Что бы ни происходило в чреве холма, на поверхности всё шло по-прежнему, и через полчаса, запрятав поглубже свои истинные чувства, мы с Эдгаром Линтоном уже обменивались при случае замечаниями настолько вежливыми, насколько того требовали обстоятельства. Между тем настало время чая, но Бланш, Мэри и миссис Дэнт непременно захотелось ещё поиграть. Мы сыграли в жмурки, пока всех не переловили, в волан — пока не поднялся ветер, в анаграммы — пока лорд Ингрэм не задремал от скуки. Оставались ещё кегли. Но и кегли, и шары мирно дожидались нас внизу, в экипаже.

— Ничего страшного, — сказал я, вставая. — Через пять минут будут здесь. Погодите! Они довольно громоздкие, лучше бы на двух лошадях. Линтон, поедете со мной?

У Линтона были совсем другие планы, он считал, что лучше было бы сначала выпить чаю. Но общее мнение оказалось против него; после чая все отяжелеют, да и свет уже будет не тот. И когда Бланш Ингрэм предложила поехать со мной, а леди Ингрэм разразилась негодующими протестами, направленными не столько против дочери, сколько против уклоняющегося Линтона, ему пришлось покориться судьбе.

— Не воображайте, что я забыл о вашем плане, — предупредил Эдгар, когда мы подвели лошадей к краю оврага. — Я вижу, что у вас на уме, вы меня не проведёте. Спускайтесь первым — я поеду за вами на безопасном расстоянии. Одно движение назад, ко мне — и я тут же вернусь к остальным и всё расскажу, а потом — будь что будет.

— Как вам угодно, — вежливо ответил я и пришпорил Минерву. Мы стремительно ринулись вниз по склону, взметая в воздух куски дёрна и палую листву, прорвались сквозь густые заросли к мосту, не сбавляя шага пересекли его. У пролома сердце моё тревожно сжалось — так огромна была эта зияющая дыра. Я рванул наверх и остановился, поджидая Эдгара на противоположном берегу.

В просветы среди листвы было хорошо видно, как Линтон медленно спускался по склону, тщательно выбирая путь среди камней. Вельзевул как-то странно втянул голову; видимо, Эдгар, нервничая, всё время натягивал поводья. Ещё одно неловкое движение — и лошадь понесёт.

У меня было время позабавиться новой идеей. Сделать это здесь? Тот, кто упадёт в расселину под мост, вряд ли когда-либо сможет досадить мне. Я вспомнил, что случилось с грушей, которую я бросил в пролом: как швырнуло её на камни, туда, где сходились построенные римлянами опоры. Каких только мучений не изобрёл я для Линтона! Перечень начинался (но отнюдь не заканчивался) лёгкими ушибами от рассыпавшихся кегельных шаров, в которых, впрочем, не возникло бы надобности, если бы он свалился в пролом. На лошади он сидел не вполне уверенно. И если Вельзевул, скажем, резко встанет на бегу в подходящий момент, Эдгар обязательно упадёт, и падение это может оказаться роковым. Когда они пойдут через мост, Вельзевул меня увидит. Стоит мне лишь поднять руку, и дело сделано!

В этом что-то есть. Экипажи стояли так, что слуги, взгляни они в сторону моста, стали бы свидетелями несчастного случая. Что они увидели бы? Мчащуюся лошадь, падающего человека — а меня скрыли бы густые заросли.

Возможно, заполучить столько свидетелей было бы и неплохо; тогда и вопроса не возникнет, что здесь что-то нечисто. Но почему бы такому вопросу не возникнуть в любом другом случае? Внешне наши отношения с Эдгаром безупречны, а прошлой ночью все выходки исходили от него самого.

Дело было в тебе, Кэти. Между нами не могло быть секретов; и по этому счёту мне когда-нибудь пришлось бы платить. Какое безмерное горе причинил бы я тебе, какую навлёк бы на себя безудержную ярость!

Но что это? У края моста лошадь и всадник остановились — неуклюже схватившись за луку седла, всадник сползал с лошади! Я всегда считал Эдгара осторожным, но он превзошёл все мои ожидания. Твой ягнёночек просто трусил, Кэти, хотя лошадь у него была хоть куда. Даже чтобы добраться с седла на землю, ему и то, верно, пришлось попотеть. Было над чем посмеяться! Вот она, вся его изысканная робость.

Видя моё веселье, Эдгар иронически махнул мне рукой. Он подходил к середине моста. Ещё четыре шага — и он у пролома. Стоит Вельзевулу рвануться — и Эдгар упадёт.

Дальше всё происходило очень быстро, гораздо быстрее, чем мне удастся описать. Что-то мелькнуло на противоположном склоне: со стороны аббатства в овраг кто-то спускался. Всадник приблизился, и я заметил юбку, развевающуюся среди листвы, — Бланш Ингрэм верхом на лошади из нашей конюшни! Меня осенило: должно быть, мистер Эр почувствовал себя лучше — настолько, чтобы присоединиться к нам, и по прямой тропе добрался до вершины холма, а Бланш, которой весь день не терпелось прогуляться верхом, уломала матушку и выпросила у мистера Эра лошадь, чтобы преподнести нам сюрприз.

Эдгар обернулся посмотреть, кто к нам пожаловал. Неуклюжий резкий рывок заставил Вельзевула тоже повернуть голову.

Я думал, что властен над судьбою, а оказался сам в её власти. Бланш Ингрэм скрылась в зарослях у моста, потом перешла на галоп. Копыта её лошади застучали по деревянному настилу. Вдруг, увидев препятствие, она резко дёрнула поводья. Лошадь споткнулась, но не остановилась. Бланш выругалась и стегнула её по крупу. Промчавшись прямо к Эдгару (он отскочил и стоял теперь у самого пролома), лошадь пронзительно заржала и встала на дыбы — юбка Бланш взметнулась.

Всё это — и юбка, и поднятая плеть, и резкий женский голос — воскресило в памяти Вельзевула облик давнего врага. Закусив удила, он вырвался из рук Эдгара и галопом помчался мимо меня, будто сам Красный Повелитель гнался за ним. Потеряв равновесие, Эдгар закачался и с криком рухнул в пролом моста.

Вмиг я спешился и оказался у края пролома. Не обращая внимания на Бланш, которая всё сражалась со своей лошадью, я взглянул вниз.

Вот теперь, Кэти, если, читая следующие страницы, ты захочешь осудить меня, помни: с этого момента мне уже ничего не пришлось бы делать, и, двигайся я чуть медленнее, я избавился бы от Эдгара Линтона без малейших усилий и не навлёк бы на себя и тени подозрений. Но инстинкт, а может, опять судьба, которой ведомо то, что от меня было скрыто, заставили меня действовать.

Нечеловеческое усилие или, скорее, фантастическое везение помогло Эдгару ухватиться за опору моста, там, где буквой «V» сходились два закруглённых свода. До него было футов десять. Возможно, сползая с вершины свода, он уцепился рукой за основание каменного «V». Он висел на высоте не меньше сорока футов, под ним — острые камни.

Эдгар снизу вверх смотрел на меня. Лицо его побелело. Он молчал — то ли от ужаса, то ли просто не мог справиться с дыханием.

Я лёг на живот и перебросил через край провала свой сюртук, но длины этой импровизированной верёвки явно не хватало. Да если бы и хватило, обессиленный Линтон вряд ли смог бы схватиться за неё. Надо было спускаться к нему.

Но как? Как добраться до него и не упасть самому? Если свеситься с дальнего края пролома, до площадки, за которую цеплялся Эдгар, останется не более четырёх футов. Но большая часть площадки занята рукой Эдгара. Чтобы не сбить его, мне придётся отклониться вперёд и приклеиться к стене, как муха.

Взвешивать «за» и «против» было уже некогда. Запястье Эдгара начало дрожать от напряжения. Долго ли ещё руки выдержат его вес?

Ухватившись за край пролома, я свесился вниз.

Ноги болтались в пустоте — ощущение не из приятных; руки чуть скользили; я боролся, пытаясь удержаться. Судорожно хватаясь за край пролома, я с поразительной ясностью анализировал свои ощущения. С холодной расчётливостью отметил замшелый испод деревянного настила — отражённый им свет придавал камням свода и даже воздуху выморочный зеленоватый оттенок. От грохота бегущей воды звенело в ушах — видно, настил был преградой, отражающей и усиливающей идущий снизу звук. Я представил, что там, внизу, под ногами. Лоб покрылся испариной.

Камень под одной рукой зашатался. Пора было действовать.

Я качнулся назад, потом вперёд, дотягиваясь до ближайшей опоры. Всем телом ударившись о каменный свод, я вжался в него руками и ногами, потом, крякнув от удара животом о камни, сполз немного вниз, стараясь не задеть Линтона.

— Я не могу держаться, — задыхаясь, проговорил он.

— Нет, можете. — Как трубочист, я втиснулся между двумя сводами, спустился пониже, обеими руками схватил Линтона за рукав и стал тянуть. Подъём оказался мучительно долгим. Я ничего не видел, кроме его побелевшего лица и огромных валунов внизу — отсюда они казались мелкой галькой. Моё воображение рисовало картины одну мрачней другой.

Я понимал, что страх, снедающий Эдгара, отчасти был страхом передо мной. Он боялся, что я столкну его в пропасть, и отчаянно цеплялся за мою одежду, а я из-за этого терял равновесие. В любой момент он в панике мог сделать неверное движение, которое нас обоих отправило бы на тот свет. Но в конце концов мне удалось подтащить его к площадке поближе, и он смог встать на ноги. Теперь, едва держась на ногах, он стоял на выступе. Заметив его порванные бриджи и окровавленное бедро — наверно, напоролся на гвоздь, — я спустился пониже, чтобы поддержать его.

— Ну, теперь с вами всё в порядке, — выдохнул я. Сейчас, стоя в дурацкой позе — в обнимку, грудь к груди — в узкой щели между камнями, мы были в безопасности. Линтона, казалось, парализовало от страха.

— Эдгар, — сказал я, пытаясь привлечь его внимание, — уберите руки с моей шеи и ухватитесь за мост.

В ответ он ещё крепче сжал меня.

— Нет! Если я отцеплюсь, вы столкнёте меня! А сейчас я упаду только вместе с вами.

— Так же верно и обратное, и если вы не прекратите меня душить, за последствия я не отвечаю! — Это произвело на него впечатление, он немного успокоился, отпустил меня и ухватился за камень.

Я услышал голоса наверху и поднял голову. В пролом на нас смотрело бледное перекошенное лицо Бланш Ингрэм, рядом с ней был Джон.

— Мистер Хитклиф, у меня есть верёвка!

Я велел ему привязать её к парапету моста и спустить вниз. Вскоре Джон и подошедшие от экипажей слуги аккуратно вытащили крепко обвязанного верёвками Линтона наверх — к великому облегчению всех окружающих: служанок, мистера Эра (озадаченный нашим затянувшимся отсутствием, он спустился с холма) и, конечно, мисс Ингрэм.

Меня очень занимало, как поведёт себя эта гордая леди, учитывая её столь унизительную роль во всём этом происшествии. Но, как оказалось, об этом можно было не волноваться. Ожидая, пока Джон спустит верёвку, я дважды или трижды выслушал её взволнованное изложение трагических событий, и в последнем варианте она выглядела уже скорее героиней, чем виновницей происшествия.

Наконец под гул одобрений, поздравлений и благодарностей (только не от того, у кого, казалось бы, было для этого больше всего оснований) я ступил на безопасную землю.

Я отвёл мистера Эра в сторонку от суетящейся над Эдгаром толпы.

— Давайте я отвезу Линтона в Торнфилд в двуколке, а вы подготовите наших гостей. А то миссис Дэнт закатит истерику из-за племянника.

— Может быть, он ранен, у него кровь на ноге.

— Тем более надо побыстрее увезти его отсюда. Если мы попытаемся отправиться все вместе, начнутся бесконечные задержки.

Мистер Эр колебался.

— Пожалуй, ты прав. Да ещё если тётушка и Ингрэмы начнут хлопотать над ним, он разволнуется до полусмерти, пока доберётся до Торнфилда. А сильно он ранен?

— Я его быстро залатаю.

— Да, хирург ты искусный. — Он подмигнул, подняв забинтованную руку. — А если рана окажется серьёзной?

— Съезжу за врачом.

— Может быть, и мне поехать с вами? Надо же кому-то побыть с ним, если ты уедешь за врачом?

— Да, пожалуй, но вы ведь хотели остаться здесь. Если понадобится, попрошу посидеть с Линтоном миссис Фэйрфакс. Хотя, впрочем, быстрее будет отвезти его к Картеру.

Обсудив ещё кое-какие сложности, мы поднялись и объявили, что я повезу Эдгара в Торнфилд, а мистер Эр останется, чтобы успокоить всю компанию.

Во время нашего разговора мы с мистером Эром стали свидетелями весьма красноречивой немой сцены. По окончании спасательных работ Бланш Ингрэм, царственным жестом отослав прислугу, довела Линтона до края моста, а там усадила его и присела рядом на придорожную ограду. На протяжении всего нашего разговора она то промокала носовым платком его окровавленную ногу, то обмахивала его своей шляпой. Он, судя по жестикуляции, отказывался от этих забот, хотя бледное лицо и дрожащая улыбка просили её продолжать.

Потом, судя по всему, тон общения изменился — улыбки их растаяли, руки застыли, они, казалось, были полностью поглощены друг другом. Подавшись вперёд, каждый ловил слова другого. А когда Бланш чуть отпрянула назад, Эдгар, быстро взглянув на меня, настойчиво схватил её за руку. Отдёрнув руку, Бланш решительно заговорила, сопровождая каждую фразу возмущённым кивком. Встала, посмотрела в мою сторону, на прощанье бросила Эдгару несколько слов (он отшатнулся, как от удара) и направилась к нам. Голова Эдгара поникла, словно на него накатила дурнота. На помощь ему бросился слуга.

— Похоже, Линтону опять не поздоровилось, — фыркнул мистер Эр, — да ещё похлеще прежнего. Очень кстати ты увозишь беднягу в Торнфилд, что-то здесь утешителей становится всё меньше.

Мисс Ингрэм подошла к нам.

— Может быть, вы проведали бы мистера Линтона, сэр, — холодно обратилась она к мистеру Эру, — боюсь, от этого ужасного падения он повредился в уме. — А когда, ухмыльнувшись, мистер Эр отошёл, повернулась ко мне. — Кажется, мистер Линтон не очень-то благодарен вам за спасение его жизни.

— Что он сказал вам?

Она пожала плечами.

— Нечто бредовое.

Изо всех сил я старался выглядеть озабоченным.

— Может быть, голову ушиб. Я должен отвезти его к врачу.

Она улыбнулась.

— Думаю, что ушиблено его amour-propre [20]Самолюбие (фр.).
. Да, увезите его, что угодно, только увезите его отсюда. Он мне надоел. — Она взяла меня за локоть и повернула спиной к берегу, где мистер Эр вёл Эдгара к экипажам. — А вот вы — нет.

Я наклонился к её уху.

— Сегодня вечером?

— Сегодня вечером. — И, тихонько сжав мою руку, она повернулась к лошади. Подставив ладонь вместо стремени, я помог ей взобраться в седло и пошёл к Линтону и мистеру Эру.

Во всей этой суматохе Линтон, видно, осознал, каким образом мы собираемся доставить его домой, лишь когда двуколка тронулась и мистер Эр, помахав нам, соскочил с подножки. Будто собираясь спрыгнуть вслед за ним, Линтон схватился за дверцу.

— Не сходите с ума, Эдгар, — сказал я, нахлёстывая лошадь. — Если вы сейчас спрыгнете, то не только выставите себя на посмешище, но и рискуете сломать ногу.

— Немедленно поверните назад, мерзавец, — потребовал Линтон.

— Что ж! Вот как вы обращаетесь со своим спасителем, с тем, кто всего лишь час назад рисковал своей шеей, чтобы спасти вашу? Я слышал, что благодарности больше нет на свете, но воочию увидеть доказательство пока не доводилось.

Мы приближались к гребню холма.

Эдгар исполнился достоинства.

— После ваших давешних угроз я не могу не усмотреть в вашем поведении преступного умысла. Я настаиваю, я требую, чтобы вы остановили экипаж и немедленно высадили меня, если не хотите везти назад.

Он выглядел таким взбешённым, что я счёл за лучшее успокоить его, и поэтому придержал лошадь и обратился к нему, урезонивая:

— Только послушайте, Линтон, что вы говорите! Признаю, я наговорил вам грубостей — ведь мы, в конце концов, соперники в любви; вряд ли вы рассчитывали, что я и слова не скажу, — да если бы я всерьёз намеревался навредить вам, уж конечно, я бы дал вам свалиться с моста и погибнуть, вместо того чтобы подвергать себя опасности и лезть вас вытаскивать. А опасность, уверяю вас, была нешуточная!

Увидев, что мои слова произвели должное впечатление, я остановил двуколку.

— Так вот, допустим, между нами нет любви и никогда не будет, но, чтобы угодить мистеру Эру, я согласен взять на себя труд отвезти вас в Торнфилд. Я согласен также вернуться в аббатство. Что выберете?

Линтон молчал в нерешительности — упорное нежелание верить мне боролось с логикой моих аргументов. Возможно, решающим оказалась невозможность разумного объяснения нашего возвращения в аббатство.

— Ладно, поехали, — решился он. — Только молча. Мне нечего больше вам сказать, и у меня нет ни малейшего желания выслушивать ваши речи.

И мы двинулись на запад — навстречу сумеркам. Ветер крепчал, гоня с Северного моря грозовые тучи. За спиной у нас, где небо было ещё довольно ясным, пылал закат, озаряя собирающиеся впереди мрачные громады туч багровыми отблесками. Мы обогнули колючие заросли, и тут начали падать первые капли дождя.

Добравшись до развилки, я свернул не к дому, а к конюшням и взглянул на Линтона. Одна — две секунды — и он понял, что происходит. Лицо его тревожно перекосилось, и в тот же миг левой рукой я схватил его за воротник.

— Не так скоро, — сказал я, — думаю, пока мне без вас не обойтись.

— Нет — оставьте меня! Хитклиф, что это значит? — Он панически причитал, пока мы не доехали до конюшни. Я молчал — ведь он же просил ехать молча; эту его просьбу я мог выполнить.

Мне повезло. Двери западной конюшни были широко открыты, как я их оставил. Да и кому было их закрывать — вся прислуга уехала с экипажами. В Торнфилде не осталось никого, кроме миссис Фэйрфакс и нескольких служанок в доме. Придерживая сопротивляющегося Линтона, я ввёл двуколку в тёмное чрево конюшни и бросил поводья — лошадь добредёт на место сама. Отпустив воротник Линтона, я спрыгнул с двуколки, запер дверь и задвинул щеколду.

Воспользовавшись случаем, Линтон попытался улизнуть — запирая замок, я слышал, как он, спотыкаясь, пробирался прочь от меня по проходу.

— Нехорошо, Эдгар, — окликнул я его в полутьме. — Другого выхода здесь нет.

Я неторопливо пошёл на звук его шагов.

Он отступал, тяжело дыша. Вот он наткнулся на дверь в кладовую. Ворвался внутрь и захлопнул её.

Но я поднажал и открыл её, прежде чем ему удалось нащупать засов. Отброшенный дверью, он отлетел назад, в темноте загремела посуда. Фонарь и спички лежали на обычном месте. (В комнате было почти совсем темно — слабый свет пробивался лишь через небольшое окно под потолком.) Ярко вспыхнувшая лампа осветила Линтона — он сидел в углу у чулана. Я достал из ящика навесной замок и ключ и закрыл дверь кладовой.

— Вот так, — объявил я, — теперь к нам никто не нагрянет. Я ведь ни с кем вас делить не хочу, Эдгар.

В бешенстве он оглядывался, ища возможность сбежать или защищаться.

— Как видите, здесь очень удобно — ни ручья, ни нездоровых испарений, — вам нет нужды опасаться за своё здоровье; только одна дверь и одно окно. Да, слишком высокое, чтобы заглянуть. Это единственный недостаток, а так всё вполне подходяще. Я-то знаю, ведь я провожу здесь немало времени, это мой штаб, мой кабинет. Вы не забыли об этом, Эдгар? Да нет, конечно. Так любезно с вашей стороны было напомнить мне, что я конюх. А место конюха — на конюшне, с животными. Так что я на своём законном месте.

Пока я произносил эту речь, Эдгар, без малейших помех с моей стороны, открыл сначала одну, потом вторую дверцу чулана, всё ещё надеясь найти выход.

— Ах, вы снизошли до того, чтобы поинтересоваться моим ремеслом. Как мило. Здесь лекарства — в этих бутылках средства от жара, мази для ран. Осторожно! Как вы неуклюжи — смотрите не напоритесь теперь на осколки! Но не смущайтесь, продолжайте осмотр. Да, в этом шкафчике бинты, кетгут — чтобы сшивать, железные клейма, полный комплект; тут всего в достатке, на все случаи жизни. Ну, вперёд, ручаюсь: за следующей дверцей — самое интересное.

Он распахнул дверцу и, вздрогнув, захлопнул опять. Шагнув вперёд, я снова открыл её.

— Не спешите, это — самое главное! Здесь мои инструменты — особые, ведь я хирург, вы не знали? Сегодня утром я выполнил тонкую работу, вот этими самыми зажимами, иглами и ножами — смотрите, какие острые! Я хорошо их точу. А здесь ланцет — вскрывать фурункулы (ведь у лошадей те же болезни, что у людей), пилы для костей, щипцы для трудных родов — они, конечно, гораздо больше, чем те, что используют для людей, — но смотрите — вот исключение — вот эти особые инструменты подходят и для людей, и для лошадей. — Я вытащил ящик с инструментами, снабжёнными острыми захватами. — Знаете, для чего они?

Линтон покачал головой, отпрянув от меня так, что снова налетел на деревянные колышки и железные крючья, на которых висела кожаная сбруя. Я подошёл к нему.

— Нет? Никогда не видели? — Я поднёс ящик поближе, чтобы он мог рассмотреть, и указал на набор острых закруглённых захватов. — Ну, угадайте по форме, что отрезают с их помощью? Эта часть тела у человека не намного меньше, чем у лошади, хотя в вашем случае различие может оказаться гораздо больше обычного.

И вот тогда Линтон закричал.

— Орите громче, — подбодрил я, — какой-нибудь прохожий подумает просто, что ветер завывает в кровле.

На улице бушевала буря, в маленькое окно хлестали ветер и дождь, деревья стонали, как привидения. Я знал — действовать надо быстро; буря быстро доберётся до аббатства и заставит обитателей Торнфилда поторопиться с возвращением.

Он не страдал, Кэти, — потом, во всяком случае. К его чести, ему удалось собраться и нанести мне несколько довольно болезненных тычков, но сокрушительным ударом в подбородок, от которого он потерял ориентацию в пространстве, я положил этому конец. Для верности я прижал к его ноздрям губку Spongia somconifera, которой мы пользуемся, чтобы успокаивать лошадей. Он тихо застонал, но полуоткрытые голубые глаза ничего не видели.

Я работал быстро. Крепко привязал сбруей его запястья и лодыжки к крюкам на стене, чтобы придать телу удобное для работы положение и на случай, если Линтон очнётся слишком рано. Потом, закрепив его, подобрал инструменты для этой тонкой операции, которую выполнял столько раз вместе с Дэниелом, но никогда ещё она не требовала такой точности исполнения, такой аккуратности при ампутации, такой тщательности при сшивании сосудов, мышц и кожи.

Я сделал всё за несколько минут. Крови почти не было. Разрез, который я смазал целебной мазью, сделал бы честь самому искусному хирургу, швы мелкие и ровные. Забинтовав рану, я застегнул его бриджи, развязал путы и поднёс к его носу нюхательную соль.

Я рывком перевернула рукопись, щёки мои пылали; потом исподлобья взглянула на мистера Локвуда — не разбудило ли его это резкое движение; не хотелось, чтобы моё потрясение и замешательство кто-то заметил. Но укрытая одеялом фигура не шевелилась.

Хитклиф! Животное! Изверг! Безумец! Пелена спала с моих глаз; я увидела его таким, каков он был. Без сомнения, он вполне заслуживал своей злосчастной судьбы; да, и краха своих безудержных желаний.

Я была вне себя. Хотелось докричаться до Хитклифа, заставить понять, каким чудовищным заблуждением были все его самооправдания, каким извращённым выродком предстал он в моих глазах. Но он был недосягаем для моих проповедей. Я не могла говорить с ним, а он со мной — мог.

Я могла лишь заткнуть уши. Читать дальше не было надобности; да и не стоило; в дополнительных подробностях я не нуждалась, заключение сделано: Нелли Дин поступила мудро, разрушив планы этого монстра.

Больше сказать было нечего.

И всё же… всё же…

Казалось, будто до меня донёсся голос моей сестры Эмили — звёзды дрожали в ночном небе, а голос звучал — и сплеталась затейливая паутина рассказа. «Трусиха! И ты от этого отвернёшься? Признаешь лишь пресное подобие жизни, а грубая подлинная изнанка — не для тебя? Не хватает смелости жить самой, так хотя бы не бойся вникнуть в чужую жизнь. Чтобы жить, нужно мужество; знай это, склони перед ним голову».

Руки сами перевернули кипу листов на коленях. Взгляд скользнул вниз. Я читала дальше.

Линтон пришёл в себя, и его вырвало на солому. Видно было, что под действием обезболивающего он всё ещё слишком заторможен, чтобы понять, что с ним произошло. Тут я вспомнил об алом эликсире, что сотворил чудо с мистером Эром нынче утром. Предчувствуя, что он мне ещё понадобится, я припрятал его в свой чемоданчик с инструментами. И вот теперь капнул на язык моему пациенту несколько капель. Через пару минут судороги прошли, и он совершенно спокойно сел передо мной, всё ещё не в силах произнести ни слова от недоумения и шока.

Подрезав фитиль фонаря, я сел против него.

— Знаете, что я с вами сделал, пока вы были без сознания?

Он покачал головой.

— Тогда мужайтесь. Я покажу вам. — И я поднёс к нему лоток, в котором лежало хоть и окровавленное, но вполне узнаваемое вещественное доказательство.

В первое мгновение он ничего не понял, а потом, закричав, выбил его из моей руки. Лоток и его содержимое упали в солому. Рухнув, Линтон зарыдал.

— Прекратите реветь и слушайте, — сказал я, — вы видели только одно, так ведь? Я отрезал только одно. Я оставил вас наполовину мужчиной.

Я заставил его проглотить ещё несколько капель жидкости. Наконец хныканье стихло. Он уставился на меня.

— Сейчас чувствуете боль? — спросил я. Он отрицательно покачал головой.

— И потом не почувствуете, ни через несколько часов, ни после. Первоклассная работа. Вообще почти ничего не почувствуете — пару недель будете чуть прихрамывать на эту сторону, и всё.

Теперь у Эдгара уже хватило сил впасть в ярость.

— Как вы могли! Немыслимо… Вас повесят! Повесят! Вы погубили себя! Эту ночь вы проведёте в тюрьме!

— Думаю, что нет.

— Думаете, нет? Думаете, хоть один суд в Англии сможет вас оправдать?

— Нет, — отвечал я, — но до суда не дойдёт.

Негодование лишило Линтона дара речи, так что я продолжал:

— Вы поранились при падении, тому есть свидетели. Я, рискуя собой, спас вас — и тоже при свидетелях. После этого полдюжины людей видели кровь на ваших брюках. Потом мистер Эр, самый уважаемый джентльмен во всей округе, поручил мне отвезти вас сюда и осмотреть ваши раны. Если вы пожелаете придать огласке, какой именно операции подверглись, я скажу, что вынужден был прибегнуть к ней как к неотложной мере — что данная часть тела была размозжена, открылось кровотечение, и её необходимо было немедленно удалить. Ехать за хирургом было некогда, а мистер Эр имел случай лично убедиться в моей компетенции в этой области.

Линтона затрясло:

— Нет, вам не выпутаться. Против вашей версии я выдвину свою. И даже если она возобладает не сразу, то, поверьте, я настою на своём. В конце концов, моё общественное положение и репутация скажут сами за себя; власти докопаются до истины.

— Возможно, вы и правы, — признал я, — хотя, думаю, вряд ли. Но нам никогда не узнать, чья версия надёжней, ведь вы не пророните ни звука.

Линтон обхватил голову руками.

— Почему? Что ещё за фантазия вас обуяла?

— Потому что тогда речь пойдёт об оставшемся.

В ужасе и недоумении Линтон уставился на меня.

— Я не зря оставил одно in situ [21]На месте (лат.).
. В ту самую минуту, когда я обнаружу, что вы много говорите, я начну действовать, чтобы завершить то, что сегодня здесь начато.

Линтон слегка отшатнулся от меня.

— О да, — заверил я, — чем сильнее вы будете биться, тем крепче затянется петля. Потому что чем успешнее сможете вы убедить окружающих в том, что я преступник, тем меньше я потеряю, подтвердив это.

Он молчал. Я продолжал:

— Смотрите, в каком вы положении. Пока всё останется как есть, вы можете завести семью, продолжить ваш род. Можете подыскать какую-нибудь аппетитную девицу — мисс Ингрэм, например, — затащить её в постель и под венец, хотя, будь вы даже в полной силе, у вас бы пороху не хватило на такое предприятие. Но если вы выдвинете против меня обвинение, род Линтонов закончит своё существование. Занавес. Сходит со сцены Эдгар — никого.

Он сидел, уставясь в пол.

— Теперь мне удалось завладеть вашим вниманием, да? — сказал я. — Вот и хорошо, тогда приступим к главному. — Прежде чем продолжать, я дождался, пока он взглянет на меня. — Как я уже говорил, вы оставите в покое Кэтрин Эрншо.

Тут я сделал паузу — чтобы усилить эффект. Линтона передёрнуло.

— А, вы поняли, о чём речь? Да, вы правы, выбор не из приятных. Либо вы должны отказаться от общества Кэти, от её благосклонности, от разговоров с ней, любезностей и так далее, а даже для ваших жалких чувств это должно оказаться страшным ударом; либо, если станете упорствовать, к моменту брачной ночи будете бесплодны. Нет, не отворачивайтесь от меня. Взгляните в лицо судьбе, слушайте голос рока. Если вы женитесь на Кэтрин Эрншо, вот что я сделаю. Я выслежу вас и оскоплю, я сделаю это с наслаждением (вам нечего мне противопоставить, некуда спрятаться — и в глубине души вы это знаете). Я повторю сегодняшнюю операцию, но на этот раз не стану лишать вас возможности испытать сопутствующие ей самые изысканные ощущения. А потом я методично разрушу ваш дом, ваше здоровье, вашу семью. Я уничтожу всё, что вам дорого, за единственным исключением, а проделав всё это, посмеюсь вам в лицо. Ясно?

Он долго глядел на меня, потом медленно кивнул.

— Но ничего этого не произойдёт, если вы будете держать язык за зубами и оставите в покое Кэти. Тогда я больше не буду досаждать вам; попляшу на вашей свадьбе — с кем угодно, кроме неё, — произнесу прочувствованный тост за новобрачную, а в придачу преподнесу щедрый подарок.

Мы ещё немного походили вокруг да около, но в конце концов он согласился — с глубочайшим негодованием и отвращением, — Эдгар Линтон согласился на мои условия.

Дальше события развивались стремительно, хотя казалось, что время ползёт умопомрачительно медленно. Каждую минуту я ожидал услышать звуки приближающихся экипажей. Линтон неподвижно обмяк в углу, пока я уничтожил свидетельство того, что произошло здесь за последний час. Потом, встряхнув его, чтобы он переписал некий документ, я запер дверь кладовой — на время, пока схожу в дом за его вещами. Это было самое уязвимое место моего плана — я рисковал столкнуться с миссис Фэйрфакс и с необходимостью отвечать на её вопросы, что было бы совсем некстати, но, по счастью, этого не произошло.

Когда со своей ношей я вернулся к конюшне, Вельзевул ждал снаружи, клубы пара поднимались над его спиной, поливаемой дождем. Он ещё не остыл от бега, но вместо того, чтобы вытереть коня, я запряг его и ещё одну лошадь в небольшой крытый экипаж. Посадил туда Линтона, погрузил вещи и отправился под слабеющим дождем в Милкот. К тому времени Линтон так ослаб и был настолько одурманен, что мне пришлось править одной рукой — другая была занята — я поддерживал его. О, я был очень предупредителен к твоему красавчику Эдгару, Кэти.

Мы прибыли как раз вовремя — к ночному дилижансу, отправляющемуся в Лидс. Я посадил туда Линтона, сказал пару слов вознице. Панибратски похлопав его по плечу, я объяснил, что молчаливого бледного молодого джентльмена, которого я только что укутал попоной, постигло глубокое разочарование в любви, что он не в себе от горя, и к тому же пьян. Возница, кивнув, подмигнул мне и обещал позаботиться о бедняге; завтра утром из Лидса он отправит его в Гиммертон.

На обратном пути я расслабился и дал лошадям самим привезти меня в Торнфилд. Буря ушла на запад, к морю; и хотя мне казалось, что прошла целая вечность, в действительности ещё только начинался вечер — в чистой синеве неба на востоке, у горизонта, вставала одинокая звезда. От умытой дождем травы поднимался запах свежести. Я откинул верх экипажа, ветерок коснулся моего лба, а с дерева на меня обрушился каскад прохладной дождевой воды. Оставалось выполнить ещё две задачи. И я стал обдумывать, как к ним подступиться.

Как я и предполагал, Торнфилд был охвачен паникой. По лужайке сновали люди с факелами. Окна верхнего и нижнего этажей ярко светились. Не успел мой экипаж доехать до дома, мистер Эр, а с ним и миссис Дэнт выбежали во двор мне навстречу. За ними ковылял полковник. Я спрыгнул с подножки, слуга перехватил поводья.

— Ну, — начал мистер Эр, — а что же вы сделали с молодым Линтоном? Полагаю, отвезли к врачу в Милкот?

— О, скажите, что он жив! — вцепившись мне в плечо, вскричала миссис Дэнт. — Если с ним несчастье, в жизни себе не прощу!

— Не пугайтесь, с ним всё в порядке, — поклонившись, торопливо ответил я. — Вот, мадам, он передал для вас письмо. (Что было чистой правдой, хотя письмо это было написано под мою диктовку.) — Я протянул миссис Дэнт листок, но полковник, опередив её, выхватил письмо у неё из рук, но тут же с ворчанием отдал обратно — вспомнил, что очки в платяном шкафу, а не у него на носу. Мистер Эр поманил одного из факельщиков, чтобы тот пролил свет на сие послание.

— Что такое — вот странно! — задыхаясь от волнения, воскликнула миссис Дэнт. — Он уехал домой!

— Домой! В Дэнт-хауз? — осведомился скептически её муж.

— Нет! Домой, в Гиммертон, на Мызу Скворцов!

— Ты что-то спутала! — повысил голос полковник. — Роберт, принеси мне очки!

— Ничего я не спутала, Гарольд! — Миссис Дэнт ткнула листок ему под нос. — На Мызу Скворцов, и никаких объяснений, только обстоятельства принуждают его покинуть нас, и он чрезвычайно сожалеет о своём внезапном отъезде. И подпись — с выражением глубочайшей привязанности.

— Ну, это ни в какие ворота не лезет. Это выше моего понимания, — вскипел полковник. — Летиция, я всё старался разубедить себя в том, что твой племянник полный болван, но теперь вижу, как глубоко ошибался. После такого оскорбления теперь я надеюсь, что он в самом деле болван. Если уж разум полностью отсутствует, значит, должно, по крайней мере, остаться место хоть для малейших понятий о чести!

При этих словах миссис Дэнт, закрыв лицо руками, бросилась в дом. Через освещённое окно я видел, как её окружили Ингрэмы, всячески выражая поддержку и выпытывая новости.

— Хитклиф, — обратился ко мне мистер Эр, — вы можете объяснить, что происходит? Вы отвезли Линтона к дилижансу. Что он вам сказал?

Я отвёл джентльменов в сторону, туда, где нас не услышали бы дамы, и, предупредив их, чтобы пересказывали то, что сейчас услышат, с осторожностью, поведал заготовленную мною историю. Я поступил с Линтоном благородно, Кэти; и к концу моего рассказа полковник Дэнт был вполне удовлетворён поведением племянника — никогда прежде не был он о нём столь высокого мнения.

Мистера Эра услышанное тоже устроило; всё это вполне согласовывалось с тем, чему он был свидетелем. Но когда полковник Дэнт отправился обратно в дом, посмеиваясь: «Должен же парень перебеситься», второй мой собеседник остался.

Мистер Эр поведал мне, что, приехав домой и не обнаружив Линтона, он пошёл в конюшню поговорить со мной. Двуколка стояла на месте, крытого экипажа не было; поэтому он предположил, что я повёз Линтона к врачу. Но сделанная в кладовой находка — а он обнаружил там флакон с эликсиром — заставила его в этом усомниться. Это открытие встревожило его — зачем, в самом деле, я дал его Линтону, если его состояние не внушало опасений? Но теперь выяснилось, что Линтон и не был ранен. Может быть, в присутствии Дэнтов я что-то утаил? Он ранен на самом деле? И я сам оказал ему помощь?

Я лихорадочно соображал, что сказать.

— Да, я дал ему эликсир, но скорее для поддержания духа, чем тела. Он, казалось, был страшно расстроен и тем не менее настаивал на отъезде. Я решил, что это подкрепит его.

Мистер Эр приободрился.

— Боюсь, ты зря это сделал. Это средство не так уж безопасно, иногда оно оказывает побочное действие. Применять его следует только против сильных болей. Как он выглядел, когда ты оставил его в дилижансе?

Я рассказал об отъезде Эдгара и об обещании возницы присмотреть за ним.

— Ну, ладно, пожалуй, всё нормально. На этот раз тебе повезло. — И без дальнейших комментариев мистер Эр взял меня за руку, и мы пошли в дом, но меня насторожил его взгляд — слишком встревоженный.

Перекинувшись парой слов с Джоном, я вышел из дома и отправился в конюшню. Теперь оставалось только дожидаться визита мисс Ингрэм.

Сняв пиджак, я улёгся на кровать. Лондонская газета, которую я держал в руках, была черна от слов, но хотя глаза мои пробегали по строчкам и колонкам вновь и вновь, я улавливал в них всё меньше смысла. Полночь уже миновала, и снова переменилась погода, заморосил дождик. Наконец в окно постучали. Я отворил дверь.

Она вошла, клубы тумана вились над огромным серым плащом. Коснувшись её плеча, я повернул её к себе, сполохи огня из очага осветили лицо. Озаренные лёгкой влажной дымкой щёки пылали. Я расстегнул крючок под воротником и приподнял плащ над её плечами. На ней был такой же, как вчера ночью, тонкий как паутинка белый пеньюар, только на этот раз поверх него — никакой накидки. Снимая с неё плащ, я воспользовался этим, чтобы прижать её к себе.

Сначала она отвернулась от поцелуя, но через минуту рассмеялась, положила руки мне на грудь и оттолкнула.

— Вы меня удивляете, мистер Хитклиф! Разве вам неизвестно, что, когда к вам приходит дама, положено повесить её плащ и предложить ей кресло?

В ответ я сорвал с неё мокрый плащ и швырнул к очагу, упавшие с него капельки воды зашипели на раскалённых камнях. Она насмешливо глядела на меня. Не успела она и слова сказать, как я схватил её на руки и, не слишком церемонясь, плюхнул на кровать. Потом остановился, глядя на неё сверху вниз.

— Сделать это?

Лежа неподвижно, она улыбнулась мне.

— Может быть, мистер Линтон был прав.

— И что же сказал Линтон? Я сел на край кровати.

— Что, несмотря на сегодняшние события, вы хотели не спасти его, а убить.

— Поразительно! А не объяснил ли он, чем вызвано такое своеобразное желание, или он относит это на счёт необузданной кровожадности? — Я положил руку на белую щиколотку, выглядывавшую из-под влажных кружев пеньюара.

— Он не объяснил, но я читаю его мысли.

— О прелестный оракул! И о чём же он думал? — Я снял с неё промоченные дождём бархатные ночные туфельки и ладонями пытался согреть её ступни.

— Не могу, разумеется, сказать наверняка, но, возможно, он вообразил, что вы уязвлены его успехом в… в некоторой области, — объявила она, пошевелив пальцами ног.

Я лёг рядом с ней.

— Ах! И в какой же именно области?

— Мистер Хитклиф! Вам лучше знать, чем кому бы то ни было!

— Может, он имел в виду эту область? Или вот эту? — Ещё минуту она смеялась и сопротивлялась, потом стихла под моими ласками.

В дверь громко постучали, и почти сразу вслед за стуком в замке повернулся ключ. Мы рывком поднялись и замерли. В дверях стоял Джон и глядел на нас, сидящих на кровати.

— Будут какие-нибудь распоряжения, мистер Хитклиф?

— Нет, спасибо, Джон. Утром прежде всего зайди ко мне — за дальнейшими приказаниями.

Джон поклонился и вышел так же внезапно, как и вошёл.

Мисс Ингрэм истерически глотала воздух.

— За дальнейшими приказаниями? Дальнейшими? Что вы имели в виду? Зачем он приходил?

— Я велел ему…

— Что? Вы с ума сошли? Задумали погубить меня?

— Успокойтесь. К чему мне вас губить? Он верный человек и сделает то, что я скажу. Он и слова не проронит — если только я не прикажу.

— Если вы не прикажете! Если? Зачем, ради всего святого, вам приказывать ему говорить?

— Я это сделаю только в том случае, если вы откажетесь мне помогать.

— О, вы жалкий… — Медленно меняясь в лице, она пристально смотрела на меня. — Вы не просто негодяй, вы ещё и дурак!

— В самом деле?

— Да, дурак! В этом не было нужды, нет! Во всех этих махинациях! Я любила вас или думала, что любила. — И слёзы хлынули градом.

— О, вы думаете, я хотел ЭТОГО? Ошибаетесь. Мне нужно совсем другое.

Это повергло её в долгое молчание. Потом с усилием она выпрямила спину и посмотрела мне в глаза гордо и спокойно — внешне, по крайней мере.

Признаться, я ощутил боль — не то чтобы раскаяния, но сожаления. Сожаления о том, что мне пришлось прибегнуть к такой мере. В смелости и хладнокровии мисс Ингрэм не откажешь. Но я взял себя в руки; я сам выбрал себе дорогу и назад пути нет.

— Чего вы от меня хотите? — спросила она.

— Хочу, чтобы вы вели себя так, будто события продолжают идти своим чередом. Чтобы эти события вытеснили из вашей памяти все прочие. И если вас об этом спросят, чтобы вы отвечали так, будто всё вернулось на круги своя.

— Весьма таинственно, но вы, безусловно, к этому и стремитесь. Что за события?

— По приезде сюда с первого же дня вы вовсю флиртовали с Линтоном. Ваше расположение ко мне было лишь дымовой завесой, прикрытием, но предпочтение вы отдавали Линтону. Я согласился в этом участвовать, идя навстречу обеим сторонам.

— Боже правый — какая гадость! Но продолжайте.

— Он сделал вам предложение, которое вы отчасти приняли, но сегодня, побывав на волосок от смерти, он воспылал страстью и, когда вы разговаривали у моста, стал настаивать, чтобы вы согласились вступить с ним в незаконную связь и пришли к нему на свидание сегодня же ночью. Это, безусловно, оскорбило вашу столь нежную душу. Сгоряча он продолжал свои домогательства и дошёл в конце концов до прямого оскорбления. Вы не просто отказали ему в свидании — вы разорвали с ним все отношения. Он воспринял это очень тяжело — наверно, поэтому и уехал так внезапно; никаких других объяснений быть не может.

Она задумчиво смотрела на меня.

— Я хочу знать, что вы сделали с Линтоном. Может быть, в самом деле убили. Я хочу это знать.

— Любое расследование обнаружит, что он жив и здоров и находится у себя дома на севере.

— Вы говорите уверенно. Полагаю, это и в самом деле так. И всё же — пусть даже и для того, чтобы прикрыть его исчезновение, — зачем вы сделали всё с такой злобой, с такой жестокостью?

Я пожал плечами.

— Возможно, я озлоблен и жесток. Возможно, я сумасшедший. А может, просто от скуки.

— Если бы вы могли себе представить, как вы мне отвратительны!

— Если бы вы могли себе представить, как мне безразличны ваши чувства!

Она схватила меня за плечо.

— Вы лжёте. Я вам не безразлична; далеко не безразлична. В таких вещах я никогда не ошибаюсь, и ни в ком я не была так уверена, как в вас.

— Это говорит лишь о том, что и богини ошибаются, когда в них играет кровь.

— Кровь отвечает на зов другой крови, и наша с вами кровь — не исключение. Отмените это, если сможете!

Я оторвал от себя её руки.

— Теперь это не имеет большого значения. Дело сделано. Вам придётся согласиться. От этого никто не пострадает, а ваша репутация только выиграет.

— Не повредит!.. Господи!.. — Она встала с кровати, на которой мы оба до сих пор сидели, и выпрямилась. — Да, я принимаю ваши условия. Вы не оставили мне выбора. Но сначала я скажу вам, что я о вас думаю.

Я встал перед ней.

— Что вы думаете обо мне?

— Я думаю, что сегодня у вас в руках был весь мир и вы бросили его в огонь. — На лице её было написано презрение.

Я, должно быть, улыбнулся, потому что она бросилась ко мне и изо всех сил стала меня трясти. Я не мешал ей, но скоро это упражнение её утомило, а может, почувствовала, что с таким же успехом она могла трясти мраморную статую. Так что, одарив меня тумаком вместо прощального поцелуя, она подхватила ночные туфли и плащ и открыла дверь, чтобы выйти, а потом, помедлив, произнесла не оборачиваясь:

— О, ещё одно слово, мистер Хитклиф… Я ВИДЕЛА лицо той женщины.

— Какой женщины?

— Это была не цыганка, — и захлопнула дверь.

Я остался один. Разделся и лёг в постель.

Эту ночь, каждую ночь — один. Лишь тьма и пустота в моих объятиях. Сколько ни зови, сколько ни мечтай, простирая в темноту руки, — нет тебя… нет тебя.