Родители опять спорили внизу, и их слова предательски, словно дым, пробирались между досками пола.

— С каждым днем проблема только усугубляется, — твердил отец.

Голос мамы звучал спокойнее:

— Они не проблема, они — наши дети.

— Лишь один из них — наш ребенок. — Стук горшка о стол. — Другой же опасен, он нас заражает. Мы только не знаем, который.

Зак терпеть не мог плакать при мне, но я видела в слабом отблеске свечи, как дрожат под одеялом его плечи. Я поднялась с постели и под скрип половиц в два шага приблизилась к его кровати.

— Он не это имел в виду, — прошептала я, кладя ладонь ему на спину. — Папа не хотел своими словами причинить тебе боль.

Зак сел и отбросил мою руку. Удивительно, но он даже не вытер слезы.

— Мне вовсе не больно. Отец правду говорит. Тебе хочется погладить меня по спинке и утешить, притворяясь заботливой сестричкой? Не родители мне причиняют боль и даже не другие дети, которые швыряют в нас камни. Слышишь? — Он ткнул пальцем вниз, откуда доносился спор родителей, а потом указал на свое заплаканное лицо. — Это ты во всем виновата. Ты проблема, Касс, а не они. Из-за тебя мы все застряли в подвешенном состоянии. — Я вдруг осознала, что стою босиком на студеном полу, и голые руки мерзнут на холодном ночном воздухе. — Хочешь показать, что тебе на меня не наплевать? В твоих силах всё это прекратить. Скажи им правду.

— Тебе действительно хочется, чтобы меня выслали? Это ведь я, я, а не какое-то там ужасное создание. Забудь все, что говорит Синедрион о радиоактивном загрязнении. Это просто я. Ты меня знаешь.

— Ты постоянно это талдычишь. С чего бы мне думать, что я тебя знаю? Ты никогда не была честна со мной, никогда не говорила правду. Ты заставляешь меня самого обо всем догадываться.

— Я не могу тебе сказать. — Даже наедине с братом в темной спальне рисковать не хотелось.

— Потому что не доверяешь. Хочешь, чтобы мы были близки, а сама продолжаешь лгать. Ты никогда не доверяла мне, никогда не говорила правду. Все эти годы из-за тебя я сам ломал голову, ужасался — а вдруг это я урод? И как тебе после этого верить?

Под его пристальным взглядом я отступила к своей кровати. Изменится ли что-нибудь, если я скажу ему правду? Найдем ли мы способ остаться вместе, если поделюсь с ним своим секретом? Развеется ли наше взаимное недоверие? Может, в нашей ситуации отрава — это тайна, а не радиоактивное загрязнение, как у остальных омег?

На губе Зака в пламени свечи блеснула слезинка. Мне не хотелось, чтобы он увидел такую же на моем лице, и я протянула руку и погасила огонь.

— Скоро все закончится, — прошептал брат в темноту. В его словах слышались и мольба, и угроза.

               * * * * *

Решимость Зака выставить меня вон возросла после того, как заболел отец. Это случилось, когда нам исполнилось тринадцать. Как и в прошлом году, нам не стали справлять день рождения, ведь он в очередной раз служил позорным напоминанием о том, что нас все еще не разделили. В ту ночь Зак спросил в темноте спальни:

— Ты знаешь, какой сегодня день?

— Конечно.

— С днем рождения. — Он прошептал эти слова, поэтому трудно было определить, содержали ли они явный сарказм.

Через два дня у отца случился приступ. Папа всегда представлялся мне надежным и крепким, как дубовая балка, удерживающая кухонный потолочный свод. Он всегда быстрее других мог зачерпнуть и вытащить ведро воды из ручья, а когда мы с Заком были поменьше, запросто таскал нас обоих на плечах. Думаю, он и теперь бы мог, только отдалился от нас в тревожном ожидании, поэтому старался лишний раз не прикасаться. В самый разгар дня отец упал на колени посреди поля. Я сидела на каменной стене двора и лущила фасоль, когда с участка раздались крики работников. Обернувшись, я заметила, как отец попытался встать, шатаясь и опираясь на вилы, но снова упал, скрывшись в некошеной траве.

Вечером, когда соседи уже перенесли отца домой, мама послала за его близнецом Алисой в поселение омег на высокогорье. Зак поехал в телеге с Миком и привез тетку на следующий день. Близнец отца лежала в сене на краю повозки. Мы раньше никогда с ней не встречались. Единственное сходство между тетей и отцом состояло лишь в том, что оба горели в лихорадке. Алиса оказалась худой и с длинными волосами, более темными, чем у папы. В ее грубом латаном-перелатаном платье застряли соломинки. Из-под прилипших ко лбу прядей волос проглядывало клеймо омеги.

Мы по мере возможности ухаживали за ней, но с самого начала понимали, что долго она не протянет. Конечно, нельзя было устроить Алису в доме, но даже в сарае она раздражала Зака. На следующий день его ярость переполнила все границы.

— Это отвратительно! Она отвратительна! Мы тут бегаем вокруг нее, как рабы, а она убивает отца!

Мама даже не одернула Зака, а просто спокойно ответила:

— Оставь мы ее в грязном жалком домишке, она убила бы его еще быстрее.

Брат тут же примолк.

Ему хотелось, чтобы Алиса исчезла, но не за счёт признания маме в том, о чем он поведал мне накануне ночью: о поселении омег и маленьком аккуратном домике с побеленными стенами и пучками сухих трав, такими же, что висели и над нашим очагом.

Мама продолжила:

— Если мы спасем ее, значит, спасем и отца.

Зак рассказывал об увиденном только ночью, когда не мерцало пламя свечи, а из комнаты родителей уже не доносилось ни звука. Он говорил, что другие омеги не хотели отдавать ему Алису, намереваясь выходить ее самостоятельно. Но ни один омега не посмел спорить с альфой. К тому же Мик пригрозил им кнутом, и они отступили.

— Разве не жестоко было забирать ее из семьи? — прошептала я.

— У омег нет семьи, — как по писаному протараторил Зак.

— Нет детей, ясное дело. Но ведь есть люди, которые ее любят: друзья или, может быть, муж.

— Муж? — Он деланно изумился.

Официально омегам не разрешалось жениться и выходить замуж, но все знали, что реально они сожительствовали, хотя Синедрион не признавал их союзы законными.

— Ты знаешь, о чем я.

— Она ни с кем не жила. Это были просто другие уроды из селения. Якобы они знали, что для нее лучше.

Мы до этого практически не встречались с омегами и уж тем более не проводили столько времени рядом с кем-то из них. Сын наших соседей, маленький Оскар, покинул деревню сразу, как только его отделили и заклеймили. Те немногие омеги, что появлялись в окрестностях, редко задерживались дольше, чем на ночь, и располагались лагерем дальше по течению. Омеги кочевали в надежде попытать счастья в одной из больших резерваций на юге.

А еще в особенно неурожайные годы некоторые омеги бросали работу на пустых загрязненных землях, где им позволяли селиться, и отправлялись в один из приютов неподалеку от Уиндхема. Синедрион пошел на уступку из-за фатальной связи близнецов. Омегам непозволительно умирать с голоду и убивать таким образом своих альф, поэтому вблизи крупных городов организовали богадельни, куда принимали голодных и отчаявшихся омег. Омеги приходили туда добровольно, но лишь в самом крайнем случае — больные и истощенные. Приюты представляли собой работные дома, и нуждающиеся в помощи должны были отрабатывать еду и кров, с утра до ночи вкалывая на окрестных фермах и в самом прибежище, пока Синедрион не решит, что долг уплачен. Редкие омеги решались поменять свободу на безопасность с трехразовым питанием.

Мы с мамой как-то приходили туда и приносили объедки со стола. Уже стемнело. Отошедший от костра человек молча принял сверток из рук моей мамы, показав на свое горло — жест, объясняющий немоту. Омега выглядел до того тощим, что самым широким местом на пальцах были костяшки, а на ногах — колени. Казалось, ему даже кожи недоставало: она плотно обтягивала весь скелет. Я старалась не смотреть на клеймо на его лбу. Подумалось, а вдруг мы сможем посидеть с ними у костра хотя бы несколько минут, но настороженность в маминых глазах горела даже ярче, чем в глазах того мужчины. Поодаль за его спиной виднелись другие омеги, собравшиеся вокруг огня. В его отблесках трудно было разглядеть дефекты развития. Я рассмотрела только человека, который ворошил пламя палкой, зажатой в культях.

Глядя на забитый вид этих людей и их худые изможденные фигуры, я с трудом верила полунамекам о существовании какой-то организации сопротивления омег или об Острове, где находилось ее сердце. Невозможно представить, что они мечтают бросить вызов Синедриону и тысячам его воинов. Омеги выглядели жалкими и несчастными. К тому же им, как и всем, хорошо известно, чем более ста лет назад закончилось восстание на востоке. Конечно, Синедрион не мог их уничтожить, не убив своих соплеменников-альф, но, говорят, повстанцев подвергли жесточайшим пыткам, что было еще хуже смерти. Издевательства были такими страшными, что близнецы-альфы даже за сотни километров с воплями падали на землю. Говорят, что Синедрион даже ввел компенсацию за боль, которую те претерпели. Что касается мятежных омег, то про них больше никто ничего не слышал, но, полагаю, их близнецы еще долго страдали необъяснимыми болями. После подавления восстания Синедрион приказал выжечь все восточные земли. Огнем смели все, даже селения, которые не взбунтовались. Солдаты спалили все поля и дома несмотря на то, что те располагались по соседству с мертвыми землями и считались местом столь смертоносным, что никто из альф ни за что бы там не поселился. Ничего не осталось, и создалось впечатление, что мертвая зона продвинулась еще дальше на запад.

Я вспоминала эти предания и рассматривала кучку людей с непривычным телосложением, склонившихся над свертком с объедками, которые передала им мама. Когда она взяла меня за руку и повела домой, я со стыдом почувствовала облегчение. Образ немого омеги, который, отводя взор, брал у нас еду, еще долго стоял у меня перед глазами.

Близнец отца не была немой. Три дня Алиса стонала в бреду и выкрикивала проклятья. Сладковатый смрад ее дыхания окутал сарай, а затем проник в дом, где отцу становилось все хуже и хуже. Никакой аромат трав, которые мама жгла в очаге, не мог перебить этот запах. Она ухаживала за отцом в доме, а мы — за Алисой в сарае. Нам с Заком было велено меняться, но большую часть времени мы по молчаливому согласию сидели рядом с ней вдвоем.

Однажды утром, когда она немного пришла в себя, Зак тихо поинтересовался:

— Что с тобой не так?

В ответ она осознанно посмотрела ему в глаза:

— У меня лихорадка. У твоего отца теперь тоже.

Зак нахмурился:

— Это понятно. Я про твой дефект.

Алиса рассмеялась, подавившись кашлем. Кивнув, чтобы мы подошли ближе, она откинула потную простыню. Сорочка едва прикрывала колени. Любопытство превысило брезгливость, и мы пригляделись. Поначалу я не заметила ничего особенного: ноги как ноги. Немного худые, но сильные. Я слышала про омегу, у которого по всему телу чешуйками росли ногти, но у Алисы они выглядели вполне обыденно — чистые, аккуратно подстриженные и на своём месте.

Зак не удержался:

— И что?

— Вас что, в школе считать не научили?

Я промолвила вместо Зака:

— Мы не ходим в школу. Нас ведь не разделили.

— Но мы учимся дома — быстро перебил меня брат. — Арифметике, письму, другим вещам. Мы умеем считать.

Мы как по команде уставились на ее стопы и пересчитали пальцы. На левой — пять, на правой — семь.

— Именно в этом проблема, дорогой. У меня лишние пальцы. — Она посмотрела на понурое лицо Зака, и ее улыбка померкла. — Это еще не все, — добавила она почти дружелюбно. — Вы не видели, как я хожу, ведь до телеги и в сарай меня несли. Я хромая. Правая нога короче и слабее. И я, знаете ли, не могу иметь детей. Тупиковая ветвь, тупичка, как альфам нравится нас называть. Но главная проблема — пальцы. Ведь их должно быть круглое красивое количество. А у меня не круглое и не красивое. — Она опять криво ухмыльнулась, посмотрела на Зака и приподняла бровь: — Если бы мы так сильно отличались от альф, дорогой, зачем им понадобилось бы нас клеймить? — Он промолчал. Алиса продолжила: — И если мы настолько беспомощны, почему, думаешь, Синедрион так страшится Острова?

Зак быстро оглянулся и так яростно шикнул, что мне на руку брызнула его слюна:

— Нет никакого Острова. Всем известно, что это ложь.

— Так чего же ты испугался?

На этот раз ответила я:

— Во время последней поездки в Хавен мы заметили на окраине обгоревшую хижину. Отец рассказал, что это дом омег, которые распространяли слухи об Острове.

— По его словам, ночью их забрали солдаты Синедриона. — Зак опять покосился на дверь. — Поговаривают, что на площади в Уиндхеме публично в назидание всем порют омег, которые просто болтали об Острове, а кто-то это услышал.

Алиса пожала плечами:

— Не кажется ли вам, что Синедрион слишком уж старается, чтобы пресечь нелепые слухи и обычную болтовню?

— Все это ложь! — прошипел Зак. — Придержи язык. Ты не в себе и навлечешь беду на наши головы. Не может существовать такого места только для омег, у них ума не хватило бы. И Синедрион его бы отыскал.

— Но пока что-то поиски не увенчались успехом.

— Потому что Острова нет! Он всего лишь плод воображения.

— Может быть, и этого достаточно. — Она опять ухмыльнулась и с этой гримасой на лице впала в беспамятство.

Зак поднялся:

— Пойду проведаю отца.

Я кивнула, снова прижав холодную мокрую тряпицу к голове тети.

— Папа наверняка сейчас тоже без сознания.

Но Зак все равно вышел, громко хлопнув дверью сарая.

Прикладывая ткань к клейму на лбу Алисы, я пыталась рассмотреть черты ее лица и найти сходство с ее близнецом, представляла его, лежащего в десяти метрах в доме. Я протирала тетю, морщась от зловонного дыхания, и воображала, что ухаживаю за отцом. Через минуту я потянулась и дотронулась своей маленькой ладонью до ее руки. Такой жест близости отец не позволял мне уже несколько лет. Было ли преступно ощутить связь с незнакомкой, которая принесла в наш дом столь ужасный дар — смерть родителя?

               * * * * *

Алиса уснула. Ее дыхание клокотало глубоко в горле.

Выйдя из сарая, я увидела Зака, сидевшего скрестив ноги на земле в лучах послеполуденного солнца. Я устроилась рядом. Зак ковырялся в зубах и грыз соломинку. Немного помолчав, он произнес:

— Я ведь видел, как он упал. — Следовало догадаться, учитывая, что брат при любом удобном случае так и ходил за папой хвостом. — Искал птичьи яйца на деревьях у верхнего выгула, — продолжил Зак, — и все видел. Вот он стоит, а затем — хлобысь! Зашатался, как пьяный, но вроде как оперся на вилы. А потом упал лицом вниз, так что я больше не видел его из-за пшеницы. — Зак выплюнул соломинку.

— Прости. Наверное, это страшно.

— Почему ты извиняешься? Это ей следует извиняться. — Брат указал на сарай, откуда доносились хрипы Алисы, сражавшейся с воздухом воспаленными легкими. — Он ведь умрет? — Я не видела смысла обманывать, поэтому просто кивнула. — Ты можешь хоть что-нибудь сделать?

Он схватил меня за руку. В свете последних событий — внезапной болезни отца и появления у нас Алисы — меня поразил Зак, впервые за много лет потянувшийся к моей ладони.

Несколько лет назад брат нашел в реке окаменелость: на небольшом черном булыжнике причудливым образом отпечаталось изображение древней улитки. Улитка стала камнем, а камень — улиткой. Я частенько потом думала, что вот так и мы с Заком отпечатались, встроились друг в друга. Сначала в материнской утробе, а затем срослись за проведенные бок о бок годы. У нас не было выбора, как и у камня с улиткой.

Я сжала руку Зака:

— Ну что я могу сделать?

— Не знаю, хоть что-нибудь. Несправедливо, что она убивает отца.

— Это не так. Она же не специально. С ней случилось бы то же самое, если бы сначала заболел папа.

— Это несправедливо, — повторил он.

— Болезнь ко всем несправедлива. Просто так происходит.

— А вот и нет. Мы, альфы, практически никогда не болеем. Это омеги всегда болезненны и слабы; уроды несут в себе дрянь и радиацию. Она слаба и отравлена. И тащит за собой отца.

Я не стала спорить с братом, поскольку он говорил правду: омеги действительно более восприимчивы к хвори.

— Она не виновата, — сказала я. — Если бы папа вдруг свалился в колодец или его забодал бык, он бы тоже прихватил ее с собой.

Зак отпустил мою руку:

— Ты не волнуешься о нем, потому что не одна из нас.

— Конечно, волнуюсь.

— Тогда сделай хоть что-нибудь. — Он сердито вытер слезу в уголке глаза.

— Я ничего не могу сделать.

По слухам, у каждого провидца имелась своя сильная сторона. Кто-то мог точно предсказать погоду, кто-то — отыскать место, где следует рыть колодец или распознать ложь. Но я никогда не слышала о таком, кто имел бы дар исцеления. Мы не могли менять мир, а лишь познавали его обходными путями.

— Я никому не скажу, — прошептал Зак. — Если ты его спасешь, я не скажу ни слова. Никому.

Отца было не спасти, даже если бы я ему поверила.

— Я ничего не могу сделать, — повторила я.

— Тогда какой толк от твоего уродства?

Я опять потянулась к его руке:

— Он ведь и мой отец.

— У омег нет семьи, — выплюнул брат, отдергивая руку.

               * * * * *

Их агония продолжалась еще два дня. Где-то далеко за полночь мы с Заком дремали над Алисой в сарае. Ее зловонное дыхание не давало заснуть по-настоящему, и мы балансировали между сном и явью. Внезапно очнувшись, я затрясла Зака и, не задумываясь о том, как бы скрыть свое видение, прокричала:

— Иди к папе! Сейчас же!

Он даже не попытался меня в чем-то обвинить, а мгновенно рванул к дому по гравийной дорожке. Я тоже собралась было бежать: там мой отец вот-вот испустит дух. Но в этот момент Алиса приоткрыла глаза. Сначала на секунду, затем ее взгляд сфокусировался. Мне не хотелось, чтобы она встречала смерть одна в тёмном и тесном незнакомом сарае, и я осталась.

На общей могиле, в которой их вместе похоронили на следующий день, установили надгробие лишь с именем отца. Мама сожгла сорочку Алисы и пропитанные лихорадочным потом простыни с обеих кроватей. Единственным ощутимым доказательством существования Алисы остался лишь большой медный ключ, висевший сейчас на бечевке у меня на шее под платьем. В ночь перед смертью тетя на несколько минут пришла в себя и, увидев, что мы одни, втихомолку вручила его мне.

— На заднем дворе моего дома под зарослями лаванды спрятан сундучок, этот ключ от него. То, что ты там найдешь, поможет тебе в дальнейшей жизни. — Поток слов прервался надсадным кашлем.

Я отмахнулась от еще одного нежелательного подношения этой женщины:

— С чего ты взяла, что он понадобится именно мне?

Она снова закашлялась и прохрипела:

— Ни с чего, Касс. Я просто надеюсь, что так будет.

— Почему? — Я с большим усердием, чем Зак, ухаживала за смердящей незнакомкой, а она теперь желает мне такой участи!

Несмотря на мое сопротивление, она вжала ключ мне в ладонь.

— Потому что твой брат полон страха, он не справится.

— Он ничего не боится и очень силен! — Его ли я бросилась защищать в тот момент или саму себя? — Думаю, Зак просто злится.

Смех Алисы мало отличался от кашля.

— О да, он зол, согласна. Но это ничего не меняет. — Она отдернула руку, когда я попыталась вернуть злополучный ключ.

В конце концов я согласилась, и сейчас он незаметно для окружающих висел у меня на шее, словно я уже призналась, что омега, пусть пока только самой себе. Хотя, глядя на Зака, стоящего напротив под полуденным солнцем во время похорон, я догадывалась, что это ненадолго. В ночь смерти отца я почувствовала перемену в сознании брата. Что-то щелкнуло у него в уме, как в итоге все же открывается ржавый замок, с той же решительностью и удовлетворением.

С уходом отца тревожное ожидание переполнило наш дом до краев. Меня настигли видения о клейме омеги. Ночью я как будто прикасалась ко лбу Алисы и ощущала под пальцами выжженный знак.

               * * * * *

Через месяц после похорон, возвращаясь с прогулки, я увидела во дворе советника Синедриона. Стоял конец лета, только что закончился сенокос, и жесткая стерня колола босые ноги, пока я шла по полю. Еще у реки, поднявшись по дороге на пригорок, я заметила дым из трубы нашего дома. Зачем разожгли огонь в такую жару?

Меня уже дожидались. Узрев черное железное тавро, торчащее рукояткой из пламени, я словно наяву услышала шипение прижигаемой плоти, мучавшее меня по ночам, и развернулась, чтобы сбежать. Но мать схватила меня за руку.

— Ты знакома с советником, Кассандра, он живет ниже по течению.

Я не сопротивлялась, но и не отводила взгляда от накалившегося в огне тавра. Символ в раскаленных угольях казался меньше, чем в моих видениях. До меня дошло: это из-за того, что им клеймили младенцев.

— Тринадцать лет мы ждали, чтобы разделить вас с братом, Кассандра, — сказал советник, и его большие руки напомнили мне об отце. — Слишком надолго один из вас тут задержался, другой же пропустил школу. Омегам не место в деревне, они все вокруг загрязняют. Это опасно, особенно для другого близнеца. Теперь каждый должен занять надлежащее место.

— Наше место здесь, в нашем доме! — воскликнула я, но мать меня тут же перебила:

— Касс, Зак нам рассказал.

Советник продолжил:

— Ко мне пришел твой близнец.

Зак потупившись стоял позади него, но при этих словах поднял взор на меня. Что я ожидала увидеть? Может, триумф. Или раскаяние? Но его взгляд ничем не отличался от прежнего: настороженный, выжидающий, даже испуганный. А мой собственный в страхе не отрывался от тавра, шаря по торчащей длинной ручке и раскаленному наконечнику с печатью.

— С чего вы решили, что он не лжет?

Советник ухмыльнулся:

— А зачем ему? Зак выказал мужество. — Он подошел к печи и, взяв тавро, аккуратно дважды стукнул о металлическую решетку, чтобы сбить прилипший к нему пепел.

— Мужество? — Я вырвалась из рук матери.

Советник отступил от огня, высоко подняв ужасающую железяку. Удивительно, но мама не схватила меня снова, даже не попыталась остановить, когда я в страхе попятилась. Советник с удивительным для его габаритов проворством метнулся к Заку, схватил того за шею и прижал к стене рядом с очагом. Другой рукой он приблизил к лицу брата раскаленное дымящееся тавро.

Я тряхнула головой, словно пытаясь в каком-то смысле перевернуть реальность, и встретилась взором с Заком. Даже когда на челе моего близнеца уже лежала тень клейма, в его глазах горела триумфальная усмешка. Я восхитилась им: мой храбрый, умный брат! Он действительно меня удивил. Получится ли у меня удивить его? Принять его блеф, подыграть, позволить, чтобы его заклеймили и выслали? Наверное, я смогла бы, если бы не уловила, как за триумфом сквозит страх, такой же неумолимый, как и приближающееся клеймо. Я уже на собственной коже чувствовала жар, который опалял его лоб.

— Он солгал. Это я, я провидица. — Я попыталась произнести это как можно спокойнее. — Зак знал, что я признаюсь.

Советник убрал тавро, но Зака не отпустил.

— Почему ты не сказал, что омега — она?

— Я много лет старался вывести ее на чистую воду, но не мог поймать, не мог представить доказательств. Мне никто не верил.

— Почему же мы должны поверить ей сейчас?

Я даже с некоторым облегчением принялась рассказывать о том, как ко мне стали приходить отблески видений: сначала по ночам, а потом и средь бела дня. Как я просыпалась от пригрезившегося взрыва. Как, бывало, узнавала о событиях, которые еще не произошли: упавший сук, пропавшая кукла, клеймо на лбу. Мать и советник слушали внимательно, и только Зак, зная все это, уже сгорал от нетерпения.

— Ты слишком долго изворачивалась и юлила, девчонка. Если бы не твой брат, кто знает, сколько бы ты еще всех дурачила. — Советник с такой силой ткнул тавро в угли, что через решетку полетели искры. — Неужели ты решила, что отличаешься от остальных грязных омег? — Он не отпустил ручку. — Что лучше лишь потому, что провидица? — Опять вынул адский инструмент из печи, сжал мне горло и взмахнул тавром перед моим лицом. Я почувствовала запах паленых волос и зажмурилась. — Видишь? Это то, что ты есть!

Я не закричала, когда советник прижал раскаленную печать к моему лбу, хотя услышала, как Зак всхлипнул от боли. В тот момент я с такой силой стиснула висевший на груди ключ, что его след оставался на моей ладони еще долго после того, как я поднялась наверх.