1. Имеет ли этика Павла богословскую основу?

Павел был прежде всего миссионером, организатором по всему Средиземноморью маленьких общин, объединявших людей в поразительном исповедании: Бог воскресил из мертвых распятого человека, Иисуса, и тем самым положил начало новой эпохе, в которую всему миру суждено преобразиться. Послания Павла, дошедшие до нас в составе Нового Завета, - его пастырское общение с этими миссионерскими аванпостами. Находясь вдалеке от них, он не прекращал увещевать и советовать, как им вести совместную жизнь «достойно благовествования Христова» (Флп 1:27).

Все послания, кроме Послания к Римлянам, адресованы общинам, которые основал сам Павел и которые были хорошо знакомы с его проповедью и учением. Поэтому он многих вещей не оговаривает, предполагая, что они разумеются сами собой. Нам же, по прошествии многих веков, остается лишь строить догадки: как Павел проповедовал им первоначально? Какие нормы поведения он уже старался им привить? Какие общие предпосылки были столь фундаментальны, что не требовали пояснения в посланиях? Пробелов много, и мы словно пытаемся понять телефонный разговор, слушая только одну сторону... Сами послания содержат некоторые ключи, и при вдумчивом прочтении мы обнаруживаем, какой колоссальный вызов заключался в этом невысказанном.

Павел нигде не дает систематического изложения «христианской этики». Не дает он и «устава общины», полного свода правил по организации общины и обязанностям ее членов. В древнем мире такие уставы были довольно распространенным явлением. Характерные примеры - кумранский «Устав общины» (1QS), изложение Иисусова учения в Евангелии от Матфея, Дидахе, кодификация еврейской галахи в Мишне. Однако у Павла мы ничего подобного не находим. И, как мы увидим далее, у него были на то богословские причины. Каждую пастырскую проблему, возникающую в одной из его церквей, он решает индивидуально. Должны ли уверовавшие язычники делать обрезание? Должны ли новообращенные разводиться со своими неверующими супругами? Должны ли христиане подчиняться римским властям? На все эти вопросы Павел дает ответы.

Основаны ли эти ответы на некоем цельном богословском видении? Может быть, Павел просто заимствовал нравственные нормы из традиционных источников? Или в их основе лежит специфическая логика благовестия?

Некоторые новозаветники отрицают наличие прямой связи между этическими наставлениями Павла и его богословской Вестью. По мнению Мартина Дибелиуса, одного из основателей форманализа, блоки нравственных рекомендаций в конце Павловых посланий следует понимать как parenesis, общие собрания максим, взятых из популярной эллинистической философии. Согласно Дибелиусу, ранние христиане ожидали наступления конца истории буквально с минуты на минуту, а потому формулированием этики не занимались. Когда, вопреки ожиданиям, парусии не произошло, они заполнили этический вакуум, усвоив философский parenesis. Дибелиус считал, что, например, этические учения в Гал 5-6 и Рим 12-15 не имеют внутренней связи с Павловым благовестием и не почерпнуты в «откровении» (см.Гал 1:12); они лишь используют расхожие в эллинистической культуре представления о нравственности.

Хотя характеристика, данная Дибелиусом этическому материалу Павла, подверглась в науке острой критике, его разделение между богословским и этическим аспектами посланий продолжало находить сторонников. Например, Ханс Дитер Бец в крупном комментарии к Посланию к Галатам пишет следующее о Гал 5:1-6:10:

Павел не дает галатам специфически христианской этики. Он обращается к христианину как к образованному и ответственному человеку. Он не ждет от христианина чего-то большего, чем от любого другого образованного человека в эллинистической культуре своего времени. Довольно примечательным образом Павел подстраивается под этическую мысль современников.

По мнению Беца, Павлово благовестие может послужить мотивацией правильного поведения, но не предполагает специфически христианского представления о том, что правильно, а что - нет; Павел заимствует нравственные нормы, из окружающей его образованной культуры.

Значение подобного анализа очевидно: если отсутствует внутренняя связь между этикой Павла и его богословием, то нормативный статус тех или иных его конкретных этических наставлений оказывается под вопросом. Получается, что, когда христианское благовестие переходит во времени и пространстве в другую культуру, оно без труда может воспринимать ее нормы. (Часто можно слышать, как в этом ключе рассуждают при обсуждении Павловых воззрений на сексуальную этику.) И напротив, если этика Павла самым непосредственным образом связана с его богословием, то нормативный характер его нравственного учения неразрывно связан с авторитетом его благовестил. Конечно, эти герменевтические соображения сами по себе не предопределяют результат анализа, но неплохо представлять, что именно поставлено на карту.

Таким образом, при исследовании Павловой этики перед нами возникают следующие критические вопросы: основаны ли этические нормы Павла на его благовестии? Из чего он исходил в своих пастырских советах? Походил ли Павел на современных авторов передовиц или ведущих газетных разделов «Советы», апеллирующих при обсуждении нравственности к здравому смыслу и пристойности? Или его рекомендации формировались его благовестием? Требует ли истина его благовестия именно тех ответов, которые он давал?

Далее я попытаюсь показать укорененность этических учений Павла в его богословской мысли. Лишь отстранившись от реального содержания Павловых посланий, можно постулировать дихотомию между его богословием и этикой, или между керигмой (провозвестием Евангелия) и дидахе (учением о нормах поведения), или между индикативом (то, что Бог сделал во Христе) и императивом (то, что призваны делать люди). Чем внимательнее мы читаем послания Павла, тем менее обоснованными кажутся эти знакомые дихотомии. В этих текстах трудно провести четкую грань между богословием и этикой. Они спаяны воедино: специфические пасторские проблемы в Павловых церквах вызывают его богословские размышления. И богословие развивается буквально на наших глазах. Павел не просто повторяет старые доктрины, но богословствует в процессе создания послания, богословствует с целью привить церквам определенное поведение. Для Павла богословие никогда не было абстрактным, отвлеченным от реальной жизни занятием. Оно всегда было средством построения общины.

Павла влечет богословская мечта необычайного размаха: все рассматривается в свете Евангелия, решения всех пастырских проблем отыскиваются в свете Евангелия. Павел высказывается по всем вопросам - идоложертвенная пища, правильное поведение во время общинных трапез, дар языков, сексуальная жизнь супружеских пар. Однако сам же Павел отмечает, что за различными его ответами на проблемы, возникающие в ходе попыток общины жить богоугодной жизнью, стоит определенная цельная Весть. Он пишет коринфянам: «И когда я приходил к вам, братья и сестры, приходил возвещать вам свидетельство Божие не к превосходстве слова или мудрости, ибо я рассудил быть у вас не знающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого» (1 Кор 2:1-2). С этой единственной вестью о Христе распятом Павел и приступает к решению всех конкретных проблем поведения, возникающих в его молодых общинах... Однако каким именно образом благовестие о распятом Христе решает все этические вопросы? Об этом мы вскоре поговорим подробно.

Поскольку реакция Павла обусловлена конкретными ситуациями, при исследовании Павловой этики лучше всего рассматривать их по очереди: проблема и ответ на нее апостола. К сожалению, объемы исследования не позволяют провести здесь индуктивный экзегетический анализ индивидуальных посланий. Вместо этого мы сделаем краткий набросок нравственной позиции Павла, рассмотрев свидетельство всех его посланий. Наша дискуссия будет структурирована следующим образом.

Первое. Сначала мы обратим внимание на три повторяющихся и взаимосвязанных богословских мотива, которые в этическом богословии Павла являются как бы каркасом, несущей конструкцией: эсхатология, крест и новая община во Христе. Без этого общего описания Павловой мысли не обойтись, поскольку, как отметил Виктор Ферниш в своем крупном исследовании «Богословие и этика у Павла», изучение этики Павла должно начинаться с «богословских убеждений, которые лежат в основе его конкретных увещеваний и наставлений».

Второе. Следующий шаг - ряд аналитических вопросов относительно внутренней логики: почему необходимо послушание Богу? К чему призывает нас благовестие? Как исполнять волю Божью после того, как мы ее узнали? Можно перевести эти вопросы на обычный язык этического анализа: каково основание для послушания Богу? Каковы нормы поведения? Каков источник сил для нравственной жизни?

Третье. Мы уделим особое внимание учению Павла относительно секса в браке и роли мужчины и женщины в служении. Хотя эти вопросы не занимают центрального места в Павловой этике, они очень волнуют читателей в конце XX века, и на их примере хорошо можно показать, как богословствует Павел, как он приходит к определенным советам для общин, получивших его свидетельство.

 

2. Богословская канва этики Павла

(А) Новое творение: эсхатология и этика. Согласно Павлу, смерть и воскресение Иисуса были апокалиптическим событием, которое знаменовало конец старого века и начало нового века. Нравственную позицию Павла можно понять, только если постоянно помнить об этом его апокалиптическом мировоззрении: свою идентичность и призвание Церковь должна обрести, увидев собственную роль в космической драме, в которой Бог при­миряет мир с собой.

Мы убеждены что если один умер за всех, то все умерли. А он за всех умер, чтобы живущие уже не для себя жили, но для умершего за них и воскресшего. Потому отныне мы никого не знаем по плоти... Итак, если кто во Христе, - есть новое творение: древнее прошло, теперь - все новое! Все же от Бога, Христом примирившего нас с Собою и давшего нам служение примирения (2 Кор 5:146-18).

Образ «нового творения» принадлежит миру еврейской апокалиптики. Одним из основных апокалиптических верований было представление о «двух веках»: нынешний век зла и страдания должен смениться славным мессианским веком, в котором Бог победит несправедливость и учредит праведность в восстановленном Израиле. Павлово упоминание о «новом творении» -аллюзия на пророчество Исайи о надежде.

Ибо вот, Я творю новое небо и новую землю,

и прежние уже не будут воспоминаемы и не придут на сердце.

А вы будете веселиться и радоваться во веки о том, что Я творю;

ибо вот, Я творю Иерусалим веселием,-

и народ его радостию.

И буду радоваться об Иерусалиме

и веселиться о народе Моем;

и не услышится в нем более голос плача

и голос вопля (Ис 65:17-19).

Когда мы читаем 2 Кор 5 в контексте горячего профетического упования Исайи на обновление мира, мы понимаем, что Павел возвещает: Церковь уже вошла в эсхатологический век.

К сожалению, старые переводы иногда мешают увидеть апокалиптизм 2 Кор 5. К примеру, в «Исправленной стандартной версии» ключевая фраза из ст. 17 передана так: «Он - новое творение» (he is a new creation). Еще хуже в Библии короля Якова: «Он - новая тварь» (he is a new creature). Эти переводы существенно искажают мысль апостола, создавая впечатление, что он говорит только о личной трансформации человека через опыт обращения. Однако в греческом тексте нет ни подлежащего, ни сказуемого, и, если переводить дословно, то «новое творение» можно рассматривать как промежуточное восклицание: «Если кто во Христе, - новое творение!» «Новая исправленная стандартная версия» внесла небольшую редакцию: «Если кто во Христе, - есть новое творение!» (if anyone is in Christ, there is a new creation). Ведь Павел говорит не просто о субъективном индивидуальном опыте обновления через обращение: для него «ктисис» («творение») относится ко всему тварному устройству (см. Рим 8:18-25). Он возвещает апокалиптическую Весть о том, что через Крест Бог уничтожил «космос» греха и смерти и привел к бытию «космос» новый. Вот почему Павел может описывать себя и своих читателей как людей, «на которых встретились концы эпох» (1 Кор10:11). Старый век уходит (см. 1 Кор 7:31б), а новый век явился во Христе. Церковь же стоит на стыке между ними.

Однако Павел делал важную оговорку: пока Церковь находится на этом стыке, она должна ждать полного завершения надежды. Завершение произойдет лишь при парусии, славном пришествии Господа Иисуса Христа. Его пришествие будет сопровождаться всеобщим воскресением из мертвых и последним Судом (1Фес 4:13-18; 1Кор 15:20-23). Таким образом, нынешнее время Павел считает неким аномальным промежутком, когда «уже» и «еще не» искупления сосуществуют в диалектическом напряжении. Концы веков наложились друг на друга.

С одной стороны, старый век еще силен: остаются в силе земные обязанности (например, брак, послушание властям), грех и страдание восстают на Церковь. Павел неоднократно проводит эту мысль. В Рим 8, признавая «нынешние страдания», он говорит об искуплении как о будущей надежде: «Ибо мы спасены в надежде. Надежда же, когда видит, не есть надежда; ибо, если кто видит, то чего ему и надеяться?» (Рим 8:24-25).

С другой стороны, в отличие от большинства форм еврейской апокалиптической мысли, новое творение - не просто будущая надежда: искупительная сила Божья уже действует в настоящем, и форма этого мира уже проходит. Присутствие Святого Духа в церкви - эсхатологический знак, предвкушение и гарантия обетованного искупления. В 2Кор 1:22 и 5:5 Павел метафорически говорит о Духе как об arrabon, «залоге», гарантирующем последнюю выплату. Церковь, которой дарован Дух, пребывает в веке нынешнем как знак грядущего, предвестие ожидаемого ею искупления.

Каково влияние этой радикальной эсхатологической точки зрения на этику Павла? Современные критики, для которых апокалиптическая эсхатология - мир дикий и чужой, часто находили связь эсхатологии и этики проблематичной. По их мнению, ожидание скорого Конца обессмысливает этические суждения. Например, Джеймс Лесли Хоулден считает эсхатологические убеждения Павла источником «непоследовательных нравственных суждений», поскольку вера в близость Конца «наносит увечье обычному процессу этической аргументации». Другой вариант: по мнению некоторых ученых, ожидание близкого Конца привело к возникновению некой «восторженной» промежуточной этики, которая в последующей церковной истории была смягчена. Например, одобрение Павлом целибата (1Кор 7:8, 25-35) отчасти основано на той предпосылке, что время истекает (1Кор 7:29-31). Соответственно, многие полагают, что радикальная эсхатология ведет либо к нравственному квиетизму (будем спасать собственную душу, а мир пусть катится к чертям), либо к нравственному фанатизму.

Да, в современную эпоху эсхатологические чаяния скорого Конца действительно порой приводили к отказу от социальной ответственности. Однако мы не должны проецировать эти реалии на I век и толковать Павлову эсхатологию в анахронистическом ключе. Рассмотрим несколько отрывков, чтобы увидеть, как работают у Павла эсхатологический язык и образы, когда он пытается привить церквам определенное поведение.

Первое Послание к Фессалоникийцам. Это самое раннее из дошедших до нас посланий Павла. Эсхатологические чаяния играют в нем заметную роль. В вводной части (1:2-10) Павел благодарит Бога за то, что принятие благовестия фессалоникийцами стало ярким свидетельством остальным, которые услышали, как они «обратились к Богу от идолов, чтобы служить Богу живому и истинному и ожидать с небес Сына Его, которого Он воскресил из мертвых, Иисуса, избавляющего нас от грядущего гнева» (1:96-10). Без сомнения, в этих словах сконцентрировано содержание первоначальной миссионерской проповеди Павла. Павлово резюме подчеркивает апокалиптические мотивы: воскресение Иисуса из мертвых и ожидание, что Он скоро снова придет с небес спасти свой народ от гнева Бога во время последнего Суда.

Роль фессалоникийской общины в эсхатологический промежуток между воскресением и парусией состоит не только в том, чтобы «ждать» (ст. 10), но и чтобы во время ожидания «служить [douleuein] ...Богу». Это подчеркивают воспоминания Павла об их «деле веры и труде любви и терпении упования на Господа нашего Иисуса Христа» (ст. 3). Надежда, устремленная в будущее, непосредственно связана с преображением жизни фессалоникийцев таким образом, что они, согласно Павлу, активно служат Богу, совершая дела любви. Из этого небольшого отрывка, к сожалению, непонятно, что делали фессалоникийцы помимо радушия по отношению к самому Павлу (ст. 9). Но все же нам известно: принятие ими апокалиптического благовестия привело не к пас­сивности, а именно к деяниям любви. В 1 Фес 3:12-13 Павел молится за своих фессалоникийских читателей:

А вас Господь да исполнит и преисполнит любовью друг ко другу и ко всем, какою мы исполнены к вам, чтобы утвердить сердца ваши непорочными во святыне пред Богом и Отцом нашим в пришествие [parousia] Господа нашего Иисуса Христа со всеми святыми Его.

Заметим: это не увещание, не заповедь фессалоникийцам, а молитва, просьба к Богу, чтобы Он увеличил их любовь друг ко другу и освятил их в приутотовление к парусин. Павел представляет себе Церковь как народ, который Бог готовит к полноте своего Царства. Святость, которая приготовит их к последнему Суду, выражается в любви, изобилующей в общине. Важность этих тем видна и в заключительной молитве послания (5:23-24):

Сам же Бог мира да освятит вас во всей полноте, и ваш дух и душа и тело во всей целости да сохранится без порока в пришествие [parousia] Господа нашего Иисуса Христа. Верен Призывающий вас [т.е. Бог], Который и сотворит сие. (Выделено мной. - Р.Х.)

Эсхатологические мотивы всплывают также в 1 Фес 4:13-18, где Павел обращается к проблеме, волновавшей его адресатов. Как насчет верующих, умерших до наступления парусии? Лишены ли они жизни в мессианском царстве? Из ответа Павла ясно видно, что его упование основывалось не на бессмертии души, а на воскресении из мертвых. Ведь ничто не мешало ему сказать, например, следующее: «Разве вы не знаете, что, когда ваши возлюбленные умирают, их души оказываются с Иисусом на небесах?» Однако он этого не говорит. Вместо этого он рассказывает о воскресении тела: сначала воскреснут мертвые, потом «мы, оставшиеся в живых» будем вместе с ними восхищены на встречу с Господом. Ключевой момент здесь - утверждение надежды на воссоединение с «усопшими». Своим рассказом Павел не предупреждает читателей о последнем Суде, но ободряет их: «Итак утешайте друг друга этими словами» (4:18).

Далее, однако, утешение перетекает в наставление (5:1-11). Павел призывает общину бодрствовать и трезвиться в приготовлении ко дню Господа, «облекшись в броню веры и любви и в шлем надежды» (5:8). Образ битвы, который здесь затрагивается, характерен для апокалиптических изображений общины верных в последние дни: они подвергнутся нападению со стороны сил зла, а потому должны быть заранее готовы (ср. Еф 6:10-20 и кумранский «Свиток войны»). Разумеется, в данном случае под броней подразумевается не буквальная военная амуниция, а добродетели, которые, согласно 1:3, отличают фессалоникийцев. Отрывок завершается повторением ранее прозвучавших тем:

Бог определил нас не на гнев, но к получению спасения чрез Господа нашего Иисуса Христа [ср. 1:9-10], умершего за нас, чтобы мы, бодрствуем ли, или спим, жили вместе с ним [ср. 4:13-17]. Поэтому увещевайте друг друга [ср. 4:18] и назидайте один другого, как вы и делаете [ср. 3:12].

Таким образом, на протяжении этого короткого послания использование Павлом эсхатологического языка призвано утешить членов общины, призвать их к взаимной любви и взаимному назиданию. Согласно Павлу, эсхатологическая надежда должна приводить не к пассивности и не к лихорадочному ожиданию, но к радостному пониманию того обстоятельства, что Бог действует среди них, готовя их ко дню Господа именно через те дела любви, которые отличают их общинную жизнь.

Второе послание к Коринфянам. Если 1 Послание к Фессалоникийцам подчеркивает будущий аспект апокалиптического ожидания, другие отрывки из посланий Павла делают не меньший упор на начало нового творения уже в настоящем. Как мы показали выше, во 2 Послании к Коринфянам Павел описывает общину как живущую в «уже»: «Древнее прошло; теперь все новое» (2 Кор 5:17). Поскольку смерть и воскресение Христовы уже произошли, Церковь живет в «день спасения» (6:2). Однако было бы серьезным непониманием Павла вырывать эти его высказывания из контекста и рассматривать их как знак того, что Павел стал мыслить в русле реализованной эсхатологии.

Эсхатологическое исполнение Павел акцентирует в 2 Кор 5 с целью укрепить авторитет своего апостольского служения, который ставили под сомнение враждебные ему проповедники в Коринфе. Эти проповедники - Павел язвительно называет их «суперапостолами» (11:22) - подчеркивали свое еврейское происхождение (11:22), сравнивали свое служение со служением Моисея и предъявляли рекомендательные письма (возможно, от иерусалимской церкви) в поддержку своей деятельности. Они также задавали вопросы о Павле: где его рекомендательные письма (3:1)? Законный ли он апостол?

Отвечая на этот вызов, Павел делает смелые утверждения, укорененные в его апокалиптическом мировоззрении. Ему не нужны ни рекомендательные письма, ни доказательства преемства с Моисеем или Иерусалимом, поскольку источник его авторитета - Дух (3:4-6). Отличия, которыми гордятся суперапостолы, принадлежат старому веку, Павел же - «посланник Христа» (5:20), возвещающий новый порядок, апокалиптическую Весть о примирении мира с Богом. Те же, кто продолжает требовать традиционных верительных грамот, просто не знает, какое время на дворе. Когда появляется новый мир, к чему оглядываться назад?

В свете этого Павел предупреждает коринфян, чтобы они не жили по стандартам века уходящего и не отвращались от благовестил.

Мы же, как споспешники, добавляем наше увещевание, чтобы вы не дали благодати, предложенной Богом, оказаться тщетной. Ибо он говорит: «Во время благоприятное Я услышал тебя и в день спасения помог тебе». Вот, теперь время благоприятное, вот теперь день спасения (6:1-2, цит. Ис 49:8 LXX).

Апокалиптическая смена веков создала новое служение, вдохновленное Духом. Люди, уловленные в веке ветхом, этого не понимают. «Покрывало лежит на сердце их» (3:156). «Бог века сего ослепил умы неверующих» (4:4), которые погибают. (Такого рода сотериологический дуализм - еще одна важная особенность апокалиптической мысли.) Однако на сердце Павла и обратившихся к Господу христиан более не лежит покрывало. Итак, «мы же все, открытым лицом, как в зеркале, взирая на славу Господню, преображаемся в тот же образ от славы в славу; ибо это исходит

от Господа, Духа» (2 Кор 3:18).

Эсхатологическая трансформация общины объясняет необычное утверждение Павла о том, что цель примиряющего действия Бога во Христе - «чтобы мы стали праведностью Божьей» (5:21). Отметим: не «чтобы мы узнали о праведности Божьей», не «чтобы мы уверовали в праведность Божью» и даже не «чтобы мы получили праведность Божью». Церковь должна стать праведностью Божьей: где она воплощает в своей жизни примиряющую любовь Иисуса Христа, там зримо новое творение. Церковь воплощает праведность Бога.

Апология Павла оказывается неразрывно связанной с вестью о том, что церковная община - начало окончательного искупления мира Богом. Однако это грандиозное притязание смягчается другой стороной Павловой эсхатологической диалектики - «еще не». После поразительных слов о преображении евангель­ским Духом Павел добавляет важную оговорку о специфической форме, которую имеет его служение:

Но сокровище сие мы носим в глиняных сосудах, чтобы преизбыточная сила была приписываема Богу, а не нам. Мы отовсюду притесняемы, но не стеснены; мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся; мы гонимы, но не оставлены; низлагаемы, но не погибаем... Ибо мы живые непрестанно предаемся на смерть ради Иисуса, чтоб и жизнь Иисусова открылась в смертной плоти нашей (4:7-9, 11)

Если Церковь являет праведность Божью, она делает это так же, как и Иисус, - через страдания и смерть ради других. Призвание народа Божьего сопряжено со страданием. Во избежание непонимания Павел повторяет - сразу после ликующего «теперь дня спасения» - длинный перечень невзгод, которые он претерпел как раб Божий (6:3-10). Не следует думать, что Павловы страдания противоречат его словам о начале нового творения. Это, скорее, следствие его убежденности в том, что Церковь живет в межвременье. Те, кто живут на стыке времен, живут под знаком креста. «Мы ходим верою, а не видением» (5:7).

Послание к Римлянам 8. Апокалиптические представления Павла о христианском существовании между временами, в котором парадоксальным образом слава смешана со страданием, ярче всего отражены в Рим 8. Этот раздел послания начинается с триум­фального провозглашения: «Нет ныне [т.е. после смерти Христовой; ср. Рим 5:8] никакого осуждения тем, которые во Христе Иисусе» (8:1). Через Христову смерть Бог уничтожил грех, «чтобы справедливое требование Закона исполнилось в нас, живущих не по плоти, но по духу» (8:4). Присутствие эсхатологического Духа Божьего в общине - основа для упования и радости: «Вы не в плоти, а в Духе, ибо Дух Божий живет в вас» (8:9). Дух также свидетельствует, что верующие отныне принадлежат к семье Божьей: «Когда мы взываем: «Авва! Отче!», этот самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы - дети Божьи. А если дети, то и наследники, наследники Божьи, сонаследники же Христу» (8:15в-17а).

До сих пор апостол рисует картину славного исполнения обетовании: община во Христе испытывает свободу от власти плоти и через присутствие Святого Духа уже разделяет со Христом наследие. Однако неожиданно ход рассказа апостола о жизни во Христе меняется: «...сонаследники же Христу, - если только с Ним страдаем, чтобы с Ним и прославиться» (8:176). Это «если» вводит «эсхатологическую оговорку», характерную для осмысления Павлом христианского существования по сю сторону парусии. Межвременье - период страданий, когда община участвует в страданиях Христа. Парадоксальным образом те, кто радуется дарам, описанным в 8:1-17а, ныне же страдают со Христом!

Сделав эту существенную оговорку, Павел переходит к размышлениям о неоднозначности жизни в межвременье.

Ибо думаю, что нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас. Ибо творение [he ktisis] с надеждою ожидает откровения сынов Божигос.что и само творение освобождено будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих. Ибо знаем, что все творение стенает в родовых муках доныне; и не только оно, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего. Ибо мы спасены в надежде. Надежда же, когда видит, не есть надежда. Ибо, если кто видит, для чего ему надеяться? Но мы надеемся на то, чего не видим; мы ожидаем этого в терпении [hypomone] (8:18-25).

Интересно, что христиане, получившие «начатою Духа», не избавлены тем самым от страдания. Напротив, они стенают вместе с неискупленным творением, ожидая искупления, которое будет завершено только при воскресении, «искуплении тела нашего». Еще раз отметим: у Павла искупление - телесное. Он не считает тело злом и не говорит об «искуплении от тела». Он страстно ожидает освобождения всего творения от «рабства тлению». Между тем верующие находятся в отношениях солидарности со страданием творения неискупленного. Для них эту боль даже обостряет напряжение между надеждой и реальностью. Те, кто ощутил свободу и силу Духа Божьего, продолжают надеяться на реальность, которую они еще не видят. Поэтому они ждут и стенают, и радуются.

Резюме. Мы начали с вопроса о роли эсхатологии Павла в советах, которые он дает церквам. На основании обзора отрывков из 1 Послания к Фессалоникийцам, 2 Послания к Коринфянам и Послания к Римлянам можно предложить следующие выводы.

• Эсхатологический ракурс позволяет Павлу рекомендовать высокую терпимость к двойственности. Страдание и радость идут рука об руку, и Церковь должна ожидать, что такая парадоксальная ситуация сохранится до парусин. Тем не менее обетование о том, что в конце концов Бог все исправит, позволяет общине жить в верности и доверии, сколь бы плохо дела ни выглядели в настоящем.

• Община вовлечена в космический конфликт. Как первые представители нового творения Божьего в упорствующем и враждебном мире члены Церкви должны столкнуться с тем же сопротивлением, что и некогда Иисус, с тем же сопротивлением, что и ныне - Павел. Однако оружие в этой битве - не плотское оружие насилия, а провозвестие истины (ср.2 Кор 10:3-6).

• Ощущение близости явления Господа не отрицает требования этического поведения, но усиливает его. Община призвана быть усердной в делах любви и взаимного служения.

• В то же время сам Бог готовит общину ко дню Господа. Поразительно, сколь редко Павел использует эсхатологический суд как угрозу с целью призвать к послушанию. Для него скорее характерно другое: он указывает на уже совершающееся в общине освящающее действие Духа как на основу уверенности и надежды.

• Павел благовествует об искуплении всего творения и не сулит христианам побега от материального мира. Соответственно, дуализм, характерный для апокалиптических представлений, у Павла смягчается утверждением: даже те, кто получил Духа, все еще стенает с неискупленным миром.

Коротко говоря, Павлова эсхатология помещает христианскую общину в космический, апокалиптический контекст. Церковная община - эсхатологический плацдарм Бога - место, где сила Божья вторглась в этот мир. Все нравственные суждения Павла сделаны именно в этом контексте. Подход в этике определяется диалектическим характером эсхатологического видения («уже»/«еще не»): Павел резко критикует не только старый, уходящий век, но и тех, кто утверждает, что новый век уже полностью явился. Жить в межвременье - значит, проходить в нравственном плане узкой тропой, не утверждая ни слишком много, ни слишком мало про действие преобразующей силы Божьей в общине веры.

(Б) Крест: парадигма верности. О человеке Иисусе Павел почти ничего не говорит. Однако одна тема у него появляется постоянно - крест. Это внимание к смерти Иисусовой - следствие стремления Павла «не знать ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого» (1 Кор 2:2).

В Павловой мысли крест - многогранный символ, заключающий в себе богатство смыслов. Он знаменует собой центр времен, место, где Христос взял на себя «проклятие закона» (Галл 3:13), чтобы благословение могло прийти и к язычникам. Это высшее проявление праведности Божьей (Рим 3:24-26) и любви Божьей (Рим 5:8), событие, через которое Бог искупает мир. Это тайна, которая посрамляет человеческую мудрость и постыжает человеческую власть (1 Кор 1:21-31).

В нашей книге, исследуя новозаветную этику, мы сосредоточим внимание только на одном из аспектов Павловой интерпретации креста - той, которая определяет его понимание этической ответственности Церкви. С точки зрения Павла, смерть Иисуса на кресте - акт любящего и жертвенного послушания, которое ста­новится примером послушания для всех, кто во Христе.

Смерть Иисуса - не несчастный случай и не случайная несправедливость. Это жертва, свободно предложенная ради народа Божьего. Приветствуя галатов, Павел желает им мира от «Господа Иисуса Христа, который отдал себя самого за грехи наши, чтобы избавить нас от настоящего злого века, по воле Бога и Отца нашего» (Гал 1:3-4). Аористное причастие dontos («отдал») относится именно к отдаче Иисусом своей жизни, как и в Гал 2:20, где утверждение «Сын Божий...возлюбил меня и отдал Себя за меня» разъясняется в соседних отрывках через отсылки к распятию (2:19) и смерти Христовой (2:21).

Конечно, смерть Сына Божьего на кресте - событие с уникальным метафизическим смыслом, неповторимое, примиряющее человечество с Богом. Это не просто пример того, как нужно жить и умирать. Тем не менее для Павла оно становится и примером для жизни в вере. Когда в Гал 6:2 Павел пишет: «Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов», он берет за образец отдачу себя Христом (1:4; 2:20) и превращает ее в заповедь для общины служить друг другу в любви. Павел прочитывает крест как метафору других действий (несение креста), которые соответствуют по аналогии жертвенной смерти Иисуса. Это метафорическое истолкование Гал 6:2 хорошо соответствует использованию Павлом того же образа и в других местах его посланий.

В Рим 15 Павел прибегает к смерти Христовой как к примеру, который должен сдерживать «сильных», склонных презирать «немощных в вере» (Рим 14:1).

Мы, сильные, должны нести [bastazein; тот же глагол, что и в Гал 6:2] немощи бессильных и не угождать себе. Каждый из нас должен угождать ближнему, во благо, к назиданию [общины]. Ибо и Христос не угождал Себе, но как написано: «Злословия злословящих Тебя пали на Меня»...Поэтому принимайте друг друга, как и Христос принял вас в славу Божию (Рим 15:1-3, 7).

В этом отрывке не все ясно: Павел предполагает, что читатели без объяснений поймут цитату из Пс 68:96 («Злословия злословящих Тебя пали на меня») как аллюзию на страдания Иисуса. Но, едва мы распознаем эту аллюзию, нам сразу становится понятна мысль апостола: как распятый Мессия понес на себе страдания ради других, так «сильные» в римской церкви должны принимать других, даже если им придется мириться с их «немощью». В данном конкретном случае «немощь» имеет отношение к еде: «Иной уверен, что можно есть все, а немощный ест овощи» (14:2). Казалось бы, аналогия между жертвенной смертью Иисуса и обязанностью сильных отказаться ради немощных от определенных видов пищи просто абсурдна. Однако в обоих случаях имеет место добровольный отказ от привилегий ради других. Собственно, риторическая сила аргумента обусловлена именно наличием в нем кажущейся несообразности: «Не губи твоею пищею того, за кого Христос умер» (14:156). Иисус был готов умереть за этих людей, говорит Павел, а вы не хотите даже изменить ради них свой пищевой рацион?

Тема смерти Иисуса как образца особенно полно разрабатывается в Послании к Филиппийцам, средоточием которого является «гимн Христу» (2:6-11). Павел пишет из тюрьмы (1:12-14) и увещевает филиппийцев жить «достойно благовествования Христова» перед лицом гонений и страданий (1:27-30). Это страдание - «за Христа», а потому представляет собой «привилегию» (1:29). Оно также описывается как «такой же подвиг», как и тот, который совершил сам Павел как апостол. Соответственно, начало письма устанавливает единство в страдании между Павлом и его читателями.

Вторая глава Послания начинается призывом к читателям жить в «койнонии» («сообществе», «соучастии») и взаимной поддержке. Это увещевание основано на рассказе о Христе, который приводится в поэтическом отрывке, - возможно, раннехристианском гимне, уже знакомом филиппийцам.

Итак, если есть какое утешение во Христе, если есть какая отрада любви, если есть какая «койнония» духа, если есть какое милосердие и сострадательность, то дополните мою радость: имейте одни мысли, имейте ту же любовь, будьте единодушны и единомысленны. Ничего не делайте по соперничеству или по тщеславию, но в смирении каждый член общины пусть считает всех остальных обладающими более высоким рангом. Не о себе каждый заботься, но каждый о других, ибо в вас должны быть тот же ум, что и во Христе Иисусе:

Он, будучи в образе Божьем,

Не считал равенство с Богом

Тем, что можно использовать,

Но опустошил Себя,

Приняв образ раба,

Сделавшись подобным человекам

И по виду став, как человек.

Он смирил Себя,

Быв послушным до смерти,

И смерти крестной.

Потому и Бог превознес Его

И даровал Ему имя,

Которое выше всякого имени,

Чтобы во имя Иисуса

Преклонилось всякое колено

Небесных и земных и преисподних,

И всякий язык исповедал, что

Иисус Христос - Господь,

Во славу Бога Отца.

Итак, возлюбленные мои, как вы всегда были послушны, не только в присутствии моем, но гораздо более ныне во время отсутствия моего, со страхом и трепетом совершайте свое спасение, потому что Бог производит в вас и хотение и действие по Своему благоволению.

Павел приводит филиппийцам послушание Христа до смерти (2:8) как пример для их собственного послушания (2:12). Как Христос послушно страдал, так и филиппийцы должны быть тверды в благовестии, даже когда оно требует от них страдания (1:27-30). Как Он смирил себя (etapeinosen, 2:8) и принял образ раба, так и филиппийцы должны в смирении (tapeinophrosyne, 2:3) служить друг другу. Таким образом, Павел берет гимн, изначально имевший доксологическую цель, и использует его в целях нравственного увещевания. Христос становится «образцом для подражания», освещающим путь послушания.

Во второй половине XX века многие новозаветники отказались от интерпретации гимна Христу как этического образца после влиятельных исследований Эрнста Кеземана и Ральфа Мартина. Кеземан рассуждал так: невозможно подражать космическому деянию божественной сущности, спускающейся с небес, а впоследствии обретающей прославление над всем творением, - нравственный пример здесь может усмотреть только наивный и сентиментальный «этический идеализм». Ключ к интерпретации Кеземан находит в ст. 6. Буквальный смысл греческого текста звучит так: «Пусть тот ум будет среди вас, который также во Христе Иисусе». Иными словами, речь не о том, что деяния Иисуса представляют собой образец. Скорее, речь о сфере бытия «во Христе», определяющей контекст для поведения Церкви. Эта интерпретация отрывка была принята создателями «Пересмотренной стандартной версии», а «Новая английская Библия» на ее основе предложила такой удачный вариант: «Пусть ваше поведение по отношению друг к другу вырастает из вашей жизни во Христе Иисусе».

Последующие толкователи, однако, заметили, что экзегеза Кеземана не учитывает функций гимна в его контексте, а также многочисленных аналогий, проводимых в послании между Иисусом, Павлом и филиппийцами. Более того, отвержение Кеземаном буквального подражания космическому акту Иисуса предполагает требование почти педантичного соответствия между образцом и подражателем. Если принять более гибкое представление о метафорическом соответствии, то в различии между Хри­стом и Его народом нет ничего удивительного: в конце концов, метафора всегда содержит неожиданное уподобление непохожих сущностей. В Послании к Филиппийцам Павел предлагает метафорическое истолкование жертвенной смерти Христовой. Сила его метафоры кроется именно в ее дерзновенности: он приглашает читателей увидеть соответствие между своими жизнями и призваниями и милостивым деянием Господа, которого они славят во время богослужения. Поэтому комитет, работавший над созданием «Новой пересмотренной стандартной версии» принял решение вернуться к интерпретации, согласно которой речь идет именно об «образце»: «Пусть тот же ум будет в вас, который был во Христе Иисусе».

Павел развивает тему подражания Христу, рассказывая в третьей главе о самом себе. По его словам, некогда он был преуспевающим и уважаемым религиозным человеком, знавшим ответы на все вопросы. В отличие от Мартина Лютера, фарисея Павла не тревожили муки совести. По отношению к праведности по Закону он был «непорочен» (Флп 3:4-7). Однако встреча со Христом побудила его отказаться от всех этих притязаний и привилегий. Он расстался со своим прежним статусом. «Я от всего отказался и все почитаю за сор, чтобы приобресть Христа и найтись в Нем» (Флп 3:8-9). В результате ему перестали доверять в социальном мире еврейской культуры, и он стал презираемым странствующим проповедником; свое письмо он пишет из тюрьмы. Не требуется большого воображения, чтобы увидеть сходство, которое Павел усматривает между собственной жизнью и послушанием Христа, как оно описано в Флп 2.

Более того, поскольку Христос высоко прославлен Богом, Павел надеется в конце концов разделить оправдание Христово:

...познать Христа и силу воскресения Его, и «койнонию» Его страданий, в Его смерти уподобляясь Ему, чтобы мог достичь я воскресения из мертвых (3:10-11).

«Койнония» Его страданий: вот как Павел видит жизнь но Христе. В общении с другими верующие уподобляются Христу в Его смерти. Таким образом, крест становится ключевой метафорой христианского послушания, а воскресение - знаком надежды на то, что Бог оправдает страждущих. Как явствует из более широкого контекста, страдание, о котором говорит Павел, не просто страдание ради страдания. Это страдание «за веру евангельскую» (1:27) и через служение другим (2:1-4).

Поэтому-то Павел призывает читателей: «Подражайте мне и смотрите на тех, которые поступают по образцу, какой вы имее­те в нас» (3:17). Павел ставит в пример себя: он уподобляется (хотя и несовершенно; см. Флп 3:12) Христу, и, подражая ему, его церкви вместе с ним будут подражать Христу. Мысль, которая развивается в Послании к Филиппийцам, явно сформулирована в 1 Фес 1:6: «Вы сделались подражателями нам и Господу».

Эти две темы, уподобление Христу в Его смерти и подражание Христу, лежат в основе представлений Павла о нравственной жизни. (Другие отрывки, где эти темы выражены особенно ясно: Рим 6:1-14; 8:17, 29-30; 15:1-7; 1 Кор 10:23-11:1; 2 Кор 4:7-15; 12:9-10; Гал 2:19-20; 5:24; 6:14.) В русле метафоры, которую мы обсуждали выше, послушание Богу определяется через крестную смерть Иисуса.

Роль креста как образца подчеркивается и противопоставлением в Рим 5:12-21 послушания Христа непослушанию Адама. С Адама начался бунт человечества против Бога, и Адам - главный символ этого бунта. Иисус же, полностью послушный Богу, становится основателем нового, послушного человечества.

Поэтому, как преступление одного человека привело к осуждению всех, так акт праведности одного человека приводит к оправданию и жизни всех. Ибо, как через непослушание одного человека сделались грешными многие, так и послушанием одного человека многие сделаются праведными (5:18-19).

Послушание Иисуса, выразившееся в Его крестной смерти, - образец того «послушания веры», к которому зовет Павел (1:5). Собственно, «послушание одного человека» - это практически синоним «веры Иисуса Христа» (3:22), через которую открывается праведность Божья.

Понимание данного обстоятельства несколько затрудняют переводы, в которых pistis Iesou Christou передается не как «вера Иисуса Христа», а как «вера в Иисуса Христа». Аргументацию в пользу правильного перевода я здесь приводить не буду, поскольку уже делал это в других работах. Смысл понятия «вера Иисуса Христа» раскрывается, когда мы осознаем, что Павел рассматривает Крест как образец, по которому христиане должны строить свою жизнь.

В Рим 3:21-22 Павел возвещает: независимо от Закона явилась правда Божья - «через веру Иисуса Христа». Эти слова разрешают непреодолимые, на первый взгляд, трудности в 3:1-20. Уничтожает ли неверность (apistia) Израиля верность (pistis) Бога своему народу (3:3)? Неужели Бог несправедлив (adikos), если обрушивает свой гнев? Если все люди, евреи и язычники, глубоко погрязли во грехе, находясь в apistia (хотя Израилю и был дан Закон), значит ли это, что искупительный промысел Божий потерпел неудачу? В Рим 3:21-26 Павел отвечает на все эти тревожные вопросы решительным «нет». Бог оправдал свою праведность (dikaiosyne), явив Иисуса, чья верность в смерти искупает человеческие грех и неверность, демонстрирует верность Бога своим обетованиям. Если сопоставить этот отрывок с Рим 5:15-19, то возникает целостная картина. Смерть Иисуса - акт верности, который одновременно примиряет человечество с Богом и полагает начало новой реальности, где мы освобождаемся от власти греха и становимся способны подражать Ему. Вот что имеет в виду Павел, когда говорит:

Я сораспялся Христу, и уже не я живу, но живет во мне Христос. А жизнь, которой ныне живу во плоти, живу верой Сына Божьего, возлюбившего меня и предавшего Себя за меня (Гал 2:19-20).

Вера/верность Иисуса Христа оживляет нас. Как ни таинственны эти утверждения Павла, они показывают наличие у него глубокой связи между христологией и этикой. Быть во Христе, значит, уподобляться жертвенной любви, явленной на кресте. «Всегда носим в теле смерть Иисуса, чтобы и жизнь Иисуса открылась в теле нашем» (2 Кор 4:10).

(В) Искупленная община: тело Христово. Павел писал письма церквам, а не богословские трактаты. Сильный тематический акцент на общине отчасти объясняется поводом к написанию и целью этих посланий: укрепить и поддержать групповую идентичность в молодых, еще не окрепших церквах. Однако не надо думать, что столь глубокое внимание Павла к организации общин обусловлено исключительно практическими соображениями. Новая община во Христе - одна из основополагающих богословских тем в провозвестии Павла.

Каков промысел Божий в мире между воскресением и парусией? Согласно Павлу, Бог через Дух создает общины, предзнаменующие и воплощающие примирение и исцеление мира. Плод любви Божьей - возникновение общин, которые славят Бога в совместном исповедании, молитве и богослужении (см., например, Рим 15:7-13).

Павел настаивает: крещеные стали «одним во Христе Иисусе», и между ними больше нет различий по этнической принадлежности, социальному статусу или полу (Гал 3:28). Поскольку во Христе они все - «сыны Божий», то принадлежат к единой семье, в которой все являются сонаследниками. Страстные возражения Павла Кифе в Антиохии (Гал 2:11-21) были вызваны его глубоким убеждением: евреи и язычники должны быть едины во Христе, их не должны разделять социальные барьеры. По мнению Павла, желание иудеохристиан соблюдать Тору было плохо не тем, что оно представляло собой попытку «оправдаться делами», а тем, что оно разрушало единство общины во Христе. Джон Баркли хорошо резюмировал этическую сторону ситуации: «Проблема здесь не легализм (в смысле зарабатывания заслуг перед Богом), а культурный империализм - отношение к еврейской идентичности и еврейским обычаям как к обязательному условию принадлежности к народу Божьему».

Правда, и самого Павла могут упрекнуть в своего рода «культурном империализме». Да, он умалил роль специфически еврейских знаков принадлежности к общине Завета («дела Закона» = обрезание, пищевые запреты, суббота). Однако он ввел и новые знаки принадлежности к этой общине - исповедание веры, крещение, жизнь в Духе. Даниель Буарен в своей важной и острой работе о Павле называет его представления об общине «партикуляристским универсализмом». Не будем забывать, что община, чьего единения столь страстно добивается Павел, не человеческое общество в целом и не плюралистическое сообщество внутри «полиса», а община церкви. Конечно, Павел верит в окончательное торжество благодати Божьей над всяким человеческим неверием и непослушанием (Рим 11:32; Флп 2:9-11). Однако до осуществления этой надежды Павел обращается только к общине веры. Основ этики для людей нецерковных он не формулирует.

Забота апостола о единстве общины хорошо видна в заключительной увещевательной части Послания к Галатам. Перечень «дел плоти» в 5:19-21 делает особый акцент на прегрешениях против единства общины: «вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия, ереси... » Более того, списки добродетелей и пороков в 5:16-24 обрамлены четкими директивами против конфликта в церкви (5:13-15; 5:25-6:5). Следование Христу должно выражаться во взаимной любви членов общины и их взаимном служении: «Через любовь будьте рабами друг друга... Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов (5:13в; 6:2). Забота о единстве общины также составляет одну из главных тем Первого послания к Коринфянам. Вступительное благодарение в нем завершается такими словами: «Верен Бог, Которым вы призваны в «койнонию» Сына его, Иисуса Христа, Господа нашего» (1:9). Этот призыв к причастности Христу в свою очередь становится основой для мольбы о единстве:

Умоляю вас, братья и сестры, именем Господа нашего Иисуса Христа, чтобы все вы говорили одно, и не было между вами разделений [schismata], но чтобы вы соединены были в едином уме и единой цели (1:10).

В этой просьбе возникла необходимость, поскольку Павел узнал, что в коринфской общине происходят ссоры. (Далее в ходе письма апостол рассматривает некоторые конкретные случаи таких разделений.) Отсутствие единства в церкви Павел считает противоречием слову о Кресте (1:18-2:5) и признаком незрелости коринфян в вере.

И я не мог говорить с вами, братья и сестры, как с людьми духовными, но только как с плотскими, как с младенцами во Христе. Я питал вас молоком, а не твердой пищей, ибо вы были еще не в силах, да и теперь не в силах, потому что вы еще плотские. Ибо, если между вами зависть, споры и разногласия, то не плотские ли вы, и не по человеческому ли обычаю поступаете? (3:1-4, выделено мной - Р.Х.).

Разногласия в церкви глубоко тревожат Павла, ибо цель его апостольских трудов - не просто спасти души, но построить общину. Он «положил основание» (3:10) и теперь видит, что последующие работники делают свое дело плохо. Между тем качество постройки имеет огромное значение, поскольку община - «Божие строение» (3:9). Более того, община - место, где обитает Бог. «Разве вы не знаете, - спрашивает Павел, - что вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас?» (3:16). Некоторые толкователи понимают это последнее предложение в том смысле, что Дух обитает в теле индивидуального христианина. Однако такая интерпретация не дает возможности увидеть всю дерзновенность метафоры: община, основанная апостолом, становится на место Иерусалимского храма как места, где обитает Бог. Разделения в общине бесчестят Храм. Однако присутствие Духа в общине должно рождать не конфликт, а единство.

Эти темы оказываются в центре внимания во время довольно пространного обсуждения глоссолалии и других духовных даров и общинном богослужении (1 Кор 12-14). Павел предлагает использовать назидание общины в качестве мерила духовности.

По-видимому, некоторые коринфяне гордились наличием у них изобилия вдохновленных Духом «речей и познания» (ср. 1:5). В начале письма Павел выражает удовлетворение (возможно, не без доли сарказма), что коринфяне «не имеют недостатка ни в одном духовном даровании» (1:7). Прямого описания проблем, связанных с духовным опытом коринфян, апостол не дает. Однако его советы наводят на мысль, что некоторые общинники претендовали на особую духовность и занимали значительную часть богослужения виртуозной демонстрацией глоссолалии.

Отвечая на эту ситуацию, Павел дает такое описание взаимозависимой общинной жизни церкви:

Дары различны, но Дух один и тот же; и служения различны, а Господь один и тот же; и действия различны, а Бог один и тот же, производящий все во всех. Но каждому дается проявление Духа ради общего блага (12:4-7).

Многообразие Божьих даров необходимо для «общего блага» общины. Павел подчеркивает эту мысль, прибегая к аналогии с человеческим телом, в котором все части необходимы для здорового функционирования организма: «Если страдает один член, страдают с ним все члены; если славится один член, с ним радуются все члены» (12:26). Затем Павел вводит ключевую метафору для обозначения совместной жизни церкви: «Вы - тело Христово, а порознь - члены» (12:27).

Совместное участие в теле Христовом у Павла ложится в основу конкретных указаний относительно общинного богослужения. Дар языков - духовный опыт, что само по себе хорошо, говорит Павел (14:2, 5а). Однако общину этот дар не назидает. Между тем все действия, какой бы вид духовности они ни имели, должны удовлетворять определенному критерию - конструктивно влиять на церковную общину. Соответственно, более ценно и желательно понятное пророчество, которое предлагает общине «назидание, увещание и утешение» (14:3). «Кто говорит на языке, тот назидает себя, а кто пророчествует, тот назидает церковь» (14:4). В 14-й главе неоднократно встречаются существительное oikodome («постройка, назидание») и образованный от того же корня глагол oikodomein. Задача построения общины, которая первоначально была апостольским делом Павла, теперь переносится на саму общину; то есть целью совместного богослужения становится формирование общины. Здесь важно, чтобы это дело построения общины было всеобщим, молитвенное собрание не должен монополизировать один человек. Вместо этого:

Когда вы сходитесь, у каждого из вас есть псалом, есть поучение, есть откровение, есть язык, есть истолкование. Все сие да будет к назиданию [oikodome] (14:26, выделено мной - Р.Х.).

Таким образом, собравшаяся община отражает и символизирует взаимозависимость тела Христова.

Между главами 12 и 14 находится великий Павлов гимн любви. Для нас здесь не существенно, сочинил ли его апостол сам или откуда-то заимствовал. Существенно другое: место этого гимна в тексте показывает, что Павел интерпретирует любовь в категориях церковного контекста, о котором идет речь в соседних главах. Любовь, правильно понятая, должна обуздывать тех супердуховных коринфян, чье поведение угрожает общинному благу. Любовь связывает тело Христово узами взаимной радости и страдания. Любовь ищет назидания всей общины, а не личных выгод. Поразительно, что эти слова о любви звучат в ответе Павла во время спора о глоссолалии, а не при обсуждении брака в главе 7. Почему? Для Павла любовь пребывает в первую очередь в общинной жизни церкви.

И последний отрывок - для иллюстрации фундаментального акцента на общину в мысли Павла. В Послании к Римлянам Павел, завершив пространное богословское рассуждение (1:16 - 11:36) о действенности Божьих обетовании Израилю и о тайне милости Божьей, обращается к прямому увещеванию:

Умоляю вас, братья и сестры, милосердием Божиим, представьте тела [somata; мн. число] ваши в жертву [thysian; ед. число] живую, святую, благоугодную Богу, для духовного служения вашего. И не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы вам познавать, что есть воля Божия - что благо и угодно и совершенно (Рим 12:1-2).

Образ «живой жертвы» описывает призвание общины: адресаты послания должны совместно представить свои тела в единую коллективную жертву послушания Богу. Это праведное поклонение - акт общины в целом. Современным читателям, привыкшим к мысли, что Библия обращается лично к ним, образ совместной жертвы может показаться несколько непривычным. Однако в понимании Павлом его миссии он играет фундаментальную роль. Например, в Рим 15:14-19 он говорит о себе как о священнике, совершающем «приношение язычников» Богу; это приношение (prosphora) далее описывается как «послушание язычников» (ст. 18). Здесь жертву приносит Павел как «священник», а в Рим 12:1 - 2 себя приносит в жертву община. Однако в обоих случаях содержание жертвы - совместное послушание общины. То, что Павел при написании Рим 12 имел в виду именно общину, подтверждается упоминанием в стихах 4-8 о «едином теле во Христе» - упоминанием, как и в 1 Кор 12, подчеркивающем взаимодополняющий характер различных даров ради общего блага.

В Рим 12:2 Павел переходит в своих рассуждениях от общинной жертвенной самоотдачи к общинной трансформации. Принеся себя в жертву Богу, члены общины найдут себя преображенными, освобожденными от власти века сего. Их ум (nous; снова ед. число) должен быть обновлен Богом, чтобы они правильно распознавали волю Божью. Смысл здесь примерно такой же, что и в рассмотренном выше описании Церкви в 2 Кор 5:14-21, где Церковь как новое творение во Христе должна стать «праведностью Бога». В 2 Кор 5 новое творение выражено как нынешняя реальность, а в Рим 12 апостол призывает читателей отдать себя и преобразиться. Таким образом, снова в Павловой мысли сходятся индикатив и императив. Нынешняя реальность и будущая надежда пересекаются на стыке эпох. При этом Павел постоянно осмысливает эсхатологическое спасение Божье в общинных категориях: Бог преображает и спасает не отдельно взятые личности, а народ. Следовательно, верные обретают свои идентичность и призвание в мире как тело Христово.

Можно подвести итоги. Три тесно взаимосвязанных темы являются для этической мысли Павла своего рода каркасом, несущей конструкцией: новое творение в конфликте с веком сим, крест как образец действия и община как место пребывания спасающей силы Божьей. Охарактеризовав эти темы, мы можем обратиться к рассмотрению того, как строит Павел свое нравственное рассуждение.

 

3. Нравственная логика Павла: основания, нормы и сила

(А) Почему необходимо послушание Богу? Основание нравственной жизни. Отменяет ли благодать этику? Павлу пришлось задуматься над этой проблемой, поскольку его критики утверждали, что его благовестие упраздняет Закон и порядок, устраняя тем самым и необходимые ограничения на человеческую греховность. Многие еврейские соотечественники Павла, включая его собратьев-иудеохристиан, были просто в шоке от той свободы, с которой апостол отвергал те или иные заповеди Торы. Они боялись, что проповедь Павла приведет к вседозволенности плоти. (Парадокс: в Новое время и в мире «постмодерна» христианство стало считаться узким и моралистическим. Изначально дело обстояло как раз наоборот: таких людей, как Иисус и Павел, многие считали смутьянами, антиномистами, нарушителями пристойности.)

Павел осознавал опасность того, что его благовестие могут понять как разрешение вседозволенности. Поэтому в Послании к Галатам после страстной защиты христианской свободы от Закона он предваряет последний раздел своей аргументации предупреждением: «К свободе призваны вы, братья и сестры; только не используйте вашу свободу как возможность для плоти» (Гал 5:13). Затем он проводит схематичное разделение между «делами плоти» и «плодом Духа», утверждая: «Те, которые принадлежат Христу Иисусу, распяли плоть со страстями и похотями» (5:16-26). Распятие Иисуса стало переломным моментом истории. По словам Павла, галатийские верующие пережили смерть и воскресение со Христом, а потому оставили (или им следовало оставить) разделения и потакание страстям. Те, кто «живут Духом», призваны «руководствоваться Духом», то есть их поведение должно соответствовать испытанной ими животворящей силе Божьей. Судя по образу «плода», Павел не призывал галатов освящать себя, совершая тяжелые нравственные усилия,а советовал им открыться для таинственного действия Духа Божьего. По его убеждению, там, где действует Дух, будет не нравственная анархия, а мир и святость.

Сходные моменты мы находим в Послании к Римлянам. В Рим 3 Павел доказывает, что «как иудеи, так и эллины, все под грехом». Следовательно, люди всецело зависят от милости Божьей: благовестие - «сила Божия ко спасению» (Рим 1:16). Рассуждения Павла могут шокировать: создается впечатление, что он отрицает богоизбранность Израиля и угрожает уничтожить мотивацию к исканию богоугодной жизни. Что ж, с этим возражением против своей Вести Павел уже знаком, и он сам риторически выдвигает его в Рим 3:7-8:

Но если через мою ложь только возрастает верность Бога к Его славе, за что меня судить как грешника? И почему не сказать (как некоторые клевещут на нас, утверждая, что мы именно так говорим): «Будем делать зло, чтобы вышло добро»? Их осуждение заслужено!

В данном отрывке Павел на возражение не отвечает - лишь называет его «клеветой», извращением его благовестил. Собственно, подняв этот вопрос, он в своей аргументации несколько забежал вперед, поэтому пока оставляет тему в стороне, чтобы поговорить подробнее о благодати (Рим 3:21-5:21).

Рассуждение о благодати достигает кульминации в Рим 5: «Ибо Христос, когда мы были еще немощны, в определенное время умер за нечестивых... Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками» (Рим 5:6, 8). Смерть Христова была событием космического значения, типологической антитезой и преодолением грехопадения Адама: «Поэтому, как преступление одного человека привело к осуждению всех, так праведный акт одного человека приводит к оправданию и жизни всех» (Рим 5:18). Однако при наличии таких космических категорий снова всплывает вопрос из Рим 3:7-8: не отменяет ли послушание Иисуса (см. Рим 5:19) наше послушание? Ответ Павла звучит очень остро: его формулировка Вести о благодати кажется опасно близкой отвергнутой им ранее «клевете».

Но где возрос грех, там стала преизобиловать благодать. Дабы, как грех царствовал в смерти, так и благодать воцарилась через [Христову] праведность, ведя к жизни вечной, через Иисуса Христа, Господа нашего (Рим 5:206-21).

Чем больше греха, тем больше благодати? Неудивительно, что противники Павла приписывали ему подобные слова.

В Рим 6 Павел, наконец, обращается к проблеме, ранее очерченной в Рим 3:7-8: «Что же скажем? Оставаться ли нам в грехе, чтобы умножилась благодать?» На сей раз Павел готов ее рассмотреть, и рассмотрение он начинает с резкого ответа: «Ни в коем случае!» (Перевод «Никак» недостаточно эмфатичен для передачи греческого Megenoito.)

Каковы же основания для столь резкого отрицания? Во-первых, объясняет Павел, мы крестились, чтобы соединиться со Христом; таинственным образом мы тем самым разделили Его смерть и воскресение. Мы умерли для греха, и в единении со Христом воскресшим можем «ходить в обновленной жизни» (Рим 6:2-5). Павел благовествует не только о прощении, но и о преображении. Креститься - значит, перейти из области греха и смерти в область праведности и жизни. Поскольку Христос умер, «наше прежнее «я» было распято вместе с ним, чтобы... нам не быть уже рабами греху» (Рим 6:6). Поскольку Христос воскрес, «смерть уже не имеет над Ним власти» (Рим 6:96). Следовательно, заключает Павел, «и вы почитайте себя мертвыми для греха, живыми же для Бога во Христе Иисусе» (Рим 6:11). Это представление о плодоносном преображении через единение со Христом фундаментально для богословской этики Павла.

С темой разделения верующими смерти Христа тесно связана тема перемены властей. Павел изображает грех как рабовладельца, от которого мы спасаемся. Через крещение верующие переходят из одной сферы власти в другую, подобно военнопленным, которые после своего освобождения сражаются за свою родную сторону. Итак, «грех не должен над вами господствовать, ибо вы не под законом, но под благодатью» (Рим 6:14).

Во избежание непонимания Павел снова задает риторический вопрос: «Что же? Станем ли грешить, потому что мы не под законом, а под благодатью? Ни в коем случае!» (Рим 6:15). По-прежнему используя образ рабства, Павел формулирует окончательный ответ в категориях перемены послушания, на сей раз подчеркивая отклик человека на милость Божью: «Как предавали вы члены ваши в рабы нечистоте и все большему и большему поро ку, так ныне представьте члены ваши в рабы праведности для освящения» (Рим 6:19в). Действие освобождающей благодати Божьей не означает, что мы вольны делать все, что захотим. Напротив, «вы освободились от греха и стали рабами Богу» (Рим 6:22а). Согласно Павлу, в ответ на божественную благодать человеку следует отдать себя в послушание Тому, кто освободил нас от рабства греху и смерти.

Таким образом, Павел энергично отрицает, что его благовестие провоцирует людей на отказ от исполнения воли Божьей. Он уверен: напротив, только через милость Бога во Христе верующие могут преобразиться и стать послушными Богу. Благовестие не разрушает этический императив. Утверждающие подобное просто не поняли, что Павел говорит о преображающем действии Божьем.

...Итак, Павлово благовестие предполагает три главных основания для послушания Богу.

•  Через единение со Христом мы преображаемся и начинаем «ходить в обновленной жизни».

• Поскольку Бог освободил нас от власти греха, мы должны перенести свое послушание на нашего избавителя.

• Поскольку Святой Дух действует в общине веры, плод Духа должен быть явлен в жизни общины.

Интересно, что все эти позитивные основания укореняют нравственный императив в том, что Бог уже совершил или совершает среди общины. Причем Павел не делает акцента на благодарности как мотиве для послушания. (Дескать, «Бог нам кое в чем помог, давайте же и мы Ему удружим».) Вместо этого Павел, по-видимому, рассматривает нравственное действие как логический результат искупительного промысла Божьего. С точки зрения Павла, преображающий акт Божий во Христе определяет всю реальность. Если мы постигнем истину об искупительном промысле Бога в мире, то с радостью займем в нем угодное Ему место. И напротив, если наши действия не будут богоугодными, то мы будем жить в состоянии противоречия и не поймем, что происходит вокруг нас. Соответственно, значительную часть нравственных увещеваний Павла занимает напоминание читателям о необходимости рассматривать свои обязанности и действия в космическом контексте акта Бога во Христе.

Конечно, нельзя забывать и об отрицательных основаниях - санкциях против грешного поведения. Павла отличает глубокая убежденность в том, что Бог будет судить весь мир, включая верующую общину. Поэтому иногда он старается повлиять на поведение общинников, угрожая наказанием за непослушание. Это ожидание грядущего Суда становится эксплицитным основанием для нравственного действия: «...Ревностно стараемся быть Ему [Богу] угодными. Ибо всем нам должно явиться пред судилище Христово, чтобы каждому получить соответственно тому, что он делал, живя в теле, доброе или худое» (2 Кор 5:96-10; см. также Рим 2:1-16; 14:10-12; 1 Кор 3:10-17; 1 1:27-32; 1 Фес 4:23-25).

С верой в эсхатологический суд Божий связаны суровые предупреждения апостола молодым церквам. Например, к коринфянам он обращает такие слова:

Я предупреждал и предупреждаю, как бы находясь у вас во второй раз, и теперь отсутствуя, пишу прежде согрешившим и всем прочим, что, когда опять приду, не пощажу (2 Кор 13:2).

Но некоторые из вас, думая, что я не приду к вам, возгордились. Но я скоро приду к вам, если угодно будет Господу, и испытаю не слова возгордившихся, а силу. Ибо Царство Божие не в слове, а в силе. Чего вы хотите? С жезлом прийти к вам, или с любовью и духом кротости? (1 Кор 4:18-21).

Приход Павла в его общины для суда, о котором он здесь говорит, предзнаменует парусию Христа. Не вполне ясно, что именно он угрожает сделать, если коринфяне не подчинятся. Возможно, ключик к пониманию мы находим в загадочном отрывке из 1 Кор 5:1-13, где он советует исключить нарушителя из общины. Акт отлучения описывается следующим образом: «Предать сатане в разрушение плоти, чтобы дух был спасен в день Господа нашего Иисуса Христа». К этому отрывку мы еще вернемся, а пока ограничимся наблюдением, что иногда Павел прибегает к сильным негативным основаниям для предотвращения определенного поведения.

Впрочем, такие угрозы, по-видимому, представляют собой крайние меры. В целом Павел предпочитает санкциям уговоры и старательно излагает аргументы с позитивными стимулами к рекомендуемому им поведению. Возьмем, например, краткое и риторически тактичное Послание к Филимону (собственно, оно адресовано даже не лично Филимону, а церкви, которая собирается в доме Филимона). Павел не прямо приказывает освободить Онисима раба, а скорее просит о любезности.

Поэтому, имея великое во Христе дерзновение приказывать тебе, что должно, по любви лучше прошу... Надеясь на послушание твое, я написал к тебе, зная, что ты сделаешь и более, нежели говорю. (Флм 8-9а, 21).

Лишь когда богословские аргументы не действуют (как в случае с проблемной коринфской общиной), он прибегает к негативным основаниям.

На первый взгляд, негативные основания противоречат сути Павлова благовестил. Если «Христос искупил нас от проклятья закона, сделавшись за нас проклятьем» (Гал 3:13), то не означает ли это, что благословения и проклятья из Втор 27-28 больше не действуют и благословение Богом Его народа более не зависит от послушания народа? В принципе, это понимание божественной благодати и объясняет предпочтение Павлом позитивных оснований в нравственных увещеваниях. Однако глубинная логика его Вести обнаруживает диалектику Суда и благодати. Всякое описание Павлова благовестия, как умаляющего роль эсхатологического суда Божьего, будет неправильным. «Не обманывайтесь: Бог поругаем не бывает» (Гал 6:7). Весть о Божьем суде не противоречит Павловой вести, а составляет ее неотъемлемую часть.

Тем не менее в своих посланиях Павел обычно указывает на действие преображающей божественной благодати как на свидетельство того, что существует возможность отвергнуть образ жизни, влекущий за собой осуждение Божье.

Или не знаете, что неправедные Царства Божия не наследуют? Не обманывайтесь. Ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни мужчины-проститутки, ни мужеложники, ни воры, ни жадные, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники - Царства Божия не наследуют. И такими были некоторые из вас. Но омылись, но освятились, но оправдались во имя Господа нашего Иисуса Христа и в Духе Бога нашего (1 Кор 6:9-11).

Как предполагает этот отрывок, читатели уже причастны новой жизни. Утверждение о том, что нечестивцы Царства Божьего не наследуют, здесь не угроза христианской общине, а приглашение осознать себя как освященный народ под владычеством Христа, который более не живет под властью греха.

(Б) Какова форма послушания? Нормы нравственной жизни. Итак, мы обнаружили у Павла ряд богословски продуманных оснований для послушания Богу. Теперь можно спросить: как определяется послушание? Ведь Павел мог подробно разработать богословские основания для этики, не вводя этики специфически христианской. Он мог заимствовать нормы из эллинистической философии или из того, что «носилось в воздухе» популярной эллинистической культуры. Спрашивает же он под конец несколько вымученного аргумента в пользу покрытия голов: «Не сама ли природа учит вас, что, если муж носит длинные волосы, то это бесчестье для него? (1 Кор 11:14). Другой вариант: часть норм он мог почерпнуть из своего еврейского фарисейского наследия, даже и формально отвергнув необходимость для своих церквей буквально исполнять всю Тору. Скажем, многие его суждения о сексуальной морали явно взяты именно из еврейской традиции. Обратим внимание на формулировку в 1 Фес 4:3-5: «Ибо воля Божия есть освящение ваше...чтобы каждый из вас умел хранить свое тело в святости и чести, а не в похотливой страсти, как язычники, не знающие Бога».

В этих предположениях, несомненно, присутствует доля истины. В мысли апостола пересеклись разные культуры, и во многих случаях он заимствует этические категории и лексику из еврейского или эллинистического культурного наследия. Однако если внимательно вглядеться в его этические рассуждения, то можно увидеть: роль этих культурных традиций относительно невелика в сравнении с двумя фундаментальными нормами, на которые он указывает неоднократно, - единством общины и подражанием Христу. Мы уже рассмотрели некоторые отрывки, отражающие данные нормы, но анализ 1 Кор 8:1-11:1 позволит увидеть, как они соединяются в реакции Павла на конкретную проблему.

Коринфяне написали Павлу о нескольких проблемах (1 Кор 7:1), в том числе о том, как быть с идоложертвенными яствами (8:1, 4). В греко-римской культуре человек, приносивший богу жертву в языческом храме, часто приглашал членов семьи и друзей разделить с ним трапезу, на которой вкушалось мясо жертвенного животного. Трапеза проходила в храме божества (ср. 8:10). До некоторой степени такие социальные события скорее напоминали обычные застолья, чем религиозные церемонии, но из-за их ассоциации с языческими богами многие евреи и христиане не хотели в них участвовать. Однако искушение участвовать было сильно не только вследствие социального давления, но и вследствие того, что это была одна из немногих возможностей поесть мяса. Поэтому некоторые христиане, твердые в своем знании («гнозисе»), что «идол в мире ничто» и «нет иного Бога, кроме Единого» (8:4), решили: от участия в таких трапезах в языческих храмах вреда не будет. Другие же (Павел называет их «немощными») от подобного поведения были в шоке.

Но некоторые из них, вопреки мукам совести, присоединились таки к «сильным», - что, по мнению Павла, худший вариант (8:7, 10). (Ср. Рим 14:23: «Сомневающийся, если ест, осуждается, потому что не по вере; а все, что не по вере, грех».)

Обратим внимание: Павел не пытается уладить разногласия среди коринфян однозначным директивным указанием «поступайте так-то». Он просит «знающих» руководствоваться любящим признанием семейной взаимозависимости с теми братьями и сестрами по общине, которые не разделяют их убеждений. Собственно, его совет заключен в лаконичном комментарии, открывающем обсуждение проблемы: «Знание надмевает, а любовь назидает [oikodomei]» (8:16; ср. 10:23-24). Те же, кто настаивают на собственных духовных прерогативах и отказываются поставить на первое место заботу об общине, идут опасным путем. «И от знания твоего погибнет немощный брат, за которого умер Христос» (8:11). Альтернативой является отказ от свободы и прерогатив в пользу духовного благополучия других людей. По словам Павла, сам он предпочитает идти именно таким путем: «И потому, если пища соблазняет брата моего, не буду есть мяса вовек, чтобы не соблазнить брата моего» (8:13).

С этой формулировкой Павел переходит к указанию на собственное апостольское служение как на образец заповедуемой им самоотдачи (9:1-27). По его словам, он как апостол имеет право на финансовую поддержку, ведь «и Господь [Иисус] повелел проповедующим Евангелие жить от благовествования» (9:14; ср. Мф 10:10, Лк 10:7). Тем не менее, вопреки авторитету учения самого Иисуса, он от поддержки отказывается, чтобы благовествовать «безвозмездно» (9:18). Таким образом, в качестве рабочей нормы здесь выступает отказ от своекорыстных интересов ради других людей.

Павел снова утверждает эту норму в 9:19-23 - отрывке, имеющем поразительное структурное сходство с гимном Христу из Послания к Филиппийцам. «Ибо, будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы большее число приобрести» (9:19). Отсюда толкователи часто выводят, что Павел, в интересах миссии, проявлял культурную гибкость. Это так, но здесь есть и более глубокий смысл - желание Павла отказаться от свободы ради благовестия. Судя по его очень показательным словам о самом себе, он не забыл о проблеме идоложертвенного: «Для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных» (9:22). Именно этого он добивается и от «сильных» коринфян - стать немощными. Себя же Павел предлагает в качестве образца. Поскольку он ищет «не своей пользы, но пользы многих» (10:33), он может дать такой совет, завершающий обсуждение вопроса об идоложертвенном: «Будьте подражателями мне, как я Христу».

Итак, как же Павел решает эту конкретную пастырскую проблему? Он не пытается применить соответствующую еврейскую галаху, не ссылается на авторитет Иисуса или Апостольского Собора (Деян 15), но призывает сильных членов коринфской церкви подражать Христу и ему самому в отказе от привилегий. Он хочет не просто усовершенствовать добродетель и смирение коринфян, но сохранить единство общины во Христе. Поэтому-то этическая норма и не обретает формы жесткого правила или набора правил. Нет, коринфяне должны прийти к верному решению на основании христологической парадигмы и исходя из нужд общины.

Между тем нежелание апостола формулировать жесткие нормы поведения, видимо, и было одной из причин возникших в коринфской общине проблем. Некоторым коринфянам их духовный опыт подсказывал поведение, против которого Павел решительно возражал. Например, в 1 Кор 5:1-5 он осуждает инцест между неким человеком и его мачехой как «такую сексуальную безнравственность, какой не слышно даже у язычников». Никаких обоснований он не дает, - просто осуждает. Формулировка («не слышно даже у язычников») наводит на мысль, что в своем возмущении Павел исходит из еврейских культурных устоев, основанных в конечном счете на Лев 18:8: «Наготы жены отца твоего не открывай». Однако этот фон остается на имплицитном уровне.

Однако даже здесь конкретное указание Павла коринфской церкви («извергните развращенного из среды вас» 5:13) мотивировано заботой о единстве и святости общины: «Разве вы не знаете, что малая закваска квасит все тесто? Итак, очистите старую закваску, чтобы быть вам новым тестом, так как вы бесквасны» (5:6б-7а). Попечение о здоровье и чистоте общины остается постоянным фактором, на котором должны быть основаны более конкретные нормы.

(В) Как возможно послушание? Сила для нравственной жизни. Одно дело - понять этические обязанности, и совсем другое - жить в соответствии с этим пониманием. Классическое выражение разрыва между намерением и действием содержится в Рим 7 - отрывке, на основании которого богословы разрабатывали христианскую антропологию.

Ибо не знаю, что совершаю. Ибо не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю... Итак, я нахожу закон: когда хочу делать доброе, предлежит мне злое. Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в Законе Божием, но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих. Бедный я человек! Кто избавит меня от этого тела смерти? (Рим 7:15, 21-24)

По мнению Павла, трудность состоит в том, что Закон Моисеев лишь указывает на праведность, но приводить к ней он не в состоянии. В людских сердцах действует властный и необъяснимый «закон греха», не дающий реализоваться нашему серьезному намерению творить добро и исполнять волю Божью. Соответственно, даже там, где слушатель Закона радуется представлению Торы о нравственной жизни, - как и подобает, ибо «Закон свят, и заповедь свята и праведна и добра» (Рим 7:12) - Закон приводит лишь к осуждению и чувству собственного бессилия. В связи с этим мне вспоминаются строки Томаса Элиота из поэмы «Полые люди»:

Между идеей

И повседневностью

Между помыслом

И поступком

Падает Тень*. Цит. по переводу А. Сергеева.

Согласно влиятельной традиции интерпретации, берущей истоки в лютеранской Реформации, ответ Павла на эту дилемму заключается в «оправдании только верой», предполагающем оправдание Богом грешников. Верующие в Иисуса Христа обретут милость, несмотря на свою неспособность исполнять требования Закона Божьего. Соответственно, христианин, верующий в Иисуса, остается simul iustus et peccator («одновременно праведник и грешник»). Согласно этому толкованию, Павлово благовестие дает решение проблемы «устрашенной совести», но не меняет существенно положения, описанного в Рим 7. (Разве что человек освобождается от парализующих его мук совести.)

Сила этого толкования состоит в реализме относительно человеческого свойства ошибаться и в благоговении перед божественной благодатью. «Лютеранское» прочтение отдает должное словам Павла о том, что «все согрешили и лишены славы Божьей» (Рим 3:23), используя их как один из герменевтических ключей. Однако есть тут и опасность. Тезис simul iustus et peccator недооценивает преображающую силу божественной благодати и мешает увидеть центральные моменты в нравственной позиции Павла. Ведь Послание к Римлянам не заканчивается 3-й или 7-й главой. И муки, о которых идет речь в Рим 7, едва ли представляют собой описание нормальной христианской жизни. Скорее, это опыт существования «в Адаме» или под Законом, или сразу и то и другое. Обратим внимание на хвалу в Рим 7:25а («Благодарю Бога через Иисуса Христа, Господа нашего»). За что благодарит Павел? Не просто за прощение. Он радуется освобождению от уз и паралича, которые ранее мешали исполнять волю Божью.

Итак, нет ныне никакого осуждения тем, которые во Христе Иисусе. Ибо закон духа жизни во Христе Иисусе освободил тебя от закона греха и смерти. Ибо Бог сделал то, что Закон - слабый из-за плоти - сделать не мог: послав Своего собственного Сына в подобии греховной плоти и как жертву за грех, Он осудил грех во плоти, чтобы справедливое требование [dikaioma] Закона исполнилось в нас, живущих не по плоти, но по Духу (Рим 8:1-4; выделено мной - P.X.).

Решающий переход происходит в ст. 4: назвав смерть Христову «жертвой за грех», полагающей конец «осуждению» Божьему, Павел утверждает: Святой Дух - источник силы, дающий народу Христову в своей жизни исполнять подлинный смысл Закона. Конечно, эсхатологическая оговорка остается в силе: настоящее время - время страдания и ожидания, а не однозначного триумфа (Рим 8:17-30). Однако нельзя упускать из виду суть того, о чем говорит апостол: Бог уже действует в церкви, уже преображает жизни, уже дает возможность ранее недостижимого послушания. Этот мотив преображения Духом встречается у Павла неоднократно (напр., Рим 12:1-2; 1 Кор 6:9-11; 2 Кор 3:12-18; Гал 5:16-26).

«Бог производит в вас и хотение и действие по Своему благоволению» (Флп 2.12-13). Проглядеть столь существенную богословскую тему у Павла можно только в том случае, если априорно предположить, что учение об оправдании лишает послушание религиозного значения. Сам же Павел говорит, что цель его благовествования - добиться «послушания веры» среди язычников (Рим 1:5).

В такого рода отрывках предполагается особое место нравственного поведения в отношениях Бога и человека. Послушание - это следствие спасения, а не его условие. Святой Дух - не богословская абстракция, а проявление обновляющего Божьего присутствия в общине. Откликнувшиеся на благовестие вошли в сферу силы Духа, где они преображаются и обретают силы для послушания.

Конечно, Дух может действовать и через Писание, и через учение самого Павла, и через посланников Павла к церквам (см., напр., Флп 2:19-30), и через общинное богослужение. Однако в основе всего лежит непосредственное воздействие силы Духа. Павел не считает, что нравственной жизни можно добиться через контроль разума над страстями (как у философов-платоников) или только благодаря силе воли или способностям. «Те, кто во плоти, Богу угодить не могут» (Рим 8:8). Послушание становится возможным только потому, что Бог одолел силу греха и начал преображать верующих в образ Иисуса Христа. «Мы же все, открытым лицом, как в зеркале, взирая на славу Господню, преображаемся в тот же образ от славы в славу; ибо это исходит от Господа, Духа» (2 Кор 3:18; выделено мной - Р.Х.).

(Г) Вывод: наш рассказ в рассказе о Христе. Подведем итоги. С точки зрения Павла, верующая община вовлечена в рассказ о преображении Богом мира через Иисуса Христа. Поэтому для Павла выносить нравственные суждения означает просто увидеть свое место в эпическом рассказе об искуплении. У апостола нет четкого разделения между богословием и этикой, поскольку его богословие - повествование о преображении Богом своего народа в образ Христов.

В этом рассказе все указывает на смерть и воскресение Иисуса как на центр веков: ветхий космос подошел к концу, и в настоящее вошла обновляющая эсхатологическая праведность/справедливость Божья. Это явление божественной справедливости подтверждает нерушимость обетовании Израилю: Бог призывает общину Завета и через нее творит любовь и истину. Павел утверждает: прочтение Торы в свете новой общины во Христе впервые обнаруживает ее подлинный смысл, и исполнение свое она обретает в верующей общине, чье призвание - возвещать и воплощать это исполнение.

Каким же должно быть послушание Богу? Это раскрывается в крестной смерти Иисуса Христа ради народа Божьего. Для послушания общины смерть Христова метафорически парадигматична: слушаться Бога, значит, полностью отдать свою жизнь ради других. Фундаментальная норма Павловой этики - христоморфная жизнь. Подражать Христу, значит, также следовать примеру Павла в отказе от собственных прерогатив и интересов.

Живя в этом рассказе, община все время стремится обрести духовное видение, позволяющее понять и исполнить послушание веры. Закона и жестких правил для этического поведения недостаточно. Необходимо преображение в образ Христа под руководством Духа Святого. Община призвана действовать в творческой свободе, чтобы стать «жертвой святой, живой, благоугодной Богу» (Рим 12:1). Этим ее члены обретают «койнонию» друг с другом в страданиях Христа и в надежде стать причастниками Его славы.

 

4. Приложение: Павел об отношенияхмежду мужчинами и женщинами

Многие читатели удивятся тому, сколь мало мы сказали о сексуальной морали и учении Павла об отношениях между полами. Это наше молчание не случайно: в конце концов, основной задачей было прояснить общую логику, стоящую за нравственными суждениями Павла, а секс в данном случае - дело второстепенное. Возьмем, например, Послание к Римлянам. Если не считать красочного описания сексуальной безнравственности как внешнего и видимого знака человеческого отчуждения от Бога (Рим 1:24-27), в этом самом пространном изложении своего учения Павел почти ничего не говорит о сексуальном поведении.

И все же обстоятельства вынуждали апостола решать проблему сексуального поведения в церквах (особенно церкви коринфской). Его высказывания в Первом послании к Коринфянам оказали колоссальное влияние на последующее христианское учение о сексе. Да и сейчас, в конце XX века, когда вопросы сексуального поведения горячо обсуждаются, различные участники спора то и дело апеллируют к Павлу. Поэтому будет уместно завершить наше рассмотрение Павла анализом того, как его подход к сексу вписывался в его общую нравственную позицию.

(А) Секс в межвременье: 1 Кор 7. Люди, которые о Павле больше ничего не знают, вполне могут быть знакомы с его словами: «Хорошо человеку не касаться женщины» (1 Кор 7:16). Между тем этот отрывок очень часто интерпретируется неверно, а потому на его примере хорошо показать важность тщательной дескриптивной экзегезы как первого шага в построении новозаветной этики. Вырывая 1 Кор 7:1 из контекста, толкователи часто обвиняют Павла в женоненавистничестве и патологическом отношении к сексу. Однако, хотя идеи апостола явно не соответствовали нынешним представлениям о «здоровой сексуальности», будет серьезной ошибкой видеть в этом тексте полемику против секса. Вглядимся повнимательнее.

Для начала будем помнить, что мы слушаем одну из сторон в споре. Павел не пишет трактата о сексе и браке, а решает конкретную коринфскую проблему. Это видно из начала предложения: «А о чем вы писали ко мне...» (1 Кор 7:1а). Здесь мы видим один из главных структурных переходов в послании. В первых шести главах Павел реагировал на слухи о коринфской общине (1:11; 5:1). Теперь же он обращается к проблеме, которую поставили сами коринфяне в письме к нему. Стало быть, для понимания Павлова ответа требуется реконструировать вопрос и предполагаемую в вопросе ситуацию.

Несколько раз в 1 Кор Павел цитирует популярный среди некоторых его читателей слоган. Цитирует с тем, чтобы внести коррективы или оговорки, или оспорить выводы, которые коринфяне из него делали. Возьмем, к примеру, отрывок, идущий чуть ранее разбираемого нами текста, - 1 Кор 6:12-14. Имеет место следующий обмен репликами:

Коринфяне         «Все мне позволительно».

Павел                    Но не все полезно.

Коринфяне         «Все мне позволительно».

Павел                    Но ничто не должно обладать мною.

Коринфяне         «Пища для чрева, и чрево для пищи», а Бог и то и другое упразднит.

Павел                    Тело не для блуда, а для Господа, и Господь для тела. Бог воскресил Господа, воскресит и нас силою Своею.

В древнегреческих рукописях не было кавычек для отделения слов коринфян от слов Павла, но коринфяне, со слоганами знакомые, без труда уловили бы диалогический характер отрывка.

Создатели «Новой пересмотренной стандартной версии» ввели кавычки, чтобы облегчить правильное прочтение диалога.

Сходную картину мы видим в 1 Кор 8:1, отрывке, структурно аналогичном 7:1.

Теперь об идоложертвенных яствах: мы знаем, что все мы имеем знание. Знание надмевает, а любовь назидает (См. также ст. 4-6, 8-9.).

Павел не критикует коринфский слоган. Он его сначала принимает, а затем фактически обесценивает. Он цитирует (или описывает) позицию коринфян, чтобы, отталкиваясь от нее, дать собственный ответ.

Если мы увидим в послании эту риторическую модель, нам нетрудно будет понять, что в 1 Кор 7:1 присутствует та же техника.

Коринфяне         «Хорошо человеку не касаться женщины».

Павел                    Но, во избежание сексуальной безнравственности, каждый мужчина пусть имеет свою жену, и каждая женщина пусть имеет своего мужа.

Таким образом, «хорошо человеку не касаться женщины» - почти наверняка слова коринфян, а не самого Павла. Это один из вопросов, о которых они ему писали (7:1а). Как видно из пунктуации в «Новой пересмотренной стандартной версии», Павел цитирует их же собственное письмо, чтобы обозначить тему дискуссии.

Апостол не оспаривает слоган и даже ему сочувствует (ст. 8). Однако он вносит коррективы. Какие именно? Ключ дает правильная интерпретация ст. 2: «...каждый мужчина пусть имеет свою жену, и каждая женщина пусть имеет своего мужа». Многие толкователи понимают эти слова как совет всем неженатым жениться. Однако если вдуматься, такая интерпретация невозможна: в той же самой главе Павел рекомендует неженатым, если те смогут, воздержаться от брака (ст. 8-9, 20, 24, 25-27, 39-40). О чем же речь? Все становится на свои места, как только мы вспомним, что глагол echein («иметь») - распространенный эвфемизм, обозначающий сексуальную связь. Именно в этом смысле он используется, например, в 1 Кор 5:1: «Есть верный слух, что у вас появилась сексуальная безнравственность, причем такая, какой не слышно даже у язычников: некто имеет жену отца своего». Если таков смысл глагола «иметь» и в 1 Кор 7:2, то Павел обращается к уже женатым парам и призывает их не прекращать сексуальные отношения. Это увещевание он прямо повторяет и в ст. 3.

Но зачем понадобился такой совет? Читателям конца XX века он может показаться глупым и излишним, вроде совета есть и дышать. Однако в I веке он был вполне уместен.

Во-первых, для эллинистической культуры было характерно соотнесение благочестия с безбрачием. Физическое тело, как принадлежащее материальному миру, умалялось в сравнении с разумной душой. Считалось, что цель мудрого философа - обуздать тело, привести его животные стремления под контроль разума. Реакцию против таких учений мы находим в Послании к Колоссянам:

Почему вы подчиняетесь постановлениям: «Не прикасайся, не вкушай, не дотрагивайся»? Все эти постановления относятся к вещам, которые истлевают от употребления; они суть лишь человеческие заповеди и учения. Они имеют видимость мудрости в возложенном на себя благочестии, смирении и изнурении тела, но от них нет толку в обуздании потворства собственным желаниям (Кол 2:20-23).

Многие считали, что аскетическая мудрость требует сексуального воздержания. В безбрачии видели знак духовной силы, ибо оно символизировало свободу от привязанности к грубой сфере материального мира. Образно выражаясь, в античном мире безбрачие обладало «сексуальной привлекательностью».

Во-вторых, не исключено, что в первохристианстве работали факторы, из-за которых новообращенным сексуальное воздержание могло показаться привлекательным, а то и обязательным. Вспомним крещальную формулу, цитируемую Павлом в Гал 3:28: во Христе «нет уже ни мужчины, ни женщины». Иными словами, вместо Быт 1:27 («И сотворил Бог человека по образу Своему... мужчину и женщину сотворил их») появилось новое творение, в котором больше нет различия между полами. Как же тогда христианские пары могут продолжать потакать своим сексуальным желаниям? Разве секс совместим с жизнью в новом творении? (Возможно, Павел не случайно, цитируя в 1 Кор 12:13 крещальную формулу, пропускает слова «нет уже ни мужчины, ни женщины».) Особенно, если, как полагает ряд исследователей, некоторые коринфяне действительно считали себя живущими в жизни воскресения (ср. 4:8), они вполне могли заключить, что женатым парам следует прекратить занятия сексом. Вспомним высказывание, приписываемое Иисусу в Лк 20:34-36:

Чада века сего женятся и выходят замуж; а сподобившиеся достигнуть того века и воскресения из мертвых ни женятся, ни замуж не выходят, и умереть уже не могут, ибо они подобны ангелам и суть дети Божий, будучи детьми воскресения.

Вполне возможно, что некоторые коринфяне, считавшие себя способными говорить «языками ангельскими» (1 Кор 13:1), полагали, что они уже перешли в такое ангельское состояние.

Итак, наша гипотеза: Павел пытается противодействовать радикальному коринфскому аскетизму. Вопреки идеалистической гипердуховности, отвергающей секс даже между людьми женатыми, Павел утверждает: женатые пары не только могут, но и должны иметь сексуальные отношения.

Муж оказывай жене должное благорасположение; подобно и жена мужу. Жена не властна над своим телом, но муж; равно и муж не властен над своим телом, но жена (7:34).

Здесь поразителен акцент на взаимность. В отличие от патриархального одностороннего подчинения жены мужу, Павел предписывает взаимное подчинение. Ни один из супругов не властен над своим телом: муж передает власть над своим телом жене, а жена передает власть над своим телом мужу. (Отметим попутно резкий контраст такого взаимного подчинения с нынешними представлениями о сексуальной автономии каждого человека.) Павел настаивает: люди женатые должны исполнять взятые на себя обязанности. Поступая иначе, они лишают партнера того, чего тот в полном праве ждать от супруга.

Но уход в безбрачие не только обманывает доверие супруга. Он еще и опасен. Почему? Сатана может искусить сверхдуховного аскета искать сексуальное удовлетворение в другом месте (7:5), - возможно, через связь с проституткой. (Павел только что сурово обличал подобное поведение в 1 Кор 6:12-20.) Чтобы понять Павла, представим грустную и в то же время комичную картину: христианская пара разыгрывает фарс под названием «сексуальное воздержание», когда каждый из супругов имеет тайные внебрачные связи. Какой же прок в таком «воздержании»! Павел прекрасно понимает лукавство человеческо79       ,

го сердца и знает (как знаем и мы по недавним сексуальным скандалам вокруг телепроповедников), что гипердуховные люди вовсе не обладают иммунитетом от сексуальных искушений. Поэтому он советует продолжать в браке нормальные сексуальные отношения.

Впрочем, одну уступку стремлению коринфян к воздержанию он все же делает:

Не уклоняйтесь друг от друга, разве по согласию [ек symphonou], на время, чтобы отдаться молитве, а потом опять будьте вместе, чтобы не искушал вас сатана через невоздержание ваше (7:5).

Супруги могут совместно (ек symphonou) решить отвести строго определенное время воздержанию, своего рода посту, и посвятить его молитве с пониманием, что впоследствии они к сексуальным отношениям вернутся. Но устраивать такой мораторий на секс христианам не обязательно: «Говорю это как уступку, а не как повеление» (7:6). Толкователи часто полагали, что здесь Павел неохотно признает законность секса между супругами. Однако в свете нашего предыдущего анализа местоимение touto («это») в 7:6 логичнее относить к сказанному в предыдущем стихе: уступка Павла коринфским аскетам состоит в осторожном одобрении временного воздержания от секса.

Попытаемся теперь написать парафраз 1 Кор 7:1-9, заполняя умолчания и пробелы в разговоре. Курсивом я выделил пояснения, призванные нагляднее показать, как Павел решает конкретные проблемы коринфян.

(1) Теперь о проблемах, о которых вы мне писали. По вашим словам, ради святости и чистоты женатым парам следует воздерживаться от секса. Вы говорите: «Хорошо мужчине не касаться женщины». (2) Но - поскольку это нереалистично - пусть каждый муж вступает в сексуальные отношения со своей женой, и каждая жена вступает в сексуальные отношения со своим мужем. (3) Брак создает взаимное обязательство удовлетворять нужды друг друга. Поэтому пусть муж дает жене то, что он ей должен, а жена дает мужу то, что она ему должна. (4) Ибо жена не властна над своим телом, но муж; равно и муж не властен над своим телом, но жена. (5) Не уклоняйтесь друг от друга, если только вы не решите - по взаимному согласию - временно воздерживаться от секса, чтобы оба могли отдаться молитве. Однако потом (когда это время истечет) опять сходитесь, чтобы сатана не смог вас искусить. (6) Эти мои слова о временном воздержании с моей стороны не повеление, а, скорее, уступка в ответ на ваше предложение (см. выше ст. 1). (7) Желаю, чтобы все люди были как я, - контролировали свои сексуальные желания. Это, однако, не так. Но каждый имеет свое дарование от Бога: если не безбрачие, то что-то еще, один так, другой иначе. (8) Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться безбрачными, как я. (9) Однако если они не могут себя контролировать, пусть вступают в брак, ибо лучше вступать в брак, чем сгорать от страсти.

Стоит отметить, о чем Павел в этом отрывке не говорит.

Во-первых, бросается в глаза отсутствие упоминания о сексе как о выражении любви. Как мы уже видели, Павел указывает на любовь как на мотив поведения, когда говорит об идоложертвенном и глоссолалии. Но при обсуждении секса он этого не делает. Возможно, любовь подразумевается в призыве Павла к взаимному подчинению супругов, но явно этого не сказано.

Во-вторых, нет ни слова о произведении на свет потомства как о цели секса. Муж и жена должны сходиться, поскольку сексуальные отношения составляют часть супружеских обязанностей и предохраняют от искушений. Но о зачатии потомства Павел не упоминает. По-видимому, вера в близость эсхатона привела его к относительному безразличию относительно выращивания детей. В этом отношении его учение представляет собой резкий контраст как с еврейской традицией, так и с последующим христианским учением, которые смотрели на деторождение как на главную цель секса в браке.

В третьих, нет ни намека на разность стандартов для клира и мирян. Собственно, и само такое разделение является анахронизмом. Павел ничего не знает об особом классе «рукоположенных» служителей, для которых существуют особые нормы сексуального поведения.

Можно сделать вывод, что весь этот отрывок нередко интерпретируется совершенно неверно. Павел не принижает ни женщин, ни секс. Напротив, он возражает тем, кто считает сексуальные отношения неподобающими для христиан. Решительно и реалистично настаивает он на необходимости взаимного сексуального удовлетворения в браке.

Однако почему в таком случае апостол советует безбрачным не вступать в брак (7:8)? Это - следствие его апокалиптической эсхатологии.

Я говорю, братья и сестры: время уже коротко; впредь даже имеющие жен должны быть, как не имеющие; и плачущие, как не плачущие; и радующиеся, как не радующиеся; и покупающие, как не приобретающие; и пользующиеся миром сим, как не пользующиеся. Ибо проходит образ мира сего (7:29-31).

К чему вступать в брак, если нынешний порядок вещей уходит? Приблизительное правило, которым пользуется апостол, четко и ясно изложено в 7:17-24: «Каждый оставайся в том состоянии, в котором призван». В межвременье важно лишь одно - полностью посвятить себя Господу.Брак же неизбежно приносит с собой заботу о мирских делах, а потому мешает полной отдаче себя церковному служению (7:32-35). Это служение - «нынешняя нужда», из-за которой Павел и полагает, что безбрачие предпочтительнее брака. Отметим важный факт: апостол прямо указывает, что такое предпочтение - его личное мнение, и повеления Господня на сей счет он не имеет (7:25).

В то же время Павел знает: век нынешний еще проявляет свою силу в жизни верующих. Они поддаются искушениям и сгорают от физических страстей. В отличие от критикуемых им гипердуховных энтузиастов, он понимает, что воскресение - будущая надежда, а не нынешняя реальность. Соответственно, эсхатологическое «еще не» склоняет его дать коринфянам трезвый и реалистичный совет, разрешая брак и поощряя сексуальные отношения между супругами. Важно, чтобы члены общины, как состоящие в браке, так и не состоящие в браке, пребывали в бдительной готовности и послушании.

(Б) Служение женщин и мужчин в Павловых церквах. Оставляя в стороне вопросы секса и брака, можно спросить: какую роль играли женщины в социальной организации и богослужении Павловых церквей? Послания создают неоднозначную картину. С одной стороны, мы находим радикально эгалитарную формулировку в Гал 3:26-28:

Ибо во Христе Иисусе все вы дети Божий через веру. Ибо вы, которые были крещены во Христа, все вы облеклись во Христа. Нет уже иудея или грека, раба или свободного, мужчины или женщины; ибо все вы - одно во Христе Иисусе.

С другой стороны, в 1 Кор 14:34-35 читаем строгий запрет на публичную роль женщин в общинном богослужении:

Женщины в церквах да молчат. Ибо не позволено им говорить, но да будут в подчинении, как и Закон говорит. Если же они хотят чему-нибудь научиться, пусть спрашивают дома своих мужей. Ибо стыдно женщине говорить в церкви.

Как понимать противоречие между двумя отрывками? Равноправны ли женщины с мужчинами в верующей общине, или Павел отводит им подчиненную роль?

Отвечать на эти вопросы лучше всего через рассмотрение свидетельств о том, какие роли женщины действительно имели в Павловых общинах. В современной новозаветной науке данная проблема обсуждается очень интенсивно, поэтому мы ограничимся резюме важных разработок.

Первое. Из 1 Кор 11:3-16 нам известно: Павел ожидал, что женщины во время общинного богослужения будут пророчествовать и молиться. Его лишь заботит, чтобы во время своих молитв и пророчеств они покрывали голову (или имели пристойную прическу). Уэйн Микс удачно резюмирует смысл отрывка: «Коротко говоря, он не оспаривает право женщин, ведомых Духом, принимать в собрании те же руководящие роли, что и мужчины, но настаивает лишь на одном: общепринятые символы различия полов, в одежде и прическе, должны быть сохранены». Таким образом, этот отрывок вроде бы находится в противоречии с 1 Кор 14:34-35, где женщинам повелевается в собрании молчать.

Второе. Судя по многочисленным эпизодическим упоминаниям в Павловых посланиях, среди его соработников были и женщины, причем некоторые из них принимали руководящие роли в общинах. Например, Фиву апостол характеризует как «диаконису [diakonos] церкви Кенхрейской» (Рим 16:1). Правда, неясно, в качестве чего здесь выступает слово diakonos: формального звания (как в Флп 1:1) или просто обозначения «служителя» (как в 1 Кор 3:5 и 2 Кор 3:6, где Павел так описывает собственную роль). В любом случае речь о том, что Фиве предстоит в Риме важная работа, и Павел заповедует римлянам помогать ей «в чем она будет иметь нужду», добавляя: «Она была благодетелем [prostatis] многим, и мне самому» (Рим 16:2). Слово prostatis (буквально «стоящий перед») может обозначать руководителя, но здесь, видимо, имеет более общий смысл - «патрон», «благодетель».

Приска и Акила, жена и муж, - среди Павловых «сотрудников во Христе Иисусе». По словам Павла, «все церкви из язычников» благодарны им за служение; он также упоминает, что у них дома собирается община (Рим 16:3-4; ср. Деян 18:18-28). Ни из чего не видно, что Приска подчинена Акиле. Судя по всему, она полностью участвовала в служении. В длинном перечне людей, которым Павел передает привет в Рим 16:1-16, есть и другие «работницы в Господе» - Мария, Трифена, Трифоса, Персида и Юния, которая вместе с Андроником (возможно, ее муж) описывается как «известная между апостолами» (16:7). В Флп 4:2-3 Павел просит Еводию и Синтихию - которые «подвизались в благовествовании вместе со мною» - уладить расхождения и «быть одного ума в Господе». Павел не описывает их прямо как лидеров филиппийской церкви, однако особое внимание к ним в письме, адресованном всей общине, наводит на мысль, что они играли в церкви важную роль.

Вместе взятые, эти факты указывают на видное место женщин в Павловых церквах. Некоторые из них даже входили в состав миссионерских групп. Несомненно, женщины нередко пророчествовали, а, как мы знаем, цель пророчества - назидание церкви (1 Кор 14:1-25). Во многих отношениях женщины имели большую свободу и большее достоинство, чем в греко-римском обществе вне христианских общин. Собственно, относительно эгалитарная социальная структура Павловых общин делала их особенно привлекательными для горожанок, чей «обретенный статус» (образование или экономическое положение) были выше «изначального статуса» (унаследованное социальное положение).

Как же в таком случае понимать приказ молчать в 1 Кор 14:34-35? В науке существует не менее четырех попыток его объяснить.

• Первая версия: текст не запрещает женщинам принимать руководящие роли или назидать общину. Запрещается лишь неорганизованная речь во время общинного богослужения. Возможно, коринфские женщины, получив в церкви необычную свободу, прерывали богослужение вопросами (ст. 35) и создавали беспорядок. В таком случае рассматриваемый нами запрет - не общее правило, а указание в конкретной ситуации. Эта гипотеза объясняет 14:35 («если хотят чему-нибудь научиться, пусть спрашивают дома своих мужей»), но упускает из виду обобщение в 14:346 («да будут в подчинении, как и Закон говорит»). Кроме того, она требует узкого понимания распространенного глагола laltin («говорить») в 14:34 и 14:35 как чего-то вроде «болтать». Если же соединить 14:336 («как и во всех церквах святых») с 14:34, то гипотеза точно невозможна, ибо в таком случае получается, что Павел вводит женское молчание и послушание в качестве правила для всех общин, а не только для решения частной коринфской проблемы.

• Вторая версия: речь только о замужних женщинах, а женщины, которым разрешено молиться и пророчествовать (1 Кор 11:3-16), должны быть безбрачными. Замужние женщины должны подчиняться мужьям и сидеть тихо. Эта гипотеза снимает противоречие, но вполне удовлетворительной ее назвать нельзя. Во-первых, приходится постулировать условие, не оговоренное в 1 Кор 11:3-16 (что пророчицы должны быть безбрачными). Во-вторых, эта версия упускает из виду то обстоятельство, что некоторые замужние женщины (например, Приска и Юния) принимали руководящие роли в Павловых общинах.

•  Третья версия: текст - поздняя интерполяция, вставленная в послание не Павлом, а более поздним переписчиком или редактором (например, автором Пастырских посланий; ср. 1 Тим 2:8-15). В пользу этой гипотезы говорят следующие факты. Во-первых, некоторые древние рукописи помещают ст. 34-35 не между ст. 33 и 36, а в конце 14-й главы. Во-вторых, в Павлово обсуждение порядка при использовании пророческого дара эти стихи вписываются не вполне органично, и, если их удалить, текст будет смотреться более гладко. В третьих, очень трудно представить, что ст. 34-35 вышли из-под пера Павла. Ведь тот Павел, который написал 1 Кор 11:3-16, несомненно, не считал для женщины постыдным говорить в церкви. Однако есть у данной версии и слабая сторона: ни в одной рукописи не опущены стихи 34-35. Поэтому, если эти стихи были к тексту добавлены, они были добавлены на очень ранней стадии.

•  Четвертая версия: по мнению Антуанет Уайр, 1 Кор 14:34-35 - риторическая цель и кульминация послания, пытающаяся заставить коринфских пророчиц замолчать. (Исследовательница оставляет открытым вопрос о том, намеренно ли Павел структурировал аргументацию так, чтобы подвести к этому заключению, или его вывод родился уже в ходе рассуждений.) Согласно данному подходу, 1 Кор 11:3-16 - не поощрение женского пророчества, а предварительное ограничение на одежду и поведение пророчиц. Отвоевав у оппонентов пядь в 11-й главе, Павел добивается большего в 14-й главе, вводя гораздо более суровое ограничение на поведение коринфянок... Однако надо признать, что из всех рассмотренных версий версия Уайр наименее правдоподобна. Она основывается на очень сложной умозрительной реконструкции роли коринфских пророчиц. Она рассматривает все послание как образец манипуляции и репрессивной риторики. И она вопиющим образом противоречит рассмотренным выше данным о ролях женщин в Павловых церквах.

Если принять во внимание все соображения, наиболее вероятной выглядит третья версия: 14:34-35 - поздняя интерполяция. Она лучше всего согласуется с той картиной женской роли в литургии и служении, которую создают другие тексты Павла. Однако даже если отрывок 14:34-35 не аутентичен, он отражает богословское суждение, вновь появляющееся в Пасторских посланиях. Ответственный же подход к новозаветной этике требует рассмотрения всех канонических документов, а потому мы не вправе просто отмахнуться от 14:34-35 (дескать, Павел этого не писал). При решении синтетической и герменевтической задач нам придется включить данный отрывок в анализ. И впоследствии мы еще поговорим подробнее о различных новозаветных подходах к роли женщин в церкви.

Как бы то ни было, необходимо признать наличие у Павла некоторого противоречия в отношении к женщинам. Глубинная логика его благовестия диктует, что мужчины и женщины едины во Христе и должны жить в любви и взаимопонимании. Его высказывания о браке по тогдашним меркам необычны своим эгалитарным подходом к обязанностям мужа и жены. В своей миссионерской деятельности он радостно признавал заслуги женщин коллег, «работниц в Господе». Тем не менее в других отрывках (вроде 1 Кор 11:3-16) Павел приводит вымученные и неубедительные богословские аргументы в пользу сохранения традиционных символов различия между полами. Вопреки изобретательным попыткам экзегетов конца XX века иерархический подтекст таких символов отрицать невозможно. Павлу не во всем понравились коринфские эксперименты с равенством полов, и он попытался устранить то, что считал перегибами.

Еще раз подчеркнем: этическую позицию Павла, как правило, можно понять только в свете его диалектической эсхатологии. И перед нами как раз один из таких случаев. Мужчины и женщины уже имеют равенство во Христе, но это равенство еще не отметает всех ограничений и различий, присущих тварному устройству. Сексуальные различия еще не исчезли, и сексуальные отношения сопряжены с опасностью. Изменение роли полов для Павла было не программной эмфазой, а скорее непредусмотренным следствием действия Духа в церквах. Согласно Павлу, в межвременье христиане призваны жить жертвенной жизнью в структурах брака и общины, признавая свободу Духа преображать институты и роли, но понимая: лишь пришествие Господа расставит все по своим местам. Апостол и община стоят перед дерзновенной задачей: попытаться узнать волю Божью в обстоятельствах, где старые нормы более не действуют. «Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы вам познавать, что есть воля Божия - что благо и угодно и совершенно» (Рим 12:1-2).

Как реализуется эта позиция при осмыслении правильных взаимоотношений между женщинами и мужчинами? Здесь мы особенно ясно видим ход мыслей апостола. И церкви конца XX века есть, чему у него поучиться, ибо, как он сам писал по другому поводу: «Вы проходите ту же борьбу, какую вы видели у меня» (Флп 1:30). Если община выстраивает сексуальную этику, беря в качестве отправной точки Павла, она должна ориентироваться на три ключевых для Павла богословских мотива. Эти мотивы таковы: как наши действия являют присутствие нового творения в мире, где властвует грех? Как наши действия соответствуют жертвенной крестной любви? Как наши действия служат благу общины? Правильно понять конкретные Павловы суждения о сексе можно лишь в том случае, если видеть в них попытку ответить на эти вопросы для формируемых им общин.

 

1. Свидетели павлова наследия

Какая судьба ожидала Павлову мечту об общине? Как была принята и усвоена его нравственная позиция в последующей истории основанных им общин? Способна ли община сохранить напряжение жизни на стыке эпох, по мере того как время идет вперед? Возможно ли существование общины, в которой единственный закон - «закон Христов»? Могут ли люди, руководимые Духом, сформировать цельное социальное устройство? Коротко говоря, дает ли мечта Павла богословски стабильную основу для этики? Наличие в новозаветном каноне так называемых «девтеропаулинистских» посланий заставляет нас задуматься над этими проблемами.

Наш анализ Павловой этики основывался на посланиях, чья аутентичность признается почти всеми исследователями: Посланий к Римлянам, 1 и 2 Коринфянам, Галатам, Филиппийцам, 1 Фессалоникийцам и Филимону. Большинство новозаветников считает остальные шесть посланий (2 Фессалоникийцам, Колоссянам, Ефесянам, 1 и 2 Тимофею, Титу) псевдоэпиграфами, написанными от имени Павла его учениками после его смерти. Конечно, этот вывод разделяют не все ученые. Вопрос об аутентичности необходимо решать для каждого послания отдельно. С моей точки зрения, аргументы против Павлова авторства 2 Послания к Фессалоникийцам и Послания к Колоссянам не убедительны. Я думаю, что их действительно написал Павел. Напротив, богословие и стиль Послания к Ефесянам и Пасторских посланий (1 и 2 Тимофею, Титу) столь сильно отличаются от остальных посланий корпуса, что их лучше считать поздними текстами, написанными кем-то от имени Павла. Но даже здесь есть разная степень уверенности. Скажем, 2 Послание к Тимофею имеет еще меньше признаков Павлова авторства, чем другие Пасторские послания.

В качестве рабочей гипотезы я принимаю тезис, что Послания к Ефесянам, 1 и 2 Послания к Тимофею и Послание к Титу созданы вторым поколением паулинистского христианства. В своем толковании я постараюсь показать, как они интерпретируют и развивают наследие Павла. В качестве иллюстрации я особенно остановлюсь на Послании к Ефесянам и 1 Послании к Тимофею. Как и при обсуждении собственных произведений Павла, наш основной эвристический вопрос - какое видение нравственной  жизни содержится в этих текстах?

С одной стороны, проблема авторства для новозаветной этики не принципиальна. Даже если эти послания написал Павел, содержащееся в них описание Церкви и истинной христианской жизни настолько отличается от соответствующих описаний в других посланиях, что их в любом случае надо рассматривать отдельно, - возможно, как взгляды «позднего Павла», в противоположность «раннему Павлу» Посланий к Галатам, Коринфянам и Римлянам. Исследователь, желающий написать биографию Павла как мыслителя, должен прийти к определенному решению об авторстве и относительной хронологии этих текстов. Однако мы преследуем другие цели. Мы вслушиваемся в различные голоса канона, а потому критическое суждение подобного рода для нас менее важно. Свидетельство Пастырских посланий стоит особняком, чем бы они ни были, - адаптацией паулинистской традиции вторым поколением христиан или голосом «погрустневшего, но помудревшего» Павла, пришедшего к убеждению в необходимости жестко структурированного институционального порядка в церкви. (Многие новозаветники почему-то не хотят допускать мысли, что богословская мысль Павла могла претерпеть развитие или стать менее яркой. Когда возникает этот вопрос о псевдонимности, я часто предлагаю студентам в качестве аналогии альбомы, вышедшие за последние лет 15 под именем Боба Дилана. Можно ли представить, что их создал тот же человек, который  исполнил  Highway 61 Revisited?)

Хотя окончательно решить вопрос об авторстве на основании имеющихся у нас данных невозможно, девтеропаулинистские послания лучше поддаются осмыслению именно как тексты второго поколения христиан. Почему? Они показывают, как церковь пыталась позволить голосу Павла звучать в иной исторической ситуации, чем ситуация первого поколения. «Тимофей» и «Тит», адресаты посланий, стали символами тех, кто продолжал дело Павла после его смерти, храня и интерпретируя доверенное им благовестие. Иными словами, эти послания - пример передачи и переосмысления апостольского наследия в самом Новом Завете. Таков ракурс, в котором мы сейчас будем рассматривать их нравственное свидетельство.

 

2. Послание к Ефесянам: космическая экклезиология

Послание к Ефесянам начинается с пространного мистического размышления о богоизбранности и космическом примирении. Это размышление занимает примерно половину всего текста (главы 1-3) и написано торжественным греческим стилем с очень длинными предложениями, которые перегружены придаточными и причастными конструкциями. Например, 1:3-14 - это одно греческое предложение! Переводчики, ради удобства чтения, часто разбивают такие обширные периоды на серию коротких предложений. Однако это мешает составить представление о подлинном стиле послания.

Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, благословивший нас во Христе всяким духовным благословением в небесах, так как Он избрал нас в Нем прежде создания мира, чтобы мы были святы и непорочны пред Ним в любви, предопределив усыновить нас Себе через Иисуса Христа, по благоволению воли Своей, в похвалу славы благодати Своей, которою Он облагодатствовал нас в Возлюбленном, в Котором мы имеем искупление кровью Его, прощение грехов, по богатству благодати Его, каковую Он в преизбытке даровал нам во всякой премудрости и разумении, открыв нам тайну Своей воли по Своему благоволению, которое Он прежде положил в Нем, в устроение полноты времен, дабы все небесное и земное соединить под главою Христом; в нем мы и сделались наследниками, бывши предназначены к тому по определению Совершающего все по изволению воли Своей, дабы послужить к полноте славы Его нам, которые ранее уповали на Христа; в Нем и вы, услышавши слово истины, благовествование вашего спасения, и уверовавши в Него, запечатлены обетованным Святым Духом, Который есть залог наследия нашего, для искупления удела Его, в похвалу славы Его.

Вопреки нехарактерному для Павла пышному стилю, богословские мотивы - типично паулинистские: избрание, искупление, усыновление через Христа, Святой Дух как знак и печать обетованного наследия. Однако, в разительном отличии от других посланий Павла, эти мотивы представляют собой общие доктринальные размышления, не привязанные к какой-либо конкретной проблеме или ситуации в общинах. Более того, в некоторых важных рукописях не содержатся слова «в Ефесе» (1:1). Поэтому некоторые исследователи предположили, что данное послание первоначально носило циркулярный характер и предназначалось ряду церквей (возможно, как сопроводительное письмо к собранию Павловых посланий).

Отметим акцент на космическом значении Церкви, которая описывается как исполнение Божьего замысла собрать все вещи во Христе. Бог «все покорил под ноги Его, и поставил Его выше всего, главою для Церкви, которая есть тело Его, полнота Наполняющего все во всем» (Еф 1:22-23). По словам автора послания, сокрытый «план [oikonomia] тайны» премудрости Божьей открылся «...начальствам и властям на небесах» (3:9-10). Эта возвышенная космическая экклезиология - богословски примечательное развитие Павлова представления о том, что Церковь, будучи преображенной в образ Христов, отражает славу Божью (2 Кор 3:18). В Послании к Ефесянам Церковь не только обретает спасение (1:9). Она - единственный посредник откровения всякой твари, включая космические силы, еще противостоящие замыслу Божьему (3:10; 6:10-20).

Поэтому так важно зримое единство Церкви. В Церкви Бог «сломал стену», разделявшую евреев и язычников. Конец этому разделению и был главным следствием смерти Христовой.

Ибо Он есть мир наш, соделавший из обоих одно и разрушивший разделявшую нас стену, то есть вражду между нами. Он упразднил закон с его предписаниями, чтобы из двух создать в Себе Самом единое новое человечество, тем самым учиняя мир, и в одном теле примирить обоих с Богом посредством креста, убив на нем вражду (2:14-16).

В результате смерти Христовой и евреи, и язычники имеют «доступ в одном Духе к Отцу» (2:18). Такова тайная премудрость Божья, которую Церковь ныне возвещает самим своим существованием. Длинное размышление в начале послания - это в некотором смысле молитва о ниспослании Церкви воображения. Апостол молится, чтобы Бог просветил «очи сердца» своих читателей (1:18) и они узрели великую славу замысла Божьего, - замысла осуществить примирение всей вселенной в Церкви и через Церковь, космическое тело Христово (ср. 3:14-19). Однако глава 3 завершается доксологическим признанием: сколь бы богатым воображением ни обладали верующие, им не постигнуть во всей полноте меру силы и благодати Божьей:

А Тому, Кто действующею среди нас силою может сделать несравненно больше всего, чего мы просим, или о чем помышляем, Тому слава в Церкви во Христе Иисусе во все роды, от века до века. Аминь (3:20-21; выделено мной - Р.Х.).

Все это представляет собой сложную преамбулу к нравственному увещеванию и наставлению, которое содержится во второй половине послания (главы 4-6). Поскольку Церковь - проявление в мире примиряющей силы Божьей, автор призывает читателей:

Умоляю вас поступать достойно звания, в которое вы призваны, со всяким смиренномудрием и кротостью и долготерпением, снисходя друг ко другу любовью, стараясь сохранять единство Духа в союзе мира (4:16-3).

Единство тела Христова, дающее «одну веру, одно крещение», соответствует единству Бога, который укрепляет и поддерживает общинную жизнь.

В 4:1-5:20 автор описывает свое видение примиренной общины. У разнообразных даров в церкви одна цель - «для усовершенствования святых к делу служения, на созидание тела Христова, пока все не придем к единству веры и... к зрелости, к мере возраста полноты Христовой» (4:12-13). Как и в 1 Кор 12, служение понимается как дело всей общины, а не особого класса духовно одаренных людей. Взаимодействие даров в церкви должно привести общину в целом к духовной зрелости, чтобы Церковь в полной мере была «телом Христовым», воплощением Христа в мире. Судя по образу роста, эта цель реализуется не в одночасье во время некой будущей трансформации (например, при воскрешении мертвых). Она представляет собой конечный результат процесса, который уже идет в общине.

В ходе роста к зрелости тело Христово должно выстоять перед «всяким ветром учения» и всяким замыслом, пытающимся сбить общину с пути (4:14). Община не должна больше «поступать, как поступают язычники в суетности ума своего»; напротив, ей надлежит облечься в качества, которые она узнала «в Иисусе» (4:17-24). В 4:25-5:2 содержится краткое описание положительного поведения, отличающего новую жизнь во Христе: гово­рить истину в любви, честно трудиться, делиться с нуждающимися, слова говорить добрые и для назидания, избегать обид и гнева, прощать друг друга, «как и Бог во Христе простил вам». Все это резюмирует заповедь, развивающая уже знакомое нам увещевание Павла подражать Христу: «Итак, будьте подражателями Богу, как дети возлюбленные, и живите в любви, как и Христос возлюбил нас и отдал себя за нас, как приношение и жертву Богу»  (5:1-2).

Раздел завершается серией предупреждений против «бесплодных дел тьмы» и призывом к верующим «поступать, как дети света», дорожа временем, ибо «дни лукавы» (5:8, 15-16). Язык этого отрывка напоминает апокалиптические призывы в других Павловых посланиях (ср. Рим 13:11-14), но нет прямых упоминаний о парусии или будущем Суде. Интересно, что воскресение осмысляется не как будущая надежда, а как пробуждение к нравственному сознанию (5:14). Вообще, один из самых поразительных в богословском плане моментов - умаление апокалиптической надежды (столь характерной для Павла) и замена ее на веру в постепенное искупление мира через рост  Церкви.

В 5:21-6:9 нравственное увещевание переходит от общих советов, адресованных всей  Церкви, к серии призывов к людям, играющим определенную роль в семье: женам и мужьям, детям и родителям, рабам и хозяевам. Этот отрывок относится к жанру Haustafeln (списков домашних обязанностей), другие образцы которого мы встречаем в Кол 3:18-4:1, Тит 2:1-10 и 1 Петр 2:18-3:7.

Заслуживают внимания четыре особенности Haustafel из Послания к Ефесянам.

Первое. Конкретные указания относительно домашних обязанностей развивают заповедь «подчиняйтесь друг другу из благоговения перед Христом» (5:21). Поэтому иерархическая структура описываемых отношений смягчается видением Церкви как народа, живущего в смирении и взаимном подчинении. Присущие античной семье традиционные структуры власти подрываются даже там, где они не отменяются.

Второе. Необычна формальная композиция кодекса. Автор обращается к людям, обладающим подчиненным социальным статусом, - женам, детям и рабам - как к нравственным деятелям, которые могут сделать выбор в сторону «подчинения». Античные же Haustafeln обычно обращались к носителям власти, наставляя их относительно обязанностей по отношению к подчиненным.

Третье. Бросается в глаза взаимность. Автор не просто призывает одну из сторон подчиняться (как, например, в Тит 2:9-10). Он одновременно увещевает имеющих власть (мужей, отцов и хозяев) обращаться мягко и заботливо с теми, над кем они этой властью обладают.

Четвертое. (Самое важное.) Заповеди кодекса получают богословское осмысление, которое пытается показать укорененность этих норм в благовестии. Яркий пример - понимание брака как символа отношений между Христом и Церковью. Эта символическая связь означает необходимость для мужей любить своих жен и самоотверженно о них заботиться, «как и Христос возлюбил Церковь и отдал Себя за нее» (5:25). (Поскольку текст призывает жен подчиняться мужьям [ст. 22-24], автора иногда обвиняют в легитимации дурного обращения с женщинами и даже физического насилия над ними. Однако такое толкование представляет собой странную и трагическую ошибку. Ведь своим обращенным к мужьям призывом «любить своих жен, как свои тела» [ст. 28-29] автор явно стремился предотвратить именно такие злоупотребления в христианских браках.)

Таким образом, в Послании к Ефесянам Haustafel осмысляет социальные взаимоотношения в общине под влиянием благовестил об Иисусе Христе. Если анахронистически мерить его содержание нашими представлениями о социальном равенстве, то это проект не эгалитарный. Элизабет Шюсслер Фьоренца удачно называет такое социальное устройство «патриархальностью в любви» (love patriarchalism). Однако патриархальность автора не носит закрытого и статичного характера. Когда он велит хозяевам отложить угрозы рабам, ибо «и у вас есть Господин на небесах и нет у Него лицеприятия» (6:9), возникающий богословский образ нарушает традиционную схему отношений между хозяевами и рабами. Аналогично, если брак - метафора для взаимоотношений между Христом и Церковью, то возвышенная экклезиология Послания к Ефесянам неизбежно подвергает деконструкции статические патриархальные представления о браке. Ефесская церковь не просто подчинена Христу, - она в единстве с Христом возрастает к зрелости, «к мере возраста полноты Христовой» (4:13). Какой же тогда должна быть  цель брака?

Согласно кульминационному отрывку 6:10-20, Церковь участвует в духовной битве против «козней дьявольских».

Ибо борьба у нас не против врагов из крови и плоти, но против начальств, против властей, против космических сил этой нынешней тьмы, против духовных сил зла на небесах (6:12).

Каким же оружием сражаться с такими космическими силами? Для этого не годится оружие из стали или изготовленное по какой-либо другой человеческой технологии. Борьбу подобает вести молитвой (6:18) и обновленным характером святой общины. Воинское облачение носит преимущественно защитительный характер, давая Церкви возможность отражать нападки «лукавого».

Пояс: истина

Нагрудник: справедливость Обувь: благовестие о мире (!)

Щит: вера

Шлем: спасение

У Церкви есть лишь одно оружие нападения - «меч Духа, который есть слово Божие». Таким образом, этот отрывок не санкционирует распространенную идеологию священной войны. Он рисует иную картину: Церковь стоит в битве против космических сил, вооруженная лишь благовестием, которое содержит обетование о торжестве Божьем. Своим мирным существованием в мире Церковь бросает вызов силе зла (ср. 6:13). Говоря истину и живя в прощении, Церковь сокрушает господство «начальств и властей» и открывает «план тайны, сокрывавшейся от вечности в Боге, создавшем все» (3:9).

Подведем итоги. Как Послание к Ефесянам адаптирует наследие Павла? Как мы уже показали, ослабляется (хотя и не исчезает совсем) упор на эсхатологию и подчеркивается космическое значение Церкви. Общинная жизнь Церкви - знак божественной благодати, ибо Церковь есть «Божье произведение искусства, созданное во Христе Иисусе на добрые дела, в которых Бог предназначил нам ходить» (2:10). Единство евреев и язычников во Христе, одна из важных тем Послания к Римлянам, здесь интерпретируется как знак замысла Бога объединить весь космос и примирить его с собой. Если Еф 5:21-6:9 - разработка более простого Haustafel из Кол 3:18-4:1, то можно констатировать: попытка автора богословски обосновать подчинение жены мужу привело к появлению глубокой и богатой символики, которая описывает любовь в браке более позитивно, чем где бы то ни было еще в паулинистском корпусе.

Самое же яркое отличие Послания к Ефесянам от других посланий этого корпуса состоит в отсутствии в нем ситуационной специфики. Автор берет различные интерпретации Павлом значения местных церковных общин и развивает их в мистическое видение роли Церкви в божественном плане собрать весь мир в искупленное единство. В свете этого нравственное действие Церкви имеет две основные цели: являть истину о космическом замысле Бога и нести примиряющую силу Бога в мир через возрастание тела Христова к полной зрелости.

 

3. Первое послание к Тимофею: как вести себя в доме божьем

В Первом послании к Тимофею мы видим план общины, отличающийся институциональным порядком и стабильностью. Апостол Павел будто бы пишет Тимофею, своему более молодому соработнику, и приводит ряд наставлений относительно организации  ефесской церкви и руководства ею (1 Тим  1:3).

Сие пишу тебе, надеясь вскоре прийти к тебе, чтобы, если замедлю, ты знал, как должно поступать в доме Божием, который есть Церковь Бога живого, столп и утверждение истины (3:14-15).

В этом послании «дом» - контрольная метафора для описания Церкви. Слово «контрольная» обретает в данном случае дополнительный смысл, поскольку автор особенно печется о том, как руководителям церкви разумно направлять членов общины, которые без их попечения часто сбиваются с пути. Отметим одно из основных качеств, которым должен обладать episkopos. («Надзиратель». Обычный перевод «епископ» предполагает более развитую церковную структуру, чем та, что существовала в конце I века.) «Хорошо управляющий домом своим, детей содержащий в подчинении и уважительными, - ибо, если кто не знает, как управлять собственным домом, как он будет заботиться о Церкви Божьей?» (3:4-5; ср. 3:12). Церковь становится своего рода большим греко-римским домом, а власть главы дома - моделью для проявления власти в Церкви.

Автор высоко ценит «спокойную и тихую жизнь» общины (2:2). Он желает, чтобы посторонним она являла респектабельный вид (напр., 3:7; 5:14; 6:1), - тогда верующие избегнут тревог.

Итак, прежде всего прошу совершать прошения, молитвы, ходатайства и благодарения за всех людей, за царей и всех носителей власти, чтобы проводить нам спокойную и тихую жизнь во всяком благочестии [eusebeia] и чистоте (2:1-2).

Это не означает, что церковь стала частью социального и политического истеблишмента, - просто, по мнению автора, мирная обстановка способствует проповеди благовестия (2:3-4). Потому-то церкви и следует молиться о спокойной политической обстановке. Несмотря на «доброе исповедание» Иисуса перед Понтием Пилатом (6:13), в послании нет ни единого намека на то, что благовестие может быть вызовом тогдашнему политическому режиму.

Церковную общину автор усиленно призывает к порядку, особенно акцентируя подчиненное положение женщин.

Женщина да учится в безмолвии, с полным подчинением. Я не разрешаю женщине учить, а также властвовать над мужчиной; она должна молчать. Ибо первым был создан Адам, а потом - Ева. И Адам не был прельщен, но женщина, быв обманута, впала в преступление. Впрочем, она будет спасена через деторождение, если они пребудут в вере и любви и в святости со скромностью (2:11-15).

Это одно из тех мест послания, которые едва ли могли выйти из-под пера Павла. Утверждение, что женщины спасутся через чадородие, противоречит глубокому убеждению Павла в спасении всех людей только через смерть Христову. Неубедительное оправдание Адама (2:13-14) плохо согласуется с Павловым описанием Адама как источника греха и типологического представителя грешного человечества (Рим 5:12-21). Вопреки изобретательным попыткам ряда экзегетов общий смысл текста очевиден: женщины (или, возможно, жены) должны молчать, слушаться и растить детей. По мнению автора, этого требует порядок в церкви.

Единственное допустимое исключение составляет группа вдов (5:3-16), - старушек, получавших от церкви денежную помощь и посвятивших себя молитве (5:5) и служению (5:10). Автор разрешает этот обычай, но вводит правила относительно того, какую вдову считать «подлинной»: не менее 60 лет, в прошлом лишь «одного мужа жена», «имеющая за собой свидетельство добрых дел». Только такие женщины вносятся в официальный список вдов, могущих рассчитывать на поддержку общины. Молодым же вдовам надлежит выйти замуж, иначе они, по мнению автора, предадутся похоти, праздности и сплетням (5:11-14; отметим контраст с Павловым советом вдовам в 1 Кор 7:8, 39-40). Рабы, ради доброй репутации церкви, также должны слушаться своих хозяев:

Все, кто находятся под игом рабства, пусть почитают своих господ достойными всякой чести, чтобы имя Божие и учение [didaskalia] не подвергались хуле. Те, кто имеют верующих господ, пусть не ведут себя с ними непочтительно на том основании, что они члены церкви; напротив, пусть еще усерднее им служат, ибо те, кто получают от них благодеяние, - верующие и возлюбленные (6:1-2).

Если рабы-христиане станут вести себя с господами-христианами чересчур нахально, это испортит репутацию (церковного) «учения».

В отличие от Кол 3:18-4:1 и Еф 5:21-23, 1 Послание к Тимофею не уравновешивает подобные наставления наставлениями для мужей и господ. Его учение однозначно: церковный дом следует содержать в порядке. При этом автор не обращается к женщинам и рабам напрямую: с ними должен поговорить Тимофей, посланец Павла (6:2в: «Учи и увещевай этим обязанностям»).

Для соблюдения желанного порядка в общине должны быть руководители. В отличие от довольно хаотичной ситуации харизматической свободы, которая подразумевается, скажем, в Послании к Галатам и Первом послании к Коринфянам, где нет упоминаний о властных должностях в местных собраниях, автор 1 Послания к Тимофею подробно обсуждает назначение «надзирателей» и «дьяконов» и указывает правила, по которым они должны отбираться (3:1-13). Ключевую роль в этих правилах играет не обладание духовными дарами, а земные, гражданские, добродетели:

Надзиратель должен быть безупречен, женат только один раз, трезв, благоразумен, благочинен, гостеприимен, учителей, не склонен к вину, не задорен, но снисходителен, миролюбив, несребролюбив (3:2-3).

Как мы уже говорили, такой руководитель должен блюсти в порядке собственный дом, - как ему предстоит печься и о порядке церкви. Те, кто хорошо справляются с обязанностями, могут рассчитывать на денежное вознаграждение (5:17-18); но «согрешающих» Тимофею следует обличать в присутствии всех, «чтобы и остальные страх имели» (5:20). Судя по этому последнему наставлению, одна из основных функций руководителей - быть образцом поведения для других христиан.

Одна из пастырских задач, упомянутых в 3:2-3, - учительство. В данном послании оно играет очень большую роль, ибо «здравое учение» (4:6) - главное противоядие от «духов обольстителей и учений бесовских» (4:1), а также от всякого безнравственного поведения (1:8-11). Передача «здравых слов Господа нашего Иисуса Христа и учения, согласного с благочестием [eusebeia]» (6:3), - особая задача Тимофея (4:11-16); по-видимому, учительствовать должны, под руководством Тимофея, и лидеры местной церкви (ср. 2 Тим 2:2; Тит 1:9). Здравое учение Тимофей получил от Павла и теперь должен бережно «хранить» его как paratheke («вверенное (ему)») (6:20). Это представление о христианской доктрине как о фиксированном корпусе традиции, которую нужно защищать, имеет прецедент в других Павловых посланиях (см., напр., Рим 6:17; 1 Кор 11:2; 15:1-3). Однако нигде на нем не делается такой упор, как в Посланиях к Тимофею и Титу (ср. 2 Тим 1:13-14; 2:2; Тит 2:1).

Содержание «вверенного» подробно не описано. По-видимому, Тимофей хорошо с ним знаком. Судя по отдельным намекам, в него входили по крайней мере два типа материалов: исповедания и нравственные наставления. Соотношение между ними, если оно вообще существовало, остается неясным. Исповедания сформулированы в лаконичных формулировках:

Верно и всякого принятия достойно слово, что Христос Иисус пришел в мир спасти грешников (1:15).

Един Бог, един и посредник между Богом и человечеством, человек Христос Иисус, отдавший Себя как выкуп за всех (2:5-6).

Он явлен был во плоти, оправдан в Духе, виден ангелами, проповедан среди язычников, принят верою в мире, вознесен во славе (3:16).

С другой стороны, нравственные наставления, часть из которых мы уже рассмотрели, видимо, фокусируются на развитии eusebeia (2:2; 4:7-8; 6:3-6, 11). Это слово, означающее «благочестие», «послушное благоговение», в паулинистском корпусе встречается только в Пастырских посланиях, зато в них - целых 10 раз (причем 8 приходятся на Первое послание к Тимофею). Какое бы значение ни придавать такой статистике, создается устойчивое впечатление: христианская жизнь в рассматриваемом нами тексте отличается конформизмом по отношению к стереотипным представлениям о респектабельном и законопослушном поведении. Характерные для Павла темы свободы, страдания со Христом, жертвенной любви ради общины, творческой жизни в межвременье почти не заметны, если они вообще здесь присутствуют. Вместо них мы видим скромные земные добродетели упорядоченного домохозяйства.

Заслуживает упоминания еще одна этическая эмфаза этого послания: резкая критика жадности и стремления к наживе. Оппоненты автора, в числе своих многочисленных прегрешений, сделали роковую ошибку - думали, «будто благочестие [eusebeia] служит для прибытка» (6:5). Такого рода обвинение - стандартный ход в античной полемике против софистов или других  философов-противников. Автор послания желает предостеречь читателей от соблазна, кроющегося в жажде богатства: А желающие быть богатыми впадают в искушение и попадают в сеть многих безрассудных и вредных желаний, которые погружают людей в бедствие и гибель. Ибо любовь к деньгам - корень всех зол, и в своей жажде быть богатыми некоторые уклонились от веры и причинили себе многие острые страдания (6:9-10).

Вот почему надзиратель должен быть «несребролюбив» (3:3). Церкви следует учиться довольствоваться малым: «Имея пищу и одежду, будем довольны тем» (6:8).

Вместе с тем послание явно предполагает наличие в общине христиан богатых и не требует от них отказаться от имущества. Автор заповедует Тимофею убеждать их правильно распоряжаться своим богатством и проявлять щедрость.

Что касается тех, кто в нынешнем веке богат, увещевай их не быть высокомерными, и уповать не на неверное богатство, а на Бога, дающего нам все для наслаждения. Пусть делают доброе, богатеют добрыми делами, будут щедрыми и готовыми делиться, тем самым собирая себе сокровище доброго основания для будущего, чтобы достигнуть жизни, которая действительно есть жизнь (6:17-19).

Этот умеренный совет соответствует общей тенденции послания принимать статус-кво той социальной реальности мира, в которой оказалась Церковь. (Ср. 1 Кор 7:17-24.)

Подведем итоги. Какое развитие претерпевает паулинистская этическая традиция в Первом послании к Тимофею? Как и в Послании к Ефесянам, мы видим некоторое уменьшение эсхатологического напряжения. Автор местами упоминает об эсхатологическом суде и надежде, но эти аллюзии не играют почти никакой прямой роли в этической аргументации. Смерть Иисуса включена в исповедание, но опять-таки не играет заметной роли в формулировке этических норм. Преемство с другими Павловыми посланиями ярче выражено в сильном упоре на нравственное формирование общины. Но даже здесь акценты сдвигаются: хотя автор Первого послания к Тимофею ревностно формулирует нормы для общины, благополучие общины почти не фигурирует при этической аргументации в качестве основания (в отличие, например, от 1 Кор).

Собственно говоря, и этической аргументации почти нет. Автор предполагает, что нравственные нормы читателям известны из предания, и практически не пытается дать им богословское обоснование. Здесь мы видим самое глубокое различие между этим посланием и аутентичными посланиями Павла. Павел постоянно решает герменевтическую задачу: как по-новому соотнести благовестие с ситуацией в его общинах. Автор Первого послания к Тимофею предполагает, что эти нормы нужно просто охранять и передавать. Богословскую аргументацию он даже недолюбливает: все несогласные с официально санкционированным «здравым учением», по его мнению, обладают «болезненным стремлением к спорам и словопрениям» (1 Тим 6:4). Трудно представить, чтобы Павел подобным образом отмахнулся от богословских споров. Или это пишет апостол разочарованный,  угасший?

Вероятнее всего, Первое послание к Тимофею отражает рецепцию Павлова наследия вторым поколением христиан. Автор считает, что фундаментальные богословские и этические проблемы уже решил великий апостол. Например, динамический союз богословия и этики, характерный для Павла, в этом послании исчезает, поскольку считается само собой разумеющимся. Послание артикулирует видение христианской общины, которая уже обрела меру институциональной и символической стабильности; автор более не выводит этических суждений из богословских посылок. Для него остается одно: хранить предание, вверенное апостолом. Результат? Автор добивается стабильности, но проигрывает в глубине и свободе. В аутентичных Павловых посланиях церкви постоянно призываются заново распознавать волю Божью под водительством Святого Духа. Здесь же таких призывов нет: воля Божья уже в достаточной мере открыта в «здравом учении».

Возможно, нравственная позиция Пастырских посланий была для Церкви конца I века неизбежна или даже необходима. Возможно, без нее просто не удалось бы достичь социальной сплоченности и выстоять перед внешним давлением. Кое-кто считает, что подобный подход необходим и Церкви конца XX века, чтобы иметь порядок в семьях в условиях все более хаотической языческой культуры. Так это или нет, наличие Пастырских посланий в Новом Завете призывает Церковь задуматься не только об опасностях, но и о важности порядка в доме Божьем.

 

1. Как найти «этику» в рассказе об Иисусе: размышления о методе

Переходя от корпуса Павловых посланий к Евангелиям, мы оказываемся перед иного рода литературой. Послания прямо излагают нравственное учение и советы, обращая их к конкретным общинам. Евангелия же просто рассказывают об Иисусе. Хотя эти рассказы написаны и тщательно выстроены евангелистами так, чтобы быть свидетелями своего времени (40-60 лет после смерти Иисуса), они не адресованы непосредственно какой-либо конкретной общине или ситуации. Вместо этого, избирая повествовательный способ подачи материала, Евангелия облекают свою Весть в форму рассказа о прошлом и тем самым делают ее актуальной для всей Церкви, когда бы и где бы она ни осознавала свое призвание - формировать себя событиями жизни и смерти Иисуса.

Конечно, Евангелия (особенно Евангелие от Матфея) содержат и рассказы, в которых Иисус выступает как учитель нравственности. Однако нравственный смысл Евангелий этими эксплицитно дидактическими отрывками не исчерпывается. Рассказы формируют наши ценности и нравственное чувство более косвенными и многогранными путями. Они учат нас, как видеть мир, чего бояться и на что надеяться. Они предлагают нам нюансированные модели поведения, мудрого и глупого, храброго и трусливого, верного и вероломного. Как заметил Амос Уайлдер, «дорога к нравственному суждению пролегает через воображение».

Поэтому этический смысл каждого Евангелия необходимо выводить из формы рассказа в целом. Чтобы понять нравственную позицию евангелиста, мы должны спросить: как он изображает жизнь и служение Иисуса? Как в его рассказе Иисусов призыв к ученичеству меняет жизнь других персонажей? Какие представления о времени, истории и человеческих возможностях вплетены в ткань повествования? Как евангелист осмысляет жестокую и несправедливую смерть Иисуса? Все эти вопросы имеют самое непосредственное значение для новозаветной этики.

Евангелие от Марка - прекрасная иллюстрация ценности такого подхода, ибо прямых этических учений в нем почти нет. Даже отрывки, которые, на первый взгляд, содержат этические наставления (например, о «подати кесарю» в Мк 12:13-17), при ближайшем рассмотрении оказываются таинственными загадками, преследующими цель сообщить что-то о личности и власти Иисуса, а не дать указания относительно поведения общины. Поэтому, чтобы выявить этический смысл марковского рассказа об Иисусе, мы должны не только анализировать эти краткие дидактические разделы, но и вглядеться в общие контуры повествовательного мира Марка.

Такой подход отличается от двух распространенных методов исследования марковского богословия. Он отличается в первую очередь от «метода анализа редакций», который стремится описать богословие и этику Марка, выделяя специфически марковские материалы и марковские трансфо3рмации критически реконструируемой домарковской традиции. Один из представителей этого подхода к евангельским материалам - Вольфганг Шраге с его «Новозаветной этикой». Как работает Шраге? Сначала он долго рассматривает этическое учение собственно Иисуса, к которому он приходит в результате исторической реконструкции, и пишет главу «Истоки этики в ранних конгрегациях» (реконструкция досиноптических традиций). И только затем Шраге приводит краткий обзор «Этических акцентов в синоптических Евангелиях». Название этой главы весьма показательно: получается, что евангелисты добавляли лишь небольшие акценты и эмфазы к преданиям об Иисусе. В случае с Марком, первым из Евангелий, метод дает довольно незначительные результаты, поскольку мы не располагаем текстом домарковского Евангелия. Соответственно, попытка разграничить редакцию евангелиста и материал его источников - работа практически вслепую. Шраге и сам признает ограниченность своего подхода: «Можно выдвинуть много дополнительных теорий относительно деталей марковской этики, но выделение в тексте его редакции всегда носит чрезвычайно гипотетический характер». В отличие от Шраге, я избираю более литературный метод. Он позволяет сказать многое о марковской этике, анализируя форму повествования в целом. Несущественно, сколь многое в этом повествовании принадлежит самому евангелисту. Важно другое: как рассказ в целом описывает форму христианского ученичества.

По сходным причинам я уделяю мало внимания попытке выяснить, при каких именно исторических обстоятельствах были написаны Евангелия. Некоторые современные исследователи предложили подробные гипотетические реконструкции марковской общины, а затем интерпретировали Евангелие в свете этих гипотетических исторических контекстов. Однако в подобного рода построениях слишком много домыслов: у нас чрезвычайно мало информации, чтобы воссоздать точную дату и контекст Евангелия от Марка. Кроме того, какую бы историческую ценность ни имели подобные гипотезы, они не могут фундаментально изменить наше описание формы повествования. Мое понимание марковской этики совместимо с некоторыми из этих теорий, но ни одной из них оно не требует.

Обратимся же к прочтению Евангелия от Марка. Как оно рассказывает о жизни, прожитой в верности Богу?

 

2. Марковская христология: рассказ о распятом Мессии

Центральный для Евангелия от Марка вопрос задает сам Иисус в разговоре в Кесарии Филипповой. Это ключевой момент рассказа: «А вы за кого Меня почитаете?» (Мк 8:29) Чтобы лучше его понять, необходимо понять его место в марковском сюжете.

Евангелие от Марка начинается с краткого надписания: «Начало Евангелия Иисуса Христа, Сына Божия» (Мк 1:1). Это начальное откровение создает драматический парадокс, который служит главной пружиной рассказа: мы как читатели знаем, кто такой Иисус, но ни один из героев рассказа этого не знает, - кроме, как мы увидим, бесов. Поэтому Евангелие от Марка не детектив, где читатель должен улавливать ключики, чтобы вычислить личность Иисуса. Напряжение в нем создает, как и, скажем, в трагедии «Эдип-царь», ужасное противоречие между знанием читателя и незнанием действующих лиц. Из начала повествования читатель знает, что Иисус есть «Сын Божий», - титул, подтверждаемый гласом с небес сначала при крещении Иисуса (1:11), а затем при преображении (9:7). Для верного прочтения рассказа читатель должен присоединиться к евангелисту в этом исповедании.

Но что значит сказать такие слова об Иисусе, о человеке, который был распят? Тщательно выстроенное повествование Марка помогает нам понять необычность его исповедания. В нем почетный титул «Сын Божий» обретает яркий парадоксальный смысл. Лишь в конце рассказа из уст человеческих звучит верное исповедание; языческий центурион, аутсайдер, видя бесславную смерть Иисуса на кресте, говорит истину: «Истинно этот человек был Сын Божий» (15:39). Здесь, в кульминации рассказа, мы видим цель, к которой приводит евангелист: Иисус может быть познан как «Сын Божий», только когда Он познается как распятый.

Когда мы читаем первую половину Евангелия (1:1-8:26), может показаться, что конец истории будет другим. Иисус появляется на сцене, возвещая приход Царства Божьего и совершая деяния силы: Он изгоняет бесов, исцеляет больных, воскрешает мертвых, успокаивает море и ветер, ходит по воде и дважды умножает хлеба для насыщения больших толп. Одним словом, в первой половине рассказа Иисус очень похож на эллинистического чудотворца, или мага. Он действует как супергерой, имеющий силу Божью побеждать зло.

Великим деяниям Иисуса все время сопутствует неспособность учеников понять, кто Он. Они видят чудеса и все же не разумеют. Хотя, по словам Иисуса, им дано знать тайну Царства Божьего (4:11), они не понимают Иисусовых притчей (4:13; 7:1718), боятся, не имеют веры (4:40) и не понимают значения умножения хлебов (6:52). К 8:4 они даже умудрились забыть о предыдущем чудесном насыщении: «Как можно накормить этих людей хлебом здесь в пустыне?»

Откуда такой отрицательный образ учеников? По мнению некоторых новозаветников, Марк преследует полемические цели: он пытается дискредитировать первых последователей Иисуса, основателей иерусалимской церкви, чтобы оправдать собственную версию Евангелия. Эта гипотеза существует в целом ряде вариантов. Одни говорят, что иерусалимские апостолы представляют строгое соблюдение Закона, другие - что они абсолютизируют чудеса или делают излишний акцент на «устной передаче» (в противовес марковскому предпочтению письменного слова). Однако эти построения неправдоподобны по многим причинам. Во-первых, евангелист сообщает о воссоединении учеников с воскресшим Господом (14:28; 16:7) и предрекает им судьбу верных свидетелей и мучеников за благовестие (13:9-13). Во-вторых, как убедительно показал Роберт Тэнхилл, повествование предлагает читателю отождествить себя с учениками; переживая их провал (например, отречение Петра), читатели-христиане призываются обрести прощение и жить в большей верности Иисусу.

И еще более важный момент. Негативный образ учеников приводит читателя к фундаментальной переоценке власти. Соседство Иисусовых деяний силы с непониманием учеников призвано показать: власть ничего не доказывает. Те, кто знают Иисуса только как чудотворца, не понимают его совсем, ибо тайна Царства Божьего состоит в том, что Иисус должен умереть как распятый Мессия. Напряжение между самооткровением Иисуса в чудесах и бестолковостью учеников создает кризис понимания - кризис, который начинает подходить к кульминации в 8-й главе.

После второго чудесного насыщения (8:1-10) Иисус с учениками садятся в лодку, чтобы переправиться через Галилейское море. Иисус, который только что отшил фарисеев, требовавших знамения (8:11-13), предупреждает учеников: «Берегитесь закваски фарисейской и закваски Иродовой» (8:15). Однако ученики, имеющие при себе лишь один хлебец (8:14), полагают, будто их бранят за отсутствие достаточного количества продовольствия. Их тревога абсурдна: Иисус только что насытил семью хлебами четыре тысячи человек! У Иисуса же, судя по Его ответу, скоро иссякнет терпение:

Почему вы говорите о том, что у вас нет хлеба? Все еще не понимаете и не разумеете? Ваше сердце все еще окаменено? У вас есть глаза, и вы не видите? У вас есть уши, и вы не слышите? (8:17-18).

Эти вопросы перекликаются со словами, которыми Иисус ранее объяснил ученикам таинственный смысл своих притч:

Вам дано знать тайны Царства Божия, а тем внешним все бывает в притчах, чтобы они смотрели - и не видели, слушали - и не понимали, чтобы они не обратились и не были прощены (4:11-12).

Из-за своей непонятливости ученики стали людьми «внешними». По-видимому, Иисусовы деяния силы были для них как таинственные и непонятные притчи. Ученики видят умножение хлебов, но волнуются из-за отсутствия у них достаточного количества хлеба, - хотя с ними рядом сам Иисус. Они не понимают, кто находится с ними в лодке.

Иисус напоминает им детали чудесных насыщений, а затем грустно спрашивает: «Неужели все еще не понимаете?» (8:21). Никакого ответа, - вопрос многозначительно провисает в конце сцены, приглашая читателя самому дать ответ.

Следующая сцена - краткий рассказ об исцелении (8:22-26). В нем есть одна любопытная особенность: Иисус исцеляет слепого, и это исцеление - уникальный случай в Евангелиях - протекает в две стадии.

Он, взяв слепого за руку, вывел его за деревню, смочил ему глаза слюной, возложил на него руки и спросил: «Видишь что-нибудь?» Тот, взглянув, сказал: «Вижу людей, но они похожи на деревья...- ходят». Тогда Иисус снова возложил руки на его глаза; и тот внимательно посмотрел, и зрение его восстановилось, и он стал видеть все очень отчетливо (8:22-26).

С учетом акцента на неспособность видеть во время предыдущего диалога в лодке (8:14-21) мы проявим крайнюю близорукость, если не разглядим символического смысла отрывка. Марк поместил этот странный эпизод непосредственно перед ключевым разговором в Кесарии Филипповой, чтобы показать: ученикам скоро возвратится зрение, но - постепенно.

Первая стадия исцеления состоится, когда Иисус заговорит с учениками о самом себе (8:27-30). Сначала Он спрашивает: «Кем Меня считают люди?» Они передают Ему расхожие слухи, и тогда Он предлагает им самим ответить на этот вопрос: «А вы за кого Меня почитаете?» И Петр выпаливает: «Ты - Мессия».

Здесь мы должны быть очень внимательными. Многие не замечают специфики марковского рассказа об исповедании Петра, поскольку в христианской традиции имело огромное влияние изложение этого события согласно Евангелию от Матфея (Мф 16:13-20), где Иисус называет Петра камнем, на котором будет построена Церковь. Однако у Марка мы находим нечто иное. Иисус не хвалит Петра за ниспосланное свыше прозрение (ср. Мф 16:17), а выговаривает ученикам: «И Он укорял [epetimesen] учеников, чтобы они никому о Нем не говорили» (8:30). Очень часто переводы смягчают смысл греческого текста, например: «И Он строго наказал им никому о Нем не говорить». Однако глагол «упрекать» - тот же самый, что и в Мк 3:12, где Иисус затыкает рот бесам, которые кричали: «Ты - Сын Божий». В обоих случаях Иисус резко порицает тех, кто возвещает истину о Его идентичности. Почему?

В первую очередь рассмотрим, что означает исповедание Петра: «Ты - Christos». Вопреки впечатлению, которое создает матфеевская версия эпизода, понятия «Мессия» и «Сын Божий» не синонимичны. В дохристианских источниках мы не встречаем ни единого намека на то, что в ожидаемом Мессии видели фигуру сверхъестественную или божественную. Собственно говоря, в иудаизме вообще не было единой концепции Мессии (букв, «помазанника»). Тем не менее в контексте I века слово «Мессия» у многих ассоциировалось с помазанным правителем, который победит врагов Израиля (особенно римлян) и восстановит царский престол Давидов. Ожидание такой мессианской фигуры ярко выражено в Псалмах Соломона, собрании еврейских молитв, составленном в I веке до н.э.

Воззри, Господи, и поставь для них Царя их,

сына Давидова, править рабом Твоим, Израилем,

во время, известное Тебе, о Боже!

Укрепи его силой разрушить нечестивых правителей,

очистить Иерусалим от язычников,

которые попирают его к разрушению;

в премудрости и праведности изгнать

грешников из наследия их;

сокрушить высокомерие грешников как сосуд горшечника;

все существо их разбить жезлом железным;

уничтожить беззаконные народы словом уст его...

Он соберет народ святой, который он поведет в праведности;

и будет судить племена народа, очищенного Господом, Богом их...

И он будет праведным царем над ними, наученным Богом.

Не будет нечестия среди них во дни его,

ибо все будут святы,

и царем их будет Владыка Мессия.

В свете таких горячих ожиданий исповедание Петром Иисуса как «Мессии» приобретает коннотации, глубоко националистические и ориентированные на проявление власти. Петр уже начал «видеть» Иисуса, но пока еще несовершенно, как слепой, который видел «ходящие деревья». Следовательно, упрекая учеников, Иисус не отвергает титул «Мессия», но вводит новое и совершенно необычное учение:

Тогда Он начал учить их, что Сын Человеческий должен претерпеть великое страдание и быть отвергнутым старейшинами, первосвященниками и книжниками, и быть убитым, но через три дня воскреснуть (8:31).

Смысл мессианства переосмысливается в свете страданий Сына Человеческого.

Не удивительно, что Петру трудно усвоить такое учение. Между ним и Иисусом даже происходит обмен упреками:

И Петр отозвал Его в сторону и начал упрекать [epitiman] Его. Но обернувшись и глядя на своих учеников, Он упрекнул [epetimesen] Петра и сказал: «Иди за мной, сатана! Ибо ты думаешь не о Божьем, а о людском! (8:326-33).

Характеристика Петра как сатаны не случайна. В этой сцене Петр выступает как искуситель и противник. То, как Иисус определил свое мессианство, противоречило всем ожиданиям и всем нормальным канонам политической эффективности. Возражение Петра (казалось бы, разумное) есть не что иное, как предложение Иисусу отречься от себя и от своей миссии, а значит, капитулировать перед сатаной. Иисус решительно отвергает его и утверждает, что Он будет Мессией страдающим. Такого поведения требует от Него послушание Богу.

Но это еще не все. Иисус говорит, что Его призвание страдать не уникальное. К этому же Он зовет всех, кто пойдет за Ним.

И подозвав народ с учениками своими, сказал им: «Кто хочет.идти за Мною, пусть отречется от себя и возьмет крест свой и следует за Мною. Ибо, кто хочет жизнь свою спасти, тот потеряет ее; а кто потеряет жизнь свою ради Меня и благовестия, тот спасет ее» (8:34-35).

Ученики Мессии призваны идти за Ним по пути страдания, отвержения и смерти. Но Марк называет эту весть «благовестием»! Что же это за весть?

В любом случае очевидно: хотя мессианство Иисуса ученики, возможно, и признали, смысл мессианства им еще во многом не открылся. Как и в случае со слепым, зрение возвращается не сразу. Отчетливо увидеть вещи они смогут лишь гораздо позже, после распятия. Собственно, Марк нигде прямо не говорит о четком признании ими истинного характера мессианства; повествовательная стратегия Марка призывает читателя самому сделать вывод, самому ответить на вопрос «А вы за кого Меня почитаете?», - ответить, исповедуя Иисуса распятым Мессией. Для марковской этики это исповедание исполнено сурового смысла: быть учеником Иисуса, значит, формировать себя Тем, кто умер на кресте, умер оставленным. Когда мы принимаем ответ Марка на вопрос «А вы за кого Меня почитаете?», мы не просто делаем богословское утверждение относительно личности Иисуса - мы делаем выбор и относительно своей личности.

После ключевого разговора с учениками в Кесарии Филипповой (8:27-9:1) деяния силы почти прекращаются: мы находим лишь один экзорцизм (9:14-29), одно исцеление (10:46-52) и одно проклятие смоковницы (11:12-13, 20-21). Даже в сцене с экзорцизмом в словах Иисуса звучит нетерпение и неохота: «О поколение без веры! Долго ли Мне еще быть среди вас? Долго ли Мне еще вас терпеть? Приведите его ко Мне» (9:19). Создается впечатление, что теперь чудотворение больше не выражает Его миссию, а только отвлекает от нее. Рассказ движется к Голгофе.

Рассматривая ситуацию в свете Кесарии Филипповой, мы видим: Марк искусно сплел повествование таким образом, чтобы обрести герменевтический контроль над преданиями об Иисусе как о чудотворце. Те, кто видят в Иисусе носителя силы - сверхъестественной или политической, - Его не поняли. Правильно понять Его можно только как Сына Человеческого, который отказался от власти, чтобы страдать и умереть. Крест становится контрольным символом для интерпретации личности Иисуса. Поэтому вопрос «А вы за кого Меня почитаете?» обретает окончательный ответ в исповедании: «Истинно этот человек был Сын Божий», - исповедании, которое может быть правильно произнесено только у подножия креста.

В ходе рассказа мы узнаем, что крест не только важен для личности Иисуса - таинственным образом он нужен и другим людям. Хотя Марк не пытается подробно объяснить, каким образом смерть Иисусова спасает Его учеников, об искупительном ее характере сообщается в двух отрывках, находящихся в важных местах повествования. В 10:45 Иисус говорит: «Сын Человеческий пришел не для того, чтобы Ему служили, но чтобы самому послужить и отдать свою жизнь как выкуп за многих». Позднее, во время последней трапезы с учениками, предвидя свою приближающуюся смерть, Иисус совершает пророческий символический акт. Он дает ученикам хлеб и вино, поясняя: «Возьмите, это - Мое тело» и «Это - Моя кровь завета, за многих изливаемая» (14:22-24). Здесь смерть Иисусова осмысляется как жертва, запечатывающая завет с Богом ради «многих». Лаконичное речение в 10:45 также содержит аллюзию на образ Страдающего Раба из Книги Исайи (Ис 52:13-53:12), который стал «жертвой за грех» и понес на себе беззаконие многих... Располагая столь значимыми в богословском плане повествовательными ключами, мы не можем не читать марковский развернутый рассказ о Страстях как рассказ о предложенной Иисусом жертве, об отдаче Им собственной жизни ради народа Божьего.

 

3. Ученичество: следование за распятым Мессией

Говоря об искупительном характере Иисусовой смерти, Марк подчеркивает ее роль как образца, которому должны следовать ученики Иисуса. Мы уже отмечали неожиданный и устрашающий ответ Иисуса на исповедание Петра в Кесарии Филипповой: призыв к ученичеству - это всегда призыв взять свой крест. Для Марка данная тема столь важна, что он развивает ее в старательно сконструированном центральном разделе Евангелия. Этот раздел (8:2710:45) структурирован вокруг трех предсказаний о Страстях (8:31; 9:31; 10:32-34) и обрамлен двумя рассказами об исцелении слепых (8:22-26; 10:46-52). Иисус здесь решает педагогическую задачу: старается изменить представления учеников о Его и об их миссии.

Каждое из предсказаний о Страстях рождает одинаковую последовательность событий. Сначала реакция учеников демонстрирует их сопротивление или неспособность понять. Затем Иисус дает корректирующее учение, в центре которого - призыв к страданию и ученичеству. Эти последовательности, составляющие композиционный костяк Мк 8:27-10:45, можно схематично представить следующим образом:

О первой из этих последовательностей мы уже говорили, сделав упор на ее христологический смысл. Третья последовательность, к которой мы сейчас и обратимся, содержит самое подробное предсказание о страдании Иисуса и самый развернутый комментарий относительно связи между Его судьбой и призванием Его учеников.

Видимо, желая через шок заставить учеников быть внимательными, Иисус ярко описывает предстоящее Ему страдание: «Будут над Ним глумиться, плевать на Него, бичевать, и убьют» (10:34). Сразу после Его слов к Нему подходят братья Иаков и Иоанн с просьбой, по которой может показаться, что они вообще не слушали: «Дай нам сесть у Тебя, одному по правую сторону, а другому по левую, в славе Твоей» (10:37). Иисус, пораженный их беспардонностью, отвечает: «Вы не знаете, чего просите. Можете ли вы пить чашу, которую Я пью [ср. 14:36], и креститься крещением, которым Я крещусь?» С простодушной бравадой они отвечают: «Можем». Иисус, знающий, что они, когда наступит решающий момент, «соблазнятся» и убегут (14:27, 50), объясняет им, используя образ чаши и крещения: страдание с Ним они пройдут, но никаких гарантий особой чести быть не может (это решать только Богу!). (В протестантских церквах часто поют гимн «Можете ли вы?» Гимн пересказывает эту историю, и можно только поражаться его неспособности понять ее горькую иронию. Фактически община призывается присоединиться к Иакову и Иоанну в восторгах по поводу собственных возможностей: «Господи, мы можем!»)

Остальные же десять учеников тоже ведут себя предсказуемым образом: они возмущены попыткой двух братьев пролезть на почетные места. Тогда Иисус решает использовать создавшийся момент для последней попытки объяснить смысл ученичества:

Вы знаете, что у язычников те, кого они почитают правителями, господствуют над ними, и великие - тираны над ними. Но у вас - не так! Кто захочет стать среди вас великим, пусть будет вам рабом; и кто захочет стать среди вас первым, пусть будет рабом всем. Ибо Сын Человеческий пришел не для того, чтобы Ему служили, но чтобы самому послужить и отдать свою жизнь как выкуп за многих (10:4245).

Судя по продолжающимся попыткам учеников пробраться на первые места (9:33-34; 10:35-37), они все еще не усвоили характера Царства Божьего и своей миссии. Люди, призванные в общину Иисусовых учеников, должны быть рабами, и образец им показал сам Иисус, пришедший отдать свою жизнь ради других. В полной мере смысл этих слов раскроется далее, в подробном рассказе о страстях и смерти Иисуса. Однако Его учение об ученичестве уже изложено со всей возможной ясностью: быть учеником Христовым, значит, вместе с Ним служить и страдать, вместе с Ним отринуть присущую миру сему жажду власти. Среди «язычников» господство и самоутверждение стали правилом, но в новой общине последователей Иисуса работает совсем другая логика.

Теперь, когда смысл ученичества разъяснен, фундаментальный учительный проект Иисуса подошел к своему завершению. Конечно, ученикам еще предстоят провалы и отпадения, но отныне они не будут выказывать непонимания Иисусовых представлений об их миссии и не будут с этими представлениями спорить. (Когда на Тайной вечере Иисус заговорил о своей скорой смерти, Петр и остальные ученики выразили готовность не отступаться [14:27-31]. Их намерение оказалось пустым, но причиной тому было не непонимание, а недостаток мужества. «Дух отважен, но плоть слаба» [14:38б].) 10-я глава завершается рассказом об исцелении слепого Вартимея, который называет Иисуса мессианским титулом «Сын Давидов». На сей раз исцеление происходит сразу и полностью: «Он тотчас прозрел и пошел за Ним» (10:52). Как первое исцеление знаменовало начало переориентации учеников, так второе исцеление знаменует своего рода запечатывание этого процесса. Фраза «пошел за Ним» наводит на мысль о верном ученичестве, перекликаясь с глаголом akolouthein, который Иисус уже использовал в начале этого повествовательного единства в своем призыве взять на себя крест (8:34). Те, кто желают следовать за Иисусом, имеют право называть Его Сыном Давидовым, Мессией. И повествование теперь переходит к кульминационной конфронтации в Иерусалиме.

Поскольку эта кульминационная конфронтация включает бегство учеников при аресте Иисуса и троекратное отречение Петра, мы не можем не задуматься о том, какое значение этим событиям придавал евангелист в своих представлениях о нравственной жизни.

Рассказывая об учениках, Марк трезво смотрит на человеческую слабость. Во время испытания отпадают все, даже ближайшие последователи Иисуса, которым было дано знать тайну Царства Божьего. Когда Иисус проходит в молитве через борения, не желая предать свое призвание, ученики самым комичным образом засыпают (14:32-42). Бескомпромиссная декларация Петра своей верности Иисусу («даже если придется с Тобой умереть, не отрекусь от Тебя» 14:31) оказывается пустым звуком, - и вот мы видим, как Петр теряет самообладание и начинает рыдать о своем предательстве (14:72). Да, Марка никак нельзя назвать радужным оптимистом в его воззрениях на способность человека исполнять волю Божью. Ему хорошо знакомы и слабость плоти, и обманчивость сердца, и темнота ума.

И все же мы снова и снова слышим зов к ученичеству. В Евангелии от Марка нет ни единого намека на то, что по слабости человеческой требования Божьи нужно «реалистически» смягчить и ограничить. Напротив, требование жертвенного ученичества бескомпромиссно. Как сеятель в марковской программной притче (4:3-9) сеет семя и на хорошую почву, и на плохую, призыв к ученичеству обращен ко всем, кто имеет «уши, чтобы слышать». Семена будут израсходованы на многих, но «слышащие слово и принимающие его» принесут богатый урожай, «тридцатикратный, шестидесятикратный и стократный».

Марк сосредоточивает внимание (в отличие от Матфея) на простом внешнем послушании, а не на мотивации или намерении сердца. Он не разбирает вопроса, как возможно послушание. Здесь Марк не похож на Павла: у него совершенно нет акцента на облечение силой Духа Святого как непременное условие послушания. Его единственное упоминание об этом появляется в Иисусовом поучении об апокалиптических муках рождения грядущего Царства:

Но вы смотрите за собою; ибо вас будут предавать в судилища и бить в синагогах, и перед правителями и царями поставят из-за Меня, во свидетельство им... Когда же поведут вас на суд, не заботьтесь наперед о том, что вам говорить; но что дано будет вам в тот час, то и говорите: ибо не вы будете говорить, но Дух Святой (13:9, 11).

Свидетельство гонимых учеников Иисусовых будет вдохновлено Духом. Но нигде более Марк не упоминает о «даре» Духа Святого и о Его постоянном присутствии, об утешении и руководстве Им общины или облегчении Им послушания.

Возьмем, например, поразительное учение Иисуса о богатстве (Мк 10:17-31). Богатому искателю «жизни вечной» Он предлагает продать все имущество, раздать деньги беднякам, а самому присоединиться к странствующим ученикам Иисуса. Искатель уходит прочь, «печальный, ибо владел он большим имуществом». Эта предсказуемая реакция вызывает у Иисуса совершенно непредсказуемую реплику: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие». Ученики изумленно спрашивают: «Кто же тогда может спастись?» Следует загадочный ответ: «Для людей это невозможно, но не для Бога; для Бога все возможно». Судя по притче о семени, способность отвечать послушанием - таинственный дар Божий:

Царство Божие подобно тому, как если человек бросит семя в землю, и спит, и встает ночью и днем, и как семя всходит и растет, не знает он. Земля сама производит сперва зелень, потом колос, потом полное зерно в колосе. Когда же созреет плод, человек немедленно берется за серп, потому что настала жатва (4:26-29).

Связь между Иисусовым учением об имуществе и притчами о семени усиливается его дальнейшим обетованием: оставившие ради ученичества собственность и семьи «получат в сто раз больше теперь, в этом веке, - домов, братьев и сестер, матерей и детей, и полей с гонениями [!] - а в веке будущем жизнь вечную» (10:30; курсив мой - Р.Х.). Стократная награда напоминает о стократном урожае (4:8, 20), приносимом семенем, которое падает на добрую почву. В обоих случаях инициатива находится на стороне Бога, и дар плодоносности - таинственное деяние Божие.

Марковский рассказ об ученичестве ко многому обязывает, возможно, понадобится отказаться от имущества, чести и безопасности... Но вместе с тем евангелист пишет и о награде. Так, участие в общине верных уже само по себе есть дар. Видимо, в этом ключе следует интерпретировать 10:30: община учеников становится новой семьей человека; исполняющие волю Божью - Иисусовы «брат, и сестра, и мать» (3:35). Тем же, кто выдержит испытания, обещана эсхатологическая награда: ученики Иисуса обретут жизнь, отдав ее ради благовестия (8:35). Легких путей нет: жизнь в ученичестве ведет к кресту. Евангелист неоднократно подчеркивает, что стяжать славу или благосостояние через ученичество нельзя. Всякий раз, когда ученики начинают подсчитывать будущие награды, они выглядят глупыми и беспечными, и Иисус их решительно поправляет (напр., 9:33-35; 10:35-45). И не посулы будущих благ влекли к Иисусу, а «новое учение со властью» (1:27). Причем, хотя Его учение о кресте и противоречит обыденной логике, ему надлежит следовать неукоснительно. Обещанное эсхатологическое воздаяние находится в руках Божьих.

Норма ученичества определяется крестом. Единственный образец верности - послушание самого Иисуса, понимаемое как служение (10:45). Поразительно, что Марк почти не уделяет внимания теме любви, столь распространенной в раннехристианской проповеди. Она стоит в центре лишь одного отрывка (12:2834), причем не при изложении поучений Иисуса ученикам, а в рассказе о спорах. Книжник спрашивает Иисуса, какая заповедь Торы - «первая из всех». В своем ответе Иисус, связывая Шема (Втор 6:4-5) и Левит 19:18, получает двойную заповедь о любви к Богу и ближнему. Книжник одобряет этот ответ, добавляя: любовь «гораздо важнее всех всесожжении и жертвоприношений».

Тогда Иисус со сдержанным одобрением говорит: «Недалеко ты от Царства Божьего»... Нет сомнений, что для понимания марковского отношения к Закону этот отрывок очень важен: он призывает народ Божий к совершенной любви к Богу и ближнему. Марк 12:28-34 демонстрирует, что многие ревностные блюстители Закона, например фарисеи, осуждающие исцеление в субботу (3:1-6), и книжники, «поедающие дома вдов» (12:38-40), осуждены собственными же нормами. Однако нигде у Марка Иисус не выделяет любовь как одну из характерных черт ученичества. Ученики призваны следовать за Иисусом, и единственную фундаментальную норму излагает рассказ о крестной смерти самого Иисуса. В отличие от Павла и Иоанна, Марк не интерпретирует прямо Иисусову смерть как акт «любви». Путь креста - это просто путь послушания воле Божьей; ученичество же требует следовать этому пути, какими бы не были цена и последствия.

 

4.Эсхатологическое ожидание у Марка: «Бодрствуйте»

С самого начала Евангелия от Марка мы оказываемся в атмосфере, насыщенной эсхатологическими чаяниями. Мы сразу видим череду пророчеств и их исполнений:

Пророчество: Исайя предрек приход вестника, который должен приготовить путь Господу.

Исполнение:          Иоанн Креститель появляется в пустыне (1:2-4).

Пророчество: Иоанн Креститель пророчествует о Грядущем, который сильнее его (1:7-8).

Исполнение:          Иисус приходит креститься, и глас с неба говорит о Нем: «Сын Мой возлюбленный» (1:9-11).

Пророчество: Иисус возвещает наступление Царства Божьего (1:14-15).

Исполнение: Когда придет Царство?

Эта череда подводит читателя к ожиданию скорого исполнения Иисусовой вести: «Исполнилось время, и приблизилось Царство Божье» (1:15). В этом напряженном ожидании читатель пребывает на протяжении всего повествования.

На близость Царства указывает многое: Иисус исцеляет, Он имеет власть над бесами... Тем не менее нам постоянно напоминают: исполнение еще свершилось не до конца. Обратим внимание, например, на то, как Иисус повелевает бесам молчать. В числе прочего это означает: время для полного раскрытия тайны пока не наступило. Иисус говорит притчами (4:1-34), а такого рода завуалированнность изложения соответствует именно межвременью. Хотя, по словам Иисуса, «некоторые из стоящих здесь не вкусят смерти, как уже увидят Царство Божье, пришедшее в силе» (9:1), сейчас ученики призваны взять на себя крест и идти за Иисусом путем страдания. Преображение (9:2-8) предвосхищает эсхатологическую славу Иисуса, но ученики пока не должны о ней рассказывать (9:9-10). Акция в Храме (11:15-17) содержит аллюзию на пророчество Исайи о включении язычников, наряду с Израилем, в народ Божий (когда Храм станет «домом молитвы для всех народов»), но Марк, в отличие от Луки - Деяний, не содержит программного рассказа об обращении язычников. Вместо этого мы находим намеки и знамения в исцелении герасинского одержимого (5:1-20), вере сирофиникиянки (7:24-30) и исповедании центуриона у подножия креста (15:39).

Подробнее всего тема грядущего конца развивается в беседе Иисуса с учениками на горе Елеонской о его пророчестве относительно гибели Храма (13:1-37). С одной стороны, Иисус неоднократно предостерегает от преждевременного ожидания эсхатологического исполнения:

Берегитесь, чтобы кто не прельстил вас. Ибо многие придут под именем Моим и будут говорить: «Я - это Он!»; и многих прельстят. Когда же услышите о войнах и о военных слухах, не ужасайтесь: ибо надлежит этому быть, - но это еще не конец. Ибо восстанет народ на народ и царство на царство; и будут землетрясения по местам, и будут глады и смятения. Это - начало родовых мук... Тогда, если кто вам скажет: «Вот, здесь Мессия!», или «Вот, Он там!», - не верьте. Ибо появятся лжемессии и лжепророки и дадут знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных. Вы же берегитесь; вот Я наперед сказал вам все (13:5-8, 21-24).

Пытаться узнать, в какое именно время явится в силе Сын Человеческий, бесполезно. «О дне же том, или часе, никто не знает, ни ангелы небесные, ни Сын, но только Отец» (13:32).

С другой стороны, повествование пронизано уверенностью: приход Сына Человеческого и собирание избранных осуществятся уже в ближайшем будущем: «родовые муки» уже начались. Ученики будут гонимы и убиваемы за свое свидетельство о Евангелии, и «претерпевший до конца спасется» (13:9-13). Они предупреждены о будущем установлении в Храме «мерзости запустения» и о том, что, когда это свершится, они должны бежать в горы. К счастью, ради избранных, Господь «сократил» дни страдания (13:14-20). Обетование 9:1 повторено в 13:30: «Истинно говорю вам: не прейдет это поколение, как все это будет». Поэтому общине подобает быть начеку:

Смотрите, бодрствуйте, ибо не знаете, когда наступит это время. Подобно как бы кто, отходя в путь и оставляя дом свой, дал слугам своим власть и каждому свое дело, и приказал привратнику бодрствовать. Итак бодрствуйте, ибо не знаете, когда придет хозяин дома: вечером, или в полночь, или в пение петухов, или поутру; чтобы придя внезапно, не нашел вас спящими. А что вам говорю, говорю всем: бодрствуйте (13:33-37).

Рассказ о спящих в Гефсимании учениках (14:3242) подчеркивает это увещевание, и в 13:37 мы видим прямое обращение к читателям Евангелия: Иисус словно бы оборачивается к камере с призывом: «Смотрите!»

Страдания и смерть Иисуса евангелист рассматривает как кульминационные эсхатологические события. Все происходящее с Иисусом исполняет Писания (14:27, 49), и на допросе у первосвященника Иисус срывает завесу секретности, открыто объявляя себя Сыном Человеческим, предсказанным Дан 7:13-14. Разрыв храмовой завесы в момент смерти Иисуса (15:38) также следует понимать как знак конца нынешней эпохи.

В Евангелии от Марка последнее проявление эсхатологической власти Бога - воскресение Иисуса. Поразительно, что евангелист рассказывает о пустой гробнице, но не упоминает о явлениях Воскресшего. Первоначально Евангелие кончалось на 16:8: Они никому ничего не сказали, потому что боялись». Последние слова принадлежат таинственному юноше в белой одежде, сидящему в гробнице, куда был положен Иисус:

Не ужасайтесь; Иисуса ищете, Назарянина, Распятого. Он воскрес, Его нет здесь. Но идите, скажите Его ученикам и Петру, что Он впереди вас пойдет в Галилею; там Его увидите, как Он сказал вам (16:6-7).

В испуге бегут женщины, пришедшие к гробнице помазать мертвое тело Иисуса, - Мария Магдалина, Мария, мать Иакова, и Саломея... На этом - поразительный факт! - Евангелие заканчивается. Ни явлений Воскресшего, ни примирения с Петром, ни поручения ученикам, ни дара Святого Духа, ни вознесения, ни Книги Деяний с рассказом о славном распространении Церкви в мире, - лишь слово обетования, что ученики снова увидят Иисуса в Галилее, и испуганное молчание женщин у гробницы.

Как понять загадочную концовку Евангелия? Этой проблеме посвящено большое количество научных трудов, и мы отметим здесь лишь несколько основных моментов. Неожиданная концовка (без явления Воскресшего) подчеркивает, что Царство Божье еще только должно прийти в будущем. В конце марковского рассказа Иисусовы ученики оказываются между вестью о воскресении и встречей с воскресшим Господом. Символом же встречи с Иисусом при парусии становится «Галилея». А пока личность и присутствие Иисуса отчасти сокрыты: «Он воскрес, Его нет здесь» (16:6). Даже в воскресении марковский Иисус ускользает. Но Он - совсем рядом, «при дверях» (13:29б).

Спросим теперь: как эсхатологические чаяния Марка формируют его представления о нравственной жизни? Здесь можно сразу выделить три момента.

Первое. Напряженность эсхатологических ожиданий исключает всякую возможность компромиссов перед лицом радикальных требований ученичества. Ученики должны «претерпеть до конца», какими бы ни были последствия. Община должна бодрствовать и быть начеку.

Второе. Близость Царства резко умаляет значение прежних норм, в том числе Торы. В Евангелии от Марка Иисус объявляет - в разительном противоречии с фарисейскими традициями, - что ничто внешнее человека осквернить не может (тем самым «объявляя всякую пищу чистой» 7:1-23). На протяжении всего повествования Иисус пренебрегает уставами о ритуальной чистоте, исцеляет в субботы и оспаривает авторитет религиозных вождей Израиля. Объяснение этого поведения - простое и последовательное: в Иисусе явлен новый порядок Царства Божьего, а молодое вино в старые мехи не наливают (2:21-22). Что касается соблюдения субботы, то «Сын Человеческий - господин и субботы» (2:28). Таким образом, новая эсхатологическая реальность затмевает старые нормы, основанные на правилах, которые изображаются как косные и непродуктивные. Возьмем, например, кульминационный эпизод в первом цикле рассказов о полемике (2:1-3:6). Иисус собирается исцелить в субботу сухорукого. Он спрашивает фарисеев:

«Что позволено делать в субботу: добро или зло? спасти жизнь или погубить?» Но они молчали. Он гневно оглядел их, скорбя об их жестокосердии, и сказал человеку: «Протяни руку». Тот протянул - и стала рука его здорова. Фарисеи ушли и тут же стали вместе с иродианами думать, как расправиться с Иисусом (3:4-6).

Это первый намек в Евангелии от Марка на жестокую смерть Иисуса. Она изображается как результат столкновения между новым милостивым божественным устройством и жестокосердием тех, кто заперт в старом устройстве.

Третье. В межвременье община Иисусовых учеников должна исполнять свое призвание к ученичеству в страдании без непосредственного присутствия Господа. Иисус дает пример ученикам и оставляет общину следовать Ему, ожидая эсхатологического завершения. В отличие от Матфея и Иоанна, Марк не дает утешительных обетовании о присутствии Иисуса с общиной. «Он воскрес, Его нет здесь». Ученики утешатся, когда Сын Человеческий явится во славе, а пока они должны взять свой крест и идти за Иисусом.

 

5. Повествовательный мир Марка как контекст для действия

Если при описании марковской этики мы должны учитывать повествовательный «мир» Марка в целом, то как евангелист определяет контекст нравственного действия? На этот счет я могу высказать следующие соображения.

Первое. Бог буквально врывается в этот мир. Начиная от того момента, когда небеса разрываются (schizomenous) при крещении Иисуса, до того момента, когда разрывается (eshisthe) надвое храмовая завеса при смерти Иисуса, это - рассказ о великом вторжении Бога в тварное устройство. Евангелие от Марка дает ответ на вопль Исайи:

Призри с небес и посмотри

из жилища святыни Твоей и славы Твоей

Где ревность Твоя и могущество Твое?

Благоутробие Твое и милость Твоя?

Они удержаны от меня.

Только Ты - Отец наш;

ибо Авраам не узнает нас,

и Израиль не признает нас своими;

Ты, Господи, Отец наш,

от века имя Твое: «Искупитель наш».

Для чего, Господи, Ты попустил нам совратиться с путей Твоих,

ожесточиться сердцу нашему, чтобы не бояться Тебя?

Обратись ради рабов Твоих, ради колен наследия Твоего.

Короткое время владел им святой народ Твой;

Но наши враги попрали святилище Твое.

Мы сделались такими, над которыми Ты как бы никогда не владычествовал

и над которыми не именовалось имя Твое.

О, если бы Ты расторг небеса и сошел!

Горы растаяли бы от лица Твоего,

как от плавящего огня,

как от кипятящего воду,

чтобы имя Твое сделать известным врагам Твоим;

от лица Твоего содрогнулись бы народы!

Когда Ты совершал страшные дела, нами неожиданные,

и нисходил, - горы таяли от лица Твоего.

Ибо от века не слыхали,

Не внимали ухом,

И никакой глаз не видал другого Бога, кроме Тебя,

Который делает для тех, кто ждет Его

(Ис 63:15-64:4).

Явление Царства Божьего в Иисусе разрушает статус-кво, как молодое вино прорывает старые мехи. Развенчиваются иллюзии стабильности и авторитета - авторитета римских властей (12:1317) и еврейского религиозного истеблишмента (11:27-12:12). Историю нельзя рассматривать как замкнутую систему имманентных причин и следствий; внезапное божественное вмешательство разрывает кажущиеся исторические закономерности, и человеческая жизнь обнажается перед Богом. Крики бесов - несомненный знак потрясения в устройстве мира: «Что Тебе до нас, Иисус из Назарета? Ты пришел погубить нас?» (1:24). Ответ утвердительный: да, в явлении Иисуса Бог развернул решающую кампанию против сил зла, угнетающих род людской. Эта кампания ведется по таинственному замыслу, который никто не предвидел, и увенчивается крестом.

Второе. Из-за космического конфликта время сжалось. «Исполнилось время» (peplerotai ho kairos; 1:15); все пророчества указывают на нынешнее время, и вся человеческая история зависит от этого момента. Поэтому все свершается быстро, и присутствует острое чувство неотложности. Стремительность марковского повествования прекрасно передается в начальных сценах этого Евангелия. Только в одной 1-й главе не менее 11 раз используется слово «тотчас» (euthys). И это не неуклюжий способ связать разрозненные перикопы, а описание быстроты, с которой развивается апокалиптическая кампания. Мы словно смотрим слайды, сменяющие друг друга столь быстро, что детали проходят мимо внимания, - воспринимается лишь общий ход событий с полным ощущением вовлеченности в них. У марковского Иисуса нет времени на неспешные рассказы о полевых лилиях. Евангелие окунает нас в гущу космического конфликта. И если мы хотим поспеть за рассказом, то должны спешить.

Третье. Апокалиптическое вторжение Бога в мир вызвало инверсию: Бог поменял местами позиции инсайдеров и аутсайдеров. Те, кто наделены властью и привилегиями, Иисуса отвергают; даже собственные ученики Иисуса медленно понимают Его учение. Напротив, аутсайдеры - изгои и низы еврейского общества I века - принимают Весть с радостью, ибо велика их нужда. Прокаженные, одержимый, женщина с кровотечением (5:25-34), сиро-финикиянка (7:24-30), дети (10:13-16), слепой Вартимей (10:4652), безымянная женщина, помазывающая Иисуса «для погребения» (14:3-9), языческий центурион у креста (15:39) - все это марковские примеры доверия Иисусу. «Многие же будут первые последними, и последние первыми» (10:31). Наше восприятие уже притупилось, и мы недостаточно осознаем шокирующий характер этой инверсии.

Четвертое. Евангелие от Марка переосмысливает природу власти и ценность страдания. Поскольку Иисус использует власть, чтобы служить, а не чтобы Ему служили, подлинная власть парадоксальным образом явлена на кресте. Те, кто использует власть для господства, угнетения и убийства - не только злодеи, но и пешки в руках сил, находящихся вне их контроля. Это особенно ясно видно в случае с Иродом (6:14-29) и Пилатом (15:1-15). Кажущееся же бессилие Иисуса в его страданиях - подлинное выражение власти Бога. Евангелист изображает страдание как нечто значимое и необходимое в таинственном промысле Божьем... Это противоречащее здравому смыслу понимание силы и страдания работало в раннехристианских общинах двумя очень разными способами. С одной стороны, Марк укреплял и поддерживал общины в их страдании. В Первом послании Петра мы находим утешение, словно резюмирующее позицию Евангелия от Марка:

Возлюбленные! Не удивляйтесь огню, который среди вас и для испытания вашего посылается, - как будто происходит с вами нечто странное. Но радуйтесь, поскольку вы участвуете в страданиях Христовых, да и в явление славы Его возрадуетесь и восторжествуете (1 Петр 4:12-13).

С другой стороны, евангелист бросает вызов спокойному существованию тех из читателей, кто сами обладают властью и привилегиями. Подобно богачу из 10:17-22, они должны отказаться от привилегий и пойти за Иисусом по крестному пути.

Шестое. Открытость евангельской концовки зовет читателя к активному ответу. Мы уже видели, что Марк очень любит завершать повествовательные единства вопросами и увещеваниями, обращенными в том числе и к читателю (например, «неужели вы не понимаете?», «бодрствуйте!»). Аналогичным же образом действует концовка. Казалось бы, странно, что весть о радости и надежде неожиданно заканчивается загадочными словами: «Они никому ничего не сказали, потому что боялись» (16:8)! Но перед нами Евангелие неинтерпретированных действий и молчаливых намеков. Читатель как бы должен дописать концовку сам - дописать, взяв крест и завершив интерпретацию жизнью в ученичестве. «Извне» Евангелие от Марка понять нельзя. Правильное прочтение его возможно только через следование за Иисусом в жертвенной самоотдаче, жертвенном служении.

 

Итак, Евангелие от Марка имеет открытый конец, словно призывающий читателей дописать своей жизнью рассказ до конца. Матфей пользуется совершенно иной повествовательной стратегией. Концовка Евангелия от Матфея сводит воедино все нити рассказа и дает ученикам (а также читателям) четкое поручение:

Одиннадцать же учеников пошли в Галилею, на гору, куда повелел им Иисус. И, увидев Его, поклонились Ему; а иные усомнились. Иисус же подошел и сказал им: «Дана Мне всякая власть на небе и на земле. Итак, идите и сделайте учениками все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам. И помните: Я с вами всегда, до скончания века» (Мф 28:16-20).

Евангелие от Марка заканчивается обещанием, что Иисус «пойдет впереди» учеников в Галилею. Однако явлений Воскресшего Марк не описывает. «Он воскрес, Его нет здесь». Напротив, Евангелие от Матфея заканчивается непосредственным присутствием воскресшего Господа, который обещает пребывать с учениками во все дни, до скончания века. Это утешительное слово дает прочную основу жизни и миссии Церкви (ср. Мф 7:24-25).

Евангелия от Матфея и от Марка отличаются далеко не только концовками. Матфей, включая почти весь марковский материал, постоянно старается снять двусмысленности, разъяснить загадки и предоставить логические завершения.

Джон Доминик Кроссан предлагает очень интересную классификацию повествований по их позиции в отношении «мира». (Понимая «мир» как общепринятое понимание реальности, господствующее в культуре, к которой обращено повествование.) Повествовательный текст создает собственный мир. И Кроссан задает эвристический вопрос: как мир повествования соотносится с «миром» его культурной среды? Далее он предлагает распределить повествования по спектру, охватывающему пять категорий: миф, аполог, действие, сатира и притча. Различие между ними можно кратко сформулировать так: «Миф упрочивает мир. Аполог защищает мир. Действие описывает мир. Сатира нападает на мир. Притча разрушает мир».

Кроссан разрабатывает эту типологию, чтобы показать, как притчи Иисуса разрушают мир. Однако мы можем воспользоваться его классификацией для осмысления глубоких различий между Матфеем и Марком. (Такого рода подход не предполагает вынесения какого-либо суждения относительно исторической достоверности использованных евангелистами преданий. Повествовательные миры создают и история, и вымысел. Скажем, исторические труды Иосифа Флавия - аполог.) В категориях Кроссана Евангелие от Марка будет притчей, а Евангелие от Матфея окажется где-то между мифом и апологом.

Матфей одновременно создает упорядоченный символический мир, в котором Иисусу дана всякая власть на небе и на земле, и защищает его от альтернативных мировоззрений. Увидеть, как он это делает, можно, рассмотрев следующие темы: образ Иисуса-учителя, ученичество как формирование общины, эсхатология как основание для этики. Мы проанализируем эти темы, а затем кратко охарактеризуем исторический фон, с учетом которого необходимо интерпретировать творческое использование Матфеем преданий об Иисусе. Мы также сделаем выводы относительно повествовательного мира Матфея как контекста для нравственного суждения и действия.

 

1. Христология Матфея: Иисус как учитель

Перерабатывая имевшиеся в его распоряжении предания, Матфей старался подчеркнуть роль Иисуса как авторитетного учителя народа Божьего. В качестве канвы он взял марковское повествование и существенным образом его дополнил.

Во-первых, он снабдил повествование началом (генеалогия, рассказы о Рождестве; 1:1-2:23) и концовкой (явления Воскресшего, поручение ученикам; 28:8-20). Это помогло ему установить основу для авторитета Иисуса. По рождению Иисус - «Мессия, сын Давида, сын Авраама» (1:1), зачатый Духом Святым. Более того, типология Моисея, красной линией проходящая через рассказ о Рождестве, вызывает ожидание: Иисус будет своего рода новым Моисеем, исполнит роль Моисея как избавителя и законодателя для народа Божьего. Евангельская концовка дает еще одно подтверждение авторитету Иисуса: Израиль и другие народы должны учиться соблюдению Его заповедей потому, что Он воскрес.

Во-вторых, Матфей вставил в марковское повествование пять больших блоков поучений (5:1-7:27; 10:5-42; 13:1-52; 18:1-35; 23:1-25:46). Каждый из этих блоков завершается формулой: «Когда Иисус закончил [etelesen] эти слова...», что также подчеркивает типологию Моисея (ср. Втор 31:1; 32:45). Таким образом, повествовательная линия оказывается своего рода транспортным средством для большого груза дидактического материала и акцентируется роль Иисуса как учителя.

Программное расположение Нагорной проповеди в начале Иисусова служения также обеспечивает главенствующую роль темы «Иисус как авторитетный учитель» в христологии Евангелия. (Отметим в скобках: поскольку Евангелие от Матфея в каноне стоит первым, этот образ Иисуса-педагога приобрел диспропорционально большой вес в благочестии ранней Церкви.) В заключение Нагорной проповеди Матфей отмечает: «Народ дивился учению Его, ибо Он учил их как власть имеющий, а не как книжники» (7:28-29). Соответственно, с точки зрения евангелиста, истинно знать Иисуса - значит, признавать Его власть/авторитет, соблюдая Его слово.

Не всякий, говорящий мне: «Господи! Господи!», войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного. Многие скажут Мне в тот день: «Господи! Господи! Не от Твоего ли имени мы пророчествовали? И не Твоим ли именем бесов изгоняли? И не Твоим ли именем многие чудеса творили?» И тогда объявлю им: «Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие» (7:21-23).

Исполняющие Иисусово учение подобны мудрецу, построившему дом на камне, а не исполняющие его подобны глупцу, построившему дом на песке (7:24-27). Поэтому, хотя Матфей сохраняет марковские слова о следовании Иисусу через несение креста, роль Иисуса у Матфея носит более дидактический характер: Он становится «единственным учителем», занимающим место всех других раввинов (23:8). Мессия разъясняет Тору по-новому и со властью.

В Евангелии от Матфея один из основных тематических акцентов - преемственность Иисуса с Торой. Согласно программному заявлению в 5:17-20, Иисус пришел не отменить Закон и пророков, но исполнить их. Остальная часть Нагорной проповеди развивает это утверждение. Шесть антитез в 5:21-48 («вы слышали, что сказано... но я говорю вам») прямо противопоставляют авторитет Иисуса авторитету традиционных истолкований Закона: у Матфея Иисус рассматривает заповеди Закона не как фиксированные нормативные стандарты, а как указатели на более совершенную праведность сердца; при этом он поднимает планку требований выше, чем ее ставил Закон. Там, где Закон запрещает убивать и прелюбодействовать, Иисус призывает также отвергнуть гнев и похоть. Там, где Закон вводит ограничения на развод и проявления мести, Иисус призывает вообще не разводиться и не мстить. Там, где Закон ограничивает заповедь любви любовью к ближнему (т.е. ближнему - израильтянину), Иисус призывает любить врагов. Одним словом, Он заповедует: «Будьте совершенны [teleios] ...как совершен Отец ваш Небесный» (5:48). Это - один из смыслов, в которых Иисус «исполняет» Закон: Он раскрывает его внутреннюю интенцию, требуя от учеников праведности, которая «больше праведности книжников и фарисеев» (5:20). Вполне возможно, что особое внимание евангелиста к данной теме не случайно. Возможно, он был свидетелем и участником острых дебатов о правильном толковании Торы. Не исключено, что Матфей отвечал на упреки «фарисеев» (иудаистов, представлявших зарождающийся раввинистический иудаизм) христианам в антиномизме. В противовес этим упрекам евангелист настаивал: подлинный смысл Закона раскрывает именно Иисус, а не педантичные фарисеи.

Иисус также «исполняет» Тору в том смысле, что Его жизнь - типологическое завершение многочисленных ветхозаветных пророчеств и рассказов. Из всех евангелистов именно для Матфея характерны ремарки, поясняющие читателю: то или иное событие в жизни Иисуса произошло во исполнение реченного пророками. Такого рода «интерпретирующих цитат» экзегеты насчитывают в данном Евангелии не менее дюжины. Этот прием призван показать: в истории спасения нет ничего случайного и неопределенного, все промыслительно, все предречено Богом. Все выстраивается в единое упорядоченное целое, ибо Иисус Мессия связал все разрозненные концы. Матфей особенно старается показать преемство Иисуса (и в Его учении, и в Его личности) с Торой, доказывая гармоническое соотношение между Законом и Евангелием.

Евангелист писал спустя полвека после распятия. К этому времени возникла настоятельная необходимость в разъяснении христианам учения Иисуса. И, как мы видим, например из «интерпретирующих цитат», некоторые книжники и учителя взяли на себя нелегкий труд - собирать предания об Иисусе, перерабатывать их в педагогических целях и искать корреляции с Торой.

Сам Матфей, очевидно, принадлежал именно к числу таких книжников. Очень может быть, что его адекватно описывает речение Иисуса, которое встречается только в его Евангелии: «Всякий книжник, наученный Царству Небесному, подобен хозяину, который выносит из сокровищницы своей новое и старое» (13:52). Такой книжник, «наученный Царству Небесному», собирает в сокровищницу и новое, и старое. У него ничего не пропадет, никакая йота или черта, - всему находится свое место в полноте Иисусова мессианского Царства.

 

2. Научение царству

Если Иисус - Учитель, то Церковь - прежде всего община учеников. Матфей предлагает наставление для формирования и обучения церкви. «Великое поручение» в конце Евангелия от Матфея - это именно поручение учить: «Сделайте учениками все народы... уча их соблюдать все, что Я повелел вам». Стало быть, речь не просто о том, чтобы обратить как можно больше людей. Необходимо создать дисциплинированную общину, которая исполняет учение Иисуса на практике.

Никакого духовного индивидуализма! Церковность играет для евангелиста очень большую роль. Собственно говоря, только у Матфея Иисус говорит о «церкви» (ekklesia). Причем, хотя это слово появляется лишь дважды, оно появляется в очень существенном контексте. Один раз Иисус объявляет Петру в Кесарии Филипповой: «На этом камне Я создам Церковь Мою» (16:18; ср. параллельные места в Мк 8:27-30/Лк 9:18-21, где данная тема отсутствует). Другой раз Иисус наставляет: Церковь должна проявлять строгость к нераскаявшимся грешникам (18:17). Без сомнения, у Матфея Иисус - основатель Церкви. Присоединиться к Его движению, значит, вступить в общину учеников, которую Он призвал, учил и облек властью. Показательно, что Матфей пропускает марковский рассказ о терпимом ответе Иисуса по поводу экзорциста, который действовал отдельно от учеников (Мк 9:38-40). (У Марка этот эпизод завершается словами Иисуса: «Кто не против нас, тот за нас».) Более того, согласно Матфею, Иисус в контексте полемики с фарисеями сформулировал иной подход: «Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает» (Мф 12:30). Получается, что за Иисусом можно следовать, только будучи частью общины, которую Он предназначил для миссионерства к миру.

(А) Общинная этика совершенствования. Каков же характер этой общины? Какими именно учениями она должна руководствоваться? Подход Нагорной проповеди отличается несомненным ригоризмом. Община Иисусовых учеников должна быть образцовой общиной, живущей в послушании Богу. Она должна быть солью земли, светом миру, городом на холме (5:13-16). Образцовое послушание составляет важную часть миссии: «Да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» (5:16). Глядя на Церковь, люди должны увидеть волю Божью. Поэтому-то христианам и подобает быть праведнее книжников и фарисеев: только так Церковь может явить собой убедительный образец возвещенного Иисусом Царства.

Нагорная проповедь обрисовывает в общих чертах характер общины. Открывается она «заповедями блаженства»: блаженны кроткие, милостивые, чистые сердцем, миротворцы и те, кто страдает ради праведности (5:3-12). Парадоксальность этих заповедей показывает: Иисусова новая община живет не по обыденным стереотипам, а по принципиально иному укладу. Как понять слова: «Блаженны плачущие»? Они имеют смысл лишь в свете продолжения: «...ибо они утешатся». Община Иисусовых учеников живет в предвосхищении окончательного Восстановления. При этом она не пытается сама установить Царство насильственным путем, но ожидает божественного вмешательства. Учиться Царству, значит, учиться видеть мир с точки зрения будущего, к которому его ведет промысел Божий, - хотя такое видение и противоречит здравому смыслу.

Остальная часть Нагорной проповеди уточняет характер общины, стремящейся воплотить это эсхатологическое представление о божественной праведности. Общинники должны отложить гнев, похоть, насилие, лицемерие, гордыню и материализм. Вместо этого эгоистического и своекорыстного поведения им надлежит возлюбить своих врагов, выполнять обеты (в том числе брачные), свободно прощать (как и они прощены Богом), тайно подавать милостыню и доверять Богу, что Он позаботится об их материальных нуждах.

Если мы сопоставим эти заповеди с мишнаитской галахой или детальными уложениями кумранского «Устава общины» (1QS), нам сразу бросится в глаза довольно широкий и неполный характер матфеевской программы. Уэйн Микс пишет:

...Здесь нет системы заповедей. Правила не носят всеобъемлющий характер: берутся лишь отдельные случаи из жизни, - в качестве примера того, какое поведение ожидается от общины... Не излагает Иисус у Матфея и философские принципы, с помощью которых можно рационально вывести поведенческие нормы. Поразительно, что, хотя в Евангелии от Матфея Иисус выступает в роли мудреца, Его учения не складываются в этическую систему. По всей видимости, с точки зрения евангелиста, воля Божья открывается не в такой педагогической программе.

Ригористические призывы Матфея к нравственному совершенству - не призывы подчинить себя некой всеохватывающей системе правил. Подчеркивая задачу Церкви учить послушанию Иисусовым заповедям, евангелист усматривает в этой задаче глубинную цель - преображение сердца, преображение характера. По словам Томаса Оглтри, «языком закона и заповеди Матфей выражает то, что более адекватно может быть выражено языком добродетели». Как известно, «язык закона и заповеди» - это часть израильского наследия, на которое претендует Матфей, подвергая его герменевтической трансформации в свете Иисусова учения. Однако, действительно ли термин «язык добродетели» более удачен, - вопрос спорный: пафос евангелиста передается именно через парадоксальное напряжение между его стабильными этическими категориями и Вестью о том, что приход Царства преображает все, включая людей, живущих в подотчетности этим категориям.

Правила и заповеди придают нравственной жизни упорядоченную структуру. Но Матфей также полагает, что действия могут органично вырастать из характера. Например, лжепророки узнаются «по плодам», ибо «не может дерево доброе приносить плоды худые» (7:15-20). Та же метафора появляется и в обличении Иисусом фарисеев, которые обвинили Его в том, что Он изгоняет бесов «Вельзевулом, князем бесовским» (12:24).

Или признайте дерево хорошим и плод его хорошим; или признайте дерево худым и плод его худым; ибо дерево познается по плоду. Порождения ехиднины! Как вы можете говорить доброе, будучи злы? Ибо от избытка сердца говорят уста (12:33-34).

Речь и поступки - внешнее проявление того, что находится в сердце. По-видимому, именно поэтому в знаменитой притче об овцах и козлищах «овцы», наследующие Царство, уготованное им от основания мира, даже не знали, что служат Иисусу. Они просто приносили плод; в их поступках выражалась доброта их характера. Можно спросить: как такой подход к этике соотносится с акцентом Матфея на послушание словам Иисуса? Подробного ответа на этот вопрос евангелист не дает, однако мы можем высказать правдоподобную, на наш взгляд, гипотезу. Действие вырастает из характера, но характер не столько определяется природой, сколько создается через научение праведным путям. Люди, откликнувшиеся на проповедь Иисуса и подчинившие себя Его наставлениям, преобразятся. Они преобразятся так, что их действия «естественным» образом будут мудрыми и праведными. Они научатся навыкам и пониманию, которые необходимы для того, чтобы жить в верности Богу. В этом отношении нравственная позиция Матфея имеет много общего с израильской традицией Премудрости, хотя евангелиста больше заботит формирование общины, чем культивация мудрости и добродетели в отдельных людях.

(Б) Герменевтика милосердия. Одно из главных качеств, которые Иисус старается привить людям, - милосердие. В спорах с фарисеями Он дважды цитирует Ос 6:6: «Милосердия хочу, а не жертвоприношения» (Мф 9:13; 12:7). Многие исследователи отмечают, что этот же отрывок вспоминал великий раввин Иоханан Бен-Заккай, основатель раввинистической академии в Ямнии, в качестве утешения Израилю, когда предписанные Законом жертвоприношения стали невозможны. Получается, что Матфей цитирует текст, который обрел большую герменевтическую значимость в современном (или почти современном) ему фарисейском иудаизме, но дает ему другое применение. Повторение же цитаты указывает на особую значимость Ос 6:6 для понимания матфеевской этики.

Первый из этих случаев изложен в 9:10-13. Фарисеям не нравится, что Иисус ест со сборщиками податей и грешниками. Иисус отвечает им пословицей: «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные». Далее Матфей отклоняется от марковского текста (ср. Мк 9:15-17), вставляя цитату из Осии: «Пойдите, научитесь, что значит: «Милосердия хочу, а не жертвоприношения»». В завершении перикопы мы опять находим марковский материал: «Ибо я пришел призвать не праведников, но грешников». Таким образом, в понимании Матфея Ос 6:6 означает, что божественное милосердие простирается и на грешников. Евангелист ничего не говорит здесь ни о разрушении Храма, ни (в отличие от Иоханана Бен-Заккая) о деяниях милосердия как искуплении за грех. (Хотя первые читатели Евангелия от Матфея, вне сомнений, были знакомы с дискуссиями по поводу этих вопросов.) Как отмечает Джон Мейер, евангелист прибегает к цитате в полемических целях: «Воля Божия - милосердие, а не жертвоприношение. И если милосердие вытесняет даже главный культовый акт, то насколько же оно важнее фарисейских правил ритуальной чистоты!» Иисус показывает Божью милость к грешникам и учит: именно милости Закон требует и от людей.

Второй случай изложен в 12:1-8 (спор с фарисеями о срывании колосьев в субботу). Здесь Матфей также следует Марку, но добавляет в защиту поведения учеников два аргумента, которых Марк не содержит.

Или не читали вы в законе, что в субботы священники в Храме нарушают субботу, однако невиновны? Но говорю вам, что здесь Тот, Кто больше Храма. Если бы вы знали, что значит: «Милосердия хочу, а не жертвоприношения, то не осудили бы невиновных» (12:5-7).

Христологический принцип таков: Иисус больше Храма, поэтому служащие Ему, подобно храмовым священникам, не обязаны соблюдать обычные предписания о субботе. Принцип чрезвычайно смелый, а кому-то он мог показаться и почти кощунственным. Естественно, после разрушения Храма он обрел дополнительные подтексты... В 12:5-7 этот христологический довод соединен с апелляцией к Осии: «герменевтика милосердия» умаляет заповеди Закона, а то и вытесняет их совсем (ср. Исх 34:21).

Вспомним: ранее евангелист говорил, что Иисус исполняет, а не отрицает Закон. Теперь, на примере трапез с грешниками и срывания колосьев в субботу, мы видим, как работает эта формула. С точки зрения Матфея, Закон свидетельствует о «важнейшем» - «справедливости, милосердии и вере» (23:23). Учение Иисуса дает радикально новый герменевтический фильтр, требующий интерпретации Всего содержания Закона в свете господствующего императива - милосердия. При этом Иисус предлагает нечто иное, чем книжники и фарисеи, «связывающие бремена тяжелые и неудобоносимые и возлагающие их на плечи людям» (2 3:4).

Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас. Возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим. Ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко (1 1:28-30).

Этот зов перекликается с зовом персонифицированной Премудрости, которая часто практически отождествлялась с Торой (см., например, Притч 8; Сир 24, особенно ст. 19-23; Сир 53:23-3 8; Вар 3:9-4:4). Берущие на себя иго Иисусово, по сути, берут на себя иго Торы в интерпретации Иисуса. Однако Его бремя - в свете герменевтики милосердия - легко, чего нельзя сказать о систематических разъяснениях Торы фарисеями, противниками Матфея. (Обличение фарисеев отражает острый конфликт в исторической среде евангелиста, и о нем мы еще подробнее поговорим далее. Однако взгляд на милосердие как на подлинную цель Закона - одна из позитивных составляющих нравственной позиции Матфея.)

Возьмем теперь апофтегму в 22:34-40. На ее примере также хорошо заметна герменевтическая трансформация Закона. Желая испытать Иисуса, фарисей спрашивает его: «Какая наибольшая заповедь в Законе?» Иисус сначала дает очевидный для каждого еврея ответ (цитирует Шема; Втор 6:5), а затем связывает Шема с Лев 19:18: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». Далее евангелист характерным для него образом отходит от марковского повествования, чтобы добавить пояснение: «На этих двух заповедях висят весь закон и пророки» (22:40). Здесь есть очень тонкий, но важный момент. Речь не только о том, что заповеди о любви к Богу и ближнему - величайшие в Торе, как подчеркивал еще Марк (ср. Мк 12:28-34). Все остальное «подвешено» на них, то есть выводимо из них. Соответственно, двойная заповедь о любви выступает в роли своего рода герменевтического фильтра (практически синонимичного с Ос 6:6), который регулирует отношение общины к Закону. И это имеет глубокие последствия для содержания нравственной позиции евангелиста. Обучающиеся Царству Небесному учатся оценивать все нормы (даже нормы Закона) в свете критериев любви и милосердия. Поэтому в общине, которая руководствуется этими принципами, должны процветать дела любви и милосердия.

(В) Общинная дисциплина и общинное прощение. С учетом вышесказанного получается, что у Матфея ригоризм находится в довольно напряженной взаимосвязи с милосердием. С одной стороны, община призвана к совершенству: подобно городу на холме, она должна неукоснительно являть собой образец праведности, превосходящей даже праведность книжников и фарисеев. С другой стороны, община призвана интерпретировать Тору в свете герменевтики милосердия, которая приводит к подчинению конкретных заповедей Закона его внутренней интенции; следовательно, по примеру Иисуса община должна принимать сборщиков податей и грешников, милостиво относясь к человеческим слабостям и ошибкам. Строгость и милосердие идут рука об руку. Как примирить эти, казалось бы, противоречащие друг другу требования в жизни общины?

Систематического богословского решения данной проблемы Евангелие от Матфея не содержит. Однако в четвертом блоке речей (18:1-35), который посвящен общинной дисциплине и общинному прощению, мы находим ряд важных принципов.

Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего. Если же не послушает, возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово. Если же не послушает их, скажи церкви; а если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь. Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано и на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено и на небе. Истинно также говорю вам, что, если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного. Ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них (18:15-20).

В этом отрывке Иисус совершенно ясно дает понять: община не должна терпеть или игнорировать наличие в своей среде греха. Кто-то - в первую очередь человек, перед которым был совершен грех, - должен пойти и поговорить с грешником. Сначала поговорить нужно наедине («между тобою и им одним»). Это очень важное правило. Если ему следовать, в церкви существенно поубавится сплетен и злословия. Кроме того, грешник может получить увещевание и покаяться, не позоря себя публично. Оговоримся: это установление новым назвать никак нельзя. Оно восходит к Лев 19:17, где необходимость укорить заблуждающегося ближнего рассматривается как важная часть заповеди «возлюби ближнего твоего, как самого себя» (см. Лев 19:1718). Не удивительно, что и кумраниты, с их особой заботой о святости общины, придавали большое значение взаимному обличению и исправлению, обосновывая этот обычай ссылкой на Лев 19. Требование дополнительных свидетелей также основано на Ветхом Завете (Втор 19:15), хотя Мф 18:16 переводит действие из обстановки судопроизводства в обстановку пасторско го увещевания в общине... И последняя мера: нераскаявшегося грешника подобает из общины исключить (18:17). Она подчеркивает серьезность требований. Невозможно одновременно быть нераскаявшимся грешником и членом общины Иисусовых учеников.

Однако цель описанной в 18:15-17 процедуры состоит в том, чтобы вернуть брата. (Использование в этом контексте семейного слова «брат» не случайно.) Указание о том, что изгнанный грешник должен быть «как язычник и мытарь», следует интерпретировать в контексте всего Евангелия. Оно вовсе не означает, что такой человек превращается в парию, от которого община шарахается. Наоборот! Он становится объектом миссионерских усилий общины. Как мы уже хорошо знаем, Иисус искал общения с мытарями и грешниками и заповедал проповедовать Благую весть всем народам (ethne = «язычникам»). Соответственно, 18:15-17 следует толковать с учетом предыдущей притчи о пастухе, который покидает девяносто девять овец и идет искать одну «заблудившуюся» (18:12-14). «Нет воли Отца вашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих». Поэтому, проявляя строгость, община должна всегда преследовать цель вернуть грешника в братское общение. Трехступенчатая дисциплинарная процедура, описанная в 18:15-17, одновременно поддерживает строгие нравственные нормы общины и дает возможность грешнику обрести прощение и вернуться в общинную жизнь.

При этом община наделена очень большой властью. Ее способность «связывать» и «разрешать» фактически превращает ее в орудие Бога в этом мире. Властью обладает община в целом, в своих совместных решениях. (В отличие от Мф 16:19, где власть «связывать» и «разрешать» даруется лично Петру.) Возникает вопрос: как же церкви могут быть доверены такие полномочия? Ответ - в обетовании: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них». Община обладает властью Иисуса потому, что в ней присутствует Иисус (ср. 28:20). Собственной власти у нее нет, - она действует согласно Иисусовым заповедям и под Его продолжающимся руководством.

Но не может ли у церкви, обладающей столь большой властью, возникнуть искушения гордыней и авторитаризмом? Эту опасность евангелист осознает и рассматривает в стихах 21-35. Как он рассказывает, Петр, услышав про трехступенчатый процесс призвания грешников назад к братскому общению, осознал: это может привести к бесконечному циклу грехов и покаяний! Поэтому он задает резонный вопрос: «Сколько раз прощать грешника? Возможно, семь раз?» В своем поразительном ответе Иисус выказывает куда больше снисходительности, чем многие современные американцы, ободряющие концепцию «автоматического наказания», согласно которой человек, трижды совершивший какое-либо правонарушение, осуждается «по максимуму». Иисус же говорит об изобилии божественного милосердия. Это милосердие Церковь призвана являть миру: «Не говорю тебе: «до семи», но до семидесяти семи раз» (18:21-22). Здесь снова парадоксальным образом сочетаются строгость и милосердие. Иисус предъявляет ученикам требование, которое может показаться невероятным: прощать нужно бесконечно - как прощает сам Бог!

Кульминация речи о строгости и прощении - притча о немилосердном заимодавце (18:23-35). Царь из этой притчи прощает рабу долг в 10000 талантов. Это колоссальная сумма денег - вполне эквивалентна сумме государственного долга. («Годовой доход Ирода составлял не более 9000 талантов, а с Галилеи и Переи податей взималось лишь на 200 талантов».) Получив прощение, раб уходит и с угрозами берет за горло другого раба, который и задолжал-то сущий пустяк - 100 динариев. Когда царь узнал об этом, то разгневался на немилосердного заимодавца:

Злой раб! Весь долг тот я простил тебе, потому что ты упросил меня. Не надлежало ли и тебе помиловать товарища твоего, как и я помиловал тебя? И разгневавшись, господин его отдал его истязателям, пока не отдаст ему всего долга. Так и Отец Мой Небесный поступит с вами, если не простит каждый из вас от сердца своего брату своему согрешений его (18:32б-35).

Притча намекает на богословские основы всего этого раздела о церковной дисциплине и прощении, - да и на основы всего понимания Матфеем взаимосвязи между божественным милосердием и божественной требовательностью. Милость предшествует всему, и только поэтому Весть о Царстве Небесном - весть радостная.

Вспоминается пьеса Шекспира «Мера за меру». Лицемерный Анджело говорит умоляющей его Изабелле, сестре человека, осужденного на смерть:

Ваш брат законом осужден, и даром Вы тратите слова.

Она отвечает:

Но люди были все осуждены,

Однако Тот, чья власть земной превыше,

Нашел прощенье. Что же будет с вами,

Когда придет верховный Судия

Судить вас? О, подумайте об этом -

И милости дыхание повеет

Из ваших уст, и станете тогда

Вы новым человеком.

Аналогично, призыв Евангелия от Матфея прощать по слову Иисусову - логический вывод из милосердия Божьего. Но над презирающими божественную благодать нависла угроза будущего Суда.

 

3. Эсхатология Матфея: «Я с вами всегда, до скончания века»

Матфей сохраняет характерную для ранних преданий апокалиптическую эсхатологию: он верит в будущее славное пришествие Сына Человеческого, воскресение мертвых и Страшный суд (например, 16:27; 22:23-33; 24:3-44; 13:24-27, 36-43). Тем не менее, по сравнению с более ранней ролью апокалиптических традиций как основания надежды у Павла и Марка, мы наблюдаем ряд небольших изменений. Матфей несколько иначе использует эсхатологические мотивы и по-иному сопрягает их с другими элементами богословия. Для нашего понимания нравственной позиции евангелиста эти тонкости имеют самое принципиальное значение.

(А) Ослабевание эсхатологической неотложности. Во-первых, для Матфея не столь характерно ожидание скорой эсхатологической развязки. Это не сразу бросается в глаза, ибо Матфей согласен, что «в час, какой не думаете, придет Сын Человеческий» (24:44) и что Церковь должна быть начеку. Однако время, прошедшее между распятием и моментом написания Евангелия, - полвека, а то и больше - не могло не внести свои коррективы. Иисус воскрес, но мир по-прежнему существует... Ход времени нашел отражение в комментарии евангелиста относительно распространившегося среди евреев слуха, что ученики попросту выкрали тело Иисуса: «И пронеслось это слово между иудеями до сего дня» (28:15). Погиб Храм (см. 24:1-2), но история продолжается. Судя по всему, Матфей настроен на то, что эсхатологической развязке будет предшествовать продолжительный исторический период. Иисус учредил Церковь (институт, построенный на исповедании Петра; 16:18), миссия которой - благовествовать миру (24:14). На выполнение же этой миссии нужно время. Даже некоторые христиане стали думать: «Не скоро придет господин мой», - и вести себя безответственно (24:48-49). Против такого поведения Матфей предостерегает, но сама необходимость в предостережении весьма показательна (ср. 2 Петр 3:3-4). И в завершающем Евангелие обетовании о присутствии Иисуса с общиной «всегда, до скончания века» вроде бы слышится намек на предположение, что Конец наступит не сразу. Евангелист верит в последний Суд, но это ожидание не носит напряженный характер.

(Б) Присутствие Иисуса. В терпеливом своем ожидании евангелист утешается пониманием: воскресший Господь присутствует в своей Церкви. И, если для Марка настоящее - суровое время отсутствия Господа, время ожидания парусин, то Матфей неоднократно заверяет читателей: Иисус уже пребывает со своим народом. Первый раз эта тема появляется в рассказе о пророчестве перед Рождеством, когда явившийся Иосифу во сне ангел объявляет о богоугодности беременности Марии:

Все это произошло, да сбудется реченное Господом через пророка: «Се, дева во чреве приимет и родит сына, и нарекут имя ему: Еммануил», что значит: «с нами Бог» (1:22-23).

Это последнее пояснение («что значит...») - очень характерный для Матфея прием. Евангелист желает, чтобы смысл не ускользнул ни от кого. Иисус станет Тем, в ком Бог присутствует со своим народом.

Мы уже встречали эту тему в наставлениях Иисуса относительно церковной дисциплины. Он - там, где двое или трое собраны во имя Его. Такое обетование перекликается с одним из раввинистических преданий об изучении Торы: «Если сидят двое, и слова Закона между ними, то Шехина [«Божественное Присутствие»] пребывает среди них». Если эта традиция существовала уже во времена Матфея, то, возможно, 18:20 - дополнительный намек на то, что отныне Иисус занимает место Торы. Но в каком же смысле можно говорить о присутствии Иисуса? Может быть, по аналогии с раввинистическими традициями, Он присутствует в некоем тексте, и под собранием во имя Иисуса подразумевается собрание для изучения Его слов, записанных в Евангелии от Матфея? Куда более вероятен другой вариант: видение Матфея здесь отчасти похоже на видение Павла. Евангелист имеет в виду духовное присутствие Иисуса с молящейся общиной. Магистериум не ограничивается каким-то одним авторитетным текстом и не передается через авторитет институциональный. Он укоренен в личном присутствии Иисуса в «экклесии». В любом случае благодаря этому присутствию Церковь уже может в каком-то смысле пережить полноту и ясность. Второе пришествие - впереди, но острота ожидания отчасти смягчается утешением, которое дает уже существующее присутствие Иисуса.

Не случайно наличие этой темы - и в конце Евангелия. Давая ученикам поручение, Иисус говорит: «Я с вами всегда...» (28:16-20)... Красной линией она проходит через все повествование.

Ведь и значительную часть остального материала евангелист переработал так, чтобы подчеркнуть: Бог присутствует с нами в Иисусе. Матфей не только ведет исторический рассказ о прошлых событиях, но и несет Весть о пребывании и действии Иисуса в Церкви. Для иллюстрации возьмем один пример.

Посмотрим, как Матфей адаптирует марковский рассказ о хождении Иисуса по воде (Мк 6:45-52/Мф 14:22-33). Это позволит нам увидеть, что предания о чудесах он понимает как аллегории присутствия Иисуса. Матфей вносит две существенные модификации.

Во-первых, он рассказывает, как Петр вышел из лодки и пошел по воде к Иисусу (14:28-31). Это сообщение поистине напрашивается на аллегорическое прочтение. Лодку (читай: Церковь) захлестывают волны и ветер (читай: вражда и гонения). Таинственным образом приходит на выручку Иисус. Петр, глава и символ учеников, отваживается подражать чудесам Иисуса, но начинает тонуть, и Иисусу приходится его спасать. Петр (все еще символическая фигура!) получает упрек за маловерие. Когда они входят в лодку и ветер стихает, ученики склоняются перед Иисусом со словами: «Истинно Ты - Сын Божий».

Это последнее событие представляет собой вторую крупную модификацию. У Марка дело обстоит несколько иначе: когда Иисус оказывается в лодке и ветер стихает, евангелист горько замечает: «Они чрезвычайно изумлялись в себе и дивились, потому что не вразумились чудом над хлебами, потому что сердце их было окаменено» (6:52). Ни понимания, ни преклонения, ни исповедания - только изумление. Матфей находит такое положение дел совершенно неудовлетворительным и снабжает рассказ должной доксологической концовкой, хотя это несколько умаляет значение последующего исповедания Петра в Кесарии Филипповой. Рассказ об исповедании учениками богосыновства Иисуса, несомненно, имеет особое звучание для матфеевской общины (да и вообще для всей будущей Церкви), которая также может ждать и молиться, чтобы Иисус пришел и избавил ее от горестей и невзгод.

Вывод: смысл, вкладывавшийся Матфеем в этот рассказ, можно понять, только рассмотрев его как аллегорическое обетование о присутствии Иисуса с Церковью, а значит, и как призыв отбросить сомнения. Такого рода обетования у евангелиста не отменяют надежды на парусию. Однако они существенно уменьшают накал чаяний.

(В) Эсхатология как эсхатологическое основание. Третий новый аспект в использовании Матфеем апокалиптической эсхатологии - самый очевидный. У Матфея эсхатология превращается в одно из важных оснований нравственного поведения. Снова и снова в качестве мотивации для послушания выступают награды и наказания, ожидающие людей после Страшного суда. Конечно, эта идея присутствовала уже у Павла и у Марка, но Матфей многократно увеличивает ее значимость. Особенно хорошо это заметно в 24:37-25:46 - отрывке, где он добавляет к марковской апокалиптической речи пять единств, подчеркивающих необходимость готовиться к явлению Сына Человеческого.

Первое из этих единств (24:37-44) включает ряд речений, подчеркивающих неожиданность наступления Суда. Приход Сына Человеческого уподобляется потопу во дни Ноя или вору, вламывающемуся в дом среди ночи.

Остальные четыре единства - притчи о Суде. Сюда входят: притча о верном и неверном рабе (24:45-5 1), притча о десяти девах (25:1-13), притча о талантах (25:14-30), притча об овцах и козлищах (25:31-46). Основная мысль притчи о десяти девах - такая же, что и в 24:37-44: «Бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа» (25:13). Остальные три притчи подчеркивают непосредственную связь между правильным ведением дел и судьбой на Страшном суде. Те, кто бьет других рабов и растрачивает собственность господина, кто не откликается на нужды голодных, больных и узников, - все они будут выброшены «во тьму внешнюю, где будет плач и скрежет зубов» (25:30). Напротив, те, кто исполняет свой долг, творчески использует доверенные им ресурсы, кто служит беднякам, - пойдут «в вечную жизнь» (25:46). Этими рассказами евангелист желает вселить в слушателей страх Божий и тем самым подтолкнуть их к исполнению воли Божьей, - пока еще не поздно, пока на них не пришел Суд.

Неверно думать, что Матфей дает здесь только основание для послушания. Он определяет также и важные этические нормы. Эти нормы имеют отношение прежде всего к справедливому и милостивому обращению с другими людьми, а также к ответственному использованию имущества. (Впрочем, судя поучению о собственности в Мф 6:19-34 и 19:16-30, притчу о талантах следует интерпретировать в аллегорическом ключе. Это не просто буквальное учение о том, как правильно вкладывать деньги.)

Притча об овцах и козлищах, устанавливающая заботу о нуждающихся в качестве основного критерия эсхатологического суда Божьего над человеческими делами, глубоко повлияла на христианское воображение. И она снова акцентирует милосердие как главный признак Царства Божьего.

 

4. Историческая обстановка: Матфей как церковный дипломат

Об исторической обстановке, в которой работал евангелист, мы можем лишь высказывать предположения. У нас нет полной уверенности даже относительно того, где именно создавалось Евангелие. (По мнению большинства современных ученых, наиболее вероятное место - Антиохия.) Однако особенности матфеевского повествования позволяют нам высказать правдоподобную гипотезу, позволяющую многое в этом Евангелии объяснить.

...Матфей, скорее всего, работал в 80-е - 90-е годы, после разрушения Иерусалимского храма римлянами. В тот момент пути церкви и синагоги еще только что разошлись, оставив у обеих сторон недружелюбные чувства по отношению друг к другу и спровоцировав кризис идентичности. Община Матфея и представители зарождающегося раввинистического иудаизма находились в состоянии взаимной борьбы. Каждая сторона считала, что именно она правильно понимает Тору и израильские традиции. Раввины, корни которых уходили в фарисейский иудаизм, предпочитали создавать ограду, устанавливать жесткие границы для своей группы, определяемые в категориях ортопраксии. Напротив, Матфей представляет иудеохристианскую по изначальному своему характеру общину, которая спиритуализировала смысл Торы с помощью герменевтики любви и инициировала миссию к язычникам. Как показала последующая история, Матфей чрезвычайно удачно сформулировал основополагающий рассказ для миссии к язычникам, но, вопреки его желаниям, эта миссия оторвалась от своих иудейских корней.

От формирующегося иудаизма Матфея отделяла прежде всего христология. Ведь в основе его понимания Закона лежало убеждение: Иисус - исполнение Закона и истинный толкователь Закона. Примечательно, что у Матфея мы не находим следов более ранней христианской полемики о необходимости для христиан обрезания и соблюдения пищевых запретов. В чем причина такого отсутствия? Может быть, эти споры были уже позади и церковь Матфея уже сделала уверенные шаги к превращению в языческую «раннекафолическую» церковь? Или в данном отношении евангелист принадлежит к орбите иудаизма? Общая траектория развития раннего христианства склоняет скорее к первой из этих возможностей, однако у нас слишком мало фактов, чтобы можно было делать однозначные выводы. В любом случае Матфей рассматривает гибель Храма как суд Божий на нечестивое и неверное поколение евреев, отвергшее Мессию Божьего. (Подробнее об этом мы поговорим в главе 17.) Такова ситуация, которая лежит в основе острой полемики Матфея с фарисеями.

Однако, по-видимому, и в самой общине евангелиста были какие-то неустроения. Недаром он увещевает христиан не судить друг друга (7:1-5) и разъясняет, как разрешать взаимные обиды (18:15-17). Конечно, эти наставления имеют универсальную значимость, но само их появление в Евангелии, очевидно, обусловлено их актуальностью. Судя по притче о пшенице и плевелах (13:24-30) и ее интерпретации (13:36-43), в общине Матфея шли острые дебаты относительно того, должна ли Церковь пытаться быть общиной непорочных, или ей, в ожидании Страшного суда, подобает принять более двусмысленный статус corpus mixtum. Матфей явно выбирает вторую из этих возможностей, но при этом очень серьезно подходит к требованию праведности. По мнению некоторых экзегетов, одной из задач евангелиста было примирить различия в Церкви (в частности, социально-этические различия между странствующими пророками-харизматиками и более стабильной урбанистической христианской общиной). На литературном уровне Матфей сводит воедино разные источники, в частности Евангелие от Марка и собрание (или собрания) Иисусовых речений. Относительно того, были ли эти литературные источники связаны с конкретными социальными группами в церкви Матфея, можно лишь строить домыслы.

В любом случае написание этого Евангелия было великим актом синтеза. Евангелист соединил различные предания в мастерское повествование, способное объединить общину в исповедании Иисуса. Не случайно один исследователь даже назвал Матфея «хитроумным церковным дипломатом», создавшим примирительную платформу для плюралистической церкви! Эта гипотеза проливает свет на некоторые противоречия Евангелия (например, противоречие между ригоризмом и милосердием). Противоречия - результат обращения Матфея к различным актуальным проблемам.

Возникает неизбежный вопрос: работает ли осуществленный Матфеем синтез? Присутствует ли в его тексте когерентная богословская и нравственная концепция, или он произвел на свет лишь шаткий компромисс? В той мере, в какой синтез работает, он работает не благодаря систематической когерентности, но благодаря способности рассказа связывать воедино разрозненные элементы. У Матфея Иисус, возвещая Царство Божье, одновременно требует полного этического послушания и учит милости к грешникам. Он поручает Церкви учить исполнению Его заповедей, но при этом остается с общиной, давая ей возможность более гибких решений. Можно согласиться с Леандром Кеком: «Именно логическая нестабильность текста, с одной стороны, не дает идеологической позиции формироваться непрерывно, а с другой стороны, дает возможность различным частям текста с новой силой проигрываться от одной ситуации к другой».

Таким образом, Матфей в миниатюре содержит те же возможности и проблемы для этики, которые содержит новозаветный канон в целом.

 

5. Повествовательный мир Матфея как контекст для действия

Как видятся задачи ученичества в свете общей нравственной позиции Матфея? Предлагаю вниманию читателя краткое резюме того, как это Евангелие определяет контекст для нравственного действия.

Первое. Согласно Матфею, этот мир - стабильный и смысл ему придает присутствие Иисуса Христа. В общине Иисусовых учеников нет места сомнению и двусмысленности. Добро и зло четко определены, и мужественное послушание - норма для Церкви. Отец Иисуса Христа - тот же самый Бог, который даровал Тору через Моисея. И хотя Иисус принес новый взгляд на Тору, она не отменяется. Таким образом, нравственный порядок Божественного промысла о мире остается непрерывно стабильным.

Второе. Хотя в будущем суде Божьем нет сомнения, нынешний век имеет собственную значимость. В настоящем Церкви поручено сделать учениками Иисуса все народы, - и эта миссия должна занять все обозримое будущее. Взирая на Церковь, люди должны увидеть замысел Божий о человечестве. Эта община основана на слове Иисуса, и врата адовы не одолеют ее.

Третье. Последний суд будет основан на конкретных делах любви и милосердия в соответствии с учением Иисуса. Правильные ортодоксальные взгляды ничего не стоят, если человек при этом не слушается Бога. Царство Божье отличается тем, что в сострадании идет к слабым и нуждающимся.

Четвертое. Для мира, который знает Матфей, характерен острый конфликт с синагогой. По мнению евангелиста, еврейские вожди взваливают на плечи людей непосильную ношу и уводят от подлинного послушания Богу. Конфликт общины Матфея с возникающим раввинистическим иудаизмом запечатлел свои шрамы на этом Евангелии - шрамы в виде резкой пророческой критики в адрес книжников и фарисеев. Евангелист не дает нам ключей к пониманию того, как непримиримая враждебность по отношению к традиционным представителям Израиля сочетается с заповедью любви к врагам.

Пятое. Матфей уверен: церковная община должна отличаться смирением, терпением и заботой о «малых сих», которые могут преткнуться и ослабеть в вере. Любовь он ценит больше, чем богоcловскую последовательность, и прощение считает главным критерием общинной жизни. Никто не должен быть скор на осуждение других, ибо все люди целиком зависят от милосердия Божьего.

Шестое. Хотя христиане будут продолжать грешить, - а потому исправление и прощение составляют необходимую часть общинной жизни - Матфей нигде не связывает склонность ко греху с каким-то глубинным изъяном в человеческой натуре или (как Павел) с оковами сил, неподвластных контролю воли. С точки зрения евангелиста, послушание - реальная возможность для тех, кто внимает слову Иисуса.

Седьмое. Совокупный эффект этих учений таков: Церковь изображается как община, в которой люди могут обрести безопасность и действовать с нравственной уверенностью. Граница между инсайдерами и аутсайдерами прочерчена четко, и инсайдерам дано знать тайны Царства Небесного. Воля Божья ясно открыта в учении и примере Иисуса, от Церкви же ожидается исполнение всех Его заповедей до скончания века.

 

Евангелие от Луки и Деяния Апостолов - две части грандиозного литературного замысла, в ходе исполнения которого Лука величественно и пространно повествует об истории спасения. Он создает своего рода эпос о том, как Бог принес людям

избавление через Иисуса Христа. Этот эпос раскрывает Церкви ее место в человеческой истории, особенно истории промысла Бога о народе Его Израиле. Двухчастность композиции позволяет автору представить возникновение Церкви как естественное и необходимое следствие служения Иисуса. Лука сам говорит о взаимосвязи между двумя частями своего произведения следующее:

Первую книгу я написал обо всем, Феофил, что начал Иисус делать и чему учить до того дня, когда - дав через Духа Святого повеления апостолам, которых Он избрал, - был вознесен (Деян 1:1-2).

Обратите внимание на построение фразы: судя по всему, речь идет о том, что Евангелие от Луки повествует лишь о начале дел Иисуса, - избранные же и наставленные Иисусом апостолы продолжают его дела под водительством Святого Духа во второй книге.

Хотя Лука пользовался Марком, его стиль и подход глубоко своеобразны. Перейти от Марка к Луке - словно перейти от «Беовульфа» к Мильтону. Подобно «Беовульфу», Марк погружает нас в сумрачную атмосферу, чью холодную страсть мы можем воспринять лишь отчасти, словно через тусклое стекло. Лука же изображает хорошо освещенный цивилизованный мир, наполненный социальными и литературными нормами классической античности. Ему удалось придать рассказу об Иисусе вид более респектабельный, а также более приемлемый для образованной части эллинистической ойкумены.

В своем прологе к Евангелию Лука сообщает, что собирается рассказать все «по порядку» (kathexes).

Поскольку уже многие взялись за составление повествования о совершившихся среди нас событиях, как передали нам те, кому от начала довелось быть очевидцами и служителями Слова, - решил и я, по тщательном исследовании всего сначала, по порядку описать тебе, превосходнейший Феофил, чтобы ты узнал истину о вещах, в которых был наставлен (Лк 1:1-4).

Речь не просто о том, что Лука хочет быть исторически точным. Он желает создать добротное повествование, построенное так, чтобы читатель постиг стройность божественного замысла в истории. Словом «истина» (ст. 4) здесь переведено греческое asphaleia («прочность», «нешаткость», «безопасность»; от него происходит наше слово «асфальт»). Иначе говоря, евангелист стремится убедить читателей в надежности полученного ими наставления. Двухчастный рассказ Луки вселяет в «Феофила» уверенность в такой надежности и призывает его прославить Бога, как Его прославляют многие персонажи повествования.

На неизменность божественного замысла указывают прежде всего глубокие аналогии между Ветхим Заветом и повествованием евангелиста. Лука подходит к вопросу более тонко, чем Матфей, который сосредоточивает внимание на исполнении пророческих предсказаний. Например, бросается в глаза язык Евангелия: Лука сознательно перенимает дикцию Септуагинты, особенно в рассказе о Рождестве (Лк 1-2). Как отмечает Нильс Даль, подражание библейскому стилю содержит важный намек: Лука пишет «продолжение библейской истории». Многочисленные аллюзии на Ветхий Завет мы находим и в сюжете. Например, тот же рассказ о Рождестве перекликается с ветхозаветными историями Сарры и Авраама (Быт 17-18), а также Анны (1 Цар l-2). Эти тексты прямо не цитируются, но всякий читатель, знакомый с Ветхим Заветом, без труда распознает наличие в евангельском повествовании соответствующих мотивов.

Более существенный момент: Лука изображает события, окружающие жизнь Иисуса, как исполнение божественных обетовании Израилю. Писание - не сборник предсказаний будущего, а книга обетовании богоизбранному народу. Эти обетования были осуществлены в служении, смерти и воскресении Иисуса, а также в последующем опыте Церкви. Промысел Божий, о котором они говорят, может исполниться только через спасение Богом своего народа. И хвалебный гимн Марии («Величит душа моя Господа...»; 1:47-55) возвещает, что спасение уже становится реальностью через ребенка, которого она носит во чреве.

Он поддержал Израиля, раба Своего,

в память о милости -

как Он сказал отцам нашим, -

милости к Аврааму и семени его вовек (Лк 1:54-55).

Повторяющийся акцент на обетовании и исполнении - один из отличительных и основополагающих мотивов Луки - Деяний. И мы не поймем этику евангелиста, если не будем рассматривать ее в контексте его представлений о народе Божьем как носителе исполнившихся обетовании.

Как же Лука соотносит рассказ о жизни Иисуса с нормами для Церкви? Чтобы ответить на этот вопрос, мы рассмотрим сначала образ Иисуса, затем - образ общины, живущей в Духе, и, наконец, - влияние эсхатологии Луки на его этику. Проанализировав эти темы, мы попытаемся подвести итог: как повествовательный мир Луки обеспечивает контекст для нравственного суждения и действия.

 

1. Христология Луки: «Дух господа на мне»

Как мы уже видели, у каждого евангелиста концепция общинной этики тесно связана с образом Иисуса. Поэтому, чтобы попять этику Луки, нужно понять его христологию. Однако у Луки нет систематической христологии. Довольно эклектическим образом он собрал ряд христологических традиций.

В отличие от более позднего христианского богословия, Лука не стремится делать онтологические утверждения относительно личности Иисуса. Ему вообще чужда мысль, что можно разграничить дела Иисуса и Его личность, а затем обсуждать последнюю в субстанциалистских категориях. В отличие от Иоанна, Лука не учит о предсуществовании Христа. Он не разделяет убеждения Матфея и Иоанна, что воскресший Иисус пребывает в Церкви, - у Луки эту роль играет Святой Дух, изливающийся на Церковь. Христология третьего евангелиста функциональна: Иисус осмысливается в категориях того, что Он сделал, той роли, которую Он сыграл в божественном замысле о спасении мира. Вот почему Лука обычно не прямо цитирует Писание, а прибегает к аллюзиям: он не пытается доказать, что Иисус, скажем, Раб Господень, предсказанный Исайей. Речь о другом: Иисус исполняет божественное обетование Израилю, принося избавление, которое прообразовывал Раб Господень.

Лука использует целый ряд христологических образов. Мы остановимся лишь на трех из наиболее важных: Раб, облеченный Духом; пророк, подобный Моисею; праведный мученик. Все они принципиальны для понимания того, как Лука смотрит на призвание Церкви.

(А) Раб, облеченный Духом. У Луки Иисус сразу после искушения в пустыне возвращается «в силе Духа» в Галилею и приходит в субботу в назаретскую синагогу. Здесь евангелист несколько меняет марковскую композицию. Согласно Марку, Иисус посетил синагогу в своем родном городе лишь после многих исцелений, споров и поучений. Лука же передвигает эпизод в самое начало публичного служения Иисуса и делает его программным утверждением. И если Марк ограничивается замечанием, что «[Иисус] начал учить в синагоге», то Лука подробно описывает, чему именно Иисус учил. Учение Иисуса - не больше, не меньше, как публичное объявление о своем мессианском призвании.

И пришел Он в Назарет, где был воспитан, и вошел, по обыкновению Своему, в день субботний в синагогу, и встал, чтобы читать. И подали Ему свиток пророка Исайи. Он развернул свиток и нашел место, где было написано: «Дух Господа на Мне, ибо Он помазал Меня благовествовать нищим. Он послал Меня возвестить пленным освобождение и слепым прозрение, отпустить угнетенных на свободу, возвестить год милости Господней».

Свернув свиток, Он отдал его служителю и сел. Глаза всех в синагоге были устремлены на Него. Тогда Он начал говорить им: «Сегодня это Писание исполнилось перед вами» (Лк 4:16-21).

Сначала слушатели считают речи Иисуса приятными (4:22) и реагируют на них благосклонно. Но затем дело принимает плохой оборот, когда Иисус, ссылаясь на рассказы о пророках Илии и Елисее, говорит, что Божья милость не ограничена израильтянами (4:25-27). Тогда люди приходят в ярость и пытаются сбросить Его с обрыва, но Ему удается уйти (4:28-30).

Если рассказ Луки о проповеди Иисуса в назаретской синагоге представляет собой мессианский манифест, то что он говорит о личности и миссии Иисуса? Мы видим здесь несколько важных тем для евангелиста.

Апелляция к Ис 61:1-2 (и 58:6) помещает Иисуса на одну линию с пророками. Иисус говорит, что авторитет пророческой традиции санкционирует Его весть и что эта традиция обретает исполнение в Его деятельности. Он как бы надевает мантию Раба Господнего, описанного в пророчестве Исайи.

Иисус имплицитно определяется как Божий помазанник, Мессия. Поскольку Дух помазал (echrisen) Его, Он - Christos. Лука уже сообщал ранее, что Дух сошел на Иисуса при крещении (3:21-22) и что Иисус облечен Духом (4:1, 14). Тесная связь Раба, Мессии и Духа - тема, характерная специфически для Луки.

Призвание Раба - благовествовать нищим, слепым, пленным и угнетенным. У Луки мессианство Иисуса прямо связано с Его ролью Освободителя, а весть Иисуса - с призывом пророков к справедливости. (Какой разительный контраст с Евангелием от Матфея! Матфея пророчества интересуют преимущественно как предсказания отдельных событий в жизни Мессии.) Отметим, какие именно тексты Исайи соединяет Лука: Ис 61 обещает избавление и восстановление Израиля, а Ис 58 заповедует служение нищим. «Вот пост, который Я избрал: разреши оковы неправды, развяжи узы ярма, и угнетенных отпусти на свободу, и расторгни всякое ярмо; раздели с голодным хлеб твой, и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого, - одень его, и от единокровного твоего не укрывайся... Тогда воззовешь, и Господь ответит; возопиешь, и Он скажет: «Вот Я!»» (Ис 58:6-7, 9). Ссылаясь на эти тексты уже в начале своего служения, Иисус у Луки объявляет себя Мессией, который силой Духа создаст восстановленный Израиль, проникнутый справедливостью и состраданием к нищим. Все описываемые Лукой чудеса и исцеления - знамения грядущего Царства Божьего, в котором угнетенные будут отпущены на свободу. Сходное понимание деятельности Иисуса выражено в Деян 10:38: «Бог Духом Святым и силою помазал Иисуса из Назарета; ... Он ходил, благотворя и исцеляя всех, угнетенных дьяволом, потому что Бог был с Ним» (ср. Лк 7:18-23). Такое развитие рассказа предвещает Весть о том, что Божье спасение уготовано всем, кого может призвать Бог, - всем, включая язычников. Уже первая сцена публичного служения Иисуса предзнаменует распространение божественной благодати за пределы Израиля и враждебность многих израильтян к этой вести о милости, - милости, охватывающей всех. Проблемы и конфликты, которые мы впервые встречаем здесь, будут продолжаться до последней страницы Деяний.

Подведем итог. Проповедь в назаретской синагоге возвещает: Иисус облечен силой Духа, чтобы начать освобождение народа Божьего. Деяния Апостолов расскажут о том, как это дело освобождения продолжится в жизни Церкви.

(Б) Пророк, подобный Моисею. Подобно Матфею, Лука выстраивает типологическую связь между служением Иисуса и служением Моисея, хотя у Луки Моисей - не столько учитель и законодатель, сколько пророк и освободитель народа. Например, в рассказе о преображении Моисей и Илия говорят с Иисусом «об исходе Его, который Ему надлежало совершить в Иерусалиме» (Лк 9:31; курсив мой - Р.Х.). Евангелист рассматривает исход израильтян из египетского рабства в Землю Обетованную как прообраз перехода Иисуса через смерть в жизнь воскресения. Некоторые экзегеты даже предполагают, что путешествие Иисуса в Иерусалим (Лк 9:51-19:44) композиционно соответствует Втор 1-26. Дэвид Месснер пишет:

Между деятельностью Моисея и деятельностью Иисуса есть несомненные пересечения. Иисус исполняет «всех пророков» «начиная с Моисея» (Лк 24:27). Иисуса отвергает нераскаявшийся народ, но Он в Новом Исходе приводит обетования Завета к осуществлению... Когда Лука создает рассказ о послании помазанного пророка (центральный раздел Евангелия), он руководствуется именно этим лейтмотивом Второзакония... Затем евангелист в центральном разделе изображает путешествие Иисуса как путешествие пророка, подобного Моисею, упомянутого в Второзаконии 18:15-19.

Независимо от того, насколько верна гипотеза о глубоком влиянии Второзакония на композицию третьего Евангелия, нельзя отрицать: Лука действительно считает Иисуса «пророком, подобным Моисею», предсказанным во Второзаконии. Это подтверждают два отрывка из Деяний Апостолов.

После исцеления хромого в Храме Петр призывает собравшийся народ к покаянию. При этом он прямо называет Иисуса, которого Бог «воскресил», пророком, предсказанным Моисеем.

Моисей сказал: «Господь Бог ваш воздвигнет вам из братьев ваших Пророка, подобного мне. Слушайтесь Его во всем, что Он ни будет говорить вам. И будет, что всякая душа, которая не послушает того Пророка, истребится из народа» [Втор 18:15, 19] . И все пророки от Самуила и после него, сколько их ни говорили, также предсказали эти дни...Когда Бог воскресил Своего Раба, Он послал Его сначала к вам, благословить вас, отвращая каждого от злых дел ваших (Деян 3:22-24, 26).

Чудесное исцеление хромого во имя Иисусово аналогично «знамениям и чудесам», совершенным Моисеем (ср. Втор 34:10-12). Чудеса, которые творил сначала Иисус, а затем - апостолы, служат народу предостережением: они должны принять Иисуса как пророка, подобного Моисею, покаяться и слушаться Его, если они хотят обрести жизнь.

Люк Джонсон доказал, что эта типологическая связь между Иисусом и Моисеем лежит в основе пересказа истории Моисея Стефаном перед его мученичеством (Деян 7). Там тоже в уста Моисея вкладываются слова:

Пророка вам поднимет Бог из братьев ваших, как Он поднял меня (Деян 7:37).

Джонсон комментирует: Моисей послан дважды, первый раз - в слабости, второй раз - в силе. Спасение предлагается народу дважды. Сначала его, по незнанию, отвергают. Затем людям предоставляется второй шанс, причем на сей раз явлены многочисленные знамения и чудеса. Если они этот шанс не используют, Бог отвергает народ. Здесь легко просматриваются параллели с рассказом Луки об Иисусе...

Образ Моисея у Луки дает нам важный ключ к пониманию его повествования.

«Необходимость» страдания Иисуса обусловлена необходимостью соответствия Моисею как прообразу.

Все это имеет большое значение для этических императивов, которые стоят перед Церковью. Церковь - богоизбранный народ, призванный Пророком, подобным Моисею. Поэтому члены Церкви должны идти с этим Пророком, внимать Его учению и осознавать себя как новый народ Завета, который должен исполнить девтерономическое представление о судьбе Израиля.

(В) Праведный мученик. Рассказывая о страстях Иисуса, Лука больше других евангелистов подчеркивает его невиновность. Пилат трижды говорит: «Он не сделал ничего, заслуживающего смерти» (Лк 23:4, 13-15, 22). И если один из распятых с Иисусом преступников высмеивает Его, другой упрекает насмешника:

Или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на то же? И мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли; а Он ничего худого не сделал (23:40-41).

Когда Иисус умер, римский центурион «прославил Бога и сказал: «Действительно этот человек был невинен [dikaios]»» (23:47). Эта фраза особенно знаменательна, поскольку Лука вкладывает ее в уста центуриона вместо марковского «Истинно этот человек был Сын Божий» (Мк 15:39).

Чем объяснить акцент на невинность Иисуса? Согласно стандартному объяснению, в классическом виде сформулированному Хансом Концельманом, перед нами политическая апологетика, задача которой - представить Церковь в лучшем свете перед римскими властями как политически безвредное движение. Однако против этого объяснения некоторые исследователи выдвинули убедительные возражения. Наиболее же убедительное звучит так: гипотеза Концельмана не учитывает ветхозаветные аллюзии в утверждениях о невинности Иисуса. Описание Иисуса как dikaios - видимо, намек на Ис 53:11 (LXX), где говорится о Праведнике, который понесет грехи многих. Еще более важную параллель мы находим в Прем 2:12-20. Рассмотрим этот текст (я подчеркнул выражения, которые могли навести Луку на мысль о типологической связи с Иисусом):

Устроим ковы Праведнику [ton dikaion],ибо Он в тягость нам и противится делам нашим, укоряет нас в грехах против закона и обличает нас в грехах против нашего воспитания.

Он объявляет себя знающим Бога и называет себя сыном Господа [paida kyriou]...

Увидим, истинны ли слова Его,и испытаем, каков будет конец Его жизни; ибо, если Праведник - Сын Божий [ho dikaios huios theou], то Он поможет Ему и избавит Его от руки врагов. Испытаем Его оскорблением и мучением, дабы узнать, сколь Он смиренен. Проверим Его незлобие! Осудим Его на постыдную смерть, ибо, по Его словам, Он будет защищен (Прем 2:12-13, 17-20).

Отрывок из Книги Премудрости Соломона показывает, что рассказ Луки о невинности Иисуса следует читать в контексте представлений о страдании и оправдании праведника, - темы, столь частой, например, в псалмах плача. Когда центурион говорит «Действительно этот человек был dikaios», он имеет в виду лишь «Действительно этот человек был невинен». Однако евангелист хочет, чтобы читатель услышал в словах центуриона дополнительный смысл - аллюзию на Премудрость Соломона («Он был Праведник»).

В пользу предложенного нами толкования говорят и две ретроспективные отсылки к смерти Иисуса в Деяниях Апостолов. Рассмотрим отрывок из речи Петра в Деян 3. Петр упрекает иерусалимлян в распятии Иисуса.

Бог отцов наших прославил Своего Раба [pais] Иисуса, которого вы предали и которого отвергли перед лицом Пилата, когда тот хотел Его освободить. Вы же Святого и Праведного [ton hagion kai dikaion] отвергли, и просили отпустить для вас убийцу. Создателя жизни убили, Которого Бог поднял из мертвых, чему мы - свидетели (Деян 3:13-15).

Или возьмем Деян 7. Стефан обличает народ в убийстве Праведника:

Жестоковыйные! Люди с необрезанным сердцем и ушами! Вы всегда противитесь Духу Святому, как отцы ваши, так и вы. Кого из пророков не гнали отцы ваши? Они убили предвозвестивших приход Праведника [tou dikaiou], Которого ныне вы стали предателями и убийцами (Деян 7:51-52).

Вместе взятые, эти отрывки демонстрируют: Иисус умер согласно Писаниям, подобно Праведнику из Исайи, псалмов плача и Премудрости Соломона. Его смерть снова подтверждает, что истинного пророка отвергают. И это, как показывает в свою очередь мученичество Стефана, устанавливает образец для Его последователей.

В рассказе Луки о Страстях Иисус стоек и спокоен. Он прощает врагов (23:34), сострадателен к одному из распятых с ним преступников (23:43) и предает свой дух в руки Божьи (23:46). Последний отрывок хорошо иллюстрирует искусную редакторскую работу Луки с Евангелием от Марка. У Марка умирающий Иисус восклицает: «Боже мой, Боже мой, почему Ты меня оставил?», в горечи своей вспоминая слова Пс 21:1. Лука считает такое восклицание несовместимым с его образом Иисуса, а поэтому вкладывает в уста Иисуса слова из другого псалма (30:5):

В руки Твои предаю дух Мой;

Ты искупил Меня, о Господь, Бог верный.

Лука сохраняет утверждение, что смерть Иисуса во всех деталях произошла в согласии с Писанием, и изображает Иисуса как образцового мученика, подобного мученикам маккавейским (2 Макк 6-7; 4 Макк 5-18). Возьмем для иллюстрации только один пример - смерть Элеазара, описанную в Четвертой книге Маккавейской.

Когда он сгорал до костей своих и был уже готов испустить последний вздох, он поднял глаза к Богу и сказал: «Ты знаешь, Боже, что хотя я и мог себя спасти, я умираю в муках огня ради закона. Будь же милостив к народу Твоему и прекрати наказывать его. Сделай мою кровь очищением для них, и возьми мою жизнь в обмен на их жизни (4 Макк 6:26-29).

Относительно этой же самой смерти автор Второй книги Маккавейской говорит:

И так скончался он, оставив в смерти своей не только юношам, но и весьма многим из народа образец доблести и памятник добродетели (2 Макк 6:31).

Мученик претерпевает жестокую смерть. Однако это не означает, что он не был праведен или что его отношения с Богом были неправильными. Наоборот! Героическим перенесением страданий и смерти мученик демонстрирует глубину своей веры и истинность своих убеждений. То, как умер Иисус, доказывало, что он - Праведник, и давало образец веры.

Конечно, этим значение Иисуса для Луки не исчерпывается. Рассмотренные нами образы, переплетаясь с другими образами, создают картину гораздо более величественную, чем каждый из них по отдельности. Иисус больше, чем Раб Господень, облеченный Духом и возвещающий справедливость. Он больше, чем пророк, подобный Моисею. Он больше, чем праведный мученик, дающий благородный образец верности Богу. Иисус - Тот, кто исполняет обетования, заложенные в этих образах Писания. Он - средоточие божественного замысла о спасении мира. Но и каждый из этих христологических образов глубоко значим для представлений Луки о жизни общины, освобожденной Иисусом.

 

2. Церковь  в силе Духа

(А) Иисус как образец для церковного служения. В Деяниях Апостолов служение, начатое Иисусом, передается далее Церкви. «Все, что Иисус начал делать и чему учить» (Деян 1:1), отныне продолжается теми, кто действует во имя Его.

Как Иисус был помазан Духом благовествовать нищим, так в Деяниях Церковь помазана Духом проповедовать Благую весть всем народам. Сошествие Святого Духа на Пятидесятницу - событие, дающее Церкви возможность продолжать дела Иисуса. В конце Евангелия от Луки, уже после воскресения, Иисус заповедует ученикам оставаться в Иерусалиме и ждать этого помазания силой:

Так написано: Мессия должен пострадать и на третий день воскреснуть из мертвых; во имя Его должно быть проповедано покаяние и прощение всем народам, начиная от Иерусалима... И Я посылаю на вас то, что обещал Мой Отец; поэтому оставайтесь здесь в городе, пока не облечетесь силою свыше (Лк 24:46-49).

Это обетование повторено в начале Деяний Апостолов, перед вознесением Иисуса на небеса:

Вы примете силу, когда сойдет на вас Святой Дух, и будете Моими свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии, и до края земли (Деян 1:8).

Луку здесь в первую очередь интересует дарование власти свидетельствовать об Иисусе. Однако не будем забывать, как сам Иисус определил свою задачу: «Благовествовать нищим... возвестить пленным освобождение...отпустить угнетенных на свободу». Проповедь Иисуса облеченными Духом апостолами будет неизбежно включать ту же Весть об освобождении.

Несмотря на особый акцент Луки на апостолах как преемниках Иисуса, он говорит и о наделении Духом всего народа Божьего. В своей проповеди на Пятидесятницу Петр объясняет сошествие Духа на общину, цитируя пророчество Иоиля:

И будет в последние дни, говорит Бог, Изолью Дух Мой на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши,

и юноши ваши будут видеть видения,

и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут.

Даже на рабов Моих и на рабынь Моих

в те дни изолью Дух Мой,

и они будут пророчествовать (Деян 2:17-18; цит. Иоил 2:28-29).

Как говорится далее, «обетование принадлежит вам и детям вашим и всем, кто далеко - всем, кого призывает Господь Бог наш» (Деян 2:39). Значит, Дух всем дает возможность вслед за Иисусом возвещать пленным освобождение. Собственно говоря, призыв к покаянию (Лк 24:47; Деян 2:38) - для Луки средоточие благовестия - включает именно призыв изменить себя и жизнь общины в соответствии с пророческим требованием справедливости, как тот содержится в текстах Исайи, которые являются лейтмотивом в Иисусовой проповеди о Царстве Божьем.

Иисус - пророк, подобный Моисею. Апостолы становятся пророками, подобными Иисусу. Им надлежит продолжать Его призвание - «исцелять и сообщать откровение». Подобно Ему, они должны проповедовать покаяние и прощение, освобождение от уз. Подобно Ему, они должны творить «знамения и чудеса» - проявление милости Божьей и предупреждение Израилю о божественной власти имени Иисусова. В Деяниях Апостолов многие рассказы о чудесах намеренно перекликаются с рассказами Евангелия о делах Иисуса. Вот особенно яркий пример: воскрешение Петром Серны (Деян 9:36-43) напоминает воскрешение Иисусом дочери Иаира (Лк 8:4042, 49-56). Подобно Моисею и Иисусу, апостолы учат и формируют общину народа Божьего (Деян 2:4247; 4:32-37).

Соответствие между Иисусом и Церковью простирается и на Его роль праведного мученика. Как мы уже отмечали, рассказ о смерти Стефана (Деян 7:54-60) смоделирован по рассказу о смерти Иисуса. Мученической смертью погибает и Иаков, брат Иоанна (Деян 12:1-2). На протяжении всего повествования благовестники сталкиваются с враждебностью толпы, их арестовывают, как некогда был арестован Иисус. Намерение Павла идти в Иерусалим, где он будет арестован (Деян 19:21; 21:10-14), напоминает о путешествии Иисуса в Иерусалим (Лк 9:51). Обоим угрожает смерть, но оба они уверены: Богу угодно, чтобы они пострадали. Иначе говоря, тяготы, которые выпадают на долю апостолов в Деяниях, можно понять как исполнение Иисусова призыва оставить все, взять крест и последовать за Ним (Лк 9:23-27; 14:25-33). Святой Дух действует в Церкви, и радость сопровождает распространение Благой вести, но Лука не умаляет страдания. Встать на «Путь» - рискованный долг.

(Б) Новая община: «Великая благодать была на всех их». С самого начала Евангелия от Луки становится ясно: Бог хочет не просто спасти отдельных людей, но создать народ. Ангел Гавриил, явившись Захарии, объявляет: сын, который родится у Захарии и жены его Елисаветы - то есть Иоанн Креститель, - должен будет «приготовить народ для Господа» (Лк 1:17). Песни в рассказе о Рождестве снова и снова говорят о рождении Иисуса как о знаке избавления Богом Израиля (Лк 1:54-55; 68-79; 2:29-32). Связывая же проповедь Крестителя с Ис 40:3-5, евангелист готовит нас к осмыслению Иисусова служения как восстановления Израиля в соответствии с пророческими обетованиями (Лк 3:1-6). В общем, сюжетная линия третьего Евангелия (особенно «рассказ о путешествии» в 9:51-19:44) показывает, как Иисус призывает и наставляет тех, кто станет ядром нового народа Божьего. Люк Джонсон отмечает:

Идя в Иерусалим на отвержение и смерть от руки вождей, пророк Иисус формирует вокруг себя истинный народ Божий. Он призывает толпы к покаянию, а откликнувшихся наставляет об ученичестве. Тех же, кто Его отвергает, пророк предупреждает, что и их отвергнет Бог.

Поэтому к тому моменту, когда Иисус приходит в Иерусалим, Лука может говорить уже о «всем множестве учеников», которые приветствуют Иисуса как царя (Лк 19:37).

Однако заметнее всего формирование новой общины делается после Пятидесятницы. После сошествия Святого Духа в ней появляются тысячи новых верующих и иерусалимская община начинает жить по-особому:

Они посвятили себя учению апостолов и товариществу, преломлению хлеба и молитвам. Был в каждой душе страх, и много чудес и знамений совершалось апостолами. Все верующие были едины и имели все общим; они продавали собственность и имущество и разделяли между всеми, какая у кого была нужда. Каждый день они совместно проводили много времени в Храме и, преломляя дома хлеб, принимали пищу в радости и простоте сердца, хваля Бога и имея милость у всего народа. Господь же ежедневно прибавлял спасаемых (Деян 2:42-47).

В Деян 4 Лука дает другое описание этого нового братства:

У всех уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имущества своего не называл своим, но все у них было общее. Апостолы же с великою силою свидетельствовали о воскресении Господа Иисуса, и великая благодать была на всех их, ибо никто у них не нуждался; ибо те, кто владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного. Они клали ее к ногам апостолов, и каждому раздавали в соответствии с тем, какую нужду тот имел (Деян 4:32-35).

«Новая пересмотренная стандартная версия» оставляет слово «ибо» (gar) в начале ст. 34 непереведенным. Однако греческий синтаксис («...великая благодать была на всех их, ибо никто у них не нуждался») указывает на наличие причинной связи. «Великая благодать была на всех их» именно потому, что в общине не было нуждающихся.

Независимо от того, насколько эти описания исторически достоверны, Лука изображает Церковь после Пятидесятницы как исполнение двух древних идеалов: греческого идеала истинной дружбы и девтерономического идеала общины Завета. Уже в «Никомаховой этике» Аристотеля предполагается как нечто естественное, что друзья делятся друг с другом и имеют единую душу. Все пословицы согласны с этим: «Друзья имеют одну душу между собою» и «Имущество друзей - общая собственность».

Иерусалимская община воплощает в своей жизни греческий идеал подлинной дружбы. И дружба эта - не просто между двумя людьми или внутри узкого круга людей, но в общине, состоящей из тысяч людей! Вместо вражды, недоверия и эгоизма - общинная этика, которая рассматривает всех членов общины как друзей в соответствии с философским идеалом. В то же время эта община, в которой «никто не нуждался», - истинный Израиль, живущий в согласии с заповедями Завета из Втор 15:

Но не будет у тебя нищего, ибо благословит тебя Господь на той земле, которую Господь Бог твой дает тебе в наследие, чтобы владеть ею, если только будешь слушаться Господа Бога твоего и стараться исполнять все эти заповеди, которые я сегодня заповедую тебе...Если же будет у тебя нуждающийся, член общины твоей в одном из городов твоих, на земле, которую Господь Бог твой дает тебе, то не ожесточи свое сердце и не сожми своей руки перед твоим нуждающимся ближним. Но открой ему руку твою и дай ему взаймы, смотря по его нужде, в чем он нуждается (Втор 15:4-5, 7-8).

Соответственно, общность имущества в церкви - это первые плоды миссии, возвещенной Иисусом в Лк 4:16-21: привести к бытию восстановленный Израиль, в котором нищие и угнетенные услышат Благую весть и увидят ее реализованной.

Общинная практика раздачи имущества нуждающимся нищим - послушание очень важному для Луки учению Иисуса, касающемуся именно этой проблемы. Отметим лишь некоторые из соответствующих евангельских текстов. Согласно «заповедям блаженства», блаженны нищие и голодные (а не как у Матфея, «нищие духом» и «алчущие и жаждущие правды») (Лк 6:20-21; ср. Мф 5:3, 6). Лука отказывается спиритуализировать блаженства, что отчетливо видно в его формулировке сопутствующих пророческих проклятий:

Но горе вам, богатые!

Ибо вы уже получили свое утешение.

Горе вам, пресыщенные ныне!

Ибо будете голодны.

Горе вам, смеющиеся ныне!

Ибо будете плакать и рыдать (Лк 6:24-25).

Осуждение богачей хорошо заметно в двух притчах: притче о безумном богаче (Лк 12:13-21) и притче о богаче и Лазаре (Лк 16:19-31). Эти притчи содержатся только в Евангелии от Луки. Они рассматривают накопление богатства как страшный просчет, который может привести к осуждению на вечные муки. В притче о богаче и Лазаре мы видим графический контраст между богачом, который «каждый день пиршествовал блистательно», и нищим Лазарем, который, весь в струпьях, лежал у его ворот, «желая напитаться крошками, падающими со стола богача». В посмертии каждого из них ждет противоположная участь. Богач умоляет Авраама (!) послать Лазаря из мертвых, чтобы тот предупредил пятерых братьев. Авраам отвечает: «У них есть Моисей и пророки; пусть слушают их». Например, им следует прочесть Втор 15 и Ис 58. Богач, видимо, зная, что братья его Библию не читают, настаивает: «Нет, отец Авраам! Но если кто из мертвых придет к ним, покаются». Суровый ответ Авраама сообщает нам многое о богословии и этике Луки: «Если Моисея и пророков не слушают, то, если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят». Даже воскресение - и даже воскресение Иисуса! - не способно пробить жестокосердие тех, кто не внимает Моисею и пророкам. Напротив, люди, которые прислушиваются к поучениям Иисуса, поймут: Писание призывает общину именно к той щедрости, которую являет иерусалимская церковь в первых главах Деяний.

Или возьмем две показательные парадигмы, иллюстрирующие правильное и неправильное отношение к богатству в свете Иисусовой проповеди об ученичестве. Богатый начальник (Лк 18:1830) с печалью отвергает приглашение Иисуса продать все и раздать деньги нищим. Закхей же, встретившись с Иисусом, кается и обещает половину имущества отдать нищим, а тем, с кого он ранее взял лишнего, вернуть в четырехкратном размере. Ему Иисус отвечает: «Ныне пришло спасение в этот дом, потому что и он сын Авраама». Отсюда видно: Лука не считает, что ученик Иисуса непременно должен отдать всю собственность. Механических стандартов здесь нет - вопреки некоторым отрывкам, которые, казалось бы, именно этого и требуют (напр., Лк 14:33). Например, Закхею достаточно отдать лишь половину имущества. Можно спросить: а если бы богатый начальник тоже захотел отделаться половиной, согласился бы Иисус? Как убедительно показал Люк Джонсон, в Луке - Деяниях имущество - символ того, как люди откликаются на зов Божий. Добровольная щедрость Закхея - знак покаяния и веры, а боязливая скуповатость богатого начальника - или, тем более, нечестность Анании и Сапфиры (Деян 5:1-11) - выдает нераскаявшееся сердце, закрытое для божественной благодати.

«Радость и простота сердца» (Деян 2:46) иерусалимской общины - верные знаки присутствия в ней Духа Божьего. Общность имущества, из-за которой в общине нет нуждающихся, - внешний и видимый знак действия божественной благодати. Сила апостолов «свидетельствовать о воскресении Господа Иисуса» непосредственно связана с этим разделением собственности (Деян 4:3235). Апостольскому свидетельству верят, потому что видят, как Бог действует в иерусалимской общине.

(В) Церковь и империя:переворачивание ценностей. Как связана новая община, в которой явлено Царство Божье, с царствами мира сего? Отвечая на этот вопрос, уместно вспомнить, как Павел и Сила начали проповедовать в Фессалониках (Деян 17:1-9). Очень скоро им пришлось столкнуться с толпой, которую подстрекали против них иудеи, позавидовавшие их миссионерскому успеху. Не найдя Павла и Силу, толпа повела к городским властям других верующих со словами:

Эти люди, возмущавшие мир, пришли и сюда!.. Они поступают против повелений императора, утверждая, что есть другой царь - Иисус (Деян 17:6-7).

Здесь очень важно понять, считает ли Лука обвинение, выдвинутое в адрес верующих, ложным. Если да, то перед нами политическая апологетика: Лука хочет сказать, что на невинных людей возвели напраслину. Если нет, то разгневанная толпа уловила нечто весьма существенное относительно христианского благовестия в римской ойкумене, и Иисус - и вправду «царь», требующий абсолютной преданности, которая отменяет преданность кесарю. Действительно ли христианское движение, описанное в Деяниях, «возмущало мир» и угрожало политическому устройству?

Ученые неоднократно об этом спорили. На протяжении целого поколения большинство исследователей склонялись к выводу Ханса Концельмана: Лука пишет апологетику, желая представить христиан законопослушными гражданами, а всю смуту объяснить ложными обвинениями в адрес Церкви со стороны евреев. Однако против этой точки зрения были выдвинуты серьезные контраргументы - сначала Ричардом Кассиди, а затем и исследователями Луки. Кассиди видит в Иисусе социального диссидента, который не призывал к насилию, но представлял для Римской империи потенциальную опасность «примерно того же толка, что и Ганди - для британского владычества в Индии». Кассиди отмечает: Иисус заботился об изгоях общества, осуждал богачей, обличал несправедливость и угнетение, призывал людей строить социальные отношения на служении и смирении, а также был против насилия. С учетом этих факторов Кассиди делает следующий вывод относительно образа Иисуса у Луки: Иисус не представлял собой для римского владычества угрозы того же типа, что зелоты или парфийцы. Однако Его угроза была не менее опасна...Проповедуя принципиально новые социальные отношения и отказываясь подчиниться существовавшим политическим властям, Иисус указал путь к социальному порядку, при котором ни римляне, ни другие угнетатели не смогут иметь власть. Концельман и Кассиди напоминают нам о необходимости интерпретировать эти тексты в их специфическом историческом и политическом контексте. Более чем какой-либо другой новозаветный автор Лука старается поместить события, о которых он рассказывает, в контекст общей мировой истории. Например, рождение Иисуса он датирует временами императора Августа и правления Квириния в Сирии (Лк 2:1-2). О начале проповеди Иисуса он сообщает, что это произошло «в пятнадцатый год правления императора Тиберия» (3:1). Лука неоднократно (особенно в Деяниях) упоминает имена правителей и чиновников. Согласно Деяниям, в речи перед римским правителем Фестом и царем Иродом Агриппой II Павел, рассказав о своей деятельности, сказал: «Ибо знает об этом царь...ибо не в углу это происходило» (26:26). Иисус проповедовал публично, и возникновение Церкви произошло на виду у людей... Естественно задать вопрос: как Лука мыслил взаимоотношения между Церковью и политическими властями? Концельман и Кассиди делают слишком далеко идущие выводы из ограниченного числа фактов, имеющихся в нашем распоряжении, и не вполне объективны в подборе этих фактов. Однако они ставят важные вопросы, которые мы не можем обойти стороной.

Об ответе Иисуса на коварный вопрос о подати императору (Лк 20:20-26) много спорили. Однако мы мало что можем сказать здесь определенного. Согласно традиционному христианскому толкованию, Иисус молчаливо признает право правителя взимать налоги. Отсюда нередко выводили теорию «двух царств» и разделения между секулярной и религиозной сферами. Однако это толкование нельзя считать удовлетворительным. Оно не объясняет, почему враги Иисуса были «изумлены» Его ответом и замолчали. Если Иисус просто хочет сказать: «Да, платите подать кесарю», тогда они поймали Его в ловушку! Тогда они могут обвинить Его в приспособленчестве (непопулярном в народе), а также в противоречии Его же собственной проповеди о Царстве Божьем. (Не будем забывать: во времена Иисуса понятие «Царство Божье» имело мощный политический смысл. Если человек проповедовал Царство, то в его словах слышали весть о восстановлении Израиля после угнетения другими народами.) Если вглядеться в данный отрывок повнимательнее, то увидим: своих вопрошателей Иисус смутил сокрытым в Его вопросе призывом задуматься: что на самом деле принадлежит Богу?

Мы лучше поймем, как Лука смотрел на политическое призвание Церкви, если изучим отрывки Деяний, повествующие о взаимоотношениях Церкви с политическими властями. Конечно, для обстоятельного анализа у нас здесь нет места, но ключевые моменты мы все же отметим. С одной стороны, многое вроде бы подтверждает вывод Концельмана: Лука обычно рисует римских чиновников людьми, желающими поступить с христианами честно и непредвзято; апостолы же к мятежу против империи не призывают. С другой стороны, небезосновательны и суждения Кассиди: раннехристианская община то и дело нарушает общепринятые нормы и действует вопреки существующему социальному устройству.

В Деян 4 Петр и Иоанн вступают в конфликт с еврейскими властями в Иерусалиме. Совет, включающий правителей, старейшин и книжников, наряду с первосвященником и первосвященнической семьей, арестовывают их, а затем требуют не говорить и не учить во имя Иисусово. Апостолы открыто отказываются подчиниться:

Рассудите, справедливо ли перед Богом слушать вас больше, чем Бога? Ибо не можем не говорить о том, что видели и слышали (Деян 4:19-20).

Затем Петра и Иоанна отпускают. Обратим особое внимание на реакцию собравшейся общины. Лука передает длинную молитву общины (видимо, совместную):

Владыка, Ты, сотворивший небо и землю, и море, и всё, что в них, сказавший через Духа Святого, устами отца нашего Давида, раба Твоего:

«Почему разъярились язычники,

и народы замыслили пустое?

Собрались цари земные,

и правители соединились

против Господа и против Его Мессии».

Ибо поистине соединились в этом городе на святого раба Твоего Иисуса, которого Ты помазал, Ирод и Понтий Пилат с язычниками и народами Израиля, сделать то, чему рука Твоя и совет Твой предначертали случиться. И теперь, Господи, взгляни на их угрозы и дай рабам твоим со всяким дерзновением говорить слово Твое - тем, что Ты простираешь Руку Твою для исцеления, и знамения и чудеса совершаются через имя святого раба Твоего Иисуса (Деян 4:246-30; цит. Пс 2:1-2).

Поразительная особенность: Петр и Иоанн только что пережили стычку с еврейским иерусалимским советом. Однако молитва, содержащая размышления над Пс 2, интерпретирует это событие как часть конфликта с языческими и еврейскими властями. Вызывающее поведение Петра и Иоанна отражает конфликт Церкви с «царями земными», которые объединились против Господа и Его Мессии. С точки зрения Луки, противление царей тщетно, ибо Бог - не какой-то местный божок, но Творец неба и земли. Даже смерть Иисуса от руки властителей - часть божественного замысла. Поэтому, хотя пока разговоры о силе Церкви могут показаться неправдоподобными, противники вестников Христа замыслили «пустое». В конце концов, сила Божья возобладает - ведь именно через Церковь Бог сейчас простирает руку свою творить знамения и чудеса.

Сходную последовательность событий мы видим в Деян 5:17-42. На сей раз, когда апостолов снова привели в синедрион, Петр формулирует основу христианского гражданского неповиновения:

Богу подобает повиноваться больше, чем людям.

Никакого послушного подчинения властям! У Церкви есть своя программа, которая, как мы уже видели, включает не только проповедь об Иисусе, но и трансформацию общинной жизни в ответ на учение Иисуса. Если какая-то власть пытается помешать этой миссии, то Церковь может лишь встать и свидетельствовать против этой власти. И, как мы уже видели в рассмотренных нами историях, Бог часто чудесным образом вмешивается и оправдывает сопротивление Церкви: например, Он посылает ангелов, чтобы те вывели апостолов из тюрьмы (5:19-21).

И последняя иллюстрация. Она также показывает, что, с точки зрения Луки, евангельская проповедь - угроза не только еврейским властям, но и всему статус-кво в языческом социальном мире. В Эфесе серебряных дел мастера встревожились, что Павлова проповедь против идолов ударит по их заработку на продаже серебряных храмов Артемиды. Поэтому они заводят толпу, и та часа два скандирует: «Велика Артемида Эфесская!» (Деян 19:23-41).

(Американцам конца XX века может показаться странным такое публичное выражение религиозных чувств. Чтобы герменевтически перенести эту историю в наше время, представим: работники военных ведомств и владельцы военных заводов пугаются, что христиане лишат их прибыли, превратив всех людей в пацифистов. Стало быть, толпа скандирует уже не «Велика Артемида Эфесская!», а всего лишь: «Сэ-Шэ-А! Сэ-Шэ-А!»). Ни из чего не видно, что Павел предпринимал какие-то прямые действия против серебряных дел мастеров или их торговли. Он всего лишь проповедовал покаяние и принимал людей в церковь. Однако снова и снова это формирование общин взрывало социально-политическое устройство. Деяния Апостолов создают картину движения, которое привлекало большое число людей «от власти сатаны к Богу» (Деян 26:18). Эти люди становились членами общины, живущей по совершенно иным нормам - нормам, основанным на жизни и наставлениях Иисуса. А если так жить всерьез, это не может не оказать взрывного эффекта на окружающую среду. С точки зрения Луки, христианская Весть переворачивает мир не через вооруженное восстание, но через формирование Церкви как контркультуры, альтернативной свидетельствующей общины.

 

3. Эсхатология Луки: «Почему вы стоите, глядя на небо?»

Об эсхатологии Луки мы скажем вкратце. В конце концов, Лука и Матфей работали почти одновременно. У них был ряд общих проблем, и они проделали в чем-то похожую модификацию апокалиптической эсхатологии ранней Церкви. Подобно Матфею, Лука считается с задержкой парусии, и эсхатологическое напряжение у него уменьшается. Подобно Матфею, Лука акцентирует эсхатологический суд как основание для нравственного поведения в настоящем. Вместе с тем есть у эсхатологии Луки и своя специфика. Он рисует долгий и конструктивный проект для Церкви в истории, а также подчеркивает роль эсхатологического Духа в нынешнем бытии Церкви.

(А) Церковь в истории. Лука неоднократно очень тонко заглушает апокалиптические ноты, которые звучат на каждой странице Евангелия от Марка. Это легко увидеть, если рассмотреть, как он редактирует имеющиеся в его распоряжении материалы. Здесь лучше пользоваться синопсисом.

Рассказ о входе Иисуса в Иерусалим предваряет притча о десяти минах (Лк 19:11-27) - параллель матфеевской притче о талантах. Согласно пояснению Луки, Иисус рассказал ее ученикам, потому что «Он был близ Иерусалима, и они думали, что Царство Божье должно теперь же явиться» (Лк 19:11). То есть в этот кульминационный момент путешествия ученики ожидают: сейчас Иисус войдет в город и сразу установит Царство Божье. Притча о минах призвана остудить их эсхатологический пыл. Иисус создает аллегорию о некоем вельможе, который отправляется «в дальнюю страну, чтобы получить себе царство и возвратиться», а сам оставляет каждому из своих рабов по десять мин (19:12-13). Почти наверняка под вельможей здесь подразумевается сам Иисус, который должен уйти, чтобы воссесть одесную Бога (Деян 2:33), а в конце концов вернуться в силе. Притча подчеркивает важность правильного обращения с тем, что было доверено, в промежуток между уходом и приходом, длительность которого не оговорена.

Когда Иисус после искушения в пустыне возвращается в Галилею (Лука добавляет: «в силе Духа»), Лука пропускает марковское описание Его провозвестия. У Марка Иисус проповедует: «Исполнилось время, и приблизилось Царство Божье» (Мк 1:15). Лука просто сообщает, что «Он начал учить в синагогах их, и все Его прославляли» (Лк 4:15).

В завершение интерпретации притчи о сеятеле Лука добавляет, что доброе семя - это те, кто хранит слово в честном и добром сердце и приносит плод в терпении (hypomone). Таким образом, Лука обращает меньше внимания на сверхобильный урожай и больше - на стойкость тех, кто бережен со Словом.

Характерна у Луки редакция призыва взять крест и последовать за Иисусом. «Если кто хочет идти за Мною, пусть отвергнет себя, и пусть каждый день несет свой крест и следует за Мною» (Лк 9:23; ср. Мк 8:34). Добавив всего лишь два слова (kath hemerari), Лука превратил этот призыв из драматического единократного решения в ежедневное дело ученичества.

При описании кульминационного диалога в сцене суда над Иисусом Лука снижает роль аллюзии на Дан 7:13-14, пропуская упоминание о шествии Сына Человеческого «по облакам небесным». Он вообще не упоминает о каком бы то ни было будущем пришествии. У Луки Иисус просто говорит: «Отныне Сын Человеческий воссядет одесную силы Божьей» (Лк 22:69).

В своей апокалиптической речи, предупреждая об обманщиках, которые попытаются ввести верующих в заблуждение, Иисус предрекает, что они будут говорить не только: «Я - это Он!», но и «Время близко! [ho kairoseggiken]» (Лк 21:8), то есть нечто очень похожее на слова самого Иисуса в Мк 1:15! Или смотрим следующий стих. Марковское «но это еще не конец» (Мк 13:7) Лука превращает в «конец последует не сразу» (21:9). Или в 21:19 евангелист меняет «претерпевший до конца спасется» (Мк 13:13) на «храните ваши души в терпении (hypomone)».

В 21:20 и 24 Лука добавляет упоминание об «Иерусалиме, окруженном войсками» и «попираемом язычниками». Это переставляет акцент с апокалиптических бедствий будущего на события, которые для Луки и его читателей происходили в недавнем прошлом, - завоевание римлянами Иерусалима в 70 году н.э.

Вес каждой из этих модификаций в отдельности незначителен. Однако вместе взятые, они показывают, что Лука систематически пытался смягчить апокалиптическое ожидание скорого Конца. В будущий Суд он верит (см. завершение апокалиптической речи в 21:34-36), но пересказывает историю так, чтобы показать: близкого Конца Иисус не проповедовал. Показателен разговор Иисуса с учениками перед Его вознесением, который Лука приводит в начале Деяний. Апостолы задают вполне резонный вопрос: не наступило ли теперь, после воскресения, время восстановления царства Израилю? Но Иисус отвечает:

Не ваше дело знать времена и сроки, которые Отец положил в Своей власти. Но вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святой, и будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли (Деян 1:7-8).

Таковы последние слова Иисуса общине в Луке - Деяниях: забудьте про эсхатологическое расписание, ваше дело - быть Моими свидетелями. Хотя ангел дальше подтверждает, что Иисус вернется таким же образом, каким апостолы видели Его уходящим, акцент передвигается с будущего ожидания («Почему вы стоите, глядя на небо?») на нынешнюю миссию (Деян 1:10-11).

Джон Кэрролл в своей работе по эсхатологии Луки пытается обосновать следующую гипотезу. По его мнению, нужно провести грань между миром рассказа у Луки и исторической ситуацией его общины. Что это означает? Лука намеренно дистанцировал Иисуса от предсказаний о скором Конце, чтобы перенести эти ожидания в свое собственное время и тем самым не дать угаснуть в Церкви напряженному эсхатологическому ожиданию.

Задержка [в повествовании] не противоречит ожиданию близкого конца в ситуации самого Луки, а подтверждает его.

Проведенный Кэрроллом анализ первоначального замысла Луки убедителен. Однако в итоге, когда текст Луки - Деяний читается в церкви на протяжении долгого времени, результат получается иным. Снизив интенсивность ожидания Иисусом Конца и передвинув день Суда в неопределенное будущее, Лука создал бесконечно расширяющуюся историческую «середину», в которой огромную значимость обретает Церковь. По словам Джозефа Фицмайера, Лука попытался «переключить внимание христиан, сосредоточенное исключительно на близости Конца, на осознание того, что нынешний Период Церкви также имеет свое место в Божественной истории спасения». Дав Церкви место в истории, Лука внес огромный вклад в новозаветное богословие и новозаветную этику.

(Б) Эсхатологический Дух в Церкви. В разительном отличии от Марка, для Луки жизнь общины в истории - не суровое время ожидания обещанного искупления. Община уже получила «обетование Отца» - Святой Дух, источник великой силы, радости и уверенности. Лука описывает иерусалимскую общину не только как исполнение ветхозаветных представлений о Завете, но и как предвкушение «времени всеобщего восстановления [apokatastasis]» (Деян 3:21). То, что Лука смотрит на Дух как на эсхатологическое знамение, видно из того, что он меняет слова Иоиля в Деян 2:17 с «впоследствии» на «в последние дни». Сошествие Духа предвещает конец, и потому община, живущая и действующая в силе Духа, есть эсхатологическая община; она приводит божественное будущее к бытию в общинной жизни Церкви и тем самым свидетельствует миру о силе воскресения. Это убеждение придает Деяниям Апостолов огромную энергию и устремленность в будущее.

Дух дает силу миссионерствовать и наставляет в конкретных вопросах. Пример: Дух велит Филиппу заговорить с эфиопским евнухом.

Дух сказал Филиппу: «Подойди и пристань к этой колеснице» (Деян 8:29; ср. 11:12; 13:2; 16:6-7; 20:23, 28; 21:11).

Согласно Евангелию от Луки, важнейшее решение иерусалимского Собора не требовать от языкохристиан обрезания и соблюдения Торы было также внушено Духом: «Угодно было Духу Святому и нам... » (15:28). Не случайно иногда говорят, что эту книгу правильнее было бы называть не «Деяния Апостолов», а «Деяния Духа Святого». Где Дух действует в церкви, там нет ничего статичного: прежние барьеры и нормы рушатся, когда Дух собирает и формирует новый народ.

(В) Эсхатологический переворот. Эсхатологическое сошествие Духа приносит с собой полную перемену участи власть имущих и угнетенных. Это предвидит уже Мария в своей песни в начале Евангелия от Луки:

Низложил сильных с престолов и вознес смиренных; алчущих исполнил благ, а богачей отпустил ни с чем (Лк 1:52-53).

Мы уже отмечали некоторые иллюстрации этого мотива: «заповеди блаженства» у Луки, притча о богаче и Лазаре, принятие мытарей и грешников в Царство Божье. Аналогичную тему содержит и притча о блудном сыне (Лк 15:11-32): щедрой трапезой встречается сын-мот, а послушный сын остается за дверью и ворчит. Один из уровней прочтения этой притчи - интерпретация ее как предзнаменования аналогичного переворота в Деяниях, где язычники с радостью принимают Благую весть, а многие евреи, исполняющие Закон, мешают миссионерской деятельности и сомневаются в ее правильности.

Здесь же, будь у нас время и место, можно было бы исследовать образы женщин у Луки. У Луки женщины - полнокровные персонажи, играющие важную роль в истории спасения. Их отклик Богу имеет огромное значение. Они обретают собственный голос, и это также - переворот, нарушение их обычного статуса. Мария поет: «Призрел Он на смирение рабы Своей» и «сотворил величие» для нее и через нее. У Луки значимых женских персонажей гораздо больше, чем в любом другом новозаветном тексте. И это вовсе не потому, что евангелист был сознательным феминистом. Такой термин был бы анахронизмом применительно к любому автору I века. Скорее, дело в другом: в известной Луке традиции эсхатологический Дух действует, переворачивая ценности и возвышая женщин до невиданного ранее статуса:

И будет в последние дни, говорит Бог, Изолью Дух Мой на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши... Даже на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни изолью Дух Мой, и они будут пророчествовать (Деян 2:17-18; выделено мной - Р.Х.).

Таким образом, важная роль женщин у Луки не основана на каком-то априорном убеждении в равенстве полов. Она есть еще одно проявление эсхатологического переворота, исправления Богом мира через низложение сильных и возвышение униженных.

Проявления эсхатологического переворота можно было бы перечислять еще долго, и это было бы весьма поучительно, поскольку они позволяют проникнуть в глубь понимания Лукой Благой вести. В данном отношении Лука богословски созвучен Павлу: Евангелие о кресте ниспровергает представления мира сего о мудрости и силе. Вот почему в повествовании Луки события всегда принимают неожиданный оборот, - дело не в литературной изобретательности автора, а в его убежденности, что эсхатологический «год Господень» уже наступил. Дух освобождает пленных и отпускает угнетенных на свободу. И там, где совершаются такие знамения и чудеса, верующая община уже может жить в радости и без неподобающей тревоги о том, когда наступит час последнего Суда.

Подход Луки к эсхатологическим традициям позволяет ему терпеливо и творчески решать богословские и пасторские проблемы, вызванные задержкой парусин. Как Церкви справляться с реальностью, когда горячая мечта первых христиан о триумфальном возвращении Христа все никак не реализуется? Вспомним разочарование, описанное в XX веке поэтом Лэнгстоном Хьюзом:

Что случается с мечтой, что не сбывается?

Она как на солнце

Изюм усыхает?

Как рана гниет,

А затем исчезает?

Воняет смертельно, как стухшее мясо?

Или густеет в сиропе

Как сахар?

Под тяжким грузом Она прогибается?

Или просто взрывается?

Некоторые экзегеты, недолюбливающие двухтомник Луки, видят в нем ностальгическую и триумфалистскую пропаганду возникающего «раннего католичества». Они, в сущности, хотят сказать, что раннехристианская эсхатология в этих текстах «загустела в сиропе как сахар». Однако, как мы попытались показать, в своем рассказе (рассказе «по порядку») Лука дает верующей общине возможность прочно стоять во времени и истории.

Так что же случается с мечтой, которая никак не хочет исполняться? У Луки она поддерживает общину, отправляющуюся в долгое и радостное паломничество.

 

4. Повествовательный мир Луки как контекст для действия

Развернутое повествование Луки создает богатый контекст, в котором церковь может приступать к нравственному суждению и действию. Далее я попытаюсь суммировать свои наблюдения относительно повествовательного мира Луки - Деяний.

Первое. Лука дает читателям чувство ориентации во времени и истории. Для него христианское существование - это не сугубо индивидуальная встреча с Богом. Оно, как бы сказал Элиот,

Не интенсивный миг,

Изолированный миг, без «до» и «после».

Община верующих в Иисуса Христа - часть великой истории божественного искупления. Бог, верный своим обетованиям, привел свой народ к настоящему моменту, и тот продолжает путь, смело вверившись божественному промыслу. Эта включенность во время дает безопасность (asphaleia), которую Лука обещает читателям в прологе. И двухтомник Луки для Церкви - как «Энеида» для Рима.

Второе. Важный аспект ориентации Церкви во времени - ее прямая преемственность с Израилем. Идентичность общины укоренена в истории спасения; Бог, который действует в Церкви, - тот же самый Бог, который избрал и избавил народ Израилев в прошлом. Поэтому нынешнее бытие Церкви согласуется с обетованиями Бога в Писании и предзнаменовано ими.

Третье. Христианская община - новый Израиль, имеющий ветхозаветный прообраз. И именно поэтому ей необходимо осознать: она находится в пути, она совершает исход в Землю, которая была ей обещана, но которая пока не достигнута. На этом пути ее ждут страдание, риск и жертвы. Ждут неожиданные повороты судьбы, и она должна все время идти именно так, как указывает ей Бог... В представлениях Луки церковная жизнь гораздо более, чем у Матфея, открыта для гибкости и перемен. Однако цель пути известна, как известна и карта. Народ идет за Иисусом, великим вождем-пророком, «подобным Моисею», и не должен от этого пути отклоняться. Неслучайно христианское движение Лука называет просто - «Путь» (Деян 9:2; 18:25; 19:9, 23; 22:4; 24:14, 22).

Четвертое. Глубокое доверие Луки божественному промыслу сообщает его повествованию позитивный и жизнеутверждающий характер. В отличие от Иоанновой общины (см. главу 6), Церковь в Луке - Деяниях - не защищающаяся община, удалившаяся от злого мира. Напротив, она уверенно действует на общественной арене, находя разумные слова убеждения о Евангелии для всех людей доброй воли и ожидая непредубежденного ответа. С этим оптимизмом в отношении политической ситуации тесно связано и довольно изысканное эстетическое чувство евангелиста, а также его явная любовь к красоте и порядку. Сама манера его рассказа буквально дышит тонким умением ценить литературный талант, искусство и культуру.

Пятое. Для эмоционального повествования характерны радость и хвала. Гимны в рассказе о Рождестве словно зовут читателя присоединиться к небесному воинству в пении:

Слава в вышних Богу, и на земле мир среди тех, кого Он возлюбил (Деян 2:14).

И действительно, на протяжении уже многих поколений христиане внимают этому призыву... Когда в Деяниях Церковь начинает свою миссию, община пребывает в «радости и простоте сердца». Несмотря на все тяготы и пленения, она полна радости! Вспомним, например, случай, когда апостолов допросили и подвергли бичеванию. Лука сообщает:

Они же пошли из синедриона, радуясь, что за имя Иисуса удостоились принять бесчестие (Деян 5:41).

Деян 13:52 лаконично формулируют: «А ученики исполнялись радости и Духа Святого».

Шестое. Святой Дух дает Церкви действовать и свидетельствовать. Подобно Матфею, но по другим причинам, Лука не сомневается, что верующие способны исполнять волю Божью. Не терзают его и сложные вопросы религиозной психологии. Да, для получения от Бога прощения и даров человек должен совершить покаяние (Деян 2:38). Но там, где Дух сходит на церковь, верующие словно влекомы великой рекой послушания, хвалы и деяний силы. Облеченная Духом, община имеет дерзновение на великие дела, ее посещают видения и сны, она способна переворачивать мир! (Представление о том, что Деяния санкционируют блеклое и закостенелое «раннее католичество», могло родиться только у ученых, которые совершенно закрыты для зова Духа. Если уж на то пошло, то этот текст - выражение «раннего пятидесятничества», а не «раннего католичества».) Дух дает общине способность свидетельствовать словом и делом о силе воскресения.

Седьмое. Там, где действует Дух, происходит освобождение, нищие слышат Благую весть, пленные обретают свободу, слепые - прозрение, а угнетенные - избавление. Бог посылает Дух, чтобы создать общину Завета, в которой возвещается и реализуется справедливость.

Однако, поскольку слово «освобождение» сейчас употребляется в самых разных политических контекстах, важно пояснить, что Лука имеет и чего не имеет в виду. Книга Деяний не говорит, что апостолы попытались реформировать политическую структуру вне Церкви, через протест или захват власти. Вместо этого Лука рассказывает о формировании новой общины людей - церкви, - в которой имущество общее, а несправедливость устранена. Через это и окружающие начинают доверять апостольскому свидетельству о воскресении. Лука не спрашивает церковь: «Реформируете ли вы общество?» Он спрашивает: «Действует ли среди вас сила воскресения?» Разделение же имущества так, что среди них не было ни одного нуждающегося, - самый верный знак освобождающего действия Духа.

 

Читателей, ищущих этические темы, Евангелие от Иоанна может озадачить. В самом деле: там нет практически ни одного нравственного учения, которое есть у синоптиков. Отсутствуют, например, наставления о насилии, собственности и разводе. Иисус вообще не учит, а неустанно открывает одну-единственную метафизическую тайну: Он есть Тот, кто пришел от Бога и принес жизнь. Нравственные указания для общины учеников - минимальны. Несколько раз говорится, что община должна соблюдать заповеди Иисуса (Ин 14:15, 21; 15:10; ср. 1 Ин 2:3-6), но содержание этих заповедей не сообщается. Если бы в новозаветном каноне было только одно, четвертое, Евангелие, оказалось бы весьма затруднительно построить на учении Иисуса специфически христианскую этику.

Да и Закон Моисеев никакой явной роли не играет в нравственных представлениях Иоанна. Сообщается, что он указывает на Иисуса, и его значение этим словно бы исчерпывается.

Вы исследуете Писания, ибо думаете через них иметь жизнь вечную; а они свидетельствуют о Мне. Но вы не хотите прийти ко Мне, чтобы иметь жизнь... Если бы вы верили Моисею, то поверили бы и Мне, потому что он писал о Мне. Если же его писаниям не верите, - как поверите Моим словам? (Ин 5:39-40, 46-47).

Нигде у Иоанна мы не найдем ссылок на Закон как на авторитет в том или ином нравственном предписании. Вообще, нет уверенности, что Тора сохраняет для Иоанновой общины свой нормативный характер. В Иоанновом корпусе нет никаких следов раннехристианской полемики по поводу того, надо ли соблюдать обрезание и пищевые запреты. Весь конфликт с иудаизмом сосредоточен не на этике или действии, а на христологических вопросах.

Евангелие от Иоанна и Послания Иоанна - несомненно, представляющие единое направление традиции, даже если они написаны разными авторами - изображают верующую общину глубоко отчужденной от мира, возможно, даже онтологически отличной от мира. В длинной молитве за учеников по окончании прощальной беседы Иоаннов Иисус молится Отцу:

Я дал им слово Твое, и мир возненавидел их, потому что они не от мира, как и Я не от мира (Ин 17:14).

В рамках Нового Завета глубоко сектантский характер Иоаннова мировоззрения и оптимистическое отношение Луки к миру и культуре находятся словно на противоположных полюсах. Не случайно X. Ричард Нибур в своем классическом труде «Христос и культура», рассматривая проявления ментальности «Христос против культуры» в христианской традиции, начал именно с Первого послания Иоанна как с наиболее яркого случая.

Одно из поразительных проявлений изоляционистской по виду тенденции Иоанновой традиции - тот факт, что заповедь любви, играющая в ней столь важную роль, применяется только внутри верующей общины. «Я даю вам новую заповедь: любите друг друга» (Ин 13:34а). Верно заметил Эрнст Кеземан:

Понятие любви в четвертом Евангелии имеет свои проблемы... Иоанн требует любви к братьям, но не к врагам... У Иоанна ни из чего не видно, что любовь к брату должна включать и любовь к ближнему, как того требуют другие книги Нового Завета.

По мнению некоторых толкователей, этот внутриобщинный фокус делает Иоаннов корпус этически ущербным. Например, Джеймс Лесли Хоулден неодобрительно замечает, что «для Иоанна верующий не имеет обязанностей по отношению к «миру», но лишь по отношению к тем, кто, подобно ему, спасен от него». Особенно сильный протест звучит в словах Джека Т. Сандерса, который говорит о «слабости и моральном банкротстве Иоанновой этики»:

Это не христианство, которое считает, что любовь - то же самое, что и исполнение Закона (Павел), или что притча о милосердном самарянине требует (Лука) остановиться и оказать хотя бы первую помощь человеку, ограбленному, избитому и брошенному умирать. Иоаннову христианству интересно только одно: верит ли он. «Брат, ты спасен?» - спрашивает Иоаннов христианин человека, обливающегося кровью на обочине дороги. «Позаботился ли ты о своей душе?» «Веришь ли ты, что Иисус пришел от Бога?» «Если веришь, то будешь иметь жизнь вечную», - обещает Иоаннов христианин, пока кровь умирающего сочится на землю...

Справедливо ли обвинение Сандерса? Создается впечатление, что христология действительно вытеснила этику, особенно в Евангелии от Иоанна. (Как мы увидим, Первое послание Иоанна до некоторой степени уравновешивает Евангелие в этом вопросе.) Однако, как я уже неоднократно говорил, этическое значение новозаветного повествования нельзя сводить к его дидактическому содержанию. И на примере четвертого Евангелия особенно ясно видно: для того чтобы понять роль Евангелия в формировании христианской общины, нужно рассматривать его рассказ в целом. Сектантский характер материала отрицать невозможно, но Сандерс поспешил вынести столь суровый вердикт относительно его этического качества. Имело смысл обратить внимание как на специфические исторические обстоятельства появления четвертого Евангелия, так и на многогранность описания им мира, в котором живут и действуют читатели.

Далее мы будем следовать обычной процедуре: сначала рассмотрим христологию текста, затем - его образ Церкви, затем - этическое значение эсхатологии и, наконец, повествовательный мир евангелиста как контекст для нравственного суждения. Мы будем анализировать преимущественно Евангелие от Иоанна, но в ряде моментов привлечем также свидетельство посланий. Поскольку нашей задачей является разбор основных нравственных концепций, существующих в новозаветном каноне, у нас нет нужды проводить четкую грань между Посланиями и Евангелием или между гипотетическими редакционными слоями Евангелия. Мы исходим из того, что Иоаннова традиция представляет собой отчетливую и богословски когерентную траекторию. Автор Первого послания Иоанна артикулирует эту траекторию, стремясь устранить возможное недопонимание, однако его добавления к традиции - дружеские поправки, попытки разъяснить то, что он и его община «от начала» считали смыслом «вести, которую мы слышали от Него и возвещаем вам» (1 Ин 1:1-5).

 

1. Иоаннова христология: человек с неба

Через все четвертое Евангелие проходит образ Иисуса как божественной фигуры, которая приходит в мир, чтобы принести свет и спасение. Иисус хорошо знает о своем божественном происхождении и своей участи, и свою божественность Он проповедует открыто всем, кто захочет слушать. Хотя многие отвечают неверием, четвертое Евангелие ничуть не скрывает, кто такой Иисус. Поэтому после своего ареста Иисус может честно сказать первосвященнику: «Я говорил открыто миру... и тайно не говорил ничего» (Ин 18:20).

Он - предсуществующий Логос, который был с Богом прежде творения и через которого был создан мир. Хотя в остальной части Евангелия этот титул («Слово») к Иисусу больше не применяется, многие другие черты повествования указывают на единство Иисуса с Богом. Он сам говорит о своем предсуществовании в молитве к Отцу («Прославь Меня Ты, Отче, у Тебя Самого славою, которую Я имел у Тебя прежде бытия мира»; Ин 17:5), а также в поразительном публичном утверждении: «Истинно говорю вам: прежде нежели был Авраам, Я есмь» (Ин 8:58). Неоднократно говорится, что Он сошел с небес (Ин 3:31; 6:5158), и Иисус противопоставляет свое небесное происхождение происхождению «иудеев»: «Вы от нижних, Я от вышних; вы от мира сего, Я не от сего мира» (Ин 8:23).

На возвышенный сверхъестественный статус Иисуса указывают и другие детали Иоаннова портрета. Иисус обладает сверхъестественным знанием людских сердец (Ин 2:23-25). Он как будто не испытывает потребности в обычной материальной пище (Ин 4:31-34), - повествовательный элемент, который несомненно поспособствовал докетической ереси, впоследствии обличавшейся автором Первого послания Иоанна. Иисус чудесным образом исчезает из враждебно настроенных толп (Ин 7:30; 8:59). Весть о смерти своего друга Лазаря Он встречает с радостью, поскольку она поможет Ему дать наставление ученикам (Ин 11:1415). Его чудеса названы «знамениями», и сам Иисус дает им длинные медитативные интерпретации (например, речь о «хлебе жизни» в Ин 6). В отличие от синоптического Иисуса, Иоаннов Иисус неоднократно произносит пространные христологические речи, в которых объясняет, кто Он, и утверждает о своем единстве с Богом. Одним словом, перед нами Иисус, в котором полностью явлена божественная слава. «По земле ходит Бог». «Слава», о которой свидетельствует верующая община (Ин 1:14), самой своей яркостью угрожает исповеданию, что Слово в самом деле стало плотью. Кеземан даже сказал, что Иоаннова христология находится в опасной близости к «наивному докетизму», непреднамеренному отрицанию человечества Иисуса.

Вероятно, докетические схизматики, обличаемые Первым посланием Иоанна, - те, кто отрицал, что «Иисус Христос пришел во плоти» (1 Ин 4:2-3), - отталкивались как раз от вышеназванных элементов четвертого Евангелия. Против такой интерпретации автор Первого послания Иоанна - утверждающий, что он не только видел Слово жизни, но и «касался Его руками» (1 Ин 1:1) - интерпретирует наследие четвертого Евангелия, подчеркивая подлинное человечество Иисуса. Надо сказать, делает он это небезосновательно. В Евангелии от Иоанна действительно есть целый ряд деталей, которые передают физическую конкретность и человеческую реальность воплощения. Иисус испытывает жажду и просит самарянку дать Ему напиться (Ин 4:7; ср. 19:28). Он плачет у гробницы Лазаря (Ин 11:35). Он снимает верхнее платье, берет полотенце и моет грязные ноги учеников (Ин 13:3-5). Иисус - Слово, ставшее плотью (Ин 1:14), и эта плоть не просто наряд актера для спектакля. Он - человек, знающий боль, радости и печали воплощенного существования.

В этом постоянном парадоксальном напряжении между божественностью и человечеством Иисуса состоит гений Иоанновой христологии. Иоанн говорит об Иисусе в необычайно возвышенных категориях. Иисус у него напоминает универсальный Логос стоицизма, предсуществующую Софию из еврейской хокмической традиции («излияние славы Вседержителя»; Прем 7:25) и Слово Божье, описываемое в израильской пророческой традиции (см. Пс 32:6; Ис 55:10-11). Все это, и даже более того, совместилось в одном Иисусе. И все же Он - реальное историческое лицо, живущее во плоти. До Него можно дотронуться, и Его можно ранить. Эти утверждения Иоанна выходят за пределы символических миров, которые предоставили ему фон для описания Иисуса, и потрясают эти миры.

Показателен отрывок из святого Августина, до своего обращения прошедшего школу платонической мысли, где он сравнивает Иоаннову христологию с «некоторыми книгами платоников»:

... Я прочитал там не в тех же, правда, словах, но то же самое со множеством разнообразных доказательств, убеждающих в том же самом, а именно: «В начале было Слово и Слово было у Бога и Слово было Бог»...Того же, что Он пришел в Свое имение, и Свои Его не приняли, а тем, кто Его принял, верующим во Имя Его, дал власть быть «чадами Божиими» - этого я там не прочел. Также я прочел там, что Слово, Бог, родилось «не от плоти, не от крови, не от хотения мужа, не от хотения плоти», а от Бога, но что «Слово стало плотью и обитало с нами», - этого я там не прочел.

Язык еле выдерживает давление этого поразительного исповедания. Приходят на ум строки Уистана Хью Одена:

Как может Вечное совершить временный акт,

Бесконечное - стать конечным фактом?

Ничто возможное не может спасти нас.

Но Евангелие от Иоанна говорит именно об этом: Бог сделал невозможное, чтобы спасти нас. Ради конечного мира Иисус, Человек с Неба, стал «конечным фактом». «Бога не видел никто никогда», - говорит Иоанн в конце своего пролога. Но, став плотью, Иисус, «единственный Сын, близкий к сердцу Отца... явил (exegesato) Его» (Ин 1:18; перевод мой - Р.Х. ). Глагол «явил» - того же корня, что и слово «экзегеза». Иисус - интерпретация Бога (и воли Божьей!) в человеческой форме.

Из Иоанновой христологии воплощения можно сделать много выводов. Один из наиболее важных состоит в том, что фигура Иисуса, одновременно небесная и земная, подвергает деконструкции сильный дуализм Иоаннова повествования. В отличие от более поздних гностических мифов об Искупителе, Искупитель с Неба в четвертом Евангелии - также и Творец мира, и Он утверждает творение, полностью входя в него. Таким образом, творение и искупление неразрывны. Как мы увидим, это обстоятельство очень важно для этики.

 

2. Любовь друг ко другу: друзья Иисуса

(А) Пребывание в Иисусе. Входя в мир, Иисус собирает вокруг себя общину верных Ему и пребывающих с Ним в единстве учеников. Для описания этих взаимоотношений между Церковью и Иисусом Иоанн использует целый ряд образов. Иисус - хлеб жизни, и, чтобы иметь жизнь, верующие должны есть Его плоть и пить Его кровь (Ин 6:35-59). Он - добрый пастырь, а они - овцы, данные Ему Отцом; они знают Его голос, и никто не похитит их из руки Его (Ин 10:1-30). Он - виноградная лоза, а они - ветви, которые должны пребывать в Нем, чтобы иметь жизнь и приносить плод (Ин 15:1-8). Их связь с Иисусом очень сильна; на них возложена задача продолжать Его миссию, и они встретят в мире то же отвержение, что и Он. Во время прощальной беседы Иисус говорит им теплые слова предупреждения и воодушевления:

Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел. Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое; а как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир. Помните слово, которое Я сказал вам: раб не больше господина своего. Если Меня гнали, будут гнать и вас; если Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше. Но все то сделают вам за имя Мое, потому что не знают Пославшего Меня (Ин 15:18-21)..

Аналогичным образом Он молится об их миссии перед своим уходом из мира:

Не молю, чтобы Ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла. Они не от мира, как и Я не от мира. Освяти их истиною Твоею: слово Твое есть истина. Как Ты послал Меня в мир, так и Я послал их в мир (Ин 17:15-18).

Это поручение формально дано в день воскресения. Иисус является ученикам, которые собрались в доме и заперли двери «из страха перед иудеями», и объявляет: «Мир вам! Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас» (Ин 20:21).

Подобно Павлу, Марку и Луке, Иоанн утверждает, что верующая община должна продолжать миссию Иисуса, подражать Ему и разделять Его судьбу: «Кто Мне служит, Мне да последует, и где Я, там и слуга Мой да будет» (Ин 12:26). Первое послание Иоанна говорит о том же, подчеркивая значение этого для этики: «Из сего узнаем, что мы в Нем: кто говорит, что пребывает в Нем, тот должен поступать, как Он поступал» (1 Ин 2:56-6). Этические нормы общины определяются узами между Иисусом и верующими.

Однако вот проблема: нужно поступать, как Иисус; однако что конкретно это подразумевает? В четвертом Евангелии Иисус почти ничего не делает, кроме того, что произносит речи о своей высокой роли и творит чудеса - превращает воду в вино, исцеляет слепого и хромого, а также воскрешает Лазаря. Может ли община усмотреть здесь образец для подражания?

В принципе, нужно считаться с возможностью, что Иоанн действительно ждал от Церкви чудотворения. Обратим внимание на обетование Иисуса ученикам:

Истинно говорю вам: верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит; потому что Я к Отцу Моему иду. И если чего попросите во имя Мое, то сделаю, да прославится Отец в Сыне. Если чего попросите во имя Мое, Я то сделаю (Ин 14:12-14).

Придаточное цели («да прославится Отец в Сыне») объясняет логику, стоящую за всеми чудесами в четвертом Евангелии. Если у Луки чудеса - деяния силы, предвещающие наступление Царства Божьего и выражающие заботу Бога о нищих и нуждающихся, то у Иоанна они - знамения божественной власти Иисуса. Каждое чудо становится для Иисуса поводом произнести речь о самом себе. Например, насыщение 5000 человек (Ин 6:1-14) -повод для речи о «хлебе жизни». Кроме того, Иоанн, видимо, интерпретирует некоторые рассказы о чудесах в символическом ключе. Скажем, исцеление слепого (Ин 9) становится символом веры в Иисуса, тогда как неверующие фарисеи описываются как слепые. Таким образом, даже если Иоаннова община продолжает, вослед Иисусу, совершать чудесные исцеления, эти исцеления подчинены определенной цели - благовествованию. На общине в первую очередь лежит задача прославлять Бога, возвещая истину об Иисусе, чтобы через веру все обрели жизнь во имя Его (см. Ин 20:31).

(Б) Любовь в общине. Иисус дает ученикам единственный ясный наказ: «Любите друг друга, как Я возлюбил вас» (Ин 13:34). Это также имеет своей целью свидетельство миру: «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин 13:35). В чем именно должна выражаться эта любовь? В отличие от Нагорной проповеди, четвертое Евангелие не дает на сей счет развернутого наставления. Оно ограничивается единственной инсценированной притчей - омовением ног ученикам.

Иисус, зная, что Отец все отдал в руки Его, и что Он от Бога пришел и к Богу отходит, встал из-за стола, снял верхнюю одежду и, взяв полотенце, препоясался. Потом влил воды в умывальницу и начал умывать ноги ученикам и отирать полотенцем, которым был препоясан... Когда же умыл им ноги и надел одежду свою, то, возлегши опять, сказал им: знаете ли, что Я сделал вам? Вы называете меня Учителем и Господом, и правильно делаете, ибо Я точно то. Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу: ибо Я дал вам пример, чтоб и вы делали то же, что Я сделал вам (Ин 13:3-5, 12-15).

Это создает сцену для «новой заповеди» (Ин 13:34-35). Иисус наставляет учеников любить друг друга, как Он возлюбил их, лишь показав действиями, что означает «любовь»: смиренное служение другим людям. Не требуется особой проницательности, чтобы увидеть: сцена с омовением ног (предваряющая рассказ о Страстях) предвещает смерть Иисуса и интерпретирует ее как акт любви и служения. Дальше, по ходу прощальной беседы, связь между заповедью любви и отдачей жизни проводится напрямую:

Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас. Нет больше той любви, как если кто положит жизнь свою за друзей своих. Вы друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедую вам...Сие заповедую вам, да любите друг друга (Ин 15:12-14, 17).

Таким образом, Иоанн, подобно Павлу, видит в смерти Иисуса акт жертвенной любви, устанавливающий крестный путь как норму для ученичества. От членов общины может потребоваться в буквальном смысле умереть друг за друга.

Этот момент очень важен, потому что ссылками на Иоанна порой оправдывают сентиментальное самодовольство в церкви. Однако такое понимание не учитывает выраженно контркультурный характер Иоанновой общины (см. ниже) и недооценивает серьезность Иоаннова призыва к жертвенному служению в общине. Кроме того, согласно Иоанну, Иисус умер ради всего мира (Ин 1:29; 3:16): Бог так возлюбил мир, что отдал на смерть своего единственного Сына. Следовательно, хотя ученики должны в первую очередь проявлять любовь и служение внутри общины, они (продолжая миссию Иисуса к миру!) не могут остаться индифферентными к людям, которые находятся вне верующей общины. Призыв положить жизнь свою может означать гораздо больше, чем то, о чем прямо говорится в «новой заповеди».

Автор Первого послания Иоанна повторяет, что члены общины должны любить друг друга, и вводит прагматический элемент, применяя эту заповедь к проблеме экономической справедливости.

Ибо таково благовествование, которое вы слышали от начала, чтобы мы любили друг друга... Любовь познали мы в том, что Он положил за нас жизнь свою: и мы должны полагать жизни свои за братьев. А кто имеет достаток в мире, но, видя брата своего в нужде, затворяет от него сердце свое, - как пребывает в том любовь Божия? Дети мои! Станем любить не словом или языком, но делом и истиной (1 Ин 3:11, 16-18).

Автор Первого послания Иоанна не раскрывает подробно смысл этого увещевания. Однако очевидно: любовь должна проявляться в определенном поведении. Любовь в общине - это не просто теплые чувства друг к другу, но и действия. И, возможно, разделение имущества - лишь один из примеров того, что «любовь друг к другу» означает на практике. Допустим, мы читаем такую формулировку: «А заповедь Его та, чтобы мы веровали во имя Сына Его Иисуса Христа и любили друг друга, как Он заповедал нам» (1 Ин 3:23). Она носит самый общий характер, но может подразумевать, не оговаривая этого специально, целый спектр требуемого поведения.

Сейчас модно ругать Иоаннову заповедь любви в общине. Дескать, Лука призывает любить ближнего, Матфей - даже и врага, а Иоанн уходит в сектантские настроения. Однако подумаем: сколько на протяжении истории в церкви было раздоров и конфликтов! В этом смысле Иоанновы призывы к любви в общине вовсе не тривиальны. Более того, нужно снова и снова подчеркивать неразрывную связь между любовью к Богу и любовью внутри общины.

Кто говорит: «я люблю Бога», а своих братьев или сестер ненавидит, тот лжец; ибо не любящий брата или сестру, которых видит, как может любить Бога, Которого не видит? И мы имеем от Него такую заповедь, чтобы любящий Бога любил и своих братьев и сестер (1 Ин 4:20-21).

Возможно, это и не последнее слово христианской этики, но для начала совсем неплохо!

(В) Историческая обстановка. Чтобы правильно понять Иоаннову концепцию Церкви, необходимо учесть конкретные пасторские проблемы, которые эти тексты решают. За последние несколько десятков лет ученые узнали много нового об историческом контексте четвертого Евангелия и Первого послания Иоанна Характерные Иоанновы традиции сложились в тесной общине иудеев, которые уверовали в мессианство Иисуса. Где именно находилась Иоаннова община, точно не известно. По всей вероятности, это была городская община с общинами-сателлитами в других городах (см. 2 и 3 Ин). Эфес - один из возможных вариантов. На ранней стадии существования общины ее члены жили в мире иудаизма, ходили в синагогу, участвовали в иудейских Праздниках, но при этом старались убедить собратьев-иудеев, что Иисус - Мессия. Не удивительно, что дело у них гладко не пошло, и большинство иудеев их веру в мессианство Иисуса отвергло. Более того, в какой-то момент их вообще отлучили от синагоги.

Произошло это уже после гибели Храма (70 н.э.). Отлучение, несколько раз упоминаемое в Евангелии (Ин 9:22; 12:42; 16:2), было очень болезненным и оставило глубокие шрамы на общинной традиции. Слово «иудеи» превратилось чуть ли не в оскорбление (см. подробное обсуждение в главе 17), и Иоаннова община заняла оборонительную позицию. Дэвид Ренсбергер точно описывает положение горстки иудеохристиан после той травмы, когда ее объявили aposynagogos («отлученной от синагоги»):

Отлученные христиане были отрезаны от многого из того, что составляло идентичность и структуру их жизни. Отлучение означало социальный остракизм, разрыв отношений с семьей и друзьями и, возможно, экономические неурядицы. Что уж там говорить о проблемах религиозных! Синагогальные собрания, общественные богослужения, праздники и обряды, - все это было для них закрыто. Их толкование Писания не признавалось. Под угрозой оказался весь универсум их взглядов, предпосылок, верований, идеалов и надежд - того, что наполняло смыслом их жизнь в мире иудаизма.

Что оставалось делать общине в такой ситуации? Реакция Иоанновых христиан была вполне понятной. Они стали противопоставлять себя синагоге и «миру», месту недружелюбному и ненадежному. Они еще больше подняли ставки, заявив, что Иисус в своем лице заменил и компенсировал все в иудаизме, от чего они теперь оказались отрезаны. Поскольку мир почему-то не признает в Иисусе носителя божественной истины (Ин 1:10-11), жизнь и любовь можно найти теперь только в верующей общине. Такое восприятие отражено в Первом послании Иоанна:

Не дивитесь, братья и сестры, если мир ненавидит вас. Мы знаем, что мы перешли из смерти в жизнь, потому что любим друг друга. Кто не любит, пребывает в смерти... Мы знаем, что мы - дети Божьи и что весь мир лежит во зле (1 Ин 3:13-14; 5:19).

Мир лежит во зле. Поэтому, предупреждает автор, «не любите мира и того, что в мире» (1 Ин 2:15). Любовь к миру сбивает общину с пути, «ибо все, что в мире - похоть плоти, похоть очей и тщеславие от богатства - не есть от Отца, но от мира» (1 Ин 2:16). В этих осадных условиях любовь к братьям и сестрам по общине - не только акт самосохранения общины, но и акт пророческого сопротивления. В мире, где царят зло, ненависть и тщеславие от богатства, взаимная любовь членов общины - свет, который во тьме светит, и тьма не в силах его поглотить.

Если читать четвертое Евангелие в его историческом контексте (т.е. как ответ на общинный кризис идентичности), то его призыв к любви внутри общины уже не выглядит таким эксклюзивистским. Скорее, перед нами призыв к единству, обращенный к общине, состоящей из угнетенного меньшинства. К моменту составления Посланий актуальность этого призыва еще более усилилась, ибо в общине появились расколы (см. 1 Ин 2:18-27; 4:1-6; 2 Ин 7-11; 3 Ин 9-10). В такой ситуации Иоаннова заповедь любви - мольба о солидарности в Церкви, которую осаждают внешние и внутренние трудности.

(Г) Социальная передислокация: «Царство Мое не от мира сего». Дэвид Ренсбергер написал важную книгу под названием «Иоаннова вера и освобождающая община». В ней он убедительно доказывает: Иоанн зовет не просто к индивидуальному религиозному обращению или принятию определенных доктрин, - он зовет людей переступить роковую черту и присоединиться к новой общине. Этот шаг влек за собой «опасную социальную передислокацию». Анализируя рассказ о Никодиме (Ин 3), Ренсбергер показывает, что четвертое Евангелие призывает иудеев, тайно сочувствующих христианам, заявить об этом публично.

По-видимому, четвертый евангелист призывает тайных христиан, занимающих в обществе высокое положение, исповедать Иисуса открыто и присоединиться к гонимой общине. Конечно, это заключало в себе колоссальный риск... Евангелист фактически просит людей из гонителей стать гонимыми. У движения, примкнуть к которому он призывает, в мире нет ни статуса, ни власти, ни места. Они должны потерять свое социальное положение, скатиться по лестнице вниз. Вполне возможно, под угрозой окажется сама их жизнь.

Отчуждение Иоанновой общины от своего культурного контекста во многом определяет этику четвертого Евангелия: нельзя стать учеником Иисуса, не отказавшись от привилегий. Само распятие Иисуса - прецедент и символ социального опыта его последователей.

Верующая община - контркультура не только по отношению к иудаизму, но и по отношению к римской власти и культуре. Это хорошо заметно в сцене допроса Иисуса Понтием Пилатом, где Царство Иисуса парадоксальным образом противопоставляется власти Рима. В ответ на вопрос Пилата Иисус отвечает: «Царство Мое не от мира сего», чему ярчайшее доказательство - Его ученики не стали биться, чтобы Его не выдать (Ин 18:36). Когда Пилат говорит, что в его власти распять Иисуса, Иисус утверждает: никакой власти Пилат над Ним не имел бы, если бы Бог не предоставил ему эту временную и ограниченную возможность, чтобы исполнился Его промысел и Иисус был через распятие «вознесен» (Ин 19:10-11). Весь этот диалог подрывает римские притязания на владычество и подчиняет власть римлян власти Бога. Тем самым читатели Евангелия из Иоанновой общины могут совершенно по-новому осмыслить свои взаимоотношения с миром. Снова Ренсбергер:

Владычество Бога Иисус противопоставляет владычеству кесаря. Но Божье владычество, в отличие от владычества мира сего, не завоевывается силой... Речь идет прежде всего о революции сознания, переходе от верности мирскому идолопоклонству и угнетению к верности истине Божьей, истине, которая делает человека свободным... Верность владычеству Божьему через Иисуса Царя подрывает устройство мира сего, и только она подрывает его по-настоящему.

Перед людьми стоит жесткий выбор: либо царство мира сего, либо Царство Иисуса. Поэтому ответ первосвященников заключает в себе дополнительный смысл: «Нет у нас царя кроме кесаря» (Ин 19:15). Этой циничной фразой они фактически отвергают Бога Израилева и встают на сторону мира сего. Иоанн же призывает читателей сделать противоположный выбор и сказать: «Нет у нас царя, кроме Иисуса», - невзирая на те социальные последствия, которые принесет такая бескомпромиссность.

 

3. Иоаннова эсхатология: «Мы знаем, что мы перешли из смерти в жизнь»

Из всех новозаветных текстов Евангелие от Иоанна наиболее радикально переформулирует раннехристианское эсхатологическое ожидание. Оно несет на себе явный отпечаток времени, когда смерть первого поколения апостольских свидетелей создала кризис для верующей общины. Например, евангелисту (или автору эпилога в Ин 21) приходится опровергать слух о том, что Иисус предсказал, что Возлюбленный Ученик (источник особой традиции, стоящей за этим Евангелием) не умрет до парусии (Ин 21:20-23). Такая проблема, разумеется, могла возникнуть в общине только в одном случае: если Возлюбленный Ученик действительно умер. К числу других важных указаний на ситуацию общины можно отнести «первосвященническую молитву» Иисуса (Ин 17). Иисус сначала молится о себе (Ин 17:1-5), потом о своих первых учениках («которых Ты дал Мне от мира» Ин 17:6-19), потом о втором поколении верующих («которые уверуют в Меня по слову их» Ин 17:20-26). Иисус просит: «Да будут все едино», да будут все объединены в Иисусе, несмотря на разделение во времени, «да познает мир, что Ты послал Меня и возлюбил их, как возлюбил Меня» (Ин 17:23). По-видимому, «первосвященни-ческая молитва» отражает проблемы второго поколения верующих, уверяя их в их связи с Иисусом, - связи, которую не разорвала смерть Возлюбленного Ученика и других верующих первого поколения. Таких читателей могли утешить и слова воскресшего Иисуса, обращенные к Фоме: «Ты поверил, потому что увидел Меня. Блаженны не видевшие и уверовавшие» (Ин 20:29).

В сложившейся ситуации задержка второго пришествия, видимо, вызывала у верующих вопросы и сомнения. Иоаннова традиция же предоставляла общине способ богословского осмысления этой задержки. Четвертое Евангелие здесь исходит из следующих богословских убеждений: веры в то, что Суд уже свершился во встрече Иисуса с миром, а также в то, что Параклет (Дух Святой) присутствует и действует в верующей общине. Эти темы мы сейчас кратко рассмотрим, а затем укажем на некоторые тексты, в которых говорится о будущем эсхатологическом ожидании.

(А) Кризис. Четвертое Евангелие содержит поразительное утверждение: эсхатологический суд Божий не ждет будущего осуществления, связанного с воскресением мертвых и славным возвращением Иисуса, а уже свершился как результат пришествия Иисуса в мир.

Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был через Него. Верующий в Него не судится, а не верующий уже осужден, потому что не уверовал во имя единственного Сына Божия. Суд [krisis] же состоит в том, что свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы (Ин 3:17-19).

Рудольф Hays отмечает: «Суд состоит именно в том, что после встречи с Иисусом возникает раскол между верой и неверием, зрячими и слепыми». Иисус словно бы принес в мир сильнейшее магнитное поле, и все люди оказываются либо на положительном, либо на отрицательном полюсе. Отрицательный полюс: те, кто отвергают Иисуса как спасающего посланца Божьего, не имеют надежды; они «уже осуждены». Положительный полюс: верующие уже прошли критический момент и вошли в вечную жизнь. «Истинно говорю вам: слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную и на суд не приходит, но перешел из смерти в жизнь» (Ин 5:24).

Для верующей общины вечная жизнь уже существует. Эсхатологическое событие уже произошло. Верующим более нет нужды ждать какого-то будущего явления Царства во славе, ибо слава Царства полностью явилась в Иисусе. Поэтому Суд - не будущее событие в конце истории. Он свершается везде, где проповедуется Слово Божье. В зависимости от того как мы откликнемся на Слово, мы будем осуждены или войдем в жизнь. Такова эсхатологическая позиция Иоанна.

Вот почему на веру Марфы в воскресение ее умершего брата Лазаря в последний день Иисус отвечает еще более щедрым, хотя и глубоко парадоксальным, обетованием: «Я есмь воскресение и жизнь. Верующий в Меня, если и умрет, оживет; и всякий живущий и верующий в Меня не умрет вовек» (Ин 11:25-26). Тот, кто знает Иисуса как посланника Отца, уже обладает эсхатологической жизнью во всей ее полноте. И физическая смерть в этом плане существенной роли не играет. Последующее воскрешение Иисусом Лазаря (Ин 11:38-44) становится внешним и зримым знаком духовной истины: Иисус сильнее смерти, и смерть не может вырвать из Его руки того, кого Он любит.

Эта богословская концепция, если ее проводить последовательно и до конца, превращает «смерть» и «жизнь» в символы качества и способа существования в настоящем. В той мере, в какой это происходит в четвертом Евангелии, раннехристианская апокалиптическая эсхатология трансформируется в реализованную эсхатологию. В отличие от Матфея, у Иоанна будущий Суд уже не является мотивацией послушания в настоящем. В отличие от Луки, у Иоанна история Церкви не есть период, когда Церковь терпеливо готовит народ для Бога, чей последний Суд установит космическую справедливость. И, уж конечно, в отличие от Марка, у Иоанна настоящее - не просто суровое время, когда община крепится в вере, ожидая, что вот-вот явится Сын Человеческий. Напротив, община уже живет в полноте эсхатологической жизни, данной Богом тем, кто пребывает в единстве с Иисусом. В этой ситуации автор Первого послания Иоанна говорит: «Мы знаем, что мы перешли из смерти в жизнь, потому что любим друг друга» (1 Ин 3:14). Любовь внутри общины

знак и залог того, что принадлежащие Иисусу свободны от объятий смерти. Поэтому не нужно лишний раз подчеркивать, что недостаток любви и расколы в общийе (вроде тех, что описаны в Иоанновых посланиях) представляют серьезную угрозу для когерентности такой реализованной эсхатологии.

(Б) Параклет. Иоанново учение о Параклете также отвечает на вопросы, связанные с задержкой парусии и смертью свидетелей первого поколения. Прощальная беседа в четвертом Евангелии неоднократно уверяет, что уход Иисуса не оставит общину «осиротевшей» (Ин 14:18).

Если любите Меня, соблюдите Мои заповеди. И Я умолю Отца, и даст вам другого Заступника [parakletos] , да пребудет с вами вовек, Духа истины, которого мир не может принять, потому что не видят Его, ибо Он с вами пребывает и среди вас будет... Сие сказал Я вам, находясь с вами. Но Заступник, Дух Святой, которого пошлет Отец во имя Мое, научит вас всему и напомнит вам все, что Я говорил вам (Ин 14:15-17, 25-26).

Иисус должен уйти, вернуться на небеса к Отцу. Однако он пошлет Параклета, и Параклет будет «пребывать» среди общины. Отметим: именно среди общины! Некоторые сентиментально настроенные христиане полагают, будто речь здесь идет о пребывании Духа внутри каждого верующего. Однако с их толкованием трудно согласиться, ведь смысл отрывка - Дух присутствует и говорит в верующей общине! Функция Параклета - учить общину, напоминать ученикам об учениях Иисуса и свидетельствовать о Нем перед миром (Ин 15:26; 16:7-11). Наиболее же важно то, что Дух будет наставлять, и наставлять даже в вопросах, относительно которых сам Иисус ничего не говорил.

Еще многое имею сказать вам, но вы теперь не можете вместить. Когда же придет Он, Дух истины, то наставит вас на всякую истину, ибо не от Себя говорить будет, но будет говорить, что услышит, и будущее возвестит вам. Он прославит Меня, потому что Мое возьмет и возвестит вам (Ин 16:12-14).

Одним словом, благодаря Параклету община не только не будет лишена божественного присутствия, но Он станет источником продолжающегося откровения.

Как представляет себе евангелист это руководство Духом? В наши дни многие считают, что речь идет о некоем интуитивном знании в сердцах отдельных верующих. Однако более вероятно предположение, высказанное Муди Смитом и некоторыми другими экзегетами: в контексте I века, скорее, могло иметься в виду наставление через пророчества в Духе, изреченные во время богослужебного собрания. Собственно, характерная форма речений Иисуса в четвертом Евангелии (ego eimi, «Я есмь») лучше всего объясняется именно как результат такого рода харизматической деятельности пророков.

При анализе Иоанновой этики нельзя не учитывать веру Иоанновой общины в руководство Духом. Кстати, это может пролить некоторый свет и на почти полное отсутствие в Иоанновом корпусе конкретных нравственных наставлений. Автор Первого послания Иоанна говорит:

Я пишу вам не потому, что вы не знаете истину, но потому, что вы знаете ее...помазание, которое вы получили от Него, пребывает в вас [«среди вас» (en hymin)], и вы не имеете нужды, чтобы кто учил вас (1 Ин 2:21, 27а).

Впрочем, ситуация, которая дала повод к написанию Послания, заставляет предположить, что автор либо выдает желаемое за действительное, либо просто делает риторический жест. Ведь «много лжепророков появилось в мире», «и мир слушает их» (1 Ин 4:1, 5). По-видимому, в общине произошел раскол: лидеры, находясь в Духе, говорили во имя Иисуса разное. Как же в такой ситуации отличить истину от ошибки? Рецепт Первого послания Иоанна прост:

Мы от Бога. Знающий Бога слушает нас; кто не от Бога, тот не слушает нас. По этому мы узнаем духа истины и духа заблуждения (1 Ин 4:6).

В любом случае деятельное присутствие Параклета в верующей общине - источник утешения и один из аспектов вечной жизни, которую община уже знает, пребывая в Иисусе. Соответственно, роль надежды на будущее спасение в Иоанновом корпусе (особенно в четвертом Евангелии) существенно снижена.

(В) Воскресение в последний день. Тем не менее надежде на будущее также находится место в Иоанновом корпусе. Иначе и быть не может по причинам как богословским, так и практическим. Пока в мире есть смерть, раздоры и схизмы, христианские общины, для которых творение и искупление тесно связаны, не могут переносить спасение полностью в настоящее. Поэтому даже в четвертом Евангелии, наряду с духовной реализованной эсхатологией, мы находим несколько текстов, которые подтверждают раннехристианскую эсхатологическую ориентацию на будущее. Конечно, в данном случае их роль вторична, но все же их присутствие очень важно. Они не позволяют Евангелию от Иоанна соскользнуть в гностицизм.

Не дивитесь сему: ибо наступает время, в которое все, находящиеся в гробах, услышат глас Сына Божия, и изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло в воскресение осуждения (Ин 5:28-29).

Это утверждение тем более важно, что оно идет за более характерным для Иоанна высказыванием:

Наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и услышавши оживут (Ин 5:25; курсив мой - Р.Х. ).

В этой последней фразе слово «мертвые» имеет фигуральный смысл. Однако добавление стихов 28-29, которые вводят в Евангелие апокалиптические мотивы, показывает, что евангелист не собирается истолковывать воскресение в сугубо переносном смысле.

По мнению Haysа, отрывки вроде 5:28-29 - поздняя вставка «церковного редактора», который попытался сообразовать радикальную богословскую концепцию Иоанна с более стереотипными христианскими взглядами. Другие исследователи разработали гипотезы посложнее. К примеру, Реймонд Браун считает, что 5:28-29 - достаточно раннее предание из Иоанновой общины, которое первоначально не было включено в четвертое Евангелие, но на поздней стадии было добавлено редактором (автором 1 Ин?), который попытался предотвратить неверную интерпретацию (вроде Haysовской!) образных высказываний евангелиста о реализованной эсхатологии. Однако почему, собственно, мы обязаны считать, что подобные отрывки (см. также 6:39-40, 44, 54; 12:48) суть поздние редакционные вставки? Этого, конечно, исключать нельзя, но то, что мы имеем перед собой, - текст, в котором настоящая и футуристическая эсхатология парадоксальным образом идут рука об руку. (Обратим особое внимание на 6:54: «Ядущий Мою плоть, и пьющий Мою кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день».) Если, как верно замечает Браун, «в проповеди самого Иисуса сочетались эсхатология реализованная и футуристическая», почему мы должны исключать возможность такого же сочетания у четвертого евангелиста? Одним словом, объяснение лучше искать не через анализ источников, а в богословском направлении.

Более других евангелистов Иоанн подчеркивает важность судящей и жизнетворной силы Слова Божьего в настоящем. Однако эта Весть была бы ущербной без одновременной надежды на будущее воскресение, которое предвещает нынешний опыт «вечной жизни». Ведь Иоанн хочет не заменить надежду на будущее настоящей славой, а просто подчеркнуть полноту жизни, которую Иисус уже предлагает верующим. Значимость этой богословской концепции для этики четвертого Евангелия не очень разработана, но мы можем высказать некоторые предположения.

Основания и нормы для этики содержатся исключительно в личности Иисуса. В мотивации к этическому поведению будущие награды и наказания играют минимальную роль. Действительно значимо лишь одно: жить в настоящем так, чтобы в жизни проявлялась любовь Бога во Христе. Евангелист специально не оговаривает, в каких видах поведения это должно выражаться, но пребывающие во Христе интуитивно знают, как поступать правильно, и поступают в соответствии с этим знанием. В Первом послании Иоанна содержится поразительное утверждение:

Всякий, рожденный от Бога, не делает греха... он не может грешить, потому что рожден от Бога (1 Ин 3:9).

Однако тот же самый автор ранее писал: «Если говорим, что не имеем греха, - обманываем сами себя, и истины нет в нас» (1 Ин 1:8). Как согласовать эти утверждения? Для Иоаннова корпуса, как и для остального Нового Завета, единственное возможное решение этого парадоксального конфликта между индикативом и императивом лежит в эсхатологической надежде на будущее:

Возлюбленные! Мы теперь дети Божьи, но еще не открылось, что будем. Знаем только, что, когда откроется, будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть. И всякий, имеющий эту надежду на Него, очищает себя, так как Он чист (1 Ин 3:2-3).

 

4. Повествовательный мир Иоанна как контекст для действия

Итак, мы наметили контуры символического мира Иоанна. Теперь можно попытаться сделать некоторые выводы: как этот мир предоставляет контекст для нравственного суждения и действия?

Первое. В повествовательном мире Иоанна время сжимается и уходит на задний план. Иисус - вечный Логос. Поэтому Он не привязан к прошлым историческим событиям и традициям. Он может говорить с общиной в любой момент истории. Духовное единство общины с Иисусом столь глубоко, что невозможно провести четкую грань между опытом общины и событиями жизни Иисуса. Прошлое и настоящее накладываются друг на друга, так что история Иисуса становится историей общины, и наоборот. Между Иисусом и евангелистом словно не существует временной дистанции. Понятие о времени у Иоанна ближе всего к таковому у Матфея и находится на противоположном полюсе от Луки с его заботой о хронологической последовательности и упорядоченности. Будущий аспект эсхатологической надежды частично (но не полностью!) затмевается Иоанновым празднованием единения с Иисусом в настоящем.

Второе. Согласно Иоанну, для мира характерны бинарные противоположности: свет и тьма, верх и низ, добро и зло, истина и ложь, жизнь и смерть. Эти антитезы не допускают никаких двойственных и промежуточных состояний. Человек должен выбрать между ними, и суд над ним состоит именно в этом его выборе. Вопреки глубоко дуалистическому характеру этих формулировок было бы не вполне корректно называть Иоанново мировоззрение космическим дуализмом, ибо у него силы света и силы тьмы - не равные противники. Нет никакого сомнения в абсолютном владычестве Бога и торжестве над злом. Сила тьмы иллюзорна и временна. Поэтому Иисус может сказать ученикам перед своими страданиями: «В мире скорбь имеете. Но мужайтесь: Я победил мир» (Ин 16:33).

Третье. Иоаннову традицию пронизывают социальные последствия такого поляризованного мировоззрения. Почти на каждой странице четвертого Евангелия мы находим отражение ожесточенной полемики с еврейской общиной, из которой вышла Иоаннова община. Компромисс и приспособленчество недопустимы. Результат - глубокое отчуждение Иоанновой церкви от своих культурных корней и непосредственного социального окружения. Не случайно Иоанн описывает верующую общину как настороженную по отношению к миру и непременно имеющую контркультурный характер.

Четвертое. Заповедь Иоанновой традиции верующей общине - солидарность и братство. Иисусовых учеников узнают по тому, что они имеют любовь между собою. (Популярное, даже слишком, христианское песнопение «Они узнают, что мы - христиане, по нашей любви» - вылитое Иоанново богословие.) Под любовью подразумевается не просто личная привязанность: любовь выражается в служении другим членам группы, образцом которого является Иисусово омовение ног ученикам.

На иерархическую структуру в общине у Иоанна почти ничто не указывает. Возлюбленный Ученик и старец, написавший Второе и Третье послания Иоанна, были, несомненно, почитаемыми лидерами. Однако в остальном Иоанновы представления отличаются эгалитаризмом. Все члены группы помазаны Духом и знают истину (1 Ин 2:18-27). Более того, Иисус называет своих учеников более не рабами, но друзьями (Ин 15:13-15). (Нетривиальность этого текста станет заметнее, если мы попытаемся, по контрасту, представить, что подобные вещи говорит Иисус у Матфея!) Вообще, дружбе в Иоанновых представлениях о христианской жизни отводится очень важное место. По отношению к некоторым персонажам Евангелия Иисус выказывает особую любовь - Марфе и Марии (Ин 11:5), Лазарю (Ин 11:36) и, конечно, Возлюбленному Ученику. Таким образом, хотя любовь должна быть между всеми христианами, Иоанн, как никто из евангелистов, не только допускает, но и одобряет особые отношения любви и дружбы.

Эгалитарный характер Иоанновой общины, вполне возможно, имеет большое значение для роли женщин. В Иоанновом корпусе ни из чего не видно, что женщины должны играть подчиненную роль в жизни церкви. В четвертом Евангелии женщины - полнокровные персонажи. Они общаются с Иисусом и оказываются способны на подлинную веру. Марфа совершает тот же прорыв в вере в Иисуса, который Матфей приписывает Петру («Ты - Мессия, Сын Божий» Ин 11:27). Иисус открывает свое мессианство самарянке, которая далее возвещает о Нем другим людям (Ин 4:28-30, 39). Мария Магдалина становится первым свидетелем воскресения и первой благовестницей ученикам (Ин 20:1-18). Таким образом, женщины полностью разделяют и воплощают миссию общины свидетельствовать и возвещать об Иисусе миру.

Пятое. Хотя Иоаннова традиция не уделяет большого внимания проблеме отличия правильного поведения от неправильного, сомнений нет: Иоанн однозначно отвергает грех и заповедует жить в праведности. Это особенно ясно видно в Первом послании Иоанна (3:4-10), где, в частности, сказано: «Пребывающий в Нем не согрешает» (ст. 6). Как мы уже говорили, такое утверждение нельзя принимать за чистую монету, поскольку в начале письма прямо говорится, что члены общины все-таки грешат. Общину отличает не столько безгрешность, сколько желание открыть свои грехи свету, исповедать их, получить прощение и очищение кровью Иисусовой (1 Ин 1:5-9). Если Иисус - «Агнец Божий, Который уносит грех мира» (Ин 1:29), то Церковь должна быть общиной тех, кто осознают себя прощеными грешниками. Собственно говоря, люди, объявляющие себя безгрешными, - лжецы (1 Ин 1:10). Поэтому загадочный отрывок 3:4-10, видимо, нужно понимать как полемику с раскольниками, которые утверждают, что они «рождены от Бога», а сами совершают вопиющие грехи. Эта интерпретация находит подтверждение в завершении раздела:

Дети Божий и дети дьявола узнаются так: всякий, не делающий правды, не есть от Бога, также и не любящий своих братьев и сестер (1 Ин 3:10).

Иоаннов взгляд на проблему греха лучше всего резюмируется в следующих словах: «Дети мои! Я пишу вам это, чтобы вы не грешили. Но если кто согрешил, мы имеем Ходатаем перед Отцом Иисуса Христа, праведника» (1 Ин 2:1).

Шестое. Присутствие наставляющего общину Параклета дает ей утешение и нравственную уверенность. Перед лицом гонений и отвержения миром Святой Дух, чье действие проявляется в пророческих речениях в общине, поддерживает и направляет Церковь в трудные времена. А поскольку Дух утверждает жизнетворную силу Иисуса, Иоанново представление о христианской жизни носит, вопреки всем несчастьям, глубоко радостный характер.

Седьмое. Слово Божье подрывает мирские понятия о власти. Иоанн рисует еврейских вождей и римских чиновников людьми, которые рвутся обрести контроль над событиями, над которыми они не властны. Гейл О'Дей точно описывает суд Иисуса перед Пилатом:

Читатель видит правителя, наделенного всеми атрибутами власти, который имеет право казнить... И этот правитель беззащитен перед лицом подлинной власти и жизни. Поскольку Крест - событие, путем которого Иисус возносится и обретает прославление, природа власти получает отныне иное и парадоксальное определение. В этом Иоанн един со всеми остальными новозаветными свидетелями, и это имеет колоссальную значимость для любых этических размышлений об использовании власти.

Восьмое. Подрыв власти - лишь одно из проявлений своего рода иронии. Иоанн неоднократно прибегает к иронии. Он вводит диалоги, которые имеют для христианского читателя дополнительный смысл, сокрытый от собеседников Иисуса. Такая ирония рождает групповую солидарность в общине толкователей, которые могут адекватно отреагировать на намеки евангелиста. Возьмем, например, фразу первосвященника Каиафы:

Вы ничего не знаете! Вы не понимаете, что вам лучше, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб (Ин 11:496-50).

Каиафа имеет в виду: «Лес рубят - щепки летят». Однако Иоанн и его читатели считают его слова справедливыми совсем в ином смысле - далеком от того, который вкладывал в них сам Каиафа. Заметим: здесь ирония - не просто тонкий литературный прием. Она помогает выразить богословское убеждение: мир не познал Того, через кого пришел к бытию (ср. Ин 1:10-11). Откровение Бога в Иисусе парадоксально, и познать Иисуса невозможно, не усвоив этот парадокс.

Девятое. В четвертом Евангелии воплощение подвергает деконструкции дуализм. Как бы подозрительно ни относился евангелист к миру сему, он не докетист и не враждебен к творению. Более того, при внимательном рассмотрении видно: Слово, ставшее плотью, утверждает благость и значимость творения. Все творение дышит жизнью Логоса, вне которого нет жизни (Ин 1:1-4). На подсознательном уровне это убеждение находит выражение в мастерском использовании Иоанном природных, земных символов для рассказа о Слове: воды, вина, хлеба, света, двери, овец, зерна, виноградной лозы, крови, рыб. Истина Логоса явлена только через посредство этих символов. Ни один другой новозаветный текст не содержит столь яркого описания Вечного с помощью образов из обычной жизни. В результате обыденное преображается. Вопреки простоте языка четвертого Евангелия оно создает эстетически богатый и сильный образ Иисуса. И если читатель действительно почувствует четвертое Евангелие, он едва ли окажется столь нравственно слеп, что будет проповедовать израненному человеку о душе, не обращая внимания на его раны. Ученики Иоаннова Иисуса - Иисуса, омывающего грязные ноги и плачущего у гробницы Лазаря, - узнают этику, которая любит «не словом или языком, но делом и истиной» (1 Ин 3:18), ибо последуют за Господом, отдающим собственную плоть ради жизни мира (Ин 6:51).

 

1. Почему не начать с Иисуса?

Авторы книг по новозаветной этике часто начинают с подробного анализа этических учений Иисуса. Например, «Новозаветная этика» Вольфганга Шраге уделяет более сотни страниц «Эсхатологической этике Иисуса», и лишь затем дает краткий обзор (25 страниц) «Этические акценты в синоптических Евангелиях». Его в первую очередь интересует личность Иисуса, евангелистов же он рассматривает просто как редакторов, которые внесли небольшие изменения в известные им традиции. Я расставляю акценты иначе: меньше внимания уделяю Иисусу и гораздо больше - этическим позициям евангелистов. Пожалуй, уместно объяснить, почему я пользуюсь именно такой методологией. Почему не начать с реконструкции этики Иисуса из Назарета?

Во-первых, повторюсь: в задачи моей книги не входит прослеживание истории раннехристианской этики. Если бы такая задача передо мной стояла, то, конечно, мне неизбежно пришлось бы начать с анализа, хотя бы краткого, этики Иисуса. Но моя цель иная: выяснить, как строить церковную жизнь, руководствуясь новозаветными текстами.

Во-вторых, объективность апелляции к «историческому» - лишь кажущаяся. История новозаветной науки показывает, что попытки реконструировать исторического Иисуса были субъективными и несли на себе отпечаток различных культурных предубеждений. Еще Альберт Швейцер продемонстрировал это, изучив написанные в XIX веке работы по Иисусу. В последнее время «поиски исторического Иисуса» очень активизировались, но указанная Швейцером проблема не исчезла. Искушение спроецировать на Иисуса собственные представления об идеальной религиозности кажется почти непреодолимым. Как мудро отметил столетие назад Мартин Келер, критик, реконструирующий «исторического Иисуса», неизбежно превращается в «пятого евангелиста», редактирующего традицию, чтобы создать образ Иисуса для своего времени. Некоторые современные исследователи признают это откровенно. Возьмем, например, программное заявление Роберта Фанка, основателя «семинара по Иисусу»:

Становится все труднее буквально понимать библейский рассказ о творении и апокалиптическом завершении... Но наш кризис не ограничивается этими точками начала и конца. Он затрагивает и середину... Грубо говоря, проблем с серединой - Мессией - не меньше, чем с началом и концом. Нам нужна новая выдумка (fiction), в качестве отправной точки берущая центральное событие иудео-христианской драмы...Коротко говоря, нам нужен новый рассказ об Иисусе, новое Евангелие, если хотите, кото6рое дает Иисусу новое место в великой схеме, эпической истории.

Фанк с редкой откровенностью признает: акт исторической реконструкции неизбежно носит герменевтический характер. Если историк отвергает интерпретацию евангелистов, он должен что-то предложить взамен. Само по себе это не плохо, но лишает нас одного из главных аргументов в пользу начала работы по новозаветной этике с исторического Иисуса. Если мы начнем с Иисуса, но не добьемся большей объективности и не окажемся на более надежной почве. Было бы чудовищной интеллектуальной гордыней полагать, будто наши гипотетические реконструкции дают образ Иисуса, чуждый всякой субъективности.

Избранный нами подход в гораздо большей степени позволяет снизить градус субъективности (а значит, и увеличить нашу открытость Писанию): мы рассматриваем каждое Евангелие отдельно, отмечаем его повествовательную логику, образ Иисуса в нем и вытекающий из него нравственный мир. Наличие у каждого Евангелия определенных композиции и содержания сужает спектр правдоподобных интерпретаций и заставляет экзегета обуздывать воображение. Гораздо легче прийти к консенсусу относительно литературного и богословского толкования тех или иных евангельских текстов, чем относительно стоящей за ними исторической фигуры. Достаточно почитать научные работы, чтобы в этом убедиться. Ученые гораздо более согласны относительно, скажем, богословия Матфея, чем относительно содержания проповеди исторического Иисуса. Конечно, я не хочу сказать, что Евангелия «безошибочны» или что каждое Евангелие имеет ясный смысл. Исследователи спорят о многих проблемах, например об отношении Луки к иудаизму. Наиболее неоднозначен из канонических евангелистов Марк: его тексты допускают большее разнообразие толкований. Однако благоразумнее будет честно признать: при исследовании новозаветной этики гораздо надежнее отталкиваться именно от нравственных концепций индивидуальных текстов, а не от реконструкций исторического Иисуса.

Это - одна из причин, почему Рудольф Hays считал, что проповедь Иисуса относится не к новозаветному богословию, а к его предпосылкам. В конце концов, Иисус не принадлежит к числу новозаветных авторов. Его жизнь и смерть - предмет для новозаветных повествований и размышлений, но, если цель нашего исследования - этика Нового Завета, исторический Иисус имеет к нему лишь косвенное отношение. Мы воспринимаем Его этические наставления уже пропущенными через фильтр композиционных целей евангелистов. Богословская функция новозаветного канона состоит именно в том, чтобы определить именно эти интерпретации Иисуса как авторитет для жизни и обычаев христианской общины. Поэтому, сколь бы ни была информативной и интересной историческая реконструкция Иисуса, она не может претендовать на тот же нормативный богословский статус, что и четыре канонических повествования. Следовательно, в таком исследовании, как наше, имеющем своей целью прочтение Нового Завета как нормы для церковной этики, имеет смысл сфокусировать внимание на текстах и интерпретировать заключающуюся в них нравственную позицию. В данном случае мы занимаемся Иисусом, как его воспринимали отдельные евангелисты.

Однако мы не можем оставить вопрос об историческом Иисусе вообще в стороне, поскольку существует серьезная проблема: как было на самом деле? Если канонические повествования об Иисусе сильно искажают реальные события, если они - лишь измышления религиозных фанатиков или самообман, то, как бы сказал Павел, из всех людей именно христиане более всего вызывают жалость. Если новозаветные авторы построили свои нравственные концепции на искаженном или глубоко ошибочном представлении о делах и учениях Иисуса из Назарета, то последующая Церковь напрасно основывается на их свидетельстве. Историческое исследование не может доказать истинность керигмы, но оно вполне может оказаться в состоянии ее опровергнуть. Следовательно, интеллектуальная честность требует, чтобы мы попытались что-то сказать как историки об Иисусе, даже если наше историческое знание имеет серьезные ограничения. Эрнст Кеземан отметил, что исторический Иисус - критерий, которым нужно проверять все новозаветные формулировки керигмы, иначе нам угрожает опасность «скатиться в докетизм и лишить себя возможности отличить пасхальную веру общины от мифа». Ставя вопрос об историческом Иисусе, мы пытаемся избежать восторженной религиозной субъективности, которая игнорирует вопрос о том, что Бог делает extra nos в мире.

Конечно, в нашей книге нет места для подробного анализа проблемы исторического Иисуса. Однако не будет лишним коснуться ее хотя бы вкратце, тем более что в популярных изданиях много пишут о ревизионистской теории, согласно которой Иисус был бродячим киником, специализировавшимся на афористических речениях мудрости. Иисус «семинара по Иисусу» очень далек от Иисуса Матфея, Марка, Луки и Иоанна. Поэтому далее я объясню свое понимание ситуации: на мой взгляд, канонические традиции вполне адекватно отражают образ исторического Иисуса.

 

2. Методы поиска

С помощью каких методов можно определить историческую ценность известных нам преданий об Иисусе? Далее я привожу перечень методологических указаний, которыми, на мой взгляд, следует руководствоваться при реконструкции исторического Иисуса. У меня нет возможности подробно обосновывать здесь эти положения, но они помогут читателю понять и оценить следующие за ними выводы.

• Иисус - органичная часть палестинского иудаизма I века. Он ни отвергал веры своего народа, ни пытался заменить ее на какую-либо другую веру.

• Жизнь и учение Иисуса находятся в некоторой преемственности с движением, которому Он положил начало, - Церковью. (Две вышеназванные установки практически противоположны «criterion of dissimilarity.» Согласно этому критерию, в аутентичности предания об Иисусе мы можем быть особенно уверены тогда, когда оно идет вразрез как с иудаизмом I века, так и с ранним христианством.)

• Реконструкция жизни Иисуса должна правдоподобно объяснять, как Его действия и Его судьба привели в социальном и религиозном мире древнего иудаизма к возникновению Церкви. Как событие а привело к событию b? Почему ход событий был именно таким?

• Реконструкция должна правдоподобно объяснять, какова связь между жизнью и учением Иисуса, с одной стороны, и Его казнью - с другой. Почему Иисуса распяли на кресте? И почему Его смерти уже очень давно стали придавать искупительное значение?

• Не следует придавать традиции речений большее значение, чем повествовательным материалам. Они в равной мере важны для создания когерентного образа Иисуса.

• Не следует полностью отказываться от использования Евангелия от Иоанна как исторического источника, несмотря на его богословскую программу. В конце концов, все четыре Евангелия носят богословский характер. Четвертое Евангелие сообщает, что оно основано на свидетельстве очевидца. Хотя Евангелие от Иоанна труднее использовать при исторической реконструкции, априорно отвергать его не следует.

• Евангелие от Фомы - гностический текст II века. Оно может содержать некоторые независимо передававшиеся речения Иисуса, но зависимо от синоптической традиции, а потому имеет лишь второстепенную ценность как исторический источник. Аналогичным образом, Евангелие от Петра, которое, по мнению некоторых ученых, содержит традицию, более раннюю, чем синоптические рассказы о Страстях, - произведение II века, автор которого использовал синоптические материалы. Оно не имеет практически никакой исторической ценности.

•  Бремя доказательства лежит на тех, кто отрицает достоверность евангельских преданий, а не на тех, кто ее отстаивает. Критерии, основанные на многократности удостоверения и на когерентности, гораздо важнее критерия, основанного на несходстве. Последний помогает лишь выявить максимально достоверные материалы.

· Мудрость таится в смирении. Делая исторические утверждения, нельзя забывать о скромности. Мы знаем об Иисусе меньше, чем нам нравится думать.

 

3. Жизнь и учения Иисуса: Предлагаемая реконструкция

(А) Центр. Иисус был евреем из галилейского Назарета. Примерно в 30 году н.э. его казнил римский префект Понтий Пилат по обвинению в мятеже.

От этого фиксированного центра мы и должны отталкиваться в своих рассуждениях. Все остальные утверждения имеют меньшую степень исторической точности. Нам известно начало (крещение Иоанново) и конец (распятие), а также ряд моментов откуда-то из середины. Однако мы не можем с уверенностью воссоздать процесс развития. Единственное событие, хронологию которого можно установить достаточно точно, - это изгнание из Храма менял и торговцев. Скорее всего, оно-то и спровоцировало арест и казнь Иисуса.

(Б) Фон. Иисус происходил из Галилеи. Этот факт уже сам по себе примечателен: корни Иисуса - в регионе маргинальном по отношению к признанным в иудаизме религиозным и политическим центрам власти. О Его детстве и юности нам почти ничего не известно. По преданию, Он был ремесленником или сыном ремесленника (Мк 6:3; Мф 13:55). По-видимому, Иисус глубоко изучал Писания, но это не означает, что он формально учился на раввина. Его публичную деятельность мы можем проследить начиная с Его омовения у Иоанна Крестителя - события, о котором евангелисты повествуют, хотя оно их отчасти смущает (напр., Мф 3:13-15). Нельзя исключать того, что до своего крещения Иисус был учеником Иоанна. Это означало, что Он придерживался апокалиптической веры: от Бога придет Мессия и установит владычество праведности Божьей (т.е. Царство Божье).

(В) Движение Иисуса. Вскоре Иисус пошел своим путем и начал общественную деятельность, вызвавшую массу споров. Многие считали Его пророком, сильным в слове и в деле. Он собрал вокруг себя учеников и наставлял их. Из их числа Он выбрал Двенадцать. Эти Двенадцать символически возглавляли новый эсхатологический Израиль, который Он возвещал и надеялся привести к бытию. Избрание Двенадцати - явный знак того, что Иисус понимал свое движение в категориях «эсхатологии Восстановления». Иными словами, Он ждал, что Бог восстановит Израиль и вернет ему былую славу.

За Иисусом также последовали многие изгои и люди с обочины палестинского общества. Грешники и сборщики налогов, калеки, прокаженные, проститутки - все те, кого презирали образованные граждане, имевшие вкус и богословское образование. Таковы были, так сказать, «избиратели» Иисуса. (Вспоминаются персонажи рассказов Фланнери О'Коннор.) К Иисусу их отчасти привлекала Его репутация целителя и чудотворца. Думаю, мы должны признать историческую достоверность этой картины. Евангелистов иногда смущает такой образ Иисуса, но они никогда его не отрицают, хотя могут внести некоторые коррективы: скажем, что Иисус творил чудеса неохотно, желая, чтобы исцеления указывали на некую истину, которая ускользала от понимания народа.

(Г) Весть Иисуса. Иисус обычно говорил притчами и рассказами, возвещавшими скорое наступление Царства Божьего. Он учил, что это Царство прольет благодать и милость туда, куда не ждали, причем неожиданными путями. (Интересно, что ранние христиане не подражали манере Иисуса говорить притчами.) Притчи о грядущем Царстве нельзя отрывать от предупреждений об апокалиптическом суде: Иисус проповедовал, что Царство Божье принесет радикальное восстановление божественной справедливости и расставит вещи по своим местам, но оно же принесет Суд и разрушение тем, кто противится воле Божьей. По мнению ряда современных новозаветников, Иисус возвещал не суд, а милость. Однако такое противопоставление искусственно и возникает вследствие того, что эти исследователи отрывают Иисуса от еврейской профетической традиции, в свете которой необходимо рассматривать все Его слова и дела.

Иисусова весть рождала споры. Она угрожала общественным институтам религиозной и политической власти, ибо звала к фундаментальной переоценке ценностей, прославляла смиренных и обличала сильных. Эта тема переворота, по-видимому, была очень важна для Иисуса. «Первосвященникам и старейшинам народа», например, Он объявил: «Сборщики налогов и проститутки вперед вас идут в Царство Божие» (т.е. присоединяются к движению Иисуса; Мф 21:31). Этот мотив красной линией проходит через всю весть Иисуса и присутствует во всех слоях традиции. Рассмотрим, в подтверждение, его с позиции критерия, основанного на многократности удостоверения.

• Высказывания. «Кто хочет жизнь свою спасти, тот потеряет ее. А кто потеряет жизнь свою ради Меня и Евангелия, тот найдет ее» (Мк 8:35).

• «Заповеди блаженства», особенно в версии Луки (Лк 6:20-26). Версия Луки, видимо, ближе к оригиналу, чем версия Матфея. Матфей спиритуализирует «блаженства».

• Притчи. Притча о блудном сыне (Лк 15:11-32), притча о неверном управителе (Лк 16:1-8).

• Речения в спорах. См., например, Мф 21:31, о котором речь шла ранее.

•  Действия. (Особенно показательный момент!) Иисус общался с изгоями и людьми, ритуально нечистыми.

Скорее всего, Иисус не только не отменял, но даже и не критиковал Закон. Его обличения были направлены в адрес тех, кто утверждал о своей верности Закону, а сам отбрасывал важнейшее и нем - суд и милость. В этом плане Иисус строго придерживается традиции пророков. И прежде всего в Иисусе следует видеть именно пророка, продолжателя традиции израильских пророков, предупреждающего о суде Божьем на Израиль и зовущего Израиль к покаянию и признанию божественной справедливости в человеческих делах.

Свою миссию Иисус, очевидно, также интерпретировал в свете пророческих писаний. В частности, собирание им эсхатологического Израиля Он осмысливал в категориях, подсказанных Исайей (ср. Лк 7:18-23). Когда Израиль отверг Его проповедь и Он произнес осуждение на Храм, в Его обличительной речи слышались аллюзии на проповедь Иеремии в Храме (Мк 11:15-17; ср. Иер 7:1-15).

Иисус говорил, что насилие не может быть инструментом божественной праведности (см. Мк 10:42-45). Он учил любить врагов и отвергал всякий намек на сопротивление властям (даже римским властям). Это сочетание непротивления с резким обличением власть имущих неизбежно привело Его к кресту. В целом, вполне возможно, что Иисус сознательно шел на страдания и смерть.

(Д) Отклик: жестокое отвержение. Деятельность и проповедь Иисуса привели Его к конфликту со стражами порядка в еврейском обществе. Как видно из всей евангельской традиции, хотел того Иисус или нет, в Его вести о Царстве Божьем неизбежно слышали революционный манифест. Люди хотели сделать Иисуса царем (Ин 6:15), и именно это имеет в виду исповедание Петра (Мк 8:29). Это популярное мнение Его в конце концов и погубило: судя по надписи на кресте, Иисуса казнили как человека, который называл себя «царем иудейским». По-видимому, Иисус не пожелал сорваться с крючка, отрицая это обвинение. Возникает неоднозначная ситуация.

•  С одной стороны, Иисус, видимо, в отличие от некоторых других персонажей еврейской истории (например, Бар-Кохбы), последовательно отказывался объявить себя Мессией (ср. Ин 10:24). Вся Его весть предполагала отвержение насилия и национализма, присущих популярному пониманию титула «Мессия».

•  С другой стороны, слова и дела Иисуса рождали в людях живую надежду, что Он избавит Израиль.

Перед нами глубокий парадокс. Иисус представляется чуть ли не жертвой, сокрушенной действием противоположных исторических сил. Он отверг путь революционного насилия (чем разочаровал многих своих учеников), но из-за того, что Он возбуждал (возможно, вопреки собственному желанию) мессианские надежды, власти казнили Его как смутьяна. Здесь могли действовать причины, сходные с теми, какие приводит Иосиф Флавий для объяснения казни Иоанна Крестителя:

Когда и остальные присоединились к толпам вокруг него, поскольку их чрезвычайно воодушевляли его проповеди, Ирод встревожился. Красноречие, имевшее огромное влияние на массу, могло привести к какой-либо форме мятежа, ибо они выглядели вполне подчинившимися ему. Поэтому тетрарх предпочел предупредить это, схватив Иоанна и казнив его раньше, чем пришлось бы раскаяться, когда дело дойдет до восстания.

Иисус был казнен как революционер или, по крайней мере, просто потенциальный смутьян. Да, строго говоря, он и был революционером, хотя и не совсем в том смысле, какого боялись власти.

(Е) Ответ Бога: воскресение. Вскоре после смерти Иисуса те самые ученики, которые в страхе бежали после Его ареста, стали возвещать, что Он воскрес и явился им. Они увидели в этом событии оправдание всей Его жизни и Вести, особенно Его статуса как Помазанника Божьего, Мессии. Они увидели в Нем предвосхищение окончательного торжества Царства Божьего в истории, всеобщего воскресения из мертвых. Как молния предваряет гром, так воскресение Иисуса предваряет завершение всех вещей. Независимых, внешних, свидетелей утверждению учеников не было: Иисус не явился ни в Храме с обличением своих врагов, ни Пилату, ни кесарю в Риме.

Тем не менее воскресение, подобно остальным событиям этого рассказа, - событие историческое. Да, оно загадочное, но оно не описывается как происшедшее во сне, видении или в сердцах любящих Иисуса. Оно не описывается и как богословский вывод. Это просто очередное необычное событие в повествовании - телесное воскресение человека Иисуса, который покинул гробницу, разговаривал с учениками, показывал им свои руки и ноги, а также ел с ними рыбу. И только оно объясняет возникновение Церкви. Это - историческое событие, в свете которого необходимо переосмыслить всю нашу историю.

Здесь я расхожусь со многими новозаветниками и богословами, которые считают невозможным описывать воскресение как историческое событие. Что ж, исторический факт воскресения действительно трудно утверждать с той же долей уверенности, что и исторический факт распятия. Все исторические утверждения можно делать лишь с относительной уверенностью, а потому, с точки зрения историка, говорить о воскресении Иисуса можно лишь с великой осторожностью. Характер этого события выводит его за рамки категорий обычного опыта. И все же вскоре после распятия произошло нечто, собравшее учеников и пославшее проповедовать миру, что Иисус воскрес и явился им. Некоторые исследователи пытаются искать объяснения происшедшему в субъективных психологических переживаниях учеников. Однако эти объяснения не учитывают распространенности свидетельства о воскресении в первоначальной общине, а также нравственной серьезности возникшего движения. Лучшее объяснение - Бог действительно совершил акт, лежащий за гранью человеческого воображения, и воскресил Иисуса из мертвых.

Конечно, сделать такое утверждение, значит, иначе взглянуть на реальность. Если это событие действительно произошло, значит, история не есть замкнутая система имманентных причинно-следственных связей. Бог творит в мире невиданные чудеса, избавляя творение от уз необходимости и распада. Однако это - именно то, во что верили и что возвещали ранние христиане:

Я молюсь, чтобы Бог Господа нашего Иисуса Христа, Отец славы, дал вам Духа премудрости и откровения к познанию Его, просветил очи сердца вашего, дабы вы познали, что есть надежда призвания Его, что - богатство славного наследия Его среди святых, и что - безмерное величие силы Его в нас, верующих по действию державной силы Его. Бог воздействовал этой силой во Христе, воскресив Его из мертвых и посадив одесную Себя на небесах, превыше всякого начальства и власти, и силы и господства, и всякого имени, именуемого не только в этом веке, но и в будущем (Еф 1:17-21; курсив мой - Р.Х.).

 

4. Значение для христианской этики

Все это имеет далеко идущие последствия для христианской этики. Если Бог действительно воскресил Иисуса, все учения и дела Иисуса оправданы Богом, более сильным, чем сама смерть. Это означает: Иисус - носитель истины и образец послушания Богу. Новозаветные авторы стараются, каждый по-своему, продумать этические последствия своего исповедания для жизни общины.

Описанный нами в общих чертах исторический образ Иисуса из Назарета глубоко созвучен свидетельству евангелистов, хотя каждый из них подчеркивает свои аспекты и вводит другие темы, не включенные в эту минимальную историческую реконструкцию. Можно резюмировать некоторые мотивы в новозаветной этике, которые привлекут особое внимание, если сопоставить мой исторический анализ с каноническими свидетельствами:

• Преемство Евангелия с израильским наследием. Иисус ожидал возникновения нового Израиля. Этот новый Израиль предзнаменовала община Его учеников. И если Церковь хочет строить свою жизнь и свидетельство в преемстве с историческим Иисусом, она должна сознательно укоренять свою идентичность в традиции Израилевой и пытаться осмыслить проблемы, связанные с избранием и неверностью Израиля. Ведь для Иисуса это был центральный момент.

• Апокалиптический характер проповеди Иисуса. Он должен оставаться определяющим для символического мира христианской общины. Историческая реальность воскресения подтверждает как апокалиптическую надежду, так и апокалиптическую критику статус-кво в мире, отчужденном от Творца.

• Переворот «нормального» восприятия статуса и власти. Он играл центральную роль в вести Иисуса и должен оставаться центральным для общины, продолжающей Его наследие. Царство Божье принадлежит нищим, отверженным, слабым, детям. Там, где церковь приспособилась и подладилась к обычной человеческой власти, основанной на гордыне и принуждении, она потеряла преемственность с историческим Иисусом.

• Пророческий зов к справедливости и милосердию как отличительным чертам богоизбранного народа. Иисус делал на этом особый упор. Поэтому община, носящая Его имя, должна вновь и вновь возвращаться к пророкам для выбора верного этического курса.

• Отказ от насилия и призыв любить врагов. Это было характерно для Иисуса и должно занимать важное место в любой этике, которая руководствуется словом Иисуса.

• Смерть Иисуса из Назарета на кресте. Ученики Иисуса едва ли могут ожидать от мира лучшего обращения. Если верующая община идет за историческим Иисусом, ей следует готовиться к страданию.

Как мы уже видели, каждый из этих мотивов в том или ином виде присутствует у канонических евангелистов. Поэтому в некотором смысле реконструкция исторического Иисуса ничего нового к новозаветной этике не добавляет. Если она вообще что-то добавляет, это то, что Лука называет словом asphaleia, - уверенность в истинности рассказанного евангелистами. Их повествования об Иисусе не являются сплошной выдумкой: они использовали вполне надежные предания. Возможно, для церкви важно знать: послушание веры действительно было прожито в истории Иисусом, человеком из плоти и крови. Ибо Его пример учит нас, что упование на власть Бога над историей - не пустое упование.

 

Фридрих Ницше назвал Иоаннов Апокалипсис «самым безумным проявлением мстительности во всей письменной истории». В красочных описаниях эсхатологического погубления Богом нечестивцев Ницше усмотрел крайнюю озлобленность, подавленную ненависть благочестивых и слабых существ к сильным личностям. Нравственное отвращение к Апокалипсису выражает и Джек Т. Сандерс, хотя по несколько иным причинам: в своем эсхатологическом накале книга знаменует «уход от этической ответственности». С его точки зрения, Апокалипсис зовет людей к отказу от попыток решить социальные проблемы. В той мере, в какой это так, «его существование и место в каноне - зло в самом полном смысле слова». Кристер Стендал однажды охарактеризовал Апокалипсис как «сценарий для фильма ужасов». Оправданны ли такие резкие отзывы? Столь сильные реакции спровоцированы сильным текстом, который в ярких образах описывает космический конфликт и призывает верующую общину к недвусмысленному свидетельству перед лицом власть имущих в мире сем. Но лишен ли Апокалипсис этической ценности? Для ответа на этот вопрос необходимо вглядеться в его апокалиптические символы повнимательнее.

Все содержание книги есть визионерское откровение (apokalypsis; Откр 1:1), данное некоему Иоанну, который называет себя так: «брат ваш и соучастник в скорби и в царствии и в терпении [hypomoni] Иисуса» (1:9). Изгнанный на Патмос «за слово Божие и свидетельство Иисуса», он получил эти откровения, когда был «в духе в День Господень» (1:9-10). Книга активно использует лексику и метафорику еврейской апокалиптической традиции (особенно Даниила), но, как мы увидим, подвергает эту традицию некоторым существенным герменевтическим модификациям в свете истории Иисуса.

Пророческая весть адресована «семи церквам, находящимся в Азии» (1:4), то есть семи церквам, которым написаны послания в 2:1-3:22. Частые упоминания о гонениях обычно понимаются в том смысле, что Апокалипсис был создан при императоре Домициане (81-96 н.э.), когда в провинции Азия процветал императорский культ. По мнению многих экзегетов, церкви отказывались участвовать в поклонении императору и терпели за это гонения. Не вполне ясно, были ли гонения официальной имперской политикой или (более вероятно) местной инициативой. В принципе, некоторые особенности текста вообще наводят на мысль, что церквам угрожало не столько организованное преследование, сколько самоуспокоенность.

Каковыми бы ни были конкретные исторические обстоятельства написания Апокалипсиса, он представляет собой прежде всего документ политического сопротивления. Апокалипсис отказывается признать легитимность и власть земных правителей и дерзко смотрит в будущее, когда все покорится Богу. Он призывает семь церквей к мужественному свидетельству против культуры, которая предлагает народу Божьему соблазнительное растление и пытается сбить с пути даже святых. При чтении Апокалипсиса об этой ситуации надо все время помнить.

 

1. Символика апокалипсиса: выбор интерпретации

В каждом поколении экзегеты пытались понять фантасмагорические образы Апокалипсиса. Символы этой книги сложны и таинственны, а потому их можно толковать по-разному. Поэтому нам сейчас надо решить, в каком жанре написана книга и какая стратегия ее прочтения будет наиболее правильной. Как читать Апокалипсис? Как понять изобилие причудливых образов и видений? В целом, существуют три основных подхода: предсказательный, исторический и теопоэтическии.

(А) Предсказательный подход. Он имеет почтенную традицию в истории Церкви и понимает Апокалипсис как серию предсказаний о будущих событиях. Собственно, в этом направлении толкает уже надписание книги: «Откровение Иисуса Христа, которое дал Ему Бог, чтобы показать рабам своим, чему надлежит быть вскоре» (1:1). Поскольку откровение дано из небесного тронного зала, эти видения дают избранным привилегированное знание о событиях, которые не замедлят произойти (ср. 22:6, 10). Надо сказать, что каждое поколение, избирающее эту стратегию интерпретации, обычно считает именно себя последним поколением перед великой последней космической битвой и установлением на земле мессианского царства. Соответственно, Апокалипсис читается как зашифрованная аллегория современных политических событий.

Яркий пример данного подхода - популярная книга Хэла Линдсея «Покойная великая планета Земля», впервые изданная в 1970 году. Линдсей отождествил зверя из бездны с СССР и выступил во имя евангельского христианства как бескомпромиссный сторонник «холодной войны». Его книга разошлась тиражом более 7000000 экземпляров! Как известно, последующие события опровергли толкование Линдсея: в конце 1980-х годов «железный занавес» рухнул. Распался и СССР. Конечно, ничего удивительного в том не было. Сторонники подобного рода стратегий интерпретации попадают впросак начиная со II века, зверя отождествляли и с римским папой, и с Кромвелем, и с Наполеоном, и с Гитлером, и с Горбачевым, - но результат был неизменным. История продолжается, а кликушеству этих толкователей остается место лишь в какой-нибудь экзегетической кунсткамере. Но вот незадача: постоянные неудачи с подобного рода пророчествами никак не отбивают охоту у новых поколений читателей, которые думают, что уж на сей-то раз все точно сработает.

Возьмем недавний пример. Когда в 1991 году начиналась вой-па в Персидском заливе, в некоторых кругах возникло напряженное ожидание, что она перерастет в Армагеддонскую битву (см. Откр 16:14-16). Мне как профессору Нового Завета звонили газетчики от Хартфорда до Хьюстона узнать, считаю ли я Саддама Хусейна антихристом. Я говорил им: если вам и вправду интересно, что может сказать об этой войне Библия, стоит посмотреть другие ее тексты. (См. главу 14.) Однако практически никого не заинтересовало мое сообщение, что фундаментальное свидетельство Нового Завета вообще запрещает христианам воевать. Еще бы! Газетной сенсацией оно никак не станет.

...Как уже понял читатель, предсказательную стратегию прочтения Апокалипсиса я считаю глубоко ошибочной. И не только потому, что предлагаемые идентификации апокалиптических символов с конкретными историческими персонажами постоянно оказывались ложными, но и потому, что такой подход неверно понимает жанр этого текста. Автор Апокалипсиса не собирался предсказывать, что случится спустя 2000 лет. Понимать Апокалипсис в этом смысле - не просто глупая ошибка, но и введение Церкви в заблуждение относительно его вести.

Для ясности возьмем аналогию. Допустим, что появилась секта, считающая толкиеновский «Властелин колец» боговдохновенным пророчеством политических событий, которые произойдут перед 2000 годом. Члены секты будут по горло заняты, соотнося героев книги и мировых политиков 1990-х годов. Некоторые идентификации будут изобретательны и детально проработаны, но нам придется ответить их авторам: «Нет, господа! Вы все напутали. «Властелин колец» вообще о таких вещах не говорит». Нечто подобное можно ответить и сторонникам предсказательного подхода к Апокалипсису.

(Б) Исторический подход. Может быть, лучше читать Апокалипсис как комментарий на политические события того времени, когда жил его автор? Очевидно, что это гораздо более многообещающая стратегия. В еврейской традиции есть такого рода апокалиптические тексты: например, Книга Даниила (кстати, тоже документ сопротивления!) - комментарий и увещевание, обращенное к еврейской общине во времена гонений при Антиoxe IV Епифане (II век до н.э.). Иоаннов Апокалипсис, усваивая символы этой традиции, как будто приглашает интерпретировать себя в этом ключе. Первые его читатели понимали такую символику «столь же легко, сколь современные читатели ежедневных газет - политические карикатуры». (Например, американцы, видя в газетах карикатуры с изображением слона и осла, сразу понимают: слон - это республиканцы, а осел - демократы.) По словам Аделы Ярбро Коллинз, «один из самых дорогих и с трудом завоеванных результатов историко-критического изучения Иоаннова Апокалипсиса» состоит в том, что его образы соотносятся с событиями и распространенными эсхатологическими образами I века. Стало быть, задача толкователя - найти, к каким людям и событиям I века, известным нам по другим историческим источникам, относятся символы Апокалипсиса. Надо сказать, эта стратегия чем-то напоминает предсказательный подход. В обоих случаях мы занимаемся последовательной дешифровкой символов. Различие лишь в том, что в одном случае исторические реалии мы ищем в будущем, а в другом - в прошлом.

При такой интерпретации оказывается, что зверь из Откр 13 - Римская империя (или один из ее императоров), причем «Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным» (17:5) - сам Рим, «сидящий» на семи горах (17:9, 18). Конфликты, описанные далее в тексте, истолковываются прежде всего как отражение опыта азийских церквей, столкнувшихся с гонениями и враждебностью при Домициане. Здесь возникает такая проблема: сколь далеко мы можем идти в подобной дешифровке? Сколько образов Апокалипсиса соотносится с реальными историческими лицами и событиями I века? И вот мы видим, что исторический подход приносит на удивление слабые результаты. С одной стороны, у нас слишком мало информации, чтобы мы могли расшифровать все детали кодов. С другой стороны, многие образы повествования относятся не к земным событиям, а к небесным. Более того, многие символы, взятые из израильской пророческой и апокалиптической литературы, выражают представления автора о том, чему следует произойти или что может произойти (но не обязательно реально произошло) в истории. Следовательно, интерпретация Апокалипсиса только как политической аллегории сбрасывает со счетов значительную часть его содержания.

Ценность исторического подхода состоит в том, что он заставляет нас рассматривать Апокалипсис как весть, адресованную Церкви в конкретной ситуации, - как и Евангелия, а Послания Павла были написаны для решения конкретных проблем. В частности, исторический подход обращает наше внимание на непреклонное сопротивление Апокалипсиса Римской империи. Если мы проникнем в причины и следствия этого сопротивления, то окажемся в гуще центральных этических проблем, которые ставит этот странный текст.

(В) Теопоэтический подход. Есть и другая возможность: читать Апокалипсис не как шифр, нуждающийся в дешифровке, а как визионерское богословское и поэтическое изображение духовной обстановки, в которой Церковь все время живет и борется. Элизабет Шюсслер Фьоренца говорит о «теоэтической риторике» Апокалипсиса: возникает «симфония образов», способная порождать «творческое участие» (imaginative participation) со стороны общины. Видения Апокалипсиса адресованы конкретным церквам I века, но их нельзя четко соотнести с конкретными лицами и событиями (или, во всяком случае, их значение не исчерпывается таким прочтением). Видения разоблачают иллюзорную природу «реалистической» политики и открывают истину Божью о человеческой истории. Для зрячего ока нынешний строй земного града построен на эксплуатации и насилии, это злая демоническая пародия на град Божий. И ныне идет великая битва за владычество над миром, ибо Бог, через смерть Иисуса и могущество возвещаемого Слова, очищает мир от сил зла. Пол Минеар говорит об Апокалипсисе следующее:

В этом видении апокалиптический пророк Иоанн объясняет азийским церквам, какие космические силы действуют в истории Иисуса. Какие силы скрыто присутствуют в той солидарности, которая соединяет христиан со страданиями их Господа, и какие силы постоянно пытаются ввести христиан в обман через кажущийся контроль над настоящим и будущим.

Апокалипсис - многогранное духовидческое откровение для церкви как общины, вступившей в конфликт с власть предержащими. Он пророчески обличает все земные притязания на власть, все символические порядки, отличные от тех, что принадлежат закланному Агнцу. И если мы будем читать Апокалипсис в этом ключе, такая стратегия интерпретации будет и самой целесообразной, и самой продуктивной для новозаветной этики.

 

2. Закланный Агнец

В Откровении Иоанновом владычество Христа прямо противопоставляется владычеству кесаря. Фундаментальное политическое утверждение этого документа сопротивления сформулировано в гимне, который воспевают на небесах при звуках седьмой трубы.

Царство мира соделалось Царством Господа нашего и Его Мессии, и будет царствовать во веки веков (Откр 11:15).

Царство Божье - не какая-то потусторонняя сфера: Христос уже обрел власть над «царством мира». Поэтому, если для Луки конфликт между Римом и Евангелием случаен, Апокалипсис делает его неизбежным и необходимым, ибо эсхатологическое владычество Христа исключает все другие притязания. Компромиссы невозможны. Адела Ярбро Коллинз верно понимает радикальность этой позиции:

В обстановке гонений возможны самые разные отклики. Например, можно было написать не апокалипсис, а апологию христианской веры. Но наш автор решил написать именно апокалипсис, да еще с последовательным обличением власти Рима! Это означает, что он разделял фундаментальный богословский принцип зелотов: Царство Божие несовместимо с царством кесаря.

Не удивительно, что Иоанна отправили в ссылку, а на его церковь обрушились гонения: они выступили против Римской империи.

Однако есть очень серьезная разница между зелотами и Апокалипсисом. Мы ее ясно увидим, если вдумаемся в центральную христологическую метафору книги: Иисус - «закланный Агнец». В Апокалипсисе Иисус так называется 28 раз. Первый раз это происходит в сцене в небесном тронном зале, когда ищут того, кто бы развернул свиток с семью печатями. Иоанн начинает плакать, ибо не находится достойного это сделать, но его утешает один из «старцев», сидящих перед престолом Божьим:

Не плачь. Вот, Лев от колена Иудина, Корень Давидов, победил и может развернуть сей свиток и снять семь печатей его (Откр 5:5).

Эти слова создают ожидание, что вот-вот появится Иисус во славе, описанной ранее так: «Очи Его - как пламень огненный... голос Его - как шум вод многих... из уст Его выходил острый с обеих сторон меч; и лицо Его - как солнце, сияющее в силе своей» (Откр 1:12-20). Однако, когда «Лев от колена Иудина» появляется, чтобы развернуть свиток, Он не похож на царя-завоевателя. Мы видим Его подлинную природу:

И я взглянул, и вот, посреди престола и четырех животных стоял Агнец, как бы закланный... (Откр 5:6).

Этот поразительный образ открывает нам центральную тайну Апокалипсиса: Бог побеждает мир не через использование силы, а через страдания и смерть Иисуса, «свидетеля [martys] верного» (Откр 1:5). Дэвид Барр пишет:

Трудно вообразить более полную перемену ценностей... Ведь Агнец - это Лев! Иисус - Мессия, но свою мессианскую роль Он исполнил крайне необычным способом - через свою смерть. Однако Его смерть не поражение. Именно она сделала Его достойным развернуть свиток, открывающий волю Божью. Иисус победил не силой, а через страдание и слабость. Иоанн объясняет нам: Иисус отвергает роль Льва, отказывается побеждать через использование сверхъестественной силы; мы же должны отныне иначе смотреть на агнцев. Завоевателем становится страдалец, победителем становится жертва.

Рим правит через насилие, но истинный Царь царей и Господь господствующих правит через подчинение себя смерти - прямую противоположность вооруженному имперскому насилию. Вот почему только Он достоин.

Когда в кульминационной сцене битвы в Откр 19 Иисус появляется как всадник-победитель на белом коне, Он «облечен в одежду, обагренную кровью». Первая наша мысль: на божественном завоевателе - кровь убитых им врагов, как в предсказаниях Исайи о грядущем «в червленых ризах»:

И попрал Я народы во гневе Моем, и сокрушил их в ярости Моей, и вылил на землю кровь их (Ис 63:6).

Однако внимание! В Откр 19:13 одежда всадника обагрена кровью до битвы, и за Ним следуют «воинства небесные, облеченные в виссон белый и чистый» (19:14). Оказывается, перед нами та же поразительная тема: всадник - Агнец, а кровь, которой Он обагрен, - Его собственная. Он назван «Словом Божьим», и меч, которым Он поражает народы, исходит из Его уст. Значит, суд Божий происходит через возвещение Слова. Вспоминаются строки из «Могучей крепости» Мартина Лютера:

Хотя орды дьявольские наполнят землю, угрожая нас поглотить,

Мы не вострепещем и не дрогнем: они не в силах одолеть нас.

Князь мира может неистовствовать и начать жестокую войну, -

Но он обречен на поражение. Суд Божий свершится!

Одно маленькое слово покорит его.

Буквалистское истолкование битвы в Апокалипсисе совершенно не силах понять, как работают эти символы, как они разрушают символы насилия. Оливер О'Донован подмечает литературный эффект:

Как уже неоднократно отмечалось, в этой картине есть что-то глубоко парадоксальное - Князь мучеников во главе армии завоевателей. Этот образ отрицает самого себя. И он не подтверждает, а отменяет значение политических категорий, которые он использует.

Книга, которая сосредоточивает хвалу и поклонение на закланном Агнце, едва ли поощряет принуждение и насилие. Да, Бог свершит Суд над нечестивцами. Он погубит губивших землю (Откр 11:18). Проливавшие кровь святых и пророков увидят, как и их кровь прольется на землю. Но эти события - в руках Божьих. Они не составляют программы для военной акции людей. Иисус, образец для верующей общины, выступает как верный свидетель, побеждающий через страдание.

 

3. Призвание Святых

Призвание Церкви органично вытекает из христологии Апокалипсиса. Сказанное о 144000 искупленных верно и в отношении всего народа Божьего, первыми плодами которого они являются. «Они следуют за Агнцем, куда бы Он ни пошел» (14:4). Как Иисус пострадал за слово свидетельства своего, так и Его последователям предстоит свидетельствовать и страдать. Автор Апокалипсиса неоднократно призывает общину терпеть и быть верными свидетелями. Об их роли глас с неба говорит:

Ныне настало спасение и сила и царство Бога нашего и власть Мессии Его, потому что низвержен обвинитель братьев наших, обвинявший их перед Богом день и ночь. Они победили его кровью Агнца и словом свидетельства своего и не цеплялись за жизнь даже перед лицом смерти (Откр 12:10-11).

Церковь следует за Иисусом, неся пророческое свидетельство против насилия, безнравственности и несправедливости земной империи, претендующей на власть, по праву принадлежащую Богу. Это означает, что ученики Иисусовы поклоняются Богу, а не империи. Они отказываются принимать начертание зверя, тем самым исключая себя из нормальной включенности в экономическую систему (13:16-17; 14:6-11). Они подражают Иисусу в своем бессильном страдании и отказываются согласиться с той иллюзией, что, кто силен, тот прав.

Подробнее всего о действиях, которые заповедуются или запрещаются, Апокалипсис говорит в письмах семи церквам (2:13:22). Они построены по одинаковому композиционному принципу (с незначительными вариациями). Каждое из писем начинается с описания Иисуса, от которого Весть исходит. Затем упоминаются достойные качества конкретной общины, затем - ее недостатки, перечисление которых вводится фразой «но имею против тебя... » Затем идут призыв к покаянию, обетование «побеждающему» и увещевание слушать, что Дух говорит церквам. Но даже здесь описание правильного и неправильного поведения почти не конкретизируется. Автор осуждает, в основном, два греха: участие в идолопоклонстве через поедание идоложертвенного (2:14-15, 20) и самодовольство (2:4-5; 3:1-3, 15-17), возможно, связанное с избытком богатства. Качества, за которые он хвалит общины, также носят общий характер: любовь, вера, служение, терпеливая стойкость (2:19; ср. 2:2-3, 13; 3:10), а также испытание лжеапостолов (2:2). В отличие от самодовольной лаодикийской церкви, церкви смирнская и филадельфийская приветствуются просто за стойкость в нищете и тяготах. Интересно, что только эти две церкви не получают обличения и не слышат призыва к покаянию. Филадельфийцам пророчество говорит: «Ты не много имеешь силы, но ты сохранил слово Мое и не отрекся имени Моего» (3:86). По-видимому, верность имени Иисусову -здесь вопрос актуальный. Верные составляют меньшинство, лишенное силы и страдающее за свое исповедание. Те же, кто идут на компромисс с окружающей культурой, могут избежать страдания, но навлекают на себя суд Божий. Таким образом, письма семи церквам утешают бедствующих (Смирна, Филадельфия) и обличают живущих в комфорте (Сардис, Лаодикия).

Чрезвычайно резкое осуждение произносится на лаодикийскую церковь («так как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих» 3:15-16). Для нас оно представляет особый интерес.

Ибо ты говоришь: «Я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды»; а не знаешь, что ты несчастен и жалок, и нищ, и слеп, и наг... Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак будь ревностен и покайся (3:17, 19).

Лаодикийскую церковь усыпила гипнотическая власть богатства, и она включилась в экономическую систему Римской империи. Иоанн же считает это идолопоклонством. Материально состоятельная община пошла на компромисс, а значит, она духовно бедна. Поэтому, хотя Апокалипсис нигде не дает прямых заповедей относительно собственности, он символически соотносит богатство и идолопоклонство.

Семь посланий церквам объединяет призыв более четко очерчивать границы между Церковью и миром. По-видимому, сторонники поедания идоложертвенного думали, что они могут не выделяться из среды «нормальных» членов общества. Возможно, кое-кто даже полагал, будто христиане могут, в качестве гражданской обязанности, участвовать в культе императора и при этом не предавать своей веры в Иисуса. Но Иоанн бьет тревогу. Не случайно послание лаодикийской церкви является кульминацией этого раздела. Компромиссов быть не должно! Церковь, полагающая, что она может спокойно ужиться с экономической системой империи, находится в духовной опасности.

Аналогичное осуждение богатства применимо не только к процветающим христианам, но и к аутсайдерам. Иоаннов рассказ о падении Вавилона уделяет большое внимание экономическим вопросам. Цари, купцы земные, торгующие товарами роскоши и рабами, а также корабельщики, «разбогатевшие от великой роскоши ее», - люди, которые больше всего оплакивают это падение (18:11-20). Автор говорит, что они участвовали в «блудодеянии» Вавилона. В Ветхом Завете понятие блуда относится не столько к сексуальной безнравственности, сколько к идолопоклонству. Разумеется, сексуальную безнравственность Иоанн тоже осуждает: блудники вместе с «боязливыми, неверными, оскверненными, убийцами... чародеями и всеми лжецами» будут отправлены в «озеро, горящее огнем и серой» (21:8). Но, как видно и из этого списка, не сексуальная мораль в первую очередь волнует автора Апокалипсиса.

Падение Вавилона остается для Иоанна пророческим видением, а не политической реальностью. Пока что народ Божий должен свидетельствовать и терпеть противление мира, наполненного враждебными силами. Что ж, это неизбежно при следовании за Иисусом, - подчинение даже до смерти и отказ от насилия.

Одно из самых ярких указаний на это призвание Церкви содержится в середине центральной главы (Откр 13), где описана растущая сила зверя. Зверю дозволено пойти войной на святых и победить их; между тем «все живущие на Земле» поклонятся зверю, кроме тех, чьи имена записаны «в книге жизни у Агнца закланного» (13:7-8). Это зловещий сценарий, казалось бы, призывающий к отчаянным мерам. Может быть, святым стоит сразиться со зверем мечом? Тут Иоанн включает в ткань повествования прямое обращение к общине с пророческим словом, подобно тому, как в начале книге шло обращение к семи церквам:

Кто имеет ухо, да слышит:

если тебе надлежит идти в плен,

ты идешь в плен;

если ты убьешь мечом,

надлежит тебе быть убитым мечом.

Здесь терпение и вера святых (Откр 13:9-10).

Этот призыв к терпению (hypomone) и доверию (pistis) означает, что Церковь даже в крайних обстоятельствах не должна прибегать к насилию. Стоит процитировать подробное разъяснение Дж. Кейрда:

Если Бог попускает чудовищу пойти войной на Его народ и победить его, то что остается делать народу Божьему? Он должен дать себя победить, как дал себя победить Господь, чтобы, подобно Господу, одержать победу не от мира сего... Церковь не должна сопротивляться нападкам чудовища, ибо только так можно его остановить. Зло способно на саморазмножение. У него, как у гидры, взамен отрубленной головы вырастает новая. Когда один человек наносит вред другому, тот может отомстить, затаить злобу или на ком-то выместить обиду. Какую бы из этих возможностей он не избрал, к одному злу прибавляется другое, и начинается цепная реакция, распространяющаяся, подобно заразе. Остановить ее можно лишь одним способом: жертва должна проглотить обиду. Вот почему великое испытание есть и великая победа.

Конечно, это объяснение - отчасти домысел: Иоанн прямо этого не говорит. Но оно помогает нам лучше понять мысль Аделы Коллинз: Апокалипсис воплощает «синергическое понимание праведного страдания», в котором несправедливая смерть мучеников вносит вклад в наступление Царства. По ее мнению, для автора Апокалипсиса смерть мучеников побуждает Бога отомстить врагу и число мучеников строго фиксировано (ср. 6:9-11, где присутствуют оба мотива). Я не отрицаю, что в унаследованной и переданной Апокалипсисом традиции эти элементы присутствуют. Однако я уверен, что Кейрд дает более глубокое объяснение связи Агнца с Его учениками. Следующие за Агнцем в гонение и смерть не наполняют некую условную квоту мучеников, а исполняют волю Божью. Бог же решил победить зло именно через страдание праведников, а не вопреки ему. Вот почему те, у кого на лбу написано имя Агнца, должны разделить Его судьбу.

 

4. Новое Небо и новая Земля

Ни одна книга Нового Завета не проникнута столь глубоко эсхатологической тематикой, как Апокалипсис. От начала («время близко» 1:3) до конца («приди, Господи Иисусе!» 22:20) автор горячо ожидает скорого наступления божественного суда и восстановления мира. Это очевидно и не требует доказательства. Однако возникает вопрос: как влияет апокалиптическая эсхатология книги на ее нравственную концепцию? Здесь уместны следующие замечания.

Первое. Надежда на будущее важна для критики нынешнего порядка. Лишь пророческое видение эсхатологического спасения дает возможность верующей общине распознать ложь и иллюзии зверя и лжепророка. Таким образом апокалиптическая эсхатология укрепляет возможность сопротивления несправедливому устройству мира сего. И лишь надежда на окончательное оправдание дает мученикам уверенность при сопротивлении силе зверя. Как работает эта логика, легко увидеть на примере Откр 14. В стихах 1-5 описываются 144000 искупленных, которые стоят с Агнцем на горе Сион. Стихи 6-7 возвещают, что час Суда близок. В стихах 811 описывается падение «Вавилона великого» и мука тех, кто поклонялся зверю. В стихе 12 резюмируется значение этих видений:

Здесь терпение святых, соблюдающих заповеди Божий и веру в Иисуса.

Автор заповедует следовать постоянству тех, кто отмечен Агнцем (14:1), а не зверем (14:9). Видение конца дает основание для призыва Церкви к стойкости и жизни согласно иному устройству, образец которому - Иисус, верный свидетель. Конечный триумф этого альтернативного порядка неизбежен и близок, ибо обещает Иисус: «Гряду скоро!» (22:20).

Второе. Между тем, в период ожидания эсхатологическое видение обеспечивает утешение. (Этот элемент утешения гораздо сильнее выражен в Апокалипсисе, чем у Марка, который развивает во многом сходную апокалиптическую эсхатологию.) О судьбе того множества людей, что пройдут через «великое испытание», ангел говорит:

Они не будут уже ни алкать, ни жаждать, и не будет палить их солнце и никакой зной; ибо Агнец, Который среди престола, будет пасти их и водить их на живые источники вод, и отрет Бог всякую слезу с очей их (Откр 7:16-17).

Это обетование предвосхищает видение Нового Иерусалима:

[Бог] будет обитать с ними; они будут Его народом, и сам Бог с ними будет Богом их. И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет; ибо прежнее прошло (Откр 21:3-4).

Хотя эти поэтические описания говорят о будущем, они очень важны для настоящего, ибо предлагают утешение плачущим и страждущим, уверяя их в любви Божьей. Любви, которая ведет их через все испытания.

Третье. Угроза Суда как основание для послушания имплицитно присутствует в Апокалипсисе (напр., 20:11-15), но ее роль существенно меньше, чем, скажем, в Евангелии от Матфея. Поскольку Апокалипсис адресован только избранной общине, он практически не выказывает интереса к призванию аутсайдеров к покаянию. Собственно, один отрывок даже наводит на мысль, что для покаяния осталось слишком мало времени:

Не запечатывай слов пророчества этой книги, ибо время близко. Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святой да освящается еще. Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его (Откр 22:10-12).

Более важную роль играют позитивные эсхатологические награды, обещанные «побеждающим», Церкви. Например:

Побеждающему дам вкушать от древа жизни, которое посреди рая Божья (Откр 2:76).

«Побеждать» - значит, остаться верным, как бы ни препятствовал этому мир сей. Как отмечает Шраге, это слово «наводит на мысль о борьбе, присущей христианской жизни в межвременье». Таким образом, слово эсхатологического обетования дает Церкви мотивацию не сломаться в страданиях и терпеть, храня верность.

В свете этих наблюдений было бы неверно говорить, что эсхатология Апокалипсиса внушает читателям пассивность. Совсем наоборот! Она зовет их к бодрости и сопротивлению соблазнам века сего, а также к активному послушанию милостивому Богу, который желает сотворить все новое. Нельзя назвать эсхатологию Апокалипсиса и потусторонней: заметим, что Новый Иерусалим сходит с небес на землю, и в провозвестии об окончательном спасении говорится об «обитании Бога с людьми» (21:2-3), а не наоборот. Правда, это происходит на «новом небе и новой земле» (21:1), но это означает - в Апокалипсисе, как и в пророческих видениях, которые он использует (Ис 65:17-25; 66:22), -что Бог искупил и преобразил творение, а не отменил его.

 

5. Повествовательный мир Апокалипсиса как контекст для действия

Апокалипсис, читаемый как визионерский документ сопротивления идолопоклонническому социополитическому порядку, неоднократно призывает Церковь к бдительности и пониманию. Его яркий символический мир создает контекст для богоизбранной общины, в котором она может свидетельствовать об Иисусе Христе как Альфе и Омеге, полном воплощении воли Божьей. Кратко перечислим некоторые важные аспекты пророческого видения Иоанна.

Первое. Согласно Апокалипсису, мир расколот на дуалистические противоположности. В мире идет космический конфликт между Богом и «древним змием, называемым дьяволом и сатаною, обольстителем всей вселенной» (12:9). В этом конфликте не может быть компромиссов и нейтралитета: каждый должен выбрать, кому он будет поклоняться. В этом отношении Апокалипсис действительно близок Евангелию от Иоанна и Посланиям Иоанна, с которыми христианская традиция его ассоциировала, хотя его мифические образы зла куда богаче. Подобно Евангелию от Иоанна, автор Апокалипсиса не считает нужным углубляться в этические дебаты и рефлексию: он рассматривает добро и зло, правильное и ложное, как данность и не утруждает себя определениями. Так же, как и в других текстах Иоаннова корпуса, космический дуализм смягчен уверенностью: Бог владычествует над всем и победит зло.

Второе. Одно из проявлений космического дуализма - резкая социальная поляризация между христианской общиной и враждебным миром. Христианская община - крошечная, в культуре своего времени она представляет беззащитное меньшинство, поэтому сочувствие Апокалипсиса - целиком на стороне этих гонимых и маргинальных элементов общества. Об этом наиболее подробно писала Элизабет Шюсслер Фьоренца в различных работах по Откровению Иоаннову.

...Автор Апокалипсиса «смотрит снизу», выражает опыт нищих и бессильных людей, постоянно находящихся перед лицом разного рода угроз. И мир Апокалипсиса - ответ на жизненные тяготы тех христиан, которые в плане современной им политической власти беззащитны.

Резкое обличение Апокалипсисом богатства и коммерческой деятельности - одно из выражений этого социального ракурса.

Третье. С этим социальным разделением связано сильное чувство солидарности внутри общины верных. Только ученики Иисусовы отвергли начертание зверя, и только они способны понять загадочные апокалиптические символы Откровения Иоаннова. Их голоса вливаются в небесный хор хвалы, и они ликуют с небесными воинствами о гибели угнетателей:

Благодарим Тебя, Господи Боже Вседержитель,

Который есть и был,

что Ты приял силу Твою великую

и воцарился.

И рассвирепели язычники;

и пришел гнев Твой

и время судить мертвых

и дать возмездие рабам Твоим, пророкам

и святым и боящимся имени Твоего,

малым и великим,

и погубить губивших землю (Откр 11:17-18).

Эта-то радость о гибели нечестивцев и дала повод Ницше говорить о «проявлении мстительности». Что ж, Ницше отчасти прав, но то, насколько для нас это представляет моральную проблему, зависит, в частности, от того, как мы относимся к жертвам угнетения - презираем их (подобно Ницше) или сочувствуем им. Но, конечно, в Апокалипсисе нет ни слова о любви к врагам. Грань между Церковью и миром четко очерчена и абсолютна. Враг же в этом символическом мире изображается просто как сила демоническая.

Четвертое. В Апокалипсисе очень сильно чувство эсхатологической неотложности. Предреченные катаклизмы произойдут скоро, и существующий порядок вещей хрупок. Вот почему самодовольство лаодикийской церкви не просто дурно, но и глупо. Иисус говорит: «Гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его» (22:12).

Пятое. Ощущая хрупкость статус-кво, Апокалипсис все же выражает глубокую уверенность в нравственном порядке вселенной. Это характерно для апокалиптического жанра, уделяющего большое внимание вопросу теодицеи, вопросу о том, кто в конце концов властвует в мире. Души «убиенных за слово Божие и за свидетельство, которое они имели», взывают к Богу:

Доколе, Владыка святой и истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу? (Откр 6:9-10).

Им сказано чуть-чуть подождать, но повествование в целом отвечает на их вопрос: в свое время Бог отплатит за все обиды, и все будет хорошо. Нечестивцы, процветающие ныне, понесут наказание, а страдающие праведники получат награду. Здесь работает та же логика, что и в «заповедях блаженства» у Луки (Лк 6:20-26). У Бога нет произвола. Он справедлив, и Его справедливость в конце концов победит.

Шестое. Сейчас в мире - разгул сил, враждебных Богу и святым, поэтому божественная справедливость принесет радикальную перемену. Одна из основных задач пророческого откровения состоит в том, чтобы показать, каким мир видит Бог, а значит, подтолкнуть общину к переосмыслению реальности. В связи с этим Уэйн Микс пишет:

Задача этого текста - поставить восприятие аудитории с ног на голову, лишить нынешний порядок его могущественнейшего оружия - грубого реализма. Нравственная стратегия Апокалипсиса - разрушить здравый смысл как путеводитель по жизни.

Чтобы разрушить сатанинскую власть иллюзии, Апокалипсис должен предложить иное видение мира. И он это делает. Сила воображения этой книги уничтожает кажущееся правдоподобие, на котором основывается статус-кво. Тем самым власть Римской империи лишается своей легитимности, и община готовится услышать истину о грядущем божественном порядке. Это имеет далеко идущие последствия. Например, отсюда следует, что Джек Т. Сандерс очень поспешил обвинить Апокалипсис в уходе от социальных и политических проблем. Напротив, Оливер О'Донован, анализируя политическое свидетельство Апокалипсиса, пишет:

Он сообщает нам надежду, что в той жизни, которую мы призваны жить со Христом, мы можем испытать как социальную реальность ту власть истины и праведности, которой политическое общество мира сего нас постоянно лишало. Будем внимательны к последствиям этого факта! Если основа для нового жизненного порядка - Божье слово суда, произнесенное во Христе, то свидетели, бросавшие этим словом вызов господствующему политическому порядку, не выступали против политики, а противопоставляли ложному политическому порядку порядок истинный. Критику, укорененную в истине, Иоанн считал политическим занятием.

В частности, как мы уже говорили, критика Апокалипсисом ложного политического устройства есть критика несправедливого, связанного с угнетением использования богатства и власти. По словам Шюсслер Фьоренцы, «картина, создаваемая Апокалипсисом, бросает вызов символическому дискурсу римской колонизационной власти». Невозможно вжиться в эту книгу и при этом сохранить комфортное восприятие несправедливости мира сего.

Отсюда видно: правильно читать Апокалипсис могут лишь те, кто активно сражается с несправедливостью. Если Апокалипсис - документ сопротивления, то его поймут лишь те, кто оказывает сопротивление. Не случайно самые сильные современные интерпретации Апокалипсиса вышли из-под пера людей маргинального социального статуса, которые звали Церковь к контркультурному сопротивлению. Среди них - Мартин Лютер Кинг, Уильям Стрингфеллоу, Алан Бёсак. Когда этот текст читают сытые и довольные представители большинства, происходит нечто странное: Апокалипсис становится настоящей золотой жилой для параноидальных фантазий, для проповеди мести и разрушения. Как пишет Шюсслер Фьоренца, Апокалипсис породит верный теоэтический отклик лишь в тех ситуациях, которые вопиют о справедливости.

Такое прочтение Апокалипсиса, пожалуй, особенно красноречиво выражено в «Мы победим» («We Shall Overcome), старой американской песне борцов за гражданские права. Глагол «overcome» был взят из «Библии короля Якова», современные же переводы обычно передают греческое nikan (часто встречающееся в Апокалипсисе) как «conquer». Это слово повторяется рефреном обетования, которое завершает каждое из посланий семи церквам. Например:

Побеждающему дам сесть со мною на престоле Моем, как и Я победил и сел с Отцом Моим на престоле Его (Откр 3:21).

Когда участники маршей свободы из негритянских церквей брались за руки и пели: «Однажды мы победим» (We shall overcome someday), они выражали свою веру в то, что вопреки отсутствию у них обычной политической власти их свидетельство об истине возобладает над насилием и угнетением. Они оказывали ненасильственное сопротивление, и это сопротивление делало аллюзию на Апокалипсис особенно уместной: даже если демонстрантам суждено пережить побои и смерть, они победят мир, оставшись мирными, подобно Агнцу... Конечно, эти замечания - не «экзегеза» Апокалипсиса в строгом смысле слова, но они иллюстрируют социальный ракурс, в котором Апокалипсис должен читаться.

Седьмое. Непреходящее этическое значение Апокалипсиса обязано его богатым образам. Текст буквально пульсирует теопоэтической энергией, находящей выражение в многочисленных песнях хвалы и поклонения. Неслучайно Мильтон черпал вдохновение в Апокалипсисе, и Гендель нашел в нем же лирику для кульминационного звучания хоров в «Мессии» («Аллилуйя» и «Достоин Агнец»):

Царство мира сего соделалось Царством Господа нашего и Христа Его, и Он будет царствовать во веки веков (основано на Откр 11:15).

Петь такую песню - политический акт. Более того, этот акт тем более силен, что слова именно поются: ведь к хору могут присоединиться и другие люди, запечатлев песню в своей памяти. Интересно, что Апокалипсис начинается с благословения тем, кто должен «исполнить» его:

Блажен читающий вслух слова этого пророчества, и блаженны слышащие и соблюдающие написанное в нем (Откр 1:3).

Чтобы этот текст полностью подействовал, его надо прочесть вслух. Он и впрямь, как сценарий для пьесы, - пьесы, в которой читатели оказываются исполнителями. На уровне обыденного разума Апокалипсис причудлив и непонятен, но его богатая метафорика сделала его неиссякаемым источником для церковного искусства и литургии, а значит, - добавила сил сопротивлению общины в мире, который ревностно поклоняется зверю. Имеющий уши да слышит.