Глава 1

Кристиан прижалась лбом к стеклу. Там, за стеклом иллюминатора, медленно плыли грозовые тучи.

Они сейчас летят, наверное, где-то над канзасскими прериями, на высоте тридцать шесть тысяч футов. Впервые за последние два дня оставшись наедине с собой, Кристиан наконец могла осмыслить все, что произошло.

Однако думать об этом ей не хотелось. Ведь тогда придется подумать и о том, как объяснить отцу…

Объяснить, почему она возвращается на десять дней раньше. Почему Изабель не вернулась вместе с ней.

— Крис, я остаюсь, — сказала ей Изабель, смертельно бледная, но настроенная, по всей видимости, очень решительно. Глаза ее вызывающе сверкнули. — Дэвис будет моим агентом. Мы начинаем занятия по дикции сразу после Дня труда. Это первый понедельник сентября. Правда, здорово? Крис, кажется, это на самом деле произойдет! Я так боялась, что ничего не получится.

В общем, я не еду с тобой, Крис.

Значит, ей, Кристиан, придется сообщить родителям эту новость самой. О Господи…

Кристиан закрыла глаза, и в голове сразу завертелся калейдоскоп событий двух последних дней.

На следующее утро после турнира она встала поздно.

Проснувшись, обнаружила, что в доме никого нет, кроме нее самой и Марджи. Холл Дженнингс, как всегда в воскресенье, уехал очень рано. По воскресеньям он играл в гольф. Кристиан удивилась, услышав, что Изабель поехала вместе с ним. В гольф сестра играть не умела, это Кристиан знала точно.

— Стюарт так рассердилась, — встревоженно произнесла Марджи. — Она хотела увидеться с Холлом раньше Изабель. Кристиан, дорогая, что происходит?

Я никогда не видела Стюарт в такой ярости. Она умчалась на машине, как бешеная. Только бы не натворила глупостей.

Марджи в отчаянии всплеснула пухлыми руками.

Кристиан не знала, что сказать.

— Тетя Марджи, я тоже ничего не знаю. Когда я вернулась, Изабель уже спала. А сегодня я ее не видела.

В тревоге она прождала все утро, однако Изабель так и не появилась.

После полудня приехал мистер Уэкслер. Преподнес Кристиан огромный букет великолепных роз и пакет, г котором оказалась ее сумочка и приз за победу в теннис ном турнире. Потом усадил ее в свой «роллс-ройс» и увез на ленч, как она была — в шортах, незашнурованных кроссовках и рубашке навыпуск.

— Но я не могу ехать в таком виде!

— Ну почему же?

Он уже вывел машину на Беверли-драйв и теперь ехал в ряду других автомобилей, общая стоимость которых приблизительно равнялась национальному долгу любой из центральноамериканских стран.

Лакей в белой куртке отвел машину на стоянку. Уэкслер взял Кристиан под руку и повел в экзотическое заведение с зелеными скатертями, снежно-белыми салфетками, изысканными запахами, цветами и угодливо кланяющимися официантами.

В этом человеке чувствовалась незыблемая уверенность в том, что его место в жизни именно здесь, на самом верху, и эта уверенность каким-то чудесным образом передалась Кристиан. Она заставила себя забыть о своих шортах и кроссовках и высоко вскинула голову, проходя мимо вазонов с орхидеями и посетителей, глазевших на нее.

Ленч оказался восхитительным. Неожиданно Кристиан поймала себя на том, что рассказывает мистеру Уэкслеру о своей жизни. И ему, похоже, это интересно. Она рассказывала об отце и матери, об Изабель и Арран.

И даже о том, как ей не хочется идти этой осенью в колледж, где она должна пройти бизнес-курс, чтобы потом работать секретаршей.

— Но я не знаю, что я могла бы еще делать, кроме этого. Видите ли, я не такая талантливая, как Изабель и Арран.

— Ну, это ваше личное мнение. Я бы сказал, мнение очень неискушенного человека.

— Да нет, все так говорят.

— Значит, они все глупцы. И вы это очень скоро докажете.

Конечно, Кристиан не поверила ни одному слову, но слушать это было приятно.

После ленча они зашли в магазин «Спортивные товары Стэна», где Кристиан выбрала себе новую ракетку и теннисный костюм. Мистер Уэкслер купил ей еще теплый спортивный костюм синего цвета с белыми полосами на рукавах. Кристиан пыталась протестовать, но бесполезно.

Но самым ценным подарком была его визитная карточка, на которой она прочла: «Эрнест Генри Уэкслер, эсквайр. Ле Клермонт, авеню Гектор Отто, Монте-Карло». Ниже стояли номера телефонов в трех различных странах. Он обвел кружочком лондонский номер.

— Я буду в Лондоне в начале февраля. Вероятно, поживу там несколько месяцев. Позвоните мне, если захотите. Буду рад услышать ваш голос.

Кристиан не могла понять, почему он окружает ее таким вниманием. Ведь все ее успехи ограничивались теннисным турниром. Она не могла этого понять, но внимание мистера Уэкслера было тем не менее очень приятно… Она купалась в нем, упивалась каждой минутой.

Марджи заподозрила что-то неладное. Задавала бесчисленное множество вопросов. Кто этот человек, похожий на постаревшего Пола Ньюмена? Как Кристиан с ним познакомилась? Уж, конечно, не на вечере в теннисном клубе. Почему он пригласил ее на ленч? И что произошло с бедным Томми Миллером? Ей позвонила Джулия, которая только что вернулась после лечения на Ферме. В комнате Томми все перевернуто вверх дном, одежда разбросана, машины нет, на гравии подъездной дорожки глубокие следы от шин. Кристиан, вероятно, была последней, кто его видел. Что ей о нем известно? Но Кристиан ничего не могла сказать о Томми Миллере.

Последний раз она видела его скорчившимся на родительской постели, стонущим от боли. Однако она помнила выражение лица добрейшего мистера Уэкслера. Видимо, он побывал у Томми.

Ближе к вечеру Джулия снова позвонила. Выяснилось, что Томми у отца в Колорадо, где тот наслаждался отдыхом вместе со своей новой подружкой. Томми ненавидел отца. Да и тот при сложившихся обстоятельствах вряд ли был счастлив видеть сына. Джулия хотела знать, в чем дело.

— Я уверена, этот мистер Уэкслер — прекрасный человек, но мне это все не нравится, Кристиан.

Марджи, оказывается, уже навела справки и выяснила, что Эрнест Уэкслер официально числится гражданином Монако, что каждый год он проводит значительную часть времени в Калифорнии и что он баснословно богат, хотя происхождение его богатства не известно никому.

Поговаривали о его связях в высших правительственных кругах.

— Я чувствую, что должна написать об этом твоей матери, дорогая. Пока вы здесь, за вас отвечаю я.

Но Марджи тут же забыла о своем намерении, потому что в эту минуту приехали Дэвис Уиттэкер и Изабель.

Стюардесса, очень элегантная в наглухо застегнутом жакете цвета морской волны — униформе Восточно-тихоокеанской авиакомпании, предложила шампанского.

Кристиан взяла бокал, отпила глоток. Вспомнила, что за последние три дня она третий раз пьет шампанское.

Когда теперь придется его еще попробовать, думала она, глядя вниз, на грозу, разыгравшуюся над прериями. И вообще… что теперь с ней будет?

Раздался спокойный голос пилота. Он предупреждал о турбуленции и просил всех пассажиров вернуться на свои места.

Турбуленция… Как точно это слово определяет то, что происходило с ней в последнее время.

— Крис, я не вернусь домой. Мистер Дженнингс обещал дать мне денег.

А потом произошла ужасающая сцена между Стюарт и ее отцом в его кабинете. Прежде чем они закрыли дверь, Кристиан успела услышать пронзительные крики Стюарт:

— Ты не можешь этого сделать! Она разбила мою жизнь!

Через полчаса Стюарт, громко хлопнув дверью, выбежала из дома. Кристиан услышала рев ее автомобиля.

Машина промчалась по дорожке, разбрасывая грязь и гравий.

Вчера Марджи весь день бродила по дому как потерянная. То и дело рассеянно поправляла безукоризненные букеты.

Изабель с утра упаковывала вещи.

— Простите меня за то, что доставила вам столько неприятностей, — обратилась она к Марджи. — Я думаю, мне лучше всего уехать прямо сейчас. Как вы считаете?

Марджи ответила утвердительно.

Дэвис Уиттэкер заехал за Изабель перед ленчем.

Кристиан простилась с сестрой почти спокойно. Она еще не успела как следует осознать, что происходит. Изабель, казалось, переживала гораздо сильнее, чем сестра. Крепко обняла ее.

— Я заберу тебя к себе, как только смогу. И тебя и Арран. О, Крис, я буду так по тебе скучать! Береги себя…

Дэвис ждал в машине. Глаза его были скрыты темными очками.

А потом грянул гром. Кристиан объявили, что она должна немедленно возвращаться домой.

— Мне очень жаль, дорогая, — говорила Марджи, — но, думаю, так будет лучше для всех. Мистер Дженнингс закажет тебе билет на завтрашний рейс. А вы, девочки Уинтер, оказывается, те еще штучки, — добавила она с грустной улыбкой.

Самолет начал снижаться. Командир объявил, что через пятнадцать минут они приземлятся в аэропорту Кеннеди.

Кристиан наблюдала, как поднимается завеса темных облаков. Крупные струи дождя ударили по стеклу.

Нью-Йорк. Здесь пересадка на рейс до Лондона. Она на полпути к дому.

Без Изабель, которая всегда ее защищала, Кристиан чувствовала себя одинокой и потерянной. Она напомнила себе, что она победительница турнира по теннису, что изысканный мужчина приглашал ее в дорогой ресторан, что она летит первым классом и пьет шампанское. Но это не помогло. Сейчас она ощущала лишь собственную беспомощность и страх.

Арран выглядывала из окна в ожидании почтальона.

До нынешнего лета почта ее не интересовала, так как писем ей было ждать не от кого. Да и родителям тоже.

Изредка приносили счета или рекламу, о чем почтальон обычно радостно извещал громким стуком в дверь. Отец, как правило, набрасывался на него с криками. Пусть убирается прочь и оставит его в покое.

Теперь же каждую неделю она получала письма от Кристиан. А однажды даже пришла открытка с гигантским Микки-Маусом от Изы. Арран уже знала все подробности о Дженнингсах, об их доме, о Стюарт, о Диснейленде, о приеме в честь сестер и о Дэвисе Уиттэкере.

Она жадно впитывала каждое слово, восполняя недостающие детали собственным богатым воображением, облекая в плоть людей, описываемых сестрами. В конце концов ей даже начало казаться, что она тоже там побывала.

Почти побывала…

Арран снедала горькая обида, что ей не разрешили поехать с сестрами. Снова и снова вопрошала она Бога, как мог отец так с ней поступить. Ее сестры там, в большом мире, а она привязана к постылому дому. Ну как тут не разрыдаться…

Однако слезами ничему не поможешь. Отца не переделать.

Арран тяжело вздохнула. Порой ей казалось, что она всегда знала горькую правду. Как это крикнул ей однажды Берт Паллин, сын зеленщика из соседней лавки?

— Да твой отец просто чокнутый, вот и все.

Когда это было? И где? В Манчестере или в Ливерпуле? Странно, что эта сцена запечатлелась у нее в памяти. Ей тогда исполнилось семь, а Изабель — десять. Изабель, которая до умопомрачения любила отца, пришла в ярость:

— Заткнись, гаденыш! Мой отец не такой, как другие, потому что его ранили на войне. Ему выстрелили в голову. Он герой.

Берт лишь расхохотался в ответ:

— Дерьмо собачье.

Он ненавидел хорошенькую Изабель за то, что та не обращала на него никакого внимания.

Изабель разразилась яростными рыданиями и отвесила Берту пощечину.

— У него есть медали! Много медалей!

Потом схватила Арран за руку и, гордо вскинув голову, пошла прочь. Придя домой, побежала к матери.

— Мама, пожалуйста, покажи папины медали.

Я хочу их видеть.

Она торжествующе смотрела на Арран, молча разглядывавшую потускневшие звездочки на полосках цветного шелка, уложенные в потрепанную кожаную сумку.

— Ты видишь! Ты видишь!

— Мы с вашим отцом ездили в Букингемский дворец. Сам король приколол ему на грудь медаль. Это был счастливейший момент в моей жизни.

Глаза матери затуманились.

— Вот! — воскликнула Изабель. — И больше не слушай этого маленького наглеца.

Однако, несмотря на медали, вскоре все вокруг начали поговаривать о том, что их отец не в себе. Женщины судачили об этом в магазинах — о несчастной миссис Уинтер с тремя детьми и чокнутым мужем. Верная Изабель яростно твердила, что это все глупости. Отец совсем не похож на бедного мистера Симкинса — безумца в грязном макинтоше, который воображает себя Иисусом Христом. Отец просто часто расстраивается, сердится и кричит на других людей.

Вскоре после этого они снова переехали в другой город.

Пятнадцать минут девятого. Почтальон может появиться в любую минуту. Арран еще больше высунулась из окна.

Отец в последнее время совсем плох. Особенно с тех пор как уехали Изабель и Кристиан. То враждебно молчит, то ругается непонятно за что, то взрывается приступами дикой ярости. Арран не могла дождаться возвращения сестер.

Почтальон, насвистывая, прошел по улице, не остановившись у их дома. Зато через несколько минут к дому подъехал красный почтовый фургончик. В окнах соседних домов зашевелились занавески. Через час вся улица будет знать, что Уинтерам пришла телеграмма.

Телеграмма всегда означает плохие вести.

«Кристиан прилетает в Лондон, Хитроу, в среду, 19 августа, в десять часов утра, рейс 235, „Пан-Америкэн“.

Изабель не летит с ней, повторяю, не летит. Подробности письмом. Марджи».

Катастрофа… Отец, наверное, охрипнет от крика.

Арран спряталась в свою комнату и не показывалась до самого вечера.

Вечером мать заставила его принять таблетки, поэтому ночь прошла спокойно, но на следующий день с самого раннего утра дом опять ходил ходуном. Отец метался по комнатам, топал ногами и орал на мать, которая собиралась в Лондон, чтобы встретить Кристиан в аэропорту.

— Я этого не потерплю! Ты слышишь, Элизабет? Не потерплю!

Подъехало такси. Отец вышел на крыльцо небритый, растрепанный, босиком, в распахнутом халате. Орал на всю улицу:

— Пусть едет домой! Я приказываю ей ехать домой!

Я ее отец!

В соседних домах захлопнулись окна, в других, наоборот, распахнулись.

— Заткнись, ты! — проорал чей-то голос.

Арран тихо лежала в постели, глядя в потолок. Только бы дождаться вечера, когда Кристиан наконец сможет рассказать ей, что же произошло.

Позже отец, замкнувшись в мрачном молчании, сидел у себя в кабинете. Арран, чтобы убить время до приезда Кристиан, села за рассказ, который начала незадолго до этого. Как всегда во время работы, она забыла обо всем. Поглощенная своими мыслями, не замечала ничего вокруг, пока внезапно не осознала, что в комнате кто-то есть, кроме нее.

В дверях стоял отец. Молча наблюдал за ней. Высокого роста, с растрепанными черными волосами, в которых уже появилась седина… когда-то красивое лицо обрюзгло, в глазах какое-то потерянное выражение. От долгой жизни почти без движения он быстро полнел. Скоро станет совсем толстый, безучастно подумала Арран.

— Опять пишешь, Арран? — сказал он своим красивым, очень интеллигентным голосом.

— Да, папа.

— Можно что-нибудь почитать?

— Тебе это наверняка не понравится.

— И все-таки, можно почитать?

Арран пожала плечами.

— Да, конечно.

— А ты можешь почитать то, что написал я. Ты ведь знаешь, я писал стихи. Просто для того, чтобы отвлечься.

Прекрасное противоядие от войны. Если бы не это… — Отец рассеянно почесал в затылке. — Я ведь посещал колледж Магдалины. Я читал английский в Оксфорде.

— Да, папа, с удовольствием, спасибо.

Отец часто говорил с ней об этом и давал читать свои стихи, написанные аккуратным каллиграфическим почерком. С тех давних пор бумага истерлась и стала хрупкой, чернила выгорели. Сами же стихи были явным подражанием Руперту Бруку и Зигфриду Сэссуну.

Отец вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Осторожно коснулся ее волос.

— Арран, ты ведь не ненавидишь меня за то; что я не пустил тебя в Америку?

— Ну конечно, нет.

Теперь, когда она знала, что Кристиан возвращается, это было почти правдой.

— Ты любишь меня?

— Да, конечно.

— Скажи это. Скажи это вслух. Я хочу это слышать.

— Я люблю тебя, папа.

— И ты никогда меня не покинешь? Не то что они…

Не дождавшись ответа, он упал перед ней на колени, зарылся лицом в ее ладони. Обхватил за талию.

— Да нет, ты не такая, как они. Изабель и Кристиан совсем не любят меня. Они думают только о том, как бы уехать из дома.

В пять часов к дому подъехало такси. Мать вышла из машины, взволнованно оглядываясь по сторонам и кусая губы. Кристиан следовала за ней, землисто-серая под ярким калифорнийским загаром, вероятно, от страха и усталости. В холле Кристиан дрожащей рукой протянула отцу письмо от Изабель.

 

Глава 2

«Уэствуд-Виллидж

25 апреля, 1970 года

Моя дорогая Крис!

Надеюсь, это оказалось не слишком ужасно для тебя — сообщить отцу плохую новость. Мне так не хотелось взваливать подобное на тебя. Прости меня, Крис.

Я просто не успела рассказать тебе о том, что происходит.

Если бы не Стюарт, все получилось бы прекрасно.

Как ты уже знаешь, она безумно ревнует Дэвиса ко мне.

Она говорила ужасные вещи. Хотела заставить мистера Дженнингса немедленно отправить меня домой в Англию. Я не могла этого допустить.

Всю ту ночь я не спала. (Да, Крис, я только делала вид, что сплю.) Встала на рассвете, оделась во все самое лучшее. Когда мистер Дженнингс вышел, я его уже ждала. Уговорила его поехать позавтракать перед гольфом. Мы поехали в ресторан под названием «Деревенская кухня», в Санта-Монике. От волнения я ничего не могла есть. Только пила кофе. Мистер Дженнингс съел целую гору блинов с беконом. Неудивительно, что он полнеет.

Как бы там ни было, я сказала ему то, что собиралась сказать. Говорила о том, что мечтаю стать актрисой, а отец не позволяет. Чуть-чуть рассказала об отце. У меня было такое чувство, что мистер Дженнингс немножечко ревнует. Он ведь знал, что Марджи была влюблена в отца.

Потом я рассказала о том, что Дэвис согласился быть моим представителем, но у меня нет денег, чтобы жить в Америке. Я сказала, что не прошу у него взаймы, а предлагаю вложить деньги в мою будущую карьеру. По-моему, он ничего подобного не ожидал, и это его даже немного потрясло. В общем, он обещал подумать об этом во время гольфа. Мы договорились встретиться на пляже в половине первого.

Знаешь, как неуютно я себя чувствовала, сидя в полном одиночестве на пляже в половине восьмого утра, на том самом месте, где двенадцать часов назад мы сидели с Дэвисом. Вокруг были какие-то странные люди. По-моему, они так и спали там под мостом.

Мистер Дженнингс приехал за мной в половине первого, как и обещал. Повел меня на ленч, и мы прекрасно обо всем поговорили. Он был так добр ко мне. Сказал, что должен поговорить еще и с Дэвисом. Позже мы встретились с Дэвисом и все обсудили. Они с Дэвисом теперь партнеры. Можешь себе представить?!

Я переехала в маленькую студию. Здесь очень хорошо. Сначала я нашла комнату подешевле, но мистеру Дженнингсу это не понравилось. А еще — угадай — он купил мне машину! Ярко-красный «мустанг» 1968 года.

Он сказал, что в Лос-Анджелесе без машины нельзя.

Я пыталась возражать, но он и слушать не хотел. Единственная проблема — я не умею водить машину. Мистер Дженнингс не мог поверить, что в восемнадцать лет я не умею водить машину. Сейчас я учусь вождению. Мистер Дженнингс оплачивает мои уроки. Какой милый человек!

Я чувствую себя ужасно виноватой перед Марджи.

Она очень расстроена. Она считает, что плохо справилась со своими обязанностями. Что бы я ни говорила, ее не переубедить. Зато Стюарт — настоящая стерва.

Я сказала ей, что не влюблена в Дэвиса, но этим только ухудшила дело. Слава Богу, в следующем месяце она уезжает учиться.

Я умоляла мистера Дженнингса никому не рассказывать о машине. Представляю, как они это воспримут.

Сразу после Дня труда начнутся занятия: голос, пластика, йога и бог знает что еще. Не могу дождаться! И еще не могу дождаться, когда у меня появится работа и я смогу привезти тебя и Арран в Калифорнию.

Люблю вас!

Изабель».

— Машина! — благоговейно воскликнула Арран. — У Изы своя машина!

— Там у всех есть машины.

Кристиан в этот момент представляла себе, как Изабель в лучшем своем платье сидит пять часов на пляже, дожидаясь мистера Дженнингса.

В середине сентября голубое небо и золотые пляжи Калифорнии казались ей уже далеким сном. С трудом верилось, что она когда-то там была.

Реальностью же стал Бирмингемский технический колледж. Кристиан его возненавидела даже больше, чем могла себе представить до этого. Старомодное здание, почерневшее от копоти. Длинные темные коридоры с коричневым линолеумом. Классные комнаты, похожие на казармы, с исписанными столами, в которых были предусмотрены углубления для пишущей машинки. Машинки она тоже ненавидела. Она оказалась совершенно неспособной ни к машинописи, ни к стенографии. Бухгалтерское же дело, так же как и делопроизводство, казались ей воплощением самых жутких ночных кошмаров.

Серый октябрь незаметно перешел в темный ноябрь.

Кристиан чувствовала себя пленницей и спасалась лишь мыслями о Калифорнии, об Изабель, о теннисном клубе, об Эрнесте Уэкслере. Томми Миллер со временем превратился в ее памяти в обычного юнца, вернее, даже обаятельного молодого человека.

Попадет ли она туда еще когда-нибудь? Удастся ли Изабель осуществить задуманное?

Единственное, что скрашивало учебу в техническом колледже, было присутствие Арран, которая решила не возвращаться в школу и решение это менять не собиралась.

— Они больше ничего не могут дать мне в английском. Кроме того, мне необходимо научиться печатать на машинке.

Кристиан восхищалась целеустремленностью Арран.

Та точно знала, чего хочет от жизни. Она хотела стать писательницей. Кристиан ни минуты не сомневалась в том, что сестра добьется успеха. Точно так же, как она не сомневалась в Изабель.

«А как же я, — думала она в отчаянии. — Что будет со мной?»

Отец решил, что это она виновата в бегстве сестры, и превратил ее жизнь в настоящую пытку. Не упускал случая попрекнуть неудовлетворительными успехами в колледже. Говорил, что она должна еще радоваться, если сможет найти работу в качестве младшего делопроизводителя, и обращался к ней не иначе как «мисс Посредственность».

По ночам ей теперь постоянно снились кошмары.

Будто она сидит, скорчившись, в тесном темном ящике, крышка которого медленно опускается ей на голову.

А из-за стены доносится громкий презрительный хохот отца.

После занятий, когда наступало время возвращаться домой, Кристиан чувствовала, как внутри у нее все сжимается в тугой узел, становится трудно дышать. Порой, не в силах этого вынести, она садилась в автобус — любой — и ехала до конечной остановки, в дальнюю часть города. Смотрела в запыленные окна кафе, как водители и кондукторы автобусов пьют чай из больших белых фаянсовых чашек. Как бы ей хотелось быть такой же, как они.

Дома отец орал на нее и бил по лицу за непослушание.

Арран пыталась вмешиваться, но бесполезно.

— Оставь ее в покое!

— А ты не смей так разговаривать с отцом! — кричала мать.

— Не показывай, что боишься его, — учила сестру Арран. — От этого он еще больше распускается.

Кристиан представить себе не могла, что бы она делала без Арран. И без мыслей об Эрнесте Уэкслере, чью визитную карточку она постоянно носила при себе.

— Давай-ка поговорим о твоем мистере Уэкслере, — сказала однажды Арран, сидя на постели, скрестив ноги.

Рассказ Кристиан еще раньше буквально потряс ее, и теперь она снова и снова заставляла сестру повторять его, боясь упустить какую-нибудь важную деталь.

— Ух ты! Томми ведь и впрямь мог бы тебя изнасиловать, если бы не этот твой приступ! А что, у них в Голливуде в самом деле есть такие спальни? Вот здорово!

Но больше всего поразил ее воображение, конечно, мистер Уэкслер.

— Ты думаешь, он из мафии?

— Но он же не итальянец. Он из Монте-Карло.

— Может быть, он из международной мафии. О, Крис, как это интересно!

— Да, он носит с собой пистолет, но только для самозащиты.

— Вранье. Готова поспорить, у него на службе есть профессиональные убийцы. Знаешь, когда он приедет в Лондон, обязательно поговори с ним насчет работы.

Кристиан уставилась на сестру.

— Но я же ничего не умею.

— Да ладно тебе. Главное, не слушай отца. Сколько раз можно повторять?

— Вам хорошо говорить, тебе и Изе. А я даже не могу научиться печатать на машинке. Я мисс Посредственность.

Арран возвела глаза к потолку.

— Нет, я сейчас закричу… Послушай, Крис, скажи, почему ты так бережешь его карточку и почему вычеркиваешь в календаре дни, оставшиеся до февраля?

Кристиан в растерянности молчала.

— Наверное, потому, что мне будет легче, когда я узнаю, что он в Англии.

— Ну вот что, — решительно сказала Арран, — когда он приедет, ты обязательно ему позвонишь.

— Да он меня даже и не вспомнит.

— Значит, ты ему напомнишь. А для чего же еще он оставил тебе свою визитную карточку? — Внезапно ей пришла в голову новая мысль. — Крис, а может быть, он хочет сделать тебя своей любовницей?

— Меня?! Да ты что! — Впервые за несколько месяцев Кристиан расхохоталась. — Ой, Арран, не смеши.

Она не сомневалась в том, что у Эрнеста Уэкслера самые изысканные, необыкновенные любовницы. Они носят черные вечерние платья, от них пахнет духами «Джой», и говорят они хрипловатыми, прокуренными голосами.

— Никогда нельзя знать, — спокойно ответила Арран. — Значит, так: февраль наступит через шесть недель. Ты ему обязательно позвонишь. Это твой шанс. — Она взглянула на Кристиан и безжалостно добавила:

— А знаешь, по-моему, твои припадки усилились.

На секунду Кристиан почувствовала знакомый шум в голове. Опустила глаза, молча кивнула. Некоторое время обе молчали.

— Если ты сама ему не позвонишь, — решительно проговорила Арран, — тогда я это сделаю. Тебе нельзя здесь оставаться.

1971 год

14 февраля 1971 года Кристиан навсегда покинула родительский дом. Это произошло только благодаря Арран, которая тщательно все спланировала, даже день отъезда.

В колледже все кипело и бурлило. Сама Арран получила любовную записку следующего содержания:

«Хочу трахать тебя до тех пор, пока не вытрахаю все мозги».

Она нервно хихикала всю дорогу до станции.

— Представляешь, Крис, он собирается вытрахать все мои мозги!

Ей ничего не оставалось как смеяться. Иначе придут слезы, и их уже не остановить.

— Вот тебе журнал, Крис. Надо же что-то читать в дороге. Это «Вог». И давай поторапливайся, иначе опоздаешь на этот чертов поезд.

Девушки подошли к платформе. Было уже почти девять часов утра, однако из-за свинцовых туч рассвет все никак не наступал.

Они остановились у доски с расписанием. Поезд до Лондона, Кингс-Кросс, отправлялся в 9.50 от седьмой платформы.

«Когда же я снова увижу тебя…» — в тоске думала Арран.

Из дальнего конца платформы к ним направлялся кондуктор, решительно захлопывая на ходу двери вагонов. Арран пришла в голову мысль, что нет ничего более категоричного, чем звук захлопывающихся дверей.

— Проходи, лапушка, — сказал контролер из будки у входа на платформу. — Если тебе нужен этот поезд, лучше поторопись.

«Она никогда не вернется домой», — думала в это время Арран.

Кристиан внезапно разрыдалась и кинулась сестре на шею.

— О, Арран!

— Все нормально. — Арран сама с трудом сдерживала слезы. — Прекрати, слышишь? Давай иди, Крис.

И ради Бога, не раскисай! Это твой шанс. Не упускай его.

— Нет, я не могу!

— Ерунда, все ты можешь. И сделаешь, иначе я никогда больше не буду с тобой разговаривать.

Поезд дернулся, выпустил струю пара.

— Давай заходи, милашка, — проговорил контролер.

— О Арран…

— Да иди же ты!

Арран подтолкнула сестру к будке контролера. Кристиан затравленно взглянула на нее, утерла нос тыльной стороной ладони и пошла к поезду. Раздался свисток кондуктора. Арран смотрела, как сестра бежит по платформе. Вот она вскочила в ближайший вагон, кондуктор захлопнул за ней дверь. Вздрагивая и покачиваясь, поезд тронулся.

Арран стояла у выхода на платформу, пока поезд не скрылся из виду. Сестра уехала в Лондон, к Эрнесту Уэкслеру. Навстречу своей судьбе… Арран стояла неподвижно, не замечая, как слезы катятся по щекам.

— Да-а-а, прощаться всегда тяжело, — услышала она ласковый голос контролера. — На вашем месте я бы пошел куда-нибудь выпить чашку хорошего чаю. Наверняка полегчает.

 

Глава 3

Вот уже несколько месяцев подряд Изабель работала так напряженно, что это изумляло ее самое. Она и не предполагала, что способна на такое. Наступил новый год, и она начала терять терпение. Пора бы уже Дэвису подыскать ей что-нибудь. Но он только качал головой. Не сейчас. Она еще не готова.

И все же в начале января, по-видимому, произошло нечто такое, что заставило его изменить решение, хотя он так и не сказал Изабель, что же это было. Однажды в четверг он велел ей одеться с особой тщательностью и повел в «Поло-Лонж», ресторан отеля «Беверли-Хиллз», что на бульваре Сансет. На пробную вылазку, как он выразился.

Изабель уже все знала о «Поло-Лонж» — месте, где собираются самые могущественные и влиятельные персоны, куда приходят посмотреть других и показать себя.

Здесь люди с ровным красивым загаром и жесткими глазами ведут за столиками переговоры по телефону, заключают сделки и одним росчерком пера на ресторанной салфетке тратят миллионы.

Изабель волновалась. Она знала, что выглядит прекрасно и что они с Дэвисом отлично смотрятся вместе.

Конечно же, на них обратят внимание! Дэвис был в идеально сшитом костюме кремового цвета и черной шелковой рубашке. Изабель надела простое короткое белое платье и босоножки на высоких каблуках. Под тонкой тканью угадывалась упругая грудь. На лице почти никакой косметики, только глаза подведены. Кожа ее, казалось, так и светилась здоровьем.

Проходя по залу, Изабель не смотрела по сторонам, однако и без этого знала, что глаза всех присутствующих обращены на них.

Дэвис заказал два коктейля.

— Спокойно, — сказал он. — Помни, ты должна быть сдержанной.

Толстый приземистый человек с редеющими черными волосами остановился у их столика.

— Привет, Дэвис, дружище! Сколько лет, сколько зим! Где это ты пропадал?

— Да так, везде понемногу, — с ленивой улыбкой произнес Дэвис. — А как у вас тут дела?

Он не представил Изабель, одарившую незнакомца лишь вежливым мимолетным взглядом. На нем были тесно облегающие брюки из акульей кожи и темно-бордовый велюровый свитер с глубоким треугольным вырезом, открывавшим грудь, поросшую густыми черными волосами. На груди сверкали два золотых медальона и шестиконечная звезда Давида. Он улыбался широкой белозубой улыбкой. Черные беспокойные глаза его перебегали с предмета на предмет. С лица Изабель на ее грудь, потом снова на лицо, на секунду задержались на ее холодных голубых глазах, устремились поверх ее головы, обежали ресторанный зал, снова вернулись к груди Изабель и наконец остановились на Дэвисе.

— У нас все в норме. А ты от меня что-то скрываешь.

Кто эта шикарная девочка?

Дэвис по всей форме представил их друг другу.

— Сол Бернстайн. Изабель Уинн.

— Изабель Уинн?

В голове у Бернстайна как будто компьютер заработал, отыскивая в памяти нужное имя и не находя его.

— Очень приятно познакомиться, мистер Бернстайн, — вежливо произнесла Изабель.

— Называйте меня Сол, крошка. Для вас я старина Сол. А вы, я вижу, англичанка…

Снова заработал компьютер. Англичанка… в этом городе новичок… Английские актрисы пользуются сейчас огромной популярностью. Возьмите Джули Кристи, Ванессу Редгрейв, Сару Майлз…

— Да, я приехала из Лондона.

Изабель одарила мистера Бернстайна своей улыбкой номер четыре — вежливой, но сдержанной. Сдержанной… оставаться сдержанной.

Больше практически ничего не было сказано. Когда Сол Бернстайн отошел от их столика, любопытство его разгорелось еще больше. Он был заинтригован.

— Ну ладно, ребята, мне пора бежать. Денежки надо зарабатывать. Дэви, я тебе звякну на следующей неделе.

Встретимся за ленчем? Надо поговорить.

— Не возражаю.

Дэвис смотрел вслед удаляющейся бордовой спине Бернстайна.

— Это первоклассное дерьмо, — проговорил он безмятежным тоном. — Родную мать продаст. Но он важная шишка на студии «Викинг», и аппетиты у него те еще.

Теперь он примется разузнавать о тебе. Попытается выяснить, кто ты такая. — Дэвис улыбнулся. — Еще неделю назад он бы меня и не заметил. А теперь, видишь, вспомнил мое имя.

В конце недели Дэвис принес ей сценарий фильма «Свободное падение» — толстую пачку листов, отпечатанных на машинке.

— Прочти. Друг моего приятеля сделал для меня лишний экземпляр. Вообще-то мне не полагается. Посмотри роль Эдди и скажи, что ты об этом думаешь.

В сценарии рассказывалась история Аватара, величайшей рок-звезды, который оказался во власти своего менеджера Порции Глейз, намеренно приучившей его к наркотикам.

Эдди, молодая англичанка из группы статисток, влюбилась в Аватара. В фильме у нее были две серьезные сцены — бурная встреча со своим кумиром в автобусе во время последнего провального турне по стране и яростная схватка с Глейз на приеме после концерта в Сан-Франциско.

— Это задумано как серьезный фильм, — сказал Дэвис. — Они тут не упустили ни одной модной темы: феминизм, коррупция в высших сферах рок-индустрии, наркотики… ну, в общем, все.

Изабель унесла сценарий домой, она обращалась с ним так осторожно, словно он был из стекла. Читала и перечитывала. Кто она такая, Эдди? Какая она? Что чувствует эта девушка? Чего хочет?

В ремарках к сценарию указывалось, что Эдди очень молода, красива, сексуальна, но несколько наивна. Влюбившись до умопомрачения в Аватара, она покинула ради него дом, друзей, Англию. Он и его рок-группа стали для нее всем миром.

Вечером позвонил Дэвис. Спросил, какое у нее впечатление от сценария и от роли.

— Это моя роль. Эдди — это я.

— Прекрасно. Через две недели отборочный просмотр.

Это было как удар грома. Наконец-то…

Дэвис составил расписание фотосъемок.

— Надо подготовить фотоальбом.

Рефуджио Рамирес считал себя лучшим фотографом в Лос-Анджелесе. Во всей стране. В мире. И возможно, во всей вселенной. Об этом он сразу же заявил Изабель, поднимаясь с ней по лестнице в студию.

— Когда Уиттэкеру требуется качество, он всегда обращается ко мне. Рам — это номер один. Высший класс, — говорил он, наблюдая за движением ее ягодиц под плотно облегающими выцветшими джинсами.

Рамирес также считался самым дорогим фотографом в Лос-Анджелесе. Однако Дэвиса это не беспокоило.

— Не волнуйся, — сказал он Изабель. — Он сделает это бесплатно. Он мне обязан. Однажды я спас ему шкуру.

Похоже, Рамирес действительно не забыл ту ночь в Сайгоне, пять лет назад, когда бесшабашного подвыпившего фоторепортера чуть не порезали на куски из-за хорошенькой проститутки с золотистой кожей. Спасло его лишь вмешательство Дэвиса Уиттэкера.

Потому-то он и пожертвовал воскресным днем. Потому-то и работал совершенно бесплатно с протеже Дэвиса. Именно поэтому он и пальцем не дотронулся до роскошной девочки, изгибавшейся перед ним в своих тесных джинсах. Хотя пальцы его так и тянулись к ней, а некоторые другие органы содрогались от возбуждения.

Но он не чувствовал себя обиженным. Девочка и впрямь роскошная. Похоже, у Дэвиса здесь какой-то особый интерес, хотя не совсем понятно какой.

Дэвис и в самом деле не знал точно, чего хочет добиться. Об этом можно будет сказать, только переговорив кое с кем из знакомых.

— Нужно как можно больше фотографий, самых разных, — сказал он Рамиресу. — Так что снимай, сколько сможешь.

Изабель он предупредил о том, что Рамирес — «грязный похотливый гаденыш», но прекрасный фотограф.

— Если кто-то и может сделать тебе рекламу, так это он.

Он действительно похож на похотливого гаденыша, думала Изабель. Тучный, приземистый, с длинными волосатыми руками и кривыми ногами, с толстыми губами, выпученными глазами, вдавленным носом и курчавыми волосами, которые он приглаживал маслом. Более отвратительного существа она в жизни не встречала.

Изабель поставила сумку с вещами в углу и с трудом подавила смех — ей вспомнилось еще одно предупреждение Дэвиса.

— Ты не поверишь, он занимался любовью практически со всеми самыми красивыми женщинами Южной Калифорнии. Так что будь осторожна. Не зря его называют «тот самый Рам».

Рамирес налил ей чашку крепкого кофе, такого крепкого и черного, что, наверное, мог бы содрать ярко-красную краску с ее «мустанга».

— У меня не бывает этих водянистых помоев, бэби.

После кофе он заставил ее пройтись по студии, сесть, вытянуться, потанцевать под музыку «Роллинг Стоунз», а сам задумчиво рассматривал ее, дымя вонючей сигарой.

Потом он велел ей встать у окна, чтобы изучить ее лицо при естественном освещении. Поворачивал ей голову в разные стороны, выравнивал линии подбородка, шеи, плеча. Положил ладонь на ее щеку, изучал игру теней.

И при этом приговаривал про себя: «Сукин сын. Ах сукин сын».

Рамирес порылся в одежде, которую Изабель принесла с собой, и отбросил все, кроме белого и черного.

— Интуиция… Просто такое чувство… Что-то может скомпоноваться.

Он добавил кое-что из своих вещей: черно-белую полосатую мексиканскую накидку с длинной бахромой, плоскую соломенную шляпу, белую мужскую рубашку и черную кружевную шаль. Свалил все это в кучу в центре комнаты, затем постоял в глубокой задумчивости совершенно неподвижно, попыхивая своей зловонной сигарой.

Казалось, он пребывает в состоянии медитации. Зазвонил телефон — он не обратил на него внимания.

Когда звонки стихли, Рамирес внезапно прищелкнул пальцами и обернулся:

— О'кей, бэби. Начнем.

В течение двух часов он снимал крупные планы. Спереди, с разных сторон, снизу, сверху. Убрал ей волосы назад, в девичий хвостик, распустил, стянул сзади в высокий тугой пучок. Он изменял линию шеи, повязывал шарфы, надевал украшения, снимал их. И все время с растущим возбуждением разговаривал сам с собой по-испански.

К часу дня Изабель почувствовала, что проголодалась. В животе урчало. Болели ноги, шея и спина. Она страшно устала.

— Ну и что? — пробурчал Рамирес. — Кого это волнует?

Он кинул ее вещи в одну сумку, фотоаппарат и увеличитель — в другую, схватил Изабель за руку и сбежал по ступеням на улицу.

— Я никогда не ем во время работы, и это только на пользу.

Он открыл дверцу сверкающего черного «мазератти», втолкнул Изабель на сиденье.

— На, курни, это здорово отвлекает. — Он зажег сигарету, подал Изабель. — Только не больше трех затяжек, бэби.

Они помчались на север, по направлению к Малибу.

Спидометр показывал восемьдесят пять миль в час. Рамирес откинулся на сиденье, вынул сигарету из пальцев Изабель и выбросил в окно.

— Потом, бэби. Если будешь хорошей девочкой.

На пляже он заставил ее надеть рубашку, повязал концы на талии. Надел ей на голову соломенную шляпу и сдвинул на затылок. Так она и стояла, вызывающе упершись руками в бедра.

— Так, хорошо, хорошо… Теперь пошевелись, бэби.

А теперь постой на месте. Попробуй-ка шаль, черную…

Ух ты! Приспусти с плеча. Так… спусти совсем… не важно, что там будет видно, поверь мне.

Он продолжал болтать что-то про себя на смеси испанского с английским.

— Уиттэкер — полный дурак. Говорит, грудь не надо. А я ему — с такими-то титьками! Сукин сын… Да их надо всему миру показывать!

На пляже начала собираться толпа. Изабель различала некоторые слова.

— Кто такая?

— Ты ее когда-нибудь видел?

— Может, манекенщица?

— Кто?..

— Да ведь это Рамирес. Значит, что-то серьезное.

Изабель почувствовала прилив энергии и начала работать на публику. Для них она теперь поворачивалась, изгибалась, потягивалась, улыбалась и хмурилась. Рамирес без устали щелкал фотоаппаратом.

— Здорово, бэби! Я тебя люблю!

Февральские тени удлинялись, близились сумерки, но толпа все прибывала. Люди вытягивали шеи, чтобы лучше видеть.

Поднялся ветер. Бахрома шали развевалась, как знамя. Волосы струились по плечам и лицу Изабель. Она отбросила их назад, изогнулась, балансируя на одной ноге, беззаботная, как вольная цыганка. Глаза блестели.

Она упивалась происходящим.

Рамирес делал последние снимки. Толпа, почуяв, что конец зрелища близок, двинулась к Изабель. Головы, плечи и протянутые руки людей отбрасывали длинные тени на песке.

После подъема неизбежно должен был наступить спад, но Изабель не предполагала, что он будет таким резким. Еще совсем недавно ей казалось, что она все может. Она готова была летать, как на крыльях. Сейчас, непонятно почему, ей хотелось плакать.

— Кажется, все прошло нормально, — тусклым голосом сообщила она Дэвису. — Рамирес сказал, что позвонит попозже. Он очень торопился.

Рамирес даже не проводил ее до дверей, не попросил разрешения зайти, хотя она ожидала этого.

— Позвоню, как только увижу, что получилось, — крикнул он уже из машины.

Ему не терпелось избавиться от нее… Она его абсолютно не интересовала. Его занимали лишь образы, создаваемые на фотопленке.

— Ну если он так спешил, значит, считал, что у него в руках нечто очень ценное, — заметил Дэвис.

Он принес на ужин еду из китайского ресторанчика в белых картонных упаковках и теперь открывал крышки, заглядывая внутрь. Он был голоден.

— Давай есть, пока горячее.

Однако Изабель, целый день ничего не евшая, сейчас не могла проглотить ни кусочка. Ей казалось, что ее тут же стошнит. Как может Дэвис быть таким бесчувственным! В этот момент она его ненавидела. Она чувствовала себя несчастной, опустошенной. Ее просто используют.

Она для него всего лишь удачная клиентка, которая его обогатит, и тогда он докажет отцу, что способен пробиться в жизни самостоятельно. Она сидела сгорбившись на кушетке и тосковала по рукам Дэвиса, по его объятиям.

Тосковала по ласковым словам. Ей необходимо было услышать, как она прекрасна, какие великолепные получатся снимки… Услышать, что он, Дэвис, ее любит.

Она часто вспоминала тот момент, когда впервые увидела его на вечеринке у Дженнингсов. Вспоминала, как он смотрел на нее тогда издалека, со странным, изучающим и в то же время напряженным выражением лица.

Она вновь ощущала прикосновение его трепещущих пальцев в тот момент, когда он повел ее к бассейну. Но потом, после того как они заключили соглашение, все изменилось. Казалось, она перестала существовать для него как личность. Они, конечно, занимались любовью, и ему всегда удавалось довести ее до умопомрачения.

В такие минуты она превращалась в одну трепещущую плоть.

Даже сейчас, глядя на изгиб его спины, на движения плеч, в то время как он аккуратно раскладывал на кофейном столике картонные тарелки, вилки, расставлял баночки с соусом и горчицей, она ощущала почти непереносимое страстное желание.

Черт бы его побрал! Как он смеет не видеть в ней живого человека! Он сам сказал ей об этом на прошлой неделе. Он тогда велел ей раздеться и стал серьезно, внимательно рассматривать ее. В его задумчивых изучающих глазах не было и намека на чувство.

— Ты прибавила в весе по меньшей мере фунта на два. А через неделю фотосъемки. Придется тебе отказаться от пиццы. И пить только содовую или простую воду.

— Ты разговариваешь так, как будто я всего лишь кусок мяса.

Он взглянул ей прямо в глаза.

— Совершенно верно, Изабель. Хотя мы называем это иначе. Продукт. Ты теперь наш продукт. Изабель Уинн, продукт. И чем скорее ты это осознаешь, тем лучше для тебя. Тем меньше будет боли. Ты — сочетание таланта и привлекательной внешности. Там, на студии, ты никого не будешь интересовать как личность. Только как продукт. Они тебя купят, если решат, что ты способна делать для них деньги. Если им покажется, что ты именно тот продукт, который нужен. И тогда ты станешь богатой и знаменитой. Ты ведь именно об этом мечтаешь. Разве не так?

— От тебя я такого не ожидала.

Дэвис пожал плечами.

— Придется привыкать и к этому, если хочешь выжить. Для твоей же пользы. Нужно научиться отделять личное от профессионального. И даже уметь посмеяться над этим.

Потом он кинул на нее внимательный взгляд и смягчился:

— Ты должна мне доверять, Изабель. Ты мне небезразлична.

«Брехня, — подумала Изабель. — Я тебе абсолютно безразлична. Я для тебя не человек. Продукт. А для Рамиреса — изображение на фотобумаге…»

И «Поло-Лонж» теперь представлялся ей всего лишь мясным рынком, где ее, Изабель Уинн — продукт! — выставили напоказ перед такими, как Сол Бернстайн. Теперь она ощущала лишь невероятное унижение. Ей это все было ненавистно.

Внезапно она с тоской вспомнила о сигаретке, которую дал ей Рамирес. Это от нее она тогда почувствовала такой подъем. Но Дэвис бы этого не одобрил Он отрицательно относился к наркотикам. Так же как и к спиртному. Немного вина время от времени… Но не более.

— Ну же, Изабель, — говорил он сейчас отеческим тоном. — Я знаю, ты устала, но надо поесть. Тебе же нравится сычуаньская кухня.

Он протянул ей тарелку, на которой лежал кусок цыпленка, начиненного орехами, и тонкие ломтики говядины по-монгольски. Изабель не могла проглотить ни кусочка. Налила себе бокал шабли из графина. Дэвис тут же убрал его.

— Хватит вина, Изабель. Поешь хоть чего-нибудь.

— Не хочу!

Изабель по-детски надула губы. Ну как он не может понять! Ей не нужна еда. Ей нужно, чтобы ее любили, чтобы говорили, как она хороша. Внезапно ее охватила тоска по дому, по сестрам. Она ненавидела Дэвиса за то, что оказалась в его власти. Так же как Аватар оказался во власти Порции Глейз.

Ей захотелось бросить все и уехать домой…

Однако в следующий миг Изабель вспомнила о сестрах и о том, почему она здесь. Они на нее надеются. Она не может их подвести.

Позже, оказавшись наконец в объятиях Дэвиса, она плача повторяла и повторяла его имя, целовала его глаза, губы, шею, растворялась в его теле. У них была одна общая плоть. В постели, обнаженные, они говорили на одном языке. Изабель не думала о том, что это все изменится в тот момент, когда их тела оторвутся друг от друга.

Сейчас она обвилась вокруг него, приняла его в себя, мурлыча от наслаждения. Дэвис внезапно укусил ее в губы. Она сжала руками свою твердую напрягшуюся грудь, ощущая, как растет напряжение во всем теле, как близится тот момент, чувствовала губы Дэвиса, его чудесную монументальную твердость внутри себя… Теперь они двигались в такт, с нарастающей интенсивностью.

В глазах у нее все плыло и кружилось. Она задохнулась и провалилась в ревущую черноту чисто физических ощущений небывалой силы.

— Да! — выдохнул Дэвис ей в ухо. — О да, моя драгоценная… да, да!

А потом одновременно произошли три вещи.

Дэвис едва не расплющил ее в последнем спазме. Она громко вскрикнула от наслаждения. Кто-то заколотил в дверь.

— Вы когда-нибудь угомонитесь или нет? Три часа ночи! Люди спать хотят, черт вас побери!

В этот момент зазвонил телефон.

— Что за ерунда! — воскликнул Дэвис.

Звонил Рамирес.

— Быстро гребите сюда, ребята. Прямо сейчас. Вы не поверите…

Мексиканец встретил их у входа в студию, весь в поту от возбуждения.

— Взгляните на это! И на это. И вот сюда. Я тебе скажу, парень: с этой девочкой плохих снимков не получится. Даже самые вшивые смотрятся потрясно. А вот этот… ты только взгляни! Я отпечатал всего один — посмотреть, что вышло. Осторожно, он еще не просох.

Они молча смотрели на Изабель, стоящую на берегу, молодую, сияющую, невинную и неотразимую. Одна рука придерживает накидку, другая откидывает с лица волосы. А вокруг ясно очерченным фоном — головы, плечи, руки людей. Протянутые руки, пальцы, указывающие на нее… Такой снимок может получиться один раз в жизни.

— С этой фотографией я войду в историю, — торжественно и благоговейно произнес Рамирес.

 

Глава 4

Кристиан пила сухой шерри и наблюдала, как весело трещат поленья в камине. Они сидели в баре клуба Тэннера, по соседству с Бонд-стрит. Очень пожилой человек в отлично скроенном, но сильно поношенном твидовом костюме стоял, повернувшись спиной к огню, и, подняв полы пиджака, не скрываясь, грел спину. Эрнест Уэкслер уже сообщил Кристиан, что это лорд Петершэм, прибывший из Йоркшира на собрание директоров.

Всего час назад она сидела, съежившись, в вагоне третьего класса, полная дурных предчувствий. Эрнест Уэкслер встретил ее на вокзале в безукоризненном черном кашемировом пальто с бархатным воротником, в высоком котелке. В «ягуаре» бутылочного цвета с шофером они поехали к Тэннеру, в один из самых престижных элитных частных клубов в Лондоне. Автомобиль двигался так легко и бесшумно, как будто они летели на ковре-самолете.

— Ваш столик готов, милорд.

Кристиан подняла глаза. Исполненный достоинства джентльмен, одетый в ливрею, приблизился к лорду Петершэму. Тот несколько раз моргнул, закивал головой:

— Да-да, я уже сам подумал… Ужасно… Как вы сказали?

Метрдотель проревел ему в самое ухо:

— Ваш столик готов, лорд Петершэм.

— Совсем необязательно кричать, — проговорил его светлость и, спотыкаясь, пошел за метрдотелем в столовую.

— Ему девяносто девять, но он сохранил все свои прежние способности, кроме одной, — заметил Уэкслер, вернувшись после телефонного разговора.

— Я никогда в жизни не видела живого лорда. Хотя… я бы, наверное, все равно не отличила его от остальных людей. Знаете… здесь так красиво.

— Да, приятное местечко. Я часто здесь бываю, когда останавливаюсь в Лондоне. У них тут первоклассный шеф-повар и много других приятных вещей. Например, наверху сейчас играют в триктрак. Довольно дорогая игра. А, я вижу, наш столик тоже готов. Только после вас, моя дорогая.

Кристиан это показалось повторением ленча в Лос-Анджелесе, только в обстановке зимней Англии. Великолепный интерьер, безукоризненное обслуживание, и посетители — все, как на подбор, откормленные, элегантные, удачливые и знаменитые или просто богатые. Кристиан, сидя в роскошном кресле в своей школьной синей плиссированной юбке и кардигане того же цвета, надетом поверх белой школьной блузы, разглядывала женщин в шикарных платьях, с изысканными прическами и ухоженными изящными руками. Она вспомнила о своих замерзших, покрасневших руках с мозолями и ссадинами, но в присутствии мистера Уэкслера это казалось не важным.

Он выше этого, благоговейно подумала Кристиан и, усевшись поудобнее, стала наслаждаться первым после Калифорнии по-настоящему хорошим ленчем.

Сначала подали копченую лососину, потом необыкновенно нежные бараньи ребрышки, сдобренные розмарином и чесноком. К ним мистер Уэкслер заказал каберне «Совиньон».

— Мы оба, наверное, немного грустим по Лос-Анджелесу, поэтому закажем калифорнийского вина. Это одно из немногих мест в Лондоне, где оно есть.

Кристиан твердо решила не думать о том, что будет после ленча. Шоферу Мартину приказано подать машину к трем часам. И что потом? Если они ни о чем не договорятся, надо будет вовремя вернуться на вокзал, чтобы успеть на поезд до Бирмингема.

— Кристиан, дорогая! — сказал ей мистер Уэкслер по телефону. — Конечно, приезжайте в Лондон. Приглашаю вас на ленч. Нам о многом нужно поговорить.

Однако пока что они говорили только о поездке мистера Уэкслера в Юго-Восточную Азию в прошлом месяце. Он украсил свой рассказ забавными анекдотами, над которыми Кристиан весело смеялась. Потом вспоминали Лос-Анджелес и ту ночь, когда она возникла перед его домом, как лесная нимфа. Он вспомнил, как она испугалась Хэнзела.

— Бедный Хэнзел не смог полететь со мной в Англию. Ему пришлось бы провести шесть месяцев в карантине в Хитроу. Не думаю, что ему бы это понравилось.

Кристиан вежливо что-то пробормотала, обрадованная тем, что Хэнзел остался дома.

— Пьер, конечно, со мной. Мы сняли очень милый домик в Сент-Джеймсе. А теперь расскажите о своей сестре. Как она? Уже завоевала Голливуд?

Кристиан рассказала об Изабель то, что было известно ей самой.

— Она не так часто мне пишет. У нее совсем нет времени.

— Да, разумеется…

От Изабель они незаметно перешли на другие темы, казалось бы, также не относящиеся к делу. Кристиан и понятия не имела о том, что незаметно для себя самой сообщила мистеру Уэкслеру массу информации о себе.

Не знала она и того, что сейчас он изучает ее. И уж конечно, не могла предположить, насколько ясно видно ее отчаяние такому человеку, как Эрнест Уэкслер. Он сам когда-то знавал отчаяние и потому моментально замечал его в других. Мало того, он умел обращать его себе на пользу и знал, что при соответствующем подходе оно может стать мощным инструментом в его руках.

— Итак, моя дорогая, — спросил он наконец уже за кофе, — что вы теперь собираетесь делать?

Он прекрасно понимал, что ждет Кристиан, если он, Уэкслер, кардинально не изменит ее жизнь. Тусклое, унылое существование где-нибудь за канцелярским столом или за конторкой. Жизнь, к которой она абсолютно не приспособлена и которая в конце концов погубит ее.

Кристиан поставила чашку на стол. Взглянула ему прямо в глаза.

— Не знаю, мистер Уэкслер. У меня нет никаких планов.

— И никаких особых амбиций в отличие от сестер?

Она коротко рассмеялась:

— О чем вы говорите! Я не очень красива и не очень умна. Просто хорошо играю в теннис, и только. Других талантов у меня нет.

— Не могу с этим согласиться. В жизни существует множество полезных вещей. Вот, например, вы говорите по-французски. Вы хорошо успевали в школе по французскому языку.

Она с удивлением воззрилась на него.

— Откуда вы знаете?

— Вы сами мне сказали… Вы бывали во Франции? — неожиданно спросил он на чистейшем французском языке.

— Нет, ни разу не бывала, — ответила Кристиан тоже по-французски.

— Неплохо. А немецкого вы, случайно, не знаете?

Очень нужный язык в наше время.

Кристиан покачала головой:

— Нет, у нас в школе его не учили. Я знаю только французский.

Официант налил им еще кофе из серебряного кофейника. Кристиан взглянула на часы и похолодела. Без пятнадцати три. Машина придет совсем скоро.

Как глупо было на что-то рассчитывать! Ну на что они с Арран надеялись! С какой стати будет Эрнест Уэкслер предлагать ей работу? Она ведь даже не знает, чем он занимается. А если бы и знала… ну чем она может быть ему полезна! И потом… надо ведь где-то жить. Неужели она всерьез надеялась на то, что он и жилье для нее найдет?

— Может быть, он хочет, чтобы ты стала его любовницей, — предположила тогда Арран.

Кристиан еще раз оглядела красивых утонченных женщин вокруг. И себя, в отвратительной поношенной одежде, с неухоженными волосами и жуткими руками. Ее душил горький смех. Нет, она, наверное, сошла с ума.

И тем не менее ленч был восхитительным. А если сейчас поторопиться, она еще успеет на поезд и приедет домой прежде, чем ее хватятся. Мистер Уэкслер, вероятно, не откажется одолжить ей денег на обратную дорогу.

Эрнест Уэкслер заметил выражение ее лица.

— Да, Мартин скоро приедет. Мне придется заехать в офис ненадолго. А вечером я лечу в Манчестер.

Кристиан сглотнула слюну. Мужественно попыталась улыбнуться.

— Да-да, конечно. Мне тоже пора. Поезд отходит, кажется, в четыре.

Уэкслер наклонился вперед, задумчиво посмотрел на нее.

— Скажите, дорогая, если бы я предложил вам альтернативу возвращению домой… предложил бы вам хорошую работу, абсолютно законную… вы бы согласились?

Кристиан побелела.

— Конечно, — выпалила она не задумываясь. — Конечно, согласилась бы.

— Вот и хорошо. У меня есть для вас предложение.

Вполне респектабельное, можете не сомневаться.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, не в состоянии произнести ни слова. Не дождавшись ответа, он продолжил:

— Если я правильно понял — а я теперь многое о вас знаю, — перспектив у вас никаких. Жизнь в родительском доме для вас губительна и ненавистна, но у вас нет собственных средств и нет никакой альтернативы.

— Изабель… Когда она начнет работать…

— Да-да, конечно, — нетерпеливо прервал мистер Уэкслер. — У Изабель, безусловно, самые благородные намерения. Когда она прорвется наверх, она, конечно, придет к вам на помощь. Но карьера не делается за одну ночь. Сейчас Изабель должна думать о своем собственном будущем. Вы не можете на нее рассчитывать.

— Но…

Уэкслер знаком попросил принести еще кофе. Стрелки часов показывали ровно три. Мартин, наверное, уже подъехал на своем «ягуаре».

Уэкслер сделал глоток кофе. Поднял указательный палец.

— Послушайте меня, дорогая. Я собираюсь сделать вам предложение.

Теперь он полностью овладел ее вниманием.

Когда-то, давным-давно, Уэкслер мог бы почувствовать жалость к Кристиан, но с тех пор он усвоил, что жалость, как и многие другие человеческие чувства, только мешает выжить. Вместо этого он научился использовать обстоятельства, обычно вызывающие жалость.

— Итак, я бизнесмен, — осторожно начал он. — Если говорить упрощенно, я покупаю и продаю. Чаще всего я покупаю товары в одной стране и продаю в другой. Мой центральный офис находится в Монако. Это выгодно из-за налоговой системы. Видите ли, мой товар очень дорогой и высокоприбыльный. Кроме того, географическое положение Монако также мне подходит больше всего. У меня клиенты по всей Европе, на Ближнем Востоке и в Африке. Я держу офисы в Лондоне и Лос-Анджелесе, из них я веду дела с Соединенными Штатами, Азией и Латинской Америкой. Я… О, Джон! Рад тебя видеть, дорогой! Не знал, что ты тоже здесь.

Уэкслер поднялся и с энтузиазмом пожал руку высокому, темноволосому, темноглазому человеку лет сорока, с очень загорелым лицом.

— Выпьешь с нами кофе?

Незнакомец покачал головой.

— Сожалею, Эрнест. Очень бы хотелось, но… спешу.

— В таком случае не будем тебя задерживать. Познакомься, это мой друг Кристиан Уинтер. Кристиан, познакомься с моим другом Джоном Петрочелли. Надеюсь, у вас будет возможность получше узнать друг друга.

Джон Петрочелли выглядел безукоризненно в темно-сером костюме в тонкую полоску и шелковой рубашке кремового цвета. Казалось, Кристиан должна была бы почувствовать себя еще более убогой в своей старой школьной форме, однако Джон, похоже, не обратил на это никакого внимания. Он пристально оглядел ее, бросил взгляд на Уэкслера и улыбнулся с явным одобрением.

— Рад познакомиться, мисс Уинтер.

— Вижу, что лыжи пошли тебе на пользу, — заметил Уэкслер. — Хорошо покатался?

— О да, лучше некуда. Погода была отличная. Надеюсь, когда-нибудь встретимся в горах, Эрнест.

— Ну нет. Это для молодых. Для тех, у кого горячая кровь.

Уэкслер помахал рукой ему вслед и снова уселся в кресло.

— Хороший парень. Мы с ним делаем бизнес вместе, и с большим удовольствием, надо сказать. Он партнер банковского дома «Штенберг — Петрочелли».

Кристиан, которой были незнакомы имена знаменитых итальянских и швейцарских банкиров, лишь вежливо улыбнулась в ответ.

— Ничего, скоро и вы будете знать их имена. Но… нехорошо заставлять беднягу Мартина ждать на холоде до бесконечности.

Кристиан снова перевела глаза на его бледное лицо.

— Я льщу себя мыслью, что умею распознавать способных людей. Таких, как вы, например.

— О каких способностях вы говорите? Французский язык и теннис?

Уэкслер улыбнулся.

— Для начала и это неплохо. Я чувствую в вас большие возможности, и, кроме того, всему можно научиться.

Кристиан совсем растерялась.

— Большие возможности?..

— У вас есть природный стиль и элегантность. Вас нелегко смутить или запугать. Ваше поведение в ту ночь, когда мы встретились впервые, произвело на меня сильное впечатление. После того как вас едва не изнасиловали, вас напугал Хэнзел, и, более того, столкнувшись с вооруженным человеком, вы проявили поразительное присутствие духа. Мало кто вел бы себя с достоинством в таких обстоятельствах. А при соответствующем обрамлении вы можете выглядеть еще и очень красивой молодой женщиной.

— Благодарю вас.

— Не стоит. Итак, что касается работы. Мне нужны такие люди, как вы — тонкие, умные, интеллигентные, сообразительные, не теряющие присутствия духа в стрессовых ситуациях. Стрессов в моей работе хватает. Доставка грузов точно в срок, умение работать с несговорчивыми и несдержанными клиентами, деловые переговоры, ну и торговля.

— Но, мистер Уэкслер, из меня никогда не получится хорошая продавщица.

— Кристиан, будьте добры, выслушайте меня до конца. Мы говорим не о торговле напитками или косметикой за прилавком магазина Вулворта. В любом случае вы к себе несправедливы. Из вас мог бы получиться отличный продавец. Вы сейчас прекрасно представили мне себя. В противном случае я бы не стал вам ничего предлагать.

— Ну, это совсем другое.

— Вовсе нет. Позвольте мне показать вам на примере, в чем вы могли бы быть мне полезны. Мой бизнес зависит от состояния дел в мире. Я могу полагаться лишь на добрую волю своих клиентов и на повторные заказы.

Наш товар стоит немалых денег, и наши клиенты должны вставать из-за стола удовлетворенными. В переносном смысле, моя дорогая, — добавил он в ответ на ее удивленный взгляд. — Вы еще не раз услышите это выражение.

Дальше… — Он сложил руки, откинулся в кресле. — В определенных случаях, использовав знание человеческой психологии, мы можем сделать так, что клиент повторит или увеличит заказ, причем весьма охотно. И если бы на переговорах присутствовала элегантная, изысканная молодая женщина, знающая иностранные языки, это очень пошло бы на пользу делу.

Кристиан ухватилась за единственную часть из его речи, которую она хорошо поняла.

— Но я только немного говорю по-французски.

— Значит, придется научиться. Придется поработать над этим.

— И потом, я совсем не элегантная.

— Несколько визитов к Элизабет Арден, и с этим все будет в порядке.

— И никакая я не изысканная.

— В вас это заложено от природы.

— Но… мистер Уэкслер… у меня ведь даже нет жилья в Лондоне.

— Некоторые из моих лондонских сотрудников живут в нашем доме в Сент-Джеймсе. Там как раз сейчас есть свободная комната, очень мило обставленная. Если вы согласитесь принять мое предложение, милости просим. Будете желанной гостьей. Что же касается других проблем, то, по-моему, у вас их нет. Вы совершеннолетняя, то есть вполне можете оставить родительский дом.

И зарплата у вас будет весьма приличная.

Кристиан растерялась. Нет, это просто невозможно.

Так не бывает.

Она попыталась представить на своем месте Изабель.

Что сделала бы Иза? Что бы она сказала? В чем тут кроется подвох? Предполагается ли, что она, Кристиан, должна будет ложиться в постель со всеми этими зарубежными клиентами? Изабель обязательно бы об этом спросила, но у Кристиан не поворачивался язык.

И потом… все-таки в ее представлении подобное условие как-то не ассоциировалось с мистером Уэкслером, таким утонченным и разборчивым. Не верилось, что он потребует от нее подобных услуг.

И все же она не могла ни на что решиться. Внезапно ей пришло в голову, что она так ничего и не знает о его бизнесе. Изабель на ее месте давно бы уже выяснила, каким это ценным товаром он торгует. Кристиан попыталась угадать. Ну что самое ценное, самое дорогостоящее в мире? Золото? Серебро? Драгоценности? Картины? Может быть, скаковые лошади? Меха? Корабли, яхты? Спортивные автомобили? Он сказал, что бизнес у него легальный, значит, это не наркотики. Но что же тогда?

Наконец она набралась храбрости и спросила его.

— Оружие, — спокойно ответил он.

— Что?!

— Ружья, пистолеты. Ну и кое-что потяжелее. Минометы, танки, ракеты. Словом, все, что имеется в наличии.

— И это в самом деле легальный бизнес?

— Разумеется. Я имею дело с правительственными структурами, легитимными военными подразделениями и полицейскими организациями. Есть у меня и несколько частных клиентов, главным образом на Ближнем Востоке.

— Понимаю, — прошептала Кристиан.

— Практически мы торгуем со всеми желающими, если можем получить лицензию на экспорт и если конечный потребитель в состоянии представить нам соответствующий сертификат.

— У вас это все звучит настолько обыденно… как само собой разумеющееся.

— Так оно и есть. То же самое, что торговать, скажем, кофе или автомобилями. Только наш бизнес гораздо более прибыльный. Видите ли, оружие требуется всегда.

И всегда находится кто-то, кто может его поставлять. Так почему же не я? — Уэкслер переменил тему. — Время идет. Пора освободить беднягу Мартина. Сейчас отвезем вас в Сент-Джеймс. Там вы сможете спокойно все обдумать. Если решите отказаться — а вы имеете на это полное право, — Мартин довезет вас до Бирмингема на «ягуаре». И ему, и машине это будет на пользу.

Они ехали по Пиккадилли. Мартин искусно маневрировал между такси, машинами, двухэтажными автобусами двигавшимися плотным потоком, и обезумевшими от скопления машин пешеходами.

— Кстати, как вам понравился Джон Петрочелли? — небрежно спросил Уэкслер.

— По-моему, он очень приятный.

— Рад это слышать. Думаю, вы часто будете с ним видеться.

Уэкслер молча усмехнулся. Да, они часто будут видеться. В недалеком будущем они поженятся…

В то время как Кристиан в Лондоне с наслаждением поглощала великолепный обед в полном одиночестве, Изабель припарковала свой «мустанг» в гараже на Сенчури-парк, в Лос-Анджелесе. Несколько секунд сидела, съежившись, за рулем, прислушиваясь к оглушительному биению сердца. Потом десять раз глубоко вздохнула. Так на занятиях по постановке голоса учили бороться с волнением. Ну почему, почему она не позволила Дэвису поехать вместе с ней, как он предлагал? Но нет, она была тверда в своем решении.

— Нет, Дэвис, я хочу поехать одна. При тебе я буду еще больше нервничать.

Господи, как глупо! Как будто можно больше нервничать, чем сейчас.

В довершение ко всему лил дождь. Не английский — мелкий, почти моросящий, а калифорнийский, падающий тяжелыми вертикальными струями. Виниловая крыша «мустанга» протекала. Струи воды текли по шее Изабель. Она застряла на бульваре Уилшир в пробке, самой большой, какую только можно было представить.

Она успела промокнуть и сейчас сидела потная и липкая в своем черном дождевике с желтыми полосами на рукавах. Болела голова, болело горло. Она не сможет произнести ни слова.

Изабель взглянула на себя в зеркало, ожидая увидеть ужасную физиономию с затравленными глазами. Однако на нее смотрели обычные глаза на обычном привлекательном личике. Она несколько воспряла духом. По крайней мере ужас, который она испытывает, никак не отражается на лице. Изабель осторожно улыбнулась. Ну вот, уже лучше.

Она решительно вышла из машины и прошла к лифту. Нажимая на кнопку тридцать девятого этажа, поняла, что не запомнила место, где поставила машину.

Гараж так переполнен. Сможет ли она отыскать свой «мустанг»?

Но это сейчас не главное. Она даже представить себе не могла, что жизнь будет продолжаться и после прослушивания.

В лифте пахло мокрыми дождевиками и сигарным дымом. Изабель снова подумала о том, насколько важно это прослушивание для нее, и во рту сразу пересохло.

Приемная отборочной студии «Лош и Лорд» была полна прекрасных девушек. У Изабель совсем упало сердце. Никогда в жизни не видела она столько красивых девушек сразу. Даже не представляла себе, что их так много на свете. И выглядят они лучше, чем она, Изабель.

И каждая стремится получить роль Эдди.

Она прошла к конторке, ощущая на себе множество враждебных взглядов. Ей казалось, что этот путь никогда не закончится. За конторкой сидела секретарша — тонкая, как хлыст, одетая в серебряного цвета платье с белыми манжетами, ухоженная и отполированная до того, что казалась сделанной из металла. Светлые блестящие волосы стянуты сзади в витой французский пучок. Она разговаривала по телефону. В это время на пульте снова загорелась красная лампочка и раздался нежный музыкальный перезвон. Изабель никогда еще не слышала такого телефонного звонка. Секретарша отложила трубку, которую держала в руке, взяла другую, что-то пробормотала.

Прищелкнула пальцами с наманикюренными ногтями серебряного цвета. Протянула руку к Изабель.

— Давайте фотографию.

Смутившись оттого, что не знала общепринятой процедуры, Изабель порылась в своем новом портфеле, достала блестящую фотографию восемь на десять и подала секретарше. Та положила ее поверх других снимков, даже не взглянув. Изабель показалось, будто сзади кто-то хихикнул.

Серебряным ногтем секретарша указала на кушетку, обитую бежевым велюром.

— Садитесь.

Как непослушному щенку. Вот стерва! Однако гнев, как ни странно, придал Изабель храбрости. Неожиданно она почувствовала себя увереннее. Чуть позже, когда гнев утих, она обнаружила, что остальные девушки выглядят не столь устрашающе прекрасными, как показалось вначале. Некоторые одеты совсем неподходяще для образа Эдди, с удовлетворением отметила Изабель. Эдди никогда бы не надела облегающее черное платье, как вон та тощая блондинка — ей, кстати, наверняка не меньше двадцати пяти. И уж конечно, Эдди не заколола бы волосы тремя разными кричащими заколками и не стала бы выставлять напоказ грудь, как эта высокая с рыжими волосами.

Сама Изабель очень долго выбирала туалет для прослушивания. Надела черную мини-юбку и желтую майку с крупной надписью во всю грудь. Повязала желтую ленту. Именно то, что надо.

Прошел час. Изабель перелистывала страницы иллюстрированного журнала, не видя ни слова. Ждала. Нежными перезвонами звонили телефоны. Девушки приходили и уходили. Молодой человек в очках с фиолетовыми стеклами, со светлой бородкой и мышиного цвета волосами, стянутыми сзади резинкой, сопровождал их по очереди в комнату для прослушивания.

В какой-то момент он взял с конторки охапку снимков, среди которых была и фотография Изабель, и скрылся с ними.

По крайней мере снимок у нее первоклассный, подумала Изабель. Вспомнила ту ночь на прошлой неделе, когда Рамирес так бесцеремонно прервал их с Дэвисом любовный дуэт. Вспомнила крики и стук в дверь, звонок телефона и то, как они помчались в темноте под дождем к студии Рамиреса. Дэвис тогда несколько минут стоял неподвижно, разглядывая фотографию.

— Ты станешь звездой, Изабель, — объявил он торжественно и печально. Потом обернулся к Рамиресу. — Это просто здорово! Спасибо.

— А ты чего ждал!

— Нет, я хочу сказать, это действительно здорово.

Мексиканец пожал плечами:

— Этот снимок войдет в историю.

Вызвали блондинку в черном. В приемной, кроме Изабель, остались только две девушки. Секретарша спорила с какой-то брюнеткой, которая умоляла пропустить ее.

— Я приехала из Вэлли, по такой-то погоде. Мне необходимо увидеть миссис Лорд.

— Оставьте свою фотографию, — холодно отвечала секретарша. — Если понадобится, мы с вами свяжемся.

— Изабель? Изабель Уинн?

Изабель испуганно вскинула глаза. Перед ней стоял человек с мышиными волосами.

— Вы Изабель Уинн? Тогда пройдемте со мной.

Изабель встала и последовала за ним, удивляясь тому, что неожиданно перестала нервничать. Он открыл перед ней дверь.

Теперь все будет в порядке, успела подумать Изабель.

За столом, заваленным бумагами и фотографиями, заставленным пластмассовыми кофейными чашками и пепельницами, сидели четыре человека — двое мужчин и две женщины. Совсем нестрашные. Тучная женщина с завитыми рыжими волосами и дряблым лицом, похожая на изможденную собаку-ищейку, — легендарная Мэг Лорд, спец по отбору актеров на фильмы. Рядом сидела ее ассистентка — бледная девушка с выдающимися передними зубами, в очках и в платье неопределенного цвета. Двое мужчин работали на студии. Один — тучный, лысеющий, в черном костюме и старомодном галстуке в полоску. Другой — помоложе, лет примерно тридцати пяти, с тонким умным лицом, Изабель улыбнулась всем сразу. И что это она так боялась?

Мужчины улыбнулись в ответ.

— Добрый день, — уверенно проговорила она. — Я Изабель Уинн.

— О, мисс Уинн… Да, да, — проговорила Мэг Лорд неожиданно высоким голосом.

Подала фотографию Изабель тучному мужчине справа. Тот изучающе взглянул на снимок, потом на Изабель.

— Очень неплохо. Это Рамирес делал?

— Да, — ответила Изабель.

Теперь она полностью владела собой. Конечно, эти люди на ее стороне. Иначе быть не может. Они видели фотографию. Они отдадут ей роль Эдди. Она это чувствовала. Спокойно достала из портфеля другие снимки, протянула им. Отвечала на вопросы в точности так, как они репетировали с Дэвисом. Да, она из Англии. Только что приехала в Лос-Анджелес. До этого работала в репертуарном театре. В Бирмингеме. Ее представитель — мистер Уиттэкер из агентства «Ищем таланты». Да, рабочая виза и зеленая карта у нее с собой. Если нужно, она может показать. Да, все фотографии делал Рефуджио Рамирес.

Тучный лысеющий Шелли Перлмэн, один из продюсеров фильма «Свободное падение», подал ей отпечатанный на машинке сценарий в оранжевой полиэтиленовой обложке.

— Мисс Уинн, прочтите нам то, что отмечено. Монолог Эдди, который начинается словами «Я Эдди…».

Изабель взяла сценарий и сделала вид, что читает страницу с начала до конца. Кинула взгляд на сидящих за столом, вслушалась в их ждущее молчание. Потом преобразилась в Эдди. Теперь она была молоденькой статисткой из Англии, в майке, с ленточкой в волосах. Простой девушкой из рабочей среды, с грубоватым акцентом.

Не очень образованной, но знающей, чего хочет. Она хотела Аватара. Она любила его. Готова была умереть за него… Улыбнулась ему, посмотрев вниз, на грязные атласные подушки, где он лежал, сердито глядя на нее. Улыбнулась нежной, заботливой улыбкой, полной женской мудрости. Она не обращала внимания на его гнев. На губах ее словно отпечатался его поцелуй.

— Я Эдди. Живу здесь, в автобусе. Я всю жизнь тебя люблю.

Когда монолог кончился, воцарилось напряженное молчание.

— Благодарю вас, мисс Уинн. Достаточно.

Это произнесла Мэг Лорд.

Изабель моргнула, не в состоянии сразу переключиться. Она больше не сидела в качающемся автобусе, глядя в испитое и враждебное лицо Аватара. Она снова вернулась в душную комнату, к людям, от решения которых зависела ее будущая жизнь.

— Акцент у вас получается очень неплохо, — сказал мужчина помоложе.

— Благодарю вас, мисс Уинн, — нейтральным тоном произнес Перлмэн. — Если вы нам понадобитесь, мы свяжемся с вашим агентом.

Изабель спокойно улыбнулась и кивнула:

— Да, спасибо.

Позже, в лифте, она без сил прислонилась к вибрирующей стенке, закрыв глаза. Снова и снова повторяла «спасибо». От всего сердца.

Она будет играть Эдди. Она это знала.

На поиски машины в переполненном темном гараже ушло сорок пять минут. На улице дождь лил еще сильнее, чем раньше.

К вечеру пять дорогостоящих домов сползли вниз в каньон, превратившись в тонны жидкой грязи. Однако Изабель об этом не знала. А если бы и узнала, ее бы это мало тронуло. Она слегла в горячке с температурой под сорок. Пролежала в постели пять дней, отказываясь встречаться с Дэвисом. До того вечера, когда он пришел сообщить ей, что ее вызывают на пробы.

— Если все пойдет нормально, ты получишь роль Эдди.

Странно, он отнюдь не выглядел счастливым.

 

Глава 5

Лицо Джорджа Уинтера побагровело. Арран уловила запах джина, едва он появился на пороге ее комнаты.

Он закрыл за собой дверь, подошел и сел на кровать рядом с ней.

— Кристиан уехала? Она больше не вернется домой?

— Я не знаю, папа.

— Она такая же, как Изабель. Она к нам не вернется.

Ну почему, почему она уехала?

Глаза его налились кровью. Он, по-видимому, перед этим плакал.

Арран в смущении смотрела вниз на свои руки, не зная что сказать.

— Мне нужна семья, — раздраженно произнес он. — Семья, где все жили бы вместе.

— Кристиан уже взрослая. Ей исполнилось восемнадцать.

— Она никогда не вернется. Я знаю. — Губы Джорджа сложились в изумленную гримасу, как у обиженного ребенка. — Теперь осталась только ты. И мама.

Арран вздохнула:

— Ты же знаешь, как сильно мама тебя любит.

— А ты, Арран? Ты-то меня любишь? — Лицо его блестело от пота. Голос звучал умоляюще.

— Ну конечно.

Он протянул к ней руки:

— Подойди ко мне. Отплати мне за сестер. Ты нужна мне, Арран. Ты единственное, что у меня осталось…

Однажды апрельским днем в пятницу, в четыре часа, Арран спускалась по грязным разбитым ступеням колледжа в особенно мрачном настроении. Прошло два месяца с тех пор, как Кристиан вскочила в лондонский поезд и уехала от нее навсегда. Девять месяцев, как Изабель улетела в Калифорнию и не вернулась.

От Кристиан известий не было, и Арран чувствовала себя покинутой и несчастной. Пока случайно не обнаружила, что отец перехватывает почту и уничтожает письма сестер. Однажды она увидела перед входной дверью разорванную на мелкие кусочки открытку от Изабель.

Теперь они обе писали ей на адрес мистера Бейтса, хозяина соседнего паба под названием «Свисток и собака». Мистер Бейтс догадывался о том, что с отцом, и сочувствовал Арран. Она больше не чувствовала себя покинутой, лишь одинокой и от этого несчастной. По-прежнему зачеркивала дни в календаре. Ждать от будущего ей было нечего, но по крайней мере еще один день прожит.

И погода не вселяла радости. Обычно апрель приносил с собой порывы теплого ветра, цветущие деревья и надежду. В этом же году апрель выдался холодным и промозглым, с пронизывающими восточными ветрами, с дождем и мокрым снегом. Вот и сегодня ветер носился по темным, мрачным улицам, как дикое животное, запертое между рядами высоких прокопченных зданий. По небу плыли серовато-лиловые облака.

Арран вздрогнула от холода. Плотнее запахнула пальто. Мимо нее с шумом пробежала группа студентов.

Арран медленно шла за ними. Торопиться ей было некуда. Несмотря на промозглый холод, домой не хотелось.

Она смотрела прямо перед собой, не видя ни съежившихся, спешащих куда-то людей, ни машин, ни освещенных витрин, пока взгляд ее случайно не столкнулся с холодными зелеными глазами молодого человека, сидевшего на мотоцикле у самой обочины дороги.

Арран остановилась, словно натолкнувшись на каменную стену. Более безобразного человека она в жизни не видела. На обветренном лице с тяжелыми кустистыми бровями застыло свирепое выражение. Нос, по-видимому, неоднократно разбивали. Небритый подбородок пересекал красный полузаживший шрам. Вьющиеся темные волосы падали маслеными прядями. На нем была кожаная куртка со множеством металлических молний и цепочек, плотно облегающие кожаные брюки и ботинки с металлическими подковками. Руки в кожаных перчатках лежали на рукоятках мотоцикла.

Какой отвратительный тип, подумала Арран. Страшный, свирепый… отвратительный! Вот только глаза — ясные, зеленые, цвета морской воды, сквозь которую просвечивает белый песок.

— Привет! — произнес парень.

— Вы это мне?

Арран закусила губу. Несмотря на холод, ее внезапно обдало жаром.

— А кому же еще, б… Хочешь прокатиться?

Арран глубоко вздохнула, посмотрела в светло-зеленые глаза, перевела взгляд на жирные пряди волос, потом на лицо, на мощный торс и, наконец, на мускулистую ляжку, обтянутую кожей.

— Ну давай думай быстрее. Что, я весь день тут буду ждать?

Он говорил с акцентом, но не местным. Кокни. Коренной лондонец.

Арран медленно кивнула:

— Ладно.

Губы его растянулись в хищной ухмылке:

— Давай, прыгай наверх. Быстро.

Он толчком ноги завел мотор, пальцем поманил Арран.

Она перекинула длинную ногу через сиденье, подтянула колени, прижалась к его мускулистой спине. Подняв облако удушающего дыма, мотоцикл взревел и сорвался с места. Сзади раздались пронзительные женские крики:

— Блэкки! Ты что это… мерзавец…

Арран вцепилась руками в его мускулистый живот, прижавшись лицом к черепу, нарисованному на спине куртки. Холодный ветер развевал ее волосы, мощный мотоцикл яростно вибрировал между ногами. Впервые за несколько месяцев она чувствовала, что живет.

Блэкки Роуч давно решил, что не будет жить так, как родители. Он чувствовал отвращение к их унылой и безрадостной жизни. Отец — носильщик на железнодорожном вокзале Пэддингтон — тратил все свободное время и все свободные деньги семьи, играя на скачках и собачьих бегах или попивая пиво с дружками в местном пабе.

Мать, работавшая уборщицей в каком-то офисе, в свои сорок пять лет выглядела шестидесятилетней старухой.

Блэкки, так же как и пятеро его братьев и сестер, вырос в ужасающей, безнадежной бедности. В шестнадцать лет он решил, что все, с него хватит. К восемнадцати годам он приискал для себя прибыльный бизнес — начал продавать амфетамин, кокаин и другие наркотики в станционных и придорожных кафе. Его хорошо знали на дорогах между Лондоном и Бирмингемом. Всем примелькались его черный мотоцикл и он сам, мчащийся без шлема с развевающимися по ветру спутанными волосами, с презрительной усмешкой, как будто примерзшей к губам.

Весной и ранним летом 1971 года Блэкки мчался по дорогам не один. Очень часто сзади него, прильнув к его кожаной куртке, сидела тоненькая девушка с огромными глазами.

Арран довольно быстро освоилась в любимых местах Блэкки. Обычно она ждала его за чашкой кофе, сидя у стойки бара или за столиком, в компании других мотоциклистов и водителей грузовиков, пока он продавал наркотики в задних помещениях кафе или в туалете. Он вел дела с водителями, такими, как Отто из Гамбурга, ездивший на «Мерседесе-18», Марк из Лиона, водивший автомобиль «берлье», Мэрфи из Ливерпуля с его британским «лэйлэндом».

Арран стала чуть ли не легендой в тех местах. С ней обращались осторожно и уважительно, можно даже сказать, благоговейно. Шутка ли, женщина, почти ребенок, настолько беспечно относится к своей жизни, что отваживается ездить с Блэкки Роучем! На ней, наверное, лежит благословение Господне. Или печать дьявола…

Сам Блэкки принял Арран в свою жизнь с благодарностью, смешанной с изумлением. После их первой ночи он задал ей всего два вопроса. Больше он спрашивать не отваживался, уверенный, что она тут же его бросит. И все же он никак не мог уразуметь, почему такая девушка захотела его, Блэкки. С ее хрупкой прелестью эльфа, с ее образованием и воспитанием — а она явно принадлежала к благополучному среднему классу — она могла бы найти кого угодно. Однако Блэкки Роуч не привык смотреть в зубы дареному коню. Скачи на нем, пока есть возможность, — таков был его девиз. Носись по дорогам, делай свой бизнес, загребай денежки, трать их, живи одним днем. Блэкки не питал иллюзий в отношении своей жизни. Любой момент мог стать для него последним.

В любой момент его ждала тюрьма. Или смерть.

Пока же этого не произошло, он давал Арран то, в чем о а, судя по всему, больше всего нуждалась. Так и не зная ее фамилии, он возил ее с собой в диких гонках по дорогам, делал свои дела и набивал карманы деньгами.

После этого, торжествующий, с оттопыренными карманами и выпирающим из-под кожаных брюк членом — ничто так не возбуждало Блэкки, как обладание кучей денег, — он грубо хватал Арран, вытаскивал ее из-за стола или от стойки бара и волок на парковочную площадку, к какому-нибудь грузовику. Открывал дверь ключом, одолженным у дружка-водителя, и швырял ее внутрь. Там они яростно боролись на переднем сиденье или, если повезет, сзади на матрасе.

В первый раз, возбужденный донельзя кучей денег в карманах и возможностью трахнуть эту хорошенькую, необыкновенную, сумасшедшую девчонку, он сам испугался собственной силы. Ее руки и плечи выглядели такими хрупкими по сравнению с его огромными ручищами, ее грудь казалась такой нежной, соски стояли, как маленькие хрупкие пуговки. Он вошел в нее с такой неудержимой силой, что сам запаниковал — как бы не покалечить ее. Особенно когда понял с запоздалым изумлением, что она девственница. Она же не издала ни звука.

Лишь сжимала длинными пальцами его ягодицы, вдавливая его еще глубже в себя.

Потом она каждый раз просила его быть еще грубее, еще безжалостнее.

— Да, да, сильнее! Ради Христа, Блэкки, еще сильнее. Ну не останавливайся же! Давай, давай, Блэкки!

Теперь для нее, казалось, не было ничего невозможного. Никакая боль ее не пугала. Ее хрупкое, изящное тело казалось сделанным из стали. И каждый раз она выдерживала дольше, чем он.

К июню он почувствовал, что она в нем разочаровывается. В последнее время он все чаще и чаще отказывался выполнять ее требования. С опытом в ней развился вкус к насилию и жестокости.

— Нет, — твердо отвечал Блэкки. — Тебе будет слишком больно.

Несмотря на весь его дикий, разнузданный нрав, в нем был некий консерватизм, даже романтизм, там, где дело касалось женщин. Он не мог понять, как Арран, такая утонченная, такая хрупкая, может требовать от него подобных вещей. После того как утихла первая яростная страсть, он неожиданно для самого себя почувствовал к ней нежность. Ему хотелось обнимать и ласкать ее, защищать. Он нежно проводил руками по изящным изгибам ее тела и сам себя не понимал. Тем более не мог понять ее.

— Почему ты этого хочешь? Арран, скажи, почему тебе это нравится?

Ее ответ буквально шокировал Блэкки.

— От этого я чувствую себя чище, — произнесла она, словно откуда-то издалека.

Больше он никогда ни о чем ее не спрашивал.

Этим летом Арран не чувствовала себя несчастной.

Жизнь ее пришла в какое-то странное трехстороннее равновесие.

Во-первых, она жила своей работой — писательством.

Арран методично вела записные книжки, куда вносила свои мысли, записывала чувства и ощущения. После ужина длинными светлыми вечерами она писала рассказы, моля Бога лишь об одном — чтобы не явился отец и не прервал ее работу. Она начала посылать свои рассказы в журналы, где их неизменно отвергали, иногда вежливо, иногда не очень. Вежливые отказы, в особенности те, в которых содержались дельные замечания, она внимательно перечитывала и хранила. Мало-помалу, усердно и кропотливо работая, она приобретала опыт и выработала собственный стиль, который в будущем прославит ее, сделает одним из наиболее популярных романистов восьмидесятых годов.

Все свои записи она хранила под доской пола в своей комнате вместе с письмами от Изабель и Кристиан. Она знала, что в ее отсутствие отец обыскивает комнату, роется в ее вещах. Она старалась об этом не думать, так как сама эта мысль приводила ее в страшную ярость.

Еще одной основой для равновесия служила работа в библиотеке.

Арран покинула колледж и начала работать через неделю после того, как встретила Блэкки. К этому времени она уже научилась достаточно хорошо печатать и решила, что нет смысла дольше оставаться в колледже.

Наиболее подходящим местом для работы представлялась ей публичная библиотека, где она надеялась расширить свой кругозор. Ее взяли ассистенткой с недельным испытательным сроком. В ее обязанности входило принимать и выдавать книги, а в случае необходимости выполнять и любую другую работу. Зарплату ей предложили мизерную, притом что рабочая неделя длилась с понедельника по субботу включительно. В среду давали свободных полдня.

К концу первой недели Арран стала незаменимым сотрудником. Она была неизменно любезна с посетителями и, кроме того, неплохо знала литературу. К ней все чаще и чаще обращались за советами. «А это о чем, дорогая?», «Как вы думаете, понравится мне ее новая книга?», «Как фамилия того писателя, который…».

К концу третьей недели ей немного прибавили зарплату.

Мисс Стоутли, преподавательница математики в младших классах местной общеобразовательной школы, высокая женщина с топорным лицом в твидовом костюме, каждый раз с нетерпением ждала субботнего утра, когда она могла поговорить с Арран. Незаметно для себя она стала поверять Арран полузабытые секреты из своих несчастливых детства и юности. Рассказывала, каково это — расти непривлекательной дурнушкой, и при этом не в меру умной и тонкой. Как это ужасно и унизительно сидеть у стенки на вечерах в ожидании, пока кто-нибудь пригласит на танец.

Нерс Тиммс, толстушка, которой перевалило за пятьдесят, обожала душещипательные исторические романы в ярких обложках с изображением героини в пышных туалетах на фоне шикарной обстановки. Книги часто возвращались без обложек, а Тиммс бормотала что-то нечленораздельное про воду, попавшую на обложку, или про щенка, который ее сжевал.

— Не беспокойтесь, Нерс, — мягко говорила Арран, уверенная, сама не зная почему, что обложка книги сейчас украшает стену спальни миссис Тиммс или вырезана и спрятана в альбом. — Не волнуйтесь, все в порядке.

Нерс Тиммс отвечала ей преувеличенно благодарной улыбкой.

Регулярно заходил полковник Туэйт за детскими приключенческими книжками для внука Бена. Больше всего Бен любил книги из серии «Биггл», о капитане Бигглсуорте — летчике-асе и о его неутомимом напарнике Элджи.

— Ну они дают, — взволнованно делился капитан с Арран. — Малыш просто глотает эти истории.

После третьего его посещения Арран поняла, что никакого Бена на самом деле не существует. Просто капитан Туэйт, одинокий, не нашедший своего места в современном мире, тосковал по простым и понятным черно-белым героям из приключенческих историй о Биггле и Элджи.

Были и другие. Множество одиноких людей, для которых библиотека служила прибежищем мечтаний и фантазий.

Ну и, конечно, приходили дети, толпами, чаще всего после окончания школьных занятий.

— Мама не любит, когда я сижу дома один, и велит, чтобы шел сюда.

Арран организовала для них ежедневные «Часы рассказов и историй», чем привела в восхищение старшую библиотекаршу мисс Трулав, которая каждый день с ужасом ожидала нашествия маленьких сорванцов.

— Ты так хорошо обращаешься с детьми, Арран, дорогая. Знаешь, тебе непременно надо найти какого-нибудь хорошего молодого человека, выйти замуж и завести своих детей.

Единственным молодым человеком, которого знала Арран, был Блэкки Роуч.

— Еще не время, мисс Трулав, — отвечала она.

Так проходило лето. Арран легко со всем этим справлялась, включая и поездки с Блэкки. Оказалось, что все это очень просто устроить. К десяти часам вечера отец с матерью уже ложились в постель. Отец обычно принимал снотворное. Арран вылезала из окна ванной комнаты на крышу соседского сарайчика, крытую толем, спрыгивала на землю и встречалась с Блэкки у телефонной будки на углу.

Потом они мчались в ночи по дорогам среди ярких вспышек света, оглушительного шума, свиста ветра, хриплых голосов, грубых мужчин и женщин, запахов бензина, выхлопных газов, пота, пива и секса. Обычно она ездила с Блэкки две-три ночи в неделю. Он был ее темной, мрачной, захватывающей тайной.

Однако долго это не могло продолжаться.

Однажды Арран прождала полчаса, но Блэкки так и не появился. Как-то раз он сказал: если не появится в течение получаса, пусть не ждет. Значит, не вышло.

До сих пор такого еще ни разу не случалось.

Арран долго ждала в темноте под дождем. Тосковала по Блэкки, по его рукам, всегда испачканным машинным маслом, по вибрирующему мотоциклу, по ночным дорогам, по страсти во тьме случайного грузовика.

В конце концов она вернулась домой. Забраться на крышу сарайчика без его помощи оказалось нелегко. Она с трудом вскарабкалась, вымокнув до нитки и ободрав колени. В эту ночь она плохо спала.

На следующий день она узнала, почему Блэкки не пришел.

«Трагедия на шоссе Шокер. Девять человек погибли в аварии», — кричали заголовки всех газет.

Эта катастрофа была признана одной из самых ужасных. На скорости восемьдесят миль в час у грузовика полетела шина, и он выскочил на встречную полосу. Мотоциклист, мчавшийся со скоростью девяносто пять миль в час, оказался обречен. Очевидец рассказывал, что он пролетел футов сто по воздуху, проехал еще примерно пятьдесят по асфальту и в конце концов оказался под колесами грузовика, перегородившего к тому времени все шоссе. Тридцать пять машин попали в аварию. Девять человек погибли сразу. Ожидалось, что еще трое не выживут после тяжелейших повреждений. Пятнадцать человек были госпитализированы.

Тело мотоциклиста оказалось изувеченным настолько, что его невозможно было опознать.

Это, должно быть, произошло очень быстро, говорила себе Арран. Блэкки, наверное, не успел ничего почувствовать.

 

Глава 6

Кристиан сделала бы все что угодно для Эрнеста Уэкслера. Ни его возраст, ни занятия нисколько ее не смущали. Она поняла, что влюбилась.

Теперь она жила в ожидании тех минут, когда на лестнице послышатся его легкие шаги, раздастся его слегка ироничный голос с едва заметным европейским акцентом, когда появится лицо с высокими скулами и загадочными ледяными глазами.

— Ну, как ты сегодня, моя дорогая? — спрашивал он то по-английски, то по-французски, в зависимости от того, на каком языке он перед этим думал.

Часто, лежа без сна в своей спальне, она в отчаянии ломала голову над тем, как бы поскорее научиться всему, что требуется, чтобы угодить ему. В следующий момент она с новой силой осознавала, какой великолепной, захватывающей жизнью теперь живет благодаря ему. Ее охватывала дрожь возбуждения, и она беззвучно шептала клятвы сделать все, что нужно, даже если это погубит ее.

Она любила Эрнеста Уэкслера.

Больше всего Кристиан боялась вызвать его неудовольствие. Однажды она нечаянно рассердила его и до сих пор вздрагивала при одном воспоминании об этом.

Увидев, что дверь его кабинета приоткрыта, она, не подумав о том, что делает, ворвалась туда, вся светясь от какой-то незначительной удачи. Уэкслер разговаривал с невзрачным темноволосым человеком в сером костюме.

— ., следует дать ему почувствовать свою вину достаточно ощутимо.

— Я дам ему срок до пятницы, до шести часов вечера. После этого…

— О, простите, — проговорила Кристиан. — Я думала, вы одни.

Две пары глаз пристально смотрели на нее. Голубые глаза Уэкслера сверкнули гневом, другие — карие, без всякого выражения — казались пустыми. Сама не зная почему, Кристиан почувствовала опасность, исходящую от этого с виду совершенно обычного человека.

— Выйди, Кристиан. — Голос мистера Уэкслера прозвучал, как удар хлыста. — И никогда, никогда больше не заходи сюда без моего приглашения.

Она убежала в свою комнату и долго плакала там.

В тот же вечер он улетел в Лос-Анджелес на три недели, даже не простившись с ней.

Вернувшись, Уэкслер, однако, казалось, забыл обо всем и простил ее. Он никогда не упоминал о том злосчастном эпизоде, более того, был так доволен успехами Кристиан в его отсутствие, что решил наконец дать ей работу.

— Сегодня вечером мы с тобой развлекаем клиента.

В полночь они сидели у Аннабел, в гроте под площадью Беркли. Это место посещали только богачи и знаменитости. Сегодня в компании с ними оказались герцогиня, известный французский киноактер, не менее известная проститутка по вызову, министр правительства Великобритании и шейх одного из небольших нефтяных государств Персидского залива.

Этот последний, по имени Абдулла Азиз аль-Фейд, сидел вместе с Эрнестом Уэкслером и Кристиан Уинтер за маленьким столиком в стороне от танцевальной площадки. Кристиан в облегающем длинном блестящем черном платье от Баленсиаш в этот вечер изображала дочь английского лорда.

— Наш друг аль-Фейд, — объяснил ей Уэкслер, — ужасный сноб. Он испытывает фанатичное благоговение перед британской знатью. Его приводит в отчаяние тот факт, что при всех его богатствах, не говоря уже о прекрасно экипированной личной армии, никто никогда не примет его за английского джентльмена. К тому же он не говорит по-английски и совершенно не умеет носить европейскую одежду. Вот на этой слабой струне мы и сыграем. Сегодня вечером ты — леди Кристиан Уинтер, дочь английского лорда. Кого бы нам с тобой взять? Петершэма? Думаю, старик почел бы это за честь…

Шейх, маленький и тучный, был одет в невероятно дорогой костюм — от портного с Сэвил-роу, — который совершенно на нем не сидел. Кристиан подумала, что шейх выглядел бы гораздо лучше в восточных одеждах.

Они говорили по-французски, так как знания шейха в английском практически равнялись нулю, о чем Уэкслер заблаговременно предупредил Кристиан.

Нефтяной король, казалось, не знал, как благодарить судьбу за то, что сидит сейчас рядом с дочерью лорда. Он пытался произвести на Кристиан впечатление рассказами о своих итальянских спортивных автомобилях, скаковых лошадях, яхте, которая, кстати сказать, весь год, за исключением двух недель, стояла на приколе в Каннах, и о поездках своей жены за покупками в Лондон, Рим и Париж.

Кристиан без конца улыбалась, до того что заболели щеки, в нужные моменты издавала восторженные восклицания и вообще вела себя как аристократка.

Шейх Абдулла выпил неимоверное количество шампанского и потребовал новой встречи.

— Может быть, мы вместе с леди Кристиан поедем завтра на экскурсию за город?

Эрнест Уэкслер ответил, что это можно устроить.

На следующий день в одиннадцать утра Кристиан заехала за шейхом в отель «Ритц». Мартин привез ее в «ягуаре» и всю дорогу до отеля учился называть ее «миледи».

Шейх уже ждал их, полностью готовый к прогулке, одетый в нелепый костюм из твида в крупную желтовато-коричневую клетку, отчего его мясистое лицо приобрело зеленоватый оттенок, и новые — только что из магазина — ботинки, в которых, похоже, чувствовал себя очень неудобно. Кристиан догадалась, что у себя во дворце он, наверное ходит в сандалиях.

По совету Уэкслера Кристиан повела его в «Комплит Энглер» в Марлоу — исторически знаменитый и невероятно дорогой ресторан на берегу Темзы, в двадцати пяти милях от Лондона. Шейх восторгался зелеными лугами и нарядно украшенными лодками на реке, которые казались ему типично английскими, и воздал должное ленчу из свежей форели, тилтонского сыра и клубники со сливками. После этого он пожелал прогуляться по берегу.

К тому времени пошел мелкий дождь, однако шейх героически хлюпал по грязи в своих новых ботинках и прошел не меньше полумили, пока не захромал.

К пяти часам, когда Кристиан простилась с ним в отеле «Ритц», шейх совсем выдохся. Интересно, подумала Кристиан, получил ли он хоть какое-нибудь удовольствие от этой прогулки? По-видимому, в его представлении истинный английский джентльмен должен уметь стоически переносить неудобства. Если бы их не оказалось, он скорее всего был бы разочарован.

И она, как выяснилось позднее, была права. За эти несколько часов шейх Абдулла Азиз аль-Фейд словно осуществил все свои мечты.

В благодарность он сделал крупный заказ не только на английские пистолеты, в основном использовавшиеся для подавления мятежей, и на американские автоматы, но также на десять ящиков российского холодного оружия, о котором недавно велись переговоры в Сингапуре.

Общая прибыль компании Уэкслера от этой сделки составила более миллиона американских долларов.

— Я знал, что ты это сделаешь, дорогая. Вероятно, все довершила прогулка по грязи под дождем.

Складские помещения Сан-Франциско находились в заброшенном промышленном районе к югу от Рыночной улицы. Склад представлял собой нагромождение потрескавшихся колонн, ржавых железных прутьев, полуразвалившихся машин и станков. Сверху, на высоте ста футов, над осевшими галереями и искореженными металлическими каркасами переходов, лунный свет пытался пробиться сквозь вековую грязь и копоть.

С конца пятидесятых склад стоял заброшенный.

Сюда больше ничего не отгружали, устаревшее, никому не нужное оборудование потихоньку ржавело, на бетонном полу скопились горы мусора и хлама. Тишина нарушалась лишь завыванием ветра сквозь разбитые стекла, шорохом крыс да хриплым дыханием какого-нибудь случайного пьянчуги, забредшего сюда, чтобы скрыться от непогоды.

Сегодня вечером, однако, склад внезапно ожил. Здесь проходила вечеринка. Холл Дженнингс никогда еще не был на такой.

Играл рок-оркестр. Певец — молодой человек в плотно облегающих кожаных штанах, с открытой грудью, на которой висело ожерелье из костей и перьев, — вопил что-то в микрофон, держа его так близко к губам, что, казалось, готов был проглотить. Густые волосы цвета соломы искрились в ярком свете. На бледном, худом, почти аскетическом лице выступили капли пота. Он выглядел пьяным, безумным, наглотавшимся наркотиков, а возможно, был на грани эпилептического припадка.

Группа гостей в костюмах обитателей потустороннего мира — если можно было назвать костюмами их раскрашенные, разрисованные тела — танцевала под эту музыку. На длинном столе стояли закуски — сыры, салями, заменитель хлеба, яблоки, восхитительный черный виноград и огромный кусок ветчины, как будто разорванный дикими зверями.

У стола стояла молоденькая девушка в фиолетовой майке, с тяжелой цепью на груди и ярко-красным лозунгом «Свободу людям!». Она аккуратно подбрасывала в воздух виноградины, одну за другой, и пыталась ловить их ртом. Рядом с ней бородатый молодой человек яростно тряс бутылку с шампанским — из лучших французских сортов, с ужасом заметил Холл Дженнингс, — радостно вскрикивая каждый раз, когда из бутылки с шумом вырывался столб пены. Вдоль стен среди ржавого оборудования на матрасах лежали люди в коматозном состоянии. Над ними плавали облака наркотического дыма.

В центре внимания были две враждующие женщины.

Та, что повыше, лет около тридцати, с темно-рыжими волосами, стояла с агрессивным видом, широко расставив ноги, крутя в руке широкий кожаный ремень с тяжелой металлической пряжкой. Девушка помоложе была безоружна. Один рукав широкой белой блузы оторван, волосы растрепаны, щека вспухла и побагровела.

— Ты его убиваешь! — пронзительно кричала она. — Ты загоняла его до смерти, и все ради этих проклятых денег.

Вторая женщина взмахнула ремнем. Если бы она ударила, наверное, изуродовала бы противницу. К счастью, она промахнулась. Кожаный ремень обвился вокруг ее кисти.

— Стоп!

На площадке появился режиссер Бад Иверс. Наступила мертвая тишина. Певец замолчал, не докончив фразы, и теперь стоял неподвижно, покачивая рукой микрофон. Музыканты остановились, издав напоследок ряд беспорядочных звуков. Танцоры замерли на месте. Лишь от стен, где лежали на матрасах курильщики наркотиков, доносились шорохи и вздохи. Там работали не профессиональные актеры, а люди с улицы, с Хайт-Эшбэри, которых набрали для того, чтобы создать атмосферу достоверности происходящего.

— Памми, дорогая, — резко произнес Иверс, — ну не крути ты так этой штукой. Ты же знаешь, в ней нет никакого веса. Надо взмахнуть рукой вот так. — Он показал как. — Иначе ты опять все испортишь.

Девушка помоложе в это время растирала рукой щеку.

— Изабель! Оставь эту дрянь в покое. Сколько раз можно говорить! Где гример? Пусть тащится сюда и подновит щеку мисс Уинн. Еще раз!

Бад Иверс славился своей раздражительностью и вспыльчивостью во время съемок. Так же как и своим стремлением к совершенству. И тем не менее Холла Дженнингса покоробило оттого, что он так обращается с Изабель.

— Да, и еще одно, — все так же раздраженно продолжал Иверс. — Не съеживайся, когда она на тебя замахивается. Ты слишком взбешена, тебе все равно, что будет с тобой. Ты жаждешь убить ее. А кроме того, — добавил он устало, — ты знаешь не хуже меня, что это всего лишь легкий пенопласт.

Гримерша сделала несколько мазков на щеке Изабель. Намела Петерсон, игравшая роль Порции Глейз, взмахнула ремнем для пробы.

— Всем внимание! Начинаем с самого начала.

— Как?! Снова всю эту чертову песню?!

Чарли Дарк, один из идолов британского рока, впервые снимавшийся в драматической роли — он играл Аватара, — издал оглушительный звук в микрофон.

Иверс не обратил на него внимания.

— Все по местам! Изабель, ты стоишь слишком далеко. Подвинься влево. Ты уже вышла за отметку.

Потом он обернулся к операторам:

— Снимаем!

Худощавый молодой человек бросился на середину площадки, хлопнул нумератором.

— Кадр тридцать пять, дубль пять.

— Начали.

Оркестр заиграл. Чарли Дарк то свирепо рычал в микрофон, то переходил на фальцет. Звукооператор склонился над трубкой звукоприемника, поспешно меняя головки.

Изабель приблизилась к Памеле Петерсон походкой разъяренной львицы.

— Постойте-ка, мисс Глейз! Мне надо вам кое-что сказать.

Холл прислонился к колонне, стараясь скрыться за спинами операторов и рабочих, но так, чтобы видеть съемочную площадку. Как же ему все это нравилось! Он говорил себе, что это полный идиотизм — отдавать столько сил, времени и денег такому никчемному занятию, в то время как их можно было бы вложить в излечение раковых болезней, исследования энергии или, скажем, экспедицию на Марс. Но до чего же здесь интересно! До сих пор он никогда не имел дела с киноиндустрией, несмотря на то что столько лет прожил в Лос-Анджелесе. Более того, он относился к этому занятию с презрением. И вот теперь, совершенно неожиданно для себя, он стал партнером актерского агентства и сейчас наблюдал за работой актрисы, которая стала его главным капиталовложением.

Иногда у него возникала мысль, что он сошел с ума.

Мог ли он когда-нибудь предположить, что способен совершить такое под влиянием минутного порыва? Что ему придется жить в двух совершенно различных измерениях? Теперь он с трудом различал, где реальный мир и где фантазии. Ему приходилось постоянно напоминать себе, что все это лишь игра, что на самом деле Изабель цела и невредима и что молодой певец, выглядевший таким нездоровым, вскоре сотрет грим с лица, вернется к себе в отель и закажет плотный обед в номер.

Это был его второй визит к Изабель на съемочную площадку. В первый раз он приходил в студию, в Лос-Анджелесе, когда снималась сцена в автобусе. Изабель с Аватаром занимались любовью в бутафорском автобусе, который время от времени вздрагивал и начинал трястись. Холл поражался тому, как можно вообще что-либо изображать в таких условиях. Со стороны все это казалось страшно неудобным.

— Изабель, ты не в кадре. Придвинься на полдюйма к Чарли. Так, уже лучше.

Камера находилась не более чем в шести дюймах от ее головы. Это была нудная, утомительная работа. И заняла она всю вторую половину дня. Холл уже через час весь вспотел. Как же должны были чувствовать себя Изабель и Чарли, работая столько времени под пылающими юпитерами. Однако позже, просматривая отснятые за день кадры, он с изумлением увидел чудо — молодую пару, самозабвенно занимавшуюся любовью в движущемся автобусе. Это произвело на него странное впечатление. Внезапно его снова обдало жаром, но уже совсем по иной причине.

Когда труппа собралась ехать в Сан-Франциско на натурные съемки концерта и вечеринки, Холл не мог устоять перед искушением еще раз увидеть Изабель за работой. Он даже придумал повод — совершенно необязательное посещение местного собрания акционеров фирмы «Восточно-тихоокеанские авиалинии». Предупредил Марджи, что собрание скорее всего затянется на целый день, так что придется остаться ночевать. О съемках он, однако, ничего не сказал.

Теперь он чувствовал себя виноватым, авантюристом, но, главное, молодым! И в довершение ко всему его авантюра, кажется, может принести финансовый успех.

Актерское агентство Уиттэкера наконец начало понемногу вставать на ноги. После успеха Изабель Дэвису стали звонить новые потенциальные клиенты. Теперь звонили даже со студий и из отборочных агентств. Дэвис открыл новый офис и нанял секретаршу по имени Чарлин Гувер — наполовину негритянку, наполовину ирокезку.

Коктейль из рабов и храбрецов, как она сама говорила о себе с иронической усмешкой на тонких губах.

Чарлин стягивала свои прямые черные волосы в тугой пучок, на веки наносила перламутровые серебристо-красные тени. Кожа у нее была цвета полированной меди. Она управляла офисом Дэвиса с решимостью сержанта, привыкшего к муштре. Холла она одновременно и восхищала, и пугала.

Вообще у него нередко возникало чувство, будто он оказался на плоту на горной реке и его несет, несет, подбрасывая на водоворотах, по пенящейся воде. Решившись на это путешествие, он бессилен остановиться и сойти на берег. Как бы ему хотелось поделиться с кем-нибудь этими пугающими и захватывающими впечатлениями! Обычно он все рассказывал Марджи. Пока не появилась Изабель. Об этом он не мог рассказать Марджи. Во всяком случае, не сейчас.

Марджи и так уже расстроилась, узнав о том, что он решил поддержать Изабель против желания Элизабет и Джорджа Уинтеров. Она восприняла это как предательство по отношению к своим лучшим друзьям. А ведь она знала только о деньгах и ничего не подозревала ни об автомобиле, ни о поездках Холла на съемочные площадки. И, даст Бог, никогда не узнает. С другой стороны, как может Изабель жить в Лос-Анджелесе, не имея автомобиля? И потом, по сравнению с «альфа-ромео» Стюарт эта машина вообще ничего не стоила.

Холл не чувствовал себя виноватым перед дочерью.

Стюарт казалось, что она влюблена в Дэвиса, но он-то ее не любит. И кроме того, он слишком стар для нее (здесь Холл даже не вспомнил, что Изабель и Стюарт одного возраста). Изабель, кстати, тоже не влюблена в Дэвиса.

Ее интересует только карьера. В конце концов Стюарт еще сможет получить Дэвиса, если захочет.

Так Холл успокаивал себя, чувствуя, что все складывается совсем неплохо для человека его возраста. Временами он даже позволял себе помечтать о том, как занимается любовью с Изабель.

В день съемок, после просмотра отснятого за день материала, он пригласил ее на обед в ресторан «Трэйдер Вик». Впервые за все время храбро пытался флиртовать с ней. Изабель, возбужденная успехом своей большой сцены и скупой похвалой Иверса, кокетничала в ответ.

Выглядело это, по мнению Холла, вполне очаровательно и невинно.

— Вы невероятно привлекательная девушка.

Холл решился на этот комплимент после бутылки каберне.

Изабель ответила ему улыбкой, от которой он совсем растаял.

— А вы великолепный мужчина. Не знаю, что бы я без вас делала, и вообще я нахожу вас очень привлекательным.

Потом Холл отвез Изабель обратно в отель и поцеловал на прощание в вестибюле с приятным сознанием того, что он мог бы… если бы только захотел, и с не менее приятными мыслями о том, что такая девушка находит его привлекательным, но он, переборов искушение из-за бедняжки Марджи, уехал. Однако позже он отчаянно сожалел, что не остался с Изабель. И будь что будет.

В ресторане Холла видели двое знакомых, хорошо знавших и его, и Марджи. От них не укрылся его сияющий вид и то, какими глазами он смотрел на очень молодую, очень красивую, хорошо сложенную брюнетку.

На следующее утро эта новость распространилась по всему континенту со скоростью молнии. В Уэлсли ее услышала разъяренная Стюарт. Изабель, эта вероломная сука, сначала отняла у нее возлюбленного, а теперь — отца! Господи, как же она ее ненавидит!

Стюарт стояла перед зеркалом, глядя в свои собственные голубые глаза, в которых застыла ненависть, и повторяла вслух: «Ты мне за это заплатишь, Изабель Уинтер!»

 

Глава 7

«Уэствуд-Виллидж

16 июля 1971 года

Дорогая Арран!

Вот и еще одно послание, и снова через паб. Как это ужасно, что тебе приходится прибегать к таким уловкам.

Отцу, как видно, становится все хуже. Раньше он никогда не обыскивал наши комнаты. Мы обязательно должны вытащить тебя оттуда, сестричка. Если бы проблема заключалась только в деньгах, я бы завтра же прислала тебе билет. Но тебе не дадут визу, а после этого жуткого скандала, который разгорелся из-за нашего обеда в Сан-Франциско, я не могу просить Холла о помощи. Шумиха поднялась ужасная. Все только об этом и говорят. И никто не верит, что между нами ничего не было. Абсолютно ничего! Все считают, что я с самого начала стала спать с ним, для того чтобы получить от него деньги. Не знаю, как я посмотрю в глаза Марджи, если нам когда-нибудь доведется встретиться. Ненавижу этих людей!!!

Самое мерзкое — это то, что шумиха совсем не повредила нашему фильму. Наоборот, она послужила бесплатной рекламой. Я уже дала интервью для журнала «Серебряный экран», где меня называют «сексуальная Изабель Уинн» и сообщают, что я говорю «хрипловатым контральто». На следующей неделе Дэвис собирается послать меня на прослушивание на потрясающую роль второго плана в культовом фильме. Я там буду играть молодую девушку, которая влюбляется в симпатичного парня, и он увозит ее на какое-то странное ранчо в пустыне, где все носят звериные шкуры вместо одежды и поклоняются этому парню. Сейчас это модная тема и очень актуальная. Здесь то и дело появляются загадочные религиозные культы. Вообще это ненормальный город. Скрести за меня пальцы на счастье — мне очень нужна эта роль.

Я совсем на нуле.

На прошлой неделе звонил мистер Уэкслер. Он здесь по делам. Так и не знаю, чем он зарабатывает на жизнь, этот человек. Сказал, что у Кристиан все в порядке и что она часто видится с Джоном Петрочелли. Что бы это значило? Это ведь тот самый Петрочелли из «Петрочелли и Штейнберг»! Они всего на одну ступеньку ниже Ротшильдов. Вот так вот! Наша малышка Крис далеко пошла…

Вчера у Баллокса я увидела премиленький свитерок, как раз твоего цвета. Посылаю его отдельной посылкой.

Надеюсь, тебе понравится».

«Авеню Гектор-Отто

Монако

20 июля 1971 года

Дорогая Арран!

Извини, что не написала на прошлой неделе. Я была на яхте Архимеда Спатиса в открытом море. Яхта размером двести футов, и на ней есть вертолет! Я не шучу.

Вообще она больше похожа на шикарный отель, чем на яхту. Прекрасная мебель, полно цветов. У меня была отдельная каюта — просто роскошная. Мистер Уэкслер не смог поехать с нами — он был в это время в Америке.

Я так расстроилась. Вместо него поехал Джон Петрочелли. Он очень милый. Научил меня кататься на водных лыжах. У нас на яхте есть и быстроходный катер. Трудно себе представить, правда? Я опять загорела. И еда была просто восхитительная.

Слава Богу, мистер Уэкслер вчера вечером вернулся.

Я так по нему тосковала. Я сейчас живу в его доме. Здесь находится его головной офис, хотя с виду этого ни за что не скажешь. Дом из розового гипса с черепичной крышей, вокруг газоны с цветами, как и у всех остальных.

Зато внутри сплошные телексы, телефоны, компьютеры, а в задней части еще и склад. Ставни выглядят как деревянные, но на самом деле они из стали, только сверху покрыты деревом. Я не очень люблю этот дом. В нем чувствуешь себя как в тюрьме. Но вообще-то все не так плохо, потому что мы довольно часто выезжаем.

Вчера мистер Уэкслер повез меня на обед в отель «Париж». Мы обедали вместе с шахом Ирана. У них совместный бизнес. Шах мне понравился. Завтра мистер Уэкслер снова улетает в Лос-Анджелес. Мне бы очень хотелось поехать с ним. Я так по нему скучаю. Кроме того, хочется увидеть Изабель. Но мистер Уэкслер сказал, что Джон Петрочелли позаботится обо мне в его отсутствие, так что я не буду чувствовать себя одиноко. Он собирается повезти меня на ленч в ресторанчик на вершине холма в деревне под названием «Ла Тюрби». Это уже во Франции. Можешь себе представить, французская граница находится всего в нескольких ярдах от окна моей спальни!

О, Арран, я так его люблю! Не могу передать тебе, какой он чудесный. Он меня столькому научил. Он изменил всю мою жизнь. Но главное — он обещал помочь и тебе. Он сказал, если все сложится так, как он предполагает, то уже в сентябре…»

Какое счастье — сразу два письма в один день! Арран тщательно спрятала их под доской, вместе с остальными письмами, фотографиями и подарками от Изабель — дымчато-голубой шелковой блузой от Неймана-Маркуса, шарфиком от Гермеса, сумочкой от Гуччи. Теперь будет еще свитер от Баллокс. Зачем Изабель тратит такие деньги! Когда она, Арран, сможет все это надеть?

Поздно ночью, уверенная, что никто ей не помешает, она вынимала подарки и рассматривала их. Гладила мягкие дорогие ткани, вдыхала запах натуральной кожи. Разглядывала фотографию — Изабель с Дэвисом Уиттэкером на фоне приморского ресторана в Санта-Монике.

Какой он красивый! Непонятно, как относится к нему Изабель. Влюблена ли в него? Она никогда об этом не говорила, и Арран не решалась спрашивать. Интуиция подсказывала ей, что Изабель не захочет отвечать на этот вопрос.

Что касается Кристиан, то здесь сомнений нет — она влюблена. Это ясно, несмотря на то что письма ее такие немногословные. «Шах мне понравился»! Господи ты Боже мой!

Какая же у сестер захватывающая, романтическая жизнь! Арран не знала, что писать им в ответ. Описывала мелкие события, происходившие в библиотеке, пытаясь сделать так, чтобы они выглядели интересными. Это было нелегко. Она не рассказала им о Блэкки Роуче и решила, что никогда этого не сделает. Ну как можно говорить о Блэкки в сравнении с Архимедом Спатисом, шахом Ирана или Дэвисом Уиттэкером! Все это будет выглядеть так убого. Арран представила себе, с каким отвращением скривила бы губы Изабель, узнав о том, чем они с Блэкки занимались в грузовиках.

Поэтому она в своих письмах лишь бегло упоминала отца и мать. Сообщала о том, каково сейчас дома.

Отец все чаще и чаще приходил к ней в комнату, и это становилось невыносимо.

— Не бросай меня, — кричал он. — Не знаю, как я буду жить без тебя. Обещай, что никогда меня не покинешь.

Потом он начинал читать свои кошмарные стихи.

— Вот это я написал той ночью, в поместье Людгейт.

Прекрасный старинный особняк! Несколько поколений лорда Уорфилда владели им не одно столетие. Наши офицеры заняли его и превратили бог знает во что. Я тебе об этом, наверное, уже рассказывал.

— Да, — отвечала Арран.

Она слышала все эти истории множество раз — то об Уорфилд-хаузе в Кенте, то о Фоксуорт-холле в Эссексе.

Менялись и имена аристократов, владевших этими поместьями.

— Обычно я сочинял стихи, сидя на подоконнике и глядя на лужайку для крокета. Как сейчас все это вижу.

Как будто это было вчера. Старина Бинки Петере играл на пианино и напевал что-то. В нашем девяносто седьмом — эскадроне было полно талантов. Бедняга Бинки… его убили на Северном море. Как и многих других… Скажи, ты любишь меня, Арран?

Он прижимался губами к ее плечу. От него пахло джином.

— Ну пожалуйста, Арран, скажи, что ты меня любишь.

— Да, папа, конечно, я тебя люблю.

— Ты не такая, как другие. Ты меня понимаешь. Ты любишь меня…

От Кристиан пришло необычно толстое письмо, Арран нетерпеливо вскрыла конверт. Кроме обычного письма, там лежал скрипучий квадратик светло-голубой бумаги и еще один запечатанный конверт с ее именем.

Вскрыв его, Арран увидела официальное приглашение на свадьбу. Кристиан Уинтер и Джон Петрочелли просили ее оказать им честь своим присутствием на их венчании 18 сентября в три часа дня, в Бромтон-оратори в Лондоне, после чего последует прием в отеле «Савой».

Кристиан выходит замуж! Всего через три недели…

Голубой квадратик оказался чеком на сто фунтов.

У Арран голова пошла кругом. Чтобы не упасть, она прислонилась к телефонной будке на углу, том самом, где когда-то встречалась с Блэкки. Развернула письмо Кристиан и стала медленно читать.

«… он сказал, что влюбился в меня сразу, как увидел меня в клубе Тэннера. В это трудно поверить, потому что я тогда выглядела ужасно. Звучит очень романтично, правда?»

Похоже, Кристиан сама не верит в то, что произошло, и нуждается в поддержке сестры.

Арран встряхнула головой и продолжала читать.

«Он намного старше меня. Ему уже сорок пять, хоть он и выглядит моложе».

Об Эрнесте Уэкслере она никогда так не говорила.

Она вообще не думала о его возрасте.

«И он уже один раз был женат, но сейчас этот брак расторгнут. Первая жена ушла от него сразу после свадьбы. Со мной он очень мил. Сказал, что мне необязательно принимать католичество, если я этого не хочу. Хотя мы и будем венчаться в католической церкви. Великодушно с его стороны, правда?»

В письме не было описания Джона Петрочелли, лишь упоминание о том, что он выглядит моложе своих лет.

Арран лихорадочно продолжала читать дальше.

«Ты знаешь, Арран, мистер Уэкслер привезет Изу из Лос-Анджелеса! Она будет подружкой невесты. И ты тоже! Он сказал, что теперь, раз я выхожу замуж за Джона, он сделает для тебя все, что сможет. А в устах такого человека, как мистер Уэкслер, это очень много значит. Он оплатит твою дорогу до Калифорнии — ты полетишь вместе с Изой — и поможет тебе с визой. У него есть какие-то люди в правительстве, которые ему чем-то обязаны. Ну скажи, разве это не чудесно?! Наконец-то!

Из-за этой свадьбы мистер Уэкслер готов сделать для меня все что угодно, так он всем этим доволен. Без конца улыбается. Говорит, что всегда относился к Джону как к сыну. И конечно, он очень любит меня.

Пожалуйста, Арран, позвони мне, как только сможешь».

Отец, должно быть, что-то заподозрил. Арран изо всех сил старалась не показывать обуревавших ее чувств, однако отец обладал почти сверхъестественной интуицией. Теперь он обыскивал ее комнату каждый день.

Когда бы она ни возвращалась домой, он все время наблюдал за ней в окно. Лицо его проступало туманным пятном сквозь тюлевые шторы. Вечерами он устраивал ей допросы. Холодным, напряженным голосом требовал отчета о том, что она делала прошедшим днем, каждую минуту. С кем встречалась, о чем думала. Она тоже хочет уехать, выкрикивал он. Она такая же, как и остальные.

Арран каждый раз напоминала себе, что теперь может ехать. Наверху в ее комнате, под доской в полу, лежат сто фунтов. Она может в любой день уехать в Лондон.

Чего же она ждет? Неужели надеется на то, что обстановка в доме изменится? Что в один прекрасный день она сможет прийти к родителям и объявить: «Мама, папа, Кристиан выходит замуж»? И они обрадуются и тоже захотят поехать на свадьбу вместе с ней? Зачем тешить себя надеждами, что после стольких лет страха и ненависти они смогут стать нормальной семьей, хотя бы на несколько часов… Или, может быть, она ждет удобного случая, чтобы поговорить с мамой по душам? Сказать, например, что Кристиан не любит своего жениха Джона Петрочелли и что ее, Арран, это беспокоит.

Вечером седьмого сентября она застала отца в своей комнате. Он сидел на кровати и читал ее последний рассказ. Обернулся к ней с сияющей улыбкой.

— Какая чепуха, Арран. Неудивительно, что они присылают твои работы обратно. Пора тебе бросить заниматься этой ерундой.

Что-то внутри у Арран сжалось в ледяной комок. Она попыталась напомнить себе, что он ненормальный и что его мнение ничего не значит.

После его ухода она долго изучала себя в зеркале.

Что, если заболевание отца передается по наследству?

Может быть, какая-нибудь метафорическая шрапнель разрушит и ее мозг, когда ей исполнится восемнадцать?

Она еще раз перечитала свою последнюю работу. Возможно ли, что это и в самом деле так плохо? Неужели ее рассказы так же ужасны, как и его стихи? Она ведь не в состоянии об этом судить…

«Нет, я в это не верю, — сказала она себе.. — Я не позволю себе в это поверить. Это ведь все, что у меня есть».

На следующий вечер, когда отец появился на пороге ее комнаты после ужина, она впервые в жизни прогнала его. Что-то внутри нее ожесточилось настолько, что она больше не могла его видеть.

— Уходи! Оставь меня в покое.

От неожиданности он даже задохнулся. Вначале Арран слышала лишь его хриплое дыхание, как у разъяренного зверя. Его громоздкая тяжелая фигура нависла над ней в темноте. Внезапно Арран по-настоящему испугалась. Он же сумасшедший. И пьяный к тому же. Невозможно предугадать, что он сейчас сделает. В любом случае мама к ней на помощь не придет. Она скажет, что это ее собственная вина.

— Как ты смеешь? — взревел он. — Не смей так говорить со мной! Я твой отец.

Он поднял на нее свои тяжелые кулаки. Громко всхлипнув, Арран метнулась в сторону. Послышался оглушительный треск и крик боли. Отец промахнулся и попал кулаком в деревянное изголовье кровати. Дверь распахнулась, на пороге показался силуэт матери. Она даже не спросила, что делает отец в комнате Арран, в темноте, при закрытой двери.

— Джордж! О Боже, Джордж, что случилось?

Отец, как маленький ребенок, кинулся под защиту ее объятий.

На следующее утро он остался лежать в постели.

Арран завтракала под осуждающим взглядом матери.

Бедный папа повредил два пальца на руке.

После завтрака Арран поднялась к себе в комнату и стала ждать. Услышав, что родители уехали к врачу, она поспешно отодвинула доску в полу и достала свои вещи — папку с рассказами, письма Изабель и Кристиан, подарки от Изабель из Лос-Анджелеса и, наконец, десять хрустящих десятифунтовых банкнот. Сложила все это в две полиэтиленовые сумки.

Вышла из дома и, даже не оглянувшись, пошла к автобусной остановке.

Она едет в Лондон! А после свадьбы Кристиан полетит вместе с Изабель в Лос-Анджелес.

В этот день ей исполнилось семнадцать лет.

Кристиан оказалась восхитительной невестой. На ней было шелковое свадебное платье цвета слоновой кости, простого и в то же время изящного покроя от Шанель и вуаль из брюссельских кружев. В руке она держала огромный букет белых и желтых роз.

Эрнест Уэкслер с желтой розой в петлице исполнял роль посаженого отца.

Подружки невесты Арран и Изабель надели на головы венки из желтых роз. У Арран венок все время соскальзывал набок. Как ни старалась Изабель его укрепить, он не держался на слишком тонких и мягких волосах Арран.

О Господи, думала Арран, боясь, что все заметят, как морщит чулок у нее на ноге и как сползает на сторону венок. Наверное, она выглядит как настоящее чучело.

Потом она успокоила себя тем, что никто на нее не смотрит. Все глаза были устремлены на Кристиан. И конечно, на Изабель.

Изабель выглядела потрясающе. Она стала еще красивее, чем Арран ее помнила. Ей дали роль в новом фильме. Она стала знаменита еще до выхода на экраны ее первого фильма. Сначала Арран боялась встречи с Изабель — такой великолепной, такой удачливой, такой изысканной. Но сейчас ее страхи улетучились. В глубине души сестра осталась все той же. Снова взяла бразды правления в свои руки — всезнающая старшая сестра с непререкаемым авторитетом, которую Арран всегда обожала. Она руководила примерками вуали для Кристиан и горестно вздыхала: «Арран, ну что нам делать с твоими волосами?» Все, как раньше.

Изабель прилетела только на выходные. Сама мысль о том, что можно прилететь на расстояние шесть тысяч миль на два дня, повергла Арран в шок.

— Но я ни за что не хотела пропустить такое событие! — радостно воскликнула Изабель.

Судя по всему, она ни минуты не сомневалась в том, что Кристиан поступает правильно.

— Ну что я говорила, Крис? А теперь взгляни на себя. Наша богатая сестричка Уинтер! И к тому же он такой милый.

Церемония затянулась надолго, несмотря на то что свадебной мессы не было. Ее не служили, так как невеста не принадлежала к католической церкви.

От долгого стояния на одном месте у Арран заболели ноги. Она смотрела на элегантную спину сестры и не могла поверить, что все это происходит на самом деле.

Неужели она действительно присутствует сейчас на свадьбе сестры, которая выходит замуж за одного из самых богатых людей в Европе? Неужели Изабель — знаменитая киноактриса? И неужели она сама, Арран, сегодня вечером улетает в Калифорнию?

Нет, она не могла этому поверить. Это все сон.

Кристиан, похоже, чувствовала то же самое.

— Завтра утром я проснусь и увижу, что ничего нет, — говорила она, в то время как Изабель прилаживала у нее на голове вуаль.

Арран вынула ногу из туфли и потерла левую лодыжку большим пальцем правой ноги, вызывающе посмотрев при этом по сторонам. Если это все сон… А если даже и нет, она ведь никогда больше не увидит этих элегантных людей.

— Да, — произнесла в этот момент Кристиан несколько удивленным тоном.

Джон Петрочелли, с сияющими бархатисто-карими глазами, надел ей на палец кольцо, приподнял вуаль и поцеловал в губы.

Все. Она теперь не Кристиан Уинтер. Она миссис Джон Петрочелли. Она замужняя женщина. Отец ей больше не страшен.

Прием в «Савое» представлял собой потрясающее зрелище. О нем, конечно, напишут все газеты. Больше часа Изабель и Арран стояли среди тех, кто принимал гостей, приветствуя и пожимая руки множеству шикарно одетых, улыбающихся, сгорающих от любопытства незнакомых людей. Улыбка, казалось, прилипла к лицу Арран.

Ноги болели. До сих пор она ни разу не присутствовала на свадьбе и не знала, чего ожидать. Но это скорее походило на какой-то спектакль. Все здесь выглядело искусственным, ненатуральным. И все не так, как должно быть.

Кристиан не любит Джона Петрочелли. И отца с матерью нет на свадьбе…

Арран представила себе, как они стоят рядом с Кристиан. Мороз пробежал у нее по коже. Отец, конечно, пьяный, разъяренный, орет на всех. Мать, невзрачная и нервная, крепко сжимает его руку и бормочет, успокаивая его: «Все в порядке, Джон. Это скоро закончится, и мы поедем домой».

Приехав в Лондон, она послала им телеграмму и написала длинное письмо с объяснениями. В ответном письме мать обвинила ее в попытке убить собственного отца.

Джон Петрочелли тоже им написал — просил позволения их навестить. Но ответа так и не получил.

— Не надо, — умоляла его Кристиан. — Ты только хуже сделаешь.

Изабель тоже не решилась поехать к родителям.

— Если бы у них был телефон, я бы позвонила, — сказала она.

Наконец процедура встречи гостей закончилась.

Прибыли все пятьсот приглашенных. Официанты разносили шампанское, блюда с копченым лососем и черной икрой на маленьких гренках. Арран бродила среди роскошно одетых людей, вслушиваясь в их разговоры — те, что могла уловить. Все они, похоже, говорили только о деньгах. О возможности укрыться от налогов, о зарубежных инвестициях, о Филиппе и его собственности на Майорке. Арран ничего в этом не понимала. Она чувствовала себя подавленной. Кроме того, ей было жарко и все время хотелось пить. Она то и дело отпивала из своего бокала с шампанским и удивлялась тому, что бокал все время полон.

Неожиданно оказавшись лицом к лицу с Изабель, она внезапно разрыдалась.

— О Боже! — воскликнула Изабель.

Взглянула на сестру, стоявшую перед ней с пылающими щеками и остекленелым взглядом, со сбившимся набок венком, и потащила ее в туалет. Как раз вовремя.

Десятью минутами позже Арран, обессиленная, сидела на стуле, бессмысленно глядя в зеркало на свое бледное лицо.

— Теперь тебе станет легче, — сказала Изабель.

— Да, это верно, дорогая, — произнесла горничная из-за подносов, на которых лежали булавки, салфетки, флаконы с пятновыводителями и аспирином. — Ничто так не помогает. Прежде всего надо освободиться от всякой дряни. Я всегда это говорю. Наверное, вам стало плохо от жары, — тактично добавила она.

Еще через три часа Арран окончательно пришла в себя.

Свадьба закончилась. Кристиан уехала на медовый месяц в Швейцарию. Как бы там ни было, она вышла замуж, стала миссис Петрочелли, и с этим уже ничего не поделаешь.

Арран стояла рядом с Изабель у выхода номер три аэропорта Хитроу, слушая рев моторов, крики носильщиков, завывания автомобильных клаксонов, объявления о рейсах. Вдыхала воздух, наполненный парами дизельного топлива и выхлопных газов, и чувствовала, как накатывает изнутри легкая, воздушная пустота. Она летит. Она действительно летит…

Подошел Мартин с тележкой и погрузил их багаж.

— Ну, девочки, счастливого пути!

Глаза его жадно остановились на прекрасном лице Изабель.

— Не бросай нас надолго. Приезжай в гости.

Арран смотрела ему вслед, пока задние огоньки «ягуара» не скрылись в потоке других машин. В путаницу ее мыслей ворвался голос Изабель:

— Проснись, Арран. Возьми себя в руки. Ты летишь в Калифорнию!

 

Глава 8

Кристиан лежала на кровати в номере роскошного отеля «Метрополь» в Женеве и смотрела вверх на затейливые лепные узоры на потолке. За окном освещенные лунным светом лужайки и благоухающие розами цветники сбегали вниз к сверкающим водам Женевского озера.

Кристиан еще раз напомнила себе, что это ее брачная ночь. На самом деле все происходящее больше походило на приятный спокойный вечер с вежливым и внимательным другом. Она совсем не ощущала себя невестой.

— Моя дорогая, я был бы счастлив, если бы ты вышла замуж за Джона.

Она тогда воззрилась на Эрнеста Уэкслера в немом изумлении, почти уверенная, что не правильно его поняла.

— Выйти замуж за Джона?!

— Думаю, середина сентября лучше всего подойдет для этого, — продолжал он, нисколько не смутившись. — И конечно, мы устроим так, чтобы твоя сестра смогла прилететь из Калифорнии. Арран тоже должна приехать.

Наверняка тебе захочется, чтобы они обе были подружками невесты на свадьбе. Теперь что касается Арран, — медленно проговорил он, — не вижу причин, почему бы ей не полететь в Калифорнию вместе с Изабель после твоей свадьбы.

Кристиан почувствовала, что все поплыло перед глазами.

— Но я его не люблю.

— Это естественно. Однако ты не можешь не признать, что это великолепная возможность для тебя. Не забывай, что он — Петрочелли и, следовательно, может во многом оказаться тебе полезен. Я не раз слышал от тебя, как сильно ты жаждешь помочь бедняжке Арран.

— Но с какой стати он захочет жениться на мне? Он меня тоже не любит…

На протяжении всего лета Джон не проявлял никаких признаков страсти. Лишь легкий поцелуй в соответствующих случаях и столь же легкое равнодушное объятие.

Он всегда держался с большим достоинством, как и подобает одному из ведущих банкиров Европы. Кристиан никак не могла представить себе его на месте Томми Миллера.

— Это прекрасная партия, моя дорогая, — с легкой улыбкой заметил Уэкслер. — А эмоции всегда поддаются контролю в соответствии с обстановкой. Я думаю, твои сестры будут просто счастливы за тебя, — добавил он.

С момента этого разговора считалось само собой разумеющимся, что Кристиан выходит замуж за Джона Петрочелли, хотя она так и не дала согласия. И вот теперь это в самом деле произошло. Ей придется привыкать к этой мысли.

Джон вышел из ванной в пижаме сливового цвета, который очень шел к его темным глазам и оливковой коже, еще больше потемневшей от летнего загара. Это сочетание придавало ему почти экзотический вид. Сейчас он стоял и, улыбаясь, смотрел на Кристиан сверху вниз.

— Моя дорогая малютка жена, — нежно произнес он.

Кристиан смотрела на его полные, чувственные губы, на идеальные белые зубы. Пыталась представить себе, как он целует ее, и не могла.

Он присел на постель рядом с ней.

Сейчас это произойдет, подумала Кристиан. О Боже, сейчас он овладеет ею! Она ощущала какую-то отстраненность. Почему-то появилась мысль о том, что теперь Изабель не сможет смотреть на нее с прежним превосходством.

— Позвони мне из Швейцарии во вторник, — приказала Изабель во время расставания, крепко сжав ее руку. — Позвони и расскажи, как изменилась твоя жизнь.

Отправь Джона куда-нибудь и расскажи мне все-все, слышишь? А вообще-то он может остаться. Пусть послушает, как ты будешь хвастаться.

Джон заключил ее в объятия и нежно поцеловал.

Кристиан не разжимала губ. Он тоже не пытался их разжать.

— Я подумал, что сегодня ночью мы можем просто полежать рядом. Ты, наверное, совсем измучена после всех этих треволнений, правда? Давай обнимем друг друга и спокойно полежим рядом.

Кристиан только недавно исполнилось восемнадцать, и она совсем не устала после брачной церемонии.

Тем не менее она почувствовала огромное облегчение оттого, что сегодня ночью ей не придется отведать радостей супружества. Может быть, завтра она почувствует себя новобрачной. Может быть, завтра она его захочет…

Лежа рядом с Джоном, прислушиваясь к его ровному дыханию, ощущая тепло его тела, она неожиданно почувствовала к нему благодарность. Джон понял ее. Какой он внимательный, заботливый. Возможно, со временем она научится его любить…

На следующий день Кристиан с Джоном поехали по берегу Женевского озера, вдоль сказочных деревень Коппе и Найон, потом по крутой горной дороге к фешенебельному курорту Гштад, где у Джона был летний дом.

Да, подумала Кристиан, вот теперь начнется настоящий медовый месяц. Это идеальная декорация для романтической идиллии. Расположенный высоко в Альпах, утопающий в зелени роскошной долины, курортный городок был до того прекрасным, что казался ненастоящим.

Там был даже средневековый замок с зубчатой башней, модернизированный и превращенный в шикарный отель с рестораном. Летний домик Джона с его остроконечной крышей, коньками, ярко раскрашенными резными ставнями и ящиками с разноцветной геранью под окнами мог бы служить прекрасной иллюстрацией к истории о Гензеле и Гретель. Внутри все дышало теплом и сверкало чистотой, от натертых до блеска сосновых полов до сияющих медных горшков и кастрюль на кухне.

— Это мое сельское убежище. Место, где всегда можно найти тишину и покой. Здесь мы сможем лучше узнать друг друга. До сих пор у нас не было для этого времени, правда?

Они приехали в воскресенье. Ко вторнику они так и не стали мужем и женой. Хотя они спали в одной постели, Джон не делал никаких попыток. Лишь гладил ее плечи и целовал, любовно, но нетребовательно.

Во вторник Кристиан позвонила Изабель в Лос-Анджелес, но не сказала ей правды.

И тем не менее ей было хорошо, она постепенно расслабилась и стала теплее относиться к Джону. Да и как можно было не, чувствовать благодарности к такому понимающему, такому внимательному человеку, к тому же одобрявшему все ее поступки. Он постоянно повторял, что гордится ею, делал комплименты по поводу ее туалетов. Более того, он замечал каждое ее новое платье и неизменно восторгался. Она еще так молода, говорил он, и в то же время такая способная. Она так хорошо умеет одеваться, знает французский. Она во всем делает ему честь.

Каждое утро, пока Джон по несколько часов разговаривал по телефону с различными странами Европы и Соединенными Штатами, Кристиан гуляла на зеленых лужайках среди альпийских цветов. Ее тело, ее мышцы требовали движения. Иногда она садилась и слушала колокольчики пасущихся вдали коров. По звуку невозможно было определить, на каком расстоянии находится стадо — нежный музыкальный перезвон разносился далеко в чистом прохладном воздухе. В эти минуты она с романтической печалью думала об Эрнесте Уэкслере.

Возвращалась она к ленчу, за которым они с Джоном выпивали бутылку приятного сухого белого вина. Во второй половине дня они вместе гуляли или отправлялись кататься в «даймлере» Джона. Вечерами они обычно ездили в город на обед. Перед этим — коктейли, после этого — мирный спокойный сон. Такой образ жизни вошел у них в привычку.

Наступил их седьмой вечер в Гштаде.

Кристиан сразу почувствовала, что отношение Джона к ней изменилось. Он обращался с ней с подчеркнутым вниманием и поминутно старался коснуться ее.

Сегодня ночью, подумала Кристиан. Сегодня ночью это произойдет… К своему удивлению, она поняла, что готова, что ждет этого. Впервые смотрела она на Джона как на мужчину, как на потенциального любовника. А он ведь очень привлекателен. Она представила его руки на своем теле. Щеки сразу запылали. Во время обеда в ресторане оба, казалось, ощущали одинаковое чувственное напряжение. Между ними возник особый контакт. Во всем, что говорил Джон, она улавливала скрытый смысл.

После обеда он заказал шампанское и поднял тост за их брак, коснувшись ее бокала своим. Темные глаза его в это время со значением смотрели на ее губы. Кристиан почувствовала прилив приятного возбуждения. Он, наверное, будет утонченным, изысканным любовником. Ему ведь сорок пять лет, он наверняка знал немало искушенных женщин. Интересно, как он начнет? Что будет делать? И каково это — ощутить его внутри себя?

В машине он положил руку ей на колено и не снимал до самого дома. Войдя в дом, с едва скрываемым нетерпением подтолкнул Кристиан вверх по лестнице, в спальню. Кристиан против воли почувствовала ответное возбуждение. Дрожащими руками начала расстегивать блузку от Сен-Лорана.

— Нет! — вскрикнул Джон сдавленным голосом и схватил ее за руку. — Не здесь! Не сейчас!

— Что… — начала было Кристиан.

Джон поднял руку, требуя тишины. Он открыл ящик и достал оттуда небольшой сверток.

— Надень вот это. Пойди в ванную и переоденься.

Потом выйди и покажись мне.

Кристиан послушно взяла сверток, ушла в ванную и закрыла за собой дверь. Конечно, там какое-нибудь сексуальное нижнее белье, может быть, черные прозрачные трусики с поясом. Она громко хихикнула. Поспешно развернула сверток… и остолбенела. Там была типичная английская школьная форма — синяя плиссированная юбка, белая рубашка и благопристойные белые панталоны из хлопка.

Это было слишком. Она зажала рукой рот, не в силах подавить приступ истерического смеха.

— Надень их, — высоким, напряженным голосом крикнул ее муж из-за двери. — Пожалуйста, Кристиан, быстрее!

Смех замер на губах у Кристиан. Что бы сказала Иза?

Потом она добродушно пожала плечами. Почему бы не облачиться в школьную форму, если Джон этого хочет?

И все же, надевая эти вещи, так напоминавшие те, в которых она впервые познакомилась с Джоном, она чувствовала себя очень неуютно. Нелепо… Юбочка слишком короткая. Если она нагнется, будут видны панталоны.

Белая блузка слишком узка. Грудь с трудом вмещается в нее. Соски темными кружочками просвечивают сквозь ткань.

Когда она открыла дверь ванной комнаты, Джон сидел на кровати с горящими глазами, широко расставив ноги. Увидев ее, он расстегнул ширинку и начал лихорадочно массировать пенис.

— Иди сюда, — хрипло проговорил он. — Кристиан, иди сюда.

Она осторожно приблизилась. Он поставил ее между ног.

— О, Кристиан, моя прелестная Кристиан. Моя маленькая жена.

Кристиан совсем растерялась.

— Джон, что ты делаешь?!

— О Боже! — простонал Джон, лихорадочно сжимая плоть. — О, моя девочка, моя маленькая Кристиан, подними юбку. Ну подними же, дай мне взглянуть…

Кристиан, остолбенев, смотрела на него. В чем дело?

Что с ним происходит? Зачем ему понадобилось смотреть на эти безобразные панталоны? В конце концов она послушно подняла юбку.

— Спусти их! — взмолился он, продолжая массировать член. — Спусти, дай мне посмотреть…

Кристиан залилась краской, не зная, как поступить.

Инстинкт подсказывал, что этого делать не надо. Но… ведь он ее муж. И он все это время был так добр к ней.

Она должна быть ему благодарна. Кристиан послушно спустила панталоны до колен.

Джон, не отрываясь, смотрел на нее. Потом с внезапным выражением панического страха на лице просунул руку между ее ног, вонзил указательный палец в ее влажную глубину. Кристиан вскрикнула от боли, резко подалась назад. Но Джон крепко держал ее. Лицо его разгладилось, губы дрожали.

— Девственница! — благодарно выдохнул он. — Моя маленькая девственница!

Он спустил панталоны до лодыжек и велел ей переступить через них. Потом, не обращая на нее больше никакого внимания, обернул панталонами пенис и сжал его руками с такой силой, что Кристиан испугалась, как бы он себя не покалечил. Она смотрела на него, остолбенев от ужаса. Джон испустил нечленораздельный вопль и упал на спину на кровать. На бледном лице выступил пот.

Через некоторое время он как ни в чем не бывало кинул испачканные спермой панталоны в корзину с бельем для стирки, почистил зубы, принял душ, переоделся в голубую пижаму и пожелал Кристиан спокойной ночи.

Добавил, что завтра им надо встать пораньше, чтобы успеть к мессе.

Кристиан лежала без сна. Она знала, что никогда не сможет рассказать об этом Изабель. А что сказал бы мистер Уэкслер, если бы узнал?

Как будто в честь прибытия Арран, легкий северо-восточный бриз развеял смог, нависший над городом.

Огромная белая вывеска с надписью «Голливуд» издалека была видна над холмами на фоне ясно-голубого неба.

Изабель сидела за рулем своего ярко-красного «мустанга».

— Ты полюбишь Лос-Анджелес, я в этом не сомневаюсь. О, Арран, я так счастлива, что ты здесь. Как я скучала по тебе и Крис! Знаешь, мы устроим бал в твою честь.

Изабель теперь снимала квартиру на белой вилле с красной черепичной крышей, в испанском стиле. К дому вела подъездная дорожка, выложенная осколками мрамора и обсаженная лимонными деревьями. Изабель повела Арран наверх по лестнице. Распахнула дверь и отступила в сторону, давая Арран пройти.

— Ну, что ты об этом скажешь?

Арран замерла на месте. Прежде всего ей бросилось в глаза залитое солнечным светом пространство комнаты, натертые до блеска деревянные полы, масса цветов. У нее как будто язык отнялся.

— Это просто великолепно! — произнесла она наконец. — О, Изабель, это восхитительно!

Изабель крепко обняла ее, взволнованная тем, что может похвастать перед сестрой своим новым домом.

Потом потащила ее по небольшому коридору в специально приготовленную спальню.

— Здесь ничего особенного нет, но зато это все твое.

Арран с немым восторгом смотрела на кушетку с ярким полосатым покрывалом, на белый лакированный туалетный столик, на два белых плетеных кресла, на яркий индийский ковер, на картину в рамке на стене, изображавшую пару попугайчиков — красного и зеленого. Сквозь белые жалюзи на окнах виднелся сад с цветущими кустами и лимонными деревьями.

— О Иза! Я… Извини…

Она громко и безудержно разрыдалась. Изабель кинулась к ней, крепко обняла, словно защищая сестру от всего мира.

— Все нормально, — хрипло проговорила она. — Теперь все будет хорошо.

Последующие несколько дней Арран осторожно входила в круговерть жизни, которую вела Изабель. К ее великому облегчению, в эти первые дни привыкания к новой жизни Изабель снималась лишь в коммерческом фильме, рекламировавшем шампунь.

— Зарабатываю на хлеб с маслом. Что поделаешь, дорогая, этим тоже нельзя пренебрегать.

Извинившись таким образом, она умчалась на телестудию. В свободное время она возила Арран осматривать достопримечательности, таскала с собой на вечеринки и ленчи и, несмотря на сопротивление Арран, заставляла ходить по магазинам.

— Для меня это удовольствие — одеть тебя во все новое с головы до ног. Мы тебе купим массу новых вещей.

Ты же можешь великолепно выглядеть, Арран, если, конечно, постараешься.

В глубине души Изабель беспокоилась за Арран. Ее тревожили чрезмерная худоба сестры и ее бледность затворницы. Она уже успела забыть, что у большинства англичан такой же цвет лица. Изабель дала себе слово как можно скорее превратить Арран в здоровую, бронзовую от загара калифорнийскую девушку. Однако Арран очень скоро ее разочаровала. Изабель успела забыть и о том, какой упрямой может быть ее чересчур серьезная младшая сестренка. Арран вовсе не желала превращаться в типичную калифорнийскую девушку. Ее не привлекали роскошные магазинчики Родео-драйв, она наотрез отказывалась пользоваться косметикой. Очень неохотно она позволила Изабель отвезти себя к несравненному мистеру Г., и тот сделал из ее тонких и мягких, как у младенца, волос модную стрижку «под мальчика», которая ей очень шла. Однако, услышав цену, Арран громко запротестовала прямо в зале, к величайшему смущению Изабель.

— Шестьдесят долларов?! — взорвалась Арран, глядя на себя в зеркало. — Вот за это?! Да это же грабеж среди бела дня!

Мистер Г. — владелец салона и главный арбитр в том, что касалось стиля и моды, — был шокирован. Никто еще не осмеливался оспаривать его цены. Он окинул Арран быстрым взглядом. Отметил в ней высокомерие, характерное для английской знати. Да, вероятно, за спиной этой девушки несколько поколений аристократов. Иначе как можно решиться разговаривать подобным образом.

— Но, дорогая моя, это же именно ваш стиль, — почтительно заверил он ее. — Вы просто восхитительно выглядите с этой прической.

Позже, сидя за десертом в «Поло-Лонж», Изабель и Арран поссорились до хрипоты.

— Ну нет, Иза, я не позволю тебе тратить на меня такие деньги.

— Это почему же, черт побери! А для чего еще существуют деньги?

Изабель не выносила, когда не ценили ее подарки.

— Это нехорошо… не правильно. И я чувствую себя неловко. — Арран оглядела сидящих вокруг блистательных, изысканных людей. — Иза, я не такая, как ты.

С этим Изабель не могла не согласиться. Приходилось признать, что жизнь вместе с Арран не такое уж сплошное удовольствие. Кое в чем, в основном в мелочах, с Арран бывало трудно договориться. В сумме же эти мелочи составляли немалую часть их жизни. Изабель, например, любила безукоризненную чистоту, а Арран порой вела себя как настоящая неряха. Часто забывала убрать за собой в ванной комнате, оставляла грязные чашки из-под кофе на кухонном столе. И что хуже всего — ей не понравился ни один из тех симпатичных мальчиков, которых приводила для нее Изабель. Она предпочитала общество людей с более чем сомнительной репутацией.

— Этот парень, Сонни… Он же выглядит как настоящее исчадие ада, Арран.

Изабель заметила странный взгляд, который бросила на нее Арран, и попыталась угадать, что происходит сейчас в голове сестры. Но никто никогда не знал, что происходило у Арран в голове.

— Мне очень нравится жить с тобой, — часто говорила теперь Арран с серьезным видом. — Но ты слишком много для меня делаешь. Я не могу этого позволить. Как только встану на ноги, обязательно поищу себе квартиру.

Вначале Изабель остолбенела, услышав эти слова, однако позже, подумав как следует, поняла, что это правильно. Они с Арран несовместимы и всегда будут несовместимы. Им нельзя жить под одной крышей.

— Но ты пока не можешь жить одна. Ты еще ребенок.

1972 год

В результате Арран прожила вместе с Изабель восемь месяцев. Придя к решению, что им придется расстаться и что они лишь временно живут вместе, сестры сразу стали легче уживаться друг с другом. К апрелю Арран поняла, что надо жить самостоятельно, надо искать работу. Ей было неуютно от сознания того, что она не работает. А живя у Изабель, она так и не сможет начать работать. Это Арран теперь ясно поняла. Слишком много здесь отвлекающих моментов. Слишком много телефонных звонков, слишком часто приходят посторонние люди, все время ощущается атмосфера тревоги, надвигающегося кризиса. И постоянно чувствуется присутствие Дэвиса.

Арран знала: Дэвис хочет, чтобы она уехала. Он неизменно был добр с ней, то и дело шутил и поддразнивал, называл ее не иначе как «малышка А», и вместе с тем Арран не могла не чувствовать, как он ждет, чтобы она исчезла и снова оставила его наедине с Изабель. Арран так и не могла понять, знает ли Изабель, как сильно любит ее Дэвис.

— Если ты действительно хочешь жить своим домом, мы можем съездить и присмотреть для тебя что-нибудь, — сказала однажды Изабель.

Странно, Арран, приняв решение о том, что должна жить самостоятельно, теперь никак не могла это решение осуществить. Несколько раз она смотрела квартиры, которые ей нравились, но каждый раз слишком долго думала. А когда наконец решалась, квартиру успевал снять кто-нибудь другой. Может быть, она просто еще не готова жить самостоятельно?

В мае эта проблема разрешилась сама собой. Изабель взяла отпуск на неделю и повезла Арран к друзьям в Сан-Франциско. Арран поездка очень понравилась. Понравилось все — и замок Херста, который они осмотрели и снаружи, и внутри, и грубоватые пейзажи Биг-Сур с его сказочными скалами и утесами, туманами и видом на океан. Что же касается Сан-Франциско, то здесь Арран словно нашла пристанище для души.

— Я останусь здесь, Иза, — твердо сказала она в первый же день после приезда.

Вот что ей все время было нужно, что она искала, сама не сознавая. Она не могла бы жить с Изабель не только под одной крышей, но даже в одном городе. Это Арран теперь знала твердо. Если они обе останутся в Лос-Анджелесе, Изабель постоянно будет забегать к ней, приносить подарки, звать на пляж, на вечеринку или на ленч. Будет знакомить ее с чистенькими и симпатичными служащими со студий или с выпускниками ЮКЛА. Нет, как она ни любит Изабель, жить надо самостоятельно.

Разрыв должен быть полным и окончательным.

Как она и предполагала, Изабель пришла в ужас.

— Но нельзя же вот так, с ходу, решать такие важные вещи.

— Почему нельзя?

— Потому что нельзя, и все. В любом случае в Сан-Франциско неплохо приехать на некоторое время, но жить здесь я бы ни за что не согласилась. Грязный, холодный город, в котором полно всяких сомнительных личностей.

— А мне кажется, это прекрасный город.

Про себя же Арран подумала, что этот город как будто создан для нее.

На следующий день она подыскала себе жилье — комнату в небольшом отеле на Норт-Бич, богемном квартале с итальянскими магазинчиками, ресторанами, джаз-клубами, кафе и книжными лавками.

Изабель сразу возненавидела ее комнату.

— Это же настоящая дыра, Арран!

Она с отвращением указала на отваливающуюся штукатурку, захватанный грязный рукомойник, исцарапанный секретер и потрепанный ковер. Окно выходило на аллею, где стояли ряды мусорных ящиков и бродили тощие голодные коты. Прислонившись к стене, какой-то хиппи внимательно рассматривал свои грязные босые ноги.

Арран ответила сияющей улыбкой.

— А мне здесь нравится!

Изабель больше ничего не сказала. Лишь выглядела удрученной и растерянной. Арран вспомнила хорошенькую комнатку в Лос-Анджелесе, которую Изабель специально приготовила для нее, и почувствовала себя ужасно виноватой. Ей вспомнилась вся любовь, которой окружала ее сестра, все ее добрые намерения и заботы. На какой-то момент она заколебалась, но в следующее же мгновение снова почувствовала твердость. Ей необходимо обрести самостоятельность, необходимо жить своей жизнью. Так, как хочется ей.

— Прости меня, Иза, и попытайся понять. Я не такая, как ты. Мне нужно совсем другое.

— Но ты будешь так далеко от меня.

Да, подумала Арран, достаточно далеко, для того чтобы самой расплачиваться за свои ошибки и не ждать, что сестра кинется на помощь.

— Обещай, что позвонишь, если тебе что-нибудь понадобится.

Арран кивнула. При прощании, махая рукой и глядя вслед удалявшемуся красному «мустангу», она чувствовала себя обездоленной и покинутой. Ей хотелось плакать.

Однако почти сразу же на смену этому чувству пришло радостное возбуждение. Она начинает самостоятельную жизнь. И не боится этого!