Отрада есть на горной крутизне

Мало что на свете так же прекрасно, как пустынная дорога в четыре часа утра.

Белые полосы и подсвеченные знаки указывают, как ехать, и им нет дела до того, есть ли рядом люди, которые будут их слушаться, как нет дела камням в Стоунхендже до судеб жалких воздерживающихся, которые тысячелетия назад притащили их через равнину Солсбери.

Вещи остаются.

Люди умирают.

Можно следовать знакам и системам, которым положено следовать, а можно пожертвовать обществом и прожить жизнь, повинуясь инстинктам. Что там сказал лорд Байрон всего через два года после того, как его обратили?

Есть и еще где-то, в той же песне:

Живя одной любовью неделимой. Это распространенное проклятие вампиров. Они пробуют многих, но истинно жаждут только одну.

«Нет, — думает Уилл, — лорд Б. непревзойден».

Ну, Джим Моррисон подобрался довольно близко, признает он, слушая «Двадцатый Век Фокс» и отстукивая пальцами ритм на руле. (Впрочем, Уилл никогда не верил в теорию, будто бы Моррисон — это личина, избранная Байроном в шестидесятых.) Хендрикс тоже неплох. Или даже Роллинги, когда вампир был еще с ними. Весь тот самовлюбленный кровавый рок шестидесятых, который играл их с Питером отец, когда они были совсем маленькими.

Двигатель слегка хрипит; топливный датчик показывает, что бензин почти кончился. Уилл заезжает в круглосуточный автосервис и заправляет бак.

Иногда он платит за бензин, иногда нет. Деньги для него не значат ровным счетом ничего. Если бы Уилл хотел, у него были бы миллионы, но на них все равно не купишь ничего столь же восхитительного на вкус, как то, что он получает задаром.

Сегодня он не прочь повалять дурака, поэтому заходит в автосервис с последней двадцаткой. (Три дня назад он посетил вечеринку быстрых свиданий в баре «Тигр, Тигр» в Манчестере и там познакомился с девушкой со вполне подходящей шейкой, которая к тому же только что сняла двести фунтов из банкомата.)

За кассой на стуле сидит молодой человек. Он чихает журнал «Нате» и не замечает Уилла, пока тот не подходит вплотную и не начинает совать ему двадцатку.

— Третья колонка, — говорит он.

— Что? — переспрашивает кассир. Он вытаскивает наушники. Обостренный слух Уилла улавливает музыку в стиле хаус, которую слушал парень; этот энергично-металлический звук передает таинственную вибрацию и ритм ночи.

— Вот оплата за третью колонку, — повторяет Уилл.

Юноша кивает и, жуя, нажимает необходимые кнопки на кассовом аппарате.

— Не хватает.

Уилл молча смотрит на него.

— С вас двадцать фунтов семь пенсов.

— Прошу прощения?

Кассир чувствует, как где-то глубоко внутри зарождается страх, но не прислушивается к его невнятному голосу.

— Вы немножко перелили, — поясняет он.

— На семь пенсов.

— Ага.

— На целых семь пенсов?

— Ну да.

Уилл постукивает по лицу королевы на банкноте.

— Боюсь, у меня больше нет.

— Мы принимаем любые карты. «Виза», «Мастеркард», «Дельта»…

— У меня нет карточки. Я ими не пользуюсь.

Парень пожимает плечами.

— Ну, с вас двадцать фунтов и семь пенсов. — Он втягивает верхнюю губу, чтобы подчеркнуть свою непоколебимость.

Уилл смотрит на кассира. Сидит тут в спортивном костюме, со своим журналом, с айподом, с результатами неудачных экспериментов с растительностью на физиономии — и при этом с таким видом, будто он представляет собой нечто оригинальное, созданное им самим. А между тем в его крови чувствовался бы привкус древних корней, тяжелой и длительной борьбы за выживание в течение сотен поколений, отзвуки голосов предков, о которых он никогда не слышал, ароматы непостижимых эпических времен, нотки первобытных истоков его существования.

— Тебе действительно так важны эти семь пенсов? — спрашивает Уилл.

— Менеджеру важны. Да.

Уилл вздыхает:

— Видишь ли, в мире есть проблемы и посерьезнее.

Он задумывается об этом парне. Есть такие люди, которые подсознательно догадываются, кто ты такой, и втайне мечтают тебя напоить. Не того ли он добивается?

Уилл отходит, глядя на свое призрачно-серое отображение на экране системы видеонаблюдения. Он дергает на себя дверь, но она не открывается.

— Вы не уйдете, пока не заплатите полную сумму.

Уилл улыбается, столь наглядная демонстрация свойственной некровопьющим мелочности его искренне забавляет.

— Ты действительно так дешево оцениваешь свою жизнь? В семь пенсов? Да что ты купишь на эти деньги?

— Я тебя не выпущу. Полиция уже едет за тобой, приятель.

Уилл вспоминает об Элисон Гленни, заместителя комиссара манчестерского отделения полиции. Она уже много лет жаждет его смерти. «О да, — думает он. — Полиция постоянно за мной едет».

Уилл направляется обратно к кассе.

— Ты чего-то от меня хочешь? В этом дело? Видишь ли, мне кажется, что за этими твоими мелкими придирками стоит нечто большее. По-моему, ты просто очень одинокий парень на очень одинокой работе. И из-за такой работы у тебя рождаются определенные желания. Тебе хочется человеческого общения… человеческих… прикосновений…

— Отвали, пидор.

Уилл улыбается:

— Отлично. Явно подчеркивает твою гетеросексуальность. На сто процентов. Без базара. Ну, так что пугает тебя больше? Что я тебя убью? Или что тебе это понравится?

— Полиция скоро приедет.

— Хорошо, тогда, я думаю, будет лучше, если ты откроешь кассу.

— Что?

— Открывай кассу, я сказал.

Юноша тянет руку под прилавок, не сводя глаз с Уилла. Он достает кухонный нож.

— О, ножик. Фаллическое орудие, символизирующее вторжение и проникновение.

— Отвали, ясно?

— Проблема в том, что для меня тебе потребуется что-нибудь побольше. Что-нибудь, чем можно пронзить насквозь.

Уилл закрывает глаза и вызывает в себе древние силы. Он немедленно преображается и начинает заговаривать кровь.

Парень не сводит с него глаз. Страх переходит в слабость, затем в тупую покорность.

— Сейчас ты положишь нож, откроешь кассу и дашь мне несколько бумажных портретиков королевы, которые у тебя там хранятся.

Кассир растерян. На его лице отражается борьба, заведомо проигранная. Его руки дрожат, нож наклоняется вперед, потом падает на прилавок.

— Открывай кассу.

Парень подчиняется.

— Теперь давай деньги.

Он хватает без разбора десятки и двадцатки и протягивает их через прилавок.

Слишком просто. Скучно. Уилл показывает за прилавок:

— Нажми кнопочку и открой дверь.

Парень опускает руку и нажимает на переключатель.

— Погладить тебя по руке?

Он кивает:

— Да, пожалуйста. — Рука ложится на прилавок. Веснушчатая кожа и обгрызенные ногти.

Уилл ласкает его руку, вырисовывая на коже маленькую восьмерку.

— Когда я уйду, скажешь полицейским, что вызвал их по ошибке. А когда твой босс поинтересуется у тебя, куда делись деньги, говори, что не знаешь, потому что ты и вправду не будешь знать. Но потом ты, может быть, поймешь, что они достались более достойному человеку.

Он отходит, открывает дверь. Из окна фургона Уилл с улыбкой наблюдает, как парень засовывает наушники обратно в уши, напрочь забыв о произошедшем.

 

Омлет

— Не приезжай сюда. Пожалуйста.

Никто из сидящих за кухонным столом не слышит мольбу Хелен, нашептываемую омлету, который она взбивает на сковородке. Ее надежно заглушает нудное бормотание «Радио Четыре».

Продолжая помешивать, Хелен думает о своей бесконечной лжи. Все началось, еще когда дети были грудничками и она рассказывала своим знакомым из Национального фонда деторождения, что переходит на смесь, потому что акушерку якобы беспокоят «проблемы с кормлением». У нее не хватало духу признаться, что даже до того, как у малышей начинали резаться первые зубы, они кусали ее до крови. Клара в этом отношении оказалась хуже Роуэна, и Хелен со стыдом говорила подругам, ратующим за грудное вскармливание, что кормит трехнедельного младенца из бутылочки.

Она знает, что Питер прав.

Знает, что у Уилла есть и связи, и талант. Как там оно называется? Заговаривание крови. Он умеет заговаривать кровь людей. Это особый гипнотический дар, проявляющийся благодаря частому потреблению крови. Но Питер понимает далеко не все. Он даже не подозревает, что играет с огнем.

Хелен вдруг замечает, что омлет уже начал подгорать, отскребает его от сковородки и выкладывает всем на тосты.

Сын смотрит на нее, он ошеломлен тем, что она делает вид, будто все нормально.

— По субботам у нас омлет, — поясняет мама. — Сегодня же суббота.

— В гостях у вампиров.

— Роуэн, хватит, — говорит Питер, в то время как омлет плюхается ему на тост.

Хелен предлагает омлета и Кларе, та кивает, чем вызывает презрительное фырканье брата.

— Мы тут с папой поговорили, — усевшись, сообщает Хелен. — Если мы хотим пройти через случившееся всей семьей, если мы хотим жить в безопасности, нам следует вести себя как обычно. Я имею в виду, люди начнут сплетничать и задавать вопросы о вчерашнем. Может быть, придут и полицейские. Хотя пока что парня даже пропавшим без вести нельзя считать, не говоря уж о… Только через двадцать четыре часа…

Она бросает выразительный взгляд на Питера, требуя поддержки.

— Мама права, — вяло подтверждает он.

Все наблюдают за Кларой, которая начала есть омлет.

— Ты стала есть яйца, — отмечает Роуэн. — Яйца снесли куры. А куры — живые существа.

Клара пожимает плечами:

— Познавательно.

— Брось, она должна нормально питаться, — вмешивается Питер.

Роуэн вспоминает легкомысленный тон отца, когда он вчера ночью перечислял знаменитых вампиров. А потом — как Клара в прошлую субботу объясняла, почему решила стать стопроцентной вегетарианкой.

— А как же речь о курином Освенциме, которую мы прослушали на прошлой неделе?

— Эти куры бегали на свободе, — пытается ослабить напряжение Хелен.

Клара резко поворачивается к брату. Ее глаза, сегодня без очков, сияют новой жизнью. Даже Роуэн вынужден признать, что она никогда еще так хорошо не выглядела. Волосы блестят, цвет кожи поздоровел, изменилась даже осанка. Обычно сестра сидела, сгорбившись и понурив голову, а теперь спина у нее прямая, как у балерины, а голова кажется воздушным шариком, наполненным гелием. Такое ощущение, что сила притяжения над ней теперь не властна в полной мере.

— И что тут такого? — спрашивает Клара.

Роуэн опускает глаза в тарелку. Он-то как раз напрочь лишился аппетита.

— Вот так, значит, оно происходит? Выпиваешь крови и отбрасываешь все свои принципы вместе с очками?

— Ей необходимо есть яйца, — вступается за дочь Хелен. — Отчасти в этом и была проблема.

— Да-да, — подхватывает Питер.

Роуэн качает головой:

— Но ей, похоже, теперь вообще все равно.

Хелен с Питером переглядываются. Нельзя отрицать, что тут Роуэн прав.

— Роуэн, прошу тебя, это очень важно. Я понимаю, на тебя многое свалилось. Но давайте все вместе постараемся помочь Кларе пережить этот приступ, — просит мать.

— Ты говоришь так, будто у нее астма.

Питера от этого тоже передернуло.

— Хелен, она выпила много крови. Наивно рассчитывать, что можно и впредь вести себя так, словно ничего не произошло.

— Да, наивно, — признает она. — Но мы все равно это сделаем. Мы будем выше случившегося. А для этого надо продолжать жить как обычно. Просто жить как обычно. Папа пойдет на работу. Вы в понедельник отправитесь в школу. Но сегодня Кларе, наверное, лучше не выходить из дому.

Клара кладет вилку на стол.

— Я пойду гулять с Евой.

— Клара, я…

— Мам, мы договорились. Если я не пойду, это вызовет подозрения.

— Да, пожалуй, — соглашается Хелен.

Роуэн хмурит брови и ест омлет. А Клара, похоже, чем-то недовольна.

— А почему мы всегда включаем «Радио Четыре», хотя никогда его не слушаем? Раздражает. Как бы доказываем, что мы — средний класс или типа того?

Роуэн не сводит глаз с незнакомого человека, вселившегося сегодня в его сестру.

— Клара, заткнись.

— Сам заткнись.

— Черт, ну неужели ты ничего не чувствуешь?

Питер вздыхает:

— Ребята, успокойтесь.

— Ты ведь все равно Харпера терпеть не мог. — Клара окидывает брата таким взглядом, будто это он ведет себя странно.

Роуэн берет вилку с ножом и тут же кладет обратно. Он ужасно не выспался, но гнев разгоняет усталость.

— Мне многие люди не нравятся. Ты готова всю деревню ради меня вырезать? Можно подать заявку? Так это работает? А то мне на днях в «Обжоре» сдачи недодали…

Хелен косится на мужа, и тот снова пытается образумить детей:

— Ребята… — Он примирительно поднимает руки, но Роуэн с Кларой сцепились уже всерьез.

— Я защищалась. Знаешь, не будь ты таким овощем, тебе жилось бы куда веселее.

— Овощем. Отлично. Спасибо, графиня Клара Трансильванская, это афоризм дня.

— Иди на хер.

— Клара! — Хелен от неожиданности льет апельсиновый сок мимо стакана.

Клара отодвигает стул, скрежеща им по полу, и вылетает из кухни, чего не делала еще ни разу в жизни.

— Все вы идите на хер.

Роуэн откидывается на стуле и смотрит на родителей:

— На этом месте она по сюжету превращается в летучую мышь?

 

Пропащие

Вот мы и на месте. Седьмой круг ада.

Въезжая в деревню, Уилл осматривает достопримечательности главной улицы. Выкрашенный фиолетовой краской магазин детской обуви, называется «Динь-Динь». Скучный на вид паб и опрятный маленький гастроном. Ого, а это что, секс-шоп? Да нет, всего лишь магазинчик маскарадных костюмов для убогих депрессивных некровопьющих, верящих, что поход на вечеринку в парике в стиле афро и тряпках с блестками скрасит их унылую повседневность. А для тех, кому не помогает, вон еще и аптека. Какой-то чудик в балахоне, натянув на голову капюшон, выгуливает трясущуюся собачонку. Но этого мало, чтобы нарушить царящий здесь душный уют, атмосферу тишайшей благопристойности. Уилл останавливается на светофоре, чтобы пропустить престарелую пару. Они медленно поднимают свои хрупкие ручонки в знак благодарности.

Он едет дальше, минуя одноэтажное здание, которое прячется за деревьями подальше от проезжей части, будто бы стесняется своего относительно современного облика. Клиника, как гласит вывеска. Уилл представляет себе, как его брат проводит там день за днем в окружении больных неаппетитных тел.

«Я увожу сквозь вековечный стон, — вспоминает он строки из Данте. — Я увожу к погибшим поколеньям. Входящие, оставьте упованья».

А вот и она. Маленькая черно-белая табличка, почти полностью закрытая листвой каких-то буйно растущих кустов.

Орчард-лейн. Уилл сбавляет скорость, сворачивает налево и вздрагивает от солнца, висящего над крышами дорогих домов.

Тихий неподвижный мирок здесь еще тише и неподвижнее. Особняки восемнадцатого-девятнадцатого века построены раньше, чем Байрон инсценировал свою первую смерть. На подъездных дорожках стоят сверкающие и вопиюще дорогие автомобили. Кажется, будто они были сконструированы специально для того, чтобы просто торчать здесь и никуда не ездить. Можно подумать, им доставляет удовольствие лениво созерцать собственные механические души.

Одно точно, думает Уилл. Фургончик — ровесник Вудстока будет тут как бельмо на глазу.

Уилл останавливается напротив, заехав на узкую полосу газона.

Он разглядывает дом номер семнадцать — большой и красивый, с дверью ровно по центру, хотя все же немного не дотягивает до своего великолепного соседа. Затем смотрит на машину Рэдли. Идеально подходит для нормального счастливого семейства. Да уж, снаружи придраться не к чему.

Уилл ощущает слабость — наверное, из-за солнца. Как правило, он в это время спит. Возможно, он совершает ошибку.

Ему необходимы силы.

И он поступает, как всегда в трудную минуту, — протягивает руку назад за свернутым спальником. Не разворачивая, залезает в теплую сердцевину и вытаскивает оттуда бутылку темно-красной крови.

Нежно гладит этикетку, на которой его собственным почерком выведено: «ВЕЧНАЯ — 1992».

Абсолютное совершенство, мечта, заключенная в бутылку.

Уилл не открывает ее. Еще ни разу не открывал. До сих пор не случалось достойного повода — ни торжественного, ни печального. На нее достаточно просто посмотреть, дотронуться до стекла и представить себе этот вкус. Или каким этот вкус был тысячи ночей назад. Через минуту он засовывает бутылку обратно в спальник и убирает его.

Теперь Уилл улыбается теплому светлому чувству, которое можно назвать и счастьем, потому что через миг он снова ее увидит.

 

Хорошенькая

Клара разглядывает постеры на стенах своей комнаты.

Несчастный бассет.

Обезьяна в клетке.

Манекенщица в шубе, за которой по подиуму тянется кровавый след.

Все фотографии теперь очень четкие. Клара смотрит на свои пальцы и видит белые полумесяцы у основания ногтей, может подсчитать складки на коже над костяшками пальцев. И ни намека на тошноту.

Она чувствует себя хорошо. Как никогда бодрой и полной жизни. Прошлой ночью я убила Харпера. Шокирующий факт, но Клара не в шоке. Это просто факт, как и любое другое явление. Впрочем, ей не в чем себя упрекнуть, она ведь действовала не из дурных намерений. Да и в любом случае, какой смысл в чем-то себя винить? Всю свою жизнь она чувствовала себя виноватой из-за всякой ерунды. Из-за того, что расстраивает своей диетой родителей. Из-за того, что иногда забывает положить что-нибудь в корзину для мусора, который идет на переработку. За то, что вдыхает углекислый газ, отбирая его у деревьев.

Нет. Больше Клара Рэдли не будет чувствовать себя виноватой.

Она задумывается о постерах. Зачем ей только понадобилось такое уродство на стенах? Почему бы не повесить на их место что-нибудь посимпатичнее? Она залезает на кровать и снимает их.

Убрав все со стены, девочка начинает развлекаться перед зеркалом, преображаясь и любуясь, как удлиняются и заостряются ее клыки.

Дракула.

Не Дракула.

Дракула.

Не Дракула.

Дракула.

Клара рассматривает изогнутые белые клыки. Щупает их, надавливает острием на палец. Появляется крупный шарик крови, сияющий словно вишня. Она пробует ее на вкус и наслаждается моментом, прежде чем снова придать себе человеческий облик.

Впервые в жизни она осознает свою привлекательность. Я хорошенькая. Вот она стоит, расправив плечи, с гордой улыбкой, наслаждаясь собственным внешним видом, а постеры защитников животных валяются смятые у ее ног.

Еще одна перемена, которую она заметила, — это чувство легкости. Вчера, как и каждый день до этого, Клара ходила как под гнетом, вечно сутулилась, и учителя постоянно делали ей замечания по поводу осанки. А сегодня она вообще не чувствует никакого веса. Сосредоточившись на этой легкости, она замечает, что ноги ее больше не касаются пола, она парит над скомканными плакатами.

Раздается звонок в дверь, и Клара опускается на ковер.

Никогда не приглашайте в дом практикующего вампира, даже если это ваш друг или член семьи.

«Руководство воздерживающегося» (издание второе), стр. 87

 

Заборы

Хелен стоит в коридоре, не в состоянии как-либо повлиять на происходящее. Она позволяет мужу пригласить его в дом и обнять. Он улыбается и смотрит на нее, лицо его ничуть не утратило былой притягательности.

— Да, давно не виделись. — Голос Питера звучит как-то глухо, как будто издалека.

Уилл обнимает брата, но смотрит на Хелен.

— Ну и сообщеньице ты мне оставил, Пит. «Помоги мне, Оби-Ван Кеноби, ты моя последняя надежда».

— Да уж, — нервно отвечает Питер. — Это был настоящий кошмар. Но мы все уладили.

Уилл пропускает это мимо ушей и переключается на Хелен, которая вдруг почувствовала себя зажатой в собственном коридоре. Стены с акварелями как бы надвигаются на нее, а когда Питер закрывает дверь и Уилл подходит, чтобы поцеловать ее в щеку, ей кажется, что она вот-вот взорвется от приступа клаустрофобии.

— Ничего себе, Хелен, как вчера расстались.

— Правда? — напряженно отвечает она.

— Да. Правда. — Уилл улыбается и осматривается. — Миленько у вас тут. Ну а когда я познакомлюсь с детьми?

Питер чувствует себя неловко и беспомощно.

— Да прямо сейчас, наверное.

Хелен не остается ничего, кроме как провести его на кухню, она мрачна, как на похоронах. Клары там нет, о чем Хелен даже немного сожалеет, — дочь помогла бы ей отвлечься от вопросов, написанных на лице Роуэна.

— Кто там пришел? — интересуется он.

— Твой дядя.

— Дядя? Какой дядя?

Роуэн в недоумении. Ему всегда говорили, что у родителей нет ни братьев, ни сестер.

Тут появляется таинственный дядя, и Питер смущенно улыбается:

— Ну, это мой… брат Уилл.

Роуэн уязвлен, он не отвечает на дядину улыбку. Хелен представляет, о чем он думает: очередная ложь в жизни, полной обмана.

Уилл, к ее ужасу, садится на стул Питера и осматривает экзотический ландшафт коробок с хлопьями и холодный тост на решетке.

— Завтракаете, значит, — говорит Уилл.

Хелен в отчаянии наблюдает за ним. Ей позарез нужно сказать Уиллу очень многое, но она не может вымолвить ни слова. Он должен уехать. Питер обязан выставить его. Дернув мужа за рубашку, она выходит из кухни.

— Надо его выпроводить.

— Хелен, успокойся. Все нормально.

— Не могу поверить, что ты оставил ему сообщение. Не могу поверить. Это так глупо.

Питер, уже начиная злиться, трет рукой лоб.

— Хелен, ради бога. Он же мой брат. Не понимаю, почему в его присутствии ты выходишь из себя.

Хелен старается говорить не слишком быстро, глядя в дверной проем:

— Я не выхожу. Я в себе. Просто… Господи, да когда мы его в последний раз видели, мы были… ну, ты понимаешь. Он символизирует наше прошлое. Он — зло, от которого мы отказались, переехав сюда.

— Не драматизируй. Послушай, он может нам помочь. Ты же понимаешь, что мы, скорее всего, по уши в дерьме. Из-за того, что случилось с Кларой. А ты ведь знаешь, ты помнишь, что он может. В общении с людьми. С полицией. Он умеет убеждать. Умеет очаровывать.

— Заговаривать кровь? Ты сейчас об этом?

— Возможно. Да.

Хелен приглядывается к мужу, гадая, сколько крови тот выпил вчера.

— Так вот, в данный момент он находится в нашем доме и очаровывает нашего чувствительного мальчика. Уилл может сказать ему что угодно.

Питер смотрит на нее как на истеричку.

— Хелен, прекрати. Вампир вампиру заговорить кровь не может. Заставить Роуэна поверить во что-либо, противоречащее истине, ему не под силу.

Похоже, это лишь усиливает тревогу Хелен.

— Он должен уехать. Ему здесь не место. Иди выгони его. Пока он не… — Она осекается, вспомнив, как мало Питеру на самом-то деле известно. — Избавься от него.

Роуэн рассматривает дядю, пока тот откусывает кусок холодного тоста из цельнозернового хлеба.

Он немного похож на папу, но портрет приходится изрядно отредактировать в уме, чтобы заметить это сходство. Надо сбрить трехдневную бороду, снять плащ и изношенные черные ковбойские ботинки. Добавить немного жирка на щеки и живот Уилла, состарить кожу лет на десять, коротко подстричь волосы, поменять футболку на рубашку и погасить огонек в глазах. Если проделать все это, получится человек, чем-то напоминающий отца Роуэна.

— Углеводы, — высказывается Уилл по поводу тоста. Он даже не старается прикрыть рот. — Обычно я их не ем.

Неловкость, которую испытывает Роуэн, сидя за завтраком с незнакомцем, приходящимся ему кровным родственником, помогает сдерживать злость.

Уилл глотает свой кусок и неопределенно машет остатком тоста в направлении племянника.

— Ты не знал обо мне, да? Судя по твоему лицу, когда я вошел…

— Не знал.

— Ну, ты на маму с папой особо не сердись. Я их вообще-то не виню. Нас объединяет долгая история. Много взаимных обид, но и хорошего немало. Видишь ли, у них не всегда были железные принципы.

— Так ты все еще…

Дядя валяет дурака, прикидываясь смущенным.

— Вампир? Это такое провокационное слово, с ним связано столько клише и девчачьих фантазий. Но да. Боюсь, так и есть. Я — постоянно практикующий вампир.

Роуэн опускает глаза на тарелку, на крошки и недоеденные кусочки омлета. Сердце забилось сильнее — от злости или от страха? Так или иначе, ему все же удается кое-как выразить свою мысль:

— А как же насчет… этих… моральных ценностей?

Дядя вздыхает, будто разочарован.

— Проблема в том, какие именно выбрать. Их ведь нынче видимо-невидимо развелось. Как подумаешь, голова раскалывается. Я выбираю кровь. Кровь проще. С ней всегда четко осознаешь свою позицию.

— Так что, ты просто убиваешь людей направо и налево? Этим ты занимаешься?

Уилл озадаченно молчит.

Роуэн весь затрепетал, как цыпленок среди скорлупок.

Тут на кухню входит отец, вид у него сконфуженный. «Нет, — думает Роуэн. — Уилл точно старший».

— Уилл, можно тебя на два слова?

— Можно, Питер.

Роуэн остается на месте, а они выходят из кухни. Сыпь начинает немилосердно зудеть, и Роуэн яростно ее расчесывает. Второй раз менее чем за двенадцать часов ему хочется умереть.

Уилл смотрит на неброскую, но изящную картину на стене в прихожей. Это полуабстрактная акварель с яблоней; в нижнем углу маленькая коричневая буква «X».

А Питер смотрит на Уилла. Выглядит он хорошо, надо признать. Почти совсем не изменился и наверняка ведет тот же образ жизни, что и всегда. Старший брат выглядит лет на десять моложе Питера. В глазах хулиганские искорки, во всем облике нечто такое — свобода? угроза? жизненная сила? — что сам он давно утратил.

— Слушай, Уилл, — Питер с трудом подбирает слова, — я понимаю, ты потратил силы и время, чтобы приехать сюда, и мы это действительно ценим, но дело в том, что…

Уилл кивает:

— Яблоня. Яблонь много не бывает.

— Что?

— Ну, ведь вся слава всегда достается яблокам, не так ли? — говорит Уилл, словно они беседуют об одном и том же. — Вечно эти чертовы яблоки. Но нет, нужно же целое дерево. Нужно все дерево-прародитель.

До Питера доходит, что он имеет в виду.

— Ах да. Это Хелен рисовала.

— Но, прямо скажем… акварель? Мне нравились ее работы маслом. Обнаженная натура. Смотришь — ну так бы и съел.

— Послушай, дело в том… — повторяет Питер. Ему нелегко выполнить требование Хелен.

Он же пригласил сюда Уилла, родного брата, которого не видел почти два десятка лет. А выгонять приглашенных вампиров, не говоря уже о кровных родственниках, — задача не из простых.

— Пити, все отлично, но давай поболтаем чуть позже.

— Что?

Уилл театрально зевает.

— Трудная выдалась ночка, — поясняет он. — Мне давно пора спать. Но ты не волнуйся. И надувной матрас доставать не надо. А то я могу его проткнуть во сне, ну, ты понимаешь, если что-нибудь не то приснится. Со мной в последнее время это часто бывает. — Уилл надевает солнцезащитные очки и снова целует брата в щеку. — Я скучал по тебе, братишка.

Он выходит из дома.

— Но… — робко возражает Питер, понимая, что уже слишком поздно.

Дверь закрывается. Питер расстроенно смотрит на нее и вспоминает, что так было всегда. Уилл неизменно был на шаг впереди. Он поворачивается к картине, о которой говорил брат. Напряженно вглядывается в расплывчатое зеленое облако листвы и красные точки яблок.

Он не согласен с Уиллом. Питер считает, что жена со временем отточила свое мастерство, ее стиль стал более тонким, более сдержанным. Ему очень нравится забор на переднем плане, прямые коричневые мазки, перекликающиеся со стволом дерева. Сейчас заборы играют большую роль в ее творчестве, и однажды он поинтересовался, что они символизируют. Защищают или ограничивают? Хелен не ответила. Видно, и сама не знала. Она, наверное, подумала, что он ее подкалывает, и, возможно, так оно и было, но в любом случае он вовсе не намеревался критиковать ее искусство. Даже уговорил ее выставить картины в кофейне в Тёрске, и очень удивлялся, когда никто ничего не купил. (Питер потом объяснял Хелен, что она пыталась продать их слишком дешево. Более высокая цена непременно привлекла бы покупателей, особенно учитывая, что Тёрск — отнюдь не центр мирового искусства.)

— Что он сказал? — Полный тревоги и нетерпения голос Хелен выводит его из задумчивости.

— Не стал меня слушать. Просто вышел.

Хелен выглядит скорее расстроенной, нежели сердитой.

— Питер, он должен уехать.

Он кивает, думая, как же этого добиться и почему Хелен считает это самой серьезной проблемой из всего, с чем им придется столкнуться в ближайшие дни. Серьезнее, чем исчезновение мальчишки, чем соседские сплетни, чем полиция.

Хелен стоит рядом, всего в метре от него, не дальше, но с тем же успехом она могла бы маячить на горизонте. Питер собирается положить руку ей на плечо и подбодрить, но не успевает — она разворачивается и уходит на кухню загружать посудомоечную машину.

 

Тантрическая диаграмма правой ступни

У соседей Рэдли, в доме номер девятнадцать по Орчард-лейн, все тихо.

Лорна Фелт лежит в постели рядом с мужем, у нее легкое похмелье, но она расслаблена и думает о том, каким напуганным выглядел вчера Питер, когда она скромно дотронулась до него под столом. Она любуется картиной, висящей на противоположной стене. Это тантрическая диаграмма правой ступни — копия классической индусской янтры восемнадцатого века, карта всей внутренней структуры и энергетических точек стопы, которую она купила на интернет-аукционе.

Марк, разумеется, не хотел, чтобы она вешала свое приобретение на стену. Впрочем, и против того, чтобы ее клиенты снимали носки у них в гостиной, он тоже всегда возражал.

Сейчас Марк просыпается, и Лорна прижимается к нему.

— Доброе утро, — игриво шепчет она ему на ушко.

— О, доброе утро, — отвечает он холодно, как будто приветствует почтальона.

Лорну это не останавливает, она просовывает руку ему под майку и ласкает его легким как перышко прикосновением. Затем ее пальцы спускаются ниже, расстегивают пуговицы на его шортах и поглаживают вялый пенис так нежно, словно это домашний мышонок. Эта мягкая, осторожная прелюдия срабатывает — Марк возбуждается, и дело быстро доходит до секса. Но сам процесс, как обычно, разочаровывает Лорну. Прямой, без отклонений маршрут из пункта А в пункт Б, в то время как ей требуется хоть немного алфавитного разнообразия.

Зажмурившись в момент оргазма, Марк почему-то живо представляет себе родительский диван, купленный в рассрочку в день свадьбы принца Чарльза и Дианы, вроде как в честь торжественного события. Ему вспоминается, как диван целый год простоял накрытый целлофаном, чтобы кто-нибудь, расслабившись, не пролил чай на обивку. («Учись уважать вещи, Марк. Знаешь, сколько он стоит?»)

Супруги лежат рядом, но каждый погружен в собственные мысли. Лорна про себя отмечает, что ей хочется продолжения.

— Жаль, что мы не можем остаться в спальне до вечера, — неискренне говорит Марк, отдышавшись. На самом деле он не валялся в постели днем лет с восемнадцати.

— Ну, мы могли бы хоть немножко времени проводить вместе, а?

Марк со вздохом качает головой:

— Мне надо… у меня дела… арендатор этот придурочный…

Он вылезает из постели и направляется в ванную, рука Лорны остается там, где лежал муж, ощущая ненужное тепло, оставшееся от его тела.

Слушая, как он шумно мочится в унитаз, Лорна решает позвонить в клинику и записаться на прием к Питеру (непременно к Питеру). Очень даже может быть, что именно сегодня она наберется смелости предложить доктору Рэдли то, что собиралась предложить еще с тех пор, как поймала на себе его напряженный, жадный взгляд, когда они приглашали соседей на барбекю в прошлом году.

Она берет телефон, но, не успев набрать номер, слышит голос Тоби и не вешает трубку. Лорна и раньше не раз подслушивала его разговоры, выискивая доказательства тому, что пасынок ее ненавидит. Ну почему Марк никогда не поддерживает ее в вопросах, касающихся Тоби? Почему он не желает видеть, как глубоко мальчишка ее презирает? Почему не послушал ее и не перевел его в школу Стейнера в Йорке? «Ага, чтоб он, когда вырастет, стал безработным клоуном?» — оборвал тот разговор Марк.

— Здравствуйте, миссис Харпер, а Стюарт дома? — Вежливый тон меняет голос Тоби почти до неузнаваемости.

Миссис Харпер зовет сына:

— Стюарт! Стюарт! Стюарт? — Последний раз она выкрикивает его имя так громко, что Лорне приходится отодвинуть трубку подальше от уха. — Вставай, соня! Тебе Тоби звонит.

Но Стюарта Харпера они так и не услышат.

 

Новый прикид

Ева лежит в кровати в мешковатой футболке, которая была на ней два года назад, в ту ночь, когда пропала мама. Если бы не это, она бы ее давно выбросила, потому что футболка вылиняла и вокруг горловины образовалось много дырок, там, где Ева стискивала ее зубами. К тому же на ней изображена группа, которую она больше не слушает.

Выбросить эту футболку означало бы сжечь еще один мост между Временем До и Временем После, а с тех пор, как они переехали сюда, мостов и без того осталось совсем мало.

Новая квартира так не похожа на их бывший дом в Сейле. Во-первых, это был дом, а не квартирка для пенсионеров. У дома была душа, и каждый уголок каждой комнаты хранил воспоминания о маме. А эти убогие стены современного кирпичного здания пробуждают иную печаль, холодную, — такая печаль водится в домах престарелых.

Разумеется, частично она понимала причины. Понимала, что после того, как отца уволили по сокращению, они больше не могли выплачивать ипотеку. И все-таки. Зачем было перебираться в другое графство? Зачем было переезжать через Пеннинские горы, чуть не за сотню километров от той кухни, где они с мамой танцевали под старые песни по радио?

Зачем было оставлять старую кровать, сидя на которой мама рассказывала Еве о тех стихах и романах, что она проходила в университете, или расспрашивала ее о школе, друзьях и ухажерах?

Ева закрывает глаза и вспоминает маму, ее короткую стрижку и добрую улыбку, которую она всегда принимала как нечто само собой разумеющееся. Тут в комнату заходит отец и нарушает течение ее мыслей, сообщая, что не разрешает ей покидать квартиру все выходные.

— Что?! — Ее хриплый голос выдает похмелье.

— Извини, Ева. Только в эти выходные. Ты не должна выходить из дому.

Он даже еще не снял пальто, а лицо непреклонное, как блокпост на дороге.

— Почему?

В последнее время она только этот вопрос и задает, и всегда, как и сейчас, он остается без вразумительного ответа.

— Ева, пожалуйста, никуда не ходи. Прошу тебя, это очень важно.

Вот и все. Не добавив ни слова, он выходит из комнаты.

Примерно через минуту на столе начинает вибрировать ее мобильник. Ева выключила звук, дабы уменьшить вероятность, что отец услышит звонок и станет подслушивать.

На экранчике высвечивается имя «Клара». Ева встает с постели, закрывает дверь, включает радио и только потом отвечает.

Взяв наконец трубку, она замечает, что у подруги как-то изменился голос. Кроткие самоуничижительные интонации уступили место спокойной уверенности.

— Ну что, сеньорита, пойдем сегодня по магазинам?

— Не могу, — отвечает Ева. — Мне нельзя выходить.

— Нельзя? Тебе семнадцать лет. Он не может запереть тебя в четырех стенах. Это незаконно.

— А он вот запер. Он действует вне закона. Да и все равно у меня нет денег.

— Ничего страшного. Я за все заплачу.

— Не могу. Из-за отца. Серьезно.

— Ты же не его собственность.

Это заявление настолько не в духе Клары, что Ева на миг даже начинает сомневаться, со своей ли подругой она разговаривает.

— Ты сегодня какая-то другая.

— Да, — отвечает самодовольный голос в трубке. — Мне сегодня лучше. Но мне позарез нужен новый прикид.

— Что? Ты больше не блюешь?

— Нет. Все прошло. Папа сказал, это был вирус. Типа воздушно-капельным путем заразилась.

— Ой, извини, кто-то в дверь стучит, — говорит Ева.

— Знаю. Слышала.

— Что?.. Как? Я сама только что услышала… Короче, я пошла. Папа не открывает.

— Ладно, — отвечает Клара. — Я тогда зайду.

— Не надо, думаю, это не…

Клара вешает трубку раньше, чем подруга успевает закончить фразу.

Ева выходит из своей комнаты и направляется к двери. Она делает вид, будто не слышит шепота отца из гостиной: «Ева, не открывай».

На пороге стоит мистер Фелт, хозяин квартиры, с надменным деловитым выражением на пухлом лице.

— Отец дома?

— Нет. Он вышел.

— Вышел. Ага. Как удобно. Ну, так передай ему, что я не особо доволен. К следующей неделе мне нужна плата за последние два месяца, иначе вам придется подыскать другое жилье.

— Папа нашел работу, — объясняет Ева. — Он заплатит, но, возможно, чуть позже. Разве… эээ… Тоби вам не передавал?

— Тоби? Нет. С чего бы вдруг?

— Он обещал передать.

Мистер Фелт улыбается, но отнюдь не дружелюбно. От этой улыбки Ева чувствует себя глупо, как будто ее разыграли, а она все не может понять, в чем прикол.

— На следующей неделе, — твердо заключает он. — Семьсот фунтов.

 

Слегка запаниковала

По дороге в город Клара учуяла нечто необычное. Насыщенный, экзотический запах, какого ни разу прежде не замечала в переполненном автобусе № 6. От него голова шла кругом; облегчение наступало, только когда двери автобуса распахивались на остановках — свежий воздух действовал отрезвляюще.

И вот опять: она стоит перед зеркалом в примерочной кабинке «Топ-Шопа», ощущая странно навязчивый, дурманящий аромат, напоминающий о диком безудержном экстазе, который охватил ее минувшей ночью.

Воображение живо рисует Кларе, как она склонялась над телом Харпера, вгрызаясь, точно маленький хищный велоцираптор, в кровоточащие раны, чтобы до конца высосать из него жизнь. Ее бросает в дрожь, но чем эта дрожь вызвана? Ужасом от совершенного злодеяния или опьяняющим блаженством от мысли, что его можно повторить? Клара не знает точно.

Это запах крови, догадывается она. Крови людей, переодевающихся в соседних кабинках. Как незнакомых ей девочек, так и одной знакомой — той, которую она уговорила сбежать из дому, от отца. Клара выходит из примерочной в новой одежде, она как будто в трансе. Некая невидимая сила тянет ее в соседнюю кабинку, она уже готова отдернуть занавеску. Но внезапно ее охватывает паника: по телу бегут холодные мурашки, сердце бешено колотится, руки-ноги немеют.

Клара осознает, что собиралась сделать, и бросается бежать через магазин, подальше от примерочных, сбивая на бегу манекен. Когда она выскакивает из магазина в неоплаченной одежде, срабатывает сигнализация, но Клара уже не может вернуться. Ей нужно на воздух, чтобы охладить желание.

Стук ботинок по асфальту болезненным эхом отдается у нее в голове. Кто-то бежит за ней. Клара сворачивает в переулок и стремглав мчится мимо контейнеров, битком набитых мусором, но вскоре натыкается на каменную стену. Тупик.

Охранник загнал ее в угол. Подходя ближе, он сообщает по рации, пристегнутой к карману его рубашки:

— Все в порядке, Дейв. Я ее догнал. Это всего лишь девчонка.

Клара стоит, прижавшись спиной к стене.

— Извините, — говорит она. — Я не собиралась ничего красть. Просто слегка запаниковала, вот и все. У меня есть деньги. Я могу…

Охранник улыбается, как будто услышал смешную шутку.

— Конечно, лапочка. Расскажешь все это в полиции. Правда, не факт, что они тебе поверят.

Тяжелая ладонь стискивает ее плечо. Клара замечает татуировку на руке мужчины, синее чернильное лицо русалки взирает на нее с каким-то задумчивым пониманием. Охранник тащит ее прочь из переулка. У поворота до ушей Клары доносится шум шагов снующих туда-сюда покупателей, топот ускоряется, как будто вокруг магазина куча народу дружно отплясывает джигу. Хватка охранника становится крепче, и Клара ощущает прилив отчаянной злости. Она пытается вырваться.

— Не выйдет, — усмехается охранник.

Не задумываясь, она показывает клыки и шипит:

— Держись от меня подальше.

Он резко отпускает ее, словно обжегшись. Он чувствует, что она принюхивается к его крови, и его обуревает страх. С отвисшей челюстью он пятится от нее, вытянув руки перед собой и делая успокаивающие жесты, как будто пытается утихомирить собаку.

Клара видит, как сильно ей удалось напугать этого взрослого мужчину, и содрогается от ужасающего осознания собственного могущества.

 

Спасите детей

Утро Питера в клинике протекает как в тумане. Пациенты приходят, Питер механически делает свою работу, пациенты уходят. Все чаще и чаще он возвращается к тем ощущениям, которые испытал накануне, паря в воздухе, к радости стремительного полета.

Ему все труднее сосредоточиться на происходящем. На том, например, как открывается дверь и входит мистер Бэмбер, хотя после его ректального исследования прошел всего день.

— Здравствуйте, — говорит Питер. Собственный голос доносится до него словно издалека — сам он сейчас находится в небе над Северным морем. — Как самочувствие?

— Откровенно говоря, неважно, — отвечает старик, садясь на оранжевый пластиковый стул. — Проблема в антибиотиках. Они пошли войной против моего организма.

Он похлопывает по животу, указывая, какую конкретно часть организма имеет в виду. Питер просматривает записи.

— Ясно. Как правило, амоксициллин дает очень слабые побочные эффекты.

Мистер Бэмбер вздыхает с присвистом.

— Мне стало трудно контролировать себя. Очень неудобно получается. Уж как приспичит, так приспичит. Прямо как в «Разрушителях плотин».

Старик раздувает щеки и изображает звук взрывающейся плотины.

Питеру эта подробность представляется излишней. Он закрывает глаза и потирает виски, чтобы успокоить головную боль, которая на несколько часов исчезла, но теперь наползает обратно.

— Ну хорошо, — выдавливает он. — Я выпишу другой рецепт и назначу дозировку поменьше. А там посмотрим.

Неразборчивым почерком Питер выписывает рецепт, отдает его старику и не успевает оглянуться, как в кабинете уже оказывается кто-то другой. А за ним кто-то еще.

Смущенная библиотекарша с молочницей.

Мужчина с неудержимым кашлем.

Женщина с простудой.

Старик в куртке для крикета, у которого больше не стоит.

Ипохондрик с многочисленными родинками, который начитался статей в интернете и уверился, что у него рак кожи.

Бывшая начальница почтового отделения, демонстрирующая ему свой неприятный запах изо рта. («Нет, Маргарет, он почти не заметен, честное слово».)

В половине третьего Питеру уже хочется домой. В конце концов, сегодня суббота.

Суббота!

Суб-бо-та.

Когда-то эти три слога приводили в радостное возбуждение. Питер смотрит на громадную красную каплю крови на плакате и вспоминает, чем для него являлась суббота раньше, много лет назад, когда они с Уиллом ходили в «Клуб Стокера» на Дин-стрит в Сохо, куда пускали только заядлых кровопийц, а потом, например, на Лестер-сквер, выбирать лакомый кусочек среди торгующих собой женщин. А иногда, напившись вампирской крови, они просто поднимались над городом и летали, повторяя змеиные изгибы Темзы, а потом мчались куда-нибудь подальше на безумный кровавый уикенд.

Валенсия. Рим. Киев.

Порой братья даже распевали в полете дурацкую песенку, написанную ими в юности, когда у них была своя группа — «Гемо-Гоблины». Хотя сейчас он ее вспомнить уже не может. По крайней мере, полностью.

Но это был бездумный, аморальный образ жизни. Питер радовался тому, что, встретив Хелен, несколько утихомирился. Тогда он, разумеется, и представить себе не мог, что совсем откажется от крови, как от свежей, так и от бутылочной. Это случилось, только когда Хелен забеременела и вынудила его определиться с приоритетами. Нет, такого Питер не предвидел. Не предвидел того, что в дальнейшем его будут сопровождать постоянные головные боли и монотонная рутина, что ему суждено целыми днями сидеть на сломанном вращающемся кресле и ждать, когда откроется дверь и в кабинете появится очередной ипохондрик.

— Войдите, — устало говорит он, услышав осторожный стук в дверь.

Ему лень даже поднять голову. Вместо этого он сидит и рисует кровавые капли на бланках рецептов, пока не улавливает смутно знакомый запах. Он на секунду закрывает глаза, чтобы насладиться ароматом, а когда снова открывает их, видит пышущую здоровьем Лорну в обтягивающих джинсах и изящном вязаном джемпере.

Будь он обычным мужчиной с нормальными потребностями, воспринимал бы Лорну объективно — как умеренно привлекательную тридцатидевятилетнюю женщину с хищным блеском в чересчур ярко накрашенных глазах. Но для него она все равно что сошла с обложки глянцевого журнала. Питер встает и целует ее в щеку, словно она пришла в гости на ужин.

— Лорна, привет! От тебя приятно пахнет.

— Правда?

— Да, — отвечает он, стараясь сосредоточиться исключительно на ее духах. — Как на лугу. Ну ладно, как дела?

— Я же обещала, что приду на прием.

— Да. Верно. Присаживайся.

Она опускается на стул грациозно, как кошка. Как изящная бурманская кошка, которая почему-то от него не шарахается.

— Клара в порядке? — искренне интересуется она.

— Ах да, Клара, она… Ну, ты понимаешь. Молодость, эксперименты… Подростки — трудный народ.

Она кивает, подумав о Тоби:

— Точно.

— Так что там у тебя за проблема?

Питер отчасти надеется, что у нее какое-нибудь отталкивающее заболевание. Что-то такое, что разрядит напряжение между ними. Геморрой там, или синдром раздраженного кишечника, в этом духе. Но ее жалобы так женственны и старомодны, что лишь добавляют ей очарования. Лорна сообщает, что иногда чувствует слабость и у нее темнеет в глазах, когда она слишком быстро встает. На секунду у Питера даже мелькает самонадеянное подозрение, что она все сочиняет.

Но он старается вести себя как профессионал.

Он надевает рукав тонометра ей на руку и накачивает насос. Лорна улыбается уверенно и кокетливо, а Питер силится побороть в себе желание, рождающееся при виде ее вен.

Этих прекрасных голубых ручейков, бегущих под ее персиковой кожей.

Нехорошо это.

Ему трудно сдерживаться.

Питер снова «поплыл». Он закрывает глаза и представляет, как наклоняется к сгибу ее локтя. Лорна хихикает.

— Что ты делаешь? — спрашивает она.

— Мне нужна твоя кровь.

— На анализ?

Она видит его клыки и заходится криком. Он впивается зубами в ее руку, и под давлением кровь брызжет во все стороны, заливая лицо Питера, Лорну, экран компьютера, постеры.

— Ты в порядке?

Голос Лорны прерывает его фантазии.

Питер моргает, отгоняя галлюцинацию, — ни на нем, ни вокруг никакой крови нет.

— Да. В полном.

Он измеряет давление, снимает манжету, напускает на себя строгий вид.

— Все в норме, — говорит он, изо всех сил стараясь не смотреть на нее и дышать через рот. — Ничего серьезного, я уверен. Возможно, просто небольшая нехватка железа в организме. Но лучше перестраховаться, так что запишу тебя на анализ крови.

Лорна морщится:

— Ой, я уколов боюсь, как девчонка.

Питер откашливается.

— Подойди к Элейн в приемной.

Лорна уже дошла до двери, но вдруг оборачивается. Явно хочет что-то сказать. Взволнованное и озорное выражение ее лица вызывает у Питера умиление и страх одновременно.

— Тут неподалеку проводятся джазовые вечера, — наконец сообщает она. Голос гладок и манит, как неподвижная поверхность озера. — В «Лисе и короне», рядом с Фарли. Живая музыка. Кажется, по понедельникам. Я подумала, что можно сходить. Марк по понедельникам ездит в Лондон и возвращается поздно. Так вот, и я подумала, что мы могли бы сходить с тобой.

Питер колеблется, вспоминая, как вчера она прижималась к его ноге. Вспоминает и вкус выпитой позже крови, которая затопила ощущение вины. И боль оттого, что жена все эти годы не реагировала на его признания в любви. Собрав все свои силы, он мягко качает головой:

— Я…

Лорна закусывает нижнюю губу, кивает, потом уголки ее рта слегка раздвигаются, точно крылья раненой птицы, в подобие улыбки. Она не хочет услышать, как ее отвергнут.

— Ладно. Пока, Питер.

Дверь закрывается, и сожаление становится сильнее облегчения.

— Пока, Лорна. До свидания.

Предостережение обращенному: НИКОГДА НЕ ОБЩАЙТЕСЬ С ТЕМ, КТО ВАС ОБРАТИЛ. Чувства, которые вы испытываете к человеку, чья кровь столь радикально изменила вашу природу, игнорировать в любом случае очень сложно. Но личная встреча может повлечь за собой такую бурю эмоций, от которой вам никогда не оправиться.

«Руководство воздерживающегося» (издание второе), стр. 133

 

Лодка без весел

Хорошо известно, что когда пьешь много крови, это сильно влияет на сновидения. Как правило, многим нравится этот эффект, умеренно практикующим вампирам снятся яркие и полные удовольствий сны, похожие на кино: прекрасные обнаженные тела на фоне роскошных экзотических ландшафтов, всякий раз новых. Раньше Уилл Рэдли не был исключением. Во сне ему являлись красоты стран, виденных наяву (а бывал он повсюду, пусть даже только по ночам), а также места, существующие лишь в его воображении. Но в последнее время ему снятся кошмары, точнее, один и тот же кошмар, снова и снова, лишь отдельные детали слегка меняются.

Этот сон снится ему и сейчас, в эту субботу.

Вот в чем он заключается.

Уилл сидит в лодке без весел, дрейфующей в озере крови.

Вокруг — скалистый берег, на камнях стоит босиком красивая женщина и манит его к себе.

Уилл хочет к ней, но понимает, что не умеет плавать, так что начинает работать руками, как веслами, брызгая кровью. И вдруг натыкается на что-то.

Из красной жидкости всплывает голова. Это женщина — глаза навыкате, рот раскрыт.

Сегодня это Джули, кассирша из супермаркета.

Он откидывается в своей безвесельной лодке, но тут появляются другие лица с белыми глазами и застывшими в крике ртами, шеи разодраны в клочья. Мужчины и женщины, которых он убивал.

Сотни голов: девушки с вечеринок быстрых свиданий, хорватские официантки, французская студентка по обмену, тусовщицы из «Клуба Стокера» и «Черного нарцисса», сибирские пастушки, итальянки с лебяжьими шеями, бесконечные русские и украинки — все они всплывают в озере крови, словно буйки.

Женщина все еще на берегу, она ждет, когда он придет к ней, и только теперь Уиллу удается разглядеть ее. Это Хелен, она выглядит как семнадцать лет назад, и, узнав ее, он понимает, что хочет быть с ней как никогда, но кто-то плывет к нему по озеру крови. А вон и другой человек — он стремительно приближается к лодке кролем.

Это трупы. Мертвецы, плывущие за ним.

Уилл встает и смотрит на Джули — она к нему ближе всех. Ее мертвые глаза вытаращены, она поднимает руку из озера крови и хватается за борт.

Пока Джули лезет в лодку, Уилл слышит какой-то новый звук. Кто-то стучится снизу, пытаясь проломить деревянное дно.

Он смотрит на берег, на Хелен. Она исчезла. На ее месте стоит Элисон Гленни — самодовольная, коротко стриженная заместительница комиссара полиции, руководящая операциями по истреблению вампиров. Она кивает ему, словно говоря, что все идет по плану.

Трупы окружают Уилла, следуя примеру Джули, — теперь уже множество рук тянется из воды и хватается за лодку, а стук снизу становится все громче и громче. Мертвые руки вот-вот достанут его, но Уилл закрывает глаза, потом снова открывает их и оказывается в своем фургоне с задернутыми светоизолирующими шторами.

Это просто сон.

Старый знакомый сон.

Уилл хватает нож и распахивает заднюю дверь — посмотреть, кто стучит. Это Хелен.

— Мне тут как раз снилось…

Она смотрит на нож.

— Извини. — Уилл сконфуженно улыбается. — У меня тут полно вампирской крови. Есть и очень ценная. А в Сибири меня хотели ограбить чертовы кровососы. Ублюдочные громилы из Дании. Ты же знаешь, старые добрые бивни в таких обстоятельствах бесполезны. — Он жестом подзывает ее, как она только что подзывала его во сне. — Заходи, посиди в теньке.

Хелен закрывает глаза, отклоняя приглашение. А затем говорит — тихо, чтобы не услышали соседи:

— Питер пытался тебе сказать, чтобы ты уехал. Ты нам не нужен.

— Да, теперь припоминаю, он действительно показался мне не слишком приветливым. Ты не могла бы с ним поговорить, а, Хел?

Хелен огорошена.

— Что?

Уиллу все это не нравится. Он сидит на корточках в фургоне, как Квазимодо, и сомневается, что представляет собой привлекательное зрелище.

— Вижу, ты уже привыкла к солнцу. Залезай, садись.

— Поверить не могу, — возмущенно говорит она. — Ты хочешь, чтобы я уговорила Питера разрешить тебе остаться?

— Только до понедельника, Хел. Мне надо залечь ненадолго.

— Тебе тут нечего делать. И я и Питер хотим, чтобы ты уехал.

— Дело в том, что я зашел слишком далеко. Мне надо побыть… в тихом месте. За мной охотится чересчур много озлобленных родственников. Особенно один. — Это на самом деле правда, хотя проблема появилась уже давно. В прошлом году из надежных источников он узнал, что кто-то разыскивает «профессора Уилла Рэдли». Похоже, что этот человек точит на него зуб с тех времен, когда он еще преподавал. Чей-то отец или вдовец, безумно жаждущий мести. Он волнует Уилла не больше, чем Элисон Гленни, но такой поворот еще больше осложняет его отношения с остальными вампирами из Общества Шеридана. — Кто-то мной интересовался. Не знаю кто, но он весьма настойчив. Так что, если можно…

— Ты хочешь подвергнуть мою семью опасности? Нет. Ни в коем случае.

Уилл выходит из фургона. Сощурившись, он наблюдает за птицами, в страхе улетающими с соседнего дерева, и за Хелен, которая с не меньшим беспокойством куда-то смотрит. Проследив за ее взглядом, Уилл видит старушку с палочкой.

— Ого, тут нужен мощный защитный крем. — Он часто моргает от слепящего солнца.

Хелен поворачивается к Уиллу — тот до сих пор держит нож.

— Что ты делаешь?

Старушка доходит до них.

— Здравствуй, дорогая.

— Доброе утро, миссис Томас.

Миссис Томас улыбается Уиллу, который спокойно поднимает руку с ножом и машет ей. Он тоже улыбается и вежливо склоняет голову:

— Миссис Томас.

Ему нравится нервировать Хелен, и у него это отлично получается — она онемела от ужаса. Но миссис Томас ножа, похоже, не замечает или просто не видит в нем ничего предосудительного.

— Здравствуйте, — дружелюбно хрипит она в ответ и бодро ковыляет дальше.

Хелен обжигает Уилла негодующим взглядом, и он решает подразнить ее еще, притворившись, будто только что вспомнил про нож.

— Ой.

Он небрежно бросает нож обратно в фургон. Кожа лица у него уже начинает зудеть от солнца. Внимание Хелен переключается на соседний дом, откуда выходит Марк Фелт с ведром и губкой — собрался, видимо, мыть машину. Его явно беспокоит зловещего вида персонаж, с которым разговаривает Хелен. Уиллу становится смешно.

— Хелен, ты в порядке?

— Да, Марк, все хорошо, спасибо.

И Марк начинает натирать крышу своего дорогого автомобиля губкой, бросая несколько подозрительные взгляды на Хелен.

— А Клара как? — хмуро спрашивает он.

По окнам машины стекает мыльная пена.

«Что они сказали соседям?» — гадает Уилл. Уж слишком заметно Хелен нервничает.

— С ней все в порядке, — отвечает она. — Уже все хорошо. Подростки, сам понимаешь.

Забавно: до Хелен наконец доходит, что ей следовало бы представить Уилла, но она не может заставить себя сделать это. Он с интересом наблюдает за ее попытками обмануть соседа — подобное любопытство вызывает перевод хорошо знакомой книги на иностранный язык.

— Хорошо, — говорит Марк, хотя по его виду ясно, что его не очень-то убедили слова Хелен. — Рад, что все уладилось. А во сколько Питер вернется с работы?

Хелен пожимает плечами, явно желая поскорее закончить разговор.

— По субботам бывает по-всякому. Около пяти. В четыре, в пять…

— Ага.

Хелен кивает и улыбается, но Марк продолжает свою мысль:

— Думал вот принести и показать ему проекты. Хотя, может, лучше отложить до завтра. У меня сегодня еще гольф.

— Конечно, — говорит Хелен.

Уилл старательно прячет ухмылку.

— Давай продолжим в доме, — шепчет она.

Уилл кивает и идет за ней к двери.

— Чересчур прямолинейно, ну да ладно. Ты меня соблазнила.

 

Париж

Через минуту он уже удобно устроился на диване в элегантной гостиной. Хелен стоит к нему спиной, смотрит из окна на патио и сад. Она все еще не утратила своей естественной красоты, несмотря на то что избрала унылый путь смертных. Но будь она даже старой и сморщенной, как грецкий орех, его все равно бы к ней тянуло.

У Уилла такое ощущение, будто перед ним русская матрешка. Эта нервная провинциалка — лишь внешняя оболочка, а под ней прячутся другие, лучшие Хелен. Он точно знает. В том числе Хелен, с которой они когда-то летали над морем, переплетя окровавленные пальцы. Он нюхом чует, что страстная любовь к жизни, к риску все еще течет в ее венах. И осознает, что пришла пора достучаться до нее, заставить вспомнить себя прежнюю.

— Помнишь Париж? — спрашивает он. — Как мы прилетели туда ночью и приземлились в саду музея Родена?

— Тише, прошу тебя, — говорит она. — Роуэн наверху.

— У него играет музыка. Он ничего не услышит. Мне просто любопытно, вспоминаешь ли ты Париж.

— Иногда. Я о многом вспоминаю. И о тебе. И о себе, о том, какой я была. Скольким я пожертвовала, чтобы жить тут, среди нормальных людей. Иногда мне хочется, ну я не знаю, наплевать на все и пройтись голой по улице, посмотреть, что скажут люди. Но я стараюсь исправить свою ошибку, Уилл. Потому и живу так. Все это было ошибкой.

Уилл берет со столика вазу и заглядывает внутрь, уставившись в темную дыру.

— Хелен, это не жизнь. Тут как в морге. Тут даже мечты мертвые.

Хелен так же тихо продолжает:

— Я была с Питером. Я была с ним помолвлена. Я его любила. Зачем было все это менять? Зачем я тебе понадобилась? Что это было, что ты за человек, почему тебе непременно надо явиться этаким посланником преисподней и все разрушить? Захотел посоперничать с братом? От скуки дурью маялся? Или это просто старый добрый комплекс неполноценности? Давайте всех убьем или сделаем несчастными, чтобы некому было завидовать. Так?

Уилл улыбается. Вот это уже больше похоже на прежнюю Хелен.

— Да брось, моногамия никогда тебе не подходила.

— Я была молодой и глупой. Да просто тупой, черт возьми. Не могла вообразить себе последствий.

— Тупость в том году была в моде. Бедный Пит. Не следовало ему тогда соглашаться на ночное дежурство… Ты же ему так и не сказала, да?

— Кому? — уточняет она.

— Пока что я имею в виду только Пита.

Хелен закрывает лицо руками.

— Ты-то все понимал.

— Девяносто второй, — с осторожностью выговаривает Уилл, словно эта дата — нечто хрупкое и ценное. — Урожай того года. Я все еще храню наш сувенир. Ты же знаешь, какой я сентиментальный.

— Ты сохранил мою… — Хелен поворачивается, глаза ее полны ужаса.

— Ну конечно, а как же. Разве ты бы на моем месте поступила иначе? — Уилл начинает говорить, как на сцене: — Живу в предместье твоей души? — Он улыбается. — Вопрос риторический. Я знаю, что я — центр событий. Эйфелева башня. Но да, я храню твою кровь. И я уверен, что Пит узнал бы ее. Он всегда был снобом по части крови. Кстати, письма я тоже храню.

Уилл аккуратно ставит вазу обратно на стол.

— Ты меня шантажируешь? — шепотом произносит Хелен.

Уилл морщится, недовольный формулировкой:

— Хелен, не принижай свои чувства. Твои письма были такие трогательные.

— Я люблю свою семью. Вот мои чувства.

Семья.

— Семью, — повторяет Уилл. Само слово ассоциируется с голодом. — Пита тоже считаем или только детей?

Глаза Хелен полыхают гневом.

— Ты смешон. Неужели ты думаешь, что ты мне дороже, чем он, только потому, что успел обратить меня раньше?

Как раз в этот момент по лестнице спускается Роуэн. Его не слышат, но это не значит, что не слышит он. Слов матери он не разобрал, но уловил взволнованные интонации в ее голосе. Он останавливается, чтобы подслушать Уилла. Его слова звучат четко, но их смысл ускользает от понимания.

— Раньше? — говорит Уилл почти сердито. — Хелен, нельзя обратить человека дважды. Ты растеряла навыки. Возможно, тебе стоит освежить воспоминания.

Роуэн переносит вес с правой ноги на левую, скрипит половица. Голоса умолкают, и секунду-другую не слышно ничего, кроме тиканья старинных часов, стоящих у телефона.

— Роуэн?

Это мать. Мальчик думает, отвечать ли.

— Голова болит, — наконец объясняет он. — Я за таблеткой. Потом пойду прогуляюсь.

— А, — мать тоже реагирует только после долгой паузы. — Ладно. Хорошо. А когда ты…

— Позже, — перебивает Роуэн.

— Позже, ладно. Увидимся.

Ее голос звучит фальшиво. Но теперь-то как ему разобраться, что фальшиво, а что нет? Все, что он с детства считал реальностью, оказалось враньем. Ему хотелось бы возненавидеть родителей за это, но ненависть — сильное чувство, для сильных людей, а он совсем слаб.

Он проходит через прихожую на кухню. Открывает шкафчик с лекарствами, достает ибупрофен и смотрит на белую коробочку с таблетками.

Думает, хватит ли таблеток, чтобы покончить с собой.

 

Тисовое дерево

Они слышат, как Роуэн открывает и закрывает шкафчик на кухне. Когда он выходит из дома, Хелен снова может вздохнуть свободно. Но это лишь временное облегчение, оно улетучивается, едва сидящий на диване Уилл открывает рот.

— Могло быть и хуже, — говорит он. — Он мог бы найти письма. Или на его месте мог оказаться Пит.

— Заткнись, Уилл. Заткнись.

Но злость заразительна. Уилл встает с дивана и подходит к Хелен, как бы обращаясь к отсутствующему Питеру.

— Знаешь, Пит, — начинает он. — Меня всегда удивляла твоя неспособность к арифметике. Это при твоей-то квалификации, и не в чем-нибудь, а в медицине… Ну, разумеется, Хелен назвала тебе неправильные даты, и я недурно развлекся, запугивая консультанта до смерти, чтобы он соврал тебе, но тем не менее…

— Замолчи, замолчи, замолчи!

Хелен уже не думает.

Она набрасывается на Уилла и царапает его лицо, испытывая от этого облегчение. Уилл засовывает палец себе в рот, затем показывает ей. Хелен смотрит на кровь, кровь, которую она знала и любила больше всего на свете. Вот она, прямо перед ней, этот вкус может заставить ее забыть обо всем. Единственный способ побороть инстинкты — это выбежать из комнаты, но летящие ей в спину слова заставляют живо представить, как его губы изгибаются в довольной усмешке.

— Я же сказал, Хел, всего лишь до понедельника.

Роуэн сидит на кладбище, опершись на тисовое дерево, с дороги его не видно. Он принял всю упаковку ибупрофена, но чувствует себя точно так же, как и полчаса назад, только голова прошла.

Он понимает, что это и есть ад. Его жизнь — безжалостный приговор, и заточен в своем теле он надолго, лет на двести.

Он жалеет, что не спросил отца, как убить вампира. Роуэну действительно важно знать, может ли он покончить с собой. А вдруг в «Руководстве воздерживающегося» что-нибудь сказано на сей счет? Наконец он встает и направляется домой. Дойдя до остановки, он видит Еву, выходящую из автобуса. Она спешит к нему, и Роуэн понимает, что спрятаться не успеет.

— Ты видел сестру? — спрашивает она.

Девушка смотрит на него прямо, вся сущность Евы светится в ее глазах, отчего у Роуэна пропадает дар речи.

— Нет, — с трудом выдавливает из себя он.

— Мы были в «Топ-Шопе», и она исчезла.

— А-а. Нет. Я… Я ее… не видел.

Роуэн начинает волноваться за сестру. Может, ее арестовали. На секунду тревога подавляет его смущение перед Евой. Привкус таблеток во рту ощущается как тайный упрек, ведь полчаса назад он хотел бросить вместе со всем миром и Клару.

— Так странно, — продолжает Ева. — Только что она была рядом, и вдруг…

— Ева! — кричит бегущий к ним человек. — Ева, я тебя повсюду ищу.

Ева закатывает глаза и тяжело вздыхает, глядя на Роуэна так, словно он ее друг. Вот причина, чтобы жить.

— Извини, мне пора. Это мой папа. Увидимся.

Роуэн почти набирается смелости улыбнуться ей и даже делает это, когда она уже отворачивается.

— Да, — говорит он. — Увидимся.

Несколько часов спустя Роуэн сидит в своей комнате и слушает свой любимый альбом «Смитс». Он просматривает указатель «Руководства воздерживающегося» и на странице 140 находит следующую информацию.

О самоубийстве

Среди нас, воздерживающихся, депрессия и желание покончить с собой — довольно распространенное явление.

Без регулярного потребления человеческой или вампирьей крови биохимия нашего мозга может претерпевать серьезные изменения. Уровень серотонина у воздерживающихся часто бывает понижен, а во время кризиса уровень кортизола может подняться до опасного предела. В результате чего мы склонны предпринимать поспешные и необдуманные действия.

Сюда же, разумеется, относится и ненависть к самим себе, которую мы испытываем, зная, кто мы такие; трагическая ирония существования воздерживающегося вампира заключается в том, что мы ненавидим свои инстинкты отчасти потому, что не следуем им. В отличие от практикующих кровопийц, ослепленных своей зависимостью, мы обладаем ясным видением, позволяющим нам разглядеть живущих в нас чудовищ, и для многих из нас это осознание чересчур болезненно. В задачи данной книги не входит осуждение тех, кому хочется прервать свое существование. Во многих случаях, например, когда возникают помыслы о том, чтобы снова вступить на кровавый путь, подобный выход даже рекомендуется.

Но необходимо учесть следующие нюансы:

Вампир может жить, как человек, но умереть так же легко он не способен.

Теоретически возможно покончить с жизнью путем употребления лекарственных веществ, но необходимая для этого доза препарата значительно превышает достаточную для самоубийцы-человека. Например, сильнодействующих таблеток парацетамола (по 400 миллиграммов) среднестатистическому вампиру придется выпить не менее трехсот.

Отравление угарным газом, прыжок с большой высоты или перерезание вен — способы в высшей степени непрактичные. Особенно последний, поскольку вид и запах собственной крови немедленно разожгут желание полакомиться из других — живых — источников.

Роуэн закрывает книгу и, к собственному удивлению, испытывает облегчение. В конце концов, если бы ему удалось покончить с собой, он больше никогда не увидел бы Еву, а это еще страшнее, чем остаться в живых.

Он ложится на кровать и закрывает глаза, прислушиваясь к звукам, доносящимся из других комнат. Мама внизу, перемешивает что-то в блендере. Отец, тяжело дыша, занимается на гребном тренажере в незанятой спальне. Больше всего шума от Клары и Уилла, они дружно хохочут под хриплый рев гитар.

Роуэн концентрирует внимание на смехе сестры, позволяя остальным звукам слиться в общий шум. Клара кажется несомненно и искренне счастливой. Без регулярного потребления человеческой или вампирьей крови биохимия нашего мозга может претерпеть серьезные изменения.

А если употреблять ее?

Роуэн старается не думать об истинном и неоспоримом счастье, которого мог бы достичь и он.

Он качает головой и гонит эту мысль прочь, но она не уходит, оставаясь кисло-сладким привкусом на языке.

 

Вода

Питер гребет на тренажере, налегая на весла сильнее, чем обычно. Он планировал «проплыть» пять километров меньше чем за двадцать минут, но скорость у него уже куда выше. Он смотрит на дисплей. 4653 метра за пятнадцать минут и пять секунд. Куда лучше его обычных результатов — без сомнения, это из-за выпитой вчера крови.

Из комнаты Клары доносится музыка.

Хендрикс.

Питеру странно слышать эту кровавую музыку шестидесятых, которая, по всей видимости, нравится Уиллу до сих пор, как в семь лет, когда он танцевал с отцом вокруг баржи под «Движение в центре города».

Он слышит, как Клара смеется вместе с дядей.

Но Питер не позволяет себе отвлекаться. Он смотрит на кнопочки под дисплеем.

«ИЗМЕНИТЬ ЕДИНИЦЫ ИЗМЕРЕНИЯ». «ИЗМЕНИТЬ ПАРАМЕТРЫ ДИСПЛЕЯ».

Да уж, создателю тренажера была известна сила этого слова. Изменять.

Глядя на кнопки, он думает о Лорне и бормочет в такт движениям, исступленно догребая последнюю сотню метров.

— Джаз. Джаз. Джаз… Твою мать.

Питер останавливается и смотрит на показатели, а маховик продолжает крутиться. Останавливается он на 5068 метрах. Время — семнадцать минут двадцать две секунды.

Впечатляет.

Он побил предыдущий рекорд примерно на четыре минуты. Правда, теперь у Питера нет сил даже слезть с тренажера.

Ему ужасно хочется пить, и он косится на набухшие от локтя до запястья вены.

«Нет, — говорит себе Питер. — Обойдусь водой».

Вода.

Вот что представляет собой его нынешняя жизнь. Прозрачная, спокойная, безвкусная вода.

А утонуть в ней так же легко, как и в крови.

Клара слушает старую гитарную музыку, которую только что скачала по рекомендации Уилла, и даже не пытается сделать вид, будто ей нравится.

— Нет, — говорит она со смехом. — Это ужасно.

— Это — Джимми Хендрикс, — возражает дядя, словно других объяснений тут не требуется. — Это один из самых талантливых кровопийц, когда-либо ходивших по земле! Он играл на гитаре клыками. На сцене. И никто даже не замечал. — Уилл смеется. — Отец рассказал мне об этом, прежде чем… — На миг он замолкает. Кларе хочется расспросить о дедушке, но она замечает боль в дядиных глазах. Пусть уж лучше болтает о Джимми Хендриксе. — Зрители думали, что их глючит от сожранной кислоты. И никто никогда не интересовался, почему туман багровый. Разумеется, речь шла вообще не о тумане. Просто «Багровые вены» было бы слишком откровенно. У Принца была та же проблема. Но потом он стал воздерживаться, подался в свидетели Иеговы, и все покатилось к чертям. Но у Джимми все получилось в лучшем виде. Он просто инсценировал смерть и продолжил свой путь. Назвался Джо Хэесом. ХЭЕС. Сейчас у него свой вампирский рок-клуб под названием «Ледиленд» в Портленде, штат Орегон.

Клара прислоняется к стене, сидя на кровати и болтая ногами.

— Я просто не люблю гитарные соло длиной по пятьсот лет. Как и певцов, которые бесконечно тянут одно коротенькое словечко, демонстрируя все возможности своего голоса. Так и хочется на них прикрикнуть: к сути переходи!

Уилл качает головой, чуть ли не с сочувствием, потом делает большой глоток из бутылки, которую принес из фургона.

— Ммм. Я уж и забыл, какая она вкусная.

— Кто?

Он показывает надписанную от руки этикетку. Вторая бутылка за день. Первую — «ЭЛИС» — Уилл высосал до дна за считаные секунды и спрятал под кроватью Клары. А это — «РОЗЕЛЛА — 2001».

— Она была красавица. Una guapa.

Клара лишь слегка обеспокоилась:

— Ты ее убил?

Дядя делает вид, что шокирован.

— За кого ты меня принимаешь?

— За кровожадного вампира-убийцу.

Уилл пожимает плечами, словно говоря: «Все верно».

— Человеческая кровь быстро портится, — объясняет он. — Металлический привкус резко усиливается, так что нет смысла хранить ее в бутылке. Но в крови вампира гемоглобин остается тем же. А в нем и кроется все волшебство. Так вот, Розелла — вампирша. Из Испании. Познакомился с ней, когда залетал в Валенсию. Это город вампиров, как и Манчестер. Мы потусовались. Обменялись сувенирами. Попробуй ее.

Уилл протягивает бутылку Кларе и смотрит на нее — она около секунды размышляет.

— Сама ведь знаешь, что хочешь.

Клара наконец сдается и берет бутылку, подносит горлышко к носу и нюхает, как бы проверяя, что же она собирается выпить.

Уилла это веселит.

— Цитрусовая нотка, оттенок дуба и легкий след вечной жизни.

Клара глотает и закрывает глаза, ощущая сладостный прилив энергии. Она хихикает, потом хихикание переходит в бурный хохот.

Тут Уилл замечает фотографию на стене. Рядом с Кларой стоит хорошенькая блондинка. У него возникает смутное и тревожное чувство, будто он ее уже где-то видел.

— Кто это?

— Кто кто? — переспрашивает Клара, успокаиваясь.

— Оливия Ньютон Джон.

— А, Ева. Наша звезда. Правда, сегодня я ее подставила. Сбежала от нее из «Топ-Шопа». Когда я была в примерочной, перепугалась, что могу чего-нибудь натворить.

Уилл кивает:

— Приступ ОЖК. Привыкнешь.

— ОЖК?

— Острая жажда крови. Ладно, ты рассказывала…

— Ах да. Она новенькая. Только переехала сюда. — Клара делает еще глоток. Она утирает губы и, подумав о чем-то, снова смеется. — Эротическая мечта Роуэна. Они учатся в одном классе, но ему слабо даже заговорить с ней. Печальное зрелище. А папаша у нее с тараканами. Ей уже семнадцать, и до сих пор приходится подавать прошение, когда она хочет выйти из дому. Раньше они жили в Манчестере.

Клара не обращает внимания на омрачившееся лицо дяди.

— В Манчестере?

— Да, тут они всего пару месяцев.

— Ясно, — отвечает он и поворачивает голову к двери. Через секунду на пороге появляется рассерженная Хелен в фартуке. Она входит в комнату, и атмосфера становится напряженной. Заметив бутылку с кровью, Хелен стискивает зубы.

— Будь любезен, убери это и сам убирайся из комнаты моей дочери.

Уилл улыбается:

— Отлично. Вот и ты. А то мы беспокоились, не слишком ли нам весело.

Клара, все еще навеселе, с трудом подавляет смешок.

Мать молчит, но по лицу видно, что терпение у нее вот-вот лопнет. Уилл нехотя поднимается с пола. Проходя мимо Хелен, он наклоняется к ней и шепчет что-то на ухо, что именно — Кларе не слышно.

Но Хелен явно выбита из колеи.

— Эй, — возмущается Клара. — Давайте без секретов!

Но ответа она не получает. Уилл уже вышел, а Хелен продолжает стоять на ковре с застывшим лицом, словно восковая кукла.

Через открытую дверь Клара видит, что Уилл столкнулся в коридоре с ее отцом. Питер разгоряченный и красный после тренировки, и брат предлагает ему бутылку с кровью.

— Я в душ, — огрызается тот и поспешно исчезает в ванной.

— Господи ты боже мой, — говорит Клара своей восковой матери. — Да что у него за проблемы?

 

Малиновые облака

Одна из проблем Питера заключается в следующем.

Давно, в семидесятых, когда Питеру было восемь лет, Уилл спас ему жизнь. На баржу, на которой они жили, ворвались двое мужчин, чьи личности и претензии так и остались неизвестными, с хладнокровным намерением пронзить сердца их родителей специальным образом заостренными кольями из боярышника.

Их предсмертные крики разбудили Питера, он обмочился от страха и замер под мокрым одеялом. Потом эти люди вошли в его крошечную комнатку, уже не с кольями, а с восточным мечом.

Они до сих пор стоят у него перед глазами — высокий и тощий в коричневой кожаной куртке, с мечом, и второй, толстяк в засаленной футболке «Выход дракона».

Он до сих пор помнит свой безграничный ужас перед лицом неминуемой смерти и безграничное облегчение, которое испытал, поняв, почему высокий вдруг завопил от боли.

Уилл.

Десятилетний брат Питера прилип к его спине, словно летучая мышь, и впился в него намертво. Кровь залила разбросанные по полу пластинки Хендрикса и Моррисона.

Но истинным доказательством братской любви Уилла стало второе убийство. Жирный поклонник Брюса Ли подобрал меч покойного приятеля и замахнулся на десятилетнего мальчика, мечущегося над ним в воздухе.

Уилл жестами показывал Питеру, чтобы тот выбежал через дверь. Тогда они смогут улететь вместе и Уиллу не придется ввязываться в опасную драку с вооруженным мечом человеком. Но Питера сковал страх, липкий, как его мокрые простыни, и он не двинулся с места. Так и лежал в постели, глядя, как Уилл мухой летает вокруг размахивающего мечом самурая, который сильно порезал ему руку. Но в итоге мальчишка все-таки впился клыками в лицо противнику.

Уилл вытащил брата из постели и вывел на воздух по мокрому от крови полу, по трупам, через узкий камбуз, вверх по лестнице. Потом он велел Питеру ждать на берегу. Питер подчинился. Постепенно пришло осознание: родители мертвы — и горькие слезы покатились по его щекам.

Уилл поджег баржу и улетел, унося брата с собой.

И именно Уилл неделю спустя связался с «Агентством для вампиров-сирот», где им подыскали новую семью. Супруги Артур и Элис Кастл жили в пригороде — благонравные воздерживающиеся вампиры, любители кроссвордов. Уилл с Питером еще клялись, что никогда не станут такими, как они.

Разумеется, Уилл оказывал на него не лучшее влияние.

В подростковые годы Уилл развращал младшего брата, подбивая его укусить школьницу Шанталь Фейяд, которая приехала по обмену из Франции и которую они оба в равной степени ненавидели и обожали. Потом начались кровавые поездки в Лондон. Они слушали вамп-панк в «Клубе Стокера», ходили по специализированным вампирским магазинам вроде «Укуса» на Кингс-роуд и «Руж» в Сохо, где были самыми молодыми покупателями. Уилл играл на ударных в их собственной группе «Гемо-Гоблины». (И сочинил стихи к их единственной самостоятельно написанной песне — «На вкус твоя кровь точно вишни»; вдвоем они были как Маккартни с Ленноном.) Братья сушили собственную кровь, курили ее перед школой и ловили кайф в малиновых облаках.

Да, Уилл, безусловно, толкал его по кривой дорожке. Но он спас Питеру жизнь, и это нельзя сбрасывать со счетов.

Питер закрывает глаза, стоя под душем.

Он погружен в воспоминания.

Далеко внизу он видит горящую на воде баржу, они поднимаются в воздух, и она становится все меньше и меньше. Сжимается в точку и исчезает. Как золотой свет детства в неумолимо наползающей тьме вечности.

 

Ночное существо

Хелен беспокоится все сильнее. Завтра парня начнут искать с собаками. Вызовут несколько поисковых бригад, которые прочешут каждое поле отсюда до Фарли.

Они могут найти кровь и следы на земле. Но еще до того, например, завтра утром, сюда придут полицейские — расспрашивать Клару. С другими ребятами, которые были на вечеринке, тоже поговорят, а Хелен так и не удалось толком выяснить у Клары, что им может быть известно.

Лишь три соображения ее несколько утешают.

Во-первых, ни один здравомыслящий человек не заподозрит миниатюрную и хрупкую пятнадцатилетнюю девушку-вегетарианку, которую даже в школе ни разу не оставляли после уроков, в убийстве парня вдвое крупнее ее.

Во-вторых, вчера она видела дочку обнаженной в душе, и на ней точно не было ни царапины. Так что если они и найдут кровь, то не Кларину. Да, полицейские наверняка обнаружат следы ее ДНК, найдут и слюну, смешанную с кровью, но им понадобится недюжинное воображение, чтобы сделать отсюда вывод, что Клара убила Харпера без какого-либо орудия, совершенно не пострадав при этом сама.

А в-третьих, очень маловероятно, что будет обнаружено тело — единственное неопровержимое доказательство убийства. Питер уверял, что выбросил его далеко от берега.

Хочется надеяться, что в свете вышеизложенного полицейским и в голову не придет заподозрить Клару в вампиризме.

Тем не менее Хелен вынуждена признать, что ситуация весьма и весьма неприятная. Прошлой ночью они не успели замести следы — а ведь в былые времена никогда не пренебрегали мерами предосторожности. Может быть, Питеру следовало вернуться в поле ранним утром и разровнять землю там, где он тащил труп. Может, стоит сделать это прямо сейчас, пока не поздно. Может, пора прекратить уповать на дождь и проявить инициативу.

Разумеется, Хелен понимает, что если бы сама вчера выпила крови, то махнула бы на все рукой так же беспечно, как ее дочь и муж. Стакан казался бы наполовину полным, а не наполовину пустым, и она бы думала: нет такого переплета, из которого нельзя выкрутиться с помощью заговора крови, особенно когда рядом Уилл. И вообще, ни один полицейский в Северном Йоркшире не поверит, что их дочь убийца, а уж тем более — что она мифическое ночное существо.

Но Хелен давно не пила крови, так что беспокойные мысли кружат в голове и клюются, точно стая голодных ворон.

А самая крупная и голодная ворона — это Уилл. Каждый раз, выглядывая из окна, она видит его фургон, и ей чудится, будто одно его присутствие кричит на всю округу о виновности Клары, о виновности семьи Рэдли.

После ужина Хелен пытается озвучить свои опасения. Напомнить всем, что скоро пройдет двадцать четыре часа с момента исчезновения юноши и полиция начнет расспросы, так что им необходимо согласовать свои показания. Но никто ее не слушает, за исключением Уилла, который попросту от нее отмахивается.

Он рассказывает Хелен с Питером, насколько изменились отношения вампиров с полицией.

— В середине девяностых вампиры активизировались. Мобилизировались, организовали специальное общество для ведения переговоров с полицией. Составили список неприкосновенных. Ну, вы же знаете, кровососы обожают иерархию. Так вот, я — в этом списке.

Хелен это не особо утешает.

— Но Клары-то в нем нет. И нас тоже.

— Точно. А в Общество Шеридана принимают только самых матерых, но выше нос, еще не вечер. Мы можем выйти на прогулку и попировать.

Хелен лишь мрачно смотрит на него.

— Слушай, — говорит Уилл. — Тебе не о полиции надо беспокоиться. В смысле, не только о полиции. Вы причинили кому-то боль. Есть люди, которые реально пострадали. Матери, отцы, мужья и жены. Вот от них отделаться сложнее. — Он не сводит глаз с Хелен и улыбается столь многозначительно, что ей начинает казаться, будто все хранимые им секреты растекаются по комнате. — Понимаешь, Хелен? Волноваться надо, когда ты задеваешь чьи-то чувства.

Он откидывается на спинку дивана и делает глоток крови из стакана, а Хелен вспоминает ту ночь в Париже. Когда они целовались на крыше музея д'Орсе. Когда они, держась за руки, подошли к стойке регистрации гранд-отеля на авеню Монтень и он заговорил кровь портье так, что она предложила им президентский люкс. И он до сих пор выглядит точно так же, как и тогда, и воспоминания, вспыхивающие при взгляде на его лицо, все так же свежи, прекрасны и ужасны.

Эти мысли сбивают Хелен с толку, она забывает, что хотела сказать. Он что, нарочно это сделал? Забрался к ней в голову и устроил там беспорядок? Как бы то ни было, утратив нить беседы, Хелен с огорчением констатирует, что вечер превратился в «Интервью с вампиром» — Уилл с наслаждением играет роль главного кровопийцы, а Клара засыпает его вопросами. Не ускользает от внимания Хелен и то, что даже Роуэн смягчился по отношению к Уиллу, стал прислушиваться к его рассказам. Только муж кажется равнодушным. Питер сидит сгорбившись в кожаном кресле и смотрит по «Би-би-си четыре» документальный фильм про Луи Армстронга без звука, погруженный в какие-то свои думы.

— Ты много народу убил? — интересуется Клара.

— Да.

— Ага, значит, чтобы выпить крови, надо убить человека?

— Не обязательно. Можно обратить его в вампира.

— Обратить в вампира?

Уилл выдерживает паузу, глядя на Хелен.

— Разумеется, нельзя обращать всех подряд. Это дело серьезное. Сначала ты пьешь кровь человека, потом он пьет твою. Это двусторонний процесс, подразумевающий определенные обязательства. Обращенный тобою вампир жаждет тебя. Любит тебя всю твою жизнь. Даже если осознает, что эта любовь — самый страшный грех на свете, избавиться от нее он не может.

Похоже, это откровение зацепило даже Роуэна. Хелен замечает, как у сына загорелись глаза при мысли о такой любви.

— Как, даже если ты этому человеку совершенно не нравишься? — любопытствует он. — Он тебя полюбит, если ты обратишь его в вампира?

Уилл кивает:

— В этом-то и прикол.

Хелен уверена, что ее муж шепчет что-то там себе под нос. «Джаз»? Она не ослышалась?

— Питер, ты что-то сказал?

Он поднимает глаза, словно пес, на время забывший, что у него есть хозяин.

— Нет, — испуганно отзывается он. — Вроде бы нет.

Клара продолжает расспрашивать дядю:

— А ты когда-нибудь кого-нибудь обращал?

Отвечая, Уилл внимательно смотрит на Хелен. От его голоса мурашки бегут по коже, упоительные мгновения прошлого кружат голову против ее воли.

— Да, — говорит он. — Однажды. Давным-давно. Ты закрываешь глаза и стараешься об этом забыть. Но воспоминания остаются с тобой. Знаешь, как какая-нибудь дурацкая старая мелодия, намертво застрявшая в голове.

— Это была твоя жена?

— Клара, — одергивает ее Хелен. Слишком громко. Слишком жестко. — Хватит.

Уилл доволен, что так взволновал ее.

— Нет. Чужая.

 

«Черный нарцисс»

Несколько часов спустя, когда все остальные Рэдли уже лежат в кроватях, Уилл летит на юго-запад в Манчестер. Он направляется в «Черный нарцисс», где часто бывает по ночам в субботу. Вокруг море лиц: кровопийцы и их поклонники, старые готы, молодые эмо, вампиры из Общества Шеридана. Уилл проталкивается между жеманных юнцов и расхристанных девиц на танцполе и поднимается вверх по лестнице, мимо Генриетты и маленькой красной вывески на стене. «ВИП-кровь».

— Генриетта, — приветствует он, но в ответ получает лишь пустой взгляд, что его весьма озадачивает.

На потрепанных кожаных диванах вальяжно развалились кровососы всех мастей, они слушают Ника Кейва и пьют кровь из бутылок или друг у друга из шей. Проектор направлен на стену, идет старый немецкий ужастик: ракурс съемки сбивает с толку, в кадре кто-то беззвучно кричит.

Уилла здесь знают, но сегодня его встречают заметно холоднее обычного. Никто с ним не заговаривает. Впрочем, его это не смущает, он идет дальше, к шторе. Уилл улыбается Винсу и Рэймонду, но те никак не реагируют. Он отодвигает штору.

За ней та, кого он и ожидал увидеть. Изобель и несколько ее друзей лакомятся двумя обнаженными телами, распростертыми на полу.

— А я думала, ты не придешь, — говорит она, поднимая голову. По крайней мере она, кажется, рада его видеть. Уилл пристально смотрит на нее, стараясь вызвать в себе желание; на ее окровавленной шее можно разглядеть татуировку «КУСАЙ СЮДА». Она потрясающе красива. Ретро-вамп, одетая в стиле семидесятых, немного напоминает Пэм Грир в фильме «Кричи, Блакула, кричи». Странно, право же, что его не слишком-то тянет к этой роскошной женщине.

— Вкусно, — говорит Изобель. — Иди сюда, попробуй.

Трупы на полу тоже почему-то не будят в нем особого аппетита.

— Спасибо, не надо, — отказывается он.

Кое-кто из друзей Изобель молча смотрит на него — лица перемазаны кровью, в глазах холод. Среди них и ее брат Отто. Уилл ему никогда не нравился, как, впрочем, и все мужчины, когда-либо добивавшиеся расположения его сестры, но сегодня ненависть в его взгляде полыхает как никогда.

Уилл отводит Изобель в тихий уголок, они садятся на огромную пурпурную подушку. На вкус эта женщина уступает лишь одной. Она лучше Розеллы, лучше тысяч других. Уиллу необходимо убедиться, что ему под силу снова забыть Хелен. Оставить ее, если потребуется.

— Я хочу тебя, — говорит он.

— Внизу есть в бутылках.

— Да, знаю. Я возьму. Но хочется свеженького.

Похоже, Изобель эта просьба огорчает, словно ее беспокоят чувства, которые она к нему питает. Тем не менее она подставляет ему шею. Уилл припадает к ней, закрывает глаза и наслаждается вкусом.

— Хорошо погулял прошлой ночью?

Уилл не совсем понимает, к чему этот вопрос. Он продолжает сосать кровь.

— Элисон Гленни расспрашивала насчет девчонки из супермаркета.

Уилл вспоминает девушку-гота с пурпурными прядями — Джули, или как там ее звали, — как она кричала и пыталась оттащить его за волосы. Он отстраняется от Изобель.

— И что? — Небрежным жестом он указывает на пару выпотрошенных мертвецов в другом конце комнаты.

— То, что твой фургон попал в камеру наблюдения. Других машин на стоянке не было.

Уилл вздыхает. Практикующий вампир обязан играть по правилам. Он должен выбирать людей, чье исчезновение легко объяснить, — помышляющих о самоубийстве, бездомных, нелегалов.

Но Уилл правил никогда не соблюдал. Какой толк следовать своим инстинктам, если, прямо скажем, ты не можешь следовать своим инстинктам? Ограничивать меню никому не нужными жертвами — это, по его мнению, насквозь фальшиво и совершенно неромантично. Но раньше он куда тщательнее прятал убитых — что правда, то правда.

— Народ беспокоится насчет того, что ты стал неаккуратен.

Да, умеет Изобель испортить настроение.

— Народ? Какой народ? — Уилл замечает, что ее пакостный братец Отто пялится на него, оторвавшись от трупа. — Ты хочешь сказать, что Отто предлагает вычеркнуть меня из списка?

— Ты должен быть осторожнее. Это все, что я хочу сказать. А то у всех нас будут из-за тебя неприятности.

Уилл пожимает плечами.

— Полиции плевать на списки, Изобель, — говорит он, хоть и знает, что это неправда. — Если бы они хотели меня схватить, они бы это сделали. Им все равно, кто чей друг.

Изобель строго смотрит на него, ни дать ни взять некровопьющая моралистка.

— Поверь мне. Гленни не все равно.

— Должен отметить, Изобель Чайлд, что наша интимная болтовня как-то изменилась.

Она ласково запускает пальцы ему в волосы.

— Я просто волнуюсь за тебя. Вот и все. А ты как будто хочешь, чтобы тебя схватили, или что-то в этом духе.

Изобель целует Уилла, а он тем временем размышляет, не укусить ли ее еще разок.

— Давай, — соблазнительно воркует она. — Выпей меня до дна.

Но эффект от ее крови тот же, что и пять минут назад. Нулевой.

— Эй, — нежно говорит она, снова гладя его по волосам. — Когда полетим в Париж? Ты мне уже сто лет обещаешь.

Париж.

Ну зачем ей было упоминать Париж? Теперь он может думать только о том, как целовался с Хелен на крыше музея д'Орсе.

— Нет. Только не Париж.

— Ну, полетим хоть куда-нибудь, — просит Изобель. Она явно беспокоится за него, как будто знает что-то, чего не знает он. — Пожалуйста. Куда угодно. Ты и я. Повеселимся. Можно вообще бросить эту поганую страну и пожить где-нибудь еще.

Уилл встает.

Он успел повидать весь мир. Он неделями жил на замерзшем нетронутом побережье озера Байкал в Сибири, напивался до потери пульса в сказочных кровавых борделях в старом Дубровнике, откисал в окутанных красным дымом курильнях в Лаосе, жил в люксе Дина Мартина в отеле «Белладжо» в Вегасе, лакомясь артистками. Он видел, как воздерживающиеся индусы смывали свои грехи в Ганге, отплясывал полуночное танго на проспектах Буэнос-Айреса. В Киото, в павильоне шогуна, он укусил девушку, переодетую в гейшу. Но сейчас ему не хотелось никуда, кроме Северного Йоркшира.

— В чем дело? Ты почти ничего не выпил. — Изобель касается пальцем быстро затягивающейся раны на шее.

— Просто нет аппетита сегодня, — отвечает Уилл. — И вообще, мне пора. Я на этих выходных в гостях у родственников.

Изобель, похоже, обиделась.

— Родственников? — переспрашивает она. — Каких еще родственников?

Уилл откликается не сразу. Не знает, поймет ли Изобель.

— Просто… у родственников.

И он уходит, оставив ее на мягкой бархатной подушке.

— Погоди, Уилл…

— Извини. Мне пора.

Уилл проскальзывает вниз по лестнице к гардеробу и покупает бутылку крови, вкус которой еще ощущает на языке.

— Она же наверху, — говорит сухопарый лысый гардеробщик, удивленный его выбором.

— Да, Дориан, я знаю, — отвечает Уилл. — Это для друга.

 

«Пино Руж»

Среди многочисленного вампирского населения Манчестера об Уилле месяцами шли разговоры. Не особо приятные разговоры.

Раньше он пользовался большим уважением как образец неуловимого кровопийцы, умеющего выбрать правильную жертву и уйти безнаказанным. Теперь же он стал все чаще неоправданно рисковать, без нужды повышать ставки.

Началось все со взрослой студентки, жены полицейского детектива. Разумеется, тогда он выкрутился. Отдел по борьбе с безымянным хищником, официально несуществующее подразделение манчестерской полиции, подтасовал информацию, так что женщина считается пропавшей без вести, к тому же, даже несмотря на то, что инспектор собственными глазами видел гибель жены, ОББХ позаботился о том, чтобы никто не принимал его заявлений всерьез.

Тем не менее из-за действий Уилла старательно выстроенные отношения между полицией и вампирами — отношения, которые основывались на диалоге между ОББХ и манчестерской штаб-квартирой британского филиала Общества Шеридана (организации с нечеткой структурой, защищающей права вампиров) — затрещали по швам.

И все же какое-то время собратья-кровопийцы активно поддерживали Уилла, ни один не поддался на уговоры полиции его прикончить. Его талант заговаривать кровь вошел в легенды, а его глубокий анализ творчества поэтов-вампиров, таких как лорд Байрон и Элизабет Барретт Браунинг (работы Уилла Рэдли публиковались на черном рынке издательством «Кристабель Пресс»), высоко ценился членами Общества Шеридана.

Но после того, как Уилл уволился из Манчестерского университета, находить оправдания его поведению стало все сложнее. Он все больше охотился на улицах Манчестера. И хотя, как правило, имена его жертв просто пополняли списки пропавших без вести, одно их количество наводило ужас.

Судя по всему, у Уилла начались проблемы с психикой.

Разумеется, почти всем практикующим вампирам иногда доводится лишить жизни человека, но в целом они все-таки стараются поддерживать баланс между убийствами и безобидным употреблением крови других вампиров. В конце концов, по качеству вампирская кровь лучше, ее букет более сложный и яркий, чем у обычного, необращенного человека. А самое вкусное, как известно всякому вампиру-гурману, — это «Пино Руж», кровь обращенного в первые минуты после ритуала.

Но Уилл, похоже, обращать кого-либо не стремился. Напротив, если верить слухам, он обратил лишь одного человека за всю жизнь и по какой-то причине не мог заставить себя повторить этот опыт. Впрочем, нормальную вампирскую кровь он пил до сих пор. Да не просто пил, а беспрестанно поглощал бутылку за бутылкой и, кроме того, сосал из шеи своей подружки Изобель Чайлд, с которой они то сходились, то расходились.

Но жажда его становилась неутолимой. Так что Уилл выходил по ночам на улицу и кусал кого пожелает, будь то вампир или человек. Оставшись без дневной работы, он стал больше спать, набираясь сил, чтобы делать, что захочется, и летать, куда заблагорассудится. Но вопрос был не только в силах. Многие воспринимали его безрассудное поведение — например, пренебрежительное отношение к камерам наблюдения — как несомненный признак саморазрушительного настроя.

«Если с ним что случится, — говорили вампиры, — сам будет виноват».

Однако многие члены Общества Шеридана полагали, что даже вопреки настояниям полиции организация встанет на защиту Уилла, поскольку он пользуется особым расположением Изобель Чайлд. Все-таки Изобель была влиятельной фигурой в Обществе, к тому же сам Отто Чайлд, составитель списка, приходился ей родным братом.

Список неприкосновенных включал в себя имена практикующих убийц-кровососов, которых полиция не могла тронуть, не потеряв доверия Общества и связи с ним, а следовательно, и со всеми вампирами в целом.

Разумеется, ни одно дело по убийству, совершенному вампиром, никогда не разбиралось в суде с последующим приговором. Ради общественного спокойствия подобные преступления держались в тайне еще со времен зарождения полиции как силовой структуры. Однако определенные меры существовали даже тогда. По традиции карательные операции проводились немногочисленными отрядами полицейских-арбалетчиков, обученных специальным навыкам стрельбы, необходимым для уничтожения вампира. Кровопийцы просто исчезали без следа. Но в результате беспощадного подхода количество обращенных драматически возросло, так что полиция начала опасаться масштабного публичного противостояния.

Тогда помимо кнута власти использовали пряник — пообещали протекцию некоторым вампирам при условии, что те будут следовать установленным правилам. Конечно, подобный уговор представлял собой этическую дилемму. Ведь, по сути, сотрудничая с Обществом Шеридана, полицейские поощряли действия самых известных и кровожадных особей, в то время как воздерживающиеся и умеренные вампиры оставались беззащитными. Но логика их была такова: если обеспечить неприкосновенность самым необузданным членам Общества, это даст возможность хоть как-то влиять на них и ограничить их аппетиты.

Отсюда определение допустимого убийства: оно не попадает в камеру видеонаблюдения, трупа нет, и он никогда не будет найден, жертва не имеет шансов на сочувствие бульварной прессы, а ее исчезновение не вызывает лишних вопросов у налогоплательщиков. Одобренное вампирье меню составляли проститутки, наркоманы, нелегальные иммигранты, а также душевнобольные, не содержащиеся в психиатрических клиниках. Но вот жены следователей, девушки с вечеринок быстрых свиданий и даже кассирши с нищенской зарплатой в него не входили.

Проблема заключалась в том, что Уилл, хоть и давно состоял в Обществе Шеридана, никогда не следовал правилам. Не умел загонять свою жажду в рамки социально приемлемых или навязанных полицией норм. Но откровенная небрежность его последних убийств привела к тому, что давление на Общество значительно усилилось.

Две недели назад во время инструктирования нового офицера ОББХ помощнику комиссара манчестерской полиции Элисон Гленни позвонили. Знакомый ей холодный и усталый сиплый шепот сообщил, что Уилл Рэдли вычеркнут из списка.

— Я думала, он ваш добрый друг, — сказала Элисон, глядя на забитую транспортом улицу из окна своего кабинета на седьмом этаже полицейского управления. В час пик образовалась пробка: машины чуть продвигались, затем останавливались, как бусины на четках. — По крайней мере, друг вашей сестры.

— Мне он не друг.

Элисон уловила горечь в его голосе. Она знала, что вампиры редко стоят горой друг за друга, но все равно ее поразило столь явное отвращение собеседника к Уиллу.

— Ладно, Отто, мне просто казалось…

Но он ее оборвал:

— Поверьте, до Уилла Рэдли никому больше нет дела.