Из одного холодного климата я переезжаю в другой, и начинается второй семестр. В первую же пятницу после возвращения захожу в «Шик».

— Простите, вы сказали мыс Антиб или мыс Ферра?

— Да, конечно: пять футов, девять дюймов… Я сам ее измерял.

— Я должен поменять первую очередь на вторую пятнадцатого и шестнадцатого. Семнадцатого еще первая, а четырнадцатого… и тринадцатого, если очень нужно. Но заказать ее так надолго невозможно. Ни в коем случае. Если только вы не пришлете подтверждение сразу.

Я перевожу глаза со стола заказов на Байрона, на Джона, на Джастину. Вот это да! Я не была в «Шик» с прошлого семестра. А теперь тут постоянно звонят телефоны, туда-сюда бегают агенты — впервые агентство выглядит энергичным и успешным.

— Мыс Джулука! Ага… Да, погода гораздо лучше, место совершенно великолепное, просто… ну… Джейд считает, что бедность в Ангилье слишком депрессивна!

Байрон ловит мой взгляд и улыбается. На нем коричневая рубашка и замшевая жилетка цвета батончика «Херши». Ему идет. Я вытаскиваю руку из лямки и перемещаю рюкзак на живот. Там подарок ему на Рождество — ничего особенного, открытка и хрустальный кулон, которые он так любит.

— Проблемная? Кто?.. О, нет, Карлайн! Слушайте, милочка, я просто хочу сказать, что у вас вторая очередь на Джейд начиная с двадцать восьмого. Если хотите подтверждение, на вашем месте я бы подумал о другой стране, вот и все!.. Хорошо, до свидания!

— Ну, привет, Эмили!

— Привет!

Байрон отставляет стул, готовясь, по обыкновению, расцеловать меня в обе щеки, но тут звонит телефон.

— Байрон, Хэрриет из «Эль» на втором! — кричит Джастина, проводя рукой по волосам, которые нынче позеленели по всей длине, словно ее долго макали головой в ведро с тиной.

— Кого хочет?

— Джейд.

— Ага!

Байрон ищет таблицу, которую только что спрятал.

Я хмурюсь.

— Джейд — это кто?

— Джейд восемнадцать лет. Наполовину француженка, наполовину вьетнамка. Участвовала в парижских показах «от кутюр», и все нью-йоркские агенты решили ее заполучить — представляешь, мне это удалось! Вон она… о, здравствуйте, Хэрриет!

Я поворачиваюсь, ожидая увидеть полуазиатку, балованную парижскую сенсацию, но из незнакомых обнаруживаю только разносчика из местного кафетерия. Я недоумеваю, пока мои глаза не натыкаются на «стену трофеев». Теперь здесь дюжина фотографий, включая две обложки, с которых улыбается девушка с коротко стриженными черными волосами и миндалевидными глазами.

Я стою и рассматриваю фотографии. Кто-то обнимает меня за плечи. Байрон сдувает прядь собственных волос.

— Десять девушек, две обложки. Теперь «Шик» действительно появился на карте моды, — шепчет он.

Я подаюсь спиной к нему.

— Очень здорово! — вздыхаю я. — Дела пошли!

— Байрон, Лесли из «Селф» на первом! — кричит Джастина.

— И Жан-Люк из Парижа на втором! — добавляет Джон.

Я выпрямляюсь.

— Слушай, Байрон, давай мне список, и я сама выпутаюсь из твоих волос.

В конце концов, затем я сюда и пришла: поздороваться, конечно, но в первую очередь взять у Байрона список новых собеседований. Каждую пятницу он выписывает все подробности по моим встречам с фотографами, начальниками отделов маркетинга и редакторами — аккуратно, дотошно, обычно с дополнительной информацией вроде прогноза погоды или миниатюрной карты — а то и глупой шуткой или смешной картинкой. Каждую неделю.

Байрон указывает мне на диван.

— Ну-ка, Эмили, присядь.

— Байрон, линия один! — говорит Джастина.

— Пусть ждут.

Присядь? Пусть ждут? Ой-ой… Я опускаюсь на диван. Байрон садится на кресло рядом и берет меня за руку.

— Послушай, милочка, я говорил с Тедди о твоей работе для «Леи». Он сказал, ты была очень напряжена…

— Тедди — крикун!

— Да, да. У Тедди Макинтайра скверный характер, я сам тебе об этом говорил. И я-то не кричу. У меня прекрасные новости! Он сказал, под его руководством ты просто расцвела. И кадры получились великолепные!

Ахаю.

— Ты серьезно?

— Конечно, серьезно. У тебя будет восемь страниц — восемь прекрасных страниц! Я очень рад и думаю, что нужно подождать.

Пауза.

— Подождать чего?

— Этих снимков. Они выйдут в конце апреля — начале мая.

Джастина пробует снова.

— Байрон!..

— Пусть! Они! Ждут!

Меня бросает в холод.

— Послушай, Байрон, ты хочешь сказать, чтобы я не работала до самого мая, так, что ли?

— До апреля, и я совсем не то хочу сказать! Если работа подвернется, обязательно работай, хотя, конечно, смотря какая. Но… — Байрон наклоняется ко мне через подлокотник. — В последнее время заказов у нас маловато, — ласково говорит он. — Одни собеседования, верно?

— Да…

— Байрон!

Байрон выпускает мою руку, чтобы показать Джастине неприличный жест.

— Милочка, решай сама, — успокаивает меня он. — Или шлепать по сырому, холодному, зимнему Нью-Йорку с кучей фотопроб, или отдохнуть и вернуться в благоуханном апреле, свеженькой и с восемью внушительными вырезками из журнала. Как решишь, так и будет. Ну, как наше высочество рассудит?

Я смотрю на черный треугольник на ковре. Мама сказала, что если в этом семестре я не исправлю оценки, весь второй курс я просижу в каком-нибудь местном колледже, так что отмена всех встреч — довольно приятная перспектива. За исключением одной мысли.

— Это означает, что мы не достигли цели, — тихо говорю я.

— Какой цели? — переспрашивает Байрон.

Я показываю пальцами крошечную щель, как он месяц назад.

— Ну, протиснуться сквозь крошечное окно возможностей, стать новым лицом с плохим портфолио. Не получилось.

Байрон встает, наклоняется и берет мое лицо в ладони.

— Нет, Эмили, не говори так — я бы не стал на твоем месте! Ты ведь получила заказ от «Леи», правда? И почти — от «Франклин Парклин»… А мы были нацелены именно на это!

Я всматриваюсь в его глаза.

— Правда?

— Точно тебе говорю!

— Байрон!

— ЧТО?!

— Это Карлайн, — говорит Джастина. — Она хочет знать, подойдет ли остров Святого Варфоломея.

— Конечно, подойдет! Там же нет бедных! Эмили, дорогая, поверь мне: ты чудо. Я честно в тебя верю. Ты станешь большой звездой. Но надо представить тебя правильно — устроить взрыв. Потому что второго шанса произвести первое впечатление не будет. Новым лицом дважды не станешь.

Я это уже слышала. Я киваю.

Байрон протягивает руку.

— Так до апреля?

— До апреля.

Я встаю, меня целуют на прощанье. Про подарок я вспоминаю только в кампусе. Подчиняясь шальному порыву, бросаю его высоко вверх. Он цепляется за дуб и повисает в его ветвях.

И так там и висит.

— Нашла еще один презерватив!

Мохини указывает граблями на корни какого-то вечнозеленого куста.

— Использованный?

Джордан зажимает неприличную находку толстыми резиновыми перчатками и болтает в воздухе. Вытекает молочно-белая струя.

— Предполагаю, что да, — бормочет Пикси.

Уборка приюта в Балзаме, как видно, пробудила во мне латентное чувство вины. Вскоре после начала семестра я записалась на добровольческую работу в секцию «Формирование городского пейзажа: вернем городу красоту!» (да, даже волонтерские организации в этом университете называются через двоеточие). Мохини, Пикси и Джордан тоже подписались, а точнее, их подписала я, а позже умаслила обещаниями свежих багелей с кофе. На меньшее они бы не согласились: очень скоро выяснилось, что в нашем ведении будет парк на противоположном конце Манхэттена, куда добираться надо сорок минут по двум линиям метро и еще нескольким кварталам. Значит, в воскресенье нам приходится вставать в полдевятого. Короче говоря, мои подруги меня сразу возненавидели.

А ведь мы еще не знали, что входит в наши обязанности. «Вернуть красоту» я понимаю как реставрацию какой-нибудь драгоценности или чистку старого чайного сервиза. Но наш парк — это свалка. В буквальном смысле слова. Многие годы там находился лагерь бомжей под названием Палаточный городок, однако по распоряжению мэра Коха в прошлом году лагерь удалили. Бездомные бунтовали, но безрезультатно. Палаточный городок разрушен, а наша задача — убрать мусор. За шесть недель мы обнаружили там мясные консервы, иглы от шприцев, булавки, двух дохлых кошек, одну живую курицу, коробку грязных лейкопластырей, фотографию Морган Фэйрчайлд, альбом «Би джиз», большие бутылки пива «Кольт 44», банки из-под газировки и пива в количестве достаточном, чтобы окружить весь остров, засохшую диафрагму и — явно из недавнего — презервативы.

Огромное количество презервативов.

— На сегодня пятый, — говорит Джордан, хорошенько трясет последнюю находку и бросает в урну. — Наверное, мы единственные в Нью-Йорке, кто этой ночью ни с кем не спал, — ворчит она.

— Говори за себя, — заявляет Пикси.

— Стоп, ты спала?! — удивляется Джордан. — А с кем?

Пикси находит у корней ободранного вяза банку и высоко поднимает.

— Смотрите, виноградная «Фанта»! Что-то новенькое.

— He-а. На прошлой неделе уже видела, — отзываюсь я.

— А-а.

Джордан нетерпеливо стукает по земле лопатой.

— Кто он?!

— «Хищник», — тихо говорит Пикси.

Джордан широко раскрывает глаза.

— Хищник? Какой еще хищник?!

— «Хищник» — это такой бар, — объясняю я, хотя более точным определением было бы «злачное место». Сиденья обиты щегольской тканью «под леопарда», на стенах фотографии больших кошек в стильных рамах — этот ночной клуб в последнее время стал популярнее, чем «Рампа» и «Палладий».

— Ты спала со всем баром! Боже, ты превзошла саму себя!

Пикси высоко поднимает средний палец.

— С бар-ме-ном, Джорд. Его зовут Джи-Ти.

Мохини фыркает и моргает. Очевидно, она только что вернулась на нашу орбиту.

— Джи-Ти? А что Зак?

— Его хорьки меня окончательно достали, — Пикси всю передергивает. — А еще его увлечение «новой волной». От косметики ужасные пятна, понимаешь? И вообще, забудь о Заке, я его бросила и нашла другого.

Мохини, Джордан и я переглядываемся. С начала учебы Пикси бросает и находит парней с такой частотой, что Джордан окрестила ее жертв Пикселями.

— Очевидно, я ищу образ отца и страдаю от сильнейшего страха потери, — объяснила Пикси однажды вечером (как любой добропорядочный житель Нью-Йорка, Пикси начала ходить к психотерапевту еще до того, как ей выпрямили нос и зубы). — А моя мама — вообще чокнутая, так что у меня пассивно-агрессивные наклонности. Кроме того, благодаря инциденту с минетом меня все равно считают шлюхой. Должна же я извлечь из этого плюсы!

— Ну, так что этот Джи-Ти? — напоминает Джордан.

Пикси, дрожа от холода, указывает на залитый солнцем пятачок с фиолетовыми крокусами. Сейчас первая неделя марта, когда важно быть на солнечной стороне.

— Да, в общем-то, рассказывать нечего, — говорит она, когда мы переходим на новое место. — Карие глаза, светлые волосы.

— Возраст?

— Тридцать три.

— Понятно, перестарок, — говорит Джордан. — На какую-нибудь знаменитость похож?

— Дэррил Холл.

— Значит, симпатичный, да? — Джордан поворачивается ко мне. — Эмили, ты там была. Он симпатичный?

— Да. Ничего. Классный.

Джордан меряет меня вопросительным взглядом, потом снова поворачивается к Пикси.

— Ну, так как?

С мечтательным вздохом Пикси гладит лепестки крокуса. Она сегодня сделала два хвостика и надела розовые брючки. Не знай я ее лучше, я бы решила, что сейчас она расскажет нам, какую купила Барби.

— Он тут же оправдал мои надежды. — Пауза. — Два раза.

— Два раза? — Джордан теребит прядку волос. — Два раза — это хорошо…

Мохини падает на спину, без сомнения, погружаясь в фантазии о преподавателе астрофизики, в которого по уши влюблена несмотря на то, что ему сорок, у него трое детей и животик, которому позавидовал бы Винни-Пух. Мои подруги сходятся на том, что самый классный любовник — тот, кто сразу «оправдывает их надежды» или хотя бы предлагает. «Это как официант в хорошем ресторане, который спрашивает, не желаете ли чего-нибудь еще, — однажды пояснила Джордан. — Даже если ответишь «нет», все равно приятно».

Правда, я в этом не очень разбираюсь. Пока что мои свидания заканчивались полным фиаско. Сначала был Люк. Высокий, симпатичный, спортсмен. И еще слюнявый. В первый и единственный раз, когда мы целовались, он так пускал слюни, что слизывал их с моего подбородка. Ему, наверное, казалось, что это мило. Том был классный… пока я не узнала, что в школе его прозвали Том Сиськин, а весь его дневник исписан емкими фразочками от одноклассников вроде «Все в двойном размере!» и «Стоит грудью за принципы!» Чарли был милый. Такой милый, что по нескольку раз на дню говорил с мамочкой. Она знала, как зовут его друзей, подруг и учителей. Однажды рано утром выяснилось, что она знает и обо мне. Причем все.

— Эмили снова оставалась на ночь, — прошептал Чарли, прижимая трубку к скомканной постели. — И это было здорово, мы… — Я пулей выскочила из его спальни, пока он не оставил мне в душе шрамы на всю жизнь. Итак, на сегодняшний момент в моем багаже наличествовали слюнявый, озабоченный и маменькин сынок, но не было опыта оргастического экстаза.

— ЭММИЛИ!

А? Все трое смотрят на меня.

— Что?

— Я тебя спросила — дважды: ты с кем-нибудь вчера познакомилась? — спрашивает Джордан.

Я смотрю на Пикси, потом в землю.

— Не то, чтобы.

— «Не то, чтобы» еще не значит нет, — замечает Мохини.

— Точно, Хини, — говорит Джордан. — Ну-ка, Эмма, выкладывай.

Вчера вечером у Джордан было свидание, а у Мохини — дополнительный семинар, так что мы с Пикси решили сходить по клубам. Но наше путешествие началось и закончилось в «Хищнике», где Пикси начала строить глазки, а Джи-Ти — предлагать нам разноцветные коктейли за счет заведения. В половине второго Айк, друг Джи-Ти, обладатель немытой шевелюры и незапятнанной самоуверенности человека, которого в детстве перехвалила мама, предложил обсудить, куда мы двинемся дальше.

— В постель, — сказала я, имея в виду, что пойду туда одна и желательно сразу.

Правда, когда я это произносила, то понимала, что так не получится. Пикси и Джи-Ти дошли только до стадии поглаживания рук. Мое присутствие в качестве боевой поддержки понадобится еще не менее часа.

Айк просто рассмеялся:

— А кое-кого надо немножко приободрить!

Я прекрасно его поняла.

Я пошла за Айком в кладовку. И там струхнула. Это ведь не Грета с красивой золотой коробочкой в тонких пальчиках, а совершенно незнакомый мне человек с жирными волосами, какой-то бутылкой и скатанной в трубочку «двадцаткой» — чем я вообще думала?

— Нет, — твердо сказала я. — Нет, Айк. Нет, спасибо. — Но эти слова застыли у меня на губах. На самом деле я молча смотрела, как Айк делает маленькую белую дорожку на крышке большой банки мараскиновой вишни, и мое сердце забилось в страстном ожидании прихода.

И тут дверь распахнулась. Пикси.

— О боже, ты что делаешь?!

— Ничего.

Свернутая в трубочку «двадцатка» упала на пол.

Моя подруга, неожиданно оказавшаяся сильной, как стадо быков, схватила меня за пояс и вытащила в коридор.

— С каких это пор ты нюхаешь кокс? — задыхаясь, проговорила она.

Я молчу. Пока я призналась только Кристине. «Кокс — то есть кокаин?» — ахнула Кристина, и мне это не понравилось. Не зря: Кристина пришла в ужас. Тогда я поклялась никому не рассказывать о своем маленьком эксперименте с наркотиками. И меньше всего мне нужна была лекция от Пикси. Я уже слышала о ее подруге, которую пять раз отправляли в лечебницу.

Пикси скрестила руки и постучала ногой по бетону.

— Ну?

Я выпрямилась.

— Баранки гну, — холодно ответила я. — Мне нечего рассказывать.

То же самое я говорю сейчас Джордан. Та ведет себя похоже. Молча смотрит на меня, а потом говорит:

— Ладно, Эмма. Хочешь отпираться — отпирайся. Но в этой истории что-то нечисто! Уж я-то знаю…