Через несколько дней Хью Давенант отбыл в Лион. В тот же день Эйвон вызвал своего управляющего Уолкера и сообщил ему, что собирается отправиться в дорогу. Уолкер, привыкший к внезапным решениям своего хозяина, не выказал ни малейшего удивления. Этот сдержанный господин никогда не расставался с непроницаемой маской, давно уже ставшей его вторым лицом. За долгие годы, проведенные в услужении у его милости, добрейший Уолкер зарекомендовал себя с самой лучшей стороны, а потому Эйвон, не колеблясь, препоручил его заботам парижский особняк. Сам герцог намеревался обосноваться в лондонском жилище.
Покинув библиотеку, Уолкер степенным шагом прошествовал вниз, чтобы предупредить об отъезде камердинера его светлости Гастона, грума Микина и пажа Леона. Последнего старый слуга нашел в комнате экономки; паж сидел на столе, свесив ноги, и энергично расправлялся с огромным куском пирога. Мадам Дюбуа скорбно наблюдала за мальчиком. Будучи дамой вежливой, она приветствовала Уолкера печальной улыбкой; Леон же удостоил дворецкого небрежным взглядом и запихнул в рот очередную порцию пирога.
— Eh bien, m'sieur! — Мадам Дюбуа выбралась из кресла и присела в степенном реверансе.
— Прошу прощения, мадам, что потревожил вас. — Уолкер чопорно поклонился. — Я искал Леона.
Паж недовольно заерзал.
— Ну так вы нашли меня, Уолкер, — пробормотал он с набитым ртом.
Лицо Уолкера исказила легкая судорога. Из всей прислуги лишь негодник паж смел обращаться к нему по имени.
— Его милость известил меня, что завтра он отправляется в Лондон. Я пришел предупредить тебя, Леон: ты должен сопровождать его.
— Ба! Монсеньор еще утром мне об этом сказал, — презрительно хмыкнул Леон и отправил в рот остаток пирога размером с голову младенца.
Мадам Дюбуа кивнула.
— Да, и потому милый ребенок пришел, чтобы в последний раз отведать моего угощения. — Она испустила горестный вздох. — Сердце мое разрывается, как только я подумаю, что должна расстаться с тобой, милый Леон. Но ты, неблагодарный мальчишка, похоже, рад улизнуть от старой мадам Дюбуа!
— Я никогда не бывал в Англии, — виновато пробормотал Леон, с усилием проглотив пирог. — Там, наверное, чудесно!
— Ах, это верно! — мадам Дюбуа испустила еще один скорбный вздох. — Ты быстро позабудешь старую толстуху.
— Нет, клянусь! — Леон кинул хищный взгляд в сторону тарелки с еще одним пирогом. — Уолкер, не желаете отведать творение мадам Дюбуа?
Уолкер смерил пажа ледяным взглядом.
— Нет, благодарю вас.
— Видите, как он вас обижает, мамаша! — хохотнул Леон и ухватил очередной кусок.
— Уверяю вас, мадам, у меня подобного и в мыслях не было. — Уолкер поклонился мадам Дюбуа, уничтожающе глянул на Леона и удалился.
— Вылитый верблюд, — безмятежно заметил паж.
То же самое он повторил на следующий день Эйвону, когда карета катила в направлении Кале.
— Верблюд? — изумленно переспросил его милость. — Почему?
— Ну… — Леон наморщил нос. — Я как-то очень давно, видел верблюда. Голову он держал надменно, а зубы у него были ну точь-в-точь как у нашего Уолкера. Он был исполнен достоинства, Монсеньор. Понимаете?
— Прекрасно понимаю, — ответил его милость, зевнул и поуютнее устроился в углу кареты.
— Как вы думаете, Монсеньор, мне понравится Англия?
— Будем надеяться, дитя мое.
— А как вы думаете, мне не станет дурно на корабле?
— Полагаю, нет.
— Я тоже так считаю, — самонадеянно улыбнулся Леон.
По дороге в Англию с путешественниками не случилось ничего примечательного. Ночь они провели в Кале, а вечером следующего дня погрузились на корабль. К досаде Леона герцог строго-настрого запретил ему покидать пределы каюты. Его милость пересекал Ла-Манш множество раз, но впервые вынужден был проторчать все путешествие на палубе. Один раз Эйвон спустился в крошечную каюту и, обнаружив, что Леон заснул, сидя в кресле, осторожно уложил пажа в постель и укрыл меховым пледом. После чего вернулся на палубу, где и встретил рассвет.
Когда на следующее утро Леон выбрался из каюты, он испытал самое настоящее потрясение, обнаружив, что его хозяин провел ночь наедине с ветром и солеными брызгами. Дабы привести пажа в чувство, Эйвон дернул его за медный локон и отправился завтракать. Насытившись, его милость предался сладостному сну, длившемуся вплоть до самого Дувра. Леон же занял его пост на палубе. Выспавшись, Эйвон привел себя в порядок и только тогда соизволил сойти на берег. Гастон к этому времени успел поднять переполох в прибрежной гостинице. К тому моменту, когда его милость переступил порог постоялого двора, на столе в отдельной гостиной дымился обед.
Леон осторожно приблизился к столу и с изумлением уставился на блюда. На гигантской тарелке высилась груда вареной говядины, в изобилии украшенная ломтиками ветчины и массивными окороками странных животных. Окорока при ближайшем рассмотрении оказались конечностями английских каплунов. На соседнем блюде покоилась исполинская утка, окаймленная мясным паштетом; неподалеку кокетливо подрагивал пудинг. Всей снеди составляла компанию огромная бутылка с багровой жидкостью и кувшин дымящегося эля.
— Что с тобой, мой дорогой Леон? — поинтересовался его милость, изучая ошеломленное лицо пажа.
Мальчик обернулся. Его милость стоял в дверях, энергично обмахиваясь веером. Леон неодобрительно глянул на веер. Эйвон, заметив осуждение в его глазах, улыбнулся.
— Тебе не нравится эта безделушка, дитя мое?
— Мне вообще все не нравится, Монсеньор.
— Ты меня огорчаешь. А какого ты мнения об английской кухне?
Леон покачал головой.
— Она ужасна, Монсеньор. Это… это варварство!
Герцог от души расхохотался и прошел к столу. Леон проворно последовал за ним, намереваясь, как обычно, занять место за его стулом.
— Дитя мое, ты разве не видишь, что стол накрыт на двоих? Садись. — Его милость встряхнул салфетку и взялся за нож. — Не хочешь отведать утки?
Леон робко сел.
— Да, Монсеньор, как вам будет угодно.
Его милость внимательно наблюдал за нервными, но чрезвычайно изящными движениями пажа.
— Так, значит, это Дувр, — спросил Леон, ковыряя утиное мясо.
— Ты совершенно прав, дитя мое, — ответил его милость. — Это Дувр. Ты хочешь выразить восхищение этим обстоятельством?
— Да, Монсеньор. Все английское так необычно, но мне нравится. Разумеется, мне бы все это не понравилось, если бы здесь не было вас.
Эйвон плеснул в бокал вина.
— Боюсь, ты мне бессовестно льстишь.
Леон доверчиво улыбнулся.
— Нет, Монсеньор. Вы обратили внимание на хозяина?
— Я хорошо знаком с этим добрым человеком. А что с ним такое?
— Он такой маленький и такой жирный, а нос у него так блестит! Когда он вам кланялся, Монсеньор, я испугался, что он вот-вот лопнет!
— Какое ужасное предположение, дитя мое. Похоже, у тебя мрачное чувство юмора.
Леон довольно рассмеялся.
— Знаете, Монсеньор, — пропыхтел он, энергично перепиливая утиный хребет, — до вчерашнего дня я ни разу не видел моря! Оно прекрасно, но в какой-то момент мои бедные внутренности взбунтовались. — Леон красноречиво взмахнул руками.
— Мой дорогой Леон! По правде говоря, у меня нет ни малейшего желания обсуждать сейчас манеры твоих драгоценных внутренностей. Боюсь, их прискорбное поведение придется мне не по душе.
— Мне тоже не понравилось, как повели себя мои несчастные кишки, Монсеньор! Но я справился с ними: стиснул зубы и не позволил, чтобы блюда, которые мы с вами отведали в Кале…
Эйвон стукнул веером Леона по пальцам.
— Я прошу тебя помолчать, дитя мое.
Леон обиженно потер руку.
— Да, Монсеньор, но…
— И не спорь!
— Хорошо, Монсеньор. Я и не думаю спорить. Просто я…
— Мой дорогой Леон, ты несносен! Ты становишься крайне назойливым.
— Я пытаюсь объяснить, Монсеньор, — с достоинством возразил Леон.
— Тогда потрудись этого не делать. Прибереги силы для утки.
— Да, Монсеньор. — Леон с удвоенной энергией принялся пилить исполинское существо. Через минуту он снова поднял взгляд. — Когда мы начнем собираться в Лондон, Монсеньор?
— Весьма оригинальная форма вопроса! — заметил его милость. — Мы начнем собираться, как ты изволил выразиться, через час.
— Тогда можно мне прогуляться после трапезы?
— С прискорбием вынужден тебе отказать. Я хочу с тобой поговорить.
— Поговорить? — эхом отозвался Леон.
— Ты находишь это занятие чересчур экстравагантным? Я должен сообщить нечто очень важное. Что стряслось на этот раз?
Леон оставил утку в покое и теперь с явным отвращением взирал на черный пудинг, призывно подрагивавший студенистыми боками.
— Монсеньор, это… — Леон презрительно ткнул пальцем в пудинг. — Порядочные люди такое не едят!
— Он тебя чем-то не устраивает?
— Всем! — последовал уничтожающий ответ. — Сначала мне сделалось дурно на корабле, а теперь эта жуткая штука! Как вы ее называете… пудинг? Voyons, подходящее название. На редкость омерзительное словечко! Монсеньор, вы не должны этого есть! Если вы проглотите хоть крохотный кусочек этой мерзости, то с вами…
— Я попросил бы тебя воздержаться. Вполне достаточно, что ты сообщил о манерах своих собственных внутренностей, дитя мое. С тобой, конечно, обошлись чудовищно, но постарайся об этом забыть. Лучше отведай сладкого.
Леон ухватил галету и принялся остервенело грызть творение британского кондитера.
— В Англии все едят эту гадость, Монсеньор? — спросил он, опасливо поглядывая на пудинг.
— Постоянно, дитя мое.
— В таком случае, я думаю, нам не стоит здесь задерживаться надолго, — твердо сказал Леон. — Я уже сыт.
— Тогда подойди сюда. — Его милость устроился на дубовой скамье у камина. Леон послушно примостился рядом.
— Да, Монсеньор?
Эйвон повертел в руках веер. Лицо его посуровело. Леон ломал голову, чем он мог обидеть хозяина. Внезапно его милость ухватил Леона за руку.
— Дитя мое, пришло время положить конец той маленькой комедии, которую мы с тобой разыгрываем. — Он замолчал, наблюдая, как огромные фиалковые глаза расширяются от недоброго предчувствия. — Мне очень нравится Леон, дитя мое, но пора ему превратиться в Леони.
Маленькая ладонь задрожала.
— Монсеньор!
— Да, дитя мое. Видишь ли, я знал правду с самого начала.
Леони сидела неподвижно, в глазах ее застыло затравленное выражение. Свободной рукой Эйвон потрепал ее по щеке.
— В конце концов, какая разница, дитя мое? — ласково прошептал он.
— Вы… вы никуда не отправите меня?
— Нет. Разве я тебя не купил?
— И я могу остаться вашим пажом?
— Нет, с пажом покончено, дитя мое. Мне очень жаль, но это невозможно.
Вся твердость разом покинула Леони. Она громко всхлипнула и уткнулась лицом в рукав камзола герцога.
— Пожалуйста! Пожалуйста, Монсеньор!
— Прекрати, дитя мое! Мне совсем не хочется, чтобы ты испортила мой камзол. Кроме того, я еще не договорил.
— Не прекращу! — раздался упрямый сердитый голос. — Позвольте мне остаться Леоном!
Его милость приподнял голову девушки.
— Вместо пажа ты станешь моей воспитанницей. Моей дочерью. Разве это так страшно?
— Я не хочу быть девушкой! Пожалуйста, Монсеньор, пожалуйста! — Медноволосое создание соскользнуло на пол и замерло у ног герцога. — Скажите "да", Монсеньор! Скажите "да"!
— Нет, дитя мое. Вытри слезы и выслушай меня. Только не говори, что ты потеряла платок.
Леони достала из кармана батистовый платок.
— Я не хочу быть девушкой!
— Ерунда, моя милая! Быть моей воспитанницей куда приятнее, чем моим пажом.
— Нет!
— Ты забываешься, — сурово произнес его милость. — Я не люблю, когда мне противоречат.
Леони подавила очередной всхлип.
— Прошу прощения, Монсеньор.
— Вот и хорошо. Как только мы прибудем в Лондон, я отвезу тебя к моей сестре — помолчи же! Так вот, я отвезу тебя к моей сестре, леди Фанни Марлинг. Видишь ли, дитя мое, ты не можешь жить у меня, пока я не подыщу тебе достойную даму в качестве дуэньи.
— Я не хочу!
— Милое дитя, ты поступишь так, как я велю. Моя сестра подобающим образом оденет тебя и научит быть девушкой. Ты быстро постигнешь это искусство.
— Нет! Никогда!
— Я так хочу, дитя мое. Когда же ты приобретешь манеры юной девицы, то тут же вернешься ко мне, и я представлю тебя обществу.
Леони с силой дернула его милость за руку.
— Я не поеду к вашей сестре! Я останусь Леоном! Вы не можете меня заставить, Монсеньор! Я вам не подчинюсь!
Его милость с раздражением взглянул на нее.
— Если бы ты все еще оставалась моим пажом, я знал бы, как поступить, — сказал он.
— Да, да! Поколотите меня, накажите, только позвольте остаться вашим пажом! Прошу вас, Монсеньор!
— К сожалению, это невозможно. Вспомни, дитя мое, что ты моя собственность и должна во всем меня слушаться.
Леони уткнула лицо в ладонь его милости и зарыдала. Минуты три Эйвон терпел, затем отдернул руку.
— Ты хочешь, чтобы я все-таки отослал тебя?
— О! — Леони вздрогнула и замолчала. — Вы не сделаете этого, Монсеньор! Вы… О нет, нет!
— В таком случае ты будешь меня слушаться. Ясно?
Последовала долгая пауза. Леони в отчаянии смотрела в холодные темные глаза его милости. Губы ее дрожали, по щекам катились слезы.
— Да, Монсеньор, — прошептала она и понурила голову.
Эйвон нагнулся, обхватил хрупкое, почти детское тельце и привлек девушку к себе.
— Вот и хорошо, дитя мое, — похвалил он. — Ты научишься быть девушкой, чтобы доставить мне удовольствие, Леони.
Она прижалась к нему.
— А вам это доставит удовольствие, Монсеньор?
— Огромное, дитя мое.
— Тогда я п-п-постараюсь, — пробормотала Леони. — Вы ведь н-ненадолго оставите меня?
— Пока не найду кого-нибудь, кто станет о тебе заботиться. Тогда ты переедешь в мой загородный дом, где тебя обучат светским манерам, а также посвятят в искусство владения веером, научат жеманно улыбаться, закатывать глаза…
— Ну уж нет!
— Надеюсь, что нет, — со слабой улыбкой откликнулся Эйвон. — Милое дитя, в столь глубокой печали нет никакой нужды.
— Я так долго была Леоном! Это будет очень-очень трудно!
— Видимо, да, — Эйвон забрал у девушки скомканный платок. — Но ты постараешься, я хочу гордиться своей воспитанницей.
— Как так, Монсеньор? Гордиться мной?
— А почему бы и нет, дитя мое?
— Мне бы это понравилось, — Леони повеселела. — Я буду хорошей ученицей.
Тонкие губы герцога едва заметно дрогнули.
— Значит, ты постараешься быть достойной меня? Жаль, что милый Хью этого не слышит.
— А он знает?
— Как выяснилось, дитя мое, он, как и я, знал почти с самого начала. А теперь поднимись с колен. Вот так. И сядь рядом со мной.
Леони устроилась на прежнем месте и горько вздохнула.
— Значит, мне придется носить юбки, не ругаться нехорошими словами и терпеть общество женщин? Это тяжело, Монсеньор, ужасно тяжело. Женщины мне не нравятся. Я хотела бы все время быть с вами.
— Интересно, что на это скажет Фанни? — поинтересовался его милость. — Моя сестра, Леони, во всех отношениях женщина.
— Она похожа на вас?
— Ну что на это ответить? — Эйвон рассмеялся. — Она не похожа на меня, дитя мое. У нее золотистые волосы и голубые глаза. Прошу прощения?
— Я сказала: "Тьфу, черт!".
— Я успел заметить, что ты питаешь особое пристрастие к этому выражению. Дамам не позволительны столь вульгарные возгласы, моя милая. Ты будешь слушаться леди Фанни, ты не станешь насмехаться над ней и презирать ее за золотистые волосы.
— Конечно, не стану. Она же ваша сестра, Монсеньор, — ответила Леони. — Как вы думаете, я ей понравлюсь? — Она с беспокойством взглянула на него.
— Почему бы и нет? — легкомысленно ответил герцог.
По лицу Леони пробежала мимолетная улыбка.
— Я не уверена, Монсеньор!
— Она будет любезна с тобой, хотя бы ради меня.
— Спасибо. — Леони опустила голову, но тут же вскинула глаза на его милость; на ее щеках появились озорные ямочки.
Эйвон ласково потрепал девушку по рыжим вихрам.
— Ты не такая, как все, — задумчиво промолвил он. — Фанни попытается сделать тебя похожей на прочих представительниц вашего пола. Мне бы этого не хотелось.
— Нет, Монсеньор. Я всегда буду такой, какая я есть. — Леони поцеловала руку его милости, губы ее дрогнули. Усилием воли она уняла дрожь и улыбнулась сквозь слезы. — Вы забрали у меня платок, Монсеньор.