На другое утро Бекки прижала ладонь к пылающей щеке Джека и поняла, что у него лихорадка.
Так началась самая длинная неделя в ее жизни. Бекки смутно вспоминала, что приближается Рождество, но не могла отлучиться от постели Джека, даже чтобы написать семье. Сэм всегда оказывался рядом в нужную минуту, был очень внимателен и всякий раз решительно отлизывался выполнять ее повеление возвращаться Лондон. Супруги Дженнингс также были наготове и неизменно предлагали на помощь, как только она об этом просила.
Вероятность того, что Джек не сможет поправиться, возрастала с каждым днем. Что бы они не делали, стараясь сбить жар, ничего не помогало: раненый то и дело впадал в лихорадочный бред.
Бекки делала все, что могла. Она его кормила, меняла простыни, прикладывала холодные компрессы на лоб, давала лекарства, с точностью до буквы выполняла все предписания доктора.
Единственное, на что она никак не могла решиться, — это говорить с ним. Видит Бог, она просто не могла выдавить из себя просьбу, чтобы Джек скорее поправлялся.
В тот день она сидела на своем обычном месте в ожидании врача. Джека уже долгое время не лихорадило, он находился в полузабытьи. Бекки тупо разглядывала собственные руки.
Ей все казалось, что она видит на них кровь. Неужели ее так никогда и не удастся отмыть? Рассудок говорил, что это всего лишь дикая фантазия, что она смыла кровь в тот же день. Но все же она до сих пор видела ее. Скользкую и липкую, настолько ярко-красную, что резало глаза.
Дверь в комнату отворилась, Бекки подняла глаза. Вошел доктор Беллингем.
Он поприветствовал хозяйку дома поклоном, после чего подошел к постели больного:
— Ну как он?
— Без изменений.
Доктор Беллингем проделал все свои обычные манипуляции, измерив Джеку температуру, пульс, проверив зрачки и рану. Со второго посещения доктор перестал возражать против присутствия Бекки возле больного и стал говорить с ней как с равной. Он быстро понял, что она разбирается в анатомии, врачевании, хирургии и всех лекарствах, которые он рекомендует, поэтому говорил с ней очень просто, без обиняков.
— Горячка усиливается, — сказал он. — В области ниже рамы, как мне кажется, начинается гангрена, плечо опухло, а печень слишком сильно увеличена.
Бекки еще раньше осмотрела рану и сама пришла к таким же выводам. Она только надеялась, что доктор даст другой, более оптимистичный прогноз.
— И что мы можем сделать?
— Я могу еще раз вскрыть рану и пустить кровь. — Доктор помолчал немного. — Но есть другой вариант…
— Ампутировать ему руку, — машинально произнесла Бекки.
— Да. — Доктор вздохнул. — Хотя я не вполне уверен, что это поможет.
Бекки пристально посмотрела на Джека, припоминая, как он влезал по розовой решетке к ней в комнату, как рассказывал, что раньше часто лазил по вантам на «Глориане». Больше он не сможет этого делать. Потеряв правую руку, он станет калекой, намного хуже, чем она со своим поврежденным локтем.
Бекки перехватила серьезный взгляд доктора Беллингема.
— Это наша единственная надежда?
— Возможно.
Она судорожно сглотнула. Если надо выбирать между рукой Джека и его жизнью, то выбор очевиден.
— Тогда ампутируйте.
Доктор Беллингем назначил операцию на тот же день. Ему надо было только вернуться в Камелфорд, чтобы взять с собой ассистента необходимое оборудование для ампутации. Уезжая, он велел слугам подготовить все в доме для предстоящей операции и пообещал вернуться к часу дня.
Бекки сидела на стуле и не могла пошевелиться, слезы жгли ей глаза.
Она не будет плакать. Она не станет думать о том, что именно она довела Джека до этого.
Вошла миссис Дженнингс и взглянула на Бекки:
— Мэм, мистер Дженнингс только сегодня смог забрать почту за несколько последних дней. Там есть несколько писем для вас, но я подумала, что вот это вас особенно заинтересует. — Повозившись со своей ношей, она все-таки сумела вытащить из кармана фартука конверт. — Оно адресовано мистеру Фултону.
Сердце у Бекки забилось быстрее. Она поднялась с места, взяла письмо у миссис Дженнингс и осмотрела его.
От кого оно могло быть? Что это могло быть? Красивый крупный почерк ей не был знаком. Но кто еще мог знать, что Джек здесь?
Бекки оглянулась на раненого. Он лежал неподвижно — по-видимому, спал. Она приложила руку к его обжигающему сухому лбу и позвала:
— Джек…
Ответа не было. Она положила ему на лоб холодный компресс и отвернулась, сжимая письмо в руке. Как слепая, почти ничего не видя перед собой, вышла из комнаты.
Войдя в дверь комнаты напротив, Бекки села на свою собственную постель — на постель, которую не видела уже несколько суток. Положила письмо на покрывало перед собой и уставилась на него.
Оно было адресовано Джеку. Она не должна его открывать. Но Джек лежал в соседней комнате без сознания. В горячке… Ему грозила потеря руки.
Она схватила письмо и решительно разорвала конверт.
«4 декабря 1827 года.Т.У.».
В память о прежней дружбе и в знак того, что желаю тебе счастья, я хорошо обдумал все обстоятельства и решил облегчить тебе условия существующего соглашения.
Восемнадцать тысяч.
Несмотря на то что в нашу последнюю встречу ты отказался платить мне даже шиллинг, я думаю, что предлагаю тебе очень выгодный компромисс, и уверен, что ты согласишься.
Но все прочие условия остаются в силе. Твое время истекает, друг мой.
Бекки прочла письмо еще раз. И еще.
Джек отказался платить ему даже шиллинг? Когда? Отказался ли он от плана завладеть ее средствами еще прежде, чем появился в Корнуолле? Том Уортингем успел написать это письмо за день до того, как Джек разыскал ее здесь, в Сивуде. А это означало, что Джек продолжал стремиться к ней даже после того, как объявил Тому об отказе платить.
Так, может, он…
«Но нет», — твердо сказал ей внутренний голос. Ведь она выстрелила в него. После этого, что бы ни происходило между Томом Уортингемом и Джеком, на ее отношениях с последним это никак не может сказаться. Просто не имеет никакого значения.
Этот человек продолжает требовать с Джека восемнадцать тысяч фунтов. Такая сумма может спасти Джека от петли. Если, конечно, он переживет огнестрельное ранение, которое получил по ее вине. И если переживет ампутацию.
Прижав письмо к груди, Бекки закрыла глаза.
Она не знала, сколько сидела, покачиваясь взад-вперед. Тело то и дело сотрясала нервная дрожь, и она старалась не рисовать в своем воображении детали операции, которая вскоре должна была состояться в соседней комнате. Миссис Дженнингс принесла ей баранину, но Бекки только посмотрела на еду, не дотронувшись до нее.
Его рука… Его красивая, сильная рука. Выступающие бицепсы и плечи, по которым она так любила пробегать пальцами. Его длинные пальцы, доставлявшие ей удовольствие снова и снова…
Он солгал ей. Соблазнил, обманул. Впрочем, ни то ни другое не отменяло того факта, что Джек был сильным, здоровым человеком, а она искалечила его.
«Твое время истекает, друг мой».
Бекки добрела до письменного стола и достала лист бумаги. Окунув перо в чернильницу, написала два письма: одно — своему адвокату, другое — Кейт и Гарретту. В этих письмах она велела Гарретту и поверенному выписать вексель на восемнадцать тысяч фунтов и доставить его мистеру Томасу Уортингему из кентского викариата Хамбли, проживающему в настоящее время в Лондоне.
Сложив и запечатав письма, она спустилась вниз, чтобы разыскать Сэма. Он чистил лошадь в маленьком угловом загоне.
— Сэм, я вынуждена приказать тебе возвращаться домой, причем немедленно. — Видя, что лицо у него моментально потемнело и он приготовился к сопротивлению, Бекки подняла руку. — Прежде я просила тебя уехать только потому, что ты должен был вернуться к моему брату, но теперь это действительно вопрос жизни и смерти. — Она вручила ему письма. — Пусть это будет последняя моя просьба к тебе, Сэм, — добавила она тихо, — но ты должен доставить эти бумаги ради меня. Это очень и очень важно. Прошу тебя.
Сэм медленно покачал головой:
— А мистер Фултон?..
— Я останусь здесь, в Корнуолле, с ним, пока… пока он не поправится. Пожалуйста, передай моему брату и Кейт… Просто скажи, что я бы очень хотела быть с ними на Рождество, но это вряд ли получится.
Сэм вздохнул:
— Я не думаю, что буду прав, оставляя вас на попечении всего лишь одного старика.
Бекки подняла бровь:
— Ты что, сомневаешься в моей способности постоять за себя?
— Ну-у-у…
— У меня есть оружие, — тихо сказала Бекки.
Сэм проворчал:
— Нуда, это уж правда.
— Я сама могу о себе позаботиться. А ты должен ехать немедленно. И поторапливайся, Сэм. Времени мало.
Сэм медленно кивнул:
— Как прикажете, миледи.
Она вернулась в дом и, почти ничего не видя, пошла в комнаты, как вдруг на самом верху лестницы неожиданно натолкнулась на доктора Беллингема. Он осторожно взял ее за плечи и отвел в сторону. Только тут Бекки увидела второго человека у него за спиной.
— Доктор Беллингем! О Господи… — Сердце у нее так и подпрыгнуло. — Когда… когда вы успели приехать? Разве уже время?
— Простите, миледи, — заговорил врач. Выглядел он весьма смущенно. — Мы приехали немного раньше. Это мой ассистент и мой брат мистер Рутгер Беллингем.
Бекки машинально сделала реверанс, ассистент ответил ей наклоном головы. Она снова повернулась к доктору.
— Когда мы вошли, я разбудил мистера Фултона и сообщил о нашем решении ампутировать ему руку.
— Да? — выдохнула Бекки.
— Да. Он был вполне в сознании, миледи. И отказался. Учитывая, что пациент находится в полном сознании, я должен заявить, что совесть не позволяет мне приступать к операции.
Бекки охватила смесь облегчения и вновь всколыхнувшегося страха. С минуту она не могла вымолвить ни слова.
— А жар у него?..
— Сильнее, чем раньше.
— Вы сказали ему, что он рискует?
Доктор кивнул с серьезным видом:
— Там началось нагноение. Я приложил горячую припарку и спиртовой компресс к ране, чтобы усилить отделение гноя. Если не вырезать очаг, инфекция распространится по всей конечности, а потом и по всему телу. — Доктор вздохнул. — Если до этого допустить, то процесс, вероятнее всего, пойдет очень стремительно, и тогда.
Беллингем не договорил, но Бекки поняла и кивнула:
— И он умрет. Быстро.
— Да, миледи.
— Он все еще в сознании?
— Едва-едва.
— Мне к нему можно?
— Конечно, — кивнул доктор.
Бекки вошла в комнату, где лежал Джек. Он был неподвижен, однако глаза были открыты. Он смотрел в потолок.
Бекки перевела дух. Казалось, она плывет в вязком сиропе — приходилось каждый шаг делать с усилием, словно проталкивая себя вперед.
— О, Джек…
Он повернул голову в ее сторону, и видно было, что это движение стоило ему огромных усилий. Глаза его лихорадочно блестели.
— Не дам… отрезать руку, — процедил он сквозь потрескавшиеся губы.
— Ты… ты уверен, что поступаешь правильно? Ведь доктор Беллингем предупредил тебя, чем ты рискуешь. — Она тяжело сглотнула. — Мы с ним думаем, что началось омертвение тканей. Гангрена распространится на все тело. Ты скорее всего умрешь.
Отвернувшись от Бекки, он сумел повести здоровым плечом.
Бекки схватила его руку:
— Но я… Я не хочу, чтобы ты умирал.
— Почему нет?
Доктор Беллингем стоял в дверном проеме. Бекки оглянулась и взглядом отпустила его. Он понимающе кивнул и покинул комнату, бесшумно затворив за собой дверь.
«Потому что я люблю тебя».
Но Бекки не могла сказать это. Не могла. Не сейчас.
— Потому что… ты не должен умирать.
— Разве?
— Нет, — бормотала она. — Ты молод и силен… и… ты должен жить.
— Я не дам руку, — отказался он.
Она старалась не заплакать. Очень сильно старалась. Но тщетно. Слезы потекли сами. Джек бесстрастно наблюдал, как они катятся по ее щекам, потом вообще закрыл глаза.
— Пожалуйста, не умирай! Ну пожалуйста! Я хочу, чтобы ты жил.
— Что ты сказала?
— Именно так. Пожалуйста, Джек! Пожалуйста, не умирай! — всхлипнула Бекки.
— Но почему?
— Потому что… Я не смогу жить в этом мире без тебя. Я не переживу ни единого дня, зная, что тебя больше нет. Зная, что именно я в этом виновата. Зная, что, если бы я не была так жестока, если бы согласилась простить, ты бы до сих пор был жив и здоров. — Она перевела дух. — Потому что я тебя полюбила. И потому что знаю: ты не такой, как Уильям. И потому что какая-то часть моего существа до сих пор жаждет твоей любви.
Она прижала его горячую руку к своей щеке, остужая сухую кожу Джека своими слезами.
— Я постараюсь не умереть, Бекки, — наконец прошептал он, снова закрывая глаза. — Изо всех сил постараюсь.
В ту же ночь жар спал. Бекки не отходила от Джека и не смыкала глаз. Она вдруг увидела, как капли пота выступили у него на лбу и покатились по лицу. Она отерла его чистым полотенцем, а когда прикоснулась к его коже, то поняла, что она влажная и прохладная.
То была тяжелая ночь. Джек беспокойно ворочался и всякий раз стонал от боли, задевая рану. Бекки меняла ему рубашку и видела, что рана по-прежнему пылает алым цветом. Кожи вокруг была опухшей и горячей. Она по капле вливала в рот Джека то чистую прохладную воду, то разбавленный бренди. Когда-то она читала, что таким способом удалось спасти жизнь раненому во время Пиренейских войн.
Как только серый рассвет заглянул сквозь изъеденные молью занавески, Джек открыл глаза. Радужная оболочка теперь уже не блестела так лихорадочно ярко.
— Больно, — сообщил Джек хриплым голосом.
Бекки отвела повисший локон волос.
— Лихорадка прошла ночью.
Джек взглянул на свою руку. Она была совершенно беспомощна, но мало-помалу опухоль за ночь все-таки спала.
— Это настоящее чудо, — прошептала Бекки.
Он обернулся к ней:
— Но ты же сказала, что хочешь видеть меня живым.
В груди у нее всколыхнулись такие сильные чувства, что она едва могла вздохнуть. Не глядя на Джека, она поднялась с места. Колени дрожали.
— Пойду… пойду принесу тебе что-нибудь поесть.
И Бекки поспешила прочь из комнаты. Велев миссис Дженнингс сделать для Джека бульон, она прошла в маленькую комнату, смежную со спальней хозяина дома, и провела несколько часов, отчищая и отмывая ее до блеска.
Ближе к вечеру она наконец нашла в себе достаточно храбрости, чтобы войти к Джеку. Доктор помог ему сесть в постели, и на лице его уже показались кое-какие краски.
Бекки попыталась ему улыбнуться:
— А ты прекрасно выглядишь.
— Мне лучше, — кивнул он.
— Это… хорошо. — Бекки неловко приблизилась и уселась на тот самый стул, который почти не покидала за последнюю неделю.
— Где ты была весь день? — спросил Джек.
Она глянула на него, но быстро отвела глаза. Щеки вспыхнули. Почему же она не может заставить себя сказать ему правду? О том, что отправляла эти проклятые деньги мистеру Уортингему? О том, что ему больше не надо переживать за свою шею? О том, что она трусиха и потому весь день старалась его избегать?
— Трудилась по дому.
Надо все-таки признаться ему. Но… возможно, это и не так уж необходимо. Лучше сказать, когда он немного окрепнет. Точнее, когда она соберется с мужеством.
— А-а.
Она облизнула губы. Джек посмотрел в сторону.
— Я не виню тебя, — неожиданно заговорила Бекки, — не виню за убийство маркиза.
Глаза Джека снова обратились к ней:
— Не винишь?
— Нет. Если то, что ты сказал, правда, значит, ты правильно сделал. Если он бил свою жену… если он даже убил ее… такой человек не заслуживал того, чтобы жить.
— Да, — бесцветным голосом согласился Джек. — Он не заслуживал того, чтобы жить.
Бекки кивнула:
— Я… Я только хотела тебе объяснить. Уильям… Перед тем как Гарретт его застрелил… Я ударила его ножом. В живот. — Бекки зажмурилась от воспоминания. — Он был… у него было ружье, он собирался выстрелить… У меня не было выбора. — Она ужасно не хотела говорить об этом. Ненавидела вспоминать это. — Так что я понимаю, каково это, — закончила Бекки. — Принять такое решение, сделать выбор; позволить ли злу процветать или покончить с ним.
— Ты действительно понимаешь, — произнес Джек. — И ты снова сделала этот выбор, потому что я еще один мужчина, который предал тебя, солгал тебе. Ты была совершенно права, когда пыталась меня остановить. Покончить со злом, воплощением которого я являлся.
— О нет! — воскликнула она, сжала губы и наконец сумела произнести: — С тобой было другое. Я хотела… несмотря ни на что, я хотела, чтобы ты остался жить.
Ведь Джек не был в ее глазах воплощением зла. Совсем не то, что Уильям Фиск или маркиз Хардаун. Даже несмотря на то что он натворил. Бекки не понимала почему, но почему-то точно знала это.
Джек прикрыл глаза:
— Я устал.
Она поняла, что он ее отпускает. Не хочет, чтобы она оставалась с ним в одной комнате. Что ж, это и понятно. Она причинила ему такую невыносимую боль, едва не убила его, в конце концов. И чего же она могла ожидать? Его сердечной благодарности? Это было бы даже смешно. Бекки поднялась:
— Конечно. Может, тебе принести что-нибудь?
— Нет. Если мне что-то потребуется, я позову миссис Дженнингс.
Бекки через, силу кивнула. Миссис Дженнингс последнее время спала в комнате напротив, потому что ее помощь часто требовалась по ночам то Джеку, то Бекки.
— Хорошо. Конечно. Тогда спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Бекки.
Джек смотрел ей вслед — стройная фигурка скрылась за косяком, и дверь тихо закрылась за ней.
Как всегда, ему было тяжело смотреть ей вслед, но на сей раз в ее уходе было что-то как будто безвозвратное — грудь у него буквально разрывалась.
Джек тяжело вздохнул. Плечо болело, хотя и не так ужасно. Правда, сегодня утром боль всерьез усилилась по сравнению с предыдущими днями, но теперь Джек точно знал, что рана заживет.
Ему надо было лишь услышать, что она хочет видеть его живым. Этих нескольких слов оказалось достаточно, чтобы он перешагнул барьер и смог противостоять всему, чему обязан был сопротивляться, чтобы побороть инфекцию, угрожавшую его жизни.
Но он понимал, как ранил Бекки. Он видел это в ее осанке, в постановке ее плеч. Она держала их прямо, когда верила ему. Теперь же они поникли, словно под тяжестью горя. Он видел это в ее лице, в этих говорящих глазах, которые больше не вспыхивали от страсти, а оставались постоянно печальными и темными; в этой прямой линии бровей, в бледности щек. Он не знал точно, когда Бекки узнала о его предательстве и лжи, но с тех пор она, похоже, сильно исхудала от переживаний.
Вошла миссис Дженнингс с миской в руках:
— Ну-с, молодой человек: Мне сказали, что вы чувствуете себя немножко получше. Как насчет легкого ужина?
Джек с недоверием посмотрел на посудину у нее в руках.
— Это всего лишь несколько ложек бульона. Как думаете, справитесь?
Ему нужна была пища, нужны силы. Он уже так давно прикован к этой проклятой постели. Ему пора на волю. Он не создан для того, чтобы стать инвалидом.
— Да. Я справлюсь.
— Ну вот и хорошо. — Женщина присела на стул, который постоянно занимала Бекки. Джека снова пронзило чувство вины за то, что он попросил ее уйти. Но, глядя на ее осунувшееся лицо, он терзался еще сильнее. На самом деле ему ужасно хотелось, чтобы она была рядом, чтобы он мог сказать все, Что должен был сказать ей. Что любит ее, что беспокоится о ней и что всегда будет о ней заботиться; что сделает ее счастливой.
Но он не имел права к ней прикасаться. И, черт побери, не имел права говорить ей ничего такого.
Миссис Дженнингс молча подала ему несколько полных ложек бульона, а потом заговорила:
— Я была ужасно влюблена в мистера Дженнингса.
Джек скосил на нее глаза, заподозрив, что старушка немного чудит.
— Вот точно как моя госпожа в вас влюблена. — Подобие улыбки скользнуло по ее лицу. — Но еще до свадьбы мистер Дженнингс успел сделать кое-что такое, что очень сильно меня рассердило, и я его наказала за это. Ну, я, конечно, в него не стреляла, хотя, наверное, следовало бы. — Старушка остановилась, держа пустую ложку на полпути к миске, и поглядела Джеку в глаза. При этом ее сморщенное личико выражало полнейшее неодобрение. — Вы, наверное, ужасно ее расстроили.
Джек закрыл глаза.
Некоторое время было слышно лишь, как ложка бренчит по краям миски, как вдруг металл прижался к его губам. Джек открыл глаза и рот и послушно принял еще одну ложку бульона.
— Она девушка чувствительная, — тихо сказала миссис Дженнингс, словно не хотела, чтобы Бекки услышала ее слова. — Я с ней совсем немножко знакома. Но она так мало скрывает свои чувства. Любой сразу все поймет, если у него есть глаза, чтобы видеть, и хоть немного соображения, — Джек проглотил подсоленный бульон. — Сами-то вы их видите? Ее чувства то есть?
— Да, миссис Дженнингс, — пробормотал Джек. — Вижу.
Бекки правильно поступила, выстрелив в него. Он не единожды спрашивал себя о причинах ее поступка, даже в те минуты, когда был совсем близок к смерти, когда боль была почти невыносима.
Он ведь предал ее наихудшим из возможных способов: потребовал от нее доверия к себе, а потом раздавил это доверие каблуком сапога. Если бы с ним кто-то поступил так же, он даже не посмотрел бы в другой раз на этого человека. Выстрелив в него, он бы немедленно отвернулся и ушел, оставив его умирать в мучениях.
Но всякий раз, когда он открывал глаза, Бекки была рядом. Заботилась о нем. Помогала ему. Молилась за него. Она хотела, чтобы он был жив, даже после всего, что он наделал.
— Она немного мрачная, но хорошая, — сказала миссис Дженнингс. — Мы слишком старые сами видите, и мы не так содержали ее дом, как она бы хотела. Но она не стала гневаться ни минуты. А вместо этого взялась за дело и трудилась наравне с нами. А когда наши старые кости не выдерживали, она отправляла нас отдыхать.
— Правда? — спросил Джек, хотя не был на самом деле удивлен. Ну конечно же, она добрая госпожа. Он и не ожидал от нее ничего иного.
Миссис Дженнингс внимательно посмотрела на него:
— Да, сэр. Правда. А потом я видела, как она заботится о вас…
— Но ведь она в меня выстрелила, — напомнил Джек совершенно бесцветным тоном.
— Нуда. Но осмелюсь сказать, что вы, видимо, этого заслужили, — неожиданно заявила миссис Дженнингс. — Ведь леди Ребекка и мухи не обидит. Если только эта муха не натворит каких-нибудь препакостных дел. — Джек снова вздохнул. Миссис Дженнингс подняла ложку. — Она заботилась о вас, потому что не могла смотреть на ваши страдания. А теперь вы будете жить, и это ее утешает. Но хотите ли знать, что я думаю обо всем этом, сэр?
— И что же вы думаете? — сухо переспросил Джек.
— Я буду более чем просто разочарована, если ее опять кое-кто обидит. — Миссис Дженнингс собрала ложкой остатки похлебки. — Я буду очень сильно огорчена, поверьте. Даже не верю, что она сумеет это пережить. Более того, я думаю, вы один из немногих людей на этом свете, кто способен ее убить.
Джек ощутил последнюю ложку вкусного теплого бульона у себя во рту. Проглотил и на некоторое время замолчал.
Он знал, что должен делать.
— Я не хочу, чтобы ее что-нибудь снова ранило, миссис Дженнингс. — Он с дрожью вздохнул. — Я не дам этому всему повториться.
Бекки беспокойно ворочалась всю ночь, стараясь заснуть, и только на рассвете оставила эти попытки. Со вздохом она подошла к окну и отодвинула занавеску.
Земля была покрыта красивой ледяной глазурью. Внизу, перед отвесными скалами, слегка колыхался шелковистым серым покрывалом океан. Бекки подвинула стул к окну, уткнулась подбородком в ладони и стала смотреть на солнце, которое пробивалось сквозь клочья тумана, и на светлеющее ярко-голубое небо.
Скоро Рождество. Первое Рождество, которое она проведет без своей семьи. Первое Рождество вдали от Кейт и Гарретта за эти четыре года.
Это было ужасно одинокое чувство. Но если говорить о ее семье — причем не только о Кейт и Гарретте, но и обо всех остальных, — то Бекки знала, что это чувство обоюдное. Они любили ее, несмотря ни на что, и скучали по ней не меньше, чем она по ним.
Она нарисовала несколько кругов на запотевшем стекле. Мистеру и миссис Дженнингс было велено разбудить ее, если только Джеку станет хуже. За всю ночь к ней никто не приходил, а это значило, что он продолжает выздоравливать.
Джек поправится, а когда встанет на ноги, они расстанутся. Она вернется в Лондон, а он… Ну, в общем, не важно, что он станет делать. Пускай идет своей дорогой. Как бы он ни поступил, это уже совсем не ее дело.
Во всяком случае, не должно ее волновать. А если и волнует, то это лишь признак ее слабости. Насколько легче было забыть об Уильяме, но Джек… он так прошелся по ее жизни, что она никак не могла, несмотря на все свои усилия, от него освободиться.
Со вздохом Бекки надела одно из двух привезенных в Корнуолл платьев — темно-зеленого цвета, оттенком напоминавшего листья падуба. Выглядело оно куда более нарядно и даже празднично по сравнению с тем первым коричневым платьем, которое вдобавок испачкалось и было в пятнах в результате вчерашних трудов.
Расчесав, уложив и заколов шпильками волосы, Бекки долго смотрела на себя в зеркало. Измученная и тощая. Прямые волосы повисли прядями, огромные темные глаза запали.
В них слишком много вины, страха, печали и разочарования. Но на самом деле Бекки вовсе ничего такого не испытывала.
У нее есть Кейт и Гарретт. По-своему, хотя и немного грубовато, ее любит тетушка Беатрис, а Софи и Тристан никогда от нее не обвернутся. С племянниками и племянницами у них настоящая нежная дружба. Она их любимая тетя и сама всех их обожает.
Так что не должно быть этого тяжкого одиночества в ее груди.
Бекки догадывалась, что причина крылась в этом человеке, который не столько вызвал ее одиночество, сколько углубил его, превратил в почти физическое ощущение.
Так сильно… она так сильно желала его любви. Бекки прикрыла веки, вспоминая те несколько дней, когда была полна веры. Как же она была счастлива тогда! Как свободна!
Сможет ли она когда-нибудь снова испытать эти же чувства?!
Бекки покинула комнату, пересекла коридор и вошла в спальню Джека. К ее удивлению, он открыл глаза сразу, как только она распахнула дверь.
— С добрым утром, — сказал он.
— С добрым утром. — Бекки приостановилась на пороге, ожидая, не попросит ли он ее снова удалиться, но после небольшой паузы Джек пригласил ее войти.
Она подошла, немного отодвинула свой стул от кровати и присела. Джек с минуту разглядывал ее, потом сказал:
— У тебя усталый вид.
Да нет, все в порядке. — Бекки, прищурившись, рассматривала свежую повязку на его плече. — Доктор Беллингем приходил?
— Да. Только что ушел. — Джек вздохнул: — Мы знали, что ты спишь, поэтому старались не шуметь.
Бекки кивнула. Не имеет смысла сообщать ему правду.
Джек взглянул на свое плечо:
— Доктор наложил, новую шину и обновил повязку. Он оставил еще опия.
Бекки знала по собственному опыту, что при переломе шину не обновляют, пока не спадет опухоль. Значит, рана заживает.
— Отличные новости.
— Да.
— Тебе… Тебе больно?
— Нет. То есть… не буду врать. Не то чтобы совсем не больно, но… — Перехватив ее взгляд, Джек уже не отпускал его. — Это совсем не так больно, как сознание того, сколько страданий я причинил тебе.
Непреодолимая стена, созданная только ее инстинктом самосохранения, возникла между ними настолько быстро, что Бекки не успела даже вздохнуть. Она не могла отвечать. Она не станет — она не должна — ему верить. Она заставила себя перевести взгляд на старое серое шелковое покрывало. Когда-то давно им пользовались ее дед и бабка. Оно до сих пор оставалось одним из немногих предметов в доме, которые неплохо сохранились.
— Бекки?
Она удержалась, чтобы не вздрогнуть. Лишь беспокойно поерзала на своем стуле.
— Какое сегодня число?
Она быстро перевела на него взгляд:
— Четырнадцатое декабря.
— Четырнадцатое декабря, — шепотом повторил он. На лице его показалось выражение печали, почти отчаяния. Даже поражения. Он закрыл глаза. — Скоро Рождество. А я не даю тебе уехать к своим. Но если ты отправишься сейчас, то к празднику успеешь приехать в Лондон.
— Нет, Джек. Я останусь здесь, пока ты совсем не поправишься.