Правление Елизаветы I было основано на иллюзиях. Она правила при помощи созданных и распропагандированных ею самой образов. Придворные и подданные находились во власти этих образов, и уже четыре столетия они вводят в заблуждение историков. Первая иллюзия связана с тем, что хаос и катастрофы достались ей по наследству; вторая — что ее правление ознаменовало золотой век нации. Темы появились сразу же после восшествия Елизаветы на трон. 14 января 1559 года, через 8 недель после воцарения новой королевы, в Лондоне состоялась ее коронация. По всему городу были организованы пышные процессии, а во многих местах созданы живые картины. Все это наглядно свидетельствовало о начале нового правления. Живая картина в Корнхилле представляла Елизавету в детстве; ее держали четыре фигуры, одетые в костюмы четырех добродетелей. Одновременно эти добродетели свергали четыре противостоящих им греха. Как гласил отчет о процессии, в спешном порядке составленный правительственным печатником, «праведная религия идет на смену язычеству и невежеству; любовь к подданным идет на смену неповиновению и надменности; мудрость идет на смену глупости и тщеславию; справедливость идет на смену низкопоклонничеству и взяточничеству». Будущая слава торжествовала над бывшими неудачами. В течение нескольких недель сподвижники Елизаветы через печатное слово и проповеди поливали грязью ее предшественников на троне: теперь все будет по-другому, гораздо лучше! Живая картина на Флитстрит олицетворяла собой единство правды и гармонии: королева, одетая в парламентские одежды, сидела под библейской надписью «Дебора, судья и воссоздатель рода израилева»1 и давала указания йоменам своего королевства. Елизавета демонстрировала решительный разрыв с прошлым.

Хотя Елизавета и была склонна к преувеличениям, ее правление действительно отличалось новизной. Под видом того, что Тайный совет Марии был слишком большим и расколотым, Елизавета распустила две трети его членов и заменила их своими собственными родственниками, служащими и политическими сподвижниками. Во главе их стояли Вильям Сесил, Николас Бэкон и Томас Пэрри. В королевских владениях и при суде перемены были еще более значительными: Елизавета окружила себя людьми, которым она могла доверять, в том числе родственниками матери и своими дворцовыми служащими. Так она создала довольно однородное правительство, отличавшееся личной преданностью королеве и идеологической преданностью протестантизму, потому что, распуская приверженцев Марии, она избавилась от католиков, а назначив заново некоторых министров Эдуарда VI, получила верных протестантов. Но не следует обольщаться по поводу новизны и однородности режима. «Новые люди» Елизаветы были большей частью опытными администраторами еще времен Эдуарда, а политические соображения подвигли ее оставить нескольких консервативных советников. Менее преданные Марии чиновники, как, например, Винчестер, Мейсон и Питр, остались на прежних должностях, и, что самое главное, сохранили свои позиции региональные магнаты — графы Дарби, Шрузбери, Пембрук и Арундел. Создание подобного правительства было типичным примером проводимой Елизаветой политики: под знаменем новизны она создала союз опытных людей, а маска протестантизма служила необходимому компромиссу с консерваторами. Монархия на словах — это было одно дело, а реальная политика власти — совсем другое.

Власть, всегда остававшаяся властью, скрывалась за маской реформ, а созданный Елизаветой образ действительно был блестящим нововведением. Дискредитируя своих предшественников и целенаправленно отделяя себя от них, Елизавета пыталась найти себе поддержку. Вся вина за происходившие в королевстве несчастья ложилась в основном на прежних правителей, которых обвиняли в преданности католицизму и Испании. Смена правителя, как представлялось, станет решением проблем. Елизавете надо было отделить свое правление от правления Марии, потому что их объединяло много общего: обе они были женщинами, а некоторые мужчины были склонны приписывать трудности при царствовании Марии ее принадлежностью к женскому полу. Томас Бикон еще в 1554 году обращался к Богу с молитвой: «Ты поставил править над нами женщину, которая была создана Тобой для того, чтобы подчиняться мужчине и которой Ты в своем священном послании приказал хранить молчание в присутствии людей. О Господи! Отнять империю у мужчины и отдать ее женщине кажется верным знаком того, что ты прогневался на нас, англичан»2 .

Бикон повторил свои слова в печати в 1563 году без указаний на то, что протестантская королева была лучше католической или что Елизавета была меньшим наказанием, чем Мария. Правление женщины было нарушением естественного порядка вещей и должно было обязательно привести к катастрофе.

Елизавете, как и Марии, пришлось столкнуться с проблемой создания имиджа — образа, соответствующего женщине-государыне. В проповедях и назидательной литературе англичанам XVI века предлагался идеал женщины, и это был идеал, который не оставлял места незамужней женщине-правителю: женщина должна быть женой, молчаливой, послушной и домашней. Она должна управлять собственной кухней, но уж никак не собственным королевством. За пределами кухни она попадает под власть мужчины, потому что физически, интеллектуально и эмоционально стоит ниже его. Женщине отводилась роль пассивная и подчиненная. Во все время правления Елизаветы проповедники продолжали настаивать на том, что это занятие противоречит природе женщины, которая должна принадлежать семье и подчиняться власти мужчины. Если она без этого подчинения не может управлять собственным домом, как может Елизавета управлять королевством?

Елизавету постоянно угнетало сознание того, что она «всего лишь» женщина. В рамках этого сознания ей казалось, что мужчины, с которыми ей приходилось работать, смотрели на нее как на существо ущербное и неумелое в силу ее женской природы. Почва для такого ощущения была. В 1560 году Вильям Сесил не на шутку разгневался, узнав, что посланник обсуждал с Елизаветой депешу из Парижа, которая была «слишком сложной для женского ума». В 1592 году выяснилось, что лорд-представитель в Ирландии всюду поносит ее на чем свет стоит: «Ах, глупая баба, она выводит меня из себя сверх всякой меры! Ни один другой монарх в нашем христианском мире со мной бы так не обращался»3 . Когда дела в королевстве пошли хуже, причиной всех бедствий тоже стал женский пол королевы. В 1597 году граф Эссекс говорил французскому посланнику: «При дворе нами руководят две вещи — медлительность и непостоянство. Обоими мы обязаны женскому полу нашей королевы». Низшие слои населения и вовсе не верили в то, что ими управляет женщина. В 1591 году в Эссексе утверждали, что королева — просто марионетка, управляемая пэрами. Немного позже лондонская жительница, впервые увидав Елизавету, воскликнула: «Боже мой, королева — женщина!» — как это может быть?4

Сама Елизавета иногда была не прочь разыграть «чисто женскую» роль. В 1563 году в Палате Общин она сказала о себе, что, «будучи женщиной, хотела бы обрести ум и память», и выразила согласие с тем, что молчаливость должна быть «чертой, соответствующей ее полу». В 1570 году, беседуя с посланником из Испанских Нидерландов, Елизавета сказала ему, что его правителю «просто приходится иметь дело с женщиной», а еще через несколько лет в личной молитве она отозвалась о себе как о «слабой женщине»5 . Все это, конечно, было просто удобной ролью, но даже королева не могла пренебрегать обычаями и игнорировать отведенное ей ими место. Впрочем, это место не было четко определено: существовало противоречие между идеалом монарха и идеалом женщины. Монарх должен править, женщина должна подчиняться. Джону Ноксу это противоречие казалось столь очевидным, что правление женщины, по его мнению, следовало считать чем-то «недопустимым», нарушающим естественный порядок вещей. В 1558 году он опубликовал «Первый сигнал трубы», где изложил свои мысли на этот счет. Оправдывая свержение Марии, он описывал замешательство, в которое его привело восшествие на престол еще одной женщины. Путаясь в кругу изначальных доказательств, Нокс писал, что, хотя правление женщины и носит неестественней характер, в случае с Елизаветой Бог сделал исключение. Он призвал ее, чтобы возродить Евангелие. Это был грубый намек на то, что религия, исповедуемая Елизаветой, может стать компенсацией ее пола. Схожего мнения придерживался и Джон Кальвин: иногда, считал он, Бог наделяет женщину особыми свойствами, чтобы она, несмотря на свой пол, могла исполнить божественную миссию. Этими аргументами часто пользовалась и сама Елизавета. Она была не «обычной» женщиной, а исключением из правил, распространявшихся на всех женщин. Возможно, и Вильям Сесил смотрел на нее как на исключение, отклонение от естественного хода вещей. Но естественный ход будет восстановлен: он молил Бога, чтобы тот «послал нашей королеве мужа, а со временем и сына, тогда мы могли бы надеяться, что наше последующее поколение будет жить при правителе-мужчине»6 .

Неосуществленной идеей Тюдоров было ее замужество. Все сошлись в убеждении, что Елизавете нужен муж. Филипп II Испанский снисходительно предложил свою кандидатуру. Он хотел облегчить груз власти, возложенный на его невестку. «Будет лучше для нее самой и ее королевства, — заявил он, — если она изберет себе супруга, который сможет освободить ее от выполнения обязанностей, подходящих только для мужчины»7 . Некоторые историки, особенно современные писательницы-феминистки, усматривают в настоятельном принуждении выйти замуж проявление мужского шовинизма: Елизавета должна была выйти замуж за короля, который бы затем управлял страной. Это не совсем верно. Вильям Сесил, Николас Бэкон и другие, настаивавшие на замужестве, ничего от этого не выгадывали, а наоборот, потеряли бы часть своего влияния. Если бы они решили, что Елизавета не может управлять сама, они скорее бы стали править вместо нее, чем согласились отдать власть другому человеку. Когда рассматривался брак с иностранным принцем, советники взяли за основу переговоров брачный договор Марии и Филиппа Испанского, по которому муж отстранялся от правления. Искали не монарха для королевы, а отца ее будущего сына — не правителя, а производителя.

Муж для королевы стал средством к достижению цели. Цель состояла в том, чтобы обрести надежного наследника, а путь к этому лежал через замужество. В 1559 году Палата Общин обратилась к Елизавете с требованием о замужестве и производстве потомства, а затем приступила к обсуждению ограничений, налагавшихся на власть ее возможного мужа. В 1563 году Палата Лордов воззвала к королеве: «Было бы хорошо, если бы Ваше величество пожелали выйти замуж по своему усмотрению, где пожелает, за кого пожелает, и как только пожелает». Но после формальной ссылки на счастье королевы следовали истинные причины необходимости замужества — производство потомства. В том же 1563 году члены Палаты Общин «молили Бога склонить сердце королевы к замужеству и быть настолько милостивым, чтобы послать ей ребенка»8 . На заседаниях парламента 1566 и 1567 годов вновь было принято воззвание о замужестве и вновь оговаривалась та же причина — наследник трона. Королевский муж был печальной необходимостью, истинной целью был королевский сын.

В интересах общественного мнения королева готова была признать, что должна выйти замуж для блага королевства. В 1563, 1566 и 1567 годах, выступая на заседаниях парламента, она говорила, что, хотя и предпочитает единовластное правление, но во имя своих подданных согласна выйти замуж. В 1576 году лорд-хранитель малой печати Бэкон заявил: «Ее Величество поручила мне сообщить, что, несмотря на ее личную нерасположенность и нежелание выходить замуж, она, во имя вас и для блага королевства, согласна уступить и удовлетворить вашу покорную просьбу, более того, всячески содействовать тому, чтобы замужество состоялось»9 . Но к тому времени навряд ли кто-нибудь еще верил ей, да и она скорее всего уже не верила своим обещаниям; к 1576, а возможно, и к 1563 году, замужество стало для королевы средством политических интриг, но никак не искренним желанием решить вопрос с потомством.

Недостатка в желающих стать отцом будущего наследника престола, по крайней мере в начале ее правления, не было. Как впоследствии отмечал ее секретарь Вальсингам, Елизавета была «самой выгодной партией в округе»10 и многие надеялись завоевать ее сердце. В первые недели правления Елизаветы граф Арундел взял взаймы у итальянского купца крупную сумму денег, которые щедро тратил на развлечения и подкуп подруг и слуг королевы, чтобы они склонили ее выйти за него замуж. Когда в мае 1559 года сэр Вильям Пикеринг попытался добиться любви королевы и она начала проявлять чрезмерную о нем заботу, лондонцы в спорах ставили четыре к одному, что он станет королем. Эрик XIV Шведский послал своего брата просить руки Елизаветы, не скупясь при этом на расходы. До этого поступали и более скромные предложения от графа Арранского, герцогов Голштинии и Саксонии и эрцгерцога Австрийского. В 1561 году лондонской компании по продаже канцелярских принадлежностей было приказано изъять из продажи все печатные картины, изображающие Елизавету с поклонниками, особенно с королем Эриком. Очередь кандидатов стала настоящим препятствием для дипломатических отношений, а ухаживания за королевой — чем-то вроде скандала.

Но самым скандальным из всех оказалось дело Дадли, из-за которого по Европе прокатилась дурная слава о Елизавете, а политическая стабильность Англии оказалась под угрозой. Либо королева перешла все границы любовного флирта, либо она серьезно намеревалась выйти замуж за Роберта Дадли, но в течение нескольких месяцев пришлось дважды удерживать ее от этого шага.

В августе и сентябре 1560 года, когда жена Дадли явно умирала от рака груди, Елизавета и Дадли строили планы женитьбы. Вильям Сесил готовился оставить должность государственного секретаря в случае, если они поженятся, но одновременно начал борьбу против осуществления этих планов. Он распространил слух, что Эми Дадли вовсе не больна на самом деле, а Елизавета и Дадли планируют отравить ее. Эту историю он рассказал даже испанскому посланнику и добавил, что Дадли несет гибель королевству. Подобная тактика имела два результата: посланнику было внушено, что следует предостеречь Елизавету от замужества, а когда Эми умерла в сентябре, на Роберта пали подозрения в ее убийстве. Случившееся вызвало шквал возмущений как при дворе, так и в стране, и на какое-то время замужество стало невозможным по политическим причинам. Тем не менее, Елизавета и Дадли (а возможно, только сам Дадли) решили прибегнуть к крайним мерам и жениться вопреки внутренней оппозиции. В середине января 1561 года союзник Дадли сообщил испанскому послу, что королева и Роберт пойдут на восстановление в Англии католицизма, если Филипп II окажет им поддержку в заключении брака и поможет избежать последствий, с ним связанных. Слухи об этом поразительном предложении ходили до середины апреля. Все это время Дадли и его союзник Паджет продолжали обрабатывать королеву и готовились к встрече эмиссара от папы. Планы вновь разрушил Сесил. Возможно, именно он сделал эту историю достоянием публики. Арестовав ведущих католиков из мелкопоместных дворян и обвинив их в незаконных мессах, он создал видимость папского заговора, поселив в душах людей страх перед реставрацией католицизма.

Вероятно, возникший в Лондоне общественный протест убедил Елизавету в том, что «испанская стратегия» невозможна. Она отрицала перед испанским послом, что когда-либо планировала возрождение католической религии. Тайный совет решил не принимать папского посла, и к началу мая 1561 года все было закончено. Сесил докладывал: «Месяц назад, заметив рост римско-папского влияния, я посчитал необходимым лишить католиков оснований для надежд, арестовав некоторых сплетников и наказав их»11 . Сесил избрал блестящую тактику: он свел к нулю шансы Роберта Дадли стать королем, наглядно продемонстрировав Елизавете масштаб враждебности аристократии и народа по отношению к браку с Дадли, но он же тем самым обрек ее на роль королевы-девственницы. Возможно, именно в это время королева решила никогда не выходить замуж или, по крайней мере, осознала вероятность того, что это может случиться. Иностранные предложения будут поступать еще в течение двадцати лет, но за коротким исключением, в 1579 году, они превратятся в дипломатические маневры за политическое первенство. Требования, которые королева предъявляла к претендентам, всегда были слишком высокими и не могли восприниматься как реальные. Она выставила свою кандидатуру на дипломатических торгах самого высокого уровня, но так как никто не мог предложить назначенную ею цену, она превратилась скорее в королевский соблазн, чем в королевский пирог.

Елизавета, вероятно, решила не выходить замуж. В 1563 году она говорила императорскому посланнику: «Если я открою перед Вами то, что действительно диктуют мне мои желания, так это будет следующее: скорее одинокая нищенка, чем замужняя королева!»12 . Еще через три года она заявила испанскому послу, что, если бы смогла найти приемлемый путь решения вопроса с наследником, не выходя при этом замуж, она, конечно, так бы и поступила. Когда королева говорила, выйдет она замуж или не выйдет — это было с ее стороны всего лишь политической игрой, но ее явное нежелание вступать в брак стало широко известным. Французский посол докладывал в 1569 году, что английские аристократы все как один убеждены в том, что королева не выйдет замуж, поэтому Вильям Сесил начал к тому времени искать другие способы решения вопроса о престолонаследии. К 1572 году Роберт Дадли, самый внимательный из всех наблюдавших за дипломатическим флиртом Елизаветы, пришел к выводу, что «сердце ее величества совсем не расположено к тому, чтобы выходить замуж, потому что из всех возможных путей, какие только мы могли придумать, она всегда выбирает самые сложные». Дадли справедливо подметил, что во время всех брачных переговоров Елизавета искала не преимуществ, а скорее того, что могло бы помешать браку. К 1575 году Фрэнсис Вальсингам, глава брачной делегации, рассматривал дело о замужестве как потерпевшее полный крах:

«Я с каждым днем все больше убеждаюсь, что сложившееся у Ее Величества отношение к замужеству определяется рядом субъективных причин: желанием сохранить корону и избежать людского презрения. Но я ни в коей мере не могу надеяться на то, что наше желание сможет стать ее желанием. Поэтому мы должны вверить решение этого вопроса Богу, а сами стать более верными христианами, потому что именно наши грехи служат истинной причиной отрицательного отношения Ее Величества к браку» 13 .

Вопрос о замужестве оставался открытым; оно стало своеобразным политическим орудием, призванным заманивать кандидатов и одновременно укрощать претендентов на трон. Угроза того, что Елизавета может выйти замуж и произвести на свет ребенка, использовалось, чтобы заставить Марию Стюарт вести себя прилично, насколько она могла. Елизавета заявила шотландскому эмиссару в 1564 году: «Я никогда не стала бы выходить замуж, если бы грубое поведение моей сестры по отношению ко мне не заставило меня изменить решение». Мельвиль утверждал, что его ответ был следующим: «Ваше Величество думает, что если вы выйдете замуж, то вы будете просто королевой Английской, а сейчас вы король и королева в одном лице!» Возможно, в этом была доля правды. Елизавета привыкла слушаться только своих советов и управлять королевством в одиночку; она любила быть единственным центром внимания. В 1566 году она говорила Роберту Дадли, к тому времени графу Лестеру: «Если Вы думаете управлять здесь, я буду следить за вашими поползновениями. Я признаю только одну хозяйку и никаких хозяев!»14 . Стало очевидным, что Лестер никогда не будет ее мужем, потому что, после совершенных в молодости неблагоразумных поступков, она пришла к выводу, что брак с Дадли был бы слишком недостойным ее. В 1565 году Елизавета открылась французскому послу: «Хотя я всегда ценила хорошие качества графа Лестера, но живущее во мне стремление к величию и чести не позволило бы мне сделать его своим соратником и мужем». В 1575 году она высказалась еще более резко: «Неужели вы думаете, что я настолько не дорожу собой и своим королевским величием, что предпочла бы в качестве мужа слугу, которого сама же взрастила, самому великому принцу в христианском мире!»15 . Короче, она не намерена выходить замуж за Роберта Дадли, просто своего подданного.

Но если выйти замуж за подданного было слишком унизительно, то за иностранного принца — слишком опасно. Это непременно повлекло бы за собой постоянный выбор союзников (а возможно, и врагов) и постоянные трудности во внешней политике. Так как большинство подходящих кандидатов были католическими принцами, это, возможно, потребовало бы уступок в вопросах религии, что, в свою очередь, вызвало бы раздражение ее протестантских подданных. Сватовство герцога Алансонского — единственный случай после 1561 года, когда Елизавета серьезно была расположена выйти замуж, — приостановилось в 1579 году из-за возникшего в обществе недовольства приверженностью французского принца католицизму. Независимо от того, выбрала бы она мужа внутри королевства или за его пределами, ее брак все равно стал бы причиной разногласий. Вильям Камден, чей взгляд на Елизавету, возможно, носил отпечаток мнения его наставника Вильяма Сесила, позже писал:

«Некоторые придерживались того мнения, что она решительно настроилась на незамужнюю жизнь, которая скорее, чем замужняя, могла способствовать общественной пользе и ее собственной славе. Она предвидела, что брак с подданным и неравный брак опорочат ее в глазах народа и дадут повод для недовольства, недоброжелательства и волнений. Если же она выйдет замуж за иностранца, она тем самым наденет хомут как на свою шею, так и на шею своего народа. Кроме того, подобное замужество может угрожать нашей религии» 16 .

Правление ее отца и сестры служили для нее наглядным доказательством того, как внутренняя политика и международные отношения могут быть подорваны выбором супружеской половины, и Елизавета предпочитала не рисковать перед вероятностью неправильного выбора.

Джон Клапхэм, еще один ставленник Сесила, высказал подозрение, что на королеву оказывали хитроумное политическое давление. Он считал, что Елизавета не желала выходить замуж «либо по той причине, что ее больше устраивала свободная жизнь и возможность единовластного правления, либо, имея желание выйти замуж, она поддавалась влиянию каких-то конкретных фаворитов, которые ее от этого отговаривали»17 . Конечно, было правдой и то, что граф Лестер предпринимал попытки пресечь заморские ухаживания за королевой, потому что они представляли угрозу его собственному положению при дворе. Возможно, Клапхэм прав и в том, что Елизавета желала «единовластного правления» и не хотела делить свою власть с мужем. Она, всю свою сознательную жизнь боровшаяся против устоявшегося идеала женщины, вероятно, находила затруднительным сделать самую обычную для женщины вещь. Она всячески старалась показать, что не похожа на других женщин. Как могла она стать такой же, как все остальные, и подчиниться мужу? Это лишило бы опоры ее претензии на исключительность, подорвало бы созданный ею имидж, на котором основывалась ее власть, и ослабило бы ее авторитет перед подданными мужского пола. Елизавета отказывалась быть просто женщиной и не собиралась стать просто женой.

Некоторые историки, особенно А. Ф. Поллард18 , приводят доказательства того, что Елизавета не вышла замуж, сознавая, что это не решило бы проблему с наследником: она знала, что не сможет иметь детей. Существует очень мало доказательств в пользу этой точки зрения. Испанские послы заплатили прачкам королевы за нужную им информацию и получили подтверждение того, что у Елизаветы регулярный менструальный цикл. В марте 1579 года, когда королеве было уже 45 лет, лорд Берли, проконсультировавшись у ее докторов и служанок, пришел к выводу, что она все еще может иметь детей. На самом деле угрозу для королевы представляла не невозможность беременности, а риск, что это может произойти. Примерно 10 % родов оканчивались смертью матери, и две мачехи Елизаветы, Джейн Сеймур и Екатерина Парр, умерли во время родов. Если бы то же самое случилось с Елизаветой, в наследство королевству осталась бы борьба за престол или несовершеннолетний наследник. Замужество, таким образом, могло только усугубить проблему с наследником, и поэтому Елизавете казались предпочтительнее другие способы ее решения. В 1566 году Вильям Сесил подписал меморандум, в котором говорилось о важности улаживания вопроса с замужеством и назначении наследника. Вывод гласил: «Средством решения проблем может стать замужество, но если это невозможно, то следует перейти к обсуждению права наследования»19 .

Как только стало очевидным нежелание Елизаветы выходить замуж, от нее стали настойчиво требовать объявления наследника престола. Частично тут была вина ее собственной семьи и публицистов: благодаря пропаганде Тюдоров был создан образ монарха как оплота общественной стабильности. Неизбежным следствием нерешенного вопроса о наследниках должны были стать гражданские войны. Страх конфликта особенно усилился после приступа оспы, которой королева переболела в октябре 1562 года. Тайный совет разделился на три группы, каждая из которых поддерживала своего претендента, а Елизавета еще более ухудшила положение вещей, предложив Роберту Дадли стать регентом королевства. Вильям Сесил, ожидая беды, писал в 1563 году парламенту: «Я думаю, что следует предпринять все возможное, чтобы утвердить наследника престола, но я боюсь, что нежелание ее величества объявить его может стать препятствием на этом пути»20 . Так оно и случилось.

Палата Лордов и Палата Общин обратились к королеве с просьбой назначить наследника. Лорды приводили в качестве основания недавнюю болезнь королевы и возникшую в связи с ней неуверенность:

«Наимилосерднейшая государыня, жалкое и прискорбное состояние, в котором совсем недавно пребывали Ваши верная знать и советники, когда Богу было угодно коснуться Вас своей тяжелой рукой, и тревога, в которую привел Ваш недуг всех понимающих людей, являются причиной нашего обращения».

Если бы королева умерла не назначив наследника, это стало бы

«очевидным поводом для большого несчастья и опасности, угрожающей людям всех положений и сословий в этом королевстве. Фракционные заговоры, восстания и гражданская война разгорались бы и из-за непонимания, кому следует посвятить свой долг и верность» 21 .

Отказ Елизаветы провозгласить наследника не мог не вызвать неодобрения. В 1565 году проповедник Томас Сэмсон предложил: «Если королева не в силах помочь нам выйти из затруднительного положения, тогда парламент должен проявить всю свою власть и мудрость с тем, чтобы сделать все возможное и разрешить, наконец, вопрос с наследником. В Палате Общин в 1566 году говорилось, что «долг чести и совести велит Совету подвигнуть королеву на назначение наследника» и что «в противном случае вся вина за невинно пролитую кровь ляжет на совесть Ее Величества, Совета и Палаты»22 . После того как королева попыталась отменить в 1566 году парламентские дебаты по поводу назначения наследника, в Лондоне начали появляться плакаты, подвергавшие критике ее поведение. Они, кроме того, несправедливо обвиняли Вильяма Сесила в том, что наследник не был назначен. О королеве складывалось мнение как о безответственной и пренебрегающей благополучием своих подданных.

Елизавета и правда отказывалась провозгласить наследника и всячески пыталась не допустить обсуждения этого вопроса. Она пришла в ярость, когда в 1566 году группа аристократов провела в доме Арундела совет по вопросу выбора наследника. В этом же году она запретила парламенту обсуждать вопрос о передаче трона, так как «если вам предоставить свободу рассмотрения этого дела, то появится слишком много соперников — какие-то родственники, слуги и арендаторы; кто-то будет защищать своего хозяина, кто-то свою хозяйку и уж, наверняка, каждый — своего друга. Так что в результате все это приведет скорее к растрате, чем к прибыли»23 . Конечно, королева была права, и не без оснований, в том, что споры по поводу наследника могут стать причиной разногласий. В 1581 году вышел закон, запрещавший предсказания и астрологические прогнозы того, когда Елизавета скончается и кто станет править после нее. Но все эти соображения навряд ли объясняют, почему Елизавета была столь непреклонной и почему она рисковала даже своей популярностью, не предпринимая никаких действий: ведь раздоры, вызванные дебатами, померкли бы в сравнении с теми распрями, которые могли возникнуть из-за свободного престола после смерти королевы. Правда, в конце концов, ее промедление себя оправдало, и проблема была решена сама собой: Елизавета пережила некоторых претендентов, а другие сами себя дискредитировали, но столь удачное стечение обстоятельств трудно было предвидеть.

Нестабильность положения после своей смерти Елизавета принесла в жертву стабильности при жизни. Неопределенность с назначением наследника укрепляла ее собственные позиции, придавая особую важность ее жизни как королевы и делая ее средоточием верности подданных. Епископ Джуэл восклицал: «О, какими жалкими должны казаться те, кому не могут сказать, при каком правителе они будут жить. Я верю, что божьей милостью Елизавета будет жить еще долго и счастливо». В 1578 году королева едва не погибла от случайного выстрела. Из этого случая создатели баллад вынесли политический урок:

Королеве не хотелось, чтобы этот интерес был направлен на другого, и она продолжала испытывать страх перед планами выдвижения наследника. «Я знаю о непостоянстве английского народа, о его вечной нелюбви к существующему правителю и о направленности внимания на того, кто должен унаследовать трон», — заявила она в 1561 году. Шотландскому посланнику она рассказывала о заговорах, которые плелись для того, чтобы возвести ее на престол во время правления сестры Марии, на что он ответил: «Если бы в мире наверняка знали, кто будет править после нее, она бы никогда не была в полной безопасности». Когда в 1566 году парламентская делегация потребовала от Елизаветы назвать наследника, она в ответ парировала: «Я уверена, что это не будет одно из тех второстепенных лиц, каким в свое время была я». Мария Тюдор была в опасности из-за того, что на ее место хотели поставить Елизавету, а Елизавета подвергалась опасности из-за подозрений Марии — «такого никогда не произойдет с моим наследником»25 .

Зная о своей подозрительности, Елизавета понимала, что никогда не сможет доверять провозглашенному наследнику: «Неужели вы думаете, что я смогу полюбить свой смертный саван, если, как учат нас примеры, короли не могут любить даже своих собственных детей, которые станут их наследниками?» — спрашивала она в 1561 году. В следующем году в Лондоне появился слух, что королева не станет решать вопрос о наследнике, «потому что она убеждена, что если будет существовать известный людям наследник, их благорасположение скорее всего сосредоточится на нем, а не на ней»26 . В 1566 году Елизавета заявила Тайному совету, что не собирается стать слабой раболепствующей королевой и наблюдать, как ее советники покинут ее, чтобы вести переговоры с будущим наследником. Как бы она ни прикрывала истинные причины своего поведения борьбой за общественные интересы и безопасность наследника, на самом деле причиной отказа Елизаветы назвать его имя была забота о своей собственной политической независимости. Она не осмеливалась назвать и ключевую фигуру возможного переворота, который мог бы лишить ее трона. Позиция королевы была довольно уязвимой: не желая переключать верность своих подданных на другого, она все более усложняла проблему женского правления в мужском мире.

Несмотря на то, что Елизавета была женщиной, она стремилась убедить всех, что является единственной, кто может занимать английский престол. Она не хотела усложнять положение дел, выбрав себе мужа или наследника. Королева и ее сподвижники стремились создать атрибутику монархини, выходя при этом за рамки установленного идеала женщины. Стереотип женщины XVI века не подвергался изменению. Елизавета приняла для себя этот имидж и часто подсмеивалась над своим полом. Когда в 1598 году ее похвалили за способности к иностранным языкам, она в ответ сказала: «Нет ничего необычного в том, чтобы научить женщину говорить; гораздо сложнее научить ее молчать!»27 Она не стремилась изменить идеал, а стремилась выйти за его рамки, убедив всех в том, что она не является обыкновенной женщиной. Поразительно то, что в поэзии и на портретах она всегда представала в образе обожаемой богини или неприкосновенной девы, но никогда — обычной женщиной. Она была небесной богиней, Селеной, Дианой или Бельфебой, девственной Асгреей или девственницей-весталкой, непокорным горностаем или уникальным фениксом.

Королева сразу утвердила свои претензии на избранность, и составной частью этой избранности стал ее статус незамужней женщины. Выступая перед первым парламентом, она сказала: «В конце концов, для меня достаточно того, что надгробная надпись на мраморе будет гласить, что королева, оставаясь у власти столько времени, жила и умерла девственницей». Тема была моментально подхвачена и получила широкое распространение. В 1582 году Томас Бентли посвятил «Памятник матрон» Елизавете как девственной невесте Христа и матери церкви. Елизавета была не просто девственницей, она соревновалась с непорочной Девой Марией в этом звании. В 1960 году Джон Дауленд во «Второй книге песен» противопоставил песни в честь Елизаветы молитвам к Деве Марии, «Виват Елизавета» вместо «Аве Мария». Вскоре после ее смерти, в 1603 году появились гравюры с изображением королевы, на которых было написано:

Елизавета действительно была выше всех смертных. В балладе 1587 года говорилось:

Елизавета не была просто девственницей. В некотором смысле она была замужем за английским королевством в целом. Возможно, именно так она заявила своему первому парламенту, продемонстрировав в качестве символа своих обязательств коронационное кольцо. Если эта история и является вымыслом, она была довольно популярной, и многие в нее верили. В 1599 году сама королева обращалась ко «всем своим мужьям, своим добрым людям». Она была не только женой, но и матерью. В 1559 году Елизавета, возможно, сказала следующее: «Все вы, все живущие англичане — мои дети и кровные родственники». В Палате Общин в 1563 году Елизавета заявила: «Хотя после моей смерти у вас будет не одна мачеха, ни одна из них не будет вам истинной матерью, какой была для вас я». Ссылка на девственную мать была принятой метафорой в ее речах к парламенту и личных молитвах: «Сохрани, Господи, мать и детей, которых ты ей дал, чтобы мы могли служить тебе еще лучше во благо твоей бедной церкви». Так она молилась в 1579 году29 . Итак, Елизавета выступала в роли женщины, которая стоит выше всех остальных женщин. Она была не просто девственницей, а девственницей, равной Марии, не просто женой, а женой королевства, не просто матерью, а матерью англичан и английской церкви. Не была она и просто дочерью: она была дочерью Генриха VIII.

Елизавета целенаправленно взывала к памяти своего отца и постоянно отождествляла себя с ним — граф Ферия заметил это еще до смерти Марии. Когда во время коронационной процессии Елизавета услышала крик в толпе: «Вспомните старого короля Генриха VIII!», она специально обратила внимание на это обстоятельство, улыбнувшись в ответ на крик. Естественно, этот случай получил отражение в официальных отчетах. В парламенте в 1559 году она заявила: «Мы надеемся руководить, управлять и сохранять наше королевство в такой же справедливости, мире и покое, в каких оно пребывало во время правления моего отца»30 . Елизавета избрала Генриха своим кумиром, другим оставалось лишь превозносить его добродетели. В 1560 году сэр Томас Чалонер, дипломат и старый друг Вильяма Сесила, посвятил свою «In Laudem Henrici Octavi Carmen panegiricum» («Хвалебная песнь в честь Генриха VIII». — Ред.) новой королеве. Елизавета претендовала на мужественность своего отца, что подчеркивалось и в ее речах в парламенте в 1566 году, и в заявлениях посланнику Испанских Нидерландов в 1576 году. Во время приемов в своем личном кабинете в Уайтхолле она сидела на фоне гольбейновской фрески с изображением династии Тюдоров, в центре которой выделялась фигура Генриха.

Елизавета всегда была особенной, а никак не «простой» женщиной. Она подчеркивала свой контраст с остальными женщинами, не пренебрегая их хрупкостью, но закрепив за собой особое положение, связанное с королевским саном. В 1563 году она говорила в Палате Общин, что «будучи женщиной, хотела бы обрести ум и память». Возможно, она и должна быть молчаливой, «но все же королевский сан и королевский трон, который определен (хотя и недостойной) мне Богом», давал ей уверенность. Она была монархом, избранным Богом и наделенным всеми качествами, необходимыми для монарха: на нее никто не мог оказать давления!

«Хотя я и женщина, — говорила она парламентской делегации в 1563 году, — все же я обладаю достаточной долей мужества, как и мой отец, что соответствует занимаемому мной месту. Я ваша Богом данная королева. Меня невозможно заставить действовать силой. Я благодарна Богу, что он наделил меня такими качествами, что, если бы я осталась за пределами моего королевства в одной нижней юбке, я смогла бы жить в любом месте христианского мира».

Эти качества были даны ей как наместнику Бога. В молитве, которую она написала около 1579 года, Елизавета благодарила Бога за то, что он сделал ее «… (хотя и слабой женщиной) своей наместницей, чтобы воплощать в жизнь доктрины его дорогого сына Иисуса Христа»31 . Будучи наместницей Бога, она становилась равной мужчинам. В 1581 году королева заявила: «Во мне сердце мужчины, а не женщины, и мне нечего бояться». К 1586 году она действительно стала более стойкой, чем многие мужчины: жизнь «научила меня более мужественно выносить все измены, чем это делают представительницы моего пола, да что там, более мужественно, чем многие мужчины!» Елизавета была женщиной с мужской силой воли — она обладала большим мужеством, чем обычные мужчины. В знаменитой речи, обращенной к объединенным войскам в Тилбери в 1588 году, четко выразилась ее претензия на превосходство: «Я знаю, что у меня тело слабой женщины, но сердце и мужество у меня королевские, причем, английского короля!»32 Елизавета была политическим гермафродитом: королевой и королем в одном лице.

Девственная жена и мать, дочь короля Генриха VIII, наместница Бога, обладавшая мужеством короля — все это возвышало Елизавету над ее полом. Она вышла за рамки, ограничивающие идеал женщины. Для лорда Берли в конце его жизни она была «мудрейшей из всех женщин, потому что разбиралась в интересах и нравах всех королей своего времени, а ее знания о собственном королевстве были настолько совершенны, что ни один советник не смог принести весть, доселе ей неизвестную». Она была почти сверхчеловеком и уж тем более сверхженщиной. Вильям Камден замечал: «Мужскими обязанностями и заботами она подавила в себе свой пол». Роберт Сесил был менее щедр на комплименты — она была «выше всякого мужчины, но, по правде говоря, иногда ниже обычной женщины». Елизавета рассматривала себя как чудо, исключение из правил, и так ее воспринимали все окружающие. В балладе на ее смерть были строки:

Все это представлялось возможным, женщина могла править и могла подняться над своей природной слабостью, потому что была избрана Богом. Елизавета присвоила себе звание божьей помазанницы; это соответствовало рассуждениям Кальвина о том, что Бог выбирает женщин-правителей для выполнения особых задач. В Елизавете было сильно развито чувство избранничества и божьего расположения. В начале своего правления она сказала Совету: «Меня изумляет груз, возложенный на меня. И все же, признавая себя божьим созданием, которое должно принять свое назначение, я подчиняюсь, в глубине души желая, чтобы Бог не оставил меня своей помощью в исполнении его божественной воли на том посту, который был мне им вверен». Рассуждения Елизаветы отражали взгляды Джона Фокса, который считал, что Господь хранил и защищал ее во время правления Марии, чтобы она смогла впоследствии возродить Евангелие. В молитвах, написанных около 1579 года, королева просила Бога держать ее «под крылом своей божественной власти, как это было с ее рождения». Бог сделал ее королевой: «Он вознес меня и даровал мне своей божественной волей трон», «поместив меня из тюрьмы во дворец и сделав монархиней всего английского народа»34 .

Подтверждение того, что она была избранной Богом королевой, заключалось в ее успехе, который Елизавета рассматривала как знак божьего благоволения. В 1576 году королева говорила парламенту: «Я не могу отнести на свой счет все выпавшие мне случайности и удачи, не умалив при этом роль провидения» — и добавила: «Все эти 17 лет Господь благоприятствовал вам и защищал вас под моим руководством». То же самое она повторила и в выступлении перед своим последним парламентом в 1601 году: «Богу (в честь которого я говорю, не хвалясь и не присваивая себе чужих заслуг) было угодно провести меня через тяжелые испытания и опасности странного и непонятного свойства для того, чтобы сделать исполнителем своей божьей воли, спасая государство от беды, а меня — от бесчестия». Парадоксальным образом женский пол Елизаветы стал ее орудием пропаганды: если женщина может достойно править, значит она пользуется поддержкой Бога. Лорд-хранитель Пакеринг использовал этот аргумент на открытии парламента в 1593 году: «Бог дал право слабому полу и заставил нас восхищаться ее деяниями прежде, чем мы смогли усомниться в ее успехе»35 . Бог помогал королеве, и это разрушало скептическое отношение к возможности женщин находиться у власти.

Сознание Елизаветой I своего божественного назначения давало ей психологические силы справляться с патриархальной системой, быть больше чем женщиной и править мужчинами. Но хотя она в определенном смысле и была избрана Богом, все правители так или иначе считались божьими наместниками. Ее уверенность, помимо прочего, коренилась в том, что она ощущала свою принадлежность к числу правителей мира, и в чувстве королевского достоинства. В 1582 году она отчитала группу датских посланников: «Вы, сапожники, ткачи и еретики, как смеете вы говорить в таких выражениях с человеком, в котором течет королевская кровь, с герцогом Алансонским! Я хочу, чтобы вы знали, что при общении с ним или со мной вы находитесь в присутствии двух величайших правителей христианского мира»36 . Легитимность правления Елизаветы была для нее важной поддержкой, ведь несмотря на свой пол, она была законной правительницей. Это была удобная позиция внутри королевства, но во внешней политике ей приходилось сталкиваться с проблемами. Она продолжала расценивать Марию Стюарт как королеву даже после ее отречения в 1567 году и, похоже, была искренне напугана тем, как шотландцы отзывались о своей королеве. Отказ Елизаветы исключить Марию из числа наследников английского престола в 1572 году, ее нежелание суда над Марией в 1586 году и искренний гнев и горе после казни Марии в 1587 году (гнев этот был еще более усилен непониманием того, что она должна была на это согласиться) являлись отражением признания королевского статуса Марии.

В 1565 году Елизавета заявила, что, «принадлежа к миру венценосцев, она никогда не поддержит подданных в непослушании своим монархам, потому что помимо угрызений совести, которые будут ее донимать, всемогущий Господь, вероятно, справедливо ответит подобной же бедой в ее собственном королевстве». На самом деле, она с неохотой поддерживала восстание протестантов в Шотландии, Франции и Нидерландах, боясь, что нарушение прав любого другого правителя может означать потерю ее собственного влияния. Елизавета настаивала на королевском достоинстве как на способе поддержания своей власти, и свой статус женщины она облачила в плащ королевского величия. Во время последней болезни в 1603 году в ответ на слова Роберта Сесила, что ей следует лечь в постель, она ответила: «Недостойный человек, слово «следует» не должно применяться к королям!». Елизавета была женщиной, но сверх этого она была монархом. Как она сказала за несколько недель до своей смерти: «Мой пол не может уменьшить мой престиж»37 .

ПРИМЕЧАНИЯ И ССЫЛКИ

1. Nichols J 1823 The Progresses and Public Processions of Queen Elizabeth (3 vols). Nichols, vol. 1 pp. 38-60

2. Becon T 1844 Prayers and Other Pieces, Ayre J (ed.), Parker Society, p. 227

3. Wernham R В 1966 Before the Armada. Cape, p. 237; Harrison G В (ed.) 1938 The Elizabethan Journals, 1591–1603 (3 vols). Routledge & Kegan Paul, vol. 1 p. 126

4. de Maisse A H 1931 A Journal of All That Was Accomplished by Monsieur de Maisse. Nonsuch, p. 115; Emmison F G 1970 Elizabethan Life: disorder. Essex. County Council, p. 57; Barton A 1981 Harking back to Elizabeth: Ben Jonson and Caroline nostalgia, English Literary History 48: 711

5. Hartley T E (ed.) 1981 Proceedings in the Parliaments of Elizabeth I, 1558–1581. Leicester, p. 94; Read C 1925 Mr Secretary Walsingham and the Policy of Queen Elizabeth (3 vols). Oxford, vol. 1 p. 320; Haugaard W P 1981 Elizabeth Tudor’s Book of Devotions, Sixteenth Century Journal 12: 96

6. Smith L В 1975 Elizabeth Tudor: portrait of a queen. Hutchinson, p. 120

7. Calendar of Salisbury Manuscripts vol. 1 p. 158

8. Hartley Т Е (ed.) 1981 рр. 64, 110

9. Hartley Т Е (ed.) 1981 р. 464

10. Read С 1925 vol. 1 рр. 402-3

11. Read С 1955 Mr Secretary Cecil and Queen Elizabeth. Cape, p. 211. There is useful new material on these manoeuvres and the public response to them In Bernard G W (forthcoming) A mid-Tudor chronicle, Camden Miscellany. (I am grateful to Dr Bernard for allowing me to see his transcript of this document.)

12. Neale J E 1979 Queen Elizabeth I. Panther edn, p. 143

13. Johnson P 1974 Elizabeth I: a study in power and intellect. Weidenfeld & Nicolson, p. 112; Read C 1925 vol. 1 p. 292

14. Melvil J 1683 The Memoires Scott G (ed.), p. 49; Naunton R 1641 Fragmenta regalia, or observations on the late Queen Elizabeth, her times and favorits, p. 6

15. Williams N 1967 Elizabeth, Queen of England. Weidenfeld & Nicolson, pp. 129-30; Smith L В 1975 p. 125

16. Camden W 1675 The History of the Most Renowned and Victorious Princess Elizabeth, p. 269

17. Read E P, Read C (eds) 1951 Elizabeth of England: certain observations concerning the life and reign of Queen Elizabeth by John Clap-ham. Pennsylvania, p. 68

18. Pollard A F 1919 The History of England from the Accession of Edward VI to the Death of Elizabeth (2nd edn). Longmans, Green, pp. 181, 244, 326

19. Read C 1955 p. 357

20. Read С 1955 р. 266

21. Hartley Т Е (ed.) 1981 рр. 59-60

22. MacCaffrey W Т 1968 The Shaping of the Elizabethan Regime. Princeton, p. 210; Hartley T E (ed.) 1981 pp. 135, 138

23. Hartley T E (ed.) 1981 p. 148

24. Levine M 1966 The Early Elizabethan Succession Question, 1558–1568. Stanford, p. 19; Firth С H 1909 The ballad history of the reigns of the later Tudors, Transactions of the Royal Historical Society 3rd series 3: 96

25. Read C 1955 p. 229; Neale J E 1979 pp. 113-14; Hartley T E (ed.) 1981 p. 147

26. Neale J E 1979 p. 113; Bernard G W (forthcoming)

27. de Maisse A H 1931 p. 110

28. Neale J E 1953 Elizabeth I and her Parliaments, 1559–1581. Cape, p. 49; Heisch A 1980 Queen Elizabeth I and the persistence of patriarchy, Feminist Review 4: 46-7; Yates F A 1975 As-traea: the imperial theme in the sixteenth century. Routledge & Kegan Paul, pp. 78-9

29. Camden W 1675 p. 27; Harington J 1804 Nugae Antiquae (2 vols). Park T (ed.). Vernon & Hood, vol. 1 p. 178; Heisch A 1980: 50; Haugaard W P 1981: 96

30. Nichols J 1823 vol. 1 p. 58; Taylor-Smither L J 1984 Elizabeth I: a psychological profile, Sixteenth Century Journal 15: 66

31. Hartley T E (ed.) 1981 pp. 94, 148; Haugaard W P 1981: 96

32. Williams N 1967 p. 290; Neale J E 1957 Elizabeth I and Her Parliaments, 1584–1601. Cape, p. 118; Neale J E 1979 P. 302

33. Smith L В 1975 p. 81; Camden W 1675 p. 32; Hanrington J 1804 vol. 1 p. 345; Williams N 1967 p. 354

34. Williams N 1967 p. 51; Haugaard W P 1981; 93-4

35. Neale J E 1953 pp. 364-5; Neale J E 1957 pp. 248, 428-9; Neale J E 1976 The Elizabethan House of Commons. Fontana edn, p. 348

36. Smith L В 1975 pp. 62-3

37. Read C 1955 p. 345; Smith L В 1975 p. 61; Calendar of State Papers Venetian, 1592–1603, p. 533