На своем троне Елизавета была королевой-девственницей; по отношению к церкви она была матерью, со знатью она была тетушкой, своим советникам сварливой женой, а для придворных обольстительницей. Но какова лее была подходящая женская роль для королевы в парламенте, когда она встречалась со своим правящим классом, разделенным на лордов и общины? В конце парламентской сессии 1566 г. она произнесла раздраженную речь, в которой упрекала всех парламентариев в том, что они вмешиваются в ее дела и не подчиняются ее правилам. В заключение она сказала:

«Хотелось бы, чтобы это мое назидание заменило более суровые меры, чтобы вы поняли, как опасно испытывать терпение монарха; и пусть мое утешение поднимет ваш упавший дух и поможет вам получить надежду на то, что ваше последующее поведение загладит ваши прошлые поступки и вы вернете себе милость вашей государыни, а забота ее о вас такова, что ей не нужно напоминать, как важно ваше благополучие» 1 .

Другими словами: «Я вас пожурила, хотя следовало бы отшлепать, и пусть этого будет достаточно — но не забывайте, что надо слушаться! Не расстраивайтесь, я вас прощу, если впредь вы будете хорошими мальчиками — и не забывайте, что на самом деле нянюшка вас любит». И на самом деле, это был неподдельный голос английской няньки. По отношению к своему парламенту Елизавета приняла тон снисходительного превосходства, уверенная, что, если она будет давать объяснения достаточно часто и достаточно медленно, малыши поймут. Для Елизаветы парламентарии и были малышами — иногда непослушные, обычно несносные и всегда причина пустой траты времени умной женщины.

Королева Елизавета парламенты не любила, и это было видно. Ее отец, брат и сестра созывали парламент двадцать восемь раз за тридцать лет, которые предшествовали воцарению Елизаветы, она же созвала его девять раз в первые тридцать лет и только тринадцать раз за все время сорокапятилетнего правления. Ее нежелание созывать собрания было общепризнанно и не отрицалось. В 1593 г. лорд-канцлер Пакеринг сказал обеим палатам, что королева «очень не хочет созывать свой народ в парламент» — но эго была не критика, а комплимент. Пакеринг заметил, что ее предшественники часто созывали парламент, а «она делала то же самое, но редко и только по самым оправданным, важным и великим случаям» — и «она и в дальнейшем будет воздерживаться, как и раньше, от того, чтобы часто собирать вас всех вместе»2 , если к этому не будут вынуждать обстоятельства. В глазах королевы парламент был досадной необходимостью, за которую ее министрам следовало бы просить прощения.

Поведение парламентариев заставляет предположить, что отсутствие энтузиазма у королевы многими разделялось, и наблюдалось заметное нежелание участвовать в реальной работе обеих палат. Посещаемость в Палате Общин всегда падала по мере продолжения сессии. В парламенте 1559 г. всего лишь 219 членов парламента, 54 процента от общего количества, присутствовали к 24 февраля, когда сессия продолжалась уже месяц. Несмотря на попытку увеличить процент посещающих, сделав перекличку, количество присутствующих снизилось до 33 процентов к 24 апреля и до 28 процентов через неделю. Во время сессии 1563 г. известное количество присутствующих колебалось от 64 процентов от общего числа до 31 процента. К 1571 г. добросовестные парламентарии так разозлились на своих коллег-бездельников, что установили штраф 4 пенса в день в пользу бедных для тех, кто пропускал начальные молитвы в 8.30 утра. Это не помогло: в 1581 г. семь раз делали перекличку, чтобы поймать отсутствующих, и была введена новая система штрафов за отсутствие на всей сессии — 20 фунтов для представителей графств и 10 фунтов для избранных от городов.

То же самое происходило и в верхней палате: в начале каждой сессии посещаемость была приличная, но в дальнейшем она быстро падала, и иногда в зале заседаний присутствовало всего полдюжины пэров. В 1563 г. сессия началась в присутствии почти 50 человек из максимального числа 80, но в конце посещаемость упала до 34. В последующих сессиях первоначальное присутствие упало приблизительно до 45, хотя уровень в конце сессии оставался постоянным — примерно 30–35 пэров и епископов. Конечно, одно дело было присутствие, а другое — реальное участие. Известно, что в каждом парламенте выступало только 10 процентов из числа его членов, хотя, возможно, в 1601 г. это количество удвоилось. Долгая дискуссия о монополиях на сессии 1601 г., похоже, повысила уровень интереса. В десяти зарегистрированных голосованиях принимало участие в среднем 47 процентов парламентариев, хотя посещаемость варьировалась от 66 процентов от общего числа, когда обсуждался закон о пашне, до 17 процентов по вопросу о законе о банкротстве — из чего можно сделать вывод, что в парламенте было гораздо больше землевладельцев, чем ростовщиков!

Следовательно, трудно представить себе политическое давление со стороны нации как весомую причину для созыва парламента. Неправильно было бы сказать, что всем было все равно, но кажется, что не все равно было только горсточке. Непохоже, чтобы в таком плохо посещаемом парламенте возникла причина для острого конституционного конфликта между Короной и Палатой Общин — что бы ни происходило в парламенте, большинство парламентариев и большинство пэров, похоже, считали, что не стоит там появляться, чтобы поучаствовать в этой забаве. Когда Елизавета встречалась со своим парламентом, она не видела перед собой сомкнутых рядов мятежного дворянства, отчаянно защищающего свои конституционные права, в конце сессии перед ней были только те несчастные, которым больше нечего было делать. Так почему же Елизавета созывала заседания парламента, если ни народ, ни она этого не хотели? Пакеринг объяснил это на открытии заседания в 1593 г. Он извинился за то, что их вызвал, но это было необходимо в связи с угрозой национальной безопасности: возможность вторжения со стороны католической Испании и возможность измены со стороны недовольного меньшинства вынудили королеву попросить о дополнительном налогообложении. Конечно, ей так же не хотелось просить денег, как и не хотелось просить о созыве: «Ее Величество говорит, что никогда еще не было на земле монарха, которому бы больше не хотелось обращаться за чем-либо к своим подданным, чем ей»3 — но обращаться приходилось.

И она обращалась. У двенадцати сессий парламента из всех тринадцати она просила ассигнований на расходы правительства. Исключение — сессия 1572 г., которая была спешно созвана по поводу политического кризиса, и вторая часть субсидии, разрешенной в 1571 г., еще не была собрана. Так что Елизавете нужны были заседания парламента, когда ей нужны были налоги — но налоги приходилось обосновывать. На каждой сессии, кроме как в 1571 г., представитель королевы (все мужчины) пел одну и ту же песню: протестантская религия в опасности, оборона королевства обходится дорого, и королева, при всем своем крайнем сожалении, вынуждена просить денег. Обязательная речь была довольно легкой в начале правления. Лорд-канцлер Бэкон мог в 1559 г. свалить на Марию опасность вторжения, недостаточность доходов государства и ненадежность обороны — но Елизавете все еще не хотелось выдвигать требования. Она подучила Бэкона сказать: «Если бы речь не шла о вашей безопасности и о сохранении государства, Ее Величество скорее поставила бы на карту свою жизнь (которую Господь до сих пор хранит), чем осмелилась бы побеспокоить своих подданных каким-либо неприятным делом или чем-то, что для них будет тяжко и нежелательно»4 . Но выхода не было.

Впоследствии просить деньги стало труднее. Парламентариев следовало убеждать, что у них мудрая и умелая правительница, которая уже предприняла все, что нужно, и не ее вина, что сейчас не хватает денег. В 1563 г. Бэкон свалил вину за отсутствие денег на важные военные походы в Шотландию и Францию, а затем, в 1566 г., Вильям Сесил вынужден был выдвинуть те же причины, чтобы обосновать дальнейшие требования. К 1571 г. довод о законной необходимости несколько поистерся, и Бэкон доказывал, что субсидию нужно выделить частично в благодарность за достижения королевы — за восстановление Священного писания (хотя он, в частности, ратовал за более радикальное решение); мир свыше десяти лет (он пропустил те войны, которыми оправдывались предшествующие налоги); за то, что она была милосердным правителем (он забыл о жестоких казнях после восстания 1569 г.) — и частично из-за неотложных финансовых потребностей в результате северного восстания (в котором Елизавета была целиком виновата), военной поддержки шотландских протестантов (снова мир!), подготовки против вторжения (но кто спровоцировал Испанию?) и падения таможенных сборов вследствие развала торговли (в чем полностью виноваты были Елизавета и Сесил).

Сэр Вальтер Майлдмей, канцлер казначейства, во многом воспользовался тем же подходом в 1576 г. Сначала он преувеличил серьезность унаследованных от сестры (если Мария не перепутана с Елизаветой, то я этого не понимаю!), затем он подчеркнул успехи правления Елизаветы: мир с соседями, стабильность в стране, всеобщее процветание, «и, что самое важное, мы пользуемся свободой совести, освобожденные от ига Рима, которое перед этим нас так подавляло»5 . В конце ему пришлось перечислить несчастливые и неожиданные случайности, которые, несмотря на мудрую политику Елизаветы, привели к лишним расходам и к просьбе о парламентской субсидии. Чтение этих речей почти утешает, поскольку видишь, что министры всегда вводили в заблуждение парламент, а прихвостни всегда лгали, чтобы сохранить лицо своим хозяйкам и хозяевам. Что касается отношений с парламентом, начало войны с Испанией в 1585 г. было выгодно: необходимость налогообложения была очевидна, и представителю королевы не нужно было ерзать от неловкости, когда он просил денег у Палаты Общин.

Елизавете нужны были налоги, и быстро: для нее идеальным был парламент, который давал ей деньги и разъезжался. В 1593 г. сэр Джон Паке-ринг откровенно выразился и по этому вопросу, и по многим другим. Королева не хотела, чтобы парламент работал над новыми законами — их уже и так было чересчур много — или чтобы он обсуждал важные вопросы: «Не тратьте свое драгоценное время на новые и любопытные изобретения, те, которые, какими бы славными они ни казались при первом появлении, все-таки оказываются утомительными в обсуждении и двусмысленными при завершении»6 . Лорды и дворянство нужны были не в Вестминстере, но в своих графствах, и идея была ясна — заткнитесь, заплатите и закругляйтесь. Но у некоторых членов парламента были другие идеи и другие интересы. Хотя немногое говорит о том, что бывали требования созвать парламент, а уж если он созывался, его пытались использовать в личных интересах. Были общие законопроекты, проталкиваемые заинтересованными группами, такими как лондонские ремесленные гильдии или провинциальные корпорации, которые хотели принять новый закон в своих интересах, и были сугубо частные законопроекты, которые обычно касались собственности отдельных лиц и представляли попытки разобраться в двусмысленностях и спорах. Такая деятельность пышно расцвела при Елизавете и привела к завалу в законодательстве.

Итак, существовал конфликт интересов: королеве нужны были короткие сессии, которые быстро бы пропускали через парламент правительственные дела, особенно законопроект о субсидиях, но некоторые члены парламента хотели, чтобы учитывались интересы их округов и отдельных лиц. Перед открытием заседания парламента в 1572 г. неизвестный представитель правительства в парламенте (возможно, Томас Нортон) набросал документ с рекомендациями о том, как добиться короткой сессии и не упустить целей правительства: «Если Ее Величество хочет, чтобы сессия была краткой, тогда следует сократить те дела, которые удлиняют сессию», особенно количество местных законопроектов. Но со стороны королевы было бы неразумно издавать прямой приказ, «ибо это может дать повод к возникновению злых намерений, вопросов о свободе Палаты и о том, что им не дают свободно посоветоваться»7 . Взамен надо использовать ясные намеки и напоминать, как рискованно продлевать сессию до весны, когда в Лондоне может вспыхнуть чума — угроза, которую открыто использовали в апреле 1571 г., а в июне 1572 г. на нее намекнули.

Но тонкие намеки не действовали, и возникла необходимость более явного вмешательства. Когда в 1573 г. парламент заседал уже месяц и все еще не принимал окончательно закона о Марии Стюарт, Елизавета изматывала и изводила Палату Общин. Она передала послание, что «Ее Королевское Величество хочет, чтобы Палата занималась этим и другими важными делами, отложив все местные законопроекты», и чтобы законопроект о Марии прошел два чтения в последующие дни. В 1581 г. Елизавета тоже хотела ускорить прохождение дел в парламенте: спикер Попем помог ей, попросив парламентариев не выступать во время первого чтения и сэкономить время, отказавшись от «ненужных предложений или излишних споров»8 . Заседания парламента создавали трудности не потому, что они были против правительственных дел, а потому, что некоторые члены парламента и пэры проталкивали свои собственные дела. Следовательно, вставала проблема управления: не зажимать критику, но провести законопроект через парламент с 550 членами обеих палат, где у каждого свои интересы, свое самомнение и свое собственное убеждение, что только он один разбирается в обсуждаемом вопросе.

Одним из способов управления парламентом было воздействие на его состав. В членство Палаты Лордов не вмешивались, кроме как в 1559 г., когда католическим священникам приказали устраниться и посадили их в тюрьму, и в 1572, когда четыре пэра, настроенные против Сесила, были взяты под стражу, а Норфолк уже казнен. Но осуществлялось постоянное, если и не слишком целенаправленное, влияние на состав Палаты Общин. В 1571 г. очевидной причиной была необходимость сделать так, чтобы парламент представлял избирательные округа, а не частные интересы — но после восстания северных графов и папской буллы о низложении просьба Совета о «рассудительных, мудрых и благожелательных»9 членах была достаточно ясна. Инструкции о наблюдении за выборами были безусловно посланы местным сановникам в Беркшир, Бакингемшир, Дорсет, Суррей и Уилтшир. Похоже, что магнаты откликнулись на просьбу, назвав парламентариями своих собственных родственников и слуг, и Совет был в достаточной степени доволен, так как просьбу повторили в 1572 г. — когда членам Совета нужен был парламент, который подтолкнет Елизавету к казни герцога Норфолкского и лишению Марии Стюарт права на престолонаследие.

В 1584 г. парламент снова созвали во время кризиса, после убийства Вильгельма Молчаливого и заговора Трокмортона против Елизаветы, когда боялись католического вторжения и восстания. Как раньше пэров попросили, чтобы они набрали рекрутов в «отряд бдительности» для Совета, так теперь их попросили обеспечить выборы надежных членов парламента. Лорд Кобем, губернатор Пяти портов, получил инструкцию проследить, чтобы избранные члены «не только были бы рассудительными и достойными людьми, но и придерживались правильных убеждений в религии и относительно настоящего положения в… правительстве»10 . Самой королеве не особенно нравилась Палата Общин, избранная в 1584 г.; она поручила лорду-канцлеру Бромли сделать парламентариям выговор за то, что они обсуждали религиозные дела, хотя она открыто это запретила. Но Совет был доволен, и в 1586 г. разослал циркуляр в избирательные округа с просьбой переизбрать членов парламента 1584 г.: обычно около 40 процентов от членов предыдущего парламента избиралось снова, но в 1586 г. их оказалось 52.

Другое широкое вмешательство произошло в 1597 г., когда Совет передал собственную просьбу королевы, чтобы города выбирали местных жителей, а не пришлых. Ее сочли обычным проявлением традиционализма Елизаветы, и толку от нее не было.

Кажется вероятным, что официальное вмешательство в выборы усиливало влияние могущественных покровителей, а отнюдь не влияние королевы. Указ Совета дал Кобему бумажку, чтобы было чем размахивать перед избирателями в Хайде, граф Хантингдон получил такую же для Лестера, а граф Уорик для Уорика, чтобы они могли обеспечить избрание собственных друзей. И так как многие из магнатов, которые следили за выборами, были либо членами Тайного совета, либо их друзьями, офи-циалыюе вмешательство увеличило влияние отдельных членов Совета — и оно еще больше усиливалось их собственной местной властью и готовностью других уступить им выдвижение кандидатов. Влияние Берли на выборы осуществлялось прежде всего через его политических союзников (таких как Бедфорд) и родственников (таких как Киллигру): он посадил больше десятка своих людей в каждый из первых четырех парламентов при Елизавете и не меньше двадцати шести в 1584 г. (когда граф Бедфорд, по всей видимости, предоставил ему полную свободу в западных регионах).

Самыми целеустремленными собирателями парламентских кандидатур были граф Эссекс и Роберт Сесил, которые соревновались друг с другом в 1597 г. — хотя граф находился в невыгодном положении, так как он был на Азорах во время предвыборной кампании. Эссекс заручился поддержкой городских управляющих, так что мог выдвинуть одного или двух кандидатов от каждого города, а Сесил захватил контроль в герцогстве Ланкастерском. Эссекс назвал половину членов парламента от валлийских городов в 1593 г., у него были хороши дела в Стаффордшире, но Сесил, вероятно, добился избрания тридцати своих ставленников в 1597 г. и тридцати одного в 1601. К тому времени превосходство Роберта Сесила было очевидным, и те, кто мог повлиять на результаты выборов, старались ему угодить. Виконт Биндои собрал документы для выдвижения кандидатов в городах Дорсета в 1G01 г. и предложил Сесилу заполнить их, как он считает нужным. По меньшей мере шесть секретарей и слуг Сесила заседали в Палате Общин в 1601 г. Таким образом, ни официальный нажим, ни влияние магнатов на местах не давали королеве контроля над парламентом — они давали власть отдельным членам Совета. Следовательно, весьма вероятно, что, если бы в Совете существовала солидарность и если бы его члены сотрудничали друг с другом, они могли бы справиться с Палатой Общин.

Может быть, Совет мог контролировать Палату Общин, но могла ли королева контролировать свой Совет? Проблема взаимоотношений Елизаветы с ее парламентом несколько видоизменилась с тех пор, как сэр Джон Нил написал об этом более тридцати лет назад11 . Тогда казалось, что это вопрос о взаимоотношениях между законодательной и исполнительной властью, попытка осажденного правительства обуздать воинствующую Палату Общин. Но когда, как в 1586–1587 гг. по поводу религии, в Палате Общин появлялась непокорная группировка, ее усмиряли члены Совета, а большинство парламентариев ее не поддерживало. Настоящие трудности возникали, когда члены Тайного совета разрешали или, через своих агентов, организовывали агитацию в Палате, чтобы вынудить королеву проводить политику, которую она не одобряла — как по поводу брака и наследования в 1563 и 1566 гг., о религиозной реформе в 1571, о казни Норфолка в 1572, об антикатолических законах в 1581 и о казни Марии Стюарт в 1586. Таким образом, проблема контроля над парламентом была для Елизаветы проблемой контроля над ее Советом: как члены Совета пытались манипулировать информацией, чтобы вынудить королеву к определенной политике, так же они пытались манипулировать парламентом, чтобы навязать ей политику.

Парламентские сессии находились под влиянием, если не вполне под контролем, членов Тайного совета Елизаветы. Все они, особенно Берли, называли членов парламента, заранее планировали повестку дня и пытались управлять заседаниями. За исключением 1597 г., всегда бывало не меньше пяти, а часто восемь, советников в Палате Общин, а остальные заседали в Палате Лордов. Кроме того, спикер был ставленником Совета, и в Палате Общин у Совета были свои манипуляторы. Одной из самых интересных разработок в парламентской историографии последнего времени был новый взгляд на роль лидеров пуританской оппозиции во главе с Нилом. Тщательно проанализировав их переписку, их парламентские заметки и особенно их роль в комитетах и прениях, Майкл Грейвз обнаружил12 , что Томас Нортон, Вильям Флитвуд, Томас Даннетт, Томас Диггз, Роберт Белл и другие были не руководителями оппозиции, но агентами Совета! Они и группа честолюбивых юристов заправляли парламентской процедурой, чтобы протащить интересы и дела правительства при первой возможности. Эти «деловые люди» вносили в Палату Общин те вопросы, обсуждения которых хотели члены Совета — и часто это были именно те вопросы, обсуждения которых не хотела Елизавета.

Помимо всего остального, именно Вильям Сесил, лорд Берли, заправлял работой парламента — особенно с весны 1571 г., когда он заседал в Палате Лордов и пытался управлять Палатой Общин через своих тамошних агентов и союзников. Он получал регулярные отчеты о делах в Палате Общин от Фулка Онслоу, секретаря Палаты, и от Роберта Белла, спикера, в 1572 и 1576 гг. и информацию о прохождении конкретных законопроектов от заинтересованных агентов. У него была возможность следить за процессом в Палате Общин при помощи часто составляемых списков о прохождении законопроекта от одной стадии до другой, и он использовал свое влияние на членов Совета и на Палату Лордов, чтобы определять порядок и скорость продвижения. На загруженной сессии 1571 он устроил послание от Палаты Лордов с просьбой прекратить рассмотрение местных законопроектов и сосредоточиться на официальных делах; он организовал в Палате Общин комиссию по сортировке законопроектов в порядке приоритета, отдавая предпочтение правительственным законопроектам; и он устроил так, что местные дела рассматривались после полудня, а утро оставалось свободным для рассмотрения законопроектов общегосударственного значения.

Благодаря запланированной стратегии Берли и тактическим маневрам «людей дела», Совет мог руководить Палатой Общин — особенно потому, что Совет так часто вел их туда, куда многие члены парламента так или иначе и сами хотели идти. Таким образом, парламент сделался очень удобным средством для того, чтобы оказывать давление на королеву, используя ее часто повторяемое желание править, опираясь на любовь своего народа. В 1563 г. именно члены Совета организовали кампанию, чтобы заставить Елизавету выйти замуж и (или) назначить наследника. Комиссия, составлявшая петицию Палаты Общин к королеве, работала под председательством сэра Эдуарда Роджерса, гофмейстера королевского двора, и в нее вошли все восемь членов Тайного совета, набранные в Палату Общин; Томас Нортон, один из «людей дела», провел проект через Палату в полном составе. Правда, возможно, что инициатива 1563 г. исходила скорее от фракции Дадли, чем от всего Совета, но целью определенно было надавить на королеву. В 1566 г. лорд-канцлер Бэкон в Палате Лордов и секретарь Сесил в Палате Общин организовали совместную делегацию обеих палат к королеве по поводу престолонаследия, и именно Сесил наметил для Палаты Общин защиту ее работы. Кроме того, именно советники и их союзники произносили большинство речей и добивались эффективной работы.

По религиозным вопросам советники-реформаторы часто сотрудничали с епископами. Это определенно похоже на правду относительно 1566 г., когда приказ королевы Палате Лордов прекратить обсуждения законопроекта о том, чтобы придать силу закона «тридцати девяти статьям» (свод догматов англиканской церкви), вызвал официальную просьбу к ней епископов, чтобы она разрешила закончить обсуждение законопроекта. В 1566 г. Елизавета добилась своего, хотя она предупредила испанского посла, что «на нее окажут такое давление, что она не сможет отказать в согласии».13 Парламент в 1571 г. видел, как советники, епископы и манипуляторы в Палате Общин сговорились, чтобы протолкнуть ряд законопроектов о религии, особенно законопроект о том, чтобы наказывать тех, кто отказывался от святого причастия в англиканской церкви. Радикальные предложения были отброшены, когда стало известно о недовольстве королевы, но по законопроекту о святом причастии она столкнулась с объединенным требованием правящего класса протестантов во главе с ее собственным Советом о более строгих действиях против католиков. Она наложила на проект вето, при том, что за все время своего правления вынуждена была накладывать вето на важный проект общегосударственного значения меньше десяти раз. Парламент 1572 г. был созван, вероятно, из-за давления Совета на королеву. Субсидия не запрашивалась, и это был единственный парламент за все царствование, который был созван в такой поздний срок, что пришлось заседать весь июль. У королевы не было причины созывать парламент; скорее, ее хотели заставить казнить Норфолка и хотя бы лишить права на престолонаследие Марию Стюарт. Норфолк был приговорен к смерти за измену б января 1572 г., но Елизавета не санкционировала казни; дважды указ о казни отменялся к разочарованию толпы. Елизавету уговорили согласиться на созыв парламента (может, она рассчитывала, что страх парламентской атаки сделает Марию более сговорчивой), и он открылся 8 мая. Негодование против Норфолка было подстегнуто вступительными речами спикера и лорда-канцлера, и герцога казнили 2 июня, не дожидаясь петиции о его смерти, которая как раз готовилась. Но вопрос о Марии оставался открытым, и тут снова вмешался Совет. Объединенная комиссия обеих палат, руководимая членами Совета и «людьми дела», составила два законопроекта; один — петиция о лишении Марии гражданских и имущественных прав, а второй — законопроект о лишении ее права престолонаследия.

За сто лет до Карла II у Елизаветы был ее собственный «кризис исключения», и она столкнулась с более сплоченными рядами. Сэр Фрэнсис Ноуллз, сэр Джемс Крофт из Тайного совета и несколько их агентов во главе с Томасом Нортоном обработали Палату Общин, тогда как лорд-канцлер Бэкон и другие члены Совета захватили первенство в Палате Лордов, а Берли действовал как координатор. Епископы представили длинный перечень богословских причин, чтобы оправдать казнь Марии, а комиссия юристов выдвинула юридические аргументы. С точки зрения Совета все шло хорошо — если бы только сдалась королева. 21 мая Берли замечал: «Невозможно достичь большего здравомыслия, чем в Палате Общин, и в верхней палате всего хватает; но самая высокая персона проявляет такую медлительность и такую задержку в решениях, что кажется, будто Богу не угодно, чтобы уверенность победила»14 . Богу — и Елизавете Тюдор — по-прежнему было неугодно, королева объявила, что она не согласится на лишение гражданских и имущественных прав, и она направила усилия на законопроект «об исключении».

Несмотря на это, члены Тайного совета продолжали решительно добиваться лишения прав, может, они не надеялись, что Елизавета казнит сестру-монархиню. Но вопрос о лишении прав, вероятно, заставил Елизавету подумать об «исключении». Совет и его заправилы сражались, чтобы протащить усложненный законопроект об «исключении» через все его стадии до того, как начнется чумное время и королева закроет сессию. Они шли напролом, загружая комиссию в Палате Общин и добиваясь посещаемости, и законопроект еле-еле успел пройти. Но все было напрасно. Берли в отчаянии писал Вальсингаму:

«Теперь насчет нашего парламента и я не могу писать спокойно: все, за что мы боролись и при полном согласии привели в нужную форму — я имею в виду закон, который объявил бы шотландскую королеву неспособной и недостойной надеть корону — не был Ее Величеством ни отвергнут, ни утвержден, но отложен до праздника Всех Святых. Но что об этом могут подумать все другие мудрые и достойные люди, Вы можете догадаться» 15 .

Это был классический пример лавирования Елизаветы. Ее вынудили согласиться на созыв парламента, но она не обязана была соглашаться с его законодательными актами. Ее советники под руководством Берли организовали нажим относительно казни Марии. Чтобы разрядить эту кампанию и чтобы избежать открытой стычки между Советом и парламентом с одной стороны и самой собой, почти в полном одиночестве, она, казалось, согласилась на исключение из престолонаследия. Но в конце концов (потому что дискредитированная Мария была ей выгоднее с правом наследования, а не без него) она (только не называя этого поступка своим именем) наложила вето на законопроект и назначила перерыв в работе парламента.

Несмотря на поражение, члены Тайного совета продолжали оказывать на королеву давление со стороны парламента, особенно во время сессии 1586–1587 гг. Сессия 1586 г. была повторением сессии 1572 г. в более мягкой форме. Советники хотели, чтобы сессия помогла Елизавете примириться с казнью Марии. Определенно была борьба относительно того, нужно ли созывать парламент. В сентябре 1586 г. Берли докладывал: «Мы заодно с парламентом, что Ее Величеству не нравится, но мы настаиваем, чтобы эту тяжесть легче было вынести, а за границей это будет лучше воспринято»: очевидно, они надеялись, что Елизавета скорее согласилась бы на казнь, если бы могла свалить вину на парламент. Когда сессия открылась, Хаттон, Майлдмей, Крофт и Ноуллз повели Палату Общин, а лорд-канцлер Бромли и Берли — Палату Лордов в атаку на Марию, и королеве представили совместную петицию о ее казни. 24 ноября 1586 г. Елизавета сообщила свой ответ делегации от обеих палат, как она сама сформулировала: «Мой ответ — нет ответа»16 . Королева не принимала решения, и парламентских просьб было недостаточно. Поэтому Вальсангам, по всей вероятности, инсценировал Стаффордский заговор, чтобы Елизавета испугалась и начала действовать. На этот раз Совет добился своего, и Мария взошла на плаху в Фотерингее 8 февраля 1587 г. — хотя Елизавете понадобился козел отпущения, и карьера секретаря Дейвисона на этом закончилась.

Через неделю после казни парламент возобновил работу, и эта вторая сессия тоже использовалась, чтобы оказать давление на королеву — на этот раз чтобы вынудить ее принять Нидерланды под свою власть в интересах более эффективной совместной борьбы с Испанией. Еще раз члены Тайного совета в Палате Общин взяли на себя руководство: Хаттон, Майлдмей и Ноуллз бросали прозрачные намеки в том плане, что надо попросить королеву принять Нидерланды, а «люди дела» и придворные, такие как Томас Сесил, сын Берли, поддерживали эту идею. Комиссия под влиянием советников и спикера Пакеринга решила подкупить королеву, воспользовавшись ее финансовыми затруднениями. Елизавете предложили ежегодную дотацию до конца войны, если она примет власть. Совет и Палата Общин хотели связать королеву обязательством бороться за освобождение Нидерландов от Испании, но Елизавета все еще надеялась вынудить Филиппа II договориться со своими голландскими подданными. Она отказалась от дотации: Елизавета пожертвовала Марией, но жертвовать внешней политикой она не соглашалась.

По мнению сэра Джона Нила, Елизавета постоянно сражалась с парламентом, который слишком много о себе думал, так как в нем верховодили воинственные пуритане. Как показал сэр Джеффри Элтон17 , это неправда. Большую часть своего времени на большей части заседаний парламент делал свое дело, голосуя за субсидии, которые просила королева, обсуждая и принимая законопроекты государственного значения, рассматривая частные законопроекты, необходимые, чтобы развязать узлы земельного права и столкновения конкретных интересов. Чаще всего не требовалось ничего, кроме самого мягкого нажима, чтобы добиться завершения нужного дела. Но иногда случались неприятности, и с точки зрения Елизаветы они были гораздо серьезнее, чем думал Нил. Ибо разногласия обычно случались не между правительством Елизаветы и ее парламентом, а между самой Елизаветой и ее правительством и парламентом в союзе. Такие трудности возникали, когда обычные Елизаветины приемы политического управления оказывались неадекватными — когда ей не удавалось расколоть оппозицию в Совете, запугивая и разделяя, и когда она не могла обезвредить оппозицию подкупом, политическим соблазном и эмоциональным шантажом у себя при дворе. Когда ее попытки заткнуть рот своим министрам в Совете и при дворе проваливались, необходимо было нанести им поражение в парламенте: в качестве оружия она использовала свою собственную личность и собственное понимание своих конституционных прав.

Самыми важными инструментами Елизаветы были ее речи в парламенте, и она уделяла большое внимание их написанию, произнесению и публикации. Хотя ее лорды-канцлеры и хранители выступали от имени королевы, она также готовила и речи для себя. Она сама писала свои речи и стала квалифицированным составителем: заметно, что ее речи становились гораздо более ясными и понятными по мере того, как она набиралась опыта и обретала уверенность. За исключением подобия «годового отчета» в 1576 г., ее обращения неизменно были откликом на какую-то парламентскую петицию или проблему, часто под давлением членов Совета. Так что обычно она выступала в момент политического кризиса, когда ее справедливое негодование должно было смягчаться тактом и соблазном. Сохранившиеся черновики показывают, что ранние варианты речей были клокочущими от гнева, но затем она сбавляла тон. В первом наброске своего ответа парламентской делегации по вопросу о престолонаследии в 1566 г. она обвиняла парламентариев в измене, но это оскорбление было вычеркнуто, и, работая над текстом, Елизавета изо всех сил старалась быть великодушной к своему народу. Она особенно рассыпалась в комплиментах и заигрывала перед Палатой Общин: она пылала гневом к пэрам и епископам, которые, как она думала, должны знать, что ей лучше не перечить, но Палата Общин представляла ее любящих подданных. Хотя она обычно угрожала советникам и сурово критиковала непокорные меньшинства, ее обращения к парламентариям были обильно сдобрены лестью и обещанием заботиться об их интересах.

Елизавета часто пыталась разделить направленную на нее парламентскую фалангу, ругая епископов, или членов Совета, или воинствующих пуритан за то, что они вводят в заблуждение здравомыслящих, преданных граждан, сидящих сзади. Она обещала умеренные реформы, если бы только горячие головы замолчали. В 1585 г. она сказала советникам и представителям духовенства после религиозных диспутов в Палате Общин: «Мы не будем обвинять в этих беспорядках всю Палату, ибо, хотя в ней найдется кучка несдержанных и безрассудных голов, там есть много мудрых и благоразумных людей». Затем она признала, что кое-какие реформы в церкви необходимы, и покритиковала инерцию епископов. Королева часто давала обещания о реформах, для выполнения которых она мало что делала. Она проронила нечто туманное о монополиях в 1597 г., но в 1601 г. оказалась в ситуации, когда в Палате Общин ей об этом тактично напомнили. В 1601 г. в округах наблюдалось значительное недовольство монополиями, и в конце концов Елизавета поняла, что требовалась настоящая уступка. Она позвала спикера Крука и объявила о приостановке деятельности агрессивных монополий: «Да наполнит нас Господь благодарностью и да пошлет ей много лет правления над нами», — произнес спикер18 .

Но ключевой тактикой королевы было держаться с большим достоинством, напоминая парламентариям и пэрам, что они ее подданные, а она их богоизбранная королева. Нечего ее запугивать, сказала она им в 1566 г.: «Я ваша королева, помазанница Божья, и насилие никогда не заставит меня что-либо сделать». Елизавета угрожала тем, кто жаловался, и тем, кто их подстрекал, как в 1585 г.: «Они вмешиваются в дела выше их разумения, которые их не касаются, и за это мы призовем к ответу некоторых из них. Как мы понимаем, их поддерживает кое-кто из нашего Совета, мы их переубедим или же выведем некоторых из Совета»19 . Она обращалась, выходя за рамки своего Совета и обсуждаемого вопроса, прямо к членам парламента вообще и к их лояльным избирателям. Иногда, как в 1576 и в 1593 гг., ее выдающиеся парламентские речи не были слышны тем, для кого они на деле предназначалась — задним рядам толпы — поэтому они бывали переписаны и распространены. Она послала копию своей речи на закрытии парламента в 1576 г., которой, по-видимому, гордилась, своему крестному сыну Джону Харингтону, и многочисленные другие копии были распространены при дворе. Тщательно подготовленная риторика не должна была пройти даром. С 1585 г. ее речи намеренно и систематически копировались и широко распространялись, они также печатались в хрониках того времени в отдельных изданиях.

Елизавета старалась снизить давление парламента и путем ограничения обсуждаемых тем. Она пыталась помешать советникам использовать парламент против нее, доказывая, что некоторые вопросы — за пределами его компетенции и могут быть решены только королевой при консультации ее Совета. В 1571 г. в своем ответе на традиционную просьбу спикера о свободе слова в Палате Общин лорд-хранитель Бэкон сообщил: королева «сказала, что было бы лучше, если бы они не вмешивались в дела государства, если только эти дела не выдвигалась на их обсуждение, а занимались бы другими делами, касающимися всего сообщества». Елизавета сформулировала новое различие между «делами государства», высокой политикой, которые парламент должен обсуждать, только если она их попросит, и «делами сообщества», теми общественными и экономическими вопросами, которыми парламент обычно и занимался. Парламент попросили не затрагивать вопросов, решение которых было прерогативой монархини. Лорд-канцлер Бромли попросил Палату Общин в 1581 г. «не заниматься делами ее государства, которые касаются ее прерогатив, а также религией»20 . Практически, Елизавета в ряде случаев пыталась воспрепятствовать обсуждению в парламенте законопроектов — о престолонаследии в 1566 г.; о религии в 1572, 1576, 1581, 1584, 1585, 1589 и 1597 гг.; о королевских финансах в 1589, 1597 и 1601 гг. Существовало еще одно различие, на котором Елизавета настаивала. В 1599 г. Бэкон сказал парламенту: королева даровала им свободу слова при условии, что они «ни по неразумию, ни по беспечности не забудут о своем долге, почтении и послушании своему монарху». Как объяснил сэр Уолтер Майлдмей в 1576 г.: «Нам нельзя забывать о различии между свободой слова и распущенностью в словах, ибо благодаря первой люди могут выражать свое мнение свободно, но с условием, что все говорится к месту, скромно, осторожно и с почтением. Вторая, наоборот, ведет к тому, что все произносится не к месту, необдуманно, высокомерно и непочтительно, не принимая во внимание лицо, время или место». Свобода слова была разрешена, но только если ею пользовались разумно — как лаконично выразился Пакеринг в 1593 г.: «Ее Величество дарует вам свободную, но не распущенную речь; следовательно, это свобода, но с должным ограничением»21 . Это ограничение на стиль ведения споров вызвало гораздо меньше дебатов, чем ограничение на область дискуссий, и те, кто, как Питер Уэнтуэрт, заходили слишком далеко, подвергались наказанию в Палате. Но, тем не менее, это было важное ограничение, потому что фактически оно лишило парламентариев возможности возражать против прямых королевских указов.

Не во всех случаях, и даже не слишком часто королеве удавалось ограничить парламентские дебаты «безопасными» вопросами. Члены Совета и их агенты заводили членов парламента в области, которые Елизаветой были отмечены как запрещенные, они пытались оказать на нее общественное давление — особенно по поводу престолонаследия, религиозной реформы, Марии Стюарт и внешней политики. Но у нее была возможность заставить быть осторожными всех, кроме самых решительных; она сделала свой гнев орудием любого политического расчета и заставила парламент считаться со своими прерогативами. Как написано в одном дневнике в 1572 г.: «Послание, которое запретило внесение законопроектов насчет религии в Палату, как многим кажется, нарушает свободу Палаты, но по этому поводу никто ничего не сказал»22 . В 1601 г., когда члены парламента настроились получить какую-то реформу против монополий, шли долгие дебаты о том, как действовать по делу, так близко затрагивающему монаршую область Елизаветы. Не следует воображать, что парламент нарочно старался бросать вызов полномочиям монархини: скорее, расширяя свои прерогативы вековыми способами, Елизавета расширяла возможность ограничивать дискуссию и избегать конфронтации. Тактическими маневрами, ораторским искусством и редкими уступками Елизавета обычно мешала своему парламенту, руководимому ее Советом, представлять ей законопроекты, против которых она возражала.

И если ее приемы предотвращению не помогали, если нежелательный законопроект представлялся, она всегда могла наложить на него вето. Но парламентский успех Елизаветы измеряется как раз тем, что она редко использовала вето по важным вопросам: ей этого не приходилось делать. За тринадцать сессий на королевское утверждение Елизавете было представлено примерно 506 законопроектов: она пропустила 436 и наложила вето приблизительно на 70 — всего 14 процентов, в среднем 5 за каждую сессию. И какие же законопроекты не прошли? В 1597 г. было отклонено необычно высокое количество законопроектов, 12 из 55. Это были: законопроект о регистрации штрафов в суде по гражданским делам; о запрещении пивоварням использовать больше двух котлов; об изменении порядка наследования земельных участков; о разрешении семье Спенсеров отчуждать земли; о предотвращении двойной оплаты по цеховым книгам; законопроект о борьбе с тайными правонарушениями; о регулировании производства сукна в Эссексе и Суффолке; о разрешении Эдмунду Молиньюксу продать земли, чтобы заплатить долги; об изменении ссуд под залог; о разрешении арендаторам пользоваться землей в случае неуплаты; относительно Гарре де Малина и Джона Хангера, иностранных купцов; о подтверждении купеческого устава в Ньюкасле-на-Тайне. Только один из законопроектов, об арендаторах, затрагивал интересы короны, так почему же пострадали Спенсеры, или пивовары, или эссекские суконщики, или Гарре де Малин?

Почти все законопроекты, отклоненные в царствование Елизаветы, касались интересов частных лиц и групп. Похоже, что те, кто был против законопроекта, но не смог остановить его в парламенте, возможно, попросили королеву отклонить его. В 1585 г. судебные власти и граждане Конвея в Северном Уэльсе подали Берли просьбу уговорить Елизавету отклонить законопроект о проведении квартальных сессий Карнарвоншира только в Карнарвоне, а не в Карнарвоне и Конвее. Законопроект проталкивался парламентариями от Карнарвона. Конвей не имел своих представителей, и город вынужден был прибегнуть к просьбе о вето. Берли, по всей вероятности, помог, и Елизавета отклонила законопроект. За все время своего правления она отклонила меньше десяти законопроектов из-за того, что они вторгались в область ее компетенции или противоречили ее политике; 10 политических вето на 506 законопроектов. Только в 10 случаях (а может быть, даже 5) ей не помогло ее политическое искусство. Только тогда, когда ей не удавалось справиться со своими советниками, подкупить своих придворных, запугать своих епископов и пэров и очаровать задние ряды своего парламента — только тогда ей приходилось использовать свою конституционную власть.

Когда министры Елизаветы терпели поражение в Совете и при дворе, они обращались к парламенту — но там они тоже не могли одолеть ее. Елизавета не сдалась по вопросу о престолонаследии в 1563 и в 1566 гг., насчет религии в 1566, 1571 и 1584; по антикатолическим законам в 1571 (хотя в 1581 она пошла на компромисс). Она не уступила по поводу Марии Стюарт в 1572 г., и если уступила в 1587, то только в силу доказательства того, что Мария действительно замышляла ее убить, но еще и потому, что, просидев на троне почти тридцать лет, она поняла: чтобы удержать верность англичан, ей больше не нужно запугивать их возможным воцарением Марии. Елизавета добивалась своего, потому что она овладела искусством управления англичанами: она их нянчила. Она использовала силу своей личности и фанатичную личную преданность, которую способна была пробуждать, чтобы разрушать политические союзы, которые иногда пытались сломить ее. Те, кто кричал о решительных действиях, начинали чувствовать себя виноватыми и смущенными: они что, в самом деле сомневались в ее приверженности протестантской вере или в ее любви к своим подданным? Учитывая эффективность мифотворческого механизма, ни один мужчина не мог признаться в сомнении — а у женщин не спрашивали.

ПРИМЕЧАНИЯ И СНОСКИ

1. Hartley Т Е (ed.) 1981 Proceedings in the Parliaments of Elizabeth I, 1558–1581. Leicester, p. 175

2. Neale J E 1957 Elizabeth I and Her Parliaments, 1584–1601. Cape, p. 246

3. Neale J E 1957 p. 247

4. Hartley T E (ed.) 1981 p. 38

5. Hartley T E (ed.) 1981 p. 442

6. Neale J E 1957 p. 248

7. Graves MAR 1983 The management of the Elizabethan House of Commons: the Council's ‘men of business’, Parliamentary History 2: 14; Elton G R 1984 Parliament, in Haigh C A (ed.) The Reign of Elizabeth I. Macmillan, p. 91

8. Neale J E 1953 Elizabeth l and Her Parliaments, 1559–1581. Cape, p. 281; Elton G R 1986 The Parliament of England, 1559–1581. Cambridge, p. 107

9. Parker M 1853 Correspondence, Bruce J and Pe-rowne T T (eds). Parker Society, p. 380

10. Neale J E 1976 The Elizabethan House of Commons. Fontana edn, p. 278

11. Neale J Е 1953, 1957 passim

12. Graves MAR 1983: 17-21

13. Calendar of State Papers Spanish, 1558—67, p. 604

14. Graves MAR 1983: 27

15. Read C 1960 Lord Burghley and Queen Elizabeth. Cape, p. 50

16. Read C 1960 p. 361; Neale J E 1957 p. 129

17. Elton G R 1986 pp. 350-72

18. Neale J E 1957 pp. 69, 385

19. Hartley T E (ed.) 1981 p. 148; Neale J E 1957 p. 69

20. Hartley T E (ed.) 1981 pp. 199, 526

21. Hartley T E (ed.) 1981 pp. 43, 453; Neale J E 1957 p. 249

22. Hartley T E (ed.) 1981 p. 331