В пределах своей темы я не вижу смысла обсуждать, как и почему иудаизм и христианство разошлись в теологических вопросах. Еще в эпоху создания Евангелий отношения общин складывались напряженно, но тогда предполагался возможным компромисс и диалог. Напомню хотя бы послание апостола Павла «К римлянам»: «Истину говорю во Христе, не лгу, свидетельствует мне совесть моя в Духе Святом, что великая для меня печаль и непрестанное мучение сердцу моему: я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти, то есть израильтян, которым принадлежит и усыновление, и слава, и заветы, и законоположение, и богослужение, и обетование. Их и отцы (видимо, праотцы? — М. Х.), от них и Христос по плоти, сущий над всем Бог, благословен во веки веков, амен» (9, 1–5).

Но шли десятилетия, и накалялись взаимная ненависть и презрение. Евреи никак не могли принять постепенно затвердевавшие центральные догматы христианской теологической мысли — Триединство и Боговоплощение. Сегодня, например, протестантские и даже некоторые католические теологи признают, что в Священных книгах христиан нет однозначных указаний на эти постулаты веры, но ясно же: отсутствие прямых ссылок не может в рамках специфического религиозного сознания иметь хоть какой-то серьезный смысл. «Вопрос не станет яснее, — писал выдающийся британский писатель-католик Честертон, — если даже и скажут, что Христос не называл себя Богом. Ни одному пророку или философу, равному ему по мудрости, мы не могли бы это приписать. Допустим, что Церковь ошиблась, неправильно поняла Его. Но никто, кроме Церкви, так не ошибается. Магометане не приняли Мухаммеда за Аллаха, евреи не приняли Моисея за Бога. Даже если все христианство зиждется на ошибке, ошибка эта неповторима, как Воплощение» (7).

Для любого верующего еврея неприемлемым оказалось бы типичное для христианина рассуждение выдающегося богослова и логика Оккама («бритву Оккама» на уроках физики и логики вы помните? Это тот самый!): «То, что Бог принял человеческую природу, является вопросом веры. Не заключает в себе противоречия, если Бог примет и ослиную природу. На том же основании он может принять природу камня или дерева». Я выше упомянул об этом типично христианском взгляде на мир: Бог реет, где хочет, Бог выбирает, кого, что и как хочет — не за заслуги, а по неисповедимой для смертных Своей воле и мудрости. Евреям же подобное воззрение принять было немыслимо: у них, как выше тоже упоминалось, даже и Бог ограничен — властью Торы. Для евреев, если Оккам прав, почему бы Ему не принять и форму золотого тельца, если Бог вдруг захочет облечься такой образ?

Но высказаться так, что отношения обеих религий оказались лишь ненавистно-отталкивающими, все-таки неточно: по началу, во всяком случае, все складывалось куда сложнее.

Иудаизм рассматривался христианами как Богоучение, которое некогда было великим, но просто исчерпало свою былую историческую роль на Земле — с появлением Иешуа. Теперь оно не более, чем «скорлупа», оставшаяся от вылупившегося из него плода — Нового завета Бога с Новым Израилем (церковью). Иудеи же, отказавшиеся признать сей факт, очевидный для их оппонентов в силу земного торжества христианства, были не более, чем закосневшими в ритуализме жестоковыйными упрямцами.

С другой стороны, трудно было убежать от того факта, что обрядовая и богословская традиции христианства все же были порождены иудаизмом, что они постоянно напоминали старую веру. Потому-то церкви и приходилось очищать обычаи и установления — чтоб постепенно отделяться от иудейских предшественников, географически ведших службы совсем рядом, по соседству (летосчисление «от сотворения мира» поменять на «от Рождества Христова»; выходной день — перенести с субботы на воскресение; пасхальную мацу (в Евангелии — «опресноки») заменить на кулич; обязательный покров головы у евреев на обязательное обнажение ее перед Богом у христиан и пр.). Но все рано, все равно… Как быть с собранием верующих для молитвы?! Как с публичным чтением Писания и проповедей (это — вариант чтения Торы и пророков в синагогах)?! Но крещение — оно так напоминало еврейское ритуальное омовение в миквах?! Да и евхаристия? Когда каждый год на Пасхальных седер я преломляю мацу, как сделал это в Тайную Вечерю Иешуа, отпиваю из ритуального кубка сладкое вино («кос шель браха») — не могу же я, человек из России, не вспомнить про преломляемый на Пасху в другой стране хлеб или принимаемую чашу церковного кагора…

Да и знакомая по Союзу логика церковного мышления напоминает в Израиле «русским» евреям узнаваемую здесь логику иудаистов. Скажем, толкование поэтичнейшей любовной лирики — «Песни песней» — как аллегории любви Израиля к Богу (именно на этом основании рабби Акива включил ее в канон Танаха): разве не точно также использовали свои тексты Отцы церкви? Или читаешь о еврейском «руах ха-кодеш» — и вдруг вспоминаешь: батюшки, в буквальном-то переводе это же Святой дух… А идея жертвенного искупления, эта вечная еврейская идея, когда погибшие мученики общин, страдальцы гонений и погромов, искупали грехи всего Израиля? Как же не вспомнить христианского Агнца, слагавшего голову за греховный мир?

И потому относиться к еврейству равнодушно, просто как к некоей параллельно-чуждой религии христианство не могло. Это было свыше его сил.

Вот нескольких парадоксальных сюжетов европейской истории. Например, насильственное крещение евреев не раз зафиксировано историками в Европе, но ни отцы Церкви, ни папы не одобряли и не санкционировали подобных акций — крещения оставались потугами ревнителей-любителей (потому евреи и смогли сохраниться как народ в Европе)… Почему так необычно — с точки зрения миссионерской по своей сути религии, христианства? Потому, что по догме миссионеры обязаны нести «благую весть» (Евангелие) тем, кто весть еще не получал. А евреи ее получили, более того, им ее принес самым первым, и самый авторитетный источник, который только имело христианство. Куда уж миссионерам… Евреи отвергли? Должны понести наказание за свое заблуждения. По этому вопросу в христианском мире споров не было. Но потому же — их нельзя насильственно обращать в веру…

Униженные, опозоренные, подавленные, евреи должны были — по решениям соборов и пап — все же дожить до второго пришествия Христа и убедиться, своими глазами, наконец, увидеть сами, что — неправы были перед Спасителем мира. Когда убедятся, только тогда только и может наступить на Земле новый, высший мир.

Этот церковный постулат в реальной жизни вызывал парадоксальные для христианского мира ситуации. Евреям дозволялось (не всюду и не всегда, конечно, но все же, все же…) жить в городах средневекового мира, считаться сословием, особого рода, но все же сословием христианского общества («рабами короны», личной собственностью суверена), владеть имуществом, пользоваться синагогами, кладбищами и пр. Они имели право на собственную униформу, какая положена была и любому средневековому сословию, нередко это была униформа «благородного человека» (камзол, жилет, башмаки и пр.) — в отличие от католиков-крестьян, скажем…

И евреи тоже не могли не размышлять о невероятности ситуации, при которой их злейшие враги, презиравшие, унижавшие, топтавшие их, одновременно позволяли им делать то, чего не позволяли своим единоверцам (истребление христианами собственных инакомыслящих — в Провансе ли, в Германии эпохи Тридцатилетней войны, в Британии в эпоху установления англиканства — отлично известно евреям. Как нация купеческая и ремесленная, они поддерживали контакты со всеми христианскими группами в обществе.)

Евреи обычно платили христианству полной взаимностью в чувствах. Переводчик на русский язык того текста, о котором я буду говорить ниже, Пинхас Гиль, написал в предисловии: «Еврейский народ всегда — с момента возникновения христианства и по сей день — с глубочайшим презрением относился к этой религии, рассматривая христианскую догму, как нагромождение глупостей и несуразностей, а христианскую мораль — как лживую и лицемерную. Евреи старались даже не упоминать имени основателя этой религии… Разнузданность нравов христианских народов, их жестокость и кровожадность, их отношение к евреям вызывали у наших предков лишь отвращение и страх» (8). Это естественно — уж если христиане с их заповедью «любить врагов своих», преследовали евреев долго, остервенело, ожесточенно, часто беспричинно, если христианское презрение и отвращение перешло по наследству даже к бунтовщикам против этой веры, к деятелям Просвещения (например, к Вольтеру), потом к антихристианам — нацистам и социалистам (коммунистам) — почему ж евреи с их потомственным высокомерием единственных знатоков Единобожия могли к соседям отнестись по-другому?

В Талмуде, главном сочинении еврейских мудрецов, встречаются в адрес Иешуа немногие презрительные оценки и отзывы. Я умышленно не цитирую их — точно так же, как не коллекционирую антисемитские выпады христианских богословов (скажем, Иоанна Златоуста). Если бы писал исследование, без того, конечно, нельзя было бы обойтись. Но я работаю в жанре эссе, и ненавидящие строки и абзацы — с обеих сторон — ну, что могут добавить к моему сочинению? «Ненависть тоже может быть средством гнозиса», — справедливо подмечал Николай Бердяев, но, увы, взаимная ненависть христиан и евреев никакого гнозиса, никакого познания ни с той, ни с другой стороны никогда не рождала. Тупые, слепые и бесплодные страсти, приводившие к жутким и глупым действиям, но никогда — к подлинному религиозному творчеству.

Основная интонация главного талмудического текста про Иешуа — того текста, что был некогда, в старину, извлечен составителями из Талмуда, к нему прибавили тексты мидрашей, да еще сдобрили его «элементами того, что можно назвать еврейским народным творчеством» (по выражению переводчика, того же П. Гиля), не сводилась к ненавидящим страстям самоуверенных религиозных ортодоксов. Анализом древнеталмудического в своей основе текста — «Историей о повешенном или истории Йешу из Нацрата» я и собираюсь заняться ниже в этой главе.

* * *

Сначала должно подготовить нерелигиозного читателя этого эссе к знакомству с особенностями того необычного жанра, в которых творились сочинения, подобные «Истории», о которой речь зайдет ниже.

Талмуд, или Устная Тора, составлялся на протяжении примерно пяти веков несколькими тысячами мудрецами-законоучителями, принадлежавших ко многим поколениям евреев. Их целью — после утраты государства, а потом и родины — было воссоздание некоего «духовного государства», способного сохранить внутри своих границ народ, творение рамок поведения в любых пространства, во всех временах временах. Не дать народу раствориться в окружающих мощных и высоко культурных национальных и имперских конгломератах! Талмуд возводил незримую стену, которая окружила еврейство границами необходимого поведения — во всех концах обитаемой ойкумены, в любой возникающей неожиданной ситуации, в любую эпоху, среди любого народа. Отсюда невероятная подробность и разработанность деталей жизни и быта, отсюда колоссальное значение, которое Талмуду как наставнику жизни придавалось в нации.

Талмуд состоит из двух неравных частей. Главная — «галаха» (существительное, произведенное от глагола «лалехет» — «идти», т. е. как надо идти, как действовать). Это — свод религиозного законодательства. Как ни странно, именно Галаха составляет относительно малую часть Талмуда — примерно шестую долю всего текста. Вторая часть — «Агада» (видимо, от глагола «леагид» — «сказать», т. е. сказание) занимает остальные пять шестых этих томов. Отец научной иудаистики Л. Цунц писал: «В Агаде есть все, что только можно себе вообразить, кроме зубоскальства и бездумного зубоскальства» (8): она включает комментарии к Писанию, рассказы из жизни мудрецов и их учеников, нравоучительные истории, притчи, религиозную поэзию, фанатстические истории, анекдоты, врачебные советы, сведения по географии, астрологии, биологии, заклинания, ворожбу, народные истории, тексты, посвященные приходу Машиаха, исторические сочинения, размышления на теологические темы, крылатые пословицы и афоризмы и пр., и пр.

Обе части отличаются друг от друга не только тематикой, но стилем, даже авторским духом, хотя сочиняли и тот, и другой раздел часто одни и те же люди. Будто заковав себя в чеканные формулы Закона, авторы в главах по соседству давали волю своей творческой свободе. «Если Галаха вечно хмурится, то Агада напротив приветливо улыбается, — характеризовал разницу стилей „ивритский Пушкин“, Хаим-Нахман Бялик. — Первая — воплощение Закона: требовательна, ригористична, тверда, как железо; вторая — снисходительна, терпима, тягка, словно масло, она — само милосердие… Если там — давящая сила предписаний, обязанность, которая порабощает, то тут — постоянное обновление, свобода, легкость, независимость… Там — сухость прозы, раз и навсегда избранная форма, маловыразительный, лишенный нюансов язык, господство рационализма. Тут — сочность поэзии, разнообразие, постоянная смена настроений, красочность языка, царство чувства» (9).

Нередко вместо термина «агада» богословы используют иное слово — «мидраш» (от глагола «дараш» — «комментировать»). Однако это не одно и то же: мидраш, конечно, может быть «агадой» (сказанием), но может ею и не быть… Сохранилось несколько огромных сборников «мидрашей», толкующих не только заповеди, но вообще всю жизнь человеческую. Многие мидраши сочинены уже после окончания Талмуда, этим они тоже отличаются от классической «Агады». В чем, однако, состоит разница между агадой, мидрашами и привычным для нас, светских людей XX–XXI веков, народным творчеством, фольклором?

Как фольклор любых иных народов, агада и мидраши передавались из уст в уста (до тех пор, пока Талмудический запрет на запись «Устной Торы» не был снят раввинами). Подобно фольклору, они существовали веками, передаваясь из поколения в поколение. Подобно фольклору, агада и мидраши предназначались всему народу, и не было синагоги, где бы их не читали и не цитировали. И все-таки между агадой и фольколором есть принципиальная разница.

Фольклор сочиняется народом, вернее, безвестными творцами, и уже только потом шлифуется теми, кто хранит и передает его из уст в уста. Агаду и мидраши сочиняли совсем не простые люди, а профессионалы — лучшие из лучших знатоков Торы, из мудрецов, из проповедников. И простые люди не смели такие тексты править… Правда, мудрецы действительно были связаны с народом (это и сделало агаду и мидраши внешне похожими на еврейский фольклор). Когда вы познакомитесь с текстом «Историей о Йешу», то убедитесь, насколько эта «агада» есть подлинно народный по стилю и духу текст. И все-таки это, повторяю, не фольклор, а скорее — особого рода литература. Можно выразиться так: народная литература.

* * *

«История о повешенном, или история о Йешу» составлена из древних агадических сюжетов Талмуда, в нее добавили фрагменты из мидрашей и, возможно (по мнению переводчика) какие-то народные сказания и интонации. По мнению одного из первых исследователей этого текста, д-ра Шмуэля Крауса, «Историю» сочинили впервые в 5 веке нашей эры на арамейском языке (10). Позже, очевидно в XI–XII вв., когда арамейский язык вышел из народного обихода, сказание перевели на иврит и заодно добавили к нему новые куски.

Легенда об Иешуа пользовалась большой популярностью у еврейских читателей: по информации переводчика, до нас дошло несколько десятков вариантов ее текста (11).

В отличие от Евангелий, мне, конечно, придется пересказать для читателей сюжетные линии «Истории» подробно.

Итак в 3760 году от сотворения мира (в разных вариантах указаны разные даты), т. е. в нулевом году нашей эры, во времена Ирода Великого, императора Тиберия и царицы Елены, жил богобоязненный человек, студент духовной академии Йосеф Пандера. Была у него добродетельная и прекрасная жена по имени Мирьям. Понравилась несчастная женщина их соседу, преступному развратнику по имени Йоханан.

Однажды ночью, на исходе субботы, когда благочестивый Йосеф пошел учиться в свой «бейт-ха-мидраш» (духовную академию), «злодей занял его место и овладел Мирьям, а она думала, что это ее муж. И Мирьям забеременела от него». Когда студент Пандера вернулся из академии, жена рассказала ему, что произошло, и «он понял, что то был сосед его Йоханаан».

Страдающий муж посоветовался с наставником в академии, потом простился с учителем и ушел в Вавилонию. «В положенное время родила Мирьям сына, назвала его в честь своего дяди — Йешуа, и обрезали его на восьмой день. И стало известно людям, что сделал с ней Йоханаан, и все смеялись над нею» (12).

Современный читатель, возможно, поразится жестокосердию «людей»: невинная женщина стала жертвой коварного обмана, семейная ее жизнь была разбита, а окружающие издевались над ней, а не над преступным развратником. Но эта деталь, по-моему, свидетельствует как раз о подлинности, о древности текста: именно так, вне морали, ощущали свой мир люди древних эпох. (Иллюстрация для сведения российских читателей: князь Владимир Святославич убил законного владельца престола, старшего брата Ярослава, забрав в свой гарем его вдову и сотни других женщин, и это не мешало ему стать любимым героем народных былин, «Владимиром Красным солнышком», а потом быть и канонизированным «святым и равноапостольным» в православной вере…)

«А когда подрос этот Йешу, то учился в бейт-ха-мидраше, и был этот Йешу смышлен и выучивал за один день столько, сколько другому пришлось бы учить много дней. И говорили мудрецы наши, благослованна их память: „Мамзеры (т. е. незаконнорожденные — М. Х.) — они смышленые“» (13).

Исполнилось молодому человеку тридцать лет, и ничем особенным его жизнь до тех пор не была отмечена (как и в Евангелиях — М. Х.). Но произошло мелкое, на первый взгляд, событие: шли по базару два мудреца — и в знак почтения их ученики накрывали голову и преклоняли колени перед ними. А Йешу прошел мимо с гордо выпяченной грудью и непокрытой головой. «И сказал один из мудрецов: „По его дерзости видно, что он — мамзер“ (14).

На следующий день сюжет обостряется: уже в бейт-ха-мидраше Йешу дерзнул в присутствии своего учителя обучать других учеников Закону. Один из мудрецов говорит:

— Не так ли ты сам учил: „Ученик, который обучает кого-либо законам в присутствии своего учителя, достоин смерти“? (15)

(Здесь мне хочется обратить внимание на две особенности этой пикировки: во-1-х, Йешу преподает в духовной академии — „ты учил“, говорит ему мудрец. Во-2-х, ловят гордеца на типичном противоречии — между тем, чему он учит других, и тем, что делает сам…)

Но Йешу „нахально“, как гласит сказание парирует оппонента:

— А кто учитель и кто ученик? Кто был мудрее — Моше (пророк Моисей — М. Х.) или Йитро (его тесть из племени мадианитян — М. Х.)? Если вы скажете, что Моше, потому что он отец всех пророков и глава всех мудрецов и Тора говорит о нем: „Не было более пророка во Израиле, подобного Моше“, тогда как же Йитро, нееврей, указывает ему, как правильно поступать: „Нехорошо то, что ты делаешь. Истощитесь — и ты, и народ, который с тобою, ибо слишком тяжело для тебя это дело, не можешь ты один совершать его. Теперь послушай меня, посоветую тебе, и будет Бог с тобою“? А если скажете, что Йитро мудрее Моше, то получается, что вовсе не так уж велик был Моше.

Когда услышали мудрецы эти речи, то сказали:

— Если он ведет себя так нагло, надо хорошенько проверить его родословную: кто его отец и мать, из какой он семьи и что люди о нем говорят» (16).

Опять возникает библейская, т. е. вполне объективная интонация: авторы сказания не пытаются скрыть тот как бы порочащий персонажей факт, что мудрецы не знают, как они смогут парировать возражения Йешуа по самой сути спора. Единственный аргумент, столь знакомый моим современникам, — порыться в анкете дерзкого малого, а вдруг что там найдется!

И нашлось. Естественно, в ходе расследования высплыло имя его беглого отца, Иосифа Пандеры, и учитель Пандеры вспомнил, что именно ему рассказал Иосиф тридцать лет назад, накануне бегства от семьи в дальний Вавилон — и «стало известно, что Йешу — мамзер. И когда он узнал, что это известно, сам бежал в Иерусалим» (17).

(У меня нет охоты устраивать тест на проверку любой из версий — что евангельской, с непорочным зачатием, что талмудической, с порочным Йоханааном, каким-то неясным образом сумевшим принять облик законного мужа добродетельной Мирьям. Замечу лишь, что

а) свидетелей «греха» не имелось

б) обвинение целиком построено на догадках оскорбленного мужа Мирьям — причем тот ничего своими глазами не видел

в) единственный свидетель обвинения оставил Нацерет (Назарет — в христианской традиции) тридцать лет назад и на самом разбирательстве не присутствовал

г) версию о коварном Йоханаане рассказал суду с его слов, причем три десятилетия спустя, один из обвинителей, явно заинтересованный в определенном исходе дела.

Все, что сегодня известно о крайне въедливом, необыкновенно пунктуальном в смысле формальностей еврейском праве, особенно праве брачном, вопиет: никакой еврейский суд не принял бы такое дело к рассмотрению. (Скажем, первая версия, могущая возникнуть в уме любого судьи: а что если Йосеф Пандира просто бросил жену с ребенком, как это нередко бывает в жизни, и, чтоб избежать уплаты неизбежных по суду алиментов, сочинил никем не могущую быть проверенной историю с Йоханааном?) На непредубежденный взгляд, история с собиранием мудрецами компромата на Йешуа выглядит копанием в юридически недоказуемых сплетнях — даже если в основе происшедшего лежал некий подлинный факт.

Дальше сюжет развивался следующим образом. В Иерусалиме Йешуа приходит в Храм и проникает в помещение, где находится Краеугольный камень («где праотец наш Яаков, да будет благословенна его память, возлил елей»). На Краеугольном камне высечено Тайное Имя Бога («Шем ха-мефораш»). Каждый, кто это Имя знал, мог творить чудеса. Мудрецы Израиля, опасаясь, что молодые люди овладеют этим Именем и начнут творить «недопустимые поступки», придумали уловку: в воротах зала в Храме, где хранился Краеугольный камень, на железных столбах повесили двух волшебных медных львов. Когда из-зала выходил посетитель, что сумел запомнить все семьдесят два слова, составлявшие Тайное Имя Бога, львы рычали на него — и он все забывал. А если что-то записывал внутри помещения для памяти на пергаменте, то львы чуяли пергамент и рычали, не выпуская молодого человека из зала, до тех пор, пока он не выбрасывал записи.

Что сделал Йешуа? Он записал священное Имя на пергаменте, разрезал себе бедро, вложил в разрез рану и — произнес Имя вслух. Свершилось чудо: рана плотно закрылась. Когда он вышел из помещения, львы зарычали, и он забыл то, что запомнил, но львы-идолы не почуяли скрытого в его теле пергамента. А он, уйдя прочь, вскрыл рану, достал пергамент, выучил все слова снова и опять-таки с помощью магического Имени мгновенно вылечил свою рану.

И способен оказался делать чудеса.

Далее следует новый эпизод: проповедь Йешуа перед последователями — тремястами десятью «образованными юношами». Он объявляет, что он — сын Божий, что, все пророчествованное пророками о приходе Мессии, это о нем пророчествали. Проповедь пересыпана цитатами из Мишны (основы Талмуда), из Торы, и особенно много цитат из книг Пророков и псалмов (на двух малых страничках семь больших цитат). В частности, есть цитата из пророка Йешаягу (Исайи), которая приведена и у евангелиста Матфея: «Вот дева забеременеет и родит сына и назовет его Имануэль». Забавно, что переводчик и издатель текста этой «Истории», человек точный и добросовестный, привел все ссылки на оригиналы Священных книг, нигде не обнаружив искажений в Священных еврейских текстах. Только в одном месте Пинхас Гиль не выдержал и вступил в полемику с Йешуа, указав, что слово «альма» тот понимал как «девственница», на самом же деле оно означало «молодая женщина» (18). Не сомневаюсь, что П. Гиль использует некие толкование библейских филологов, не сомневаюсь, что в них, возможно, имелась своя истина. Но ведь евангелист Матфей жил в то время и понимал это слово именно так, как его использует не П. Гиль, а автор «Истории»… Возможно, оно имело несколько синонимических значений, такой феномен нередко встречается в иврите — и тогда опровержение комментатора ничего не может опровергнуть.

Ученики Йешуа оказались людьми недоверчивыми и потребовали от своего рабби не цитат из Торы, без которых, как упоминалось, у евреев никакое чудо не было бы чудом, а еще «знаков свыше». Йешуа, использовав Имя, возложил руку на хромого, и тот начал ходить. Потом привели к нему прокаженного, тот излечился. «И много преступников и всякого сброда присоединились к тем юношам и поверили, что Йешу — это Мессия» (19).

И тогда мудрецы Израиля схватили Йешуа и привели его к царице Елене, «которая правила тогда страной» и сказали ей:

— Этого человека зовут Йешу, он мамзер и колдовством может делать большие чудеса и таким образом вводит людей в заблуждение, говоря что он сын Бога и Мессия. Поэтому мы поймали его и привели к тебе на суд, потому что он заслуживает смерти (20).

Перед лицом царицы Йешуа опять вступил в диспут с мудрецами и, как говорится, «по очкам» выиграл спор (на двух малых страницах следует восемь цитат из Торы и пророков — с обеих сторон)! В завершение царица спросила мудрецов:

— Есть ли в вашем Учении то, на что он ссылается?

Они ответили ей: «Есть, но это сказано не о нем, потому что он не сын Бога и не Мессия… Мессию, которого мы ждем, можно будет распознать по следующим признакам… Сказано: „В его дни Иудея будет спасена и Израиль будет жить в безопасности, и вот имя, которым его назовут: Бог-справедливость наша“. И ничего подобного нельзя сказать о Йешу».

На что тот возразил: «Я — Мессия и воскрешу мертвых». И на глазах доверенных людей царицы он воскресил мертвеца (Именем Божьим), и Елена сказала: «Такое мог сделать только Мессия». И выпроводила мудрецов с позором. «Всякий же сброд присоединился к Йешу, и возник в Израиле большой раздор» (21).

Из Иерусалима Иешуа победно вернулся в родные места, в Галилею. Тем временем «евреи пришли к царице Елене и сказали: „Следует тебе знать, что этот Йешу — колдун и своими проделками вводит людей в заблуждение в Верхней Галилее и говорит, что он — сын Божий“».

Царица послала вооруженных всадников, чтоб его вернули в Иерусалим. Но «местные жители не позволили им схватить Йешу и вышли против них войной. Тогда Йешу сказал им: „Не воюйте против своих“ — и показал всадникам признаки того, что все им творимое он делает по приказу небесного отца и что он — сын его». Он слепил фигурки птиц из глины, произнес Имя — и они взлетели. Посланники царицы не были, судя по тексту, людьми легковерными, они подвергли его контрольной проверке: сами изготовили некие фигурки из грязи — «волов, и ослов, и овец, и петухов, и птиц». Йешуа их тоже оживил. «Люди падали на колени и кланялись Йешу, и верили ему».

И еще — с помощью Имени Божьего — он заставил жернов плыть по воде, «как если бы он был ореховой или яичной скорлупой». И сказал посланникам царицы: «Идите вы посуху, а я пойду по морской воде, и расскажите госпоже вашей царице все, что видели собственными глазами.

И ветер понес Йешу, и пошел он по морской воде» (22).

И тогда мудрецы Израиля выбрали из своей среды образованного человека по имени Йехуда Искариот, «большого мудреца». Этот Йехуда проделал в Храме ту же самую комбинацию, что некогда Йешуа («рана в бедре», куда был засунут пергамент), и тоже овладел тайной Имени. Мудрецы снова пришли к царице и потребовали нового диспута. Царица призвала к себе Йешу, «усадила его перед собой и оказал ему и всей его шайке большие почести». Увидев мудрецов по другую сторону трона, он сказал:

— Предок мой, Давид, мир праху его, так сказал об этом времени: «Окружили меня псы, толпа злых окружила меня», но пророк так сказал обо мне: «Не бойся их, ибо я тобой, чтоб спасти тебя — слово Господа»… Обо мне пророчествовал предок мой Давид: «Ибо Он примет меня». И вот сейчас Отец мой зовет меня, и я хочу подняться на небеса.

И он взлетел. Йехуда взлетел следом. Он ничего не мог

поделать с Йешуа, но мудрецы научили его, как справиться с волшебной силой Имени. Единственный был способ: осквернить! Йехуда помочился на противника, оба осквернились, упали на землю и — оба забыли Имя.

«История эта известна всем христианским мудрецам, и потому они так ненавидят Йехуду Искариота. Когда же у них бывают ссоры и свары, то один другому говорит: „Чтоб с тобой сделали то же, что сделал Йехуда Искариот с Йешу!“ И об этом христиане плачут в ночь на рождество Христово».

И тогда Йешуа сказал царице:

— … знаю я, что приму мучения и смерть от рук людских, чтобы спасти от ада уверовавших в меня, как сказал пророк: «…и грех многих он нес и за преступников заступался». И я так скажу о них: «За это ли не накажу? — сказал Господь. — И такому ли народу не отомстится душа Моя». «Бедствие постигнет их» (23).

И тогда мудрецы уговорили царицу подвергнуть Йешуа испытанию: обмотали влажной шерстяной одеждой голову Йешуа и завязали ее узлом на шее, чтоб он не мог видеть. Семьдесят мудрецов, включая царицыных министров, взяли палки — кто из гранатового дерева, кто из масличного и т. д. — и били его и требовали, чтобы он угадал, кто ударил и какого сорта была палка. А он ошибался, называл неверно, и министры ему сказали:

— Лгал ты, и все твои деяния — ложь.

«И опостылела Йешу жизнь, и захотел он умереть. А евреи плевали ему в лицо, и женщины били его сандалиями. Тогда Йешу поднял глаза к небу и сказал:

— Отец мой небесный! „Спаси от меча душу мою, от пса — единственную мою!“ Кто восстанет за меня против злодеев? Кто восстанет за меня против творящих беззаконие? Ибо о них говорил пророк: „Стали лица их тверже скалы, не желают раскаяться“.

Но царица твердо решила передать его мудрецам, чтоб те убили его. И сказала:

— Если он наделен Божественной силой, пусть спасет себя сам.

„И сменились горе и траур в Израиле радостью и праздником“» (24).

Видимо, действо происходило не в Иерусалиме, а на севере страны, потому что далее сказано: «Привели евреи Йешу в Тверию, к воротам синагоги, и бросили на землю, и сильно били — каждый, кто хотел. И когда увидел Йешуа, что не может спастись, сказал старейшинам:

— А ведь написано в Торе: „Если увидишь осла, принадлежащего врагу твоему, лежащим под ношей своею, не оставляй его: развьючь вместе с ним“. Дайте мне что-нибудь поесть и попить.

И принесли ему стакан уксуса и дали ему пить… И сказал:

— Вот сбылось сказанное обо мне: „И когда жажду я, поят меня уксусом“.

А затем водрузили ему на голову корону из колючек и грязного терновника, чтоб посмеяться над ним. И сказал он ученикам:

— Посмотрите, сбылось и это сказаное обо мне: „И опутали терниями мою голову“.

„И уверовавший в него сброд объединился с 310-ю его учениками, и все они вооружились и подготовились к сражению — чтоб уничтожать евреев. И началась большая война… И тогда сказал Йешу своим ученикам:

— Не сопротивляйтесь тем, кто не признает меня, ибо такова воля отца моего небесного. И я обязан исполнить сказанное пророком: „Спину свою я отдал побивающим и щеки свои — вырывающим волосы; лица своего не закрывал я от поруганий и плевков.“ И несмотря ни на что, я прощаю им все их грехи, ведь я жалею их, ибо все это пророчествовал обо мне пророк, и с любовью принимаю я страдания… И так я скажу им: обо всем, что вы замышляете сделать со мною, известно мне было от отца моего небесного еще до моего пришествия в этот мир. И еще сказал мне отец мой небесный, чтобы за все смертные страдания, которые причинят мне, не мстил я им… И пророк так говорил обо мне: „Не злорадствуй, враг мой: хотя я упал, но встану“.

И заключили евреи Йешу в тюрьму. А бродяги, услыхав об этом, собрались вместе и принялись плакать, и плач их был слышен издалека. А после стали забрасывать евреев камнями, и рубить их мечами, и стрелять в них стрелами. И было большое смятение среди евреев, и бежали они, спасаясь от сброда. А сброд пошел к тюрьме, и разбил замки, и вывели Йешу из тюрьмы, и переправлен был Йешу со своими учениками в город Антиохию“ (25).

(Неизвестный эпизод: народное восстание в Галилее, освобождающее Йешуа из царской тюрьмы — М. Х.)

После этого он много времени провел в Египте, изучив „много волшебных трюков“, а затем вернулся — верхом на белом осле, и ученики с радостью встретили его. И отправились они паломниками в Иерусалим, в Храм, и все оделись в одежды одного цвета, и каждый ученик дал клятву не говорить никому, кто из них Йешуа.

Но среди учеников был некто Папа бен Раципта, который, придя в Иерусалим, отправился к мудрецам и рассказал „о проделках Йешу“, и они просили выдать его им, обещая взамен сделать Папу „важным человеком среди мудрецов“. И сказал им Папа:

— Я поклонюсь ему, и по этому знаку вы опознаете Йешу.

Так и сделали. И ученики Йешуа хотели отбить его, „как и в первый раз“. Но Йешуа, видя, что врагов больше, сказал им:

— Зачем вам воевать сейчас с ними? Написано же обо мне: „Ведь из-за тебя убивают нас каждый день, считают нас овцами для заклания“. И писание обо мне вопиет перед отцом моим небесным: „И пророков твоих убили мечом“ (26).

И тогда евреи казнили Йешуа по закону: доставили его на место казней, забросали камнями до смерти, а потом должны были повесить труп на дерево. Но еще при жизни он заклял все деревья — не принимать его труп после казни. И когда мудрецы захотели повесить его тело, все деревья обламывались. Ученики же Йешуа, наблюдавшие это, стали утверждать — вот оно, свидетельство, что он — истинный Мессия.

Но нашелся некто рабби Йехуда, по прозвищу „Огородник“ (у него был большой огород), в котором росла огромная капуста — величиной с дерево. И повесили на эту капусту тело Йешуа, и она не сломалась, потому что не была заклята.

К вечеру старейшины послали людей снять труп, согласно заповеди: „Не дай трупу его ночевать на дереве, но погреби его в тот же день“. И его похоронили за городом, а „бродяги из его шайки и ученики плакали на могиле“.

А Йехуда-огородник шел ночью мимо могилы и услышал разговоры учеников, мол, надо бы перепрятать тело и сказать, что покойный вознесся. Тогда он у себя на огороде выкопал могилу, унес и перепрятал тело, а над новой могилой провел оросительную канавку, чтоб нельзя было узнать место.

И когда ученики Йешуа увидели, что могила его открыта и его нет, они пришли к царице и сказали: „Потребуй от евреев, чтоб они выдали тебе Йешуа живым или мертвым, а если не смогут сделать этого, накажи их смертной казнью или денежным штрафом“.

Когда выяснилось, что тела в могиле нет, сказал царица мудрецам: „Вы виноваты в убийстве сына Божия“.

Они попросили пять дней отсрочки. Царица согласилась.

Прошло пять условленных дней, и был объявлен траур по всему Израилю. Многие бежали из города, опасаясь преследований учеников Йешуа. Среди них был рабби Танхума, который заметил веселого Йехуду-огородника. И тот рассказал о сделанном. Йехуда согласился выдать мудрецам тело убитого за тридцать серебренников. „И заплатили ему тридцать серебренников …и притащили труп к царице Елене“ (26). И разрешила царица им поступать с учениками Йешуа, как они сочтут нужным. И многих тогда убили, а остальные бежали в разные страны и стали обращать неевреев в свою веру.

Двенадцать учеников Йешуа разошлись по разным сторонам: трое ушли в Армению, трое — в Рим, трое в Араратские горы, трое на Средиземноморское побережье. И началась повсюду смута, и братья восставали на братьев, и все терпели большой ущерб» (27)

* * *

С этого места начинаются самые пикантные сюжеты в «Истории о повешенном, или истории о Йешу».

«„Бродяги из шайки Йешу“ остались в среде еврейского народа, приходили в Храм, в синагоги, часто мешали евреям читать Тору. И увидели мудрецы, что прошло уже тридцать лет со дня смерти Йешуа, но все еще нет им покоя от поклонников его.

И решили мудрецы выбрать одного из своей среды, чтобы тот завоевал доверие бродяг и отделил их окончательно от еврейского народа: „Чтобы резко отличались они от евреев обычаями и верованиями своими — так, чтобы все было ясно, что они неевреи“. И выбрали одного мудреца по имени Элиягу и потребовали от него: „Нет нам покоя от его учеников… Ты обязан пойти к ним… ты будешь на словах соглашаться со всем, что они говорят и обманным путем отделишь их от еврейского народа, чтоб отличались они своими обычаями. Мы же клятвенно принимаем на себя все прегрешения перед Богом, которые ты из-за этого совершишь, и ты будешь считаться благочестивым евреем до конца своей жизни“. Он пошел в Храм и вынес оттуда, подобно Йешуа, знание Имени. И, вооруженный им, отправился в Антиохию, где находился центр христиан. И объявил, что он — посланник Йешуа. И в доказательство творил те же чудеса. А когда они поклонились ему, стал проповедовать:

— …Йешу сообщает вам, что возненавидел евреев и хочет, чтоб вы отделились от них и назывались христианами, а не евреями… И не праздновать их праздников (далее следует перечисление — какой еврейский праздник каким христианским следует заменить). И работать в день седьмой, ибо евреи в этот день отдыхают, но не работайте в первый день недели, ибо в этот день восстал Йешу из могилы и Бог создал свет… И заповедует Йешу, чтоб ели вы мясо любого животного… И не женитесь и не выходите замуж за евреев. Только между собой можете вы жениться… И молитесь в своих молитвенных домах, а не в синагогах. И делайте изображения Йешу, когда он был распят (sic — !), и когда били его, и когда кровь вытекала из тех мест на руках и ногах, куда вбивали гвозди (sic — !) — дабы это было напоминанием о тех страданиях, которые вынес он из любви к вам и для искупления грехов ваших, и о том, что не хотел он мстить мучителям своим. Страдайте и вы во имя любви к нему и не чините зла евреям — ни им самим, ни имуществу их… А если кто прольет еврейскую кровь — его собственная кровь пролита будет. И еще говорит вам Йешу о заповеди любви к ближнему: если еврей попросит вас пройти с ним вместе милю, чтоб облегчить путь, вы должны пройти две и распрощаться с ним мирно. И если еврей ударит вас кулаком в правый бок, подставьте ему также левый бок… и скажите, что делаете так из любви к Йешуа. И не платите злом за зло, лишь скажите: „Из-за гордыни своей ты делаешь так“… И если с любовью будете принимать все злое, что сделают вам евреи, то воздаст вам Йешу… и будет у вас доля в грядущем мире вместе с Йешу».

Далее следует аналогичная проповедь Элиягу перед 310-ю ближними учениками Йешуа, где он тоже творил чудеса, излечивая прокаженных, хромых и слепых. И те тоже признали его. После чего Элиягу отделился от общины, жил в особом домике одиноко, не ел мясо и не пил вина (чтоб не нарушить кошерность пищи), но лишь хлеб и воду и плоды древесные. «И утихомирились бродяги и не делали более зла евреям… И спросили ученики, как имя его. И ответил, что зовут его святой Павел» (28).

* * *

Далее следует сюжеты, явно прибавленные к основной интриге в ходе вековых доработок. Например, сюжет о появлении папства. «В те времена был у еврейского народа большой мудрец, и звали его Шимон Кифа, потому что сидел он обычно на том камне, о котором пророчествовал пророк Йехезкель (в русской традиции — Иезекиил — М. Х.)… и умел он слагать великолепные гимны, а из камня доносился до него Небесный Глас». Он спорил с христианами и побеждал их.

Здесь можно обратить внимание на то, что «Кифа» по-гречески значит «камень», и если перевести это имя на латынь, то получится?… Петрос. Петр.

Христиане уговаривали его перейти к ним и установить новые законы, которые сделают их учение вечным: «Сам посмотри — нас становится все больше с каждым днем, а евреев — все меньше». Когда же он отказался, стали угрожать лишением жизни — ему самому и всем евреям.

И стали просить его евреи: «Спаси нас от них. Мы же примем твой грех на себя».

И пошел к христианам Шимон, и они сделали его папой. Он и повелел им, чтоб не делали евреям зла, дозволяли молиться в их синагогах и не принуждали их к крещению. И еще он установил христианам посты.

Жил он, подобно Элияху-Павлу, одиноко, в особой башне, сочинял стихотворные гимны и послал их евреям. Евреи переправили его письмо этнарху и руководителям ешив и раввинам, и те сказали, что гимны эти прекрасны и их можно читать в синагогах. «И по сей день читают их в синагогах». К этому месту переводчик сделал такое примечание: «Шимону Кифе приписывают авторство гимна „Нишмат коль хай“, включенного в субботнюю утреннюю молитву» (29).

«Христиане же называют Шимона Кифу „святым Петром“», — заканчивается сюжет.

Далее действие повести переносится во времена императора Константина и его жены Елены. Следует легенда об обнаружении святого Креста — для излечения проказы, которой заразился этот император. Сюжет опять повторяется: снова евреям угрожают казнями, если они не найдут крест, снова находится мудрец, владеющий Именем, которым можно творить чудеса. Почему я предполагаю, что этот сюжет был приставлен к основе агады позднее? Потому что ищут и находят «дерево», на котором распяли Йешуа. Между тем, как читатель помнит, в прежнем сюжете это было не дерево, а большая капуста… А мудрецы, которые «обнаружили дерево», еще раз заповедали христианам, которые порывались отомстить евреям за Йешуа, чтоб те соблюдали законы Петра и Павла, запрещающие преследовать евреев.

Последний сюжет связан с появлением нового персонажа, некоего персидского гоя (нееврея) по имени Нестор. Он «начал высмеивать христиан, подобно тому, как те высмеивали евреев». Этот Нестор цитировал Йешуа: «Не для того я пришел, сказал Йешу, чтобы отменять что-либо из сказанного в Торе, но для того, чтоб исполнять законы ее». И предложил христианам делать обрезание. И еще он говорил, что рожденный женщиной Йешуа есть такой же человек, как остальные, но на него снизошел Дух Святой и был он пророком.

По словам «Истории», он был «первым, кто посеял раздор среди христиан», и его опорой были женщины, потому что Павел разрешил христианам многоженство (которое тогда было разрешено у евреев — М. Х.), «он же, Нестор, хочет, чтоб христианин брал себе только одну жену и относился к ней с уважением. И за это женщины питали к нему большую любовь» (30).

И после конфликта со сторонниками Павла Нестор удалился в некую «Хацицу» (переводчик предполагает, что это некая местность в Северной Месопотамии) и деспотически правил там большим числом женщин, удалившихся вместе с ним. Последняя фраза «Истории» говорит о гибели Нестора от рук этих женщин во время какой-то непонятной ссоры. Так вкратце изложены неизвестные подробности из истории несторианской ереси.

* * *

Теперь, когда читателю известно содержание талмудического сказания о Йешу из Нацерета, разрешено уже вольно поразмышлять о парадоксах изложенного выше текста.

Начну с заглавия: «История о повешенном, или история о Йешу». В иврите слово «талуй» означает одновременно «повешенный» и «распятый» (ведь «распятый» и есть «повешенный», только не на виселице, а на кресте). Неслучайно, однако, переводчик выбрал не традиционное для русского читателя значение «распятый», а первое значение — «повешенный». Выбор слова «распятый» означал бы для еврейского читателя, что Йешуа убит неевреями, или, во всяком случае, не по еврейскому закону. Распятие — не принятый у восточного народа способ казни и незаконный с точки зрения еврейского судопроизводства. В предисловии переводчик, он же издатель (Пинхас Гиль) объяснил цель своей работы так: средневековый текст должен был послужить антихристианским чтивом, он откроет «русским» читателям, евреям из СССР, «как относились их предки к Йешу и основанной им религии». Что ж, благословен будь человек, сделавший землякам такой великолепный подарок, хотя поистине это тот случай, когда «не ведал, что творил».

Кстати, почему герой называется «Йешу», а не Йешуа? Греческий Иисус в современном иврите произносится как «Йошуа», в древности это имя звучало, как «Йешуа» (откуда его и заимствовал, например, М. Булгаков). Но это на правильном, литературном, иерусалимском иврите, а в галилейском произношении его имя звучало — «Йешу» (так считает профессор Д. Флюссер). Таким образом, история записана очень давно: она донесла до нас имя именно в том виде, как звали рабби из Нацерета его современники-земляки из Галилеи.

П. Гиль признает, что «еврейские мудрецы не считали „Историю о повешенном“ достаточно авторитетным источником. Причина такого отношения заключалась, в частности, в том, что некоторые из приводимых в этой книге рассказов либо вообще отсутствуют в талмудической литературе, либо значительно отличаются от того, что говорится в Талмуде о Йешу» (31). Думается, скептицизм богословов-ортодоксов может быть объясняем не только ясной для них, людей религиозно образованных, физической невозможностью некоторых эпизодов в сюжете (например, свободным допуском Йешу в то отделение Храма, где находилось «Святая святых» — ключевым моментом всей интриги. Вход в такое отделение для простого смертного, какими в глазах служителей Храма оказались бы Йешуа и даже посланный мудрецами Йехуда был ритуально абсолютно невозможен. Туда разрешалось входить только первосященнику и только раз в году — в Судный день). Но главное сомнение мудрецов — так мне видится — могло вызываться тем, что богословы не могли не почувствовать взрывчатую силу художественного текста, его несомненную народную ересь, которая ошеломляет даже современного читателя на любой странице «Истории о повешенном».

…Во всех спорах Йешуа с мудрецами он одерживает победы. Его цитаты из Торы более обширны, более убедительны, его логика сильнее и благороднее, чем у оппонентов. Сами мудрецы признают правоту его аргументов — по меркам Учения, они только утверждают, что эти мерки лично к нему никак не относятся. (Замечание: и более всего меня удивило в диспутах перед лицом царицы отсутствие ожидаемых возражений мудрецов против определения Йешу как «сына Божьего». Напоминаю еще раз текст: «Есть ли в вашем Учении то, на что он ссылается?» — спрашивает царица Елена. Они ответили: «Есть, но это сказано не о нем, потому что он не сын Бога и не Мессия… Мессию, которого мы ждем, можно будет распознать по следующим признакам… Сказано: „В его дни Иудея будет спасена и Израиль будет жить в безопасности, и вот имя, которым его назовут: Бог-справедливость наша“. И ничего подобного нельзя сказать о Йешу». Итак, Йешу назвал себя сыном Бога — и это не вызвало у мудрецов принципиального по сути отпора. Следовательно, у авторов сказания — тоже). Они ответили царице: его грех в том, что не он сын Бога, Йешу не соответствует нужным для этого звания признакам. Но ведь они не отрицали, что в принципе земной человек мог зваться сыном Бога на земле, если это был ТОТ!

А что если для средневекового еврейского мышления словосочетание «сын Бога» звучало совсем по-иному, чем для современных иудеев? Может быть, в древности оно действительно означало одно из титулований Машиаха (Мессии)?

В спорах с мудрецами Йешуа выглядит благородным и правым — именно с позиции еврейской Торы. Например, когда напоминает мучителям, что Тора учит помогать врагам (в ответ они поят его уксусом и надевают на голову терновый венец…) Или когда призывает своих сторонников воздержаться от кровопролития в своей, в еврейской среде, как заповедано Торой («люби ближнего своего, как самого себя»). Мудрецы же постарались убить как можно больше его сторонников — евреев же… Более того: его главное оружие — Тора, и он проповедует, что «пришел не для того, чтоб отменять что-либо из сказанного в Торе, но для того, чтобы исполнять все законы ее» — это последнее, финальное высказывание Йешу в тексте «Истории». После сих слов читатель прощается с героем агады…

Плюс — Йешуа вооружен знанием тайного Имени Божьего, которым творит чудеса. Более никакая земная сила за ним не стоит.

Зато главное оружие мудрецов — доносы властям: пользуясь тем, что среди министров царицы Елены имеется сочувствующие им персонажи, мудрецы сочиняют против него, выражась языком XX века, разнообразные «телеги».

Мне хочется обратить внимание моего читателя на три пункта:

а) на адресата доносов.

Для авторов «Истории о повешенном» в Эрец-Исраэль не существует действующих лиц — римлян. Будто такого народа в регионе не существовало! Никто, кроме евреев, не принимает участия в решении судьбы Йешуа… «Евреи Христа распяли» — да, эта версия в Талмуде более абсолютно высказана, чем в Евангелиях, и прослеживается она именно в еврейском варианте событий.

Но кто ж составил приговор, если Пилата не имелось в наличии? Слово «санхедрин» (синедрион в русской традиции. М. Х.) в тексте тоже ни разу не упоминается, что характерно. Никакой судебной процедуры не описано. Какая же инстанция занималась делом Иешуа?

Некая… царица Елена. Но не смешивайте ее со знаменитой императрицей Еленой, матерью (а не женой, как ошибочно сказано в «Истории») императора Константина, жившего почти три века спустя. Наша Елена — другой исторический персонаж. Современница описываемых событий.

Вот что сказано о ней в «Краткой еврейской энциклопедии»: «Елена — царица Адиабены (Эдессы)… Около 30 года н. э. вместе со своим сыном Изатом перешла в иудаизм… Вторую половину своей жизни провела в Иерусалиме. Елена возвела ряд великолепных зданий в Иерусалиме и Лоде и пожертвовала Храму золотой светильник. Умерла в Адиабене, ее останки были перенесены в Иерусалим… в гробницу, известную как „Гробница царей“ (31). А вот что в КЕЭ сообщается об Адиабене: „Адиабена — область в верхнем течении реки Тигр… В 30–60-е гг. н. э., в правление Изата, сына царя Монобаза и царицы Елены, Адиабена добилась значительной власти и влияния внутри Парфянского царства, в вассальной зависимости от которого находилась на протяжении почти всего эллинистического периода. Перед восшествием Изата на престол, он и его мать Елена приняли иудаизм (повествование об этом событии у Иосифа Флавия и в мидраше совпадают). После обращения в иудаизм правители Адиабены установили прочные связи с Иудеей. В ряде талмудических источников подчеркивается щедрость этих правителей по отношению к иерусалимскому Храму… Флавий передает, что путешествие Елены в Иерусалим, совершенное ею ок. 46 г. н. э., пошло на пользу жителям, страдавшим тогда от тяжкого голода“» (32).

То есть царица Елена действительно являлась «властью», но — в Парфии, а не в Эрец-Исраэль…

Сравнивая варианты еврейских легенд (Евангелий и Талмуда) о Йешуа, видим, что в «Истории о повешенном» Елене отведена та сюжетная роль, которую Евангелия отвели Понтию Пилату: Елена есть высший суд, высшая власть на месте, и сначала она сомневается, решилась на арест под давлением мудрецов, потом сама оправдывает Йешу, потом снова осуждает его — но после казни снова верит в его миссию и называет «сыном Божьим», обвинив в убийстве мудрецов.

б) описание «испытания» Йешу. Необычайно строгим, разработанным до мелочей был процессуальный ритуал еврейского суда (как принято вообще на Востоке, в отличие от Европы) — особенно в ситуации, когда требовалось выносить смертный приговор. Случалось, проходили десятилетия, пока религиозный суд выносил хотя бы один смертный приговор. Поэтому комическая игра, что описана в «Истории о Йешу» (жизнь еврея решают посредством известной детской игры: тебя шлепают сзади, а ты должен угадать, кто стукнул — угадаешь, выиграл жизнь, нет — проиграл), была абсолютно невозможна в рамках иудаистского правосудия. Достаточно мысленно представить случайный противоположный исход: ну, а что если бы Иешуа угадал, кто его стукнул палкой сзади? Значило бы это, что отныне мудрецы Израиля будут признавать его мессией и сыном Божьим?

в) долго, подробно описано, как ни одно дерево не могло принять тело Йешуа, как его пришлось возложить на огромную капусту. И вдруг через несколько страниц, когда интрига коснулась «животворящего креста», в тексте возникло «дерево», на котором Иешуа распяли, гвозди, которыми продырявили ему руки и ноги, откуда вытекала кровь… Значит, авторам известно было, что Йешуа распят на кресте, к которому его прибили гвоздями? Но тогда зачем сочинили легенду о побиении камнями, зачем придумали комическую капусту, на которой можно подвесить тело человека?

Объяснение трех загадочных момента — все одно и то же. То самое, что заставило евреев, сочинивших Евангелия, приписать смерть Йешуа не римлянам, а своим землякам.

В Евангелиях необходимость передать Йешуа из рук еврейского суда в руки римского наместника была обоснована формальным законодательством империи: мол, туземная администрация лишена была юридическогой прерогативы выносить смертные приговоры, и поскольку первосвященник и присные желали для Йешуа смертного приговора, они должны были отдать его Пилату. Мол, Йешуа фактически был осужден нашим судом, еврейским, но мы вынуждены были отдать жертву на заклание Пилату… Закон, мол, у Рима был такой! (Ниже мы коснемся неправдоподобия этого сюжета.)

Авторы Талмуда и мидрашей сочиняли свою агаду в том же направлении, но много, много решительней: они вычеркнули и Рим, и Пилата из сюжета вообще. Донос написали наши, и судили наши, и уксус вместо воды подносили наши же, и камни кидали, и терновый венец нацепили, и — за неимением дерева — на капусту наши водрузили тело… Роль Пилата исполнила еврейка (по вероисповеданию), царица Елена (в реальной истории она явилась в Иерусалим примерно через 15 лет после гибели Йешуа, естественно, не имея, да и не могла иметь, в чужой империи никаких властных полномочий).

Придуман шаржированный до идиотизма ход разбирательства-испытания. Зачем?

Мудрецы Израиля, проделавшие с Йехудой тот трюк, что придумал Йешу, для себя-то были уверены: Йешу, совершая чудеса, «жулит». Он точно знает, что получил свой дар не от Духа Святого, не озаренный Богом у Иордана в миг крещения на берегу Иордана, как говорится в Евангельских сюжетах, нет, мамзер, видимо, хитростью овладел знанием Имени и так творит чудеса. Человек, точно обманывающий других, — по Закону действительно подлежал казни. То есть талмудисты сочинили в своей версии подлинный, а не фальшивый, как в Евангелиях, криминал — за который и положено судить и казнить, подвели его в «агаде» под «настоящую статью», раз уж не могли это сделать на практике.

Но так как под такой сюжет, видимо, нельзя было подложить историческую подкладку (мы писали, что проникновение посторонних в Святая святых Храма реально оказывалось невозможным ни для кого, и уж талмудисты-то это знали лучше остальных), нельзя было представить свидетелей, невозможно зафиксировать вопросы судей и пр., то пришлось использовать тот единственный исторический факт, который об этом заседании до них дошел. В Евангелиях тоже рассказывается, как били Йешуа, как предлагали ему угадать, кто ударил — но там «игру» с осужденым смертником устроило жестокое и безграмотное быдло, стражники Храма. Талмуд же приписал дикую процедуру судьям, что по сути еще более невероятно, чем проникновение героя в Святая святых.

Почему не описана ситуация с Римом и Пилатом? Потому что если бы еврейский суд, например, малый Синедрион передал еретика-еврея в руки язычников для казни (вариант, описанный в Евангелиях), то судьи совершили бы немыслимое преступление перед еврейским Законом и общественным мнением. С точки зрения средневекового еврея христианство несомненно являлось опаснейшей ересью в еврействе, а Йешу при всех его личных добродетелях и талантах оставался для авторов «Истории» лжепророком и нарушителем Закона. Противники его, храмовая бюрократия, являлись для них же хранителями Божественной правды. Тут спора нет! Кто мог думать о еврейских мудрецах по-другому, тот уходил из общины в окружавший ее со всех сторон христианский мир. Но подобная расстановка сил в сказании (мудрецы — защитники Бога) получала в глазах любого еврея религиозно-нравственное оправдание лишь в случае, если самая жестокая расправа над еврейским еретиком осуществлена была по приговору еврейского суда и еврейскими руками. Авторы «Истории о повешенном» несомненно знали про крест и про гвозди распятия, и про то, каковы были пределы реальные компетенции Елены, а каковы — римлян — но они предпочли навалить на евреев все, даже то, в чем их не обвиняли христиане — и чашу с уксусом, и терновый венец, и исполнение казни (на капусте)… Все было возможно и прощаемо, кроме одного: кроме казни Йешуа язычниками через распятие! Отдать еврея, обвиненного в религиозном преступлении, римлянам — означало безнадежно опорочить еврейских мудрецов.

(Правда, вопреки распространенному мнению, иногда распятие приводили в исполнение и еврейские владыки. Такое один раз было. И все же, если бы в «Истории о Йешу» царица Елена приказала мудрецам распять Йешуа на кресте, то читателями «Истории» читалось бы это происшествие так: царица-саддукеянка повелела казнить законоучителя из праведников, из фарисеев-«прушим». Вот почему П. Гиль правильно отобрал в заглавии для слова «талуй» русский эквивалент «повешенный», а не исторически более достоверное «распятый»: переводчик верно почувствовал дух произведения.)

Особо отметим сюжеты со святыми Павлом и Петром, «агентами спецслужб» иудаистской жреческой элиты. Почему великий авторитет, самый знаменитый еврейский законоучитель эпохи раннего средневековья рабби Шломо Ицхаки (известный по аббревиатуре Раши), склонен был доверять столь невероятной интриге? (о чем написал П. Гиль в предисловии).

Еврейская община являлась единственной иноверческой общиной, которой официально дозволялось считаться сословием в средневековых городах. Невозможно представить мусульманский квартал в торговой Венеции тоже! Когда османский военный флот встал на якорь в Тулоне, в порту своего союзника, Франсуа I, чтобы совместно атаковать Карла V, это вызвало столь сильное недовольство подданных «христианнейшего» короля, что Франсуа откупился от мусульман огромной суммой денег, лишь бы они ушли по-доброму в свой Стамбул… А евреи сразу заимели то, чего не получили могущественнейшие в Европе османы, — привилегию на постоянное жительство в Европе. Даже когда феодалы подвергали их «законным» карам, эти преследования оказывались несоизмеримыми с гонениями на иных иноверцев. Альбигойцев (все же христиан, хоть и еретиков!) истребили до последнего человека, а евреев лишь изгнали из Франции (в соседние Италию и Испанию). Да и изгнания нередко сопровождались «извиняющимися» мерами (обеспечивался безопасный проезд до границ и пр.). Евреи, знакомые со злобным накалом христианского фанатизма, понимали уникальность своего социального статуса. И знали: еврейские привилегии существовали, потому что их санкционировала католическая церковь. Одобрил злейший идеологический враг, вдобавок главный социальный соперник (папские монастыри, конкурируя с евреями, считались важными кредитными учреждениями в Европе). Возможно, противоестественное, но идеологически обоснованное покровительство церкви и породило в религиозном еврейском сознании идею, что основоположники идеологии христианства — апостолы Петр и Павел — были тайными посланцами еврейских мудрецов, давшими христианам мудрые законы, в частности — «не мстить евреям».

(Кстати, теоретически допустимо, что, например, происхождение апостола Павла, в прошлом-то фарисея Шауля, ученика раббана Гамлиэля, действительно влияло на отношение некоторых отцов церкви к тому народу, из среды которого они вышли, и на наставления, что преподали своим последователям из новообращенных.)

Еще мысль в сторону.

Напомню: согласно тексту, еврейские мудрецы, испугавшись мощи и влияния христиан в собственной общине, подослали к сторонникам Йешуа агента, который обманом убедил еретиков отказаться от «мицвот», т. е. от заповедей и обычаев отцов. Якобы еретики-христиане мешали проводить обычные службы…

Вот здесь еврею, современному авторам «Истории», трудно было не задуматься над поведением религиозных деятелей прошлого — в рамках учения той самой конфессии, к которой они относились. Законы иудейской религии гласят: если твой брат, еврей, впал в заблуждение, в ересь, то обязанностью остальных является не отторжение, не изгнание ближнего, но борьба за его душу — проповедью («говорить, говорить, говорить») и личным примером благочестия. Мудрецы же избрали (согласно тексту агады, подчеркиваю) самый легкий, т. е. хирургический путь освобождения: вынудили всех заблуждавшихся отказаться от обета, данного Богу, и выкинули из веры предков значительную часть собственного народа.

Чтобы почувствовать, насколько подобная ситуация была чувствительной для исторического еврейского самосознания, напомню эпизод из истории еврейства 19 века: когда возникло хасидское движение, глава ортодоксов Элияху бен Шломо Залман (иначе Виленский гаон) отлучил всех хасидов от синагоги — объявил им «херем», анафему! То есть исключил из состава еврейского народа примерно половину национальной общины Российской империи… В ответ на что высшие авторитеты хасидской общины (ученики Дов-Бера из Межиричей) исключили из состава еврейства всю вторую половину, «литваков», «митнагдим»! Так что был такой момент в 19 в., когда формально евреев на белом свете вообще не существовало…

Авторы «Истории о повешенном» (кто бы они ни были) не могли не размышлять о великом грехе руководителей общины, которые был совершен с точки зрения иудаизма — вынуждении еретиков отказаться от ритуальных заповедей и окончательно порвать с заветом. Случайно ли в их уста авторы вложили слова, обращенные к Элияху-Павлу: «Мы клятвенно принимаем на себя все прегрешения перед Б-гом, которые ты совершишь из-за этого». Могли ли авторы — в их-то время — не задумываться о наказании, которое Божьим повелением, обрушилось на их народ после этой страшной клятвы — о гибели Храма, утрате родины и рассеянии — среди торжествующих христиан?

Подобные мысли, верно, посещали авторов Талмуда: например, в талмудическом толковании о причинах гибели Храма есть размышление: «Первый Храм погиб из-за трех (главных) грехов: идолопоклонства, кровосмешения и кровопролития. Но из-за чего погиб Второй Храм, когда евреи соблюдали заповеди? Из-за беспричинной ненависти друг к другу. Это показывает, что беспричинная ненависть равна идолопоклонству, кровосмешению и кровопролитию вместе взятым» (трактат Йона 9б). Эта истина касалась не только убийственных распрей господствующей ортодоксии с иными сектами внутри иудаизма, но и конфликта с иудеохристианами: намек можно обнаружить в талмудическом тексте, где говорится, что за сорок лет до падения Храма за грехи народа перестали открываться его врата. 40 лет до падения Храма — это ведь дата казни Йешуа из Нацерета…

Трудно дать общую характеристику «Истории о повешенном», потому что как историк я понимаю, насколько условно и ненадежно восприятие любого текста мной, как и моим современником — в отличие от читателя, для которого этот текст некогда предназначался. Вон даже в XX в. переводчик-издатель и его единомышленники были искренно уверены, что их издание, мол, оттолкнет русских евреев от Йешуа и вызовет симпатии к гонителям. Значит, и в наше время возможно нечто похожее в какой-то категории читателей? И тем более на таких единомышленников могли расчитывать в средние века…

Но для обычного современного читателя агады Йешуа выглядит несомненно главным положительным героем талмудического сказания. Он умен («мамзеры — они смышлены», признают и мудрецы), великодушен, благороден, красноречив, прекрасно образован в религиозном смысле слова. Мученик. Жертва, самой своей гибелью победившая губителей…

Только не делайте ложного вывода, якобы в «Истории о повешенном» мудрецы противостоят Йешуа как отрицательные персонажи — положительному. В глазах авторов на их стороне была несомненная религиозная правда. Потому-то каждая сторона в конфликте, что пронизывает эту агаду, играет предписанную ей Богом роковую, трагическую роль. Талантливому, умному, образованному мамзеру, восставшему против Закона, что унижал его, выбрасывал его на задворки жизни, на край общества, противопоставлены те, кто хранил Закон. Тут не морализаторская драма в духе классицистов или сентименталистов, а конфликт шекспировского размаха. Из русских сюжетов на память приходит, скажем, «Капитанская дочка»: лихой, по-своему благородный и страстный Пугачев против туповатых и скучных оренбургских генералов. Ведь никто не считает, что Пушкин полагал «пугачевщину» справедливой, нет, поэт был дворянином и цивилизованным человеком, «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», вызывал испуг и отвращение. Но мощная личность, дерзнувшая на вызов обществу, привлекали художника! Как в следующем веке же такая личность захватит автора «Хаджи Мурата» («С отсутствием добра Толстой еще может помириться, — писал В. Вересаев. — Но чего он совершенно не выносит, что вызывает в нем тоску, отвращение, почти ужас — это отсутствие все той же жизни, силы жизни».) В своем персонаже, в Йешу, авторы «Истории о повешенном» описали великую энергию, преобразующую мир, ту, что которую века спустя назовут «пассионарной» — именно под ее напором трусливо отступили мудрецы Израиля, которые, повторяю, для авторов Талмуда одновременно и несомненно обладали религиозной правотой. Но когда против Закона шла сила и воля наступающей волны жизни, эти «большие авторы» не могли не ощущать и иной, кроме Закона, некоей правды — Свыше.

И еще в «параллель» агаде вспомнилась мне при чтении «Истории о повешенном» легенда — эллинская легенда о Геракле. Может быть, тот «бродячий сюжет» тоже вдохновлял сочинителей «Истории»? Добродетельная Алкмена, ее муж Амфитрион, уехавший куда-то далеко, верховный бог, обманом принявший облик мужа и проникший к Алкмене, богатырь-младенец, которого Алкмена родила и который свое мамзерство должен был искупать подвигами. Только эллинский герой искупал внебрачное рождение от бога подвигами физической силы, а на Йешу — подвигами образования («И выучивал это Йешу за день столько, сколько другой выучивал за много дней»…)

Думается, что эта потаенная симпатия обычных евреев к своему, на еврейский лад былинному еретику-богатырю, отразилось в современном анекдоте:

Пикируются ксендз и раввин.

— Ну, что у вас за конфессия такая: всю жизнь вы раввин и раввин, выше никуда не прыгнете…

— А вы?

— Ну, если Бог даст, могу быть рукоположен в епископы.

— Всего лишь?

— Далее — кардиналом!

— Немного…

— Ну, знаете ли… Из кардиналов конклав выбирает в папы!

— Это что, весь предел?

— А чего вы хотите? Не Господом же Богом…

— Ну, не знаю, не знаю… Один из наших мальчиков уже сделал такую карьеру.