Мисс Уичвуд подавила уже готовый сорваться губ досадный возглас, но если первый из вошедших в комнату гостей и слышал ее вздох, то не подал виду. Это был коренастый мужчина лет тридцати, с тяжелыми чертами лица и выражением чрезвычайного самодовольства на нем. Одет он был так, как того требовали приличия, но при этом было очевидно, что последние веяния моды его не коснулись. Шейный платок, хотя и повязанный безукоризненно, был совершенно непримечательным, а уголки сорочки едва прикрывали нижнюю челюсть. Он поклонился, после чего двинулся к хозяйке, словно был заранее уверен в том, что его примут с распростертыми объятиями, и с тяжеловесной галантностью произнес:

– Мне следовало бы догадаться, когда я увидел, что нынче над Батом сияет солнце, ибо оно возвестило о вашем возвращении! Так оно и оказалось, поскольку я дал себе труд убедиться в этом лично. Дорогая мисс Эннис, без вас наш город был похож на пустыню!

Он поднес было руку, которую мисс Уичвуд ему протянула, к своим губам, но она почти сразу же отняла ее и протянула его спутнику, с улыбкой воскликнув:

– Кого я вижу? Гарри! Вы вернулись в Сомерсет поправить здоровье?

Он ответил ей широкой улыбкой.

– Постыдились бы, светловолосая насмешница! – парировал он. – Когда я проделал весь путь из Лондона только для того, чтобы засвидетельствовать вам свое почтение…

Она рассмеялась.

– Льстец! Не пытайтесь ввести меня в заблуждение своими сладкими речами, потому что я приобрела необходимый жизненный опыт еще до того, как вы выросли из коротких штанишек. С мисс Фарлоу вы оба уже знакомы, но я должна представить вас мисс Карлетон, с которой вы, как мне представляется, еще не встречались.

Выдержав паузу, пока джентльмены расшаркивались, она представила им Ниниана и предложила всем присесть.

Метнув на брата укоризненный взгляд, лорд Бекенхем заявил:

– Твоя бойкость заводит тебя чересчур далеко, Гарри! Так не подобает разговаривать с мисс Уичвуд.

Но его беззаботный спутник пропустил сие нравоучение мимо ушей, обратив все свое внимание на Лусиллу, которую разглядывал с откровенным восторгом. Сам он был исключительно элегантным джентльменом приятной наружности, к тому же модно одетым. Его блестящие каштановые кудри были уложены в прическу, известную под названием «Унесенные ветром»; накрахмаленные уголки воротничка сорочки закрывали скулы, шейный платок был повязан замечательно небрежно; выбор жилетки свидетельствовал о его безупречном вкусе; панталоны имели весьма модный нынче желтоватый оттенок, а ботфорты, облегающие сильные ноги, были начищены до такого блеска, что на них было больно смотреть. Он выглядел полной противоположностью своему брату, в чем не было ничего удивительного, поскольку и характером он отличался столь же фривольным, как и его наряд. Науки никогда его не привлекали, зато он готов был посвящать все свое время буйным пирушкам, дорогим красоткам, азартным играм и украшению собственной персоны. При этом он умудрялся держать нескольких великолепных гунтеров, и посторонний человек, встретив его фланирующим по Бонд-стрит, ни за что не догадался бы, что видит перед собой искусного наездника, который к тому же является регулярным участником скачек в Хейтропе с момента поступления в Оксфорд. Несмотря на то что всадником он считался отчаянным, ему еще не случалось перелетать через каменные стены, которыми были обнесены дороги графства Котсуолд, как и кувыркаться в карьерах, зачастую таившихся за этими самыми стенами.

Лорд же Бекенхем втайне разрывался между восхищением его искусством верховой езды и неодобрением его экстравагантности. Он читал ему нотации, но неизменно выручал из денежных затруднений и всегда с радостью принимал у себя в Бекенхем-Корте. Он говорил – и сам верил в это, – что искренне любит своих двух братьев и трех сестер, но душевным и отзывчивым его назвать было нельзя, а его неустанная забота об их интересах отчасти объяснялась суровым пониманием собственного долга, а отчасти и отцовским инстинктом старшего мужчины в роду. В раннем возрасте он унаследовал титул отца и стал единственной поддержкой для больной матери и опекуном для двух сестер и младшего брата. Старшая его сестра к этому времени уже вышла замуж за малообеспеченного клерка, успела стать матерью двух малышей – предвестников большой семьи, и он незамедлительно принялся подыскивать подходящих мужей для Мэри и Каролины. В эту пору капитан Джеймс Бекенхем был повышен в должности от гардемарина до младшего офицера, и его дальнейшая карьера развивалась весьма стремительно. Ему повезло: он сумел отличиться в бою и получил крупное вознаграждение, каковое, вкупе с весьма приличным собственным состоянием, позволило ему больше никогда не обращаться к брату за денежной помощью. Он редко бывал в Бекенхем-Корте, а когда сходил на берег, то предпочитал проводить время в развлечениях, которых категорически не одобрял его светлость. Нечастыми гостьями в поместье были и Мэри с Каролиной, так что, выдав обеих сестер за хорошо обеспеченных джентльменов, лорд Бекенхем обнаружил, что лишь самый старый и самый юный члены его семейства по-прежнему крепко держатся за то, что капитан Бекенхем саркастически именовал «завязками его передника». Было бы несправедливым сказать, что он сожалел о независимости брата и сестер, но вот о чем он сожалел несомненно, так это об ослаблении связей, которые заставляли бы их вращаться вокруг него. Свято веря в собственную непогрешимость, он и представить себе не мог, что именно его врожденная привычка порицать слабости и проступки, равно как и давать непрошеные советы, оттолкнула их от родового гнезда.

Он наслаждался всеми благами, какие только может дать внушительное состояние. Он был владельцем импозантного поместья, расположенного между Батом и Уэллсом, и часто наезжал в Бат, где пользовался большим уважением тех, кого Гарри непочтительно именовал «старцами из Бата». Долгие годы его полагали самой богатой добычей на матримониальном рынке, и попытки заполучить его в мужья предпринимались неоднократно. Но вплоть до появления на местной сцене мисс Эннис Уичвуд он не изъявлял ни малейшего желания сделать кому-либо предложение. Впервые он встретился с Эннис, когда она навещала здесь подругу; будучи представленным ей на какой-то ассамблее, понял, что она – единственная женщина, достойная стать его женой, и с той поры принялся неутомимо осаждать ее оборонительные рубежи. Нашлись и такие – и леди Уичвуд среди них, – кто полагал, что Эннис делает глупость, отказываясь от столь выгодной партии, но большинство изрядно повеселились при мысли о том, что такой сухарь, как лорд Бекенхем, положил свое сердце к ногам Эннис Уичвуд, которая была настолько же непосредственной и живой, насколько он был унылым и скучным.

Эннис попыталась, не выходя за рамки приличий, дать ему понять, что его ухаживания бессмысленны, но потерпела неудачу, отчасти из-за того, что признание его заслуг не позволяло ей отделаться от него с турецкой беспощадностью, отчасти потому, что он не мог поверить: на самом деле любая женщина, удостоившаяся его похвалы, способна всерьез отказать ему. Женщины известны своими капризами, и мисс Уичвуд явно получала удовольствие от флирта со своими многочисленными поклонниками. Он обнаружил в ней лишь этот один недостаток, зато серьезный, и время от времени спрашивал себя, сможет ли она остепениться под его влиянием или же ее фривольность неисправима. Но затем, встречая Эннис, опять подпадал под очарование ее красоты и лишь укреплялся в намерении добавить сей шедевр к своей коллекции художественных сокровищ.

Следует заметить, что единственной его слабостью было приобретение картин, статуэток и ваз; поскольку человеком он был весьма состоятельным, то предаваться ей мог безоглядно. На него работали несколько агентов, в чьи задачи входило сообщать ему о том, когда и где очередной заветный лот выставляется на продажу. Сам же он частенько совершал набеги на континент, из которых возвращался с очередной китайской вазой, встававшей на полку в его и без того переполненных шкафах, или полотном старых мастеров, занявшем свое место на его сплошь увешанных картинами стенах. Мисс Уичвуд говорила, что Бекенхем-Корт из частной резиденции быстро превращается в музей; своему брату она однажды сказала, что подозревает его светлость в том, что факт обладания сокровищами, которым завидуют другие, доставляет ему больше удовольствия, нежели сами сокровища.

На сей раз он вернулся домой после поездки в Гаагу, откуда привез картину, предположительно, кисти самого Кёйпа. По его словам, он питает определенные сомнения в подлинности картины и надеется, что ему удастся убедить мисс Уичвуд посетить Бекенхем-Корт, чтобы взглянуть на нее. В мельчайших и утомительных подробностях он описал не только композицию картины, но и все обстоятельства ее приобретения. Она слушала его вполуха, поскольку ее куда больше занимала комедия, которую разыгрывали трое ее молодых гостей. Мистер Гарри Бекенхем, усевшись рядом с Лусиллой, изо всех сил старался ей понравиться, а она, преодолев первоначальную застенчивость, от всей души наслаждалась тем, что, как подозревала мисс Уичвуд, было ее первым знакомством с приятным молодым человеком, который явно восхищался ею и при этом умел заставить стеснительную девицу почувствовать себя непринужденно. По другую сторону камина мистер Элмор проникся к мистеру Бекенхему очевидной, пусть и молчаливой, неприязнью. Она могла проистекать из ощущения собственной неполноценности, возникшего при сравнении с мужчиной ненамного старше себя, но с куда более умелым обхождением, да к тому же выглядевшим, как настоящий денди. Но, пока мисс Уичвуд исподтишка наблюдала за трио, ее вдруг осенило подозрение, что враждебность мистера Элмора вызвана тем, что он увидел, с какой готовностью его подруга детства отвечает на ухаживания мистера Бекенхема. Положение «собаки на сене» было забавным, но легко могло привести к неприятностям. Посему мисс Уичвуд ничуть не пожалела о том, что скрупулезное следование правилам приличия вынудило лорда Бекенхема прервать визит и откланяться сразу же после того, как был подан чай.

Ничто не могло с большей очевидностью подкрепить ее растущую уверенность в том, что миссис Эмбер содержала Лусилла в чересчур строгой изоляции, чем и было вызвано то явно несоразмерное удовольствие, которое, как призналась девушка хозяйке, она получила от своего первого взрослого приема.

– Потому что вежливый обмен любезностями с пропахшими нафталином подругами тети Клары, после которого меня отправляли восвояси, словно я до сих пор учусь в пансионе, не считается.

Были ли у нее свои подруги? Нет, во всяком случае те, с которыми она хотела бы подружиться сама. Тетя действительно предлагала ей сходить на прогулку с двумя девушками, родителей которых знала и которых одобряла сама, но, поскольку обе были образчиками приличия да к тому же настолько глупы, насколько и скучны, Лусилла так и не воспользовалась разрешением. А когда ее пригласили на пикник, тетя не пустила под тем предлогом, что однажды на детской вечеринке она подхватила корь. Вечеринки al fresco [14]На свежем воздухе ( итал .).
тете не нравились: она говорила, что нет более надежного способа простудиться, чем сидеть на сырой земле, даже если пикник не испортит внезапный ливень, что ей хорошо известно по собственному опыту.

Вплоть до семнадцатилетия обучением Лусиллы занималась опытная и достойная всяческих похвал гувернантка, которая сопровождала девушку повсюду, если с тетей случался (как поняла мисс Уичвуд, довольно часто) очередной нервический припадок. Ей помогали всевозможные учителя, нанимаемые за большие деньги, которые наставляли Лусиллу в музыке, акварельной живописи и иностранных языках. Гувернантку тетя выбрала за несокрушимую верность правилам приличия и образованность, но той так и не удалось ни завоевать расположение своей ученицы, ни подвигнуть ее на преуспевание в каком-либо предмете. О нет! Она вовсе не была недоброй или жесткой! Просто, несмотря на всю свою образованность, она не разбиралась решительно ни в чем, что выходило бы за рамки учебников для начинающих и устоявшегося словарного запаса.

Подобные довольно-таки бессвязные откровения вселили в мисс Уичвуд твердую решимость представить Лусиллу более широкому кругу, нежели тот, в который ей было дозволено войти. Бат уже давно перестал быть модным курортом, каким был когда-то, но здесь по-прежнему бывали ассамблеи, концерты и театральные представления; а среди его обитателей, бо́льшая часть которых хотя и пребывала в преклонном возрасте, все еще встречались и большие семьи. Мисс Уичвуд мысленно перебрала их и, перед тем как лечь в постель тем вечером, составила список подходящих гостей, которых решила пригласить на неофициальный прием, где Лусилла и будет представлена обществу Бата. Тут же проснулось ее чувство юмора, и она, посмеиваясь про себя, направилась в спальню. Это будет самая скучная и непримечательная вечеринка, которую она когда-либо устраивала на Аппер-Кэмден-Плейс, поскольку подавляющее большинство гостей составят несовершеннолетние, а остальные будут представлены их родителями, людьми, безусловно, респектабельными, но едва ли, за редким исключением, способными хоть как-то оживить и разнообразить прием.

На следующее утро, написав приглашения и поручив ливрейному лакею разнести их по адресам, она предложила Лусилле вместе пройтись по магазинам. В своем очень вежливом письме она попросила миссис Эмбер отправить в Бат горничную Лусиллы и переслать сюда те из ее вещей, что еще оставались в Чартли-Плейс, но, поскольку может пройти несколько дней, прежде чем миссис Эмбер выполнит ее просьбу – если вообще выполнит, в чем нельзя было быть уверенным, – следовало хотя бы отчасти разнообразить тот скудный гардероб, который Лусилла запихнула в свою дорожную сумку. Перспектива посетить магазины Бата привела девушку в восторг, и она буквально лишилась дара речи, увидев элегантные шляпки, мантильи и платья, выставленные в витринах на Милсом-стрит. Она сделала несколько покупок, вдумчиво изучила вкладные иллюстрации с моделями одежды, и ее удалось уговорить заказать себе вечернее платье и уличный костюм у модистки мисс Уичвуд, которые та пообещала сшить как можно быстрее. Мисс Уичвуд хотела подарить их девушке, но получила решительный отказ; Лусилла заявила, что, как только получит свое трехмесячное содержание – пусть даже это будут только «деньги на булавки», – станет настолько богатой, что сможет позволить купить себе дюжину платьев сразу.

После столь удачного променада мисс Уичвуд отвела девушку в Питьевую галерею, где им повезло встретить миссис Стинчкомб – приятную женщину, с которой она была хорошо знакома, мать двух симпатичных дочерей, старшая из которых была почти ровесницей Лусилле, и одного сына, в данный момент проходившего обучение в Кембридже. Обе дочери сопровождали мать, и мисс Уичвуд, воспользовавшись моментом, тотчас же представила Лусиллу миссис Стинчкомб и вскоре с удовлетворением отметила, как все три девушки о чем-то оживленно щебечут, причем в манере, которая явно свидетельствовала о том, что уже в самом ближайшем будущем они станут лучшими подругами. Миссис Стинчкомб была склонна одобрительно отнестись к любой девушке, удостоившейся покровительства мисс Уичвуд, и потому сказала, с ласковой улыбкой глядя на трио:

– Какие очаровательные болтушки, вы не находите? Мисс Карлетон остановилась у вас?

– Она приехала погостить у меня и, надеюсь, задержится на несколько недель, – ответила мисс Уичвуд. – Она сирота и живет в Челтенхеме со своей тетей, которая подвергла ее излишне строгому уединению. Она еще не вышла в свет, естественно. Но я считаю исключительно важным, чтобы девушки научились вести себя в обществе перед тем, как их вышвырнут в высший свет, посему я надеюсь убедить ее тетю дать ей попробовать встать на крыло в Бате, прежде чем устраивать ее официальный дебют.

Миссис Стинчкомб согласно кивнула.

– Вы совершенно правы, моя дорогая! Мне часто приходилось быть свидетельницей того, когда девушки, как вы метко подметили, будучи вышвырнутыми в общество, губят свое будущее чрезмерной застенчивостью, что приводит к косноязычию или вовсе лишает их дара речи, или же – что гораздо хуже! – ведут себя с неприличной развязностью, стараясь выглядеть на высоте, фигурально выражаясь. Вы обязательно должны привести свою протеже на небольшую вечеринку, которую я устраиваю для своих девочек в четверг: можно не говорить, что все будет просто и без всяких церемоний.

Мисс Уичвуд поблагодарила ее и приняла приглашение, с сожалением отметив, что по собственной воле обрекает себя на то самое времяпрепровождение, которое полагала нестерпимо скучным. В голову ей пришла и еще одна мысль, куда более неприятная: она вдруг подумала, что постепенно превращается в дуэнью. Подобные размышления не доставили ей особой радости, но поскольку ей все-таки еще не исполнилось тридцати и она не отметила сокращения числа своих поклонников, то не позволила им окончательно испортить себе настроение. И она была вознаграждена, когда к ней подошла Лусилла, глаза которой сияли, словно звезды, и сказала:

– О, мисс Уичвуд! Корисанда пригласила меня на вечеринку в четверг. Можно мне пойти? Умоляю, не говорите «нет»!

– Быть может, если вы будете себя хорошо вести, я этого и не скажу, – с самым серьезным видом ответствовала мисс Уичвуд. – Собственно, я только что приняла любезное приглашение миссис Стинчкомб для нас обеих.

Лусилла рассмеялась, но тут же отвернулась, чтобы поблагодарить миссис Стинчкомб, и сделала это очень мило, так как немного погодя та заметила Эннис, что манеры девочки столь же очаровательны, сколь и ее внешность.

Весь обратный путь вверх по склону к Кэмден-Плейс Лусилла без умолку и с нескрываемым восторгом болтала о предстоящем торжестве и том удовольствии, каковое она благодаря милой дорогой мисс Уичвуд получила, сведя знакомство со столь очаровательным и приятным созданием, как мисс Корисанда Стинчкомб. Эдит Стинчкомб тоже очень милая и покладистая девушка, хотя и недостаточно эмансипированная, поскольку до сих пор учится в пансионе; что же до самой миссис Стинчкомб, то мисс Уичвуд должна согласиться, что другой такой любящей и превосходной родительницы попросту не сыскать. По словам дочерей, мама всегда и неизменно понимает их чувства и никогда не сердится. Как это не похоже на подруг тети Клары!

– Только представьте себе: она позволила Корисанде одной отправиться за покупками, при условии, что ее будут сопровождать Эдит или их брат без опеки гувернантки! И это при том, что мисс Фрамптон ничуточки не похожа на недоброй памяти мисс Чизберн, которая старательно помогала тете превратить жизнь Лусиллы в ад. – Корисанда говорит, что мисс Фрамптон просто душка и такая веселая, что они с Эдит просят ее пойти с ними! О, мадам, а еще Корисанда говорит, что знает магазин на Столл-стрит, где можно купить ридикюль вполовину дешевле того, что за него просят на Милсом-стрит, и она пообещала отвезти меня туда, если вы не станете возражать.

Мисс Уичвуд, отделываясь подобающими случаю репликами, поняла, что отныне и до самого конца пребывания у нее в гостях Лусиллы обречена выслушивать смертельно скучные цитаты из того, что сказала Корисанда.

Следующим вечером, к всеобщему удивлению, в гостиную вошел Ниниан и провозгласил, что привез личные вещи Лусиллы, которые передал дворецкому. Глаза у него сверкали, и вообще он был настроен чрезвычайно воинственно, хотя по его поведению было заметно, что обошлись с ним весьма неласково.

– Ниниан! – вскричала Лусилла. – Как это мило с твоей стороны! Я не ожидала, что получу их так скоро! Но тебе решительно незачем было утруждаться и привозить их самому.

– О нет, напротив, нужда была, и еще какая! – угрюмо возразил молодой человек.

– Нет-нет, Сара сама могла бы привезти их мне и без твоей помощи.

– Нет, не могла, потому что ее здесь нет. Боже, какой разразился скандал! С криками о бунте и неповиновении. И я решительно не понимаю, почему истерика должна была случиться с моей матерью, когда все они прекрасно знали, что тебя не убили и не похитили, потому что с тобой отправился я.

– Ты имеешь в виду, что Сара не приехала? – воскликнула Лусилла.

– Именно это я и имею в виду. Она сцепилась с твоей теткой, потому как та буквально взбеленилась, что с ней бывает крайне редко, и заявила, что это Сара во всем виновата, поскольку плохо смотрела за тобой и все такое прочее. Но тут Сара не осталась в долгу и припомнила ей старые обиды, а закончилось все тем, что она упаковала свои сундуки и была такова.

Молодой человек с неудовольствием отметил, что Лусилла на радостях закружилась по комнате, и сухо добавил:

– Ты, конечно, можешь считать это поводом для радости, но на твоем месте я бы этого не делал, верно тебе говорю.

– Ура, ура, ура! – воскликнула Лусилла, выделывая особенно сложное па и хлопая в ладоши. – Если бы ты только знал, как я боялась, что Сара приедет!

В этот момент в разговор вмешалась мисс Уичвуд, поинтересовавшись у Ниниана, ужинал ли он. Юноша поблагодарил ее и ответил, что да, он останавливался перекусить по дороге и что он более не может задерживаться, потому что уже темнеет, а он еще не обосновался на ночлег в Бате.

– И здесь мне нужен ваш совет, мадам, – заявил он. – Вся штука в том… словом, так получилось, что я опять на мели. Хотя и ненадолго, всего лишь до первого дня квартала. Как только мне выплатят содержание, я вновь окажусь на коне, но и в долги залезать не годится, поэтому я намерен остановиться в гостинице подешевле. Вот я и подумал, что вы сможете подсказать мне… подходящую.

Лусилла перестала танцевать, замерла посреди комнаты и изумленно спросила:

– Как, ты намерен остаться в Бате?

– Да, – процедил сквозь зубы Ниниан. – Намерен! Пусть знают!

Прежде чем Лусилла успела потребовать от него объяснений, произошло второе событие, оказавшееся еще более кстати: в гостиную вошел Лимбури с чайным подносом в руках. Все разговоры смолкли, а когда Ниниан выпил две чашки чаю и съел несколько миндальных бисквитов, его мстительность поутихла, и он смог представить дамам более-менее полный отчет о выговоре, полученном от любящих родителей.

– Это просто невероятно! – возопил он. – Они обвинили во всем меня!

– Какая несправедливость! – негодовала Лусилла.

– Еще бы! Потому что как, черт меня побери, я мог помешать тебе убежать, хотел бы я знать?

– Никак. И никто не смог бы, – заверила она его. – Они должны быть благодарны тебе за то, что ты поехал со мной!

– Я тоже так думал, – сказала он. – Более того, если кто и виноват в том, что тебе пришлось уйти из дому, так это они, а не я.

– Ты им так и сказал? – нетерпеливо воскликнула Лусилла.

– Нет, не сразу, а под конец, когда и сам основательно разозлился. Это случилось, когда я понял, что меня, а вовсе не тебя, обвиняют в прострации твоей тетки. Как тебе это нравится? Не знаю уж, что сказала бы мне она сама, потому что я ее не видел, слава богу! С ней случилась истерика, когда обнаружилось, что ты убежала, а потом приключились судороги, или спазмы, или как там еще она их называет, так что ее уложили в постель и приставили к ней нашего доктора, а моя мать принялась приводить ее в чувство жжеными перьями, нюхательными солями и нашатырным спиртом. А отец буквально выгнал Сару из дому, потому как от одной только мысли о том, что она все еще остается в Чартли, у твоей тетки начинаются новые судороги. Что ж, я действительно сказал: «Что за гусыня!», а папа – папа! – заявил, что это я во всем виноват! А мама сказала, что не понимает, как у меня хватило совести оставить тебя одну у совершеннейшей незнакомки, добавив, что и подумать не могла, что ее собственный ребенок окажется настолько бессердечным. А когда меня начали упрекать и Корделия с Лавинией, – но этому я быстренько положил конец! – терпение мое лопнуло, и я заявил: очень хорошо, и если они полагают, что я должен был защитить ее от вас, мадам, то я возвращаюсь прямо в Бат и останусь здесь! И я сказал еще, что готов отправиться куда угодно, лишь бы не оставаться с ними в Чартли, и что, хотя вы совершенно посторонний для нас человек, но в вашем доме я встречу теплый прием, которого меня лишили под отчим кровом.

– Отличная работа, Ниниан! – воскликнула Лусилла, с энтузиазмом пожимая ему руку. – Никогда не думала, что у тебя достанет на это мужества.

Он покраснел, но заметил:

– Не думаю, что это было хорошо с моей стороны. Мне не следовало разговаривать с отцом в таком тоне. Мне очень жаль, но я действительно имею в виду то, что сказал, и будь я проклят, если поползу назад, пока он не извинится передо мной! Даже если мне придется умереть с голоду в канаве.

– О, умоляю вас, даже не думайте об этом! – высказалась мисс Фарлоу, с открытым ртом внимавшая молодому человеку. – Вы поставите мисс Уичвуд в неловкое положение, потому что люди скажут, что она должна была спасти вас. Не то что бы я думала, будто вам позволят умереть в канаве в Бате, по крайней мере, я не слышала ни о чем подобном, потому что здесь очень строгие правила насчет того, чтобы поддерживать улицы в чистоте и порядке, а нуждающимся помогают в Обществе призрения – превосходная организация, на мой взгляд, – но я не думаю, что ваши почтенные родители захотят, чтобы вы стали его членом, как бы они ни сердились на вас.

При этих ее словах Лусилла сдавленно захихикала, а мисс Уичвуд, старательно сохраняя невозмутимость, заявила:

– Совершенно верно! Вы должны приберечь эту возможность на самый крайний случай, Ниниан, чтобы воспользоваться ею, если отец пригрозит лишить вас наследства. А пока что рекомендую вам остановиться в «Пеликане». Он находится на Уолкот-стрит, и цены, как мне говорили, там очень умеренные. Разумеется, эту гостиницу нельзя назвать фешенебельной, но, полагаю, она обеспечивает своим постояльцам все необходимые удобства, включая простую пищу. Если же, впрочем, тамошняя кухня окажется для вас уж слишком простой, вы всегда можете отужинать здесь. – В глазах у нее появились лукавые искорки, и она добавила: – Сама я у них ни разу не ужинала, но, разумеется, бывала там, чтобы посмотреть комнату, в которой ночевал доктор Джонсон.

– О! – сказал Ниниан, пребывавший в полном недоумении. – Да… конечно! Доктор Джонсон! Именно так! Он был… он был вашим другом, мадам? Или… или родственником, быть может?

Лусилла поперхнулась смехом.

– Какой ты глупый! Он был лексикографом и умер много лет назад, не так ли, мадам?

– А-а, тот писака! – пренебрежительно протянул Ниниан. – Если подумать, я что-то о нем слышал, но меня нельзя назвать книжным червем, мадам.

– Но ведь в школе, дорогой мистер Элмор, вы наверняка пользовались его словарем? – заметила мисс Фарлоу.

– Ага, вот оно что! – кивнул Ниниан. – То-то его имя показалось мне знакомым. Должно быть, я видел его на какой-то обложке.

– Весьма поверхностное знакомство, позволю себе заметить, – пробормотала мисс Уичвуд. – Полноте, Ниниан! Не можем же мы все до одного быть книжными червями, не так ли?

– Что ж, я не постесняюсь признаться в том, что науки меня никогда особенно не прельщали, – без особой на то необходимости признался Ниниан. После чего, очаровательно улыбнувшись, присовокупил: – Глядя на вас, никто не заподозрит вас в том, что вы книжный червь, мадам!

Ошеломленная столь неожиданным комплиментом, мисс Уичвуд пробормотала дрогнувшим голосом:

– Как это мило с вашей стороны, Ниниан!

– Но ведь это правда! – внесла свою лепту и Лусилла. – Никто бы не подумал, что вы любите читать, читаете очень много и даже держите книги в своей спальне.

– Лусилла, такого предательства я от вас не ожидала! – трагическим голосом сообщила мисс Уичвуд.

– Я говорю об этом одному Ниниану! – поспешно заверила свою наставницу Лусилла, с некоторой тревогой глядя на нее. – Разумеется, мне и в голову не придет рассказывать об этом кому-либо еще, да и он никому ни слова не скажет, правда, Ниниан?

– Ни словечка! – твердо пообещал он.

Мисс Уичвуд скорбно покачала головой:

– Какая жалость, что я так низко пала в ваших глазах!

Они столь поспешно кинулись успокаивать ее, что она не выдержала и рассмеялась:

– Ах вы, глупые дети! Не смотрите на меня такими изумленными глазами, иначе я заплачу от смеха. Прошу вас, успокойтесь и не требуйте от меня объяснений, в противном случае вы сочтете меня помешанной. Но скажите же, Ниниан, вы передали мое письмо миссис Эмбер?

– Нет, она была слишком больна, чтобы принять меня, но его передала ей моя мать. – Поколебавшись, он добавил с умилительной улыбкой: – Она… она слишком плохо себя чувствовала, чтобы написать вам ответ, но поручила матери передать вам устное послание.

– Послание для меня? – спросила мисс Уичвуд, удивленно приподняв брови.

– Не совсем так, – ответил он. Улыбка его стала шире, и он коротко рассмеялся. – Она просила передать Люси, что умывает руки.

– Она говорит так всякий раз, когда сердится на меня, – с отвращением заявила Лусилла. – И никогда не исполняет обещанного. Готова держать пари, она сама приедет за мной сюда, и тогда все будет кончено!

– Не думаю, что она отважится на это, – поспешил утешить подругу Ниниан. – Мне действительно показалось, что она пережила серьезное потрясение. Более того, когда моя мать спросила у нее, не следует ли поручить одной из горничных уложить твои вещи и переслать их сюда, тетя ответила, что если после всего, что она для тебя сделала, ты предпочла общество чужого человека, то ей остается лишь надеяться, что ты никогда не пожалеешь о том, что натворила, и не попросишься обратно, потому что она более не желает тебя видеть.

Лусилла выслушала его, покачала головой и вздохнула:

– Я не верю ни единому ее слову, но ясно одно: в Бат в ближайшее время она не приедет. Ей всегда требуется несколько дней, чтобы прийти в себя после своих приступов истерии.

– Да, – согласился юноша. – Но, пожалуй, я должен упомянуть еще кое о чем: перед тем, как лечь в постель, она отправила письмо мистеру Карлетону. Ставлю десять против одного, что оно не возымеет на него никакого действия, но я решил, что должен предупредить тебя об этом.

– Ах, как это на нее похоже! – в гневе вскричала Лусилла. – Она слишком больна для того, чтобы написать мисс Уичвуд, зато вполне здорова, чтобы настрочить жалобу моему дяде! О боже, только не это! А если он приедет, чтобы силой увезти меня отсюда, я не потерплю такого с собой обращения!

– Не стоит расстраиваться и горячиться раньше времени, – посоветовала своей подопечной мисс Уичвуд. – Если он действительно явится сюда с такими намерениями, то сначала ему придется иметь дело со мной, и это испытание придется ему не по вкусу.