ГЛАВА 1
Склад стоял высоко на холме. На жаре от него исходил слабый неровный свет.
Зной стоял такой, что казалось, холм всего в нескольких дюймах от солнца. Я и не представляла, что здесь такое пекло. Наверное, в Африке было так же до Великого Исхода.
Раньше я тоже забиралась довольно далеко на юг. Однажды мы с мамой даже побывали в Греции, чтобы посмотреть на развалины древнего Акрополя. Но, во-первых, мы выехали с утра, и это был январь, и мы взяли много воды в специальных бутылках, в которых она всегда оставалась прохладной, и приняли солнцезащитные таблетки. И при всем этом мы выдержали не более пяти минут под открытым небом, а потом сразу вернулись в магнитомобиль.
Тут было так же жарко. Нет. Еще жарче. Безумно, невыносимо жарко. Жар исходил отовсюду — от неба и от земли. Как будто тебя засунули в старинную духовку.
Склад был из полупрозрачного бетона. Я сразу поняла, что это за материал, потому что из него построено и здание бассейна в Париже (мама мне говорила). Одна из основных особенностей этого материала в том, что зданию не нужны окна. Свет проникает сквозь стены, но внутренние помещения не видны снаружи. Так что внутрь я заглянуть не могла. Рядом со стальной дверью я увидела кнопку звонка. Я нажала на нее, но ответа не последовало.
Я боялась, что умру на улице от жары. Я не могла вспомнить, когда в последний раз что-то пила. Кажется, я вообще ничего не пила в тот день, а после бешеной гонки и пережитого ужаса мой организм был сильно обезвожен. Вот рту так пересохло, что я даже не могла сглотнуть. Над городом внизу подножия холма стояло какое-то мутное свечение. Там почти не было воздушных построек, и здания казались очень низкими. Море было похоже на сверкающее стальное зеркало. Казалось, жара делает твердый мир жидким, а море — твердым. Машины-транспортеры, груженные Эхо, неслись по магнитному треку.
Поблизости не было видно ни одного человека. Я уселась в тени, но там было не намного прохладнее. Забавно. Я забралась так далеко, а теперь меня убьет солнце. Я старалась придумать какой-нибудь план действий. Нужно встать и найти какой-нибудь поезд или такси и ехать на север, только не в Лондон.
Двадцать минут назад я прыгнула в битком набитый поезд, следовавший до Парижа, потом — в другой, до Барселоны-2, потом в третий — до Валенсии, а потом приехала сюда на такси.
Зачем я сюда приехала? Нужно было еще в Париже связаться с Розеллой из иммерсионной капсулы в каком-нибудь кафе. Я убедила себя, что он может быть здесь. Какой же я была дурой. Вот что сделали с моим мозгом старинные книги и песни «Нео Максис»! Забили его несбыточными фантазиями.
Я закрыла глаза и почувствовала, как солнце обжигает мои веки, даже в тени. Постаралась сосредоточиться, но это было непросто. Что же мне делать? В голове было пусто. Жара плавит все, даже мысли. Я чувствовала только пустоту.
Да.
Мне нужно поспать, но я знала, что если усну, то могу умереть.
В окрашенной красным темноте я собрала последние силы и позвала ее:
— Ро-зел-ла!
И через секунду, или минуту, или час дверь распахнулась, и кто-то подбежал ко мне — женщина, плавящаяся в воздухе.
ГЛАВА 2
Все снова повторилось.
Вот так и происходит всю жизнь.
Жизнь — это эхо.
Да. Жизнь как песня «Нео Максис». Слова всегда разные, но некоторые отрывки — например, припевы — быстро становятся знакомыми. Они не одинаковые и мало похожи друг на друга, но ты сразу их узнаешь.
В жизни происходят всякие события. Они разные, но среди них есть и очень похожие. И тогда ты понимаешь, что тебе выпал второй шанс. Шанс понять то, что не удалось в первый раз. Получив такой шанс, нужно его использовать; он поможет разобраться в ошибках и привести в порядок свои глупые мысли. И вот этот шанс может оказаться последним.
Когда я пришла в себя, то увидела, что надо мной кто-то склонился. Это могла быть моя спасительница или враг, или и то и другое одновременно. Она встревоженно смотрела на меня. Волосы длинные, неухоженные, выгоревшие на солнце. На ней какой-то жилет, в брови крошечная серьга. Глаза темные, а может, это информационные линзы. И от нее пахло алкоголем.
Я вспомнила ее лицо. Я видела ее в магнитной машине на пути в Париж, когда пряталась на заднем сиденье. Как же отвратительно дядя Алекс тогда с ней разговаривал. Я огляделась по сторонам. Пока я была без сознании, меня, видимо, перенесли в какой-то странный кабинет, который был в то же время и спальней. Серые стены мутно светились.
— No te preocupes, — сказала она мне. — No te preocupes, todo saldra bien…
И поднесла кашку к моим губам:
— Agua.
Я выпила.
— Вы Розелла?
— Si, — ответила она. — Откуда ты знаешь мое имя? И кто ты?
— Меня зовут Одри Касл.
— Касл? Как у Алекса Касла?
Забавно иметь фамилию, которая вызывает у людей такой ужас.
— Я его племянница.
Понадобилось несколько секунд, чтобы мысленно сложить куски головоломки. И когда она это сделала, страх на ее лице сменился грустью.
У меня был солнечный удар, и меня тошнило.
Розелла пыталась меня успокоить.
— Tranquilo, tranquilo… Не волнуйся, с тобой все будет в порядке. Ты едва не умерла от жары, но теперь все хорошо. Я перенесла тебя внутрь. Сначала ты была без сознания, а потом спала.
Она была сильной, высокой женщиной, но выглядела очень уставшей. У нее было такое лицо, которое одновременно может быть и грустным, и радостным.
Она что-то тихо прошептала по-испански.
— Я не понимаю, — сказала я.
Она пристально посмотрела мне в глаза.
— Я сожалею.
— Сожалеете? О чем? Об Алиссе?
Я не чувствовала злости. Мне просто нужно было знать правду. Одно только выражение ее лица при упоминании Алиссы сказало мне все, что я хотела знать. Розелла колебалась, а когда она наконец обрела способность говорить, ее слова казались мне таким же мутными и дрожащими, как здания на горизонте.
— Не знаю, как много тебе известно, но я сожалею о смерти твоих родителей. Это правда. Да, я создала Алиссу. И я же запрограммировала ее сбой. Она должна была убить всех, с кем жила, через пять недель пребывания в доме. Всех, включая тебя. Прости меня, прости, прости… Бедная девочка. Сама я никогда себя не прощу. Никогда не смогу…
Она задрожала, по ее лицу потекли слезы.
— Мой дедушка умирал. Мы потеряли дом, и жить ему оставалось недели, а то и дни. Он терпел жуткую боль… Мистер Касл сказал мне, что если я сделаю то, что он хочет, то мой дедушка проживет еще не меньше семидесяти лет… Обещал обеспечить ему самую лучшую генную терапию. Его легкие и все тело будут полностью восстановлены. Его избавят от страданий, подарят ему жизнь. Я уже потеряла сына. И дедушка заменил мне семью. Больше у меня никого не осталось. Алекс Касл сказал, что если я откажусь, то попаду в тюрьму, а дедушка умрет.
Я пристально смотрела на нее; после этих слов мне захотелось ее возненавидеть, но я не смогла. Почему-то было понятно, что во всем случившемся ни Алисса, ни Розелла по-настоящему не виноваты. За все в ответе только мой дядя, и вот тут я почувствовала ярость. Я злилась, что дядя был все еще жив, а мои родители умерли.
Гнев был настолько сильным, что я чуть было снова не потеряла сознание.
— Я хочу убить его, — сказала я ей, вспоминая, как кричал Дэниел и как кричали мои родители. — Хочу убить моего дядю. Я хочу, чтобы вы сделали то же, что и в прошлый раз. Превратите Эхо в кошмарное существо, которое его уничтожит.
Розелла посмотрела на меня.
— Его убийство не вернет твоих родителей. Я хочу помочь тебе, но месть — это не выход. Если я сделаю это, то Эхо, скорее всего, будут повсеместно запрещены, а уже существующие ликвидированы.
Я не знала, правду она говорит или нет. Но эта информация вызвала у меня беспокойство. Я подумала о Дэниеле. Мысль о том, что его могут уничтожить, была ужасной, хотя это могло уже произойти. Как странно… Всего несколько дней назад я хотела жить в мире, абсолютно свободном от Эхо. А сейчас потеря одного из них казалась мне катастрофой.
Розелла перестала плакать, но ее руки дрожали.
— Однажды я уже пробовала это сделать. Кто-то из его людей взломал мой компьютер и увидел, что я что-то замышляю. Он не знал, над чем я работала, но все равно стал угрожать мне. И я просто не могла больше так рисковать.
Она сказала, что все обещания дяди оказались ложью. Сказала, что находиться рядом с ней теперь небезопасно. Она считала, что она следующая в его списке.
— Он ведет себя странно. Тихо. Слишком тихо.
— Почему вы не уезжаете?
— Мне некуда уехать.
Потом Розелла стала расспрашивать меня о Дэниеле.
Я рассказала все, что знала.
— Почему ты приехала сюда?
— Он сказал, что вы обо мне позаботитесь.
Она улыбнулась, но это была грустная улыбка.
ГЛАВА 3
Дэниел приехал через два часа.
Ему удалось бежать из Зоны Возрождения.
Я услышала, как он разговаривал на первом этаже с Розеллой.
— Где она? — спросил он. — Где девушка? Где Одри? Она здесь?
Я встала. Я должна была его увидеть.
— Не беспокойся. Она в безопасности, с ней все в порядке.
Как только я услышала его голос, то почувствовала невыразимое облегчение.
— Могу я ее увидеть? Я хочу ее увидеть!
И мы встретились. Он поднялся наверх на левиборде, как раз тогда, когда я уже собиралась спускаться вниз. Как только я его увидела, то сразу поняла, что он стал прежним. Вернулся к себе. Что бы дядя Алекс ни пытался у него отнять, сделать это было невозможно.
Казалось, он вот-вот заплачет. Если наступает такой момент, когда машине хочется плакать, она перестает быть машиной. Я не могла вспомнить, где слышала эти слова, да это и неважно. Мне хотелось бы, чтобы папа был жив и я могла бы сказать ему это. Я бы еще добавила:
— Если внутри тебя есть что-то, что нельзя изменить или уничтожить, ты уже не машина.
Я смотрела на Дэниела и не видела Эхо. Я просто видела того, кого зовут Дэниел. Того, кто был для меня важнее всего на свете. Того, кто был теперь гораздо больше, чем сумма деталей.
Я подошла и обняла его.
— Ты сделал это.
— И ты тоже.
Я почувствовала, как тело Дэниела обмякло, и он едва не упал на меня — так ослаб.
У меня не осталось сомнений: я любила его. Может быть, это не та любовь, о которой пели «Нео Максис», но это все равно любовь. Чувство, которое испытываешь к другому и не можешь объяснить. Любовь не подвластна законам логики. Она останется с тобой, даже если все отнимут. Как то, что делает Эхо человеком.
Дэниелу срочно нужно было подкрепить силы, и Розелла принесла ему стакан воды с сахаром.
— Я работал в Зоне Возрождения. Шансов выбраться не было. Это было ужасно. Я перестал надеяться. А потом узнал о твоем побеге. Из новостей. И я…
— Из новостей? — заволновалась Розелла.
Дэниел кивнул.
— Есть такая информационная листовка — «Дозор „Касл“». Мне дала ее одна женщина, Леони.
— Леони Дженсон, — сказала я.
— Да. Там говорилось, что тебя видели на станции Хэмпстед. И я знал, что если тебе удастся попасть на поезд, ты попробуешь приехать сюда.
— Ты поехала прямо сюда? — Розелла в панике смотрела на меня.
— Нет. Сначала Париж, потом Барселона-2, а уже потом Валенсия.
Розелла кивала, что-то обдумывая.
— Хорошо. Три поезда. Три поезда. А Касл был в курсе, что ты знаешь об этом месте? Обо мне?
— Он рассказывал об Эхо-дизайнере из Валенсии, но я не думаю, что он когда-нибудь говорил, что Дэниел сделан здесь.
— Vale, vale… Но если известно, что ты отправилась на станцию, они быстро выяснят все остальное. И догадаются, что ты попыталась уйти от погони. Запросят записи из Парижа и Барселоны-2.
Она смотрела на меня и пыталась что-то придумать.
— Я бы заботилась о вас вечно, если бы только могла. Вы знаете, что я не лгу, но это не в моих силах. Каждый раз, когда я пытаюсь кому-то помочь, я его теряю. — На ее лице появилось выражение отчаянья. — Я думаю, вам лучше уйти. Еще полчаса, и он узнает, где вы. У вас мало времени. Он выследит вас обоих. Вам есть куда еще пойти?
Я посмотрела на Дэниела. Дэниел посмотрел на меня. В этом мире у нас не было никого, кроме друг друга.
— Здесь нельзя оставаться. Вам не спрятаться и на всей Земле, — вздохнула Розелла.
— Моя бабушка живет в Новой Надежде, — сказала я. Вспомнила бабушку, торчавшую на «Вечном Сиянии», и в каком невменяемом состоянии она была, когда я видела ее в последний раз. Вспомнила, как мама и папа отговаривали меня от поездок в Новую Надежду, а уж тем более от жизни там. Я слышала папин голос, ясно как никогда:
— Одри, обещай мне: когда станешь старше, ты не покинешь Землю, если в этом не будет крайней необходимости.
Возможно, настал именно такой момент. Я подумала обо всех Эхо, которые жили на Луне, но сейчас это меня пугало меньше всего.
— Луна! — воскликнула Розелла. — Да, именно Луна! У него нет там никаких полномочий. На Луне полиция ни от кого не зависит.
Она посмотрела на Дэниела.
— И Эхо там под защитой. У них есть права, которых нет на Земле.
Дэниел выглядел спокойным. Я с ужасом думала о том, что ему пришлось пережить в Зоне Возрождения. Его кожа была все так же безупречна, и он был по-прежнему силен; но было в нем и что-то беззащитное, так что хотелось обнять его, набросить одеяло на плечи и защитить от всего на свете. Может быть, в этом и заключается суть любви? В желании защитить того, кого любишь.
— Мистер Касл знает о твоей бабушке? — спросил Дэниел.
— Да. Она мама моей мамы.
— Но это Луна, — сказала Розелла. — Там для вас гораздо безопаснее, чем в любом другом месте на Земле. Там проще затеряться. О каждом человеке там куда меньше информации, чем здесь. Слабее надзор.
— Плюс ко всему, — добавил Дэниел, который был просто напичкан информацией, — в Алдрине, на самой северной окраине Новой Надежды, есть три тысячи свободных домов. Они признаны устаревшими еще в 2113 году, сразу как только были построены, и многие до сих пор пустуют. Нет ни владельцев, ни жильцов. Первое время мы можем жить там.
Это была самая нелепая идея: подросток и Эхо, вдвоем на Луне. Беглецы, которые никогда не будут уверены в завтрашнем дне. Я вспомнила Бена. Его родители, последователи симуляционизма, переехали в Новую Надежду. Может быть, нам удастся пожить у них. Но я пока не стала этого говорить.
Розелла кусала губы. Ее глаза были закрыты, она о чем-то думала. О чем-то плохом.
— Нет, — сказала она.
— Почему нет? — спросила я.
Когда Розелла открыла глаза, она смотрела только на меня.
— Ты не сможешь добраться до Луны. Никак. Не сможешь покинуть Землю. Первое, что сделал Касл и полиция, — это распространили твой идентификационный номер. На космодроме ты не пройдешь сканирование сетчатки и контроль отпечатков пальцев. Тебя поймают и отправят обратно к нему.
Внутри у меня все оборвалось, я чувствовала себя в ловушке. Можно страдать от клаустрофобии в маленькой комнате. А можно — и на огромной планете. Клаустрофобию вызывает не только ограничение пространства, но и ограничение свободы, и чувство надвигающейся опасности.
Мое сердце бешено стучало. В кожу как будто вонзились сотни иголок. Улететь или бороться? Мы не могли ни того, ни другого.
Дэниел заметил мое беспокойство.
— В Зоне Возрождения я познакомился с другим Эхо. Его звали Пятнадцатый. Он мечтал сбежать на Луну, и у него ничего не вышло. Но в моей памяти хранится запись того, что он сказал: «Если бы мы оказались в каком-нибудь другом месте, не здесь, то без проблем добрались бы туда. Каждую ночь на Луну отправляются шаттлы для Эхо — с космодрома Хитроу, и с других тоже. Почти из каждого крупного европейского города. Самые обычные шаттлы. Только все перекошенные. Ну, ты понимаешь. Корабли эхо-класса. Они не похожи на те, в которых путешествуют люди, но на Луну доставят за то же время. Зарегистрироваться на рейс очень просто. Не нужен идентификационный номер или приглашение на работу, не нужно объяснять цель визита. Если ты Эхо, не надо даже сканировать сетчатку глаза. Никто никогда не заподозрит Эхо в том, что он убежал».
— Но Одри это не поможет, она же не Эхо. Ей нужен идентификационный номер!
И вдруг меня осенило.
— Розелла, вы же всю работу делаете тут?
— Что ты имеешь в виду?
— Весь процесс производства Эхо! Он весь происходит здесь, да?
Розелла кивнула.
— Да, но почему ты спрашиваешь?
Но Дэниел уже понял, что я хочу сказать.
— Нет. Ты не должна становиться такой, как я. Человек не должен быть таким.
Я не стала его слушать и продолжала, обращаясь к Розелле:
— Тогда вы сможете поставить на мою руку клеймо — букву «Э», такую же, как у Дэниела. И отметку о производителе на моем плече. И тогда я смогу притвориться, что я очередной продукт корпорации «Касл».
Меня саму испугало то, что я только что предложила.
— Я могу стать Эхо.
ГЛАВА 4
Розелла покачала головой.
— Нет, не можешь.
— Но у вас же здесь есть все необходимое оборудование!
— Ты не Эхо! Человек не может просто взять и стать Эхо.
— Почему? — спросила я. — Из-за моих плеч? Они слишком широкие и уродливые? Из-за моей походки? Из-за моего носа? Из-за того, что я слишком толстая?
Во взгляде Розеллы появилось сочувствие.
— Я рада, что уже не так молода, чтобы переживать из-за подобных глупостей насчет своего тела.
— Но я не идеальна. А Эхо идеальны.
Дэниел посмотрел на меня внимательно и строго.
— Ты лучше. Ты красивая. А идеальность слишком переоценивают. Идеальность — самая пустая вещь, какую только можно представить. Пожалуйста, Одри, оставайся человеком. Только люди живут по-настоящему.
Розелла пожал плечами.
— И да, и нет. Я хочу сказать, если разложить нас на атомы, мы — просто горстка пыли, комбинация безжизненных молекул, которые вместе создают жизнь. На самом деле люди — просто умные машины, такие же, как Эхо.
— И я не стану настоящей Эхо, — сказала я. — Я притворюсь Эхо. В этом вся разница.
Я знала, что особой разницы на самом деле не будет. Если я буду выглядеть, как Эхо, то и относиться ко мне станут соответственно. Но никакого другого плана в голову мне не приходило.
— Пожалуйста, прошу вас, давайте сделаем так. Они ищут человеческую девушку, а не Эхо.
— Ты уничтожишь свою жизнь, — сказал Дэниел. — Эхо — граждане второго класса. Даже у домашних животных прав больше. У мышей больше прав! Даже у крыс. Ты не знаешь, каково это.
Я почувствовала дурноту. И странное чувство вины, как будто я предала родителей. Не такого будущего они для меня хотели. Я должна была поступить в Оксфорд. Но сейчас я не могу этого сделать. Даже учиться дистанционно будет слишком опасно. Нет. Я была беглянкой. Я собиралась жить анонимно, в полной безвестности, на Луне. Но у меня не было возможности выбирать из миллиона вариантов. Остался только выбор между жизнью и смертью.
— Я не должен был об этом говорить, — сказал Дэниел. — Я просто думал, что может быть способ попасть на шаттл вместе.
— Какой? Например, засунуть руки в карманы?
— Я не знаю…
Розелла мерила шагами комнату.
— Дело не только в отметках. У тебя человеческая кожа. Любой эксперт по Эхо увидит разницу. Следы от прыщей, поры и прочие недостатки. Посмотри, вот микротрещинки.
Я коснулась лица и внезапно почувствовала неловкость перед Дэниелом.
Розелла оценивающе осмотрела меня.
— Los ojos — глаза, — сказала она. — Они ореховые. У Эхо производства «Касл» они зеленые, а у «Семпуры» — карие. Темнее твоих. У меня естественный цвет глаз тоже ореховый, как и твой. Подожди-ка…
Через пару мгновений она сняла свои линзы.
— Информационные линзы с UVA-фильтром. Вещь первой необходимости в испанской пустыне. Они не прозрачные. Посмотри, это коричневые радужные оболочки. Такие же, как у Эхо «Семпуры». Я ношу их, чтобы защитить глаза от солнца. Себе я достану другие.
Я вставила линзы. Розелла осмотрела мои руки и лицо.
— Чтобы изменить кожу, тебе придется отправиться в сосуд. Сейчас есть три свободных емкости. Я проверю, достаточно ли кератина в реконструирующей жидкости. И если все пройдет удачно, то я смогу сделать эпидермис, верхний слой твоей кожи, таким же, как у Эхо. Хотя бы на вид.
— Но это очень трудно. Дело в том, что жидкость поднимается очень медленно, и процесс невозможно ускорить. Тебе придется задержать дыхание на три минуты.
— Я справлюсь, — сказала я, не имея ни малейшего представления, так ли это.
— Ты уверена? — спросил меня Дэниел. — Ты не обязана этого делать. Должен быть другой способ.
— Луна — лучший вариант для нас. Ему даже в голову не придет искать меня там.
— А еще он последний человек в мире, который подумает, что можно по доброй воле захотеть стать Эхо, — сказала Розелла, которая прекрасно знала, что мой дядя относился к Эхо только как к товару.
Мы спустились вниз, к сосудам. Это были гигантские яйца, которые парили над полом. Мы прошли мимо множества занятых сосудов. Там, думала я, находились Эхо, которых разрабатывали для моего дяди. А потом мы дошли до сосуда с открытой дверью.
— Тебе придется раздеться, — сказала Розелла.
Я посмотрела на Дэниела.
— Отвернись, — сказала я.
Не думаю, что он когда-нибудь испытывал смущение или знал, что значит переживать из-за того, как выглядит твое тело, но он отвернулся.
Я разделась.
— Ты справишься, — сказал Дэниел, глядя на стоящий в отдалении рабочий стол.
— Если что-то пойдет не так, стучи что есть силы… У тебя все получится. Все будет в порядке, — это были последние слова Розеллы перед тем, как я вошла внутрь.
ГЛАВА 5
Дверь захлопнулась автоматически. Я была заперта в сосуде, прохладная жидкость постепенно поднималась, и меня охватила паника. Они не могли меня видеть. Что, если они меня не услышат? У этих сосудов, должно быть, хорошая звукоизоляция.
Жидкость поднималась. Выше, выше, выше. Она покрыла ступни, талию, шею. По коже побежали мурашки. Я попыталась замедлить дыхание, вспоминая мамины уроки по йоге.
— Чтобы задержать дыхание, нужно остановить мысли, — однажды сказала она. — Замедли их ход. Твое сознание всегда слишком активно, внимание перескакивает с одного на другое, порхает, как бабочка. Ты должна научиться его останавливать.
Я сделала последний вдох, чувствуя, как жидкость дошла до подбородка и губ. А потом закрыла глаза и задержала дыхание.
Я увидела папу и маму. Вспомнила, как они брали меня в Париж в субботу по утрам. Папа проплывал весь бассейн под водой. «Думаю, в прошлой жизни я был рыбой», — говорил он.
Прошлая жизнь.
А потом я вспомнила, чему он учил меня. Он знал, что я боюсь погружаться с головой, и пытался помочь мне победить этот страх.
— Чтобы сделать это, нужно отключить мысли… Чтобы сделать это, не нужно очень сильно стараться. Просто представь, что ты — ничто. Просто еще одна естественная часть бассейна.
Сколько времени уже прошло?
На этот вопрос было трудно ответить. Казалось, что прошло уже минут десять. Но, наверное, это была всего минута. Но в то мгновение, когда я уже думала, что легкие вот-вот взорвутся, и меня начало трясти от паники, случилось кое-что еще. Что-то твердое уперлось в мое плечо, и я почувствовала резкую, жгучую боль. Это была отметка о производителе. Почему Розелла не сказала мне, что отметку поставят здесь, в сосуде?
Боль была такой сильной, что я открыла рот, чтобы закричать. Я невольно сделала огромный глоток горькой минеральной жидкости и забарабанила руками по стенкам сосуда так сильно, как только могла, понимая, что у меня осталось не больше секунды.
А потом я умерла.
Вернее, подумала, что умерла.
Но иногда то, что мы считаем концом, — просто хорошо замаскированное начало.
И я очнулась. Я была голой. Правда, Розелла защитила меня от холода и смущения, накинув на меня одежду.
Губы Дэниела касались моих. А потом я выплюнула жидкость; она обожгла мне горло, когда выходила из легких. Он буквально вдохнул в меня жизнь. Физически я была слаба, но чувствовала огромную внутреннюю силу.
Я пробыла в сосуде достаточно долго, чтобы жидкость разгладила мою кожу.
— Все получилось, — сказал Дэниел.
— Прости, — сказала Розелла. — Как твое плечо?
— В порядке, — соврала я. Плечо горело адским пламенем.
Она выглядела обеспокоенной. Я подумала, что это из-за моего плеча, но это было не так.
— Время! Скоро он будет здесь. Или его Эхо. Почему они до сих сюда не добрались?
Вдруг мы услышали что-то вроде глухих ударов. Но звук шел не снаружи.
Мы удивленно переглянулись.
Звук шел из сосуда.
ГЛАВА 6
В сосуде что-то стучит, — сказала я Розелле.
Она выглядела так, как будто ее ударили.
— Но это… невозможно. Они еще не получили «запальники»!
Дэниел был в замешательстве.
— Почему? Я тоже когда-то стучал в сосуде.
— Тогда все было по-другому.
— В сосуде прототипы Эхо? — спросил он.
— Да, для «Касл». Но я еще даже не начала их разработку, не вводила никакие данные. У них нет «запальников»; и я не собираюсь больше с ними возиться.
Дэниел с тревогой возразил:
— Но почему? Вряд ли он обрадуется, если ты не закончишь работу.
Розелла побледнела, но в ее глазах вспыхнул вызов.
— Теперь мне наплевать, обрадуется он или нет.
— Когда они должны быть готовы? — спросила я.
— К завтрашнему дню. Еще одна причина, по которой вы должны уехать как можно быстрее.
Дэниел заметно нервничал:
— Как ты ему все объяснишь?
— Я не буду ничего объяснять. Все кончено.
— Вы должны ехать с нами, — сказала я, застегивая рубашку.
Розелла как будто меня не слышала. Она подошла к столу, который был завален оборудованием. Взяла металлический цилиндр с медным наконечником и отпечатком в виде перевернутой «Э». Я сразу поняла, зачем он нужен.
Из сосуда снова донесся шум. Розелла выглядела встревоженной. Она прошептала что-то по-испански, а потом сказала:
— У нас почти не осталось времени, но я должна сделать тебе обезболивающий укол…
— Не нужно, — сказала я, понимая, что нам и правда надо спешить. — Я потерплю.
И я смогла выдержать. Она прижала прибор к моей коже и повернула наконечник. Я смотрела прямо в глаза Дэниела, а он — в мои. Было больно. Боль буквально вгрызалась в меня, но я могла ее вынести, потому что знала: это была цена свободы.
— Ну, вот и все…
Снова послышался шум. Мы подошли к сосуду, который, как и остальные, парил в тридцати сантиметрах над электромагнитной подставкой.
— Останьтесь тут, — сказала Розелла. — Я вниз, хочу кое-что проверить в компьютере.
И мы остались вдвоем с Дэниелом. Подошли к сосуду. У меня было такое чувство, что нужно что-то сказать:
— Прости.
— За что ты просишь прощения?
— За все. За то, что так себя вела, когда мы впервые встретились. Я была не права, считая, что все Эхо одинаковые.
Он улыбнулся.
— В большинстве случаев так и есть. Большинство Эхо будут делать то, что записано в их программе. Они не думают о том, что делают. Выполняют, что им прикажут, и все. Они никогда не узнают, что такое радость от книги или поцелуя, но и боль им неведома. Они безнравственны. Чтобы обрести нравственность, они должны испытать радость и боль. Они запрограммированы для совершения определенных действий, человек отдает им приказ, они называют его хозяином или господином и сделают для него все, что угодно. Даже убьют.
— Но люди тоже бывают такими, — я во все глаза смотрела на него. — Операция не изменила тебя. Перепрограммирование… то, что дядя Алекс сделал с твоей головой.
— Сначала мне казалось, что изменила. Но потом я понял, что остался прежним. Моя сущность, делавшая меня тем, кто я есть, никак не была связана с программой. Во мне есть что-то еще. Что-то вечное.
— Я так перед тобой виновата… Ты не должен был спасать меня!
— Но ведь теперь все в порядке. Мы…
Из четвертого сосуда раздался шум. На этот раз гораздо более резкий и громкий. Дэниел растерялся:
— Странный звук. Слишком сильный, даже для Эхо. Отойди.
Как только он это сказал, послышался звук еще из следующего сосуда, стоявшего чуть дальше. И еще из одного.
— Происходит что-то странное!..
В этот самый момент Розелла поднялась к нам на левиборде. Она была очень встревожена.
— Он влез в мои компьютеры! Его хакеры взломали мою защиту. Они перепрограммировали всех Эхо, и теперь у них максимальный уровень силы и агрессии, гораздо выше разрешенного. Вы должны немедленно уезжать. Прямо сейчас! Они вот-вот пробьют сосуды, и как только это случится, они убьют всех нас. Теперь это записано в их программе, я только что видела код! Бегите, спасайтесь! Садитесь на корабль до Луны.
— А как же ты?
— Я должна остаться здесь, — сказала она. Ее голос звучал ровно, но напряженно. Происходило что-то, о чем она не хотела говорить нам, от чего пыталась защитить. Ее испанский акцент усилился.
— Я должна перепрограммировать компьютеры. Это моя обязанность. Уезжайте же, пока еще не слишком поздно!
Она почти кричала:
— Уходите! Вы должны уйти! Vete!
Но было уже поздно. Рука Эхо пробила сосуд, вырвалась наружу, расплескивая восстанавливающую жидкость, и схватила Дэниела за шею.
Дэниел задыхался. Я схватила маркирующую машинку для Эхо со стола, включила ее и прижала медный наконечник к запястью неизвестного Эхо. Но этот Эхо не был Дэниелом. Он не чувствовал боли.
На столе лежало множество инструментов, которых я никогда раньше не видела. Среди них я нашла знакомый мне лазерный нож. Я включила его и вонзила в руку Эхо. Сработало. Темная кровь брызнула во все стороны. А отрезанная рука по-прежнему сжимала горло Дэниела, пока он ее не оторвал от себя. Часть руки, которая осталась у все еще невидимого Эхо, бешено дергалась во все стороны. Из других сосудов раздавался грохот. Один из них тоже уже был пробит насквозь заключенным в нем Эхо.
— Бегите! — кричала Розелла, но мы не могли так поступить.
— Я не оставлю тебя здесь, — сказал Дэниел. — Ты меня создала. Ты обо мне заботилась.
— Я тебя предала!
— У тебя не было выбора.
— Уходите сейчас же! Вам теперь есть о ком заботиться. Вам обоим! Теперь вы есть друг у друга. Иногда, чтобы что-нибудь получить, нужно что-нибудь потерять. Мне терять нечего. Если вы останетесь и погибнете, а я спасусь, я не смогу с этим жить.
— Розелла, — сказала я, — ты ни в чем не виновата.
— Послушайте, — она почти умоляла нас. — Мне не трудно изменить программу. Всего пара строк, и я остановлю все это. Но я не спущусь вниз, пока не буду уверена, что вы в безопасности. Возьмите мою машину, поезжайте в Валенсию, в центральную больницу. Она называется «Клиника Куирон де Валенсия». Найдите там моего дедушку и заберите его из больницы. Пожалуйста, сделайте, как я говорю. Мне кажется, он тоже в опасности.
Это все меняло.
— Хорошо, мы поедем туда и позаботимся о нем.
Розелла скрылась в подвале.
Шум теперь исходил из всех занятых сосудов; отовсюду пытались выбраться Эхо.
— Идем, — сказала я Дэниелу.
Я вцепилась в него, и мы побежали мимо рук, пытавшихся схватить нас, поднимая тучу брызг. На пол выплескивалось все больше жидкости. Мы добежали до двери и велели ей открыться. Грохот позади нас становился сильнее, и нам пришлось предпринять несколько яростных попыток, чтобы ее распахнуть. Наконец мы оказались снаружи, в невыносимо жарком мареве, под лазурно-голубым небом. Мы обежали склад с другой стороны и увидели не магнитомобиль, а обычную машину, которая ездит по земле; древний, битый электромобиль 2070-х годов.
Дэниел открыл его; он знал, как им управлять. Мы поехали по старой, пыльной дороге, которая уже давно не была предназначена для машин, как вдруг ожил старый холофон, установленный на приборной панели.
— Да? — ответил Дэниел.
И мы увидели мерцающее лицо Розеллы.
ГЛАВА 7
Розелла выглядела такой спокойной, что сначала я решила: ей удалось справиться с Эхо. Но у ее спокойствия была другая причина. Это было сложно увидеть из-за того, что ее голограмма мерцала и теряла четкость на ярком свету.
— Моего дедушки нет в больнице, — сказала она. — Я так сказала, чтобы вы уехали. Эрнесто Даниэль Маркес умер две недели назад…
— О чем она говорит? — я посмотрела на Дэниела. Люди, которые сомневаются, что Эхо способны испытывать эмоции, должны были видеть его лицо в тот момент.
— Нет… Нет… Ты сказала…
— Lo siento mucho de verdad, — она закрыла глаза. В этот момент она уже не казалась такой спокойной. И вряд ли заметила, что говорит по-испански. — Я солгала, Дэниел. Я человек. Люди врут. Послушай, вам не нужно ехать в Хитроу. В Лондоне может быть слишком опасно. В Барселоне-2 тоже есть космодром. Оттуда улететь проще, там не такой строгий контроль. И оттуда каждую ночь отправляются шаттлы на Луну.
За спиной у Розеллы раздался какой-то шум. Ничего нельзя было разглядеть, но мы поняли, что Эхо выбрались из сосудов и теперь пришли за ней. Чтобы убить…
Дэниел остановил машину.
— Выходи, — сказал он мне.
— Нет.
— Выходи! — закричал он. Я впервые услышала, как он кричит.
Я покачала головой. Один раз я уже потеряла все и не хотела больше рисковать.
— Ты не вернешься туда один. Ни за что. Теперь мы вместе. И если ты едешь туда, то и я с тобой.
Дэниел понял, что спорить бесполезно, развернул машину и погнал обратно по желтой и пыльной дороге.
— Не нужно сюда возвращаться, — говорила Розелла, постоянно оглядываясь. — Слишком поздно, слишком поздно, слишком поздно… Все кончено! Не держите на меня зла. Todo saldr bien. Я люблю тебя, Дэниел. Одри, ты ведь позаботишься о нем? Ты ведь его защитишь?
— Да, — сказала я ей. — Обещаю.
Мы увидели, как рука Эхо схватила ее за плечо. Розелла закрыла глаза, как будто молилась, а потом назвала несколько цифр:
— Ocho… cuatro… dos… nueve… cero…
Она произносила цифры, а Дэниел шептал их вместе с ней, с ужасом осознавая, что происходит.
— Восемь… Четыре… Два…
— Активировать! Activar! Activar!
Прежде, чем я успела спросить у Дэниела, что она делает, он закричал.
— Нет! Розелла! Остановись!
Но было слишком поздно. Он мог бы кричать так, что звук его голоса достиг бы Марса, но это все равно не помогло бы. Меньше чем за долю секунды склад просел внутрь, уменьшился и исчез, как будто его никогда не существовало. В сухой пыльной земле осталась только яма от фундамента в форме идеально ровного прямоугольника. Дэниел вовремя остановил машину: мы едва туда не свалились. От склада и того, что на нем было, ничего не осталось. Только маленький черный куб лежал на оранжевой земле на дне котлована.
— Это самоуничтожитель.
Дэниел надолго замолчал и просто смотрел в окно на пышущий жаром, дрожащий пейзаж. На другом краю котлована виднелись обгоревшие деревья. Слева, за чахлыми кустами и кактусами, раскинулась Валенсия. Ее низкие серые здания были похожи на старые склады, продуктовые рынки и многоквартирные дома. Они тоже дрожали от жара. Движение на магнитных треках в центре города было оживленным. Три трека в разных направлениях тянулись над морем.
Я долго смотрела на море. Странное дело, издалека оно кажется неподвижным, ровным и спокойным, но стоит подойти поближе, и оказывается, что оно движется. Оно волнуется. Оно опасно. Да, море — это иллюзия. Может быть, если ко всему подойти достаточно близко, наконец увидишь, из чего же состоит этот мир. Из иллюзий. А если судить о вещах по первому взгляду на них, то так и останешься слепцом. Я была таким слепцом. Я не видела, каковы на самом деле Дэниел, дядя Алекс и даже мои родители.
Я все еще горевала по маме и папе. Все еще чувствовала дыру в сердце — такую же огромную, как и та, что зияла сейчас перед нами. Я пережила горе. А теперь и Дэниел его переживал.
— Она знала, — наконец сказал он.
— Что знала?
— Знала, что произойдет. И что уже слишком поздно. Она солгала, чтобы спасти нас. Человек жертвует собой ради спасения Эхо. Такое раньше бывало?
— Ты не обычный Эхо, Дэниел, и она любила тебя.
Я увидела, как у него на глазах выступили слезы. Он пытался с ними справиться, но ничего не вышло. И я просто сидела рядом с ним и ждала. Конечно, неприятности скоро нас настигнут, но сейчас все вокруг как будто замерло. Я чувствовала, что Дэниелу нужно принять свою боль. Впустить в себя. Если отгораживаться от боли — самому или с помощью нейродетекторов, — это может плохо кончиться. Будешь дальше жить пустышкой, сам для себя станешь самоуничтожителем. И Дэниел должен сейчас чувствовать все, что полагается чувствовать в такой момент.
Сидя в машине, я наблюдала, как ящерица медленно подобралась к краю дыры. Несколько раз резко дернула головой, как будто с интересом заглядывала внутрь, а потом бросилась назад по пыльной выжженной земле к чахлым зарослям кустарника.
Через минуту, две, три, четыре Дэниел повернулся ко мне. Слезы высохли, и его глаза стали ясными, как и прежде. Пгаза были ясными и зелеными, но боль из них не ушла.
— Одри, — сказал он. Его голос звучал мягко и как-то по-новому. Как будто слова, которые он произносил, стали хрупкими, как фарфор. — Одри, когда я впервые увидел тебя в доме твоего дяди, я видел боль, которую ты чувствовала. Я чувствовал ее, как свою. И все, чего мне больше всего на свете хотелось, — помочь тебе справиться с этой болью.
Он посмотрел на меня. Его глаза были широко распахнуты; они были зелеными и настоящими.
— А еще я боюсь тебя.
— Боишься? Почему?
— Потому что забота о другом может причинить боль. Иногда я мечтал никогда ни о ком не заботиться, ни за кого не переживать. Я мечтал быть как все. Но я не такой, и знаю это. Я никогда не смогу быть таким, как они. И… знаешь что?
— Что?
— Даже сейчас, ощущая эту боль, я не хочу быть другим. У нас есть надежда, правда, Одри? И неважно, каким пугающим может казаться будущее, оно того стоит. Жизнь всегда того стоит. Одри, я чувствую себя живым. Я должен быть живым, чтобы чувствовать эту боль. Мы познали боль — физическую и другую. И мы все еще здесь. Она нас не убила.
Я смотрела на свежий шрам на своей руке. Красная буква «Э» на новой блестящей идеальной коже. Может быть, в этом вся суть жизни. Когда иллюзии заканчиваются, выясняется, что это просто череда шрамов.
Вот так и становишься взрослым.
Ты узнал, что такое боль, но не дал ей себя искалечить. Ты стал сильнее, потому что смог ее пережить. Кожа грубеет, когда на ней появляются шрамы. И когда боль придет снова, ты будешь к ней готов. Она освещает оставшуюся жизнь лучами надежды. Так же, как и шрам просто подчеркивает гладкость остальной кожи.
ГЛАВА 8
Мы ехали по почти пустому старому шоссе. В нас оживали тысячи надежд.
И одна надежда была у нас на двоих.
Мы надеялись, что, как только дядя Алекс узнает о складе, он решит, что мы исчезли вместе с ним.
На первый взгляд дорога была вполне пригодна для езды, вот только ее не ремонтировали лет пятьдесят. Кое-где асфальта почти не осталось. В других местах он плавился от жары, и дорога была похожа на огромную серо-черную змею.
Над нами не было ни одного магнитного трека. Все они находились дальше на восток, и мы ехали, оставаясь почти незамеченными. Дэниел сказал, что полиция не патрулирует это шоссе. С одной стороны, это было хорошо, но с другой — где-то рядом могли оказаться бандиты.
Трое мужчин и женщина во всем черном и без шлемов довольно близко подъехали к нам на летающих мотоциклах и заставили нас поволноваться.
— Если они решат, что мы Эхо, то попытаются украсть нас, — сказал Дэниел. — Не показывай свою букву «Э» на руке.
Мотоциклисты некоторое время ехали за нами, но мы их не заинтересовали — может быть, потому, что машина была слишком старой, — и вскоре они свернули. Но мне все равно было неспокойно. Я поняла, какой опасности подвергаюсь, выдавая себя за Эхо.
В Таррагоне, ориентируясь по указателям, мы нашли магазин. Он был совсем задрипанный, но мы искали самые простые товары. Мне была нужна еда или высококалорийный шейк, Дэниелу — сахар. И нам обоим — вода.
Не думаю, что раньше я когда-нибудь бывала в магазине на Земле. На настоящем шопинге я была всего несколько раз, и обычно в таких местах, как «Белая Роза» в Йоркшире и других небесных торговых центрах.
В этом магазине стеллажи стояли всего в несколько рядов. Я увидела упаковки «Вечного Сияния». И одного этого уже было предостаточно, чтобы понять, в каком заведении мы находимся. Ведь «Сияние» запрещено продавать в магазинах. Я прошла мимо полок, мимо шоколадных спреев и таблеток от голода, мимо зарядных устройств для ментальных проводов производства «Семпуры», пластырей и солнцезащитных таблеток. Мы нашли сахар и высококалорийный шейк, но воду тут, как и везде в Испании, продавали из-под прилавка.
Дэниел разговаривал с продавцом — он свободно объяснялся по-испански. Мужчина осмотрел меня с ног до головы. У него были синие дреды, а на руке — двигающаяся татуировка с беззвучно рычащим тигром. На продавце не было футболки, и я заметила, что от его груди исходит слабое сияние. Еще один наркоман.
— Что он говорит? — спросила я Дэниела.
— Ему нужна девушка Эхо, чтобы заботиться о нем.
Я содрогнулась. Мужчина улыбнулся мне, но смотрел он не на меня.
— Я стала просто вещью, — сказала я, когда мы шли к выходу.
— Нет, не стала. Ты не Эхо. Даже я не Эхо.
— Но ты создан, чтобы быть Эхо.
— Это не совсем так.
И он рассказал мне об умершем ребенке Розеллы и о волосах в медальоне.
— На 0,01 процента я человек, — сказал он.
0,01 процента — вроде бы ничтожно мало, но в тот момент эта крошечная составляющая была для нас всем. Может быть, если в ком-то есть хоть немного человеческого, он уже человек. Может быть, тут все обстоит так же, как с любовью. Ты не можешь быть немного влюбленным. И не можешь быть немного человеком. Все или ничего. Капля оказалась океаном. «Быть человеком» можно и без всякой ДНК. Человек ты или нет, определяется способностью любить, а любовь не подчиняется законам логики, и возможно, сами слова «быть человеком» ничего не значат.
— Тогда ни один из нас ничему и никому не принадлежит, — ответила я.
«Кроме как друг другу», — подумала я. Но не произнесла этого вслух, иначе бы умерла на месте от смущения.
— Наверное, дядя думает, что мы уже мертвы, — сказала я, когда мы вышли из затхлого и влажного магазина на жаркий уличный воздух.
— Надеюсь, что это так, — сказал Дэниел, но его голос звучал так, словно он не особенно в это верил.
Я сделала глоток шейка. Он оказался отвратительным; видимо, испортился из-за жары. Пришлось его выбросить. В животе заурчало.
Мы преодолели последний короткий перегон до Барселоны-2. Она выглядела полной противоположностью Валенсии: современный (никаких построек старше пятидесяти лет), яркий город; здания парили в небе и сверкали в наступивших сумерках голубым, бирюзовым и зеленым. Голубым был и огромный логотип «Касл» — гигантская голограмма, парившая в небе. Я смотрела на нее, и мне казалось, будто дядя Алекс наблюдает за мной. Я вздрогнула. Если он меня когда-нибудь снова увидит или узнает, что я жива, убьют и меня, и Дэниела.
Космодром находился чуть дальше на севере, и мы продолжали ехать. Я смотрела на Дэниела, пока он вел машину. Он никогда не будет стареть. Он навсегда останется таким, как сейчас. Мне это пугало. Я-то не буду такой всегда. Я буду стареть, как и все люди. И если доживу до сорока, восьмидесяти или ста пятидесяти лет, то именно на столько буду и выглядеть, и чувствовать себя.
А что происходит с Эхо? Они остаются прежними. Конечно, лет через десять их, как правило, заменяли новыми моделями. Но вообще-то Эхо может существовать вечно, если правильно о нем заботиться. И если мое будущее связано с Эхо, однажды мне исполнится сто лет, а он все еще будет выглядеть шестнадцатилетним. Если тебя создали юным Эхо, ты навсегда таким и останешься.
Да, это было страшно. Но мне надоело бояться. Еще совсем недавно я боялась самого Дэниела. Вероятно, прожить жизнь можно, только идя навстречу своим страхам.
Да, вот именно. Почти всю свою жизнь я провела, думая о будущем, готовясь поступить в Оксфорд и делая то, что мне говорили родители. И ломала голову, что же будет дальше, ведь мама хотела, чтобы я была успешной и у меня были деньги, а папа — чтобы я жила, как он, руководствуясь его принципами.
В последние дни прошлое едва не поглотило меня, пыталось меня задушить. Я или цеплялась за нейродекторы, чувствуя без них себя мертвой, или хотела умереть.
Но теперь я решила не думать о прошлом и будущем. Я жила настоящим, и оно казалось таким же реальным, как небо над головой, как гигантский ярко освещенный шаттл, который мы только что заметили на горизонте.