По предложению Кипа мы туго привязали мою левую руку к телу джемпером. Я настолько исхудала, что она, прижатая к животу и прикрытая мешковатым джемпером Кипа, была практически незаметна. Пустой рукав мы заправили внутрь, как обычно поступал Кип. Поначалу мы попытались набить пустой рукав его рубашки травой и прикинуться, что Кип хромает, но это выглядело нелепо и сразу бросалось в глаза.

— В любом случае в городе наверняка сотни одноруких людей. Проблема в тебе.

— Благодарю, — съязвила я в ответ, прекрасно понимая, что он имеет в виду.

Ясновидящие — явление редкое. Лично я помимо себя встречала только Исповедницу и выжившего из ума провидца в Хавене, хотя поговаривали и о других. Поэтому я со своим телом среди омег выглядела бы так же необычно, как Кип среди альф.

Ни мне, ни ему не пришло в голову разделиться — мне хватило того, что я стала неуклюжей с привязанной рукой, и мысль о самостоятельном путешествии в город казалась перебором. Пока мы шли по тракту, я несколько раз споткнулась, и, если бы Кип меня не подхватывал, наверняка бы упала.

— Тебе нельзя называть своего имени, — сказал он.

— Верно подмечено. — Я задумалась. — Я буду Алисой. А ты?

Он приподнял бровь.

— Ох, ну конечно! — Я рассмеялась, чтоб скрыть неловкость. За эти недели я так привыкла думать о нем, как о Кипе, что позабыла, что сама его так назвала.

Когда опустились сумерки, город поглотил нас и других путников. Мужчина толкал тачку с тыквами. Женщина несла через плечо рулон ткани. Никто не обращал на нас внимания; мы были всего лишь каплей в приливной волне, которая отходила обратно к городу с наступлением темноты.

В центре города на узких плотно застроенных улочках сновали толпы людей. Я думала, что мы, замызганные и вонючие после нескольких недель в бегах, станем бросаться в глаза прохожим, но люди вокруг выглядели не менее грязными.

Я дернула Кипа, указывая на боковой проулок:

— Сюда.

— Что, опять волшебный компас?

— Нет, — усмехнулась я. — Оттуда пахнет едой.

Открытое пространство, на которое выходила улица, наверняка было рыночной площадью. Хотя в этот час там остались лишь запахи — теста, перезрелых овощей — и втоптанные в грязь капустные листья. Последние лоточники складывали свой товар на тележки и отправлялись домой.

— Жаль, слишком поздно. Хотя и в карманах у нас не особо густо.

— Надо было съесть одну из лошадей. — Похоже, не так уж Кип и шутил.

— Нужно найти работу.

— Или что-нибудь украсть, если получится, — отозвался он, наблюдая, как торговец увозит поднос с пирогами.

— Ну, не знаю. На этот раз ускакать верхом не выйдет. И что-то мне не нравится идея воровать у соплеменников.

— А как же «есть только один мир»? — поддразнил он. — Нет, я тебя понимаю. Я бы тоже предпочел заработать, но просто не представляю, для какой работы мы сгодимся.

К нам через рыночную площадь подошли двое мужчин. Одни из них, грузный, опирающийся на трость, остановился возле нас и склонился так низко, что я уловила запах его горячего сладковатого дыхания.

— Бронзовая монетка, если одолжишь мне на часок твою хорошенькую подружку, — обратился он к Кипу.

Не успел Кип ответить, как я ударила нахала по лицу, оцарапав ладонь о грубую щетину, и пустилась наутек. Обернувшись, увидела, как Кип, прежде чем тоже побежать, выбил из рук мужчины трость. Толстяк даже не дернулся, чтобы нас догнать. Вслед нам неслись громкие проклятья, а затем приятель толстяка свистнул и засмеялся.

Я не могла как следует разогнаться с привязанной рукой, поэтому, едва мы покинули рыночную площадь, Кип затащил меня в темный дверной проем.

— Я думал, мы собирались не высовываться, — прошипел он.

— Значит, мне следовало согласиться?

— Конечно нет, но мы могли бы просто уйти. Не стоило лезть в драку, привлекая внимание.

— Он просто урод. — Я пнула камешек.

— Не спорю, но он не последний мерзавец на нашем пути, а нам нужно держаться подальше от неприятностей. — Я промолчала. — В следующий раз хотя бы дождись, пока он раскошелится, прежде чем бежать.

Мне пришлось развернуться, чтобы шлепнуть его по плечу свободной рукой.

По переулку мы поднялись в гору. Сквозь оконные ставни просачивался свет очагов и ламп. Выйдя на широкую улицу, мы снова попали в окружение людей, но после столкновения на площади в толпе мне было неуютно. До меня дошло, что толстяк оказался первым человеком, заговорившим с нами после побега, если не считать крики тех альф, что нас преследовали, когда мы украли лошадей. Я не задумывалась, как мы вольемся в этот мир. Здесь, в людской толчее, мы все еще были беглецами и все еще хотели есть.

Ароматы пищи, доносящиеся из жилищ в округе, только обостряли мучительный голод. По крайней мере мы не видели солдат Синедриона, хотя на стенах домов там и сям мелькали плакаты. «Воины Синедриона — защита ваших общин», «Уклонение от уплаты подати карается лишением свободы», «Сообщайте о незаконных школах омег. Вознаграждение гарантируется». Два последних вызвали у нас с Кипом смех: Синедрион обращался к неграмотным, как предполагалось, жителям города в письменном виде. Также мы заметили, что некоторые плакаты были грубо смяты, другие — изодраны настолько, что от них остались лишь свисающие с гвоздей клочки.

Посреди уходящей в гору улицы выделялось большое здание. Над входом покачивался фонарь, а под ним на перевернутом ведре сидела женщина и курила трубку. Я бросила взгляд на Кипа, тот кивнул и проследовал за мной.

— Извините, — обратилась я к женщине. Та лишь выпустила облачко дыма вместо ответа. — Вы содержите постоялый двор? У вас не найдется для нас работы в обмен на еду и кров? Хотя бы на одну ночь?

Ещё одна порция дыма, словно бы в знак согласия. Я постаралась удержаться от кашля. Затем она встала, убрала трубку и отступила на неуклюже скрюченных ногах, освобождая нам проход.

— Это не постоялый двор, но я тут хозяйка и, думаю, вы мне пригодитесь.

Поблагодарив, мы прошли вглубь помещения. Женщина двигалась довольно проворно, несмотря на увечные ноги. Зал с низким потолком освещался свечами, но хозяйка быстро пнула дверь и провела нас в соседнюю комнату.

— Идите туда и раздевайтесь. Оба.

На этот раз первым выступил Кип:

— Извините, мы рассчитывали на иную работу. Очень жаль, если мы друг друга не поняли.

Женщина рассмеялась, когда он попытался проскользнуть обратно, держа меня за руку.

— Не глупи, здесь не бордель. Но если ты решил, что я пущу вас на свою кухню в таком виде, мы действительно друг друга не поняли. А теперь идите туда, моя кухарка принесет вам воды.

Дверь захлопнулась.

— Не заперла. Может, уйдем? — нерешительно спросил Кип.

Я покачала головой:

— Думаю, она хорошая. У меня нет дурного предчувствия.

— Но ты не знаешь, что здесь такое?

Я опять покачала головой:

— Мне все равно, если тут нас накормят.

Мы услышали за дверью окрик, и через минуту вошла девушка в красном платке и вылила воду из ведра в деревянную кадку, что стояла у очага. Она сделала еще три ходки и бросила Кипу кусок мыла.

— Хозяйка сказала, вам это понадобится, и, судя по вашему виду, не ошиблась.

Нам слишком не терпелось вымыться, чтобы ждать, когда вода как следует прогреется. Кип передал мне мыло и демонстративно отвернулся, пока я раздевалась и устраивалась в достаточно глубокой кадке. Прижав колени к груди и откинувшись на спину, я погрузилась в еле теплую воду по подбородок и замерла на несколько мгновений, но выпирающие кости больно уперлись в стенки, поэтому я поспешила намылиться. В прохладной воде мыло не желало пениться, но я терла себя, смывая слои грязи, пока кожа не приобрела непривычный розовый оттенок, а волосы промывала, пока они не заскрипели под ладонями.

Дверь снова скрипнула, и я ударилась головой, поспешно нырнув, но на этот раз девушка, не переступив порога, кинула нам из коридора два полотенца и охапку одежды и опять захлопнула дверь.

— Не подашь полотенце? — Я усмехнулась, наблюдая, как Кип галантно пятясь, приблизился к полотенцу, а потом передал его мне. — Ой, да ради бога. Уж от кого-кого, а от тебя мне нет резона скрывать свое тело, — сказала я, вылезая из кадки и вытираясь. — Ты же знаешь, что у меня две руки, да и вряд ли увидишь что-то новое.

— Извини, — пробормотал он, все еще отводя глаза, пока я копалась в ворохе чистой одежды. Надев рубашку и брюки, я обратилась к Кипу за помощью, чтобы привязать левую руку моей старой рубашкой и надеть сверху толстый свитер.

Кип взял другое полотенце, отступил и посмотрел на кадку.

— Извини, вода стала грязной, но по крайней мере успела нагреться.

Несмотря на свои поддразнивания, я последовала его примеру — тоже отвернулась, пока он раздевался и мылся. Звуки все равно казались удивительно интимными. Я слышала каждый плеск, каждый удар локтя или лопатки о деревянные края, а затем шорох полотенца по коже и шелест одежды.

Пока мы обувались, женщина с трубкой без стука вошла в комнату и снова окинула нас взглядом:

— Уже лучше. Теперь марш на кухню. Грязную одежду оставьте здесь, ее постирают. Лучше поскорее избавиться от конской шерсти, прежде чем начнут задавать неудобные вопросы.

Мы с Кипом переглянулись и отправились следом за ней по длинному коридору в кухню, где явно похлопотали повара. Над очагом висели два бурлящих котла, а на металлической решетке там, где огонь не пылал, а просто тлел, стояли несколько горшков поменьше. Девушка в красном платке рубила морковь, и ее нож стремительно стучал о разделочную доску.

Женщина разглядывала нас с неприкрытым интересом:

— Похоже, из вас двоих получится один хороший работник. И даже на это вы наверняка не годитесь, пока как следует не поедите. Если, конечно, еще не забыли, как это делается. — Казалось, она смотрела на нашу худобу как на личное оскорбление. Разглагольствуя, она схватила тряпку, приподняла крышку на большом котле, разлила варево по двум мискам, добавила ложки и передала нам. — Когда управитесь, помойте картофель. Хотя он не такой грязный, какими были вы, когда сюда нагрянули.

С этими словами она удалилась. Устроившись на низкой лавке у стены, мы ели так быстро, насколько позволяла горячая пища. Не обращая внимания на спазмы в отвыкшем от еды желудке, я глотала крупно нарезанные овощи, а под конец начисто выскребла тарелку. Кип не отставал, сидя рядом и зажав миску между колен.

Девушка забрала у нас посуду. Ниже платка посреди смуглого лба у нее красовался единственный глаз. Она выглядела полнее, чем старшая женщина. Мы познакомились: она представилась Ниной, я сказалась Алисой, а Кип назвался Кипом. Странно, но вопреки опасениям я не чувствовала себя обманщицей. В первые месяцы в поселении омег соседи окрестили меня племянницей Алисы, и даже спустя годы мой дом все еще по привычке называли домом Алисы.

Нина указала нам на два тяжелых мешка картошки высотой в половину моего роста. Встав на колени над ведром с водой, я удручающе неуклюже пыталась справиться одной рукой. Получалось плохо, поэтому мы с Кипом решили действовать совместно: я держала и крутила картофелину, а Кип тер небольшой щеткой и потом ополаскивал в ведре. Так мы и работали, не прерываясь, а рядом с нами росла гора чистых картофелин. Еда и тепло от очага разморили меня, но я наслаждалась немудреным заданием и нашими с Кипом слаженными действиями, словно мы превратились в две половинки одного организма.

Нина трудилась молча, так что никто не задавал нам вопросов, которых мы страшились. И шум на кухне заглушал безмолвие, которое могло бы показаться неловким.

Наконец Кип не выдержал и поинтересовался, что это за место.

Нина выгнула бровь:

— А вы разве не знаете?

Мы одновременно покачали головами.

— Вы же не думаете, что вся еда только для нас с хозяйкой? — рассмеялась Нина.

Кип снова покачал головой:

— Но тут больше никого нет, и она сказала, что это не постоялый двор...

— Мы не берем за постой денег. — Она вытерла руки о передник. — Пойдемте, сами все увидите.

Мы прошли за ней из кухни во внутренний дворик. Откуда-то сверху доносился шум ночного города. Прежде чем открыть дверь в противоположной стене, Нина оглянулась и приложила палец к губам. Помещение выглядело раза в три больше, чем кухня, и тянулось вдоль всего двора. Большинство свечей в настенных канделябрах выгорели, и только две или три слабым мерцанием разгоняли темень. У внешней стены в ряд стояли койки и детские кроватки. Сначала мне показалась, что в комнате совсем тихо, но, прислушавшись, я уловила мерное детское посапывание. Кип шел рядом, останавливаясь у каждой кровати. Дети (самым старшим было не больше двенадцати, двоим самым маленьким — всего несколько месяцев) выглядели во сне беззащитными и уязвимыми. Некоторые лежали на спине с открытыми, как у птенцов, ртами. Ближайшая ко мне девочка скинула простыню и, свернувшись калачиком, сосала палец.

На каждом открытом лице темнело клеймо омеги.