцог рассмеялся.

– Это произошло в годы зеленой юности. Да, политика, по большей части.

Вильгельм оказался прав, когда сказал, что переданный под командование Гарольда отряд теперь был готов умереть за эрла. Если поначалу солдаты выражали недовольство тем, что ими командует чужеземец, то теперь прежние обиды были забыты и они клятвенно уверяли: он – настоящий вожак. Его отряд проникся таким воодушевлением и подъемом, что, когда армия пересекла границу и вошла в Бретань, подойдя маршем к Долу, герцог, не колеблясь ни минуты, отправил эрла Гарольда освобождать город.

Сам Вильгельм наблюдал за штурмом из лагеря, разбитого на склоне холма неподалеку, вслух комментируя происходящее.

– Настоящий лидер, – сказал герцог, – как я и думал, а в бою он сохраняет холодную голову.

Анализируя тактику Гарольда, Вильгельм, кивнув, заметил:

– Да, именно так поступал и я сам, пока не нашел более надежный путь.

Немного погодя, глядя, как Гарольд бросил в атаку свой правый фланг, герцог улыбнулся.

– Он не имеет привычки командовать конницей, и мои лучники, похоже, ему только мешают. Господи Иисусе, что за жуткое оружие этот его боевой топор!

Саксы пошли в бой, подвесив к седлам свои топоры. Герцог орудовал секирой, держа ее обеими руками, повергнув нормандцев в ступор, и Рауль собственными глазами увидел, как сбылось давнее хвастовство Эдгара. Одним ударом Гарольд перерубил шею лошади своего противника.

Сражение продолжалось совсем недолго, поскольку граф Конан оказался неопытен в ведении боевых действий, да и враги превосходили его числом. Отведав на собственной шкуре умелую ярость Гарольда, он отступил и поспешил обратно к своей столице, Ренну.

Тем вечером Эдгар сидел в палатке Рауля, любовно полируя свой боевой топор. Было совершенно очевидно, что он наслаждался сражением и с радостью принял бы участие в новом бою.

– Что ж, твои желания сбудутся, – лениво проговорил Рауль. – Мы будем преследовать Конана, не изволь сомневаться. Отдал бы ты свой топор оруженосцу, и пусть он его чистит.

– Нет уж, я предпочту сделать это сам, – ответил Эдгар. Сакс поднес топор к свету, любуясь тем, как хищное лезвие заблестело отраженным огнем. – Ну что, разве это не оружие мужчины? Да, старый друг, я рад вновь ощутить твою крепость в своих руках!

Рауль распростерся на соломенном тюфяке, заложив руки за голову, и с усмешкой наблюдал за Эдгаром.

– На твоем месте я бы тоже радовался, если бы мне надо было завалить быка, – насмешливо проговорил он.

– Быка! – с негодованием вскричал Эдгар и погладил толстое топорище. – Ты слышишь, Тот, Кто Пьет Человеческую Кровь?

Рауль многозначительно скривился.

– Помолчи, варвар! Если ты намерен и дальше разговаривать с этим жутким оружием, ступай куда-нибудь в другое место! Мне лично не нравится ни кровь, ни битвы.

– Рауль, ты не должен так говорить, – упрекнул друга Эдгар. – Если тебя услышит кто-нибудь, кто еще не знаком с тобой…

– То непременно сочтет, что я говорю правду? – перебил его Рауль.

– Да, а почему нет?

– Ну так я действительно говорю правду, – ласково ответил Рауль и смежил веки.

Подобное признание не на шутку встревожило Эдгара, он попытался заставить Рауля отказаться от этой глупой и неуместной привередливой разборчивости. Но, похоже, слова его не возымели решительно никакого действия, потому что через двадцать минут серые глаза сонно приоткрылись и Рауль, зевнув, заявил:

– А-а, Эдгар! Ты еще здесь?

Эдгару ничего не оставалось, как подняться на ноги и с достоинством удалиться к себе.

Однако вера его в Рауля восстановилась довольно быстро, поскольку герцог, подойдя к Динану, взял город огнем и мечом. Эдгар, настырно лезущий в самую гущу сражения, обнаружил – Рауль неизменно идет в первых рядах атакующих и кровавая бойня ничуть не мешает ему продвигаться вперед. Они бок о бок вошли в пролом в одной из крепостных стен. Здесь Рауль, поскользнувшись на россыпи мелких камешков, упал; топор Эдгара принялся описывать над ним сверкающие круги, и сакс взревел на родном языке:

– Прочь, пошли прочь!

Какой-то бретонец бездыханно свалился на Рауля, заливая его хауберк кровью. Рауль, столкнув с себя еще дергающееся в агонии тело, с трудом поднялся на ноги.

– Ты как, цел? – крикнул ему Эдгар, напрягая голос, чтобы перекричать шум битвы.

Рауль кивнул. И только когда сражение закончилось и нормандская армия полностью заняла город, они вспомнили о случившемся. Оба потеряли друг друга из виду в пылу боя, а встретились только несколько часов спустя, на рыночной площади. Рауль командовал отрядом солдат, которому было приказано потушить пожары в городе. Уже сгущались сумерки, когда на него наткнулся Эдгар; Хранитель стоял, озаренный пламенем пожара, мокрый от пота, с ног до головы покрытый сажей и копотью, но целый и невредимый.

Эдгар подождал, пока Рауль отдаст приказание одному из своих людей, и только тогда положил руку ему на плечо.

– А я искал тебя по всему городу, – сообщил он и со свойственной ему невыразительностью добавил: – Я уже начал думать, что тебя убили.

– Мог бы спросить у Нееля; он подсказал бы тебе, где меня найти, – отозвался Рауль. – Эй, там! Отойдите от стены! Она сейчас рухнет!

По булыжной мостовой босиком мчался какой-то малыш в рваной обгорелой тунике, ища маму и пронзительным криком оглашая воздух. Рауль, подхватив его на руки, передал Эдгару.

– Подержи ребенка! – скомандовал он, – иначе его завалит обломками. Этот дом обречен.

Эдгар сунул перепуганного мальца под мышку и недоуменно поинтересовался, что ему с ним делать. Но Рауль уже отошел, чтобы руководить спасением другого дома, на противоположном краю рыночной площади, к которому огонь только подбирался. Эдгар остался на месте, не зная, как успокоить заливающегося слезами мальчонку. К его облегчению, пронзительные крики малыша привлекли какую-то женщину, которая со всех ног бросилась к нему. Она буквально вырвала ребенка из рук Эдгара, прижала его к груди и разразилась непонятной скороговоркой на своем языке. Поскольку бретонского наречия Эдгар не знал, то и понять, что она говорит, не мог, но свирепое выражение ее лица и голоса не оставляли в том никаких сомнений. Он попытался объяснить ей, что не причинил мальчишке никакого вреда, но из его слов женщина поняла не больше, чем он из ее, и лишь угрожающе шагнула к Эдгару, выставив перед собой скрюченные пальцы, словно намереваясь выцарапать ему глаза. Сакс поспешно укрылся за грудой обгорелых бревен, где и обнаружил его Рауль, правда, уже после того, как женщина удалилась, разразившись напоследок очередными проклятиями в адрес Эдгара.

Рауль же согнулся пополам от смеха.

– О бесстрашный герой! О храбрый сакс! Идем, злобный враг отступил.

Эдгар со смущенной улыбкой выбрался из-за груды обломков.

– Нет, а что мне оставалось делать? Это не женщина, а сущая дьяволица. Чума и мор на твою голову, гололицый: это ведь ты сунул ребенка мне в руки.

Рауль начал вытирать пыль и грязь с лица и шеи. Перестав смеяться, он наблюдал за своими людьми, которые выстроились цепочкой, передавая друг другу полные ведра воды.

– Дьявольская работа. А тебе она нравится! – Он, переведя взгляд на Эдгара, вдруг сказал: – А ведь ты спас мне жизнь там, на стенах.

– Когда? – недоуменно нахмурился сакс.

– Когда я споткнулся, тупица.

– А, тогда! – Эдгар на мгновение задумался. – Да, пожалуй, действительно спас, – признал он, и лицо его просветлело. – Редкой красоты получился удар, прямо в место соединения плеча с шеей. Оказывается, за годы ссылки я еще не растерял своего мастерства.

– Что ж, прими мою искреннюю благодарность, – сказал Рауль. – Хвала всем святым, сегодняшняя драка положит конец войне. Конан лично сдал город герцогу.

– Да, – согласился Эдгар, но в голосе его прозвучало легкое сожаление. – Я иду ужинать, – заявил он. – Пойдешь со мной?

– После того, как увижу, что мы погасили последнюю искру. Где сейчас герцог?

– Наверху, в замке, вместе с эрлом и де Гурнеем. Конан делает хорошую мину при плохой игре и сегодня вечером ужинает за столом герцога. Так, во всяком случае, сказал мне Фитц-Осберн. Хотя на месте Вильгельма я бы заковал его в кандалы. – Эдгар, повернувшись, двинулся прочь, но тут же остановился, не пройдя даже трех шагов, и, не оборачиваясь, сообщил: – Герцог производит эрла Гарольда в рыцари. – После чего, не дожидаясь ответа Рауля, сакс широкой поступью пересек рыночную площадь и скрылся из виду.

Рауль долго смотрел ему вслед.

– А тебе бы хотелось, чтобы эрл Гарольд отказался, – негромко проговорил Хранитель и вернулся к работе.

Церемония посвящения в рыцари состоялась на следующее утро. Эрл предстал безоружным перед Вильгельмом, у которого на изукрашенном драгоценными каменьями поясе висел меч, на голове красовался шлем, а в руке герцог держал копье. Положив правую руку на плечо Гарольда, он произносил освященные временем и обычаем слова клятвы.

После того как Конана вынудили повторно принести вассальную присягу Нормандии, герцог решил вернуться в Руан и, перейдя границу, вступил в Авранш. Они с эрлом Гарольдом ехали бок о бок и, судя по всему, пребывали в наилучших отношениях, деля один шатер на двоих и проводя долгие часы за дружеской беседой.

В Сен-Жаке у самой границы они остановились на ночь, и, как бывало всегда, когда весть о присутствии герцога разносилась по окрестностям, в лагерь к нему потянулся местный люд. Одни – с жалобами, другие – чтобы взглянуть на него из чистого любопытства, третьи – рассчитывая получить щедрую милостыню от богатых лордов, сопровождавших его. Подавляющее большинство просителей составляли калеки или прокаженные, и звон их колокольчиков весь день разносился над лагерем. Подобным личностям редко дозволялось приближаться к Вильгельму, но, когда в Сен-Жаке герцог обедал с эрлом Гарольдом подле своего шатра на свежем воздухе, к нему подошел Фитц-Осберн и бесцеремонно заявил:

– Монсеньор, я хотел бы предложить вам полюбоваться на невероятное зрелище, которое только что видел своими глазами! Ничего подобного я в жизни не встречал!

– И что же это за зрелище, Гийом? – снисходительно осведомился герцог, за годы знакомства слишком привыкший к восторженному энтузиазму Фитц-Осберна, чтобы легко поддаться ему.

– Это женщина, у которой все, вплоть до пупка, наличествует в двойном размере, – сообщил ему Фитц-Осберн. – Сеньор, вы улыбаетесь, но, клянусь честью, у нее два туловища, две головы, две шеи и четыре руки. Все это, соединяясь на поясе, поддерживается единственной парой ног. Рауль, час назад ты обходил внешние посты: неужели ничего не видел?

– Да, видел, – сказал Рауль, и на его лице отразилось отвращение. – Зрелище и впрямь удивительное, но одновременно ужасающее.

Герцог, повернув голову, взглянул на своего фаворита, стоявшего позади его кресла.

– Это и в самом деле диковинка, мой Хранитель, или же очередная небылица Гийома?

Рауль улыбнулся.

– Нет, зрелище и впрямь необычное, но вас может стошнить, когда вы все увидите сами.

– У меня крепкий желудок, – ответил Вильгельм. – Что скажете, эрл Гарольд? Взглянем на это чудо?

– Я бы многое отдал, чтобы увидеть его, – сказал эрл. – Женщина с двумя головами! И обе могут говорить? Или одна говорит, а вторая молчит?

Шут Гале, скорчившись, сидел у кресла Вильгельма; герцог толкнул его ногой.

– Вставай, Гале! Ступай и приведи мне эту диковинку.

Фитц-Осберн тем временем ответил на вопрос эрла:

– Нет, но еще недавно они могли говорить вдвоем. Отец этого создания, здешний простолюдин, рассказывал мне, что одна половина ела, пока вторая говорила, или спала, пока другая бодрствовала. Но около года тому назад одна половина умерла, а вторая осталась жива, и это кажется мне самым необычным и даже удивительным.

– Одна половина мертва, а вторая жива! Неужели такое может быть? – Гарольд явно не верил своим ушам. – Я испытываю большое желание повидать эту странную и ужасную женщину.

Рауль в свойственной ему манере негромко заметил:

– Смотрите, чтобы вам не стало дурно от ее вида и запаха, милорд.

Гарольд вопросительно взглянул на него, но Рауль ограничился тем, что ответил:

– Вы сами все увидите; на мой взгляд, зрелище не из приятных.

Герцог отложил в сторону косточку каплуна, которую обсасывал.

– Советую вам прислушаться к Раулю, эрл Гарольд. Одни называют его Хранителем, зато другим он известен под именем Привереда, а также Друг Того, у Кого Нет Друзей. Я говорю правду, Рауль?

– В общем, да. Но я не предполагал, что вы знаете об этом, монсеньор.

Герцог улыбнулся.

– Тем не менее ты знаешь меня не хуже других, – загадочно обронил он. Заметив приближающегося шута, Вильгельм поманил его к себе. – Ну, ты привел мне диковинку сенешаля, приятель?

– Да, братец, вот она идет. – Гале ткнул пальцем в ту сторону, откуда к ним ковыляющей походкой приближалась нелепая, закутанная в тряпки фигура под вуалью, которую вел за собой серв, держа ее за руку.

Герцог отодвинул тарелку в сторону и облокотился о стол.

– Иди-ка сюда, любезный, и приведи мне свою дочь, чтобы я мог собственными глазами взглянуть на то, какой создал ее Господь, – милостиво сказал он.

Из глубины вороха одеяний донесся тонкий безжизненный женский голос:

– Милорд, меня создал дьявол, а не Господь Бог в неизреченной милости своей.

Герцог нахмурился.

– Что за кощунственные речи ты ведешь, женщина? – Вильгельм сделал знак рукой. – Подойди ближе и сними эти покровы. Ты показывала себя за деньги моим солдатам: теперь покажись и мне.

Она подошла к столу едва ли не вплотную, распространяя вокруг себя тошнотворный запах разложения и гниющего мяса. Эрл Гарольд внезапно поднес к носу салфетку.

– Теперь вы сами увидите, говорил ли я правду, монсеньор! – заявил Фитц-Осберн.

Отец женщины, непрестанно кланяясь герцогу, принялся разматывать грубые тряпки, скрывавшие бесформенную фигуру. Закончив, он отступил на шаг и гордо произнес:

– Вот такой она и была с самого рождения, милостивый господин.

– И единственной частью ее организма, которая обрадовалась этому, был ее живот, воскликнувший: «Хвала Господу, свой голод я могу утолять отныне двумя ртами!» – воскликнул Гале и ткнул своим шутовским жезлом эрла Гарольда. – Эй, кузен, тебя что, тошнит?

Эрл быстро вскочил на ноги и принялся нашаривать кошель, который носил на поясе. Он изменился в лице, когда женщина предстала перед ним обнаженной, и при виде ее мертвой половины, свисавшей набок и тянувшей ее к земле, желчь подступила к горлу Гарольда. Тело ее покрылась гнилостными язвами и струпьями; высохшие руки свешивались вниз, при каждом ее движении раскачиваясь из стороны в сторону; голова подпрыгивала и болталась, а плоть выглядела изъеденной червями и отваливалась от костей.

Эрл отбросил салфетку в сторону, словно сердясь на себя за то, что она ему вообще понадобилась, и подошел к женщине, положив ладонь на ее печальную живую голову.

– Да смилуется над тобой Господь, бедное создание, – мягко сказал он, вложив ей в ладонь кошель и сомкнув вокруг него ее безжизненные пальцы, после чего, не оборачиваясь, зашагал прочь.

Герцог смотрел ему вслед.

– Да, от ее вида его затошнило, но он смог заставить себя коснуться ее, преодолев собственное отвращение, – пробормотал Вильгельм. На краткий миг герцог встретился с Раулем взглядом. – В нем и впрямь есть величие. – Вильгельм повернулся к Фитц-Осберну. – Передай этой женщине кошель и от меня, Гийом. – Он окинул ее критическим взглядом. – Девочка моя, кажется, чистилище тебя ждет уже здесь, на земле. Ступай с Богом. – Глядя на удаляющуюся пару, Вильгельм коротко сказал: – Фу! Ну и запашок! Подай мне свою розу, Гийом. Какая влюбленная дурочка подарила тебе ее?

Фитц-Осберн, расхохотавшись, вытащил цветок из-под застежки, что удерживала на плече его мантию, и протянул цветок герцогу.

Вильгельм поднес розу к носу.

– Ты был прав, Рауль: зрелище действительно ужасающее, – заметил он.

Гале, уже некоторое время хранивший молчание и рисовавший в пыли какие-то фигурки, подняв голову, вперил взгляд в Вильгельма. Глаза его засветились неземным светом; на лбу выступил пот; чужим голосом шут произнес:

– Братец, ты только что видел загадку, разгадать которую у тебя не хватит мозгов.

– Что ж, разгадай ее для меня, шут, – отозвался Вильгельм, по-прежнему вдыхая чистый и сладкий аромат розы.

– Ты только что видел Англию и Нормандию, братец, две разные страны, но объединенные одним правителем; некогда обе были сильными и здоровыми, однако теперь одна умерла, гниет и разлагается, неподъемной ношей отягощая другую, которая пока еще в состоянии поддерживать ее своей силой и богатством.

– Чушь! – презрительно бросил Фитц-Осберн.

Герцог же не отрывал взгляда от бутона розы, которую держал в руке.

– Продолжай, друг мой Гале. И какая же из них, по-твоему, Нормандия?

Шут вытянул костлявый палец, и они увидели, что он дрожит.

– А ты разве не знаешь, братец Вильгельм? Не-ет, тебе это прекрасно известно, с твоим-то орлиным взором! Нормандия – это и есть та гниющая плоть, что вытягивает жизненные соки из Англии. Потому что Англия заберет у Нормандии все, что та может дать, и оставит ее увядать и умирать; ты сам это видел сегодня – да, и это увидят твои сыновья в грядущие годы, к своей неизбывной горечи!

У Фитц-Осберна отвисла челюсть; Рауль же во все глаза смотрел на герцога, который метнул на шута быстрый взгляд из-под насупленных бровей.

Воцарилось тяжелое молчание. Наконец Вильгельм отвел взгляд от лица шута.

– Да будет так, – размеренно проговорил он и вновь склонил голову к бутону розы, нюхая его.

 

Глава 6

Они направились на запад, к Сен-Ло, расположенному на реке Вир, в пустынном и малонаселенном уголке графства Котантен. Здесь их и встретили гонцы из Руана, привезшие с собой письма для герцога. Он быстро пробежал их глазами и задержался лишь на одном, где речь шла об Англии. Наконец протянул его эрлу Гарольду со словами:

– Полагаю, это и вас касается.

Пока эрл читал письмо, герцог продолжал вскрывать остальные депеши, ни разу не взглянув на Гарольда, чтобы понять, как тот воспринял известия, содержащиеся в кратком донесении, которое он держал в руке.

Но на лице эрла не дрогнул ни один мускул. Он читал не спеша, и в глазах его застыло задумчивое выражение. Письмо сообщало о том, что здоровье короля пошатнулось: он все реже выезжал на охоту, проводил все больше времени в молитвах и размышлениях, раздражался из-за каменщиков, работающих над возведением аббатства, которое должно было увековечить славу святого Петра на острове Торни, расположенном на окраине Лондона. Этому аббатству полагалось стать местом последнего упокоения короля, и он вбил себе в голову, что строители не успеют закончить здание к тому моменту, как тело его нужно будет придать погребению.

Далее письмо сообщало о беспорядках на севере, где правил Тостиг. Эрл Гарольд, аккуратно сложив его, вернул Вильгельму. Герцог же, взяв перо и чернила, принялся писать ответ в Руан. Рука его двигалась быстро и уверенно, оставляя характерный росчерк.

Не отрывая взгляда от тряпичной бумаги под рукой, он сказал:

– Знаете, друг мой, я бы не стал долго терпеть таких буйных людей, как ваш брат.

– Я тоже, – мрачно отозвался эрл.

Еще некоторое время Вильгельм продолжал писать, не говоря ни слова. Дойдя до конца страницы, посыпал ее мельчайшим песком и, наконец, стряхнул его на пол. Отложив письмо в сторону, герцог вновь окунул перо в чернильницу.

– Думаю, – с расстановкой, выводившей эрла из себя, проговорил он, – думаю, вам пришло время возвращаться в Англию, эрл Гарольд.

Эрла вдруг охватило непреодолимое желание вскочить и пробежаться по тесной комнате. Он подавил его и остался сидеть, не сводя глаз с лица Вильгельма.

– Время пришло не только для этого, – тщательно подбирая слова, сказал Гарольд.

Он смотрел, как перо герцога коснулось бумаги – раз, другой, третий. Эрл вдруг заметил, что пальцы его выбивают дробь по резному подлокотнику кресла, и крепко стиснул ими твердое дерево, чтобы не выдать себя. Он ждал, что герцог заговорит, но Вильгельм продолжал писать. Эрл мысленно взвешивал одну фразу за другой и тут же отбрасывал их. Наконец резко бросил:

– Будьте со мной откровенны, герцог Вильгельм: что вам от меня нужно?

При этих его словах герцог поднял глаза и отложил перо в сторону. Оттолкнув от себя бумаги, сцепил руки в замок на столе и сказал:

– Эрл Гарольд, много лет назад, когда я был совсем еще мальчишкой и находился под присмотром опекунов, король Эдуард гостил у меня при дворе в качестве моего друга. В те дни он пообещал мне, что если когда-нибудь станет королем Англии, но не сумеет зачать собственного наследника, то оставит трон мне. – Вильгельм сделал паузу, но эрл молчал. Гарольд откинулся на спинку кресла, упираясь затылком в твердое резное дерево, и на лице его не отражалось ничего, кроме вежливого интереса. Герцог окинул его явно одобрительным взглядом. – Четырнадцать лет тому, – продолжал он, – я побывал в Англии с визитом у короля, и он повторил свое обещание, передав мне в качестве заложников Вульнота, Хакона и Эдгара, сына Эдвульфа. Полагаю, это вам известно?

– Я слышал об этом, – спокойно подтвердил эрл, лицо которого по-прежнему ничего не выражало.

– Король пребывает в весьма почтенном возрасте, – заметил Вильгельм, – а я не единственный, кто хочет занять его трон.

Глаза эрла блеснули, но он предпочел промолчать.

– Например, Эдгар, несовершеннолетний Этелинг, – после едва заметной паузы продолжал Вильгельм. – У меня нет сомнения, что многие хотели бы усадить на трон именно его.

– Очень может быть, – согласился Гарольд. Он шевельнул рукой так, чтобы солнечный луч упал на перстень с рубинами балэ у него на пальце, и, полузакрыв глаза, любовался игрой света.

– Мне нужен человек, который действовал бы от моего имени в Англии, – сказал герцог, – представляя мои интересы до тех пор, пока Эдуард не отправится к праотцам… и после этого.

– Вы имеете в виду меня? – осведомился эрл, и в голосе его звякнула сталь.

– Вас, – согласился Вильгельм, – если вы дадите клятву поддержать мое право на трон.

Эрл улыбнулся. Оторвав взгляд от перстня, он обнаружил, что Вильгельм в упор смотрит на него. Гарольд не дрогнув встретил его взгляд, и дуэль эта длилась столько, что посторонний наблюдатель успел бы досчитать до пятидесяти. В комнате царило молчание, нарушаемое лишь веселой трелью жаворонка, доносившейся откуда-то из высокой голубой дали.

– Значит, вот почему вы удерживали меня, – безо всякого удивления или гнева проговорил наконец эрл.

– Именно поэтому, – отозвался Вильгельм. – Призна́юсь вам откровенно, эрл Гарольд, окажись вы другим, я бы не прилагал к этому столько усилий. Я заявляю вам совершенно прямо и честно, что в вашем лице впервые за долгие годы встретил человека, к которому питаю… уважение.

– Польщен, – с иронией откликнулся Гарольд.

– И имеете на то полное право, – с намеком на юмор ответил герцог. Он смотрел, как последние песчинки провалились в трубочку часов на столе, и перевернул их.

– И чем же вы намерены подкупить меня, милорд герцог? – поинтересовался Гарольд.

По губам Вильгельма скользнула презрительная улыбка.

– Эрл Гарольд, вы можете считать меня кем угодно, но только не дураком. Подкуп я приберегаю для менее достойных людей.

Гарольд едва заметно наклонил голову.

– Премного благодарен. Хорошо, я задам свой вопрос следующим образом: какую награду вы готовы предложить сыну Годвина?

Герцог несколько мгновений молча смотрел на него.

– Гарольд, стоит вам только захотеть, и вы станете вторым после меня человеком в Англии, – сказал Вильгельм. – Я отдам вам в жену свою дочь Аделу, и вы сохраните все свои нынешние владения.

Если предложение взять в жены девочку, которая была младше его собственного ребенка от первого брака, и показалось эрлу нелепым и смехотворным, он ничем не выдал этого.

– Что ж, это благородно с вашей стороны! – пробормотал Гарольд и вновь принялся разглядывать свой перстень. – А если я откажусь?

Герцог, понимая, что всякие увертки в разговоре с таким человеком уже стали бесполезными, ответил:

– Говоря прямо, сын Годвина, если вы откажетесь, я не позволю вам покинуть берег Нормандии.

– Понятно, – сказал Гарольд. Он мог бы добавить, что ему все стало понятно еще много месяцев тому и что с тех самых пор он, взвешивая свои шансы на побег, готовил ответ на требования герцога. Но сейчас в его глазах не было улыбки, а губы сложились в суровую линию. Гарольд глубоко вздохнул, словно завершая борьбу, которая дорого обошлась ему, однако голос его прозвучал легко и приятно, как всегда, ничем не выдавая чувств, обуревавших его. – Похоже, у меня нет выбора, герцог Вильгельм. Я дам вам клятву, – сказал он.

Тем же вечером он поведал Эдгару о том, что сделал. Эдгар проводил эрла в спальню и уже собирался проститься с ним у двери, когда Гарольд коротко заявил:

– Подожди: я должен кое-что тебе сказать. – Отпустив сонного пажа, который вощеным фитилем зажигал свечи на столе, он с размаху опустился в кресло, стоявшее у стены, вне пределов круга света. – Закрой дверь, Эдгар. Через неделю или чуть больше я отплываю в Англию и беру с собой тебя и Хакона. Вульнот останется здесь.

Эдгар застыл у двери словно статуя.

– Отплываете в Англию? – тупо переспросил он. – Вы хотите сказать, герцог смилостивился? – Сакс явно отказывался поверить своим ушам, но потом, очевидно, какая-то мысль пришла ему в голову, и он взволнованно спросил: – Это оттого, что вы так хорошо послужили ему в Бретани, милорд? Я, конечно, знал – ему по душе мужество, но не думал… – Эдгар оборвал себя на полуслове, услышав, как эрл презрительно рассмеялся. Сакс быстро шагнул вперед, чтобы рассмотреть выражение лица своего повелителя. – И какова же цена свободы? – требовательно спросил он, с такой силой вцепившись в край стола, что костяшки его пальцев побелели.

– Я дал обещание принести ему клятву верности и поддержать его претензии на английский престол, – ответил Гарольд. – После смерти короля официально передать ему замок Дувр и жениться на его дочери Аделе, когда она достигнет брачного возраста.

– Господи Иисусе, вы не шутите? – Эдгар схватил со стола тяжелый подсвечник и поднял его высоко над головой, отчего свет упал на лицо эрла. – Вы повредились рассудком, милорд? – хрипло спросил он. – Господи, да вы рехнулись!

Эрл выставил перед собой руку, защищая глаза.

– Нет, я не сошел с ума, – ответил он. – Я выбрал единственный путь, ведущий к свободе.

– Отказавшись от короны, которая была для вас целью всей жизни! – Канделябр в руке Эдгара дрожал. – А как же мы, люди, верившие вам, следовавшие за вами, умиравшие за вас? Клянусь распятием, неужто я слышу речи сына Годвина?

Эрл беспокойно заерзал в кресле.

– Глупец, неужели ты не понимаешь, что, если бы я не согласился принести клятву, Вильгельм никогда не отпустил бы меня отсюда? И что бы тогда сталось со всеми вами, кто поверил в меня? Разве я не обманул бы ваши ожидания? Отвечай!

Эдгар с громким стуком опустил канделябр на стол.

– Милорд, у меня просто нет слов, и я окончательно запутался. Говорите со мной прямо, умоляю вас!

– Я уже сказал тебе: я выбрал тот единственный путь, что мне еще оставался. Если бы отказался, то навсегда остался бы пленником и потерял то, к чему стремился всю жизнь. – Сделав паузу, Гарольд многозначительно добавил: – Или ты забыл, как год тому я пообещал тебе, что вырвусь из этой ловушки, чего бы мне это ни стоило?

– И что она вам даст, эта свобода в кандалах? – с горечью спросил Эдгар, но тут же сообразил, что имеет в виду эрл, и повалился на табурет у стола, обхватив голову руками. – Боже милостивый! – вырвалось у него. Он запустил пальцы в волосы и взъерошил их. – Я и вправду глупец, – с горечью заключил сакс, – если полагал, что Гарольд Годвинсон скорее даст разорвать себя на куски, чем станет клятвопреступником. Простите меня! Я мечтал о несбыточном.

Эрл встал и остановился перед своим таном, упершись обеими руками в стол, разделявший их.

– Скажи мне, кого я должен обмануть и нарушить данное слово: Вильгельма или Англию? – сурово осведомился он. – Говори! Мне предстоит выбор из двух зол. Должен ли я устрашиться запятнать свою честь и предать нашу Англию этому нормандскому тирану? Ты этого от меня хочешь? И такой поступок полагаешь достойным Гарольда Годвинсона? Клянусь Евангелием, если ты так обо мне думаешь, забудь об этом, знай, что я таков, каков есть на самом деле, а не плод твоих фантазий! Я выбираю Англию и буду защищать ее до последнего вздоха. Можешь думать обо мне, что твой душе угодно: я нарушу слово, данное всем остальным, но останусь верен Англии. Какое мне дело до того, что душа моя будет проклята и попадет в ад, если обо мне скажут – мое деяние пошло во благо Англии? – Голос его эхом отразился от стен; он умолк, и в комнате воцарилась глубокая тишина. Свечи горели ровным пламенем, и языки их не колебались от сквозняка; за окном в темном небе сияла яркая звезда.

Тишину нарушил крик совы. Эдгар, вздрогнув, поднял голову, опущенную на скрещенные руки.

– Простите меня! – уже совсем другим голосом произнес он. Лицо его потемнело. – Вас заманили в дьявольски хитрую ловушку! Но и на это найдется достойный ответ! Милорд, а он не может догадаться о том, что вы задумали? Разве не может он заподозрить, что вы вовсе не намерены связывать себя клятвой?

– Догадаться! Да он знает об этом наверняка, – ответил Гарольд и начал ходить кругами по комнате. – Ланфранк! – сказал он. Расстегнув пояс, швырнул его на стол. – Как, ты еще ничего не понял? Подумай, когда корона Англии будет возложена на мою голову, какой шум и крик поднимет Вильгельм в отношении Гарольда, посмевшего нарушить данную ему клятву!

– Все очень плохо, милорд, – негромко сказал Эдгар. – Это оскорбление Господа Бога и рыцарства, несмываемое пятно на щите вашей чести и достоинства. – Сакс вдруг вскочил на ноги, оттолкнув табурет. – А я-то думал, он питает к вам добрые чувства! Все эти недели, пока вы спали, ели, сражались вместе… Ах, он двуличный дьявол, Волк!

Гарольд прервал бесцельные метания по комнате и сел, с любопытством глядя на Эдгара.

– Ты ошибаешься, полагая, будто он притворялся, что любит меня. Нет, я действительно нравлюсь ему и, если склонюсь перед его волей, могу рассчитывать на его дружбу. Подумать только, он даже предложил мне… Впрочем, это не имеет значения. Я выбрал путь, по которому должен пройти. – Гарольд подошел к Эдгару и взял его за руки. – Сердце подсказывает тебе, что впереди нас ждут нелегкие времена: неужели ты думаешь, будто у меня на душе легко? Встань рядом со мной и поддержи меня; поверь мне еще раз, хотя я беру на себя тяжкий грех клятвопреступления. Но сейчас мне нужно, чтобы ты вновь поверил в меня, как раньше.

Он разжал руки. Эдгар упал перед ним на колени и сложил ладони в молитвенном жесте.

– Господь свидетель, я верю вам, милорд, и вы знаете об этом. Будь что будет – я последую за вами до конца.

Эрл обхватил ладонями сложенные руки Эдгара.

– Да, знаю. – Он заставил своего тана подняться на ноги. – Уже поздно, да и говорить здесь более не о чем. Оставь меня и молись, чтобы Вильгельм не потребовал от твоего сюзерена настолько торжественной клятвы, что я, нарушив ее, лишил бы себя возможности вымолить у Церкви прощение.

На следующий день они вновь тронулись в путь. Эдгар ехал рядом с Гарольдом, старательно держась в стороне от своих нормандских друзей. Фитц-Осберн поначалу даже подшучивал над его холодностью, но быстро угомонился, встретив многозначительный взгляд Рауля. Пустив своего коня галопом рядом с лошадью Хранителя, он поинтересовался:

– Что его гложет? Вот уже много лет я не видел его таким мрачным.

– Оставь его в покое, Гийом! – устало сказал Рауль. – Неужели ты не можешь понять, как сильно он нас ненавидит?

– Ненавидит нас! – воскликнул Фитц-Осберн. – Неужели только из-за этой клятвы, которая будет принесена в Байе? Нет-нет, не может быть! Ему-то какое до этого дело?

Рауль испустил тяжкий вздох.

– А какое бы нам было дело, если бы сегодня на месте Гарольда оказался Вильгельм? О, я нисколько не сомневаюсь, что Эдгар по-прежнему любит своих друзей, однако в сердце его поселилась жгучая ненависть к нашей нации. Оставь его: ты ничем не можешь ему помочь.

– Но я не вижу к тому никаких причин, – упорствовал Фитц-Осберн. – К эрлу не применяли силу; вопрос этот решен между ними так, как бывает между теми, кто хорошо понимает друг друга. Какого дьявола ты смеешься?

– Не применяли силу? – повторил Рауль. – Господи милосердный, Фитц-Осберн, неужели единственная сила, которую ты признаешь, – это пытки? Давай больше не будем говорить об этом.

В надлежащее время они прибыли в Байе, где их встретил епископ. Если эрл и высматривал среди собравшихся приора собора Святого Герлуина, то он его не обнаружил. Эрл Гарольд пребывал в обычном жизнерадостном расположении духа, весело болтал с герцогом и Одо, смеялся шуткам с видом человека, совесть которого ничем не омрачена. И лишь лица его сподвижников – Эдгара, Эльфрика, Сигвульфа, Эдмунда, Освина и Арнульфа – оставались мрачнее тучи, и они провожали своего сюзерена беспокойными взглядами. Каждому из них он доверился, каждый поклялся хранить молчание, но, хотя они вслух заявили о том, что подобная клятва, данная под принуждением, ни к чему его не обязывает, их терзали дурные предчувствия, а в душах поселилась смутная тревога.

Первый вечер их пребывания в Байе прошел мирно и спокойно, но уже на следующее утро в Зале заседаний совета в замке состоялась церемония принесения клятвы.

Герцог восседал в троне с короной на голове и обнаженным мечом в руке, держа его острием кверху. За его спиной столпились рыцари и вельможи; перед ним, посреди залы, стояла большая лохань, накрытая золотой парчой, которая полностью скрывала ее от любопытных глаз. Рядом с ней, в окружении нескольких священников и своего духовника, застыл в ожидании епископ Одо.

Утро выдалось ясным, и в лучах солнечного света, вливающихся в окна, танцевали пылинки; вся зала буквально купалась в их золотом блеске, наполняясь теплом, а в незастекленные окна проникал шум города.

Последним прибыл эрл в сопровождении своих сторонников. На нем была его обычная кольчуга с короткими рукавами, но голова осталась непокрытой. С плеч его ниспадала голубая мантия, а запястья украшали золотые браслеты. Раулю вдруг показалось, будто он принес с собой солнечный свет.

Эрл на мгновение приостановился на пороге и быстро огляделся. Герцог, сидящий на троне в отдалении, стоящие рядом с ним Фитц-Осберн, Мортен, Грантмеснил, Тессон, Сен-Совер, де Гурней, де Монфор, Жиффар – он окинул их всех одним быстрым взглядом. Они неподвижно застыли, положив руки на рукояти мечей, глядя на него мрачно и, как ему показалось, с угрозой.

Эрл неспешно вышел вперед; он был бледен, но совершенно спокоен. Между бровей его пролегла легкая морщинка, а губы он плотно сжал. Позади него полукругом выстроились саксы.

Занавес на одном из арочных входов раздвинулся, и в залу вошел священник, держа в руках два реликвария, которые он и опустил благоговейно на накрытую лохань перед Одо. Ни один мускул лица Гарольда не дрогнул, когда он посмотрел на них, после чего вновь устремил взгляд на герцога.

Эдгар облегченно вздохнул: реликварии оказались не такими значительными, как он опасался.

Герцог пошевелился и подался вперед, не вставая с трона; по краю его меча пробежал солнечный зайчик, а тяжелая мантия, которую он накинул на плечи, упала с руки, обнажив подбивку из меха горностая. Голос Вильгельма гулко раскатился по зале, так что собравшиеся расслышали все до последнего слова.

– Эрл Гарольд, – сказал он, – вы прибыли сюда с целью, которая вам известна. Я требую, чтобы перед этим благородным собранием вы подтвердили клятвой данные мне обещания: действовать в качестве моего представителя при английском дворе до тех пор, пока король Эдуард остается жив; сделать все, что в ваших силах, дабы обеспечить мне передачу скипетра после его смерти; передать мне замок Дувр и прочие замки, кои могут мне понадобиться для размещения в них нормандских гарнизонов. Таковы ваши обещания.

– Да, таковы мои обещания, – машинально подтвердил эрл.

Епископ сделал шаг вперед, но эрл Гарольд не обратил на него никакого внимания. Он смотрел в дальний конец залы, на герцога Вильгельма и его двор, пытаясь разобраться в выражении сумрачных смуглых лиц, глядевших на него. Он заметил, что Рауль де Харкорт не отрывает взгляда от рукояти меча, который сжимает обеими руками; увидел, как хмурится Фитц-Осберн, словно снедаемый неким душевным неудобством, а в глазах Мортена проскакивают искорки нетерпения. Гарольд быстро перевел взгляд на Вильгельма, но на сильном и уверенном лице герцога было написано непроницаемое выражение.

Гарольд сразу же заподозрил, что за тяжким молчанием и устремленными на него пристальными взорами что-то кроется, поэтому перевел взгляд на реликварии. Нет, они были самыми обычными, значит, ловушка таилась в другом месте. В душе у него заворочался червячок сомнения и зазвучал тревожный внутренний голос; он вновь окинул залу внимательным взглядом, снова ощутил атмосферу напряженного ожидания и подспудной тревоги, означавшей нечто большее, чем видел глаз. Он уже готов был отступить, но тут же встряхнулся, взял себя в руки и решительно подошел к реликвариям, искрящимся в лучах света на золотой парче.

Гарольд простер над ними руку, и в следующий миг ему показалось, будто по зале пронесся легкий вздох. Но теперь было уже поздно отказываться от принесения клятвы. Эрл, глубоко вздохнув, начал повторять условия, на которые согласился.

Рука его не дрожала; голос оставался ясным и звонким.

– …Сделать все, что в моей власти, для передачи вам скипетра Англии; передать вам замок Дувр, равно как и другие, буде вы сочтете это необходимым. – Гарольд умолк; после короткой паузы голос его зазвучал вновь, набирая силу. – И да поможет мне Бог и все святые! – закончил он.

Слова клятвы прозвучали строго и торжественно, эхо, подхватив их, унесло к самым потолочным балкам.

В воздух взметнулись мечи; бароны дружным хором провозгласили:

– Да поможет ему Бог!

Голоса их громом отдались в ушах эрла. Рука его вновь упала вдоль тела; все увидели, что он смертельно побледнел и дышит коротко и часто.

Он вновь, теперь уже безошибочно, услышал вздох и увидел на лицах, доселе тревожных и напряженных, улыбки тайного злорадства.

Герцог подал знак брату. Епископ жестом приказал двум своим помощникам выйти вперед, и они, убрав реликварии с золотой парчи, подняли ее. В ноздри эрлу Гарольду ударил запах тлена и плесени: лохань, которую скрывала от глаз парчовая ткань, была полна человеческих костей, и ему не понадобилось объяснение, данное негромким голосом Одо, что это кости святых.

Гарольд, содрогнувшись, попятился, закрыв лицо руками. Позади него сталь с шипением покинула ножны, и раздался крик Эдгара:

– Обман! Подлая уловка! Ко мне, нормандские псы!

Эрл быстро пришел в себя и, словно клещами, сжал запястье Эдгара.

– Назад! Клятва уже принесена. – Гарольд вновь развернулся лицом к герцогу. – Что еще мне нужно сделать? – хрипло спросил он.

– Более ничего, – ответил тот. – Вы принесли клятву на костях святых. Дело сделано.

Несколько мгновений они смотрели друг на друга через разделявшее их пространство; затем эрл резко развернулся на каблуках и быстро вышел из залы.

А там вновь заскрежетала сталь. Мортен, обернувшись словно ужаленный, увидел, как Рауль со стуком вогнал меч в ножны.

– Ради всего святого, дайте мне пройти! – сказал он. Голос его дрожал от сдерживаемого гнева. – Меня уже тошнит от всего этого! – Оттолкнув плечом ошеломленного графа, Хранитель быстрым шагом направился к узкой лестнице, исчезнув за поворотом.

Грантмеснил пожал плечами и прошептал на ухо Мортену:

– Когда-нибудь Хранитель доиграется. Он и так зашел уже слишком далеко. Интересно, стерпит ли герцог столь грубую выходку с его стороны?

А герцог не подал виду, что заметил уход Рауля. Передав свой меч главному судье, он распустил двор, после чего удалился и сам, в сопровождении братьев и Фитц-Осберна.

Наверху Рауль в узком проходе столкнулся с Эдгаром. Оба замерли на месте от неожиданности, не говоря ни слова; Эдгар скрестил руки на груди; глаза его пылали. Наконец негромким голосом, дрожащим от едва сдерживаемой ярости, он проговорил:

– Так вот он каков, твой герцог! Вот он каков, Волк Нормандии! Грязный, жалкий обманщик!

Рауль только плотнее сжал губы да нахмурился, по-прежнему не говоря ни слова.

– Подлый заговор, чтобы обмануть эрла Гарольда! А ведь ты знал! Да, ты знал, как и все вы, и стоял молча, пока эта дьявольская задумка не удалась!

– Довольно! Я не подвергаю хуле твоего господина, который приносил клятву, уже зная в душе, что нарушит ее, поэтому и ты не смеешь поносить моего!

– Что ты имеешь в виду? – быстро спросил Эдгар. – Кто говорит, что Гарольд замыслил клятвопреступление?

– А почему же он тогда в таком смятении отшатнулся от святых мощей? – с упреками Рауль набросился на друга. – О, успокойся, я не стану никому говорить об этом! Но чей позор сильнее: моего господина, задумавшего это действо, или твоего, который принес торжественную клятву, намереваясь нарушить ее как можно скорее? Давай более не будем говорить об этом! Наши слова не приведут ни к чему, кроме ссоры.

Рауль прошел бы мимо, если бы Эдгар не остановил его.

– Ты поддерживаешь герцога Вильгельма? Ты?

– До самой смерти! – яростно ответил Рауль. – А теперь пропусти меня!

Создавалось впечатление, что гнев Эдгара угас.

– Неправда, тебе не нравится то, что произошло. Я же знаю тебя, друг мой. Ах, Рауль, какой конец всем нашим надеждам, нашей дружбе, когда мы с тобой оказались по разные стороны реки! – Он протянул было руку, чтобы положить ее Раулю на плечо, но тут же бессильно уронил ее. – Между нами лежит обнаженный меч. Я рад, что мы дрались вместе в Бретани. – Он уставился себе под ноги, но вскоре снова поднял голову и сказал: – Да, мы с тобой оба связаны, но когда я думаю о том, что осталось в прошлом – о дружбе и маленьком счастье, изведанными мной, – в моем сердце заходится криком тоненький голосок, которому нет дела до клятвы верности: «Уж лучше бы у меня вовсе не было господина!»

– Бог свидетель, и в моем сердце тоже! – сказал Рауль. Он, криво улыбнувшись, протянул Эдгару руку. – На мече… – начал было, но умолк.

Эдгар крепко пожал ее и отпустил не сразу. Кажется, ему трудно было говорить, и он не мог найти слов. Наконец вымолвил:

– Ты мог бы поехать с нами в Англию, Рауль. Но только не теперь. Я думал, провожу тебя к брачному ложу, однако случившееся сегодня убило эту мечту, как и все остальное, что было нам дорого.

– Знаю, – ответил Рауль. – Но все-таки позволь мне лелеять надежду! Эдгар… – Голос Хранителя сорвался, и он лишь сжал руку сакса. – Я не могу сказать этого. Я должен еще раз увидеться с ней. Когда вы отплываете? Как можно скорее? – Он неуверенно рассмеялся. – Клянусь распятием, без вас в Руане будет скучно!

Они выехали из Байе на следующее же утро. Эрл ехал рядом с Вильгельмом, как неизменно бывало на протяжении многих недель. Ни один не вспоминал о клятве, но, когда они прибыли в Руан и вновь остановились во дворце, был решен и вопрос о помолвке эрла. Он торжественно обручился с леди Аделой. Она не доставала ему и до локтя, разрываясь между гордостью за своего будущего супруга и благоговейным страхом перед ним. Он же легко находил общий язык с детьми, поэтому подхватил ее на руки и поцеловал в щеку. Память о его улыбке останется с ней на всю ее короткую жизнь.

Более ничто не удерживало Гарольда в Нормандии. Через день после своего обручения эрл направился к побережью, и среди прочих его сопровождал Рауль де Харкорт, державшийся рядом с паланкином Эльфриды.

Расставание их было грустным. Она лежала в его объятиях, всхлипывая, словно маленькая девочка, а он гладил ее по голове и шептал ей о мужестве и надежде.

– Я приеду за тобой, – сказал Рауль. – Перед Господом клянусь – приеду. – Он крепко прижал ее к себе. – Жди меня и верь! Наша разлука не будет долгой. В какой личине я ни предстал бы перед тобой, помни – я люблю тебя и отдам жизнь, чтобы уберечь от боли и страданий! Всегда помни об этом, моя маленькая любовь!

Она пообещала, вглядываясь в его лицо и спрашивая себя, что он имеет в виду.

А он продолжал:

– Больше я ничего не могу сказать тебе. Но помни обо мне! И, хотя будущее таит в себе боль и печаль, знай одно: как и Эдгар, я тоже связан узами, которые не могу разорвать.

– Я боюсь! Мне страшно! – прошептала Эльфрида. – Разве может быть печаль сильнее нашего расставания? О какой боли ты еще говоришь? Рауль, Рауль!

– Ни о какой, если так будет угодно Богу! – ответил он. – Но знай одно, сердце мое: если случится так, что прийти к тебе я смогу лишь с мечом в руке, то, Господь свидетель, я пройду по этому пути до конца!