Меня обделяют вниманием только там, где это имеет значение — в фотостудиях. Мое портфолио никому не интересно. Абсолютно никому.

«А, так вы начинающая! — слышу я. — Со Среднего Запада? Как мило! Приходите к нам снова, когда поднаберетесь опыта!»

Как я узнала, фотографии с мелкотравчатых рынков вроде Чикаго не котируются в столице моды. Проблема стандартная, как и решение — ехать за границу. В таких городах, как Милан, Сидней и Париж, приходится гораздо больше модных журналов на душу населения — во всяком случае, на душу модели, — чем в Нью-Йорке. Так что модель, которая устраивается в нью-йоркское агентство, часто поступает так, как советовал мне Патрик из «Фэктори» — уезжает. Год-два за границей, и у девушки появляются столь необходимые снимки с подходящим фоном: как она потягивает эспрессо на мощеной улочке, гуляет по широкому парижскому бульвару, целует тщательно взлохмаченного кавалера. Затем девушка живенько возвращается в Нью-Йорк, где она уже экзотическая красотка из Европы, и начинается третья, самая прибыльная стадия ее карьеры. Потому что, как видите, в Нью-Йорке портфолио не составляют, а показывают.

А я только что поступила в университет, где четыре года перелистывают страницы учебников, а не заполняют страницы портфолио. Я волнуюсь. Байрон — нет.

— Перед нами открывается малюсенькое окно возможностей, — сказал он мне в конце сентября и даже показал, какое оно малюсенькое. — Тебя еще никто не знает, а новые лица всегда интересны. Более того, людям нравится думать, что они открыли новое лицо. А нам остается лишь убедить их, что Эмили Вудс — самое замечательное, самое новое лицо в городе, создать ажиотажный спрос, и твоего портфолио будет вполне достаточно.

Звучит заманчиво.

— А если не получится?

Байрон поджал губы:

— Пожалуйста, не порть карму сомнениями.

— Прости, пожалуйста.

Было это два месяца назад. И как раз когда я решила, что хорошая карма у меня вся вышла, осталась одна плохая, все изменилось.

Морозным утром в начале ноября я захожу в «Шик» и закрываю за собой тяжелую дверь. Байрон слетает со своего стула, как из катапульты.

— Эмили, назови индейское племя! Я помню только виннебаго, а это не подойдет!

— М-м, дай подумать… — Я расстегиваю молнию на куртке, прокручивая в мозгу материал шестого класса старшей школы. — Хопи… Сиу.

— Нет, нет! Надо что-то покрасивее.

Байрон крутится на пятке, потом начинает сновать по офису туда-сюда. На нем белая блуза с кружевами, которая раздувается при ходьбе. Добавьте к этому длинную развевающуюся гриву — вот вам и главный герой с обложки женского романа.

— Чиппева? — предлагаю я новые варианты. — Чероки?

— Чероки!.. — радостно повторяет Байрон. — Чероки подойдет! — Джастина и Джон согласно кивают. Байрон снова меряет шагами офис. — Хорошо, вернемся к имени!

Я кладу свои вещи на диван и подхожу к столу заказов. Складные стулья и пустые коробки давно пропали. Теперь в агентстве серо-стальные стены с белыми разводами, словно из лучшего каррарского мрамора, мягкая мебель из темной кожи; на потолке светильники с ярко-синими абажурами, их шнуры весело раскачиваются. Под ногами мягкий ковер: серый с синими, черными и белыми треугольниками и закорючками. А напротив зачатки того, что Байрон называет своей «трофейной стеной» — четыре рамки с фотографиями двух из семи девушек агентства: у каждой по обложке и рекламной кампании. Скорей бы и мне туда попасть!

Я откатываю стул и сажусь рядом с Джоном.

— Что происходит?

— Ш-ш-ш! — Байрон затыкает меня совсем не по-духовному и воздевает руки к потолку. — Принцесса, принцесса…

— Цветок Лотоса! — говорит Джастина.

Байрон качает головой:

— Слишком по-тайски.

— Тигровая Лилия!

— Отдает боевыми искусствами.

— Бегущая Вода! — кричит Джон.

Джастина и Байрон молча смотрят на него.

— А как насчет… Падающей воды?

Байрон пробует имя на язык.

— Да, Падающая Вода, — наконец говорит он. — Мне нравится! Звучит знакомо. Звучит… правильно.

— Я согласна, — вставляет Джастина.

— Но загвоздка в том… — Байрон перебирает кожу у себя на подбородке, как четки. — Загвоздка в том… делать ли ее принцессой? Получится ли из нее принцесса?

Три агента синхронно поворачиваются, как хористки с Бродвея, и впериваются в меня.

— Что? — нервно спрашиваю я.

— Ей нужен бронзовый грим, — говорит Джастина.

— Да, точно, бронзовый грим, — эхом отзывается Джон.

Я смотрю то на них, то на стол. Вскоре после того как я попала в «Шик», Байрон решил, что, пока у меня нет стоящих фотографий, не стоит тратить деньги на дорогую композитку. Я согласилась — в конце концов, за эти карточки платит не агентство, мы сами, а стоят они больше доллара каждая. Поэтому мои фотографии — обычные копии. Низкое качество маскирует цветистая надпись, которую Джон выводит металлическими чернилами. Сегодня по столу разбросаны дюжины моих последних фотографий, но на них пусто: мне придумывают имя.

Байрон становится позади меня и пропускает мои волосы сквозь пальцы.

— Перекрасим?

— М-м, в приглушенный черный? — спрашивает Джастина.

— Или шоколадно-коричневый? — уточняет Джон.

Все, с меня хватит! Я отталкиваю руки Байрона.

— Что происходит?

Вопрос можно считать смелым, потому что ответ мне явно не понравится.

Байрон сияюще улыбается:

— Отличные новости, Эмили! Тебя приглашает Том Бреннер для «Франклин Парклин спорт». Рекламная кампания по всей стране. Щиты, газеты и все такое.

Том Бреннер?! Том Бреннер — легенда! Именно его серия фотографий в пустыне сделала имя Донне Каран. А теперь он работает с человеком, которого считают новой звездой американской моды, «следующим Кельвином», по словам журнала «Эль» — и со мной?!

— Ух ты! Класс!

Байрон, похоже, со мной согласен.

— Вот оно, Эмили! — восклицает он. — Вот то, чего мы ждали!

— Платят шестьдесят тысяч долларов, — добавляет Джастина.

Я медленно повторяю про себя эту цифру. Шестьдесят тысяч долларов — это почти три года учебы плюс карманные расходы. И к тому же я буду в журналах и на рекламных щитах. Я! На щитах. Я буду знаменитой. Я буду звездой.

Байрон снова берет мои волосы.

— Так приглушенный черный или шоколадный?

Я откидываю голову назад (она слегка кружится).

— А зачем красить мне волосы?

— Они думают, ты индианка, — говорит Байрон. — Неважно… так брюнет или шоколад?

Стоп…

— Индианка?

— Ну да, индианка. Дочь американских индейцев.

— Индианка… С чего бы им такое думать? — медленно произношу я. — Меня зовут Эмили Вудс.

— Только наполовину, — признается Байрон. — По материнской линии.

— А она может быть принцессой, если она только наполовину индианка? — спрашивает Джастина.

Я еще не переварила предыдущую реплику.

— Стоп, Байрон… Ты сказал им, что я наполовину индианка?

— Я пишу! — кричит Джон.

— Байрон!

Байрон подходит к окну. Я смотрю на Джона. Тот, наморщив лоб, вешает на стену мою новую композитку: проба в белой безрукавке, руки с вишневыми ногтями гладят по козырьку залихватски заломленную капитанскую фуражку. В дюймах от вышитого золотом якоря возникли элегантные буквы: «Падающая Вода». Закончив, Джон надувает губы:

— Без «принцессы» как-то простовато.

— Да, простовато!

Байрон пренебрежительно машет рукой, будто одна мысль о городе, кишащем девушками по имени Падающая Вода, вызывает у него отвращение.

— Но мы ведь не знаем, как по-индейски принцесса. Вот в чем дело. — Он смотрит на меня. — Эмили, разве у вас этого не проходят?

Я вздыхаю. С тех самых пор, как я начала учиться, сколько бы полезной информации я ни предоставила (например, как будет по-французски «ламе»), Байрон обнаружит еще больше примеров вопиющего невежества. Относительно истории шелка, количества калорий в семи с половиной орешках арахиса, половой принадлежности парикмахера Орибэ и визажистки Бобби Браун. А теперь добавился язык чероки.

— Нет, я не знаю, как будет «принцесса», — отвечаю я.

— Колумбийский университет!.. — бормочет Байрон и цокает языком: мол, тысячи долларов, и все коту под хвост.

— Ну, может, просто расскажешь им о своем благородном происхождении, — говорит Джон. — Мимоходом упомянешь.

— Отличная идея! — Байрон делает шаг вперед. — Очень эффективно!

— Какое благородное происхождение? — спрашиваю я. — Что рассказывать? Кому им?

Джастина зевает.

— Тому Бреннеру, людям компании «Франклин Парклин», рекламному агентству — все, как обычно.

Что-что?

— Вы хотите, чтобы я втирала целой толпе, что я наполовину чероки?

Пульс учащается. Поразительно: всего пяти минут хватило, чтобы взбить меня как молочный коктейль. Сейчас удар хватит. Апоплексический.

— Конечно, — Байрон пожимает плечами, — а почему бы нет?

Почему нет? Потому что… потому что это неправильно, Думаю я, но не хочу произносить вслух, чтобы не показаться слишком провинциальной. Ведь это для Байрона то же самое, что велосипедные шорты на целлюлитных бедрах. Но пока я сочиняю альтернативный вариант ответа, часть моего мозга становится на сторону Байрона. Почему бы и нет? Кто узнает? Мне же не придется давать письменную клятву или что-то в этом роде, и… я стану знаменитой.

— Послушай… — настаивает Байрон, — расскажи им о своей матери…

У которой действительно странные привычки.

— …о жизни в резервации…

У нас действительно есть каноэ.

— …об обычаях чероки, — добавляет Джон.

И ткацкий станок…

— Как актерская игра, — говорит Байрон.

— Да, актерское мастерство! — вторит Джон.

Это меня отрезвляет. Меня обвиняли во многих грехах, но никогда не приписывали дара драматической актрисы. Я не способна даже солгать во имя спасения, а уж тем более разыграть сложную шараду.

— Что-то мне эта идея не нравится, — наконец говорю я. — То есть я, конечно, схожу на собеседование, но лучше я буду просто Эмили.

Байрон дико расстраивается.

— Но выбор между тобой и итальянкой!

— А она похожа на индианку, — вставляет Джастина.

— Может, не будем говорить про принцессу? — предлагает Байрон.

— Слушайте, а как насчет четверти? Любой может оказаться на четверть чероки, — не унимается Джон.

Я смотрю на них: три агента, которые так не хотят расставаться со своей мечтой.

Я, в общем-то, тоже.

— Ладно, на четверть чероки, — говорю я, — но только если эту тему вообще поднимут.

Байрон подскакивает.

— Поднимут! — И стискивает мне плечо. — Уж я об этом позабочусь!

Джон начинает выписывать: «П… р… и…»

— Но не принцесса!

Байрон косится на Джона, и тот сминает бумагу.

— Заметано, — говорит он.

— Принцесса чероки? Не издевайся! — смеется Джордан по дороге из одного корпуса в другой.

— Просто чероки, — поправляю я. — Не принцесса.

— Им-то какая разница? Я думала, моделинг — это когда тебя наряжают во всякие смешные наряды. Если ты Франклину Парклину подходишь, пусть берет тебя настоящую, хоть ты чероки, хоть нет, — заявляет моя верная подруга.

— Обязательно ему передам, — отвечаю я.

Я еще пытаюсь шутить. А вообще меня подташнивает с тех самых пор, как я пришла на семинар по современным цивилизациям. Джордан глянула на меня и ахнула: «Что с твоими волосами?!»

Дело в том, что прошлым вечером их покрасили в темно-каштановый цвет, под соболя.

Волосы меньше всего меня беспокоят — мой натуральный цвет почти такой же. Нервирует меня то, что должно произойти потом. Встречу с «Франклин Парклин» откладывали дважды, уже успел пройти День Благодарения. А сегодня в четыре часа она наконец состоится. Согласно контракту кампанию снимают в начале января — как раз во время моих зимних каникул. Вот и говорите о карме! Я могла бы провести две недели на ранчо в солнечной Мексике, сняться в международной рекламной кампании у легендарного фотографа, получить шестьдесят тысяч долларов и не пропустить ни минуты занятий.

Я очень хочу получить этот заказ!

Задул сильный ветер. Джордан вздрагивает и по-птичьи ежится, надувает нарумяненные щеки.

— Боже, ну и холодрыга, — бормочет она сквозь стиснутые зубы, пока мы пробираемся сквозь толпу студентов у Батлеровской библиотеки. — Омерзительная погода!

Джордан приехала сюда из Демополиса, Алабама, где в колледжах почитают Иисуса и молятся на королев красоты, где самый популярный клуб — это «Ротари». Кстати, именно «Ротари» дал Джордан стипендию на учебу в Колумбийском. «Не за особые заслуги, — призналась она как-то вечером, — а чтобы от меня избавиться». Я не очень поверила, пока не услышала подробности. Во время выпускного года Джордан проводила ток-шоу для подростков на местном радио. Ток-шоу называлось «Любовь зла» и было посвящено свиданиям и взаимоотношениям, но «не сексу», как предупредили Джордан. Джордан свято соблюдала это правило, пока однажды вечером, «доооолгим»-предолгим вечером в студию не позвонила расстроенная девочка-подросток с вопросом, нужно ли надевать резиновые перчатки, делая руками мужчине «как та девушка в фильме «Бриолин». Первой фразы Джордан — «Обычно мужчины не в восторге от перчаток» — хватило, чтобы с треском вылететь из эфира.

Уж вылетела, так вылетела. Теперь наша изгнанница мерзнет в северном Манхэттене и спасается от холода желто-горчичным плащом, неоново-зелеными перчатками и ярко-синим шарфом. Впрочем, подобная эксцентричность даже идет девушке, которая несколько минут назад спрашивала преподавателя, рифмуется ли Аквинея с гонореей.

— Вообще-то, мне туда, — говорю я.

Джордан с прищуром смотрит на библиотеку.

— Сейчас? Зачем?

— Хочу почитать про чероки.

— Придуриваешься!

— Привет!

Мохини уклоняется от чьего-то рюкзака и протискивается мимо Джордан, которая тут же хватает ее за плечи и кричит:

— Хини! Выкладывай, что знаешь об индейцах чероки, живо!

— Чероки живут преимущественно в штате Оклахома. В свое время они перебрались на запад, и этот тяжелый путь был назван «Тропой слез». Еще они плетут корзины, — говорит Мохини без запинки, как человек, давно смирившийся с ролью кладезя информации из самых разных областей знаний.

Джордан торжествующе улыбается.

— А зачем тебе это? — спрашивает Мохини.

— Эмили нужно притворяться индианкой для «Франклин Парклин».

Мохини меряет меня взглядом, какой у нее бывает всякий раз, когда я говорю о Луи или Байроне: мол, странные вы люди.

— Прости, но… им нужна модель, так? Они что, будут тебя экзаменовать по истории твоего этноса?

Я хихикаю:

— Вряд ли.

Джордан берет нас под руки.

— Тогда пошли, перекусим!

— Эмили? Тебя вызывают.

В 16.10 я следую за женщиной по имени Энн в глубь здания «Софер Фитцджеральд», нового и очень крутого рекламного агентства у Юнион-сквер, которое занимается самой актуальной рекламой обуви, пива и машин. После нескольких кружений, поворотов и двойных дверей Энн останавливается, улыбается и говорит:

— Мы пришли. Готова?

— Готова, — отвечаю я.

Видно, неубедительно, потому что Энн пожимает мне локоть:

— Ты выглядишь прекрасно!

— Спасибо, — отвечаю я с благодарностью.

Едва я устроилась в «Шик», Байрон внушил мне, что я одевалась на собеседования совсем неправильно. «Ты как будто слишком стараешься — этого не нужно! — учил меня он. — А надо просто выглядеть хорошо! Неформально, но хорошо». Я так и не поняла, что он этим хочет сказать, и просто начала ходить в черном, как сейчас. Правда, сегодня Пикси настояла, чтобы я добавила пояс из бисера: мол, «индейцы любят яркое».

— Хорошо, пошли.

Почти все собеседования проводятся с фотографом, или с представителями рекламного агентства, или с ассистентом дизайнера. Даже если все проходит удачно, тебя представят максимум двоим-троим людям. Но участие в рекламной кампании — совсем другое. Я понимаю это, когда Энн открывает последние двери и заходит в небольшой конференц-зал, где за овальным стеклянным столиком сидит как минимум девять человек.

Я иду за ней по пятам. Во всю стену висит огромная доска с фотографиями индейцев в боевой раскраске, лоскутками ковров навахо и перьями. Несмотря на огромные окна, откуда открывается впечатляющий вид на центр города, зал кажется каким-то тесным.

Энн откашливается.

— Это Эмили Вудс, начинающая модель из нового агентства «Шик». Мы рассматриваем ее кандидатуру для серии чероки.

— Здравствуйте!

— Добрый день.

Отовсюду улыбки, включая Тома, которого я узнаю из недавней публикации в «Вог» по фирменной ковбойской шляпе. Хотя он и скрестил руки, выглядит Том довольно дружелюбно — как улыбающееся костлявое пугало.

— Присаживайтесь.

Я сажусь рядом с Энн и продолжаю осматриваться. Рядом с Энн сидит мужчина в свитере в черно-белую клеточку — вероятно, сотрудник рекламного агентства, как и две женщины рядом с ним. За ними женщина и мужчина в шерстяной одежде теплых землистых тонов, а потом женщина в черном дениме — два представителя «Франклин Парклин» и одна — «Франклин Парклин спорт». Дальше — Том, перед доской — женщина в больших красных очках, за ней — девушка, скорее всего, ее ассистентка, потом несколько пустых стульев и я. На столе много кофейных чашек из белого фарфора. Точно посередине блюдо с десертом, почти пустое, если не считать нескольких крошек от шоколадного печенья, двух тарталеток с киви и одной клубничины в шоколаде.

Энн поворачивается к трио из «Франклин Парклин».

— Что интересно, в жилах Эмили течет кровь чероки!

О боже… Присутствующие зашевелились, и мне кажется, что задрожали стены. Сердце бешено стучит.

— Индианка! — ахает Землистый.

— Поразительно! — охает Землистая.

Черная Джинса громко хлопает себя по груди:

— Простите!

Простите?

— От имени моих европейских предков я хочу извиниться перед вами, — говорит она. И ее глаза наполняются настоящими слезами.

Я глубоко вдыхаю. Все, приехали.

— От имени своих предков я принимаю извинение.

Черная Джинса снова хлопает себя по груди.

— Спасибо!

— Как вы ухитрились найти ее? — поражается Землистая.

Энн сияюще улыбается мне.

— Удача!

— Вы чероки на сколько процентов? — спрашивает Красные Очки.

— На четверть.

— На четверть индианка, боже!

— Это просто чудо!

— Я чувствую дух индейских предков!

— По линии отца или матери? — уточняет Красные Очки.

Я тренировала все ответы в метро.

— Матери. Ее отец был чероки.

— У Эмили есть и другое имя, — говорит Энн. Она улыбается не просто тепло, а чуть ли не с материнской гордостью. — Падающая Вода.

— Как прелестно!

— Как живописно!

— Я вижу ее на берегу Колорадо!

Может, лучше на берегу какой-нибудь мексиканской реки?

— Падающая Вода — разве это не название дома Фрэнка Ллойда Райта? — спрашивает Красные Очки.

— О, точно!

— О, идеально!

— Еще одна американская икона!

— Откуда вы родом? — спрашивает Красные Очки.

Или я слишком нервничаю, или на меня так действует отражение города в ее очках, но готова поклясться: она настроена недружелюбно.

— Из Оклахомы. Мы переехали в Висконсин, когда мне было пять лет, из-за работы отца, — отвечаю я.

— Висконсин? Совсем как Райт!

— Может, ее предки были с ним знакомы!

— Может, ее предки его вдохновляли! Скажите нам, Падающая Вода, — кричит Черная Джинса, — он как-то связан с вашей семьей?

— Моя мама выросла возле Талисина, — признаюсь я.

— Значит, наверняка!

— Конечно!

Черная Джинса начинает бормотать, что в моем лице отражается американская прерия, и я прячу усмешку. Не умею врать, да? Теперь я не только чероки, но еще и связана с одним из самых знаменитых американских архитекторов, и все проглотили мое вранье как печенье с тарелочки!

Почти все.

— Скажите нам, Падающая Вода… — Красные Очки отодвигает свой стул и медленно подходит к кофейнику на буфете. — Как ты можешь жить в Висконсине, если ты УГВИЮ УВЕТСИАТИ?

Чего?

— Простите?

Красные Очки осторожно дует на свеженалитую чашку кофе и делает маленький глоток.

— Может, я неправильно произношу? У-ГВИ-Ю У-ВЕТ-СИ-А-ТИ.

Произнесла она медленно, но понятнее мне точно не стало. У меня защипало ладони, глаза невольно забегали.

Том вонзает нож в тарталетку с киви.

— На доске написано, — говорит он, перемещая тарталетку себе на блюдце.

Правда? Слава богу. Я шарю глазами по густо усеянной разными предметами доске в поисках слов… слов. Где они? Проходят секунды. Я ощущаю на себе взгляд девяти пар глаз. Стоп… Что там между краем пейзажа Адамса Анселя и перьями из петушиного хвоста?

Я вижу надпись на совершенно неизвестном языке.

— Что за фигня? — бормочет Шахматный Свитер.

Энн наклоняется к его уху и шепчет. Не очень тихо.

— По-моему, Гвен сказала, это ее имя: принцесса Падающая Вода.

Да!

— Ну, мы с семьей часто ездим в Оклахому, но в наши дни роль принцессы племени церемониальная: ну, там, корзины плести, ходить на парады и тому подобное, — говорю я, надеясь, что мой небрежный тон показывает, как мне надоело ездить на платформах для парадов.

— Как принцесса Ди! — восхищается Черная Джинса.

— Да, точно.

Том проглатывает остатки тарталетки, запивает кофе и говорит:

— Эмили, мы снимаем нашу кампанию в январе. Тебе это подходит?

— Да. Я так и планирую. То есть надеюсь! — щебечу я.

Все снова улыбаются.

— Надеюсь, нам удастся ее заказать!

— Невероятно!

— Обязательно надо!

Красные Очки поднимает руку.

— Почему вас зовут не Мужеубийца?

Я издаю тихий смущенный смешок.

Она ждет.

— Э-э, спасибо за комплимент, — помолчав, говорю я.

Она отмахивается:

— Я к тому, что разве вас не должны звать Мужеубийца, как Вилму Мужеубийцу, нынешнего вождя чероки? Если, конечно, под титулом «принцесса» вы понимаете то, что вы из рода вождей, а не «мисс чероки», как чероки называют церемониальную роль, описанную вами?

У меня в голове стало пусто-пусто.

Красные Очки помешивает свой кофе.

— А я-то, глупая, вчера говорила с Вилмой. Которая слыхом не слыхивала о принцессе Падающая Вода.

Теплая, доброжелательная атмосфера в зале индевеет. Девять пар глаз переглядываются. Нет, восемь. Красные Очки буравит взглядом меня.

Первой заговаривает Энн. Она, сморщившись, поворачивает лицо ко мне.

— Эмили, ты ведь чероки? Скажи нам, что хотя бы это правда.

Красные Очки выжидающе смотрит на меня.

— …Ну?

— Нет… вообще-то… я просто… я просто Эмили. Эмили Вудс.

Том разражается хохотом и хлопает. На секунду мне кажется, что еще не все потеряно.

— Значит, ты нас обманула, — тихо говорит Энн.

Я смотрю на стол.

— Ясно! — отрезает Красные Очки. — Спасибо, Эмили. Можете идти.

Я еще сижу, боюсь не удержаться на ногах. Энн с оглушительным щелчком открывает папку.

Колесики моего стула жужжат по ковру. Я скриплю стулом и встаю.

— До свидания.

В ответ молчание. Я как можно тише закрываю за собой дверь.