Аметист

Хейз Мэри-Роуз

Это — высший свет. «Красивая жизнь», о которой мечтают многие и которая доступна лишь единицам. Тут царят блеск и роскошь, но нет ничего подлинного — кроме бриллиантов. Тут играют в любовь и дружбу, как в забавную игру, а мужья изменяют женам с их лучшими подругами и мужьями этих лучших подруг. Тут аристократы оказываются мошенниками, а аристократки — преступницами. Тут дозволено все. Но за вседозволенность приходится расплачиваться дорогой ценой…

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

Глава 1

Тишину вечера разорвал громкий и резкий телефонный звонок. Сидевшая в скрипучем плетеном кресле, совершенно измотанная после долгого трудового дня, Джессика Хантер слышала, как надрывается аппарат, но решила не подходить. Она смертельно устала, да к тому же это точно не Рафаэль: он никогда не звонит раньше одиннадцати, а сейчас только восемь часов. Вероятнее всего, в данный момент доктор Рафаэль Геррера торчит где-нибудь на Переферико, застряв на своем черном «корвете» в автомобильной пробке по дороге из госпиталя домой.

Но телефон не умолкал.

«Черт бы тебя побрал!» — ругнулась про себя Джессика и, заставив-таки себя подняться, недовольная, поплелась в дом, гадая на ходу, кто бы это мог быть…

— Джесс, это Танкреди.

— Танкреди… Чего тебе? — холодно спросила Джессика.

— Ты нужна Виктории. Я хотел, чтобы ты приехала в Данлевен.

Сквозь тысячи миль, отделяющих северную Шотландию от Сан-Мигель-де-Альенде, в горах центральной Мексики, голос Танкреди был едва слышен, но тревожен. И тревожен настолько, что Джессика, уже готовая было зло рассмеяться в ответ, на долю секунды растерялась.

— Это еще зачем? — взяв себя в руки, с наигранным равнодушием поинтересовалась она. — Что-нибудь случилось?

— Всего не расскажешь, приедешь — сама поймешь, — хрипела телефонная трубка. — Я не просил бы, не будь на то веской причины. Прошу тебя, Джесс, приезжай немедленно…

— Что значит «немедленно»? Сегодня вечером, что ли?

— Завтра ты можешь быть здесь.

— Я пошутила.

— Сейчас не до шуток, Джесс.

— Ну тогда на следующей неделе. Если смогу…

— Будет слишком поздно. Ты должна приехать сейчас.

Сейчас или никогда. — Приняв, очевидно, молчание Джессики за знак согласия, Танкреди решил, что разговор можно закончить. — До свидания, Джесс. Жду тебя в Данлевене.

Джессика медленно повесила трубку. Попытавшись рассчитать разницу во времени, она пришла к выводу, что в Шотландии сейчас около двух или трех часов ночи. Довольно странное время для телефонного звонка! Он что, пьян?

Вряд ли — Танкреди никогда не напивался.

Минуту спустя раздался новый звонок. Из Англии звонила Катриона.

— Я только что говорила с Танкреди. Он дозвонился до тебя? Я дала ему твой номер. Танкреди говорил так странно.

Он что-нибудь тебе сказал, Джесс? — У Катрионы тоже было около двух ночи, и она тоже говорила с явным беспокойством. — Что там натворила Виктория?

— Ах, если бы я знала!..

Положив трубку, Джессика задумалась. «В чем тут дело?» — спрашивала она себя и не находила ответа.

Через полчаса снова зазвонил телефон. Теперь на проводе был Нью-Йорк.

— Так ты как, едешь? — вопрошала Гвиннет.

— Да. — Джесс тяжело вздохнула.

— А ты знаешь, что это за день?

— Сегодня? Сегодня — двадцать седьмое июня.

— Джесс, — в голосе Гвиннет зазвучала настойчивость, — ты должна приехать туда до тридцатого. Тридцатого не лети. — Смущенный смешок. — Может быть, я совсем уже свихнулась, но никак не могу вспомнить…

Мысли Джессики скакнули на двадцать лет назад.

— Ничего ты не свихнулась. Все правильно.

— Ее предсказания всегда сбывались.

— Знаю.

Джесс успела на утренний автобус до Мехико и провела четыре часа в салоне, битком набитом рабочими, крестьянами, старухами с многочисленными баулами и коробками, детьми, курами и даже поросенком в большой корзине. Из Мехико она долетела до Майами, где после шумного скандала с администрацией ей удалось выбить билет по брони для отпускников. Рейсом «Бритиш Эйруэйз» Джессика вылетела в Лондон.

В следующем месяце у Джесс должна состояться очередная большая выставка в галерее Вальдхейма в Нью-Йорке.

Осталась куча мелких дел, требовавших немедленного решения, и ей следовало бы сидеть дома и заниматься выставочными проблемами, а не лететь за тридевять земель в уединенный замок на севере Шотландии. Но выбора не было…

Джесс с тоской подумала о своем прекрасном уютном домике в Сан-Мигеле. Она переехала туда два месяца назад в поисках уединения и покоя, необходимых для того, чтобы дописать сразу три картины: все три — очень изящные, хотя и несколько зловещие пейзажи в манере, сделавшей ее известной художницей. Еще вчера вечером она сидела у себя во внутреннем дворике среди виноградных плетей, потягивала винцо и думала о Рафаэле.

Рафаэль собирался приехать к Джесс из столицы на выходные, и таким образом в их распоряжении оказывалось целых два драгоценных свободных дня. Именно драгоценных, если учитывать забитый до отказа рабочий график Рафаэля — одного из ведущих кардиохирургов Мехико.

Рафаэль расстроился не меньше Джесс.

— Но, Джессика, мы не виделись уже три недели. И ты не представляешь, до чего же трудно было вырваться на уик-энд…

Рафаэль злился на Джесс. Она представила его в гневе прищуренные живые янтарные глаза, сильные пальцы хирурга, раздраженно теребящие на голове копну густых, черных как смоль волос.

— И почему именно сейчас?

— Я все объясню позже. Это — личное. — Джессика терпеть не могла скрывать что-либо от Рафаэля, но на этот раз обстоятельства вынуждали ее молчать.

Повесив трубку, недовольная и расстроенная Джесс уставилась на телефон и принялась нервно барабанить пальцами по столику, борясь с желанием рассказать Рафаэлю обо всем. Почему она не открылась ему? Потому что Рафаэль испугается за нее и запретит поездку?

Придя к выводу, что причина вовсе не в этом, Джесс поджала губы. Ей было неприятно сознавать, что она не рассказала Рафаэлю правды из-за того, что звонил Танкреди.

Стюард склонился над Джессикой и уже во второй раз поинтересовался, не хочет ли она что-либо выпить перед ужином.

— Шампанское, пожалуйста.

Вино несколько успокоило Джесс, помогло даже почувствовать нечто вроде смирения перед судьбой. В конце концов, решение принято: она в пути. И теперь поздно беспокоиться о Рафаэле и выставке. Джессика вытянула ноги и, уставившись на носки своих потрепанных, но очень удобных башмаков из мягкой телячьей кожи, попыталась угадать, что же могло приключиться с Викторией.

Предположений было больше чем достаточно. Виктория Рейвн, журналист-международник, вела безрассудную, полную опасностей жизнь. Она специализировалась на войнах, переворотах, революциях и при этом не только не думала об опасности, но и обладала сверхъестественной способностью оказываться в самый решительный момент в нужном месте., неизменно становясь первым репортером, сообщавшим о захвате самолета, заложенных бомбах и прочих актах насилия.

Она была тяжело ранена в Бейруте, потом в Северной Ирландии и Сальвадоре. Если и на этот раз она ранена, то, значит, точно находится теперь в госпитале, а не с братом в средневековом замке, расположенном в глуши северной Шотландии.

Если бы Виктория была просто больна, Танкреди, естественно, хоть как-то об этом сказал. Почему нет? Какие в таком случае недомолвки? И, что особенно важно, Танкреди, прекрасно зная, как к нему относится Джесс, ни за что не осмелился бы ей позвонить.

Может быть, Танкреди каким-то образом узнал о том предсказании и решил мрачно пошутить? Мог ли он быть настолько жестоким?

Джесс решила, что, конечно, мог, но не сейчас. Ведь, как бы там ни было, проблема реальна: Виктория в беде.

И сейчас, после стольких лет, после того как Виктория Рейвн вывернула всю свою жизнь наизнанку, Джесс все же не могла не поехать к подруге. У Джесс были обязательства, и она никогда не забывала о них.

«Ох, Боже ты мой! — мысленно недоумевала Гвиннет. — Что, черт возьми, происходит? Что я делаю?»

Позвонил Танкреди, и она слепо ему повиновалась.

— Бегство в Шотландию, — Альфред Смит пристально посмотрел на Гвиннет, — иначе это не назовешь.

Время выпало ужасно неудачное.

Альфред должен был сейчас находиться в Лондоне, но вместо этого он торчал в Нью-Йорке, в спальне Гвиннет, куда они поднялись еще в семь вечера, прихватив с собой сандвичи с цыплятами и шампанское. Гвиннет пребывала в полнейшем восторге от встречи с Альфредом. Несколько часов подряд они занимались любовью и теперь в сладком изнеможении лежали в разоренной постели. Рука Альфреда все еще покоится у нее на груди, ее щека отдыхает на его животе.

— К черту телефон, — сонно пробормотал Альфред и, когда Гвиннет пошевелилась, предложил:

— Пусть наговорят, что надо, на автоответчик.

— Я его отключила…

Гвиннет высвободила руку, сняла трубку и услышала Голос, мгновенно напомнивший ей о существовании рая и ада.

— Я еду вовсе не из-за него. Я нужна Виктории, — попыталась объяснить Гвиннет.

Само собой, Альфред ей не поверил:

— Не надо мне вешать лапшу на уши. Я что, придурок, что ли? С каких это пор Виктория Рейвн стала в ком-то нуждаться?

— Такого действительно никогда не было. Именно поэтому я и еду.

«Скоро тридцатое июня, — могла бы добавить Гвиннет, — и что-то случится. Что-то страшное. Я чувствую».

Альфред прошел за Гвиннет в ванную и, стоя за ее спиной, с недовольной миной наблюдал в зеркале, как она пригоршнями плещет холодную воду на разгоряченное лицо.

— А ты бы поехала, если бы она сама позвонила?

— Конечно.

Альфред пристально посмотрел на Гвиннет, и внезапно выражение его лица смягчилось. Оно выглядело печальным и постаревшим.

— Ах, милая, что мы творим? Это бессмысленно…

Альфред поднял руки, призывая Гвиннет в свои объятия.

Потянувшись навстречу, она сделала полшага вперед, желая ощутить блаженную безопасность в сильных, надежных руках. Губы Гвиннет безмолвно произносили имя Альфреда.

Но тот неожиданно опустил руки, и лицо его посуровело.

— Поезжай, если должна. Но прежде чем на что-то решиться, хорошенько подумай. Я, если говорить откровенно, никогда не верил, что синица в руке лучше журавля в небе.

Гвиннет задумчиво смотрела сквозь тонированные стекла лимузина на коттеджи Куинса и густо покрытые пылью ряды деревьев вдоль шоссе. Она думала о собственном доме, . которого у нее никогда не было. До сих пор ее мало волновала проблема семьи: всегда находились вещи, в данный момент более важные. Но вот ей уже тридцать семь. До сорока осталось всего каких-то три года, и это пугает. Круглые даты всегда казались ей роковыми. Сейчас она теряет любовника.

Не за горами и закат карьеры…

Франческу решение Гвиннет привело в бешенство:

— Ты просто помешалась. Даже тебе непозволительно крутить-вертеть все, как Бог на душу положит.

Франческа была не только главой агентства «Де Ренза модел», но и близкой подругой Гвиннет. А положа руку на сердце, даже гораздо больше, чем просто подругой. В свое время Франческа спасла растреклятую ее жизнь, что теперь давало ей право в гневе не стесняться выражений.

— Неделю назад я подрядила тебя на обложку и разворот. Даже несмотря на то что это твоя двадцатая обложка «Вог», ты не можешь наплевать на нее. Вспомни, Джонс, времени у тебя в обрез: еще три года — и конец!

— Я знаю, Фран.

— Черт тебя побери, а ты не можешь подождать хотя бы неделю? Тогда я смогла бы без лишнего напряга как-то выкрутиться с заявками… Не поступай так со мной!

— Больше этого никогда не случится. Обещаю.

— Хотелось бы верить, — поджав губы, ледяным тоном отрезала она.

Гвиннет же про себя поклялась, что и впредь будет поступать так, как считает нужным. В запасе у нее все же еще есть несколько спокойных лет. Сколько раз ей говорили, что с таким классическим телосложением красота Гвиннет неподвластна времени.

— До чего же хорошо ты сложена! — сказал ей Танкреди в тот далекий летний вечер, когда Гвиннет почувствовала, что безнадежно влюблена в брата Виктории.

А еще раньше…

Сердце Гвиннет заныло от накативших на нее воспоминаний.

Леди Катриона Вайндхем съехала с шоссе номер 18 (Бат) и, развернув свой бутылочно-зеленый «Ягуар ХК-Е», на всех парах помчалась на восток, в Лондон.

«Мне не следует этого делать», — уже, наверное, в двадцатый после звонка Танкреди раз подумала Катриона.

Польский граф со своей богатой американской графиней приедут сегодня после обеда с трехдневным визитом в Барнхем-Парк и, вне всяких сомнений, с нетерпением будут ждать встречи с «прекрасной леди Вайндхем». А значит, отсутствие Катрионы может помешать успешному исходу дела.

В высшем свете так не поступают. И тем не менее Катриона ехала со скоростью сто миль в час в аэропорт Хитроу на встречу с Джесс и Гвиннет — им во что бы то ни стало надо успеть на вечерний рейс местных авиалиний до Глазго. В Глазго они арендуют автомобиль и отправятся на нем в Данлевен.

Весь план, с присущей ей рациональностью, рассчитала Катриона.

— Ты нужна Виктории, — сказал Танкреди. — Она нуждается в помощи. Я боюсь за нее. Понимаю, что у тебя масса вопросов, но, прошу, приезжай… Не ради меня, — добавил он, делая ударение на каждом слове, — ради Виктории.

Когда-то Танкреди Рейвн был злейшим врагом Катрионы. Она просто не представляла себе, что может ненавидеть кого-либо так, как ненавидела Танкреди, а потом вдруг, пусть и не всецело, но поддалась чарам его обаяния. Впрочем, все это было очень давно. Теперь же Катриона стала совсем другим человеком.

Она не сказала Ши, что едет в Данлевен. И теперь, вспомнив, как всегда, Ши, она почувствовала острый приступ страстного желания, почти физически ощутила прикосновение его сильных рук, его гибкое тело, нежный свет глаз, встречающих ее в переполненных залах аэропортов и железнодорожных вокзалов. Катрионе постоянно не хватало Ши, и, даже когда они были вместе, она никак не могла насытиться любимым.

Ши отсутствовал неделю. Недосягаемый. Он сказал, что у него сборы в Уэльсе. Разумеется, Ши всякий раз говорил, что находится на сборах или тренировках, возможно, что так оно и было, хотя с той же вероятностью Ши мог в это время десантироваться где-нибудь в Иране, Афганистане или Центральноафриканской Республике — Катрионе никогда об этом не узнать.

Сегодня же, впервые за все время, Катриона была рада тому, что Ши в отъезде. Впрочем, радость эта заставляла ее чувствовать нечто вроде вины и даже предательства по отношению к Ши. Она так его любит, что готова отдать ему всю свою жизнь; она может открыться этому человеку абсолютно во всем, за исключением… За исключением поездки в Данлевен для встречи с Викторией Рейвн.

Два года назад Катриона и Гвиннет показали Ши репортаж Виктории в «Ньюсуик» о четырех днях, проведенных в Сирийской пустыне на борту авиалайнера, захваченного террористами.

— Виктория всегда оказывается там, где случаются подобные вещи. У нее настоящее репортерское чутье, — прокомментировала статью Катриона.

— Ты же знаешь, что Виктория у нас ясновидящая, — как бы в шутку вставила Гвиннет, но Катрионе показалось, что подруга говорит вполне серьезно.

— Сомневаюсь, — сухо заметил Ши.

Тогда он не стал развивать тему и к разговору о Виктории вернулся только в прошлом декабре, в день, когда Катриона и Гвиннет, играя в теннис, вновь разговорились о Виктории Рейвн. Позже, вечером, оставшись наедине с Катрионой, Ши сказал:

— Если ты опять встретишься с Викторией Рейвн или будешь поддерживать с ней какие бы то ни было отношения, у тебя могут возникнуть серьезные проблемы. Проблемы со мной. Я не допущу никаких отношений между вами. И не требуй от меня каких-либо объяснений, просто поверь — Виктория опасна.

— Этого не будет, пока ты не скажешь мне, в чем тут дело.

Ши нахмурился.

— Черт тебя побери, Кэт! Хорошо, скажу больше, но на этом поставим точку.

И Катриона узнала о том, что имя Виктории регулярно появляется в секретных компьютерных распечатках для правительственных учреждений по всему миру, что Виктория «оказалась в смертельной опасности» далеко не случайно и вовсе не благодаря своему «репортерскому нюху».

Катриона плохо понимала, о чем говорит Ши, но ей стало почему-то не по себе.

Катриона припомнила о Виктории все, что могла: ее скрытную жизнь, рискованные путешествия, странных друзей, — и в голову ей закралась неприятная догадка.

— Ты хочешь сказать, что Виктория…

Однако Ши уже заперся в ванной.

О нет! Катриона решительно помотала головой. Нет, не может быть. Но вслед за этим она вдруг удивилась, почему подобная мысль не приходила ей в голову раньше, и лишь более чем краткая, неохотно выданная Ши информация заставила ее посмотреть на похождения Виктории по-новому.

Медленно опустившись на постель, Катриона прошептала:

— Виктория Рейвн — террористка!

Заморосил мелкий дождь, и шоссе стало скользким. Катриона подъезжала к повороту на Хитроу. Очень скоро она увидит Гвиннет и Джесс. А завтра в это время подруги уже будут в Данлевене и тогда наконец узнают все. Катриона в последний раз позволила себе задаться вопросом: стоит ли ради Виктории так рисковать их отношениями с Ши? Впрочем, теперь слишком поздно размышлять по этому поводу.

Что сделано, то сделано — она в пути. «Дворники» на ветровом стекле работали беспрерывно, пытаясь справиться с потоками грязной воды, летевшей из-под колес идущего впереди грузовика. Катрионе приходилось с особым напряжением следить за движением, что, однако, не помешало ей еще раз мимоходом подумать 0 бедной Виктории.

И тут, как это ни странно, Катриона поняла, что неизвестно почему, но она всегда с самой первой их встречи жалела Викторию.

Двадцать лет назад, Твайнхемский монастырь…

 

Глава 2

В то лето 1965 года им было по семнадцать лет, у Последнее лето в Твайнхеме. Воспоминания неизбежно возвращались к тому далекому-далекому вечеру: девушки, полулежа на кровати Виктории Рейвн, слушают ее рассказы и поглощают присланные ей запрещенные школьными правилами шоколадные трюфели.

Оставшиеся дни пребывания в школе теперь укладывались в двузначную цифру. В июле им вручают дипломы об окончании, и все — свобода! Как социально привилегированные английские девушки середины шестидесятых годов (не «университетский материал» по напыщенному выражению мисс Пембертон Смит, директора школы), они знали, чего ждут от жизни, а потому не могли дождаться, когда же эта настоящая жизнь начнется. Во-первых, полезная и необходимая подготовка: изысканная кулинария, икебана, уход за детьми или секретарская работа. Далее, по крайней мере для Джессики и Катрионы, чьи семьи очень богаты, — выход в лондонский свет. Потом пройдет какое-то время приятных хлопот и милых встреч, а затем, наконец, замужество, двое детей и прекрасный дом за городом. , Джесс, Гвиннет и Катриона были собой довольны. Они достаточно успешно сдали экзамены на аттестат зрелости и теперь с полным основанием могли блаженно расслабиться. Джесс с ее талантом к рисованию стремилась урвать дополнительное время для работы в художественной студии. Гвиннет, помешанная на одежде, могла сколько угодно рассматривать журналы мод и тарахтеть на швейной машинке «Зингер» в кабинете домоводства. Катриона проводила долгие счастливые часы за написанием писем своему возлюбленному — сэру Джонатану Вайндхему, за которого («О, Боже, помоги мне!») она выйдет замуж, как только позволят обстоятельства.

Все три подруги были счастливы и довольны собой. А почему нет? Чего еще можно желать?

Появление Виктории Рейвн навсегда изменило их жизнь.

Два дня спустя после начала семестра, после чая, мисс Пембертон Смит вызвала Джесс к себе в кабинет.

— Закройте дверь, — распорядилась директриса, имевшая обыкновение обставлять любую свою беседу с подопечными так, словно это был допрос или в лучшем случае заговор посвященных.

Джесс неохотно выполнила распоряжение.

— В вашем классе будет новая ученица, — сообщила мисс Пембертон Смит и сухо закашлялась. — Ее зовут Виктория Рейвн. Она проучится в Твайнхеме только один семестр, необходимый ей для подготовки к вступительным экзаменам в колледж. Прежде эта юная особа никогда не ходила в школу. — В голосе директрисы звучала легкая нота сожаления. — Девочка выросла в отдаленной части северо-западной Шотландии, практически никуда не выезжая. Бедная Виктория будет стесняться, тосковать по дому и, без сомнений, чувствовать себя потерянной и беззащитной. Вы, как староста школы, должны будете взять нашу новенькую под свою опеку, надо помочь ей наладить отношения.

— Да, разумеется, — кивнула Джесс, страстно желая поскорее выскочить за дверь.

Но мисс Пембертон Смит сказала еще не все. Она зашлась кашлем, в котором Джесс за годы, проведенные в школе, научилась различать прелюдию к разговору на деликатную, и, может быть, неприятную тему.

— Понимаете, Виктория вышла из довольно неблагополучной среды. Вам, возможно, приходилось слышать, — продолжала директриса, по обыкновению многозначительно покашливая, — о графе Скарсдейле.

Давным-давно, когда Джесс еще только родилась, Скарсдейл был обвинен в убийстве жены клюшкой для гольфа и предстал перед Центральным уголовным судом в Лондоне.

Графа оправдали, но тяжкие подозрения остались, и в первую очередь потому, что графиня была богатая уродина весьма преклонных лет, а любовница графа отличалась молодостью и красотой. Вскоре Скарсдейл снова попал в разделы новостей, скоропостижно скончавшись от обширного инфаркта, поразившего его прямо за фуршетом у Крокфордов. Широко распространенное мнение, которого придерживался и отец Джесс, заключалось в том, что Скарсдейл слишком легко отделался. Согласно представлениям света о грехе и наказании, ему полагалось умирать долго и мучительно.

Определенно ужасный человек. Но какое отношение к нему имеет Виктория Рейвн?

— Виктория… — кашель, — родная дочь графа, — выдавила наконец из себя мисс Пембертон Смит.

Джесс остолбенела.

— Ее мать, женщина с несомненно дурной репутацией, прожила несколько лет с лордом Скарсдейлом на Сицилии, несмотря на то что он отказывался жениться на ней. Она умерла много лет назад.

«И тоже от клюшки для гольфа? — поинтересовалась про себя Джесс. — Уверена, что тут еще существует и старший братец».

Джесс, Гвиннет и Катриона стояли на почтительном расстоянии за спиной мисс Пембертон Смит, которая, с несвойственной ей приветливостью, вышла лично встречать новую ученицу.

Девушки наблюдали, как новенькая проворно выбралась наружу с заднего сиденья серебристого «мерседеса». На ней были великолепный жемчужно-серый прямой костюм и жакет на шнуровке.

— «Шанель», — присвистнула Гвиннет, знавшая об одежде абсолютно все.

И девушка вовсе не выглядела смущенной или растерянной.

— А я думала, что лорд Скарсдейл проиграл все свои деньги в карты, — прошептала Катриона.

— Плюс ко всему она еще очень хорошенькая, — заключила Гвиннет. — Это несправедливо.

Джесс не согласилась с подругой. Ее представлениям о красоте больше соответствовала внешность Катрионы, которая слыла первой красавицей в школе. Гвиннет же, высокая, неуклюжая, до неприличия рассеянная и до смешного нелепо одетая, считала, похоже, красавицей каждую вторую; она искренне сокрушалась, глядя по утрам на себя в зеркало и больше всего на свете ненавидела свои рыжие, торчащие во все стороны, словно разоренное птичье гнездо, волосы. Да что там говорить — Гвиннет она и есть Гвиннет. Милый клоун, любимец публики. Впрочем, когда Гвиннет снимала очки, глаза ее были прелестны. К своей внешности Джесс относилась чересчур скептически: крепкая, широкоплечая, довольно мощная из-за частой езды верхом мускулатура, темно-каштановые волосы и карие глаза, черты лица обычные — в общем, никакого «изюма». И тем не менее в компании Катрионы и Гвиннет, представлявших собой как бы два полюса — красота с одной стороны и популярность с другой, — она, Джесс, была лидером.

Виктория Рейвн была совершенно ни на кого не похожа, и потому Джесс определила ее для себя как подозрительную личность. Слишком высокая, слишком угловатая и выглядит так, словно никогда не выходила на улицу. Джесс неодобрительно разглядывала белую, почти прозрачную кожу Виктории, ее блеклые волосы, тяжело и прямо ниспадавшие на плечи, продолговатые узкие глаза цвета ледяной воды.

— Вообще-то, мне кажется, она красавица, — поправилась Гвиннет.

— А по мне, она выглядит довольно странно, — возразила Катриона, как всегда преданная своей заступнице и наставнице Джесс. — На ведьму похожа.

— Виктория, позволь представить — Джессика Хантер, наша староста, — провозгласила мисс Пембертон Смит и, отвернувшись, слегка закашлялась.

Тусклые глаза Виктории встретились с карими глазами Джесс.

— Привет. — Виктория протянула длинную тонкую руку с прекрасным маникюром и миндалевидно отточенными ногтями.

Джесс пожала эту руку, ощутив ее сухой холод.

— Привет. Добро пожаловать в Твайнхем.

Виктория Рейвн отнюдь не была ни застенчивой, ни потерянной и, по-видимому, вовсе не тосковала по дому. Она оказалась «тонкой штучкой» — единственное определение, приходившее на ум подругам, когда они говорили о Виктории. Всегда элегантная, постоянно привносящая атмосферу насмешки с легким оттенком скуки.

— Она выглядит гораздо старше семнадцати, — заявила Катриона вечером того же дня. — Нет, в самом деле, старая и взрослая, будто ей все двадцать три.

Поскольку Виктория опоздала к началу учебного года, она стала обладательницей единственной одноместной комнаты в корпусе старшеклассников, обычно использовавшейся в качестве кладовки. Настоящая маленькая отдельная спальня — о такой роскоши трудно было даже мечтать.

После ужина, за которым Виктория рассеянно поковырялась в картофельной запеканке, съела три тушеных чернослива и немного заварного крема, она пригласила Джесс, Гвиннет и Катриону к себе на угощение «кое-чем, привезенным из Лондона».

Продуктовые передачи и посылки, за исключением карамели, были запрещены в Твайнхемском монастыре. Но Виктория, как очень скоро уяснили себе подруги, игнорировала какие бы то ни было запреты, если они в той или иной степени ее не устраивали.

— Брат будет присылать мне такие передачи каждую неделю, — небрежно бросила Виктория, открывая большую плетеную корзину, набитую лакомствами от «Фортнама и Мейсона». — Он предупредил меня о проблемах с питанием в подобных местах.

Джесс до глубины души возмутило то обстоятельство, что Виктория в первый же день своего пребывания в школе ведет себя столь бесцеремонно, пусть даже это касалось таких пустяков, как еда.

— Я чувствовала, что Виктория берет над нами власть, — призналась Джесс позднее. — С самого начала. А ведь лидером всегда была я.

Абсолютно равнодушная к проблеме узурпации власти Гвин отреагировала на угощения Виктории с присущей ей непосредственностью.

— Вот это да! Высший класс! — воскликнула она, уставившись на вытащенные из корзины шоколадные трюфели, банку черной икры, гусиный паштет и пакетики с тонкими ломтиками поджаренного хлеба.

«Не буду есть, — подумала про себя Джесс. — Ничего из этого не хочу».

Будучи вполне довольной картофельной запеканкой и черносливом, Джесс находила корзину Виктории слишком роскошной и даже неприличной. Когда же Виктория достала бутылку шампанского и принялась ее откупоривать, Джесс, несмотря на свое тайное пристрастие к шипучим винам, решила, что ничто на свете не заставит ее сделать и глотка.

— Но ты не можешь! — воскликнула в ужасе вечно законопослушная, жутко боявшаяся администрации Катриона. — Ты ведь не собираешься пить?

Виктория развернула золотую обертку вокруг горлышка бутылки и раскрутила проволоку, стягивающую пробку.

— Почему бы нет?

— А вдруг кто-нибудь увидит? — вытаращив от изумления глаза, прошептала Катриона.

Виктория улыбнулась.

— Что ж, предложу ему стаканчик.

— Но нам же нельзя! Каждый, кто… — Катриона безнадежно взмахнула рукой в сторону корзины. — Они же…

— Что «они же»? — без особого интереса переспросила Виктория.

Пробка вылетела из бутылки, подобно ружейному выстрелу, и Катриона испуганно замахала руками. Глядя на нее, можно было подумать, что она вот-вот полезет от страха под кровать.

— Да заткнись ты, Кэт! — в полнейшем восторге воскликнула Гвиннет. — Боже праведный, да это же самое настоящее шампанское!

Гвиннет блаженно наблюдала за тем, как Виктория, достав из корзины четыре бокала, наполнила их вином и пустила по кругу.

— Салют! — произнесла тост Виктория Рейвн. — Прошу прощения, что безо льда.

«Выглядит так, будто это она встречает нас, а не „наоборот“, — беспомощно подумала Джесс.

Глядя на свои пальцы, сжимавшие ножку бокала, Джесс поняла, что в их жизни началось что-то, чего они не в силах остановить, и вдруг услышала собственный голос, произносящий «Салют!», и хрустальный звон своего бокала от прикосновения к бокалу Виктории.

 

Глава 3

Ни один инопланетянин не смог бы так очаровать подруг, как это удалось Виктории Рейвн. Она абсолютно во всем отличалась от них и обладала, казалось, просто мистическим обаянием. Почти каждый вечер все четверо собирались после ужина в комнатке Виктории, не исключая и Джесс, которая, несмотря на всю свою досаду, никак не могла оставаться в стороне.

Девушки разбирали великолепные наряды Виктории — у нее был самый богатый гардероб во всей школе.

Она носила золотые часы с бриллиантами от Картье и драгоценности Настоящие взрослые драгоценности, а не обычный для Твайнхема искусственный жемчуг и амулеты.

В особенности же подругам нравилось кольцо Виктории с огромным пурпурным камнем.

— Тебе не разрешат носить здесь такое кольцо, — предупредила Джесс. — Отберут и будут хранить в сейфе.

— Еще чего! Не посмеют.

И было ясно, что так оно и будет.

Подруги изумленно разбирали книги Виктории, все в кожаных переплетах ручной работы — книги из знаменитой библиотеки беспутного отца Виктории. Тут были: «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста («Она на самом деле прочла это, — выдохнула Катриона, — все прочла»); полное, нецензурированное издание «Тысячи и одной ночи»

(«Понятия не имела, что тут могут быть такие грязные истории!») и двухтомное издание «Декамерона» Боккаччо в итальянском оригинале («Она говорит на итальянском!» «А еще на французском, испанском и немецком», — сухо добавила Джесс).

Вскоре стала очевидной и не правдоподобно блестящая подготовка Виктории и по другим предметам.

— Ничего не понимаю, — призналась Гвиннет в конце первой недели. — Ведь ты никогда не ходила в школу.

Виктория улыбнулась:

— Мы могли изучать предметы, по-настоящему важные и нужные, а не только то, что считала бы необходимым какая-нибудь старая дева среднего сословия. В нашем распоряжении была библиотека Скарсдейла и все время мира.

Особенно зимой…

— Почему зимой?

— Потому что зимой на улице темнеет уже в три часа дня, — подивилась невежеству подруг Виктория. — Видите ли, в Данлевене нет электричества Там всегда было темно и холодно. Ужасно холодно Нам с Танкреди, чтобы хоть как-то согреться, приходилось ложиться в постель в пять часов.

Единственным источником света у нас были свечи. Мы придумывали игры на концентрацию внимания и тренировку памяти, потому что не могли читать, учили друг друга французскому, немецкому и латыни, запоминали массу стихов (Танкреди знает наизусть всю «Энеиду»). Летом светло почти до полуночи, и тогда мы все время читали. — Виктории было забавно наблюдать ошеломленные лица внимавшей ей троицы. — Что еще? Да, у нас не было ни радио, ни телевизора.

Виктория покопалась в своей великолепной итальянской кожаной сумочке, достала оттуда пачку сигарет «Балканское собрание» с золотым ободком, откинулась на подушку, скрестив свои изящные лодыжки, и с удовольствием закурила.

Джесс смотрела на эту искушенную молодую женщину в платье от Жана Муара, потягивающую тонкую черную сигаретку, и думала о двух детях, убивающих бесконечные темные часы зимней ночи, перешептываясь на латыни в холоде каменной спальни.

Катриона пересекла комнату, открыла окно пошире и с опаской выглянула из-за голубой занавески во двор.

— Если сюда кто-нибудь придет, он наверняка учует запах дыма.

Виктория пожала плечами.

— Думаю, что да. Если осмелится войти. — Она протянула пачку Гвиннет:

— Хочешь попробовать?

Другой вечер.

Гвиннет, привалившись к спинке кровати, безуспешно пытается научиться пускать ровные колечки дыма, как это замечательно получается у Виктории.

— А у тебя есть фото брата? — с надеждой в голосе спросила она.

Всем троим ужасно хотелось узнать как можно больше о Танкреди.

— Как думаешь, он красивый? — еще раньше спрашивала Гвиннет у Джесс. — Если он хоть чуточку похож на Викторию, то наверняка красивый.

Джесс же страшно заинтриговал замок Данлевен, представлявшийся ей суровой крепостью, построенной на черной неприступной скале, с запутанными коридорами, ржавыми крючьями, торчащими из стен, и омываемой ледяным северным горным дождем, потоками грязных струй стекающим по каменным стенам полуметровой толщины. Неприступный, мрачный, холодный замок…

— После смерти Скарсдейла у нас остались кое-какие деньжата, и мы первым делом установили центральное отопление.

Виктория никогда не называла графа отцом. Когда же девушки спросили ее, почему отец для нее только «Скарсдейл», она ответила:

— А что тут удивительного? Не могу я думать о нем как об отце. Я вообще его едва знала. Он оставил нас в Данлевене и больше там не появлялся.

Викторию и Танкреди привезли в Данлевен после смерти их матери, четырнадцать лет назад. Вдовствующая старшая сестра лорда Скарсдейла, которую Виктория называла не иначе как «тетушка Камерон», вырастила их по той же методе, по которой выращивала щенков шотландской борзой.

— Она была уверена, что нам нужны только корм и сухая подстилка. Тетушка совершенно не знала, как вести себя с детьми, но она очень старалась, — добавила Виктория потеплевшим голосом. — Она научила нас играть в шахматы и бридж.

Джесс представила себе тетушку Камерон удалой и суровой старухой в поношенной шотландской юбке и резиновых сапогах, вышагивающей по болотистой местности, поросшей вереском, в сопровождении своры огромных псов.

— Впрочем, она любила нас. И хотела помочь нам устроить свое будущее. Поэтому, когда Скарсдейл собрался отправиться на тот свет (это означало, что у нас, соответственно, появятся деньги), тетушка Камерон начала думать, как бы отправить нас на юг.

— Что за ерунда? — удивилась Джесс. — Я думала, что лорд скончался скоропостижно. Без каких-либо предварительных признаков. Упал и умер.

— Тетушка Камерон знала, что он умрет. Она — ясновидящая.

Катриона вытаращила глаза.

— Она видит будущее?

— Иногда. Хотя, возможно, это было и не будущее. А наоборот, прошлое. Трудно сказать. Никто точно этого не знает.

— Никто… — Прошептала Катриона, во все глаза глядя на Викторию. — Ты хочешь сказать…

— О да. Кажется, это передается по женской линии Рейвнов — Виктория небрежно пожала плечами.

Откровения Виктории Рейвн едва укладывались в голове, или, по едкому замечанию Джесс, в них «верилось с трудом». По общему согласию троица решила проверить достоверность слов своей новой подруги, когда выпадет подходящий случай. Гораздо спокойнее было строить предположения о загадочном Танкреди.

Танкреди подарил Виктории аметистовое кольцо.

Девушек это кольцо занимало все больше, тем более что, если верить словам Виктории, она никогда не снимала его с пальца.

Это было совершенно необычное кольцо. Сам аметист, судя по огранке, был современным, но оправа явно появилась на свет очень и очень давно, может, даже и в средние века. Она имела форму витиеватого геральдического животного — наполовину орел, наполовину дракон. Существо мертвой хваткой зажало огромный аметист в страшных когтях мохнатых лап, а его чешуйчатый хвост образовывал крученое кольцо для пальца.

— Скарсдейлу кольцо досталось по материнской линии, — пояснила Виктория. — Раньше оно было печаткой, но Танкреди переделал его к моему одиннадцатилетию. Он убрал печать и заменил ее аметистом. Знаете, аметист — мой камень по гороскопу.

Подобное обращение с фамильной печаткой показалось Джесс святотатством, но Гвиннет с Катрионой придерживались прямо противоположного мнения. Более того, действия Танкреди представлялись девушкам верхом романтичности.

— Хотела бы я иметь брата, который сделал бы для меня подобное. — Катриона печально вздохнула.

Начался летний семестр — время теннисных матчей по выходным. Девушки приступили к репетициям спектакля «Сон в летнюю ночь», который они собирались представить родителям и гостям на «уик-энде старшеклассников» в середине июня. В этот день родители Джесс, генерал сэр Уильям и леди Хантер, будут сидеть в первом ряду в потешно конфузящей их близости с книжно-светской матерью Катрионы, Эдной Скорсби, и ее мужем Эрнестом, йоркширским водопроводчиком и новоиспеченным миллионером, разбогатевшим благодаря своему революционному изобретению нового сливного крана для унитаза. Исполненный сознания долга, из Лондона прибудет строгий брат Гвиннет Безил.

А приедет ли Танкреди Рейвн?

— А почему его зовут Танкреди? — поинтересовалась Катриона у Виктории. — Это ведь иностранное имя, а?

— Так звали завоевателя Сицилии. Мать Скарсдейла была сицилианкой. Мы с Танкреди родились в Палермо.

— А чем он занимается?

— Занимается? Танкреди? — Тут прозвучал самый обескураживающий ответ:

— В шахматы играет. И в бридж, и в триктрак.

— Нет, я имею в виду, где он работает?

— Так это и есть его работа.

— Не понимаю, — замотала головой Гвиннет.

— Танкреди играет на деньги. И довольно успешно.

— Ты хочешь сказать, что твой брат — профессиональный игрок?

— Не совсем так. Он не профи в точном смысле этого слова. Танкреди всегда знает, что выиграет. Он держит в голове все шахматные ходы, так же как помнит полный расклад карт. — Виктория слегка улыбнулась. — Танкреди говорит, что в Америке его называли бы мастером обратного счета…

Катриона, Джесс и Гвиннет в строгих закрытых нейлоновых купальных костюмах и резиновых шапочках сидели на бетонном краю бассейна и наблюдали, как Виктория Рейвн, в облегающем белом лайкровом купальнике без особых усилий проплывает круг за кругом по периметру бассейна.

— О чем мы говорили перед ее приходом? — поинтересовалась Гвиннет.

— О том, что жили-поживали без особых забот. — Джесс раздраженно поправила прядь мокрых волос, выбившихся из-под шапочки. — Не могу понять, как это ей удалось подцепить нас на свой крючок. Мнит себя командиршей.

— Но ведь так оно и есть, — попыталась быть объективной Гвиннет.

— Она нас жалеет, — усмехнулась Катриона. — Ну не глупость?

— Жалеет нас? — Джесс грозно сдвинула черные брови.

И как только Виктория осмеливается ее жалеть? Джесс нравилась собственная жизнь. Отличная жизнь, и такой она будет и впредь. Джесс всегда двумя ногами стояла на земле, точно зная, что ее взгляды и амбиции — единственно верные, абсолютно правильные.

— Итак, ты намереваешься выйти в свет, потом стать женой и матерью… Очень удобно, — сказала как-то Виктория и, задумчиво покачивая головой, вдруг добавила без какой-либо видимой связи:

— Как же тебе повезло, что ты такая хорошая художница. Можешь придумывать собственные рождественские картинки и рисовать детские портреты.

Джесс почувствовала обиду и скрытую угрозу, словно — смешная мысль — принципы, на которых Джесс строила свою жизнь, в конце концов, не такие уж прочные.

Джесс не понимала, как может Гвиннет оставаться такой спокойной, несмотря на подколки, с которыми Виктория приставала и к ней.

— Воспитательница в детском саду? Ну конечно! Замечательная подготовка к работе в модном бизнесе. Можешь начать с маленьких прелестных нарядов для малышей…

— Но я не собираюсь заниматься модным бизнесом.

— Займешься.

Гвиннет, с побледневшим и сконфуженным лицом, уставилась на Викторию. А потом вдруг покраснела и поспешила сменить тему.

— Может быть, Виктория просто завидует нам, — мягко предположила Катриона. — Думаю, следует пожалеть ее. Как считаете, что с ней самой-то будет?

Катриона представила себе Викторию, окончившую Оксфорд с красным дипломом, и что дальше?

— Если она не выйдет замуж, то кончит так же, как мисс Пембертон Смит. Умная и злая. Можете себе представить что-либо более ужасное?

Листья на деревьях распустились окончательно, теплый летний воздух был наполнен тяжелым гудением пчел и ароматом распустившихся цветов, трава в полях и парках поднялась в полный рост. Катриона без конца мечтала о Джонатане. Почти каждый день она писала возлюбленному бесконечные письма. Правда, отвечал Джонатан куда более редко и разочарующе неромантично. Но Катриона постоянно подбадривала себя, вновь и вновь вспоминая их первую встречу.

Виктория была благодарной слушательницей. Она слушала спокойно, не перебивая, с таким видом, будто никогда прежде не слышала рассказа Катрионы.

— Все было как в книжке, — с благоговением рассказывала обожавшая рыцарские романы Катриона. — Я сразу же поняла: либо я выйду за него замуж, либо просто умру.

— Ну да, я очень надеюсь, что так оно и будет, — вежливо заметила Виктория. — Выйдешь за него замуж, я хотела сказать.

— Думаешь, она и вправду ясновидящая? — Катриона и Джесс сидели рядышком на складных стульчиках, держа на коленях коробки с красками и эскизники. Это была ежегодная загородная прогулка кружка рисования в Баклбери-Виллидж — живописную местность с хижинами, крытыми соломой, красочными садиками и небольшой речушкой, мирно извивающейся среди зарослей тростника и болотной калужницы.

— Откуда я знаю?

— А если так, то, может быть, Виктория способна предсказать судьбу?

— Ну и спроси ее. Не тяни резину, — вздохнула Джесс в досаде на то, что ей не дают сосредоточиться.

Она была по горло сыта разговорами о славном Джонатане Вайндхеме и страшно злилась. Еще минута, и она наговорит бедной Катрионе таких вещей, от которых та непременно расплачется. Девушка захлопнула эскизник и резко встала.

— Мне надоел этот пейзаж. Пойду поищу что-нибудь еще. Увидимся за чаем.

Она зашагала вниз по заросшей тропинке, борясь со своим гневом, от которого ее тело затрясло мелкой дрожью.

Деревня осталась далеко позади. Речка в этом месте поросла камышом и тиной. Джесс приходилось пробивать себе дорогу сквозь густые джунгли кустарника, в кровь царапая руки, спотыкаться, чертыхаться, досадуя на проклятые заросли. Вдруг Джесс остановилась и замерла как вкопанная: открывшаяся перед ней картина заставила ее позабыть и о раздражении, и о трудностях пути.

Это был пруд. Обычный застоявшийся пруд, покрытый зеленой пеной, окруженный насквозь прогнившими трухлявыми деревьями. Но внутри у Джесс вдруг что-то заныло; волна непонятного и радостного волнения ослепила ее. Она на мгновение зажмурилась, чтобы перевести дыхание, потом, охнув, раскрыла свой складной стульчик и тихо на него села.

«Не думай. Рисуй. Перенеси цвета на бумагу… — говорил ей внутренний голос. — Ты можешь, у тебя обязательно все получится».

Полностью ушедшая в себя, Джесс просидела над рисунком до самого вечера, совершенно не замечая облепившую ее мошкару, комариные укусы и удушающий запах от гниющей воды.

Пришлось отряжать на поиски пропавшей специальную группу.

Джесс с нескрываемой гордостью протянула подругам свою не успевшую еще высохнуть работу:

— Вы только посмотрите, что у меня получилось!

К тому времени, когда они добрались наконец до парадного входа в Твайнхем, эйфория Джесс угасла, и она почувствовала, что замерзла и чертовски устала. Спина разламывалась, исцарапанные руки болели, ноги распухли от комариных укусов. Джесс уже была готова согласиться с Катрионой и миссис Тервиллигер, учительницей рисования, что ее художества всего лишь пустая трата времени, но тут вдруг обнаружилось (и это безмерно удивило юную художницу), что у нее есть почитатели.

— Здорово, — прокомментировала Виктория, задумчиво глядя на Джесс своими светлыми глазами. — Ты зря теряешь время. Тебе надо учиться у кого-нибудь, кто действительно знает в этом толк.

— А зачем? Я вовсе не собираюсь становиться художницей.

— Почему?

— Потому что у меня совсем другие планы! — ни с того ни с сего вдруг прокричала Джесс, но потом, правда, спохватившись, она безнадежно махнула рукой и тихо добавила:

— И в любом случае у меня плохо это получается!

— Откуда ты знаешь?

— Да ладно тебе, Виктория. — Джесс небрежно хлопнула ладонью по картине. — Это далеко не Пикассо!

— Нет, — согласилась Виктория. — Это Джессика Хантер.

В тот вечер Джесс легла спать совершенно разбитая и физически, и морально.

На следующее утро Джесс выбросила свою картину.

Спустя полчаса, с холодяще-беспокойным чувством она достала рисунок из мусорной корзины и, осторожно разгладив смятую бумагу, надежно припрятала его. В те дни Джесс сама себя не понимала.

Гвиннет заняла второе место на конкурсе по пошиву одежды. Первое место ей не досталось лишь потому, что она не использовала новых материалов и сшила платье из отреза.

— Ты всю одежду шьешь себе сама? — поинтересовалась Виктория.

— Конечно. Не могу отказаться от этого удовольствия.

— А как ты научилась?

— Двоюродная сестра матери обычно присылала нам посылки с одеждой из Нью-Йорка, — медленно ответила Гвиннет, вспоминая. Как же давно это было!.. — Ни один наряд не подходил, но среди них встречались удивительные вещи! И я сама научилась перешивать платья. Потом мать поссорилась со своей кузиной. Дружба закончилась, а вместе с ней и посылки. Теперь я покупаю вещи на базарах и дешевых распродажах. Удивишься, но там можно наткнуться на такие интересные штучки!

Виктория покачала головой:

— Ты попусту тратишь время на детский сад. Ты могла бы стать модельером. И неплохим.

Гвиннет расхохоталась.

— Оставь Гвин в покое, — вмешалась Джесс. — Это ее жизнь.

— В самом деле? — приподняла бровь Виктория.

— Я совсем не против работы с детьми, — заверила Гвиннет. — Честно.

— Ты должна уехать.

— Куда? — пожала плечами Гвиннет. — И как? У викариев больших денег не бывает. В семье матери был когда-то приличный капиталец, — чистосердечно призналась Гвиннет, — но они все потеряли. Если не считать американскую родню, но с ней мать даже не разговаривает.

— А как насчет стипендии?

— Умом не вышла. Это всем известно. — Гвиннет усмехнулась. — Ни кожи ни рожи, да еще и без мозгов, но ли-и-ичность!

— И талант. Нет, правда, Гвин, почему бы тебе не попытаться? В жизни есть вещи более интересные, чем воспитание детишек в Бристоле.

— Да заткнись ты наконец! — снова зло перебила Викторию Джесс. — Что за удовольствие сбивать людей с толку?

Гвин была вполне счастлива. Мы все были вполне счастливы до твоего появления. И уж если на то пошло, что ты знаешь о жизни? Ровным счетом ничего, если не считать замка Данлевен!

Виктория не обратила на слова Джесс ни малейшего внимания.

— Почему бы тебе не написать своим американским кузинам? Может быть, они найдут там для тебя работу, пусть даже, скажем, какую-нибудь подсобную. Но ты будешь в Нью-Йорке. Для начала это совсем неплохо.

— Мать мне никогда не позволит.

— Тогда не говори ей.

— Да они все уже и позабыли о моем существовании.

— Ну во-о-от, — протянула Виктория, — ты им о себе и напомни.

Только Катриона оставалась невосприимчивой к россказням Виктории, в то время как ее подруги, казалось, совершенно потеряли аппетит.

Она радостно поглощала трюфели и икру, размышляя между делом, как бы ей отблагодарить Викторию за ее замечательную щедрость в дележе своих до умопомрачения вкусных посылок. Может, подарить Виктории в конце семестра какой-нибудь прелестный подарок? Кашемировый свитер?

Шелковый шарфик? Брошь? Или подарок — это не совсем удобно? С опаской, присущей лишь недавно разбогатевшим людям, Катриона старалась избегать капканов, расставленных на пути в новую социальную среду, и, конечно же, постоянно в них попадалась.

, . В конце концов Катриона нашла идеальный выход. Она введет Викторию в общество — будущей весной пригласит на свой бал. Вот будет взрыв! Виктория такая очаровашка.

Судьба мисс Пембертон Смит не для нее. Возможно, на балу Виктория даже влюбится в кого-нибудь… и, если только это не будет Джонатан, все будет просто замечательно.

— Виктория, а ты и вправду можешь предсказывать судьбу? — решилась наконец спросить Катриона.

Девушки шли на ужин. Стояла ужасная жара и духота, временами слышались раскаты грома надвигающейся грозы.

— Иногда.

Катриона моментально протянула Виктории свою розовую ладонь:

— А по руке ты читаешь?

— Ты проживешь долгую жизнь. Выйдешь замуж, и у тебя будет двое детей.

Катриона глубоко вздохнула и чуть не упала, споткнувшись о торчавший на дороге камень.

— Когда? — бесхитростно спросила она.

— Через несколько лет.

— У-у-у, и не раньше… А это будет Джонатан, да?

— Не знаю. Линии руки говорят лишь о том, что ты выйдешь замуж. Они не говорят, за кого.

— Но я должна знать.

— Тогда нам придется провести сеанс, — небрежно кинула Виктория. — Как-нибудь ночью, когда я буду в настроении. Ты сможешь задать свой вопрос планшетке.

— Планшетке! — От восторга у Катрионы перехватило дыхание. — А можно сегодня ночью?

Девушки шагнули из ослепительного солнечного света в относительную темень коридора, ведущего в столовую.

Катриона часто заморгала глазами, едва различая туманные очертания спешащих фигур, слыша голос Виктории, но не видя ее.

— Почему бы и нет? — сказала наконец Виктория после некоторой паузы. Голос ее звучал несколько насмешливо. — Это может быть интересным. Хотелось бы знать, что в самом деле случится со всеми нами. — Виктория загадочно улыбнулась Катрионе, и улыбка ее материализовалась из темноты, подобно Чеширскому коту. — Устроим сеанс сегодня в полночь.

На календаре в столовой значилась дата — 29 июня.

 

Глава 4

В полночь все представляется иначе.

Слышны малейшие звуки, окружающая темнота давит так, словно обладает реальным весом, и кажется, что из каждого угла на тебя смотрит кто-то очень внимательный и обязательно коварный.

Джесс, Гвиннет и Катриона, теснясь друг к другу и трепеща от страха, слышали лишь собственное учащенное дыхание. Виктория же, напротив, была абсолютно спокойна.

Это, впрочем, нисколько не удивляло подруг, поскольку они прекрасно понимали, что за множество лет, проведенных в мрачном замке Данлевен, Виктория привыкла к подобной атмосфере.

Виктория сидела, скрестив по-турецки ноги, на полу, одетая в темно-фиолетовую мужскую мантию с черными атласными лацканами. В руке у нее был зажат маленький фонарик, луч которого, освещая ее лицо снизу, высвечивал лишь скулы и надбровные дуги. Перед ней лежала спиритическая планшетка — не настоящая, но, как убеждала Виктория, «и эта сойдет». Квадратную картонную планшетку она смастерила сама, нацарапав на ней полукругом буквы алфавита с цифрами от 1 до 9 под ними и словами «да» и «нет».

Переведя взгляд с одного лица на другое, Виктория с ритуальной торжественностью сняла с левой руки аметистовое кольцо. Джесс, Гвиннет и Катриона невольно и одновременно приглушенно вздохнули. Они впервые видели, чтобы Виктория снимала кольцо с пальца, и в этом ее жесте, казалось, заключалась какая-то мистическая многозначительность.

Немного поразмыслив, Виктория положила кольцо в центр планшетки, и призматические вспышки пурпурного цвета мгновенно заметались по потолку. Зачарованные мерцанием камня, девушки затаили дыхание, и в комнате воцарилась мертвая тишина.

Первой нарушила молчание Виктория. Слегка прижав пальцем мерцающий камень, она предложила:

… — Ну что, начнем? Вы тоже должны прикоснуться к камню, чтобы зарядиться энергией.

Виктория улыбнулась одними кончиками губ и закрыла глаза. Чувствуя себя достаточно нелепо, девушки послушно положили пальцы на аметист, не зная, чего ждать. Несмотря на некоторую неловкость, Виктория, Джесс и Катриона выглядели вполне серьезно. Гвиннет же задыхалась от непреодолимого желания расхохотаться: ее страшно забавляла вся эта затея.

— Кто-то здесь есть, — после довольно продолжительного ожидания спокойно произнесла Виктория.

Девушки инстинктивно насторожились. Впоследствии поддающаяся внушению Катриона настаивала на том, что в этот момент неожиданный порыв ветра с шумом ударился в окна и все они, ретроспективно, были уверены в том, что драгоценный камень задрожал под пальцами.

— Кто здесь? — торжественно спросила Виктория.

Медленно, нерешительно кольцо начало двигаться, рассыпая по планшетке вспышки аметистового света. К кольцу никто не прикасался.

— Точно, точно, — уверяла позже Гвиннет. — Оно двигалось само, клянусь.

Катриона вскрикнула от страха.

Камень указал сначала на С, потом на К, двигаясь все быстрее, он высвечивал букву за буквой, пока не остановился в центре. «СКАРСДЕЙЛ».

— Господи, помилуй, — выдохнула Гвиннет.

— Мой отец, — спокойно констатировала Виктория и после длительной, пугающей паузы добавила:

— Ничуть не удивляюсь, что это он.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Это его кольцо.

— Ты имеешь в виду… — прошептала Катриона, — оно может… вызывать его?

Полоска пурпурного света косым разрезом легла на лицо Виктории.

— Не знаю.

— Думаю, нам следует остановиться:

— Джесс встала на колени и засунула руки в карманы.

— Да брось ты, — посмотрев на Джесс, потом на Катриону и снова на Джесс, произнесла Гвиннет с нарочитой беспечностью. — На самом-то деле мы ведь в это не верим!

— Тихо! — пробормотала Виктория.

— Правильно, — согласилась Джесс. — А то еще кто-нибудь услышит.

Полная дурных предчувствий, приготовившаяся слушать призрак лорда Скарсдейла, Катриона вздрогнула. Она неожиданно обнаружила, что была совсем не против того, чтобы мисс Пембертон Смит собственной персоной появилась на пороге комнаты и помешала бы их спиритическому сеансу.

— Прошу прощения. — Гвиннет натянула полы своего коротенького купального халата на костлявые коленки и снова водрузила палец на камень.

Последовала продолжительная пауза, в течение которой Виктория, казалось, собиралась с силами.

— Отец, — произнесла она наконец глухим голосом, — где ты? Скажи нам, как это выглядит?

После медленного, чуть неуверенного поиска букв пришел ответ:

— ХОЛОД. МРАК. ДАЛЬ…

Последовал длительный, непрерывный и бесцельный ряд вращений кольца.

— Ты ответишь на наши вопросы?

— ЕСЛИ Я ДОЛЖЕН…

— Я прошу тебя об этом, отец.

Скарсдейл не удостоил дочь ответом. Кольцо не двигалось.

Теперь пугающе четкий образ лорда Скарсдейла пробрался в воображение Джесс. Она словно воочию видела худое темное лицо, холодные глаза и тонкую, жестокую складку рта.

Он выглядел совсем не так, как себе представляла Джесс.

Он не был похож ни на одного из ее знакомых.

Виктория подняла голову. Глаза ее казались странными и темными, не правдоподобно расширившиеся зрачки занимали почти всю поверхность блеклой радужной оболочки.

— Катриона, ты — первая. Ты больше всех об этом просила.

— Ой, нет. Не я. Пожалуйста, пусть кто-нибудь другой…

— Давай. Он ждет.

— Я… — Катриона судорожно глотнула и покраснела. — А как?

— Соберись с мыслями, — терпеливо наставляла подругу Виктория. — Подумай о том, что бы ты хотела узнать. Только и всего. А потом — спрашивай.

— И все?

Виктория кивнула.

— Ага, поняла. — Голос Катрионы дрожал. — Лорд Скарсдейл, прошу вас, я хочу знать… — И скороговоркой:

— Я выйду замуж за Джонатана Вайндхема?

Ответ пришел мгновенно:

— ДА.

Катриона счастливо выдохнула. Гвин слегка толкнула ее в бок.

— Ну вот тебе, голубушка. Красавец принц подхватит прекрасную принцессу на белого коня и умчит ее в закат.

— Ах, спасибо вам! — со слезами на глазах улыбнулась Катриона аметисту. — Большое вам спасибо!

— Не хочешь ли ты еще что-нибудь спросить? — поинтересовалась Виктория.

— Теперь мне больше ничего не надо.

— Теперь она будет жить совершенно счастливо, — усмехнулась Гвиннет.

— Но будет ли она счастлива?

Катриона обратила взор куда-то вверх. Что-то в голосе Виктории покоробило ее.

— Конечно же, буду… ведь так?

— Виктория пожала плечами.

— Спрашивай не у меня. — Виктория кивнула на планшетку. — Спроси у него.

Катриона поджала губы и робким голосом спросила:

— Я буду ужасно счастлива. Ведь так?

Последовала мучительно долгая пауза. Катриона обеспокоенно посмотрела на Викторию, сидевшую неподвижно, словно статуя, с закрытыми глазами.

— Почему он не отвечает? — прошептала Катриона.

— Тш-ш-ш, — прошипела Виктория, — подожди.

Камень начал нерешительно двигаться.

— СЧАСТЬЕ ДОСТАЕТСЯ ВЕЛИКОЙ ЦЕНОЙ.

— Великой ценой? — прошептала Катриона. — Что это значит?

— Ш-ш-ш, он еще не закончил.

— ПОСЛЕ ТОГО, КАК УЗНАЕШЬ ТЬМУ.

Камень застыл на месте. Катриона смотрела на него в ужасе.

— Тьму?

— ВЕРЬ В СОБСТВЕННЫЕ СИЛЫ.

— Но при чем тут сила? Вы имеете в виду деньги? Лорд Скарсдейл, я не понимаю. — Катриона почти плакала. — Мы что, не будем счастливы?

И тут они все почувствовали, как камень замер под их пальцами, его мерцающий свет, казалось, потускнел.

— Я… — Катриона уставилась на Викторию. Предсказание было вовсе не тем, что нагадала когда-то Катрионе цыганка — счастливое замужество за Прекрасным Принцем. — Он не сказал…

— Он закончил, — мягко перебила Виктория. — Теперь ты сама должна во всем разобраться. Если ты выйдешь замуж за Джонатана, возможно, тебе придется отказаться от каких-то важных для тебя вещей.

— Но что может быть важнее Джонатана?

— Откуда я знаю? Сама выяснишь.

Катриона упрямо поджала губы.

— Меня не волнует великая цена. Я отдам все, чтобы выйти за него замуж!

В комнате повисло молчание.

— Гвин, не хочешь быть следующей? — спросила наконец Виктория.

Гвиннет нервно кашлянула. Она никак не ожидала таких странных, неясных ответов. Ею овладело жгучее желание поскорее выбраться из этой страшной комнаты.

«Лучше уж оставить будущее в покое, — решила Гвин, но, поразмыслив, вздохнула. — Ну ладно. Здесь только мы четверо, и нечего бояться, что потом кто-то будет надо мной, смеяться».

— Ну, Гвин, давай, — подбодрила ее Виктория.

Только вот что спросить? Что-нибудь безобидное… разве что… Гвиннет закрыла глаза и принялась задумчиво поглаживать нос.

— Не тяни, — посоветовала Виктория. — А то он устанет и исчезнет.

Гвиннет вздохнула.

— Лорд Скарсдейл, буду ли я довольна своей жизнью? — задала Гвиннет достаточно нейтральный вопрос.

Ответ был скор и малоинформативен:

— ИНОГДА.

— Надо быть более определенной, — подсказала Виктория.

— Ну хорошо, — вздохнула Гвиннет. — Стану я миллионершей? Вот это да!

Показалось, что ответа на вопрос не последует. Но кольцо уверенно встало по диагонали напротив слова «ДА», — Что? Ерунда какая-то. — Гвиннет уставилась на планшетку, на которой буквы, казалось, слегка поплыли, словно сами отрывая себя от бумаги. Она решила бросить вызов:

— Ну ладно, и как же я заработаю эти деньги?

— БЕЗУПРЕЧНЫМ ТЕЛОСЛОЖЕНИЕМ.

Гвиннет почувствовала, как отвисла ее нижняя челюсть, ! и, шлепнув при этом губами, она поспешила закрыть рот.

— Телосложением?.. — в полном недоумении промямлила девушка.

Но кольцо не шевелилось.

— Он все сказал. Не дави на него, — вполголоса предупредила Виктория.

— Теперь, кажется, моя очередь, — невольно протянула Джесс.

В ее голове возник единственный страшный вопрос — вопрос, который Джесс никак не решалась задать. Если ответ на него будет положительным, то все представления Джесс о будущем рухнут, как говорится, в одночасье, если же отрицательным — разочарование будет кошмарным.

«И все-таки я в это верю, — в ужасе подумала Джесс. — Не хочу! Это какая-то бессмыслица!»

И тут Джесс решила спросить о чем-нибудь безопасном, задать вопрос, ответ на который она уже знала.

— Где я буду жить, после того как займусь своим делом? — задала вопрос Джесс, имея на уме уже готовый ответ — в родном Котсволде, конечно, где же еще?

И так же, как перед тем Гвиннет, Джесс с изумлением следила за словами, постепенно складывающимися из движения камня, выдавшими столь же неожиданный ответ:

— В ДРУГОЙ СТРАНЕ.

— Другой стране? Где это? — напрямую поинтересовалась Джесс.

— ОЧЕНЬ ДАЛЕКО.

— Не верю, — твердо заявила Джесс. — Почему?

— ЧТОБЫ ЯСНЕЕ ВИДЕТЬ.

Дважды повторив ответ, камень застыл на месте.

— Что видеть яснее?

Виктория вздохнула:

— Все. Больше он ничего не скажет.

— Разумеется, не скажет, потому что не знает, — отрезала Джесс. — Он не может знать.

— Знает.

— Глупости. — Джесс отказывалась принять пророчества лорда Скарсдейла.

— Нет, — равнодушно возразила Виктория.

Сидя неподвижно и глядя на подруг из-под полуопущенных ресниц, она молчала. Джесс, Гвиннет и Катриона выглядели очень встревоженными. Наконец низким, почти сонным голосом Виктория сама обратилась к духу:

— Скарсдейл, скажи мне, а что ты видишь о нас, обо всех? Что будет с нами ровно через двадцать лет?

Впоследствии девушки вспоминали неожиданный разряд электрического тока, пронзившего кончики пальцев, пробежавшего по рукам и холодом вонзившегося в сердце. Кольцо двигалось в бешеном темпе, металось от буквы к букве, вперед-назад, царапая планшетку, стремительно перебрасывая отблески своего пурпурного света с одного лица на другое.

Подруги, словно парализованные, не шелохнувшись, следили за взбесившимся кольцом.

— ВЫ СНОВА БУДЕТЕ ВМЕСТЕ, НО ВАС БУДЕТ ОДНОЙ МЕНЬШЕ.

Когда до подруг наконец дошел смысл пророчества, кто-то из них, возможно, Катриона, коротко вскрикнула. Тяжелое аметистовое кольцо же, прочертив на планшетке глубокую борозду, подскочило и с глухим звуком громко ударилось о стену.

В комнате вдруг стало совершенно темно.

 

Глава 5

Прошел год, и снова наступил июнь.

У Гвиннет на подносе для завтрака лежало два письма: в кремовом тисненом конверте — приглашение из Скорсби-Холла, другое — с американской маркой и почтовым штампом Сан-Франциско.

Викарий и миссис Джонс смотрели на конверты с нескрываемым живым любопытством, но были обречены на разочарование.

— Скрытность — малопривлекательная черта для молодой девушки, — с горечью заявила миссис Джонс, наблюдая, как Гвиннет, без каких-либо комментариев, засовывает заграничный конверт в карман.

«Дорогая Гвиннет!

Тетя Сусанна любезно передала мне твое замечательное письмо, и, как ты правильно поняла, я ищу няню для своих детей. Тетя говорит, что ты училась уходу за детьми в местном колледже и после его окончания хотела бы найти работу в Соединенных Штатах.

У нас с Джоном двое детей — Джон Джер (Джо-Джо) и Стоктон (Токи), которым соответственно три и два года (с приложенной к письму фотографии улыбались две круглолицые малышки: одна с белокурым чубчиком, другая — лысенькая). Им очень понравится, что за ними будет ухаживать настоящая английская няня, в особенности потому, что я в последнее время страшно занята «Молодежной лигой», благотворительностью и бесконечными заседаниями в комитетах.

У нас чудесный дом в районе Пасифик-Хайтс, в Сан-Франциско, где у тебя будет собственная комната с телевизором и отдельной ванной. Если все устроится, нам хотелось бы видеть тебя в нашем гнездышке после того, как вернемся из отпуска с востока, от мамы. Конечно, мы оплатим твой авиабилет до Калифорнии…»

Далее в письме излагались условия: двести долларов в месяц плюс проживание, питание («Семьдесят пять фунтов в месяц!» — задохнулась Гвиннет) и машина в собственное распоряжение по выходным.

После многословных приветов от Джо-Джо и Токи письмо завершала подпись: «Твой друг Сесилия (Си Си) Вере».

Гвиннет отписала немедленно, дав, пока не передумала, согласие, а следующие три недели промучилась, сомневаясь в правильности принятого решения.

Сегодня вечером Катриона выглядела потрясающе хорошенькой. Прибывший после обеда Мартино, лондонский парикмахер Катрионы, вымыл девушке голову и уложил ее золотистые волосы в великолепную прическу, украсив жемчугом и надушив жасминовыми духами. Сидя среди искусно расставленных цветов, свисавших из окружавших ее ваз и корзин, на фоне светлых обоев, длинных, до пола, гобеленов и висящего на двери уборной нового вечернего платья от Шипарелли (бледно-розового шелкового конфекциона с цикламеновой нижней юбкой), Катриона сама была похожа на цветок.

— Между прочим, — заметила Катриона, накладывая на щеки румяна, — Виктория тоже приглашена. Я вам уже говорила?

— Нет! Ничего не говорила! — изумленно воскликнула Джесс.

— Зачем? — потребовала объяснений шокированная Гвиннет.

Все они были очень злы на Викторию.

— Будь моя воля, я бы и смотреть на нее не стала, — заявила рассерженная Джесс. — Она — опасная шарлатанка.

После достопамятного сеанса Катриона несколько дней ходила бледная, с широко раскрытыми глазами, и вся троица избегала встреч с Викторией Рейвн, что было не особенно трудно в силу начавшихся у Виктории экзаменов. А осенью она поступила в женский колледж Маргарет-Холл в Оксфорде.

— Я еще раньше говорила, что приглашу Викторию на свой бал, — слегка покраснела Катриона. — Я не могла не пригласить ее. — Краска все больше заливала ей лицо. — Я подумала… а вдруг планшетка сказала правду? Я хочу сказать, если Виктория будет здесь… я подумала… может быть, воздействие сработает. — Красная как помидор, Катриона смутилась окончательно.

— Ах, да ради Бога, — сверкнула глазами Джесс.

— Я и брата ее пригласила, — поспешила добавить Катриона в надежде успокоить подругу. — Он, кажется, очень хорошенький.

Тут стоявшая у окна Гвиннет неожиданно объявила:

— Тебе бы лучше поторопиться с одеванием. Сюда подъезжает серый «бентли».

— Боже мой! Вайндхемы! — Краска моментально сошла с лица Катрионы. Дыхание у нее перехватило, сердце застучало в груди подобно огромному кузнечному молоту. Все мысли несчастной влюбленной объединились в одну горячую молитву: «Пусть он сделает предложение. О Боже, пусть он сделает предложение сегодня вечером».

К десяти часам гости, после данного специально в честь бала обеда, разбрелись по всему дому.

— С вашей стороны было столь любезно пригласить меня, миссис Скорсби, — серьезно признался молодой маркиз, загипнотизированно глядя при этом на Катриону.

Маркиз очень походил на хорька, и руки у него были горячие и влажные, но, по мнению миссис Скорсби, если твой отец — герцог Малмсбери, это почти ничего не значит.

— Приятно снова видеть вас, Арчи, — с отсутствующей улыбкой пробормотала Катриона. — Очень рада, что вы смогли прийти…

Миссис Скорсби, в своем плотно облегающем фигуру платье из тафты цвета серого металла со скрипящим кожаным поясом, вдохнула полной грудью, исполненная гордости за собственную дочь.

Ко все большему удовлетворению миссис Скорсби, приглашенные, казалось, прекрасно проводили время. Молодые люди в своих вечерних костюмах, за небольшим исключением, выглядели красавцами, девушки в оборчатых юбках и с пышными прическами представлялись распустившимися бутонами цветов. Соблазнительная танцевальная музыка лилась из-под натянутого во дворе огромного тента, дом сотрясался от басовых вибраций, доносившихся из подвала, который приспособили на вечер под дискотеку, украшенную разноцветными огнями и плакатами «Битлз» на стенах.

Вечеринка была в разгаре: гремела музыка, дом дрожал от топота танцующих, громкий смех, звон бокалов, звяканье фаянсовой посуды, скрип бегущих шагов по гравию, веселая канонада пробочных выстрелов.

К двум часам ночи чувства настолько обострились и нервы были так натянуты, что ни один из присутствующих и думать не мог о сне или о чем-нибудь подобном.

— Ты не считаешь, что пришло время нам потанцевать? — Катриона наконец подошла к Джонатану.

Оказавшись в его объятиях, она как-то сразу успокоилась.

«Ну какая же я дурочка, — размышляла девушка, с неизбывным обожанием заглядывая в глаза своему избраннику. — Конечно же, он меня любит. Все в порядке. Просто ему нужны время и подходящий случай».

— Я трудилась весь вечер, Джонатан, — прошептала Катриона. — И мне ужасно жарко. Может, прогуляемся?

Взявшись за руки, они прошли по длинной травянистой дорожке, обсаженной благоухающими кустами роз, пересекли нижнюю лужайку и, миновав часто посаженные ивы, вышли к озеру, берега которого оглашались треском цикад и кваканьем лягушек. В центре озера возвышался островок, на котором стояла, облитая лунным светом, небольшая беломраморная беседка в греческом стиле.

— Давай переплывем на остров.

Джонатан помог Катрионе сесть в небольшую лодку, тихо покачивавшуюся на волнах в прибрежных камышах, и погреб к острову. Лунный свет играл в светлых волосах Джонатана, полосами ложился на складки его белой рубашки и на спокойные темные воды озера.

Сев на каменную скамейку беседки, Катриона прильнула к Джонатану. Ощущение юношеского тела, теплого и сильного, возбуждало ее. Катрионе хотелось, чтобы это мгновение длилось вечно. Сердце в груди билось с ужасающей частотой. Теперь в любой момент Джонатан мог обнять ее и поцеловать, поцеловать не привычным целомудренным поцелуем, а страстно, как любовник…

Джонатан повернулся к Катрионе. Лунный свет серебрил его прекрасные волосы и подчеркивал чисто классическую форму подбородка и виска.

— Катриона, мне нужно тебе что-то сказать. Иди сюда.

Иди ко мне поближе.

Джонатан обнял Катриону за плечи и привлек к себе.

Она почувствовала, как громко стучит его сердце, и представила себе, как он властно целует ее губы, настойчивая рука страстно ласкает ей грудь, жар его кожи…

Глядя на его чистое, залитое серебряным светом лицо, Катриона потянулась к возлюбленному.

— Да, Джонатан?

— Я давно хотел тебе сказать…

Они существовали в собственном волшебном мире. Музыка и огни Скорсби-Холла унеслись куда-то далеко. Только они были реальны — Джонатан и Катриона.

Тут Джонатан напрягся и повернул голову.

— Послушай.

Катриона услышала приближающийся рычащий звук мощного мотора спортивного автомобиля и увидела мечеподобные полосы света, образованные яркими фарами.

— Поздние гости, — возвестил Джонатан и поднялся. — Мне лучше отвести тебя назад.

— Джонатан, не стоит беспокоиться. Господи, да сейчас уже почти три часа. Все это ерунда. Мама их займет. Что ты хотел…

Но Джонатан протянул ей руку. Катриона покорно встала.

— Я отведу тебя домой. — Молодой человек устало улыбнулся.

Вечеринка выдыхалась. Прислуга в униформе с осторожностью собирала пустые бокалы, тарелки и прочую посуду.

Большой зал выглядел усталым и грязным.

Гремевшая весь вечер в подвале рок-группа умолкла, и воцарилась, казалось, полнейшая тишина. Вдруг неожиданный рев спортивного автомобиля, подобно артиллерийскому салюту, разорвал безмолвие только-только установившегося покоя.

В тот самый момент, когда Гвиннет наконец застыла на нижней ступеньке лестницы, на широком роскошном пороге Скорсби-Холла, плечом к плечу, возникли две фигуры.

Два стройных молодых человека в безупречно сидящих на них смокингах: один — высокий жгучий брюнет, другой — ростом пониже, с коротко подстриженными серебристыми волосами, но… не мужчина, а… Виктория Рейвн.

— Эй! — радостно крикнула Виктория. — Гвин, мне нравится твоя прическа.

Высокий черноволосый парень тоже улыбнулся:

— Так вот ты какая, Гвиннет!

Во рту у девушки пересохло. Она растерянно улыбнулась и попыталась выдавить из себя нечто вроде приветствия, но красота спутника Виктории, казалось, лишила ее дара речи.

— Я, разумеется, слышал о тебе. — Широким шагом молодой человек пересек зал, с поразительным изяществом поцеловал руку Гвиннет, а потом обратной стороной ладони погладил девушку по щеке. — Твое платье просто волшебно.

Очень смело, но с твоей фактурой можно позволить себе и не такое. У тебя прекрасная фигура.

Гвиннет, похоже, остолбенела; мысли путались, глаза застилал туман.

Откуда-то издалека до нее донесся голос Виктории:

— Поздравляю, Гвин. Я слышала, ты все же едешь в Америку?

Оттуда же, издалека, раздался холодный голос Джесс:

— Привет, Виктория! А мы уже считали тебя без вести пропавшей.

«Я люблю его, — подумала Гвиннет. — Я его люблю. Я буду любить его вечно…»

Новые голоса, новые фигуры, двигающиеся, словно во сне: туда-сюда, туда-сюда.

Еще одна пара в дверях.

— Виктория! — Натянутая улыбка легла на чуть ли не почерневшее от душевных переживаний лицо Катрионы. — Какой сюрприз! Рада, что ты в конце концов решилась. Здесь все еще полно народа.

В поле зрения Гвиннет попала Джесс, сопровождаемая одним из своих типичных спутников: блондин, розовощекий и очень английский.

— Вы знакомы с Джонатаном Вайндхемом? — пытаясь соблюсти приличия, уныло заметила Катриона. — Джонатан, это Виктория Рейвн. Мы вместе учились в школе.

Джонатан вежливо кивнул Виктории.

— Позвольте представить — мой брат Танкреди. — Виктория поспешила удовлетворить общее любопытство.

Катриона, стоявшая спиной к своему возлюбленному, не могла видеть, с каким выражением лица тот пожал протянутую руку Танкреди. Гвиннет, слепая ко всему, кроме собственных, охвативших ее бурных эмоций, тоже ничего не видела.

Увидела только Джесс. Своим цепким взглядом художника она заметила, как вспыхнули глаза Джонатана, как краска сошла с его загорелого лица и как он тут же покраснел от волнения. Джесс удивилась тому, с какой поспешностью Джонатан отдернул свою ладонь от ладони Танкреди, удивилась она и самому Танкреди, лицо которого, впрочем, не выражало ничего, кроме серьезной вежливости.

Джесс не поняла, чему же она стала свидетельницей, но почувствовала, что что-то случилось. Что-то непонятное и ужасно печальное.

А заметила ли Виктория? Ну разумеется, заметила — Виктория все замечала.

… — В буфете — море шампанского, — сообщила Катриона веселым, ломающимся голоском, — а в подвале — горы хотдогов и реки пива.

— Вы что предпочитаете? — Танкреди обернулся к Гвиннет:

— Немного шампанского?

— О да! Да, пожалуйста, — закивала Гвиннет.

Через несколько минут Танкреди вернулся с полными бокалами шампанского.

— Может быть, выйдем во двор? Здесь ужасная духота, и скоро рассвет. — Элегантно взяв Гвиннет под руку, Танкреди направился к выходу.

Виктория проводила их задумчивым взглядом своих отливающих серебром пристальных глаз.

Сейчас, в конце июня, сад походил на огромное цветущее облако, источавшее сногсшибательный дурманящий аромат. С верхушки вяза послышался щебет проснувшейся птички; где-то вдали, на востоке, петух издал первый, пробный предрассветный крик.

— Ку-ка-ре-ку! Время ведьмам и вурдалакам возвращаться в свои могилы, — шутливо пробормотал Танкреди.

Он провел свою спутницу по мокрой от росы траве в центр маленького круга — выложенных камешками солнечных часов.

Поставив бокалы на землю, Танкреди обнял Гвиннет и поцеловал в губы, после чего со смехом в голосе произнес:

— А ты смелая девушка. Откуда ты знаешь, что я не вампир?

— Я все же рискну, — дрожа, ответила Гвиннет, не имевшая в эту минуту ни малейшего желания говорить о таких глупостях, как вампиры. Впервые в жизни Гвиннет поцеловали, и девушка с нетерпением ждала повторения.

Танкреди сверху вниз насмешливо смотрел на Гвиннет.

Своим длинным пальцем он дотронулся до ее лба, потом легко провел им вниз и остановился на переносице.

— Хорошо, согласен, я и в самом деле не вампир. — И, склонив голову, снова приник к девичьим губам.

Длинные мускулистые бедра Танкреди прижались к бедрам Гвиннет. Она стиснула в объятиях его открытую шею и приоткрыла рот. Танкреди зубами принялся слегка покусывать нежную плоть внутренней стороны ее нижней губы. Гвиннет почувствовала, что падает, стремительно падает куда-то в бездну. Мысленно она видела, как ее тело, вращаясь, мчится сквозь пространство. Но он был рядом, он был вокруг, он был в ней…

Внезапно и резко Танкреди оторвался от губ Гвиннет, и та вмиг ощутила себя бесконечно одинокой. Она тихо стояла, дрожа и глядя себе под ноги, на циферблат солнечных часов. Одна ее нога покоилась на римской цифре II, вторая — на XI.

Молодой человек снова взял Гвиннет за руку, и она почувствовала, как дрожат ее пальцы в его сильной ладони.

— Холодно, — спокойно, без каких-либо эмоций произнес Танкреди. — Пойдем в дом.

— Гвин влюбилась в твоего брата, — холодно заметила Джесс.

— В Танкреди все влюбляются, — пожала плечами Виктория.

— Ах, вот Как? Я ее еще никогда такой не видела, — с осуждением в голосе призналась Джесс.

Молодой человек рядом с Джесс нетерпеливо переминался с ноги на ногу, но Джесс не обращала на него ни малейшего внимания.

— Танкреди — первый мужчина, увидевший в Гвиннет! женщину, — тонко улыбнулась Виктория. — Он сказал Гвиннет, что она прекрасна. До этого Гвин никто об этом не говорил. Чего ты еще ждала? Разумеется, она тут же в него и влюбилась.

— Я не хочу, чтобы Гвиннет причинили боль.

Виктория серьезно посмотрела на Джесс и как-то странно сказала:

— Даже если и, так, дело того стоит…

Офис Эрнеста Скорсби был невелик, но прекрасно спланирован: небольшая комната с видом на шоссе, изящными арочными окнами и стенами, увешанными полками, полными книг в кожаных переплетах (книги приобретались дизайнером миссис Скорсби вместе со всей обстановкой). В кабинете было тепло и тихо, уже затухающее пламя большого камина нервными бликами разрывало застоявшиеся сумерки. Единственными свидетельствами продолжавшейся внизу вечеринки были два бокала (один со следами губной помады) на широком дубовом письменном столе Эрнеста Скорсби и длинная белая перчатка с перламутровыми пуговицами, безжизненно лежавшая на спинке коричневого кожаного кресла.

— Где бы мы могли уединиться? — настаивал заплетающимся языком Джонатан.

Стоя рядом с Катрионой перед камином на ковре из белой овчины, Джонатан сделал очередной большой глоток вина, поставил бокал на прикаминную полку и вцепился пальцами в обнаженное плечо девушки. Поморщившись от боли, Катриона посмотрела на своего кавалера с досадой. Джонатан сильно напился. Его волосы цвета спелой кукурузы были растрепаны, на щеках выступил пунцовый румянец.

— Катриона, прошу тебя… — пробормотал он нетвердым голосом.

В коридоре послышались чьи-то торопливые шаги, в дверь постучали, раздались приглушенные вскрики, звон разбившегося бокала, веселый смех.

— О, черт, — прошипел молодой человек и заставил себя собраться. — Катриона, выходи за меня замуж. Пожалуйста.

Ты так прекрасна. Ты должна выйти за меня замуж.

Катриона чувствовала холод и одиночество, словно стояла совершенно одна в кромешной темноте на скалистой горной вершине. Она не понимала, зачем Джонатан просит ее выйти за него замуж, если сам он того не хочет?

«Счастье достается великой ценой. Но тогда… тогда…

Какая же я дура, — думала Катриона. — Вот же, Джонатан просит меня выйти за него замуж. Милый, милый Джонатан, которого я люблю столько лет! Бедный Джонатан, он совершенно изнервничался, готовясь весь вечер сделать мне предложение, и он ждет ответа».

— Дорогой мой, — прошептала Катриона, отбрасывая сомнения, страх и темноту, чувствуя охватывающие все ее существо радость и торжество (именно так она это себе и представляла). — Ах, дорогой, я так тебя люблю! Конечно же, я выйду за тебя замуж.

И Катриона поняла, что она — счастливейшая девушка в мире.

— О Боже! — простонал Джонатан и порывисто поцеловал Катриону, крепко обняв ее и больно впившись пальцами в обнаженную спину своей будущей жены.

Катриона почувствовала, как зубы Джонатана стукнулись о ее губы, и ощутила во рту солоноватый привкус крови, но не стала обращать на это внимания. Джонатан целовал ее так, как она столько раз представляла в своих фантазиях, одиноко мечтая об этом поцелуе в своей роскошной девичьей постели.

— О, Джонатан, — выдохнула Катриона. — Я так тебя люблю…

 

Глава 6

Впоследствии июньский бал в сознании Катрионы как-то незаметно слился с ее свадьбой в сентябре, превратившись в одно и то же событие.

Как и в июне, над ее прической в сверкающем великолепием номере отеля «Гайд-парк» трудился приехавший специально по этому случаю из Лондона Мартино. Он беспрерывно кудахтал и ворковал, укладывая под прелестную кружевную фату многочисленные витые локоны и романтичные завиточки отливавших золотом волос.

Джесс и Гвиннет тоже принимали участие в церемонии обряжения невесты. Сами они были в нарядах подружек невесты — коротких пышных платьях: одно из них серебряное, другое — сине-серое. Прически девушкам сделал все тот же Мартино.

И еще там присутствовала Виктория, в бесподобном дымчатом платье, при каждом движении отливавшем серебром.

Аметистовое кольцо на пальце Виктории пылало пурпурным огнем.

— Зачем ты пригласила ее в подружки? — еще раньше недовольно допытывалась у Катрионы Джесс.

— Кажется, Виктория приносит мне счастье, — улыбнулась Катриона. — В конце концов, не постучи Виктория вовремя к отцу в кабинет, Джонатан, возможно, так и не решился бы сделать мне предложение.

— Когда-нибудь все равно бы решился, — возразила Джесс. — И я думала над последними словами, выданными планшеткой…

Но Катриона уже дала себе полностью рациональное объяснение предупреждению планшетки. Разумеется, цена будет великой: отцу Катрионы придется выложить немалую сумму на реставрацию Барнхем-Парка, находившегося просто в катастрофически разрушающемся состоянии. Обойдется восстановление в тысячи и тысячи фунтов.

— Папуля ничего не будет иметь против, — с сияющим лицом сообщила Катриона Джонатану. — Он даже и не заметит.

Любопытно, что шафером на свадьбу пригласили Танкреди.

— Теперь Джонатан с Танкреди большие друзья. Джонатан останавливался у него в Лондоне, и тот водил его на вечеринки. Он таскал его с собой повсюду. И это было очень кстати, поскольку последние несколько недель я откровенно замоталась.

— Но шафером? — допытывалась Джесс. — Ведь у Джонатана должна быть масса других друзей. Почему Танкреди?

— А почему не Танкреди? — мечтательно улыбнулась своему отражению в зеркале Гвиннет.

Джесс пристально посмотрела на подругу.

«Боже мой, а ведь брат Виктории прав, — неожиданно подумалось ей. — Гвиннет действительно прекрасна!»

— Можно пригласить тебя на обед? — Пять слов, которые могли изменить всю ее жизнь.

— Конечно, — с решительностью самоубийцы ответила Гвиннет…

Тем же днем, накануне свадьбы Катрионы, Гвин встретилась с Танкреди в ресторане «Каприз» на Сент-Джеймс.

Традиционный французский интерьер, чудовищные цены, ужасно важные официанты, которые насмерть перепугали бы Гвиннет, не будь рядом с ней Танкреди. Боже, с каким терпением и даже вниманием он слушал ее болтовню. Гвиннет чувствовала себя удивительно остроумной и удивительно красивой. Совершенно новой личностью. Женщиной.

Наконец обед закончился, и Танкреди, слегка поддерживая Гвиннет под локоть, вывел ее через прекрасные, украшенные резьбой стеклянные двери на улицу.

Сев в такси, Танкреди вальяжно развалился на заднем сиденье, вытянув свои длинные ноги, и заговорщицки улыбнулся Гвиннет:

— А сейчас мы поедем ко мне домой и выпьем по стаканчику бренди. Времени у нас предостаточно. Потом я отвезу тебя, чтобы ты могла переодеться к ужину.

— Мне нравится такой план, — ответила Гвиннет, наслаждаясь собственной непринужденностью.

Квартира Танкреди располагалась на набережной в Челси. Она занимала весь первый этаж П-образного многоэтажного дома со сплошь увитым виноградом внутренним двором, который украшали греческие скульптуры и огромные каменные урны. В доме Гвиннет обнаружила черные мраморные полы, множество больших напольных ваз с дурманяще благоухающими цветами, сводчатые резные деревянные потолки, концертный рояль, четыре прекрасных антикварных шахматных столика с инкрустацией и шахматными фигурами из оникса, бесчисленные полки с книгами в кожаных переплетах, великолепные старинные персидские ковры.

— Несмотря на все свои недостатки, Скарсдейл имел хороший вкус, — заметил Танкреди, наливая из хрустального графина коньяк в два коньячных бокала из баккара.

— Салют. — Танкреди слегка чокнулся с Гвиннет.

Глядя Танкреди прямо в глаза, Гвиннет поймала себя на мысли, что Танкреди — единственный молодой человек, на которого она может так вот запросто, без тени смущения, смотреть.

— У тебя прекрасные глаза, — мягко сказал Танкреди, — Пообещай мне, что выбросишь очки и вставишь контактные линзы. — Он ласково взял Гвиннет за подбородок, слегка наклонился и нежно поцеловал, после чего приложил кончик указательного пальца к ее губам и, глядя в упор, спросил:

— Будем, как хорошо воспитанные люди, пить бренди здесь или возьмем с собой в постель?

— Никогда не видел более красивого тела.

Могла ли Гвиннет когда-либо, в самых дерзких своих мечтах, допустить мысль о том, что эти слова будут сказаны ей?

Гвиннет знала, что рано или поздно с ней случится нечто подобное, но никак не предполагала, что произойдет это ясным днем, при полном свете. Она лежала поперек огромной шикарной кровати, без тени стыда и угрызений совести, напротив, даже с какой-то гордостью за себя, в блаженстве оттого, что лежащий рядом с ней мужчина разглядывает ее наготу, исследует ее тело, прикасается к нему, разжигает в нем, дюйм за дюймом, сладкое, дух захватывающее, непреодолимое желание. Гвиннет чувствовала себя порочной распутницей, наслаждающейся возможностью доставить и получить удовольствие. Упиваясь собственным бесстыдством, она взяла руки Танкреди и положила их себе на грудь. Обвив ногами его бедра, девушка растворила свои врата прямо напротив гордо стоящего победителя. Представляя себя молодым диким животным, нежащимся и кувыркающимся на солнечном пастбище в высокой, сочной, мягкой, ласковой траве, Гвиннет довольно засмеялась.

Танкреди поднес бокал с бренди к губам Гвиннет. Она сделала глоток. Танкреди снова поцеловал ее, слизывая капли оставшегося на губах напитка. После этого он отставил бокал в сторону и наконец вошел в зовущую, горящую нетерпением плоть. Гвиннет выгнула спину, прижавшись бедрами к Танкреди, и застонала, ощутив его присутствие в себе, после чего принялась с удивительной легкостью двигаться вперед-назад, вперед-назад и еще, и еще, и еще… пока не смягчился яркий свет сентябрьского дня и тени не стали длиннее, а его лицо над ней не обозначилось с поразительной четкостью и контрастностью, с бисеринками пота, выступившего на лбу. Руки Танкреди, обнимавшие девичьи плечи, стали судорожно сжиматься, и он хрипло прошептал:

— Я готов. А ты?

Где-то в доме хлопнула дверь, но Гвиннет не обратила на это ни малейшего внимания. Она была вне себя, счастливо уносясь куда-то, потерянная в дикой тьме собственного существа, без конца произнося имя любимого:

— Танкреди…

Они умиротворенно лежали в объятиях друг друга.

— Я люблю тебя, — прошептала Гвиннет на ухо Танкреди. — Я люблю тебя, люблю…

За дверью неожиданно послышались шаги и застучали, удаляясь, по мраморному полу.

— Кто-то… — пробормотала Гвиннет.

— Не волнуйся, — прошептал в ответ Танкреди. — Это всего лишь Блайн, сторож. Или, разумеется, Виктория. Мы ведь у нее в доме. — Губы Танкреди тронула ласковая улыбка. — Тебе пора возвращаться. Я обещал Джонатану, что напою его сегодня вечером. Черт бы побрал эти глупые свадебные традиции. Но завтра, Гвин, после свадьбы? Как насчет ужина? Виктория ночным поездом уезжает в Шотландию…

Это была свадьба из волшебной сказки. Репортеры светской хроники пришли в откровенный экстаз.

От Катрионы Скорсби, белоснежно-золотой невесты, нельзя было оторвать глаз.

Гости умиленно взирали на счастливую новобрачную пару, и практически никто не заметил, что жених, сэр Джонатан Вайндхем, не совсем твердо стоит на ногах и потому постоянно нуждается в поддержке своего красавца шафера, и что под глазами молодожена легли синеватые тени, а прическа — в легком беспорядке. Но даже если бы репортеры и заметили некоторые странности, они отнесли бы их за счет вполне естественной нервозности жениха. Да в конце концов ничего в этом удивительного не было, учитывая традиционную холостяцкую вечеринку накануне свадьбы, которая, как рассказывали, удалась на славу.

— Катриона Элизабет, согласна ли ты взять этого человека — Джонатана Канингема Приса Вайндхема — в свои законные мужья, любить и заботиться о нем отныне и вовек…

— Да, — поклялась Катриона.

Трясущимися руками Джонатан надел кольцо на палец невесты, и Катриона стала новоиспеченной леди Вайндхем.

В свадебное путешествие Катриона надела малиновое платье из тайского шелка. Крошечная шляпка красовалась на гладких белокурых волосах, в очередной раз уложенных неутомимым Мартино. Вся розово-золотая, светящаяся любовью и счастьем, под руку со своим красавцем мужем, Катриона подбросила свадебный букет высоко вверх, но поймала его не одна из подружек невесты, а маленькая грушевидная тетушка Мод из Манчестера. Катриона обняла родителей, и миссис Скорсби в очередной раз расплакалась. Гости, шумные и оживленные после пышного обеда с шампанским и изысканнейшими блюдами, громко умилялись при виде двух красивых молодых людей, начинающих совместную жизнь, аплодировали, смеялись и тоже плакали, от всего сердца желая новобрачным счастья. Вскоре вестибюль, украшенный гирляндами и серпантином, опустел, Катриона и Джонатан направились к большому черному «роллс-ройсу», который должен был отвезти молодоженов в аэропорт Хитроу, откуда они рейсом «Эр Франс» отправлялись в Париж.

— Ну вот, — Гвиннет все продолжала махать рукой, несмотря на то что свадебный автомобиль давно уже затерялся в непрерывном потоке машин, — первая из нас и улетела.

— Следующая на очереди — ты, Гвин. Итак, в Америку? — спросила Джесс, когда они вернулись наверх, в отведенную им в доме Скорсби комнату.

— В Америку, — согласилась Гвиннет и неожиданно, к удивлению и досаде Джессики, разразилась рыданиями. — Ах, Джесс, я не знаю, что мне делать. Я не хочу ехать. Я не могу! Не сейчас…

Наполовину сняв свое праздничное платье, Гвиннет не выдержала и, обливаясь слезами, бросилась на кровать.

— Гвин, прекрати! — Полностью одетая к ужину с родителями, четой Скорсби и леди Вайндхем, Джесс присела на кровать рядом с подругой и попыталась, правда, без особого успеха, вытереть ей слезы. — Ну, разумеется, ты должна ехать.

Тебе нельзя реветь: размажешь весь макияж. И потом, ты ведь увидишься с Танкреди сегодня вечером.

Гвиннет всхлипнула и высморкалась.

— О Джесс, я так его люблю…

— Знаю, но ты же едешь только на год.

— Целый год! О Боже! — Гвиннет разразилась новыми рыданиями.

Обнимавшей ее Джесс тоже захотелось плакать. Ею овладело чувство невыносимого одиночества. Катриона уехала, Гвиннет тоже покидала ее.

— Так что ты собираешься дальше делать? — спросила ее Виктория перед отъездом в Шотландию. — Ты, кажется, идешь на работу?

Джесс кивнула. Она уже нашла себе работу помощника секретаря в одном из издательств.

— Возможно, это то, что нужно, — неопределенно кивнула Виктория. — Уверена, ты поступаешь правильно.

Джесс ожидала со стороны Виктории жестокой критики за отсутствие в ней инициативы, но подругу, казалось, не очень волновал ее выбор, и это задевало.

— Конечно, правильно! Это — то, что мне надо.

— Ну разумеется, — безразлично подтвердила Виктория, словно она и впрямь никогда не ожидала ничего другого.

«О Боже, — думала Джесс, вытирая платком мокрые от слез щеки Гвиннет. — Если бы я знала, чего хочу на самом деле».

— Отец, я не хочу работать у «Тоуна и Хальстона», — заявила Джессика.

Слова вылетели как-то сами собой, помимо ее воли.

Обед проходил в ресторане «Бентли» в Мейфер. Леди Хантер и леди Вайндхем, мало знавшие друг друга, были заняты холодно-вежливой словесной баталией.

Генерал сэр Уильям Хантер только что разделался с дюжиной голубых устриц и дожидался своего основного заказа — запеченной лососины, за которой следовали грушевый пироги солидная порция стильтона.

— Не о чем говорить, Джесс, все уже устроено.

— Я не хочу быть секретаршей.

— Ты недолго ею будешь — только попробуешь. Потом выйдешь замуж за молодого Беннермана и оставишь работу.

Вернешься в родные пенаты.

Джесс мельком подумала о Питере Беннермане — весьма богатом молодом адвокате приятной наружности — избраннике ее родителей.

— Я не хочу замуж за Питера.

Отец терпеливо вздохнул.

— Ну хорошо, а чем бы ты хотела заняться?

— Я хочу поступить в школу искусств.

Леди Хантер приподняла свой крючковатый нос.

— Перестань, Джессика. Ты закончила свою учебу, теперь работаешь у «Тоуна и Хальстона». Не раздражай отца. — Растянув губы в притворной улыбке, леди Хантер обернулась к леди Вайндхем:

— Вы знаете, а Джессика и в самом деле очень мило рисует.

— Наш отец тоже воображал себя художником, — живо откликнулась леди Вайндхем. — И ничего из этого не вышло. Одна мазня на холсте. Пустая трата времени.

— Крепкий сон творит чудеса, — объявил генерал, стремясь поскорее закрыть тему. — Утром ты позабудешь о школе искусств.

— Нет, не забуду, — твердо заявила Джесс и поднялась из-за стола.

Апартаменты сверкали великолепием. На Катриону произвели громадное впечатление оливковая в зеленую полоску шелковая драпировка, в цвет подобранные обои, картины в массивных рамах, изысканная мебель и просторная пышная кровать с шикарным шелковым покрывалом. Предупредительные слуги, проявив невероятное понимание, внесли багаж, распаковали вещи, открыли шампанское и наполнили бокалы. Наконец, оставшись наедине, Катриона и Джонатан вышли на небольшую террасу полюбоваться магическим видом ночного Парижа.

— Ax, Джонатан, — прошептала Катриона, — я так тебя люблю!

Свежеиспеченный муж усмехнулся бессмысленной улыбкой и вновь наполнил свой бокал. Бокал Катрионы оставался практически не тронутым.

— Твое здоровье! — Джонатан опять глупо улыбнулся.

Катриона внезапно испугалась, что слишком надоедает мужу своей излишней эмоциональностью.

— Разве все это не волшебно? — В растерянности она посмотрела на улицу.

— Угу, — согласился после некоторой паузы Джонатан и потер ладонью лоб.

Катриона тут же устыдилась своего поведения. Как она сразу не подумала, что ее любимый устал и нервничает. Ее ведь предупреждали о возможном нервном срыве у жениха в день свадьбы. Разве стоит удивляться тому, что Джонатан накачивался шампанским, словно простой водой… Речь новоиспеченного мужа становилась все развязнее и развязнее, наконец он встал и шатающейся походкой направился в ванную.

Джонатан отсутствовал долго. Катриона допила шампанское и улыбнулась самой себе. Она сделает Джонатана самым счастливым человеком на свете. Подождав некоторое время, Катриона переоделась в персикового цвета шелковую кружевную ночную рубашку и пеньюар от «Либерти», затем слегка припудрила нос, освежила румяна и расчесала свои шелковые волосы. Ей очень хотелось предстать перед Джонатаном романтичной и прекрасной…

Раздавшийся из ванной мучительный утробный звук оборвал мечты Катрионы. Она вскочила на ноги, не заметив, как серебряная щетка для волос упала на пол.

Джонатан! О Боже, ему плохо!

Катриона толкнула дверь ванной, но она не поддалась. О Господи!

Катриона изо всех сил толкнула дверь и протиснулась в образовавшуюся щель. Джонатан лежал прямо на холодном кафеле, головой рядом с унитазом, все еще в своем темно-сером костюме и до блеска начищенных черных туфлях. В какое-то мгновение Катриона подумала, что Джонатан умер — лежал он совершенно неподвижно, не подавая ни малейших признаков жизни.

О, злой рок! Так скоро овдоветь!

Но нет: Джонатан едва слышно застонал. Он был жив, хотя и в самом деле серьезно болен. Правда, Катрионе хватило одного беглого взгляда, чтобы определить характер его болезни. Заглянув в унитаз, она спустила воду.

Катриона опустилась рядом с мужем на колени и попыталась приподнять его. Белокурые волосы Джонатана спутались и были мокрыми. Голова безжизненно опрокинулась, испачканное рвотой лицо мертвенно побледнело. Джонатан закашлялся и пробормотал что-то нечленораздельное.

— Все в порядке, дорогой, — прошептала Катриона. — Все в порядке. Я понимаю. Я позабочусь о тебе.

Катрионе пришлось изрядно попотеть, прежде чем ей ; удалось вытащить Джонатана из ванной и дотащить его до : кровати. Она задумалась, стоит ли звать прислугу, чтобы с ее помощью поднять бедолагу на постель, но тут же отказалась от этой мысли, понимая, что лишние свидетели в таких ситуациях ни к чему. В конце концов Катриона расстегнула ему ворот рубашки, сняла узкий галстук, туфли и ослабила брючный ремень, затем, стянув с кровати покрывало, она накрыла им Джонатана и оставила лежать на ковре.

Леди Катриона Вайндхем провела свою свадебную ночь в пустой брачной постели, благоразумно убеждая себя в паузах между слабыми взрывами рыданий, что ничего страшного не произошло — просто Джонатан выпил лишнего. Утром ему будет очень стыдно, и ей следует быть особенно деликатной с ним. К моменту, когда за окном забрезжил рассвет, Катриона успела убедить себя в том, что сама во всем виновата: вероятно, ее неопытность сильно действовала Джонатану на нервы…

** Пока Джесс вела баталию с родителями в «Бентли», а Катриона потягивала шампанское, с трепетом ожидая, когда же Джонатан выйдет из ванной, Гвиннет, в черном платье от Мэри Квант, дожидалась Танкреди в нижнем баре отеля «Ритц» на Пиккадилли.

Множество мужчин входили и выходили из бара, некоторые из них с интересом поглядывали на Гвиннет, а один даже попытался завязать с ней разговор. Но ему было далеко до Танкреди. Через сорок минут Гвиннет в голову неожиданно пришла мысль: что, если посетители принимают ее за пытающуюся кого-нибудь подцепить проститутку?

«Они скоро просто вышвырнут меня отсюда, — беспокойно размышляла Гвин. — И чего доброго, вызовут полицию. Танкреди, пожалуйста, поторопись», — мысленно молила она.

Прошло еще полчаса. Гвиннет все больше теряла контроль над собой, нервничала и чувствовала полнейшую растерянность.

Душа ее окаменела, отказываясь верить в возможность обмана.

Гвиннет не выдержала.

— Флэксмен 4713, — ответил мужской голос.

— Тан… Танкреди? Это Гвиннет, — выдохнула Гвин.

— Простите, мадам, но мистера Рейвна нет дома.

Мадам? Мистер Рейвн?

— Кто это говорит?

— Говорит Блайн, мадам. Привратник.

— Когда Танк… когда мистер Рейвн будет дома?

— Понятия не имею, мадам. Думаю, что не раньше чем через несколько недель.

— Недель?! — невольно вскрикнула Гвиннет. — Но он… но мы… Куда он уехал?

— В Шотландию, мадам, — терпеливо ответил Блайн, словно объясняя Гвиннет то, что она должна была бы и сама знать. — Поезд мистера Рейвна, если мне не изменяет память, отходит через несколько минут.

Значит, Танкреди, говоря все это время, как она красива, дурачил ее?

В автобусе, всю дорогу до своей гостиницы, Гвиннет как могла сдерживала слезы. На следующей неделе она, слава Богу, уедет.

В Калифорнии она будет в безопасности; она ни за что не вернется в Англию. Гвиннет больше никогда, никогда в своей жизни не увидит Танкреди Рейвна.

 

Глава 7

— Да, очень мило. — Доминик Каселли просмотрел папку Джесс и пожал плечами. — Спасибо, что показали мне свои рисунки.

Это был отказ, простой и ясный. Джесс почувствовала себя совершенно разбитой.

Ей необходимо было поступить в этот класс, жизненно необходимо. В первый раз в жизни она открыто пошла против воли родителей и теперь поступала в Лондонскую школу живописи и прикладного искусства. Располагалась школа в мрачном здании викторианского стиля в Блумсбери — кафельные стены, грязные каменные полы и акры стеклянной крыши, сплошь покрытой голубиным пометом. Занятия здесь вели самые престижные художники Англии. И никто из них не мог сравниться с Домиником Каселли, ставшим в последнее время притчей во языцех в кругах художников благодаря своим скандальным, но прекрасным декорациям для Королевского балета. Конкурс в группу Каселли был сумасшедший.

Джесс засунула руки в карманы юбки.

— Очень мило, — повторил мистер Каселли с совершенным безразличием, приближаясь к концу альбома. Но тут, увидя последний рисунок, он запнулся. — А вот в этом что-то есть.

Неожиданный всплеск радости и надежды заставил Джесс вскинуть голову; она посмотрела на свой рисунок. Это был пруд, тот самый пруд с завалами ветролома и грязно-зеленой водой.

— А у вас есть еще что-нибудь в этом роде? — поинтересовался Каселли.

Первый день занятий не принес Джесс ничего, кроме разочарования. Она ожидала от этого дня вдохновения и радости или, в крайнем случае, похвалы за классную работу.

Однако Доминик Каселли, пришедший на занятия, вероятно, с жуткого похмелья, был раздражителен, вспыльчив и страшно сквернословил, решив, очевидно, с первого же дня поставить новую ученицу на место.

— Чему, черт возьми, они там вас учили в этих долбаных шикарных школах? — ругался Каселли. — Вы не отличаете собственной задницы от собственного же локтя.

В жизни еще никто не говорил с Джесс подобным тоном. Она была обижена и возмущена до глубины души.

Шли дни, но отношение к ней не менялось. Вконец разуверившаяся в себе, Джесс пришла к выводу, что никто ее здесь не держит. И делать ей здесь нечего.

Выслушав очередную порцию ругани в свой адрес, она окончательно вышла из себя.

«Больше меня это не волнует», — в бешенстве решила она.

Когда же модель — гибкая, стройная девушка из Западной Индии с подушкообразной грудью — вышла на подиум и начала разминаться перед десятиминутным сеансом, Джесс с нескрываемым пренебрежением, сильно нажимая на карандаш, принялась наносить эскиз на бумагу. У нее просто скулы сводило от злости. Мистер Каселли в это время проходил по рядам мольбертов, бормоча свои обычные причитания:

— Держите линию. Ловите движение. К черту детали.

«К черту тебя, — мрачно думала Джессика. — Как кончится этот день, я уйду отсюда и больше никогда не вернусь».

Во время обеденного перерыва кто-то за спиной Джесс многозначительно произнес:

— Да не переживай ты так. Старый педрила достает тебя только потому, что ты — лучшая, за исключением меня, разумеется.

Голос с резким лондонским акцентом принадлежал Альфреду Ригсу — долговязому парню в потрепанной одежде, с темным лицом цыгана. Фред непринужденно облокотился на полку кассы рядом с Джесс.

— Лучшая? — с изумлением переспросила Джесс.

— Кроме меня. И, если ты этого до сих пор не заметила, ты гораздо тупее, чем я думал.

— Но…

— Я наблюдал за тобой. — Фред жадными глотками осушил кружку пива. — Ты хорошо рисуешь. И он так считает.

Он мне сам говорил.

— Он действительно тебе это сказал?

— Ты меня удивляешь. — Фред пожал плечами, — Это же ясно, как Божий день.

Джесс не верила своим ушам, отказывалась верить. Но тем не менее на душе у нее стало теплее. «В конце концов, вслед за зимой всегда наступает весна», — подумала Джессика и счастливо рассмеялась.

Если Доминик Каселли сказал, что она молодец, то, значит, все ее мучения не напрасны. В этот момент Джесс с радостью могла бы умереть за Альфреда Ригса…

Вскоре после их разговора в столовой Джессика обнаружила, что смотрит на Фреда иначе, чем прежде. Временами Фред встречался с ней взглядом, и губы его расползались в белозубой цыганской улыбке. Джесс улыбалась в ответ. Теперь она с нетерпением ждала нового дня. Когда в студию пришел очередной натурщик — высокий, стройный молодой парень, Джесс поймала себя на мысли, что смотрит на него с новым интересом. Глядя на длинную линию бедер, покатые плечи, стрелу треугольника черных волос, покрывавших пах, она задалась вопросом: выглядит ли обнаженный Фред так же? При этой мысли Джесс страшно покраснела и прикусила губу, ужасно разозлившись на саму себя, ведь Фред, как она считала, не должен был интересовать ее как мужчина, поскольку в первую очередь он был для нее художником.

Лежа ночью в холодной постели в своей девичьей одинокой квартире, Джесс, сгорая от стыда, думала о том, что ее ощущения — не что иное, как желание физической близости. Она хотела Фреда…

Субботний день.

Джесс с путеводителем «Лондон от А до Я» под мышкой выбралась из подземки на Фулхем-Бродвей и углубилась в лабиринты боковых улочек, забитых лотками, с которых продавалось все, что душе угодно: от рулонов ковров до шелковых шарфиков, от велосипедных запчастей до фруктов и овощей. С трудом пробираясь сквозь пеструю толпу, Джесс, крепко прижимая к груди сумочку, упорно искала нужную ей улицу.

И нашла. Узенький дворик без каких-либо признаков деревьев или цветов, но забитый искореженными автомобильными кузовами.

Из дверей подъезда появился паренек, на вид лет шестнадцати, катящий перед собой наполовину стершуюся автомобильную покрышку.

— Кто вам нужен? — живо поинтересовался он.

— Фред Риге.

— В самом деле? — Парень уставился на Джесс с явным недоумением.

— Мы вместе учимся… в художественной школе. — Голос Джесс был едва слышен.

В своем великолепном твидовом костюме, с шелковым шарфиком от Жакмара вокруг шеи, в изящных туфельках, Джесс почувствовала себя полной идиоткой в этой непривычной обстановке. Надо было хотя бы надеть джинсы.

Подросток указал на неокрашенную дверь.

Джесс слегка постучала костяшками по грубой деревянной двери.

На пороге дома появился Риге.

— Вот это да! Привет, Джесс!

— Я просто шла мимо… Можно мне посмотреть что-нибудь из твоих работ?

— Лады, заваливайся, коли уж ты здесь, — засмеялся Фред, всем своим видом показывая, что ничего неожиданного в появлении Джесс он не видит.

В комнате стоял ледяной холод, и она была почти пуста, если не считать добротно сколоченную стойку с развешанной на ней полудюжиной или около того картин маслом в самодельных рамах, скамью и допотопный фанерный стол на деревянных ножках. В углу валялась развороченная куча одеял, служивших, очевидно, Фреду постелью. У стенки выстроились в ряд шесть новеньких, не распакованных телевизоров.

— Боже мой, — воскликнула Джесс в замешательстве, — а это что?

Фред посмотрел на Джесс так, словно у нее не все в порядке с головой.

— Телики, конечно.

— Но… — Теперь Джесс заметила еще одну большую картонную коробку, стоявшую за телевизорами, в которой при ближайшем рассмотрении обнаружились дюжины новеньких алюминиевых банок с кофе. — Откуда все это?

Фред пожал плечами:

— Случайно выпали из грузовика.

— О Боже! — Джесс с ужасом уставилась на Фреда. — Они ворованные. А ты — скупщик краденого!

— К вашим услугам. Хочешь чашечку? — Фред склонился над раковиной, наполняя водой сверкающий хромированный чайник.

— Да, конечно, — вежливо приняла предложение Джесс. — С удовольствием.

От собственной отчаянности у Джесс слегка дрожали колени. Никогда еще она не приятельствовала с представителями рабочего класса и никогда еще не была лично знакома с вором.

Когда с кофе было покончено, Фред торопливо встал и, вертя в руках чашку, предложил:

— Хочешь взглянуть на мою мазню?

Риге, очевидно, спешил показать своей гостье то, за чем она пришла, проводить ее и вернуться к своей работе. Джесс прекрасно все понимала.

Понимала, но… не могла уйти.

— Ну вот, смотри.

Джесс завороженно смотрела на большую незаконченную картину маслом: кафетерий на Лондонском вокзале.

Темнокожая девушка в большой, не по размеру, бирюзовой униформе держала в руке большую белую фарфоровую кружку, точно такую, из которой сейчас Фред угощал Джесс.

Лицо девушки было хмурое и уставшее. Она ненавидит свою жизнь — Джесс поняла это с первого взгляда — ненавидит работу, ветреную погоду, надоевший уныло-серый город, людей…

— Ну вот. — Фред принялся снимать один за другим холсты со стойки.

Уличные сценки. Прекрасные и неприглядные, мокрые от дождя водосточные трубы, блеск неоновых огней и люди: у входа в пивную, в очереди на автобусной остановке, играющие в бинго, спешащие за покупками.

— Очень, очень хорошо, великолепно, — совершенно искренне призналась Джесс. — Да ты и сам это знаешь. Мне никогда так не написать.

— Верно. Ты будешь писать другое. Послушай, Джесс, — Фред старался не смотреть ей в глаза, — извини, но мне нужно вернуться к работе.

— Понимаю, — кивнула Джесс. — А можно я останусь и немножко посмотрю, как ты работаешь?

Вернувшись к мольберту, Фред напрочь забыл о своей гостье. Он работал до вечера, пока не угас короткий свет ноябрьского дня, потом включил люминесцентную лампу, отчего предметы в студии приняли резкие очертания и показалось, что в ней стало еще холоднее. Фред рисовал вдохновенно и даже взволнованно; временами он бормотал про себя что-то невнятное, вытирал кисти о рукава рубахи, наносил широкие мазки на полотно, потом отходил назад, чтобы окинуть взглядом картину целиком, и задумчиво почесывал затылок, пачкая при этом волосы краской.

Фред не отходил от холста до десяти часов. Затем, тщательно промыв кисти, он обернулся и тут словно в первый раз заметил Джесс.

— Ты еще здесь?

— Да-а-а. — Джесс потянулась, и зубы ее застучали от холода.

— Господи, ты же совсем заледенела. Здесь чертовски холодно. — Фред беспомощно взглянул на Джесс. — Я обычно ложусь спать, как только заканчиваю работу. Слишком холодно, чтобы заниматься чем-либо еще.

— Хо-хо-хорош-ш-шо, — промямлила Джесс.

Фред пребывал в замешательстве.

— Ты хочешь остаться здесь? Здесь, со мной?

— Да, — выдохнула Джесс, обрекая себя не только на холод, но и на откровенное голодание, ибо не ела она с самого утра.

Впрочем, ее это мало волновало. Ее вообще ничего не волновало.

— Ну что ж, — сдался Фред. — Если ты уверена…

Они лежали, обнявшись, на полу под грудой одеял, поверх которой накинули еще твидовое пальто и юбку Джесс.

— Ты сумасшедшая, — сообщил Фред. — Ты это знаешь? Окоченевшая, сбрендившая сумасшедшая.

Он принялся растирать Джесс грудь, и это было похоже на то, как если бы его испачканные красками руки изучали и запоминали все подробности девичьего тела.

— Ты когда-нибудь уже делала это? — с любопытством спросил Фред.

— Нет.

— Я тоже.

— Ничего страшного.

Джесс лежала под Фредом, чувствуя мягкое прикосновение его кожи к своей и потрясающие ощущения в своем теле, когда Фред кончиками пальцев принялся пощипывать ее соски. Джесс дотронулась до гладкой груди Фреда, спустила руку ниже и прошлась по колючей щетинке лобковых волос; еще немного вниз, и Джесс наткнулась ладонью на его восставшую плоть.

— А-а-ах! — счастливо вскрикнул Фред. — Да-а-а, так хорошо.

Он оказался гораздо больше, чем ожидала Джесс. Она охватила его пальцами, думая о том, как он сейчас проникнет в нее. Умом она понимала — это один из самых важных моментов в ее жизни, и надо не только прочувствовать, но и запомнить его. Запомнить как можно лучше.

— Крепче, — прошептал Фред, — сожми крепче. Двигай пальцами. Вверх-вниз. Ага, вот так, вот так — то, что надо. — И вскоре с коротким всхлипом:

— Я хочу войти, хорошо?

— Да, ради Бога, да, Фред, быстрее!.. — теряя голову от волнующего плоть и кровь желания, воскликнула Джесс.

— Не волнуйся, — попытался успокоить ее Фред, — я постараюсь, чтобы тебе не было очень больно.

Фред встал на колени между раскинутых ног Джесс; ворох одеял аркой накрывал его плечи; и в свете уличных фонарей, светивших прямо в незашторенное высокое окно, Джесс впервые увидела его — мощного, вырвавшегося из гнезда густых черных волос.

— Все будет хорошо, — шептал Фред. — Все будет хорошо.

Он крепко обнял Джесс, прижав ее грудь к своей, практически без всякого сопротивления она ощутила его глубоко внутри себя. Фред погрузился раз, второй и тут же содрогнулся всем телом, как раненый зверь, а затем обвис на Джесс, словно упавший с плечиков плащ. Все кончилось.

— Прости, любимая, — смущенно пробормотал Фред, — больше я терпеть не мог, в следующий раз будет гораздо лучше. — С этими словами он крепко уснул.

Фред оказался прав: в следующий раз получилось гораздо лучше. А в третий — еще лучше.

Джесс провела в студии Фреда все воскресенье. Утром она быстренько сбегала за продуктами и вернулась с коробкой, полной яиц, хлеба и масла. На завтрак они съели яичницу, а на ужин — сандвичи из сваренных вкрутую яиц. День постепенно снова сменился непроглядной ночной тьмой. Где-то после обеда появился человек в темном плаще и забрал два телевизора.

— А твоей крошке здесь не холодно? — уходя, хохотнул он с порога.

— Сегодня — это уже восьмой раз, — с гордостью сообщил Фред где-то около семи вечера. — Я считал Во потеха — Фред довольно усмехнулся. — Никогда особо об этом не думал. Все времени не было…

Для Джесс два дня и две ночи, проведенные в занятиях любовью с Фредом, были подобны долгому падению с высокой скалы. Она не в силах была остановиться — длительное стремительное путешествие, бесконтрольное, сумасшедшее и еще более замечательное оттого, что с ее рисунками стало происходить что-то потрясающее.

— Неплохо, — проворчал у нее за плечом Доминик Каселли. — Продолжайте в том же духе. Может, еще и не все потеряно.

 

Глава 8

Глядя в окно поезда, мчавшегося на всех парах в Суиндон, где мамочка должна была встретить дочь на автомобиле, Джесс чувствовала себя чужаком, возвращающимся в мир, где не было ни Фреда, ни Доминика Каселли, а потому в мир совершенно бессмысленный и пустой.

«В самом деле, Джессика. Думаю, ты могла бы время от времени писать или хотя бы звонить. Ты совершенно вычеркнула нас с папой из своей жизни…»

Джесс вспоминала о своей последней ночи с Фредом. «Я люблю тебя, Фред Риге», — беззвучно шептала она. Теперь ей казалось, что они могли бы жить вместе, чуть позже — весной. Нет смысла ей одной жить в собственной квартире.

Джесс представила себе бледно-желтые нарциссы на подоконнике в пещере Фреда, крепкую удобную кровать, электрообогреватель и — больше никаких телевизоров, радио, коробок с тостерами или, как это раз было, огромного рулона королевского голубого ковра, свистнутого с выставки из здания суда палаты лордов. Фред больше не будет перекупщиком. Рука об руку с Джесс он пойдет по прямой дороге.

Они вместе будут рисовать, вместе работать, вместе строить жизнь.

Джесс вновь вспомнила тело своего возлюбленного. Господи! Как же ей жить без него все эти долгие три недели!

Обнаженный Фред просто прекрасен: гладкая смуглая кожа, фантастически грациозные движения, густые взъерошенные черные волосы, орлиный нос и горящие вдохновением глаза…

Оба они становились все опытнее и искушеннее, следуя по исполненной приключениями тропе сексуального самовыражения. Джесс и Фред перепробовали все возможные и невозможные позы.

— Я не думаю, что кто-то на самом деле делает это, — завела как-то осторожно разговор Джесс. — Я имею в виду проститутки, конечно, делают, но не нормальные люди, как мы.

— Да? А почему бы нет? — Фред настойчиво и нежно пригнул ее голову к своим чреслам. — Давай попробуем. Не бойся, — подбодрил он Джесс, — не укусит. — А потом, полностью удовлетворенный, предложил:

— Хочешь, я сделаю с тобой то же?

— Если тебе это понравится, — согласилась Джесс, чувствуя жар и проворство его языка на мучительно-сладко чувствительной плоти. Со стоном Джесс вцепилась в волосы Фреда и затем, не в силах сдерживаться, закричала.

Фред поднял голову и усмехнулся в темноте.

— Эй, — весело поинтересовался он, — совсем неплохо, а?

Поезд уже миновал Рединг; до Суиндона было рукой подать. Ритмичный перестук колес действовал успокаивающе, почти завораживающе.

В прошлом году Джесс наслаждалась каждой минутой, проведенной с родителями. Теперь же все ее мечты были направлены лишь на то, чтобы поскорее вернуться к Фреду, Доминику Каселли, к настоящей жизни. Поежившись, Джесс сунула руки, чтобы как-то согреть их, между ног и крепко стиснула бедра. Последовавшая вслед за столь невинным телодвижением вспышка горячего сексуального наслаждения заставила ее густо покраснеть. Это, впрочем, не помешало новоиспеченной нимфоманке (как с усмешкой называл Джессику Фред) с новым приступом нежности и страсти думать о своем возлюбленном. Чудесные, чудесные дни и ночи. Много ли им надо? Живопись да любовь. Все сложилось как-то само собой, легко и красиво. Слава Богу, обошлось без месячных. Это бы все испортило…

Джесс почувствовала, как у нее перехватило дыхание, точно она упала со вставшей на дыбы лошади на гравиевую дорожку.

«Нет, — подумала она. — О-о-о, нет, это невозможно!»

Весь оставшийся путь Джесс продолжала убеждать себя, что она никак не могла забеременеть. Она ведь так прекрасно себя чувствует: ни малейшего намека на недомогание.

— Бог мой, Джесс, ты и впрямь прекрасно выглядишь! — с облегчением воскликнула мать.

— Немного похудела, проказница, но при такой нагрузке и немудрено, — чмокнул Джесс в щеку отец.

— Сегодня вечером к ужину приедет Питер, — сообщила леди Хантер. — Он истосковался по тебе. Хоть бы написала бедному мальчику.

Оставшись наконец в одиночестве в своей прелестной детской комнатке, Джесс посчитала недели. Семь. Она уставилась широко раскрытыми глазами в белоснежный потолок и принялась ждать первого шока досады и страха, неминуемо следующего за подобными открытиями. Но шок никак не наступал. Напротив, Джесс чувствовала приятный прилив предчувствий и восторга. Каким же талантливым будет этот ребенок! Он или она станет, должно быть, таким же великим, как Леонардо да Винчи!..

Все каникулы Джесс пребывала в счастливом сиянии тайных ожиданий. Когда рассказать Фреду? Она ни минуты не сомневалась, что, узнав о ребенке, он просто умрет от счастья.

Несмотря на то что Джесс писала Фреду каждый день, она приберегла самое важное известие для разговора с глазу на глаз.

Каждый день Джесс ждала ответного письма или хотя бы открытки, но Фред никогда никому не писал. Другого от него, уверяла себя Джесс, она и не ожидала.

Пришла открытка от Катрионы и Джонатана, после чего Джесс позвонила Катрионе и услышала в голосе подруги такую искреннюю радость по поводу этого звонка, что в полной мере осознала свою вину за долгое молчание.

Пришла поздравительная открытка и от Гвиннет: высокий стилизованный небоскреб, из всех окон которого высовывались счастливые люди. В конверте лежала еще и длинная записка, смысл которой при первом чтении Джесс понять не удалось, а потому она вновь и вновь перечитывала послание подруги.

«Дорогая Джесс!

Как там богемная жизнь?

Прости, что до сих пор не писала, но тому были ОЧЕНЬ ВЕСКИЕ ПРИЧИНЫ. Мистер и миссис Вере затеяли бракоразводный процесс, и теперь я оказалась между двух огней. Каждый из супругов делится со мной жалобами на подлость своей бывшей драгоценной половины.

Миссис Вере, весьма чопорная дама (у меня язык не повернулся бы хоть раз назвать ее «Си Си» — помнишь?), забрала детей и вернулась к матери. Кроме того, она прихватила с собой всю мебель. Джон, обрадовавшись этому обстоятельству, как рождественский клоун, набил дом всевозможными цветами, громадными подушками и каким-то бродячим людом. Все они курят марихуану (теперь это называется травкой), играют на гитаре и пишут стихи. Мне кажется, Джон мнит себя эдаким покровителем искусств.

В отношении меня он испытывает некоторое чувство вины, а потому предоставил мне право выбора: идти на все четыре стороны или же остаться у него в доме. Домина огромный (это надо видеть, Джесс), и теперь я имею в полном своем распоряжении весь верхний этаж. Кроме того, Джон нашел мне работу в своем рекламном агентстве. Теперь я администратор. Целый день вишу на телефоне и встречаюсь с забавными людьми. Ах, если бы было время рассказать тебе о них! И как вообще мне хотелось бы иметь здесь настоящего друга, с которым я могла бы поделиться своей счастливой судьбой! И почему тебе не приехать ко мне? Подумай об этом как-нибудь, Джесс. В Лондоне сейчас, должно быть, холодии-и-ище!

Люблю, люблю и еще раз люблю… Между прочим, как там дела на любовном фронте?

Гвин».

Письмо было очень живым и веселым, совсем не в стиле Гвиннет. Звучало письмо по-американски счастливо, но не совсем понятно. И куда это только Гвин занесло?

Первые признаки беспокойства овладели Джесс, как только она вошла в собственную квартиру на Онслоу-Гарденз и закрыла за собой дверь.

Три недели Джесс не видела Фреда и ничего о нем не слышала: сегодня-завтра она сообщит любимому свою потрясающую новость.

«Боже мой, — тревожно подумала Джесс, — а относится ли ко мне Фред по-прежнему? Может, за эти три недели он уже забыл меня? Может, Фред успел уже найти себе кого-нибудь еще? — Джесс испугалась. — А вдруг Фред не хочет ребенка? Вдруг он придет в ярость? Вдруг я его потеряю?..»

В конце концов она решила не встречаться с Фредом сегодня вечером — лучше увидит его завтра утром на занятиях. А завтра вечером они опять будут вместе. И тогда он узнает о ребенке.

Но утром Фред на занятия не пришел.

Он никогда не пропускал занятий. Должно быть, заболел. Но он никогда не болел.

На Блоссом-Мьюс дверь в студию была раскрыта нараспашку. Лестница вся завалена мусором, сама студия совершенно пуста.

— Две недели назад за ним приходили копы, — доверительно сообщили Джесс во дворе.

— Полиция? О Боже! Он… он в тюрьме?

— Не-е-еа — удрал.

— А куда?

— Не мое дело.

На следующий день в «Кения кофи хаус» в Найтбридже Виктория отчитывала Джесс:

— Нет, ты совершенно непроходимая идиотка! — Виктория, как всегда, выглядела весьма экстравагантно во французском беретике, ловко сидящем на ее коротко остриженной серебряноволосой головке. Рядом с ней Джесс чувствовала себя неуклюжей, безвкусно одетой и глупой. — Почему ты не пользовалась контрацептивами?

Джесс беспомощно покачала головой:

— Не знаю. Я не думала. Все это случилось так… так быстро…

— И он, конечно же, тоже не пользовался? Они никогда не пользуются.

Джесс обратилась к Виктории, потому что ей больше не к кому было обратиться. К тому же она почему-то думала, что Виктория знает, как следует поступать в подобных случаях.

— Когда я рассказала обо всем дома, мать послала меня в приют для девушек, попавших в беду. Я рожу ребенка, его оставят в приюте, а я вернусь домой, и все будет так, словно ничего и не произошло. Это мать так говорит. Но я… Я понимаю, что мне нельзя иметь ребенка от Фреда, и решила от него избавиться.

Виктория вздохнула. Достав из сумочки небольшую записную книжку в черном кожаном переплете, она принялась листать ее в поисках нужного адреса. Отыскав необходимую запись, Виктория дала Джесс номер телефона врача в Голдерс-Грин.

— Попробуй у него. Одна из моих подруг там уже побывала. Говорит, что все в порядке.

Здание небольшой частной клиники ничем не отличалось от других выстроившихся в ряд каменных коттеджей в стиле короля Эдуарда:

Джесс приехала туда в девять вечера и, расплатившись, отпустила такси. Чувствовала она себя при этом совершенной преступницей.

В восемь утра Джессика уже лежала на операционном столе. К девяти часам она уже снова была в своей палате и отдыхала после операции. Сиделка принесла ей чашку крепкого и сладкого, как сироп, чая.

В полдень Джесс уже вернулась на свою квартиру в Кенсингтоне.

Все прошло быстро, качественно и абсолютно беззвучно. Пришла, ушла — и никакой беременности.

По крайней мере теперь ей не придется бросать ребенка Фреда на произвол судьбы.

Джесс села на аккуратно застеленную постель и окинула взглядом свою узенькую комнату: мольберт, рисовальная доска, большая черная папка для эскизов. Она вдруг с пугающей ясностью поняла, что никогда уже не сможет вернуться в художественный класс — слишком многое там будет напоминать о Фреде. А ей во что бы то ни стало надо о нем забыть и никогда, никогда больше не думать. Иначе она не выживет…

Весь день Джесс продремала в постели. Вечером она написала письмо Гвиннет:

«Если в твоем великолепном замке найдется еще одна „громадная подушка“ для твоей старой подруги и если подруга тебе до сих пор все еще нужна, то я в полном твоем распоряжении. К тому же ты права: в Лондоне и впрямь холодно, а я слышала, что самолеты летают в Филадельфию каждый день».

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 

Глава 1

Белый подковообразный пластиковый стол Гвиннет располагался как раз напротив лифтов. Справа на столе стояли телефоны, слева — ваза с живыми цветами, которые менялись каждый день, прямо перед Гвин лежала огромная книга регистрации. Помещение походило скорее на великолепную гостиную, нежели на приемную рекламного агентства.

Гвиннет любила свою работу. Здесь она чувствовала себя в центре внимания. Ее призывали на обсуждение новых макетов рекламы. Она научилась очень правдоподобно врать, отвечая на телефонные звонки, и получала огромное удовольствие от ощущения собственной власти, когда к ней обращались за советом по поводу выбора той или иной новой топ-модели для коммерческой и печатной рекламы.

А в сентябре 1968 года в агентстве произошли два события, навсегда изменившие дальнейшую судьбу Гвиннет.

Первое из них — получение заказа на рекламу только что изобретенного средства для окраски волос «Тони Тресс», обещавшего настоящую революцию в деле ухода за рыжими волосами и предлагавшего целую гамму цветов от нежно-белокурого до огненно-красного. Второе событие — прием на работу Бориса Бейлода, молодого фотографа из Лос-Анджелеса с замечательно живым лицом, каштановыми кудрями и глазами настолько темно-голубыми, что они казались черными.

Борис не стал терять времени зря — к великому ужасу исполнительного директора, он захватил все бразды правления. Несмотря на малый рост, Бейлод был просто-таки одержимой личностью, энергии в нем хватало на десятерых, а честолюбия — и на всю сотню. Вдобавок ко всему Борис был еще и невообразимо требовательным профессионалом.

Бейлод лишь мельком глянул на глянцевую, 8х10, фотографию выбранной уже для рекламы «Тони Тресс» модели, почесал переносицу и коротко бросил:

— Не пойдет. Когда мое творение покидает студию, на нем стоит мой фирменный знак. Мир его видит и говорит:

«Этот портрет сделал Бейлод». Вот зачем я здесь. Так что все сделаем по-моему. Я сам займусь поисками моделей.

Гвиннет сидела за своим белым столом и, поочередно откусывая то плавленый сырок, то сандвич с корешками люцерны, то ярко-зеленое огромное яблоко, писала письмо Катрионе.

«Дорогая Кэт.

Прости, что так долго не писала, но в «городе цветов» время летит слишком быстро! Сама не знаю, как мы выдерживаем этот бешеный ритм! Джесс здесь уже полностью обжилась, можно сказать, аборигенка. Носит на голове повязку, мини-юбку, прикрывающую ягодицы только в том случае, если стоять прямо, и покуривает травку.

Мы все еще живем в доме Джона Верса. Я все так же люблю свою работу, а Джесс все так же трудится в нашем отделе искусства, занимаясь рутинной работой. Мне хотелось бы заставить ее вернуться к настоящему рисованию, но она говорит, что и думать об этом не желает».

Гвиннет задумалась, стоит ли писать Катрионе о том, чем еще занимается Джесс.

Как и предполагала Гвиннет, сразу же по прибытии в Сан-Франциско Джессика со всей воинственностью новообращенной погрузилась в пучины сексуальных экспериментов и приключений, пропагандируемых в городе на каждом углу.

Со знанием дела покачивая головой, Гвиннет объясняла себе поведение подруги реакцией на ее лондонские злоключения.

Ведь ей даже пришлось сделать аборт. Ясно, что теперь Джесс старается поставить между собой теперешней и своими ужасными воспоминаниями как можно больше мужчин.

Откуда-то сверху над столом раздался резкий, требовательный голос:

— Это ваш натуральный цвет волос?

Ну конечно, Борис Бейлод.

— Разумеется, натуральный, — холодно отозвалась Гвиннет.

— Не «разумеется». — Бейлод наклонился над столом и попробовал на ощупь прядь волос Гвин, после чего кончиками пальцев приподнял подбородок девушки и принялся изучать ее лицо. — Кто в этом мире учил вас накладывать макияж? — сердито спросил Бейлод. — Какая-нибудь молоденькая кассирша в Вулворте?

Гвиннет гневно отдернула голову в сторону.

— Мистер Бейлод, это грубость. И вовсе не ваше дело.

— Именно мое. Надевайте пальто. Мы уходим.

— Вы, может быть, и уходите, — раздраженно фыркнула Гвиннет. — А у меня еще есть работа.

— И вы, разумеется, незаменимы. На эти долбаные звонки может отвечать любой. Вызовите кого-нибудь из машинисток.

Гвиннет откинулась в своем кресле и расхохоталась.

— Но почему я должна отпрашиваться? Зачем?

Борис ответил ей тоном, давшим понять, что она, Гвиннет, непроходимая тупица и не умеет читать его, Бейлода, мысли.

— Разумеется, я хочу сделать ваши пробные снимки.

Они прошли уже два квартала, и Бейлод, впихнув Гвиннет в старинные чугунные ворота, поволок ее к солидному зданию с красными дверьми в глубине двора. Салон Элизабет Арден!

— Здесь сейчас работает отличный новый парень из Лондона. Кроме него, в этом городе никто не умеет сделать нормальную стрижку.

Бейлод прорвался в салон, несмотря на бурные протесты и заявления о том, что «у мистера Дирка весь график забит».

— Чрезвычайная ситуация! Да вы и сами видите! — Бейлод выразительно указал на голову Гвиннет.

После салона Борис потащил Гвин по Пауэл-стрит, через Юнион-сквер в «И. Магнии», где сделал ряд странных, по мнению Гвиннет, покупок в отделе косметики.

— Кто за это за все заплатит? — беспомощно спросила Гвиннет. — Я не могу себе позволить стричься у Элизабет Арден и покупать такие дорогие вещи. — Бедняжка даже не совсем ясно себе представляла, как с некоторыми из них обращаться. — И зачем целых три оттенка основы для пудры? — В маленькой коробочке, подобно каким-то ужасным, задравшим лапки насекомым, лежали накладные ресницы. — Мистер Бейлод, ради всего святого, что вы делаете? Я не могу это носить, вы это не серьезно… Бейлод, подождите!

Сидя рядом на заднем сиденье такси, они ехали по Четвертой улице в сторону Харрисона — в тот район города, который Гвиннет никогда не знала да и не стремилась узнать. Это был район дешевых баров, ломбардов, бродяг-оборванцев, пивших прямо из бутылок и спящих в коричневых бумажных мешках. Такси остановилось у ветхого здания товарного склада, окна которого были либо зарешечены, либо просто забиты стальными брусьями. Бейлод извлек из кармана брюк большую связку ключей и отпер три отдельных замка.

Гвин была совершенно одна в этом ужасном здании с человеком, которого едва знала, определенно сумасшедшим, может быть, маньяком-женоненавистником или извращенцем, который измажет ее с ног до головы тональным кремом, наклеит по всему телу накладные ресницы, потом изнасилует и убьет. Тело Гвин будут искать, быть может, несколько дней… От волнения у бедняжки на лбу выступил пот, и она принялась нервно поправлять дрожащими пальцами свою новую, стильную прическу.

— Бейлод, а что это за место? — выдавила Гвиннет, заставив себя при этом неестественно громко хохотнуть.

— А вы что, черт возьми, думаете? Здесь — моя студия.

— Как здесь? В таком районе?

— Это дешево.

Гвиннет села к заваленному косметикой туалетному столику и уставилась в зеркало.

— Ну и что с этим делать? — спросил Бейлод, аккуратно убрав волосы со лба Гвин и пристально разглядывая ее лицо. — Боже правый, как вы думаете, что это такое? Разве это нос?

Гвиннет, которая до сих пор полагала именно так, издала нервный смешок.

Бейлод презрительно фыркнул и принялся за работу. Руки его действовали так профессионально, что прежние страхи Гвиннет как-то сами собой улетучились. Вначале базовый крем на все лицо, затем наложение тона на нос, щеки, лоб и шею. Бейлод то и дело вертел голову Гвиннет, пристально изучая каждую деталь ее лица. Когда с подготовкой было закончено, легкими шлепками он наложил румяна, а вслед за этим, орудуя кисточкой, принялся за тени. Бейлод выбрал мягкий золотисто-коричневый цвет, тон которого в уголках глаз усилил до темно-коричневого. Достав из коробочки накладные ресницы, он нанес на них специальный клей и с поразительной ловкостью прилепил к векам.

Гвиннет моргнула. Ресницы казались тяжелыми и неудобными.

— Придется привыкнуть, — констатировал Бейлод.

Гвиннет встала у белого бумажного фона, чувствуя себя без очков совершенно беззащитной, а неутомимый, полный творческой энергии Бейлод занялся установкой света.

Когда с этим было покончено, Борис открыл небольшой холодильник, стоявший в углу студии, и извлек из него бутылку шампанского. Наполнив пенящимся напитком пластмассовый стаканчик до краев, Бейлод вручил его Гвиннет.

— Выпейте! Вы скованны, как бочка. Надо расслабиться. Ну давайте же — пейте. — Борис увещевал Гвин, словно ей предстояло выпить лекарство.

Теперь он делал какие-то свои прикидки, глядя на Гвин сквозь лес расставленных вокруг нее прожекторов и светильников, и мотался взад-вперед, высчитывая необходимое фокусное расстояние.

Гвиннет поставила стакан на столик и в ожидании замерла на месте.

— О Боже! — теряя терпение, воскликнул Бейлод. — Ни дать ни взять — манекен в витрине универмага! Немного выразительности, пожалуйста! Живости! Думайте о чем-нибудь возбуждающем! — Борис пощелкал пальцами. — Ваш любовник. Представьте себе, что вы со своим парнем занимаетесь любовью.

Было ли тому виной шампанское, а может, какое-то химическое излучение, исходившее от самого Бейлода, но неожиданно для себя самой Гвиннет вернулась в тот полдень, в Челси, во время, которое обещала себе забыть. Она ясно видела прекрасный римский профиль Танкреди, освещенный лучами заходящего солнца, чувствовала, как его руки поднимают ее, чувствовала вкус его губ…

— Отлично! — закричал откуда-то далекий голос. — Фантастика! Держите этот взгляд… Потрясающе! — Клик. Клик.

Клик. — А теперь давайте сменим тему. Немного злости.

Печаль. Вам наплевать на этого парня. Он вас бросил… по-настоящему «кинул» вас.

Зазвучали отчужденно-грубые слова Блайна: «В Шотландию, мадам. Поезд мистера Рейвна отходит через несколько минут».

— Эй! Да это просто сенсация! Вы совсем неплохая актриса, Гвин, вы знаете об этом? — Клик. Клик. Клик.

Гвиннет вернулась на землю. Она помотала головой и дрожащим голосом попросила:

— Я больше не могу. Мне надо домой. Я плохо себя чувствую.

Бейлод нахмурился.

— Не говорите мне, что вы можете, а чего не можете. Вы будете делать то, что я скажу. А я говорю: надо работать, надо вертеть своей задницей до тех пор, пока я не скажу «хватит».

 

Глава 2

Сентябрь того же года. Катриона вот уже два года как замужем.

«Дорогие Джесс и Гвиннет.

Не получала от вас весточки вот уже целую вечность, но я прекрасно понимаю, как вы обе заняты.

Собственно говоря, я и сама основательно загружена…

Джонатан, разумеется, просто великолепен. Не знаю, когда еще я была так счастлива».

Катриона была глубоко несчастна, но гордость не позволяла ей признаться подругам в том, что ее брак обернулся катастрофой. Они с Джонатаном даже спали в разных комнатах.

Но возможно, оно было и к лучшему, поскольку интимная жизнь молодоженов потерпела крах с первой же брачной ночи. И коль скоро любая заинтересованность в сексе рассматривалась Вайндхемами как признак дурного воспитания, Катриона в конечном итоге возблагодарила судьбу за то, что ее избавили от очередной порции унижения.

Катриона потеряла девственность лишь с третьей попытки.

— Все равно что пытаться пробиться сквозь каменную стену, — с горечью пожаловался неудачливый супруг, в то время как Катриона изо всех сил сдерживалась, чтобы не расплакаться.

И впоследствии не было никаких нежных ласк, бережных рук, возбуждающих поцелуев. Джонатан взбирался на супругу, справлял свою нужду, удовлетворялся и уходил. Редко он оставался в ее постели более чем на час и ни разу на всю ночь. Безопаснее было писать о доме.

«Реконструкция все продолжается. Я чувствую себя героиней исторического романа, возвращающей старому разрушенному замку его былую славу. Мой дорогой папочка нам во всем помогает».

На самом деле Эрнест Скорсби был страшно недоволен.

Он уже потратил на реконструкцию имения Вайндхемов сумму, вдвое большую обещанной, а конца и края работам не предвиделось. Счета росли как снежный ком, а мать и сын Вайндхемы продолжали строить все новые планы переделок и, с нетерпением ожидая очередной подписи Скорсби под очередным чеком, заказывали новую обстановку во все комнаты.

«Мы с Джонатаном в последнее время ведем очень активную жизнь в обществе, встречаемся с массой друзей в Лондоне».

И снова ложь: Джонатан не питал ни малейшего интереса к друзьям Катрионы, за удивительным исключением — Виктории. К ней он проявлял повышенное внимание. Виктория Рейвн, так в конечном итоге и не закончившая свой Оксфорд, теперь была зарубежной корреспонденткой, аккредитованной крупной лондонской газетой.

— Ты только посмотри, — закричал однажды утром за завтраком Джонатан. — Твоя подруга везде успевает! Боже мой, она действительно попала в самый эпицентр снайперской перестрелки! И ей посчастливилось выбраться оттуда невредимой!

После сделанного открытия Джонатан не пропускал ни одной статьи Виктории: вырезал их и бережно хранил, потрясенный фактом, что он знаком с человеком, ведущим такую опасную и чарующую своей остротой жизнь.

Но подвиги Виктории оставались единственной точкой соприкосновения интересов Катрионы и Джонатана. Когда они выбирались в Лондон — в театр или на приемы, — Джонатан исчезал на часы, не говоря Катрионе, где проводит время. А позже он стал ездить в Лондон и без жены.

Собственно говоря, Джонатан жил жизнью, полностью обособленной от Катрионы. В комнате у него был отдельный телефон, по которому Джонатан частенько говорил с кем-то далеко за полночь.

А по утрам Джонатан с нетерпением ожидал появления красного почтового фургона и коршуном бросался на прибывшую корреспонденцию, Временами сразу же засовывая конверт в карман, чтобы прочесть письмо позже, без свидетелей.

«До чего же прекрасно жить с человеком, которого ты любишь и который любит тебя…»

Катриона отложила в сторону ручку и вздохнула.

Сердце ее более не претендовало на абсолютное счастье.

Катриона грустно смотрела вслед ярко-красному «астон мартину» Джонатана. У мужа появилось совершенно мальчишеское пристрастие к быстроходным машинам, и Катриона подарила ему ко дню рождения спортивный автомобиль последней модели. Теперь Джонатан то и дело мотался на нем в Лондон. Без Катрионы.

Дождавшись, когда приземистая маленькая красная машина с ревом исчезла за дальним поворотом шоссе, Катриона вернулась в дом и постаралась пройти мимо комнаты свекрови незамеченной.

«Ненавижу ее! — зло подумала Катриона. — Она рада тому, что Джонатан меня не любит. Она не хочет, чтобы я жила здесь. Ей нужны только мой деньги — Она не позволит Джонатану любить меня».

Катриона медленно поднялась по широкой лестнице с массивными резными дубовыми перилами, разглядывая развешанные по стенам портреты давно умерших предков Вандхемов. Катриона прошла к себе в спальню.

По случаю теплого солнечного дня окна в комнате были открыты настежь, и Катриона вновь подумала о том, как должно быть сейчас здорово нестись с Джонатаном в Лондон в «астон мартине» с открытым верхом, подставив лицо приветливому ветру, развевающему ее роскошные волосы.

Не находя себе места, Катриона прошла в гардеробную Джонатана. Здесь стоял большой шкаф, в котором хранились костюмы, пиджаки, куртки, брюки и фланелевые костюмы для гольфа.

Она открыла двери шкафа и зарылась лицом в одежду. Вот ворсистый пиджак от Харриса, который еще вчера был на Джонатане, даже еще сегодня утром. В нем, может быть, еще сохранилось тепло тела Джонатана… Она просунула руки в широкие рукава пиджака, и по щекам ее невольно потекли горячие слезы. Тут Катриона услышала хруст бумаги и увидела уголок конверта, торчащий из внутреннего кармана. Дорогой, из кремовой веленевой бумаги конверт был подписан от руки, и твердый почерк показался Катрионе знакомым.

«Сколько раз повторять тебе, дорогой Джонатан, что все кончено? Прошу тебя, пожалуйста, прекрати этот шквал телефонных звонков и писем. Это становится тягостным для нас обоих. Если для тебя столь жизненно необходимо увидеться со мной, я буду в среду у Таннеров, но не дольше чем до полуночи. И это, дорогой мой, будет в последний раз. В любом случае в четверг я уезжаю на Континент и ни за что не скажу тебе, куда именно».

Письмо было без подписи.

Катриона уставилась на лист бумаги в полнейшей обреченности. Ну конечно. Она давно уже чувствовала, что между ней и мужем есть кто-то еще, но изо всех сил пыталась не замечать этого. Что ж, больше невозможно обманывать себя…

Мысли Катрионы закружились в беспорядочном вихре.

Кто она? Где он ее встретил? Когда?

Кто такие эти Таннеры? Фамилия знакомая.

Катриона изо всех сил напрягала память, пока та наконец не сработала. «Таннеры» — закрытый клуб на Бонд-стрит в Лондоне, с отличной кухней и широким выбором азартных игр для сливок общества.

Принимая решение, Катриона была на удивление спокойна. Поджав губы, она вложила письмо обратно в карман пиджака и аккуратно повесила его на место, в шкаф.

Затем принялась мыть лицо холодной водой до тех пор, пока не исчезли последние следы слез. После этого она, надев белую водолазку и песочного цвета брючный костюм, внимательно оглядела себя в зеркале: шелковая повязка, поддерживающая волосы, сумочка из крокодиловой кожи, в тон с дорожными туфлями, дорогой чемодан — Катриона криво усмехнулась: очаровательная молодая леди Вайндхем в полной готовности к путешествию в Лондон.

Полчаса спустя на шоссе по направлению к Лондону, хватаясь руками в кожаных перчатках за грязные поручни остановленного ею грузовика «Бритиш транспорт», Катриона мимоходом подумала о том, что еще не раз пожалеет о своем поступке. Но она уже не могла остановить себя. Она должна пойти в клуб «Таннеры» и посмотреть, с кем там сегодня в полночь встречается Джонатан. Ей необходимо было это узнать.

 

Глава 3

В то время как Катриона в четыре часа пополудни снимала номер в гостинице «Савой» в Лондоне, в Калифорнии было восемь часов утра, и начинавшийся день обещал быть исключительно жарким. Ни малейшего дуновения ветерка, и судя по всему, температура обещала перевалить за тридцать даже здесь, на побережье.

Тени нигде нельзя было найти, разве только в джипе, да и он, с досадой подумала Гвиннет, к моменту их возвращения превратится в раскаленную печку. Глядя на Бейлода, энергично махавшего по направлению к холмам, Гвин обреченно вздохнула. Ничего не оставалось как снова взвалить себе на спину рюкзак с фотопринадлежностями, рефлекторной стойкой и скаткой яркой мексиканской шали, а затем, стиснув зубы, плестись вслед за ним.

Ночь Гвиннет провела в студии Бейлода. Фотосъемка продолжалась почти до полуночи; затем он дал ей апельсин, полпакета картофельных чипсов и пропахший дешевым вином спальный мешок, сам исчез в комнате для проявки пленок, а Гвиннет крепко заснула.

Утром, выпив чашку холодного быстрорастворимого кофе, Бейлод уложил аппаратуру в старенький «додж», припаркованный в переулке за складом, и на заре они отправились на этой развалюхе в Форт-Кронкит.

Разумеется, все это походило на сумасшествие. Идея Бейлода сделать из Гвиннет девушку «Тони Тресса» с самого начала казалась ей откровенным бредом. Нет, только представить себе! Простушка Гвин Джонс — топ-модель! Если бы не жара, не усталость и не противная слабость, Гвиннет положительно хохотала бы во все горло.

— Это здесь. Тут и будем снимать, — заявил Бейлод и затормозил так резко, что Гвин уткнулась носом ему в спину. — Как тебе здесь нравится?

Местом съемки был полуразвалившийся коттедж без крыши, густо заросший сорняком и основательно заваленный всяким древним хламом.

— Прекрасно, — одобрила Гвиннет с нескрываемым сарказмом.

Борис отснял первый ролик с Гвиннет в трико и колготках, позирующей в пустом оконном проеме — одна нога уперлась в наличник, колено другой подтянуто к подбородку.

После этого Бейлод спланировал последовательность геометрических композиций на фоне белого прямоугольника неба: рука поднята сюда, вытянута туда, голова прислонена к стене и так далее. Солнечный свет, проникавший в дом сквозь узкие окна, образовывал неожиданные перспективы и странные удлиненные тени на грязных стенах.

После этого Гвиннет снималась в мексиканской шали на одном плече, белых джинсах, засунутых в высокие ботинки.

Волосы взбиты пышным ореолом вокруг головы. Потом — то прислонившись к косяку пустой дверной коробки, то крадучись, подобно пантере, по разломанному, заваленному мусором плиточному полу.

Бейлод беспрестанно командовал, а Гвин беспрекословно, почти автоматически, подчинялась ему, поскольку времени на размышления у нее не было.

Они работали до тех пор, пока солнце не поднялось высоко над головой и окончательно не прогнало тени.

— Ты неплохо поработала, — грубовато похвалил Гвин Бейлод по пути к джипу.

— Как правило, я не забочусь о ленче, — сообщил Бейлод, — но сегодня мы, полагаю, его заработали.

Борис свернул с Бриджвей и въехал под арку ресторана «Трайдент». Поддерживая Гвиннет под локоть, он провел ее через внутренний зал на заднюю, залитую солнечным светом, открытую террасу с видом на залив.

— Мы будем сидеть там, — объявил Бейлод, указывая на столик под веселой расцветки зонтом, призывно манящий белоснежными салфетками и вазочкой свежих цветов.

— Простите, сэр, но столик заказан.

— Так я и подумал. И это очень любезно с вашей стороны.

Бейлод усадил Гвиннет на стул, заказал пиво, двойной чизбургер, а также «салат из шпината и минеральную воду для леди».

— Теперь тебе придется начать следить за своим весом, — сурово предупредил Бейлод. — Тебе надо похудеть по меньшей мере фунтов на десять. Если, конечно, ты намерена стать моделью.

Гвиннет вытаращила глаза.

— Ты хочешь сказать, что из меня получится топ-модель?

— Уже получилась. — Бейлод достал из конверта две крупноформатные фотографии и протянул их Гвиннет. — Вот отпечатки со вчерашней съемки. Остальные мокнут в лаборатории.

Гвиннет изумленно смотрела на снимки. Лицо, улыбавшееся ей с фотографий, ее лицо, было прекрасно. Она и представить себе не могла, что может так выглядеть.

— Ты естественна, — продолжал Бейлод. — Великолепное телосложение. Безупречное. К тому же надо отдать должное, работаешь ты как профи.

— Это, должно быть, счастливая случайность, — ошарашенно предположила Гвиннет. — Больше так снять не удастся.

Бейлод снял рубашку и вытер ею вспотевшее лицо. Выглядел он обиженным.

— У меня не бывает случайностей. Ты фотогенична. Мы хорошо поработаем вместе.

Конечно, быть фотогеничной не то же самое, что быть красивой, но все же понятия эти достаточно близки. В эту минуту Гвиннет могла бы с радостью умереть за Бориса Бейлода.

Борис улыбнулся. Гвин еще никогда не видела, как он улыбается. Улыбка преобразила лицо Бориса: оно стало совсем молодым. Таким же молодым, как и его тело.

— Сколько тебе лет? — забыв о приличиях, спросила она.

— Тридцать два.

— Ты не выглядишь таким старым, — заверила его Гвин.

Тот в ответ фыркнул коротким смешком.

— Мне следует побольше улыбаться, — прошамкал он набитым ртом, — и тогда я буду выглядеть подростком лет до семидесяти. Как-то я не завел себе такую привычку. Времени не было.

Борис вырвался из уродства и теперь страстно жаждал красоты, особенно красоты высоких стройных женщин. Он выпил второй бокал пива и жестом подозвал официантку, которая ни секунды не заставила себя ждать; можно было подумать, что она только и ждала его распоряжений.

Пребывавшая в блаженно-расслабленном состоянии Гвиннет неожиданно ощутила холодящее чувство «де жа вю».

Борис ей кого-то напоминал. Кого? В какой-то момент Гвин показалось, что она уловила искомое сходство, но тут же, к ее разочарованию, чувство это улетучилось, оставив за собой лишь эхо удивления.

Бейлод пристально смотрел на Гвиннет.

— У тебя действительно фиалковые глаза. Ты, должно быть, сама не знаешь, какая это редкость. В жизни не встречал женщин, которые настолько не знали бы себе цену. Завтра же сходи к офтальмологу: ты обязана носить контактные линзы.

Кто-то уже говорил ей то же самое.

Бейлод, согнав с лица улыбку, очень серьезный, облокотившись локтями на уставленный уже пустыми тарелками и бокалами стол, в упор смотрел на Гвиннет.

— На сегодня у меня другие планы. — Он протянул руку и кончиками пальцев погладил щеку Гвин. — Сейчас мы вернемся в студию. Нам следует поближе познакомиться друг с другом. И начнем мы с постели.

«Клуб „Таннеры“, в полночь… Клуб „Таннеры“, в полночь…»

Всю дорогу до Лондона эти слова барабанным боем стучали в мозгу Катрионы, и потом, в такси, по пути в гостиницу «Савой», и пока она шла по гостиничному коридору, и теперь — когда она, не раздеваясь, лежала навзничь, раскинув в стороны руки, на необъятной застеленной постели.

От отчаяния Катриона стиснула зубы. Она представила себе некую особу, высокую, изящную, черноволосую, широкоскулую, с вызывающе жирно накрашенными губами. И зовут ее наверняка как-нибудь Карла или Леда. Она, естественно, опытнее и старше — где-нибудь около тридцати, возможно, разведенная. У нее, должно быть, сексуальный грудной голосок, и курит она что-нибудь вроде «Балканского собрания», совсем как… Виктория Рейвн.

В голове Катрионы, словно сцена из фильма ужасов, возник образ Виктории Рейвн, развалившейся на своей кровати в Твайнхемском монастыре, курящей длинную черную сигарету, и она, Катриона, боязливо оттягивающая голубую штору, чтобы дым поскорее улетучивался из комнаты.

Следующие несколько кадров: Джонатан, аккуратно вырезающий из газет статьи Виктории. Несомненно знакомый твердый почерк в записке: Катриона точно уже видела его прежде. Почти каждый день, в течение трех месяцев, что они проучились вместе до выпуска.

Джонатан любит Викторию…

Катриона, спотыкаясь, добралась до сверкающей роскошью ванной, где ее мучительно пусто стошнило, и мрачно задумалась над тем, что же ей делать дальше. Разве может она соперничать с Викторией Рейвн? Безнадежно. Абсолютно безнадежно.

В десять Катриона начала одеваться. Она потратила уйму времени на то, чтобы привести в порядок свое лицо и превратить волосы в очаровательный водопад вьющихся локонов. Ей необходимо как можно больше отличаться от Виктории. Катриона облачилась в привезенный наряд — шикарное вечернее платье, плетеные туфли на высоком каблуке и жакет.

Теперь у нее появилась некоторая уверенность в себе.

«Не так уж все и плохо, — снова подумала Катриона. — Да и в любом случае глупо сдаваться без боя…»

Клуб «Таннеры» располагался в высоком георгианского стиля здании с элегантными линиями и небольшим темно-зеленым навесом над парадным входом.

Опустив глаза, Катриона заставила себя выйти из машины. Одарив швейцара натянутой улыбкой, она сделала несколько шагов в сторону парадного входа.

В вестибюле весьма интеллигентный человек в смокинге, судя по всему, местный администратор, высокий и широкоплечий, вежливо спросил:

— Вы член клуба, мадам?

— Я леди Вайндхем. — Катриона изо всех сил старалась говорить как можно естественнее, — и у меня здесь встреча с мужем.

Мужчина кивнул:

— Вы найдете сэра Джонатана наверху, мадам.

Держась рукой за изящные резные перила, она поднялась по лестнице. Все вокруг блистало белизной и золотом.

Стены украшали картины со сценами охоты в богатых резных рамах. На третьем этаже располагались ресторан и небольшой бар, и у Катрионы возникло непреодолимое желание зайти туда, заказать себе что-нибудь выпить, а минут через двадцать незаметно улизнуть. Но она упорно продолжала подниматься наверх, туда, где теперь все отчетливее слышались гул разговора, звон бокалов и мягкий стук игральных костей.

В дверях Катриона остановилась. В зале стояло четыре стола для игры в триктрак, но игра шла лишь за одним. Судя по всему, в этот момент решалась судьба разыгрывавшейся партии. Игроки были взведены до предела, в воздухе царило почти церковное благоговение.

Катриона увидела Джонатана сразу же.

Он стоял у игрового стола, положив руку на плечо одному из игроков.

У Катрионы сразу же отлегло от сердца: рядом с Джонатаном не было женщины. Исполненная благодарности она, решила, что ей не следует подходить к мужу. Но с другой стороны…

Катриона торопливо вошла в комнату и вдруг замерла, словно остановленная неожиданным невидимым препятствием.

Джонатан полуобернулся. Он все еще не видел жены, но зато она теперь могла видеть его лицо, лицо — о Боже! — сияющее счастьем и исполненное любви: Джонатан с нежностью смотрел на склоненную темноволосую голову молодого человека, сидящего за столом. И теперь с необыкновенной ясностью Катриона увидела, как пальцы Джонатана, лежавшие на плече игрока, массируют и мягко поглаживают его, и в жесте этом, вне всяких сомнений, читалось чувственное влечение.

Темноволосый молодой человек сделал завершающий победный бросок, и все присутствующие одновременно с облегчением вздохнули.

— Счастливчик педераст сегодня уйдет отсюда с десятью тысячами фунтов, — пробормотал кто-то рядом с Катрионой.

И тут игрок поднял голову от стола и оглянулся.

Он смотрел через всю комнату прямо на бледную словно смерть Катриону, которая с первого же взгляда поняла, что данный вариант гораздо хуже, чем какая-нибудь там Леда или Карла. Хуже даже, чем Виктория.

Во взгляде молодого человека читалось одновременно и понимание, и мягкое смирение, к которым примешивалось сожаление.

Танкреди.

 

Глава 4

— Идеальные отношения между фотографом и моделью — это нечто большее, чем обычная семейная жизнь. — Бейлод с грохотом закрыл двери лифта. — И, если я собираюсь сделать нечто большее, чем просто прелестную картинку, мне нужно проникнуть в тебя: в твое существо, в тело и мысли. «

Ты тоже должна понимать меня. Смотреть на мир моими же глазами и знать, чего я хочу.

Чем выше поднимался лифт, тем гуще и горячее становился воздух.

— Так что от постели нам никуда не деться. Занимаясь любовью, не очень-то спрячешься. — Бейлод открыл дверь студии и подтолкнул Гвиннет внутрь. — Траханье — самый надежный способ добиться большего взаимопонимания.

Спальня Бейлода занимала угол, отделенный от остальной комнаты занавесью из бамбука. Потолок здесь был стеклянным и совершенно не защищал от палящего солнца. На выбеленных бетонных стенах висели фотографии в прозрачных коробках: прекрасные лица с огромными, покрытыми дымкой глазами, сочными губами, угловатыми скулами. Мебели практически не было: только два стальных шкафа с папками и кровать в крепком дубовом каркасе, застеленная роскошным черным меховым покрывалом.

— Моя единственная слабость, — объявил Бейлод, поглаживая мех, и при этом вся постель, словно ожив и задышав, заколыхалась легкими волнами.

Гидропостель. Гвиннет подумала о том, как уютно спалось Бейлоду прошлой ночью, в то время как она была вынуждена мучиться на полу.

— Усиливает абсолютно все. Даже сон. — Бейлод смотрел на Гвиннет так, точно хотел проникнуть глазами в ее черепную коробку и разглядеть там каждую частичку мозга.

Гвиннет беспокойно уставилась на волнующийся мех: она плохо представляла, что ей следует делать. Надо раздеться сразу или же лучше подождать? Каков этикет в подобных ситуациях?

К счастью, новоиспеченной фотомодели не пришлось принимать решения. Взяв Гвин за руку, Бейлод легко, но твердо, привычным жестом дернул ее, и она оглянуться не успела, как, распластавшись на спине, покачивалась на ходившем волнами меху, с юбкой, задранной на живот.

— В первый раз я хочу тебя именно такую, — плотоядный взгляд темных глаз на его бледном лице почти пугал, — разгоряченную и уставшую, немытую, потную.

Бейлод снял с Гвин очки и небрежно бросил их на пол. Теперь на фоне сверкающего неба лицо его расплылось неясным темным пятном. Гвиннет скорее почувствовала, чем увидела нетерпеливое движение, которым Бейлод стянул джинсы с бедер. А вслед за этим — пульсирующая смена света и тьмы, резкое движение острых коленей, раздвигающих ей ноги, руки, скользящие вниз, его тело, растекающееся по ней и в ней. Гвиннет застонала и крепко обвила Бейлода руками; под влажной от пота футболкой она чувствовала каждое ребро и острые холмики лопаток. Бейлод кончил быстро и молча, костлявые бедра прижались к бедрам Гвин, руки легли на ее лоб, крепко прижав к постели.

Чуть позже расслабленный Борис Бейлод лежал с закрытыми глазами в объятиях Гвин, щекой крепко прижавшись к ее щеке. Ресницы у него были поразительно длинные. И похож он был на спящего ребенка. Гвиннет погладила его жесткие волосы, ощущая тяжелые удары его сердца, словно свои собственные. Когда Борис уснул, она, осторожно освободившись из его объятий, на цыпочках прошла в ванную.

Пятнадцать минут спустя, свежая, спокойная и полная энергии Гвиннет шагнула за бамбуковую занавеску. Мокрые, цвета меди, слегка вьющиеся волосы, ниспадая на плечи, при ярком солнечном свете переливались огненными вспышками. Совершенно проснувшийся Бейлод сидел, скрестив ноги, на краю постели. Издали его фигура тоже была вся как бы облита золотым светом.

Гвиннет медленно подошла к кровати, сознавая магическую власть своей наготы и точно зная, что глаза Бориса сейчас тщательно исследуют каждый сантиметр ее тела. Правда, несколько досадно было видеть, что в глазах Бейлода горит не только вожделение, но и огонек чисто профессионального интереса. Но с этим (что, впрочем, Гвин поняла с самого начала) надо было смириться раз и навсегда.

— Сейчас ты почувствуешь каждый дюйм моего петушка, — прошептал Борис, усаживая Гвиннет к себе на колени. Я тебя насквозь пройду. — Я тебя трахну так, как никто еще не трахал, и ты у меня кончишь так, как ни с кем не кончала.

Бейлод медленно и осторожно «насадил» на себя Гвиннет. Глаза ее расширились, как только она почувствовала его очень глубоко в себе — прикосновение, вызвавшее легкое сладостное ощущение, которое росло и росло быстрыми крутыми волнами, пока наконец не взорвалось фантастическим возбуждением. Такое состояние Гвиннет испытала в своей жизни только раз и считала, что никогда уже не сможет пережить что-либо подобное.

— О да! — простонала она, глядя сверху вниз на Бейлода.

В ответ на этот взгляд он с удивительной силой еще крепче сжал бедра Гвиннет и заставил встать на ноги.

— Не сейчас. Подожди, — сказал Бейлод спокойно, как будто успел уже досконально узнать ее тело и мог заранее чувствовать каждое его желание. Он принялся, приподнимаясь на руках, входить в нее и, вновь опускаясь, полностью выходить, отчего желание и возбуждение Гвин нарастало до тех пор, пока вся кожа ее не запылала.

Гвиннет почувствовала, как пальцы Бориса легко и ласково двигаются вверх-вниз в разгоряченной чувствительной расщелине ее ягодиц, потом один из них медленно погружается внутрь, отчего Гвин начала беспомощно и очень мелодично постанывать.

— Да, Гвиннет, да, пора, — прошептал Бейлод.

И Гвин безнадежно потонула в калейдоскопе ярко вспыхивающих в темноте звездочек. С безумной силой она запрыгала на Бейлоде, впившись руками в плечи партнера, пока темнота полностью не затуманила ей глаза, и она почувствовала, как из груди ее криком вырвалось его имя.

Все померкло.

Чувства умолкли.

Наконец сознание стало постепенно возвращаться, мягкими переливами, жаром, прошедшим по спине и плечам. Сквозь приподнятые веки Гвин увидела медный цвет солнечных лучей, блестевших на волосах Бориса Бейлода, и вспышки ярких искр в его глазах. Какое-то время в комнате стояло гробовое молчание. Потом Бейлод, перевернувшись, отодвинулся от Гвиннет и сел перед ней на коленях.

— Как ты меня назвала? — В его голосе звучала спокойная угроза.

Гвиннет стало не по себе.

— Сейчас, вот сейчас, ты, сука, ты звала кого-то другого.

Костлявой рукой Бейлод, размахнувшись, сильно ударил Гвиннет по губам, отчего она мгновенно почувствовала во рту солоноватый привкус крови. Висевшие на стене за спиной Бейлода портреты безучастно взирали на Гвиннет.

— В следующий раз, — отрезал Борис Бейлод, — не называй меня Танкреди.

— Ну вот, теперь тебе все известно, — с вызовом заявил Джонатан. — И что же ты предложишь нам делать?

Сидя в кресле у окна, Катриона утомленно покачала головой:

— Не знаю.

Невозможно. Просто не верится. В Джонатане и Танкреди так сильно было мужское начало. И все же мысленно возвращаясь в «Таннеры» и вспоминая себя стоящей в дверях в своем элегантном черном платье и Джонатана с нескрываемой нежностью на лице, Катрионе становилось не по себе — так становится не по себе человеку, внезапно понявшему, что он лишний.

Наконец Катриона, скорее для того, чтобы что-то сказать, чем на самом деле интересуясь ответом, заикаясь, спросила:

— И как долго это продолжается?

— С нашей первой встречи. У тебя на балу.

— На моем балу. Да, но почему? Я не понимаю.

— Его нельзя не любить, — просто и с достоинством ответил Джонатан.

И тут Катриона с огромным облегчением вздохнула: ей показалось, что она поняла. Ну конечно, поняла! Это было простое увлечение. Эмоционально неуравновешенный Джонатан встретил молодого человека, достоинствами которого — блестящий аристократ, прекрасный собеседник, красавец — тотчас же и пленился.

— Я влюбился в него с первого взгляда, — прервал молчание Джонатан. — Господи, как хочется выпить. У нас есть что-нибудь выпить?

Джонатан обвел комнату отсутствующим взглядом, встал и, медленно подойдя к открытому окну, оперся о подоконник и стал большими глотками вдыхать влажный ночной воздух, в то время как Катриона убеждала себя в том, что ничего страшного не случилось и бояться нечего.

— Других таких людей нет, — вновь заговорил Джонатан, в словах которого звучала почти нескрываемая страсть. — Знаешь, он сверкает подобно алмазу. Когда ты с ним, все вокруг теряет свое значение. Он — единственный такой во всем мире.

И ты готов отдать все, понимаешь, абсолютно все за одну его улыбку.

Катриона откинулась на спинку кресла и полузакрыла глаза. Она прекрасно понимала, о чем говорил Джонатан.

Разве не чувствовала она то же самое? Разве не знала она, как мучает рухнувшая любовь.

— И ты знаешь, — продолжал Джонатан потерянным голосом, — алмаз не только прекрасен. Им режут стекло.

Алмаз — самое твердое вещество на Земле. Так и Танкреди.

Он пользуется тобой, он влюбляет тебя в себя, играет с твоей душой, а потом отбрасывает ее в сторону и уходит прочь. В тот вечер, перед клубом, Танкреди был с девушкой — Урсулой Вичини. Ее отец — один из самых крупных торговых банкиров в мире. Завтра Танкреди улетает к ним на яхту на Тенерифе. Урсула по уши влюблена в Танкреди, но через неделю, максимум через месяц, она ему надоест, и он смоется. — Джонатан горько усмехнулся. — Ему никто не нужен.

Последние слова Джонатан произнес глухим голосом, и Катриона поняла, что он плачет. Она встала и, подойдя к мужу, крепко его обняла.

— Все в порядке, Джонатан, все в порядке…

— Я не хотел, чтобы ты узнала обо всем подобным образом, Кэт. Клянусь тебе, не хотел. Я как-то пытался сказать тебе правду, когда мы были вдвоем в башне на крыше вашего дома в ночь твоего бала.

И вновь Катриона почувствовала себя очень сильной. Она пригладила растрепанные волосы Джонатана и помассировала мускулы его широких плеч.

— Все будет хорошо. Я люблю тебя, Джонатан.

Ну конечно же, все будет хорошо. Она сделает так, что все будет хорошо. Ее любви хватит на двоих, да какое там на двоих — на две тысячи! Катриона улыбнулась.

— Танкреди произвел на тебя такое же впечатление, какое на нас произвела в школе Виктория. Они оба такие обаятельные. Такие… очаровывающие. Но, Джонатан, разве ты не понимаешь, что их привлекательность преходяща? Ты справишься со своими чувствами, забудешь обо всем. — Почувствовав, как неожиданно задрожали плечи мужа, Катриона перешла на шепот:

— Можешь взять меня сейчас. О, Джонатан, как же я тебя понимаю, но я так тебя люблю, что, если ты дашь мне шанс, я смогу помочь тебе забыть Танкреди…

Катриона осеклась, почувствовав, как в ответ на ее слова вдруг окаменело тело Джонатана. Она решилась наконец заглянуть в лицо мужа и ужаснулась выражению безмолвно вопиющего гнева и напряженности, наложившего страшные глубокие морщины на щеки Джонатана. Он стоял рядом с Катрионой, смотрел на нее сверху и не шевелился, но Катриона чуть ли не кожей почувствовала повисший в воздухе запах насилия с большой примесью ярости. Какое-то время в комнате царило молчание.

— Ты — тупая сучка, — холодно произнес Джонатан. — Ты ничего не поняла. Вообще ничего.

 

Глава 5

— Ты переезжаешь? Ты хочешь сказать, Что будешь жить с ним? С Борисом Бейлодом?

— Да.

— Но почему, Гвин? Я хочу сказать, конечно же, в постели он — фантастика, но разве нельзя оставаться просто любовниками, не живя у него? Ведь Бейлод тебе и в подметки не годится.

— Борис считает меня красавицей.

Гвиннет не осмелилась открыть Джесс истинную причину: в постели, закрыв глаза, Гвиннет представляла себе, что к ней вернулся Танкреди.

Она работала в агентстве последнюю неделю. Ей удалось оторваться от проклятого стола администратора, и теперь Гвиннет собиралась стать известной фотомоделью. Она воплотила в жизнь всеобщую мечту.

Роль девушки «Тони Тресс» принесла Гвиннет двенадцать тысяч долларов, а ведь это была лишь крошечная верхушка айсберга.

— Продолжишь в том же духе, — заметила Джесс, — и еще до тридцати станешь миллионершей!

— Благодаря безупречному телосложению. — Вспомнив вдруг пророчества графа Скарсдейла, Гвин несколько натянуто рассмеялась.

Джесс собрала снимки с новым лицом своей подруги и вздохнула. Да, одиноко ей будет без нее.

Два последних года были наполнены балдежом, и Джесс хотелось, чтобы балдеж продолжался: она приветствовала его, полностью погружаясь душой и телом в незамысловатые радости кайфа. Джесс благодарила свою звезду за то, что та свела ее с Джоном Версом, добрым и гостеприимным, подарившим Джесс кров, работу и новый стиль жизни. Благословенный Джон Вере — щедрый благодетель со всеми своими медалями мира, новой бородой, привечающий всех талантливых людей в доме на Пасифик-авеню, где всякий мог валяться на разбросанных по полу разноцветных подушках, курить травку и читать стихи или музицировать. У каждого было свое прозвище типа Лунный Свет, Галактика или Мир.

Джон Вере пришел в полнейший восторг, узнав, что Джесс — художница, и сразу же попросил нарисовать какую-нибудь картину для его небольшого салона. Каждый день Джесс обещала завтра же взяться за кисти, но увы.

Да пошло оно все к черту! Будет еще вечеринка, еще травка, еще вино, еще новый парень. А если случится какой-нибудь прокол — есть Гвиннет, добрая старая подружка Гвиннет, которая всегда поможет выбраться из беды…

И вот Гвиннет уезжает.

«Кто же теперь подставит мне плечо?» — в некоторой растерянности подумала Джесс.

Карьера Гвиннет шла в гору. Полгода она представляла лучшее агентство города и подрабатывала на «Тони Тресс».

Вскоре последовало приглашение от «Макс Фактор» на рекламу парфюмерии, а вслед за этим — от «Хай-Стайл» на рекламу колготок.

Теперь Гвиннет зарабатывала кучу денег, но практически их не видела, поскольку все гонорары уходили на их Нью-Йоркский счет. Бейлод говорил, что теперь, совсем уж скоро, они переберутся в Нью-Йорк. Он страстно желал обзавестись большой студией в Гринвич-Виллидж. В своих мечтах Борис уже знал каждый квадратный сантиметр этого чуда из дерева, бетона и стекла.

— Это будет наш мир, — почти в исступлении восклицал Бейлод, меряя шагами комнату. — Полностью оборудованный. Нам даже не надо будет никуда уезжать на съемки.

Бейлод планировал сделать свою студию центром новой эры в фотографии, и центр этот будет носить его, Бориса Бейлода, имя. Он станет властным монархом в мире моды.

А у короля должна быть королева. Более того — прекрасная королева. Бейлод следил буквально за каждым шагом Гвиннет: покупал ей одежду, без устали работал над ее жестами и выражением лица, диктовал диету, подбирал спортивные упражнения и даже книги.

От довольно жесткого воздержания в еде Гвин первое время была прямо-таки несчастна и постоянно голодна, поскольку витамины и минеральные добавки никак не компенсировали полноценный обеденный стол. Но вскоре она потеряла интерес к еде. Ей очень понравилось быть сногсшибательно элегантной и худенькой. Как знать, может, когда-нибудь из нее и вправду получится красавица?

Джесс как-то ужаснулась заказу подруги — небольшая порция зеленого салата и стакан минеральной воды.

— И это весь твой обед? Да ты же умрешь от голода!

— Нет, не умру, — упрямо возразила Гвиннет. — Бейлод говорит, что, если хочешь стать топ-моделью, то будь готова показывать свои косточки.

— Но не до такой же степени!

— Кончай читать нотации!

— Но тебе же необходимы силы.

— Сил во мне сейчас как никогда. Нет, в самом деле, Джесс, никогда еще я не чувствовала себя так хорошо.

И это было правдой. Теперь Гвин чувствовала, что может своротить горы. Ничуть не уставая, она позировала по десять — двенадцать часов кряду.

В свою очередь, у Гвиннет росло беспокойство за Джесс.

В последнее время подруга проводила время в компании каких-то дикарей. Она стала небрежно относиться к своей работе в агентстве и нередко прогуливала ее. Временами, когда Гвиннет звонила Джесс, она отвечала как-то невнятно и словно не понимая, с кем говорит.

— Ты не должна игнорировать работу, — почти плакала Гвиннет. — Иначе тебя просто выгонят.

— Не выгонят. Агентство принадлежит Джону, а он сам половину рабочего времени гуляет.

— Джон, считай, уже опустился на самое дно. Он ведь и тебя может утащить за собой, если не будешь осторожной.

Джесс оплатила счет, не позволив Гвин заплатить за свою часть заказа, поскольку она почти ничего не ела.

— Вот что я тебе скажу, — спокойно сказала она. — Я не буду доставать тебя по поводу твоей худобы, а ты не доставай меня по поводу моего образа жизни. Идет?

Изнурительно жарким днем в конце августа 1969 года Джон Вере привез Джесс на пикник в Напа-Вэлли. Оставалось непонятным, кто устраивает пикник, но это было не важно. Чье-то богатое имение, где должно было быть много живой музыки и наркоты на целый батальон. А может быть, даже больше.

Джесс, конечно же, понимала, что в конце дня ей все же придется отдаться Джону. У нее просто не осталось больше сил отшивать его, и в конце концов Джон был абсолютно прав, когда орал в раздражении:

— Ты даешь всем и каждому, почему же я — исключение?

В здравом рассудке Джесс находила Джона весьма отвратительным и даже страшным. Он уже не был добродушным хиппи средних лет, содержателем парочки ночлежек для хиппи и любителем поваляться на цветастых подушках на полу в компании хорошеньких длинноволосых девиц. Теперь Джон вдруг впадал в непредсказуемые приступы ярости. Становился все более озлобленным. Такими же были его новые друзья, такими же были потребляемые ими наркотики.

Но сегодня прекрасный день, и впереди — веселый пикник. Джесс напьется, покурит немного травки, и к вечеру ей все уже станет безразлично.

К полудню чистое, безоблачное небо дышало на землю жаром, трава под сандалиями и босыми ногами была теплой, почти горячей; парочки не стесняясь искали телесной близости. Какая-то девушка, с волнистыми темными волосами до пояса, в которые была вплетена жимолость, пила прямо из бутылки: тонкая струйка вина стекала по подбородку на ее обнаженную большую круглую грудь, которую исступленно ласкал высокий парень.

— Посмотри на них, — плотоядно протянул Джон Вере. — Они и в самом деле сейчас этим займутся.

Тяжелой, влажной от пота рукой он обнял Джесс за плечи. Борода у Джо выросла уже довольно большая, на шее болтался амулет из Катманду. Наклонившись, он поцеловал мокрым ртом Джесс в губы. От Джо разило винным перегаром; дыхание его было тяжелым и противным, и амулет больно царапал грудь.

Джесс вырвалась из объятий Джо, показавшегося ей вдруг омерзительно старым со своими седеющими волосами, дряблым животом и жадными глазами. Вере потянулся за Джесс, протягивая к ней руки — липкие и распухшие, точно два волосатых воздушных шара, — противные загребущие лапы.

— Иди ко мне, Джесс. Мы трахнемся прямо здесь, на траве.

Джесс покачала головой:

— Нет!

Резко развернувшись, она быстро пошла прочь вниз по лужайке. Джесс слышала призывы Джона вернуться, но ей было наплевать. Какой у Джона бесцветный, старый и хищный голос. Как же она раньше этого не замечала? Джесс поняла, что больше никогда не вернется к Версу. Хватит.

Кончено…

Джесс пробралась сквозь заросли олеандра и оказалась в винограднике.

Она шла и шла, пока не услышала чье-то тяжелое дыхание и не наткнулась неожиданно на парочку. Голая белокурая девушка с ярко-красными губами стояла на четвереньках, погрузив руки в теплую пыль, ноги и грудь ее были облиты виноградным соком. Стоявший за девушкой на коленях юноша энергично дергался в экстазе. Опустившись рядом с ними, Джесс сорвала кисть винограда и, отщипывая ртом по ягодке, принялась наблюдать. Девушка с парнем, не прерывая увлекшего их занятия, обернулись и улыбнулись Джесс. Минут через пять или чуть больше у девушки начался оргазм, сопровождаемый короткими, приглушенными вскриками, переросшими постепенно в громкий беспрерывный вой. Юноша задвигался с удвоенной энергией. Джесс смотрела словно завороженная. А они все продолжали и продолжали, без устали (по-видимому, это был уже не первый их час), пока девушка наконец не выдержала беспрерывных атак и не уткнулась лицом в теплую пыль, как-то сразу обмякнув всем телом. Парень повернулся к Джесс. Он был почти сказочно прекрасен: длинные, цвета червонного золота волосы и прозрачно-зеленые глаза цвета речной воды. Эрекция у него нисколько не ослабла. Парень с гордостью потряс своим пенисом.

— Я тебя сейчас трахну… если хочешь.

Их тела слились, и в глазах Джесс вспыхнуло яркое жаркое пламя цвета маргаритки. Они были единым целым, с общим сердцем, костями и плотью, вместе подчинившиеся одному первобытному ритму, и всякий раз, когда наступал оргазм, для Джесс в небе вспыхивала заря, цвет которой нельзя было описать словами.

Джесс осторожно открыла глаза. Она почувствовала, что голова вот-вот лопнет, подобно паровому котлу, достигшему критической точки давления.

Над Джесс простиралось усыпанное звездами черное небо.

Она облизнула губы. Во рту было сухо и чувствовался отвратительный перегар. Все тело ныло; ее знобило. Обхватив голову руками, Джесс осторожно села.

Обнаружив, что она совершенно голая, Джесс беспомощно огляделась в темноте вокруг. Где же ее одежда?

Джесс медленно побрела по винограднику в направлении блестевших вдали огней, туда, где, должно быть, находился дом: там тепло, там люди.

Ее внезапно охватило ощущение полной нереальности происходящего. Она решила, что видит сон, и вообще все происшедшее ей приснилось, и что она в любую минуту может проснуться у себя в постели, в Сан-Франциско.

Идя на свет, Джесс пересекла кирпичную террасу, на которой накануне играли музыканты, и шагнула за раздвижную стеклянную дверь, после чего очутилась в изящной оранжерее, наполненной орхидеями и буйной тропической растительностью. Кроме того, в оранжерее находилось около дюжины человек, очаровательнее которых Джесс в жизни не встречала.

Большинство мужчин были в смокингах, а дам украшали разноцветные шелка и миткаль. У одной женщины с продолговатым лицом оливкового цвета и длинными черными волосами на лбу красовалась диадема. Слуга, но тоже в белом пиджаке, разносил на подносе прохладительные напитки.

— А где здесь ванная? — спросила она, не обращаясь ни к кому конкретно.

— Это чуть дальше, — ответил один из мужчин. — По коридору, вторая дверь налево.

— Спасибо, — вежливо поблагодарила Джесс.

Ванная комната оказалась очень большой.

Блаженствуя, Джесс легла в ванну и принялась рассматривать свое затуманенное клубами пара отражение на зеркальном потолке. Джесс намылила все тело и с помощью шампуня взбила на голове большую белоснежную пенную шапку. Потом, закрыв глаза, она поплавала, наслаждаясь чистотой, светом и теплом, а затем, борясь с непреодолимым желанием спать, прополоскала волосы, вышла из ванны и завернулась в большое пушистое зеленое махровое полотенце.

Спустя какое-то время она со вздохом наслаждения рухнула на кровать и мгновенно уснула без всяких сновидений.

 

Глава 6

Катриона страдала вот уже несколько недель, прошедших со дня разговора с Джонатаном. Она не знала, что сказать, и, теряясь в догадках, пыталась найти мало-мальски благополучный выход из сложившейся ситуации. Ей необходимо было с кем-нибудь поговорить о случившейся в ее жизни трагедии, или же она просто сойдет с ума. Но с кем?

В половине первого Катриона оставила машину в гараже на Пиккадилли и отправилась в «Фортнам и Мейсон», чтобы убить полчаса, остававшиеся до обеда с Викторией. Она сама не могла понять, что толкнуло ее назначить Виктории встречу именно здесь, В расположенный на шестом этаже ресторан Катриона поднялась на лифте. Стиснутая со всех сторон весело перешучивающимися покупателями, она напряженно держала скрещенные руки перед своим чуть округлившимся животом.

Вот уже месяц как она узнала о беременности, но Джонатану она пока ничего не говорила.

Катриона давно знала, что единственное, о чем мечтает Джонатан, — наследник, и, узнав о беременности жены, он больше не притронется к ней, пока не родится ребенок. К чему? Свою часть работы он уже выполнил. И тогда он станет проводить еще больше времени один в Лондоне.

«Надо положить этому конец, или я сойду с ума, — печально размышляла Катриона, сидя за небольшим мраморным столиком на две персоны, откуда прекрасно просматривался вход в ресторан. — Я не могу больше этого выносить. Я не хочу ни с кем делить мужа».

Виктория появилась ровно в час.

Выглядела она как всегда элегантно, но была уставшей и сильно похудела. Одета Виктория была в черную шелковую рубашку, заправленную в широкие черные брюки и оливкового цвета плащ с множеством кнопок, ремешков и карманов. Серебристые волосы теперь стали длиннее, разделенные ровным пробором, они свободно падали на плечи.

Катриона улыбнулась и помахала рукой, словно это была обычная встреча за обедом добрых старых школьных подруг.

Улыбнувшись, Виктория села за столик и сняла плащ, повесив его на спинку стула.

— Очень рада тебя видеть, — хорошо отработанным светским тоном приветствовала подругу Катриона, но, почувствовав, что в подобной ситуации подобный тон не совсем уместен, поспешила добавить:

— Ну как Вьетнам? Наверное, просто ужасно?

— Да, — ответила Виктория. — Ужасно.

— Должно быть, очень ужасно. — Катриона мало интересовалась войной во Вьетнаме. Война эта велась где-то далеко, на другом конце света, между странами и народами, которых она знать не знала. Война представлялась ей нереальной. Она несколько стыдилась своего равнодушия, но в настоящий момент у нее были заботы поважнее: вернуть Джонатана. — Там, наверное, очень опасно? — продолжала расспрашивать Катриона. Ты ведь бывала на фронте, да? Тебя ведь могли убить.

Виктория пожала плечами.

— С тем же успехом убить могут и в Сайгоне. Мне нравится, — сообщила Виктория. — Ты читала мои репортажи?

— Да. Джонатан собирает твои статьи. Они просто ужасны. Я имею в виду… их содержание. Невозможно поверить.

— И все это правда. Забавно, что люди только не выделывают в борьбе за выживание, не находишь? — Криво усмехнувшись, Виктория подняла свой стакан. — Салют!

Виктория обвела взглядом зал, наполненный сытой и хорошо одетой публикой.

— А здесь мило. Хорошо, что мы пришли сюда. Приятное времяпрепровождение. Завтра я уезжаю в Данлевен, повидаться с тетушкой Камерон.

— Как она?

— Стареет. Но по-прежнему шустрая. Она еще всех нас переживет…

Кольцо. Вот в чем дело. На пальце Виктории не было аметистового кольца, и без него руки ее выглядели как-то странно голыми, — А где твое кольцо? — не удержалась от вопроса Катриона. — Потеряла?

Виктория невольно взглянула на свои руки, потом подняла широко открытые, лишенные выражения глаза и кивнула.

— Да. Боюсь, что так, — после некоторой паузы сказала она.

— Какая досада. Мне так жаль. Ты его любила…

— Что ж, бывает, — холодно улыбнулась Виктория. — В конце концов, это всего лишь камень и металл. Я прекрасно могу обходиться и без него. — Она поставила стакан на стол и откинулась на стуле. — Но давай поговорим о тебе. Уверена, что тебе вовсе не интересно болтать о тетушке Камерон или о моем кольце. — Виктория попала в точку. — Что-то тебя беспокоит. Джонатан, разумеется?

Катриона уставилась на свои руки и кивнула. В горле у нее запершило.

— Я хотела… Даже не знаю, как тебе сказать.

— Попытайся. — Виктория поигрывала лежавшими рядом с тарелкой серебряными приборами.

— Видишь ли, это касается не только Джонатана, но и еще одного человека, — Катриона покраснела, — Танкреди.

Виктория изучала перечень вин.

— «Голубая монахиня» будет в самый раз, как думаешь?

Оно ко всему подойдет.

— Ах, что угодно. Прекрасно. — Катриона залпом осушила свой бокал в надежде обрести необходимое мужество. — Я не звонила, — робко начала она. — Но я не знаю, что делать, мне нужно с кем-нибудь поговорить. А у меня, кроме тебя, никого нет, Виктория. — Катриона снова покраснела и глубоко вздохнула. — Ты знаешь о Танкреди?

— Что знаю?

— Что… — голос Катрионы дрожал от волнения, — что он гомосексуалист.

— Кто заказывал креветки с авокадо? — поинтересовалась вдруг возникшая рядом со столиком официантка.

— Спасибо, — спокойно сказала Виктория. — Сюда, пожалуйста.

Официантка убрала пустые бокалы, принесла новые и наполнила их вином. Подруги снова остались наедине.

— Будет лучше, если ты мне обо всем расскажешь, — предложила Виктория. — С самого начала.

Уткнувшись взглядом в омлет с грибами, не в силах проглотить ни кусочка, Катриона поведала о том, как нашла записку Танкреди (это случилось больше года назад), как увидела Джонатана в «Таннерах» и об их разговоре с мужем в номере отеля «Савой».

— Виктория, пожалуйста, поговори с Танкреди. Попроси его оставить Джонатана в покое. Знаешь, у меня будет ребенок. Ты первая, кому я об этом говорю… разве этого недостаточно?

Виктория наклонилась вперед и слегка тронула запястье Катрионы.

— Прекрасная новость. Поздравляю.

— Что ж тут прекрасного. Если только Танкреди и…

Виктория вздохнула.

— Танкреди только что вернулся из Южной Америки.

Он полгода прожил в Каракасе.

— Каракас? Но этого не может быть! Возможно, он просто не хотел говорить тебе правды.

— Поверь мне, — мягко перебила Виктория, — Танкреди не встречался с Джонатаном. Он давно порвал с твоим мужем.

— Ах да, — рассеянно произнесла Катриона. — Джонатан сказал мне, что Танкреди никто не нужен.

— Никто. И Танкреди предупредил об этом Джонатана с самого начала. Он всегда честен.

— Это безнравственно.

— Послушай, — отодвинув тарелку в сторону, Виктория оперлась подбородком на руки и серьезно посмотрела на Катриону поверх стоявших в центре столика пурпурных хризантем, — Танкреди уже год как не вспоминает о Джонатане.

Он был одним из многих… как и Гвиннет.

— Гвиннет? — Глаза Катрионы, казалось, готовы были выскочить из орбит — настолько ее потрясло известие, что Танкреди переспал с Гвиннет. — Но она едва его знала! Как это могло произойти?.. Я имею в виду — когда?

— За день до твоей свадьбы. После этого Танкреди бросил Гвиннет так же, как он бросил Джонатана. Ему никто не нужен. Так что, с кем бы Джонатан ни встречался сейчас в Лондоне, это никак не мой брат. Прости, Кэт. Я ничем не могу тебе помочь.

— Но, — Катриона затрясла головой, — тогда кто…

Виктория не отрываясь смотрела в небесно-голубые глаза Катрионы.

— Постараюсь объяснить. Мне бы не хотелось, но кто-то же должен это сделать. Кэт, послушай. Танкреди коллекционирует красивых людей. Как только кто-то — не важно кто, мужчина или женщина, — привлечет его внимание, он тут же делает его или ее любовником или любовницей. Кажется, о Танкреди можно сказать, что он подлинный бисексуал. Но Джонатан не такой.

— Разумеется, не такой.

— Ты меня не слушаешь. Черт возьми, Кэт, да не будь ты наивной девочкой! — Виктория была откровенно огорчена тем, что Катриона все еще не могла или не хотела понять. — Джонатан никогда не даст тебе того, в чем ты нуждаешься. Он никогда не полюбит ни одну женщину. Он не может, и его не изменишь. Если тебе нужна любовь, придется найти кого-нибудь другого.

— Другого? — Глаза Катрионы сузились, показывая, что смысл слов Виктории наконец-то до нее дошел. — Значит, ты хочешь сказать, что Джонатан педераст? — Катриона вскочила на ноги. — Ты лжешь. Ты ужасная, отвратительная лгунья.

— Прости, Кэт. Я не хотела тебя обидеть.

— Ax, как любезно с вашей стороны!

— Правда ранит иногда, как… как любовь.

— Что ты знаешь о любви? Ты, любящая одну-единственную персону — саму себя! Вы с Танкреди два сапога — пара.

Вы стоите друг друга. — Катриона открыла сумочку и достала из нее двадцатифунтовую банкноту. — Я ненавижу тебя, Виктория Рейвн. Ты всегда хотела испортить мне жизнь. Всем нам. Ты завидуешь, потому что у меня есть нечто, чего нет у тебя, и ты хотела бы это стащить. Вот, — Катриона швырнула деньги на стол, — насладись обедом сполна!

Откинувшись на спинку стула и глядя вслед взбешенной Катрионе, которая с треском отворила дверь и выскочила из ресторана, Виктория Рейвн снова наполнила свой бокал и покачала головой.

 

Глава 7

— Добрый день. Я заходила к вам два раза, но вы так сладко спали, что жаль было вас будить.

Джесс уставилась на одну из самых прекрасных женщин, каких она когда-либо видела. Черные волосы были заколоты на макушке золотой заколкой-пряжкой; рыжевато-коричневые глаза излучали свет. На женщине была простая желтая рубашка в полоску, стоившая, однако, как показалось Джесс, столько же, сколько стоили все вещи, покупаемые ею за год.

В руках женщина держала небольшой серебряный поднос, на котором стоял запотевший стакан апельсинового сока, тарелка с кусочками папайи и две чашки дымящегося кофе.

Лицо женщины казалось знакомым, но Джесс никак не могла вспомнить, где она ее видела.

Солнечный свет, проникающий в комнату сквозь открытые створчатые двери балкона, золотым теплом согревал кафельный пол и край постели. Глядя на лениво плававшие в пронизанном желтыми лучами воздухе пылинки, Джесс чувствовала покой и удивительную легкость. Она улыбнулась женщине и попыталась сесть, но туг же обнаружила, что совершенно раздета. В памяти вдруг возникли какие-то странные, полуреальные картинки: холодная, сырая ночная лужайка, люди, наблюдающие, как она, голая, проходит через комнату, наполненную цветами; ванная с золотыми дельфинами…

— Я принесла вам кое-что поесть.

— Спасибо. — Прикрыв простыней грудь, Джесс поставила поднос к себе на колени. Потом, понимая, что более глупого вопроса задать нельзя, спросила:

— Простите, но где я?

— Вы у нас дома, в Юнтвилле. Недалеко от Налы. Я — Андреа фон Хольценбург. Мой муж — Максимилиан фон Хольценбург. — Женщина криво усмехнулась. — Ужасное прусское имя, не правда ли? Я зову его просто Макс. Вы были на пикнике у Стефана.

Джесс смотрела, ничего не понимая.

— Стефан — мой сын. Кто-то подмешал в «Сангрию»

ЛСД. Мне так жаль. Скажите, как вас зовут, дорогая?

— Джессика Хантер. Друзья зовут меня просто Джесс.

— Прекрасно. Имя вам очень идет. — Андреа снова улыбнулась, покачала головой и слегка нахмурила брови; во взгляде ее чудесных глаз мелькнуло искреннее беспокойство. — Стефан порой такой безответственный. Мы с Максом и друзьями улетели за покупками только на одну ночь. — Андреа словно оправдывалась перед Джесс. — И были уверены, что все здесь будет в полном порядке.

Джесс почувствовала, что должна успокоить разволновавшуюся Андреа.

— Пожалуйста, не переживайте. — И, чтобы перевести тему разговора, поинтересовалась:

— А куда вы ездили за покупками?

— В Гватемалу, — сообщила Андреа не моргнув глазом, словно однодневная поездка по магазинам в Южную Америку была столь же заурядна, как экскурсионная поездка в Сан-Франциско. — Там живет художник, с которым Макс хотел встретиться. Вам знакомо имя Артуро Молино? Макс купил несколько его картин.

Джесс подцепила серебряной вилкой кусочек папайи и, съев его, отпила немного сока.

— Ваш муж коллекционирует картины?

Андреа кивнула.

— Вы сможете посмотреть их чуть позже, если вам это интересно. Макс очень гордится недавно купленной картиной Шагала. — Андреа ласково положила руку на плечо Джесс. — Как вы себя чувствуете?

— Прекрасно, — честно призналась Джесс. — Благодарю вас.

— Мы полагали, что нашли всех пострадавших, но вы, очевидно, забрели слишком далеко. Мы ведь понятия не имели, кто участвовал в пикнике…

— Я была в винограднике. — Джесс слегка поморщилась. — Боюсь, что мне пора уходить.

Джесс как бы взглянула на себя со стороны — голая, стоявшая на четвереньках в теплой красноватой пыли. Интересно, а кто тот золотоволосый юноша? Вздохнув, Джесс решила, что ей никогда уже этого не узнать. Скорее всего оно и к лучшему, подумала она, краснея от стыда до корней волос и радуясь тому, что Андреа не может читать ее мысли.

— Мне очень жаль, что я причинила вам столько беспокойства. Вы были очень добры, так позаботившись обо мне.

А сейчас мне лучше бы встать и… одеться.

Джесс огляделась вокруг в поисках своей одежды.

— Дорогая моя, но у вас ничего нет, — сообщила Андреа.

— Я… О-о-о…

Джесс с ужасом смотрела на Андреа. Теперь она видела себя совершенно голой, весело дефилирующей по залу, заполненному людьми в вечерних нарядах. Болтающей что-то.

Пьющей и закусывающей. Самочинно принимающей ванну и занимающей чужую постель…

— Возможно, мы найдем вашу одежду позже, — тактично заметила Андреа. — А пока я дам вам что-нибудь из своего гардероба. У нас ведь почти один размер.

Андреа пересекла комнату, раздвинула двери стенного шкафа, достала из него белый махровый халат с монограммой на кармане.

— Кстати, сегодня утром приходил какой-то человек и спрашивал вас. Он говорит, что вы от него убежали.

Боже! Джон. О нем-то Джесс совсем забыла. Она, сморщившись, посмотрела на Андреа:

— И что вы сказали?

— Что вы еще спите и позвоните ему, когда проснетесь, а там уж сами решите, что делать дальше. В общем, мы его отправили и, думаю, поступили правильно. Видите ли, он выглядел очень злым.

Андреа покопалась в шкафу и, найдя там черный купальник бикини, добавила его к халату.

— Еще раз спасибо вам, — с облегчением вздохнула Джесс. — Я действительно больше не хочу его видеть.

— Ну разумеется, вы вольны поступать, как считаете нужным. — Андреа положила одежду на постель. — Теперь допивайте свой кофе. А потом, если хотите, наденьте все это и приходите к бассейну. Макс со Стефаном уже там.

Черный купальник, как и предполагала Андреа, сидел на Джесс превосходно. Накинув халат и расчесав волосы серебряной расческой, обнаруженной на изящном стеклянном туалетном столике, Джесс; посмотрелась в зеркало и нашла, что выглядит великолепно.

Медленно проведя пальцем по монограмме, выгравированной на ручке расчески — готические буквы образовывали корону, — Джесс вдруг остолбенела, вспомнив наконец имя фон Хольценбург. О них же можно было прочесть в любой газете. Принц Максимилиан — отпрыск знатного немецкого рода и принцесса Андреа — большая нефть в Техасе: великосветская семья, первые страницы прессы, бесчисленные фотографии, постоянные упоминания в светской хронике по всему миру.

«О Господи, — ужаснулась Джесс. — А я забралась к ним в виноградник, потом спала на их постели, а теперь вот напялила на себя одежду принцессы Андреа!»

Трепещущая, но с гордо поднятой головой, вновь ставшая дочерью генерала, сэра Уильяма Хантера, Джесс вышла во внутренний дворик и направилась вниз по утопающей в густых зарослях олеандра тропинке к бассейну.

При появлении Джесс Максимилиан вежливо встал и протянул девушке руку.

— Добро пожаловать. Меня зовут Макс фон Хольценбург. С моей женой вы, конечно, уже познакомились.

Джесс пожала протянутую руку.

— Прошу, — Макс подтянул новый шезлонг, — присаживайтесь. Стефан принесет вам что-нибудь выпить. — Подойдя к краю бассейна, Хольценбург захлопал в ладоши. — Я хотел бы представить вам нашего сына Стефана.

Из воды выскочил молодой человек, подошел к Джесс и улыбнулся.

— 3-з-здравствуйте. — Джесс почувствовала, что снова тонет в бездонной реке зеленых глаз юного сатира, оставившего ее лежать без сознания под виноградными лозами. — Мы уже встречались, — заикаясь, пролепетала Джесс.

— В самом деле? — Стефан смотрел на Джесс, и на лице его не было ни малейшего следа того, что он узнал свою вчерашнюю партнершу. — Надеюсь, вы останетесь у нас?

— Пока — да, — ответил за Джесс Макс.

— Нет, нет, — беспомощно возражала Джесс уже в конце дня. — Я не могу больше испытывать ваше терпение. Вы были более чем добры ко мне.

— Но я настаиваю, — твердо заявила Андреа. — Вы просто обязаны с нами пообедать и остаться на ночь. Макс отвезет вас домой завтра, в любое угодное вам время.

И Джесс очутилась за обедом, накрытым в том же зале, по которому она вчера бродила голой. Джесс весело болтала с Максом и Андреа, такими милыми и симпатичными, что казалось, они знакомы уже тысячу лет. Она с предельной честностью рассказала Хольценбургам о себе абсолютно все. Потом они со Стефаном гуляли по прохладным благоухающим садам.

Джесс радовалась тому, что Стефан не помнит их вчерашней встречи. Ей хотелось начать с ним все с самого начала.

Джесс с удовольствием отдалась на волю желаний и чувств, наполненных наслаждением и красотой. Позже сон продолжился шелковистостью кожи прижавшегося к ней Стефана, отблеском лунного света на прекрасных волосах юноши, его теплым свежим дыханием.

Когда Стефан взял руки Джесс и положил их на густой золотистый кустик волос, покрывавших пах, Джесс, с удовольствием сомкнувшая пальцы на восставшей плоти, почувствовала под атласом кожи ее стальную твердость. Кровь Стефана пульсировала в ладони Джесс. Он гордо прошептал:

— Я могу делать это всю ночь. Вечно. Ты ведь тоже хочешь меня?

Неделю спустя Джесс сидела с Максом в Сан-Франциско за столиком в привилегированной «капитанской каюте» ресторана «Трейдер Вике». Этим утром они приехали из Юнтвилла на темно-синем «мерседесе» Макса.

Джесс даже не верилось, что прошла целая неделя. Она пролетела в долгих ленивых валяниях на солнце у бассейна, ночных прогулках со Стефаном по мокрым от росы лужайкам, любовных утехах в любое время дня и в самых неожиданных местах — в бассейне, в пыльном шезлонге, на крыше стоявшей на холме заброшенной водонапорной башни, в той же разогретой пыли под виноградными лозами.

Джесс понимала, что надо уезжать, но всякий раз, поднимая этот вопрос, встречала деликатное, но стойкое сопротивление. Так к чему же было настаивать? Почему бы просто не расслабиться и не пожить еще немножко в волшебной сказке?

И не имело значения, что Стефан был необычным молодым человеком.

Официант наполнил бокалы хорошо охлажденным шампанским, и Джесс принялась за свой салат из листьев эндивия.

— Теперь вы знаете о Стефане правду, — мягко начал Макс.

Джесс кивнула:

— Да. А сразу я не поняла.

— Когда Стефан счастлив, он может быть почти нормальным.

— И он совсем не выглядит… — порывисто заговорила было Джесс, но тут же осеклась, оборвав себя на слове «слабоумным». В отношении Стефана это было не совсем верное определение. Слишком категорично и грубо.

— А что произошло? Несчастный случай? Автомобиль?

— Наркотики. — Макс взял кусочек хлеба из корзинки, задумчиво посмотрел на него и разломил надвое. — Передозировка.

Джесс нервно уставилась на лежавшие на скатерти две равные половинки хлеба. ПД. Кома. Клетки мозга отмирают.

Джесс все чаще и чаще слышала о таких вещах, но никогда не видела их последствий.

— Могло бы быть, разумеется, и хуже, — продолжал Макс. — Стефан мог превратиться просто в жвачное животное, безумного лунатика или вообще умереть. Ему повезло.

«Повезло»… Джесс оглянулась на собственные безрассудно прожитые годы, и ее слегка затошнило.

— Конечно, мы сами виноваты в случившемся, — печально произнес Макс. — Мы были такими наивными. Нам казалось, что с нами не может произойти ничего подобного.

— Я так вам сочувствую. — Джесс задумалась над тем, как Макс и Андреа переносят свое несчастье.

— Он счастлив. И Стефану хорошо живется в собственном доме с людьми, которых он знает и любит. Но за ним нужен глаз да глаз.

— А есть у Стефана какие-нибудь шансы выздороветь?

Со временем?

— Нет. — Макс покачал головой и принялся за рыбу.

Наблюдая за Максом, Джесс пыталась угадать истинную причину, по которой ее пригласили на обед. Она чувствовала, что Макс что-то обдумывает.

— Вам ведь было хорошо у нас, не так ли, Джессика? — спросил наконец Макс.

— Очень, — с сердечной искренностью призналась Джесс.

— Мы с Андреа очень полюбили вас. Мы люди одного круга, и вам, если вы останетесь у нас, совсем нетрудно будет войти в наше общество.

— Останусь? — Джесс опустила вилку.

Макс поднял указательный палец:

— Подождите, дайте мне закончить. Мы предлагаем вам приятную и чрезвычайно комфортную жизнь, хотя, разумеется, тут есть и другие соображения. Позвольте, я объясню какие.

Джесс с растущим беспокойством ждала.

— Вы должны знать картину в целом. Как вам известно, отец Андреа, Джерико Рей, — основатель и основной владелец «Рейко петролеум». Андреа его единственная дочь. Джерико всегда страшно жалел, что у него нет сына, но в крайнем случае у него всегда был Стефан. Род его не прерывался. — Макс отпил вина и промокнул рот салфеткой. — Мы еще не говорили старику о трагедии, случившейся со Стефаном.

Андреа уверена, что это известие убьет отца. И, поскольку Джерико уже за восемьдесят, он, вероятно, не должен ничего знать и даже подозревать… особенно если Стефан женится и станет отцом ребенка.

— Понимаю, — робко вставила Джесс. И она действительно поняла.

— Джерико составил завещание, согласно которому его собственность переходит к Стефану, либо когда ему исполнится двадцать пять лет, либо в случае женитьбы. Джессика, — ровным голосом спросил Макс, — вы согласны выйти замуж за нашего сына ради нашей дружбы и двадцати миллионов долларов?

— Я сказала, что мне надо подумать. — Джесс мерила шагами просторную студию Бориса Бейлода. — Но я, разумеется, не могу пойти на это.

— Почему «разумеется»? — Бейлод, сидя по-турецки на полу, потягивал из бутылки пиво «Дос Экъюс». — Дурой будешь, если не согласишься. Найми адвоката, составь грамотный брачный контракт, роди идиоту ребенка и линяй с несколькими миллионами. Такой шанс выпадает раз в жизни.

— Прекрати! — закричала Джесс. — Это подлость!

— Не позволяй им шантажировать тебя, — ровным голосом посоветовала Гвиннет.

— Шантажировать? Каким образом?

— Чувством вины. И желанием отблагодарить. Это не лучшие основания для выхода замуж за кого бы то ни было.

— Лучшие — двадцать миллионов долларов, — заметил Бейлод.

Два месяца спустя, в ноябре, в пятницу, Джесс опять пришла в студию.

Вчера праздновали день рождения Стефана. На небольшой семейной вечеринке присутствовали только Макс, Андреа, Стефан, Джесс, Гвиннет, лучший друг Стефана Парадизо и Бейлод — в качестве официального фотографа.

Засунув руки в карманы и подняв воротник пальто, Джесс принялась рассматривать пробные снимки, разбросанные на небольшом столике. Ей предстояло выбрать несколько снимков для дедушки Стефана — Джерико Рея.

Наиболее удачные, по его мнению, снимки Бейлод пометил красным карандашом.

Парадизо был лишь на одном снимке: в серо-черном кашемировом жакете поверх алой шелковой рубашки со стоячим воротником, улыбающийся с водительского кресла своего серебряного «феррари». Бейлод его опасался. Парадизо был слишком красив и слишком много внимания уделял Гвиннет: отвесив глубокий грациозный поклон, он галантно поцеловал руку Гвин.

Джесс рассматривала фотографию, на которой Стефан задувал свечи на огромном шоколадном именинном торте, украшенном сахарными голубыми гитарами, нотами и надписью «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, СТЕФАН!».

В последние дни Джесс все чаще посещало желание вернуться в Англию. Домой. Вернуться в Глосестершир, в старый, омытый дождями и продутый ветрами дом на зеленой лужайке. Там ее родина, там с ней никогда бы не случилось ничего подобного…

Она приехала этим вечером в Сан-Франциско, потому что здесь собиралась вечеринка. Джесс вовсе не расположена была к веселью, но Андреа настояла на ее поездке.

— Тебе надо оторваться от нас и побыть одной. Я уже несколько дней об этом думаю. Со Стефаном все будет в порядке. Парадизо может приехать и поиграть ему на гитаре.

Можешь взять для поездки темно-синий «мерседес».

— Разумно, — прокомментировала Гвиннет.

— Если ты потянешь еще немного, — поддразнил Бейлод, — может быть, они повысят ставку.

— Да при чем здесь деньги? — воскликнула взбешенная Джесс. — Бог свидетель — не нужны мне эти чертовы деньги. Я просто не могу выйти за него замуж!

— Ну и дура, — угрюмо заявил Бейлод, рассматривая фотографию Парадизо в автомобиле. — С двадцатью миллионами баксов можешь делать все, что тебе заблагорассудится.

— Если бы кто-нибудь, — пробормотала Джесс, — мог посоветовать, как отказать, не причинив им боли.

Зазвонил телефон. Трубку взяла Гвиннет. Сквозь собственные сумбурные мысли Джесс услышала: «Да, это я», — после чего Гвин издала изумленный возглас и крепко прижала трубку к уху. Бейлод тут же напрягся.

— Ну конечно же, нам нужно встретиться! — кричала Гвиннет. — И Джесс тоже. Она как раз сейчас здесь, прямо здесь, в комнате!

Бейлод с явным недоверием уставился на Гвиннет. Услыхав свое имя, Джесс тоже насторожилась.

Гвиннет повернулась к ним лицом.

— Вы не поверите, кто это звонит! — На лице Гвин играла целая гамма чувств, доминирующими из которых были изумление и возбуждение. — Это Виктория. Виктория Рейвн.

 

Глава 8

Тяжелые стальные двери откатились на роликах в сторону. Джесс, Гвиннет и Бейлод, миновав бетонные, футовой толщины стены, вошли в помещение. Это была студия Майки Зейла. Здесь он жил и работал, здесь сегодня вечером Зейл устраивал свою ежегодную выставку-попойку: старый склад на Эмбаркарадеро площадью в пять тысяч футов, где прежде хранилось войсковое имущество («И трупы, — иронически заметил Бейлод, — во время второй мировой войны»).

— Ну и ну, — поежилась Гвиннет. — И как он остается здесь один на ночь?

— Запросто! — воскликнула Джесс, зачарованно озираясь вокруг: студия напоминала ей одновременно салон для демонстрации автомобилей и «страну фантазий».

Выставка автомобилей собрала более двухсот гостей, весьма экзотичных в своей толпе, сверкающей всеми цветами и оттенками, бурлящей, словно водоворот: кто-то пьет, кто-то шумно спорит, кто-то прочно обосновался у длинного, установленного на козлах стола, ломящегося от закусок.

— Привет честной компании! — Из толпы гостей неожиданно вырвался Майка Зейл — пятидесятилетний эльф со стрижкой средневекового пажа. Он протянул обе руки Гвиннет и Джесс. — Прекрасные леди, я таю от удовольствия. Добро пожаловать в мое скромное жилище. Послушай, уродец, — обратился Майка к Бейлоду, — где ты раскопал этих богинь? Я тоже должен купить фотокамеру и не расставаться с ней.

Джесс улыбнулась, рассеянно поглаживая пальцами зеленую металлическую чешую дракона. Она позабыла о Гвиннет, Бейлоде, Хольценбургах и даже о Стефане. Позабыла о том, что они пришли сюда на встречу с Викторией Рейвн. Что-то таившееся в глубине души Джесс, казавшееся утерянным, неожиданно снова возникло и зашевелилось, потрясенное причудливыми созданиями, рожденными фантазией художника.

Джесс глубоко вздохнула.

Она была поражена.

— Ваша сногсшибательная подруга уже здесь, леди. — (До Джесс не сразу дошло, о ком говорит Майка Зейл.) — Как жаль, что война не ждет: просто мистическое лицо, мне было бы легко создать ее портрет.

— Спасибо, что пригласили Викторию, — вежливо поблагодарила Джесс. — Для нас это единственный шанс встретиться с ней.

— О чем речь! — с энтузиазмом воскликнул Зейл. — В любое время!

1, — У нас не так много времени, — забеспокоилась почти дрожащая от возбуждения Гвиннет, глаза которой беспрерывно бегали по толпе гостей в поисках Виктории. — Как думаешь, во что она одета?

Джесс пожала плечами. Единообразия в одежде не было: одна из женщин была в официальном вечернем наряде и меховой шляпке, другая носила самый настоящий мешок для мусора с прорезями для рук по сторонам и нарезанной бахромой внизу — два полюса, между которыми располагались самые разнообразные модели и стили.

— Я должна поговорить с Викторией наедине, — твердо заявила Гвин, что свидетельствовало о том, что говорить она собирается о Танкреди.

Джесс злило, что Гвиннет все еще влюблена в брата Виктории.

— Я тоже не забыла Фреда, и как только мы встретимся, я заеду ему в рожу. Прекрати терзать свое сердце.

— Мне все равно, — упрямо возразила Гвиннет. — Я ничего не могу с собой поделать.

«Мы с Танкреди навестили тетушку Камерон в Данлевене», — сказала по телефону Виктория, и при одном упоминании дорогого имени Гвин слегка застонала. Вцепившись мертвой хваткой в трубку, она крепко прижала ее к уху, моля Бога о том, чтобы Борис, чего доброго, не услышал уже известное ему имя. Он страшно подозрителен. Должно быть, она говорила напряженно или ненатурально, так как Бейлод моментально поднял голову, словно гончая, почуявшая дичь.

«Я проездом, — сообщила Виктория. — Только на сутки.

Мы можем увидеться? Я встречалась с Катрионой несколько месяцев назад в Лондоне».

— Мы должны найти ее, — волновалась Гвин.

— Ладно, — согласилась Джесс, неожиданно тоже захотевшая увидеть Викторию.

Виктория Рейвн, в оранжевом нейлоновом комбинезоне, стояла, прислонившись к ограде, сооруженной вокруг старого «мерседеса», иллюстрирующего сцены из вагнеровского «Кольца Нибелунгов» со всеми его валькириями, черепами, голыми служанками Рины, поднимающимися в клубах дыма. Виктория о чем-то серьезно говорила с молодым густо-бровым латиноамериканцом с длинными вьющимися усами. Она стояла в самом центре яркого луча прожектора, пепельные волосы отливали то красным, то желтовато-зеленым, то небесно-голубым. На ее длинных гибких пальцах не было никаких украшений, и Джесс немедленно вместо приветствия спросила:

— А где твое кольцо?

Виктория тут же, словно не слыша вопроса, представила своего приятеля:

— Джесс, Гвин, это Карлос Руис.

Руис двигался легко и плавно, словно лишенный костей, но он вовсе не был (как объяснил Джесс сам Карлос) танцором — он был экс-пехотинцем, с ударением на приставку экс-(только что Карлос получил бумаги на увольнение: война для него закончилась).

— Но не для нее. — Руис взглянул на Викторию. — Она возвращается. Не может оставаться в стороне. Сумасшедшая.

— Просто делаю свою работу.

И Виктория рассказала свою историю таким будничным и небрежным тоном, словно речь шла об обычной воскресной вылазке на пикник. Для эвакуации отряда прислали санитарный вертолет. Карлос Руис силой запихал в него Викторию — в свалку тел и оружия, «…прежде чем она принялась интервьюировать вьетконговца».

— Не следует допускать прессу в боевые части, — безапелляционно заявила Джесс. — Репортеры, должно быть, ужасно надоедливы.

Они стояли у буфетной стойки. Руис ел разделанные креветки, держа в руке пластиковую тарелку.

— Но они не так вредны, как конгрессмены, политические обозреватели и прочие вруны, которые делают из вас идиота. Некоторые репортеры пишут все как есть. — Карлос указал рукой в сторону Виктории, уединившейся с Гвиннет. — Вот она — в порядке. Она честная. И везучая, как я уже сказал.

Я видел, как Вик проскочила сквозь горящий дом: одежда на ней горела с обеих сторон, а у нее самой — ни одного ожога. — Руис предложил Джесс креветки. Она взяла одну и разжевала ее, даже не почувствовав вкуса, — настолько ее поразил рассказ о Виктории. Джесс совсем иначе представляла свою школьную подругу: закопченное дымом лицо, перепачканная одежда, руки и ноги, истерзанные насекомыми, никоим образом не вязались с представлением о ней. — Ребята прозвали ее Белый Кролик, — сообщил Руис. — В честь песни «Джефферсон Эйрплейн». А вы ее хорошая подруга? — спросил он неожиданно.

Джесс взглянула на Карлоса в некотором замешательстве:

— Мы вместе учились. Но Викторию не узнать.

— Какими бы друзьями вы ни были, поговорите с ней.

Попытайтесь ее отговорить от возвращения.

— Викторию никто не в силах остановить, если она сама того не желает.

— Вы правы, — вздохнул Руис, печально глядя на Викторию. — Знаете, она не ждет, когда беда случится, — она сама ее находит. Но нужен кто-нибудь, кто бы присматривал за ней: сама она никогда о себе не позаботится. Но когда-нибудь удача, как я уже сказал, Виктории изменит.

Дождь прекратился. Гвиннет и Виктория сидели на складных стульях на причале, превращенном Майкой Зейлом в некое подобие японского садика. На круглом железном столике, за которым устроились подруги, стояли бутылка шампанского и два бокала. Разноцветные полоски света, пронизывая темноту ночи, мягко отражались в водах залива.

Заброшенный баркас грузно покачивался на волнах у соседнего причала; девушки смотрели на лабиринт трапов, обвисших снастей и разбитых спасательных шлюпок.

— Каким же далеким теперь кажется Твайнхем, — задумчиво произнесла Виктория.

— Да, — согласилась Гвиннет. — Многое с тех пор изменилось.

— А что я тебе говорила? Есть в жизни более интересные пути, чем работа в детском саду в Бристоле. И вот ты взлетела и летишь. Большому кораблю — большое плавание. Поздравляю.

Гвиннет равнодушно улыбнулась. Ей не хотелось говорить о своей карьере с Бейлодом. Она горела желанием узнать что-нибудь о Танкреди. Времени было в обрез, а Виктория еще ни разу не упомянула о брате. Наконец Гвиннет решилась спросить напрямую:

— А как Танкреди? — И тут же, как и предполагала, пожалела о своем вопросе.

— Танкреди? — Виктория удивленно приподняла бровь. — Все такой же. Разбивает сердца, как обычно, одно за другим. — Произнесено это было таким тоном, что Гвиннет невольно поняла: ее сердце не было исключением в постоянно пополняемом списке. — И играет на победу. Показательные игры в триктрак на круизном теплоходе. Собственно говоря, он расплачивается за круиз своими выигрышами. — Виктория сухо усмехнулась. — Танкреди все легко дается.

Гвиннет подняла было свой бокал, но тут же поставила обратно на столик, потому что обнаружила, как сильно у нее дрожат руки. На счастье, в этот момент появилась Джесс:

Гвиннет боялась, что вот-вот выкинет что-нибудь идиотское — расплачется, например.

— Ходят слухи, что ты выходишь за Стефана фон Хольценбурга. — Виктория подвинулась, освобождая за столиком место для Джесс.

— Неверные ходят слухи.

— Да уж надеюсь. Ты не можешь выйти за него замуж.

— Я поступлю так, как посчитаю нужным, — сердито отрезала Джесс. Хотя про себя подумала, что Виктория, черт побери, и на этот раз, как всегда, права: разумеется, Джесс не может выйти замуж за Стефана. У нее нет на это времени.

Она должна вернуться к своей работе. Завтра же она поедет в Напу и деликатно, твердо и окончательно сообщит Максу и Андреа о своем отказе.

— Но ты не должна выходить за кого бы то ни было из жалости. И особенно за Стефана.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты ему не нужна. Завтра же он забудет о твоем существовании. Пусть Макс и Андреа найдут кого-нибудь другого, того, кому они нужны…

— Стефан меня не забудет, — сверкнула глазами Джесс.

— Еще как забудет.

— Ты не знаешь Стефана.

— Еще как знаю. Мы с Танкреди знаем его достаточно хорошо.

— Знаете? — Джесс забыла о своей злости и, потрясенная, наклонилась вперед. Жизнь Стефана до того, как случилась история с передозировкой, была для Джесс закрытой книгой.

«По очевидным причинам мы не поощряем его старых знакомств», — говорила Андреа.

— Расскажи мне о Стефане, — попросила Викторию Джесс.

Та криво усмехнулась:

— Рассказать? Ну что ж, слушай. Стефан был прекрасен, очарователен и совершенно дик. Мы познакомились с ним в Париже позапрошлой зимой. Они с Танкреди крепко подружились. Нам всем было очень весело: вечеринки, театры, долгие прогулки по городу, жаркие споры ночи напролет в номере у Танкреди в «Георге V» или на квартире у Стефана на Рю-де-Курсель.

Джесс подумала о том, была ли Виктория любовницей Стефана, и пришла к выводу, что, наверное, была. Но почему, почему это случилось с Викторией, а не с ней, с Джесс!

Почему тогда не она встретилась со Стефаном?

— Но это, пожалуй, и все, — сказала Виктория. — В следующую нашу встречу Стефан уже не узнал меня. Так же как и Танкреди. Хотя мы и прожили бок о бок несколько недель. Так вот, о Катрионе. — Виктория осторожно сменила тему разговора. — Я вам говорила, что виделась с ней в Лондоне. И вы должны обо всем знать. Может быть, даже надумаете позвонить ей. Она несчастна.

Гвиннет не смогла представить себе Катриону несчастной.

— Кроме того, Катриона беременна, — добавила Виктория.

— И в чем же проблема? Джонатан? Он что, не хочет ребенка?

— Разумеется, хочет. Особенно мальчика. Но ты права, дело тут в Джонатане. Дело в том, что Катриона кое-что о нем узнала.

Заинтригованные Гвиннет и Джесс смотрели на Викторию во все глаза.

— Что узнала? — рискнула спросить Джесс.

Виктория вновь уставилась на разбитый каркас.

— Что Джонатан — гомосексуалист.

В воздухе повисла продолжительная пауза. Потом Гвиннет замотала головой:

— Просто кошмар. Не может быть! Джонатан?

— А ты уверена? — обескураженная, спросила Джесс. — Это действительно так? — Мысленно она попыталась вспомнить, с каким лицом Джонатан смотрел на других мужчин. — Где это случилось? Когда? Ты об этом знала, да?

Виктория кивнула.

— А откуда ты узнала? — поинтересовалась Гвиннет.

— Катриона нашла письмо от любовника Джонатана и попросила меня помочь. Но чем я могла помочь?

— Почему ты?

И тут Джесс вспомнила. Ну конечно же, это случилось у Катрионы на балу.

— Потому что письмо было от Танкреди.

Стеклянная дверь у них за спиной отворилась, и кто-то шагнул на причал. Но пораженные подруги ничего не слышали вокруг. Джесс теперь размышляла о характере отношений между Танкреди и Стефаном в Париже: «Они с Танкреди крепко подружились».

Гвиннет издала истерический смешок.

— Нет! Это никак не может быть Танкреди! Невозможно! Я точно знаю — невозможно! Я спала с Танкреди. Мы занимались любовью весь день.

— Ах, вот оно что! — Борис Бейлод дрожал от ярости, щека его нервно подергивалась.

— Бейлод, прошу тебя…

— Вставай. Мы уходим.

Джесс схватила Бейлода за руку.

— Все это было давно.

Бейлод раздраженно оттолкнул Джесс.

— Гвиннет…

— Гвин, если ты останешься с этим человеком, он убьет тебя, — ровным голосом предупредила Виктория.

В дверях послышался новый голос:

— Мисс Джессика Хантер! Есть здесь мисс Хантер?

К ним подошел коротко стриженный человек лет тридцати пяти в коричневом костюме. В толпе гостей Майки Зейла он выглядел точно обычный воробей в клетке с разноцветными тропическими птицами.

— Мисс Хантер? Я — офицер Пол Гриссон. Мне нужно срочно поговорить с вами. Прошу вас, пройдемте со мной. — Гриссон отступил назад и пропустил Джесс в дверь перед собой. Тон полицейского был извиняющимся, словно Гриссон стыдился самого себя. — Это очень срочно, мисс Хантер.

Гвиннет вяло опустилась на гидропостель.

— Я должна была пойти с Джесс. Должна…

— Вовсе не должна. Ты бы ничем не помогла. Только мешалась бы.

— Но я…

Бейлод замотал кудлатой головой:

— Нет. — Он был все еще в своей потертой кожаной куртке, лицо его искажала гримаса отчаяния и горя. Заложив руки за спину, Борис принялся описывать шагами на полу аккуратный прямоугольник. — Ты нужна мне.

Потрясенная Гвиннет вытаращила на Бейлода свои прекрасные аметистовые глаза. Бейлод еще раз прошелся по периметру.

— Ты ей поверила?

Гвиннет отвернулась и вновь подумала о связи Танкреди с Джонатаном.

— Ты поверила ей? Господи, я мог бы убить эту бабу… и я должен был это сделать, если бы не появился ее дружок и не увел с собой.

Бейлод плакал.

«Боже мой, он плачет, — подумала Гвиннет, — Натурально плачет. Самые настоящие слезы».

— Гвиннет, я никогда не причиню тебе зла. Я никогда, никогда… ты должна верить мне. Я люблю тебя. Я просто не могу делить тебя с кем-либо. Ты — моя. Прошу тебя, Гвиннет, верь мне. Ты нужна мне, Гвиннет. Прошу тебя…

Гвин обняла Бориса, чувствуя, как его тщедушное тело содрогается от рыданий.

— Все хорошо. Успокойся. — Гвин принялась гладить растрепанные волосы. — Я тебе верю.

— Он умер полчаса назад, — отрешенным голосом сообщила Андреа.

Они с Максом сидели рядышком на штампованных зеленых металлических стульях, безжалостный больничный свет делал их лица мертвенно-бледными.

— Его сердце уже было ослаблено, — добавил Макс. — Еще в первый раз.

— Что это было? — спросила Джесс.

— Кокаин. — Взгляд Макса застыл на висевшем на противоположной стене плакате, призывавшем бороться с курением, — единственном украшении больничного коридора. — Парадизо дал ему кокаин. И не только понюхать.

— Игла все еще торчала у него в руке, — деревянным голосом пояснила Андреа.

Парадизо взяли на следующий день. В багажнике его «феррари» нашли пасхальное яйцо работы Фаберже, древнюю статуэтку из розового нефрита и небольшую картину Шагала. Мерзавец клялся, что вещи были подарены ему Стефаном фон Хольценбургом.

Всю кошмарную неделю перед похоронами Макс и Андреа жили как безвольные роботы. Репортеры, почуявшие запах хорошего скандала, связанного с убийством известной персоны и наркотиками, словно мухи сахар, облепили прекрасный дом в Юнтвилле.

— Останься с нами, — попросила Андреа Джесс. — Прошу, будь с нами, пока не кончится весь этот ужас.

Джесс осталась и делала все, что было в ее силах. Но реальную поддержку Хольценбургам оказал Джерико Рей.

Это был высокий худой старик с обветренным лицом цвета тика и темными когда-то глазами, выцветшими до голубизны от старости, яркого пустынного солнца и ветров.

Джерико без особого труда уладил все проблемы с прессой: высоко подняв голову и задрав хищный орлиный нос, он быстро расправился с журналистами и любителями скандальных подробностей, пригрозив засадить их всех за решетку за нарушение права частной собственности в его, Рея, владениях.

В день похорон Макс и Андреа легли спать очень рано, и Джесс пришлось обедать один на один со стариком.

Джерико сидел во главе стола и невозмутимо обгладывал великолепно прожаренные бараньи ребра.

— Ну-с, маленькая леди, и что же теперь будет с вами? — холодно и настойчиво поинтересовался Рей.

— Не знаю.

— Кажется, дело обернулось не совсем так, как вы ожидали? — С холодным равнодушием Джерико снимал ножом мясо с кости. — Послушайте, оставим чувства в стороне. Вы ведь с самого начала все продумали. Вам доставались все деньги.

— Мистер Рей, дело было не в деньгах, Я о них совершенно не думала.

Рей положил вилку, скрестил руки на груди и, не мигая, будто ящерица, уставился на Джесс холодными старческими глазами.

— Я могла выйти за Стефана только по любви, потому что действительно его любила, как люблю и его родителей.

Но я художник, мистер Рей, и я должна работать. Всю свою жизнь я хотела стать художницей. Я никогда не вышла бы замуж за того, кто требовал бы с моей стороны так много заботы. Это было бы нечестно. Ни в отношении его, ни в отношении меня.

— Гм-м-м, художница? — немного помолчав, переспросил Рей. — Художница… — Рей направил на Джесс указательный палец. — И можете это доказать?

— Да, — с вызовом подтвердила Джесс.

— Идет. Вы сами напросились. Попытайтесь убедить меня. Нарисуйте мне картину. Завтра.

Джесс работала истово, не замечая, как летит время, и очнулась лишь тогда, когда за окнами совсем стемнело, а пальцы от наступившего вечернего холода отказывались держать кисть. Только тогда Джесс осторожно спустилась вниз по шатким узким ступеням, совершенно измотанная вернулась в дом и, разыскав Джерико Рея в кабинете Макса, положила перед ним на стол готовый портрет.

— Вот, — сказала она довольно бесцеремонно. — То, что вы хотели.

Джесс не знала, хорошо или плохо у нее получился портрет, да ее это и не волновало. Впервые за несколько лет она взялась за кисть, но ничего не изменилось. Глаза, руки и мозг сработали синхронно, и с полотна на мир смотрел Стефан: каждый локон золотистых волос, каждая пора молодой кожи, улыбающийся рот дышали жизнью.

Джерико Рей безмолвно всматривался в картину.

— А почему вы нарисовали цветы вместо глаз? — спросил он наконец.

— Я так вижу.

Как ни странно, но старик одобрительно кивнул:

— Кажется, верно. — И чуть погодя хрипло добавил:

— Я не хочу, чтобы кто-нибудь видел этот портрет.

— Как вам угодно, — согласилась Джесс. — Это ваше дело…

В день своего отъезда в Техас Джерико разбудил Джесс рано утром, даже раньше прислуги. Они вдвоем сидели в огромной кухне и пили кофе. Старик любил обжигающе горячий, черный как деготь кофе.

Т — Мисс Хантер, у меня к вам предложение. Андреа с Максом возвращаются в Европу. У них есть собственная вилла где-то во Франции, которую я, впрочем, сам никогда не видел. Они не смогут больше здесь жить, и потому это поместье остается пустовать.

— В таком случае они его продадут? — Джесс не совсем понимала, какое она ко всему этому имеет отношение.

— Вы хотели сказать, я продам. Поместье принадлежит мне.

— О, этого я не знала.

— Дом, постройки и пять акров первоклассных виноградников, дающих, как мне говорят, прекрасное вино. Сам я не пробовал. Если хотите, все — ваше, за исключением виноградников, их я оставлю за собой.

— Что?! — остолбенела Джесс.

— Боже правый, девочка, я и не подозревал, что ты можешь быть такой тупой. Я отдаю тебе дом под жилье. — Рей положил на кухонный стол какие-то бумаги. — Вчера составил. Ну-ка поставь свою закорючку. — Джерико ткнул пальцем в бумаги. — Здесь и здесь.

Окончательно сбитая с толку, Джесс тупо уставилась на официально оформленный документ.

— Господи Боже, до тебя доходит, как до жирафа. Послушай, деточка, я никому не делаю одолжений. Я зарабатываю тем, что использую собственный талант и таланты других людей. У меня есть отличный шанс заработать на тебе: как только у тебя появится собственное место для работы, ты будешь рисовать картину за картиной и каждый год две из них отдавать мне. Когда-нибудь ты станешь знаменитой, а я за счет этого обогащусь. С возрастом я буду становиться все богаче и богаче. Дошло?

Джесс замотала головой:

— Я не могу на это согласиться.

— Кончай морочить мне голову. — Джерико достал из внутреннего кармана пиджака ручку и всунул ее в руку Джесс. — Подписывай. А теперь подумай над тем, какой будет твоя следующая картина. Время пошло.

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

 

Глава 1

Шел 1971 год. Прошло более двух лет после того памятного обеда в «Фортнам», и в течение всего этого времени Катриона не переставала испытывать растущее чувство собственной вины. Ей очень хотелось взять свои обидные слова обратно и спасти дружбу с Викторией уже только потому, что подруга оказалась права.

Какое-то время Катриона убеждала себя, что положение могут изменить дети.

Первой родилась Кэролайн, сладкая толстушка Кэролайн, потешно ползавшая с угугуканьем и поразительной скоростью на четвереньках; Кэролайн-солнышко, вызывавшая улыбку даже на вечно высокомерно-холодном лице вдовствующей леди Вайндхем.

Полтора года спустя на свет появился Джулиан Эрнест Канингем, родившийся с не детски крутыми скулами, приплюснутым носом и лысым, он был поразительно похож на своего деда Скорсби. Но, несмотря на то что Джонатан безумно гордился своим отцовством, дети ничего не изменили в семейной жизни. Более того, с рождением Джулиана — наследника рода Вайндхемов, сексуальная жизнь в браке для Катрионы была окончательно похоронена.

Джонатан все реже появлялся дома. К тому же он начал привозить на выходные своих специфических лондонских друзей, перед которыми Джонатану хотелось похвастаться прекрасным домом, титулованной матушкой и даже своей красавицей женой и детьми. Времена изменились. Неожиданно оказалось престижным быть «голубым».

«Ты была права, — сказала бы она теперь Виктории, — и я прошу прощения. И если ты прощаешь меня, то посоветуй, как же мне дальше жить?»

Но Катриона уже дважды звонила в дверь Виктории, и никто не отзывался. Дом был темен и тих. Вероятно, Виктория не вернется до самого вечера. Может быть, даже до четырех утра. А может, и вообще не вернется. И все же Катриона решила подождать еще полчаса.

Взглянув в очередной раз на окна Рейвнов, она неожиданно увидела в них слабый свет, пробивавшийся, видимо, из дальних комнат. Оказывается, Виктория была все это время дома, но не отвечала на звонки. Спала? Принимала душ?

Катриона перебежала на противоположную сторону улицы, миновала каменные ворота дома, одним прыжком перескочила ступеньки лестницы перед подъездом и решительно нажала кнопку звонка под табличкой с надписью: «РЕЙВН».

Она напряженно ждала, но из дома не доносилось ни звука. Неожиданно над ее головой загорелась лампочка, и Катриона почувствовала на себе пристальный взгляд невидимых ей глаз.

Дверь медленно и бесшумно отворилась.

— Добрый вечер, Катриона. — На пороге стоял Танкреди Рейвн. — Заходи, ты вся промокла.

Катриона и представить себе не могла, что сможет когда-нибудь заговорить с Танкреди, но не успела она оглянуться, как уже сидела у камина с весело потрескивающими в нем березовыми поленьями и отпивала мелкими глотками предложенный Танкреди бренди, чувствуя, как расслабляется и согревается продрогшее тело.

— Я, видно, так крепко спал, что совершенно не слышал звонка. — Танкреди грациозно потянулся и зевнул. — Это была очень долгая и изнурительная игра — почти сутки. Идиотизм. Я обычно не играю в покер.

Танкреди принялся настолько живо и красочно рассказывать об игре, что Катриона очень ясно представила себе описываемую обстановку, словно сама присутствовала при игре: решительные лица, склонившиеся над покрытым зеленым сукном столом в уютной комнатушке; свет за окном постепенно тускнеет, пока не превращается в непроглядную ночную темень, которая затем снова наливается серостью ранней зари, и вскоре яркое солнце опять заливает прокуренную, душную комнату. Катриона чуть ли не слышала, как во время игры пощелкивают «компьютерные мозги» Танкреди.

— Ты выиграл? — вежливо спросила она.

Танкреди взглянул на Катриону с некоторым удивлением.

— Разумеется. Но знаешь, все это достаточно глупо. Сам не знаю, почему волнуюсь. Я ведь всегда выигрываю, а это чаще всего лишает игру остроты, не так ли?

— Не знаю, — спокойно ответила Катриона. — Сама я не привыкла побеждать.

— Ничего, привыкнешь. Терпение. — Танкреди взглянул на Катриону из-под полуприкрытых век. — Есть древнее китайское проклятие. — Он криво усмехнулся. — Звучит примерно так: «Чтобы все твои желания сбылись». Тебе я никогда бы этого не пожелал. — Танкреди поставил чашку на столик и одарил Катриону ослепительной улыбкой. — Очень жаль, что ты не застала Викторию. Она уехала в Шотландию: тетушке Камерон что-то нездоровится. За неимением лучшего тебе придется довольствоваться мною.

Катрионе всегда был неприятен Танкреди, но неожиданно она обнаружила, что чувствует себя удивительно комфортно в его обществе. Она с удовольствием оглядела комнату с многочисленными полками, в которых были плотно установлены книги в прекрасных кожаных переплетах. Неизвестно почему, но выглядели они совсем не так, как книги в кабинете отца Катрионы: чувствовалось, что Танкреди заботится о книгах и часто их перечитывает.

Краем глаза Катриона увидела четыре шахматные доски с расставленными на них ониксовыми фигурками — видно, Танкреди имел привычку играть с самим собой. В углу стоял большой концертный рояль «Стайнвей», а на нем — фотография Виктории в серебряной рамке. На снимке ей было лет тринадцать-четырнадцать: белые волосы девочки разметались по плечам, а на лице застыла живая, озорная улыбка.

Катриона представила себе Танкреди, сидящего глубокой ночью в красном шелковом халате за роялем: длинные пальцы проворно бегают по клавишам, вызывая к жизни страстные аккорды — что-нибудь из Листа или Рахманинова, — а перед ним — смеющееся лицо молоденькой Виктории на фотографии.

Затем Катриона представила себе Танкреди, играющего для Гвиннет. Гвиннет была в этом доме, может быть, даже сидела у этого же камина, в этом самом кресле. И Джонатан.

Боже, и Джонатан тоже…

— Ты занимался с ним любовью? — не выдержала Катриона.

— Да, — мягко признался Танкреди.

— Но почему? Почему ты это сделал? Ведь ты мог найти кого-нибудь другого. Зачем ты отнял у меня Джонатана? — допытывалась ответа несчастная Катриона.

Танкреди покачал головой:

— Я не отнимал у тебя Джонатана. Начнем с того, что он никогда тебе не принадлежал.

Танкреди нажал кнопку на стереорадиоле. Музыка волнами заполнила комнату, переливаясь звуками, словно драгоценный магический камень цветами. Катриона мимолетно вспомнила об аметисте, который Танкреди подарил Виктории. Как жаль, что Виктория потеряла кольцо.

— Видишь ли, Джонатан — это Джонатан. Он таким родился: половые пристрастия накрепко запечатлены в генах точно так же, как цвет волос или размер ноги. И все прожитые годы Джонатан вначале только догадывался об этом, потом понял и пытался сопротивляться, заставляя себя чувствовать иначе: ведь всю жизнь его учили, что чувства, доставляющие ему столько радости, — не что иное, как извращения.

Танкреди взялся за графин.

— Еще бренди? Я хотел показать Джонатану, что все совсем не так. Что он тоже имеет право на место под солнцем.

Что и в его положении можно сохранять чувство достоинства и свободы… И кроме того, мне казалось, что в моих силах предотвратить его женитьбу на тебе.

Катриона ошеломленно слушала Танкреди, голос которого звучал контрапунктом в музыке Вивальди.

— Но у меня не получилось. И не только это. Оказалось, Джонатану не нужна свобода. Джонатан Вайндхем обладает телом принца и мозгами нищего. Блестящая упаковка для испорченного продукта. — Танкреди снисходительно улыбнулся. — Собственно говоря, Джонатан довольно туп…

Катриона внезапно поймала себя на том, что и в самом деле проверяет истинность утверждения Танкреди. И, смутившись, согласилась с Рейвном, удивляясь, почему она прежде никогда не замечала, что Джонатан и в самом деле тупой.

А раз она так ошибалась в муже, то, возможно, никогда по-настоящему и не любила его как такового. Может быть, владевшее ею все эти годы заблуждение объясняется тем, что Танкреди назвал «блестящей упаковкой»?

Катриона внимательно посмотрела на красивые руки Танкреди, потом перевела взгляд на босые ступни, пальцы которых легкими вращениями гладили ворс ковра, затем на хорошо развитые голени с мускулистыми икрами, черные волосы, в изобилии растущие на оливкового цвета коже, колени, скрытые полами халата. И почувствовала, как ее тело наливается тяжестью и томлением, вызванными не только действием бренди. Теперь она поняла, что чувствовал Джонатан. На месте мужа Катриона сделала бы все, чтобы удержать Танкреди.

«Он говорил мне, что я красива», — бедная Гвиннет все еще любила его.

«Танкреди все любят», — зазвучал в голове Катрионы голос Виктории.

Виктория… Катриона смущенно заморгала, вспомнив о цели своего визита.

— Я пришла сюда увидеться с Викторией, — сказала она вслух. — Мне нужно ей кое-что сказать.

— Что бы это ни было, можешь сказать мне. — Очень темные глаза Танкреди завораживающе действовали на нее.

— Я хотела извиниться, — прошептала Катриона, околдованная этим магическим взглядом.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — пошутил он.

Катриона неуверенно улыбнулась.

Сама не зная почему, она протянула руку и прикоснулась к волосам Танкреди, почувствовав между пальцами их упругость и живость. Танкреди перехватил руку Катрионы и, повернув, поцеловал ее в ладонь. Их глаза встретились. Губы Танкреди были твердыми и горячими. Катриона начала дрожать. По щекам ее неожиданно потекли слезы.

— Не плачь.

Танкреди встал и протянул к ней руки. Катриона, забыв обо всем на свете, бросилась к нему в объятия; и она почувствовала вкус соли собственных слез. Затем Танкреди опустил руки ей на плечи и решительно отстранил от себя.

— А теперь ты должна идти. Уже очень поздно, а мне еще предстоит долгая бессонная ночь.

— Нет. — Катриона, не веря своим ушам, смотрела на Танкреди и мотала головой. Он не может так поступить: разбудить в ней чувство, а потом прогнать прочь.

— Нет, да. — Кончиком пальца Танкреди прикоснулся к уголку губ Катрионы.

— Но, Танкреди… — Катриона произнесла его имя нежно, медленно, смакуя на языке каждую гласную. — Танкреди, я не могу… Танкреди, ты мне нужен.

Рейвн взял Катриону за руку и подвел к входной двери.

— Я нужен тебе? — Катрионе показалось, что Танкреди вот-вот рассмеется. — Ошибаешься. У тебя есть собственные ресурсы, дорогая моя Катриона, которые тебе и не снились.

И в свое время ты все их раскроешь. И будешь счастлива, обещаю тебе.

— Ресурсы… то же говорила Виктория, когда мы…

— Проводили свой маленький сеанс? Я все о нем знаю.

Виктория мне рассказала.

— И все сбылось, — неожиданно содрогнулась Катриона. — Со всеми нами.

Последним впечатлением Катрионы от этой встречи остался высокий темный силуэт в дверном проеме, подсвечиваемый мягким золотым сиянием. Катриона услышала, как с улыбкой в голосе Танкреди прокричал ей на прощание:

— Тебя ждет большое будущее, Катриона Скорсби! Ты же знаешь: в конце концов все происходит так, как сказала Виктория!

 

Глава 2

Осенью 1972 года Гвиннет и Борис Бейлод наконец переехали в Нью-Йорк.

Отношения между Бейлодом и Гвин теперь носили несколько патологический характер. Бейлод редко позволял Гвиннет исчезать из поля его зрения. В нем развилась маниакальная уверенность в том, что стоит Гвиннет выйти за порог дома без него — и она никогда уже не вернется. Борис постоянно следил за Гвиннет, когда ей выпадали небольшие персональные заявки на съемки и даже во время походов за покупками. Так продолжалось, пока оба они не выдохлись.

— Никогда не оставляй меня, — то властно, то униженно упрашивал Бейлод, тем самым вызывая в Гвиннет омерзение.

И ей снова и снова приходилось обещать:

— Хорошо, я всегда буду с тобой.

Бейлод открыл новую эру своеобразной эротичности снимков для журналов мод. Он сделал серию снимков с тщательно продуманной композицией: Гвиннет выпадает из окна десятого этажа — руки раскинуты, глаза широко раскрыты, рот перекошен криком; Гвиннет ползет по черепичной крыше в черном кожаном полупальто и мини-юбке, за спиной ее зловещая тень ножа в руке преследователя.

Однажды кинорежиссер-авангардист снял в их квартире фильм, в котором чернокожий парень с идеальным телосложением, сидя верхом на белом, гнутой древесины, стуле, и очень бледная девушка с белыми волосами, тоже сидящая верхом, но уже на черном стуле, в течение восьми часов ласкали друг друга. Отредактированная картина сократилась до четырехчасовой киноэпопеи и получила приз на фестивале подпольного кино.

Режиссер хотел, чтобы в фильме участвовала также и Гвиннет, но Бейлод не позволил.

Гвиннет раздевалась только для него.

Четыре года прошли в маниакальном бреду.

Странно, но чем больших успехов они добивались, тем больше мрачнел Бейлод. Он все чаще и чаще впадал в молчаливую безудержную ярость. В такие моменты Борис нуждался в объекте, на котором мог бы сорвать свой гнев, и он набрасывался на Гвиннет. Обычно он обвинял ее в неверности.

— Я видел, как ты смотрела на него, ты — проститутка, — орал Бейлод, после чего переходил к критике внешности Гвин. — Ты только посмотри! — Он потыкал пальцем еще не высохший пробный отпечаток. — Ты толстеешь. Выглядишь как долбаная корова!

Гвиннет послушно всматривалась в фотографию, видя ее глазами Бейлода, и содрогалась, находя несуществующую полноту в своей уж слишком худой фигуре.

Питаясь в основном салатом, бульоном и витаминными таблетками, Гвиннет отказала себе и в салате. Ей было все равно: одна мысль о еде вызывала у Гвин отвращение.

Гвиннет чувствовала растущую усталость и теряла всякий интерес к окружающему. Она стала редко выходить из квартиры.

Развязка наступила в одну из сред, в июне 1977 года.

— Я отменяю все заявки на тебя, — голос Франчески в трубке звучал резко и жестко, — и больше не буду ни от кого принимать. Джонс, если ты еще в состоянии соображать, что для тебя хорошо, а что плохо, ты немедленно явишься ко мне в офис.

Сердце Гвиннет резко ухнуло и провалилось куда-то между уже явно просвечивающихся ребер. Костяшками пальцев Гвиннет надавила на диафрагму и задержала дыхание, пока ритм сердца не восстановился.

— Что ты имела в виду, когда говорила об отмене заявок? — спросила Гвин, вся дрожа. — В чем проблема?

Несмотря на издевательства и буйство Бейлода, Гвиннет еще не пропустила ни одного приглашения на съемки. Она знала, что ее профессиональная репутация, несмотря ни на что, высока, да и выглядит она очень хорошо, даже лучше, чем когда-либо. Бейлод мог почти гордиться тем, как изменилась Гвиннет.

— Но Бейлод сейчас на съемке…

— Пошел он на хрен, твой Бейлод. Приезжай одна. Ты мой клиент, а не его.

Сердце Гвиннет бешено колотилось. Сегодня она не очень хорошо себя чувствовала, но отказаться не осмелилась. Она подвязала волосы черно-белой лентой и надела белый комбинезон от Кардена, с удовольствием заметив, что он стал чуть велик в талии. Слава Богу, она все-таки сбросила один фунт, так раздражавший Бейлода. Гвиннет тщательно нанесла макияж и, взглянув на часы, обнаружила, что потратила на сборы полтора часа. Непонятно только, куда ушло столько времени?

Гвиннет чуть было не потеряла равновесие, медленно спускаясь по винтовой металлической лестнице. Паникуя, что жутко опаздывает, она все же никак не могла заставить себя идти быстрее: рука с большим трудом отрывалась от перил, ноги отказывались проворнее преодолевать ступеньки. На улице, в жарком воздухе июньского дня, Гвиннет почувствовала сильное головокружение и вынуждена была постоять какое-то время на месте, прежде чем карусель бесчисленных черных точек, рябивших в глазах, исчезла. Затем она подошла к краю тротуара и остановила такси. Назвав адрес агентства «Де Ренза» на Мэдисон-авеню, Гвин бессильно откинулась на заднем сиденье.

— Ты почему так долго? — Франческа де Ренза, сидевшая за столом из полированного палисандрового дерева, встретила Гвиннет свирепым взглядом. В окне за спиной Франчески открывался захватывающий дух вид на Манхэттен.

— Я… я… извиняюсь. — Гвиннет потрясла головой. — Быстрее я приехать не могла.

Она подошла к столу и увидела выложенные в ряд собственные черно-белые снимки, сделанные Марио Саверини.

— Марио сказал, что во время съемок ты упала в обморок, — резко сказала Франческа.

— Всего на несколько секунд.

— И от чего же?

Гвиннет покачала головой и вновь почувствовала головокружение.

— Не знаю. Я много работала. Думаю, что это случайность.

Гвиннет слегка пошатнулась.

— Ради Бога, — сверкнула глазами Франческа, — сядь, девочка, пока не свалилась. Нет, подожди. — На секунду задумавшись о чем-то, Франческа подняла трубку одного из стоявших на столе телефонов. — Патриция, принеси весы.

Гвиннет ненавидела взвешиваться. Ее эта процедура унижала. Скинув туфли и жалея, что не может снять еще и комбинезон, в котором было не меньше полутора фунтов веса, она встала на весы. Гвиннет беспокойно наблюдала за ползущей вправо стрелкой и от напряжения стиснула зубы. Стрелка остановилась, и Франческа процедила сквозь зубы:

— Ни хрена себе, Боже праведный!

— Но я похудела, — снова запротестовала Гвиннет.

— Ты — долбанутая, — вздохнула Франческа. — Ну-ка садись. Успокой свою задницу на стуле и послушай, что я тебе скажу.

Гвиннет откинулась на спинку, радуясь возможности наконец-то присесть, поскольку чувствовала странный жар и холод одновременно.

— Ты весишь девяносто восемь фунтов, — ласково заговорила Франческа, — и в тебе пять футов одиннадцать с половиной дюймов роста. Ты прекрасно выглядишь, когда в тебе сто тридцать пять фунтов. Ну ладно — сто тридцать. Сто двадцать — пора бить тревогу. А ты сейчас, — с миной отвращения на лице Франческа кивнула на фотографии, — выглядишь ходячим скелетом. Я не могу пустить эти снимки в работу.

— Бейлод говорит, что слишком худой быть невозможно, — сконфуженно пробормотала Гвин.

— Борис Бейлод, — холодно констатировала Франческа, — ненормальный. Как бы там ни было, а этим «подарком» мы обязаны герцогине Виндзорской. Честно говоря, по мне так это просто непристойность.

Гвиннет заерзала на стуле. Временами Франческа была слишком резка в оказании поддержки.

— Сейчас, Гвиннет Джонс, ты выглядишь точно только что вышла из концлагеря. — Глаза Франчески сузились. — Мой дед был шести футов роста и весил двести фунтов, а перед смертью — он погиб в Бухенвальде — меньше восьмидесяти фунтов. — Голос Франчески задрожал от ярости. — И ты, Гвиннет Джонс, еще осмеливаешься говорить мне, что нельзя быть слишком худой?

Гвиннет вдруг заплакала. В последнее время она ничего не могла с этим поделать. Кто бы ни кричал на нее — Франческа или Бейлод, она не могла сдержать слезы.

— Бейлод убьет тебя, — донеслось до Гвин, и она смутно припомнила, что уже слышала когда-то давно подобное предупреждение, — и ждать осталось недолго, — безжалостно продолжала Франческа. — Очень скоро у тебя прихватит почки, потом печень, и в конце концов откажет сердце, у которого не останется сил качать кровь. Ты уморишь себя до смерти. — Увидев неопределенный беспомощный жест Гвиннет, Франческа несколько смягчилась. — Прости, дорогая, но я говорю тебе правду. А поскольку твоя судьба мне далеко не безразлична, то с этого момента я сама берусь позаботиться о тебе. Сейчас — или никогда, потому что потом будет слишком поздно. Ты просто умрешь.

Франческа сняла трубку другого телефона и набрала номер.

— Это мисс де Ренза. Мы готовы. Можете прийти и забрать ее прямо сейчас.

Минуту спустя в дверях появились два человека — мужчина в сером летнем костюме и женщина в элегантном светло-бежевом платье без рукавов. Выглядели они обычно и совсем не грозно.

— Благодарю вас за скорое прибытие, доктор Левин, — поднялась из-за стола Франческа. — У доктора Левина, — пояснила она, — клиника на Пятой авеню, специализирующаяся на болезнях, связанных с питанием, и он сможет тебе помочь. Гвин, клиника вовсе не похожа на больницу. Там очень комфортабельно, и за тобой будет прекрасный уход. — В голосе Франчески послышались просительные нотки. — От тебя только требуется довериться этим людям, и все будет хорошо.

Франческа впервые назвала ее Гвин вместо обычного Джонс, и Гвиннет ощутила в душе неотвратимость нового витка в своей судьбе.

Она резко встала и, вцепившись пальцами в спинку стула, твердо сказала:

— Нет Я с ними не поеду.

— Извини, Гвин, но у тебя нет выбора. Ты поедешь с ними, и поедешь прямо сейчас.

— Нет. Я хочу поговорить с Бейлодом. Он мне не разрешит. Вы делаете ужасную ошибку. Это безумие!

Франческа непреклонно покачала черноволосой головой.

— Гвин, этот человек ушел из твоей жизни. Раз и навсегда.

Я позабочусь о том, чтобы ты никогда больше его не увидела!

 

Глава 3

Тихим жарким вечером 1978 года Джесс сидела в своей крохотной восьмиугольной спальне и пристально смотрела на вернувшийся к ней портрет Стефана.

Как и предполагала Джесс, она никогда больше не увидела Джерико Рея. Он больше не приезжал в Напа-Вэлли и не пытался поддерживать с ней отношения, не считая необходимых деловых звонков, а теперь вот — умер.

Джерико скончался в марте, и Джесс летала в Амарилло на похороны.

В своем завещании Джерико Рей оставил портрет Джесс — это была единственная вещь, отошедшая ей в собственность и единственно нужная Джесс.

Дом в Напа-Вэлли сняла престарелая пара — доктор и мисс Янгблад из Миннеаполиса. Находя ее прекрасной художницей, они считали, что она слишком много работает и совершенно не имеет развлечений. Янгблады приглашали Джесс на обеды, коктейли, пикники, но их хозяйка неизменно отказывалась, объясняя это тем, что в имении для нее слишком много призраков.

Следуя указанию Джерико Рея, Джесс рисовала как проклятая. Она упорно пыталась вновь обрести собственный стиль и выработать новую технику цвета и компоновки.

В сюжетах для картин недостатка не было: ее окружало изобилие контрастных ландшафтов — от голых, выжженных солнцем гор до сочных цветущих пастбищ и виноградников.

Все это, разумеется, уже множество раз было нарисовано и до Джесс — Напа-Вэлли в Калифорнии было известным местом паломничества художников, но Джесс хотела привнести во все это что-то новое, что-то потрясающее и принадлежащее только ее кисти — кисти Джессики Хантер.

Первую свою картину Джесс продала небольшой галерее в Сент-Элене. После этого пришел успех, и у Джесс появился очень влиятельный агент по продаже картин Первые победы воодушевили Джесс, и она с еще большей энергией продолжала трудиться. О Джессике Хантер стали говорить, что она реалистична, у нее богатая палитра и на ее картинах отдыхает глаз. Картины Джесс теперь украшали вестибюли банков, рестораны и офисы компаний.

Именно в это время — летом 1977 года — в жизни Джесс произошел коренной перелом, который она осознала только через год.

В конце июня Джесс позвонила Франческа де Ренза и сообщила, что Гвиннет серьезно больна и лежит в больнице.

Ее буквально вытащили с того света («Этот козел почти угробил Гвин»). Джесс нужна здесь. Больше помочь некому.

Престарелые родители Гвиннет погибли в автокатастрофе на деревенской дороге, когда возвращались домой с субботней вечерни — Ты знала об этом, Джесс?

Нет, она не знала. Джесс практически потеряла связь с подругами. Она жила в своем маленьком обособленном мире, как и Гвиннет, должно быть, жила в своем За год подруги обменивались едва ли более чем дюжиной слов.

Джесс немедленно вылетела в Нью-Йорк. Она стояла у постели Гвиннет и смотрела на слезы, беспомощно струившиеся по исхудалым щекам подруги, и тонкие, как у скелета, руки, сложенные крестом на цветастом покрывале, покоящемся на плоской груди.

— Виктория была права, — сказала Гвиннет.

Джесс взяла руку Гвин. Пальцы были горячими и сухи, ми, кожа на руке дряблая — натуральная старушечья рука.

— Поправляйся. Обещай мне, что поправишься, — еле сдерживаясь, чтобы не заплакать, промолвила Джесс.

Как только Гвиннет достаточно окрепла, Джесс сняла дом в Истхемптоне на Лонг-Айленде. Гвиннет спала, часто, но понемногу ела и гуляла по обезлюдевшему сентябрьскому пляжу. В начале октября Джесс и Гвиннет улетели в Англию.

Несколько недель они провели у Катрионы. Барнхем-Парк теперь был великолепен — перепланировка и упорный труд принесли свои плоды. Дети росли. Было ясно, что Катриона достигла какого-то нового взаимопонимания с Джонатаном и выглядела достаточно счастливой.

Джесс вернулась в Калифорнию только в начале весны и почувствовала непонятное беспокойство и неспособность на чем-либо сосредоточиться.

В марте умер Джерико Рей. Через два месяца после его похорон пришел портрет Стефана.

В Техасе, в старом доме Рея, Джесс едва осмелилась взглянуть на собственное произведение. Теперь же, внимательно изучая портрет, она ощутила трепет, вызванный вернувшимся ощущением стремительности стиля и творческого возбуждения.

— Вот оно, — вслух сказала Джесс, теребя кончиком пальца толстые кисти. — Да.

Она повесила портрет на стену в спальне. Теперь Стефан постоянно смотрел на Джесс, стоило ей лечь на кровать.

Несколько следующих не по сезону жарких дней Джесс провела в бесконечных хождениях по виноградникам, пока однажды, повинуясь порыву, она не легла на спину в горячую пыль и, уставившись в сияющее сквозь густую листву небо, не почувствовала, что мир перевернулся.

Три дня Джесс проработала, почти не отходя от Мольберта.

Увидев законченную картину, агент из Сан-Франциско был потрясен.

Джесс не позволила ему продавать картину, поскольку она что-то предвещала, Джесс это твердо знала. Она повесила новую картину рядом с портретом Стефана, легла на кровать, закинула руки за голову и принялась переводить взгляд с одного полотна на другое. Она почти физически снова чувствовала пышущую жаром землю у себя под спиной, но теперь в том месте, где над Джесс тогда склонялось лицо Стефана, было только пустое металлическое небо.

— Почему я никогда не знала тебя? — шептала Джесс, глядя на портрет. — Почему нет никого, кто мог бы рассказать мне о тебе?

И тут она вспомнила. Такой человек существует. Собственно говоря, два человека.

Виктория Рейвн была аккредитована в столице Никарагуа — Манагуа. Джесс провела несколько дней в бесполезных попытках связаться с Викторией по телефону: линия постоянно обрывалась, была занята или взрывалась такими помехами, что после них еще долго не смолкал звон в ушах. Джесс так и не удалось поговорить с Викторией. Она оставила сообщение для Рейвн и принялась с надеждой ждать. Через неделю, рано утром, Виктория позвонила из Сан-Франциско и рассказала, что занимается интервьюированием беженцев из Никарагуа, община которых располагается в Бэй-Эйриа. Да, она может приехать в Напу.

Виктория и Карлос Руис приехали в воскресенье вечером, когда совсем уже стемнело, в неописуемом микроавтобусе-радиостанции «пинто».

Виктория же нисколько не изменилась: все такая же холодная и элегантная в своих широких оливкового цвета штанах, бейсбольной кепке и белой рубашке, узлом завязанной на животе. У нее снова была короткая стрижка («От вшей, — мимоходом пояснила Виктория. — И от жары, конечно»). Они исколесили всю Никарагуа, брали интервью у крестьян, солдат, школьных учителей, врачей и священников. Два раза Викторию чуть не убили: один раз в отряде партизан, другой — охрана дворца Сомосы.

— Солдат уткнул дуло карабина прямо в ее долбаную голову, — не стесняясь в выражениях, рассказывал Карлос. — Я находился в двух шагах от них и ничего не мог сделать. А она просто стояла и смотрела ему в глаза.

Джесс представила себе Викторию, хладнокровно глядящую в лицо разъяренного солдата. Солдат испугался Виктории? Решил, что она ведьма? Или побоялся, что призрак этой девушки станет преследовать его после ее смерти?

— Кто знает? — словно прочтя мысли Джесс, тихо сказала Виктория. — Как бы там ни было, а я все еще жива.

— Вопреки здравому смыслу. Опять везение, — сверкнул глазами Карлос.

Виктория усмехнулась и, закурив «Балканское собрание», принялась расхаживать в маленькой гостиной Джесс.

— Мне здесь нравится. Тебе должно быть здесь хорошо.

Как я понимаю, твоя мастерская наверху. Можно посмотреть? Я не видела твоих картин с самого Твайнхема.

Еще несколько месяцев назад Джесс была бы счастлива показать свои работы Виктории. Но теперь уже нет. Все, что сейчас осталось у нее в мастерской, — проклятые четыре времени года, вполне приличные, но сегодня кажущиеся такими дурацкими и банальными. Виктория просила вежливо, но без особого чувства, и Джесс постаралась убедить себя в том, что ей совершенно безразлично, жаждет Виктория увидеть ее работы или нет.

Глубоко вздохнув, Джесс повела их по лестнице на крышу башни.

— Это все, что у меня сейчас имеется, — предупредила Джесс, зажигая свет в мастерской. — Они почти закончены.

— Они прелестны. — Сняв очки, которые, как теперь поняла Джесс, были лишь маскировкой, Карлос внимательно рассматривал полотна.

— Очень хорошие картины, — похвалила Виктория и выпустила идеально круглое колечко дыма. — Поздравляю, — спокойно произнесла Виктория.

«Кончай делать из меня дуру», — захотелось сказать Джесс. Но, с другой стороны, чего еще она ожидала услышать от Виктории? Джесс разозлилась на себя.

Они осторожно спустились друг за другом по узкой лестнице, и Виктория остановилась в спальне.

— А вот это… это страшно. Превосходно. Мне хотелось бы иметь этот портрет.

— Нет, — отрезала Джесс.

— Ну разумеется. Я полагаю, ты хотела поговорить о Стефане. Ведь именно за этим мы сюда и приехали?

Они сели друг против друга в гостиной. Карлос ушел, но Джесс даже не заметила когда.

— Он что-то услышал на улице, — пояснила Виктория. — Привык присматривать за мной, хотя ему это удается не так часто.

— Он очень тебя любит, — неожиданно для себя выпалила Джесс.

— И я его люблю. Мы прожили вместе довольно долго.

— Так вы… — начала Джесс и с трудом спросила напрямую:

— Вы — любовники?

Вряд ли стоило задавать подобный вопрос Виктории.

Собственно говоря, сама Джесс практически не могла представить себе Викторию, охваченную страстью, дрожащую, покрытую капельками пота, в постели с мужчиной.

— Нет, — спокойно ответила Виктория. — Не любовники.

— Кажется, ему бы этого хотелось, — предположила Джесс.

— Не исключено. Но это невозможно. И Карлос все прекрасно понимает. — Виктория налила себе вина из графина. — Когда ты нарисовала портрет Стефана?

— После случившегося.

— По памяти?

Джесс кивнула.

— Все это очень печально. Стефан был очаровательным мальчиком.

— Расскажи мне о нем, — попросила Джесс.

— Ну хорошо, — кивнула Виктория. — Я расскажу о Стефане все, что смогу. Если ты считаешь, что тебе это необходимо.

Мы с Танкреди встретили Стефана в кафе на Монмартре холодной январской ночью. Было где-то около двух часов.

Танкреди влюбился в Стефана с первого взгляда. Танкреди редко доводится встречать людей, равных ему по интеллекту. У Стефана же была светлая голова: он превосходно играл в шахматы — выигрывал даже у Танкреди, говорил на четырех языках и мастерски играл на гитаре и рояле. И кроме того, Стефан был исключительно оригинален — искушенная невинность, совершенно чужд высокомерия или амбициозное™. Стефану просто хотелось играть, и он возвел игру до степени высокого искусства.

Несколько недель мы были почти неразлучной троицей.

Потом мне пришлось их покинуть. А Танкреди и Стефан, устав от Парижа, решили отправиться куда-нибудь, где тепло. Они сняли дом в Танжере.

Виктория посмотрела на пятно на стене над головой Джесс.

— Тогда-то Стефан и начал экспериментировать с наркотиками. Раньше он баловался гашишем и марихуаной, но они приелись ему. Он перешел на ЛСД и кокаин. Вскоре, — Виктория пожала плечами, — кажется, и они ему наскучили. Стефану хотелось пойти дальше. В Танжере легко найти то, что вам хочется. Танкреди знал, где можно достать все что угодно.

В комнате воцарилось молчание. Походив вдоль окна, Виктория остановилась и уставилась в темноту летней ночи.

— И они пошли дальше, — глухим голосом подсказала Джесс.

— Только Стефан. Танкреди никогда не употреблял наркотики.

Джесс поморщилась.

— Ну хорошо, Стефан. И до чего же он дошел?

— Героин. Собственно говоря, — медленно произнесла Виктория, — дело не совсем в наркотиках. Мозг пострадал от кислородного голодания.

— Что ты имеешь в виду?

Виктория вздохнула.

— Джесс, ты действительно хочешь, чтобы я продолжала?

Джесс кивнула.

— Ну хорошо, — неохотно согласилась Виктория. — Стефан схватил передозировку героина. Вышло это случайно: он не знал, что препарат обладает такой высокой концентрацией. Все выглядело ужасно. Стефан бился в конвульсиях, его всего выворачивало. Танкреди говорит, что первым делом попытался помочь Стефану, запихнув его в холодную ванну. Танкреди где-то слышал, что в подобных случаях надо погрузить человека в ледяную воду. Я могла бы дать ему лучший совет. — Виктория печально покачала головой и продолжала:

— Стефану нужно было дать какое-нибудь рвотное средство. Он был в коме. Танкреди отвез Стефана в госпиталь, но, кажется, было слишком поздно. Кислородное голодание продолжалось около получаса.

— И что же Танкреди делал после этого? Оставил Стефана и умыл руки?

— Конечно же, нет. Он убедился в том, что доктор знает, кто такой Стефан и какой это был наркотик. Затем он оплатил лечение и только после этого уехал. А что еще мог сделать Танкреди?

— Он оплатил лечение! Какое великодушие! — От ярости у Джесс закружилась голова. — Боже, если бы не Танкреди…

— Стефан не знал меры, понимаешь? Он был безудержен во всем. Вся жизнь — игра.

— Игра! Дерьмо! — Джесс с такой силой поставила бокал на стол, что он треснул. И как только Виктория может с таким спокойствием говорить ей, что все это была игра? Сейчас Джесс ненавидела Викторию больше всех на свете. У Виктории совершенно нет чувств. Она просто не человек.

— Прости, Джесс. Но ты сама хотела знать правду.

У Джесс от бешенства помутился разум. Рука с силой впилась в треснувший бокал. Неожиданно почувствовав острую боль, она увидела, что ее пальцы в крови.

Карлос Руис, появившийся столь внезапно, что могло показаться, будто он обладает способностью проходить сквозь стены, ловко взял разбитый бокал из руки Джесс.

— Иди на улицу, — обратился Карлос к Виктории. — Жди меня там.

Виктория послушно направилась к двери. Выглядела она, как всегда, спокойной, но опечаленной.

— Теперь ты должна будешь отпустить его, — мягко посоветовала она Джесс, взявшись за ручку двери. — Но тебе следует куда-нибудь выбраться отсюда. Тебе нужно начать сначала, как он тебе и говорил, где-нибудь там, где ты никогда прежде не была.

Сказав это, Виктория вышла.

— Я знаю, что ты не хотела обидеть Викторию, — несколько раз заверил Карлос Джесс.

Чуть позже он приготовил для нее чашку крепкого горячего чая. Пока она пила этот ароматный успокаивающий напиток, Карлос написал на листке номер телефона в Сан-Франциско.

— Позвони мне. Если меня не будет, оставь сообщение Эсперансе. Она говорит по-английски.

— Мне так жаль, — пробормотала Джесс. — Но сейчас… сейчас я не хочу ее видеть.

— Ладно, когда захочешь, я найду тебе Викторию. Позвони мне.

Карлос тихо затворил за собой дверь. Через несколько секунд Джесс услышала звук удаляющегося автомобиля.

 

Глава 4

«Июль 1978 года,

Нью-Йорк.

Дорогая Виктория!

Никогда не писала кому-нибудь в страну, где идет революция. Надеюсь, что ты в безопасности и соблюдаешь осторожность. От твоих статей волосы на голове дыбом становятся, и человек, их читающий, чувствует, будто он сам там побывал.

Посылаю это письмо в Лондон, в надежде, что ты как-нибудь случайно его получишь. Мне необходимо встретиться с тобой и поговорить.

Ты очень точно все угадала, или ты на самом деле видишь будущее?

Я постоянно об этом думаю. И знаешь ли ты о том, что мне сейчас тридцать, и моя карьера модели принесла мне миллионы долларов, и что я знаменита благодаря «безупречному телосложению»?

На следующей неделе я лечу в Европу — небольшая работа на Канарских островах, — потом заеду в Лондон. Катриона будет знать, где меня искать. Предполагаю, что время от времени ты «возвращаешься на базу». И если ты сейчас в Англии, не могли бы мы встретиться?..»

— Джонс! Ты — как деревянная кукла. А здесь должно быть движение, запомнила?

Фотохудожник Марио Саверини схватил Гвиннет за плечи и развернул к себе лицом, после чего установил руки Гвин в нужном положении и несколько изменил композицию тканей.

— Ну вот, теперь совсем другое дело. Али, встань спина к спине с Джонс, прогнитесь, словно вы танцуете, потя-яянулись, двинулись — ткань должна парить в воздухе, да, о-о-отлично!

Гвиннет и красавица Анара Али подходили друг другу как нельзя лучше. Светлые глаза и огненные волосы Гвиннет создавали непередаваемо великолепный контраст с темнокожеетью Анары и ее внешностью древнеегипетской жрицы.

Марио Саверини мог поздравить себя с удачей: девушки, наряды и место съемки — остров Лансароте в четырехстах милях от побережья Африки — были великолепны.

«Никому, — удовлетворенно думал Саверини, — не удастся „зарезать“ эти снимки для ноябрьского номера „Вог“.

Нанятый на день сын крестьянина из Аррекифе подвел к девушкам мрачного вида верблюда, тяжело навьюченного торчащими во все стороны вязанками хвороста.

— Ближе не надо, — распорядился Саверини. — Баста!

Съемка прошла отлично. Саверини вручил Хуанито (так звали мальчишку) пачку грязных бумажных песет, и довольный парнишка потащился со своим верблюдом по каменистой пустыне в сторону холмов, на которых были возделаны виноградники.

А съемочная группа направилась к пустынному берегу, где пенящиеся буруны волн с шипением накатывались на черный песок.

Переодевшиеся Гвиннег и Анара прислонились спинами к испещренному трещинами огромному камню; вода кипела пеной вокруг их ног, доходя до колен; ветер развевал тонкие одежды. Взявшись за руки, девушки наклонились вперед, навстречу дующему с моря ветру, предоставив ему возможность бешено трепать изысканные ткани их костюмов. А чрезвычайно собой довольный Саверини без конца щелкал и щелкал затвором фотокамеры, прекратив съемку лишь далеко за полдень, когда наконец смог сказать, что вполне удовлетворен.

Закончился еще один съемочный день.

«И один из лучших, — с удовольствием думал Саверини. — Точно одна из лучших съемок, а если принять во внимание все обстоятельства, то одна из самых легких».

Анара, с ее величественной, неторопливой фацией и крепким худощавым телом была любимой моделью Марио, а Джонс, к удивлению Саверини, теперь стала второй. Марио уже третий раз снимал этих девушек вместе; смотрелись они великолепно, из них получилась прекрасная пара. Обе — профессионалки, без «выкрутасов», по крайней мере не выказывают своих капризов, как большинство топ-моделей, среди которых почти каждая подобна нервной породистой скаковой лошади с великолепными физическими данными и полным отсутствием мозгов.

Долгое время Гвиннет пыталась забыть Бейлода, но воспоминания о нем, казалось, жили сами по себе: с редким упорством Гвин мысленно возвращалась к тем временам, когда Бейлод был неотъемлемой частью ее жизни.

Ну и заваруху же он затеял!

Через несколько минут после того, как обливающуюся слезами Гвиннет увезли в клинику доктора Левина, в офис Франчески вломился взбешенный и опасный Бейлод.

— Где она? Что вы с ней сделали? Я убью тебя, ты — долбаная лесбиянка!

— Девочки, выйдите, — приказала Франческа перепуганным насмерть манекенщицам.

Франческа надеялась только на то, что у Патриции достанет ума немедленно вызвать охрану здания. Сцена длилась не более минуты, но и она показалась Франческе вечностью.

Она смотрела на Бейлода с напускным спокойствием и незаметно нащупывала в ящике стола что-нибудь, чем можно было бы оборониться от разъяренного фотографа, и не нашла ничего более существенного, чем запасная пара вечерних туфель. Наконец в комнату ворвались двое охранников — бывшие полицейские, мускулистые, крепкие парни, они подхватили Бейлода под руки и, приподняв его над полом, понесли через приемную мимо выстроившихся в ряд, ничего не понимающих девушек-конкурсанток, пришедших на еженедельный просмотр.

Теперь Гвиннет опять приглашали на роль «дамы», но очень осторожно, тщательно подбирая «кавалера» — мужчину типа Габриэля Халдайна, магната с Уолл-стрит, чьи сексуальные потребности полностью сублимировались в бурную деятельность по руководству несколькими компаниями, но ему время от времени требовалась «красавица дама» для особых случаев. После приема или обеда Халдайн отправлял Гвиннет домой на собственном лимузине, а на следующий день в квартире Гвин появлялся букет из двух дюжин роскошных алых роз с визитной карточкой Габриэля.

Гвиннет такой расклад вещей очень даже устраивал. Одна мысль о сексуальных отношениях с кем бы то ни было заставляла Гвин съеживаться от страха. Секс для нее ассоциировался с подавлением и унижением… и болезнью.

Сейчас, сидя на кровати и наблюдая, как подруга укладывает вещи, Гвиннет страшно захотелось побыть Анарой, ведь ее жизнь так проста.

— Счастливая ты, — вздохнула Гвиннет. — Ты сама-то это понимаешь?

— Что? — Анара бережно укладывала белоснежную шелковую сорочку с кружевными оборками. — А тебя кто заставляет тащиться в Шотландию? Скалы, дождь, овцы да волынки. — Анара поморщилась. — По мне, так ты чокнутая. — Анара пожала плечами. — Впрочем, хозяин — барин.

Два дня спустя, сидя в арендованном пикапе «моррис», Гвиннет внимательно следила за насыпной дорогой, ведущей в замок Данлевен. Данлевен, как она себе и представляла, оказался громадным и мрачным сооружением.

Подъехав к замку, Гвиннет припарковала автомобиль на мощенной булыжником площадке внутреннего двора у массивных, обитых железом ворот. Ветер жутко завывал в проеме возвышающихся гранитных стен. Единственными окнами в стене были узкие бойницы, из которых когда-то лучники отстреливались от полчищ мародеров.

«Пожалуй, мне лучше убраться отсюда подобру-поздорову, — подумала Гвиннет. — Нелепость какая-то».

Но было уже поздно. Большая дверь бесшумно отворилась.

В темном проеме стояла Виктория Рейвн.

Встретив столь неожиданно пристальный, проникновенный взгляд кристально чистых глаз подруги, Гвиннет невольно сделала шаг назад. И только через секунду после этого Гвиннет увидела, что обращенное к ней тонкое лицо — лицо пожилой женщины.

— Вы, должно быть, Гвиннет, — улыбнулась тетушка Камерон. — Заходите, моя милая, пока дождь не начался. Я ждала вас.

Тетушка провела Гвин по выложенному каменными плитами коридору в очень милую комнату, из широкого окна которой открывалась панорама на пролив и величественные пурпурные горы Малла.

В пролете между окнами стояли два стула, обтянутые кретоном, и круглый стол с изящными чайными приборами на двоих. Из носика серебряного чайника вился легкий султан пара. На тарелочках лежали поджаренные хлебцы, варенье и фруктовый пирог.

Гвиннет уставилась на чайные приборы.

— Не понимаю. Как вы могли ожидать меня?

Тетушка указала на стул справа от стола. Гвиннет послушно села.

— Вы как пьете чай, моя милая? Молоко и сахар? — Тетушка передала Гвиннет хлебцы. — Кирсти испекла их сегодня утром. У нее золотые руки. Попробуйте хотя бы один;

Не беспокойтесь сегодня о своей фигуре.

Ошеломленная Гвиннет намазала хлебец джемом, откусила и кивнула:

— Действительно, очень вкусно.

— Гвиннет Джонс, — мягко сказала тетушка Камерон, — чисто валлийское имя. Из кельтов, как и я. Я рада, что вы приехали, и нисколько не удивлена, что приехали именно вы.

— Но откуда вы знаете мое имя?

— Ах, милочка моя, — тетушка издала довольный смешок, — долгими зимними вечерами чем мы еще здесь занимались, как не сплетнями? Я все о вас знаю. О вас и о Джессике, и о Катрионе тоже, бедные вы мои.

— Знаете? — Гвиннет испытывала двойственное чувство: с одной стороны, ей было приятно, что ее относят к настоящим друзьям, с другой же — то, что ее обсуждали здесь, явно смущало. Ведь Танкреди мог делиться интимными секретами о ней с тетушкой Камерон и Викторией!

— Но конечно, я уже очень давно не видела детишек. — Тетушка Камерон отхлебнула из своей чашки. Кожа на руках старушки была гладкой, без морщин, и выглядела на удивление молодой. — Они все еще наезжают временами, но никогда вместе. Они избрали совершенно разные пути. Вот сейчас девочка находится в самом центре войны, а мальчик развлекается в свое удовольствие в компании богатых бездельников где-то на пляжах Карибского моря… Думаю, вы об этом знали, прежде чем приехали сюда. И теперь вы здесь, — тетушка задумчиво взглянула на Гвиннет, — чтобы получить ответы, не так ли? Прежде всего, милая моя, скажите мне, какие у вас вопросы?

— Иногда я чувствую, что моя жизнь мне не принадлежит. Что Виктория и, возможно, Танкреди тоже знают, что со мной случится, лучше, чем я сама. Это выглядит так, словно они имеют некую власть надо мной. Они ведь не такие, как все, не так ли? — тихо прибавила Гвин. — Почему? Откуда они так много знают? Это правда, что Виктория обладает даром предвидения?

1 Тетушка Камерон ласково улыбнулась Гвиннет:

— Ты права. Они необычные люди. Их привезли ко мне совсем еще маленькими. Мальчику было шесть лет, девочке — три годика. Похоже, мальчик сызмальства вел себя слишком вызывающе по отношению к Скарсдейлу. И Скарсдейл вынужден был подавлять строптивого сына…

Гвиннет сдержала готовый вырваться возглас ужаса.

— Но мальчик обладал сильной натурой. — Тетушка печально задумалась. — Он никогда не сдавался и в конце концов нашел способ защиты, который не мог предвидеть даже Скарсдейл. И потому, когда умерла его жена, граф отослал детей ко мне. Скарсдейл стремился избавиться от мальчика любой ценой. — Старушка слабо усмехнулась. — Дети были совершенными дикарями, когда приехали в замок. Все, что я могла сделать, — так это предоставить им полную свободу.

Но конечно же, было уже слишком поздно. Мальчик отлично усвоил преподанные ему уроки. Он глазом не моргнув покидает и разрушает жизнь того, кто его любит. Он гораздо опаснее самого Скарсдейла. Ты должна расстаться с ним, милая моя. Он не для тебя. Он вообще ни для кого.

— Танкреди все вам рассказал! — выпалила Гвиннет.

Тетушка Камерон покачала головой:

— Нет, милая моя. Ему и не надо было.

— Тогда… — Гвиннет беспокойно заерзала на стуле. Ну разумеется, тетушка Камерон сама была ясновидящей. Ей и не надо было ничего рассказывать.

— Теперь о девочке, — заговорила тетушка Камерон после недолгого молчания. — Вот она любить умеет. Только сверх меры.

— Умеет? — с сомнением переспросила Гвиннет.

— В самом деле умеет. Вы трое очень много для нее значите, — мягко подтвердила тетушка.

— Для Виктории? — вытаращила глаза пораженная Гвин. — Тетушка Камерон, пожалуйста, скажите мне: Виктория действительно способна видеть будущее?

— Вот это настоящий вопрос. Ну кто знает? Кто может с точностью сказать, когда одно чувство идет на смену другому? Какова в предсказании доля предположения и какова доля приложения простой психологии? — Тетушка ласково улыбнулась Гвиннет. — Знаешь, когда человек вынужден довольствоваться жизнью, полностью уединенной от людей, без каких-либо развлечений, в нем развивается привычка думать. Он становится настоящим прозорливцем. — Тетушка слегка пожала плечами, укрытыми шалью. — Замечательная тренировка как для газетного репортера, так и для того, кто стремится привязать к себе людей, раскрывать их душу и использовать их слабости. Может быть, это и есть то, что ты называешь ясновидением?

После чая Гвиннет в сопровождении тетушки Камерон совершила экскурсию по Данлевену.

— Как ты знаешь, библиотека Скарсдейла достаточно известна. Мальчик забрал некоторые книги в Лондон, но большинство все же осталось в замке. Скарсдейл так и не закончил составление каталога. Книги всегда были его друзьями, — заметила тетушка. — Он всегда находил в них свое убежище. И до сих пор находит. Он — настоящий грамотей, как и его отец. Бедный мальчик, — уверенно добавила старушка. — И бедный Скарсдейл. Такой злой. Такой жестокий. Но их обоих нельзя представить без книг.

Гвиннет и тетушка Камерон поднялись по узкой лестнице на следующий этаж и пошли по коридору, стены которого, если к ним прикоснуться, были влажными.

— Моя комната. — Тетушка открыла одну из дверей.

Гвин увидела на стенах множество акварелей и светлых картин, написанных маслом. Но ее взгляд привлекла фотография в серебряной рамке, стоявшая на прикроватном столике: крепкий мальчик с взъерошенными черными вьющимися волосами и маленькая девочка со светлыми глазами, крепко вцепившаяся пальчиками в нижний край курточки мальчика.

— Здесь ему восемь, — тетушка Камерон проследила за взглядом Гвиннет, — а ей пять. Она ходила за ним как привязанная и делала все точно так же, как он. Первое время, когда они приехали, она закатывала истерики, стоило ему только оставить ее на секунду. А вот это была их комната.

Гвиннет увидела длинную камеру с единственным высоким арочным окном, одной кроватью, заправленной синим одеялом, подвернутым в ногах, дубовый стул, платяной шкаф с мраморной крышкой и зеркалом, светлый квадратный ковер на полу, обшитом широкими досками. В комнате не было ни картин, ни личных вещей, но она странным образом говорила о Танкреди гораздо убедительнее, чем его пышные апартаменты в Лондоне.

— Он все еще спит здесь, — сообщила тетушка Камерон, — хотя она, разумеется, давно переехала.

Новая комната Виктории, выходящая окном на запад, такая же светлая и ухоженная, как и комната тетушки, ничего не говорила о своей хозяйке. Комната для транзитных пассажиров — не более. Гвиннет сразу же поняла, что в этой комнате не случалось ничего интересного, никаких сильных эмоций, никакой жизни.

— Я распорядилась, чтобы Кирсти приготовила тебе постель в этой комнате. Ты, конечно же, останешься на ночь.

Здесь тебе будет гораздо удобнее, чем в гостинице в Обане.

Кирсти накрыла стол для ужина в той же комнате, где проходило чаепитие.

Затем тетушка Камерон налила себе и Гвиннет великолепного мозельского вина, заметив, что винные погреба Скарсдейла вполне могли бы посоперничать с его библиотекой по количеству единиц хранения, несмотря на то что мальчик отправил в Лондон довольно значительную партию бутылок.

Когда поздним вечером они поднялись наверх, Гвиннет не смогла удержаться от вопроса:

— Тетушка Камерон, вы так и не сказали мне, откуда узнали, что надо приготовить чай на две персоны?

Старушка смотрела на Гвин из полумрака коридора.

— Откуда узнала? Ну, милая моя, тут нет никакой загадки. Телефонная связь в наших местах очень ненадежна; друзья-соседи могут явиться к вам на чай без предупреждения в любой день, как, например, доктор Макнаб, который имеет обыкновение заглядывать в Данлевен не меньше двух раз в неделю. — Увидев выражение лица Гвиннет, тетушка Камерон совсем по-детски рассмеялась. — Кирсти всегда ставит на поднос вторую чашку, тем самым избавляя себя от необходимости лишний раз покидать кухню.

 

Глава 5

— А ты не можешь развестись с ним? — спросил герцог Малмсбери, сосредоточенно вытянув вперед деревянный молоток с оранжевыми полосками, после чего он сильным, хорошо отработанным ударом послал оранжевый мячик вниз по лужайке.

Катриона вздохнула.

— Арчи! Ты поступаешь жестоко.

— Разумеется. Всем известно, что крокет — самая жестокая из игр. Крокет более жесток, чем даже любовь.

Арчибальд Хейли, превратившийся после смерти отца из маркиза в герцога Малмсбери, был одет во фланелевую пару, темно-красный свитер с надписью на груди «ГАРВАРД» и тапочки без носков. Пока Катриона искала свой мячик в густо посаженных на клумбе георгинах, он, напустив на себя грозный вид, вновь вернулся к интересующей его теме:

— Так как же?

— Разумеется, я не собираюсь разводиться с Джонатаном.

— Но это же глупо, — начал раздражаться герцог. — Ты немедленно должна развестись с ним и выйти замуж за меня.

Я многие годы мечтаю жениться на тебе. И ты прекрасно об этом знаешь. Твои дети уже ходят в школу. Переделка дома закончена. Чем ты дальше займешься? Ты же с ума сойдешь от скуки. Мне кажется, теперь тебе самое время заняться и моими владениями.

— Нет.

— Если ты не выйдешь за меня замуж, — мрачно продолжал Малмсбери, — я женюсь на Салли Поттер-Смит.

Должен же я на ком-нибудь жениться. Мне нужен наследник, и все такое.

Уехав в Гарвард зеленым юнцом, всего и всех боящимся, и в особенности своей громогласной матери, Арчибальд вернулся весьма уверенным в себе, приосанившимся молодым человеком, знающим себе цену и по-новому понимающим цели собственной жизни. После смерти отца Малмсбери, не теряя времени, развернул бурную деятельность по переделке дома и участка в предместье Лондона в рискованное, но доходное предприятие. Теперь по комнатам его большого дома, превращенного в музей, бродили толпы туристов, совершавших автобусные экскурсии по городу. Приезжие с удовольствием уплетали пирожные в винном погребе, превращенном в кафе, а их дети наслаждались катанием на карусели и качелями, установленными во дворе, и без устали шастали по живому лабиринту.

— У Салли Поттер-Смит есть деньги, но она напрочь лишена чутья.

— А у меня есть и то и другое? Благодарю, — грустно вздохнула Катриона. — Но я не, хотела бы, чтобы на мне женились из-за этого.

— Да, Боже ты мой, Кэт, неужели ты не понимаешь, что я шучу? Я люблю тебя. И ты это знаешь. Что же тебе еще нужно? Что я должен сделать? Что еще должен говорить?

Послушай, мы будем великолепной парой. Только представь себе, сколько всего мы могли бы сделать вместе.

— До чего же великодушно с твоей стороны! Но прости, Арчи. — Голос Катрионы смягчился. — Ты прав, говоря, что нам было бы хорошо. Но… я не люблю тебя.

Катриона смиренно стояла на краю площадки и наблюдала, как ее дочь, скорее по везению, нежели по умению, пропихнула свой мячик через очередные воротца и оказалась очень близко от герцога, который, повернувшись лицом к Кэролайн, нарочно злодейским голосом пригрозил ей:

— Чуть ближе, детка, и я разнесу тебя в щепки.

Катриона услышала, как взорвались смехом дочь и присоединившийся к сестре Джулиан, и от всего сердца пожелала себе все-таки полюбить Арчи.

Но Катриона не могла. К тому же сейчас у нее есть все, что нужно… Ну почти все.

«Двое здоровых, прекрасных детей, — принялась перечислять про себя Катриона. — Чудесный дом. Куча денег и несколько по-настоящему хороших друзей».

Над головой простиралось безоблачное июльское небо; пчелы лениво гудели в зарослях лаванды; Глэдис выкатила на террасу столик с чайным сервизом.

«Мне повезло, — убеждала себя Катриона. — В конце концов, мало кому достается так много, к тому же я еще и любима».

Она поднялась по ступенькам и села во главе стола.

Глэдис принесла поднос с крошечными бутербродами из черного хлеба и тонко нарезанных ломтиков огурцов.

В доме зазвонил телефон. Почти сразу же в дверях появилась запыхавшаяся мисс Клоуд:

— Леди Кэт, звонит ваша мать. Ваш отец заболел. Она так потрясена, что не может говорить…

И тут начался кошмар.

«Дорогая Гвин!

Пишу это письмо и для Джесс тоже, перескажи ей, пожалуйста, то, что прочтешь. У меня просто нет сил писать о происшедшем дважды.

Папа умер. У него был инфаркт, и он скончался в течение нескольких минут. До сих пор не могу в это поверить.

Но самое страшное еще впереди. Я чувствую себя ужасно виноватой. Во всем виновата только я, понимаешь…»

— Наш Эрни был бы сейчас жив, если бы не ваши обожаемые ванные комнаты, и бассейны, и королевские наряды, и азартные игры в Лондоне. — Охваченная горем миссис Скорсби гневно высказывала свои горькие обвинения в адрес Джонатана:

— А вы, девушка, — обратилась миссис Скорсби к дочери, — вы продали себя за смазливое лицо и титул, и вот к чему это привело. Осиротевший дом и прорва долгов.

Вашему отцу не пришлось выбрасываться из окна только потому, что внезапная смерть настигла его. Он умер в отчаянии и позоре.

«Оказалось, что папа годами брал у компании деньги, прокручивал их, подделывал векселя и счета — и все ради меня, — а теперь это открылось. Если бы отец был жив, его, очевидно, посадили бы в тюрьму.

Итак, мы банкроты. И я чувствую, что мы заслужили такую участь.

О Боже, что за сумасшедший дом! Какая горькая судьба!»

В уплату личных долгов отца должен был уйти не только Скорсби-Холл, но открылось также и то, что Джонатан повторно заложил Барнхем-Парк, ничего не сказав об этом Катрионе, тем самым он лишил ее подстраховки, которую она всегда держала на крайний случай.

Теперь Катриона, Джесс и Гвиннет сидели за круглым столом в преображенной столовой, не пахнувшей больше гнилью и собачьей шерстью, но благоухающей ароматом цветов. На столе стоял хрустальный графин с коньяком. Перевалило далеко за полночь.

— Слава Богу, что вы приехали, — вздохнула Катриона. — Вы и представить себе не можете, до чего же я вам благодарна.

Джесс была более чем рада своему приезду, позволившему ей отвлечься от собственных проблем и заняться решением чужих.

— Ума не приложу, что же мне теперь делать? — Катриона разлила коньяк по бокалам, решив про себя, что может позволить себе еще три порции. — Что, черт возьми, мне предпринять?

— Послушай, Кэт, у меня есть деньги. Я гребу их лопатой. Можешь взять сколько нужно.

— И у меня есть деньги, — поддержала подругу Джесс. — Я практически их не трачу.

Катриона улыбнулась и покачала головой, чувствуя, что вот-вот расплачется.

— Ах, Гвин, Джесс… — Катриона не выдержала и, всхлипнув, протянула подругам руки. Гвиннет крепко сжала ладонь Катрионы. — Спасибо. Но — нет.

— Ну, в таком случае, — оживилась Джесс, — тебе следует подыскать себе работу.

Катриона истерично захихикала сквозь слезы:

— А у меня великолепный опыт, не так ли? Я умею составлять букеты, украшать дом и готовить бифштекс «Веллингтон». Может, мне и удастся ухватить где-нибудь местечко поварихи.

И все же в голове Катрионы блеснул первый луч отличной идеи.

Катриона, как ни крути, оставалась дочерью своего отца.

Энергии и упрямства, присущих йоркширской крови рода Скорсби, в ней было хоть отбавляй.

Сделав большой глоток коньяка, она взглянула на висевшую на противоположной стене картину, изображавшую победу Веллингтона в битве при Ватерлоо, и на нее снизошло озарение.

— Я знаю, что мне делать, — решительно объявила она. — Я открою гостиницу! — Катриона гордо подняла подбородок. — Две гостиницы. Возможно, даже сеть гостиниц. Я сделаю ставку на состоятельных иностранцев. Я смогу им предложить блеск, комфорт и превосходную кухню. Для начала мне, конечно, потребуется громадная сумма на то, чтобы нанять штат и сделать хорошую рекламу… но это решаемая проблема. — Катриона повернулась к Джесс и Гвиннет:

— Я принимаю ваше предложение насчет денег, но только в качестве инвестиций, а не как заем или подарок. Вы выгодно вложите свои капиталы. Мои поздравления, дамы: теперь вы являетесь директорами компании. К тому же мне поможет Арчи. Банки ко мне прислушаются, если за спиной у меня будет герцог Малмсбери.

На какое-то мгновение Катрионой овладел страх. Но тут же его победила железная воля Скорсби. Она в состоянии воплотить задуманное. Она обязана это сделать.

— Меня ждет успех, . — твердо заявила Катриона. — И никто меня не остановит.

 

Глава 6

Встречавший Джесс в мексиканском столичном аэропорту Манзанилло Макс фон Хольценбург, как всегда, был одет в безукоризненно белые брюки и полосатый пиджак.

— Джесс! Дорогая моя! Мы ужасно рады, что ты смогла к нам присоединиться. — Хольценбург просто светился удовольствием от встречи с Джесс.

Макс направил машину по шоссе, ведущему строго на юг.

— Андреа шлет тебе самые нежные признания в любви.

Мы планируем, что все встретятся за коктейлем в шесть. У нас тут, видишь ли, еще кое-какие гости. Тебе они понравятся.

Джесс улыбнулась, разглядывая проносящиеся за окном овощные, кокосовые и банановые плантации. Ей до сих пор не верилось, что она очутилась здесь, в Мексике.

В конце августа Джесе вернулась в свою башню в Напа-Вэлли и немедленно приступила к разработке макетов рекламных листов и брошюр для Катрионы. Работа доставляла Джесс удовольствие. В конечном счете годы, проведенные в отделе искусства компании «Хольт и Экхарт», принесли свои плоды.

Подгоняя свое богатое воображение, Катриона решила не ограничиваться созданием гостиниц только в двух своих поместьях; помимо этого, она решила организовать сеть частных пансионов по всей стране, в домах богатых друзей, которые «не будут против небольшого приращения состояния».

— Вот и прекрасно. Ты сможешь предложить туристам романтику и историю, да еще и с отличными удобствами, — одобрила план Джесс. — Теперь осталось только подобрать название для твоей фирмы.

— Есть! — вскрикнула неожиданно Гвиннет. — «В гости к феодалу».

Джесс и Катриона разработали логотип новой компании стилизованный поместный дом, на крыше которого современным остроконечным шрифтом красовалось название.

Затем Джесс разработала символику для канцпринадлежностей, визиток и четырехстраничного буклета с очень привлекательными фотографиями, снятыми Катрионой в обновленных Скорсби-Холле и Барнхем-Парке. Аккуратно упаковав законченные варианты оформления, Джесс послала их экспресс-почтой Катрионе, которая пришла в полнейший восторг от работы подруги.

После отправки посылки Катрионе Джесс все же заставила себя закончить «Весну», «Лето», «Осень» и «Зиму». Однако картины по-прежнему ей не нравились, Джесс не в состоянии была что-либо в них исправить, даже если бы начала скрупулезно над ними работать с самого начала, правда, несмотря на это, на картины Джесс уже нашелся покупатель.

И что дальше? Осень для Джесс была отвратительным сезоном надуманных замыслов картин и депрессии. Ее все раздражало, Джесс не находила себе места.

— Тебе надо куда-то уехать, — однажды посоветовала Джесс Виктория. — Куда-нибудь, где ты никогда не была.

Джесс все чаще и чаще вспоминала слова подруги. И тут позвонила Андреа.

Лас-Хадас показался Джесс местом не хуже других.

— Осталось недалеко, — сообщил наконец Макс. Ехали они очень долго. — Слов нет, до чего же мы рады, что ты решилась все-таки приехать.

Час спустя Джесс с закрытыми глазами лежала ничком на огромной кровати и пыталась привести в порядок мысли, взбудораженные новыми образами и впечатлениями.

Минареты в мавританском стиле, арки и башенки, увенчанные горгульями, сверкающие белизной в лучах послеполуденного тропического солнца.

Джесс крепко проспала не менее часа и, вырвавшись из паутины бессвязных сновидений, обнаружила, что за окном быстро темнеет и комната наполняется пурпурными тенями.

Вскоре на землю мягко опустилась ночь. Вокруг Джесс зажглось море огней. Откуда-то со стороны послышалась веселая мексиканская песенка, а в траве нарастало крещендо разошедшихся сверчков.

Часы в доме пробили семь. Джесс на целый час опоздала на коктейль. Быстро приняв душ, Джесс натянула на себя широкие белые брюки и свободную желто-маслиновую блузку.

Напялив на голову широкополую соломенную шляпу, она вышла из дома и направилась на звуки музыки, смех и золотой переливающийся свет, заливавший рыночную площадь.

Джесс почти сразу увидела Макса и Андреа, сидевших за столиком в дальнем углу площади.

В мягком вечернем свете Андреа выглядела, как всегда, молодой и очаровательной: одета она была во что-то легкое и золотистое, волосы собраны на макушке и заколоты у правого уха веточкой алой розы. Андреа сидела между Максом и каким-то красивым блондином, слева от которого расположилась прелестная девушка.

В компании присутствовал еще один мужчина…

Андреа, приподнявшись, пожала руки Джесс и расцеловала ее в обе щеки.

— До чего же замечательно, что ты смогла к нам приехать, дорогая.

— Прошу прощения за опоздание. Я проспала. Кажется, я устала несколько больше, чем предполагала.

— Не переживай, — успокоила Джесс Андреа и представила ей пару:

— Наши лучшие друзья из Гамбурга. Уверена, вы полюбите друг друга.

Джесс кивнула и обменялась поцелуями, рукопожатиями и улыбками, а Андреа в это время пояснила, что Райнер — издатель журнала, Инга — его свежеиспеченная жена, и у них медовый месяц, ну разве не прелесть?

— Замечательно, — отрешенно согласилась Джесс, не в силах оторвать взгляда от сидящего напротив человека. Без сомнения, он был мексиканцем. Мужчина тоже рассматривал Джесс.

Наконец Андреа соизволила представить незнакомца:

— А это — наш особенный друг из Мехико. Доктор Рафаэль Геррера.

Джесс протянула руку, и Геррера заключил ее в свою теплую огрубелую ладонь. Его крепкое пожатие Джесс ощутила как полное слияние себя с этим человеком.

Рафаэль Геррера был далеко не красавец. У него было грубое смуглое лицо, широкий нос, тяжелый подбородок и жестокий рот ацтекской статуи. Геррера был коренаст и всего на три или четыре сантиметра выше Джесс. На нем была дешевая белая рубашка, пуговицы которой едва не лопались на мощной волосатой груди.

Джесс, слушая раскатистый веселый голос Рафаэля, поймала себя на мысли о том, как бы ей хотелось, чтобы Геррера поцеловал ее. А глядя на жестикуляцию его лопатовидных рук, она невольно попыталась представить себе, каким бы было прикосновение этих рук к ее телу.

— Рафаэль окончил медицинский колледж Калифорнийского университета и еще год проучился в Кельне, — как-то между прочим сообщил за ужином Макс Джесс. — Он прекрасно говорит по-немецки.

Закончив ужин чашечкой крепкого кофе, все поднялись.

Джесс и Рафаэль отправились по узкой мощеной дорожке между высоких стен, все еще не остывших от дневной жары, в сторону пляжа.

Они шли молча. Джесс довольно крепко прижалась к Рафаэлю, чувствуя тепло его тела и упругие крепкие мускулы. Они сняли обувь и вошли в пенящиеся буруны набегавших на песок волн; вода, наполненная стайками флюоресцирующих рачков, нежно плескалась вокруг колен, на другом конце залива ярко горели огни Манзанилло, далеко на горизонте двигался на север круизный лайнер, расцвеченный огнями, словно рождественская елка.

Рафаэль легко развернул к себе Джесс и ласково поцеловал ее в лоб. Затем быстрым, сильным движением он поднял ее на руки и стал слегка покачивать с такой легкостью, будто в Джесс веса было не больше, чем в ребенке.

— Поцелуй меня, — прошептала Джесс.

Рафаэль покачал головой:

— Нет.

Поставив Джесс на песок, он взял ее очень крепко за руку и повел к ее коттеджу, петляя темными улочками.

У дверей дома Рафаэль поднес руки Джесс к своим губам.

— Если я поцелую тебя, как мне хотелось бы, — вполголоса признался Рафаэль, — то меня после этого не остановить. И это будет не правильно. Слишком все быстро. Пусть лучше я тебе приснюсь.

Джесс открыла было рот, чтобы протестовать, но Геррера уже повернулся и решительно зашагал прочь.

 

Глава 7

Джесс лежала под пальмой у бассейна в новом, с изящной вышивкой бикини, которым она теперь надеялась покорить Рафаэля Геррера.

За спиной Джесс, подобно нарядному свадебному торту, возвышался Лас-Хадас. Его венчала высокая башенка, поразительно четко вырисовывавшаяся на фоне ослепительно голубого неба. Слева проходила тенистая тропинка, ведущая к пляжу, устланному белоснежным, как сахар, песком. Вчера ночью Джесс гуляла по нему с Рафаэлем, а сегодня она могла здесь купаться, взять напрокат водные лыжи, отправиться на прогулку под парусом, в общем, заняться любым спортом, каким только пожелается, предоставленная услужливой заботе целой стаи дочерна загоревшей пляжной прислуги, держащей наготове полотенца, лосьон от загара, прохладительные напитки и сандвичи.

— Просто рай, — промурлыкала Джесс.

— И мы так считаем, — откликнулась Андреа. — Мы всякий раз сюда возвращаемся. — Она жестом подозвала официанта и попросила принести еще напитков: фруктовый сок, пинья коладас и «Дос Экьюис» для недавно подошедшего, но уже успевшего заскучать Рафаэля: его коричневая кожа нисколько не нуждалась в загаре, а мускулистому телу требовались упражнения более существенные, чем плескание в плавательном бассейне. — Теперь, когда ты узнала, как прекрасна Мексика, — продолжала с улыбкой Андреа, обращаясь к Джесс, — ты тоже будешь сюда постоянно возвращаться.

Рафаэль фыркнул:

— Тут, конечно, рай, но, как бы хорошо здесь ни было, это все же не Мексика. — Взяв руки Андреа, он поцеловал их.

— Итак, принцесса, я прошу у вас разрешения на похищение вашей подруги с целью познакомить ее поближе с моей страной.

— Куда мы едем?

Накинув на плечи полотенце, Джесс села рядом с Рафаэлем на переднее сиденье разбитого, но еще достаточно крепкого джипа, который Геррера направил по главному шоссе Джесс смогла взять с собой только пляжную сумку, в которой лежали лосьон от загара и солнцезащитные очки. Рафаэль не дал ей времени на то, чтобы захватить хоть какую-то одежду.

— Куда мы все-таки едем?

— Скоро увидишь, — лишь усмехнулся Геррера.

Однако ехали они долго, то медленно взбираясь на крутые склоны, то осторожно спускаясь с их противоположной стороны. В целом же увидеть по пути что-либо интересное не представлялось возможным — дорога была зажата между двумя стенами растительности. Плюс к этому стояла ужасная духота Внезапно заросли кончились, резко оборвавшись в начале равнины, по которой с грохотом покатил их джип, петляя среди колючего низкорослого кустарника. Теперь Джесс услышала глубокое мерное дыхание все еще невидимого океана; когда же они наконец обогнули стену зубчатых скал, то их взору предстали сине-черные волны, с ревом набрасывающиеся на бесконечный пляж из бледно-золотого песка.

— Плайя де Соль, — объявил Геррера. — Не зря приехали, а?

Золотой пляж простирался на многие мили в обе стороны.

Вокруг не было видно ни одного человека, да и вообще каких-либо признаков существования цивилизации. На мгновение Джесс даже показалось, что они единственные люди в этом мире, и потому она с недоумением наблюдала за тем, как Рафаэль, подняв верх капота, отвернул крышку трамблера и небрежно кинул ее в пляжную сумку Джесс.

— Зачем ты это делаешь?

— Чтобы нам было на чем добраться домой, — пожал плечами Геррера.

— Но кто здесь может украсть машину? — недоуменно развела руками Джесс.

— Бандиты. — И Рафаэль показал сначала в направлении оставшихся за ними джунглей, а потом в сторону похожих на спину кита-полосатика гор. — Там повсюду живут люди. На закате они иногда спускаются сюда грабить туристов…

— Туристов?

Геррера издал какой-то веселый гортанный звук.

— Ну да, таких, как мы. Но не волнуйся. — Рафаэль расстегнул пуговицы своей рубахи, и Джесс увидела у него под мышкой потрепанную наплечную кобуру с торчащей из нее рукояткой пистолета. Отстегнув кобуру, Геррера также бросил ее в сумочку Джесс. — Весьма благоразумно приезжать в эти места, предварительно вооружившись.

Обнаженный по пояс Геррера, в одних пятнистых шортах цвета хаки, окинул взглядом голый пляж и подхватил за ручку упаковку пива. На загорелом плече у него болталась новая дорогая сумка Джесс от «И. Магнин», в которой теперь, помимо пляжных принадлежностей Джесс, лежали и крышка трамблера и пистолет в кобуре.

Джесс поплелась за Рафаэлем, держа в одной руке соломенную циновку, а в другой розовый пластиковый пакет с провизией. Вспомнив о компании, сидевшей сейчас вокруг бассейна в Лас-Хадасе и попивавшей прохладительные напитки в ожидании обычного часа изысканного позднего ужина, Джесс невольно засмеялась.

Наконец Рафаэль опустил свою ношу в тени скал, тут же расстелил циновку, и Джесс с облегчением на нее опустилась.

Закончив трапезу, они пошли к океану смыть с рук масло и жир. Вблизи волны оказались еще больше, чем представляла себе Джесс, — ужасающе огромные, вздымающиеся выше головы, с грохотом обрушивающиеся вниз, грозящие утащить жертву в пугающую пучину. Джесс не осмелилась зайти в воду выше колена, боясь быть сбитой с ног, в то время как Рафаэль, подобно плугу, пропахал первую полосу прибоя и поплыл на расстоянии ста метров вдоль берега. В этих местах, как утверждал Геррера, водились акулы, так что это было весьма опасное плавание. Погибнуть здесь — как нечего делать: смертельно опасные подводные камни, огромные волны и акулы. Да вдобавок ко всему еще и бандиты, спускающиеся на закате с гор.

— Такая вот моя страна, — небрежно заметил Рафаэль. — Такая вот Мексика. Выглядит на первый взгляд прекрасной и мирной, но ухо здесь надо держать востро. Мексика может быть и опасной.

После долгой прогулки они наконец занялись любовью.

— Я хочу видеть тебя, — прошептал Рафаэль, стягивая с Джесс купальник и бережно опуская ее на циновку. Он широко раздвинул ноги Джесс. — И я хочу почувствовать твой вкус. — Опустив голову, Рафаэль лизнул пульсирующую, повлажневшую плоть. — У тебя вкус моря… и тебя.

Ласковые движения языка и губ были столь чувственными, что очень скоро все существо Джесс окунулось в пучину невыносимого желания, заставившего ее впиться руками в волосы Рафаэля и неистово прижиматься к его телу бедрами, утопая в сладкой муке.

Но в тот самый момент, когда Джесс поняла, что уже совершенно не владеет собой, Рафаэль несколько отстранился от нее, поднял голову и улыбнулся:

— Еще не время, Джессика.

Встав между ее ног на колени, Рафаэль наклонился вперед и принялся ласкать грудь. Изнывая от желания, она поймала руку Рафаэля и положила ее на разгоряченное лоно, а он тем временем принялся целовать Джесс в губы. И тут Джесс почувствовала, как он медленно погружается в ее плоть, и устремилась к нему навстречу, заставляя погрузиться в себя как можно глубже. Она наслаждалась им изголодавшейся плотью — как же давно Джесс не испытывала ничего подобного!

 

Глава 8

— Хватит тебе валять дурака, — посоветовал герцог Малмсбери, сидя на полу Скорсби-Холла. — Придется еще потратиться.

— А что, нам так уж необходим настоящий бар?

— Разумеется. И, черт побери, хороший бар, в каждом месте. Ты ведешь речь о гостиницах мирового класса, а не о паршивых меблированных комнатах со столом.

— О! — только и вымолвила Катриона.

Освободившись от роли великосветской дамы, миссис Скорсби, похоже, с большим удовольствием теперь войдет в эту роль. Эдна прекрасно умела держать в строгости обслуживающий персонал, навязывать невыгодные сделки поставщикам и, подобно зоркому соколу, следить за расходами.

Последнее время Катриона была полностью занята получением алкогольной лицензии, включением ее гостиниц в каталоги «Эгон Роней» и «Путеводитель по отелям Автомобильной ассоциации» и совершенно увязла в бесконечных спорах о переоформлении интерьеров, ремонту и реконструкции водопровода и канализации.

Это были трудные полгода.

Никогда еще в жизни Катриона так не изматывала себя.

Вдобавок к изнурительным ежедневным хлопотам и поджидавшим ее на каждом шагу финансовым ловушкам она испытывала постоянную угрозу со стороны Джонатана. Он утверждал, что ничего не имеет против нескольких квартирантов-нахлебников, но превращать родовое поместье Вайндхемов в гостиницу — это уже слишком.

Однако в очень скором времени в Барнхем-Парке были готовы двадцать пять полноценных гостиничных номеров плюс длинное, до поры пустующее крыло для прислуги и пристроенный к дому флигель с шестью номерами. Во втором зале приемов расположился бар, оборудованный современным водопроводом и сантехникой. Столовая, в которой Катриона и Джонатан когда-то поселили леди Вайндхем, теперь была обставлена ресторанной мебелью и сервировочными столиками. Джонатан никак не мог вынести подобного святотатства.

— Я не позволю, — кричал вне себя от гнева Джонатан. — Ты заходишь слишком далеко. Я не допущу, чтобы ты превратила дом моей матери в дешевую меблирашку!

— Собственно говоря, здесь будет не совсем дешевая «меблирашка». Одиночный номе 'во флигеле будет стоять семьдесят пять фунтов за ночь.

— Ты привлечешь сюда самых отвратительных людишек.

Вульгарных богатеев-американцев и нуворишей-арабов.

— Ты бы предпочел, чтобы твоя мать вообще не имела дома?

Джонатан упрямо поджал губы:

— У кое-кого еще остались понятия о собственном достоинстве.

— Возможно, — резко заметила Катриона. — Но кое-кто не сможет жить одними понятиями. — Она изумилась собственной решительности и непреклонности. Неужели это говорила она — Катриона Скорсби, скромная и нежная дочка водопроводчика?

Джонатан, в свою очередь, не стал сдерживать собственного гордого пренебрежения:

— Трудно было бы ожидать от тебя взаимопонимания в данном вопросе. У тебя мозги торговки.

— Ну что ж, я очень рада этому обстоятельству, — парировала Катриона. — Думаю, и тебе оно принесет немалую пользу, — добавила она, ничем не выказав обиду.

— Совсем неплохо для тебя! — воскликнул Малмсбери. — Одна Скорсби стоит десятка Вайндхемов. — Узкое лицо герцога покраснело. Он обнял Катриону за, плечи, — Черт возьми, Кэт, выходи за меня замуж!

— Нет.

— Почему нет? Приведи хотя бы один разумный довод.

— Я не могу сейчас уйти от Джонатана.

— Я дам ему отступного. Сейчас я могу себе это позволить.

— А как быть с детьми?

— Они будут видеться с ним по выходным. Когда только захотят.

— Я понимаю, но…

— Если ты не выйдешь за меня замуж, — нахмурившись, пригрозил Арчи, — я устрою так, что банки потребуют от тебя возвращения всех займов.

Катриона одарила Малмсбери взглядом, исполненным сочувствия.

— Завтра же Андреа фон Хольценбург может открыть мне кредит. В любом банке мира.

— Сука, — сверкнул глазами Арчи, потом мягко, но все так же настойчиво добавил:

— Но, Кэт, ты нужна мне. И гораздо больше, чем Джонатану.

— Нет, не больше.

— Но я люблю тебя!

— Ах, Арчи, мне так жаль. — И с легким сожалением Катриона заключила:

— Но, видишь ли, я же и раньше это говорила: я не люблю тебя.

Временами Катриона испытывала мучительное искушение уступить Малмсбери. Сидя поздними вечерами в плохо отапливаемой (в целях экономии средств) комнате за письменным столом, заваленным бухгалтерскими книгами, счетами, декларациями о доходах и налоговыми сметами, слушая одинокий вой зимнего ветра за окном, Катриона подумывала о том, как много бы она приобрела, став герцогиней: положение, безопасность и даже возможность родить еще одного маленького маркиза. В такие минуты она приходила к выводу, что ужасно сглупила, отказавшись от всего этого в пользу изматывающего восемнадцатичасового трудового дня и бесконечных тревог.

Но наутро, по мере решения каждой из беспрерывно возникающих проблем, оплатив очередные счета и телефонные разговоры, Катриона чувствовала новую, все растущую гордость, чуть большую, чем днем раньше. Итак, 1980 год Катриона встретила, исполненная радужных надежд. И все же, несмотря на все обещания Арчи, что «В гости к феодалу» будет ее и только ее компанией, Катриона ему не верила.

— Кэт, не будь такой упрямой.

— Нет, Арчи.

— Я хочу обзавестись семьей. Мне нужна жена.

— Прекрасно, — миролюбиво соглашалась Катриона. — У тебя всегда есть Салли Поттер-Смит.

— Она слишком большая. И я не люблю ее.

— Зато она тебя любит.

Арчи уныло уставился на Катриону и спустя минуту Предложил:

— У меня появилась отличная идея, как тебя уговорить.

Тебе понравится.

В марте, закончив, насколько это было возможно, все дела по обустройству гостиниц, Катриона готовилась к поездке в Нью-Йорк, где она должна была начать «раскруточный» тур по Америке, который представлял бы ее компанию «В гости к феодалу» — в качестве новой концепции в туризме высшего класса.

Идея принадлежала Арчи.

— Тебе следует отправиться в небольшое путешествие.

Поговорить с людьми. Подать им себя. Устроить дог-шоу и пони-шоу.

— Что?

Катриона не хотела больше принимать услуги Арчи, но, как герцог Малмсбери и выпускник Гарварда, к тому же имеющий собственную фирму по общественным отношениям в Нью-Йорке, Арчи мог немедленно открыть перед Катрионой многие двери, в то время как ей на это потребовались бы годы. Однако чем ближе становилась дата поездки, тем больше нервничала Катриона, и с неожиданно новой силой ею овладевал соблазн согласиться на предложенные Малмсбери руку и сердце. Они могли бы поехать в Америку вместе; присутствие Арчи придало бы больше блеска ее ток-шоу и презентациям. Но все еще не теряющий надежду герцог, казалось, в конце концов уступил увещеваниям Катрионы. Арчи сам отвез Катриону на собственном старинном серебристо-дымчатом «роллс-ройсе» в аэропорт Хитроу, но при этом провожать до зала ожидания, где можно было выпить «стаканчик на дорожку», не стал. Катриону заинтриговала причина такого поведения Малмсбери, но после прилета в Нью-Йорк она и думать забыла о таких пустяках.

В конце первого дня пребывания в США, начавшегося в шесть часов утра, Катриона после записи на телестудии приехала к Гвиннет и, упав в объятия подруги, разразилась слезами.

— Спокойно, спокойно, — чуть слышно приговаривала Гвиннет, гладя великолепные, хотя и несколько растрепанные золотистые волосы Катрионы. Потом приготовила подруге очень крепкий джин с тоником. — У тебя все прекрасно получается.

— Я так боялась. Все время. Постоянно забывала смотреть на красный огонек на телекамере.

— Ты была бесподобна. Великолепно смотришься с телеэкрана.

— Я чувствовала себя совершенной дурой. Напрочь забыла все, о чем собиралась сказать.

— Вспомнишь в следующий раз.

— Но, Гвин, завтра… у меня ничего не получится…

— Разумеется все получится. А теперь успокойся, Кэт.

Прекрати реветь и одевайся. Мы едем обедать с Франческой.

На следующий день у Катрионы была назначена встреча в «Бритиш Трэвэл Аторити».

«Если не заручишься их поддержкой, считай, что твое дело швах», — кратко посоветовал Арчи. Затем Катриона должна была выступить на ленче в «Гарвард клаб». После этого у нее была назначена встреча в редакции журнала «Холидэй», а вечером ей предстоял обед в «Англоязычном союзе». Вслед за этим — поездка в Бостон, в «Историческое общество», и снова встречи, встречи и встречи. В Вашингтоне, Далласе, Лос-Анджелесе, Сан-Франциско.

— Просто кошмар, — поежилась Катриона, шмыгнула носом и отхлебнула джин. — Я не вынесу. Не справлюсь.

— Справишься, — отрезала Гвиннет.

И действительно, очень скоро Катриона поняла, что уже не боится стоять одна на сцене; вглядываясь в море незнакомых лиц перед ней, ей удавалось поддерживать интерес публики и даже заставлять ее смеяться. Она больше не тряслась от страха перед телевизионной камерой. Катриона прекрасно разыгрывала свою «английскость» и без смущения эксплуатировала титул.

В образе прекрасной блондинки леди Вайндхем она появлялась в твидовом костюме или юбке-шотландке перед членами «Клубов садоводов» или «Исторических обществ».

В провинциальном же клубе, в Далласе, «леди Катриона» выступала в форсистом костюме от Зандры Родеса. А на вечерней презентации в «Центре еврейской общины» в Лос-Анджелесе Катриона с шиком появилась в платье с глубоким декольте и в фамильных драгоценностях Вайндхемов.

Вновь и вновь Катриона твердила о том, что «В гости к феодалу» — это совершенно особенный вид туризма, направленный на то, чтобы доставить удовольствие избранным. Он очень дорог, но качество никогда не стоило дешево.

Фирма предлагает проживание в двух прекрасных отреставрированных загородных поместьях: очаровательные сады и парки, внутренние и внешние бассейны, теннисные корты и лужайки для игры в крокет. Кухня, достойная похвал самых изысканных гурманов. Редчайшие предметы старины в каждом номере, а для тех, кто сомневается по части удобств в английских загородных поместьях, — система центрального отопления!

Помимо этого, «В гости к феодалу» организует проживание по всей стране в частных домах, тщательно подобранных исходя из критериев исторического интереса и великолепных жилищных условий, где всякий пожелавший может даже обедать в компании с наследным феодалом.

Воображение Катрионы взмывало в заоблачные высоты.

— В будущем году, — доверительно сообщала она членам «Приморского окружного общества садоводов» в Россе, штат Калифорния, — мы планируем двухнедельный тур по десяти наиболее знаменитым садам Англии с ночевками в домах их владельцев. Кроме того, будут и другие специальные туры — архитектурный, литературный, охотничий. Дважды в году мы будем издавать информационный справочник по всем видам путешествий. Если хотите, чтобы вас включили в список наших адресатов, заполните бланк, лежащий рядом с вашей тарелкой.

Идея о лондонских квартирах пришла в голову Катрионы, когда она выступала в районном землячестве «Итало-американского общества» в Сан-Франциско. Со вкусом одетая в платье от Жана Муара, в окружении официальных лиц города, президентов банков и руководителей общества, Катриона, как обычно, начала свое выступление с демонстрации слайдов.

Свет в зале погас. С потолка опустился экран. Вначале — краткая экскурсия по достопримечательностям Лондона: Биг-Бен, Букингемский дворец и Гайд-парк. Далее — в деревню: буколические картинки с романтическими тропинками, полевыми цветами, крытыми соломой коттеджами, лениво текущими реками.

— Англия — это не только Лондон, у нас есть что посмотреть…

На экране, сменяя друг друга, появлялись фасады величественных зданий и замков, чередующиеся со снимками изящных интерьеров и роскошных спален, в которых гости могли бы провести ночь и представить себя самыми настоящими феодалами.

Но искра интереса, вспыхнувшая было в глазах аудитории, внезапно угасла. Публика была вежливо-внимательна, но не более того. Сбитая с толку Катриона смотрела на откормленные лица сидевших перед ней людей, на богатые одежды, безукоризненные стильные прически, холеные руки с маникюром и вдруг поняла, что то, о чем она говорит, вовсе их не волнует. Они — горожане, и их интересует культурная и ночная жизнь города.

— В будущем году мы планируем предложить своим клиентам проживание в наших собственных лондонских квартирах. Все они расположены в центре города, вблизи от крупнейших магазинов, ресторанов и, разумеется, знаменитых на весь мир театров.

В точку! Катриона их заполучила. Появились улыбки, полнейшее внимание, никаких ерзаний. Все, что оставалось теперь сделать Катрионе, — подыскать несколько квартир в Лондоне.

«Боже мой, — терзалась сомнениями Катриона, — я увязаю все глубже и глубже».

Когда Катриона наконец вернулась в Нью-Йорк, Гвиннет беспечно заявила ей:

— Тебе просто надо познакомиться с людьми, которые хотят сдавать свои квартиры, когда они ими не пользуются.

Или сама можешь арендовать многоквартирный дом. В самом деле, Кэт, это же грандиозная идея. Если все сделать правильно — удача гарантирована.

Катриона лежала на кровати в нижней юбке и лифчике, а Гвиннет массировала ей ноги.

— Ничто не сравнится с массажем ног после долгого трудового дня.

— И ты думаешь, что достаточно народу клюнет на мое предложение?

— Конечно, клюнут. Продай идею бизнесменам и корпорациям. Возьми, к примеру, меня. Я бываю в Лондоне по меньшей мере четыре раза в год. И я бы с большим удовольствием останавливалась не в гостинице, а на квартире. Там я могла бы делать все, что мне вздумается, и пить кофе, когда захочется.

— Ты уверена?

— А то нет! Конечно, уверена. Прекрати паниковать, и вскоре ты станешь заправским магнатом.

— Благодарю покорно. Не забывай только время от времени напоминать мне об этом.

— Договорились. А теперь я напоминаю тебе, что ты опаздываешь. Мы уже полчаса как должны быть в «Плазе».

— Иди без меня.

— Не болтай глупости. Тебе надо развлечься.

— Я не хочу развлекаться. Я хочу спать.

— Ерунда. Доверься мне.

Фон Хольценбурги устраивали коктейль в своем шикарном номере в отеле «Плаза», где Катриону ждал сюрприз: на вечер приехала Джесс.

— Говорила — доверься мне, — самодовольно ухмыльнулась Гвиннет.

Джесс заключила Катриону в крепкие объятия. У Джесс появился любовник-мексиканец, и половину своего времени она проводила с ним в Мехико. Она загорела, похудела и светилась счастьем.

— Похоже, у тебя не очередное увлечение, а серьезно.

— Все не так просто. Но я наконец-то рисую. И это замечательно!

— Боже мой! — Андреа схватила Катриону за руки. — Поздравляю! Не слышала ничего, кроме похвал. Тебя ждет ошеломляющий успех, а нас — богатство. Ты должна рассказать мне все о своей поездке… — Но взгляд Андреа был постоянно устремлен на столик, за которым сидели Максимилиан и Гвиннет. — До чего же чудесно, что мы смогли вот так встретиться. Обычно мы с Максом бываем в Нью-Йорке в апреле.

— Думаю, что все прошло успешно, — начала было Катриона. — Когда я была на западном побережье, я…

— Горю нетерпением услышать твой подробный рассказ, — с сияющей улыбкой перебила Катриону на полуслове Андреа и тут же подошла к Гвиннет. — А теперь поведайте мне, дорогая: ведь в вашей жизни наверняка уже появился новый мужчина. Расскажите мне все о нем! Я настаиваю!

Но прежде чем Гвиннет успела запротестовать и заявить, что никакого мужчины у нее нет, Андреа взглянула на свои часики с бриллиантами и заторопила всех.

— Так, допиваем и отправляемся в путь. Иначе мы опоздаем на открытие выставки Альфреда Смита. Это на углу Пятьдесят седьмой и Медисон. Можно даже пешком дойти.

На дворе стоял мягкий апрельский вечер — время, когда весь Нью-Йорк вываливает на улицы, решив, что весна наступила окончательно, хотя на следующий день вполне могли снова вернуться холода.

У входа в галерею толпились люди. Стало очевидно, что художник пользуется большим успехом, и действительно вскоре публика до отказа заполнила залы экспозиции.

— Альфред Смит — очень популярный английский художник, — пояснила Андреа. — Макс несколько раз встречался с ним. Он считает Смита интересным. А лично я думаю, что Смит просто бесподобен.

Проговорив все это, Андреа принялась раздавать налево и направо приветствия знакомым, подставляя для поцелуев упругую щеку.

— Дорогая, это сверх всяческих похвал! Выглядишь потрясающе, твоя прическа, милочка… — чмок, чмок, чмок, — надо будет вместе пообедать… звякни мне… мы на месяц остановились в «Плазе»…

Гвиннет, волоча за собой Катриону, решительно направилась прямиком в бар.

— Вот уж чего совершенно не ожидала! Извини. Сейчас выпьем по стаканчику винца и уберемся отсюда куда-нибудь подальше, где спокойно поужинаем. Что за идиотский зоопарк! Даже картин не видно.

Джесс, следовавшая за ними сквозь толпу великосветских снобов и выставочных завсегдатаев, тоже размышляла о том, до чего же она ненавидит подобные сборища, столь тягостные и для самого художника, вынужденного принимать весь этот парад. Впрочем, Джесс в последние дни радовалась всему, что ее окружало… Тут она остановилась, неожиданно стиснутая между черноволосой девушкой с ярким макияжем и бородатым мужчиной в вышитом кафтане, и вдруг в просвете, образовавшемся в толпе, увидела картину, выполненную в стиле, который Джесс сразу же узнала. На картине была изображена городская сценка — на краю тротуара улицы, залитой кисло-лимонным светом фонаря, сидел согбенный старик с беспомощно повисшими руками, уставившись на разбитую бутылку джина «Гордон».

— Дрянь дело, приятель, — произнес знакомый голос. — Бедный педик разбил свой пузырь. Вот это и есть внутренняя выразительность.

— Боже правый! — громко воскликнула Джесс.

Она медленно повернулась. Джесс узнала бы его лицо из тысячи, хотя он теперь и постарел на тринадцать лет: высокий красивый мужчина тридцати пяти лет, копна черных как смоль волос, лицо пирата со сломанным носом и сросшимися на переносице бровями, карие глаза, в которых светится ирония.

Альфред Смит.

Джесс знала его как Фреда Ригса.

 

Глава 9

— Джесс? Ты? Ну и дела!

Выражение изумления на лице Фреда неожиданно быстро сменилось гневом. Схватив Джесс за руку, он поволок ее в угол, решительно прокладывая себе дорогу локтями в переполненном зале, при этом Фред даже не заметил, что угодил в величественную грудь миссис Кокер Ванбург Армитаж, тут же определившую его как «грубое животное, не имеющее элементарных представлений о правилах хорошего тона» (что тем не менее не помешало ей приобрести картину Ригса, пополнившую ее богатую домашнюю коллекцию).

— Какого черта ты здесь делаешь?

— Откуда мне было знать, что Альфред Смит — это ты? — растерялась Джесс.

— Похоже на правду. Ты ведь тогда слиняла по собственной инициативе, а?

— Что?

— Удрала. Избавилась от меня, как от ненужного мусора.

— Избавилась от тебя? Но, Фред…

— Очень мило. Очень. Как сказал Каселли, а чего я еще должен был ждать от сучки из высшего сословия?

— О чем ты говоришь?

Фред изобразил благопристойно-гнусавый голос леди Хантер:

— Джессика живет со своими друзьями в Америке. Полагаю, что у вас нет более повода звонить сюда, мистер Риге.

— Ты говорил с моей матерью?

— Не думаю, чтобы это был твой папаша.

— О Боже!

— А что еще, черт возьми, мне было делать? Каселли сказал, что ты появилась у него всего лишь раз и свалила. Не сказав ни слова.

— Тебя не было в студии. Я подумала…

— Меня тогда здорово обделали. Ты многое для меня значила, Джесс. Но что поделаешь? — Фред пожал плечами. — Кажется, мне не следовало винить тебя. Я хочу сказать, что мог бы предложить тебе тогда немногое — жизнь в криминале и жуткой нищете.

— Но это ты бросил меня! Ты даже не написал. Ни слова. Я писала тебе…

— Ax, ради Бога, Джесс, кому, как не тебе, знать, почему так вышло. Ведь то, что я умею рисовать, вовсе не значит, что я умею писать. В то время я с трудом мог накарябать только собственное имя.

Джесс и Фред пристально всматривались друг в друга.

— Как же все это глупо, — после минутной паузы покачал головой Фред. — После всех прошедших лет…

Очень худая женщина лет пятидесяти с искусственной сединой в волосах и жестким узким ртом похлопала Ригса по плечу:

— Мистер Смит? Вы не забыли, что обещали сегодня быть у нас на вечеринке?

— Как-нибудь в другой раз, милочка, — машинально ответил Фред, не отрывая глаз от Джесс.

Она натянуто засмеялась:

— Мистер Смит, вы у нас из разряда почетных гостей.

— Прости, дорогая. Ты замужем? — настойчиво спросил Фред.

— Нет.

— Я тоже свободен.

— Прошу прощения, мистер Смит…

— Послушай, дорогуша, не видишь — я занят. — Фред нежно погладил Джесс по щеке. — Давай смоемся отсюда Нам надо многое рассказать друг другу. И кроме того, я проголодался.

— Этим ты всегда отличался.

— Я знаю одно местечко в Виллидж. Итальянский ресторан под названием «У Пьетро». Там ко мне довольно неплохо относятся.

— Но, Фред, у тебя же выставка. И кроме того, эта вечеринка…

События развивались слишком быстро, и Джесс никак не была готова остаться сейчас с Фредом наедине.

— Да хрен с ней, с вечеринкой. Я привык делать что захочу.

— Но это невежливо.

— Настоящий художник и не должен быть вежливым.

Вспомни Каселли.

— К тому же я здесь с друзьями.

— Ну что ж, возьмем их с собой. Если ты должна, — вздохнул Фред.

По пути от такси до ресторана Гвиннет прошептала на ухо Джесс:

— Так ты говоришь, что это он? Фред Риге? Твой Фред?

— Да.

— Тот самый, от которого у тебя должен был быть…

— Тише!

— Он что, не знает?

— Нет. И не узнает. Если я не захочу.

— Ах, Джесс, после стольких лет. Что ты чувствуешь?

— Сама не знаю…

Ресторан располагался в небольшом переулке на Бликер-стрит. В заведении было полно народу и очень шумно. С потолка, создавая атмосферу праздника, свешивались бутылки кьянти в соломенной оплетке, пластмассовые виноградные гроздья и громадная салями из папье-маше.

Толстый итальянец Пьетро, увидев Фреда, заключил его в потные объятия, после чего разразился потоком приветственных возгласов:

— Синьорины, я польщен, польщен… для меня это такая честь… — Пьетро по очереди обнял Джесс, Гвиннет и Катриону.

Хозяин усадил пятерых гостей за единственный свободный столик на двоих, водрузив на него большую бутыль вина и блюдо с караваем чесночного хлеба.

Затем состоялись продолжительные дебаты по поводу меню, закончившиеся тем, что Пьетро выкрикнул на кухню заказ на четыре порции «кальмари Роса спешиаль».

Джесс и Катриона впритирку сидели на двух плетеных стульях. Фред с Гвиннет расположились напротив на небольшой скамье. Фред шутливо толкнул Гвин бедром:

— Не занимай всю постель, подружка, ты почти выпихнула меня на пол.

За этим последовали игривые толкания бедрами, пока Гвиннет наконец не спросила, откуда появился Альфред Смит.

— Смит — девичья фамилия моей матушки. Очень удобная фамилия: Смитов на свете гораздо больше, чем Ригсов.

А я, видите ли, влип в историю.

— Какую историю?

Фред явно с удовольствием поведал о своих криминальных похождениях, закончив рассказ следующими словами:

— ..это была славная афера, даже слишком славная, как оказалось впоследствии. Только полиция прихватила одного типа, и тот, скотина, все разболтал. Эй, Пьетро! — Фред откинулся назад и помахал хозяину пустой бутылкой. — Еще немного старого доброго кьянти. У нас тут пирушка.

Принесли вино. Фред разлил его по стаканам и, чокнувшись со всеми по очереди, с жадностью выпил.

— Прекрасное здесь местечко. Прекрасная жратва. Я годами бывал здесь.

— Годами?! — воскликнула Джесс. — Ты жил в Нью-Йорке?

— Наездами. У меня здесь постоянно были выставки. Да и агенты мои здесь живут. Один из них — Соломон Вальдхейм. Именно он сделал меня знаменитостью при жизни.

Соломон не из тех парней, что говорят: «Подожди немножко до собственной смерти».

Фред поднял бокал и произнес тост:

— За удачу, и чтобы ее было побольше.

— Будем здоровы, — хором отозвались Джесс и Катриона.

— Так ты сидел в тюрьме? — настойчиво вернулась Гвиннет к прерванной теме.

— В тюрьме? Я? — Фред расхохотался.

Положив подбородок на руки, Джесс внимательно следила за Фредом сквозь пелену табачного дыма.

— Ну так чем же рее кончилось?

— Альф на своей машине отвез меня к Каселли. У Каселли был старый дом-развалюха в Ислингтоне. Прекрасная пивнушка на углу. Там было совсем неплохо, особенно если ты в бегах…

Джесс подумала о том, что, стоило ей тогда только спросить Доминика Каселли, и она тут же нашла бы Фреда. Почему же ей не пришло в голову спросить?

— Я не мог высунуть голову довольно долго, — добавил Фред.

— Только не говори, что потом ты вернулся к своим делишкам! — воскликнула Гвин.

Фред усмехнулся:

— Невозможно сделать себе имя за один день. Любому придурку надо на что-то жить. Но я больше не заносился: так, мелочи — телики, радиоприемники и детали к ним, коробки сигарет. Исключением стал только рояль, который сперли, вы не поверите, прямо из Альберт-холла. Один тип просто подогнал к зданию грузовик, погрузил инструмент и был таков. Все гениальное просто.

— Звучит так, словно ты скучаешь по тем временам.

Фред бросил на Гвин косой взгляд.

— Можно сказать и так. Иногда скучаю.

— Ты находишь свой успех скучным занятием?

— А ты — нет? Ты, разумеется, все делаешь только правильно? Стоишь перед камерой, улыбаешься, и денежки так и сыплются тебе в карман?

— Да нет, все не так просто.

— А тебе никогда не хотелось совершить что-нибудь из ряда вон выходящее? Ну хотя бы разок?

Джесс, вполуха слушая добродушную перепалку между Фредом и Гвиннет, думала о том, до чего же странной может быть иногда жизнь. И еще она пыталась разобраться в том, что же происходит сейчас. Чего ждет от нее Фред? Хочет, чтобы она вернулась к нему? А если так, то что она ответит?

Четыре месяца назад Джесс наверняка бы сказала «да».

Но теперь ее жизнь изменилась. Джесс попыталась представить себе лицо Рафаэля, когда она ему скажет примерно следующее.

«В Нью-Йорке я встретила своего прежнего любовника.

Просто удивительно. И я решила лечь с ним в постель, чтобы узнать, что я почувствую…»

«Будь ты проклята, Джессика! — свирепо закричал бы Рафаэль. — Ты меня предала! Я убью тебя!»

Представив себе эту сцену, Джесс едва не расхохоталась, вообразив Рафаэля в роли классического латиноамериканского мачо-любовника. Мысленно она очень ясно видела перекошенное выражение лица Герреры.

«Бедная моя, дорогая Джессика, — подумалось ей, — как же потрясла тебя эта встреча. И что же все-таки тебе сейчас делать?»

— Мне кажется, здесь что-то происходит, — шепнула ей на ухо Катриона.

Джесс посмотрела на подругу отрешенным взглядом:

— Где?

— Гвин и Фред.

— Гвин и… что? Не говори глупостей. Они только что познакомились.

— На это не нужно много времени. — Катриона сдавленно хихикнула. — И сказать по правде, глядя на это, я чувствую себя довольно одинокой.

— Ах, Кэт…

— А знаешь что? Вернувшись домой, я скажу Арчи «да».

— Не делай этого. Ты не любишь его.

— Но он любит меня.

— Этого недостаточно.

— Тебе легко говорить…

— Кэт, ты устала. У тебя был трудный месяц, и ты много выпила. Завтра утром будешь чувствовать себя гораздо лучше К тому же между Гвин и Фредом, разумеется, ничего нет.

— Если нет сейчас, то обязательно будет, — упорствовала Катриона. — Они просто созданы друг для друга. Разве ты не видишь?

— Нет! — Лицо Джесс вспыхнуло гневом. — Ничего не вижу!

«Фред был моим, — подумала она. — Как же Катриона может быть такой бесчувственной?»

Но тут же, поймав на себе удивленный взгляд Катрионы, вспомнила, что Кэт, разумеется, не знает всей истории.

«Не будь эгоисткой, — отругала себя Джесс. — У тебя есть Рафаэль, а у Гвин никого, и к тому же Фред тебе больше не нужен».

И вдруг Джесс поняла, что так оно и есть на самом деле.

Не нужен. Ведь в ней, в конце концов, даже не шевельнулось прежнее чувство к нему. Джесс почувствовала легкую печаль и облегчение. Что было бы, если бы Фред тогда все же нашел ее? Наверное, они поженились бы и имели ребенка.

В своих прежних мечтах Джесс представляла себе их жизнь в романтической бедности: они вместе рисуют свои картины, а ребенок — милый курчавый малыш — счастливо посапывает в своей кроватке у окна, на котором растут на солнышке бледно-желтые нарциссы.

Боже, какой же она была наивной! И как скоро подростковая мечта о богемной любви потускнела бы в реальности бессонных ночей и бесчисленных пеленок при отсутствии стиральной машины и сушилки, а о том, чтобы рисовать, ей, наверное, пришлось бы забыть.

Предназначение Джесс было вовсе не в этом.

Теребя свою золотую цепочку, Джесс пристально изучала Фреда. Казалось, он почти не изменился. Даже одет был, как и раньше: черный свитер с высоким завернутым воротом и потертые джинсы. Ногти все так же испачканы краской (сегодня — голубой и желтой). Лицо моложавое, волосы черные и густые, как И прежде. Фред даже все еще тоскует о своей комнатушке, набитой ворованными тостерами или чем-нибудь, утащенным из грузовика в Хитроу.

Но если Фред не изменился, то этого нельзя было сказать о Джесс. Прежняя Джессика Хантер давно канула в вечность. Новая Джессика живет в Мехико. Она пишет изумительные картины и любит доктора Рафаэля Герреру.

— Прошу меня извинить, но мне пора бай-бай, — объявила Катриона, зевая. — Месяц выдался очень длинным.

Провожать меня не надо — сама, доберусь на такси. Увидимся завтра утром.

Гвин тоже поднялась.

— И думать нечего — я еду с тобой. Боже правый, время-то уже за полночь. — Вид у Гвин был несколько виноватый. — А ты, Джесс, останься с Фредом. Ведь вы и парой слов не смогли переброситься благодаря старой дуре, коей являюсь я.

И тут Джесс увидела, какими глазами Фред смотрит на Гвиннет. Ну до чего же все-таки умна Кэт — с ходу все разглядела! Гвиннет и Фред действительно оказались два сапога пара.

«Слава тебе. Господи, — с удовольствием подумала Джесс. — Теперь, может быть, Гвин наконец влюбится по-настоящему, в кого-то вполне реального».

На телефонном автоответчике Гвиннет было сообщение для Катрионы. Звонила ее мать из Скорсби-Холла. В Нью-Йорке был час ночи, в Англии — шесть часов утра.

«О нет, — подумала Катриона. — Я этого просто не вынесу. Что еще могло случиться?»

В голове ее закрутились всевозможные несчастья, которые еще могли произойти. Автомобильная катастрофа. Пожар. Смерть. Дети…

— Кэт, дорогая, — кричала в трубку мать, считавшая, что при больших расстояниях необходимо орать что есть силы. — Ты еще не слышала. Только я и могу сообщить тебе об этом.

— Что случилось?

— Этот негодяй! А я так ему верила!

Джонатан…

— Он был мне почти сыном. Как он только мог? Клянусь, я готова его убить!

— Мама, прошу тебя. О ком ты говоришь?

— Арчибальд!

— О Боже, он все же отозвал займы? Да нет, не может быть…

— Приглашение пришло сегодня утром по почте! Одно для меня, другое для вас двоих… Он… он…

Слава тебе, Господи, всего лишь приглашение! Все же не заем.

— Но я не поеду! Клянусь, меня ничто не заставит поехать!

— Мама…

— Вестминстерское аббатство, в июне, — вздохнула в трубке старшая Скорсби. — На леди Салли Поттер-Смит — Что?..

— Свадьба, разумеется. — Новый глубокий вздох разочарования. — Ах, Кэт, теперь ты уже никогда не станешь герцогиней!

 

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

 

Глава 1

Такси подвезло Гвиннет и Джесс к парадному входу отеля «Плаза», где Джесс остановилась у Хольценбургов.

Подруги только что вернулись из аэропорта Кеннеди.

— Не надо меня провожать, — настаивала Катриона. — Я уже пролетела тысячи и тысячи миль. Что такое еще один перелет?

Но они настаивали, видя, как Катриона расстроена звонком из Англии.

— Мамочка будет вне себя. Ей так хотелось видеть меня герцогиней!

Катриона со страхом смотрела в будущее, поскольку теперь, после женитьбы Арчи на Салли Поттер-Смит, Кэт оставалась один на один со своим бизнесом. Правда, она все так же могла звонить Малмсбери и просить его о помощи, но прежней эмоциональной поддержки ей уже все-таки ждать не приходилось.

— С Кэт все будет в порядке, — доверительно сообщила подруге Гвиннет на обратном пути в Манхэттен. — Она зашла слишком далеко и теперь не отступит.

Потом, уже в «Плазе», Гвин сказала:

— Джесс, мне нужно с тобой поговорить. Давай вместе сходим на ленч. Я угощаю. Придумай что-нибудь из блюд, которых тебе ни за что не найти в Мехико.

— Уверена?

— На все сто.

— Тогда ладно. Я знаю, куда мы пойдем! Как раз то, что мне надо!

У входа в Централ-парк, на углу Пятьдесят девятой улицы и Пятой авеню, стояла тележка торговца сосисками. Над веселым красно-белым полосатым тентом поднимались клубы аппетитно пахнущего пара. Написанный от руки плакат гласил: «СОСИСКИ ИЗ ЧИСТОЙ ГОВЯДИНЫ ОТ БЕРНИ».

— Я — пас, — пробормотала Гвиннет. — Кажется, мне совсем не хочется есть.

Она чуть ли не с брезгливостью наблюдала за тем, как Берни — толстяк с огромными волосатыми ноздрями — шмякнул невероятных размеров франкфуртскую сосиску на булочку, полил ее горчицей и кетчупом и положил на тарелочку кучу острой приправы. Джесс по-гаргантюански откусила здоровенный кусок и блаженно вздохнула:

— Настоящий кайф! В Мехико невозможно найти вкусный хот-дог. Я часто мечтаю о нью-йоркских хот-догах. Правда чудно? Прежде я их никогда особо не любила.

— Удивительно, — согласилась Гвиннет. — Ты представляешь, что они туда кладут?

— Чистую говядину, леди, — обиделся Верни, — бы что, читать не умеете?

— Я представляла себе нечто более изысканное. — Подхватив Джесс под локоть, Гвин потащила подругу подальше от Берни и его тележки — ко вновь построенной в парке оранжерее.

— Может быть, нам лучше посидеть где-нибудь за стаканчиком вина? — предложила Гвиннет.

Джесс уселась на скамейке и положила рядом с собой тарелочку с приправой.

— А чем тебе тут не нравится? Можем поговорить и здесь.

Ты ведь, конечно же, хочешь поговорить о Фреде?

Гвиннет кивнула и, осмотрев скамейку на предмет следов голубиного присутствия, уселась, вытянув свои красивые длинные ноги.

— Почему ты не осталась тогда с нами у Пьетро? — тихо спросила Гвин.

— Потому что Катриона сказала… — начала было Джесс, но тут же взяла себя в руки и спросила:

— Разве тебе не было приятно?

— Конечно, было.

Джесс приподняла бровь, сунула в рот последний кусок своего хот-дога и поинтересовалась:

— Конечно?

— С ним быть очень приятно.

— И чем вы занимались?

— Ничем особенным, — пожала плечами Гвиннет. — Просто болтали допоздна. Затем Пьетро принес еще бутылку вина и немного посидел с нами. Когда же он закрыл ресторанчик, мы медленно бродили без цели по Виллидж. Затем остановились где-то выпить кофе. Слушали джаз… разглядывали витрины… А в четвертом часу утра мы оказались на Вашингтон-сквер.

— Ты еще встретишься с Фредом?

— Нет. Не знаю. Он сказал — сегодня в восемь. Но я, кажется, сегодня вечером должна идти с Халдайном на балет. А перед этим будет какой-то большой прием. Халдайн туда приглашен.

— Скажи ему, чтобы он подыскал себе другую спутницу.

— А что сказала Кэт?

— Сказала, что вы отлично смотритесь.

— О-о-о! — Гвин покраснела от удовольствия, но тут же спохватилась. — Вчера — это было вчера. Что случилось — то случилось. Но, Джесс, я не могу снова встретиться с Фредом, если ты… я имею в виду… ты ведь его любила. Возможно, и до сих пор любишь.

Джесс покачала головой.

— И ты была беременна. И» вся эта каша… Он ведь бросил тебя…:

— Я же говорила тебе, что Фред никогда не узнает О моей беременности.

— Но он ведь сбежал от тебя. Такая скотина. Такой трус…

— Нет. — Джесс попыталась объяснить события тех лет:

— Фред был вынужден поступить так из-за того, что его подставили. Обычная история. Да и потом, если бы я тогда спросила у Каселли о Фреде, то тотчас бы нашла его. Но ведь я не спросила.

Гвиннет выглядела испуганной.

— Ах, Джесс! Подумать только, что все эти годы…

— Просто мы не предназначены друг для друга, — выразительно подчеркнула Джесс. — Не волнуйся на этот счет.

— Ты уверена?

— Более чем.

— Когда я увидела Фреда, — осторожно начала Гвиннет, — он мне сразу же понравился. И я начала злиться сама на себя, потому что знала, как Фред поступил с тобой. И кроме того, я была уверена, что ты все еще любишь его.

— Надеюсь, мы с Фредом на всю жизнь останемся друзьями. Но я больше не люблю его. Нисколько. — Достав из сумочки салфетку, Джесс вытерла руки и, завернув в салфетку жирную обертку от хот-дога, бросила ее в мусорный ящик. — Вот так, — Но, Джесс…

— Странная это штука — жизнь. Еще четыре месяца назад из всего этого могла бы получиться совсем другая история. Но не теперь. Я встретила другого человека. — Джесс рассказала Гвин о Рафаэле. — Теперь ты понимаешь, что я имела в виду, говоря, что мы с Фредом не предназначены друг для друга.

Гвиннет не пошла на балет с Габриэлем Халдайном, вместо этого она, нарядившись в непривычные для себя джинсы и широкий свитер, снова появилась с Фредом в ресторане «У Пьетро». Просидев там вечер, они снова часами бродили рука об руку в теплой не по сезону ночи и говорили, говорили.

Гвиннет никогда не приходилось еще так откровенничать. Она рассказала Фреду о себе все. О том, что ты чувствуешь, когда растешь некрасивой и неуклюжей девчонкой («Я думала, что мир будет принимать меня, только если я буду строить из себя шута»). О том, как впервые недоуменно, а потом испуганно поняла, что может быть красивой («Первой мне об этом сказала Виктория, а ее брат Танкреди доказал»). Потом Гвин, запинаясь, поведала Фреду о Бейлоде («Сама не знаю, как допустила такое»).

Фред стиснул руку Гвиннет.

— Не волнуйся, милая. Все уже позади. Больше этого никогда не случится.

Гвин ослабела, почувствовав облегчение и радость. Но позже, уже под утро, сидя рядом с Фредом в темноте на заднем сиденье такси, Гвиннет вся напряглась от ужаса при мысли, что Фред вот-вот обнимет ее.

Но Фред, похоже, понимал состояние Гвиннет.

Когда они подъехали к дому Гвин на Пятой авеню, Фред попросил таксиста подождать и, проводив Гвин до дверей, пожелал ей спокойной ночи.

— Я не собираюсь заходить. Так что не ломай себе голову, приглашать меня или нет.

С чувством легкой вины и благодарности Гвин прошептала:

— Фред, я, конечно же, должна…

— Ерунда. И не переживай. Я не буду напрашиваться, пока ты сама меня не позовешь. — Фред приподнял подбородок Гвин и нежно поцеловал в губы. — Тем более что мне рано утром вставать.

— Фред, я…

— Не бери в голову. Спокойной ночи, милая.

«15 мая, Нью-Йорк.

Дорогая Джесс!

Как бы я хотела, чтобы ты была сейчас здесь, мне очень нужно посоветоваться с тобой, но Мехико так далеко отсюда, а по телефону тебя практически невозможно поймать.

Мы ежедневно встречаемся с Фредом. Никогда еще я не чувствовала себя одновременно такой счастливой, запутавшейся и самой несчастной в мире.

Думаю, что я полюбила Фреда, и он очень мне подходит.

Фред заставил меня совершенно преобразиться.

Я встречаюсь с людьми, которых никогда бы не узнала без Фреда, посещаю такие районы города, которые никогда и не видела. Например, в районе Сорок второй улицы есть небольшая улочка, состоящая сплошь из одних букинистических лавочек!

Мы бродим по всему городу, и Фред делает зарисовки с детишек из гетто и классических евреев у синагоги. Он любит районы, в которых торгуют одеждой, там постоянно снуют беспрерывно ругающиеся друг с другом люди с тележками. Мы едим повсюду, где придется. Последний раз — в греческом ресторанчике на Девятой авеню, прямо в подвале, среди стариков, сидящих в исподних рубашках и читающих греческие газеты. В меню, разумеется, только греческая кухня. Нам пришлось заказать уху из карпа. В ней столько костей!

Мы говорим и говорим. Я рассказала Фреду все о своей жизни с Бейлодом. Даже о Танкреди. Фред рассказал мне о тебе — ничего чересчур личного, не беспокойся. Его страшно ранило то, что вы так вот расстались. Но Фред справится с этим, потому что для него, точно так же как и для тебя, важна прежде всего работа. Он сам весь — работа. Ты-то уж как никто знаешь, что Фред практически никогда не перестает работать — это так естественно и органично для его натуры, но это вовсе не то безумие, что владело Бейлодом.

Мне никогда в жизни не было так весело. Фред вытащил меня из темницы, в которую я сама себя заключила. Он заставил меня рассмеяться. Я прекрасно себя чувствую. И знаю, что люблю его.

Но когда Фред пытается притронуться ко мне, я леденею. Ничего не могу с собой поделать. Несмотря на то что прошло много лет, как я оставила Бейлода, я никак не могу вынести, если кто-нибудь пытается сблизиться со мной физически.

Фред очень терпелив, но мы целыми неделями почти каждый день проводим вместе, и ему начинает надоедать то, что он всякий раз у моих дверей лишь желает мне спокойной ночи и ограничивается целомудренным поцелуем. Ты ведь знаешь Фреда.

Идиотизм, но если его нет со мной рядом, я только и думаю что о Фреде и мечтаю о близости с ним, но лишь только наступает соответствующий момент, я — не могу.

Джесс, это невыносимо. Так больше продолжаться не может…»

Джесс прислала ответ незамедлительно.

«Сделай то же, что сделала я. Уезжай. Уезжай куда-нибудь, где ты прежде никогда не бывала, где вы с Фредом не будете испытывать никаких ассоциаций, В какое-нибудь романтическое место — яркое, экзотическое. Это должно сработать».

Когда Габриэль Халдайн, считавшийся «романтиком со странностями», предложил Гвиннет и Фреду слетать на недельку на Багамские острова, где у Халдайна был собственный фешенебельный курорт под названием «Клуб Кораллового залива», это оказалось как нельзя кстати. Неделя уединения на тропическом острове. Великолепно! Даже Франческа согласилась помочь дурить головы фирмам, с которыми у Гвиннет были заключены контракты.

— Отдохни несколько деньков. Ты заслужила отпуск.

Прошу лишь об одном одолжении — не увлекайся загаром.

Покорно укладывая в чемодан соломенные шляпы и лосьоны от загара, Гвин твердила себе, что эта поездка разрешит все ее проблемы. Что белый песок и аквамариновые волны, ленивые дни и долгие мягкие ночи под тропической луной проведут соответствующий курс лечения, в котором Гвин так отчаянно нуждалась…

Начало путешествия складывалось хорошо.

Фреду понравились длинные низкие здания в колониальном стиле, которыми был застроен «Клуб Кораллового залива».

Он наслаждался тем, что песок блестел и искрился, как настоящий сахар, а вода — действительно совершенный аквамарин, как ему и обещали; Фред никогда не верил, что вода может иметь такой цвет. Кроме того, Фреду пришлась по душе отведенная им с Гвиннет спальня: большая и светлая, с огромной кроватью и лениво вращающимся под потолком вентилятором.

«Постель. О Боже!»

Она же заказывала две раздельные кровати. Гвиннет в ужасе смотрела на место, где ей предстояло спать вместе с Фредом.

После того как прислуга внесла багаж, продемонстрировала, как пользоваться ванной, открыла жалюзи на огромных окнах с великолепным видом на пролив и наконец удалилась, Фред плюхнулся ничком на постель и запрыгал на ее упругом матрасе.

— А что ты на это скажешь, любимая? Хочешь попробовать? — Тут Фред увидел на лице Гвин выражение неподдельного леденящего ужаса. — Прости, дорогая.

Он со вздохом встал. Фред тоже слишком уж надеялся на магию «тропической терапии».

«Ничего, видно, время еще не приспело», — с твердостью успокоил себя Фред.

А потом дела пошли все хуже и хуже.

«Что со мной? — снова и снова задавалась вопросом несчастная Гвиннет. — Фред великолепен. Он добр. Он красив. Он заставляет меня чувствовать себя молодой, беззаботной и счастливой. Он хочет меня. Может быть, даже любит меня. Так почему же я не могу заставить себя расслабиться и отдаться ему?»

Утром четвертого дня Гвиннет перевернулась на спину на надувном матрасе, на котором она, тщательно смазанная кремом от загара, дрейфовала в двадцати ярдах от берега, и пришла к выводу, что вся их поездка с любой точки зрения была ошибкой.

Фред не был создан для праздности и после удовольствия, полученного в первые дни пребывания на Багамах, нашел «Клуб Кораллового залива» местом скучным и неинтересным. Природа вокруг была слишком уж «картинной» и «искусственной», как и лица обитателей курорта. Фред мог быть по-настоящему счастлив и доволен, только варясь в круговерти жизни где-нибудь в центре Нью-Йорка или Лондона.

В самое жаркое послеобеденное время, когда все курортники дремали на террасах своих коттеджей или на пляже, Фред исчезал, отправляясь на натуру. Он должен был рисовать ежедневно («Хотя бы небольшой эскиз какой-нибудь лачуги или собаки, или еще чего. Иначе я просто выхожу из себя»).

Фред любил многомильные походы по пыльным жалким деревушкам. Обычно он возвращался под вечер, и Гвиннет с интересом рассматривала сделанные за день наброски: лица стариков, пьющих пиво под лохматыми пальмами или ободранными тентами, восторженные глаза детишек, подростки, гоняющие в пыли футбольный мяч и т, д.

В один из вечеров Фред явно перебрал с выпивкой и, когда они уже очень поздней ночью отправились спать, попытался воспользоваться своей силой, крепко прижав к себе Гвиннет. Она почувствовала, как бедра Фреда плотно прижались и трутся о ее бедра, настойчивые руки ощупывают ее тело.

Гвин сразу же впала в панику, вызванную воспоминанием о Бейлоде — его властности, требовательности, безумии и болезненной похотливости. В ушах Гвин задрожал страшный голос Бейлода: «Я убью тебя, если ты меня оставишь!»

— Нет! — Гвиннет отвернула лицо. — Нет, Фред, я не могу.

Секс — это насилие, унижение, отвращение. Секс несет в себе ложь, подчинение, даже смерть.

— Ну что ты, девочка моя, — расслабься. Это вовсе не плохо. Дай же мне шанс, черт возьми.

— Хорошо, но только не сейчас. Мне так жаль… — И Гвин расплакалась.

Фред сразу же отпустил ее и резко отстранился, вытянув руки по швам.

— Все в порядке, Гвин. Прости меня.

И вот теперь Гвиннет казалось, что Фред только и делает, что считает часы, оставшиеся до их возвращения домой.

Смешно, но все отдыхающие были уверены, что у Гвин с Фредом интимные отношения наполнены такой бурной страстью, что они не осмеливаются даже прикоснуться друг к другу на публике.

— Вы такая великолепная пара, — щебетала известная английская киноактриса, отдыхавшая на острове со своим новым любовником — фотографом из Форт-Лаудердейла. — Ваши тела так гармонируют друг с другом! Он так дьявольски сексуален. На вашем месте я ни на минуту не отрывалась бы от Фреда. Вы только взгляните, с чем приходится иметь дело мне, — надула губки актриса.

Гвиннет посмотрела на Кэльвина («зовите меня запросто — Кэл») Маккракена и мысленно сравнила его холодные маленькие глазки, обвислые щеки и дряблый живот с высоким, стройным, загорелым и обаятельным Фредом.

Ночью, лежа без сна на самом краешке своей части постели, вслушиваясь в мерное сонное дыхание Фреда, Гвин жаждала только одного — найти в себе силы и прикоснуться к Фреду. Она никак не могла как следует выспаться, поскольку боялась, что во сне может скатиться на сторону Фреда. Гвин подумала о том, как Фред занимался любовью с Джесс. Джесс никогда не вдавалась в детали, но в этом и не было необходимости — все было написано на ее лице. Гвиннет чувствовала себя несчастной, жалкой и ужасно ревновала Фреда к Джесс.

Вчера, несмотря на то что их ужин затянулся далеко за полночь, Гвин и Фред еще присоединились к Кэлу Маккракену и актрисе выпить стаканчик перед сном лишь для того, чтобы отсрочить становящееся для них все более тягостным совместное пребывание в одной спальне.

Гвиннет лежала, свернувшись калачиком на кровати, и, когда Фред появился из ванной, натянула на себя простыню до самого подбородка. Она со страхом наблюдала, как Фред стягивает с себя рубашку. Выглядел он, как никогда большим, угрожающе волосатым и мускулистым. Скользнув взглядом по трусикам Фреда, Гвин поняла, насколько возбужден Фред.

Она покраснела и отвела взгляд.

Гвин испугалась. Они оба слишком много выпили, и похоже, Фред уже с трудом владел собой.

Несколько минут он ничего не предпринимал. Потом подошел к краю постели, на котором лежала Гвин, и сел рядом с ней.

Инстинктивно Гвиннет съежилась От страха.

— Прекрати, Джинджер. — Фред взял Гвин за руку. — Посмотри на меня.

Гвиннет неохотно встретилась с ним взглядом.

— Нет, не так. Не смотри испуганно. Ничего не случится. Поверь мне. Хотя то, что я хочу сказать, — совсем непросто: мне нужна вся ты, не только как друг. Временами я так сильно хочу тебя, что мне становится просто больно, вот как сейчас. — Фред вздохнул. — Я знаю, как ты была больна и какое ужасное время ты пережила, и я делаю все, что в моих силах. — Фред с неистовой силой ударил кулаком правой руки в открытую ладонь левой. — Но я ведь еще и мужик, ты. понимаешь…

Фред нежно поцеловал Гвиннет в лоб и, одевшись, вышел из дома. Сквозь широкие окна она наблюдала за Фредом, спускавшимся к пляжу, до тех пор пока его не поглотила ночная тьма. Фред вернулся только на рассвете. Сказал Гвиннет, что просто гулял по берегу. Несчастная Гвиннет с горечью подумала о том, не встретил ли Фред во время своей прогулки где-нибудь английскую актрисочку. Но даже если и так, она не винила его.

«Я просто потеряю Фреда», — печально подумала Гвиннет.

Актриса была очень красива и очень, очень доступна…

Теперь, плавая на своем матрасе, Гвин решила, что так больше продолжаться не может, и в который раз задумалась, что, если она сможет позволить Фреду дотронуться до себя хотя бы раз, хотя бы раз почувствует его обнаженную кожу своей, все пойдет хорошо.

«Сегодня ночью. — Гвиннет прикусила пластиковый гребешок матраса. — Я постараюсь. Я больше чем постараюсь».

Она наденет то белое мини-платьице, которое отхватила перед поездкой в «Блумингсдейле»: оно прекрасно обозначит грудь. Сделает прическу, выпьет побольше местного пунша и будет размышлять исключительно на похотливые и; непристойные темы. И тут непрошено, с болезненной четкостью, в голове возник образ голого Танкреди.

«Нет! — безмолвно закричала Гвиннет. — Нет!..

С отчаянной злобой она приказала себе:

— Думай о теле Фреда.

Оно стоит двадцати таких Танкреди… тысячи…»

Ужин, сервированный на террасе, состоял из овощного салата и пива. Вечер был необыкновенно жарким и тихим. На западном горизонте медленно, но неотвратимо собиралась тьма. Между столиками пронеслась весть: «Погода портится».

Не обратив на предупреждение ни малейшего внимания, Фред, как обычно, собрал свои рисовальные принадлежности. В то время как Гвиннет, чувствуя, что начинает задыхаться в отяжелевшем воздухе, бессильно свалилась на кровать, чтобы немного передохнуть. Она даже не заметила, когда Фред ушел из коттеджа.

Гвиннет проснулась через час или два.

Все в комнате выглядело по-новому. Смутившись, она никак не могла понять почему. Из-за света, минуту спустя решила Гвин. Свет был какой-то не такой, несмотря на то что было не более четырех часов, на улице стояла темнота.

Неожиданный порыв ветра прошелестел по листьям пальм за окном, отчего у Гвин побежали по коже мурашки.

Она села. И сразу же увидела: то, что совсем недавно казалось предвестием сумерек, залило почти все небо чернотой.

Снова зашумели пальмы, на этот раз еще тревожнее. Вскоре Гвиннет услышала голоса, и перед ней на террасе возникли двое парней из прислуги.

— Миссис, мы хотели бы закрыть штормовые ставни.

Надвигается большой шторм.

Гвиннет с ужасом всматривалась, в, нависавшую над ее головой темную массу, радуясь, что она без контактных линз, иначе все выглядело бы еще страшнее, и тогда бы Гвиннет перепугалась совсем уже по-настоящему. Но и от того, что она увидела, у нее стало бешено колотиться сердце. От горизонта до горизонта вода под почерневшим небом вспенивалась мелочно-белыми бурунами, а среди массивных туч то и дело вспыхивали бело-голубые змеи молний. Гвиннет, которой еще не приходилось видеть такой зловещей погоды, с дрожью в голосе поинтересовалась:

— Это ураган?

— Нет, миссис, всего лишь шквал.;

Парни установили на окна Гвин массивные деревянные ставни и укрепили их тяжелыми стальными скобами.

Гвиннет сидела в комнате почти в полной темноте, прислушиваясь к раздававшимся то здесь, то там тревожным крикам и скрипу ставней, устанавливаемых на других домах, и ждала первого удара шквала.

Ураган мог начаться в любую минуту, а Фред сейчас один, где-то там бежит по проселочной дороге. О Боже!

Гвин рывком открыла дверь и побежала к пляжу. Он был безлюден. Машин на верхней дороге Гвин не увидела. Небо на востоке стало цвета потемневшей латуни, а серо-коричневые стволы пальм в неестественном освещении раскачивались, скрипя, словно новые кожаные ботинки.

Нет, Фреда ей ни за что не найти.

Гвиннет вернулась в дом как раз в тот момент, когда налетел первый шквал. Дом при этом зашатался, словно в нескольких метрах от него с грохотом промчался скорый поезд: доски, гвозди, болты протестующе заскрипели.

Всю свою жизнь Гвин боялась штормов.

На дворе грянул оглушительный раскат грома, и Гвин, вскрикнув, бросилась на постель в полной уверенности, что, мир уже раскололся надвое и в любую минуту ее ожидает смерть.

Вдруг дверь с грохотом растворилась. Гвин увидела слепящий сиреневым светом прямоугольник проема и снова закричала. Затем дверь с тем же грохотом захлопнулась. Раздался новый раскат грома, и с неба водопадом хлынул ливень, заглушая все звуки шумом водяного смерча. И тут снова отворилась дверь, и вспышка молнии высветила черный силуэт, тяжело перевалившийся через порог в комнату. Волосы и одежда человека прилипли к телу.

— Святые угодники! — воскликнул Фред, весело хохоча. — Разве это не грандиозно? Какой великолепный шторм!

Гвиннет бросилась в объятия Фреда и прижалась к его насквозь промокшей одежде.

— Фред! Ты жив! Я подумала, что ты там погибнешь, что тебя может убить молнией!

Фред прижал Гвин к своему холодному мокрому телу.

Монотонно хлопала терзаемая порывами ветра дверь. Стиснутая объятиями Фреда, Гвиннет, дрожа, впилась пальцами в промокшую рубашку.

— Успокойся. — Улыбнувшись, Фред слегка отстранился от Гвиннет. — Дай мне сбросить шмотки. Умереть я еще успею.

Он свалил промокшую одежду в кучу прямо на пол.

Через открытую дверь Гвиннет видела вспышки горизонтальных, словно следы трассирующих пуль, молний. Жаждущие руки Фреда коснулись груди Гвиннет. Она почувствовала, как решительно они рванули материю рубашки, и услышала мелкий дробный стук падающих на пол оторванных пуговиц.

А вслед за этим голос Фреда:

— Давай же, нам нельзя упускать такой случай.

Фред снова прижал Гвиннет к себе, руки его страстно ласкали Гвин. Гвиннет пронзило острое чувство желания от прикосновения одной обнаженной плоти к другой. И хотя она еще оставалась несколько скованной, оцепеневшей, сопротивление, постоянно парализовавшее разум, ослабло. Гвиннет почувствовала, что тело больше не подчиняется рассудку, впервые за долгие годы Гвин ощутила свободное желание.

И вдруг она услышала приглушенный, доносящийся словно издалека голос Фреда:

— Не думай. Ради всего святого, ни о чем не думай! Дай этому случиться.

Гвиннет потерялась в пульсирующей; чувственности, лишь отрывками соображая, что ноги ее обвили худые бедра Фреда, что его губы впились в ее. И он очень глубоко в ее плоти, так легко, так естественно открывшейся под его натиском.

Гвин чувствовала сильные упругие толчки, и они вовсе не были страшными или опасными — просто тепло и сладко…

— Получилось! — пробормотал Фред почти полчаса спустя. — Это было здорово! — И беспокойно переспросил:

— Ведь здорово было?

— Да, — сонно мурлыкнула Гвин, прижимаясь к плечу любимого. — Здорово. Было просто замечательно.

— В бурю у меня всегда получается. Это у меня в крови.

Гвиннет приподнялась на локте и, всматриваясь в лицо Фреда сквозь паутину спутавшихся волос, поинтересовалась:

— Что?

— Оба мои брата были зачаты во время бомбежек Лондона. Мамаша, видишь ли, испытывала особое возбуждение, когда начинались авианалеты. Как только она слышала вой сирен и гул приближающихся самолетов, в глазах у нее вспыхивало какое-то безумное веселье. И страшно возбуждалась, как только начинали сыпаться бомбы.

— В самом деле? — Гвиннет испытывала опустошенность, потерянность и сильное желание спать. — Ты-то откуда знаешь?

— Так гласит семейное предание.

— Забавно, — не удержавшись, хохотнула Гвин.

— Ничего странного. Все вполне естественно.

— И коли у тебя нет возможности часто подвергаться бомбежкам, их заменяет шторм?

Гвин закрыла слипавшиеся глаза и откуда-то уже издалека, из навалившегося сна смутно услышала:

— А почему бы и нет?

Прошел час. Может быть, два.

Фред свесил длинные ноги с края кровати.

— Сейчас вернусь. Только дверь закрою.

Гвиннет увидела длинные красные полосы, разукрасившие спину и ягодицы Фреда, и удивленно захлопала ресницами.

— Святые небеса, Фред, это что, я сделала?

Изогнувшись, Фред осмотрел свою спину и рассмеялся:

— Больше вроде и некому.

Гвин могла бы высказать предположение, но промолчала.

«В любом случае у актрисочки больше не будет ни малейшего шанса повторить подобное», — с удовлетворением подумала она.

Шторм кончился. Сквозь щели ставней пробивался серый свет. Дождь дробно и настойчиво стучал по железной крыше.

Фред встал на колени в постели рядом с Гвин и, улыбаясь, принялся разглядывать ее от макушки взъерошенной головы до пальчиков ног с бронзового цвета педикюром.

— Ну что ж, — произнес наконец Фред. — Выглядишь ты очень хорошо. — Он поцеловал Гвин в кончик носа. — Ведь в конце и правда было совсем неплохо, а?

— Неплохо, — согласилась Гвиннет. — Кажется, я смогу к этому привыкнуть.

Страхи ее теперь улетучились и казались простой истерией, словно какая-то другая женщина, пользовавшаяся телом Гвиннет, навсегда его оставила.

«Прошу тебя, Гвиннет, — кричал ее внутренний голос, — не позволяй этой женщине больше вернуться… никогда!»

Фред кивнул:

— Вот и хорошо. — Он прикоснулся к груди Гвин. — Ты, конечно же, привыкнешь быстрее, если будешь почаще практиковаться.

Гвиннет улыбнулась:

— Неплохая идея.

Одной рукой она обняла бедра Фреда и притянула его к себе.

— Не следует останавливаться на достигнутом, — слегка хрипя, прошептал Фред.

Гвин подняла на него глаза.

— Разумеется. Я и не собираюсь.

Затем она взяла в рот его вновь налившуюся силой плоть и почувствовала, как все тело Фреда пронзила дрожь, и он судорожно принялся ласково поглаживать волосы Гвин.

— Теперь надо решить, что будет в нашей дальнейшей программе, — сказал Фред, когда дар речи наконец к нему вернулся.

— Лично я сегодня загорать не собиралась, — хихикнула Гвин.

— А я так вообще теперь не могу снять рубашку. На пляж или в бассейн нам путь заказан. По крайней мере с такой спиной. Резюме: мы остаемся в постели.

— К тому же все еще идет дождь, — промурлыкала Гвин.

— И если повезет, — выразил надежду Фред, — будет идти по меньшей мере еще дня три.

 

Глава 2

— Он был очень пьян, — пробормотал бармен Клайв. Наклонив набриолиненную и потому лоснящуюся, словно перья черного дрозда, голову, Клайв налил Катрионе бокал белого вина. — Мне пришлось вывести его. Он начинал шуметь.

С тех пор как 1 мая с помпой был открыт гостиничный комплекс Барнхем-Парка, Джонатан большую часть времени проводил дома. Теперь он мнил себе, что бар был создан исключительно для его собственного удовольствия, а Клайв — его персональный слуга.

— И он не очень хорошо это воспринял, леди Вайндхем.

— Где сейчас Джонатан?

— Он сказал, что, если ему не позволяют пить дома, он поедет в Бат.

— Понятно.

— Он взял вашу машину.

Ее отлично отрегулированный и мощный «Ягуар ХК-Е» не терпел прикосновения пьяных и потому неверных рук.

Катриона почувствовала, как похолодело у нее внутри.

— Да… а свекровь?

— Приняла свою обычную дозу и отдыхает.

— Спасибо, Клайв.

Клайв был блестящим барменом. У него была феноменальная память на лица и имена. Клайв был расторопен, спокоен, учтив и всегда готов посочувствовать — он удивительно умно и проникновенно умел произнести простые слова утешения. Уникально сочетая в себе наблюдателя и доверенное лицо, Клайв всегда был в курсе всего происходящего в доме.

Теперь Клайв одарил Катриону улыбкой, одновременно осуждающей Джонатана и сочувствующей ей, после чего поспешил в бар приготовить очередной коктейль для биржевого маклера, приехавшего из Хьюстона с женой, поднимавшей шум по любому поводу и без повода.

Гостиница готовилась ко сну, и прислуга протирала подносы к утреннему чаю, мыла посуду к обеду и начищала серебряные приборы. Катриона вернулась в свой офис и около часа проработала с бумагами.

В полночь она отправилась в постель, но спать толком не смогла, просыпаясь чуть ли не каждые десять минут. В последние дни Катриона вообще плохо спала. В три часа ночи домой явился Джонатан. Катриона подошла к окну и увидела, как муж неловко вывалился из машины и теперь стоит, покачиваясь, перед домом. Его фигура безжалостно ярко освещалась полной луной. С печалью Катриона отметила изможденность когда-то красивого лица Джонатана и недавно появившиеся старческие складки у рта. Пошатываясь, Джонатан неверными шагами пересек двор и исчез из поля зрения Катрионы. Входная дверь затворилась за ним со страшным грохотом, потрясшим весь дом.

— Ах, Джонатан, — громко прошептала Катриона, вспоминая прекрасного молодого юношу. Ах, как давно это было. — Бедный Джонатан…

Джонатан сильно пил, его настроение в зависимости от количества выпитого колебалось от слезливо-сентиментального до приступов необъяснимой ярости. Похоже, он скоро начнет отпугивать постояльцев. Ничто так быстро не разрушает репутацию бара, как пьяница владелец.

«Что же мне делать?» — размышляла Катриона, не допуская в то же время мысли о разводе. Ей оставалось только наблюдать за мужем и следить за тем, чтобы дети никогда не ездили с Джонатаном на машине. Порою она даже жалела о своем опрометчивом отказе Арчи Хейли. Катрионе было так одиноко. Она скучала по Арчи гораздо больше, чем могла предположить.

Мать Катрионы нисколько не сочувствовала дочери.

— Сама виновата — упустила свое счастье.

Да, теперь Катрионе уже никогда не быть герцогиней.

Завтра Арчибальд Хейли, герцог Малмсбери, сочетается законным браком с Салли Поттер-Смит в Вестминстерском аббатстве, и она, Катриона, будет присутствовать на церемонии, чтобы пожелать новобрачным счастья.

Поездка на свадьбу чуть было не сорвалась.

Кэролайн, накануне вечером жаловавшаяся на першение в горле, проснулась в субботу утром с покрасневшими глазами, с температурой и в лихорадке. В соседней деревне свирепствовала корь, и, глядя на покрывшееся красными пятнами лицо дочери, Катриона задрожала, вначале от ужаса при мысли, что инфекционное заболевание в гостинице может вынудить хозяйку закрыть ее, потом — от стыда: что за ужасная она мать, которая переживает за доходы больше, чем за здоровье собственного ребенка! Она загладит свою вину, не поехав на свадьбу, и полностью посвятит день маленькой Кэролайн.

Приехал доктор. Кори у Кэролайн не оказалось. Обычное острое респираторное заболевание с температурой 38. Врач прописал легкие антибиотики и сказал, что к вечеру девочка будет чувствовать себя гораздо лучше.

— Так что нет причины тебе не ехать, — сказал Катрионе Джонатан. — Я позабочусь о Кэролайн.

Выглядел Джонатан ужасно: изможденное лицо, трясущиеся руки. Но была в нем и какая-то твердость.

Кэролайн в полнейшем изумлении глядела на отца:

— Ты, папочка?

— Да, я. А что? — Он с вызовом посмотрел на исполненное удивления лицо дочери и, предупреждая настойчивый протест Катрионы, обратился к ней:

— Тебе не о чем беспокоиться. Она больна и в постели, не так ли? Я не могу куда-либо поехать с Кэролайн. — Джонатан невесело усмехнулся. — К тому же и цербер остается доме — Не называй так мою мать, — вспыхнула Катриона и поджала губы.

Она всегда приглашала Эдну Скорсби присмотреть за хозяйством, если сама отлучалась на несколько часов, но Катриона не думала, что муж обращает на это особое внимание.

— Но ведь она же приедет, ведь приедет? — настаивал Джонатан. — Она и есть натуральный цербер. — Джонатан вздохнул. — Но вспомни, Кэт: Кэролайн и моя дочь тоже.

Кэролайн подпрыгнула на кровати, лицо девочки расплылось в улыбке. Она любила своего красивого папу, который вовсе и не казался папой — скорее старший брат. А временами и младший брат.

— Эй! — воскликнула Кэролайн и закашлялась. — Это будет супер!

— Я даже почитаю тебе, если хочешь.

— Джонатан, — запротестовала Катриона, — она достаточно большая девочка и прекрасно может читать сама.

— Ну пожалуйста. — Кэролайн снова закашлялась.

— И я тоже буду слушать, — сказал стоявший в дверях Джулиан.

— Почитай нам прямо сейчас. — Кэролайн протянула отцу книгу со своего прикроватного столика. — Я отметила страницу. Можешь начать вот отсюда.

Джонатан присел на кровать. Маленький коренастый Джулиан плюхнулся рядом с отцом, улыбаясь в предвкушении предстоящего удовольствия, и обнял отца за поясницу.

— Все хорошо, мамочка, — нетерпеливо защебетала Кэролайн. — Ты можешь ехать. Мы будем в полном порядке с папулей.

И все же что-то удерживало Катриону. Она никак не хотела уезжать.

— Давай-давай поезжай, — настаивала Эдна Скорсби. — Прекрасно справимся несколько часов и без тебя.

— Ну пожалуйста, мамуленька, поезжай на свадьбу, — канючила Кэролайн. — Ведь это же будет в Вестминстерском аббатстве. — И, стараясь подкрепить свои доводы более весомым аргументом, добавила:

— Я думаю, что там даже будет телевидение. Ты попадешь в новости.

— Поторапливайся, — отрезала мать. — Ты уже опаздываешь.

По дороге на свадьбу Катриона с легким чувством вины подумала о том, до чего же все-таки хорошо оставить наконец офис и повседневные обязанности и мчаться на машине в Лондон. Ничего не случится за полдня ее отсутствия.

Катриона уже готова была свернуть на шоссе М4, когда заметила, что красная лампочка на приборной панели мигает. Бензобак вчера был почти полон, но Катриона совершенно забыла о том, что на ее автомобиле ездил Джонатан.

Последняя заправочная станция осталась в двух милях позади. Катриона развернулась, но мотор «ягуара» зачихал, издал предсмертный рев и заглох окончательно в пятидесяти ярдах от бензоколонки. В результате оставшееся расстояние с помощью паренька в промасленном комбинезоне Катриона вынуждена была толкать тяжелую машину. Но это еще полбеды, вскоре она обнаружила большое масляное пятно на блузке.

Паренек, до глубины души расстроенный тем, что испорчен великолепный наряд, настоял на том, чтобы попытаться вывести пятно бензином, отчего оно расползлось еще шире. Катриона поспешно ретировалась, не дожидаясь, пока сердобольный заправщик найдет в своей мастерской какой-нибудь новый растворитель. Она надеялась на то, что ей удастся скрыть пятно складками блузки и никто ничего не заметит, потрясенный умопомрачительной шляпой, купленной Катрионой в «Харродсе». Эффектная шляпа покорит любого. Мысль эта весьма ободрила Катриону, она взглянула в зеркало заднего вида полюбоваться на шляпу и с ужасом обнаружила, что головной убор остался дома, так и не извлеченный из праздничной упаковки, а заодно и темно-розовые плетеные туфли на экстравагантно высоком каблуке.

Катриона, возможно, и могла появиться на церемонии в Вестминстерском аббатстве в блузке, испачканной маслом, и в простых мягких туфлях типа мокасин, но она никак не могла явиться туда без шляпы.

Нет, этой экспедиции определенно не суждено было состояться. Надо доехать до очередного разворота и вернуться восвояси. И тем не менее Катриона вопреки здравому смыслу продолжала двигаться в сторону Лондона.

«Черт с ним, — думала она, до упора вдавливая педаль газа, без труда оставляя позади „альфа ромео“, „порше“ и „мустанги“. — Я уже проехала полпути. Решено — иду на свадьбу».

Запыхавшаяся, раскрасневшаяся Катриона, прорвавшись сквозь толпу телевизионщиков и репортеров, вошла в зал как раз за несколько секунд до того, как свадебная церемония отправилась к алтарю по крытому красным ковром проходу.

Шафер, удивленно наблюдавший бурное появление Катрионы, усадил ее на заднюю скамью рядом с цветущего вида женщиной. Дама не обратила ни малейшего внимания на «бесшляпность» Катрионы.

Катриона мало что могла видеть со своего дальнего ряда: лишь мельком она заметила скользнувшую в просвете спин .; и голов Салли Поттер-Смит. Невеста была в белом платье с оранжевым цветком, за ней тянулся восьмифутовый шлейф, поддерживаемый четырьмя крошечными пажами в бриджах.

Соседка Катрионы высморкалась со звуком, подобным автомобильному гудку, и доверительно сообщила, что тридцать лет была няней у Поттер-Смитов.

— Дорогая Салли. Такая очаровательная герцогиня…

Катриона во второй раз попыталась разглядеть сквозь частокол голов и шляп новоиспеченную герцогиню, шествующую по проходу под торжественную музыку из вагнеровского «Лоэнгрина». Откинутая назад вуаль и внушительная грудь, затянутая в атлас, напомнили Катрионе галион, мчащийся на всех парусах навстречу ветру.

— Прелестно, — промямлила, обливаясь слезами, няня. — Боже мой, просто прелестно.

Прием проходил в Малмсбери-Хаус — здании, построенном в георгианскую эпоху. Катриона увидела тех же фотографов, красный ковер, тщательно выметенные каменные ступени, массивные двери с родовым гербом Малмсбери, колонны и львов, встречающих гостей безмолвным ревом разинутых пастей.

В доме о прибытии леди Вайндхем громогласно объявил мажордом, стукнувший при этом тяжелым посохом о мраморный пол. Катриона пошла вдоль ряда встречающих, пожимая руки в перчатках, целуя надушенные щеки и постоянно поглядывая на себя в зеркала, развешанные по всем стенам, всякий раз наблюдая свою постыдно обнаженную голову.

«О Господи!» — в который раз вздохнула Катриона.

— Слава Богу, хоть вы без шляпы! — воскликнул герцог, одетый по случаю в безупречно сшитую визитку и брюки в темную полоску. — Могу поцеловать вас, не рискуя сбить головной убор.

— Какая приятная неофициальность, — с холодной улыбкой поздоровалась герцогиня.

Успешно пройдя столь тяжкое испытание и несколько утешившись бокалом шампанского, предложенного ей лакеем в ливрее, Катриона теперь могла спокойно смешаться с толпой гостей и затеряться в лабиринте вестибюлей, гостиных и галерей Малмсбери-Хауса.

Она была предоставлена сама себе. Но, встречая и приветствуя ряд друзей и знакомых, Катриона поняла, что не имеет ни малейшего желания с кем-либо общаться. Катриона и без того в последнее время в избытке имела возможность общаться с самыми разными людьми, и при этом вне зависимости от настроения ей приходилось постоянно быть обаятельной, предупредительной, убедительной, собранной.

Все, чего теперь желала Катриона, — уединения. Ей надо было поразмыслить. Впереди Катриону ожидали трудные времена. Что ей делать? Она поднялась по чисто выметенной лестнице, касаясь пальцами сложного узора резных перил, мимо рядов потемневших портретов бывших герцогов Малмсбери, их дам, кумиров и лошадей.

Катриона пересекла зал верхнего этажа с экзотически инкрустированными полами, прошла в открытую дверь и очутилась в прелестной комнатке отдыха, отделанной в золотых и небесно-голубых тонах, с выходом на небольшой каменный балкон, с которого открывался вид на Парк-лейн.

Катриона вышла на балкон и посмотрела через широкую улицу на прохладные зеленые аллеи Гайд-парка.

Она решила остаться в этой комнате до конца приема.

Никто ее здесь не найдет, никто о ней даже и не вспомнит. А здесь было так покойно. Катриона вдруг почувствовала страшную усталость и решила, что, может быть, даже вздремнет здесь в одном из удобных и очень уютных мягких кресел.

И вдруг за спиной Катрионы раздался голос:

— Я искал вас повсюду. Вы совершенно неуловимы.

Слегка раздосадованная, Катриона удивилась и обернулась. В дверях стоял золотоволосый шафер. Его серые глаза смеялись. Он тепло улыбнулся Катрионе.

— Здравствуйте. Меня зовут Ши Маккормак.

Если бы внешний вид Катрионы отличался присущей ей безупречностью, Ши ни за что бы ее не заметил. Она для него была бы еще одной из «лисичек-сестричек» — такое прозвище Ши придумал для бесчисленного множества правильно воспитанных, богатых дамочек среднего возраста, принимающих активное участие в общественной жизни Лондона и обладающих одинаковыми голосами, нарядами и прическами, — в общем, похожих друг на друга как две капли воды.

Маккормак только что развелся с одной из таких «сестричек» и не горел желанием связываться с очередной «дамой из высшего света». Но Катриона, ворвавшаяся в собор после начала свадебной церемонии, пленила Ши с первого же взгляда: у нее была растрепанная прическа, и она одной рукой безуспешно пыталась прикрыть большое масляное пятно на своей шикарной блузке.

— А вы кто? — поинтересовался Маккормак. — Я никогда прежде вас не встречал.

Сказано это было с такой подкупающей симпатией, что Катриона не могла не улыбнуться в ответ.

— Я — Катриона Вайндхем.

Она протянула руку, и Ши пожал ее.

— Почему вы здесь прячетесь?

— Я не прячусь. Собственно говоря, я подумывала, как бы здесь немного вздремнуть.

— А я, отчаявшись найти вас, собирался уходить, — сообщил Маккормак. — Так что если вам здесь настолько скучно, что тянет в сон, мы можем сбежать вместе.

— Как же вы можете уйти? Вы же шафер.

— Но мои обязанности закончились.

Катриона вдруг засмеялась заговорщическим смешком.

— И куда же мы «сбежим»?

— Не знаю. Сообразим по ходу дела.

Не выпуская руки Катрионы, Маккормак повел ее вниз по лестнице через главный зал, и тут их перехватил жених, сердито потребовавший ответа:

— Куда, черт побери, собралась эта парочка?

— Мы отправляемся на пикник, на речку, — не задумываясь сообщил Маккормак.

— Пикник? — Лицо Арчи вмиг опечалилось. Он явно предпочел бы пикник приему в честь собственного бракосочетания. — Какая чудесная мысль! — И тут же решительно добавил:

— Вам надо захватить с собой кое-какой провиант. Сейчас я распоряжусь приготовить вам что-нибудь со стола. — Арчи махнул рукой крепкому старому слуге в ярко-алой ливрее дома Малмсбери:

— Вортингтон! Нам срочно нужна большая корзина с крышкой. Сходите на кухню и принесите. И еще салфетки и два бокала, — добавил он, поразмыслив.

Вортингтон немедленно отправился исполнять поручение. Герцог испытующе посмотрел на Катриону.

— Старина Ши — один из моих лучших друзей, — медленно произнес Арчи. — Старый школьный приятель. Позаботься о нем. Вы стоите друг друга, — загадочно шепнул в заключение Арчи.

Вскоре Вортингтон вернулся с корзиной, посудой и салфетками с монограммой.

— Вы не уточнили, ваше сиятельство, какие именно бокалы, и потому я принес ватерфордские полубокалы.

— Прекрасно, — одобрил герцог. — Просто прекрасно.

Арчи открыл корзину и повернулся к молодому поваренку, принесшему огромный серебряный поднос с копченой лососиной, разложенной на маленьких треугольничках черного хлеба.

— Уложите все в корзину.

Затем в корзину были уложены свитки спаржи, гусиный паштет, сандвичи и две бутылки шампанского.

— Боже мой, Арчи, — раздался требовательный голос герцогини. — Скажи, ради всего святого, чем это ты занят?

— Они собираются на пикник.

— Но они не могут забрать все это!

Ноздри герцога расширились и побелели.

— Дорогая, — с напускным спокойствием ответил Арчибальд, — это все еще мой дом. — Потом, обратившись к Катрионе и Ши, благословил их:

— Идите, дети мои. Хорошенько повеселитесь.

Они оставили «ягуар» в боковой улочке недалеко от моста Пьютни и отправились в расположенный на берегу реки Бишоп-парк.

Стоял великолепный летний полдень. Молоденькие домохозяйки все еще загорали, нежась на нагретой травке, старики сидели на скамейках и играли в карты или пили чай из термосов. Ши свернул в рулон свое тяжелое саржевое пальто и снял галстук, сунув его в карман.

Они снова шли под руку.

Катриона в обществе этого красивого незнакомца чувствовала себя молодой, легкомысленной и свободной.

Затем Ши развернул пальто и расстелил его под липой.

Они открыли корзину, откупорили бутылку и наполнили бокалы шампанским. Чокнувшись с Катрионой, Ши сказал:

— Будем здоровы! По-моему, здесь гораздо лучше, чем на свадебном приеме, не так ли?

В ответ Катриона усмехнулась. Все происходящее было похоже на чудесную сказку. Возможно, она никогда больше не увидит этого человека. Она ничего не знает о своем новом знакомом, ничего, кроме того, что было у нее перед глазами: мужчина чуть за тридцать, поджарый, атлетического телосложения, с ясными глазами и прекрасной улыбкой. Мужчина, каким-то непостижимым образом заставивший Катриону почувствовать себя счастливой.

— Вы, разумеется, замужем, — небрежно бросил Ши, глядя на обручальное кольцо Катрионы.

— Да.

— Счастливо?

Катриона промолчала.

— Думаю, что нет.

— Я не хотела бы говорить на эту тему.

— Ладно, — согласился Ши. — Не будем.

После минутной паузы Катриона не смогла удержаться от вопроса:

— А вы?

— Больше нет. Поговорим лучше о вас. Что вы едите по утрам на завтрак? Вы любите кислую капусту? Что может вас рассмешить? Где вы родились?.. Важные сведения.

Смеясь, Катриона перечислила ответы:

— Кукурузные хлопья с бананом. Нет. Сегодня — все. В Манчестере — мой отец был водопроводчиком. Он изобрел обратный клапан Скорсби. В газетах его называли Эрни — король унитазов… Это коробило мою мать, но папа гордился своим титулом. Что еще вас интересует?

— Вы занимались спортом в школе?

— Не особенно. Я никогда не играла в такие полезные игры, как теннис. Но я любила плавание, и я обожаю водить машину. Я — хороший водитель.

Ши согласно кивнул:

— Вы склонны к точности. Должно быть, вам легко давалась математика.

Макхормак сорвал длинную острую травинку и пощекотал ею щеку Катрионы.

— Да, верно, — подтвердила Катриона. — В школе говорили, что у меня организаторский склад ума. Мне кажется, это звучит ужасно скучно.

— А вам нравилось в школе?

— Да, — сказала Катриона. — Потому что там у меня было несколько очень хороших подруг. Мы до сих пор поддерживаем отношения.

Катриона не сказала Ши о Джесс и Гвиннет.

— Джесс — художница. Сейчас живет в Калифорнии, а может, уехала в Мексику. Гвиннет — топ-модель в Нью-Йорке. Она просто красавица, ее фото можно увидеть в любом журнале. Ужасно забавно, как все это получилось: раньше Гвин была дурнушкой, я бы ни за что не могла предположить, что она станет топ-моделью. Но Гвин сделала совершенно головокружительную карьеру. В точности, как предсказала ей Виктория, — почти мечтательно добавила Катриона.

— А кто это — Виктория?

— Еще одна моя школьная подруга.

— Рейвн? Вы имеете в виду писательницу? Репортера? — В голосе Маккормака вдруг зазвучал живейший интерес.

— Да. Вы читали ее статьи?

— Разумеется. — Ши помолчал. — А как она узнала о судьбе Гвиннет?

— Виктория, кажется, ясновидящая. Когда-то она предсказала судьбу каждой из нас. Вообще-то, — доверительно сообщила Катриона, — это было довольно страшно. Никогда не буду участвовать в чем-либо подобном. Прежде я очень интересовалась предсказаниями судьбы, но теперь — никоим образом.

— Пророчества лежат в области, не поддающейся объяснению, — согласился Ши. — А с Викторией Рейвн вы тоже поддерживаете отношения?

— Раньше — да. Но мы довольно давно потеряли связь.

По моей вине.

Катрионе не хотелось говорить о Виктории. Виктория напоминала ей о Танкреди, остававшемся для Катрионы откровением, которое она предпочла бы не вспоминать. И разумеется, Джонатана тоже.

Маккормак, казалось, ждет от Катрионы продолжения рассказа, но она выразительно отрезала:

— Пожалуй, достаточно. Теперь расскажите о себе.

— Хорошо, если вы настаиваете. Но тут нет ничего интересного…

Ши был еще ребенком, когда умер его отец. Мать снова вышла замуж и уехала в Южную Африку. Большую часть своего детства Ши провел в школах-интернатах.

— Там я и встретил Арчи. Тогда он был трогательным беззащитным коротышкой. Он всем своим видом говорил, что нуждается в защите от внешнего мира. Но посмотрите, каким он стал теперь!

Затем они вместе учились в Кембриджском университете, после чего пути их разошлись. Арчи поступил в бизнес-школу в Америке и стал увлекаться женщинами и игрой. Ши пошел в шотландскую гвардию.

— Вы и сейчас служите в армии?

— Вроде того, — ответил Маккормак.

Катриона не стала расспрашивать об армии подробно, решив про себя, что в конце концов ее это мало интересует.

Ответ мог разрушить прекрасную сказку.

— Вы сохраняете себя в отличной форме!

Катриона притронулась к худой руке Ши. Она была твердой и жилистой — ни унции лишнего веса.

— Я играл в теннис, — смущенно пробубнил Ши. — И в футбол. Кроме того, входил в сборную по плаванию. Я не такой ленивец, как вы.

Затем Ши лукаво улыбнулся и очень серьезно заявил:

— Сейчас я пытаюсь установить, стоит ли нам уже приступать ко второй бутылке шампанского. Вы как считаете?

Вторая бутылка заставила Ши и Катриону дурачиться и непрерывно хихикать. Они съели всю лососину и сандвичи, любезно предоставленные Арчи. Катриона рассказала Ши о том, как толкала «ягуар» до заправочной станции, и о забытой шляпе.

— Я так рад, что это случилось, — признался Маккормак. — Иначе я ни за что бы не обратил на вас внимания.

Обмениваясь остротами, они обнаружили, что смеются над одними и теми же вещами. Катриона запихала пучок травы за шиворот Ши, он, в свою очередь, щекотал ей пятки. Оказалось, что они оба боятся щекотки.

Спустились сумерки, и смех прекратился.

«Боюсь, что в конце концов это не просто безобидная интермедия, — подумала Катриона, всматриваясь в лицо Ши. — Я в тебя влюбилась. — Сердце ее сжалось от боли. — И я никогда тебя больше не увижу…»

— Боже мой! — вскричала она вдруг в отчаянии. — Уже девять часов! Час назад я должна была быть дома!

— Подожди, — попросил Ши.

Они сидели на его пальто, по-турецки скрестив ноги, лицом к лицу. Похолодало, с реки тянул зябкий ветерок.

— Я хочу снова увидеть тебя, Катриона. Мы увидимся?

— Не знаю.

— Тогда дай мне свой телефон.

Мысль о том, что она больше никогда не увидит Ши, испугала Катриону.

— Хорошо, — кивнула она. — Если только поздороваться. Иногда.

— Да.

Ши поднял голову Катрионы и крепко поцеловал в губы.

— Пошли, — сказал он затем и, наклонившись, подхватил корзину и пальто. — До машины довольно далеко идти.

Мчась домой, Катриона путалась в сумбуре мыслей.

«Сегодня ночью я ни за что не усну, — думала она. — Смешно подумать — всего несколько часов назад я еще мечтала о том, чтобы немного вздремнуть. Но теперь мне уж точно не уснуть. Что я наделала? — сквозь приглушенный рев мотора пыталась разобраться Катриона. — Во что ввязалась? Будет ли этому конец? — Перед ее мысленным взором возник, словно выгравированный на металле, облик Ши — худое лицо со светлыми глазами и вьющимися волосами цвета спелой ржи; изгиб губ, готовых в любую минуту улыбнуться, но тут же и сложиться в твердую волевую складку. — Он и вправду позвонит? Кто он — Ши Маккормак? — Катриона понятия не имела, как она сама могла бы разыскать Ши, разве что через Арчи, летевшего в настоящее время в самолете на Сейшелы, где он проведет свой медовый месяц. — Ши должен позвонить. Если он не позвонит, я умру».

Катриона неслась на своей машине в теплой июльской ночи, изумленная, ошеломленная, беспрерывно вспоминая — каждую минуту волшебного дня, автоматически снижая скорость и входя в повороты по малому радиусу, по привычке следуя указаниям дорожных знаков и разметки. Когда она на скорости влетела в каменные ворота Барнхем-Парка и со скрипом затормозила у изящного старого здания, то увидела, что весь нижний этаж был ярко освещен.

«О нет, — упала духом Катриона. — Они все же дожидаются меня».

А ей так не хотелось, чтобы ее встречали. Сейчас Катриона не желала никого видеть. Только не в этом состоянии. Ей хотелось тихо и незаметно проскользнуть в свою комнату.

Войдя в прихожую, Катриона увидела мать, Клайда и Кэролайн, которая с побелевшим личиком, с широкими от страха глазами вцепилась в руку Катрионы и зашептала:

— Ах, мамочка, где ты была? Почему ты так долго?

Клайв одарил Катриону непроницаемым взглядом и отправился в направлении бара. Через несколько минут он вернулся со стаканом бренди и протянул его Катрионе. Мать сообщила новость:

— Он уехал после обеда. Он врезался в грузовик на Варминстер-роуд. Кэт, дорогая, мне так жаль…

Перед Катрионой возникло склоненное золотоволосое лицо Джонатана, в ушах зазвучал его голос, читающий «Короля колец»:

— «Мне так жаль, дорогая…»

В то время как она пила шампанское и флиртовала с незнакомцем в Бишоп-парке…

— Мы не знали, как разыскать тебя. Ты уже ушла с приема.

— ..он лежал в луже крови… разбился на Варминстер-роуд…

— Он сидел со мной весь день, мамочка. Он был таким добрым… — Кэролайн заплакала.

— Час назад сэр Джонатан скончался, — мягко произнес Клайв.

 

Глава 3

«28 июля.

Где-то в районе Соноры, Мексика.

Дорогая Кэт, Прости за долгое молчание, но жизнь одновременно в двух странах создает свои трудности.

О Боже мой, бедный Джонатан, мне так жаль его.

Знаю, что это слабое утешение, но, возможно, тебе немного легче при мысли о том, что виновником катастрофы был водитель грузовика, что Джонатану просто страшно не повезло — он оказался не в том месте не в то время. И не обижайся, Кэт, но я не могу избавиться от мысли, что так оно, может быть, и к лучшему. Все чувствовали, что Джонатан давно уже был не тот, что прежде. Но ты должна помнить, что он искренне любил своих детей и, я думаю, по-своему зависел от тебя и любил тебя.

И кроме того, Кэт, то, что тебя не было в это время дома, ничего не значит, так что прекрати себя казнить и ставить себе это в вину. Даже если бы тебя застали в Малмсбери-Хаус, все равно это бы делу не помогло — ведь Джонатан так и не приходил в сознание.

Теперь у тебя есть Ши, похоже, предсказание воплощается в жизнь. Помнишь: «после тьмы настанет свет…» Приготовься к этому!»

Джесс заклеила конверт, надписала адрес и невидящим взглядом стала смотреть в окно.

Джесс думала о Катрионе — вдове, печалящейся сейчас в прохладной сочной зелени Барнхем-Парка. Бедная Катриона: несчастья преследовали ее одно за другим, хотя, возможно, здесь случилось и одно исключение.

— Я не думаю, что мы там нужны, — кричала в трубку телефона Гвиннет, прерываемая бесконечными срывами и треском на линии. — Кажется, Кэт встретила какого-то замечательного парня на свадьбе Арчи, и он будет ей прекрасной поддержкой. Да и не забывай, что там Эдна. Она-то в данном случае в своей стихии и возьмет на себя всю скучную рутину, связанную с похоронами.

Джесс и сама надеялась, что Ши — именно тот человек, который сейчас нужен Катрионе, и даже, возможно, подруга наконец встретила свое счастье. И вправду — сколько можно ждать? Если повезет, то отношения Катрионы с Маккормаком будут не такими бурными, как у Джесс с Рафаэлем.

Джесс снова возвращалась в Калифорнию, где искала успокоения, как только приходила к выводу, что чувства начинают выплескиваться через край.

Джесс любила Рафаэля. Она ощущала энергию и вдохновение, которые давал ей Мехико — город, где Джесс жила месяцами, но это была собственная территория Рафаэля, на которой Джесс в лучшем случае была лишь супругой. Здесь ей приходилось постоянно бороться за собственную индивидуальность. Даже секс для Джесс в последнее время начинал грозить напряжением и расстройством.

Жизнь в Мехико была наполнена непрекращающимся шумом, суетой и не оставляла возможности побыть с Рафаэлем наедине. Геррера, казалось, был знаком или находился в родственных отношениях практически со всеми жителями Мехико. Круг ближайших его родственников включал четырех сестер и трех братьев, звонивших, казалось, каждый день, так же как и сыновья Рафаэля: старший, двадцати шести лет, бизнесмен из Монтеррее, и младший — студент-медик Гвадалахарского университета. И еще существовала Лурдес — мать Рафаэля.

Лурдес обосновалась в доме Рафаэля как раз в тот день, когда туда переехала Джесс — накануне прошлого Рождества. Лурдес было за восемьдесят: миловидная женщина, совершенно не говорящая по-английски и такая же энергичная, как ее сын.

Джесс пришла в ужас:

— Нам не нужна дуэнья. Мы же не подростки.

Рафаэль пожал плечами.

— Я холостяк. Ты не можешь жить в моем доме одна.

Это невозможно.

— Кому какое дело? Да и кто узнает?

— Мне есть дело. Я не хочу, чтобы о тебе шла дурная молва. И в любом случае узнают все.

В это верилось с трудом. И Джесс собралась было протестовать, но один взгляд на исполненное решимости лицо Рафаэля дал понять, что любые протесты будут не только бесполезны, но и губительны для их отношений. Таков был один из парадоксов Мексики. Любой мог знать, что Джесс и Рафаэль — любовники, но в кругу семьи разговоры на эту тему были запрещены. Доброе имя Джесс должно быть надежно защищено.

Двери спален, расположенных на третьем этаже, выходили в просторный холл. Спальня Рафаэля находилась в начале коридора, спальня Джесс — в конце, Лурдес почивала между ними.

— Мать спит очень крепко, — сообщил Рафаэль.

Однако несмотря на это, он приходил к Джесс только после того, как старушка уже видела десятый сон, а уходил, крадучись на цыпочках, раненько утром, задолго до того, как Лурдес проснется к утренней мессе.

Такой график изматывал и заставлял нервничать Джесс, в то время как Рафаэлю достаточно было трех часов сна в сутки, причем он мог крепко спать в любых условиях. Рафаэль работал по меньшей мере двенадцать часов в сутки, находя к тому же еще время для занятий языком, благотворительных мероприятий, званых обедов и вечеринок.

Жена Рафаэля умерла пятнадцать лет назад. Джесс предполагала, что возможной причиной ее кончины стало истощение.

Но вот подошло их первое Рождество. Уже через несколько дней Джесс почувствовала, что по горло сыта новыми звуками, образами и впечатлениями.

Широкая Реформа-авеню поражала обилием развешанных над головой разноцветных гирлянд, Санта-Клаусов, елок и ангелов, трубящих в золотые трубы. На улицах беспрерывно взрывались елочные хлопушки и звенели церковные колокола.

Джесс возили на лимузине от одного праздничного стола к другому, из одного большого дома в следующий, причем все апартаменты поражали Джесс своим богатством. Она всякий раз только изумленно охала, видя выложенные черным мрамором гостиные с фонтанами, где среди лилий плавали золотые рыбки и на всем лежало колониальное великолепие старинных дворцов. Джесс попадала из компании в компанию словоохотливых, богато одетых людей, пронзительно выкрикивавших ей приветствия, а затем обнимавших и целовавших ее, и все это на фоне непрекращающейся какофонии звуков: смех, вопли детей, громоподобное хлопанье винтов вертолетов, приземлявшихся прямо на лужайку и привозивших очередных высокопоставленных гостей из Куэрнаваки или Акапулько.

— Это никогда не кончится! — восклицала Джесс. — Как ты можешь жить в таких условиях?

Рафаэль отвечал лишь недоуменным взглядом.

Прожив в Мехико два месяца, похудев на десять фунтов и достаточно освоив испанский, чтобы объясниться с окружавшими ее людьми (хотя Рафаэль постоянно настаивал на том, чтобы Джесс говорила с ним только по-английски), Джесс решительно и твердо сняла в аренду комнату в старом доме беспорядочной застройки в Койакане, в десяти минутах езды на такси от города.

— Но почему? — обиженно допытывался Рафаэль. — Ты бы могла устроить студию и в моем доме.

— Нет уж. Спасибо.

В Койакане, слава Богу, не было телефона. Здесь Джесс была избавлена от всех непрошеных гостей: от сестер Рафаэля, от их элегантных подруг-полиглотов, покупавших свои наряды в Нью-Йорке и постоянно тянущих Джесс то за покупками в «Зона Роза», то на званые обеды, то на «Балет фольклорико», то еще куда-нибудь.

— Ты и в самом деле серьезно относишься к живописи, — удивился Рафаэль.

Джесс интенсивно начала работать.

Ее перегруженное воображение буквально взорвалось фонтаном образов.

Большие задымленные городские пейзажи, которые она рисовала, имели коричневый, шафрановый и каштановый оттенки с акцентом на слепяще-алый и аквамариновый.

В первый раз, когда Джесс позволила Рафаэлю посетить ее студию, он так громко и искренне выразил свое изумление, что эта реакция привела Джесс в ярость.

— Джессика, ты просто мастер! Я и подумать не мог!

Ты самая настоящая художница!

Открытие задело Рафаэля за живое.

— Хирург — тоже художник. Я увидел твою работу, теперь ты должна познакомиться с моей. Иначе выходит несправедливо.

Вот почему в семь часов утра Джесс с неохотой отправилась в госпиталь посмотреть показательную операцию Рафаэля.

— Ты должна увидеть, что скрыто под кожей. Леонардо да Винчи был прекрасным анатомом, только ему приходилось иметь дело с трупами. Тебе же я облегчу задачу.

Накануне вечером они загуляли допоздна. Рафаэль никогда не пил в вечер перед операцией, Джесс же выпила по меньшей мере четыре коктейля, что было с ее стороны явной ошибкой.

Джесс стояла в комнате для переодевания медсестер, уставившись на кучу хлопчатобумажных одеяний — халат, маска, колпак и чулки, — и смутно соображала, как же надевать эти предметы. Медсестры же были слишком заняты, чтобы объяснить, поэтому помощи ждать было неоткуда. Наконец, чувствуя себя плохо завязанным бумажным пакетом, Джесс несмело толкнула крутящиеся двери в операционную. И тут, к своему ужасу, Джесс обнаружила, что ей не придется, как она надеялась, сидеть в смотровой галерее, а нужно будет стоять рядом с Рафаэлем и наблюдать распоротую грудную клетку с растянутыми ребрами и вставленными в зияющую полость трубками.

— А-а-а! Джессика! — закричал Рафаэль. — Ну наконец-то! Подойди ближе, встань рядом со мной. Отсюда ты сможешь увидеть все. Человеческое тело прекрасно, оно — само совершенство. Ты только взгляни на эти две большие вены и аорту. Разве не красиво?

Джесс молча кивнула.

— Они выведены из тела и подключены к аппарату, видишь? Кровь искусственно подпитывается кислородом и возвращается в аорту. Аппарат выполняет функцию сердца и легких, так что мы можем работать на самом сердце. — Говоря о сердце, Рафаэль становился почти поэтом:

— Какой замечательный орган! Великолепно…

Джесс ждала, что Геррера вот-вот начнет облизывать объект своего обожания, словно хорошо воспитанный пес.

Рафаэль сделал тонкий срез по живой ткани и извлек хрящ неприятно желтого цвета.

— Отлично! — воскликнул Геррера, бросая хрящ в чашу.

Он продолжал что-то ощупывать, срезать и извлекать какие-то кусочки ткани. Это действо, казалось, длилось вечно. И все это время Рафаэль издавал коротенькие довольные возгласы, не прекращая объяснять Джесс, что и зачем он делает. Все происходящее было ужасно.

И несмотря на то что она решительно настроилась не опозориться, ей все время приходилось бороться с накатывающим на нее обмороком. Джесс даже уставилась в разверстую грудину со всеми дрожащими в ней органами, заставляя себя рассматривать их глазами Рафаэля, как естественное произведение живого искусства.

— Ничего не помогало. Она сделала шаг назад, потом еще один и тут с ужасом увидела серое лицо пожилого человека, стонущего, хрипящего и бормочущего околесицу; ресницы старика дрожали, лицо подергивалось, а анестезиолог в это время спокойно занимался регулировкой краников на канистрах с разными газами, наблюдал за прохождением питательного раствора и следил за показаниями монитора, на котором вспыхивали кривые кардиограммы, пульсирующие и подскакивающие всякий раз, когда Рафаэль притрагивался скальпелем к тому или иному органу.

Джесс совсем позабыла о том, что вскрытая грудь, в которую она перед тем неотрывно смотрела, на самом деле была частью тела целого человека, с руками, ногами, головой.

— О Боже! — закричала в ужасе Джесс. — Он просыпается!

Анестезиолог, молодой человек с карими глазами, весело усмехнулся под маской и решительно помотал головой:

— Но. Эс нормаль.

Джесс почувствовала, как подкосились ее колени. Увидев сквозь туман, заволакивающий глаза, металлический табурет у стены, она пошатываясь подошла к нему и села.

Полностью поглощенный работой Рафаэль объявил:

— Видишь, Джессика? Теперь мы опять уложим все на место. Джессика? Ты где?

— Ты держалась просто великолепно, — похвалил Джесс Геррера после операции. — Я горжусь тобой.

В выдавшиеся после операции два свободных часа Рафаэль свозил Джесс на обед в «Лас-Касуэлас», где заставил ее съесть порцию куриных гребешков в шоколаде с соусом из арахисового масла, при этом он постоянно подзывал к столику гитариста и заставлял его вновь и вновь петь песни о любви.

Потом у Рафаэля был урок немецкого языка, в течение которого Джесс изучала экспонаты антропологического музея, расположенного напротив госпиталя на Чапультепек-парк. Потом у Рафаэля был прием пациентов «всего на пару часов», как утверждал Геррера, хотя Джесс знала, что в его устах это означает часа три-четыре.

Наконец измотанная Джесс плюхнулась на сиденье автомобиля рядом с Рафаэлем, который умело повел свой черный «корвет» сквозь сумасшедшее уличное движение на Перифико. Дома их уже ждала Лурдес с его любимым ужином, состоящим из супа и фруктов, но прежде чем он сел за стол, секретарь представил список телефонных звонков: все, разумеется, срочные.

Больше Джесс госпиталь не посещала.

Апрельская поездка Джесс в Нью-Йорк стала желанной передышкой, а потрясающая встреча с Фредом Ригсом послужила толчком для принятия решения.

Она — Джессика Хантер. Она любит Рафаэля, о да, но она еще и художник, и человек со своими собственными правами.

В душе Джесс начала отделять собственную жизнь от жизни Рафаэля. И теперь большую часть времени она проводила в студии и одиноких прогулках по городу, наслаждаясь достопримечательностями и общением с прохожими.

Лурдес приходила в ужас. Джесс могли ограбить, изнасиловать, ранить. Зачем подвергать себя стольким опасностям, когда к вашим услугам автомобиль с шофером, готовым отвезти вас куда угодно в какое угодно время?

Уставшая, грязная, но невредимая, Джесс терпеливо выслушивала эти речи. И пыталась объяснить матери Рафаэля, что ей нужна свобода передвижения, чтобы она могла, скажем, целый день наблюдать за работой штукатура, за механиками, ремонтирующими старенький грузовик в гараже на задворках, или стаями собак, роющихся в кучах мусора у рынка.

— Но зачем? — упорно допытывалась Лурдес. — Какая-то бессмыслица. Что может быть привлекательного в грязной изнанке города? Здесь же есть столько прекрасных мест для обозрения!

— Джессика — художник-реалист, — ворчал Рафаэль; отвечая матери. — Она видит прекрасное во всем.

Рафаэль все еще не воспринимал творчество Джесс всерьез. И она это чувствовала.

В конце июня пришло известие о смерти Джонатана Вайндхема и неожиданном появлении загадочного Ши Маккормака. Несколько недель Джесс мучилась составлением письма-соболезнования Катрионе и в конце концов написала письмо в самолете на пути в Калифорнию, где ей надо было решить кое-какие дела и получить честно заработанный отдых.

Однако, к своему удивлению, Джесс, только что стремившаяся к покою, быстро обнаружила, что ее что-то гнетет.

Оказалось, она скучает по Рафаэлю. А люди, с которыми сейчас ей приходилось общаться, казались недружелюбными, холодными и надежно спрятавшимися в собственной скорлупе.

Джесс вернулась в Мехико гораздо быстрее, чем предполагала.

— Очень хорошо. Мне нравится. — Рафаэль наблюдал, как Джесс накладывает бирюзовую краску на холст. Картина изображала грубую шершавую стену, покрытую многолетней давности надписями и царапинами.

Непривычно притихший Рафаэль сидел на разбитой тахте и пил пиво. Стоял поздний субботний вечер. Джесс проработала весь день. Обычно Джесс хорошо работалось только тогда, когда Рафаэль был в госпитале, но эта картина, как казалось Джесс, была для нее особенно важна.

Так что и завтра она будет работать. В полночь Джесс обвела собственное творение критическим взглядом, печально вздохнула и принялась чистить кисти. Окончание картины казалось таким близким и таким далеким! Заключительная стадия работы над картиной всегда действовала на Джесс угнетающе.

— Это ужасно.

— Да нет, вовсе нет. Очень хорошо, — попытался уверить Джесс Рафаэль.

Он тихо подошел сзади к Джесс, склонившейся над своим рабочим столом, и обнял ее за талию, при этом его черные волосы упали на шею Джесс.

— Пойдем домой.

Домой. Вернуться в большое здание, где Лурдес, и прислуга, и собака ждут своего хозяина и господина.

Руки Рафаэля легли на грудь Джесс.

— Я хочу тебя.

Но им придется подождать, каждому в своей комнате, пока не отправится в постель Лурдес и не стихнет весь дом.

— Я тоже тебя хочу, — откликнулась Джесс. — Но я не хочу ждать до тех пор, пока твоя мать заснет. Я хочу тебя сейчас.

Джесс, чувствуя тепло горячего дыхания Рафаэля на своей шее, взглянула на упорно не желающую принять нужный Джесс вид картину и еще больше расстроилась.

В Калифорнии Джесс было одиноко, а в Мехико она разрывалась между семейством Рафаэля и относительной свободой. Жизнь Джесс превратилась в сплошную альтернативу между уступчивостью и собственными желаниями.

Джесс посмотрела на их раздвоенное отражение в темном окне: она — перепачкавшаяся краской, растрепанная, склонившаяся, опершись руками о стол, и лицо Рафаэля над ее плечом, и его руки, сжимавшие ее грудь. Окно выходило на узенький двор, напротив светились окна весьма солидного здания.

Джесс подумала о людях, спрятавшихся за этими окнами, возможно, они сейчас следят за ней и Рафаэлем, и в душе Джесс поднялась волна упрямой непокорности. Джесс почувствовала, как под пальцами Рафаэля ее соски наливаются твердостью; она плотнее прижалась к любимому и почувствовала, как его смуглые руки спустились вниз по животу и скользнули между ее бедер.

— Я не хочу ждать, пока твоя мать отправится спать, — прошептала Джесс. — Я хочу тебя прямо сейчас. — Джесс расстегнула пуговицы джинсов, и они свободно спустились ей до колен. — Хочу, чтобы ты был во мне. Здесь.

— Но люди увидят.

— Ну и пусть.

Рафаэль часто задышал.

— Джессика, ты — сплошные сюрпризы.

Джесс услышала звук расстегиваемой молнии брюк, почувствовала, как колени Рафаэля слегка подтолкнули, заставляя раздвинуться ее ноги. Джесс никогда еще не испытывала такого возбуждения. Рафаэль вошел в нее жестко и энергично, одним сильным толчком, от которого у Джесс перехватило дыхание. Она лежала на столе, полураздавленная его весом, ощущая его в себе все глубже и сильнее. А в это время невидимые глаза, возможно, неотрывно наблюдают их прелюбодейство.

Джесс тоже наблюдала, видя отражение их тел в темном стекле, что одновременно и пугало, и возбуждало ее. Но по мере того как движения Рафаэля становились все неистовее, Джесс теряла способность что-либо видеть и оценивать вокруг. Когда Джесс очнулась, то обнаружила, что плачет. Но были ли это слезы любви, покорности или неистовства, Джесс сказать не могла.

— Мы, разумеется, должны пожениться, — сказал Рафаэль за завтраком. — Тогда моя мать сможет уехать домой.

Первым чувством Джесс стал полнейший ужас. Она машинально намазала хлеб маслом и положила поверх него джем.

— Что с тобой? — потребовал ответа Рафаэль. — Ты не хочешь стать моей женой?

— Конечно же, хочу, — едва слышно пролепетала Джесс.

— Так в чем же дело? — На лице Рафаэля появились недоумение и обида.

— Думаю, что из меня вряд ли получится хорошая мексиканская жена. Во всяком случае, не такая, какая нужна тебе.

— А ты уверена, что знаешь, что мне нужно?

«Меня сожрут заживо, — в панике подумала Джесс. — С этим мне не справиться. Замужество мне совершенно ни к чему».

— У меня же своя работа… — робко заметила она.

— Ну разумеется. Я никогда не встану у тебя на пути.

«Преднамеренно — нет», — согласилась про себя Джесс На этом разговор по обоюдному согласию был отложен, но отношения между Джесс и Рафаэлем стали еще более неопределенными.

Джесс даже несколько обрадовалась, когда Рафаэль уехал на конгресс хирургов в Панаму, и решила было на время вернуться в Калифорнию.

Но вместо этого очутилась в автобусе, идущем в Сан-Мигель-де-Альенде — городок, построенный на вершине центрального плато во время колониальных завоеваний.

— Прелестное местечко, — говорил об этом городке Рафаэль. — Рай для художников. Тебе там понравится.

Через пять часов езды Джесс вышла из автобуса и огляделась, испытывая странное чувство, что это место ей знакомо Отель, в котором поселилась Джесс, располагался на центральной площади города. Комнаты в номере были огромными и с высоченными потолками. А видавшие виды двери красного дерева были окованы железом. Как только солнце садилось за зубчатые вершины окружавших город гор, в комнатах становилось холодно.

На следующий же день после приезда Джесс прошла город из конца в конец и остановилась посмотреть на представление бродячей труппы индейцев, исполнявших медленный ритуальный танец.

Затем Джесс дошла до института языкознания, расположенного на дороге, ведущей в Селайю, и с возвышенности оглядела городок. Над головой Джесс раскинулось сияющее чистое небо, и Джесс поняла, что может созерцать это великолепие вечность.

На следующее утро Джесс разыскала агента по торговле недвижимостью. Они осмотрели три дома, хотя уже первый из них, на Галеон-де-лос-Суспирос, оказался как раз тем, что нужно было Джесс. Дом украшал обнесенный ветшающим каменным забором великолепный сад. Стены в кухне такие толстые, что в ней сохранялась прохлада даже летом. Верхний этаж был великолепен. Здесь располагалась длинная белая комната, в которой окна закрывались ставнями, стоило их открыть, и комната заливалась чистым, ясным светом.

Джесс на секунду представила себя здесь за работой и твердо заявила:

— Я выбираю этот дом.

Дом можно было снять сразу на год за двести долларов в месяц. Сам владелец жил в Гвадалахаре, и, вероятно, в будущем можно будет уговорить его и вовсе продать дом Джесс.

«Странно, — писала Джесс Гвиннет и Катрионе, — но мне кажется, что я всю жизнь прожила именно здесь».

Вскоре Джесс написала еще одно письмо.

«Дорогая Виктория,

Как видишь, я теперь живу в Сан-Мигеле, штат Гуанахуато, что очень-очень далеко от Глосестершира. Мне кажется, я с первого же мгновения поняла, что это место — мое. Не ты ли тому причиной? Не исключаю такой возможности. Свет здесь совершенно потрясающий: я в жизни нигде не видела подобного света. И поскольку я тут все ясно так вижу, быть может, мне откроется и нечто большее в понимании смысла нашей жизни. Когда-нибудь я все же найду его.

Получился замечательный компромисс: теперь я предоставлена себе и могу общаться с людьми, когда захочу, а Рафаэль живет всего в четырех часах езды на машине.

У меня по-прежнему остается собственность в Калифорнии: буду ездить туда несколько раз в год, поскольку не собираюсь расставаться со своим агентом по продаже картин в Сан-Франциско. И еще я не хотела бы разрывать все связи с Максом и Андреа.

Вспоминая о них, я постоянно хочу попросить у тебя извинения за то, что наговорила тебе во время нашей последней встречи. Простишь ли ты меня? Я не имела права изливать весь свой гнев на тебя. Ты вовсе не суррогат Танкреди, и ты совершенно верно сказала, что никто не заставлял Стефана принимать наркотики. Мои обвинения совершенно непростительны, но они следствие чрезмерной эмоциональности, замешательства и самокопаний.

Не знаю, находишься ли ты еще в Манагуа. Теперь уже эта затянувшаяся история закончилась, и сандинисты, вероятно, окончательно пришли к власти, так что ты скорее всего умчалась в какую-нибудь новую горячую точку. Но, Виктория, если тебе только доведется как-нибудь быть в Мехико, пожалуйста, дай мне знать.

А теперь немного расскажу тебе о наших старых друзьях: Гвин сейчас счастливо живет в Нью-Йорке с Фредом Ригсом — помнишь, я рассказывала тебе о нем? Вероятнее всего, они ужасно друг друга мучают, но, думаю, тем и счастливы. Джонатан Вайндхем погиб в автокатастрофе. Катриона теперь стала чуть ли не магнатом от туристического и гостиничного бизнеса и, возможно, наконец-то встретила своего настоящего мужчину — они познакомились на свадьбе у Малмсбери. Судьба делает довольно забавные повороты.

Посылаю это письмо, разумеется, в Лондон, а там уж не знаю, как оно тебя найдет. Надеюсь, ты все же его получишь… Буду очень ждать твоего ответа».

 

Глава 4

Самой тяжелой обязанностью для Катрионы стала необходимость приведения в порядок комнаты Джонатана, но когда-нибудь это все равно нужно будет сделать, и чем скорее, тем лучше.

Собрав всю свою волю, Катриона принялась за разбор личных бумаг. Большинство из них составляла обычная корреспонденция, так что после краткого просмотра Катриона отложила их, не читая. Затем она открыла ящик стола, который оказался наполнен неоплаченными счетами и другими документами, относящимися к Барнхем-Парку. Катриона упаковала бумаги в один пакет и отправила его адвокату.

Теперь осталась последняя папка, подписанная инициалами «Т.Р.».

Катриона открыла ее и лишь тут поняла, что в папке лежат пожелтевшие свидетельства четырнадцатилетнего увлечения Джонатана Танкреди Рейвном. Чувствуя себя непрошеным гостем, Катриона все же не устояла перед искушением просмотреть бумаги.

В папке лежало несколько написанных от руки писем — все очень коротенькие, лаконичные и без подписи.

Газетные вырезки и фотографии из колонок светской хроники и дорогих журналов, на которых Танкреди был снят во время его путешествий по всему свету: на борту океанского лайнера, на теннисных кортах, в танцевальных залах. На последнем фото, сделанном в 1980 году журналом «Город и деревня», Танкреди полулежал в плетеном кресле на веранде коттеджа на Бермудах, где он гостил у вышедшего на пенсию английского авиационного промышленника и его жидковолосой жены-американки — наследницы сети железных дорог.

Более интимные фото изображали Танкреди сидящим, стоящим, лежащим, играющим в теннис, отдыхающим на пикнике. Было очевидно, что некоторые из фотографий делались втайне от него. На одной из них, почти шокирующей своей интимностью, Танкреди лежал обнаженный на кровати и крепко спал: лицо его виделось неясно и выглядело беспомощным и ранимым. Губы чуть приоткрыты, небритый, черные волосы густым ковром покрывают грудь, одно колено слегка приподнято, пенис вяло лежит на бедре.

Катриона разглядывала фотографию очень долго, испытывая при этом странные чувства: с одной стороны — оскорбление за бестактность Джонатана, с другой — понимание того, что заставило его сделать этот снимок. Джонатан, должно быть, в такие моменты чувствовал, вернее притворялся, что чувствует, будто Танкреди по правде принадлежит ему. Катриона бесконечно жалела Джонатана, теперь его неистовые увлечения казались ей неизбежными: все эти годы азартных игр, выпивки, связи с красивыми мальчиками были безнадежной попыткой найти замену любви, которой никогда не суждено было стать взаимной.

Вечером Катриона спустилась в кухню и, открыв дверцу большой печи, бросила туда папку. С грустью она смотрела, как фотографии и письма съеживаются, чернеют, вспыхивают пламенем и превращаются в пепел.

Ши позвонил Катрионе в понедельник, два дня спустя после смерти Джонатана. В следующие выходные он приехал в Барнхем-Парк, и его присутствие привнесло неожиданную ауру комфорта, прочувствованную не только Катрионой, но и ее матерью, детьми и даже Клайвом, отметившим, что мистер Маккормак «очень тверд в кризисных ситуациях».

Вскоре Катриона выяснила, что с «кризисными ситуациями» Ши приходилось сталкиваться на постоянной основе. Он оказался офицером САС — спецподразделения ВВС.

— В этом нет большого секрета, — сказал Катрионе Ши, в свой третий уик-энд в Барнхем-Парке, — но это не та тема, на которую я стал бы распространяться с первым встречным.

Катриона много слышала о САС, но конкретно об этой службе знала очень мало.

— Это ведь что-то вроде коммандос?

— Где-то как-то, — согласился Ши и объяснил, что САС — специальное армейское подразделение, взаимодействующее со службой MI5 и время от времени с антитеррористическими организациями зарубежных стран, — очень компактное, элитное, члены его прошли высококлассную подготовку по всем системам вооружений и средств коммуникаций.

К концу лета, в течение которого Ши был частым, хотя и довольно нерегулярным гостем, Катриона немногим больше узнала о его службе. Группа Маккормака базировалась в Херефорде, в малонаселенном графстве на границе с Уэльсом.

Часть времени Ши проводил в Лондоне, в главном штабе, расположенном в Челси, и периодически исчезал куда-то, что сам Ши называл сборами или тренировками. Позднее, когда Катриона по-настоящему стала понимать, что означают эти самые «сборы» и «тренировки», она начала сходить с ума от беспокойства, никогда не зная, говорит ли Маккормак правду, или же на самом деле десантируется где-нибудь в Северной Африке или освобождает заложников из заключения на Ближнем Востоке.

По мере того как крепли их отношения, Катриона поняла, что какую-то часть души любимого ей никогда не узнать.

Она не могла разделить с ним ни тревог, ни радости победы, ни горечи поражения. Словом, ничего, что связывало его с работой, которая стала для него жизнью…

— Ты сходишься по-настоящему с кем-то, когда жизнь твоя висит на волоске. Здесь должно быть абсолютное доверие и уверенность друг в друге — иначе не спастись. Я пытался объяснить это Барбаре, но она даже и не старалась меня понять.

Катриона же понимала как нельзя лучше: тут было то, что связывает мужчин в экстремальных ситуациях, — именно о такой любви говорилось в древнегреческих мифах, описывающих приключения героев, сражавшихся на поле битвы спина к спине.

— А почему же ты женился на Барбаре? — осторожно спросила Катриона.

— Вопреки здравому смыслу, — пожал плечами Ши. — Она была красива, общительна, хорошо одевалась и чудесно смеялась. Мне всегда казалось, что этого вполне достаточно для женитьбы.

Поздним субботним вечером Катриона и Маккормак сидели в баре за стаканчиком бренди. Почти все постояльцы отправились спать или же уже разъехались по домам. Клайв наводил порядок в своем хозяйстве, неторопливо протирая мягкой салфеткой бокалы. Хотя Клайв вообще не появлялся в поле их зрения и, казалось, не обращал ни малейшего внимания на них, Катриона знала, что бармен, как всегда, начеку.

— Позже я понял, что Барбара почувствовала себя обманутой в обещаниях, которых я, впрочем, никогда не давал. — Ши сосредоточенно смотрел в свой стакан, отрешенно побалтывая находившийся в нем бренди. — САС представлялась ей, видишь ли, чем-то романтическим. Слишком поздно до меня дошло, что Барбара выходила замуж за Джеймса Бонда. Она ждала острых ощущений, интриг и путешествий, а вместо всего этого оказалась женой военнослужащего, полк которого квартируется в Херефорде, в городке, где живут жены и дети других военных, муж ее на целые недели бесследно куда-то исчезает, ни слова при этом не говоря, куда он едет, откуда приехал и вообще чем занимался все это время. Барбара постоянно чувствовала себя отвергнутой, как будто мои друзья были для меня важнее, чем она. Я устал объяснять Барбаре, что это разные, никак не связанные с нашими отношениями вещи. Она продолжала злиться, ревновать и ничего не хотела слушать. Дошло до того, что Барбара обвинила нас в том, что мы трахаем друг друга (ее слова, не мои). И теперь мне думается, со стороны, очевидно, все оно так и выглядит, — добавил Ши с какой-то беспомощностью.

Катриона почувствовала стеснение в животе, словно чьи-то огромные сильные руки схватили, сжали и скрутили ее внутренности. Машинально она повторила вслед за Ши:

— Думается…

Катриона посмотрела через зал и встретилась взглядом с Клайвом. Мгновение спустя стремительным, неуловимым движением их стаканы оказались наполненными новой порцией бренди.

Слегка удивленный Ши посмотрел в свой стакан.

— Ты должна позволить мне заплатить в этот раз.

Катриона неопределенно махнула рукой и спросила:

— Сколько вы прожили вместе?

— Три года. Дольше это продолжаться и не могло.

— Что же в конце концов заставило решиться на разрыв?

— Решал не я. Барбара.

— Ты хочешь сказать, она ушла? Так?

Ши кивнул.

— Мне следовало этого ожидать, но я просто не обращал внимания. В то лето было много работы. Я отсутствовал очень подолгу и не мог ей ничего объяснить. Барбара чувствовала себя как никогда заброшенной и обиженной, и я не виню ее за это.

Маккормак подкрепился глотком бренди. Катриона не могла оторвать взгляд от длинных пальцев Ши, судорожно сжавших стакан. Через минуту он продолжил:

— Тем июлем нас отправили в Ливию. Мы уехали без Предупреждения. Я собирался сказать Барбаре, но у меня просто не было времени. Несколько английских и американских дипломатов были захвачены на пропускном пункте и удерживались в казино отеля «Гваддах» в Триполи. Все было сделано тихо и по ряду причин довольно успешно. Думаю, в новостях этот инцидент не освещался, и, разумеется, Барбара понятия не имела, где я нахожусь. Ши рассказывал о ходе операции, и его короткие, лаконичные предложения каким-то непостижимым образом были гораздо красноречивее пространных описаний; у Катрионы дух захватывало от ужаса. В этой истории заключалось все, что ждало Катриону впереди, — работа Маккормака с ее бесконечным риском и опасностью.

«Во что я лезу? — спрашивала она себя. — Мне этого не вынести».

— Жара стояла такая, что трудно было дышать. Бушевала песчаная буря, и мы едва не разбились при высадке. Я приземлился очень неудачно и сломал несколько ребер.

После этого мне было довольно паршиво. — Ши помолчал минуту, собираясь с мыслями. — Мы пробыли в пустыне четыре дня, но казалось, гораздо дольше. Все эти четыре дня и четыре бессонные ночи казались вечностью. Передохнуть по-настоящему мы смогли уже только по пути домой. Там был врач, который забинтовал мне грудную клетку и дал что-то выпить. Я проспал в самолете не меньше двух часов.

— А… а потом?

— Потом? Ну… — Дорогу с аэродрома Ши помнил очень туманно и не мог с уверенностью сказать, было ли это в тот же день или на следующий, или вообще спустя два дня — полностью измотанного, с непрестанно болевшей грудью, друзья довели его до порога дома… — Потом я вернулся домой.

Катриона подождала, пока Маккормак сделает очередной глоток бренди.

— Дома меня ждал сюрприз — беспорядочные кучи всякого мусора и хлама. Честно говоря, я не сразу сообразил, что произошло. Барбара забрала почти все… и оставила записку посреди разоренной кровати.

«Я устала ждать, пока ты вдоволь наиграешься в солдатики. Я больше не вернусь».

— Сука! — в негодовании воскликнула Катриона.

— Я тоже тогда так думал. — Голос Ши был бесстрастен. — Позже я одумался. Знаешь, в нашей истории виновата не только Барбара, но и я сам. Хочу сказать: как мог я ожидать любви и сочувствия, если сам никогда не делился своими проблемами и не говорил жене о том, чем занимаюсь? Как бы там ни было, — подвел итог Маккормак, — мне стало ясно, что я не могу совмещать семейную жизнь со своей работой.

Все оказалось гораздо запутаннее, чем предполагала Катриона. Трудно было поставить рядом этого угрюмого, брошенного женой мужчину с беспечным любовником, каким он представился ей в тот волшебный вечер в Бишоп-парке.

Катриона напомнила себе, что это все же один и тот же человек, а значит, Ши из Бишоп-парка как-нибудь проявится снова.

В течение следующего года, когда Маккормак приезжал в Барнхем-Парк, Катриона изо всех сил старалась, чтобы Ши чувствовал себя здесь как дома. Всякий раз, глядя на дремавшего в теплых солнечных лучах у бассейна Маккормака, она видела, как расслаблялись его железные мускулы, и невольно тянулась погладить его тело, но, несмотря на очевидную приятность для него присутствия Катрионы, Ши продолжал держать дистанцию. Раз или два она ловила на себе взгляд Ши, в его серых глазах читалось странное выражение любопытства. Порой казалось, что Маккормак вот-вот готов сказать Катрионе что-то очень важное, но всякий раз Ши себя сдерживал.

С большим удовольствием Маккормак общался с детьми, с которыми быстро и легко установил крепкие дружеские отношения. Дети с нетерпением ожидали каждого его приезда.

Однажды Катриона рискнула:

— Возможно, если бы у вас с Барбарой были дети…

— Барбара не хотела детей, — резко оборвал Катриону Ши. — И потом, дело не только в них. Так уж получилось.

«…Барбара обвинила нас в том, что мы трахаем друг друга…» — вспомнила вдруг Катриона. Господи, как же ей хотелось, чтобы Ши никогда не произносил этих слов… Она наблюдала Ши в компании других женщин и удивлялась, хотя и не была особым знатоком, его галантности и сексуальному обаянию. К тому же все постоялицы находили Маккормака более чем привлекательным мужчиной. Пока Катриона трудилась в своем офисе, Ши приглашали сыграть в теннис, крокет или прогуляться по окрестностям.

— Милочка, — каркала бывшая бродвейская актрисочка, на лице которой после бесчисленных косметических операций, казалось, навсегда застыло выражение перманентного удивления, — ваш кавалер просто божествен. У него тело греческого бога. — В довершение к сказанному актрисочка подхватила Катриону под руку и конфиденциально промурлыкала:

— Моя киска просто вся трепещет!

Когда Катриона пересказала Ши этот разговор, он зашелся от смеха:

— Я польщен! Но, видно, такая уж у меня судьба — никогда не оправдывать чужих ожиданий.

Гвиннет приехала в гости осенью 1981 года.

— Он великолепен, — вынесла она свое заключение и спросила:

— Кэт, а почему бы тебе не раскрыть пошире глазки и не распушить хвостик?

— Потому что я не белка, — заставила себя рассмеяться Катриона.

Анализируя наедине с собой каждое слово, сказанное Ши, каждый нюанс и выражение, Катриона пришла к выводу, что он был искренне привязан к своим армейским друзьям, но сексом тут и не пахло: это была настоящая крепкая мужская дружба. И еще она поняла, что безнадежно полюбила Ши.

Но почему безнадежно? Может быть, все не так уж и плохо? Ши явно расположен к ней, в этом нет никаких сомнений. Он просто скрывает свои чувства, и на то есть веские причины. Какие? Катриона задумалась. Джонатан погиб чуть более года назад; возможно, Маккормак считает, что ей нужно еще какое-то время, чтобы забыть его: Нет, Ши известно, насколько несчастливым был этот брак. Тогда… Тогда все дело в Барбаре. Вероятнее всего, он пока не готов поверить другой женщине.

«Господи, ну почему все всегда так сложно?» — снова и снова в отчаянии спрашивала себя Катриона, размышляя о том, до чего же нелепо, что такого физически привлекательного мужчину приходится чуть ли не волоком затаскивать в постель.

Катриона делала все возможное, чтобы воссоздать атмосферу чувственности, возникшую тогда на берегу реки. Порою ей даже хотелось ворваться в комнату Ши с бутылкой шампанского и в абсолютном неглиже.

В конце концов Катриона поняла, как ей поступить.

Она детально разработала план действий.

Но Маккормак, словно разгадав ее замысел и решив его разрушить, пропал на целых две недели.

Вернувшись наконец из «командировки», он уклонялся назвать место и время встречи в Лондоне, мотивируя это тем, что не уверен в том, насколько свободен будет в своих передвижениях. В конце концов они решили встретиться на Ливерпульском вокзале в пятницу, в полночь.

Катриона приехала рано; она без устали вглядывалась в пеструю толпу пассажиров, прибывших с поездами северного направления, но Ши среди них не было.

— Кэт.

Резко обернувшись, Катриона увидела стоявшего у нее за спиной Маккормака во фланелевых широких брюках, твидовом спортивном пиджаке, с сумкой из кожзаменителя на плече.

— Прости. Я не хотел тебя напугать.

Лицо Маккормака было темным от загара и песчаных ветров. Выглядел он похудевшим и усталым.

— Ши! Где ты так загорел?

Маккормак улыбнулся:

— Испытывал десантное оборудование в Уэльсе… неплохая смена погоды.

— Да, конечно, — кивнула Катриона, поняв, что ей не стоило задавать вопросов, и все же мучительно ломая голову над тем, где все-таки на самом деле пропадал ее возлюбленный.

Ши поцеловал ее в щеку. Разумеется, он знал, о чем сейчас думает Катриона, но сказать всей правды не мог, по крайней мере сейчас.

Он был в Сирии, где захваченный террористами самолет был посажен на аэродроме в пустыне. После четырех дней противоречивых приказов террористы, покончив со всеми бесконечными истерическими требованиями и угрозами, начали убивать пассажиров, и группе Маккормака был дан приказ действовать.

В ходе захвата были убиты три террориста, пилот и стюардесса. Пассажиров удалось спасти, правда, один из них, престарелый бизнесмен-иорданец, скончался от инфаркта.

Сам Ши считал, что он чудом остался жив. Это была омерзительная, дикая, варварски жестокая стычка, и отчет об операции отнял у Маккормака немало душевных сил. Он не понимал, зачем Катрионе понадобилось встретиться с ним в Лондоне. Он предпочел бы провести выходные в Барнхем-Парке. Ши был как выжатый лимон.

— У меня для тебя сюрприз, — заявила Катриона, сидя за рулем «ягуара». — Тебе понравится.

Через двадцать минут она свернула на Брук-стрит и остановилась у высокого серого здания с каменным барельефом на фасаде, в пятидесяти ярдах от отеля «Клариджес».

— Что это? Какой сюрприз? — не без удивления спросил Ши.

— Подожди еще немного…

Катриона повела его через тяжелые бронзовые двери к лифту из стекла, латуни и красного дерева, через верхний вестибюль, через еще одни двери, за которыми оказались просторные апартаменты, пахнувшие свежей краской и паркетным лаком.

— Мое последнее приобретение, — объяснила она. — И уже арендованы на все лето. Завтра привезут мебель.

— Очень мило, — натянуто похвалил Ши, которому было вовсе не до разглядывания пустых квартир: все, что ему сейчас нужно, — крепкая выпивка, ванна, постель и десять часов сна.

— Я покажу тебе спальню, — предложила Катриона. В голосе ее слышалась необычная возбужденность.

— Хорошо, — с готовностью согласился Ши.

Катриона распахнула двери. Ши раскрыл рот от изумления.

В огромной комнате не было никакой мебели, кроме занимавшей почти все пространство массивной кровати на четырех тумбах и балдахина из плотной ткани с изображением сцен средневековой охоты над ней.

— Эпоха королевы Елизаветы, — пояснила Катриона. — Слишком большое сооружение, чтобы можно было его сдвинуть. — Она подошла к другой двери в комнате и открыла ее. — Но настоящая изюминка здесь — ванная.

Ши заглянул в ванную, пробормотал: «Боже мой!» — и невольно принялся хихикать.

Ванная комната была отделана белым дубом. На одной из стен выдавался огромный встроенный подсвеченный аквариум, в котором неспешно плавали сверкающие тропические рыбки, разглядывая пришельцев сквозь толстое стекло своими безразличными выпуклыми глазами. Остальные стены украшали подлинные японские рисунки на шелке явно эротической направленности. Маккормак огляделся. На одном из рисунков мощного телосложения самурай и служанка, на которой не было ничего, кроме улыбки, исполненной изящной вежливости, совокуплялись прямо на спине у несущегося галопом скакуна.

— Как думаешь, кто-нибудь действительно в состоянии проделать подобное, — проследив за взглядом Ши, поинтересовалась Катриона, — не свалясь при этом с лошади?

Ванна находилась в центре комнаты, к ней вел помост из красного дерева длиной не менее семи футов, окруженный миниатюрными пальмами в кадушках. На длинной небесно-голубой кафельной полке стояли бутылка виски, два стакана и стопка больших махровых полотенец.

— Так как? — В голосе Катрионы звучали нотки гордости. — Есть ли какие-нибудь мысли по этому поводу?

Ши снял ботинки и осторожно наступил на мягкий голубой ковер с густым ворсом.

— Настоящий бордель.

Он обвел взглядом окружавшее его роскошество и, посмотрев вверх на сложный зеркальный узор потолка, увидел десятки, сотни, тысячи своих отображений.

— Ведь правда же? Дворец принадлежал очень известной мадам. Ограниченный доступ (только для посвященных) и сплошное благоразумие. Короли, главы государств, президенты корпораций, кинозвезды и т.д. и т.п. Очень дорогой.

Ши разразился смехом, каким он редко смеялся: глубокий свободный звук, идущий из самого сердца.

— Приятно знать, что ты приобщаешься к кругу людей, занимающихся подобными вещами, — важно произнесла Катриона. — Ты не согласен? А теперь, — добавила она голосом гувернантки, — время принимать ванну.

Катриона щелкнула выключателем, и вода в ванной, подобно гейзеру, рванулась вверх. Она бросила в ванну соли и влила благовонное масло, которое, моментально растворившись в воде, дало обильную душистую пену, а затем, без промедления скинув с себя одежду, прыгнула в воду.

— Давай же! — крикнула она и плеснула на Ши водой. — Водичка — прелесть!

— Дело — прежде всего. — Маккормак открыл виски и чуть Не до краев наполнил стаканы. Протянув один из них Катрионе, од откинул назад голову и благодарно осушил его до дна.

Ши сбросил на пол рубашку, штаны и трусы. Катриона наблюдала, как он, обнаженный, стоя на, краю ванны, допивал виски.

— Тебе всегда нужно ходить голым. У тебя прекрасное тело — совсем как у греческого бога. Старая трепещущая киска была совершенно права. , Маккормак коротко хохотнул и скользнул в воду. Прислонившись головой к широкой доске красного дерева, прибитой по всему периметру ванны, он с наслаждением ощущал теплые пузырьки пены, лопающиеся у него на груди.

Ши почувствовал, как Катриона ласково пощекотала его ногу невидимой в воде лодыжкой и настойчиво прижалась к нему бедром. Ши моргнул и удивленно уставился на Катриону сквозь клубы пара.

— Чем ты, по-твоему, сейчас занимаешься?

— Собираюсь тебя соблазнить, — спокойно ответила Катриона. — В лучших традициях этого дома. Я собираюсь проделать все, что проделывали девицы мадам Виленюв с арабскими принцами, президентами банков и южноамериканскими наркобаронами.

Катриона медленно приподнялась. Ее большие груди появились на поверхности воды, вздувшиеся розовые соски выглядывали из хлопьев пены.

— Ох-х-х. О-о-о, да! — Ши отрешенно замотал головой.

Все представлялось каким-то нереальным, созданным словно из воздуха. Он решил, что здорово опьянел, ведь ему так и не удалось толком поесть, если не считать сандвич, проглоченный всухомятку несколько часов назад. Ши прислонился спиной к стенке ванны и поставил свой стакан на ковер. Пальмовая ветка слегка почесывала ему плечо. Катриона, зачарованно глядя на мускулистые плечи своего возлюбленного, скользнула вперед в поток воздушных пузырьков, осторожно подняла ему руку и, поцеловав кисть, лизнула запястье, потом — чуть выше, нежную кожу внутреннего предплечья. Ласково пощипывая зубами волосы на запястье, Катриона принялась массировать мыльными руками шею и плечи Ши.

— О Боже мой! — громко воскликнул Маккормак, чувствуя, как созданная им самим бронированная раковина разлетается в куски и уплывает куда-то в туман душистых пузырьков и пара. — О, Кэт…

Катриона обняла Ши за шею и лизнула его губы.

— Опустись чуть ниже…

Ши покорно скользнул вниз и почувствовал колени Катрионы по обеим сторонам своих бедер, ее мокрые волосы щекотали ему лицо.

— Хочешь узнать, что я собираюсь с тобой сделать? — Катриона не стала ждать ответа. — Я собираюсь принять тебя в себя, и моя плоть проглотит твою прямо здесь, в ванной.

Потом мы пойдем в постель. Ты ляжешь на спину, а я буду целовать твой член — дюйм за дюймом, — пока ты снова не будешь готов. А потом мы будем вместе всю оставшуюся ночь…

Никто прежде не говорил так с Маккормаком. Какое-то мгновение Ши был просто шокирован, потом ощутил такой сильный приток желания, в который сам уже не верил. Он схватил Катриону за бедра и потянул вниз, «натягивая» на себя. Она судорожно вдохнула всей грудью и вцепилась ему в плечи.

— О-о-о, Кэт… — простонал Ши.

Катриона подалась вперед, и он резким движением полностью вошел в ее плоть, теперь просто мужчина — человеческое существо, желающее любить и быть любимым.

В какое-то мгновение Ши подумал о том, как глупо было с его стороны считать, что это так трудно.

— Я никогда прежде так себя не вела, — с трудом призналась позже Катриона, лежа в роскошной постели. — Надеюсь, ты не обиделся?

— Нет, — прошептал Ши. — Нисколько.

— Мне почему-то захотелось.

— Все в порядке. Не извиняйся.

Катриона озорно хихикнула:

— Вообще-то, кажется, тебе понравилось.

— Точно. Понравилось. И все прочее — тоже. Но где, скажи ради Бога, ты всему этому научилась? Я думал, тебя хорошо воспитывали.

— Должно быть, тлетворное влияние. Я имею в виду окружающую обстановку и то, что здесь творилось в свое время.

Маккормака непреодолимо клонило ко сну. Он трижды кончил. Прежде с ним такого не случалось.

— Это правда, насчет мадам де Виленюв? — сонно спросил он.

— Господи, разумеется, нет, — опять захихикала Катриона. — Все это придумала я. Настоящий владелец — просто какой-то торговец антиквариатом с экзотическим вкусом. Он забрал всю обстановку в свой магазин на Кингс-роуд.

Катриона поцеловала Ши в щеку.

— Теперь можешь спать.

Но он уже и так спал.

 

Глава 5

Студия Фреда Смита, как и его жилые комнаты, располагалась на третьем этаже ветхого склада на Канал-стрит.

Благодаря трем высоким, от пола до потолка, арочным окнам студия была просторной и светлой. Что касается вещей, то особого изобилия здесь не наблюдалось: крошечный умывальник, заляпанный масляными красками и химическими реактивами, старый холодильник, два деревянных стула заводского производства и армейская кровать с кучей одеял на ней. Несмотря на суматошную жизнь художника, Фред любил порядок, правда, представления о нем были у него весьма своеобразны. Гвиннет дом Фреда не нравился, она находила его холодным и неуютным. По ее мнению, все выглядело бы гораздо лучше, если бы сосновый пол покрасить и отполировать, улучшить освещение, установив нормальные светильники, и отдать эту ужасную мебель активистам Армии Спасения, заменив ее несколькими красивыми предметами быта. Гвиннет не представляла, как Фред может работать в такой гнетущей обстановке.

Хуже всего было то, что ступени лестницы, ведущей в галерею, большей своей частью прогнили, а Фред и не собирался заниматься их ремонтом. Посетители (даже сам Соломон Вальдхейм), прежде чем войти, выстукивали в дверь на улице специальный код, после чего Фред бросал им веревку, один конец которой привязывался к убирающемуся маршу пожарной лестницы; посетитель дергал за веревку, пролет лестницы опускался, и гость начинал нелегкое восхождение наверх.

Не привыкший к комфорту и невосприимчивый к холоду, Фред был совершенно счастлив.

— Тебе здесь нравится больше, чем у меня на квартире, — пожаловалась как-то Гвин, и Фред не стал оспаривать выдвинутые против него обвинения.

С тяжким вздохом Гвин предположила, что Фред уже никогда не переменится. Она любила наблюдать, как он работает: смуглое красивое лицо становилось сосредоточенным, ничего не видящим вокруг. Гвин наслаждалась формой его талантливых рук и линиями длинного тела. Мысли Гвин перенеслись к тому, как Фред занимался с ней любовью; она вспомнила его терпеливость и страстность и решила, что внешние обстоятельства не имеют никакого значения. Фред был такой, как есть, и Гвин его любит.

Фред становился довольно известным художником. За месяц он продал три большие картины, более чем за пятьдесят тысяч долларов каждую; одну из картин приобрел музей искусств. В статье журнала «Пипл» Фред представлялся как социальный художник десятилетия и самое сексуальное лицо сезона, что несказанно поразило самого Фреда.

В день рождения Гвиннет Фред пришел домой рано и с особым подарком, огромным и тяжелым. Гвин открыла картонную коробку, сопровождая свои действия возгласами восторга и беспокойства, усилившегося при виде огромного темно-коричневого ящика, сплошь покрытого маленькими блестящими кнопочками и рычажками.

— Фред, ты прелесть. Но что это?

— «Бета Макс». Думаю, тебе он понравится.

— «Бета Макс»?

— Видеомагнитофон. Последний писк. Телевизор смотреть. Включаешь его и подсоединяешь к телику, если тебе надо куда-то уйти, а программу смотришь позже. Теперь ты не пропустишь ни одного любимого шоу. Можем к тому же брать в прокате фильмы. Говорю тебе, штуки будут в большой моде.

Тоненький внутренний голосок в душе Гвиннет пропищал было сигнал тревоги, но в тот момент она его не поняла и проигнорировала. Однако, когда в следующий раз Гвиннет пришла в студию и обнаружила там восемь больших картонных коробок с надписью «Сони», спрятанных под широкой черной пластиковой пленкой, она сразу же обо всем догадалась.

«О нет! — ужаснулась про себя Гвин. — Он, несомненно, взялся за старое».

— Ну почему? — разгневанной фурией Гвин набросилась на Фреда. — Ты знаменит. Тебе сопутствует удача. Тебе больше не надо заниматься такими делами.

Фред и не подумал извиняться.

— Это помогает мне не терять сноровки, придает уверенности…

— Что ты имеешь в виду?

Фред ответил очень серьезно:

— Предположим, что со мной что-нибудь случится. Предположим, однажды я проснусь, все потеряв. Не могу рисовать. Может, зрение испортится, или я заработаю артрит. И тогда у меня останется то, к чему я смогу вернуться.

Гвиннет эта мысль показалась абсолютно нелогичной, поскольку, потеряв зрение или руки, быть вором гораздо сложнее, нежели художником.

Гвин не могла поверить. Она не понимала Фреда. Но потом вдруг до нее дошло. Фредом двигал первородный инстинкт естественного самосохранения, который поддерживал его и в прошлом. У Гвин такого опыта не было — однажды ее красота отойдет, и у нее ничего не останется. Фреду этого не понять.

— Красота — великая вещь, но она не вечна.

— Типично мужская логика! — возражала Гвиннет. — Мужчины по-другому смотрят на эту проблему.

— Ну почему же? Мужчины тоже стареют. И лысеют.

После долгих юных лет уродства комплимент по поводу внешности до сих пор был для Гвиннет настоящим подарком. Но вскоре этот подарок у нее отнимут. Временами Гвин просыпалась в ужасе при мысли, что снова превратится в уродину. Она решила подтянуть кожу лица, но и тут в засаде сидел страх. Одной ее знакомой подобная операция только испортила внешность: левая часть лица сделалась ниже правой, и это останется до конца жизни. Уж лучше иметь морщины.

Фред, казалось, был поражен тем, что подобные мысли так расстраивают Гвиннет.

— Знаешь, Гвин, если ты можешь делать деньги из своей красоты, пока она не прошла, — прекрасно, но не думай всерьез до конца дней своих оставаться красавицей. Неужели же так важно, что несколько дизайнеров и фотографов считают тебя достойной быть лицом восемьдесят второго года?

Все относительно, любовь моя: в девятьсот десятом году ты выглядела бы как белая ворона.

— Да нет, я пошутила, — слабо улыбнулась Гвин.

— Врешь. Можешь обчистить меня, можешь с кем-то изменить, но никогда мне не лги. Теперь слушай — я говорю совершенно серьезно: ты и в самом деле считаешь, что я люблю тебя за красоту?

— Нет. То есть да! Разумеется. Ты же художник.

— Дерьмо собачье! Первое, на что я обратил внимание, была твоя улыбка. Потом — твой смех. И глупое выражение на твоем лице, когда ты уронила на пол свои контактные линзы. Может это уложиться в твоей больной голове? Художника не волнует то, что другие люди находят красивым.

— Не волнует?

— Нет. Я хочу видеть, какую тень твой нос отбрасывает на твою щеку. Как отражается свет фонаря на мокром камне улицы. Я ищу контраст, цвет, посредственность, человека смеющегося, жирного, худющего, и — да-да, с морщинами, черт побери. Люди с морщинами очень интересны. Морщины у людей появляются по определенным причинам. Покажи мне классическую красоту, и я докажу тебе, до чего же она скучна. В конце концов, куда девается то, что было прекрасным?

Джесс сидела на каменном парапете у станции метро «Зокало» в Мехико и ждала Карлоса Руиса.

Она позвонила по номеру, который Карлос дал ей в Сан-Франциско. Ответил женский голос, принадлежавший, должно быть, Эсперансе, выразительно отрезавший:

— Карлос но эста аки!

— Когда он… — начала было Джесс.

— Здесь — нет. — Женщина собиралась повесить трубку.

— Передайте Карлосу, что я звоню по поводу Белого Кролика! — поспешно закричала Джесс и, воспользовавшись некоторым замешательством на другом конце провода, оставила номера своих телефонов в Мехико и Сан-Мигеле.

Правда, уверенности в том, что Эсперанса их записала, у Джессики не было.

Карлос позвонил через месяц. Голос его накатывался волнами, порой совершенно пропадая в треске статических помех. Говорить было совершенно невозможно.

— Ладно, — согласился Карлос, — давайте встретимся.

Он будет в Мехико на следующей неделе. Нет, домой он к Джесс не придет. Лучше встретиться где-нибудь в городе, в людном месте.

Разговор удивил Джесс и вызвал еще большее желание разыскать Викторию. Потребность найти подругу превратилась в непрекращающийся зуд, постоянно напоминая о незавершенном деле. Джесс всегда любила доводить свои дела до конца, ей нравилось подводить итоговую черту под очередным этапом собственной жизни, прежде чем спокойно двинуться дальше. Переехав в Сан-Мигель-де-Альенде, она почувствовала, что наконец преодолела определенный барьер и нашла место, где ее существование сможет обрести определенный смысл. Теперь, похоже, ей удастся если не увидеть, то поверить в сверкающую и манящую цель впереди.

Чувства Джесс обострились, глаза стали девственно чисты. Все случилось именно так, как предсказала Виктория, и Джесс хотела, чтобы подруга узнала о ее радости и, возможно, даже порадовалась вместе с ней. Джесс мечтала показать Виктории свои новые работы и сказать:

— Взгляни, в конце концов я действительно в силах сделать это.

И еще она хотела рассказать Виктории об апрельской выставке в Нью-Йорке — первой персональной выставке в большой галерее.

Кроме того, что очень важно, Джесс сделает все, чтобы заставить себя извиниться и признаться в том, что была не права. Она не любила, а порою даже не могла признаться в своих промахах и проступках. Виктория знала об этом, по крайней мере если получила известное письмо…

Джесс вздохнула и поболтала в воздухе загорелыми ногами. Она всматривалась в толпы туристов и уличных, торговцев, пытаясь увидеть Карлоса.

Перед Джесс, тряся связкой серебряных браслетов, остановился индеец, за которым следовала женщина со множеством косичек в волосах и с наброшенными на плечи яркими разноцветными пледами. Мальчишка лет трех-четырех, сняв грязные трусишки, сосредоточенно справлял большую нужду в сточную канаву. Супружеская пара пожилых американцев смотрела на ребенка с нескрываемым ужасом. Джесс услышала, как жена сказала:

— Теперь-то ты этому веришь, Вейн?

— Не верил бы, если бы не видел своими глазами, дорогая, — отозвался муж.

Турист с ярко-каштановыми волосами облокотился на парапет рядом с Джесс. Она в досаде отвернулась. Тогда турист заговорил:

— Прошу прощения за опоздание.

Карлос Руис! Джесс уставилась на него в полнейшем изумлении.

— Я ни за что бы не узнала вас.

Помимо сменившегося цвета волос, на Карлосе не было очков, и казалось, что он каким-то образом вырос. Карлос усмехнулся.

— Платформы. — Он задрал штанину и продемонстрировал массивные подошвы своих туфель.

— Выглядите совершенным американцем, — заметила Джесс.

— Благодарю. Специально так хожу.

— Зачем?

— Помогает в бизнесе. Иногда людям с внешностью американцев больше доверяют. И меньше угрожают. Пойдем?

Мы можем зайти в собор.

Петляя между туристическими автобусами, они пересекли большую площадь и поднялись по широким каменным ступеням. У входа в собор сидела нищенка: голова ее была забинтована, сложенные лодочкой руки подняты вверх в безмолвной мольбе. Карлос вложил в ладони женщины несколько песо, та прошамкала благословение, и монеты исчезли словно по волшебству.

Внутренность храма произвела на Джесс впечатление огромной тяжести и поразительного, безмерного богатства.

Воздух был плотен и сперт от многовековой пыли. Джесс чувствовала, что слова ее, слетев с губ, глохнут, будто она произносила их, закрыв рот толстым одеялом..

— Меньше угрожают, чем кому? — спросила Джесс Карлоса, возвращаясь к прерванному разговору.

— Чем другим, — пожал плечами Карлос.

— Что вы делаете в Мехико?

— Я здесь проездом по пути в Калифорнию.

— Вы все еще живете в Никарагуа?

— Я — никарагуанец.

— Но вы же родились в Соединенных Штатах.

— А мои родители — нет.

— А Эсперанса…

— Это моя мать.

— А-а-а, понимаю…

Длинные полосы сумрачного света проникали в храм сквозь высокие узкие окна, отражались в тусклом серебре, украшенном драгоценными камнями, на пыльных надписях на стенах, в огромных глазах святых на иконах, статуях ангелов и Мадонны.

— Зачем вы едете в Калифорнию?

— По делам правительства.

Теперь Карлос стоял в центре основного прохода, разглядывая окружавшие его древние сокровища.

— Сандинистского правительства?

— Разумеется.

— В таком случае вы — коммунист.

Руис криво усмехнулся:

— Просто патриот. — Он протянул руку в направлении высокого алтаря с орнаментом. — Знаете, я всегда прихожу сюда, когда бываю в Мехико. Смотрю на все это и думаю о том, сколько же все эти богатства стоят. Должно быть, миллиарды. И думаю, что бы можно было купить на эти деньги.

Мысленно я трачу их на медикаменты, учебники, грузовики, тракторы и сенокосилки. Мне становится больно от этих мыслей, но я должен выносить эту боль. Кажется, я мазохист.

Джесс тревожно вскинула голову:

— А Виктория была связана…

— Виктория всего лишь журналистка, — сухо прервал Карлос. Оторвавшись от созерцания «бесполезной» роскоши, он заговорил скороговоркой:

— Как она? Вы ее видели?

Джесс в ужасе уставилась на Руиса.

— Я собиралась спросить об этом вас. Я пыталась разыскать ее. И была уверена, что вы знаете, где сейчас Виктория.

Карлос вздохнул протяжно и мягко.

— Не знаю. Она давно уехала. Вы писали Виктории на адрес редакции?

— Много месяцев назад. Виктория не ответила.

Взяв Джесс за локоть, Карлос повел ее обратно к главному входу, в который как раз в этот момент вваливалась ярко разодетая толпа туристов.

На пороге сидела все та же старуха, спокойная и по-прежнему протягивающая руки ко всем, проходящим мимо нее. Джесс едва сдержалась, видя, с каким презрительным взглядом испанца-колонизатора Руис подал старухе банкноту в сто песо.

На улице воздух был тяжел, имел металлический привкус и пах дымом. Тем не менее Карлос сделал глубокий вдох и расслабился.

— Я же говорил вам, что рано или поздно вы захотите разыскать Викторию, не так ли?

— Да, — чистосердечно призналась Джесс. — Мне хотелось бы извиниться перед ней. И о многом поговорить. Вы обещали помочь, — настойчиво добавила Джесс.

— Это было давно. Времена изменились. Если Виктория уходит, она уходит навсегда. Для меня она больше не существует.

— О-о-о, — тихо произнесла Джесс. Она решила, что ей никогда уже не встретиться с Викторией. Это была неприятная мысль. Вместе с Викторией Джесс теряла какую-то часть своей жизни. — Но вы, без сомнения, — начала она, — были в близких отношениях…

— Я пытался сделать наши отношения еще ближе. И это было ошибкой. Я пытался также оберегать Викторию, но она рассматривала мою опеку как вмешательство в свою личную жизнь. — Руис цинично усмехнулся. — Она говорила, что риск может быть прибыльным делом, и попадала в замечательные истории. — Улыбка сошла с его лица. — Сами понимаете, Виктория могла погибнуть в любой день и в любой момент. Так — между прочим.

— Но, Карлос! Виктория не замечает риска.

Они пересекали улицу, когда Джесс вдруг остановилась как вкопанная, пораженная до глубины души пришедшей ей в голову мыслью.

Дымя черными клубами выхлопных газов, к ним стремительно приближался автобус 100-го маршрута. Карлос схватил Джесс за локоть и резко толкнул ее на тротуар.

— Боже, что, черт возьми, вы делаете?

— Вы разве не понимаете? — закричала Джесс. — Она думает, что уже знает, когда умрет. Ей плевать!

— О чем вы? — нетерпеливо отозвался Карлос.

— О том, что Виктория — ясновидящая.

— Ерунда.

— Но она так часто предвидела события! Она предсказывала множество вещей, и они сбылись! Как в ту ночь, на вечеринке, помните? Когда умер Стефан и… и Гвиннет…

— Виктория жила в перманентно стрессовом состоянии.

Она побывала во Вьетнаме, под огнем. После таких ситуаций мозги зачастую начинают выдавать довольно странные вещи. Но это не имеет ничего общего с даром предвидения, Джесс.

Они медленно возвращались к станции метро. Лицо Карлоса было абсолютно бесстрастным, речь его звучала почти профессионально. Он сунул руку в карман в поисках мелкой монеты.

— Странные вещи? Что, например? — допытывалась Джесс.

Руис пожал плечами.

— Все записано. Вы можете находить фрагменты записи в различных участках своего мозга: первобытно заложенные программы, прежние инстинкты, систему самосохранения, рожденную тысячи лет назад.

— Но это было не разовое озарение. Виктория всегда предсказывала. Еще когда мы учились в школе. Тогда у Виктории не было никакого стресса.

— Разумеется, был. Тогда, сейчас, всегда. На плечи Виктории возложено очень тяжелое бремя. Причем очень давно, возможно, даже с момента рождения.

— Какое бремя?

— Об этом она мне никогда не рассказывала.

— О-о-о… ну-у-у… конечно…

Теперь все казалось совершенно очевидным. Виктория Рейвн с ее сильной наследственностью несла в себе массу невостребованных знаний. Часто это было просто ужасно.

Джесс принялась горячо излагать свою догадку, но Карлос лишь улыбнулся и встряхнул своими рыжеватыми кудрями.

— Мысль ваша, конечно, очень романтическая, но Виктория Рейвн такая же ясновидящая, как вы или я.

Он посмотрел на Джесс и ласково притронулся к ее щеке.

— Берегите себя. И если повстречаете Викторию, передавайте от меня привет.

Руис повернулся на своих высоких каблуках и пошел прочь — обычный турист-гринго, — быстро растворившись в многолюдной толпе.

К началу 1982 года дети окончательно приняли Ши Маккормака в члены своей семьи.

Чуть ли не каждый день романтическая Кэролайн требовала от Ши ответа:

— Ну когда же ты наконец женишься на мамочке?

Джулиан с ума сходил от рассказов о приключениях Маккормака, гораздо более восхитительных, чем те, о которых пишут в книжках. Мальчик ходил за Маккормаком, словно привязанный, и клянчил:

— Расскажи мне, что было после того, как террористы убили первого заложника в Лондоне.

Катриона теперь испытывала почти суеверный страх перед работой Маккормака.

— Я не хочу снова оказаться вдовой.

До увольнения Маккормака из САС оставалось два или три года — возраст Ши подходил к предельному для службы в данном подразделении. Но пока Катриона предпочитала жить своей прежней жизнью, насколько это было возможно.

В противном случае она просто сошла бы с ума, представляя себе Ши где-нибудь во вражеской стране в постоянной опасности.

Катриона все больше любила Ши, и с каждым разом ей все труднее было прощаться с любимым.

Иногда вопреки собственному благоразумию и категорическому запрету Ши Катриона спрашивала:

— Но куда же ты все-таки едешь? Когда вернешься?

Неужели не можешь сказать мне хоть словечко?

Неожиданно для себя Катриона начала немного понимать Барбару. Вероятно, Барбара все же любила Ши и, расставшись с ним, испытывала огорчение, страх и одиночество.

В марте 1982-го визиты Маккормака стали все реже и реже. Катриона задумывалась о том, не теряет ли она Ши из-за своих назойливых придирок и вопросов.

Когда они наконец встретились, Ши выглядел озабоченным и уставшим. Катриона перепугалась, что, если ему не дадут отдохнуть, он может серьезно заболеть.

— У нас с тобой никогда не было настоящего отпуска, — завела разговор Катриона. — Может, смотаемся куда-нибудь на недельку? Или хотя бы на несколько дней, пока не начался летний сезон? Летом я не смогу никуда поехать.

Вскоре, словно намек свыше, пришло красочное приглашение на открытие в Нью-Йорке персональной выставки мексиканских картин Джессики Хантер. К приглашению прилагался буклет с репродукциями картин Джесс. Одна из них особенно поразила Катриону: грубо оштукатуренная стена, выщербленная, потрескавшаяся, с нацарапанными на ней надписями. Несмотря на приглушенные, мягкие тона, было в этой картине что-то тревожное.

На следующий день позвонила сама Джесс:

— Выставку организовали, разумеется. Макс и Андреа.

Макс и Вальдхейм — деловые партнеры, ты об этом знала? И все же я чувствую себя ужасно гордой. Большая галерея в Нью-Йорке! Кэт, может быть, ты все-таки сможешь приехать?

Может быть, свяжешь это с каким-нибудь деловым визитом?

Тебе, несомненно, следует приехать и активизировать пропаганду «В гости к феодалу» в Штатах.

«Почему бы нет?» — подумала Катриона, испытывая неожиданное возбуждение. Будет просто восхитительно. Они с Ши могли бы вместе поехать в Нью-Йорк.

— Гвин устраивает в честь меня вечеринку. И Рафаэль прилетит из Мехико. Ах, Кэт, я так хочу познакомить тебя с Рафаэлем!

— Я бы с удовольствием приехала.

— Постарайся! Хорошенько постарайся! И привози Ши.

Я ведь никогда его не видела. А мне страшно хотелось бы.

— Конечно. Если смогу.

— Я послала приглашение Виктории, — продолжала Джесс. — Она сейчас в Бейруте. Ты об этом знала? Ей должно понравиться то, что я делаю. — Потом, замявшись, Джесс добавила:

— Но ответа я, конечно же, пока не получила.

— Попытаюсь, — сказал Ши, — но не уверен. Время не совсем подходящее.

— Неужели ты не можешь отпроситься хоть ненадолго?

Ты же никогда не берешь отпуска!

Маккормак покачал головой:

— Поезжай. Повеселись.

— Я не могу веселиться без тебя.

— Кэт, прекрати.

Вспомнив Барбару, Катриона тут же прикусила язык. И тем не менее она все же позвонила в бюро путешествий и заказала два билета на рейс «Бритиш эйруэйз» до Нью-Йорка, в 9.30 утра 2 апреля.

— Постарайся, Ши.

В трубке раздался короткий сухой смешок.

— Ладно. Но если меня не будет к моменту посадки, лети одна.

2 апреля Катриона выехала из дома в шесть часов утра и оставила свой «ягуар» в аэропорту на стоянке длительного хранения.

Она простояла у стойки «Бритиш эйруэйз», пока не объявили ее рейс. Катриона ждала у выхода на посадку, пока не прозвучало последнее приглашение. Измучившись, она села в самолет, готовая в последнюю минуту сбежать по трапу назад.

Желание это не покидало ее до самого момента взлета, когда горькое разочарование окончательно овладело ею, надеявшейся, что Ши все же каким-нибудь чудом в последнюю минуту появится в самолете.

Она раскрыла газету. В глаза тут же бросился кричащий заголовок на первой полосе «ДА, ЭТО — ВОЙНА!». Вслед за заголовком была помещена информация о том, что Англия и Аргентина начали между собой боевые действия за кучку скалистых островов в Южной Атлантике, известных как Фолклендские острова.

Катриона поняла, где сейчас находится Ши.

 

Глава 6

Пентхаус Гвиннет, казалось, парил в пространстве: взгляд вошедшего устремлялся сквозь большую, наполненную свежим воздухом гостиную, недавно заново отделанную в бежевых и металлически-голубых тонах, широкие раздвижные двери, ведущие на террасу с классическим итальянским садиком, и тонул в темнеющих тонах вечернего неба.

Мягкий свет, ощущение простора и приглушенная каденция «Облаков» Клода Дебюсси создавали атмосферу блаженства и покоя. Впрочем, общее настроение вечеринки было далеко от спокойного.

Все, за исключением Рафаэля Герреры, много пили, особенно женщины.

Джесс, чувствуя себя крайне неуютно в кричаще-ярком жилете, расшитом атласными цветами и попугаями, все больше убеждала себя, что ее выставку ждет провал. Вальдхейм не продаст ни одной картины. Положение усугублялось тем, что самая важная картина все еще не была доставлена в галерею со склада. Это был пейзаж Мехико размером четыре на шесть футов, сильное, но зловещее зрелище: расплывчатые шпили и башни тянулись в темное небо сквозь серые клубы испарений. Макс купил это полотно в прошлом году и согласился представить его на выставке за свой счет, выслав картину из Франции. И вот теперь, возможно, картина не прибудет в срок, хотя Андреа, растягивая лицо в улыбке, прикрытой хрупким бокалом, снова и снова убеждала Джесс не беспокоиться.

— К открытию она непременно будет. Вот увидишь.

В нарядной гофрированной юбке от Олега Кассини, Гвиннет улыбалась с каждой выпитой рюмкой все шире и шире: в противном случае она просто расплакалась бы. У нее произошел первый по-настоящему серьезный конфликт с Фредом. И виновата в ссоре была Гвиннет.

За день до вечеринки Фред вернулся из своей последней поездки в Лондон и нашел свою студию полностью преобразившейся.

— Сюрприз! — закричала Гвиннет, стоя на первой ступеньке только что отремонтированной, сверкающей чистотой лестницы.

Шокированный Фред безмолвно уставился на это великолепие, и только тут — увы, слишком поздно — Гвин поняла, насколько больше Фреда устраивала его старая квартира, в какой безопасности чувствовал он себя от непрошеных гостей, живя как бы в окруженном рвом замке с подъемным мостом. В студии Фред с ужасом созерцал творение рук Гвиннет: новая мебель и обстановка, освещение по последним технологиям, сияющий новенький, набитый продуктами холодильник, черные кожаные кресла. Фред просто взорвался от гнева, обнаружив все свои обычно наваленные на кровать вещи аккуратно уложенными во встроенные стенные шкафы.

— Теперь, черт возьми, я ни хрена не смогу найти!

Гвиннет поняла, что совершила ужасную ошибку, но тем не менее попыталась оправдаться:

— Теперь ты сможешь принимать гостей. Есть на чем сидеть. Можешь угостить посетителей выпивкой. Вот здесь стоят стаканы.

— Господи! Чем, ты полагаешь, я намерен заниматься?

Организацией вечерних коктейлей? Это рабочая студия, а не салон какого-нибудь голубого дизайнера. — Фред повернулся к Гвин:

— Я не пытаюсь переделывать твое обиталище.

Так что никогда, — Гвин и не представляла, что Фред способен говорить с ней таким тоном, — повторяю — никогда не прикасайся к моим вещам, не спросив у меня разрешения.

Теперь Гвиннет ходила по гостиной, нервно теребя шейный платок и натужно улыбаясь гостям. Фред в обычных черных джинсах и свитере, вернувшись от Гвин к стойке, молча наливал в рюмки спиртное.

Катриона надеялась на то, что крепкая выпивка поможет ей подавить страх, который она испытывала за Ши. У нее не было ни малейшего желания с кем-либо беседовать. Повернувшись спиной к гостиной, она в полном одиночестве стояла у стеклянных дверей, ведущих на террасу. В центре террасы красовался фонтан с мраморной фигурой мальчика, держащего в ладонях цветок, из которого и текла вода.

— Мне нравится твой фонтан, — отрешенно сообщила Катриона Гвиннет. — Он мне что-то напоминает.

Катрионе вдруг захотелось дождя. Фонтан выглядел бы еще прекраснее в струях мелкого весеннего дождика.

Андреа последнее время только и делала что пила. Вечно неспокойная, веселая, энергично жестикулирующая, шумная, постоянно закидывающая голову в приступах неудержимого смеха. Рафаэль не видел Андреа с Лас-Хадаса и нашел ее. внешность тревожаще нездоровой как с точки зрения друга, так и с точки зрения врача.

Рафаэль обратился к Максу, бродившему по сияющей комнате неприкаянным привидением:

— Андреа выглядит не очень хорошо.

Макс неопределенно кивнул:

— Она постоянно в движении… ни минуты отдыха.

Рафаэль отметил бледность кожи Андреа и лихорадочный блеск ее глаз.

— Она похудела.

— Практически ничего не ест, — безнадежно махнул рукой Макс. — Нет аппетита.

— И слишком много пьет.

— Да. Да, но что еще хуже… — Макс следил за Андреа: та, пошатываясь, весело расхаживала по гостиной — рот расплылся в бессмысленной улыбке, глаза блестели. Он вздохнул и тяжело провел рукой по лицу. — Знаешь, ничего не могу с этим поделать. Она не хочет слушать.

— Сюда, Фред, милашка. — Андреа помахала пустым стаканом. — Я засыхаю от жажды.

— Чертовы бабы, — проворчал Фред. — Пьют все как сапожники. — Он погрозил Андреа пальцем:

— Особенно вы, принцесса.

Андреа хохотнула скрипучим, как кожа, смешком.

— Дорогой, не будь занудой. Принцесса хочет пить.

Она схватила Фреда за руку и с силой притянула бутылку к своему стакану.

— Ну вот! Так-то лучше. В конце концов, праздник сегодня или не праздник? Гвин! Ты мне никогда не говорила, — неожиданно сменила тему Андреа, — что купила бронзу Ло Вечио. — Андреа поплелась через всю комнату к нише в противоположной стене, где стояла небольшая бронзовая статуэтка, — руки распростерты, шампанское выплескивается из бокала. — Грандиозно! Я ее обожаю!

Рафаэль коротко пожал плечо Фреда:

— Присмотри за ней.

— Стараюсь. — Фред снова двинулся обносить гостей.

— Не наливай ей больше.

— Сделаю, что в моих силах, капитан. Хотя это и не просто. — Фред покачал головой.

«Ну и мешанина, — подумал про себя он в неожиданном приступе черного юмора. Среди его гостей сегодня оказался новый любовник Джесс, и оснований для натянутых отношений было предостаточно. — Я чувствую себя с Рафаэлем вполне нормально, — сказал себе Фред твердо. — Я крепкий парень. И не дерьмо».

Собственно говоря, Фред был даже рад Рафаэлю, поскольку, по его мнению, если вечер будет развиваться в том же духе, то к концу наверняка потребуются услуги врача.

Глядя на бьющий фонтан, Катриона автоматически пила шампанское и стыдилась того, что настолько подавлена в такой торжественный для Джесс момент. Но художественная выставка сейчас представлялась Катрионе чем-то пустяковым, поскольку где-то уже вовсю шла война, гибли люди, и Ши был на волоске от смерти.

Что он делает в этот момент? Что с ним? Может быть, ранен, попал в плен, убит? Она представила себе Ши в аргентинской тюрьме и содрогнулась.

«А я тут распиваю шампанское в Нью-Йорке, — подумала Катриона. — О-о-о, дорогой мой, где ты сейчас?»

— Тут уж ничего нельзя поделать, — мягко сказал Рафаэль, подходя к Катрионе. — Так что постарайся не волноваться.

Он взял руку Катрионы, холодную, несмотря на то что в комнате было жарко, и сжал ее между своими твердыми теплыми ладонями. Катриона ощутила неожиданное желание прижаться к груди Рафаэля и расплакаться. В смокинге и белой манишке Геррера выглядел довольно нелепо («Точно вышибала в ночном клубе», — иронически заметила Джесс), нелепо, но на удивление по-домашнему.

— Ты не можешь ничем ему помочь, так что оставь свои беспокойства хотя бы на сегодняшний вечер. Завтра ты вернешься домой. Ты должна быть готова встретить его.

— Да, — вздохнула Катриона.

Прочитав в самолете заголовок в газете, она, повинуясь первому порыву, вскочила на ноги. Ей нельзя лететь в Нью-Йорк, она должна немедленно вернуться домой. Если с Ши что-нибудь случится, ее сразу же разыщут в Барнхем-Парке… Но самолет уже находился в воздухе, и стюардесса приказала Катрионе немедленно вернуться в кресло и пристегнуться ремнями. Возвращаться было поздно.

Катриона кивнула и попыталась улыбнуться Рафаэлю.

— Неизвестность, — объяснила она, — самая ужасная вещь.

— Разумеется.

— Понимаешь, я безумно его люблю.

— Так или иначе, — успокоил ее Рафаэль, — все уладится. Не бойся.

Сказано это было так проникновенно, что Катриона почти поверила Рафаэлю.

За последний час Джесс трижды звонила в галерею.

И опять она разговаривала с помощником мистера Вальдхейма, очень энергичным светловолосым молодым человеком по имени Лайонел. На этот раз с успехом.

— Да-да, — промурлыкал Лайонел, — не волнуйтесь. Уже прибыла и повешена. Как и хотела принцесса фон Хольценбург.

Джесс с облегчением вздохнула:

— Слава Богу!

— Расслабьтесь, — посоветовал Лайонел. — Смотрится потрясающе. Несколько отличается от остальных картин, но все равно просто замечательно. Поразительно! Вам понравится.

— Прибыла. Все хорошо, — сообщила Джесс Андреа.

— Ну вот, — счастливо отозвалась Андреа. — А что я тебе говорила? — Она протянула бокал:

— Фред, лапочка, еще шампанского.

Джесс, Рафаэль и фон Хольценбурги ехали в первом лимузине. Бледная от волнения, Джесс изо всех сил сжала челюсти, чтобы не было слышно, как стучат ее зубы.

Они прибыли в десять минут седьмого, но публика уже валила в галерею через двери, над которыми висел огромный сине-белый плакат с надписью «ДЖЕССИКА ХАНТЕР:

МЕКСИКА».

Соломон Вальдхейм поджидал их у входа. Он сгреб Джесс в свои объятия.

— Дорогая моя, да это же просто сенсация! Картина фон Хольценбургов — настоящая бомба. Атомная бомба!

Вальдхейм повел Джесс в зал.

Зарывшись головой в меховой воротник нового демисезонного пальто, Андреа по пятам следовала за Джесс.

— Видишь, а что я говорил? — Вальдхейм широким жестом указал на толпу, собравшуюся у картины. — Бесподобно! Самая эмоциональная из всех твоих работ, что я видел.

Поздравляю!

Джесс посмотрела в направлении, куда указывал палец Соломона, и простонала:

— Но… но это невозможно…

— Мне так хотелось снова ее увидеть, — промурлыкала стоявшая рядом с Джесс Андреа. — И мне хотелось, чтобы люди тоже его увидели…

Вместо задымленного городского ландшафта с картины на Джесс пустыми глазницами, заполненными золотистыми маргаритками, смотрело лицо юноши.

И тут же, перед портретом, задумчиво склонив голову, стоял Танкреди Рейвн.

На мгновение Джесс решила, что перед ней возник призрак. Кровь отхлынула от лица точно так, как это случилось на операции, которую делал Рафаэль, а окружавшие звуки расплылись и накатывали бессмысленными волнами.

Джесс закрыла глаза. Она не могла поверить.

Сейчас Джесс откроет глаза, и картина с пейзажем Мехико, непонятным образом очутившаяся на соседней стене, вернется на предназначенное ей место.

Но этого не случилось.

Шокированная Джесс прикусила губу. Шок постепенно сменился бешенством. Как только Макс и Андреа могли так поступить с ней? И по какому дьявольскому плану здесь появился Танкреди?

Джесс поняла, что пока ее вопросы останутся без ответа.

Она сделала глубокий вдох. Она — старшая дочь генерала сэра Вильяма Хантера, и долгие годы духовной закалки научили ее держать себя в руках. Джесс гордо выпрямилась, вскинула подбородок и, улыбнувшись, позволила восторженному Вальдхейму повести себя в бурлящую гущу улыбающихся лиц и распростертых рук.

Посол Мексики в Соединенных Штатах, приятель Рафаэля, с чувством расцеловал Джесс в обе щеки.

— Поздравляю! Мой друг Геррера говорил о вас с таким восторгом. До чего же он был прав!

Джесс дала интервью обозревателям раздела искусств солидных толстых журналов, критикам, репортерам, с которыми весьма очаровательно обсудила свои работы и поделилась планами на будущее. Да, большую часть времени она проводит в Мексике. У нее студия в Сан-Мигель-де-Альенде и еще в Калифорнии. Да, она училась у Доминика Каселли в том же классе, что и Фред Риге — ах да — Альфред Смит.

— Это мой сын Стефан, — не скрывая гордости, рассказывала кому-то Андреа. — Разве он не прекрасен? Знаете, они с Джесс собирались пожениться. Я так хотела, чтобы он был здесь.

Голос Фреда:

— В чем дело, милая? Ты выглядишь словно увидела привидение.

Танкреди:

— Я рад за тебя, Гвиннет. Все мои предчувствия в отношении тебя сбылись. Я вознагражден. — Краешком глаза Джесс увидела, как Танкреди кончиком пальца взял Гвиннет за подбородок и обратил ее лицо к себе. — Хотел бы напомнить тебе, что нам предстоит давно отложенный ужин на двоих. Надеюсь, ты не забыла…

Наконец Танкреди по собственной инициативе подошел к Джесс и приветствующим жестом поднял бокал.

— Джесс, ты, вне всяких сомнений, гений. Я потрясен. Я купил зловещую картину с изображением мексиканской таверны. Дьявольски прекрасный свет на бутылках.

Но то, что я больше всего хотел бы купить, разумеется, не продается.

На первый взгляд Танкреди совершенно не изменился: моложавый и элегантный, в густой черной шевелюре ни единого седого волоска, но в то же время какая-то таинственная игра света высвечивала скрытые под благополучной внешностью пласты внутренней разрушенности — старости, дряхлости и страшной усталости.

— Какого черта ты здесь делаешь? — прошипела Джесс.

Танкреди удивился:

— Меня пригласили, разумеется. Ты же знаешь, что я довольно много меценатствую от искусства. Я — один из лучших покупателей Вальдхейма. — Губы Танкреди изогнулись в знаменитой чарующей улыбке. — И я по счастливому случаю оказался в Нью-Йорке, Джесс. Хочу представить тебе своего нового друга Генриха. Он из Копенгагена. Очень скоро Генрих станет настоящей звездой.

Генрих пожал руку Джесс и приветливо улыбнулся, страстный, яркий блондин с оливково-смуглой кожей и глазами словно спелые вишни; вышитая белая сорочка и штаны из акульей шкуры как нельзя лучше подчеркивали его великолепную фигуру.

— Ах, Джесс, — закричал над ее ухом Вальдхейм, — с друзьями ты можешь поболтать и позже. Тут еще прорва людей, с которыми ты должна пообщаться, дорогая.

Но Джесс неожиданно проявила хантеровский характер.

— Позже, — отрезала она и, отвернувшись от Вальдхейма и улыбающегося розовощекого старичка с алой гвоздикой в лацкане пиджака, решительно направилась сквозь толпу к Максу.

— Отлично. Теперь объясни мне, что происходит. Портрет Стефана висел у меня в спальне в Сент-Элена! Вы не имени права брать его. Это моя личная собственность. Как вы немели?

— Но это не я. — Макс выглядел измученным. — Джесс, клянусь, я ничего не знал. Она, вероятно, послала за картиной от имени галереи. Смотрители решили, что так оно и должно быть. И в конце концов, Джесс, ты так редко там бываешь…

— Боже! — Джесс просто задыхалась, сердце ее бешено колотилось. — О Боже!

В открывшийся на минуту просвет в толпе она увидела, как Танкреди протиснулся к Андреа, увидела их головы, склонившиеся друг к другу, и как Танкреди взял руку Андреа в свои бледные ладони, а Андреа принялась кивать головой, внимательно слушая Рейвна.

— Выразить тебе не могу, до чего же я сожалею, — произнес Макс.

Галерея постепенно стала пустеть. Хотя не было еще и десяти часов, а последний посетитель уже выходил в двери, и в зале остались лишь Джесс, Рафаэль, Вальдхейм, Лайонел, охранники и уборщицы, атаковавшие переполненные пепельницы и подносы, уставленные бокалами со следами губной помады.

У Джесс страшно разболелась голова. Ей захотелось закрыть глаза и, открыв их, оказаться в Сан-Мигеле. Но в Сан-Мигель ей нельзя. Она должна вернуться на праздничный ужин в дом Гвиннет — место, куда ей меньше всего хотелось бы ехать.

Гостей было двадцать человек, включая Вальдхейма, Лайонела и нескольких избранных покупателей.

За время их отсутствия прислуга организовала в гостиной шведский стол с миниатюрными сандвичами с ракушками, обложенными креветками под соусом карри, кусками курятины на палочках, завернутыми в бекон и заправленными арахисовым соусом. В большом ассортименте были представлены паштеты, сыры и фрукты. Многочисленные бутылки шампанского потели в серебряных ведерках.

— Какая замечательная пирушка! — Андреа все еще куталась в пальто. Она протянула бокал, требуя снова наполнить его вином. — Джесс, ты сейчас упадешь! Я познакомилась с прекрасным молодым человеком. Ты знаешь Танкреди Рейвна? Он был близким другом Стефана. Он мне все о себе рассказал. Они со Стефаном вместе снимали квартиру в Танжере.

Представляешь? — Смех Андреа звучал, будто треснувший стакан. — Я пригласила Танкреди и его друга сюда на ужин, Гвин. Надеюсь, ты не возражаешь?

— Конечно, нет, — ровным голосом ответила Гвиннет. — Но, увы, они не смогут прийти.

Фред — воплощенная вежливость — вел себя тихо, словно безмолвное привидение, но его беспокойный взгляд беспрестанно перебегал от лица Гвин к лицу Андреа.

— Какая жалость! — Андреа приняла заговорщический вид и весело прошептала Гвин:

— Знаешь, дорогая, он предложил мне понюшку кокаина. Ну разве не щедрость?

— Щедрость, — эхом отозвалась Гвиннет.

Джесс начала бить дрожь.

Рафаэль обнял ее за плечи.

— Я, пожалуй, лучше уведу ее отсюда. Она напилась до чертиков и может окончательно отключиться.

Андреа повернулась и помахала рукой кому-то на террасе.

«Кому она машет? — подумала Джесс. — Ведь там никого нет».

— Скверный мальчишка, — объявила Андреа с неожиданно просиявшим лицом и направилась к раздвижным дверям.

Катриона без устали мерила гостиную шагами, дожидаясь одиннадцатичасовых новостей, которые намеревалась посмотреть в кабинете Гвин. Возможно, будет что-нибудь о Фолклендах. Она схватила какой-то сандвич, без аппетита прожевав его, подошла к журнальному столику и уложила лежавшую на нем прессу в аккуратную стопку. Осталась четверть часа. Катриона встала.

— Прошу прощения. Новости…

Андреа открыла дверь и вышла в итальянский садик.

— Там так холодно, дорогая. Пожалуйста, вернись в комнату, — позвала ее Гвиннет.

Но Андреа вскочила на перила, распростерла руки, словно пытаясь обнять кого-то, и шагнула в темноту ночи.

Мгновение в гостиной царила полнейшая тишина. Макс выглядел растерянным, словно пытался вспомнить какую-то очень важную мысль, упорно от него ускользавшую.

Фред обернулся к Рафаэлю:

— Боже правый…

Но Рафаэль уже бросился мимо застывшей с пепельно-серым лицом Катрионы к входной двери и вскочил в лифт, изо всех сил желая, чтобы ему было кого спасать.

Потом гости услышали пронзительные крики и визг автомобильных шин.

 

Глава 7

— Когда я говорил, что можешь мне изменить, я не имел в виду этого типа.

— Я не изменяла тебе. Ни с кем.

— Я говорю не в буквальном смысле. Ты что, думаешь, я идиот? Я же видел, как ты на него смотрела. И слышал, что он тебе говорил. Он был чертовски уверен. Итак, у вас назначен ужин?

— Был. Шестнадцать лет назад.

— Значит, все время это был он? — допытывался Фред. — Так?

Гвиннет ответила не сразу. Она не могла отрицать, что сердце ее екнуло и замерло, когда без всякого предупреждения столько лет спустя перед ней возник Танкреди.

— Сейчас все это кончено, — твердо заявила Гвин.

Это случилось задолго до нашей с тобой встречи.

Фред откинул одеяла и выскочил из постели. Голый, он пересек комнату и, остановившись у окна, уставился в предрассветную темноту. Полшестого утра, а они с Гвин ни на минуту не сомкнули глаз. Гвиннет пристально смотрела на темный силуэт Фреда — спину, плечи, длинные мускулистые ноги.

— Здесь чертовски жарко, — пожаловался Фред. — Ты включила обогреватель на слишком большую мощность. Задохнуться можно.

Гвиннет не ответила. Фред всегда жаловался на жару.

Гвин, натянув на себя простыню до подбородка, смотрела на Фреда и ждала.

— Конечно, это он заставил Андреа сделать это, — неожиданно заключил Фред. — Он заставил ее прыгнуть.

Пораженная Гвиннет резко села на постели.

— Что? Фред, ты с ума сошел!

— Видишь? Ты и сейчас его защищаешь.

— Но Танкреди там даже не было.

— Ему и не надо было быть. О чем, ты полагаешь, они все время говорили там, в галерее? Как тебе кажется, что он рассказывал о Танжере?

— Прекрати.

— К тому же он угостил Андреа кокаином. Прекрасный ход. Разве не так же погиб и Стефан?

Фред обернулся, даже в темноте было видно, как побледнело его лицо. Настроение Фреда изменилось. Он больше не злился на Гвиннет. Теперь Фред почти просил:

— У этого парня дурной глаз, Джинджер. Он может управлять людьми, просто посмотрев на них. Он вскакивает прямо в мозги. И знает там все «красные кнопки», а главное — когда их нажимать. — Фред неприятно засмеялся. — И меня он, разумеется, знает.

Гвиннет вспомнила длиннющую девушку в самодельном платье, пытающуюся притвориться, что живет просто замечательно, девушку-дурнушку, готовую отдать все, лишь бы стать красавицей, а потом услышала волшебный голос Танкреди: «Очень смело, но с таким телосложением ты можешь ехать, куда тебе вздумается».

— Он не всегда был таким, — прошептала Гвин.

— Всегда.

Гвин покачала головой:

— Он никогда не хотел причинить кому-нибудь боль.

— Но вполне в том преуспел. Легко.

— Он не виноват.

— Нет? Не виноват в том, что трахнул мужа твоей подруги и спокойно смотрел, как Стефан сжигает свои мозги? Не говоря уже о других людях, о тебе, например! — выкрикнул Фред.

— Не будь Танкреди, это сделал бы кто-нибудь другой.

— Клянусь, что эта фраза звучала уже тысячи раз!

— Фред, ты должен посмотреть на картину в целом, а не на отдельные ее фрагменты, — попыталась объяснить Гвин. — Все это уходит в далекое прошлое. Танкреди испортили, когда он был ребенком. Скарсдейл разрушил личность сына…

Фред презрительно фыркнул:

— Великое извинение! Вас испортили, так вам все и должно сходить с рук. А каким, черт возьми, ты думаешь, было мое детство? Мой отец? Он правил семьей с помощью кулаков и ремня. Но я тем не менее никого не вынудил сигануть с крыши.

В словах Фреда сквозило сдерживаемое бешенство.

Несколько следующих недель Гвиннет почти не видела Фреда. Он укрылся в своей крепости на Канал-стрит и поднял подвесной мост. Когда они встретились, Фред был вежлив и сдержан.

Танкреди не звонил. Гвиннет решила, что он чересчур занят. В любом случае она и не ждала, что он позвонит, разве не так?

Гвиннет нашла себе новую квартиру на Западной Централ-парк и моментально туда переехала. Она не оставалась в своем пентхаусе на Парк-авеню ни минуты больше необходимого. Старая квартира пугала Гвин. Ночь за ночью она просыпалась в холодном поту, вновь и вновь переживая страшную картину: Гвин стоит в своей хорошенькой гостиной, смотрит сквозь раскрытые двери на пустую террасу и слышит воющий звук сирен…

В июне Фред уехал в Англию. Он оставался там долго и не подавал никаких признаков возвращения. Гвин звонила Фреду, часто писала письма и посылала открытки, но он не отвечал.

Наконец в начале октября Гвиннет сама навестила Фреда. Он, казалось, обрадовался встрече, но был рассеян и раздражителен. Риге много работал и снова жил в студии Доминика Каселли, рисуя день напролет, изредка прерываясь, чтобы перехватить бутерброд с сыром или выпить большую чашку крепкого чая, приносимого ему Синтией — тощей девочкой-подростком с волосами, заколотыми розовыми заколками, и ресницами, пушистыми, как у енота.

Синтия была очень гостеприимна по отношению к Гвиннет. Бросив взгляд на валяющийся в углу комнаты матрас и завернутую в его изголовье постель, Гвин подумала, будут ли они с Фредом спать вместе, но так и не решилась задать его вслух.

Слезящимися глазами восьмидесятилетний Доминик Каселли оглядел Гвиннет с ног до головы и вынес вердикт:

— Мешок костей. Точно — гребаный мешок костей.

Более он не обращал на Гвиннет ни малейшего внимания.

Каселли, по всей видимости, считал, что преклонный возраст дает право на сварливость и грубость, — и потому нисколько не стеснялся в выражениях. В течение всего дня Доминик раздавал направо и налево оскорбления всякому, кто попадал в зону слышимости его вечно недовольного голоса. Так продолжалось до самого обеда, отвратительно приготовленного Синтией, и последующего похода в пивнушку на углу улицы. Гвиннет сходила с ними в пив-бар только один раз, и этого хватило за глаза. Каселли выпил не правдоподобное для столь тщедушного человечка количество пива, совершенно захмелел и по дороге домой без всяких церемоний расстегнул ширинку своих серых жеваных штанов и помочился прямо на двери роскошного джипа «ровер».

Гвиннет уехала на следующий день; с плохо скрываемой радостью Синтия проводила ее до дверей.

Она навестила Катриону и сама об этом пожалела. Гвин чувствовала себя совершенно разоренной, потерявшей все: внешность, карьеру и, ко всему прочему, Фреда. По контрасту бизнес Катрионы шел в гору, дети были здоровы и жизнерадостны, да и сама Катриона светилась счастьем, поскольку Ши Маккормак благополучно вернулся с войны на Фолклендах.

Гордясь тем, что другом его матери был герой войны, Джулиан без умолку пересказывал историю десантирования разведывательного отряда Маккормака с самолета С-130.

— Их задачей было выяснить, какое оружие и средства связи использует противник, — рассказывал Джулиан тем снисходительным тоном, каким мужчины рассказывают женщинам вещи, в которых те ничего не смыслят. — И им пришлось вести свои действия в зимних боевых условиях. — Джулиан взглядом дал понять, что является первоклассным экспертом и в этом вопросе. — Он носил белый комбинезон, оружие они прятали в белых чехлах и жили по экстремальному режиму.

— Как это?

— Ax да, — Джулиан снисходительно улыбнулся, — вы, разумеется, не можете знать таких вещей. Это значит, что питались они всухомятку. Не готовили, понимаете? И спали где придется, если, конечно, вообще была возможность спать.

— Я ничего не знала несколько месяцев, — рассказывала Катриона. — Молю Бога, чтобы больше никогда в жизни не случилось ничего подобного.

Ши вернулся домой живым и здоровым.

— Я чувствую себя такой везучей…

«Более чем везучей», — заметила про себя Гвиннет, считавшая, что пребывание Ши на Фолклендских островах и ежедневные сообщения о погибших, бомбардировках и потопленных кораблях отвлекли Катриону от мыслей об ужасной смерти Андреа.

— У меня просто не осталось в душе места ни для каких других эмоций. Я просыпалась по ночам, крича от ужаса. И знаешь, — задумчиво добавила Катриона, — может быть, это звучит кощунственно, но я как-то чувствовала, что такой выход был лучшим. Андреа на самом деле уже много лет как умерла…

— Джесс, разумеется, чувствовала себя ответственной за все случившееся, — добавила Гвиннет. — Она почему-то винит себя за то, что Андреа стащила у нее портрет Стефана и что на выставке появился Танкреди. Словом, за все обстоятельства, приведшие к той последней прогулке по террасе, к тому последнему шагу.

— Но ведь Джесс всегда чувствовала себя за все ответственной, — заметила Катриона. — Это у нее в крови.

Стояла первая ночь праздника, 16 декабря 1984 года.

Прошла фиеста с ее процессиями и фейерверками; фейерверки закончились, и молодежь теперь взрывала динамитные шашки, отчего дребезжали окна близлежащих домов.

Джесс и Рафаэль прошли по многолюдным шумным улицам к собору, где собралось почти все население Сан-Мигеля посмотреть на Деву Марию, которую изображала хорошенькая девочка-подросток в голубеньком платьице, трясущаяся в кузове небольшого грузовичка, и Иосифа (для этой роли был выбран весьма миловидный парнишка) верхом на неспокойном ослике в сопровождении толпы ангелов, пастухов и наряженных в пончо «израильтян», несущих лампы и фонарики. Процессия ходила от дома к дому, ища место на постоялом дворе.

Прошло два года со дня выставки Джесс в галерее Вальдхейма. Она и не заметила, как пролетело время. Жизни Джесс и Рафаэля были так спрессованы в работе, постоянно разлучавшей их, разводящей в разные стороны в разное время и всегда — подальше друг от друга.

После представления Джесс и Рафаэль пошли прямо домой. На улице было жутко холодно, и празднество рассыпалось по домишкам, как теперь будет и впредь, до самого рождественского сочельника.

Рафаэль неожиданно страстно возжелал приготовить настоящие американские сандвичи и потому приволок из города целый пакет всяческой снеди: филей, сыр, ржаной хлеб, зелень. Геррера сам делал сандвичи, а Джесс тем временем наводила порядок в студии. Атмосфера была мирной и домашней. В такие минуты оба чувствовали, что принадлежат друг другу.

«Такое вот и бывает в замужестве, — печально подумала Джесс. — Или когда к тебе приезжает человек, заботящийся о тебе».

Они ели в постели, поскольку в доме гуляли сквозняки, а от масляного обогревателя Джесс не было никакого проку.

На противоположной стене в спальне висела последняя картина Джесс: густые заросли мясистых листьев, сочной травы и винограда.

В отношении картины Рафаэль испытывал смешанные чувства. Он был рад, что ее купила Гвиннет и картина вскоре отправится в Нью-Йорк.

— Эта работа напоминает мне картинку из книжки-раскраски, которая была у меня в детстве. Если правильно все раскрасить — увидишь спрятавшегося в траве тигра.

Гвиннет приезжала в ноябре, когда картина была уже почти закончена, и решила, что творение Джесс непременно должно украшать ее новую квартиру.

— Она восхитительна! — воскликнула Гвиннет в восторге. — Хотя и немного пугает меня. Так и хочется раздвинуть вот эти кусты и посмотреть, что за ними.

— На то она и рассчитана, — рассмеялась Джесс.

— В самом деле? — удивилась Гвин.

— Точно. И я клянусь, ты не прочтешь об этом ни в одном обозрении.

— Я никогда не читаю обозрений. Фред говорит, что художественные критики пишут больше мусора, чем кто-либо еще из ему известных.

Гвиннет все это время, казалось, только и делала, что путешествовала, к тому же она в очередной раз сменила квартиру. В третий с тех пор, как Андреа шагнула с парапета пентхауса на Парк-авеню. Новая квартира Гвиннет располагалась на третьем этаже.

— Не хочу жить высоко, — безапелляционно заявила она.

Джесс лежала бок о бок с Рафаэлем, пристально глядя на картину, словно сама она пыталась отыскать там притаившегося тигра. Вдруг Джесс резко отвела взгляд, так как внезапно поняла, что если она и в самом деле увидит зверя, то у него окажутся глаза Танкреди.

— Фред думает, что я до сих пор люблю Танкреди, — в отчаянии призналась как-то Гвин.

Стараясь не смотреть на подругу, Джесс поинтересовалась:

— А ты сама?

Ей показалось, что отрицательный ответ Гвин прозвучал слишком резко, чтобы быть достаточно убедительным. Или действительно к черту все? Особенно Танкреди?

Джесс тяжело вздохнула.

— О чем ты? — поинтересовался Рафаэль.

— Я думала о том, какой же прекрасной, какой простой может быть жизнь, и что она никогда такой не бывает.

По городу прокатилась новая волна взрывов. Ставни задрожали.

— Когда-нибудь, Джессика, ты поймешь, что сама можешь упрощать или усложнять жизнь по собственному усмотрению.

— И что же ты хочешь этим сказать?

Рафаэль запихнул в рот последний кусок сандвича и задумчиво стряхнул крошки с густого ковра черных волос, покрывавшего его грудь.

— Ты прекрасно знаешь, о чем я.

— Вообще-то я думала о Гвиннет и Фреде.

— Им самим придется решать свои проблемы. Я же говорю о наших с тобой. — Рафаэль опустил локоть и повернулся к Джесс:

— Посмотри на меня, Джессика.

Джесс неохотно посмотрела в глаза Рафаэлю, отлично зная все, что сейчас скажет Геррера. Это они уже проходили.

— Ты сама усложняешь собственную жизнь, — мягко начал Рафаэль. Одной рукой он принялся поглаживать густую гриву непослушных волос Джесс. — Она действительно может быть очень простой. Ты совершенно права.

Единственное, что ты должна осознать, что твоя жизнь — это твоя жизнь. Выбор делать тебе. И вовсе не обязательно воздвигать все эти барьеры между нами. Ты думаешь, что владение домом в Калифорнии и этим вот домом означает свободу и независимость? Но, Джессика, все это даром не нужно, если ты внутренне не свободна. Как бы там ни было, а имение в Нале стало для тебя обузой. Где же здесь свобода?

— Я же говорила тебе, что решила продать имение.

— Ты говорила об этом еще в прошлом году.

— Но я имела в виду, что сделаю это сейчас.

— Тебе не следует затягивать с продажей. Слишком много печальных воспоминаний.

— Я знаю, — Джесс захотелось расплакаться, — там со мной столько всякого случилось.

И все же она чувствовала, что поспешная продажа дома после трагической смерти Андреа будет своего рода предательством.

— Я серьезно, Джессика, — словно прочтя ее мысли, сказал Рафаэль. — Андреа больше нет. Макс тоже уехал; он счастлив в своем университете в Германии. Стефан давно умер. Ты выполнила свой долг. Отпусти их из своей жизни.

Динамитный взрыв прогрохотал в карьере за городом; эхо его, отразившись от гор, ворвалось в комнату.

— Идиоты, — сердито буркнул Геррера. — Перекалечат друг друга…

— Я продам его в следующем году, — заявила Джесс. — Обещаю. — Она бодро улыбнулась. — В конце концов, осталось всего две недели.

— Вот и хорошо, — кивнул Рафаэль. — Ты будешь рада.

С глаз долой — из сердца вон. А потом ты должна решить, нужен ли тебе я.

Джесс неожиданно почувствовала жуткий холод, и у нее перехватило дыхание.

— Что ты сказал?

— Что я не стану моложе, — досадливо вздохнул Рафаэль. — Мне уже пятьдесят. Мы слишком часто в разлуке. Я слишком сильно скучаю по тебе.

— Я знаю.

«Но что еще я могу сделать?» — подумала про себя Джесс в панике.

— Мы слишком нужны друг другу, да и время, как известно, не ждет.

Джесс подумала о том, что выхода нет. Она снова и снова пыталась отказаться от своего маленького домика в Сан-Мигеле. Пыталась, но не могла.

— Я никогда тебя об этом не спрашивал, — продолжал Рафаэль, — но ведь наверняка же есть какой-то выход? Ты Прекрасно работала прежде и в Койакане. Моя практика и мой госпиталь — в столице, не в Сан-Мигеле.

Более чем убедительно. Разумеется, Джесс не могла ждать от Герреры, что он займется частной практикой в маленьком провинциальном городишке.

Если бы только она так не боялась! Не страшилась так потерять независимость, пусть выдуманную, но порою вполне реальную.

— Тебе выбирать, Джессика.

Если бы только она могла ему поверить! Если бы на Джесс не давило так сильно сознание того, что ее судьба безнадежно связана с Сан-Мигель-де-Альенде, созерцать который она стала бы до конца своих дней.

К тому же следующим летом Джесс, возможно, вообще не станет. Надо подождать. Она не может дать окончательный ответ Рафаэлю, зная, что ее может здесь скоро не быть.

«ВЫ СНОВА БУДЕТЕ ВМЕСТЕ, НО ВАС БУДЕТ ОДНОЙ МЕНЬШЕ». Кому из подруг предначертана эта судьба?

Виктория жила опасной жизнью, но она, Джесс, тоже часто мотается между Мексикой, Соединенными Штатами и Лондоном; Гвиннет постоянно летает по всему миру. У «ягуара» Катрионы может лопнуть шина на шоссе М4 на скорости сто миль в час.

— У меня следующим летом выставка в Нью-Йорке, — прервала наконец молчание Джесс. — Первая моя выставка после смерти Андреа. Я должна много работать, чтобы закончить все картины. Но после выставки, — голос Джесс зазвучал твердо и уверенно, — я продам дом в Напе. И мы сможем больше времени проводить вместе. А если ты все еще будешь этого хотеть, мы поженимся. Обещаю. Пожалуйста, Рафаэль, дай мне несколько месяцев!

Семь месяцев, если быть точным. До 30 июня 1985 года.

— Так вы собираетесь пожениться?

На дворе стоял ослепительно яркий солнечный и морозный денек середины декабря. Гвиннет и Катриона в толстых свитерах и шарфах полулежали в складных деревянных креслах у теннисного корта, наблюдая, как Ши сосредоточенно отражает мячи, посылаемые весьма преуспевавшей в искусстве подач Кэролайн. Джулиан, прикусив кончик языка, напряженно следил за перелетавшими через сетку мячами и стремительно бросался искать пропущенные мячи в кустах, окружавших площадку.

— Нет, пока Ши не уволится. Но это произойдет уже скоро. Нельзя же до конца дней своих прыгать с парашютом и штурмовать захваченные здания! А пока, — натянуто улыбнувшись, добавила Катриона, — я стараюсь быть постоянно занятой делами, иначе в голову слишком часто лезут мысли о смерти, и я просто схожу с ума.

— Надеюсь, осталось действительно немного.

— Да. В моей жизни сейчас это самое главное. Замужество представляется мне чуть ли не случайностью… Странно, правда? — Катриона задумалась. — Вот нам уже за тридцать, а ни одна из нас не замужем — ни ты, ни я, ни Джесс. Помнишь Твайнхем? Представляешь, как мы ужаснулись бы в то время, если бы узнали о такой своей судьбе? Мы же тогда только и говорили, что о замужестве… только о нем и думали.

— Пока не появилась Виктория.

Над головами подруг пролетел ярко-зеленый теннисный мяч, приземлившийся в самом центре кустарника, что вызвало сердитый возглас Кэролайн:

— Джуль, ты совсем мышей не ловишь! У нас осталось всего два мяча. Иди и ищи.

— Виктория — да. — Катриона задумчиво покачала головой. — Знаешь, Ши довольно ревностный ее поклонник: он постоянно читает репортажи Виктории.

— Где она сейчас?

— В Бейруте. Дом, где находилась Виктория, бомбили.

Она едва выбралась из-под развалин — опять повезло. Просто немыслимо, на чем держится ее везучесть. И забавно, как часто ей удается оказываться именно там, где разворачиваются события. Думаю, что это репортерский инстинкт.

— Похоже, — осторожно согласилась Гвиннет, подумав о том, что бы на это сказала тетушка Камерон.

— В прошлом году я написала Виктории. Последний раз мы виделись перед самым рождением Кэролайн, и это была не лучшая наша встреча. Она попыталась объяснить мне что-то о Джонатане, но я ей не поверила. А теперь? Ты можешь себе представить, что можно быть такой наивной? Я наговорила Виктории массу гадостей. И мне захотелось снова с ней встретиться, чтобы извиниться. И я отправилась в Челси, — сообщила Катриона доверительно.

— Но Виктории там не было.

— Нет. Там был Танкреди.

Над кустами раздался победный клич Джулиана:

— Я нашел целых три мяча! Один пролежал здесь вечность — он насквозь мокрый!

Гвиннет задумчиво смотрела на невысокую, крепко сбитую фигуру подростка, то и дело выныривавшего из кустов, и неожиданно вспомнила другого мальчика, в другом саду, давно, и блики сентябрьского солнышка на голом каменном плече.

«Мне он нравится, — сказала тогда Катриона в итальянском садике пентхауса Гвиннет. — Он мне что-то напоминает».

Ну разумеется, напоминает — садик Танкреди. Гвиннет заказала архитектору более или менее точную копию именно этого внутреннего дворика, сама не понимая, зачем она это делает.

Что случилось в том доме, когда там была Катриона?

Занимался Танкреди любовью и с ней? Гвиннет решила, что нет. Катриона рассказывала свою историю совершенно спокойно.

— После этого я оставила все, как есть, — продолжала Катриона. — Я знала, что Танкреди сообщит Виктории о моем визите. Но я не хотела рассказывать Виктории о том, что в конце концов случилось с Джонатаном. Не хотела говорить о себе и, разумеется, о Ши. Я написала Виктории в прошлом году. Она не ответила. Мне очень хотелось получить от нее письмо, но я ее не виню. Я была такой сукой.

В эту ночь Гвиннет лежала в постели, не в силах уснуть, и слушала звуки стихающей к ночи гостиницы и гудки неожиданно подъезжающих к парадному входу автомобилей.

«Я стараюсь быть постоянно занятой делами, — сказала Катриона, наблюдая игру Ши с детьми, — иначе в голову слишком часто лезут мысли о смерти…»

Гвиннет думала обо всех людях, которых она знала и которые уже умерли.

Первая — тетушка Камерон. Ее некролог был опубликован в «Тайме». Тетушке было за девяносто.

Вдовствующую леди Вайндхем, дряхлую и прикованную болезнью к постели в очень дорогом доме для престарелых, нашли утром умершей от обширного инфаркта перед телевизором с зажатым в руке стаканом ежевечернего виски с содовой.

В усмерть пьяный Доминик Каселли брел по самому центру Тоттенхем-Корт-роуд, и его сбил автобус. Старик скончался мгновенно.

— Именно так и хотел помереть старый бродяга, — прокомментировал Фред. (Фред унаследовал дом Каселли со всей обстановкой и, к великому ужасу Гвин, вместе с Синтией — этой маленькой розововолосой бестией с енотовыми ресницами, сладко и остро пахнущую дешевым сексом.) Гвин заставила себя не думать о Синтии. Вместо этого она принялась размышлять о том, что некоторые смерти происходят в порядке вещей, а некоторые — противоестественно. о, : Противовесом старикам выступали Джонатан, Стефан, Андреа. И, не вмешайся в свое время Франческа, к ним могла бы присоединиться и сама Гвин.

Еще была Виктория, определенно стремившаяся к новым и новым опасностям. Возможно, вскоре наступит ее очередь.

Откуда-то сверху Гвиннет услышала голос:

«ВЫ СНОВА БУДЕТЕ ВМЕСТЕ, НО ВАС БУДЕТ ОДНОЙ МЕНЬШЕ».

— Пошел к черту! — крикнула Гвиннет кому-то в темноту комнаты.

Гвин пыталась забыть о голосе, убеждая себя, что «одной меньше» ;вовсе не означает, что кто-то из них должен умереть.

Но, несмотря на все усилия, Гвин не смогла удержаться от вопроса: могла ли Виктория предвидеть собственную смерть?

— Ерунда, — твердо сказала Гвиннет. — Никакая Виктория на самом деле не ясновидящая. Если бы так, то тетушка Камерон обязательно сказала бы об этом, а не стала бы переводить разговор на интуицию и наблюдательность. Тетушка Камерон была очень старой женщиной, но в расцвете сил.

Гвиннет сказала себе, что никто в здравом рассудке не станет верить в подобную чепуху. Конечно же, не будет. Суеверная абракадабра — не более…

И тем не менее она никак не могла выбросить из головы дату 30 июня 1985 года, которая была уже не за горами.

Чуть больше полугода.

— Вы с Гвиннет говорили сегодня о Виктории Рейвн. — Голый Ши стоял в дверном проеме ванной комнаты и вытирал полотенцем мокрые волосы. Вид у него был задумчивый и озабоченный. — Между прочим, вы сами-то замечаете, до чего часто говорите о своей подружке?

Катриона удивленно подняла голову и посмотрела на Ши:

— Нет. Я не замечала.

— О чем вы говорили сегодня?

— Не уверена, что вспомню.

— Постарайся. — По тону Ши Катриона поняла, что это непраздное любопытство. Он действительно хотел знать. :

— Ну-у-у, не о многом. Только о том, какая Виктория везучая, как она умеет всякий раз выходить сухой из воды. И как она всегда знает, где будет какая-нибудь заваруха, ну знаешь, когда случаются события.

— Почему ты так считаешь?

— Почему? — Катриона нахмурила брови. — Мне кажется, ты назвал бы это естественным чутьем на новости. Гвин, разумеется, — Катриона коротко рассмеялась, — считает Викторию ясновидящей.

— Когда ты последний раз видела Викторию?

— Много лет назад. Еще до рождения Кэролайн.

— Вы после этого как-то связывались?

— И об этом мы говорили с Гвин. Я пыталась, но Виктория не ответила.

— Хорошо.

— Хорошо? — Катриона поразилась загадочности выражения Ши. — Я хотела найти Викторию. Что в этом такого?

— Я хотел бы, чтобы ты с ней больше не встречалась. И не пыталась связаться. Никогда.

Катриона рассердилась. Ее приятельские отношения — сугубо личное дело.

Ши говорил бездоказательно, и Катриона потребовала у него объяснений.

— В свое время Виктория значила для меня очень многое. Мы вместе учились в школе.

— Это было давно.

— Но она все еще моя подруга.

— Я предпочел бы, чтобы вы расстались.

— В таком случае объясни причину.

Со многими недоговоренностями Ши объяснил.

Катриона попыталась понять.

— Да о чем, в самом деле, ты говоришь?

— Просто подумай, Кэт. Сама додумайся.

Последовало долгое молчание, в течение которого Катриона, растерянно глядя на Ши, попыталась привести в порядок свои мысли и нежелательные ассоциации, которые, как это ни ужасно, неожиданно принялись выстраиваться в стройную систему.

Виктория оказывалась в местах событий вовсе не благодаря ясновидению, но именно потому, что знала о них заранее. Это не имело ничего общего ни с «чутьем на новости», ни с «репортерским инстинктом». Имя Виктории раз за разом возникало «в не том месте и в не то время». Причем слишком часто, чтобы казаться случайностью.

Работа работой, но, может бы№, это лишь прикрытие?

Самое надежное?

— Ты хочешь сказать… — начала было Катриона, но вопрос ее оказался обращенным к закрытой двери в ванную.

Ши в любом случае не согласится и не опровергнет предположение Катрионы.

Одиноко сидя на постели, объятая ужасом Катриона прошептала слова, которых сама же и испугалась:

— Виктория Рейвн — террористка!

 

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

 

Глава 1

Глаза слипались от усталости. Путешествие казалось бесконечным. Джесс не могла дождаться, когда же оно закончится, хотя и страшилась того, что ее ожидает в конце пути.

Она прислонилась лбом к стеклу иллюминатора и посмотрела вниз на набрякшие дождем серые лохматые облака, похожие на грязную вату. Маленький самолет сотрясала болтанка.

Джесс откинула голову назад и раздраженно вздохнула. Почему они не летают выше, в чистом синем небе? Ей хотелось назад — домой. Она не хотела быть здесь. Джесс понимала, что будет раскаиваться в своем донкихотском порыве, бросившем ее за шесть тысяч миль от дома и через шесть часовых поясов.

Джесс вылила остатки водки из маленькой бутылочки, стоявшей на подносе, в пластиковый стаканчик с растаявшим кубиком льда и выпила. Она еще раз спросила себя, в сотый уже раз за последние двадцать четыре часа: так что же все-таки случилось с Викторией?

Сидевшая рядом с Джесс Гвиннет слепо уставилась в лежавший у нее на коленях номер «Ивнинг стандарт», на фото: молоденькая блондинка в бикини кувыркалась «колесом» на пляже. «Счастливая Кристина! — кричал заголовок. — Эта фотомодель от Килбурна отправляется в Рим, а контракт на съемки в фильме — ее Гран-при…» Но глаза застилал туман, и Гвин не суждено было узнать, за что Кристина получила свою награду. Да и потом, к чему?.. Суббота, 29 июня 1985 года — значилось на обложке журнала.

И это означало: завтра — 30 июня.

«Виктория умирает», — неожиданно подумала Гвиннет, когда она несколько часов назад вымеряла шагами сине-белый клетчатый ковер в вестибюле отеля «Ариэль» в Хитроу.

Ну конечно же, Виктория умирает. А что еще могло быть?

И, зная, что умирает, Виктория попросила Танкреди позвонить подругам. Казалось странным то, что Виктория пожелала, чтобы рядом с ней сейчас оказались подруги: какое утешение они могли принести ей? Хотя тетушка Камерон находила это ничуть не странным. Гвиннет, Джесс и Катриона много значили для Виктории. Так сказала Гвин тетушка Камерон.

Сидя в центральном ряду, Катриона односложными предложениями отвечала на вопросы своего соседа справа — бизнесмена, владельца завода по производству металлических ставней в северном Лондоне. Разговорчивый попутчик, казалось, задался целью вконец измотать Катриону предложением подписать контракт на поставку металлических ставней для сети магазинов в Белфасте. В настоящее время бизнесмен летел в Глазго, где у него намечалась еще одна выгодная сделка.

У Катрионы не было ни малейшего желания говорить о ставнях, особенно в Северной Ирландии. Ставни предназначены для защиты от пуль. Пули автоматически ассоциировались с насилием и убийством и напоминали Катрионе о Виктории.

«Что я здесь делаю? — с тревогой думала Катриона. — Почему не послушалась Ши?»

Теперь было окончательно ясно, что произошло какое-то несчастье. Виктория была заточена в Данлевене, возможно, в смертельной опасности, и она, Катриона, по собственной воле впутывалась в сомнительную историю.

Ши боялся за Катриону, и она это понимала. Он лучше чем кто бы то ни было знал подоплеку подобных дел. Знал, какие жуткие подводные течения скрыты под внешним лоском цивилизованного мира, какую невообразимую опасность они представляют для неискушенного или просто глупого человека, осмелившегося заглянуть за внешний облагороженный фасад политических отношений.

Сосед Катрионы был лыс, из ушей у него буйно росли волосы. Гладко выбритое розовое лицо напоминало Катрионе лицо пухлого младенца. Мужчина нажал кнопку вызова стюардессы на своем кресле и указал глазами на пустой стакан Катрионы.

— Составите мне компанию?

Катриона покачала головой.

— На сегодня немножко перебрали, а?

— Да, кажется так.

Катрионе захотелось, чтобы она верила в пророчество о 30 июня так же, как Гвиннет, но, имея теперь собственные секретные сведения о Виктории, понимала, что все это всего лишь детские суеверия. И в самом деле: если только как следует подумать, предсказание было полнейшей бессмыслицей.

Никто вовсе и не должен умереть точно 30 июня 1985 года. За прошедшие двадцать лет у всех четырех подруг было немало возможностей отойти в мир иной. Достаточно вспомнить ту же болезнь Гвиннет.

И вообще никто не должен умереть. Если бы, скажем, кто-нибудь из них — Гвин, Джесс или сама Катриона — решил бы не ехать в Данлевен, то их, бесспорно, было бы «одной меньше».

Нет — забыть о пророчестве! Опасность реальна, близка и непреодолима, как стальные ставни. Катриона вздрогнула.

Она почувствовала холодящий сердце страх. Подруги ехали узнать что-то, о чем сами предпочитали бы не знать, и потому случится нечто ужасное. С Викторией. С Ши. С ними со всеми…

Катриона вдруг почувствовала, как чей-то локоть тихонько толкает ее под ребра.

— Готов дать пенни…

Катриона в растерянности взглянула на своего соседа:

— За что?

— Готов дать пенни, чтобы узнать, о чем вы думаете, — подмигнул бизнесмен. — За ваши тайные мысли, дорогая. За что же еще?

— О-о-о… Я… — Катриона снова решительно помотала головой. — Мои тайные, мысли? О нет. Вам они вряд ли будут понятны.

Ян Маккей, друг и деловой партнер Катрионы, встретил подруг в аэропорту Глазго и повез их на своем новеньком перламутровом «ситроене» к себе домой, в имение Драмбар.

Драмбар представлял собой чудовищное сооружение викторианской эпохи, расположенное на берегу реки Клайд: массивное здание из красного кирпича с башнями, зубчатыми стенами и ярко выкрашенными окнами. Замок был построен сотни лет назад прапрадедом Яна, тоже Яном, преуспевшим в поставках для флота скобяных изделий, канатов и снастей.

Последний из Маккеев приумножил богатство рода, воспользовавшись преимуществами, которые давала близость имения к аэропорту Глазго: Ян увеличил великую империю Маккеев, добавив к ней компанию по грузовым авиаперевозкам. Новые доходы он направил на полную реконструкцию Драмбара, переделав там все — от верхушки самой высокой башни до фундамента. И ужасное по виду, но весьма импозантное здание теперь было готово присоединиться к предприятию Катрионы «В гости к феодалу».

Яну Маккею было страшно приятно приветствовать Катриону и ее подруг в своем капитально отремонтированном доме. Ян искренне гордился своими новыми ванными и гостевыми номерами, и его смутило то, что Катриона взирала на все это великолепие без особого восхищения.

— Надеюсь, все в порядке? — робко спросил он.

— Ах, Ян, — поспешила уверить Маккея Катриона, — все просто чудесно! Вы с Леонией проделали большую работу.

Катриона не кривила душой: огромные комнаты с высокими потолками теперь приятно поражали пастельными тонами, цветастыми ситцами, уютными диванчиками, покрытыми коврами; две новые ванные комнаты ослепляли блеском самого современного оборудования — лампы инфракрасного излучения, вентиляторы, душевые стояки и биде.

Но ковры и биде меньше всего сейчас занимали мысли Катрионы.

— Самая большая заслуга здесь принадлежит Леонии.

Это она все тут перепланировала, — Ян повел Катриону вниз по широкой лестнице, мимо картин в богатых массивных резных рамах с горными пейзажами, каньонами, озерами и оленями с огромными ветвистыми рогами. — После того как дети разъехались на учебу, ей просто необходимо было чем-то занять себя… Как раз то, что надо.

Внизу, в роскошной гостиной с весело пылавшим камином, их встретила жена Маккея Леония — полная сорокалетняя женщина. Она с энтузиазмом разливала по бокалам херес и предлагала гостям сыр, совершенно счастливая возможностью пообщаться с новыми знакомыми. Катриона, Джесс и Гвиннет изо всех сил старались быть хорошими гостями, но дружеский разговор поддерживался с трудом. Подруги даже не смогли по достоинству оценить замечательный ужин, состоявший из тушеной утки, запеченной лососины и клубничного мусса.

— Ах, но вы же, должно быть, страшно устали, — тактично заметила Леония. — Вы проделали такой дальний путь.

— И он еще не закончен, — вставил Ян. — А куда вы, кстати, едете? — небрежно спросил он.

— К друзьям, они живут недалеко от Обана.

— Может быть, я их знаю? — В Шотландии было очень мало-, поместий или землевладельцев, которых не знал бы Ян Маккей, если не лично, то понаслышке.

— Не думаю.

— И все же, — настаивал Ян.

«Катриона покачала головой:

— Это всего лишь деловой визит.

Ян посмотрел на Катриону просиявшими глазами:

— Деловой визит? В самом деле, Катриона?

Маккей ждал ответа, но Катриона больше ничего не сказала. Она взглянула на Гвиннет, задумчиво помешивавшую свой кофе в старинной фарфоровой чашке, потом на Джесс, которая разглядывала висевшую на противоположной стене картину, изображавшую большого марала в зарослях дрока.

Ян чувствовал, как напряжение, подобно разряду электротока, переходит от одной женщины к другой. Сразу было видно, что за всем этим стоит тайна.

— Ну что ж, — поднялся Маккей, — полагаю, вы прекрасно знаете, как вам поступать.

Катриона с благодарностью улыбнулась Яну:

— Я все тебе расскажу позже, Ян.

Проснувшись на следующее утро, 30 июня, подруги увидели, что противный мелкий дождь, моросивший вчера весь вечер, уступил место сияющему солнечному утру с бледно-голубым небом и легким ласковым ветерком.

Внизу они обнаружили Леонию за подготовкой импровизированного пикника.

— Не следовало беспокоиться! — запротестовала Катриона, надеявшаяся прибыть в Данлевен еще до ленча. — Нам осталось ехать не более четырех часов, максимум — пяти.

— Ах Боже мой! — воскликнула радушная хозяйка, укладывая в корзину бутылку хорошо охлажденного рейнвейна, завернутые в фольгу сандвичи с гусиным паштетом, фрукты и головку местного ароматного сыра. — Дороги здесь ужасные, и путешествие может занять у вас целый день. К тому же всегда приятно сделать в пути остановку.

После этого хозяйка дома, несмотря на отсутствие аппетита у всей компании, заставила подруг плотно позавтракать.

Было ясно, что Леония — женщина, считавшая своей святой обязанностью накормить и, как говорится, обогреть.

Ян настоял на том, чтобы Катриона отказалась от арендованного автомобиля, и вместо него предложил свой мощный джип «рэйндж-ровер».

— Мне машина не нужна, и я не вижу смысла тратить деньги на аренду, если есть альтернативный вариант.

За день до того Маккей предусмотрительно залил полный бак бензина, напомнив, что сегодня воскресенье, и, следовательно, большинство заправочных станций могли запросто оказаться закрытыми. Он заставил Катриону сесть с ним в джип и подробнейшим образом проинструктировал о назначении каждого рычага и переключателей.

— Предполагаю, что тебе прежде не доводилось водить подобного монстра.

Катриона старалась сдерживать свое раздражение, хотя и не была уверена, что Ян его не заметил.

— Веселее, девчата! — напутствовал Маккей, когда троица наконец погрузила вещи в багажник и уселась в полном составе в машину. — А то выглядите, точно едете на похороны.

— Поезжайте осторожно!.. — крикнула вслед тронувшемуся автомобилю Леония.

Наконец Маккей оказались в пределах видимости зеркала заднего обзора: стоящие рядышком на белой гравиевой дорожке перед воротами замка, улыбающиеся и машущие вслед руками. Начался последний этап путешествия.

Время перевалило за одиннадцать. И когда только успело кончиться утро?

Несмотря на разгар дня, движение на шоссе А82 от Орианларича до Тиндрама было довольно спокойным, и Катриона смогла держать приличную скорость. Но когда подруги свернули на основную трассу и влились в колонну экскурсионных автобусов и семейных экипажей с домиками-прицепами, они поняли, что, действительно доберутся в Данлевен в лучшем случае к вечеру.

Хотя остановка на ленч была не предусмотрена, теперь, когда цель поездки была не за горами, подругам захотелось вдруг оттянуть, насколько это возможно, встречу с тем, что их ожидало. Катриона свернула с дороги в самом начале озера Лох-Эйв, где они намеревались воспользоваться приготовленным для них Леонией завтраком. Говорили подруги мало, лишь поглядывали на тени облаков, скользящие по кристально чистой голубой поверхности озера, и на холмы, ярко раскрашенные лучами на удивление щедрого сегодня солнца. Чуть впереди расположилось на привал добропорядочное семейство: несколько маленьких детей кричали, бегая по траве вокруг толстой женщины в розовом шерстяном джемпере, кипятившей на походной плите воду для чая.

Картина была такой безмятежной, такой милой и приятной, что тревоги сами собой отступили на задний план: на солнечном бережке, в соседстве с мирным семейством, не могло случиться ничего ужасного.

Гвиннет старалась не думать о том, что часа через два снова увидит Танкреди. Чтобы отвлечься, она пристально наблюдала, как женщина разливает чай по пластиковым чашкам. Гвин испытывала приступ зависти. Эта супружеская пара с детьми, чаем и маленьким автомобильчиком казалась такой счастливой!

Катриона виновато и трепетно гадала, как скоро вернется Ши из очередной поездки неизвестно куда и не попытается ли он ее догнать. Ему скажут, что Катриона поехала в Шотландию. На всякий случай она оставила дома номер телефона Яна Маккея. Ян скажет Ши, что Катриона уехала в Обан. Свяжется ли тогда Ши с Данлевеном? Она решила, что, разумеется, свяжется. Особенно когда узнает, что с ней поехали Джесс и Гвиннет. Катрионе жутко захотелось вернуться на уютный диванчик в Драмбар. Но возвращаться было уже поздно. Они зашли слишком далеко и должны продолжать. Время шло.

Джесс следила за сменой цветов и красок на озере и холмах, на какое-то время совершенно позабыв о том, где она находится и зачем. Потом в ее воображении возник образ Танкреди, осторожно крадущегося в два часа ночи по коридору, чтобы сделать свои тайные телефонные звонки. В голове вновь закружились тревожные вопросы. Что же случилось? Почему так секретно? Мог ли Танкреди просто разыграть их? Джесс была уверена, что он никогда не повел бы себя так, случись настоящая беда, так что все это — простая игра.

Размышления подруг прервала Катриона, сказавшая твердо:

— Больше оттягивать нельзя. Время идет. Нам лучше двинуться.

Женщины собрали остатки продуктов в корзину. Погода, вечно непредсказуемая в этих краях, быстро менялась: солнечный диск затянула мутная пелена облаков, поднимался ветер; минута — и на землю хлынул дождь.

Поверхность озера стала холодно-серой, покрытой белесой рябью дождя, а дальние холмы совершенно растворились за стеной ливня.

Подруги ехали сквозь дождь, держа путь к западу от озера — к Таинуилту, и вскоре почувствовали близость побережья: воздух наполнился запахом мокрого вереска с соленым привкусом моря. Было три часа пополудни. В этот странный день с его постоянно меняющейся погодой и время казалось непредсказуемо переменчивым: то оно до бесконечности растягивалось, то вдруг безо всякой связи сжималось до кратких мгновений, будто чьи-то гигантские пальцы играли с ним, словно с куском эластика.

— До Обана, должно быть, уже недалеко, — предположила Катриона, пристально всматриваясь в дорогу сквозь беспрерывное мельтешение дворников на ветровом стекле, едва справлявшихся с потоками воды. — А сколько от него до Данлевена? — спросила Катриона у Гвиннет.

— Около пятнадцати миль, но медленной езды.

— Думаю, не намного медленнее, чем сейчас.

Движение в западном направлении было редким, но встречные машины, возвращающиеся с отдыха, шли сплошным потоком. Катриона раздраженно вздохнула и попыталась обогнать двигавшуюся перед ними с черепашьей скоростью фермерскую повозку, груженную овцами. Повозку мотало из стороны в сторону и, несмотря на звуковые и световые сигналы, которые подавала Катриона, возничий никак не желал прижаться ближе к обочине, продолжая свой путь, окатываемый грязной водой, летевшей из-под колес встречных автомобилей. Так они тянулись миль пять, но как только Катриона решила, что им придется терпеть такое издевательство до самого Обана, повозка неожиданно свернула вправо, на размытую грунтовую дорогу.

— Слава тебе, Господи! — с облегчением вздохнула Катриона и изо всех сил нажала на педаль газа.

Теперь, когда впереди не было ни одной машины, джип, взревев, рванулся вперед, словно вырвался из клейкой ловушки. На повороте Катриона обошла большой грузовик.

— Теперь уже недолго. Мы будем в Обане в…

И тут с невероятной быстротой случилось нечто потрясающее.

Раздался глухой звук, и «рейндж-ровер» затрясло.

Катриона вскрикнула. Самый жуткий из ее ночных кошмаров становился явью.

Кто-то обстреливал их машину. Катриона заехала в засаду. Террористы или спецподразделение? А какая тут разница? Они попали под огонь. Их всех убьют, и во всем только ее, Катрионы, вина.

— Пригнитесь! — закричала Катриона и инстинктивно повернула автомобиль влево на травянистую обочину, но руль уже не слушался ее. Значит, их подбили, причем очень серьезно.

Потом Катриона снова закричала, увидев нечто огромное, фиолетовое, надвигавшееся прямо на нее, и почувствовала всем своим существом кошмарный металлический хруст столкновения. Прежде чем она потеряла сознание, перед глазами у нее замелькали неясные, отрывочные образы: хромированная решетка, похожая на клыки динозавров, мертвенно-бледное молодое лицо, смотревшее на Катриону сквозь очки, и абсолютно бессмысленная надпись золотыми буквами по черному фону: «ТУРЫ ДУГЛАСА В ГОРЫ».

— Теперь успокойтесь. Вы не виноваты, дорогая.

Катриона поняла не сразу.. Она была уверена, что все они умерли. Тем не менее она сидела, сгорбившись, на мокрой траве под дождем и чувствовала боль в животе, и ее ужасно трясло.

— Простите. Я очень извиняюсь…

— Все в порядке, милочка. Никто не пострадал.

— Но человек, который в нас стрелял… пистолет…

— Бедная душечка. Не было никакого пистолета.

— Конечно же, не было. — Гвиннет взяла руки Катрионы в свои ладони и принялась интенсивно их растирать. — Баллон лопнул. Ну и дела! Что за невезуха…

— Сейчас, сейчас, душечка. — Леди с крупными зубами, в синей велюровой шляпе налила из термоса чай и протянула стаканчик Катрионе. — Я положила побольше сахара, чтобы шок быстрее прошел.

Кто-то держал над Катрионой зонт. Все вокруг были добры и ласковы — от мотоциклиста из Автомобильной ассоциации, вызвавшего грузовик-эвакуатор, до полицейского, прибывшего из Аргиля, и группы дамочек средних лет, возвращавшихся на автобусе из своего воскресного бинго-клуба.

И все считали Катриону героиней.

— Бедная, бедная душечка, — наперебой трещали дамочки. — Но какое мастерское вождение — так быстро свернуть в сторону! Просто фантастика! И как назло, точно одной лопнувшей на крутом повороте шины было недостаточно, тут еще густой туман, скользкая дорога и молодой Джимми Синклер, спешивший домой, к чаю, несся прямо по разделительной полосе.

Автобус, казалось, мало пострадал, если не считать широкой блестящей царапины на фиолетовом боку. Бледное лицо Джимми Синклера, разглядывавшего эту царапину, приняло зеленоватый оттенок.

— Уж они-то заставят его заплатить за нанесенный ущерб, — удовлетворенно кивнула головой тучная матрона в темно-красном плаще. — И поделом.

Вскоре прибыл грузовик-эвакуатор и вытащил искалеченный «рейнджровер» из кювета. Крен был невелик и, по словам флегматичного механика, повреждение было не столь серьезно, как можно было подумать на первый взгляд.

Катриону, Джесс и Гвиннет довезли до города на изумрудно-зеленом фургончике с надписью «ТОМАС МАККВАРРИ И СЫНОВЬЯ, ПОСТАВКИ СУХИХ ВИН И СПИРТНЫХ НАПИТКОВ». Мистер Маккварри, проявив к пострадавшим живейший интерес и страстное желание оказать им помощь, сначала завез подруг в гараж, перед закрытыми воротами которого уже стоял «рейнджровер» («Сегодня они работать не будут — воскресенье»), а потом оставил в полицейском участке — открытом, но практически безлюдном. Было ясно, что лишь немногим по вкусу совершать правонарушения в выходной день.

Мистер Маккварри хотел было отвезти их еще в больницу: после перенесенного потрясения Катриону все еще била дрожь («Доктор даст вам чего-нибудь успокаивающего»), а у Джесс опухла коленка, которую она сама не помнила как повредила во время столкновения. Маккварри удивил твердый и единодушный отказ женщин.

— Господи! Уже и так слишком поздно, — заламывая руки, воскликнула Джесс.

К тому времени, как они закончили заполнение бланка происшествий, стало еще позже.

— Уже за семь, — стуча зубами, констатировала Катриона.

Гвиннет позвонила Яну Маккею, чтобы сообщить плохую весть о его машине. Катриона никак не могла заставить себя поговорить с Яном.

— Я просто не могу… сказать ему. Я позвоню завтра утром. — Катриона задрожала от ужаса, услышав, что Гвин оставила номер телефона в Данлевене. — О нет. Не надо было этого делать!

— Ax, ради Бога, Кэт! Разумеется, Маккей должен знать, где найти тебя. Он ужасно волнуется.

— Я за все заплачу, — чуть не плача протянула Катриона.

— Не смеши. За все заплатит страховая компания. Ян волнуется за тебя!

Следующей телефон заняла Джесс, попытавшаяся дозвониться до Танкреди. Последствия автоаварии привнесли в ее настроение, исполненное тревоги и страха, частичку агрессивности.

— Если мы так уж сильно ему нужны, Танкреди придется приехать и забрать нас отсюда. В конце концов, мы сделали все, что в наших силах.

Но телефон в Данлевене был, занят. Не освободился он и через пятнадцать минут.

Джесс повторяла свои попытки еще полчаса, набирая номер с интервалом в десять минут.

Жена местного констебля оказалась очень сердобольной женщиной и принесла расстроенной компании чай.

— Какая досада, что вы не можете дозвониться. Возможно, они просто не правильно повесили трубку.

— Нет, они не могли… — покачала головой Джесс. — Этого не может быть. Он не мог не правильно положить трубку.

Он ждет нас.

— Тогда, вероятно, поломка на линии. Эти ужасные дожди вечно приносят одни несчастья. — Жена констебля взглянула сначала на струи воды, стекавшие по оконному стеклу, а потом перевела взгляд на вытянувшиеся, измученные лица путешественниц. Бедные милашки, что за ужасное начало для их отпуска. — Вам лучше поискать комнату на ночь. Можете поехать к вашему другу завтра утром, когда немного отдохнете.

Но Гвиннет была непреклонна:

— Мы приехали издалека, и теперь мы ни за что не откажемся от своего намерения.

— Сегодня вечером нам надо быть в Данлевене.

Реакция последовала незамедлительно.

— Данлевен… — Женщина переводила взгляд с лица на лицо со смешанным выражением благоговейного страха и живейшего любопытства. — Ах, ну да…

Реплика эта давала понять, что в Данлевене живут очень странные люди. Этим все и объясняется.

Таксист оказался пожилым неразговорчивым человеком в плаще и шарфе. Явно недовольный перспективой ехать в столь дальний путь по отвратительной погоде и не менее отвратительной дороге, он все время ворчал, несмотря на обещанные двадцать пять фунтов за беспокойство. Таксист высадил подруг на продуваемом ветрами внутреннем дворе замка Данлевен и, немедленно развернувшись, так рванул с места, что из-под колес автомобиля во все стороны полетела галька.

Прижавшиеся друг к другу Джесс, Гвиннет и Катриона смотрели на замок; порывистый ветер неожиданно налетал с разных сторон и обдавал их струями ледяного дождя. Высокие гранитные стены, и ни единого огонька. Данлевен выглядел опустевшим.

Гвиннет нащупала в темноте железный трос колокольчика и с силой его дернула. Было слышно, как звонок прозвучал внутри замка и прокатился эхом по всему зданию.

Никто не шел открывать двери.

Подруги потерянно посмотрели на удалявшиеся в темноте красные габаритные огни исчезнувшего вскоре за дальним поворотом такси. Сердитый его водитель — единственная нить, связывавшая подруг с внешним миром, — теперь, задним числом, казался добрым старым дядечкой, очень дружелюбным и милым.

— Ну это уж слишком! — Гвиннет шагнула назад, посмотрела вверх на грязные стены и сунула руки глубоко в карманы плаща. С нее достаточно. Она совершенно окоченела. Впервые за все это время Гвин уже не волновало то, что по ту сторону ворот находился Танкреди и что он скоро предстанет перед ней — улыбающийся своей пленительной улыбкой, перед которой она никогда не могла устоять. — Ну ладно. Мы приехали. Дальше что?

Джесс посмотрела на обитую железом дверь и подняла воротник парки, защищаясь от дождя. Колено ныло. Гнев куда-то улетучился, осталось лишь дурное предчувствие, костлявыми пальцами сдавливавшее горло и грудь. В голове звучало эхо бесконечных частых гудков в телефонной трубке.

Несчастная Катриона дрожала. Ей хотелось плакать.

— Там никого нет.

— Разумеется, есть. Должен быть.

Они подождали. Гвиннет во второй раз подергала колокольчик.

— И что же, вы думаете, мы должны… — начала было Катриона.

Но в этот момент дверь на хорошо смазанных петлях бесшумно отворилась.

В дверном проеме стояла стройная фигура, приглушенный свет из прихожей за ее спиной падал на серебристые волосы, четко обрисовывал высокие скулы и глубоко посаженные глаза.

— Кто там? — Женщина разглядывала поздних гостей с явным недоумением. — Что вам нужно? — Тон вдруг изменился:

— Джесс? Гвин? Кэт? Вы… Ну что ж, — смиренно вздохнула Виктория Рейвн, — раз уж вы здесь, думаю, вам лучше войти.

Виктория. Жива и здорова.

Она явно не ожидала приезда подруг и, очевидно, не была осчастливлена подобным обстоятельством.

«Ничего не понимаю», — подумала Гвиннет.

Поставив вещи у ног, они неловко топтались в полутемном холле.

— Мы пытались дозвониться из Обана, — объяснила Джесс.

— Я сняла трубку с рычага. — Виктория крепко зажмурилась, словно пытаясь этим прогнать непрошеное видение.

Открыв глаза, она тем не менее снова увидела трех подруг и поморщилась. — А почему вы вообще приехали?

— По просьбе Танкреди. Он нам позвонил.

Виктория выглядела ошеломленной.

— Тан-кре-ди позвонил? Когда?

— Три дня назад. И говорил очень встревоженно, — ответила Джесс.

— Гвиннет прилетела из Нью-Йорка, — вставила Катриона. — А Джесс проделала свой путь из Мехико.

— Мехико, — эхом повторила Виктория. — Это действительно далеко. — Она сосредоточенно разглядывала подруг, вероятно, пытаясь уловить смысл их приезда. — Но что вам сказал Танкреди?

Джесс глубоко вздохнула. Она была сбита с толку. Неужели их в конце концов одурачили самым глупым образом?

— Он сказал, что мы нужны тебе. Мы приехали помочь.

— Боюсь, что уже не сможете, — покачала головой Виктория.

Ее длинные прямые волосы ярко блестели в свете ламп.

В холле стоял жуткий холод. Тоном, каким запоздало извиняются перед гостями, приехавшими после пятичасового чая, Виктория добавила:

— Спасибо, что приехали, в любом случае очень мило с вашей стороны.

Подруги не знали, что же им делать дальше. Не ждет ли Виктория, что они тотчас развернутся и уберутся восвояси?

— А Танкреди здесь? — спросила Гвиннет. — Может, нам лучше поговорить с ним?

Губы Виктории исказила бессмысленная улыбка.

— Он — наверху. В своей комнате.

Но Виктория и не пошевелилась, чтобы провести подруг к брату.

Гвиннет нервно хрустнула суставами пальцев.

— Могу я подняться? Я знаю, где его комната.

Словно это было только вчера, Гвин представила эту уединенную монашескую комнату с высокими арочными окнами и односпальной кроватью, стол, книги и старинный кувшин с тазом.

— Если хочешь. — Виктория кивнула.

Дверь в комнату Танкреди была закрыта.

Подруги в нерешительности остановились перед ней. Из комнаты не доносилось ни звука.

— Он болен? — спросила Гвиннет шепотом. — Или спит?

Мы не хотим его беспокоить.

— Не обеспокоите. — Виктория открыла дверь, они вошли, и в нос им ударил резкий неприятный запах какого-то дезинфицирующего средства, смешанный с застаревшим «ароматом» плесени и гнили.

Старуха с жидкими седыми волосами поднялась со стула, на котором сидела, и вопросительно повернула к вошедшим каменно-застывшее лицо.

— Все в порядке, Кирсти, — успокоила старуху Виктория. — Это друзья.

Единственным звуком, сопровождавшим их путь до постели, был стук высоких каблуков Гвиннет по голому деревянному полу.

Они встали плечом к плечу у постели и безмолвно уставились на лежавшего на ней человека.

— Но это не… — начала было Гвин.

С первого взгляда это, конечно же, был не Танкреди.

На кровати лежал совершенно изможденный человек: сложенные на груди руки походили на клешни, обтянутые дряблой кожей; волосы — седые, впалые щеки густо покрыты мертвенно-бледными пятнами.

Но это был Танкреди, и он был мертв.

— Сегодня где-то около полудня, — сказала Виктория.

Гвиннет издала слабый невольный страдальческий вздох.

Катриона зажала рот руками и отвернулась.

— Мне так жаль. Я бы никогда не приехала. Мы не знали.

— Разумеется, не знали. Откуда?

Джесс неотрывно смотрела на спокойное, исчахнувшее лицо.

— Как долго он болел?

Виктория пожала плечами.

— Кто знает? Но еще два последних месяца он был не так уж и плох.

В комнате повисло молчание. Как бы извиняясь, Гвин спросила:

— Что это было?

— А что бы вы думали, зная тот образ жизни, который он вел? — раздраженно ответила Виктория. — СПИД, конечно. Надеюсь только, он думал, что это стоит того.

 

Глава 2

Они сидели в гостиной у оконного выступа, за тем же самым столом, за которым Гвиннет когда-то пила чай с тетушкой Камерон, с той только разницей, что вместо подноса с чайным сервизом на столе стояли стаканы и графин с виски. Путешествие теперь представлялось подругам далеким и таким же нереальным, словно оно было проделано в другое время и кем-то другим.

Кирсти сидела, окаменев, на старинном стуле с гнутой спинкой, слишком маленьком для ее крупной фигуры. Глухим голосом кухарка рассказывала гостям:

— За ленчем все было как обычно. Он даже попросил омлет с грибами и петрушкой, и я поставила на поднос стакан молока… Он так сильно похудел, совсем как мальчишка — кожа да кости… ;

Лицо Кирсти сморщилось в попытке удержаться от рыданий.

Виктория налила стакан виски и вставила его в руку Кирсти:

— Выпей. Тебе полегчает.

Кирсти всхлипнула, выпила, поперхнулась и задумчиво вытерла рот тыльной стороной ладони.

— Не могу поверить, что его уже нет… Ему было шесть лет, — обратилась Кирсти к Джесс, Гвиннет и Катрионе, — когда он приехал сюда в первый раз. Огромные глазищи, черные волосы и осунувшееся лицо, ни слова не говорившие о том, как они жили в той жаркой стране. Мальчика надо было откормить. Я сказала себе: «Хорошая домашняя пища вернет здоровый цвет его впалым щекам». — Кирсти жалобно вздохнула. — Мистеру Танкреди всегда нравилось, как я готовлю.

— Кирсти нашла его сегодня после обеда, — сообщила Виктория.

Глубоко засунув руки в карманы широких штанов, она подошла к окну. Стоя спиной к присутствующим, Виктория смотрела сквозь двойные стекла на сырую темень за окном.

Окрепшим голосом Кирсти продолжила:

— Я поднялась наверх забрать поднос после ленча. Мистер Танкреди выглядел лучше, чем обычно. Он стоял у комода и сам делал какие-то расчеты, видно, молоко и омлет придали ему сил. Улыбаясь, он взял двух кисок и сказал, что у них шерсть, как ворс на ковре. И еще он сказал, что хочет остаться один и поспать до чая. — Глаза Кирсти наполнились слезами. — Я не видела пузырек. Я не думала. Я не могла поверить, что он может это сделать…

— Доктор дал Танкреди могадон, — перебила Кирсти Виктория, — как успокоительное.

— Мистер Танкреди не спал ночами. Бедный мальчик, он так мучился. У него не было сильных болей, но он не мог сомкнуть глаз.

— Он терял память, знаете. Так бывает при болезни Альцгеймера. — Виктория говорила, обращаясь к морю, небу и скалам. — С каждым днем он все больше и больше забывал, терял нить разговора, прерывался на середине предложения…

Но самое худшее заключалось в том, что Танкреди знал, что с ним происходит. Мы играли в триктрак, в шахматы, и я старалась проигрывать… — Виктория сердито покачала головой. — Смерть его не очень волновала. С интеллектуальной точки зрения Танкреди даже нравилось наблюдать, как умирает его тело. Но только не мозг. Для него это было агонией.

Он кричал от злобы и бешенства, пока сам вдруг не забывал, с чего так разошелся. Потом снова вспоминал, что забыл, и начинал плакать…

Кирсти уставилась на свои толстые грубые пальцы.

— Я зашла около шести узнать, не хочет ли он хересу, и сыграть с мисс Викторией в карты. А он, должно быть, уже несколько часов как помер — успел уже остыть. — Кирсти мимоходом рассказала неприятные подробности, сопутствующие смерти: о том, как она, надев толстые резиновые перчатки, драила порошком комнату и убирала невыносимо пахнувшее постельное белье Танкреди, которое тут же сожгла в большой кухонной печи. — Мы обмыли бедного мальчика и сменили на нем пижаму. Это было нетрудно — он стал совсем легким.

В гостиной повисло тягостное молчание.

— Он принял сверхдозу? — спросила наконец Гвиннет. — Вы уверены?

Кирсти кивнула:

— То был новый рецепт. Сто таблеток. Мы нашли пустой пузырек под кроватью.

— Какая разница? — устало спросила Виктория. — Он все равно бы умер через месяц.

— Мы и предположить не могли, что это случится с Танкреди, — призналась Джесс. — Мы думали, что это будет одна из нас.

— Танкреди всегда был одним из нас, — пробормотала Катриона.

Гвиннет не смогла, удержаться от вопроса:

— Но почему он выбрал именно этот день? Почему именно сегодня?

— А что тут такого? — безучастно спросила Виктория.

— Да то, что сегодня — тридцатое июня, день, когда…

— Ах да, — вспомнила Виктория. — Сеанс. Что ж, в этом есть какой-то смысл. Танкреди, видимо, нашел такой ход искусной шуткой. Он всегда славился чувством иронии.

Гвиннет вся подалась вперед на своем стуле.

— Ты хочешь сказать, что Танкреди знал о сеансе?

— Разумеется. Я рассказала о нем много лет назад. Танкреди нашел это забавным. — Видя, как у Гвин перехватило дыхание и на лице у нее застыло чувство крайнего изумления, Виктория удивилась:

— Только не говори мне, что действительно веришь в эту чепуху.

Прошло несколько часов.

Разговор шел бесцельный, несвязными урывками. Подруги не знали, что делать. Лечь спать казалось немыслимым;

Они слишком переутомились.

В третий раз после приезда дедушкины часы в углу комнаты принялись названивать и отбивать время.

Полночь.

День 30 июня наконец официально закончился.

— Ну, — поднялась Виктория, — не можем же мы сидеть тут всю ночь.

Зажав под мышками комплекты постельного белья и одеяла, Джесс, Гвиннет и Катриона отправились в бывшую комнату тетушки Камерон, где должны были провести остаток ночи.

Они оставили Викторию на пороге комнаты Танкреди: темная фигура на фоне бледного освещения.

— Иди спать, Кирсти, — услышали подруги голос Виктории. — Ты совсем измоталась. И не забудь, что доктор Макнаб будет здесь рано утром.

Оскорбленная до глубины души Кирсти закричала:

— Мне уйти? И оставить мистера Танкреди одного?

— Он не будет один.

— Я ему нужна. Он всегда говорил мне…

— Ему больше никто не нужен, Кирсти. Больше не нужен. Но я побуду с ним. Я его сестра. Прошу тебя, иди спать.

— Они собираются просидеть с ним всю ночь, — в ужасе прошептала Джесс. — И ругаются из-за этого.

Внизу, в холле, Виктория кричала:

— Оставь меня в покое! — Потом слабым, молящим голосом попросила:

— Разве ты не понимаешь, что это мой последний шанс. Больше я его не увижу… никогда.

Гвиннет плотно закрыла дверь.

— Не могу слушать.

Джесс первой проснулась от беспокойного сна и посмотрела в окно на зарю, занимавшуюся на кристально чистом, без единого облачка небе. День обещал быть великолепным.

И, познав, как ей думалось, самое худшее, душа Джесс просветлялась, подобно небу. Танкреди умер. Для него все было кончено, но время неумолимо — наступал новый день. День для жизни и новых начинаний.

В огромной, на удивление современной кухне Кирсти разбивала яйца в большую глиняную чашу. На сковороде аппетитно шкворчал бекон. Убитая горем кухарка вяло поздоровалась с подругами и поставила еду на стол.

Пришла Виктория. Выглядела она очень спокойной. На ней были свежевыстиранная светло-коричневая рубашка и синие джинсы; еще влажные после мытья волосы были собраны в тугой пучок на затылке. Нежная кожа под глазами потемнела, подобно свежим синякам.

Кирсти с готовностью засуетилась около Виктории, словно наседка над последним уцелевшим цыпленком.

— Вы должны сейчас же съесть эту яичницу, мисс Виктория. Я поджарила ее очень слабо специально, как вы любите.

В восемь часов прибыл доктор Макнаб — крепкий старик в старомодном твидовом костюме и сером вязаном жилете, поверх которого болтался неопределенного цвета галстук.

Доктор пробыл в комнате Танкреди долго; после этого в гостиной он подписал свидетельство о смерти.

— Это случилось несколько раньше, чем мы предполагали.

— Да, — согласилась Виктория и предложила доктору кофе.

— Спасибо, — поблагодарил Макнаб. — Да, с молоком и сахаром. Вы хотите, чтобы я занялся необходимыми распоряжениями?

— Если вам не трудно. Кремация. И как можно скорее.

Разумеется, никакого вскрытия, доктор Макнаб. — Виктория посмотрела на доктора спокойным усталым взглядом. — Тетушке Камерон это не понравилось бы.

Чуть позже Катриона взяла единственную оставшуюся в Данлевене машину — старинный «бентли» Танкреди (две тонны стали, хрома и отделки ореховым деревом) и поехала в Обан уладить формальности с ремонтом «рейндж-ровер», а заодно позвонить Яну Маккею. Разбитый автомобиль теперь казался почти забавным приключением.

Вернувшись в Данлевен, Катриона обнаружила там неописуемо грязный коричневый фургон и двух молодых людей с каменным выражением на красных лицах. Приехавшие погрузили на носилки завернутый в простыни труп.

Джесс и Гвиннет в неловком молчании стояли у дверей.

За ними с окаменевшим от горя лицом взирала на происходящее Кирсти. Виктория куда-то пропала.

— Нам лучше поискать ее, — предложила Катриона. — Ей не следует оставаться одной. Не сейчас.

Подруги осмотрели замок, но Виктории не было ни на кухне, ни в гостиной, ни в ее спальне, ни в комнате Танкреди.

— Может быть, она уехала? — предположила Катриона.

Но тут Гвиннет вспомнила о библиотеке.

Они вошли в длинный полутемный зал, воздух в котором был холоден и сух; огромный глобус все так же стоял на своей подставке, полки с книгами в кожаных переплетах поднимались вверх до самого сводчатого потолка.

Здесь они и обнаружили Викторию, сидевшую во главе длинного дубового стола, бездумно листавшую страницы старинной книги в изъеденном жуками деревянном переплете, — флорентийское издание семнадцатого века «Энеиды» Вергилия. Рядом на столе лежали бювар и карандаш.

Виктория была занята составлением некролога: «В Шотландии после болезни… семейные похороны. Без цветов».

— Для «Тайме» и «Телеграф», — холодно сообщила Виктория, после чего спросила:

— Его уже увезли? Я не слышала — двери были закрыты.

— Да.

Виктория кивнула.

— Я лучше продиктую это по телефону, — сказала она, вставая и собирая бювар.

Сказала так, словно речь шла об объявлении дня очередного заседания органов местного самоуправления местной газеты.

Катриона вглядывалась в неестественно спокойное лицо и измученные глаза Виктории; ее дрожащие пальцы, постукивающие по карандашу на бюваре, казалось, жили сами по себе.

— Почему бы тебе немного не прилечь, когда ты закончишь с этим делом? — предложила Катриона.

Она подумала о чашке горячего чая с толикой бренди. И разумеется, Виктории следует принять что-нибудь успокоительное, благо Макнаб позаботился об этом. Вначале доктор предполагал, что в доме должно было остаться полно таблеток могадона: минуту или две он подозрительно смотрел то на Викторию, то на Кирсти, но в конце концов, кажется, поверил кухарке, которая сказала, что Танкреди в очередном припадке ярости разбил пузырек и спустил все таблетки в унитаз. Тяжело вздохнув, Макнаб выписал новый рецепт для Виктории.

— К вечеру, как закончу свои дела, непременно заеду, проверю, как вы тут, — уезжая, заверил он…

— Полежать? — Виктория изумленно посмотрела на Катриону.

Джесс поддержала подругу:

— Кэт права. Ты устала больше, чем сама полагаешь.

Почему бы не прилечь, хотя бы ненадолго? Мы ответим на телефонные звонки, если они будут. И съездим за покупками, если тебе что-нибудь нужно.

— Мы посидим с тобой, — предложила Гвиннет, — если тебе нужна компания.

— Нет. Спасибо.

Викторию всегда нелегко было в чем-либо убедить. Она постоянно подчеркивала, что не нуждается в чужих советах.

Но Катриона вспомнила смерть своего отца и Джонатана.

Виктория все же была человеческим существом, и ею владело горе. Катриона обняла подругу за худенькие плечи.

— Ну давай же. Иди наверх и ложись. Я приготовлю тебе чай и бутылку горячей воды в ноги. Я знаю, что ты сейчас чувствуешь.

Но Виктория моментально напряглась и вырвалась из объятий подруги.

— Ты так думаешь? В самом деле? — С глазами, похолодевшими и тусклыми, словно олово, Виктория заявила:

— В таком случае тебе хорошо.

— Ну конечно. — Катриона напомнила себе, что бы она чувствовала сейчас на месте Виктории, когда ее единственный брат не только умер, но еще и умер такой ужасной смертью. — Я тоже теряла любимых людей. Точно так же.

— Так же? — Виктория очень аккуратно положила карандаш на стол, будто он был стеклянный. Она осторожно закрыла лежавшую перед ней старинную книгу и пустым голосом произнесла:

— Сейчас его сжигают. Может быть, в полдень.

— Полагаю, что так. Да. Но не думай об этом. Попытайся думать о чем-то хорошем. Вспоминай счастливые моменты, проведенные вместе с ним.

Виктория подняла голову. Что-то вспыхнуло в глубине ее глаз.

— Счастливые моменты?

— Вспомни, как Танкреди присылал тебе корзины от «Фортнама», запрещенные в Твайнхеме. И аметистовое кольцо, которое он тебе подарил. Ax, — Катриона всплеснула руками, — таких воспоминаний наберется немало.

— О да, — кивнула Виктория.

— Ну вот и ладно. Пойди ложись.

Виктория сухо рассмеялась.

— Такие счастливые моменты… — Тут Виктория подняла голову и посмотрела на подруг, взгляд ее застыл на Гвиннет. Виктория улыбнулась, губы ее при этом вытянулись в узкую, словно лезвие ножа, полоску. — Я расскажу вам о таких моментах, если хотите. А знаете, какой был счастливейшим из всех?

Гвиннет медленно покачала головой, ей вдруг захотелось ничего не знать об этом.

— Это был мой день рождения, — насмешливо начала Виктория. — Мой одиннадцатый день рождения. Танкреди было четырнадцать. Тогда мы в первый раз легли спать вместе и занялись любовью. Мы оба делали все так, как прочли в «Декамероне» и в «Тысяче и одной ночи»… Я просила об этом Танкреди два года, — изображая из себя маленькую девочку, добавила Виктория, — но он не соглашался. Говорил, что не станет этого делать, пока мне не исполнится одиннадцать. Он подарит мне это на день рождения. Ах да… тогда же Танкреди подарил мне и аметист.

 

Глава 3

— Я расскажу вам о Танкреди, если хотите: теперь вам можно узнать все. — По тону Виктории было непонятно, преподносит она свой рассказ в качестве награды или же наказания. — Вы проделали такой большой путь, вы того заслужили.

Говоря это, она широким быстрым шагом шла по заросшей вереском дорожке: устремленный прямо перед собой взгляд не замечал прекрасной ясной погоды, ноги не чувствовали упругости дерна под ногами, уши не слышали ласкового шума сверкающих морских волн. Гвиннет, Джесс и Катриона, запыхавшись, семенили рядом.

Наконец Виктория остановилась у источенной ветрами и дождями скалы — места, явно ей знакомого. Она села. Подруги тоже выбрали себе по камню и расселись. Они ждали в нервном нетерпении, но Виктория, казалось, не спешила начать свой рассказ. Виктория задумчиво глядела на отару овец, спускавшихся с дальнего холма. Две овечки были совсем еще маленькими — ягнята весеннего окота. Помолчав еще немного, Виктория заговорила голосом ровным и задумчивым. Ее бесстрастный тон придавал рассказу еще большую зловещесть.

— Мне не было и четырех лет, когда я сюда приехала, Танкреди было почти семь. Два маленьких сицилианца. Я даже не говорила по-английски. — Виктория невесело усмехнулась. — Скарсдейл наказывал меня за незнание английского. Запирал на целый день без воды и пищи в туалете.

В такие моменты день казался мне годом. После наказания я вообще не осмеливалась заговорить и молчала месяцами. Если не считать Танкреди, то я была безмолвна, точно привидение. — Повеселевшим голосом Виктория продолжала:

— Я помню то место — Палаццо де Корви — либо как черный провал с кричащим откуда-то издалека голосом матери, либо как белую ослепительную жару и тень Скарсдейла на камне.

Я представляла, как его тень ложится на меня и начинает пожирать заживо. Я видела, как эта тень покрывает весь внутренний дворик и гонится за моей жизнью. Изо всех сил стараясь стать невидимкой и боясь всего на свете, жила я в этом замке.

Отара остановилась на ярко-зеленой лужайке. Овцы принялись щипать траву. Один из ягнят настойчиво бился головой в грязный, со свалявшейся шерстью бок матери в поисках соска.

— Но Танкреди, конечно же, досталось больше — он ведь был старше. Он прожил в страхе на три года дольше меня. Ему тоже по ночам снились кошмары, в которых он возвращался на Сицилию. Танкреди просыпался один в темноте и кричал в панике до тех пор, пока не выбивался из сил.

Он очень боялся темноты, но зажигать свет ему не позволяли.

Скарсдейл не разрешал навещать Танкреди ни его матери, ни кому бы то ни было еще. «Танкреди должен мужать», — говаривал Скарсдейл.

— Я знаю, — не желая того, покачала головой Гвиннет. — Тетушка Камерон мне рассказывала.

— Она не знала и половины всей правды. — Виктория еще плотнее сжала и без того побелевшие губы. — Скарсдейл заставлял нашу мать одевать Танкреди в самую теплую шерстяную одежду и заставлял его стоять посреди двора на самом солнцепеке в тридцатиградусную жару до тех пор, пока мальчик не падал в обморок. Кроме того, были еще и вечеринки. Скарсдейл будил Танкреди и тащил смотреть на оргии.

Мальчик наблюдал, как незнакомые мужчины трахают нашу мать на глазах у смеющегося Скарсдейла. К шести годам Танкреди уже научил себя никого не любить, никому не верить, ничего не хотеть.

— Но почему? — ужаснулась Катриона. — Как только можно проделывать подобные вещи с маленьким ребенком?

Виктория криво усмехнулась.

— Скарсдейл ненавидел Танкреди, считая, что тот бросает ему вызов, а ведь он был всего лишь маленьким мальчиком! — срываясь на шепот, воскликнула она, но тут же, взяв себя в руки, продолжила:

— Танкреди совершенно не правильно себя вел, понимаете, за исключением разве темноты.

Если бы он хотя бы раз заплакал, Скарсдейл, вероятно, просто презрел его и оставил в покое. Мне кажется, Танкреди был просто глупым. Но потом умерла мать. Мы не знаем как, да оно, собственно, и не важно. В любом случае, мы уже слишком надоели Скарсдейлу и потому больше никогда его не видели.

— И он отослал вас сюда.

— Да, в Данлевен. Стояла зима, и было морозно… До этого мне и в голову не приходило, что на свете существует такой холод. Я не могла уснуть ночью и забралась в постель к Танкреди. Мне было так страшно и так холодно, а он всегда был таким теплым. Танкреди крепко обнял меня и сказал, что все будет хорошо, пока мы вместе. После этого я спала с ним почти каждую ночь, пока тетушка Камерон не отправила меня из замка.

Джесс подумала о своем нормальном детстве: о сестрах и подружках, о катании на пони и хорошо воспитанных родителях, имевших, конечно, собственные недостатки, но и в сравнение не шедших с графом Скарсдейлом.

Джесс представила себе Викторию и Танкреди, прижавшихся друг к другу в темноте, чтобы согреться, создающих собственный мир фантазий, которые уносили их души за дозволенные пределы.

— Мы занялись сексом, потому что это было приятно, — рассказывала Виктория. — Все казалось естественным. Мы никогда не испытывали разочарования. По крайней мере в то время. Мы целовали и ласкали друг друга. То, что казалось особенно приятным, мы повторяли до пресыщения.

Впервые я испытала оргазм, когда мне не было еще и восьми. К одиннадцати годам я думала, что умру, если мы наконец не совокупимся по-настоящему. И злилась на Танкреди за то, что он заставляет меня ждать. Но уже тогда для своих лет Танкреди был крупным юношей, очень хорошо развитым физически, почти мужчиной. А я была маленькой. Он говорил, что в свои одиннадцать я выгляжу только на девять.

А мне было плевать. Тело мое было уже давно готово.

После дня рождения мы занимались любовью каждую ночь. Мы придумывали игры, сочиняли сценарии разных забав. Мы наряжались и порой занимались вещами, которые вычитывали из книг Скарсдейла. К тому времени мы знали в его библиотеке каждую книгу, к тому же обнаружили коллекцию порнографических открыток. И никто ни о чем не догадывался. — Голос Виктории стал злым. — Это была наша тайна. Хотя к моменту смерти Скарсдейла, я уверена, тетушка Камерон уже догадалась. Она нас и разлучила: отправила меня в школу.

— В Твайнхем.

— Да, в Твайнхем. — Виктория мрачно усмехнулась. — Впервые в моей жизни мы разлучились с Танкреди.

Наступило молчание. Издали слышался хруст травы, которую щипали овцы. Жужжали насекомые. Солнце припекало спины.

Виктория, подперев подбородок руками, смотрела вдаль, на собирающиеся в тучи облака.

— Для тебя это, должно быть, было ужасно, — робко вставила Катриона.

— Да. Никогда я не чувствовала себя такой одинокой.

Тогда я узнала, что то, чем мы занимались с Танкреди большую часть своей жизни, было дурно, понимаете? Я почувствовала себя уродкой. А там оказались все вы — такие нормальные, такие самоуверенные, до боли самодовольные, — и я отдала бы все за то, чтобы быть такой, как вы, быть нормальной. Потом я возненавидела себя за подобные мысли. Мне они казались предательством по отношению к Танкреди. Проще было возненавидеть вас. Я захотела поднять каждую из вас за шиворот и как следует встряхнуть, чтобы выбить вас из вашей уютной, устроенной жизни.

«Так она завидовала нам, — размышляла Катриона. — Как странно. Оказывается, я все это время была права». Ей стало страшно, до боли, жаль Викторию. Захотелось взять подругу за руку, успокоить, пообещать, что в конечном счете все будет хорошо.

Джесс сидела, плотно сжав колени. Пожевывая травинку, она никак не могла сообразить, что должна сказать. Да и что тут скажешь?

— Что ни говори, — прервала молчание Виктория, — а так оно и было. Может быть, это хоть что-то вам объяснит.

«Все как в греческой трагедии», — подумала Гвиннет, но решила отложить мысли о Виктории и Танкреди на потом.

Испытанный ею эмоциональный шок оказался очень сильным, почти невыносимым.

Молчание длилось долго, очень долго.

Наконец Джесс заговорила:

— Да, это и впрямь кое-что объясняет: «Мне захотелось… выбить вас из вашей уютной, устроенной жизни».

Конечно, ты и должна была тогда так чувствовать, и ты на самом деле выбила нас из обычной жизненной колеи. Ты заставила нас узнать, что значит быть несчастной и недовольной собой.

— Знаю. — Виктория сплела пальцы и слегка оперлась на них подбородком. — Вот почему я наговорила вам всякой всячины на сеансе, хотя сама и не предполагала, что кто-нибудь из вас воспримет гадание всерьез. Даже Гвин…

«Только не говори мне, что на самом деле веришь во все это…» Гвиннет решительно замотала головой:

— Но ты нисколько не прикидывалась. Все твои предсказания сбылись. Я сделала миллион долларов еще до тридцати лет, и как ни странно, благодаря «безупречному телосложению».

— Ты слишком долго терзалась мыслью о своем уродстве. Я не могла больше терпеть этого, потому что ты ею вовсе не была. Уродкой, я имею в виду. Ты была красива, просто не видела себя со стороны.

— А Джесс уехала в другую страну и стала яснее видеть.

— У Джесс талант, а провинциальная жизнь в Клочестершире его просто бы убила. И я ведь никогда не говорила, куда Джесс уедет, разве не так? Что касается Кэт: любой дурак тогда мог сказать ей, что она попросту теряет время со своим Джонатаном. Он даже почти не писал ей… И уж конечно, нисколько ее не любил. Я хотела, — Виктория обратилась к Катрионе, — чтобы ты сама прочно встала на ноги, а не молилась на своего Джонатана.

Подруги задумались.

— И, таким образом, мы все разъехались и совершили предначертанное, — прервала возникшую паузу Джесс. — А ты нас запрограммировала.

— Как тебе будет угодно. — Виктория пожала плечами и добавила:

— Извините.

— Не за что. — Джесс откинулась на куст вереска и прикрыла ладонями глаза от яркого солнца. — Ты заставила нас не быть самодовольными овцами. Ты вынудила нас по-настоящему заглянуть в себя и посмотреть, кто мы на самом деле и кем бы могли стать. Мы все тебе очень обязаны, даже если тобой руководили злые намерения.

— Ну-у-у не-е-ет, — запротестовала Гвиннет. — Это не правда. Я не верю! — Гвин закрыла глаза: в голове замелькал калейдоскоп образов, сливавшихся и разрывавшихся, смешивавшихся и образовывавших новые видения. — А как же другие предсказания? Что Джесс никогда не выйдет замуж за Стефана фон Хольценбурга?

— Да она к тому времени уже сама так решила.

— И что Бейлод убьет меня?

— Ну, это я для острастки, — призналась Виктория. — А потом, ведь Бейлод и вправду испугался. Кажется, он обладал чрезмерным влиянием на тебя, и влияние это было разрушительным. Если бы я, как ты веришь, была ясновидящей, возможно, я смогла бы напугать тебя и заставить саму бросить Бейлода. Но тогда, видишь ли, я чувствовала определенную ответственность, поскольку сама привела тебя к той ситуации, заставив измениться. Сейчас я бы с большим успехом помогла тебе выбраться. Вот перед кем я действительно виновата, так это перед Кэт. Не было необходимости быть такой жестокой.

Гвиннет закрыла глаза ладонями. В своем замешательстве она почти явственно слышала спокойный голос тетушки Камерон, вопрошавшей: «Какова в предсказании доля предположения и какова доля приложения простой психологии?»

— Так, значит, ты все-таки не ясновидящая? — выпалила Гвин. — И никогда ею не была?

— По крайней мере не в том виде, в каком мы себе представляли прорицательницу, — заметила Джесс, — объятой пламенем предсказательницей судьбы.

«Виктория Рейвн такая же ясновидящая, как вы или я», — сказал Карлос Руис, знавший Викторию как никто, за исключением тетушки Камерон и Танкреди.

Тут все вопросы внезапно вылетели из головы Джесс.

Ясновидение, программирование — какая разница? Все это к делу не относилось. Все прошло и, конечно, не имеет значения.

Неожиданно Джесс увидела себя в галерее Вальдхейма в Нью-Йорке, свою встречу с Танкреди, первую за много лет, и вспомнила, как заметила неладное, ощутила начинавшуюся болезнь сквозь его здоровую загорелую кожу. Рядом с Танкреди стоял Генрих, его новый красавец друг, которому теперь уже, несомненно, ни за что было не стать звездой мировой величины. Возможно, что и Генрих уже умер. Джесс похолодела.

— Виктория, — спросила она охрипшим от волнения голосом, — когда ты в последний раз была близка с Танкреди?

Виктория повернулась к Джесс, прикрыв от ослепительного солнца козырьком ладони глаза, так что невозможно было разглядеть их выражения.

— Восемнадцать лет назад, в Париже, в шестьдесят седьмом. Когда мы встретили Стефана. Это было в последний раз. — Виктория устало улыбнулась. — Я знаю, о чем ты подумала. Но Танкреди заболел два года назад.

Поднялся ветер. Тени облаков, подобно черным пальцам, скользили по залитым солнцем холмам. Виктория призывно поднялась на ноги.

— Нам лучше сейчас вернуться. Скоро пойдет дождь.

В замке их ждали сообщения. Звонили из гаража в Обане: окончательная смета на ремонт «рейндж-ровера» составила пятьсот девяносто семь фунтов и семьдесят пять центов, включая работу и запасные части; в связи с летней запаркой ремонт можно было начать только на следующей неделе. Его преподобие викарий Далглиш приедет в половине шестого обсудить детали предстоящих похорон. Он надеялся, что условия будут приемлемы.

Доктор Макнаб вернулся в семь часов вечера и сам себя пригласил на ужин:

— Никогда не упускаю возможности насладиться кулинарным искусством Кирсти, если только позволяют обстоятельства.

Ужин состоял из того, что Кирсти называла «на скорую руку»: суп, омлет по-испански, салат и покрытая пылью бутылка великолепного мозельского из погребов Скарсдейла.

— Прямо банкет, — просиял доктор Макнаб. — Никакого сравнения с разогретой тушенкой и засохшим «чеддером».

Отправив Викторию в постель и приказав ей перед сном принять успокоительное (прекрасно зная, что Виктория этого не сделает), Макнаб сказал:

— Я рад, что вы здесь. — Доктор втиснулся в свой маленький «остин». — Надо, чтобы кто-нибудь был с Викторией рядом, хорошие друзья, например, хотя она прежде отрубит себе руку, чем позволит это. Э-хе-хе. — Макнаб зажег потухшую трубку и выпустил облачко вонючего дыма. — Я наблюдал за ней последние месяцы. Знаете, она немножко меня пугает. Она избегает общества. Запирается изнутри, если вы поймете, что я имею в виду. — И неожиданно спросил:

— Она ведь не просила вас приехать, а?

Джесс покачала головой.

— Нам всем позвонил Танкреди.

— Да. Разумеется, он должен был это сделать, зная, каково будет ей. Он прекрасно знал… и я могу представить, чего ему стоило встать с постели и сделать все эти звонки. — Макнаб задумчиво погрыз мундштук своей видавшей виды трубки. — Знаете, вам нужно увезти Викторию отсюда. Увезите куда угодно: что бы там ни было, но она не должна оставаться одна в Данлевене. Я сделаю все от меня зависящее, но вы должны мне помочь. — Доктор пристально посмотрел на подруг. — Здесь у Виктории больше ничего не осталось. Ничего.

Джесс лежала у окна на просторной двуспальной постели тетушки Камерон и наблюдала за медленными северными сумерками. В утомленном мозгу бесконечно прокручивались события сумасшедшего дня.

— Их связь со Стефаном стала концом нашей, — рассказывала Виктория Джесс, когда они возвращались из вересковых зарослей. — Он был так вульгарен. Ему не следовало быть таким жестоким. В Париже я начала ненавидеть Танкреди.

Теперь Джесс очень ясно себе представляла: трое таких близких друзей — и тут Танкреди все больше очаровывается золотоволосым юношей. Его темные глаза наполняются лаской, рука как бы случайно обнимает плечо Стефана, голос сладок и чувственен, и Виктория все это видит.

— Не было сил сносить эту муку. Я чувствовала себя такой одинокой. И не было никого, кому бы я могла довериться. Нелепо жаловаться на то, что твой брат тебе изменяет. Тогда я и сняла кольцо, подаренное Танкреди, и больше никогда его не носила.

На другой стороне кровати, опершись на локоть, лежала Гвиннет и рассматривала фотографию двух маленьких детей: мальчик — жгучий брюнет и девочка — яркая блондинка.

Гвин краснела при мысли о собственной неожиданной наивности.

— Годами любовники или любовницы сменяли друг друга, — поведала Гвин Виктория. — Джонатан, Урсула Вичини и ты, разумеется. Я знала, что ты у него в комнате, в тот день, в Челси. Танкреди сделал это, конечно же, намеренно.

Он рассчитал, что я приду домой именно в это время и услышу ТВОЙ ГОЛОС.

Гвиннет вздрогнула, вспомнив звук тех давних шагов на мраморном полу.

— Я заставила Танкреди уехать со мной в Шотландию.

Прости меня. — Голос Виктории был холоден, — Но позже, поняв, насколько глубоко ты его полюбила, я надеялась, что мне удастся вовремя это остановить. На следующей неделе ты уезжала в Калифорнию, и я думала, что время и расстояние помогут тебе быстрее забыть Танкреди. Хотя мне следовало бы знать лучше: Танкреди не забывает никто.

Катриона лежала, натянув на себя одеяло до горла, на шезлонге времен королевы Анны, обтянутом скользким полосатым атласом.

— Рано или поздно я оказалась бы не в том месте, не в то время, и все было бы кончено, — звучал в голове Катрионы голос Виктории. — Но мне чертовски везло. Всегда. Смешно, не правда ли? Я просто не могла сделать неверного шага.

Я встречалась и брала интервью у очень опасных людей, таких, как Карлос Руис… О Карлосе Руисе когда-то говорила и Джесс, характеризуя его как человека мягкого.

— Опасных? — переспросила Катриона.

Виктория холодно улыбнулась.

— Очень. Но мы вместе прошли долгий путь. Он заботился обо мне, устраивал встречи и интервью, которые я никогда бы не смогла сделать по другим каналам. Он также вытаскивал меня, если где-нибудь происходили экстраординарные события, и я делала потрясающие репортажи.

— Но почему? — недоумевала Катриона. — Зачем он это делал?

— У него получалось великолепное прикрытие. Я была для Карлоса ценной находкой.

«И это все?» — подумала про себя Катриона и тут же порывисто спросила:

— Только как прикрытие? Джесс говорила, что Карлос тебя любил.

— Он меня использовал, — покачала головой Виктория. — А я использовала его. Все по-честному.

— О-о-о… — Катриона обдумывала свой очередной вопрос:

— А ты не боялась, что люди могут подумать, что ты была… — Катриона замялась, подыскивая подходящее определение, — замешана?

— Ты хочешь сказать, — без обиняков уточнила Виктория, — не была ли я тоже террористкой?

Катриона прикусила губу.

— Ну-у-у…

— Разумеется, все так и думали, — запросто констатировала Виктория. — В конце концов я ведь всегда оказывалась в центре событий, не так ли? И всегда выходила сухой из воды. Что же еще обо мне можно было подумать?

— Я , я не знаю, — смешалась Катриона.

— Думаю, что и никогда не узнаешь. Но запомни, Кэт: я искала смерти только себе. И никому более.

За окном все еще не наступила полная темнота, и Джесс могла видеть горбатые черные очертания гор на фоне неба стального цвета.

Вот уже вторую ночь подряд они слышали, как внизу, проскрежетав металлическим голосом свою мелодию, принялись отбивать полночь старинные часы.

Гвиннет неожиданно спросила:

— Как вы думаете, а доктор Макнаб знает? Ну, о Виктории и Танкреди?

— Полагаю, догадывается.

— Но что же, ради всего святого, вы считаете, мы можем сделать? — спросила Катриона.

Ответа на ее вопрос не последовало.

Наступил вечер вторника. Похороны были назначены на полдень следующего дня.

— Теперь вы можете, собственно говоря, ехать, — сказала за ужином Виктория.

Подруги не видели Викторию почти весь день: она провела большую часть времени в библиотеке, и никто не осмелился ее беспокоить.

Теперь Виктория сидела на резном дубовом стуле во главе двадцатифутового обеденного стола. На ней было рубиново-красное длинное платье, волосы аккуратно заколоты на затылке. Выглядела Виктория царственно, отчужденно и строго.

— Очень мило, что вы приехали. Не думайте, что я не оценила вашего поступка, но завтра все закончится. Вам нет более нужды оставаться в Данлевене.

Виктория, разглядывая телячью вырезку, зажаренную с чесноком и розмарином, которую поставила перед ней Кирсти, ковырнула мясо острым, как бритва, ножом с широким лезвием.

Кирсти, принесла блюда из молодой картошки со сливочным маслом, мятой, спаржей и консервированным горошком.

— Как тебе будет угодно, — отозвалась Джесс, как только Кирсти вышла из комнаты. — А как ты? Что вообще собираешься делать?

Джесс чувствовала себя очень неуютно, задавая этот вопрос.

— Еще слишком рано, — сказала она перед ужином Гвин и Катрионе. — Нельзя торопить Викторию с ее планами на будущее. Людям порой нужны месяцы, даже годы, чтобы оправиться от подобного потрясения.

— Ты говоришь так, будто Виктория — вдова, — возразила Гвиннет.

— Ну-у-у… — задумалась Джесс. — Так она и есть вдова, разве не так? Даже больше.

— Мы должны, — поддержала Джесс Катриона. — У нас совсем немного времени. Мы пробудем здесь столько, сколько сочтет нужным Виктория, а это будет недолго. В конце концов, мы можем просто попытаться и немного встряхнуть ее, заставить снова думать.

На вопрос Джесс Виктория приподняла изящную бровь.

Джесс показалось, что все они вновь вернулись в Твайнхем — настолько было очевидно превосходство Виктории над ней, Гвин и Катрионой.

— У меня здесь куча дел. — Виктория помолчала. — А вам-то что за забота?

— Ты вернешься в газету? — упорствовала Джесс.

Виктория полила мясо мятным соусом из серебряного кувшинчика в античном стиле.

— Не думаю. Сомневаюсь, чтобы они там жаждали моего возвращения. Я с ними поссорилась.

— Почему?

— Мне больше не нужна газета, — не стала объяснять Виктория. — Все это уже не важно.

— Конечно, у тебя сейчас такое состояние, — посочувствовала Гвиннет. — Но не можешь же ты оставаться здесь вечно.

— Почему бы и нет? Здесь мой дом.

— Но — одна?

— Вовсе не одна — Кирсти тоже остается.

— Да, но…

— И я буду слишком занята, чтобы иметь время интересоваться людьми. Я намерена составить каталог всей библиотеки. Знаете, мать так и не смогла закончить эту работу.

А тут ее — на годы.

«Вам нужно увезти отсюда Викторию куда угодно…» — настойчиво просил доктор Макнаб.

Джесс посмотрела на сидевшую во главе стола Викторию и представила себе лицо подруги через несколько лет: запавшие глаза, паутина глубоких морщин, опутавшая узкогубый рот; с годами Виктория станет еще более эксцентричной и нелюдимой, без конца горюющей об утраченной любви, сосредоточенно разглядывающей пыльные порнографические альбомы из библиотеки Скарсдейла.

Джесс отвела взгляд.

— Ну что ж, это — твоя жизнь.

— Благодарю. Я рада, что ты так же смотришь на сей предмет.

«Да, здесь дом Виктории, — размышляла Катриона, — и никто не вправе забрать ее отсюда силой… Но она не должна оставаться в одиночестве, да и Кирсти не вечна».

Словно в поисках совета, Катриона принялась блуждать взглядом по комнате: большая голова лося над камином, высокие окна в глубоких нишах, почерневшие балки потолка, два комплекта рыцарских доспехов, охраняющие арочную дверь, ведущую в холл и, наконец, два выцветших стяга над этой дверью — ратные трофеи предков Скарсдейлов.

— А Данлевен входит в национальный реестр? — неожиданно спросила Катриона.

— Нет. — Виктория вновь наполнила бокалы. — Скарсдейлы не любили вмешательства в свои дела. Они сохраняли свободное владение собственностью. Никаких связей. Никаких пут.

«Когда Виктория постареет, — подумала Гвиннет, — она будет выглядеть совсем как тетушка Камерон. Да она со своими белыми волосами и сейчас натуральная тетушка Камерон, хотя ей всего тридцать семь».

— Ты думаешь, Танкреди хотел бы жить здесь в одиночестве? — спросила Гвиннет вслух Викторию.

— Теперь-то ему какая разница? — пожала плечами Виктория. — Он умер.

— Но его бы это волновало.

— Не обманывай себя, — холодно ответила Виктория. — Танкреди ничто не волновало. И никто.

Катриона довольно долго хранила молчание. Но теперь неожиданно подняла глаза от стола, словно подхватывая мяч, который чуть было не упустила Гвиннет.

— Если ты так думаешь, то ты сама тупица, — произнесла она многозначительным тоном, не обращая внимания на нахмурившиеся брови и угрожающий вид Виктории. — Разумеется, Танкреди было не все рано, иначе бы он не стал звонить нам. Он понимал, что ты будешь нуждаться в ком-то, кто позаботился бы о тебе, и потому так настойчиво просил нас приехать.

Катриона глубоко вздохнула, абсолютно уверенная в правоте своих слов.

— Он вовсе не потому выбрал днем своей смерти тридцатое июня, что хотел просто пошутить, и не потому, что обладал бесподобным чувством иронии, как ты выразилась.

Он поступил так, потому что был уверен в том, что нас всегда тревожило твое предсказание, и мы все приедем! А что касается причиненной им тебе боли по поводу ваших отношений, так откуда ты знаешь, что Танкреди не руководствовался в своем поступке любовью к тебе, что и заставило его оттолкнуть тебя? Он был старше тебя, он прекрасно понимал, что вы оба не сможете продолжать так жить вечно. Возможно, он считал это единственно правильным выходом.

Щеки Виктории вспыхнули двумя ярко-красными пятнами.

— Ты сама не знаешь, что говоришь!

— Еще как знаю! — заявила ничуть не обескураженная Катриона. — Ты такой же человек, как и все, несмотря на то что изо всех сил пытаешься доказать обратное. Я также знаю, что во всем с самого начала был виноват лорд Скарсдейл. Вы с Танкреди оба стали его жертвами. Он превратил Танкреди в нравственного урода, и, если бы ты ему позволила, то же самое сталось бы и с тобой. Уверена, что Скарсдейл нашел бы это забавным. В самом деле, держу пари, что где бы сейчас ни находился мерзкий Скарсдейл, он хохочет во все горло. Он же победил, разве ты не понимаешь? Он в конце концов сломал Танкреди, а если только ты останешься в замке и будешь тут терзать себя мыслями всю оставшуюся жизнь, это будет означать, что Скарсдейл сломал и тебя. Ты хочешь этого?

Катриона наклонилась вперед и так экспрессивно жестикулировала рукой с зажатой в ней чашкой, что кофе выплескивался на ее рубашку, но Катриона ничего этого не замечала. Она призывала:

— Не делай этого, Виктория! Не дай Скарсдейлу смеяться последним!

 

Глава 4

Преподобный отец Далглиш взирал на свою мини-паству с явным смущением. Паства состояла всего из семи человек: сестра покойного с холодно-величественной осанкой; три ее подруги, так пугающе образованные и так непохожие на его обычных прихожанок; доктор Макнаб, заставлявший викария постоянно чувствовать себя неловким и слишком молодым для своего сана; и экономка — дородная амазонка, заставлявшая священника постоянно вспоминать о тщедушности своей физической оболочки. В первый раз викарий был рад присутствию старой миссис Херрик, проводившей в его церкви столько времени, что она, казалось, просто жила в соборе, и не пропускавшей ни одних похорон в округе. Сейчас миссис Херрик сидела на своей любимой задней скамье, почти; невидимая за редутом пахнувших плесенью песенников и молитвенников, и время от времени всхлипывала.

Публика казалась весьма неуместной на церемонии отпевания сына графа, но викарий напомнил себе, что Танкреди Рейвн был не только незаконнорожденным сыном, но и умер предположительно от кошмарной болезни, о которой только шепотом, притаив дыхание, судачили в окрестных приютах Глазго, где Далглишу доводилось исполнять службу. Еще хуже было то, что покойный был крещен католиком, после чего, очевидно, никогда более не переступал порога церкви.

Вынужденный действовать по собственному усмотрению, викарий — молодой человек, придерживавшийся общепринятых взглядов, принявший приход лишь недавно и практически не знакомый с семейством Скарсдейлов, — склонялся к мысли вообще отказаться от службы. В конце концов, ведь сама сестра так и не пришла к нему обсудить детали панихиды.

Викарий был глубоко задет за живое ее отношением к вопросу похорон, когда он позвонил в Данлевен, чтобы выразить свои соболезнования. На традиционной церемонии погребения настоял доктор Макнаб.

— Тетка Танкреди очень бы этого хотела, — спокойно заявил доктор, пуская дым из своей старой трубки с обгрызенным мундштуком. — И я тоже.

Как бы там ни было, но, живя неподалеку от Данлевена, викарий не мог не слышать о сказочном богатстве семьи Скарсдейлов и о том, что настоящее ее поколение, пусть и незаконнорожденное, являлось наследниками этого богатства.

Естественно, за службу полагалось вознаграждение, возможно, даже фунтов пятьсот. Занятый заботами о починке водостока, покупке нового обогревателя на зиму, подушечек для коленопреклонения и песенников, священник прокашлялся и, согласно канону шотландской церкви, приступил к чтению первых строк отпевания, бросив очередной суровый взгляд на сестру покойного, смотревшую на викария как на пустое место.

Виктория Рейвн была в сером шерстяном костюме от «Шанель» — почти таком же, какой был на ней много лет назад в день приезда в Твайнхем. И окружала ее та же аура холодного самообладания. Было трудно, почти невозможно вызвать в памяти владевшее Викторией чувство внутренней опустошенности, лишь на короткое мгновение проявившееся в библиотеке в Данлевене. Теперь она держалась так, словно это был обычный день, вовсе не предполагавший, что сегодня под той жизнью, которой она жила свои тридцать семь лет, подводятся две жирные черты — так закрывают счет в банке.

«Что она теперь будет делать? Что она умеет делать? Как я могу помочь ей начать жизнь заново?» — Джесс положила голову на руки и закрыла глаза.

Джесс не молилась очень давно, но сейчас, в этой бедной, почти неприглядной церкви, она чувствовала себя более уютно, чем могла предположить. Слова древней молитвы казались ей чудесной музыкой, способной не только благословить душу умершего, но и просветить заблудшего.

Джесс вдруг как никуда ясно поняла, что если бы не Виктория, то ее, нынешней Джесс Хантер, никогда бы не было. Ведь это именно Виктория заставила ее решиться на бунт, заставила повзрослеть и научиться жить.

Теперь Джесс должна сделать все от нее зависящее, чтобы отплатить подруге тем же. Но помочь по-настоящему она сможет лишь в том случае, если прежде приведет в порядок собственную жизнь. Неожиданно задача эта предстала перед Джесс со всей своей очевидностью и важностью.

Слушая вполуха монотонное чтение викария и машинально крестясь в положенных местах молитвы, Джесс заставляла себя быть честной, предельно честной — честной, какой она никогда не осмеливалась быть прежде.

Первое — пророчества Виктории. Верила ли когда-нибудь Джесс в них по-настоящему? Или же использовала предсказания как удобные отговорки, чтобы уходить от собственной ответственности?

Взять, например, ее слепую веру в Сан-Мигель как в единственную и роковую судьбу: не была ли эта убежденность лишь лазейкой, чтобы избежать замужества с Рафаэлем?

«Ты слишком усложняешь свою жизнь, — сказал Геррера в последнее Рождество. — На самом деле она может быть очень простой…»

Она и станет простой, если Джесс согласится признать, что ее будущее зависит только от нее самой. Мысль о столь безграничной свободе пугала, но в то же время и веселила своей грандиозностью. Джесс принялась думать о том, что должна сделать в ближайшее время.

Почему бы ей не переселиться в Мехико? В Сан-Мигеле воздух, ясное дело, был чище, но, как художник, Джесс могла видеть не только внешним, но и внутренним зрением, и некоторые из лучших своих работ она написала в студии в Койакане.

Почему бы не выйти замуж за Рафаэля? Джесс его любит и хочет быть с ним. Отказываясь от замужества, она обкрадывает саму себя.

«Когда все это закончится, — дала обет Джесс, — я вернусь в Мексику. Я продам дом в Калифорнии и выйду замуж за Рафаэля. Постараюсь снова купить прежнюю студию в Койакане, стану работать как проклятая и буду счастлива. И тогда с Божьей помощью, — Джесс озарило вдохновение, — я узнаю, чем помочь Виктории!»

— Господь слышит нашу молитву, — нараспев произнес преподобный Далглиш, и Джесс твердо в это поверила, — и доносит наш плач до тебя.

Гвиннет сидела между Джесс и доктором Макнабом, измученная исходившим от него тяжелым запахом табачного дыма.

Преподобный Далглиш приступил к рассуждениям на тему о ничтожности земного существования в сравнении с вечным пребыванием в объятиях Христа — трактатом, бывшим, вероятно, главным коньком викария на церемониях похорон. Звучал он напыщенно, без души и, несомненно, неискренно, но Гвин решила для себя, что это не столь важно.

Важным для нее было сейчас перевернуть собственную жизнь и привести ее к окончательному порядку. Она находила произносимые викарием банальности успокаивающими и даже умиротворяющими. Положив подбородок на руки, Гвин отрешенно смотрела на отполированный воском сверкающий алтарь и размышляла о том, что подумал бы обо всем этом Танкреди, если бы только мог видеть и слышать происходящее действо. Скорее всего Танкреди счел бы собственную панихиду верхом комичности.

«Как странно, — думала Гвиннет. — Я никогда не рассматривала Танкреди как личность, обладающую обычными человеческими чувствами. Никогда не думала, что он мог веселиться, грустить, бояться, волноваться, скучать. Я никогда не видела в нем просто человека. Господи, — неожиданно поняла Гвин, — да я же никогда по-настоящему его и не знала».

Гвиннет спокойно вспомнила об откровении Виктории относительно ее отношений с Танкреди. Удивительно, но даже в тот момент она ничему не удивлялась. Теперь же ею владели только невыразимая печаль и чувство неизбежности происшедшего. А как же иначе, если учитывать все обстоятельства, могла закончиться эта история?

Впервые в своей жизни Гвиннет могла думать о Танкреди относительно. Она видела обманчивость чар собственной одержимости, постепенно затухающей навеки, вместе с чем Танкреди Рейвн становился всего лишь еще одним испорченным человеческим существом, которого она любила и никогда не понимала, хотя и не могла удержаться от вопроса, что было бы, если бы жизнь иначе распорядилась его судьбой.

Открывшееся Гвиннет новое мировосприятие ответило просто: тогда это был бы, разумеется, обычный человек, а не Танкреди.

И теперь он ушел навсегда.

Гвиннет оглянулась через проход, туда, где, окаменев, сидела рядом с Кирсти Виктория.

И Виктория тоже ушла. Ушла глубоко в себя.

«Ладно же, — решила Гвиннет. — Надо что-то делать.

Мы должны вернуть ее».

Катрионе происходящее представлялось весьма трагичным, но — что прошло, то прошло. Все кончено — финиш.

Теперь самой насущной задачей было возвращение Виктории в мир и не только в мир, но и в мир ее профессиональных интересов.

Катриона, несомненно, понимала, что Виктория, собственно, так и не сказала, что никогда не была террористкой. Но по крайней мере она призналась, что «…искала смерти только себе, и никому более». Так оно и было. Катриона верила ей.

Теперь надо обязательно изъять имя Виктории из компьютерной сети, с тем чтобы оно более никогда не появлялось в Интернете в том значении, которое имел в виду Ши.

Нельзя позволить Виктории остаться с вечным клеймом подозрения, а это, если она навсегда заточит себя в Данлевене, неизбежно.

С чего же начать?

Катриона мысленно перечислила всех влиятельных людей, с которыми была знакома. Их оказалось не так уж мало.

Открывалась масса возможностей замолвить то здесь, то там словечко. Да и вообще, разве сам глава службы MI5 не обедал иногда с Арчи Хейли в доме Малмсбери? Катриона твердо решила начать с самой верхушки — это будет прямым попаданием.

И Катриона не отступится, даже если Ши попытается вмешаться в ее планы. У Макхормака были свои дела, в которые она не посвящалась, и в случае неверного поведения с ее стороны ему грозили ужасные последствия. Но не было никакой необходимости вмешивать Ши в эту историю. И потому Катриона прежде всего была рада, что Ши отсутствовал неизвестно где и не мог сейчас быть поблизости от Данлевена.

Служба закончилась.

Викарий нырнул в ризницу, где разоблачился и предстал перед публикой обычным молодым человеком в серых фланелевых брюках, твидовом пиджаке.

Все вышли на улицу. Миссис Херрик, старая карга в коричневой накидке и полосатых вязаных носках, закрыла за вышедшими двери церкви. Одарив Викторию беззубой улыбкой, исполненной приличествующего случаю соболезнования, в котором нельзя было не отметить трогательного простодушия, она прошамкала:

— Я так опечалена известием о вашем брате, мисс Рейвн.

У подножия гранитных ступеней собора компанию поджидал человек.

После полутьмы церковного зала улица ослепила ярким солнечным светом, и участники панихиды поначалу увидели только темный мужской силуэт.

Но Катрионе и не надо было видеть лица.

Она сразу же узнала знакомую худощавую широкоплечую фигуру с золотым ореолом солнечного света вокруг светловолосой головы. Катриона не смогла удержаться от возгласа изумления.

— Ши! — И тут же ею овладел ужас. — Ради всего святого, что ты здесь делаешь?

— А ты как думаешь? — Ши холодно взглянул на Катриону. — Я приехал забрать тебя домой.

— Боюсь, что вы немного опоздали к службе, — посочувствовал преподобный Далглиш.

— Ничего страшного, викарий. Присутствие на ней и не входило в мои планы.

— Откуда ты узнал, что Катриона здесь? — воскликнула Гвиннет.

Ши не обратил на нее ни малейшего внимания. Он говорил только с Катрионой:

— Я позвонил тебе домой. Потом поговорил с мистером Маккеем из Глазго. Он сказал мне, что ты попала в аварию и что я могу найти тебя здесь.

— В церкви? — потерянно спросила Катриона.

— В Данлевене, — слабо улыбнулся Ши. — Но туда я не добрался: мальчишка на бензозаправке знал о похоронах. В таких местах все знают. Катриона, — Ши кивнул в сторону темно-красной машины, видневшейся сквозь тисовые деревья, живой изгородью окружавших церковь, — едем сейчас же. Кто-нибудь пришлет твои вещи позже.

— Ты предлагаешь мне уехать? — уставилась на Ши Катриона.

— Да. — Ши взял Катриону за запястье.

Катриона отшатнулась.

— Я не могу. Только что закончилось отпевание. Брат Виктории умер. Ты еще не познакомился с Викторией, — с опозданием добавила она.

— Я и не хочу.

Гвиннет и Джесс неодобрительно переглянулись. Поведение Ши было странным и шокирующе грубым.

Викарий растерянно моргал.

Миссис Херрик сердечно улыбнулась всем и каждому.

— До свидания, викарий, служба была очень трогательной. — Старуха медленно побрела вниз по улице.

Виктория натянула на руки серые лайковые перчатки, никак не проявляя своих эмоций.

Катриона глубоко вздохнула:

— Ши, это ужасно.

Джесс не могла более сдерживать себя.

— Что все это значит? Что происходит? — взорвалась она.

— Полагаю, мы все узнаем в свое время, — пробормотал доктор Макнаб.

Виктория пожала плечами:

— Кажется, мое прошлое преследует меня.

— Сожалею по поводу вашего брата, — холодно сказал Ши Виктории и вновь обратился к Катрионе:

— Но это ничего не меняет.

— А вот и нет, — горячо возразила Катриона. — Это меняет все!

— Если у тебя есть что сказать мне, расскажешь по дороге в Глазго.

— Поверь, мне много что есть тебе сказать. Но я не поеду с тобой в Глазго. По крайней мере сейчас.

Доктор Макнаб решил, что настала его очередь вмешаться. Он поглядывал то на Катриону, то на Викторию, то на Ши.

— Молодой человек, — сварливо заметил Макнаб, — я не знаю, кто вы и что вам угодно, но мисс Рейвн только что понесла тяжелую утрату, и мне не кажется, что ей хотелось бы провести остаток дня, стоя на пронизывающем ветру.

Сейчас мы возвращаемся к ней домой, где слегка закусим. И вам лучше присоединиться к нам. Если у вас есть какое-то дело, требующее срочного обсуждения с леди Вайндхем, вы сможете поговорить в Данлевене.

Кавалькада машин вернулась в замок Данлевен.

Виктория, Джесс, Гвиннет и Кирсти ехали первыми в серебристом «бентли» Танкреди. По неодобрительному мнению викария, Виктория ехала до неприличия быстро — на такой скорости ему трудно было уследить за отвратительной дорогой, ведущей в замок, и миниатюрный «моррис» викария, дребезжа, без конца проваливался в каждую яму. И тем не менее Далглиш был рад тому, что приглашен на чай. Правда, благодарить за это следовало доктора Макнаба, поскольку в тот самый момент, когда преподобный отец почти потерял надежду на традиционные поминки и, что еще хуже, на приглашение к чаю, где он надеялся поговорить о пожертвованиях, доктор все же позвал викария «закусить чем Бог послал».

Чаепитие, несомненно, было самой удобной возможностью завести разговор о деньгах. Всю оставшуюся дорогу викарий размышлял о том, как сделать это наиболее тактично.

За автомобилем Далглиша следовала машина Макнаба, настолько провонявшая забористым трубочным табаком, что желающих путешествовать в салоне докторского «остина» не нашлось.

Последней в колонне шел взятый напрокат «форд-эскорт» Маккормака. Катриона сидела рядом с Ши.

— Я надеюсь, ты понимаешь, что я могу сию минуту оторваться от этой нелепой процессии и увезти тебя прочь, хочешь ты того или нет?

Катриона неотрывно смотрела прямо перед собой.

— Думаю, можешь. Но не делай этого, Ши. Я очень серьезно прошу тебя не делать этого.

Ши не ответил, но продолжал ехать вслед за грязным маленьким автомобилем доктора. Катриона рискнула взглянуть на Маккормака и увидела почти с микроскопической ясностью каждый волосок его бровей, каждую пору на щеке.

Она перевела взгляд на его руки, державшие руль. У Ши такие красивые руки. Прекрасной формы пальцы. Катриона подумала о грубости ладоней Ши, о том, какие они жесткие при рукопожатии и какими нежными они могут быть. Ей малодушно захотелось сказать: «Да, Ши, разумеется, я сейчас вернусь с тобой в Глазго», — но она этого не сделает.

Катриона также знала, что, если Маккормак попытается увезти ее силой, ей придется его оставить.

— Зачем ты это делаешь? — холодно спросил Ши.

— Потому что Виктория — моя подруга. Потому что она любила своего брата, а он умер.

Катриона отвечала со спокойной решительностью. Ши никогда еще не приходилось слышать такую интонацию в ее голосе, и он растерянно посмотрел на Катриону.

— Прости, конечно. Но, как я уже сказал там, у церкви, тут ничего нельзя изменить.

— Ты не понимаешь.

— Я слишком хорошо понимаю! — Маккормак расстроенно вздохнул, словно он пытался объяснить житейские истины четырехлетнему ребенку. — Послушай, Кэт.

Ты сама не понимаешь, во что ты лезешь. Попытайся понять, что это за женщина. Виктория — рискованная личность в самом широком, в самом серьезном значении этого слова. Конечно, — добавил Ши, — это не в моей компетенции. Мне давно следовало доложить, что ты знакома с Викторией Рейвн.

— Что? — Катриону до глубины души оскорбило признание Ши. — Доложить? О моей личной дружбе?

— Я обязан. Обо всем, что угрожает безопасности. Но я этого не сделал, потому что ты сказала, что давно с ней не встречаешься. Я полагал, что между вами все кончено.

— Я не считаю, что настоящая дружба может когда-либо кончиться, — убежденно заявила Катриона.

— Кэт, пожалуйста, — почти попросил Маккормак, — не принимай это так близко к сердцу. Я не хочу становиться между тобой и твоими подругами.

— Одной подругой.

— Да.

Как и предполагал доктор Макнаб, напряжение спало, когда компания занялась передачей тарелок с сандвичами и намазыванием джема на тосты.

Кирсти накрыла стол для поминок в гостиной, расставив стулья вокруг стола, у оконной ниши, и удалилась на кухню.

Вскоре, правда, она появилась, толкая перед собой тележку с подносом, на котором стояли тарелки с едой, чашки и массивный серебряный чайник с фамильным гербом Скарсдейлов. Чайник был поставлен перед Викторией, сидевшей на стуле тетушки Камерон. Разливая чай, Виктория одарила Ши иронической улыбкой.

— Сливки и сахар или лимон? Мне сказали, кто вы. Думаю, вы предупреждали Катриону, что ей следует держаться от меня подальше?

— Что-то в этом роде, — спокойно согласился Маккормак.

— Теперь, когда вы меня обнаружили, что вы со мной сделаете? — с некоторым интересом спросила Виктория. — Арестуете?

Ши холодно посмотрел на Викторию:

— Разумеется, нет. Я не уполномочен осуществлять арест гражданских лиц. И вы, должно быть, прекрасно об этом знаете.

— О чем вы говорите? — потребовала ответа Гвиннет.

Виктория налила чай викарию, придвинувшему к ней свой стул.

— Так, ни о чем.

— Нет абсолютно никаких оснований для ее ареста, — резко вставила Катриона.

Она увидела на лице Ши хорошо ей знакомую жесткую улыбку, выражавшую ярость и замешательство.

«Ну и ну, — подумала Катриона, — дела-то совсем плохи».

Кирсти предложила гостям круглые хлебцы.

— Прошу вас, мисс Виктория. Вы должны хоть что-то съесть.

Маккормак держал свое блюдце за самый краешек, словно оно было раскалено докрасна.

— Ты сама не понимаешь, что говоришь, Кэт.

— Нет, я знаю. Я все знаю.

Сидевший слева от Виктории преподобный Далглиш открыл рот:

— Я понимаю, что это не самый подходящий момент…

Мисс Рейвн, я хотел бы заметить…

Катриона упрямо подняла подбородок и посмотрела прямо в глаза Ши:

— Я знаю, что она никогда в жизни не была террористкой.

Маккормак с легким стуком поставил чашку на стол.

— Боже праведный!

— ..так много вещей пришло в негодность и нуждается в ремонте и замене. Отопление, например, самая важная проблема ввиду предстоящей зимы.

— Террористка? — в один голос воскликнули Джесс и Гвиннет.

Голос викария куда-то уплыл. В комнате воцарилась абсолютная тишина, прерванная Викторией:

— Ну разумеется… Кирсти, будь добра, принеси мою сумку.

Преподобный Далглиш растерянно переводил взгляд с одного потрясенного гостя на другого, пока его внимание не привлекли действия Виктории, извлекшей из сумочки чековую книжку и подписавшей чек на тысячу фунтов со счета банка «Лойдс», Пиккадилли, Лондон.

— Прошу вас, — любезно предложила Виктория. — Надеюсь, это вам поможет.

— В самом деле, мисс Рейвн, такая щедрость… благодарю вас.

— Не за что. — Виктория подняла чайник. — Так что, мистер Маккормак, еще чаю?

Ши машинально протянул руку с чашкой, но тут же ее отдернул.

— Какой-то абсурдный разговор, — решительно заявил он.

— Вовсе нет, — настаивала Катриона. — Есть вещи, о которых необходимо сказать. Сейчас, когда мы собрались все вместе. — И, точно присутствие викария накладывало на беседу печать официальности, добавила:

— И преподобный Далглиш — священник.

Катриона вскочила на ноги. Лицо ее было бледно и очень спокойно. Она крепко сплела руки, чтобы не выдать, как они дрожат.

— Прости, но я должна об этом сказать, Ши. И лучше всего сделать это перед людьми. Они будут нашими свидетелями. — Катриона задыхалась. — Знаешь, Виктория рассказала мне, что она делала в Центральной Америке, но это совсем не то, что ты думаешь. Да, она знала опасных людей, таких как Карлос Руис, но…

Джесс вспомнила глубоко влюбленного в Викторию хрупкого человечка с грациозным телом.

— Карлос опасен? — почти прошептала Джесс.

— Карлос Руис, — спокойно уточнил Маккормак, — коммунист и профессиональный террорист. Возможно, он также был ханойским шпионом во время вьетнамской войны.

Виктория слегка вздохнула.

— Вы этого не знаете.

— Нет. Но допускаю. А что, не так?

Виктория моргнула и потерла ладонью лоб. Она посмотрела на Катриону странным взглядом и пробормотала, словно это не имело особого значения:

— Думаю, что так…

— А кому какое дело? — крикнула Катриона. — У них были нормальные деловые отношения. Только и всего. Руис давал Виктории материалы и информацию и знакомил ее с людьми; она писала репортажи. Да ради Бога, Ши! Виктория выполняла свою работу!

— Репортеры сами не лезут в такие истории, как это раз за разом делала Виктория. Если она не сотрудничала с террористами, то она просто сумасшедшая.

Повернувшись, Катриона посмотрела на Викторию, созерцавшую в окно золотой вечерний свет на воде.

— Виктория не работала с террористами, — твердо заявила Катриона, — и она не сумасшедшая. У нее были личные причины так поступать. — Она задыхалась, ей было плохо. — Ты веришь в идеалы, Ши: в свою страну, в свободный мир и все такое. Хорошо, я тоже верю. Но еще больше я верю в людей.

Мои друзья для меня гораздо важнее, чем самые высокие идеалы, а Виктория — моя подруга. Вот что я чувствую, Ши.

Тебе придется принимать меня такой, какая я есть. Или, — Катриона перешла на шепот, — не принимать вообще.

Вызов был брошен. Катриона в упор смотрела на Ши, ожидая его ответного хода. Она страшно устала. Все, что она знала, так это то, что совершила акт измены — выдала вслух секретную информацию. Возможно, теперь она потеряет Ши навеки. Но Катриону это больше не волновало.

Виктория медленно поднялась. Гвиннет откинулась на своем стуле. Теперь Виктория, Катриона и Ши образовывали почти правильный треугольник, глядя друг на друга поверх стоявшего на столе чайника. Виктория в упор посмотрела на Катриону и спокойно произнесла:

— Спасибо.

После этого она подняла руки и потрогала пучок волос на затылке.

— Слишком туго, — сказала она рассеянно и принялась вынимать заколки и швырять их на стол.

— Мисс Виктория… — начала было Кирсти.

Виктория помотала головой из стороны в сторону. Светлые волосы рассыпались по плечам.

— Это действительно не важно…

Виктория села на место так же медленно, как и встала, словно ее тело складывалось часть за частью, подобно секциям плотницкой линейки.

— Кирсти, я не очень хорошо себя чувствую, — по-детски трогательно пожаловалась Виктория.

И вдруг сильным ударом она оттолкнула от себя огромный чайник, уронив его на белую в линейку скатерть, после чего вообще сбросила чайник со стола вместе с сахарницей, молочником и тарелкой треугольных сандвичей с помидорами.

Виктория вытянула на столе руки, положила на них голову и заплакала. Громко, безнадежно, как ребенок, никого не стесняясь.

 

Глава 5

Сидя за столом, покрытым испачканной скатертью, Ши и Катриона смотрели друг на друга.

В комнате они были одни.

Доктор Макнаб и Кирсти увели Викторию наверх. Крепко обняв Викторию за плечи, Кирсти бормотала ей на ухо слова утешения, словно, как много лет назад, успокаивала испуганного ребенка. Доктор Макнаб, в свою очередь, с облегчением констатировал:

— Ну слава Богу, теперь она сможет немного отдохнуть.

Викарий уехал. Он покинул Данлевен, как всегда, сбитый с толку, но осчастливленный чеком на тысячу фунтов.

Джесс и Гвиннет сделали все, что было в их силах, чтобы отмыть пятна на ковре, потом собрали чайные приборы и понесли их на кухню.

— Мы тоже теперь можем ехать, — предложил Ши. — Тебе здесь больше нечего делать. Виктория получила эмоциональное кровопускание, и теперь о ней позаботятся старая преданная служанка и домашний доктор.

— Не будь таким циником.

— Такая у меня работа.

Катриона вздохнула. Она посмотрела на мокрый ковер и слегка примяла ногой небольшую кучку чайных листьев.

— Хорошо, — наконец согласилась Катриона. — Я поеду с тобой. Но только потому, что ты, пожалуй, прав: возможно, больше уже нет особого смысла в моем пребывании здесь.

— Отлично.

— Но не сию минуту. Я хочу, чтобы ты прогулялся со мной до пляжа. И хочу, чтобы ты выслушал все, что я тебе скажу.

Нижние этажи замка Данлевен были вырублены прямо в скале: винные погреба, кладовки, грозившие стать когда-нибудь опасными в силу своей ветхости. Здесь была и маленькая дверь, ведущая прямо на утес, с которого во времена деда графа Скарсдейла со стофутовой высоты сбрасывались в море отходы.

Теперь узкая тропинка, вьющаяся между громадных валунов, вела вниз, к небольшой бухте, выходившей прямо на запад и сейчас, в шесть часов вечера, дышавшей теплом долгого солнечного дня. На волнах покачивалась измотанная непогодой когда-то небесно-голубая лодка, привязанная канатом к вбитому в скалу железному кольцу.

Ши и Катриона сели, прислонившись спиной к теплой скале, на маленькую площадку, на которой века бесконечного прибоя превратили гальку в мелкий коричневый песок.

Катриона поведала Ши историю Виктории и Танкреди.

Маккормак сидел довольно тихо, слушал и смотрел на солнце, медленно сползавшее за дальние горы.

— После того как между ними все кончилось, — завершила свой рассказ Катриона, — Виктория решила искать себе смерти. Ей казалось, что в жизни у нее больше ничего не осталось. Но сделать это самой у Виктории не хватило духа. Она попыталась найти кого-нибудь, кто бы помог ей уйти из жизни. Неужели ты этого не понимаешь? Ты должен понимать! — горячо добавила Катриона.

— Не знаю. — Ши охватил щеки руками. — Слишком уж все наворочено. Мне это представляется нереальным;

— Но может быть, ты попытаешься понять?

Маккормак задумался.

— Это ведь очень важно для тебя, не так ли? — спросил он наконец.

— Очень, — порывисто ответила Катриона, подумав про себя: «Это имеет значение для всего нашего будущего».

Катриона сняла туфли и встала, неожиданно почувствовав страшную усталость.

Она стянула с себя колготки и медленно, тяжело, словно пожилая женщина, пошла по гальке в море. Катриона смотрела вниз, сквозь волну, на свои зеленовато-белые ноги. Вода была на удивление теплой; она мимоходом вспомнила о том, что дальний северный рукав течения Гольфстрим омывает и северо-западное побережье Шотландии.

Катриона задрала подол платья на талию и опустилась на колени. Ощущение было умопомрачительное, и, несмотря на всю свою расстроенность, она почувствовала, как радостно забилось ее сердце. В возбужденном порыве Катриона стянула с себя одежду, свернула ее в комок, швырнула на берег, а затем погрузилась в темно-зеленую волну и, пробивая себе путь в зарослях прибрежных водорослей, поплыла в чистое открытое море, где легла на спину и, покачиваясь на волнах, ощутила, как легко и свободно ее тело.

Повернув некоторое время спустя голову к берегу, Катриона увидела, что Ши, тоже совершенно голый, дрейфует на спине в трех футах от нее. Они молча лежали рядом, глядя в бездонное голубое небо над ними, в котором уже появился бледный, едва различимый серп месяца.

— Я не хотел бы, чтобы Виктория встала между нами, — произнес через какое-то время Ши.

— Ей это и не нужно, Ши.

— Почему она так много для тебя значит?

— Почему? — Катриона прислушивалась к шелесту и плеску волн о гальку и с удовольствием чувствовала, как мягкая волна медленно поднимает ее тело наверх, на самый гребень, а потом осторожно опускает вниз. — Потому что Виктория — часть моей жизни. Она заставила меня повзрослеть. Заставила смотреть на мир собственными глазами.

Было что-то удивительно интимное в словах Катрионы, и Ши было от этого немного не по себе.

Несколько минут они молчали.

— Ты, разумеется, права насчет дружбы, — пробормотал наконец Маккормак. — Возможно, отчасти мой гнев был продиктован ревностью. Возможно, мне показалось, что ты волнуешься за Викторию больше, чем за меня.

Катриона понимала, что Ши никогда не смог бы сказать ей это в глаза. Она улыбнулась, волосы ее причудливо извивались в воде, когда Катриона медленно помотала головой.

— Я волнуюсь за тебя больше, чем за кого бы то ни было на свете.

— Если это так, то мне становится почти страшно. — Ши скрестил руки за головой. Волны с шумом накатывались на берег. — Ты была странной там, за чаем, — медленно произнес Маккормак. — Мне просто не верилось. Я спрашивал себя: а защищала бы ты меня так же страстно, как Викторию?

— И ты еще спрашиваешь?

Ши помолчал и тихо вымолвил:

— Да.

— Ну хорошо же. Да, конечно же, защищала бы. Я люблю тебя.

Катрионе показалось, что Ши вздохнул.

— Я взял несколько выходных, — сказал Маккормак после короткой паузы. — Учения отменили. У меня неделя отдыха.

Потому я и позвонил тебе. Я думал, мы сможем поехать куда-нибудь на несколько дней: мне нужно было кое о чем тебя спросить.

Катриона повернулась, чтобы взглянуть на лежавшего в ярде от нее Ши.

— Ну?

Катриона едва сдерживалась, чтобы не прикоснуться к Ши. Ей захотелось узнать, о чем ее хотел спросить Маккормак, так же сильно, как и дотронуться до его тела, но на душе у нее все еще скребли кошки. Ей непременно хотелось, чтобы Ши прикоснулся к ней первым.

— Я уезжаю на полгода, — тихим голосом сообщил Ши, уставившись на плывущую в небе яркую луну. — Я хотел спросить, не согласишься ли ты выйти за меня замуж?

— О-о-о… — выдохнула Катриона и, перевернувшись на живот, посмотрела на Ши. Внутри ее все запело от ощущения огромной, заполнявшей всю душу радости. — И ты все еще хочешь получить ответ на свой вопрос? — осторожно спросила она.

— Теперь особенно. Я боюсь потерять тебя.

— В таком случае я согласна.

Ши дотронулся до Катрионы.

Они вместе покачивались на волне. Катриона смотрела на тело Ши, покрытое блестящей зеленой простыней воды: широкие плечи, бледная кожа, и ей захотелось умереть от счастья. Холодные губы Ши прикоснулись к губам Катрионы. Он намотал на палец мокрую прядь ее волос.

— Ты похожа на русалку… Ты когда-нибудь занималась любовью в море?

— Нет.

Ши обнял Катриону и, погрузив голову в воду, поцеловал ее грудь.

— Я тоже.

Опершись на плечи Маккормака, Катриона приподнялась над волной и выгнула спину, млея от приятной близости его тела. Она чувствовала усталость и измотанность, но теперь это была возбужденная усталость: так, наверное, чувствует себя утомленный долгой битвой боец.

Ши повлек Катриону к берегу; она почувствовала под ногами дно и легкое прикосновение водорослей.

Ши, стоя по грудь в воде, обнял Катриону за бедра, приподнял и прижал к себе. Она взглянула вниз, на его бледное и расплывчатое под водой тело: слабые блики света поблескивали на напряженных бедрах и полусогнутых коленях, от волосков на ногах поднимались вверх мелкие пузырьки воздуха. Взявшись за кисти рук Ши, Катриона откинулась назад, и широко развела в стороны невесомые в воде ноги. Она почувствовала его проникновение в себя: его холодная и скользкая кожа дарила новый, необычный вкус наслаждения и непередаваемое ощущение легкости. Катриона закрыла глаза, вцепившись в плечи Ши, словно намеревалась больше никогда не отпускать его от себя. Вода шептала и ласково плескалась вокруг их тел.

Подхватив Катриону на руки, Ши понес ее к берегу, расстелил на песке одежду, уложил на нее Катриону и снова овладел ею, на этот раз не спеша, долго и довольно осторожно. Катриона сомкнула ноги на спине Ши; он целовал ее глаза, шею, губы. Все закончилось одновременным, продолжительным, волнообразным оргазмом, подарившим их телам наслаждение.

Следующим утром Джесс и Гвиннет не видели Викторию до самого завтрака. Катриону с Ши они тоже не встречали часов с восьми вечера, увидев только, как те крадучись поднимались по лестнице, вернувшись с побережья, — босые, мокрые, грязные, в песке, с виноватым видом шестнадцатилетних подростков.

— Очень мило, — прокомментировала Гвин.

Они с Джесс отказались от двойной кровати тетушки Камерон и переселились в одну из гостевых комнат.

Джесс подлила еще кофе себе и Гвиннет.

— Ну и что же нам делать дальше, как думаешь?

Кирсти была на дворе: собирала латук для салата на ленч.

На стойке, дожидаясь отправки в печь, возвышался огромный пирог.

— Немало она над ним потрудилась, — сказала Гвиннет. — Нечего и говорить, чтобы мы могли выбраться отсюда, пока не слопаем ленч.

— Доброе утро! — В дверях появилась Катриона, лучащаяся улыбкой и радостью, в розовых брюках и белоснежной сорочке. Она налила себе кофе, чихнула и села за стол, с жадностью поглядывая на огромную тарелку с горячими тостами, беконом и сосисками. — Боже мой, до чего же я проголодалась!

— Неудивительно, — сухо заметила Джесс. — Ты же не ужинала.

— Что, простудилась? — поинтересовалась Гвиннет.

Катриона покраснела.

— А где Ши?

— Уехал в Обан. Узнать, как там с «рейндж-ровером».

Катриона не стала распространяться на щекотливую тему, но и так было ясно, что Ши предпочитал избегать встреч с Викторией.

Виктория появилась в десять часов.

Выглядела она совершенно нормально и вполне отдохнувшей: глаза ясные, лицо абсолютно спокойно. Впервые за восемнадцать лет аметистовое кольцо, сверкая новым светом, вернулось на безымянный палец ее правой руки.

Джесс, Гвиннет и Катриона увидели кольцо сразу и многозначительно переглянулись, но Виктория, даже если и заметила их удивление, ничего не сказала. Так же как не проронила ни слова о своем вчерашнем припадке. Возможно, она его стыдилась, возможно — нет. Возможно, ей удалось выплакать Танкреди из своего сердца, и это принесло долгожданное облегчение. Тем не менее было совершенно очевидно, что Виктория никогда в жизни не позволит себе снова сорваться подобным образом. Она твердо и окончательно взяла себя в руки.

Как только дверь за Викторией затворилась, Джесс спросила:

— Ну что, видели?

— Аметист, — отозвалась Гвин. — Она снова его надела.

— Слава Богу! — облегченно вздохнула Катриона.

— Думаю, — сказала Джесс после задумчивой паузы, — мы ей больше не нужны. В самом деле. Мы сделали все, что было в наших силах.

— Нам не следует больше торчать здесь, коли Виктория того не хочет, — согласилась Гвиннет.

— Не хочет, — подтвердила Джесс.

К всеобщему облегчению, Маккормак так и не вернулся к ленчу. Виктория уверенно поддерживала ничего не значащий разговор до тех пор, пока Кирсти не подала десерт, после чего обратилась к теме, в настоящий момент наиболее ее волнующей: завещание Танкреди, и какие выгоды можно было извлечь из очень ценной библиотеки Скарсдейлов. Адвокат Виктории не мог обсуждать все детали завещания до прибытия из Нью-Йорка доверенного лица Танкреди — мистера Сэлисбери, после переговоров с которым Виктория могла бы окончательно распоряжаться наследством по собственному усмотрению.

Виктория с энтузиазмом делилась с подругами своими планами: о том, что она расширит сферу поисков редких книг и бесценных рукописей, займется изучением древних и мертвых языков, чтобы увеличить и без того немалое количество языков, на которых говорила, и иметь возможность самой составлять каталог старинных книг.

— Танкреди это одобрил бы: он сам предполагал заняться когда-нибудь библиотекой.

Было очевидно, что Виктория намерена остаться в Данлевене.

— Вам не кажется, — живо спросила Гвиннет, как только Виктория отправилась в библиотеку, — что она боится потерять Танкреди навеки, если уедет отсюда? Ведь Данлевен навсегда останется для нее частичкой Танкреди. Может быть, даже самой лучшей частичкой?

Джесс и Катриона какое-то время молчали, размышляя над сказанным Гвин.

— Не лишено смысла, — неохотно согласилась Джесс. — Но с точки зрения психики это нездорово.

— Да, — поддержала Катриона. — Патология. Тем не менее при определенных обстоятельствах, может, и к лучшему, что она останется.

Катриона подумала, что коли Виктория решила уйти от мира, пусть мир придет к Виктории…

Этим утром на Катриону снизошло озарение. Вместо того чтобы поехать с Маккормаком в Обан, Катриона провела полдня с Кирсти, устроившей ей экскурсию по замку, и исследовала дом от крыши до подвалов. Катриона пересчитала спальни и ванные, проверила работоспособность отопительной системы и освещение. Особенно Катрионе понравилась кухня: в ней не было микроволновки, но имелась восьмиконфорочная газовая плита с духовкой, промышленный холодильник, хорошо ухоженный, с поясняющими табличками и датами хранения на каждом отделении.

Озарение, посетившее Катриону утром, обретало под звуки бравурных фанфар физическое очертание.

«Итак, — рассуждала Катриона, — что мы имеем? Знаменитую библиотеку графа Скарсдейла, не посещаемую, не приносящую людям радости. Однако она может быть открыта не только для одинокого читателя, но для элитной группы читателей — ученых и историков из университетов и музеев всего мира. Далее, — прикидывала в уме Катриона, — Кирсти, которая могла бы стать пчелой-маткой, присматривающей за целым роем прислуги, официантов и уборщиков, — есть еще внутренний двор, прекрасно подходящий для дорогих туристических автомобилей…»

— Только представьте себе, — возбужденно воскликнула Катриона, — Данлевен — отель мирового класса!

Охваченная энтузиазмом, Катриона говорила вдохновенно, и слова сами собой слетали с ее уст.

Воспользовавшись случайной паузой, Джесс скептически заметила:

— Виктория никогда не пойдет на это.

— Еще как пойдет, только надо преподнести ей все должным образом! Идея просто великолепна!

— Не сработает. По крайней мере с Викторией.

— Ты можешь предложить что-нибудь лучше? — фыркнула Катриона.

— Представь себе — могу, — спокойно ответила Джесс. — Думаю, Виктория должна поехать в Мексику.

— В Мексику? — оторопела Катриона.

— Конечно. — Джесс усмехнулась и поспешила изложить собственный проект:

— Способности и связи Виктории не должны пропадать. У нее есть профессиональная репутация и журналистские полномочия. Она прекрасно говорит по-испански. У Виктории имеются влиятельные друзья в правительстве Ортеги в Никарагуа. Кто может предложить кандидатуру более подходящую для участия в установлении мира и согласия на Континенте, чем Виктория, если прибавить к ее достоинствам поддержку Рафаэля с его связями в правительствах Мексики и других латиноамериканских стран и плюс к тому в госдепартаменте Соединенных Штатов? Со своим хладнокровием и настойчивостью Виктория станет незаменимым посланником. Вот естественное решение, — твердо закончила Джесс.

— Идея неплохая, — высказала свое мнение Гвиннет, — но не идеальная. — Катриона и Джесс с изумлением уставились на Гвин. — Я считаю, что Виктория должна жить в Нью-Йорке. В конце концов, у нас с Фредом тоже немало связей на всех уровнях. Виктория должна выступать на центральной сцене — в Нью-Йорке, а не где-нибудь в далеких горах Шотландии или банановых республиках.

— Мексика не банановая республика, — запротестовала Джесс.

Катриона по-прежнему считала свое предложение наилучшим практическим решением будущего Виктории и потому приготовилась к благородному жесту. Она отодвинула стул и встала.

— Ну ладно, приятно сознавать, что у Виктории есть по крайней мере три альтернативы. — И с непоколебимой уверенностью в голосе прибавила:

— Посмотрим, которую она сама выберет.

Ши вернулся ближе к вечеру! Катриона к тому времени уже упаковала вещи и была готова к отъезду: они с Маккормаком намеревались не торопясь ехать на юг.

— Как скверно, что вы пропустили ленч, — посетовала Виктория с озорными искорками во взгляде, которым она одарила Ши. — Пирог Кирсти был очень вкусным.

— В другой раз, может быть.

— Почему бы нет? — И, приподняв бровь, она спросила:

— Так я реабилитирована?

Маккормак раздраженно посмотрел на Викторию:

— А вы того заслуживаете? Скажите мне. Я хочу знать.

Серьезно.

— Тогда для вас все станет гораздо проще? — полуулыбнулась Виктория. — Не так ли?

Адвокат позвонил поздно вечером, когда Ши и Катриона уже уехали. Мистер Сэлисбери прилетал из Нью-Йорка ночным рейсом. Не будет ли Виктория так любезна приехать в лондонский офис в понедельник утром? В одиннадцать часов ей будет удобно?

Викторию это вполне устраивало. В субботу после обеда она, Джесс и Гвиннет вместе покинули Данлевен.

Рано утром в понедельник Виктория заехала за Джесс и Гвиннет в гостиницу и отвезла их в аэропорт Хитроу на втором «бентли», принадлежавшем Танкреди и стоявшем в лондонском гараже.

Гвиннет летела в Нью-Йорк, Джесс часом позже — в Сан-Франциско, где должна была, прежде чем вернуться в Мексику, закончить очень важное дело.

— После того как все закончится, — сказала Гвиннет, когда они подъехали к зданию аэропорта, — я имею в виду официальное утверждение завещания и всю эту формальную дребедень, ты, быть может, захочешь уехать куда-нибудь на время? Я бы хотела, чтобы ты приехала ко мне. Ты будешь рада встрече с Фредом.

«А там, разумеется, обстоятельства сложатся сами собой, — добавила про себя Гвин. — Возможно, Виктория и не захочет уезжать из Нью-Йорка».

— С нетерпением буду ждать этого момента. — Гвиннет впервые увидела на лице Виктории по-настоящему теплую, искреннюю улыбку. — Но нужно немного подождать.

— Конечно! — воскликнула Джесс, вытаскивая тяжелый чемодан из багажника. — Но как знать, может быть, тебе вздумается совершить и более длительное путешествие? Тогда после Нью-Йорка ты можешь навестить меня в Мексике.

Ты еще не познакомилась с Рафаэлем. (Про себя: «Не сомневаюсь, что именно в Мексике ты найдешь свое место)»;

И что бы ни случилось, — прибавила Джесс твердо, — ты обязана приехать на мою выставку в галерее Вальдхейма.

— Разумеется, — снова улыбнулась Виктория. — И спасибо вам. — Она коротко пожала руки подруг. — Спасибо вам обеим. За все.

Жест был совершенно нехарактерным для Виктории, и в голосе ее звучала удивительная нота — дуновение последнего прощания. Джесс и Гвин неуверенно посмотрели на Викторию, одновременно подумав: «А увижу ли я ее снова?» Но в глазах Виктории читалось лишь спокойное дружелюбие, и подруги про себя решили, что странная интонация им только почудилась.

— До встречи в Нью-Йорке!

— До встречи в Мехико!

Виктория помахала в окно.

— Как-нибудь на днях!

Луч утреннего солнца полыхнул вспышкой фиолетовой молнии в кольце на пальце Виктории.

Джесс и Гвиннет с печальным и едва уловимым чувством потери смотрели вслед большому серебристому автомобилю, влившемуся в поток машин на трассе, пока тот не скрылся из виду.

В узком переулке Лиденхолл-стрит, в здании неописуемой архитектуры в сверкающем зале Бенджамин Сэлисбери, известный также как Бенито Скиаччи, встал из кресла, в почтительном поклоне приветствуя женщину в элегантном костюме цвета табачного дыма.

Женщина ответила на приветствие официально: протянула руку для пожатия и слегка склонила голову набок. Сэлисбери не мог оторваться от глаз, холодно рассматривавших его.

— Рада, что мы наконец-то познакомились, — произнесла Виктория. — Брат часто о вас говорил.

— Примите мои искренние соболезнования по поводу кончины вашего брата, мисс Рейвн, — пробормотал Сэлисбери. — Это большая утрата. Но жизнь продолжается и, как я объяснял вам по телефону, у нас имеются неотложные проблемы.

— Сделаю все, что в моих силах.

— Надеюсь на это, — небрежно заметил Сэлисбери. — Видите ли, я ведь всего лишь исполнитель. У меня нет полномочий члена «семейства».

— «Семейства»? Я не совсем понимаю.

Но в ходе двухчасовой оживленной беседы Виктория поняла. Сэлисбери очень толково ввел ее в курс весьма сложных деловых отношений Танкреди. Выяснилось, что Виктория унаследовала не только, как она простодушно считала, дом в Лондоне, замок в Шотландии, полновластное распоряжение знаменитой библиотекой, всяческие дорогие безделушки и содержимое счета Танкреди в швейцарском банке — она получила во владение целую империю.

Теперь Виктории принадлежали: гостиницы на Коста-Брава в Испании, курортный комплекс в Майами, казино на Багамах и высотный многоквартирный дом в Монте-Карло; авиакомпания по грузовым перевозкам, небольшая, но очень доходная судовая экспортно-импортная компания, банк, страховая компания и сеть дорогих модных дамских магазинов со штаб-квартирой в Милане.

После довольно продолжительного молчания Сэлисбери осторожно поинтересовался:

— Насколько я понимаю, вы не были посвящены в дела мистера Рейвна?

— Совершенно верно.

— Он не рассказывал вам о своих планах?

Сидевшая очень тихо Виктория, чтобы прийти в себя, слегка покручивала аметистовое кольцо на пальце.

— Долгое время — нет. — «С тех пор, как Танкреди оставил меня ради золотоволосого юноши, и я принялась искать смерти».

— Понимаю. — Сэлисбери смотрел на руки Виктории. — Какой необычный камень, — заметил он. — Просто великолепно — поразительная огранка.

— Это фамильное кольцо.

— Да, ну вот… — Сэлисбери, казалось, с большой неохотой оторвал взгляд от магического аметиста и, почти извиняясь, продолжил:

— Я понимаю, мисс Рейвн, что очень нелегко так скоро после тяжелой утраты обременять себя земными заботами, но необходимо сделать кое-какие распоряжения.

— Несомненно. Я все понимаю, — Виктория сложила в стопку несколько папок, лежавших перед ней на столе. — Сейчас я возьму их с собой и просмотрю в течение дня.

Как вы сказали — время не ждет. — Виктория холодно улыбнулась Сэлисбери. — После этого я хотела бы как можно скорее встретиться с директорами и начальниками отделов. Возлагаю на вас организацию и место проведения совещания.

Сэлисбери согласно кивнул:

— Как вам будет угодно. Я предложил бы встретиться, как обычно, в Палаццо де Корви. Там располагается координационный центр и главный компьютер.

Услыхав страшное название своего старого дома, Виктория и глазом не моргнула.

— Думаю, это верный выбор, — спокойно согласилась она.

— Осмелюсь предположить, что вы давно не видели этого места? — небрежно бросил Сэлисбери.

— Последний раз я была там, когда мне было три года.

— Вы что-нибудь помните?

На секунду взгляд Виктории стал тяжелым и холодным.

Потом, полуулыбнувшись, она отрицательно покачала головой.

— Тогда вам будет интересно. — Сэлисбери поднялся.

Встреча была окончена. — А теперь, мисс Рейвн, — мягко сказал он, — надеюсь, вы не откажетесь от ленча. Я заказал стол на час дня в «Таннерах» — это было одно из любимейших мест вашего брата в Лондоне.

— Да, — коротко усмехнулась Виктория, — думаю, что так.

Виктория встала. Сэлисбери почтительно взял Викторию под локоть и повел к двери. Пока они спускались вниз в скрипящей стальной кабине лифта, Сэлисбери ласково увещевал Викторию:

— Понимаете, тут нет никаких обязательств, что бы ни случилось, выбор остается исключительно за вами. Руководство, делегирование, даже… роспуск.

Широко открытые глаза Виктории смотрели куда-то вдаль, в будущее.

— Да, я понимаю, — ответила она. — Поживем — увидим, не так ли?

 

Глава 6

В квартире было очень тихо: прислуга уже ушла, а Фред еще не появился.

Все время долгого перелета Гвиннет провела в лихорадочном ожидании. Теперь же она была разочарована таким унылым возвращением домой.

Гвин так отчетливо представляла, как переступит порог своей квартиры, как очень тихо откроет дверь и удивит Фреда.

— Фред! А я уже дома!

— Гвин! — заорет Фред, заключит ее в свои объятия, погладит волосы и самым ласковым тоном произнесет:

— Джинджер, ты вернулась!

«Если Фреда не окажется дома, — рассуждала Гвиннет, — придется изменить план А на Б, и это тоже будет замечательно».

Она закажет в супермаркете кучу всякой вкуснятины, поставит в ведерко со льдом бутылку шампанского и позвонит Фреду в студию. Он мгновенно примчится к ней. Весь день они будут заниматься любовью. Гвин будет проделывать с Фредом все, что она проделывала во время шторма на Багамах. Она прижмется лицом к обнаженному животу Фреда, чувствуя, как он подрагивает от желания, возьмет в руки ;''его плоть, вопьется в нее губами, а упругие черные густые волосы будут приятно щекотать ей щеку. Фред любил, когда Гвин делала это: он слабо вскрикнет, застонет и разомлеет от:; наслаждения. А потом он будет ласкать Гвин. Любовником Фред был потрясающим, но тем не менее Гвин постоянно сдерживала себя. Ладно же, пришло время, когда ему больше не придется наслаждаться лишь частью ее любви. Больше Гвин ни в чем не будет себя ограничивать.

Думая о том, чем они еще будут заниматься, Гвин испытала нечто большее, чем легкое возбуждение.

«Прекрати, — приказала себе она, почувствовав, как вспыхнули ее щеки. — Не сейчас. Подожди…»

Кухня оказалась безупречно чистой, холодильник — почти пустым. Гвиннет собралась с мыслями, присела за конторку и составила краткий список. Бутылка шампанского, большой каравай хлеба, бриоши, паштет. Гвин отвлеченно поводила ручкой по листу, вычерчивая спирали, сердечки и восклицательные знаки, потом дописала: «персики». После этого она задумалась. Несомненно, ей следует купить что-нибудь еще замечательное, создающее атмосферу настоящего праздника. Она добавила в список нарезанную индюшачью грудинку на случай, если Фреду не понравится паштет, и позвонила в магазин Энгельгарда на Колумбус-авеню. Ей ответили, что заказ прибудет через час.

Гвиннет улыбнулась и, потянувшись, решила, прежде чем позвонить Фреду в студию, принять душ. В том, что она оттягивала время, тоже было свое удовольствие: ожидание придавало реальности особую прелесть.

Напевая какую-то незамысловатую песенку, Гвин отправилась в спальню и принялась раздеваться. Погруженная в свои мысли, она, уже наполовину голая, неожиданно обнаружила изменения.

В спальне царил такой же безупречный порядок, как и на кухне, даже больший. Гвиннет неожиданно ощутила зловещий спазм в горле. Складывалось ощущение, что Фред никогда здесь и не был. Гвин оглядела спальню: широкая постель под атласным покрывалом с аккуратно взбитыми подушками, книжные полки, необычно свободные, зияющая пустота на стене, где висел маленький набросок собора Святого Петра — любимый рисунок Фреда из его ранних работ.

О Боже!

Резко дернувшись, Гвин распахнула дверцы стенного шкафа. Вещи Фреда исчезли.

В неописуемой панике она бросилась в гостиную, потом в кабинет…

Не осталось ничего, кроме этюдника и телевизора, очевидно, показавшегося Фреду слишком громоздким, чтобы тащить и его.

Гвин не верила собственным глазам. Как мог Фред так поступить с ней? Как он мог уйти, не предупредив об этом ее?

«Да, мог», — решила про себя Гвин, вспомнив их последний вечер перед отъездом Гвиннет в Лондон и глубокую обиду Фреда.

Но теперь-то все изменилось!

Дрожащими пальцами она набрала номер студии.

— Простите, — раздался в трубке голос автоответчика, — набранный вами номер в настоящее время отключен…

Бросив вещи как есть, в спальне, позабыв об Энгельгарде, Гвиннет бросилась на улицу и поймала такси.

Приехав на Канал-стрит, она открыла дом собственными ключами, убеждая себя, что непременно найдет здесь Фреда упорно работающим наверху, в студии. У него теперь новый, еще не включенный в справочник телефонный номер, или же он не оплатил вовремя счета, и у него отключили телефон…

Но студия оказалась пустой. В ней ничего, абсолютно ничего не осталось. Стоя в дверях, Гвиннет растерянно рассматривала пустое место, где когда-то стоял большой станок, и голые стены, где когда-то висели картины.

В голове было так же пусто, как в этой брошенной комнате. Что дальше?

Вернувшись в центр города, Гвиннет бросилась в галерею Вальдхейма.

— Меня не волнует, что он на конференции, — настаивала она. — Мне нужно его видеть.

Гвин проскочила мимо протестующего Лайонела во внутренний кабинет, где богатая вдова биржевого маклера разглядывала фиолетово-зеленые мазки на абстракционистской картине, а стоявший рядом с ней Соломон Вальдхейм ворковал:

— Сейчас он невероятно популярен: нам так повезло, что его картина оказалась в нашей галерее, и, полагаю, вы, дорогая миссис Ван Дорен, сразу же… — Соломон прервал свою льстивую речь и досадливо обернулся к Гвиннет:

— Я не могу сейчас говорить с вами, Гвиннет. Я ужасно занят.

Вам придется подождать.

— Где Фред?

— Дорогая моя, откуда же мне знать? Я не ношу его в своем заднем кармане. Теперь, прошу прощения…

— Он закрыл свою студию. И дома его нет.

— Разумеется, нет.

— Что вы хотите этим сказать?

Вальдхейм страдальчески приподнял брови.

— Да ради Бога, Гвиннет! Разумеется, Фред в Лондоне. Я полагал, что он отправился туда, чтобы встретиться с вами. Прошу прощения, миссис Ван Дорен, как я только что заметил…

Гвин не стала возвращаться домой. Все необходимые для поездки документы — паспорт и кредитная карточка — лежали в сумочке.

Такси доставило Гвиннет в аэропорт Кеннеди. Она взяла билет на первый рейс до Лондона, вылетавший через час.

Самолет был выкрашен белой и голубой краской, с замысловатой арабской вязью на фюзеляже. Он прибывал в Хитроу в … семь тридцать следующего утра, откуда далее следовал через Афины в Эр-Рияд, Саудовская Аравия.

Гвиннет заняла место в среднем ряду между женщиной в чадре с неугомонным ребенком на коленях и таким же непоседливым темноглазым юношей с диким выражением лица.

Если бы мысли Гвиннет не были заняты Фредом, она, несомненно, почувствовала бы себя очень неуютно в подобном соседстве.

Тем не менее юноша не стал захватывать самолет. Ребенок уснул. Полет прошел без происшествий, и они приземлились в Лондоне точно по расписанию. Погода в Лондоне была тихая и влажная — точно такая же, как сутки назад.

Взяв такси, Гвиннет назвала адрес Фреда в Ислингтоне.

— И поднажмите, — попросила она шофера.

Джесс прилетела в Сан-Франциско в половине четвертого дня. Первым делом она позвонила Янгбладам в Напу.

К телефону подошла «милая», не сразу сообразившая, кто звонит.

— О-о-о, Джесс, дорогая, какой сюрприз!

— Вы все еще хотите купить дом?

— Что такое, дорогая?

— Дом. Вы все еще хотите его купить?

— Ну-у-у… да… разумеется, дорогая… но…

Джесс живо перебила лепет «милой».

— Это так неожиданно… я немного вздремнула… Доктор сейчас в бассейне… жара, знаете, за тридцать…

— Прекрасно. Я буду у вас через два часа.

Документ получился неформальным, написанным от руки, но на нем стояли подписи «милой» и «доктора», что было вполне достаточно, чтобы убедить Рафаэля. Джесс казалось ужасно важным представить Геррере что-то более конкретное, чем простой треп о благих намерениях.

Возвращаясь в Сан-Франциско сквозь дышащую жаром темень, полностью открыв окна взятого напрокат автомобиля, лобовое стекло которого было сплошь замазано разбившимися об него ночными жуками, Джесс думала о том, как прилетит завтра рано утром в Мехико, как удивится не успевший еще уехать в свой госпиталь Рафаэль, когда она покажет ему акт о продаже.

— Я люблю тебя, Рафаэль. Я хочу выйти за тебя замуж. Я продала дом в Калифорнии — видишь? И я намерена устроить себе студию здесь, в Мехико. А в домике в Сан-Мигеле мы будем жить по уик-эндам или в отпуске.

А Рафаэль скажет ей:

— Слава Богу, Джессика, ты немного поумнела. Хотя ждать этого пришлось довольно долго.

Они рассмеются. Потом займутся любовью. Потом она весь день проспит в разворошенной постели, все еще хранящей тепло его тела. Потом он вечером вернется домой, и они снова займутся любовью.

А в подходящий момент Джесс поговорит с Рафаэлем о Виктории Рейвн.

Они вместе придумают, какое место будет наиболее подходящим для Виктории, где она сможет реализовать все свои недюжинные способности.

Возможно, романтически мечтала Джесс, Виктория снова встретится с Карлосом.

В Лондоне, стоя в полуоткрытых дверях, Синтия выглядела весьма враждебно.

— Какого хрена вам здесь надо?

Ее всклокоченные розовые волосы, ее ресницы, слипшиеся ото сна, были омерзительны. Но Гвин больше всего бесил надетый на скорую руку черный свитер с чужого плеча — свитер Фреда. Синтия зевнула и, потянувшись, подняла вверх руки: свитер приподнялся, и Гвиннет увидела мышиного цвета треугольник волос на лобке. г — Я хочу видеть Фреда.

— Не-а, нельзя. Он спит.

Из комнаты донесся требовательный голос Фреда:

— Кто там, Син?

Девчонка почесала розовую голову и с вызовом посмотрела на Гвиннет.

— Никто. Спи дальше, лапочка.

— Как это, черт возьми, никто?!

Гвин протиснула плечо в дверь, Синтия отступила на шаг, но не поддалась.

— Эй! Не имеешь права! — Она в ярости встала на пути Гвиннет. — Не фига тебе здесь делать! — Синтия с силой толкнула Гвиннет в грудь. — Вали, откуда пришла!

Гвиннет схватила Синтию за запястья и отшвырнула в сторону. Девчонка снова набросилась на нее, пытаясь вцепиться ногтями в лицо. Гвиннет без труда увернулась, захватила в ладонь клок сальных волос, оттянула голову противницы назад и смачно заехала ей в ухо.

Синтия завизжала и принялась лягаться грязными босыми ногами.

— Гребаная сука!

Гвиннет ударила ее в живот.

— Прочь с дороги, ты, малолетняя потаскуха, или я за себя не отвечаю! — Она в бешенстве рванулась к Фреду.

— Фред! Вышвырни ее отсюда! Она мне кровь пустила!

Эта носатая падла из Нью-Йорка! Она избила меня, Фред! — И, чуть подумав, возмущенно добавила:

— И обозвала потаскухой!

Фред сидел на развороченной постели в углу студии, прикрыв простыней голую грудь, на лице его застыло потешное выражение ужаса.

— Джинджер!

— Нам нужно поговорить. Прямо сейчас. — Гвиннет махнула рукой в сторону пронзительно ноющей девчонки. — Скажи ей, чтобы немедленно убиралась.

Фред не спускал глаз с лица Гвиннет.

— Ладно, Син, заткнись. Оставь нас одних на время. И надень трусы, — подумав, добавил он.

Из кухни понеслись звуки падающей посуды и разбитого стекла, после чего наконец раздался грохот закрывшейся входной двери, такой сильный, что содрогнулись стены и окна.

Фред и Гвиннет не обратили на это ни малейшего внимания. Они молча смотрели друг на друга.

— Ну хорошо, — заговорил наконец Фред. — И что дальше?

— Я хочу быть с тобой. Без тебя моя жизнь бессмысленна.

По лицу Фреда нельзя было понять, что он чувствует.

— Прекрасно. Но это не игрушки. Я ведь говорил тебе, не так ли, дорогая, что лучше синица в руках, чем журавль в небе. Но не для меня.

Гвиннет села на кровать. Она взяла Фреда за плечи и раздраженно встряхнула его. Он что, не слышит?

— Но это не синица. Это твой чертов журавль! — Гвиннет словно проснулась после долгого мечтательного сна и обнаружила, что действительность гораздо лучше, особенно если она означала проснуться в ночи рядом с любимым, которого ты готова беречь и который готов беречь тебя. — Фред, ты должен понять.

Фред пристально посмотрел на Гвиннет, протянул руку с длинными пальцами, испачканными вокруг ногтей синей краской, и погладил Гвин по щеке.

— Ты так считаешь, любимая?

Гвин кивнула.

— Тогда — ладно, — сказал Фред Смит. — Оставим это и будем жить. — Он простер руки:

— Иди ко мне.

Гвиннет заколебалась. Она была уверена, что постель пахнет Синтией.

— Не здесь.

Фред приподнял бровь и кивнул:

— Ты права. Знаешь, что я тебе скажу: позвони своей подружке — леди Кэт и подыщи нам укромное местечко, где бы мы могли несколько дней потрахаться. И поскорее.

Джесс нетерпеливо пробивала себе дорогу в терминале аэропорта Мехико, стараясь не отставать от огромного детины, галопом несущегося с ее багажом к выходу.

Она дала носильщику немыслимые чаевые, за что и была вознаграждена сверкающей улыбкой металлических зубов и бесконечным «Грасиас, сеньорита!».

Приборная доска такси была покрыта полосатым нейлоном, в лобовое стекло мало что можно было рассмотреть из-за развешанных на нем пластмассовых роз, болтающихся резиновых скелетов, детских тапочек и религиозных статуэток. Джесс назвала адрес Рафаэля, откинулась на заднем сиденье, зажав в руке акт продажи, и подумала, как долго еще ей осталось пребывать в роли «сеньориты».

Часы показывали лишь половину седьмого утра, но машин на улицах было предостаточно. Рычали автобусы, извергая клубы черного дыма, гудели клаксоны допотопных авто. К восьми, знала Джесс, воздух станет влажным и коричневым, вершины небоскребов скроются в пелене смога.

Что за ужасное место! Как же она его любит! Должно быть, она сошла с ума.

Дорога заняла сорок пять минут, несмотря на то что водитель знал все объезды и переулки, по которым можно было добраться до места, избегая пробок на основных магистралях.

Джесс показалось, что прошла вечность, пока они добрались до мощенной булыжником улицы, на которой располагался дом Рафаэля, спрятавшийся за толстыми высокими каменными стенами.

Ворота Джесс открыл привратник. Взяв багаж, он вежливо провел ее во внутренний двор. Пес на привязи, узнав Джесс, запрыгал и залаял от радости.

— Где доктор Геррера? — настойчиво спросила Джесс и только тут заметила открытые ворота гаража черного «корвета» в нем не было.

Семичасовая утренняя операция.

Перифико была забита машинами. Путь до госпиталя занял еще почти час.

Джесс поднялась на лифте в хирургическое отделение, ничего не видя вокруг, быстро зашагала мимо комнат для переодевания медсестер, пытаясь вспомнить, сколько времени она уже находится в пути и когда спала в последний раз.

Но тщетно. Она совершенно потеряла счет времени — дням, ночам, сменам светлого и темного времени суток. Все, что сейчас занимало ее, — необходимость как можно скорее разыскать Рафаэля.

Раздевалка, слава Богу, была пуста. Джесс присела на скамейку и постаралась отдышаться: вдох-выдох, вдох-выдох. Ходившая перед глазами из стороны в сторону комната наконец остановилась.

Джесс встала, подошла к умывальнику и принялась тщательно отмывать лицо и руки. Она взглянула на себя в зеркало. Видок у нее оказался что надо — чистое привидение: глубоко запавшие глаза, заострившийся подбородок, глубокие морщины вокруг рта.

«Ладно, — измученно подумала Джесс, — на лицо я по крайней мере надену марлевую маску».

Джесс извлекла из запечатанных пакетов стерильный халат, шапочку и тапочки и облачилась в них, радуясь, что на этот раз знает, как это делается. Она надела через голову маску, приспустила ее на шее и, напудрив руки, надела на них резиновые перчатки. Теперь, уверенная в собственной стерильности, Джесс водрузила маску на место и боком, осторожно протиснулась в дверь с табличкой «ОПЕРАЦИОННАЯ».

Рафаэль был там. Он не заметил, как вошла Джесс, и не почувствовал ее присутствия, что, по мнению Джесс, должно было непременно произойти. Склонившись над очередной распоротой грудной клеткой, Рафаэль объяснял ход операции столпившимся около стола молодым врачам-практикантам.

Джесс подошла к группе у операционного стола. Некоторые сестры взглянули на нее, но не проявили ни малейшего внимания — подумаешь, еще одна сестра-стажер.

Джесс почувствовала неловкость и ненужность своего появления и пожалела о том, что пришла. Следовало бы хорошенько подумать, прежде чем приходить на операцию без приглашения.

Фигуры у распростертого на столе тела, принадлежавшего пожилому мужчине, шевелились и покачивались в едином ритме, подобно оркестрантам одного оркестра. В толпе образовалась брешь, и она во второй раз в своей жизни увидела вскрытое человеческое тело.

Джесс взглянула на открытые, слабо пульсирующие органы и вспомнила, какое впечатление произвело на нее это зрелище в первый раз — каким отвратительно грубым оно показалось ей. Теперь все было иначе. Джесс порывисто воскликнула по-английски:

— Ты прав, Рафаэль, — это прекрасно!

Рафаэль и ухом не повел. Он не отрывал глаз от того, чем были заняты его руки. Пальцы проворно продолжали свою работу.

— Подойди ближе, Джессика, — спокойно позвал Геррера. — Отсюда лучше видно.

Словно проснувшись от глубокого сна, Джесс подошла к Рафаэлю. Высокий молоденький врач-практикант уступил Джесс свое место.

— Смотри внимательно, — сказал Рафаэль. — Все идет прекрасно. — Он отсек желтоватую ткань и, прежде чем бросить ее в чашу, повторил:

— Прекрасно. Очень хорошо… — Потом тем же тоном:

— Итак, ты вернулась. Как надолго на сей раз?

— Надолго, — ответила через маску Джесс.

— В самом деле? — Рафаэль продолжал свою работу.

Джесс услышала, как он сказал второму хирургу по-испански:

— Теперь можно зашивать.

Несколько минут Рафаэль молчал, накладывая несколько швов, потом вежливо спросил:

— Поездка была успешной?

У Джесс сдавило горло. Она не могла говорить о столь личных вещах при всех этих людях и потому лишь пробормотала:

— Да… да, успешной.

— Что случилось с твоей подругой?

— У нее умер брат. Сейчас она уже в порядке.

Не прерывая работу, Рафаэль кивнул:

— Я рад.

— Я заезжала в Сан-Франциско, — торопливо заговорила Джесс. — Вчера вечером я продала дом. Я привезла договор, чтобы показать тебе.

Геррера продолжал сшивать кожу.

— Хорошо, Джессика. Но что все это значит?

— Я вернулась навсегда. Если ты не против.

Наконец Рафаэль поднял голову. Их взгляды поверх зеленых масок встретились. Джесс увидела, как что-то вспыхнуло в глубине его темно-янтарных глаз, но он произнес только:

— Ты выглядишь очень усталой, Джессика. Как только закончу, отвезу тебя домой.

— Боже правый! — воскликнул Фред, уставившись на ванную.

Гвиннет не смогла удержаться и захихикала.

Фред в ужасе уставился на эротические японские рисунки.

— Когда леди Кэт говорила о декадентской ванной, она не шутила.

— Думаю, что нет.

— Ну ладно. Что же мы будем со всем этим делать?

Фред мыл Гвиннет с великой осторожностью и нежностью.

— Ты изменилась, — промолвил он наконец. — Я это чувствую.

— Да, — кивнула Гвин. — Теперь я совсем другая. Хотя, думаю, — задумчиво протянула она, — теперь я настоящая.

Гвин взяла у Фреда мочалку и принялась намыливать ему спину.

— Хочешь рассказать мне? — нежно спросил Фред.

— Нет. — Гвин смыла мыло с плеч Фреда и, наклонившись, поцеловала его в шею. — Я лучше покажу тебе.

Пылинки медленно кружились и вспыхивали в солнечных лучах, проникавших в спальню через полузакрытые окна, за которыми слышался гул уличного движения. Было позднее утро. Внизу швейцар свистом ловил такси.

Гвиннет и Фред лежали лицом друг к другу на огромной, обитой парчой кровати. Долгое путешествие закончилось, и Гвин испытывала странный стыд, словно собиралась заняться любовью впервые в жизни. Она потянулась и погладила грудь Фреда; он поймал ее руку и, прижав к щеке, поцеловал Гвиннет в губы: от нее пахло свежестью и юностью.

Гвин страстно желала его.

— Прикоснись к нему. Держи. Обеими руками, — прошептал Фред.

Она опустила руки к его паху, взялась за плоть и принялась нежно массировать. Фред уткнулся лицом в ямку на ее плече, и она почувствовала ласковые прикосновения его языка.

— Ты хочешь меня, Джинджер?

Она кивнула, прикоснувшись лицом к его грубым черным волосам.

— Скажи вслух.

— Я хочу тебя, Фред. Я всегда тебя хочу.

В конце утра, перед тем как заснуть, положив голову ему на плечо, Гвиннет подумала о возвращении в Нью-Йорк.

Подумала о том, как скажет Фреду о приезде в Нью-Йорк Виктории. Как-то он это воспримет?

Гвин решила додумать это позже.

Секретарь принес почту в офис Катрионы. Сверху пачки с корреспонденцией лежал длинный конверт кремового цвета из дорогой бумаги. Обратный адрес был написан от руки, и почерк показался Катрионе знакомым.

— Это письмо доставили отдельно, леди Вайндхем. Мы не видели, кто его принес. Прошу прощения.

«Плаццо де Корви,

Палермо,

Сицилия.

Дорогая моя Катриона!

Прошло два месяца, и, полагаю, ты решила, что я окончательно исчезла с лица земли.

Имеешь полное право сердиться на меня, но надеюсь, что ты все же простишь мое долгое молчание.

Прежде всего хочу искренне поблагодарить тебя за все, что ты для меня сделала после смерти Танкреди. Не могу выразить, как важно было для меня в то время то, что ты, Джесс и Гвиннет (они тоже получат сегодня по письму) приехали помочь мне. Танкреди был абсолютно прав: я, конечно же, нуждалась в вас. То были черные дни для меня: я думала, что жизнь моя кончена. Не уверена, смогла ли бы я со всем этим справиться, не будь вас рядом.

Кроме того, должна поблагодарить вас за чрезвычайно добрые советы и предложения. К сожалению, я не смогу лично участвовать в твоем проекте по Данлевену, но полностью одобряю концепцию и предоставляю в твое распоряжение значительные фонды, которыми ты можешь пользоваться, когда захочешь. Между тем хочу опять же поблагодарить тебя за предоставление Кирсти места в Скорсби-Холле на время, пока Данлевен не откроет свои двери.

Что касается лично меня, то жизнь продолжается и делает довольно неожиданные повороты.

Как видишь, я вернулась к своим корням — в «Вороний дворец» [2] (отсюда мы и получили свою фамилию), который я уже и не надеялась увидеть.

Он кажется мне чрезвычайно знакомым (гораздо меньшим, чем я его помнила). Дворец прекрасно отремонтирован. И все — благодаря усилиям Танкреди, оставившего здесь на всем свой отпечаток и изгнавшего отсюда навсегда дьявольский призрак Скарсдейла. Я чувствую себя здесь совершенно в своей тарелке, словно всю жизнь прожила под этой крышей, и говорю на сицилианском диалекте совсем как здешняя аборигенка.

Возможно, я когда-нибудь и вернусь к составлению каталога библиотеки Скарсдейла, но в настоящее время мне приходится заниматься ведением и реорганизацией дел Танкреди.

Брат оказался в конце концов не только плейбоем и игроком, но и вполне деловым человеком, сфера интересов которого распространялась главным образом на курортный бизнес и казино на юге Европы, в Карибском бассейне и части Соединенных Штатов. Менеджмент и руководство расстроились с началом болезни Танкреди, и теперь, после его смерти, мне предложили принять руководство делами на себя.

Возможно, в конечном итоге я и приму это предложение. «Вамос а вер», как здесь говорят, что значит — «посмотрим».

Прости меня, Катриона, но я не представляю себя в роли управляющего отелями, так же как и в роли общественного и интеллектуального лидера Нью-Йорка или представителя Соединенных Штатов в переговорах по мирному урегулированию в Латинской Америке, хотя и искренне благодарна вам за предложенную помощь.

По правде говоря, я теперь спрашиваю себя: действительно ли я искала смерти во Вьетнаме, Никарагуа и на Ближнем Востоке? Или же просто тайно наслаждалась жизнью, наполненной риском?

Не исключено, что кровь Скарсдейла течет в моих жилах более интенсивно, чем я считала. Или скорее всего кровь моей сумасшедшей бабушки Алессандры. Как бы там ни было, а я поняла, что должна продолжать ходить по лезвию бритвы.

Я буду поддерживать с вами связь, и, быть может, мы как-нибудь еще встретимся.

Между прочим, примите с Ши мои поздравления. Да, Данлевен, без сомнения, очень романтичное место, располагающее к зачатию. Кэролайн абсолютно права: ты, конечно же, должна немедленно выйти замуж. Не хотела бы ты увидеть меня в роли крестной матери?

С наилучшими пожеланиями в этой замечательной жизни, вечно благодарная и любящая тебя,

Виктория».

В течение последующих недель подруги обсуждали письмо и все содержавшиеся в нем двусмысленности, обмениваясь бесконечными телефонными звонками. В конце концов Катриона организовала Трехсторонний телефонный разговор.

Подруги поочередно отказывались верить, поражались, но в конечном счете решили, что ничего удивительного здесь нет.

— Танкреди был слишком умен, чтобы быть просто плейбоем, — заявила всем Катриона.

— Хотя она и очень уклончиво говорит об этом. Как вы думаете, почему Танкреди столько лет держал все в секрете? — поинтересовалась Гвиннет. — Вам не кажется, что игорные интересы были связаны с организованной преступностью?

— Ты слишком спешишь с выводами, — ответила Джесс и задумчиво добавила:

— Хотя штаб-квартира мафии находится как раз на Сицилии.

— И когда она просит рассматривать ее как крестную мать, она имеет в виду настоящую крестную мать, — начала Катриона, — или…

— Виктория мафиозная донья, — закончила за нее Джесс. — Она пишет, что собирается вести дела. Это вовсе не означает, что Виктория намерена выходить из дела.

— У нее это здорово получится, — заверила Гвиннет.

Последнее слово осталось за Катрионой. Вздохнув, она признала:

— Мне кажется, мы так никогда по-настоящему и не узнаем ее. Если только она сама не захочет рассказать.

 

Эпилог

Сын Катрионы родился первого апреля 1986 года. Весил он восемь фунтов и семь унций и был окрещен именем Эрнест Арчибальд Маккормак.

— Маленький бедняжка, — сказала Джесс.

Крещение имело место два месяца спустя в местной деревенской церквушке, а последовавшее за ним празднество в Барнхем-Холле было небольшим, но очень радостным. Присутствовали родители новорожденного, его сводные брат и сестра, бабушка Скорсби, две крестные мамы, прилетевшие из Нью-Йорка и Мехико, крестный отец герцог и местный викарий. Клайв наполнил бокалы шампанским.

В самый разгар праздника администратор гостиницы внес в зал большую посылку.

— Это для вас, миссис Маккормак. Пришла минуту назад.

В посылке лежал набор из шести античных серебряных кубков с монограммой ЭАМ и свидетельство на тысячу акций совместной компании гостиниц и казино на Корво.

— Сейчас каждая из этих акций продается по двадцать пять фунтов, — пробормотал герцог Малмсбери. Он взглянул на маленького Эрнеста, лениво открывшего темно-голубые глаза, сложившего губы трубочкой и пустившего пузырь. — Богатенький мальчишечка, а?

— Точно в срок, — заметила Джесс. — И откуда она только знает?

— Она знает все, — рассмеялась Гвиннет.

На минуту воцарилось задумчивое молчание, которое в конце концов нарушил Клайв:

— Еще шампанского, мадам?

Двумя годами позже, в конце сентября 1988 года, прежняя компания почти в полном составе присутствовала на другой вечеринке после крещения, на этот раз на Манхэттене, где крестили Викторию Джонс-Риге — вожделенную очаровательную девочку с ярко-рыжими волосами и карими глазами.

Маленькая Виктория получила в подарок набор из орнаментированных серебряных гребней для волос с монограммой ВДР и пакет акций туристической компании на Канарских островах.

— Ну как же Виктория это делает? — пыталась добиться ответа Гвиннет. — Откуда она знает время, дату — все?

Позже тем же вечером гости сидели перед новым телевизором Фреда с размером экрана в сорок восемь дюймов и смотрели трансляцию Олимпийских игр в Сеуле. Телевизор был подарен Фреду Гвиннет. Почувствовав в семейной жизни покой и безопасность, он, между прочим, не видел больше необходимости в воровстве и скупке краденого, а может, просто не хотел, чтобы дочь носила отцу тюремные передачи. Гвиннет набрала двадцать фунтов веса и была вполне довольна своей жизнью. Она вернулась к моделированию одежды, и созданное ею новое направление в спортивной одежде для отдыха готовилось увидеть свет следующей весной.

— Я пыталась пригласить Викторию на крестины, — продолжала Гвиннет, — но ее нет в Палермо. Никто не знает, где она. Дела идут нормально, но Виктория не появлялась на Сицилии уже несколько месяцев.

— Она может быть где угодно, — сделала вывод Катриона.

И это была правда. В задумчивом молчании компания созерцала красочные картины, возникавшие на экране. Молодые люди, забавляясь на пляже, поливали друг друга из банок каким-то новым прохладительным напитком. Молодой азиат с серьезным лицом объяснял принципиальную схему автомобиля последней модели. На Олимпиаде гимнастки-подростки исполняли упражнения на бревне.

Главным сюжетом одиннадцатичасовых новостей стало уничтожение фабрики по производству кокаина в богатом пригороде Панамы. Предположительно принадлежавшая адъютанту полковника Норьеги собственность была с успехом обыскана и сожжена членами «Групо Аметиста». В кратком видеосюжете Джесс, Гвиннет и Катриона увидели языки пламени, вырывавшиеся из окон бетонного здания, и испуганных рабочих, выбегавших из дверей фабрики.

Комментатор напомнил зрителям, что «Групо Аметиста» — небольшая, но грозная левацкая группировка, сочетающая в себе блестящий интеллект, военный опыт, великолепные организационные и коммуникационные связи. Создана по образцу спецподразделений США, Великобритании и Израиля, предполагается, что в нее входят ветераны войны во Вьетнаме.

— Включи, — резко скомандовала Джесс. — Включи погромче. Быстрее.

— «Групо Аметиста», — продолжал комментатор, — за последние двенадцать месяцев нанесла многочисленные удары, которые, по словам руководителя группы Коней Бланки, являются открытой войной, объявленной как наркобаронам «Медельина» и Колумбии, так и определенным политическим лидерам Центральной Америки и Соединенных Штатов.

Имя Коней Бланки связывается с названием популярной в шестидесятых годах песенки «Белый Кролик» группы «Джефферсон Эйрплейн», хотя, согласно другим источникам, Конея Бланка — Белый Кролик — предположительно является псевдонимом светловолосой женщины американского или европейского происхождения. А теперь вернемся в Сеул: Соединенные Штаты выиграли еще одну золотую медаль! Об этом — после рекламного блока.

— Это Виктория, — сказала Джесс.

— Почему Белый Кролик? — спросила Катриона.

— Так ее звали во Вьетнаме.

— Но гребни присланы из Рима, — запротестовала Гвиннет.

— Ничего удивительного, — заметила Джесс. — А телефоны на что?

— Они называются «Групо Аметиста», — медленно произнесла Катриона. — Не надо быть специалистом по испанскому языку, чтобы понять значение.

Подруги изумленно переглянулись. Потом удивление на всех трех лицах медленно угасло.

— И все же, кто это может быть? — покачала головой Гвиннет.

Возникла длинная пауза.

— Думаю, нетрудно догадаться, — сказала наконец Джесс, — если знать, что Белый Кролик носит аметистовое кольцо.

Ссылки

[1] Карлоса здесь нет! (исп.)

[2] Raven (англ.) — ворона.