В проеме в дальнем углу спальни появилась хозяйка с ребенком на руках, уложила его в кроватку и тщательно подоткнула одеяло. Затем вышла вслед за Ниной в другую дверь, кивком показывая, чтобы мы не отставали. Оказавшись во дворе, прошептала Нине какие-то указания. Та вернулась к детям, а кривоногая повела нас обратно на кухню.

— Это сиротский приют? — спросил Кип, пока хозяйка помешивала содержимое котлов. Вместо нее ответила я:

— Они не сироты.

Женщина кивнула:

— Верно. Ребятишки — омеги, чьи родители не смогли найти ничего более приличного. У нас приют.

— Как они сюда попадают? — поинтересовался Кип.

— Когда-то детей-омег просто передавали в ближайшее поселение. Или альфы не выпускали из вида своих близнецов, чтобы, когда придет время, отослать им ребенка-омегу. Таким образом о детях заботились их тетки или дядья. Но сейчас все чаще альфы даже близко не подходят к обиталищам омег, не признают родство, не говоря уже о том, чтобы поддерживать контакт. Поселения отодвигают все дальше к скудным землям, а подати продолжают увеличиваться. Многие омеги не в силах себя-то прокормить, не говоря уж о том, чтобы взять на воспитание еще один рот. Но никто из альф не оставит ребенка в семье достаточно надолго, чтобы он вырос и научился заботиться о себе, как в былые времена. — Она оглядела кухню, задержав взгляд на возвышающейся на полке стопке мисок. — Поэтому малышей отправляют сюда.

— Просто бросают на пороге?

— Это не так уж и плохо, парень. Конечно, родители не желают этим детям зла и поэтому обычно оставляют при ребенке достаточно денег, чтобы мы взяли его на содержание. Связи ослабевают, на родственников, соседей и друзей надежды с каждым днем все меньше. Годы засухи оказались переломным моментом — я всегда говорила, что голод сильнее всего отвращает людей друг от друга. А теперь, когда Синедрион стал вещать о заражении и разделении, альфы даже разговаривать с омегами отказываются, так что, когда приходит время пристраивать своих детей-омег, у них нет никого, кроме нас.

— А дети остаются тут навсегда? — спросила я.

— Нет. Лишь некоторые — те, кого никто не берет. Завтра увидите. Но для большинства мы подыскиваем семьи омег. Делаем то же, чем когда-то родители-альфы занимались сами. Альфы всегда опасались заражения, поэтому большинство новых советников Синедриона добились высокого положения, постоянно высказываясь на эту тему. — Она испытующе на нас посмотрела. — Вероятно, вы пришли издалека, может, с востока, если вам это в новинку.

Мне не хотелось говорить, откуда мы, поэтому я просто сказала:

— Я Алиса. А это Кип. — Когда женщина не ответила, я добавила: — А вы? Вы не представились.

— Надеюсь, у вас хватило ума не называть свои настоящие имена. Я Эльза. По крайней мере все здесь зовут меня так. А теперь давайте-ка я устрою вас на ночь. Мне завтра с раннего утра понадобится помощь на кухне.

Она протянула мне зажженную свечу в подсвечнике и повела нас обратно через двор в каморку в глубине строения, где вдоль стен стояли четыре пустых кровати.

— Кровати детские, поэтому небольшие, но, думаю, вы в последнее время и на таких не спали.

Я поставила свечу на пол. Кип тем временем поблагодарил Эльзу.

Прикрывая дверь, она тихо добавила:

— Небольшое окно выходит на крышу сарая, а с нее можно спрыгнуть и уйти по закоулкам. Это на случай пожара, например, или непрошеного визита наших приятелей-альф. — Прежде чем мы успели ответить, она закрыла за собой дверь.

Когда я попросила помочь отвязать мне руку, Кип спросил:

— А если она зайдет ночью?

— Вряд ли, — ответила я. — Даже если и зайдет, наверняка не слишком удивится. В любом случае я не смогу уснуть со спеленатой рукой. Хватает дневных мучений.

Мы провозились с туго затянутыми узлами около минуты. С наслаждением потянувшись, я заметила пристальный взгляд Кипа.

— Что? — Я залезла на ближайшую к двери кровать и укрылась одеялом.

— Ничего. — Он устроился на соседней. — Дело в твоей руке. Сегодня, пока мы работали на кухне, мне казалось, что мы с тобой одинаковые. Не думай, я этого тебе не желаю — ты же понимаешь. Но видеть, как ты отвязываешь вторую руку… Это просто напоминание, вот и все. Что у меня так не получится.

Я не ответила, искоса наблюдая в тусклом пламени свечи, как он смотрит в потолок. Эльза все верно сказала про кровать: мне пришлось лечь по диагонали, но даже так ноги упирались в спинку. Ступни Кипа вообще торчали между прутьями. Но мягкий матрас и чистые простыни воспринимались как почти забытая роскошь. Лизнув пальцы, я загасила свечу.

Близость Кипа, которой я не замечала все долгие дни в бегах, остро почувствовалась в домашней обстановке. Последние две недели мы спали, тесно прижимаясь друг к другу — в зарослях, тесных пещерах, под упавшими деревьями. Здесь, в опрятной незнакомой комнате, мы лежали порознь, каждый в отдельной кровати.

Я не выдержала первая:

— Можно я к тебе перелягу?

— По-твоему, мне тут недостаточно тесно? — вздохнул Кип, но отбросил одеяло. — Давай!

Я улеглась рядышком. Он лежал на спине, а я устроилась на боку на месте, где могла бы быть его левая рука. Мы переплели пальцы, устроив ладони у него на животе. Ноздри щекотал аромат мыла, за окном сонно курлыкал голубь, а мой лоб согревало теплое ритмичное дыхание засыпающего Кипа.

               * * * * *

Утром нас разбудили голуби на крыше. Мы быстро привязали мне руку и отправились через двор на кухню. Нина рассеянно нам кивнула и определила меня к котлу — помешивать овсянку, а Кипу указала на груду грязных медных кастрюль.

Прибытие детей ознаменовалось шумом во дворе. Послышался голос Эльзы, призывающий к тишине и порядку, а затем громкий и беспорядочный топот у двери. Мы с Ниной понесли большой котел с кашей по коридору в столовую, где около тридцати детей теснились на скамьях вокруг двух длинных столов, заставленных оловянными мисками и ложками. У многих ребят ноги едва касались пола, выглядели дети чистыми и откормленными. Некоторые еще клевали носом. Одна девочка в ожидании порции сонно посасывала ложку.

Эльза взяла в помощники Кипа, чтобы накормить самых маленьких прямо в спальне, а мы с Ниной принялись раскладывать кашу по тарелкам. Заметив меня, дети не удивились: видимо, они привыкли, что их частенько обслуживают случайные люди. Малыши выстроились передо мной, по очереди подставляя миски. Нина шла вдоль очереди с гребнем, расчесывая детям волосы. Я заметила, что каждому ребенку доставался поцелуй в лоб или похлопывание по плечу. Дети вели себя очень воспитанно: все благодарили меня, пусть немного сонно. Двое немых ребят, получив еду, вежливо кивнули. Девочка без ног сидела в небольшой тележке, которую толкал мальчик постарше. Еще одна девочка протянула мне две миски: для себя и для сидевшего рядом с ней безрукого мальчика. Высокая девочка без глаз уверенно перемещалась по комнате вдоль стены. Я задалась вопросом, кого именно никто не захотел взять.

Котел с кашей стал легче, и я сама смогла отнести его обратно на кухню. С разрешения Нины я позавтракала у очага. Из-за вновь ставшего регулярным питания и непривычной сытости меня разморило. Когда вернулся Кип, я дремала, прислонившись к каменной кладке. Я почувствовала, что он опустился рядом и услышала, как скребет ложкой в миске с кашей, но окончательно стряхнула с себя сонное оцепенение, лишь когда вошла Нина, грохоча грязной посудой.

Мы провозились на кухне все утро, но там по крайней мере было тепло. Нина непринужденно с нами болтала, однако не задавала вопросов. В приюте постоянно появлялись новые дети, и она наверняка наслушалась различных историй. Нас же очень интересовало, что нового произошло в мире. По большей части Нина рассказывала о ребятишках и семьях, которые привозили их в приют. Как подбросили на крыльцо грудного младенца, как годовалого малыша ночью подкинули на порог, и к утру он едва не задохнулся от тяжести висевшего на шее мешочка с золотыми монетами. С каждым годом такие истории повторялись чаще и чаще.

— Когда-то Эльза содержала одновременно десять, максимум пятнадцать ребятишек. Но последние три года, что я здесь работаю, их редко бывает меньше тридцати. У нас не единственный приют для омег в Нью-Хобарте, на западной окраине есть еще один, поменьше.

Из рассказов Нины мы кое-что узнали и об общей ситуации. По ее словам, все меньше омег могли взять детей на воспитание из-за постоянного увеличения размеров подати, а также принудительного переселения и ограничения свободы торговли и передвижения. Указы Синедриона все сильнее и сильнее портили омегам жизнь. Некоторые имена я знала еще до заключения. Например, Судья правил Синедрионом еще в моем детстве. Я раньше слышала и о Воительнице, и Нина подтвердила, что она все еще активно продвигает законы против омег: запрет на поселение у рек или моря, изгнание с более-менее плодородных земель.

— Раньше нам казалось, что хуже Воительницы и быть никого не может, — продолжила она. — Но за последние несколько лет в Синедрионе появились другие молодые советники. Молодежь всегда хуже всех остальных. — Она сердито терла горшок. — Самые страшные: Инспектор и Реформатор.

Казалось, она не обратила внимания, что я уронила полотенце, услышав псевдоним Зака. Почему он не отказался от псевдонима, когда спрятал меня в камере сохранения? Хотя я ни разу не слышала, чтобы советники Синедриона обнародовали свои имена. Таким образом они не просто скрывали свои реальные личности, но и создавали вокруг себя ореол легендарности, внушающий людям страх.

— Эти двое и Воительница принесли больше вреда, чем Судья за все время своего правления, — продолжила Нина, протянув мне следующую чистую миску. — И дело даже не в учащении публичных порок. Они много всего наворотили: обязательная регистрация омег с именем, местом рождения, именем близнеца, обязательное уведомление Синедриона о местонахождении. Каждый раз, когда мы находим дом для ребенка, нам следует уведомить местного советника. В некоторых областях для омег введен комендантский час. Некоторые поселения окружены: солдаты никого не впускают и не выпускают. — Она бросила быстрый взгляд на дверь и понизила голос: — Ходят и другие слухи. Люди пропадают без вести — их просто забирают ночью.

Я не решилась что-либо ответить, лишь кивнула, но Кип поинтересовался:

— Что с ними происходит?

Нина покачала головой:

— Никто не знает. Да и вообще это лишь слухи. Не советую их повторять — только детей напугаете.

Однако сейчас, быстро меняя тему, испуганной выглядела именно она.

Мы пообедали вместе с детьми, а потом Эльза позвала нас в спальню, где заканчивала кормить малышей из бутылочек. Она прижимала плачущего ребенка к плечу и гладила по спинке, глядя на нас поверх его головы.

— Вероятно, вам хотелось бы немного отдохнуть после обеда у себя в комнате.

Я попыталась заверить, что мы с удовольствием еще поработаем или просто поиграем с детьми, но Эльза меня перебила:

— Во второй половине дня у нас обычно посетители: семьи омег приходят присмотреть себе детей, альфы приносят новых малышей. Так что, наверное, вы решите отдохнуть подальше от глаз за закрытыми ставнями.

Я откашлялась:

— Благодарю. Нам не хотелось бы навлечь на вас неприятности.

Эльза громко рассмеялась, качая ребенка:

— Я кривоногая женщина, похоронившая мужа. У меня на руках тридцать детей и с каждым днем их становится все больше. Думаете, мне неприятности впервой? А теперь идите. Я позову вас, когда все уйдут. — Она достала из кармана фартука большие ножницы. — И разберитесь с волосами. Мне бы не хотелось, чтобы вы тут вшей развели. Или чтобы вас по ошибке приняли за конокрадов.

Вернувшись в комнату, я отвязала руку и усадила Кипа, накинув ему на шею полотенце. Его волосы, отросшие в резервуаре, стали еще длинней и почти доходили до лопаток. Я отделила прядь и отрезала ее по возможности близко к голове. Кип вздрогнул, когда тупые стороны лезвий коснулись кожи.

— Ты хоть знаешь, как стричь?

— Последние несколько лет в деревне я стригла Зака.

— И вот что из него получилось.

Я засмеялась, но меня не отпускал страх в глазах Нины, когда она рассказывала о Реформаторе. Очень трудно было соотнести свои воспоминания о моем осторожном бдительном близнеце с этой устрашающей фигурой. Узнать, что он виновен не только в том, что случилось с Кипом в резервуаре, но и в других ужасных деяниях, о которых упоминала Нина. А самым страшным было то, что частично и я за них в ответе. В моих силах остановить его прямо сейчас. Я посмотрела на ножницы. Никакие солдаты Синедриона не помогут Заку, наберись я смелости перерезать себе вены.

Кип повернулся и посмотрел на меня:

— Долгое молчание несколько нервирует. Ты точно не собираешься испортить мою прекрасную юношескую красоту?

Я засмеялась и взяла следующую прядь, согретую теплом его шеи. Подержала несколько секунд и приступила.

На стрижку ушло достаточно много времени. У меня получилось не очень аккуратно, но в итоге на полу выросла кучка каштановых волос, а на голове Кипа осталась неровная щетина, напоминающая кукурузное поле сразу после сбора урожая.

Я решила постричься сама, несмотря на возражения Кипа, но позволила ему помочь мне с затылком. Я не вполне понимала, насколько обросла, пока не обрезала волосы до подбородка и не покачала головой, привыкая к легкости. Мы замели отрезанные волосы и выбросили в заднее окно, следом вытряхнув полотенце. Стоя у окна, мы наблюдали, как пряди медленно летят на мостовую.

Кип неустанно ерошил свою новую стрижку.

— На это ведь уходят годы? Чтобы отрастить такие волосы?

— Обычно да. Но есть много вещей нам неизвестных, — отозвалась я, устало приваливаясь к нему.

— В моем случае это преуменьшение, — усмехнулся он.

— Я о том, что мы почти ничего не знаем о резервуарах. Как там протекают процессы? Какой длины были твои волосы, когда тебя туда поместили? И стригли ли тебя вообще?

— Знаю. — Он все еще потирал голову. — Это всего лишь догадки. Не думаю, что они помогут мне вспомнить, но все же сложно не строить никаких предположений.

               * * * * *

Мы собирались остаться всего на день или два, чтобы собраться с силами, но Эльза ни о чем нас не спрашивала и, казалось, была благодарна за дополнительную помощь. Так что со временем, недели через три, мы полностью погрузились в рутину: утром и вечером работали, а днем прятались в комнате, где я получала возможность на несколько часов высвободить руку. Несколько раз любопытство брало верх над осторожностью, и я оставляла руку привязанной для послеобеденной вылазки в город.

После длительного одиночества в камере сохранения меня все еще обескураживали толпы народа. Кипу, однако, толчея ничуть не мешала. И хотя у нас не было денег на покупки, ему нравились давка на рынке, запах жареных орехов и глинтвейна, громкие голоса. За час мне почти удавалось поверить, что мы — обычные люди, за которыми никто не охотится. Но даже в городе омег встречались альфы: мытари, солдаты, странствующие торговцы. Несколько раз, увидев незаклеймённые лица или красную форму солдат Синедриона, мы мгновенно бросались наутек, пробираясь обратно в приют узкими проулками.

Однажды поутру, придя на рынок, мы заметили, что у центрального колодца собирается толпа. На высоком помосте стояли два солдата, так что мы встали чуть поодаль, но даже из-за толпы и груженой дынями телеги видели, что происходит. Мужчина лет на десять меня постарше стоял, привязанный к столбу, а солдат стегал его кнутом по голой спине. Каждый удар сопровождался болезненным вскриком, но звук, с которым кнут рассекал воздух, а затем хлестал плоть, страшил сильнее.

В это время другой солдат зачитывал указ, стараясь перекричать удары кнута и вопли несчастного:

— …За это преступление подсудимый приговаривается к десяти ударам. Затем, после задержания за срыв информационного плаката Синедриона, выяснилось, что арестованный омега не уведомил местного советника об изменении места жительства, за что приговаривается еще к десяти ударам, а также еще к пяти ударам за неуплату подати в новом селении на протяжении трех месяцев.

Солдат закончил прокламацию, но порка не прекратилась. Толпа безмолвствовала, но морщилась всякий раз, когда плеть впивалась в обнаженные плечи. Там, где ранее горели одиночные рубцы, плоть превратилась в сплошное красное месиво, а пояс брюк пропитался кровью.

Я оттащила Кипа подальше, но, даже отступая по переулку, мы еще долго слышали хлесткие удары.

— А как же его альфа? — промолвил Кип на пути в приют. — Она ведь тоже все почувствует.

— Думаю, Синедрион это не волнует. Они готовы заплатить такую цену — какая-то женщина где-то там далеко несколько часов будет кричать от боли, но они пойдут на это, чтобы на примере ее близнеца сотням омег было неповадно. Синедрион проделал хорошую работу по отделению близнецов друг от друга. Она, небось, и сама не поймет, отчего мучается. А Синедриону нет до этого никакого дела.

— Но если она узнает — готовы ли альфы с этим согласиться? Не придут ли в ярость, узнав, что из-за собственного Синедриона невиновные подвергаются пыткам?

Я остановилась и повернулась к нему лицом:

— Неужели ты считаешь, что тот, кого сейчас секут, не такой уж невиновный по сравнению с его альфой? Потому что он сорвал плакат и не смог уплатить подать?

— Конечно, нет. Я не хуже тебя знаю, что это придуманная Синедрионом чушь. Но если они сейчас избивают омег так, что мучаются их близнецы-альфы, не опасаются ли советники проблем со стороны своих же? Разве альфы не разозлятся?

— Они разозлятся — но не на Синедрион. Думаю, они будут проклинать своих близнецов-омег, так называемых «преступников». Если они принимают мнение Синедриона, то решат, что те сами напросились. Точно так же, как думают, что омеги голодают потому, что слишком ленивы или глупы, чтобы поддерживать фермы в надлежащем состоянии, а не из-за десятины или неплодородных земель.

После этого мы стали осторожнее: выходили из приюта лишь изредка и, как правило, лишь поутру в базарные дни, когда можно было затеряться среди оживленной толпы. Но легче было оставаться дома, в стенах приюта Эльзы, где мы проводили время с детьми и пытались забыть, что где-то там находится город с его кровавым помостом и солдатами Синедриона на улицах.

Мы познакомились со всеми воспитанниками. Луиза, миленькая трехлетняя карлица, очень ко мне привязалась, а Алекс, мальчик постарше, не отходил от Кипа ни на шаг. Как рассказала Эльза, Алекс жил в приюте уже пять лет, с младенчества. У него не было рук, поэтому он забирался к Кипу на колени и тот ложка за ложкой кормил его из своей миски. Голова Алекса достигала подбородка Кипа, и, жуя, Кип легонько постукивал по ней. Я заметила, что Кип больше не выглядит голодным, а его скулы уже не так обтянуты кожей. Я сама стала полнее, нарастила мясо на костях, набралась сил. Даже одной рукой у меня получалось тягать огромные котлы и подвешивать их над очагом в одиночку. Или носить малышей, прижимая к бедру, когда тем хотелось на ручки.

Сама я никогда не задумывалась о детях, как и большинство омег — какой в этом смысл? В лучшем случае мы могли надеяться, что в один прекрасный день нам достанется ребенок-омега, которому потребуется дом. Получив клеймо на лоб, я привыкла к насмешкам тех немногих альф, которые изредка приходили в поселение. Тупичка, уродка, чудовище. И теперь, наблюдая за Кипом и Алексом или глядя, как малышка Луиза тянет ко мне свои крохотные ручки, самым обидным и болезненным мне казалось ругательство «тупичка». Легко убедить себя, что никакие мы не уроды и не чудовища. Милосердие Нины и Эльзы, изобретательность детей, с которой они управлялись и боролись с несовершенством своих тел, служили тому доказательством. Но с тем, что мы тупиковая ветвь, не поспоришь. Какими бы разными ни были уродства у омег, всегда существовал общий признак: бесплодие. Тупик.

Вопросы об острове тоже упирались в тупик. Спустя пару недель в приюте я попыталась прощупать Эльзу и Нину на предмет Сопротивления.

Перемыв котлы, мы сидели на кухне и наслаждались редкими минутами передышки перед готовкой обеда. Эльза у окна наблюдала, как во дворе Кип играет с детьми, а мы с Ниной устроились на лавке. Мы подтрунивали над Ниной, сватая ей молодого виноторговца с рынка, который давненько с ней заигрывал. Нина все отрицала, но в последнее время часто вызывалась с утра пораньше сходить за покупками, причем надевала на выход свое лучшее платье.

— Откуда родом твой сердечный дружок?

— С северного побережья. — Она хлопнула меня по ноге. — И он мне не дружок.

— А как он здесь оказался?

Нина пожала плечами:

— Ты знаешь, как это случается. На побережье вообще жить невозможно — постоянные облавы солдат Синедриона, людей запирают в поселениях...

Эльза отвернулась от окна и затараторила:

— Славно, что он сюда пришел, и не важно, по какой причине. Нина теперь почти не ноет о том, что устает, и все время в приподнятом настроении.

— Ужесточение режима на побережье, оно из-за Острова? — секунду поколебавшись, рискнула я.

Раскрасневшаяся Нина вмиг побелела как полотно, вскочила, сбив со скамейки корзину с луком, и метнулась из кухни, даже не подумав собрать луковицы.

— У нас здесь дети, следи за языком, — чуть слышно промолвила Эльза.

Я опустилась на колени и принялась собирать лук, тщательно отводя глаза:

— Но вы что-то знаете об Острове, что-то слышали?

Она покачала головой:

— Мой муж задавал вопросы, Алиса.

— Вы никогда не рассказывали, как он умер.

Ни слова в ответ.

— Пожалуйста, расскажите, что вы знаете об Острове.

— Достаточно, чтобы понять его опасность. — Она присела рядом, чтобы помочь. — Опасно даже просто говорить о нем. Я уже потеряла мужа и не хочу больше рисковать: на мне Нина и дети.

Она оставалась рядом, пока мы не сложили в корзину последние луковицы. Не похоже, что Эльза сердилась, но больше она ни разу не заводила речь об Острове, а Нина после этого разговора еще три дня меня избегала.

               * * * * *

Каждую ночь мы с Кипом бесконечно обсуждали, когда же нам следует уйти. Ему хотелось остаться, и я понимала, что соблазн силен. Здесь, в Нью-Хобарте, в приютских стенах мы нашли какое-то подобие нормальной жизни. Но мои видения оставались неизменными: Остров и Исповедница. Мне тоже хотелось поддаться искушению и остаться в гостеприимном приюте, но Остров по-прежнему манил, и теперь, когда я знала, что нахожусь всего в нескольких неделях пути от побережья, этот зов усилился. А еще, лежа рядом с Кипом и пытаясь уснуть, я ощущала ментальные щупальца Исповедницы и ее разум, рыщущий в ночи. Во сне она легко погружала руку в мои тайны, как в чашку с перезрелой малиной. Когда я очнулась, Кип рассказал, что всю ночь я прятала лицо в ладони, словно ребенок. Душу терзали мысли о том, что я могла привести ее сюда и навлечь беду на головы Эльзы, Нины и детей.

— Мы не можем остаться, — повторила я Кипу в сотый раз, когда мы опять заспорили.

— Можно объяснить Нине и Эльзе, почему у тебя две руки. Они поймут и не выдадут нас.

— Речь не об этом. Я им доверяю. Тут кое-что еще. — Я не могла ему объяснить свое предчувствие, что петля затягивается, как было в последние месяцы жизни в деревне, когда я ожидала, что Зак меня разоблачит. Или как в те безумные секунды, когда во время кражи лошадей вокруг нас замыкался огненный круг. Приближалось что-то грозное.

Когда я попыталась описать это чувство, Кип лишь пожал плечами:

— Не могу оспаривать слова провидицы — это козырный аргумент. Но лучше бы ты выражалась пояснее.

— Да мне бы и самой хотелось. Но у меня лишь смутное предчувствие. Вроде как все слишком хорошо и так дальше продолжаться не может.

— А вдруг мы это заслужили и для нас настали лучшие времена?

— С каких пор люди получают то, чего заслуживают? — я запнулась, сожалея, что позволила себе разозлиться. — Не знаю, как объяснить. Просто дурное предчувствие.

— А вот у меня — хорошее. И знаешь, почему? Из-за трехразового питания и ночевок не под бревном.

Я его понимала. Но в первую очередь из-за него нам и следовало уйти. Здесь не отыскать сведений о его прошлом. И было кое-что еще. Лица погруженных в жидкость людей, которые до сих пор мне снились. Не предавала ли я их, наслаждаясь удобством новой жизни, пока они дожидались в тишине за стеклом резервуаров?

Я попробовала еще раз:

— Помнишь, что Нина говорила о Реформаторе? А нам с тобой его деяния известны гораздо лучше.

— С чего ты решила, что мы сможем его остановить, если доберемся до Острова?

Понятная точка зрения. Для меня Остров оставался яркой реальностью, которую я наблюдала каждую ночь. Я видела его точную форму, очертания на фоне предрассветного неба и сквозь туман дождливых вечеров. Я знала, каковы на ощупь черные скалы, об основание которых разбивались морские волны. И самое главное: на Острове нас ждала другая жизнь. Сопротивление омег. Место, откуда нам с Кипом больше не нужно будет бежать. В отличие от меня, Кипу Остров казался абстрактным и неопределенным, особенно на фоне реальности повседневного быта в приюте Эльзы.

Мы никак не могли договориться, но несмотря на ни на что в глубине души я была благодарна за то, что Кип нашел нужные слова и уговорил меня еще немного задержаться. «Еще один денек», — убеждала я саму себя каждый вечер. А ночью, прижавшись к Кипу на крошечной койке, старательно гнала как бы невзначай посещающие меня видения. И прежде всего старалась игнорировать навязчивые и болезненные, как звон в ушах, мысленные прикосновения Исповедницы.

Наш спор разрешила Эльза, однажды утром заскочившая к нам в комнату с каким-то мешком. Я сидела на кровати, еще не успев привязать руку, поэтому быстро нырнула под одеяло, но Эльза лишь нетерпеливо отмахнулась:

— Не утруждайся. Думаешь, я не догадалась, что для тощей девушки у тебя слишком широкая талия? Ты чертовски неуклюже управляешься одной рукой, хотя и он тоже, — она кивнула на Кипа.

Я уронила одеяло:

— Тогда почему вы раньше молчали?

— Потому что задумка была неплохой. А вдруг дети бы кому-то сболтнули, что в приют пришла провидица? Да и на улице на первый взгляд притворство срабатывало.

Я закрыла глаза:

— Извините, что не сказали правду.

Эльза опять отмахнулась от моих слов:

— Скрытность — хорошая привычка. Для вас обоих. Вы здесь хорошо поработали, и я надеялась, что задержитесь подольше, но вам следует еще до вечера уйти. — Говоря все это, Эльза засовывала в мешок одеяло Кипа.

Кип вскочил:

— Что случилось?

— Солдаты Синедриона на рынке. Казалось бы, ничего необычного, но их слишком много, и они прочесывают город. Строят стены. Мэру объяснили, что это для нашей безопасности. — Она хмыкнула. — Видимо, внезапно объявились какие-то бандиты, а альфы так нас любят, что решили защищать.

— Сколько им понадобится времени, чтобы полностью перекрыть город? — спросила я.

— Не знаю, — пожала плечами Эльза. — На главных подступах уже выставили блокпосты, но стеной огородили еще не все. А пока они просто попытаются окружить город патрулями — все зависит от того, сколько у них солдат.

Я встала.

— Их сотни. Они пытаются окружить город. Я должна была знать.

— Именно так и сказал булочник, — кивнула Эльза. — Одни патрулируют окраины, другие возводят укрепление. Но это еще не все. — Она вытащила из кармана передника смятый листок и протянула мне. Кип заглянул мне через плечо.

Расправив бумагу на кровати, я увидела рисунки наших лиц. Ниже красовалась надпись большими буквами: «Разыскиваются конокрады. Два преступника: женщина-провидица и мужчина без левой руки. Обвиняются в ночном ограблении беззащитного поселения альф. Если увидите их, немедленно сообщите местному советнику Синедриона. Вознаграждение гарантируется».

— Даже удивительно, как хорошо рассмотрели альфы конокрадов в ночной темноте — усмехнулась Эльза.

— Извините, что навлекли на вас неприятности. И на Нью-Хобарт.

Эльза забрала листовку и, сложив, опять спрятала в карман.

— Не льстите себе. Такое происходит сплошь и рядом. Альфы берут под контроль все поселения омег, даже такие большие города, и превращают их в гетто. Рано или поздно это все равно бы произошло.

— А вы не подумывали нас сдать? — спросил Кип.

Эльза рассмеялась:

— Честно говоря, в вознаграждении я не нуждаюсь. Если альфы и готовы за что-то платить, так только за избавление от своих детей-омег. С нами все будет хорошо, не беспокойтесь.

— И про лошадей: все было не совсем так, — заметила я.

— Думаешь, я подобрала вас потому, что нуждалась в двух одноруких изголодавшихся помощниках? Несколько лет назад, когда Нина еще здесь не работала, мы потеряли нескольких детей. Ночью пришли вооруженные люди. Они не носили формы, но я поспорила бы на свою жизнь, что это были солдаты Синедриона. Они забрали пятерых: троих младенцев и двоих малышей постарше. — Кип вздохнул. Эльза продолжила: — А через две недели появились три семьи и чуть не придушили меня, потому что их дети-альфы ни с того ни с сего умерли в один день. — Мне вспомнились черепа на дне омута, когда мы бежали из Уиндхема. — Я не знаю, что случилось с младенцами и теми двумя детьми, что у нас забрали, но знаю, что существует множество причин скрываться от альф, и конокрадство среди них на последнем месте. — Она передала мешок Кипу: — Там запас еды и воды на несколько дней. Одеяло, нож и еще кое-что полезное. Придерживайтесь проселочных дорог, возможно, их еще не перекрыли. Хорошо бы вам разделиться для безопасности, но знаю, вы на это не пойдете. Алиса, придется снова спрятать руку.

Я сунула ее под свитер, но когда Кип потянулся, чтобы помочь мне привязать, возразила:

— Не надо. Вдруг мне придется драться или бежать?

— Может, стоит подождать до темноты? — спросил он.

Я покачала головой, а Эльза сказала:

— Идите прямо сейчас. Попробуйте затеряться в толпе, пока город не закрыли. Идите к южной окраине, подальше от рынка. Я пойду туда, там собираются недовольные. Мы не такие дураки, чтобы поднять восстание, но соберемся и на закате устроим шествие и заварушки, чтобы привлечь к себе внимание хоть нескольких охранников. Помните — на закате. А теперь вперед.

Она указала на слуховое окно, но я не могла уйти, не спросив еще раз:

— Вам известно что-нибудь об Острове?

Она тряхнула головой, но на этот раз не отвела взгляда:

— Вероятно, то же, что и вам. Только слухи. Я не знаю, насколько они правдивы. Но ради вас мне хочется, чтобы Остров действительно существовал. Я не понимаю методы, которыми теперь действует Синедрион. Да и никто не понимает. Как будто им мало уже организованных убежищ. Так не может продолжаться.

Прежде чем развернуться, я сжала ее теплую натруженную ладонь.

— Вы попрощаетесь за нас с Ниной, детьми и особенно с Алексом? — спросил Кип.

Она кивнула.

Кип замялся у окна, когда я уже забралась на подоконник.

— Давай, спроси, — подбодрила его я.

Он посмотрел на Эльзу:

— Вы меня не узнали? Я не могу быть одним из тех ребят, которых забрали?

Эльза дотронулась до его щеки:

— Прости.

Он отвернулся и залез рядом со мной на подоконник.

— Слов не хватает, чтобы выразить, как мы вам благодарны, — прошептала я Эльзе

— Тогда чего вы тут застряли? — фыркнула она. — Давайте, уносите ноги.