У специалистов. — Камень преткновения. — В Доме моряка. — Последний выход. — Клуб исследователей. — Новое снаряжение. — У меня появляется спутник. — Триумвират. — Один художник и два диверсанта. — В Вашингтон. — Совещание в военном департаменте. — У генерал-квартирмейстера со списком пожеланий. — Денежные затруднения. — Среди дипломатов в ООН. — Мы летим в Эквадор.

Да, так оно, пожалуй, и началось, — на одном из островов Полинезии, где старый туземец сидел у костра и рассказывал родовые предания и легенды. А много лет спустя я сидел уже с другим стариком в полутемном кабинете многоэтажного здания одного из нью-йоркских музеев.

Нас окружали сверкающие стеклом витрины, на которых были разложены немые остатки былой жизни — следы, по которым можно было проникнуть в прошлое, рядом с витринами вдоль стен вытянулись книжные полки. Некоторые из книг прочло во всем мире не более десяти человек, не считая самого автора. За рабочим столом сидел седой добродушный старик, — он прочитал все эти книги и даже сам написал некоторые из них. Но сейчас он явно был не в духе. Нервно стиснув подлокотники кресла, он смотрел на меня с таким выражением лица, словно я спутал ему карты в пасьянсе.

— Нет, — говорил он, — это невозможно!

Наверное, такой же вид был бы у Деда Мороза, если бы кто-нибудь сказал ему, что очередной Новый год придется на день Ивана Купалы.

— Вы ошибаетесь, в корне ошибаетесь, — твердил он и решительно тряс головой, точно желая вытряхнуть оттуда даже самую возможность такой мысли.

— Но ведь вы еще не ознакомились с моими аргументами, — попытался я возразить, кивая с надеждой в сторону лежащей на столе рукописи.

— Аргументы!—воскликнул он. — Нельзя же подходить к этнографическим проблемам так, словно это детективная загадка.

— Почему нет? Все мои выводы основаны на собственных наблюдениях и известных науке фактах.

— В задачи науки входит беспристрастное исследование, — ответил он спокойно, — а не попытки доказать то или иное предположение.

Он осторожно отодвинул в сторону нетронутую рукопись и наклонился над столом.

— Никто не оспаривает того факта, что в Южной Америке развилась одна из наиболее замечательных культур прошлого, но столь же верно и то, что нам неизвестно, ни какой народ ее создал, ни куда она исчезла после прихода к власти инков. Одно можно утверждать с несомненной достоверностью: ни один из народов Южной Америки не переселился на тихоокеанские острова.

Он пристально взглянул на меня и продолжал:

— И знаете, почему? Ответ предельно прост. Они не могли попасть туда — у них не было лодок!

— Но у них были плоты, — возразил я нерешительно. — Вы же знаете — эти плоты из бальзового дерева.

Старик улыбнулся и произнес с расстановкой:

— Что ж, попробуйте совершить плавание на плоту из Перу до тихоокеанских островов.

Последнее слово осталось за ним. Было уже поздно. Мы встали и пошли к выходу. Старый ученый добродушно похлопал меня по плечу и сказал, что я всегда могу обращаться к нему за помощью, но... отныне он советует мне всё-таки сосредоточиться на изучении либо Полинезии, либо Америки, не смешивая в одно две различные части света. Здесь он спохватился и вернулся к столу.

— Вы, кажется, забыли вот это, — он протянул мне рукопись.

Я прочел знакомый заголовок: «Полинезия и Америка; проблема взаимосвязи». Зажав рукопись подмышкой, я побрел вниз по лестнице и очутился на улице.

Позднее в тот же вечер я снова двинулся в путь и постучался у двери небольшой дачки в одном из глухих уголков Гринвич Вилледж.у меня вошло в привычку приходить сюда со своими заботами, когда мне начинало казаться, что они слишком уж осложняют мое и без того нелегкое существование.

Маленький щуплый человечек с длинным носом осторожно приоткрыл дверь, но тут же с широкой улыбкой распахнул ее и затащил меня внутрь. Он провел меня прямо в небольшую кухоньку и заставил накрывать на стол, а сам тем временем удвоил порцию неопределенной, но приятно пахнущей смеси, которая разогревалась на газовой плите.

— Хорошо, что ты зашел, — сказал он. — Ну, как?

— Плохо, — ответил я. — Никто не хочет даже читать рукопись.

Он разложил свою смесь по тарелкам, и мы принялись за еду.

— Всё дело в том, что те, к кому ты обращаешься, думают, что всё это просто твоя фантазия. Ты ведь знаешь, здесь в Америке сплошь и рядом всплывают самые поразительные идеи.

— И еще одно... — вставил я.

— Знаю — аргументация. Все они узкие специалисты и относятся с недоверием к методике, которая допускает привлечение данных из самых различных отраслей — начиная от ботаники и кончая археологией. Они сознательно ограничивают свой круг исследований, чтобы с тем большей настойчивостью в поисках деталей зарываться в глубину. Ведь современная наука требует, чтобы каждый специалист рылся в своей норе. Они не привыкли к тому, чтобы появлялся кто-то и начинал разбирать и сопоставлять всё то, что вырыто из отдельных нор.

Он вышел и вернулся с объемистой рукописью:

— Вот, посмотри. Мой последний труд — о птичьем орнаменте в китайских народных вышивках. Я затратил на это исследование семь лет, зато оно сразу же принято к напечатанию. Наше время требует узкой специализации.

Карл был прав. Но пытаться решить загадки Тихого океана, не осветив проблему со всех сторон, было, на мой взгляд, равносильно попытке сложить мозаичную картину, имея в своем распоряжении кусочки лишь одного цвета.

Мы убрали со стола, затем я помог вымыть посуду.

— Что нового из Чикагского университета?

— Ничего.

— А твой старый приятель из музея — что он сказал?

Я отвечал неохотно:

— Он тоже не заинтересовался моей теорией. Сказал, что, по-скольку у индейцев были только простые открытые плоты, не приходится допускать мысли о том, чтобы они могли открыть полинезийские острова.

Человечек начал сосредоточенно тереть тарелку.

— М-да, — промолвил он наконец. — По правде говоря, я тоже вижу в этом практическое препятствие, которое ставит под сомнение всю твою теорию.

Я мрачно поглядел на маленького этнолога, которого до сих пор считал своим вернейшим союзником.

— Ты только не пойми меня превратно, — поспешил он заверить меня. — С одной стороны, мне кажется, что ты прав, а с другой стороны — всё это выглядит как-то необъяснимо. Хотя моя работа над вышивками и говорит в пользу твоей теории.

— Карл, — сказал я. — Я настолько уверен, что индейцы ходили через Тихий океан на этих своих плотах, что готов сам построить индейский плот и отправиться в море, чтобы доказать возможность такого плавания.

— Ты с ума сошел!

Мой друг был уверен, что я сострил, и даже попытался рассмеяться, но мысль о том, что я могу говорить всерьез, привела его в ужас.

— Значит, ты считаешь это невозможным?

— Ты с ума сошел! На плоту!?

Он не знал, что и думать, только тревожно поглядывал на меня, как бы ожидая, что я вот-вот улыбнусь и станет понятно, что я просто пошутил.

Но он этого не дождался. Мне было ясно, что никто не примет мою теорию всерьез, поскольку между Перу и Полинезией простирается непреодолимый, на первый взгляд, океан, а я утверждаю, что его пересекли на... доисторических плотах.

— Послушай-ка, — произнес Карл неуверенно. — Пойдем лучше в бар и выпьем по стаканчику.

Мы выпили по четыре.

На той же неделе наступил очередной срок уплаты за квартиру. Одновременно я получил письмо из Норвежского банка, где говорилось, что больше долларов я не получу, — валютные ограничения... Я собрал вещи и доехал подземкой до Бруклина, где поселился в норвежском Доме моряка. Там кормили сытно и вкусно, а главное — в соответствии с возможностями моего бумажника. Мне выделили комнату в одном из верхних этажей, а питался я вместе со всеми в большой столовой внизу.

Одни жильцы-моряки сменяли других. Это были разные люди по своему характеру, внешности и степени трезвости, но всех их объединяло одно: они знали море. Я узнал, что волны и буруны не увеличиваются с глубиной, по мере удаления от суши. Наоборот, неожиданный шквал часто оказывался опаснее именно в прибрежной полосе. Отмели, откат прибоя или теснящиеся вдоль берега морские течения могли нагнать здесь более крупную волну, чем в открытом море. Отсюда следовало, что если судно может успешно плавать в прибрежной полосе, то оно справится со стихиями и вдали от берега. Далее я узнал, что при сильном волнении большой пароход легко может зарыться носом или кормой, в результате чего многотонные массы воды врываются на палубу и шутя изгибают стальные трубы, — между тем, как маленькая лодка при тех же условиях отделывается благополучно, потому что целиком умещается между волнами и словно чайка перелетает с одного гребня на другой. Случалось, что волны топили судно, а людям удавалось спастись на шлюпках.

Но вот насчет плотов они ничего не могли сказать. Да и что это за судно — ни киля, ни бортов! Так просто — плавучее средство, на котором можно продержаться на поверхности в случае нужды, пока тебя не подберет какая-нибудь лодка. Правда, один из моих собеседников отзывался о плотах с большим уважением, — ему пришлось провести на плоту три недели в открытом море после того, как немецкая торпеда потопила его судно посреди Атлантического океана.

— Но управлять плотом невозможно, — добавил он. — Идет когда боком, когда задом наперед, в зависимости от ветра.

Мне удалось раскопать в библиотеке записки первых европейцев, попавших на тихоокеанское побережье Южной Америки. Здесь не было недостатка в зарисовках и описаниях больших индейских плотов из бальзового дерева. Плоты были оснащены прямым парусом и снабжены килевыми досками, а также длинным кормовым веслом, — следовательно, они поддавались управлению;

Между тем шли недели, а ко мне в Дом моряка не поступало никаких вестей, ни из Чикаго, ни из других городов, куда я разослал копии рукописи. Было очевидно, что никто не хочет читать ее.

И вот как-то под воскресенье я собрался с духом и отправился в морскую лавку па улице Уотер-стрит, где попросил навигационную карту Тихого океана, что побудило хозяина вежливо титуловать меня «капитаном». С картой подмышкой я доехал на электричке до Оссининга.Здесь, в гостях у молодой норвежской четы, занимавшей чудесную дачку, я обычно проводил субботние вечера. Супруг был раньше капитаном судна, а теперь представлял компанию «Фред Ульсен лайн» в Нью-Йорке.

Освежающее купанье в бассейне помогло мне на весь праздник выбросить из головы жизнь большого города. Амбьёрг вынесла поднос с коктейлями, и мы устроились на травке на солнышке. Больше я уже не мог утерпеть, — расстелил карту прямо на земле и спросил Вильгельма в упор, допускает ли он, что можно добраться в целости и сохранности на плоту от Перу до островов Полинезии.

Несколько пораженный, он смотрел больше на меня, чем на карту, однако сразу же ответил положительно. Я ощутил такое облегчение, будто мне к воротнику прицепили воздушный шар, так как хорошо знал, что Вильгельм большой знаток и любитель всего, что имеет отношение к морю и мореходству. Не откладывая в долгий ящик, я тут же посвятил его в свои планы. К моему удивлению, он заявил, что это чистейшее безумие.

—Но ведь ты же сам только что сказал, что считаешь это возможным! — прервал я его.

— Совершенно верно, — согласился он. — Однако у тебя столько же шансов на то, что дело кончится бедой. Ведь ты никогда не плавал вообще на таком плоту, а собираешься сразу пересечь на нем Тихий океан. Возможно, тебе это и удастся, а может быть — и нет. Ведь древние перуанские индейцы могли опираться на опыт многих поколений. Возможно, что на каждый дошедший плот тонуло десять, а в течение веков — сотни. Ты же сам говоришь, что индейцы выходили в море на таких плотах целыми флотилиями. Таким образом, если случалось несчастье, соседние плоты могли прийти на помощь. А кто подберет вас среди океана? Даже если ты возьмешь радиопередатчик, не думай, что это так просто — найти маленький плот в волнах за тысячи миль от суши. В случае шторма вас может смыть с плота, и вы утонете раньше, чем к вам смогут выйти на помощь. Нет уж, лучше сиди спокойно на месте, авось кто-нибудь прочтет твою рукопись. Пиши снова и снова, напоминай почаще, иначе ничего не добьешься.

— Но я не могу больше ждать — я уже последние центы досчитываю.

— Переезжай к нам. Да и как ты вообще намереваешься организовать экспедицию из Южной Америки, если сидишь без денег?

— Экспедицией легче заинтересовать людей, чем непрочтенной рукописью.

— И чего же ты добьешься?

— Опровергну один из основных аргументов против моей теории, не говоря уже о том, что обращу внимание ученого мира на этот вопрос.

— А если несчастье?

— Тогда я ничего не доказал.

— И твоя теория будет окончательно подорвана во всеобщем мнении.

— Может быть, но ты же сам сказал, что один плот из десяти...

Дети хозяина выбежали играть в крокет, и в тот день мы больше не возвращались к этому вопросу.

В следующий субботний вечер я снова был в Оссининге с картой подмышкой. И когда я назавтра уезжал в город, на карте от побережья Перу до островов Туамоту в Тихом океане была проведена карандашом длинная черта. Мой друг капитан потерял надежду отговорить меня от моего замысла; вместо этого мы посвятили немало часов вычислению вероятного пути плота.

— Девяносто семь суток, — сказал в заключение Вильгельм. — Но помни, что это только при теоретически возможных идеальных условиях с неизменным попутным ветром и если плот действительно сможет идти под парусом, как ты предполагаешь. Поэтому считай никак не меньше четырех месяцев, а то и гораздо больше.

— Добро, — ответил я удовлетворенно. — Будем считать минимум четыре месяца, и сделаем это за девяносто семь суток.

Маленькая комнатушка в Доме моряка показалась мне в этот вечер вдвое уютней, когда я вернулся домой и уселся на койке с картой в руках. Потом я вымерял площадь комнатки шагами, насколько позволяли кровать и комод. Ну-у — плот будет куда больше! Я далеко высунулся из окна, чтобы увидеть позабытый звездный мир над большим городом в прямоугольном обрамлении выходящих на задний двор стен высоких домов. Что ж, если на плоту окажется тесновато, то во всяком случае над головой у нас уместится всё звездное небо.

В Нью-Йорке, около Центрального парка, на 72-й западной улице расположен один из самых избранных клубов города. Только небольшая сверкающая медью дощечка с надписью «Explorer's Club»  говорит прохожему о том, что здесь за дверью кроется нечто необычное. Для того же, кто войдет внутрь, это всё равно, что внезапно перенестись в совершенно другой мир, за тысячи километров от стиснутых нью-йоркскими небоскребами бесконечных рядов автомобилей. Закрыв позади себя двери в Нью-Йорк, оказываешься сразу погруженным в атмосферу львиной охоты, горных восхождений и полярных путешествий, оставаясь в то же время как бы на борту комфортабельной яхты, совершающей кругосветное плавание. Чучела голов бегемотов и благородного оленя, охотничьи ружья, бивни, там-тамы,копья, индейские ковры, изображения богов, модели кораблей, флаги, фотографии и карты окружают членов клуба со всех сторон, когда они собираются по какому-нибудь торжественному случаю или послушать отчет о путешествии в дальние страны.

После моей поездки на Маркизские острова меня избрали действительным членом клуба. Как самый молодой из членов, я старался не пропускать ни одного заседания, когда бывал в городе. Так и теперь я отправился туда в один из дождливых ноябрьских вечеров и был немало удивлен, когда моим глазам открылась совершенно непривычная картина. Посреди пола лежала надувная резиновая лодка с аварийным запасом продовольствия и различным оборудованием, а вдоль стен и на столах можно было увидеть парашюты, резиновые костюмы, спасательные пояса и разного рода арктическое снаряжение, а также аппараты для дистилляции воды и другие чудеса. В этот день один из недавно избранных в члены клуба, полковник Хэскин из службы материального обеспечения военно-воздушных сил США, должен был прочитать доклад, сопровождаемый демонстрацией ряда новых военных патентов, которые, по его мнению, в будущем могли бы с успехом быть использованными также и для научных экспедиций как в арктических районах, так и в тропиках.

После доклада началось оживленное и веселое обсуждение. Известный датский полярный исследователь Петер Фрейхенподнялся во весь свой могучий рост и скептически потряс густой бородой. Он ни на гран не верил в такие новомодные штучки. Он сам как-то во время очередной экспедиции в Гренландию решил сменить эскимосский каяк и иглуна резиновую лодку и палатку, и это едва не стоило ему жизни. Сначала он чуть не замерз в буран, потому что замок-молния на палатке обледенел и он никак не мог попасть внутрь. Потом, когда он рыбачил на надувной лодке, ее проткнуло крючком, и лодка пошла на дно вместе с ним. Сам Фрейхен еле успел перебраться вместе с приятелем эскимосом на подоспевший выручать их каяк. Так что уж он-то не сомневался, что сколько ни мудри все хитроумные изобретатели в своих лабораториях, всё равно не придумают ничего лучше того, чему научил эскимосов тысячелетний опыт в их родных краях.

В заключение дискуссии последовало неожиданное предложение со стороны полковника Хэскина: действительным членам клуба позволялось отобрать всё что угодно из нового снаряжения для своей очередной экспедиции, с одним только условием: по возвращении сообщить лаборатории свое мнение о ее продукции.

В этот вечер я позже всех задержался в клубе. Меня интересовали мельчайшие подробности, относящиеся к этому новехонькому снаряжению, которое буквально само шло в руки, стоило только попросить. Именно то, что мне нужно, — спасательное оборудование на тот случай, если плот, вопреки всем ожиданиям, развалится и не окажется никого поблизости, чтобы прийти к нам на помощь.

Это снаряжение занимало все мои мысли и на следующее утро, за завтраком в Доме моряка, когда к моему столу подсел со своей тарелкой хорошо одетый, атлетически сложённый молодой человек. Мы разговорились. Выяснилось, что он, как и я, не моряк. Инженер из высшей технической школы в Трондхейме, он приехал закупить части для машин и получить практику в области холодильного оборудования. Он поселился неподалеку и часто приходил в столовую Дома моряка, привлеченный хорошей норвежской кухней, рассказав о себе, мой новый знакомый спросил, чем я занимаюсь, и я вкратце посвятил его в свои планы. Одновременно я рассказал ему, что если до конца недели не получу ни от кого положительного отсвета на рукопись, то приложу все усилия к тому, чтобы организовать экспедицию на плоту. Мой собеседник ничего на это не сказал, но видно было, что он заинтересован.

Четыре дня спустя мы снова встретились в той же столовой.

— Ну, как — решился плыть или нет? — спросил он.

— Решился. Поплыву.

— Когда?

— Как можно скорее. Если я провожусь слишком долго, со стороны Южного Ледовитого океана поднимутся штормы, а в районе островов начнется сезон ураганов. Надо отплывать из Перу через два-три месяца — но сначала нужно раздобыть деньги...

— Сколько человек вас будет всего?

— Думал собрать человек шесть; это внесет большее разнообразие в жизнь на плоту, и можно будет разбить сутки на четырехчасовые вахты.

Он призадумался немного, потом решительно произнес:

— Чёрт, до чего же мне хочется отправиться с тобой! Я бы взял на себя технический надзор и наблюдения. Ведь тебе, разумеется, по-надобятся точные измерения ветра, течений, волн. Не забывай, что ты будешь плыть через громадные, почти не исследованные пространства, где нет никакого регулярного движения судов. Такого рода экспедиция может сделать там много ваяемых гидрографических и метеорологических наблюдений - да и я нашел бы хорошее применение своей термодинамике.

Что я знал о нем? Только то, что молено было прочесть на его открытом лице. Но бывает, что этого оказывается вполне достаточно.

— Идет, — ответил я. — Едем вместе.

Его звали Герман Ватцингер; он был такой же сухопутный краб, как я.

Несколько дней спустя я привел его с собой в качестве гостя в «Клуб исследователей». Здесь мы налетели прямо на полярника Петера Фрейхена. Он отличается тем благословенным качеством, что никогда не растворяется в толпе. Огромный, как платяной шкаф, весь одна сплошная борода, он выглядит настоящим посланцем тундры. При виде его так и кажется, что он должен вести за собой на веревке белого медведя.

Мы подвели его к громадной карте на стене и рассказали о своем намерении пересечь Тихий океан на плоту. Он внимательно слушал нас, теребя свою бородищу, а его мальчишески озорные голубые глаза выросли в оловянные блюдца. Потом он топнул деревянной ногой и затянул потуже ремень:

— Вот это план! Чёрт побери, я и сам бы не прочь с вами!

Старый ветеран наполнил наши пивные кружки и стал рассказывать о своем преклонении перед суденышками первобытных народов и перед умением этих людей передвигаться по суше и по морю, применяясь к природным условиям. Он сам ходил на плотах по большим рекам Сибири и тащил туземцев на плоту на буксире вдоль побережья Северного Ледовитого океана, рассказывая, он не переставал теребить свою бороду и приговаривать:

— Эх, сколько же интересного вам предстоит!

Предварительное обсуждение планов экспедиции в Клубе Путешественников в Нью-Йорке. Справа налево : исследователь Гренландии Петер Фрейхен, автор книги, Герман Ватцингер и Предводитель клана Фергюс.

Интерес Фрейхена к нашему плану заставил колёса машины завертеться с головокружительной быстротой, и скоро о нашем плане заговорили все скандинавские газеты. Уже на следующее утро в дверь моей комнаты в Доме моряка громко постучали, — меня вызывали к телефону в коридоре. В результате телефонного разговора мы с Германом в тот же вечер оказались перед подъездом особняка в одном из фешенебельных районов города. Нас принял элегантный молодой человек в лакированных туфлях и шелковом халате, наброшенном на синий костюм. Он извинился, помахивая надушенным платочком, и пояснил, что простужен. Однако мы знали, что он прославился в Америке как один из лучших летчиков военного времени. Кроме анемичного хозяина, присутствовали два энергичных молодых газетчика, кипевших задором и преисполненных всевозможных идей. Один из них был нам известен как талантливый журналист.

За бутылкой хорошего виски хозяин сообщил, что его заинтересовала наша экспедиция. Он готов финансировать ее, если мы обязуемся по возвращении написать ряд газетных статей и совершить турне с докладами. В конце концов мы пришли к соглашению и выпили за плодотворное сотрудничество между финансирующей стороной и участниками экспедиции. Отныне все наши денежные проблемы следовало считать разрешенными, — эту сторону дела целиком берут на себя наши казначеи, и она не должна нас больше заботить. Нам с Германом оставалось только немедленно заняться подбором экипажа и снаряжения, строить плот и отправляться в путь до наступления сезона штормов.

На следующий день Герман взял расчет на работе, и мы принялись за дело засучив рукава. Мне еще раньше сообщили из экспериментальной лаборатории военно-воздушных сил, что подобная экспедиция наилучшим образом подходит для испытания их снаряжения и что мне перешлют через «Клуб исследователей» всё, о чем бы я ни попросил. Таким образом, начало складывалось как нельзя лучше. Теперь первоочередной задачей было подобрать для нашего экипажа подходящую четверку добровольцев, а также обеспечить экспедицию провиантом.

Подбор людей требовал очень большого внимания, иначе мы рисковали, что уже после нескольких недель вынужденной изоляции на плоту начнутся ссоры и беспорядки. В то же время мне не хотелось составлять команду из моряков. Они вряд ли намного лучше нашего разбирались в навигации на плотах, зато никто не сможет сказать потом, что путешествие удалось только потому, что мы были лучшими моряками, чем древние перуанские плотоводцы. Вместе с тем, мы нуждались в человеке, который умел бы обращаться с секстантом и мог закартировать наш дрейф через океан, чтобы было на чем основывать все наши научные сообщения.

— У меня есть один знакомый художник, — рассказал я Герману. — Здоровенный детина, играет на гитаре и вообще весельчак. Окончил штурманское училище и совершил несколько кругосветных плаваний, прежде чем взяться за кисть и краски. Мы с ним друзья детства, не раз ходили вместе в поход в горы. Напишу — уверен, что он согласится.

— Что ж, это звучит не плохо, — заметил Герман, — но, кроме того, нам нужен еще человек, разбирающийся в радио.

— Радио?! — воскликнул я. — Какого чёрта мы будем делать с радио на доисторическом плоту?

— Ну, нет, не говори. Это просто мера безопасности, которая никак не повлияет на твою теорию, если мы не пошлем сигнал бедствия и не запросим помощи. Зато радио пригодится для посылки метеорологических и других сообщений. Нам же служба погоды всё равно ничего не сможет дать, — она не занимается этой частью океана. Да если бы мы даже и приняли предупреждение о шторме — какая от этого польза для плывущих на плоту?

Его аргументы совершенно подавили мои слабые протесты, которые, в конечном счете, были порождены отсутствием надлежащей привязанности к штепселям и контактам.

— Как ни странно, — сдался я, — но что касается радиосвязи на большие расстояния с помощью крошечных передатчиков, то у меня весьма обширные знакомства. Во время войны я сам очутился в радио-подразделении. Очевидно, по принципу правильного подбора кадров... Так я обязательно черкну пару строк Кнюту Хаугланду и Торстейну Робю.

— Ты их хорошо знаешь?

— Да. С Кнютом мы впервые встретились в Англии в тысяча девятьсот сорок четвертом году. К этому времени он уже имел награду от британского короля за участие в качестве радиотелеграфиста в диверсии на рьюканском заводе тяжелой воды.Когда я познакомился с ним, он как раз возвратился из очередной операции в Норвегии. Там он укрывался с подпольной радиостанцией в дымоходе женской клиники в Осло. Гестаповцам удалось запеленговать его. Всё здание было окружено, и против каждой двери поставили по пулемету. Сам шеф гестапо Фемер стоял на дворе и ждал, когда ему вынесут Кнюта. Однако выносить пришлось его собственных людей. Кнют пробился с пистолетом в руках с чердака в подвал, а оттуда на задний двор, после чего исчез через каменную ограду, провожаемый градом пуль. Наша первая встреча состоялась на секретной базе в одном старинном английском замке, куда он был направлен для налаживания связи между более чем сотней тайных радиостанций на территории оккупированной Норвегии. Я как раз прошел курс обучения прыжкам с парашютом, и нам предстояло быть сброшенными вместе над Нурдмарком. Но тут русские вышли в район Киркенеса, и в Финмаркен было направлено из Шотландии небольшое норвежское подразделение с заданием, так сказать, «принять дела» от мощной русской армии на севере. Меня тоже послали туда. А там я встретил Торстейна. Стояла самая настоящая полярная зима, северное сияние круглые сутки мерцало на черном звездном небе. Промерзшие насквозь, несмотря на все меха, мы добрались, наконец, до пепелищ в Финмаркене. И вот из крохотной хижины в горах вылезает нам навстречу веселый голубоглазый парень со светлыми лохматыми волосами. Это был Торстейн Робю. В начале войны он бежал в Англию, где кончил курсы, затем его забросили в Норвегию в район Трумсё. Там он сидел в тайнике с маленьким передатчиком, по соседству со стоянкой немецкого линкора «Тирпиц», и в течение десяти месяцев ежедневно сообщал в Англию обо всем, что про-исходило на борту. При этом он ухитрился воспользоваться приемной антенной одного немецкого офицера, подключаясь к ней по ночам. Благодаря его регулярным сообщениям английские бомбардировщики и смогли добить «Тирпиц». Потом Торстейн бежал в Швецию, откуда снова попал в Англию. Его сбросили с новой радиостанцией в немецком тылу в Финмаркене. Когда же немцы отступили, он вдруг оказался уже в нашем тылу и вылез из тайника, чтобы помочь нам своей малюткой, — наша станция не дошла, затонула на мине. Могу поклясться, что им обоим осточертело слоняться без дела дома и они с радостью согласятся прокатиться на плоту.

— Ну что ж, напиши, — согласился Герман.

Я сел и сочинил коротенькое письмецо Эрику, Кнюту и Торстейну. В нем было сказано без всяких околичностей:

«Собираюсь плыть на плоту через Тихий океан, чтобы подтвердить теорию о заселении Полинезийских островов из Перу. Поедете со мной? Гарантирую только бесплатный проезд до Перу и Полинезии и обратно, а также, что вы в пути найдете хорошее применение своим специальным познаниям. Отвечайте скорей».

От Торстейна поступила следующая телеграмма:

«Еду. Торстейн».

Остальные двое тоже приняли мое предложение.

Однако шестое место оставалось свободным. Несмотря на множество кандидатур, каждый раз возникало какое-нибудь препятствие. Тем временем мы с Германом занялись провиантом. Мы отнюдь не собирались глотать в пути вяленое мясо ламы или сушеные клубни кумары,так как не ставили себе целью доказать, что сами происходим по прямой линии от индейцев. Нашей задачей было проверить плавучесть и мореходные качества плотов, их грузоподъемность и направление дрейфа, убедиться, действительно ли стихии могут доставить такой плот вместе с экипажем в полной сохранности через океан в Полинезию, разумеется, наши древние предшественники могли прожить на плоту, питаясь вяленым мясом, сушеной рыбой и сушеным картофелем — ведь это составляло их обычную пищу и на суше. Кроме того, мы хотели проверить, в какой степени они могли обеспечить себя в пути свежей рыбой и дождевой водой. Что же касалось нашего собственного меню, то я предполагал остановиться на обычном армейском рационе, знакомом нам по военному времени.

Как раз в эти дни норвежский военный атташе в Вашингтоне обкидал приезда своего нового помощника, который в свое время командовал в Финмаркене ротой, где я был заместителем командира. Я помнил своего командира как воплощение энергии. Бьёрн Рёрхолт видел свое призвание в том, чтобы преодолевать любые возникающие перед ним препятствия. Он принадлежал к разряду людей, которые чувствуют себя просто потерянными, если, одолев одну проблему, не оказываются тут же перед новой.

Я посвятил его письменно в наши дела и просил мобилизовать весь свой нюх, чтобы выследить какую-нибудь возможность войти в контакт с провиантмейстером американской армии. Легко могло оказаться, что соответствующая лаборатория экспериментирует с новыми армейскими рационами, которые мы могли испытать, подобно тому, как получили на испытание снаряжение из лаборатории ВВС.

Два дня спустя Бьёрн позвонил мне по междугородному телефону из Вашингтона. Он обращался в отдел внешних сношений военного департамента США, и там хотели поближе узнать, в чем дело.

Мы с Германом поспешили с первым же поездом отправиться в Вашингтон.

Бьёрн оказался в своем кабинете при военной миссии.

— Думаю, дело пойдет на лад, — сказал он. — Завтра нас примут в отделе внешних сношений, если только мы сможем заручиться соответствующим письмом от полковника.

Полковник был Отто Мюнте-Кос, норвежский военный атташе. Он отнесся к нам дружелюбно и охотно согласился написать нужное письмо, когда узнал, в чем дело.

Когда же мы зашли на следующий день за письмом, он вдруг поднялся и сказал, что будет лучше, если он сам поедет с нами. Мы отправились на машине полковника к зданию Пентагона, где разместился военный департамент. Впереди сидели полковник и Бьёрн при всех своих регалиях, а позади — мы с Германом. Через ветровое стекло мы могли видеть громадное — крупнейшее в мире — здание Пентагона. Итак, этот дом-гигант с его 30000 служащих и 25 километрами коридоров должен был явиться местом нашей предстоящей «морской конференции» с военными руководителями. Я ущипнул сам себя за нос. Никогда, ни раньше, ни позже, наш плотишко не казался нам с Германом таким безнадежно маленьким.

После бесконечных переходов по коридорам и коридорчикам мы оказались у дверей отдела внешних сношений. Скоро мы уже сидели у роскошного стола красного дерева, окруженные блестящими офицерами во главе с самим шефом отдела.

Суровый коренастый офицер из Уэстпойнта,восседавший на председательском месте, поначалу никак не мог усмотреть какую-либо связь между военным департаментом США и нашим плотом. Но убедительная речь полковника, а также тот факт, что мы с честью справились с обрушившимся на нас ураганом вопросов со стороны всех собравшихся офицеров, мало-помалу рассеяли его сомнения, и он уже с интересом прочитал письмо из службы материального обеспечения ВВС. Затем он поднялся и отдал своему штабу распоряжение помочь нам через соответствующие каналы, после чего пожелал нам удачи и четким военным шагом проследовал к выходу. Когда дверь за ним закрылась, молодой штабс-капитан прошептал мне на ухо:

— Держу пари, что вы получите то, что просите. Это ведь, как-никак, похоже на небольшую военную операцию, которая внесет разнообразие в наши канцелярские будни. К тому же, представляется прекрасный случай основательно проверить снаряжение.

Отдел внешних сношений тут же устроил нам встречу с полковником Льюисом из экспериментальной лаборатории генерал-квартирмейстера, куда нас с Германом и доставили на машине.

Полковник Льюис оказался добродушным великаном с фигурой спортсмена. Он немедленно созвал руководителей отделов лаборатории, которые все без исключения отнеслись к нам с симпатией и поспешили предложить на испытание множество всякого снаряжения. Действительность превзошла наши самые смелые ожидания, — они перечисляли всё на свете, от армейских рационов и противосолнечного крема до водонепроницаемых спальных мешков. Затем нас повели осматривать образцы. Мы пробовали спецрационы в хитроумных упаковках, испытывали спички, которые не боялись воды, смотрели новые примусы и водяные баки, резиновые спальные мешки и спецобувь, посуду, нетонущие ножи, — одним словом, всё, чего может пожелать себе подобная экспедиция.

Я глянул на Германа. Он выглядел преисполненным надежд примерным мальчиком, который пришел в кондитерскую вместе с богатой теткой. Высокий полковник шел впереди и давал объяснения; в конце обхода штабные офицеры записали род и количество нужных нам предметов. Я считал уже, что бой выигран, и только мечтал поскорее вернуться в гостиницу и принять горизонтальное положение, чтобы на свободе поразмыслить обо всем. Вдруг до меня донеслись слова приветливого полковника:

— Ну что ж, теперь пойдем переговорим с боссом, последнее слово в этом вопросе за ним.

У меня душа ушла в пятки. Итак, нам предстояло снова пускать в ход наше красноречие, а бог знает еще, что за тип этот «босс».

Босс оказался весьма суровым офицером небольшого роста. Сидя за своим письменным столом, он внимательно посмотрел на нас голубыми глазами. Предложил сесть.

— Well, что угодно этим господам? — обратился он строго к полковнику Льюису, глядя мне прямо в глаза.

— Да так, разные мелочи, — поспешил заверить Льюис и изложил вкратце цель нашего посещения.

Шеф терпеливо выслушал его, ни разу не шелохнувшись.

— Что же мы получим взамен? — спросил он бесстрастно.

— Well, — отвечал Льюис мягко, — мы надеемся, что экспедиция представит нам подробный отчет о том, как проявили себя снаряжение и провиант в таких трудных условиях.

Суровый офицер за столом откинулся всё так же бесстрастно на спинку стула, не сводя с меня глаз, и мне показалось, что я буквально иду ко дну в своем кожаном кресле, когда он холодно произнес:

— Я так и не вижу, чтобы они могли дать нам что-нибудь взамен.

В кабинете воцарилась тишина; полковник Льюис поправил воротничок. Мы не могли выдавить из себя ни единого слова.

— Но, — добавил вдруг шеф с ударением, и в его глазах мелькнул живой огонек, — смелость и пытливость тоже чего-нибудь да стоят. Полковник Льюис, выдайте им просимое!

В каком-то полусне я ехал на машине обратно в гостиницу, как вдруг Герман начал потихоньку ржать про себя.

— Ты спятил? — спросил я с испугом.

— Нет, — соврал он, не сморгнув, — просто я только что подсчитал, что в наш провиант входят шестьсот восемьдесят четыре банки ананасов — мое самое любимое блюдо!

Для того чтобы собрать вместе в одном определенном пункте на побережье Перу шесть человек и один плот с грузом, нужно сначала преодолеть тысячу препятствий, и притом, по возможности, одновременно. В нашем распоряжении было всего три месяца времени и ни одной волшебной лампы Аладдина.

Заручившись письмом в отделе внешних сношений, мы вылетели в Нью-Йорк, чтобы там встретиться с шефом комитета географических исследований военного департамента, профессором Колумбийского университета Бэре. Он нажал на нужные кнопки, в результате чего Герман по истечении некоторого времени получил полный набор ценной измерительной аппаратуры.

Затем мы вылетели обратно в Вашингтон, чтобы повидать адмирала Гловэра в Гидрографическом институте военно-морских сил. Старый добродушный морской лев вызвал всех своих офицеров, пред-ставил им Германа и меня и указал на карту Тихого океана на стене:

—Эти молодые люди хотят исправить наши карты морских течений. Помогите им!

Колёса продолжали вертеться, — английский полковник Лэмсден созвал конференцию в британской военной миссии, чтобы обсудить наши возможные затруднения и шансы на благополучный исход. Мы получили множество советов и ряд предметов английского военного снаряжения, специально доставленных самолетом из Англии для испытания на плоту. Британский санитарный офицер особенно рьяно пропагандировал таинственный «антиакулин». Достаточно посыпать на поверхность моря несколько щепоток этого порошка, уверял он, и самая назойливая акула моментально улетучится.

—Сэр, — поинтересовался я вежливо, — мы можем твердо положиться на этот порошок?

—Well, — сказал англичанин, улыбаясь, — вот это-то как раз мы и хотим выяснить!

Когда времени мало и приходится предпочитать самолет поезду и автомобиль собственным ногам, бумажник тощает не по дням, а по часам. После того, как мы вернули в кассу мой билет в Норвегию и истратили полученные за него деньги, мы отправились к нашим казначеям в Нью-Йорк, намереваясь подправить свои финансы. Но здесь нас подстерегали неожиданные неприятности. Главный казначей заболел и лежал с температурой, а его коллеги были бессильны что-либо предпринять без него. Соглашение оставалось в силе, но сейчас они ничем не могли нам помочь. Нас попросили отложить всё дело, — тщетная просьба, потому что машина работала полным ходом и мы не могли ее остановить. Теперь нужно было не отставать, а о том, чтобы притормозить, не приходилось и думать. Делать нечего, казначеи согласились распустить нашу коалицию, чтобы мы могли действовать быстро и самостоятельно без их участия. .

И вот мы стоим на улице с пустыми карманами.

Декабрь, январь, февраль, — подсчитал Герман.

От силы еще март, — продолжал я, — а затем мы обязательно должны выходить в море!

Каким бы туманным ни представлялось нам будущее, одно было ясно: наша экспедиция носит серьезный характер, и мы не собираемся оказаться в компании с ловкачами, которые спускаются по Ниагаре в пустой бочке или сидят семнадцать суток подряд на верхушке флагштока.

— Никакой рекламной помощи от фабрикантов жевательной резины или кока-кола, — сказал Герман.

И в этом я был с ним полностью согласен.

Норвежские кроны мы могли достать. Но они были нам ни к чему по эту сторону Атлантического океана. Мы могли обратиться в какой-нибудь «фонд», но вряд ли кто-нибудь пожелает таким образом связывать свое имя с сомнительной теорией, которую нам еще только предстояло доказать. Очень скоро мы убедились также, что ни пресса, ни частные благотворители не решаются вкладывать свои деньги в предприятие, которое и они сами и страховые общества считали чистым самоубийством. Вот если мы в целости вернемся обратно — тогда другое дело.

Всё это звучало мало утешительно; потекли дни, в течение которых мы тщетно искали выхода. И тут снова на сцену выступил полковник Мюнте-Кос.

— Слышал, что у вас затруднение, ребята, — сказал он. — Вот вам чек для начала, рассчитаемся, когда вернетесь из Полинезии.

Полковник нашел еще пожертвователей, и скоро этого частного займа оказалось достаточно для того, чтобы обойтись без помощи всяких коммерсантов. Мы могли вылетать в Южную Америку и приступать к строительству плота.

Древние перуанские плоты строились из бальзового дерева. Вы-сушенное, оно делалось легче пробки. В самом Перу бальзовое дерево растет только за Андским хребтом, так что инкские мореплаватели отправлялись за ним вверх по побережью в Эквадор, где срубали огромные деревья чуть ли не на самом берегу. Мы собирались поступить точно так же.

В наше время путешественник сталкивается с совершенно иными проблемами, нежели во времена инков, у нас есть автомобили, самолеты, бюро путешествий, но зато теперь появились еще и государственные границы и сверкающие медными пуговицами вышибалы, которые подвергают сомнению вашу личность, издеваются над вашим багажом и топят вас в анкетах — если только вам вообще посчастливилось быть впущенным в страну. Именно из страха перед такими блюстителями закона мы не решались появиться в Южной Америке с ящиками и чемоданами, доверху набитыми всякими странными предметами, приподнять шляпу и вежливо попросить на ломаном испанском языке разрешения предпринять путешествие на плоту. Нас просто засадили бы за решетку.

— Нет, — заключил Герман. — Без официального письма ни шагу.

Один из наших друзей, член распавшегося триумвирата, был от своей газеты корреспондентом в ООН. Он отвез нас туда. Мы были просто подавлены, когда нас ввели в зал, где представители всех наций сидели бок о бок и в полной тишине слушали речь черноволосого русского, стоявшего перед гигантской — во всю заднюю стену — картой мира. -

Наш друг корреспондент ухитрился в перерыве поймать одного из делегатов Перу, а затем и представителя Эквадора. Мы уселись на широком кожаном диване в фойе, и они с интересом выслушали наш план путешествия через океан с целью подтвердить теорию о том, что древние культурные народы, населявшие их страны, первыми достигли тихоокеанских островов. Они пообещали поставить в известность свои правительства и гарантировали нам полное содействие. В это время через фойе проходил Трюгве Ли.Узнав о присутствии соотечественников, он подошел к нам; кто-то предложил ему присоединиться к нашей экспедиции. Но он был сыт по горло теми штормами, которые обрушивались на него на суше. Заместитель генерального секретаря ООН, доктор Бенхамен Коэн из Чили, сам был известным археологом-любителем, и он снабдил меня письмом к президенту Перу, с которым был знаком лично. В зале заседаний мы увидели также посла Норвегии в США Вильгельма Моргенстьерне, который с этого момента оказывал экспедиции неоценимую поддержку.

Теперь мы могли купить два билета на самолет и вылететь в Южную Америку. Когда заревели один за другим четыре мощных авиамотора, мы откинулись в своих креслах в полном изнеможении. С чувством огромного облегчения мы думали о том, что первый этап уже позади и что теперь мы прямым ходом приближаемся к началу сказки.