Люк вернулся в номер после полуночи. Он весь вечер просидел за столом со стаканом эля, который волшебным образом то и дело наполнялся. Поднимаясь по лестнице, он попытался вспомнить приносившую ему эль девушку, чего не смог бы сделать даже ради спасения жизни.

Но служанка наверняка была! Почему, черт побери, он не может ее вспомнить?

Он по-прежнему размышлял об этой ерунде, когда обнаружил, что стоит перед дверью номера, в котором поселились они с Эммой.

Прелестной Эммой.

Люк пошарил по карманам, но не смог найти ключ. Подергал дверь, но она оказалась заперта. Он усмехнулся, похвалив Эмму.

– Проклятие! Да где же этот ключ? – проворчал он и подергал ручку двери, словно рассчитывал, что ключ внезапно появится. Ничего не вышло.

Тут он услышал шорох за дверью, замок щелкнул, дверь отворилась. На пороге стояла Эмма, вся растрепанная. И восхитительная. Ее волосы, – господи, эти дивные волосы! – были заплетены в толстую, роскошную косу, перекинутую через плечо. Конец косы задевал соблазнительную грудь, прикрытую ночной рубашкой. Он потянулся, чтобы потрогать эту мягкую, пышную округлость… но тут Эмма быстро отступила назад.

– Милорд. – Голос обдал его холодом. – Надеюсь, вам достался хороший обед.

Даже будучи пьян, он мгновенно узнал этот тон раздраженной мегеры.

Люк попытался сообразить, почему она сердится. Вспомнил миловидную женщину, подошедшую к нему этим вечером. Вспомнил, как смотрел на нее, думая, что она чем-то похожа на Эмму – темными волосами и пышными округлостями. Думая, что два дня назад она показалась бы ему весьма привлекательной. Но только до того, как он встретил Эмму Кертис. Сегодня ночью женщина его не заинтересовала. Он отослал ее прочь, испытывая смутное недоумение по поводу столь резкого изменения своих привычек.

– Превосходный, – заявил он. – Теперь, когда вы со мной.

И какой-то частью сознания отметил, что это звучит совершенной бессмыслицей.

Эмма шагнула назад, пропуская его в комнату, и, когда он вошел, закрыла за ним дверь. Он повернулся и увидел, что она из полумрака настороженно наблюдает за ним. Фитиль у лампы на столе был прикручен, поэтому Люк видел выражение ее лица, но не мог различить бархатных густых ресниц, оттенка розовых губ. Того, что он запомнил еще во время поездки в двуколке.

Его внимание привлекла очаровательная ночная рубашка. Кружева, украшавшие воротник, подол и рукава, – их он видел. Видел и белую, ниспадающую складками рубашку, придающую ей невинный и целомудренный вид.

«Но она не девственница», – напомнила ему трезвая часть сознания.

Впрочем, если учесть, как этот ублюдок Кертис с ней обращался, вполне может ею быть. Ее никогда не любили по-настоящему.

Всех женщин должны любить по-настоящему, особенно эту.

Он, Люк, любит женщин! А уж эту…

– Почему вы так на меня уставились? – спросила она.

– Потому что я пьян и не могу не восхищаться вашей красотой, – честно ответил он.

Это игра воображения или бледные щеки в самом деле порозовели? Люк сделал к ней шаг с намерением прижать ее к двери, как вчера ночью – это было вчера ночью? Он не мог вспомнить. И снова попробовать ее на вкус… о, она такая сладкая… такая… черт… вкусная. Но она выскользнула у него из-под руки и отошла подальше.

– Я постелила себе отдельно, милорд. – Эмма показала на пол, куда положила подушку и одно из одеял, свернув его, словно покрывало на кровати.

О черт, нет!

– Вы не будете спать на полу.

Она скрестила на груди руки.

– Я не буду спать с вами.

Он смутно припомнил их договор.

– Вы все еще не готовы к отношениям?

– Нет.

– Но скоро будете?… – с надеждой спросил он.

– Нет.

Люк драматически вздохнул.

– Что ж, проклятье, – пробормотал он и стал неуклюже расстегивать фрак, с трудом справившись с пуговицами. Сорвав с себя рубашку, он швырнул всю одежду на пол и рухнул на кровать.

Удобно, но чертовски холодно. Где Эмма?

– Эмма? – позвал он.

Нет ответа.

Люк с трудом сел. Его охватила паника. Куда, черт побери, она делась?

– Эмма, где вы?

Перед ним возникла ее голова. Он моргнул, затем сообразил, откуда она появилась. Эмма лежала на полу, а потом села.

– Я прямо тут, – спокойно отозвалась она.

– Почему вы не на кровати?

– Я вам уже сказала.

– Вы нужны мне тут, Эмма. И никаких отношений. – Он смущенно хохотнул. – Я, черт возьми, слишком пьян для отношений. Только сон. Поспите со мной, Эмма. Я замерз.

Она долго смотрела на него с тем самым непостижимым выражением, которое так любила принимать. Затем, вздохнув, встала. Прелестная ночная рубашка доставала ей до щиколоток. Лунный свет прокрался сквозь тонкую прозрачную занавеску на окне у нее за спиной, окружив ореолом ее соблазнительное тело. Она походила на ангела.

В ту минуту Люк не сомневался, что она и есть ангел. Эмма наклонилась, чтобы поднять одеяло с пола, и укрыла его. Он снова вздрогнул.

Она взяла подушку, подошла к кровати с другой стороны и посмотрела на Люка сверху вниз.

– Никаких отношений?

– Никаких, – самым убедительным тоном откликнулся Люк. Он не забыл, что такое «отношения», но, черт побери, сейчас ему просто хотелось уснуть рядом с ее теплым, роскошным телом.

Она еще немного поколебалась, затем легла в постель. Не прикасаясь к нему, повернулась спиной, лежа на самом краю. Достаточно толкнуть ее в плечо, и она свалится на пол.

Люк потянулся и прижал ее к себе, сразу ощутив, как закаменело ее тело.

– Ш-ш-ш, – произнес он в ее теплую шею. Сделал вдох, вздрогнул. От нее так хорошо пахло лавандой, плотью, женщиной. – Ш-ш-ш, – снова сказал он, поглаживая ее по бедру, как строптивую лошадь. – Просто усни, ангел. Просто усни.

Через несколько мгновений Люк погрузился в забытье, крепко обнимая теплое, мягкое, восхитительное тело Эммы Кертис.

Эмма проснулась в постели одна. Люка в комнате не было. Куда он исчез на этот раз?

Она встала и выглянула в окно. День снова выдался чудесный, с молочно-синим небом, но когда она прижала руку к стеклу, оказалось, что оно ледяное. Эмма дернула дверь и обнаружила, что она заперта – на этот раз Люк унес с собой ключ. Ворча про себя, она умылась и оделась в свой белый муслин, то и дело бросая взгляды на дверь. К счастью, Люк не ворвался в номер, когда она была полуодетой.

Полностью одевшись, Эмма села на простой деревянный стул возле небольшого шкафа, задвинутого в угол комнаты, расплела косу и провела расческой по волосам. На нее нахлынули воспоминания о прошлой ночи. Его поведение… она сглотнула ком в горле. Он назвал ее «ангелом». За целую жизнь никто никогда не называл ее ангелом. Зато дьяволом называли, и очень часто. В основном мать и бесконечные гувернантки, чередой проходившие через их дом. Эмму описывали словами «своевольный сорванец» и «упрямая сорвиголова». Она вспомнила одну из гувернанток, вполголоса сказавшую ее матери: «Это безнадежно, мэм. Никто не сделает леди вот из этого».

Гувернантка ошиблась. Эмма вместе с Джейн уехала в пансион, и обе они выросли настоящими леди – хотя Джейн, безусловно, представляла собой более достойный образец, чем Эмма.

А сейчас она отбросила все надежды и притворство когда-нибудь снова стать леди. Более того, сейчас она не испытывала обжигающего прежде желания быть истинной леди – дни, когда она желала угодить обществу, канули в прошлое вместе с богатством отца. Теперь она хотела только одного – заботиться о семье и оправдать себя в глазах отца и сестры.

И все-таки прошлой ночью лорд Лукас Хокинз назвал ее ангелом.

«Впрочем, одно тут не поддается сомнению, – уныло подумала она. – Этот человек был вчера мертвецки пьян».

Однако ей понравилось засыпать в его объятиях.

Нет, «понравилось» – не совсем верное слово. Она пришла в восторг и одновременно в ужас и терзалась этим. Она долго лежала без сна, после того как его дыхание стало глубже, означая, что он заснул. Тело ее словно оцепенело и при этом пульсировало энергией. Она чувствовала себя напряженной и возбужденной. Даже во сне его руки обнимали ее крепко, решительно, по-мужски. От него пахло мылом и мягким солодом.

Возбуждение разливалось по ее телу, как медленно разгорающийся огонь. Глубоко в душе она отчаянно желала, чтобы он забыл об их договоренности и попытался позволить себе с ней вольности. Оттолкнула бы она его?

Сознание – эта гордая, настороженная штука у нее внутри – кричало «да», но тело отвечало решительным «нет».

Она не понимает Люка и толком его не знает, не сомневается, что он обладает некоторыми наименее приятными привычками Генри. Но она хотела Люка. Телу потребовалось не меньше часа, чтобы остыть, а ей – чтобы расслабиться в кольце его тяжелых рук.

В конце концов ей это удалось, она уснула, и ей снились его голубые глаза и поцелуи, затем обнимающие ее руки превратились в оковы. Как она ни старалась, ей не удавалось шевельнуться. Он улыбался с этим порочным блеском в глазах и говорил хриплым голосом: «Тебе нравится это, Эмма? Нравится, когда тебя связывают?» А затем он лег на нее, тело его было тяжелым, теплым и сильным, и посреди ночи она со стоном проснулась, содрогаясь от сотрясавшего тело удовольствия.

Потом она долго лежала, боясь, что он тоже проснулся, но он даже не шелохнулся. Наконец ей удалось успокоиться, но пришлось силой расслаблять напряженные мускулы. Она приткнулась к нему под бок и, наконец-то согревшись, чувствуя себя уютно и удобно, погрузилась в глубокий сон без сновидений.

Похоже, она еще глупее, чем думала раньше. Можно простить себя за то, что один раз оказалась соблазненной безнравственным распутником. Но дважды? Нет. Только законченная ветреница совершит такую ошибку дважды.

Очевидно, Люк проснулся намного раньше и ушел из комнаты, не став ее будить. Странно, поскольку вообще-то это она жаворонок, а он за ужин выпил, наверное, целый бочонок эля.

Тем не менее следует признать, что этой ночью она спала спокойно, чего не случалось очень-очень давно. Ничего удивительного, что она проснулась так поздно.

Эмма закрутила волосы в пучок и как раз закалывала шпильками, когда в замке заскрежетал ключ, дверь отворилась и в комнату вошел Люк с большим свертком в руках.

Одной рукой придерживая волосы, Эмма повернулась к нему:

– Что это?

– И вам доброго утра, – кротко ответил он.

– Доброго, – охотно согласилась она и добавила: – Я рада, что вы чувствуете себя лучше.

Он посмотрел на нее, весело сверкнув глазами, и положил сверток на кровать.

– А когда я чувствовал себя плохо?

– Ночью.

– А-а, вы про это. – Он выпрямился и посмотрел ей прямо в глаза. – Я не чувствовал себя плохо, просто замерз. А вы превосходно меня согрели.

Эмма резко воткнула шпильку в волосы, не зная толком, что ответить. Значит, он помнит. Значит, напился не настолько, чтобы забыть о событиях прошлой ночи. Это хорошо. «Вы тоже превосходно меня согрели, милорд. Я просто пылала огнем. Собственно, вы меня так распалили, что во сне я достигла пика наслаждения», – подумала она.

Снова повернувшись к зеркалу, она деланно рассмеялась.

Люк подошел к ней, положил руку на плечо. Прикосновение обожгло, и Эмма застыла, глядя на его отражение в зеркале.

– Я вас ночью напугал?

Эмма подумала немного и ответила, как могла, честно:

– Да. Но вероятно, не в том смысле, что вам представляется.

Он глубоко вздохнул, пальцы его крепче впились в ее плечо.

– Знайте – что бы ни произошло, что бы я ни сказал, я никогда вас пальцем не трону, Эмма. Ну, – он снова взглянул на нее с этой своей беспечной усмешкой, – разве что вы меня сами попросите.

А что он сделает, если она попросит?… О Господи! Всепожирающий огонь прошлой ночи снова начал разгораться.

Он встретил ее взгляд в зеркале. Глаза его пылали жаром, но через долгую минуту он отвернулся, подошел к кровати и начал развязывать бечевку на коричневой бумаге.

– Держите. Я хочу, чтобы вы это примерили.

Воткнув в волосы последнюю шпильку, Эмма заинтригованно повернулась к нему:

– А что это?

Он отбросил в сторону бечевку, разорвал бумагу, и из свертка выплеснулись бесконечные, как ей показалось, ярды черного шелка с мехом.

Люк поднял плащ с капюшоном из черного шелка, подбитый шерстью и отороченный мягчайшим на вид мехом. «Горностай, – подумала Эмма, – белый мех с черными пятнами! И меховая муфта в тон».

Она долго смотрела на плащ и муфту, чувствуя, как глаза обжигают непрошеные слезы.

– О, Люк. – Она сглотнула. – Я… вы… Нет. Это чересчур.

– Вовсе нет. Я пообещал, что постараюсь защитить вас. Вчера вы промерзли до костей и могли бы вообще умереть. Это должно уберечь от холода.

– Я не могу принять такой подарок.

– Не подарок – необходимость. Я не могу допустить, чтобы вы замерзли насмерть.

Они долго смотрели друг на друга, затем Люк шагнул вперед.

– Встаньте.

Эмма встала. Он накинул ей на плечи прекрасно сшитый плащ, легкий, мягкий и теплый. Затем надел ей муфту на одну руку, и Эмма послушно сунула в нее и другую.

– Я в жизни не ощущала ничего настолько мягкого, – сказала она.

– Как, по-вашему, достаточно тепло?

– О да.

Он какое-то время изучал ее. Во взгляде сквозило удовлетворение. Затем снял плащ с ее плеч и положил обратно на кровать.

– Завтрак? Нас сегодня ожидает долгая дорога.

Эмма просто жаждала раскинуть руки и крепко его обнять, и расцеловать, и поблагодарить за чудесный, чуткий поступок. Но она ограничилась простым ответом:

– Да. Завтрак.

Когда они покинули гостиницу «Кембридж», уже перевалило за полдень, и впереди их ждала долгая дорога. Они дважды меняли лошадей, и наконец теперь их везла пара гнедых кобыл, обе со звездочками на носу. Люк с Эммой решили, что это, должно быть, сестры, возможно, даже близнецы.

Весь день они с Люком дружески беседовали, а на поздний ленч остановились в таверне на берегу Северна, с чудесным видом на Молверн-Хиллс. Проведя детство рядом, в Айронвуд-Парке, Люк отлично знал эти места и за трапезой рассказывал об их географических особенностях. Несмотря на кажущуюся легкость товарищества, Люк чувствовал себя все неуютнее. Что произойдет сегодня ночью? Попросит ли он ее снова лечь вместе с ним? Ему этого очень хотелось. Но еще больше хотелось другого – того, на чем он обещал не настаивать.

Правда заключалась в том, что чем дольше он сидел рядом с Эммой, разговаривал с ней и узнавал ее, тем больше восхищался этой женщиной. Ее пышное, соблазнительное тело вызывало у него порочные картинки, а быстрый, живой ум просто завораживал. Кроме того, в ней было что-то еще, что-то неопределимое. Ему казалось, что они подходят друг другу, как две половинки яичной скорлупы, у которых совпадают идеально неровные края.

Это, конечно же, была совершенно безумная мысль. Он знаком с ней каких-то два дня. Впрочем, ему никогда не выпадала возможность провести рядом с кем-то долгие часы, не делая ничего, а просто любуясь пейзажем и разговаривая.

И несмотря на то что он страстно хотел Эмму, он все яснее понимал, что перед ним действительно леди, и хотя она какое-то время была замужем, в вопросах интимной жизни мужа и жены она исключительно невинна. Весь прошлый год ей было очень нелегко, но она не утратила детской наивности.

Да, тело отчаянно жаждало Эмму, но Люка уже начинало беспокоить чувство вины за непристойное поведение. Не следовало целовать ее в тот первый вечер. Он совершенно неправильно все понял.

Люк хотел, чтобы Эмма оставалась такой же невинной. И пусть дьявол, живущий у него внутри, требовал затащить ее в темное местечко и обесчестить, Люк осознавал, что с этим желанием нужно бороться.

День клонился к вечеру. Они ехали по направлению к Вустеру, и Люк размышлял о том, как хорошо он начал понимать Эмму. Гораздо лучше, чем до сих пор понимал любую женщину. Обычно он не сидел на скамейках и не разговаривал с ними. Обычно у него имелись куда более насущные потребности, в число которых не входили долгие беседы.

К удивлению, разговаривать с Эммой ему нравилось. Нравилось, как она говорит о местах, которые они проезжают, нравилось слушать рассказы о ее прошлом – о шалостях и ссорах с гувернантками и матерью, о школьных годах, проведенных в пансионе, о сестре Джейн, которой Эмма искренне восхищалась, об отце, страдавшем каким-то заболеванием сердца. Он удачно избегал разговоров о ее покойном муже и о Роджере Мортоне, потому что еще вчера понял, что ни к чему хорошему они не приведут – Эмма расстроится и опять потеряет уверенность в себе, а сам он ужасно разозлится. До Эдинбурга еще далеко, и у них полно времени до того, как придется затронуть эту тему.

Она надеялась, что он расскажет о своей семье, и особенно интересовалась Трентом.

«Разумеется, она интересуется Трентом, – сухо думал Люк. – Им все интересуются».

– Расскажите мне о своем брате, – попросила Эмма, когда они одолели очередной подъем и впереди, в отдалении, показался Вустер – из-за деревьев выглядывали пики собора.

– У меня четыре брата, – сказал он. – О ком из них вы спрашиваете?

Ей хватило совести покраснеть.

– Ну, полагаю, начать можно с герцога.

Люк вздохнул:

– И что вы хотите узнать?

– Какой он? Похож на вас?

– Нисколько. – Он уставился на дорогу, пытаясь сдержать презрительный смешок.

Эмма искоса посмотрела на него.

– Ну что ж. Но по крайней мере, вы почти ровесники, так?

– Да. Между нами меньше двух лет разницы.

– Опишите его.

Он привык, что его вечно расспрашивают про Трента, но почему-то именно ее интерес к этому человеку вызвал внезапное раздражение.

– Вы же знаете, он женат.

«Черт, это прозвучало грубо. Я становлюсь желчным и язвительным».

– Конечно, – негромко сказала она. – Последние два месяца вся Англия только и делает, что говорит о его свадьбе.

– Верно! – почти прорычал Люк.

Эмма нахмурилась и всмотрелась в него оценивающим взглядом золотистых глаз.

– Вы его не любите?

Любит ли он Трента? Дьявольщина. Вопрос куда сложнее, чем она может себе представить, и ответа на него не существует вообще.

Люк тщательно сформулировал ответ:

– Трент – мой брат. Но обычно мы с ним не можем прийти к согласию ни по какому вопросу.

– Понятно, – мягко сказала она и погрузилась в размышления. После короткой паузы спросила: – А герцогиню вы знаете?

Сначала Люк решил, что речь идет о его матери, и уже хотел ответить, что, конечно, знает. Но нет, она спрашивала о Саре.

Теперь на этот вопрос приходится отвечать часто, хоть он и странный. Странный, потому что как можно объяснить, что ты знал эту женщину почти всю жизнь и думал о ней как о члене семьи – но в роли служанки? И как объяснить теперешние перемены, когда служанка вдруг превратилась в невестку?

– Да, – сказал он, – я знаю ее с детства. Ее отец – садовник в Айронвуд-Парке.

– И что вы о ней думаете?

Люк вскинул бровь.

– Она не относится к безжалостным светским честолюбцам, если вы об этом.

– Нет, – мягко сказала Эмма. – Я никогда в это не верила, несмотря на все скандальные газетные статьи о ней. Будь она такой честолюбивой, думаю, герцог сумел бы ее раскусить.

Люка охватило какое-то горькое, болезненное чувство, но он быстро сообразил, что это… ревность. Все вокруг всегда будут восхвалять и оправдывать Трента. Даже Эмма.

Он выдохнул сквозь стиснутые зубы.

Они уже ехали по Вустеру, завернули на Хай-стрит, оставив слева собор – впечатляющее каменное строение в норманнском стиле с высокой центральной башней и шпилями.

– Мне нравится Сара, – сказал он Эмме. – И всегда нравилась. Она хорошая пара Тренту, что бы ни говорили в свете.

«В любом случае Сара – единственный человек в мире, кто может сбить спесь с Трента», – усмехнулся он про себя.

Эмма кивнула, явно довольная ответом.

– Расскажите про остальных ваших братьев. И еще у вас есть сестра, верно?

Он посмотрел на нее. Она думает, что задает простые вопросы, но один черт знает, как на них теперь отвечать.

Люк начал осторожно, с кровного брата. Того, с кем вместе рос и кто носил одинаковую с ним фамилию.

– Самсон – Сэм – самый старший. Он мой сводный брат с материнской стороны.

– Я не знала, что у вас есть еще один старший брат.

– Есть. Он плод любовной связи моей матери с… кем-то еще до брака с герцогом Трентом. Она так и не призналась с кем.

– И какой он?

– Сэм… – Люк нахмурился. А как описать Сэма? Спокойный и упрямый. Его темные глаза видят все, но при этом он редко снисходит до того, чтобы высказать свое мнение, и это здорово выводит из себя. Молчаливый. Он много страдал. Сомневаюсь, что ему доставляло большое удовольствие расти в доме, где все знают, что он бастард. Герцог просто игнорировал его.

Герцог игнорировал Сэма, но ненавидел ли он его так же, как Люка? Люк так не думал.

Эмма вздрогнула.

– Похоже, что ему и вправду пришлось трудно. Просто ужасно.

– Конечно, – согласился Люк. – Но когда он вырос, легче не стало. Он служил лейтенантом в армии, несколько лет назад во время сражения его ранили и он едва не умер. Был дважды женат, но потерял обеих жен – первую при родах вместе с новорожденным сыном, а вторую на поле боя на континенте.

Эмма плотнее закуталась в плащ, посмотрела на него прозрачными глазами.

– О, это ужасно. Несчастный.

Люк кивнул. Брат никогда не напрашивался на жалость, и Люк никогда ее не выказывал, и все-таки внутри у него все горело, стоило подумать о том, сколько пришлось пережить Сэму. Они некоторое время ехали молча, затем Эмма спросила:

– А остальные? Ваша сестра?

– Эзме.

– Сколько ей?

– Девятнадцать.

– Какая она?

– Тихая.

Люк внезапно понял, что его ответы состоят из одного слова. Разговора о семье вполне хватило, чтобы сердце его сжалось в камень. Стало трудно выдавливать из себя хотя бы односложные ответы. Но все же Эмма заслуживает большего. Он набрал в грудь побольше воздуха и сказал:

– Эзме тихая. Она не очень любит многолюдное общество, но моя мать и Трент словно получают удовольствие, то и дело ставя ее в неловкое положение в свете. Она все время записывает что-то в свой дневник. Подозреваю, только этим страницам известны ее настоящие мысли.

– Наверное, сложно расти в окружении пятерых старших братьев.

Люк усмехнулся.

– Наверное. И от необузданной матери тоже мало помощи.

Они повернули на Брод-стрит, и Люк наконец-то остановил лошадей перед гостиницей «Корона и единорог», радуясь, что это избавило его от дальнейших расспросов.

В гостинице Люк попросил комнату и повел Эмму наверх. Следом двое слуг несли их багаж.

– Кого я вижу?! Уж не моего ли доброго друга Хокинза?! – послышался голос с верхней площадки.

Люк посмотрел наверх и увидел Руперта Смоллшоу, одного из своих лондонских приятелей-кутил.

Мысленно чертыхнувшись, он изобразил на лице улыбку.

– Смолл, какая неожиданность.

Смолл возвел глаза к потолку:

– Еще бы! Богом забытое место, правда? В середине полной пустоты!

Смолл был истинным сыном города. Он терпеть не мог уезжать из Лондона, где так просто найти любые удовольствия – без разврата он и дня прожить не мог.

Люк поднялся на верхнюю площадку второго этажа, остро ощущая, что Эмма стоит у него за спиной.

Ему казалось, что мозги вскипели. Он никак не мог придумать пристойную причину, по которой оказался тут вместе с Эммой, да еще направляется в одну с ней комнату. Нет никакой возможности избежать объяснения, не затронув ее репутацию.

– Что ты делаешь так далеко от Лондона? – спросил он Смолла, продолжая бешено искать объяснение. Подняться наверх без пристойной причины! Его захлестывала паника, жаркая, кипящая.

«Успокойся, черт бы тебя побрал. Она знала, что это может случиться. И ты тоже», – шептал ему разум.

Смолл пожал плечами и бросил на него взгляд, исполненный невыносимой скуки.

– Еду в Бромьярд, посмотреть, как там наш фамильный особняк.

Люк вскинул брови.

– Непохоже на тебя.

– Знаю. Может, я наконец-то становлюсь ответственным, а?

И тут взгляд Смолла упал на Эмму. Карие глаза обвели ее с ног до головы, откровенно задержавшись на высокой груди.

Люк стиснул зубы и закрыл спутницу собой, насколько позволяла небольшая лестничная площадка.

– Может, увидимся позже, – бросил он Смоллу.

Губы Смолла изогнулись в усмешке.

– Конечно. – Его взгляд снова вернулся к Эмме. – А я-то удивлялся, зачем ты поехал в Вустер вместо Айронвуд-Парка. Теперь понятно… – Он замолчал, явно дожидаясь, когда его представят.

– Смолл, это миссис Кертис. – Люк тут же вздрогнул: зачем он назвал ее настоящее имя?

– Миссис Кертис, какая прелесть. – Смолл галантно поклонился. – Вы и есть причина, по которой лорду Люку так захотелось посетить Вустер. Не могу его винить. Ваше платье – прелестнейший образец муслина из виденных мной в последнее время. – Его ухмылка сделалась похотливой. – Дайте мне знать, если решите развлечь другого, милашка. – Он подмигнул Эмме. – Может, когда закончите с его милостью?

Люк метнулся вперед, сжав кулаки, и молниеносно нанес удар. Смолл рухнул на колени.

– Люк! – закричала Эмма. – О боже!

Она схватила его за плечо и потащила назад, когда он попытался снова ударить Смолла.

– Люк!

Он резко остановился и взглянул на Эмму. Она не казалась испуганной, только глаза напоминали круглые золотистые озерца.

Он снова посмотрел на Смолла. Тот приподнялся на локте и теперь потирал челюсть, с изумлением глядя на Люка.

– Какого дьявола, Хокинз?

– Ты… никогда… попробуй только… – Он глухо зарычал, так как говорить членораздельно не мог. И думать тоже.

– Пойдемте, – прошептала ему на ухо Эмма. – Пойдемте в номер.

И повела его по коридору. Он шел следом, почти не обращая внимания на то, куда идет, то и дело оглядывался на Смолла, люто его ненавидя. Его переполняло желание схватить мерзавца за шею и выдавить жизнь из его презренного тела.

Но почему? Это же его приятель по распутной жизни. Они равны друг другу – ни больше ни меньше. Раньше они делились женщинами. Смолл не сказал ничего из ряда вон выходящего.

Просто на этот раз речь шла об Эмме.

Они остановились перед дверью. Слуги остались возле Смолла, чтобы помочь ему, поэтому пришлось подождать – ключ был у одного из них.

Люк старался глубоко дышать, пытаясь успокоиться. Эмма осторожно посмотрела на него.

– С вами все хорошо?

– А с вами? – хмуро спросил он.

Она скупо улыбнулась:

– Просто прекрасно. Но ничего хорошего не будет, если вас осудят за нападение.

Подошел слуга и отпер дверь. Эмма легонько подтолкнула Люка в комнату и вошла вслед за вторым слугой, который нес сундук. Когда все вещи оказались в номере и слуги ушли, Люк упал в кресло, потом наклонился вперед, уперся локтями в колени и запустил пальцы в волосы.

Эмма подошла, опустилась рядом на колени, взяла в ладони его правую руку и нежно потерла ее.

– Вы его сильно ударили.

– Болит чертовски, – пробормотал Люк.

– Наверное, ему больнее, чем вам.

– Надеюсь.

Внезапно она поднесла его руку к губам, закрыла глаза и поцеловала костяшки. Затем посмотрела на него сияющими глазами.

– Вы защитили мою честь. Никто никогда ничего подобного не делал. Спасибо.

Люк нахмурился. Почему никто ее раньше не защищал?

– Вы на меня сердитесь? – прошептала она.

– Нет. – Он перестал хмуриться, вынудив себя расслабить мышцы. Она все еще держала его правую руку, поэтому Люк левой осторожно заправил ей за ухо выбившуюся прядку волос. – Нет, Эмма, я не сержусь.

Она не сводила с него глаз, и на губах ее расплывалась широкая улыбка.

Люк смотрел ей в лицо, чувствуя, как внутри все сжимается. Женщина, стоявшая перед ним на коленях с сияющими глазами, была самым прекрасным созданием на земле.