Елизавета была особой задиристой, и, как большинство людей такого нрава, она отыгрывалась на слабых и считалась с сильными. Она могла добиваться уступок от духовенства и унижать его, но с высшей знатью надо было обращаться гораздо осмотрительнее. Королева могла дать пощечину графу Эссексу, если он уж очень сильно на это напрашивался, но ведь он был делом ее рук, ее забавой, и, несмотря на все его усилия, у него не было основы для самостоятельной власти. Однако с наследственными магнатами Англии дело обстояло иначе: их приходилось завлекать соблазнительными словами и подкупать милостями, поскольку они были ей нужны. На это было две причины. Во-первых, по сложившейся традиции знать считалась родней монарха: письма королевы к придворным начинались с нежного «Дорогой кузен», и аристократия составляла ее естественное окружение. Монархия ярче всего блистала, когда она отражала великолепие высокопоставленных приближенных, и достоинство королевы подчеркивалось достоинством ее знати. Вторая причина была прозаичнее и важнее: пэры обладали властью, и королева этой власти боялась и хотела ее ограничить.

В Восточной Англии власть герцога Норфолка вызывала благоговение. У него был роскошный дворец в Норидже, где он развлекал гостей и старался их поразить, административный центр в Кеннингхолле и ответвления во Фрэмлингеме, Касл Райзинге, Тетфорде и Касл Ейкре. По монаршей льготе он имел полное господство над 414 поместьями и имел право на верность и службу владельцев и арендаторов объединенных земельных владении в Норфолке и Суффолке, где хорошие отношения поддерживались благодаря благожелательному управлению поместьями. Герцог покровительствовал многим семьям графства, и служба Говардам была давней традицией для них. Он выдавал патенты на должность мировым судьям, в 1560-х гг. половина из них была назначена по его рекомендации, и парламентские выборы были у него под контролем; в Норфолке он называл членов парламента в Касл Райзинге, Кингслинне, Большом Ярмуте, Норидже и Тетфорде, и он также выбрал двух представителей графства в парламенте во время дополнительных выборов в 1566 г. В Восточной Англии Елизавета вынуждена была править при посредстве Томаса Говарда, или ей надо было его уничтожить, так велико было унаследованное им могущество.

Герцог Норфолк был уникален: ни у одного другого магната не было именно такого сочетания огромного богатства, обширных и расположенных рядом поместий, свободы, преданных арендаторов, влияния на выборы и военной силы. Но были и другие аристократы, власть которых, хоть и не такая сильная, не могла не приниматься во внимание — графы Перси из Нортумберленда на крайнем северо-востоке, графы Уэстморленд и Камберленд на северо-западе, графы Дерби в Ланкашире и Чешире, графы Шрузбери на севере центральной части, графы Пембрук в Уилтшире, графы Бедфорд в Корнуэльсе, графы Арундел в Суссексе и другие пэры с более локализованным влиянием. Поскольку Англия была «федерацией графств» — это была федерация, управляемая местными магнатами, — местная власть магната могла быть достаточно велика, чтобы сделать его влиятельным и в центре. Аристократы были важными посредниками — представитель графства при дворе и представитель двора на уровне графства. С ними нельзя было не считаться.

Во время царствования Елизаветы ведущая роль магната в управлении графством получила официальное закрепление в звании лорда-наместника, что ставило под его контроль местную милицию и давало ему титул главы местной администрации. С точки зрения короны, эта должность ограничивала местную власть в королевских интересах; местная власть «давала взаймы» то влияние, которого корона сама по себе не имела на местности. С точки зрения знати, должность наместника давала звание, юридически закрепляющее местное превосходство и создающее правовой механизм, при помощи которого это превосходство могло осуществляться. В некоторых графствах это была погремушка, которой надо было размахивать перед аристократами, соревновавшимися в своей преданности королеве; в других иногда выбора не было, и чтобы от назначения лорда-наместника был толк, нужно было назначать человека из влиятельного семейства. Фактически, в некоторых графствах это звание было наследственным: Стэнли в Ланкашире и Чешире, Толботы в Дербишире, Гастингсы в Лестершире и Ратленде, Греи в Бердфордшире, Говарды в Суррее, Герберты в Сомерсете и Уилтшире, Бриджесы в Глостершире. Когда в 1595 г. Вильям Бриджес, лорд Шандос, услышал разговоры, что он может потерять пост в Глостере, он возразил, что это будет бесчестьем, поскольку данная должность всегда принадлежала его семье. Эти назначения и ограниченная сменяемость на многих других местах показывают, до какой степени королевская власть находилась в зависимости от отдельных знатных родов.

Контроль знати над выборами также свидетельствует об их власти на местах и зависимости от них монарха. Аристократы часто решали, кто будет избран, и чтобы управлять Палатой Общин, короне надо было поддерживать хорошие отношения с лордами. Во времена Елизаветы все известные члены парламента от Уилтона были креатурами графов Пембрук, которые контролировали также выборы в городах Олд Сэрум, Даунтон и Кардифф. Самое главное, Пембрук организовывал набор кандидатов на выборах от графства Уилтшир и предупреждал претендента на выдвижение в 1572 г.:

«Я даровал свое согласие, и мои соображения таковы: я зарезервирую за всеми джентльменами то, что им причитается, и это означает, поскольку время от времени парламенты распускаются, что они будут выбраны, сначала одни, потом другие, кто и когда подойдет, с той целью, чтобы они набрались опыта в делах и состоянии своей страны».

Приблизительно треть членов парламента от мелких городов выбиралась благодаря влиянию какого-то могущественного вельможи, часто в результате прямого нажима. Граф Лестер известил горожан Денби в 1572 г. на случай, если они отвергнут предлагаемого им человека: «Можете быть уверены, что навсегда потеряете мою дружбу и расположение, и я никогда больше не буду помогать вам в ваших делах»1 ; горожане приняли мудрое решение послать ему незаполненный бланк для результатов выборов, а он вписал имя своего кандидата. Более крупные города могли сопротивляться, и когда Лестер запросил незаполненный бланк для результатов от Глостера, ему отказали. Но в основном знать своего добивалась. Граф Эссекс коллекционировал избранных от городков, как кто-нибудь другой мог коллекционировать картины: в 1593 г. половина городков в Уэльсе выбрала в парламент кандидатов Эссекса.

Подавлять графства было труднее, хотя более мелкие могли и подавляться. Роберт Норт заседал в качестве старшего рыцаря от Кембриджшира в 1509 и 1563 гг., он продолжил карьеру в звании лорда Норта в 1564 г., а с 1569 по 1600 г. он был уже лордом-наместником и контролировал выборы: с 1584 г. всеми парламентариями от графства были его сыновья или заместители. В лестерширских выборах члены рода Гастингсов занимали девять из двадцати определенных Елизаветой мест и получили оба места от графства в 1584, 1586 и 1597 гг.: на городских выборах в Лестере Джордж Белгрейв добился своего избрания тем, что появился в ливрее Гастингсов и заявил, что его поддерживает граф Хантингдон. Как только приближались выборы, лорд объявлял свою волю. В 1584 г. граф Суссекс писал лорду Морданту о том, что он поддерживает Томаса Радклиффа в Бердфордшире: «Я с почтением сообщаю это Вашей светлости, чтобы он мог получить ваши голоса и те голоса, которых Ваша светлость может добиться». В 1597 г. лорд Чарльз Говард сообщал сэру Вильяму Мору, что его собственный сын будет избираться от графства Суррей: «О чем я счел полезным поставить Вас в известность, так как Вы один из самых избранных моих друзей, чтобы Вы могли этому способствовать и споспешествовать»2 .

Лорд-наместник мог использовать свое собственное влияние, клясться в верности королеве и заявлять, что он так поступает в интересах короны. В 1601 г. граф Хартфорд писал Джону Тинну, чтобы заручиться поддержкой своих двух кандидатов от Уилтшира:

«Мне очень нужны не только Ваши голоса, но, чтобы результаты были как можно лучше для королевы, я также крайне нуждаюсь в Вашем содействии и содействии Ваших друзей, участвующих в этих выборах в Уилтоне в следующий вторник в день Св. Михаила, чтобы они оказали всяческую возможную помощь в завершении этого дела; умоляю Вас сообщить о моем желании, чтобы присутствовали все, кого Вы сочтете нужным, и уверяю Вас как в том, что с благодарностью принимаю Ваши усилия, так и в моей благодарности всем, кто мне хоть как-нибудь в этом поможет, ибо я считаю, что это будет полезно для всего графства» 3 .

Интересы собственные, графства и монархии — вот что нужно было обеспечить, уговорив сторонников Тинна голосовать за кандидатов Хартфорда. Итак, представители аристократии занимали должности на местах, влияли на парламентские выборы и заседали в Палате Лордов; им принадлежал социальный престиж, земельные богатства и людские резервы. В мирное время они управляли графствами; когда приближалась война, они собирали войска; во время войны они командовали армиями и флотами. Короче, власть принадлежала им. Елизавета нуждалась в таких людях, чтобы сделать свое правление эффективным; без них она могла только произносить гневные, но безрезультатные речи, визгливо понося Тайный совет. Но ей необходимо было добиться, чтобы власть знати использовалась в ее интересах, и ей надо было держать знать под контролем.

Один способ управы на высшую знать у нее был — это было ее количество. Когда Елизавета взошла на престол, было пятьдесят семь пэров; когда она умерла — пятьдесят пять. Она даже не компенсировала прекращение мужской линии нескольких родов и шесть лишенных звания за предательство; она определенно не компенсировала рост населения и увеличение количества поместного дворянства. Отношение королевы к высшим титулам было крайне консервативным. Шесть титулов было возвращено родам, которые их потеряли, и было разрешено передать два титула по женской линии. За сорок четыре года всего десять человек было титуловано вновь, и это были ее родственники или родственники уже существовавших пэров: единственным действительно «новым» человеком был Вильям Сесил, лорд Берли. Елизавета совершенно намеренно сокращала количество пэров. В 1588–1589 гг. Берли планировал влить в группу новые силы, и королева одобрила список из пяти повышений и семи новых титулов, составленный на основе короткого перечня четырнадцати ведущих претендентов — но она передумала, и проект кончился ничем. В 1598 г. Эссекс ходатайствовал о титуле для своего союзника сэра Роберта Сидни; королева возразила: «Но… что мне делать со всеми теми, кто претендует на титулы? Возможно, я хотела бы пожаловать звание ему и еще одному-двум, но многим — ни за что. А очень многие их друзья надоедают мне, чтобы я это сделала». Каким бы сильным ни было давление, Елизавета не уступала, она была и против иностранных пожалований: она была в ярости, когда сэр Томас Арундел вернулся в Англию в 1596 г. с титулом графа Священной Римской империи, и отказалась его признать. Почести должны были исходить только от самой королевы: как она сказала сэру Николасу Клиффорду, когда он получил французскую награду: «На моих собак надевают мои ошейники!»4 .

Елизавета и ее советники очень строго следили за существующими пэрами. Она требовала от представителей знати, чтобы какое-то время они проводили при дворе, где она могла бы за ними следить. Приблизительно две трети пэров в каком-то смысле были придворными и в начале, и середине ее царствования, хотя, похоже, к 1590-м гг. это соотношение уменьшилось — тогда Елизавета явно обнаружила свои намерения; и в 1596 г. приказала Эссексу вернуть с полдюжины молодых аристократов, которые поспешили с ним на освобождение Кале. Берли был ходячим каталогом английской аристократии: «И разве он не знал хоть одного аристократа или джентльмена и их места пребывания, связей и родословных?» — писал слуга5 . В его доме в Тиоболдзе были настенные надписи по генеалогии и геральдике ведущих родов, и у него были карты резиденций главных семей каждого графства, так что он всегда мог вычислить их связи и союзников. Частично этот интерес являлся результатом его интереса к древностям и снобизма, но это было и проявлением выдающегося политического мышления.

Королева Елизавета ограничивала число знати и держала ее под строгим наблюдением. Но она не старалась, если только ее к этому не вынуждали заговоры и мятежи, уничтожить магнатов или подорвать их могущество — за исключением очень неспокойной и опасной области на крайнем севере, где пограничная служба и гарнизонные команды создавали значительную дополнительную силу. В 1559 г. Сесил просил своего старого союзника, сэра Ралфа Садлера: «Пошлите мне шифрованное сообщение о том, что Вы думаете о смене смотрителей границы на западе, востоке и в центре, ибо отсюда кажется, что в данный момент это очень нужно»6 . Нужны были более надежные люди, и Садлер высказал свои предложения. В результате граф Нортумберленд потерял восточную и среднюю границы, хотя этот пост всегда принадлежал его предкам; восточная граница отошла к старому вояке лорду Грею, а позже к надежному протестанту с юга графу Бедфорду. Средняя граница досталась местному врагу семейства Перси сэру Джону Форстеру, поскольку было ясно, что он постарается укрепить свою собственную власть в ущерб Нортумберленду. Лорда Дейкра, смотрителя восточной границы, похоже, держали при дворе, но когда в 1563 г. он умер, его семья потеряла должность. После смерти Шрузбери наместничество на севере перешло к сменяющим друг друга надежным чужакам — графу Ратленду, архиепископу Янгу, графу Суссексу и, самому надежному из всех, кузену Елизаветы, графу Хантингдону, с 1572 г.

На северной границе Тюдоры всегда сталкивались с дилеммой. Что лучше: доверить должность могущественным местным лордам, которые будут эффективными правителями, или использовать людей, которых легче держать под контролем, но которым не хватает авторитета на местах? Елизавета, в отличие от ее отца, решительно выбирала второй подход, и север управлялся не местными крупными магнатами, а надежными южанами или честолюбивыми северянами меньшего масштаба. В 1569 г. смотрителем восточной границы и правителем Берика был кузен королевы лорд Ханздон, и ему помогал сэр Вильям Друри из Бакингемшира; соперник семейства Перси Форстер был смотрителем средней границы, послушный (рангом ниже) лорд Скроп был смотрителем западной границы; а совет на севере возглавлялся Суссексом и опытным администратором сэром Томасом Гаргрейвом. Вероятно, королева сделала мудрый выбор; когда в 1569 г. вспыхнул мятеж, правление севера осталось несокрушимым и подавило восстание, что явилось резким контрастом по сравнению с 1536 г., когда во главе восставших стояло правительство провинции, послушное северянину. Но частично восстание 1569 г. было результатом потерянных милостей: дарованием должности можно было сохранить верность могущественного магната, с потерей должности исчезала и преданность.

Королеву определенно — и справедливо — тревожило отсутствие преданности на севере, и она пыталась ослабить потенциальных противников. Но затем северная знать обнаружила, что к недовольству за ее оппозицию религиозной политике монархии добавились личные обиды, и свинцовый рудник графа Нортумберлендского был захвачен королевой в результате юридической придирки. Когда католическая фракция Гизов добилась господства в Париже и устроила резню французских протестантов в Васси в 1562 г., Елизавета испугалась за стабильность в своем собственном королевстве: она послала группу своей самой надежной южной знати, включая четырех ее собственных родственников, в Йоркшир на охоту, чтобы предупредить какие-либо насильственные действия со стороны католических магнатов. К 1565 г. Мария Стюарт была уверена, что графы Камберленд, Дерби, Нортумберленд, Шрузбери и Уэстморленд могут быть привлечены на ее сторону и поддержать ее претензии на английский трон, так как все они были приверженцами «старой религии»7 . На деле Мария становилась ключевой фигурой для перспектив английской знати, особенно после ее бегства в Англию в 1568 г.

Как только Мария оказалась в Англии под арестом, она тут же стала центром двух групп заговорщиков в рядах английской знати. На севере Нортумберленд, Уэстморленд и Ленард Дейкр замышляли освободить Марию силой, чтобы можно было ее использовать как номинальную фигуру для получения у Елизаветы религиозных уступок. Если бы Мария была признана наследницей, заговорщики могли быть уверены в будущих милостях, или, если бы они проявили нетерпение, можно было низложить Елизавету и сделать королевой Марию, хотя бы при испанской поддержке. При дворе образовалась коалиция вельмож, выступавших против Сесила: Норфолк, Арундел и Ламли, а также примыкавшие к ним Винчестер и Пембрук, которые надеялись вынудить Елизавету разрешить Норфолку жениться на Марии. Частично это был способ сохранить английское наследство, надев на Марию узду и сделав ее более приемлемой для Елизаветы, а частично — путь для вытеснения Сесила с должности, изменения внешней политики и приобретения большего влияния знати на режим. Граф Лестер поддерживал те планы придворной группы, о которых он знал, надеясь, что, если Мария будет благополучно выдана за английского герцога, он сам мог бы получить Елизавету.

Но заговоры начали разваливаться, когда вспыхнула драка за наследство Дейкров. Ленард Дейкр и Норфолк отпали, как разные претенденты, и Норфолк стал искать сближения с Сесилом, который, как советник по делам об опеке, мог повлиять на исход дела. Лестер испугался, притворился больным, позвал Елизавету к своей постели и рассказал ей о брачных планах. Союзники Норфолка легли на дно, а герцог бежал в Восточную Англию, опасаясь гнева королевы. Елизавета вызвала его обратно ко двору, и после некоторых колебаний он подчинился и написал своему зятю Уэстморленду, что северяне не должны поднимать восстание, иначе «он лишится головы». Сестра Норфолка, графиня Уэстморленд, с презрением заметила: «Какой герцог недалекий человек — начать дело и не довести его до конца»8 . Елизавета чуть не оказалась в ситуации, по всей вероятности, смертельной: переворот у нее в Совете, восстание Говарда в Восточной Англии и католический мятеж на севере, которому фигура Марии Стюарт придавала видимую законность. Елизавета спаслась не потому, что ее позиция была сильной, а благодаря запоздалой верности Лестера и трусости Норфолка.

Но худшее было еще впереди. Норфолк был отправлен в Тауэр, а Арундел, Ламли и Пембрук помещены под домашний арест, но графы Нортумберленд и Уэстморленд были на свободе, а лорд-президент Суссекс не решался выступить против них, пока север не успокоился и погода не испортилась. Два северных графа знали, что они скомпрометированы: они плели заговор многие месяцы, и их намерения были широко известны. Нортумберленд отправил послание испанскому послу, сообщая, что ему придется восстать или иначе «положить голову на плаху»: «Или же я вынужден буду бежать и покинуть королевство, ибо я знаю, что Ее Королевское Величество так сильно разгневана на меня и других, что, насколько мне известно, мы не сможем ни вынести этого, ни ответить на эго»9 . Какой бы курс он ни выбрал, все в основном зависело от Елизаветы. Суссекс смотрел на исход с оптимизмом и советовал действовать осторожно, но Елизавета была смертельно испугана и не доверяла никому. Она подозревала, что Суссекс, старый политический союзник Норфолка, прикрывал Нортумберленда и Уэстморленда, если не хуже; она потребовала, чтобы он подробнее докладывал ей о своих действиях и чтобы он приказал Нортумберленду и Уэстморленду явиться ко двору. Когда Суссекс вызвал Уэстморленда к себе, тот ответил: «Я не решаюсь появиться среди своих врагов без силы, достаточной для моей защиты, а это может не понравиться»10 .

Елизавета совершила грубую ошибку: она вынудила графов выбирать между бегством и восстанием, когда восстание все еще было (всего лишь) реальной возможностью. Они выбрали восстание из-за католического энтузиазма своих сторонников и из-за презрения графини Уэстморленд: «Какой вечный позор для нас и нашей страны, что сейчас в конечном счете мы вынуждены искать норы, в которых можно спрятаться!»11 . В результате графы восстали, скорее от горя, чем от гнева: они обдумывали восстание неделями, даже месяцами, а вынуждены были начать незапланированные действия. Но все же это был опасный мятеж, который мог использовать мощные лозунги. Восстание было представлено в традиционных терминах как возмущение старой аристократии против злонамеренных советников-выскочек. Их прокламация в Р-поне провозглашала 16 ноября:

«Ввиду того, что разные злонамеренные особы в окружении высочайшей королевы своими скрытыми и коварными стремлениями выдвинуться вытеснили в нашем королевстве истинную католическую Божью религию и тем самым нанесли королеве вред, внесли разлад в королевство и теперь, наконец, ищут и добиваются уничтожения знати, мы собрались вместе, чтобы использовать силу для сопротивления».

Воззвание имело значительный успех в Дареме и в Северном Йоркшире, учитывая время года: пять или шесть тысяч мятежников сплотились вокруг старых знамен Св. Катберта и Пяти Ран Христа, и во многих приходах Библия и Книга общих молитв были осквернены и восстановлены алтари. Графы подняли толпу — но им нужна была поддержка таких же знатных людей, как они сами: их прокламация от 28 ноября была разослана брать-ям-пэрам, с заявлением, что они восстали от имени «высокого и могущественного принца Томаса, герцога Норфолка», Арундела, Пембрука и «многих других, принадлежащих к древней знати королевства»; подчеркивалась также необходимость поставить вопрос о наследстве12 . Их восстание было ответственным, представительным, аристократическим.

Этот мятеж часто рассматривался как последнее возмущение феодальной знати, а его тщетность и провал как доказательство заката власти феодалов; эго не так. Поразительно, до какой степени восстание не было восстанием феодалов: девять десятых известных мятежников не были арендаторами вожаков (что неудивительно, так как восстание произошло далеко от центральных владений Невила и Перси), и это было в гораздо большей степени народное движение, чем принято считать. И несправедливо считать его неумелым, поскольку его руководители следовали последовательной стратегии. Графы устремились на юг небольшим маневренным отрядом, чтобы освободить Марию Стюарт из Татбери, а потом, когда ее перевезли в неприступный Ковентри, они вернулись на север, чтобы укрепить свои силы и ждать испанской помощи. Похоже, они намеревались продержаться зиму и предпринять более мощный, поддерживаемый испанцами бросок на юг весной, надеясь, как мятежники с севера всегда надеялись, что юг будет на их стороне и тоже восстанет. Но военачальники королевы были решительнее и удачливее, чем можно было ожидать: они без особого труда собрали войско и, несмотря на зиму, двинулись на север. 15 декабря графы бежали в Шотландию и, за исключением кровавого столкновения в феврале 1570 г. между армией Хадсона и арендаторами Дейкра, восстание закончилось. Но расплата за него была еще впереди.

Когда Сесил узнал, что графы бежали, он написал: «Ее Королевское Величество смогла в это время должным образом испытать все свое королевство и подданных и убедиться в их полной преданности, независимо от религии»13 . Он был доволен тем, что восстание не распространилось на все королевство, но почивать на лаврах не приходилось. Пересекающиеся заговоры 1569 г. были крупной угрозой режиму Елизаветы, и если бы они увенчались успехом, картина елизаветинской Англии была бы совсем иной. Произошедшее восстание было чрезвычайно опасным, и если бы правительство Елизаветы допустило хоть немного мелких ошибок (например, вовремя не перевезли бы Марию), могла бы произойти катастрофа. Елизавете очень сильно повезло — хотя бы в том, что, когда восстание началось, Ленард Дейкр был в Лондоне, а восстание в Камберленде опоздало на три месяца. Остальные феодалы на севере заняли выжидательную позицию. Когда графы обратились к Дарби, он заявил о своей преданности королеве, но ничего против них прямо не предпринял; графа Камберленда нигде не было видно, и лорды Маунтигл и Уортон были столь же незаметны. Северная аристократия планировала измену и почти что совершила ее.

Сражавшиеся с мятежниками королевские войска, возглавляемые южными лордами, со своей стороны тоже были угрозой политической стабильности. Южные войска под командованием Клинтона и Уорика превратились в бандитскую оккупационную армию, при этом солдаты занимались грабежом, а военачальники требовали отдать им конфискованные земли повстанцев. Суссекс протестовал, но тщетно, и он видел, что решительное противодействие мародерству приведет только к неприятностям: «Если бы я не считал, что спокойствие моей доброй королевы превыше всего, я бы не допустил, чтобы они издавали победные клики даже на моей навозной куче или поживились хотя бы полупенсом без моего разрешения»14 . Ограбление севера обогатило южную знать, а они сами стали опаснее. Дворцовые заговорщики 1569 г. тоже представляли собой угрозу. Норфолк оставался враждебным и честолюбивым: он продолжал плести интриги вокруг Марии Стюарт, как и Арундел и Ламли, и кроме того, вступил в сговор с флорентийским интриганом по имени Ридольфи. Норфолк согласился поднять восстание в Англии, если герцог Альба пришлет испанские войска из Нидерландов, но перехваченные письма привели к раскрытию заговора летом 1571 г. Хотя Елизавета этого не хотела, Норфолка пришлось казнить. Заговоры 1569–1571 гг. и восстание 1569 г. показали, что лишение магнатов милости может привести к недовольству и мятежу. Обычная тактика Елизаветы относительно знати — лучше примирение, чем противостояние — оказалась гораздо безопаснее: в 1580 г. Сесил ей сказал: «Будьте милостивы к своей знати и первым лицам в королевстве, чтобы прочнее привязать их к себе»15 .

Обычно королева Елизавета показывала не недоверие к своей знати, но свою зависимость от них. Когда в 1596 г. она отозвала молодых аристократов, которые отправлялись с Эссексом в Кале, она сделала это не потому, что подозревала их, но потому что они нужны были ей при дворе, чтобы выполнять свой долг при ней в качестве свиты. У Елизаветы были почти родственные отношения с ее вельможами. Она обеспечивала их в Лондоне домами из королевской собственности: Ханздон получил Сомерсет Хауз; Пембрук — Барнардз Кастл; Чартерхауз принадлежал по очереди лорду Норту, герцогу Норфолку и графу Ратленду; Эссекс получил Дарем Хауз. Дружба королевы с аристократией отмечалась каждый год обменом новогодними подарками: королева получила 700 — 1200 фунтов золотом от знати, духовенства и придворных, а подарила в ответ 4000–5500 унций изделий из позолоченного серебра. В январе 1562 г. она обменялась подарками с герцогом Норфолком, 13 маркизами и графами, виконтом, 13 герцогинями и графинями, 2 виконтессами, 20 лордами и 30 леди, а также с епископами и придворными. Это правда, что обмен превратился из личного поступка в бюрократическую рутину, но система подчеркивала близость между короной и пэрами.

Елизавета становилась крестной матерью детям своей знати: в 1560–1561 гг. она стала крестной детям лордов Беркли, Кобема, Монтагью, Маунтджоя и Шеффилда; крещение происходило в Королевской Часовне. Она вмешивалась в личную жизнь своих подданных, как будто была главой пэрской семьи: когда граф Линкольн отказался признать брачный союз своего сына, Елизавета вмешалась в 1597 г. и заставила графа обеспечить молодую семью подходящим домом. Она посещала своих магнатов в летних резиденциях: в качестве проживающего гостя Елизавета создавала возможности для чрезмерных проявлений гостеприимства со стороны хозяев и благодарности со своей. Иногда, например, во время визита к графу Хертфорду в Элветем в 1591 г., ее посещение могло демонстрировать политическую реабилитацию: старая обида была забыта, и личные отношения восстановлены. Королева умело вносила личный оттенок. Она добавила свой собственный постскриптум к официальному благодарственному письму после его успеха на севере в 1570 г.: «Я не знаю, дорогой Гарри, что меня обрадовало больше: то, что мне дана была победа, или то, что ты был предназначен Господом на роль орудия моей славы, и заверяю тебя, что для блага моей страны вполне достаточно первого, но мое собственное сердце больше радуется второму». Она писала лорду Уиллоуби, командующему во Франции в 1589 г.: «Мой дорогой Перегрин, я благодарю Бога, что твои отважные действия сопровождаются свойственным тебе блестящим успехом, и, кроме того, меня радует, что удаче сопутствует безопасность. Твоя любящая повелительница, Eliz.R.»16 .

Церемониальный ритуал льстил самомнению знати. В торжественных случаях их посылали за границу как послов по особым поручениям, и эта честь была настолько важной, что отражалась на страницах истории царствования Камдена. Монтагью (полезный католик) поехал в Испанию в 1560 г., Суссекс к императору в 1567, Бакхерст во Францию в 1571, Вустер во Францию в 1573, Норт опять же во Францию в 1574 и т. д. Правда, это была дорогостоящая привилегия, но достоинству вельможи льстило, что он выступал как личный посланец королевы. Достоинство и в самом деле играло особую роль. Когда сэр Филипп Сидни в споре на теннисном корте осмелился возразить графу Оксфорду в 1579 г., Елизавета напомнила ему о различии в звании между графом и рядовым дворянином, об уважении, с которым низшие должны относиться к высшим, и о необходимости для монарха защищать дарованные им звания, так как звания являются границей на пути нарушения правил поведения, возведенной лицом, помазанным на царство»17 . Оскорблять достоинство знати не имел право никто, даже Сидни, воплощение придворных добродетелей и образец джентльмена.

Елизавета льстила своей знати и осыпала аристократов милостями по двум причинам: боялась их могущества и нуждалась в них. Она вовлекала их в управление страной, спрашивала у них совета, связывала их со своими решениями и в чрезвычайные моменты просила у них защиты. Феодалы были естественными защитниками королевы, она постоянно ссылалась на «лордов Совета» и «лордов и прочих в Совете». Когда Елизавета впервые встретилась с советниками, которые достались ей от Марии, она им сказала: «Я желаю, чтобы вы все, милорды (особенно знатные, каждый в силу своего звания и могущества), помогали мне». «Древние роды, — напомнила она им, — естественно, по долгу чести должны больше заботиться о сохранении моего государства и этой державы»18 . Она оставила советников-магнатов: Арундела, Клинтона, Дерби, Пембрука, Шрузбери и добавила Бедфорда и Нортгемптона. Позже она ввела Норфолка, Суссекса и Уорика, а также Ханздона, Говарда, Бакхерста, Кобема и Норта; Дерби и Шрузбери сменили своих отцов, а Эссекс получил свое место в 1593 г.

Для отношения Елизаветы к знати было типично, что больше пэров становилось советниками, чем советники становились пэрами. Правда, количество магнатов в Совете уменьшилось в 1590-х гг., но бунт Эссекса напомнил королеве о том, как они важны, и в 1601 г. были завербованы Шрузбери и Вустер.

Аристократы могли давать советы, даже если членами Совета не были. В 1558 г. королева вызвала графов Хантингдона, Нортумберленда, Шрузбери, Суссекса и Уэстморленда, чтобы решить с Тайным советом, что делать с Марией Стюарт, поскольку, как выразился Сесил, «это дело столь важное, что ничего равного ему не рассматривалось во время царствования Ее Величества»19 . Были определенные дела, которых нельзя было приличным образом решить без участия знати. Одним из них было решение о смертной казни герцога: когда в 1572 г. судили Норфолка, Шрузбери выступал в качестве председателя суда пэров и почти половина пэров заседала с ним; были включены практически все графы, и отсутствовали только те, кто был или слишком болен, или слишком молод, или те, кто сам находился под стражей. Хотя Марию Стюарт в 1586 г. судили не столь публично, в комиссию по этому поводу были включены лорд Берли и восемь графов, а также судьи и должностные лица. Участие знати в подобных вопросах высокой политики вводило их в принятие спорных решений и придавало вес одобрению королевской политики аристократами.

Во время политических кризисов Елизавете нужны были могущество и престиж ее знати — и ей требовалось обеспечить их преданность, вовлекая их в свои действия. Восстание 1569 г. возглавлялась враждебными пэрами, но подавлено было верными: Ханздон и Суссекс собирали войска на севере; Клинтон и Уорик набирали свои армии в центральных графствах, а Бедфорд был послан, чтобы обезопасить запад от угрозы испанского вторжения. В бурный период после восстания нужно было очень осторожно организовывать парламентские выборы. В 1571 и 1572 гг., когда особенно была нужна верная Палата Общин, Совет обратился к аристократии с просьбой взять под контроль выборы от графств и городов, чтобы обеспечить «хороший выбор рыцарей и горожан»20 . Графа Бедфорда попросили понаблюдать за Бэкенгемширом; Кобем и архиепископ Паркер отвечали за Кент; Говард — за Суррей, Лестер — за Беркшир; Биндон и сэр Вильям Полет — за Дорсет и Пембрук — за Уилтшир. Бедфорд также следил за западными графствами, а в 1573 г. он, по всей вероятности, повлиял на выбор половины членов от городов в Корнуолле, Девоне и Дорсете. Влияние знати на выборы и ее престиж на местах очень помогали власти, прямое влияние которой на выборы было в действительности ограничено городами герцогства Ланкастерского.

В 1584 г. после заговора Трокмортона против Елизаветы и убийства Вильгельма Оранского в Нидерландах, Тайный совет организовал протестантское войско особого наблюдения под руководством знати. Набор в «Тесную ассоциацию» был организован через лордов-наместников и других ведущих феодалов: граф Хантингдон следил за Йоркширом с помощью лорда Дарси на юге графства, лорд Скроуп наблюдал за Камберлендом и Уэстморлендом, граф Дерби занимался Ланкаширом и Чеширом, а лорд Кобем отвечал за Кент. Важно, что когда положение приближалось к критическому, Совет работал под индивидуальным влиянием пэров, а не через официальное управление государством. То же самое частично относилось и к кризису 1588 года, года Армады. Корпус ударных сил из 1600 кавалеристов и 1500 пехотинцев был набран непосредственно из арендаторов магнатов, и три четверти армии, мобилизованной для защиты Елизаветы, составляли личные приверженцы знати. В 1599 г., когда возникла угроза еще одного вторжения, Совет вызвал аристократов ко двору, чтобы они привели столько конницы, сколько могли, для защиты королевы. Когда в игре не везло, зависимость Елизаветы от ее аристократии становилась ясной.

Часто предполагают, что монархия Тюдоров намеренно урезала власть знати. Конечно, существуют определенные доказательства того, что официально подозревались могущественные подданные. Лорд Бакхерст, член Тайного совета, говорил графу Шрузбери в 1592 г.: «Вашей светлости следует помнить, что политической линией этой страны не является повышенная готовность увеличивать могущество и уверенность таких высокопоставленных особ, как Вы». Эта была мягкая угроза, предупреждение мощному магнату, участвующему в яростной местной схватке, но нападки на власть знати не были «политической линией этой страны». За исключением неизбежного наказания за намеренное предательство, Елизавета умышленно лишила феодалов влиятельных постов только в 1559 г. на севере — а позже Нортумберленд был лишен своей должности в связи с войной Елизаветы в поддержку восстания шотландских протестантов против французской католической армии и шотландской королевы-католички. Смещение Нортумберленда является почти уникальным исключением, а не примером тенденции. На самом деле «политической линией этой страны» являлось сохранение феодальной власти: сэр Роберт Нонтон (подданный Эссекса) позже писал о Елизавете, что «осыпать милостями и поддерживать древнюю знать — это была ее естественная склонность», и она «всегда склонялась к тому, чтобы благоволить знати»21 .

«Трактат об изменах», католический пропагандистский трактат 1572 г., утверждал, как и прокламации северных графов, что министры Елизаветы проводили антиаристократическую политику. «Трактат» особо обвинял Сесила в том, что это он добился смерти Норфолка и что он вообще втайне был настроен на полное уничтожение знати. И Фрэнсис Бэкон, и анонимный слуга-биограф видели в нем защитника статуса знати и интересов конкретных ее представителей. Как советник по опеке он сделал себя опекуном восьми представителей знати, включая графов Оксфорда, Суррея, Эссекса и Саутгемптона, а также двух графов Ратлендов: хотя он выдал свою дочь замуж за Оксфорда, непохоже, чтобы он искал выгоды от этих услуг — скорее, он выполнял то, что считал национальным долгом и делом, которое может сделать его род известным. Он старался сохранить родовое имущество молодых феодалов и воспитывать их в своей собственной семье как следующее поколение руководителей Англии. Елизавета тоже проводила политику, которая должна была сохранить богатство и престиж английской аристократии.

Королева поддерживала и даже субсидировала знать несколькими способами. Пэры в своей массе платили пониженные налоги, и платить столько, сколько полагалось, стало считаться чуть ли не признаком опалы. Общая оценка имущества знати для взимания налогов упала с 921 фунта в 1534 г. до 487 в 1571 и 311 в 1601; пятнадцать феодалов получили оценку свыше 1000 фунтов в 1534 г., но только девять в 1571 и один в 1601 — несмотря на. то, что инфляция в XVI в. выросла в пять раз. Лоренс Стоун предполагает22 , что в действительности оценка имущества пэров в 1601 г. составляла только 38 % от оценки 1558 г. Более того, предполагалось, что некоторые пэры не будут платить даже эти урезанные налоги, и разрешалось скапливать задолженность по уплате за много лет. Расследование в 1610 г. показало, что графы Оксфордские задолжали уплату с 1559 г.; графы Хантингдоны должны были 422 фунта, начиная с 1581 г.; графы Шрузбери имели долг 1853 фунта с 1585 г.; долг графов Дерби составлял 1338 фунтов с 158Э г. Возможно, что эти отклонения были скорее вызваны бюрократическими проволочками, чем намеренным королевским благоволением, но результат был один — высшая знать в какой-то степени освобождалась от налогов.

Избранным феодалам разрешалось накапливать долги и в других формах. В 1585 г. граф Бедфорд все еще был должен 200 фунтов за попечительство, которое он купил за шестнадцать лет до этого; в 1587 г. Арундел задолжал 1800 фунтов за попечительство, купленное двадцать лет назад, а когда граф Хантингдон умер в 1595 г., его долг за неуплату королевской ренты составлял 8000 фунтов. Королевским должностным лицам было разрешено накапливать огромные долги, очевидно, они жили за счет сборов, которые ими контролировали. Маркиз Винчестер задолжал в конце концов 34 тысячи фунтов после того, как занимал посты лорда-казначея и советника по опеке. Долг Суссекса составил 11000 фунтов после того, как он был смотрителем королевских лесов на юге и лордом-председателем совета на севере, Уорик остался должен 7000 как начальник артиллерии, а Лестер влез в долг размером в 3000 фунтов после ряда королевских должностей. Возможно, некоторые долги возникли из-за издержек королевской службы, но многое было результатом замаскированного заимствования из королевских сундуков. Когда Хандзон умер в 1593 г., остался долг — рента за наследственное пользование землей поместья Ханздон, пожалованного ему в 1559 г.; он не вносил платежи с 1563 г. и не платил за попечительство, пожалованное в 1586 г. Возможно, эти долги были оружием в руках королевы для усмирения пэров; знати приходилось избегать выступлений против королевы, иначе с них бы потребовали долги. Но избранные вельможи многое извлекали из этого соглашения; они жили за счет Елизаветиной кубышки.

Королева принимала во внимания притязания знати. Орден Подвязки при Елизавете получали почти исключительно пэры, тогда как при Генрихе VIII почти половину кавалеров ордена Подвязки составляли нетитулованные дворяне. Несмотря на свою хорошо известную бережливость, Елизавета давала пенсии нуждающимся пэрам, чтобы спасти их от позора публичной бедности. Находящиеся в затруднении аристократические вдовы — графини Кент и Килдэр, леди Берг и Ханздон — получали ежегодное пособие. Те представители знати, у которых не было земельных поместий, приличествующих их положению, могли поддерживаться королевой: лорд Говард Эффингемский и безземельный лорд Генри Говард каждый получали 200 фунтов в год, а граф Оксфорд — не имеющий ни денег, ни достоинств — удостоился 1000 фунтов в год. Достоинство знати могло оберегаться и после смерти: иногда Елизавета оплачивала похороны, особенно своих родственников — она дала деньги на погребение маркизы Нортгемптон в 1565 г., леди Ноуллз в 1569, графини Леннокс в 1577 г., лорда Ханздона в 1596 (хотя, несмотря на долгие годы службы Хантингдона на севере, она отказалась заплатить за 1595 г.). Лорд Берли иногда вмешивался, чтобы заставить семьи умерших аристократов заплатить за должные похороны — недостойное завершение не должно было унижать достойную жизнь.

Елизавета сознательно сохраняла социальный статус титулованного дворянства. Как она и сообщила Филиппу Сидни, когда тот осмелился возразить графу Оксфорду, она намеревалась защищать достоинство пэров. Елизавета не хотела подвергать позору представителей знати, что и показывает ее нежелание разрешить казнь Норфолка. Герцога судили 16 января 1572 г., но казнили только 2 июня; дважды запланированную казнь отменяли по приказу королевы, разочаровывая толпу. Берли сказал Вальсингаму: «Иногда, когда она говорит о том, что находится в опасности, приходит к заключению, что правосудие должно свершиться; а потом она говорит о том, что он ей кровный родственник, что он человек высокой чести и т. д., так она говорит»23 . Казнь герцога подорвала бы достоинство знати и ослабила представление об иерархии. Но достоинство знати было для Елизаветы не так важно, как величие монархии, и в конце концов Норфолк был принесен в жертву, чтобы смягчить шум в парламенте по поводу суда над Марией Стюарт. Норфолк лег на плаху, но Елизавета и Сесил не проявляли решительности, чтобы доводить до смерти сообщников: Арундел, Ламли и другие были замешаны в интригах и заговорах с 1569 г., тем не менее, после недолгого периода пребывания под стражей им разрешили отдалиться от политики.

По возможности Елизавета мягко обращалась с выступавшими против нее пэрами. Профессор Стоун заметил24 , что королева мало что делала, чтобы пресечь войну между аристократическими кланами, которые тревожили столицу. Такие нарушения, как вражда между Оксфордом и придворным сэром Томасом Ниветтом в 1582–1583 гг., прошли безнаказанными, как будто бы знатным лордам убийство могло так же сойти с рук, как и измена. Титулованные особы были заключены в Тауэр за поведение, которое других людей привело бы на плаху — лорд Генри Говард, Генри, граф Нортумберленд и Филипп, граф Арундел, стали вынужденными гостями Елизаветы, хотя два графа умерли в заключении. За понятным исключением предводителя, аристократы, участвовавшие в восстании Эссекса в 1601 г., избежали казни, которой подверглась мелкая рыбешка. Саутгемптону, Ратленду, Маунтиглу и Сандзу чрезвычайно повезло, что они не были казнены, а Бедфорд, Суссекс и Кромвель безусловно были бы уничтожены, если бы так захотела королева. Даже Эссекс получил защиту своей репутации: обвинение заявило, что, благодаря своему честолюбию, он поддался бессовестным интригам своего гнусного советника Генри Коффа, а сам по себе он не был негодяем — и действительно, как может человек знатного происхождения быть негодяем?

Елизавета защищала эксклюзивность ее знати. Ее отказ создавать новых пэров кроме возвышения тех, в ком текла благородная кровь, по-видимому, повышала статус знати, придавая ей дополнительную ценность редкости. Ее политика консервации определенно имела целью поднять престиж существующих пэров, а не ограничить влияние высшей знати в Англии. И действительно, аристократы почти ни в чем не испытывали ограничений: совершенно поразительно, до какой степени Елизавета позволяла им играть политическими мускулами и состязаться друг с другом пагубными средствами из-за должностей и влияния. К опасным людям она относилась как к плутоватым мальчишкам и малолетним прохвостам, как незамужняя тетушка, которая их журила, но на самом деле восхищалась их безрассудными проделками. Елизавета была к ним снисходительна, и она могла себе это позволить: она знала, что она им нужна так же, как они нужны ей. Похоже на то, что перемены в экономике подрывали финансовую независимость знати и вынуждали их искать доходов от должности и политической благосклонности, чтобы поддерживать аристократический стиль жизни.

Итак, девственная тетушка давала мальчикам какие-то деньги на карманные расходы — в результате она могла надеяться, что они регулярно будут посещать ее и выполнять ее поручения.

ПРИМЕЧАНИЯ И ССЫЛКИ

1. Hasler Р W (ed.) 1981 The House of Commons, 1558–1603 (3 vols). History of Parliament Trust, vol. 1 pp. 49, 267

2. Hasler P W (ed.) 1981 vol. 1 pp. 41-2, 112

3. Hasler P W (ed.) 1981 vol. 1 p. 268

4. Collins A (ed.) 1746 Letters and Memorials of State (2 vols) vol. 2 p. 87; Hasler P W (ed.) 1981 vol. 1 p. 617

5. Peck F 1732 Desiderata Curiosa (2 vols) vol. 1 p. 52

6. Read C 1955 Mr Secretary Cecil and Queen Elizabeth. Cape, p. 154

7. Stone L 1965 The Crisis of the Aristocracy, 1558–1641. Oxford, p. 251

8. Williams N 1964 Thomas Howard, Fourth Duke of Norfolk. Barrie & Rockliff, p. 165

9. MacCaffrey W T 1968 The Shaping of the Elizabethan Regime, Princeton, p. 333

10. MacCaffrey W T 1968 p. 335

11. Sharpe C (ed.) 1840 Memorials of the Rebellion of 1569. Bowyer Nichols, p. 199

12. MacCaffrey W T 1968 p. 341

13. MacCaffrey W T 1968 p. 352

14. Read C 1955 P. 463

15. Murdin W (ed.) 1759 A Collection of State Papers… Left by William Cecill. Bowyer, p. 340

16. Johnson P 1974 Elizabeth I: a study in power and intellect. Weidenfeld & Nicolson, pp. 177, 332

17. Greville F 1652 The Life of the Renowned Sir Philip Sidney, p. 79

18. Harington J 1804 Nugae Antiquae (2 vols) Park T (ed.). Vernon & Hood, vol. 1 p. 67

19. Read C 1955 P. 411

20. Hasler P W (ed.) 1981 vol. 1 p. 252

21. Stone L 1965 p. 237; Naunton R 1641 Fragmen-ta regalia, or observations on the late Queen Elizabeth, her times and favorits, pp. 28, 33

22. Stone L 1965 p. 496 and n

23. Read С 1960 Lord Burghley and Queen Elizabeth. Cape, p. 47

24. Stone L 1965 pp. 233-7