Джон скашивает глаза и теребит бакенбарду, словно рассматривает картину Ботеро.
— Можем послать ее к каким-нибудь клиентам и узнать их мнение.
— М-м-м… — Джастина прикидывает. — В качестве пробы?
— Ага.
— Но к каким? Я хочу сказать, надо поосторожнее.
Агенты «Шик» просматривают список встреч, который Байрон составлял всю прошлую неделю, встреч, на которые я должна была пойти, пока они меня не увидели.
Несмотря на изнуряющие тренировки с Томми (семьдесят минут кардиотренировок в день, плюс час силовых тренировок, направленных на «определение и уничтожение» отдельных групп мышц), старательного поглощения таблеток и прилежного соблюдения щелочной диеты, не говоря о выкуривании полпачки сигарет в день, за неделю дома я сбросила только четыре фунта. Четыре из двенадцати. То есть когда я приехала в Нью-Йорк — Нью-Йорк, где все лето 89 года я должна была провести в качестве модели — я прибегла к плану Б: спрятаться за одеждой, которая стройнит. Но Байрон увидел все, что скрывалось за моей большей на размер блузкой «Норма Камали».
— Привет, краса… — воскликнул он и замолчал, уставившись на мою талию.
Теперь, пока Джастина и Джон пытаются решить, что со мной делать, Байрон ходит по коридору с сигаретой. Я даже не знала, что он курит.
— Как насчет «Лорд энд Тэйлор»? — спрашивает Джон. — У нее встреча с ними в три.
Джастина качает головой. Теперь ее волосы темно-бордовые, точно такого же оттенка, как топ и помада, отчего она вся похожа на переспелую сливу.
— «Мэйсиз»?
— Не-а.
— «А&С»?
— Нет, все не годится, — говорит Джастина. — Слишком многим рискуем.
— Согласен.
Байрон заходит в офис. Аура запятнана табачным дымом. И это не единственная перемена. Теперь его волосы коротко пострижены. В ухе блестит алмаз. Костюм из ярко-синего шелка мерцает под люстрами а-ля кафе, как плитка бассейна под жарким солнцем. Такой образ лучше подошел бы Арсенио Холлу, но что-то мне подсказывает: внешность Байрона не стоит критиковать.
Джон недоуменно воззрился на босса.
— Все не подходит? Так куда нам ее послать?
— Никуда. Никаких встреч, — отвечает Байрон. — Я уже все обдумал. Иначе у нее в этом городе будет плохая репутация.
Плохая репутация. Я смотрю вдаль, повторяя в уме эти слова. Когда была маленькой, я с завистью поглядывала на девчонок с плохой репутацией. По сравнению с остальными они казались свободнее, смелее, раскованнее. Когда они смеялись, смех исходил откуда-то из глубины, их шеи откидывались назад, рты широко открывались. Конечно, именно этому они и были изначально обязаны своей плохой репутацией, но им было все равно, совершенно все равно, и я им в этом завидовала — а теперь у меня будет плохая репутация, потому что я толстуха?
— А какой план Б? — спрашивает Джастина. — Заказать программу для похудения?
— Нет, нет…
Байрон хватает меня за руку и ведет через офис, мимо «стены трофеев». Я отвожу глаза. Прямо посредине — мой вид сзади из серии «Леи». Как обнаружила я сегодня утром, один только вид моей попы — такой упругой, такой маленькой, такой присыпанной песочком — вызывает волну ностальгии, за которой следует волна тошноты: это была я до атаки молочных продуктов.
Мы садимся рядом на диван. Перед нами горы модных журналов, обычно аккуратные стопки которых сегодня в легком беспорядке из-за Карменситы и Женевьевы, шестнадцатилетних близняшек из Испании — они только что выбежали отсюда вместе со всем кагалом родственников. Байрон вздыхает, бросает раздраженный взгляд на дверь и начинает искать журнал. Найдя майский номер американского «Эль», достает его, пролистывает и передает мне.
— Скажи мне, что ты видишь.
— Эшли Ричардсон и Рейчел Уильямс сидят на пляже, — быстро отвечаю я.
— Да и… нет.
М-м-м.
— Фотографию Жиля Бенсимона?
— Не думай как модель.
— Ладно… — Я не совсем понимаю, о чем он. — Две блондинки?
— Мысли абстрактно!
Абстрактно? Не вопрос. В прошлом семестре у меня была история искусств. Я сощуриваюсь и наклоняю голову.
— «Завтрак на траве» Мане — без мужчин в костюмах, конечно.
— Мане?!
— Сера? — неуверенно отвечаю я (семинар закончился на постимпрессионистах).
— Не искусство! — кричит Байрон. Потом приглаживает ладонью брюки. — Я вижу тебя.
Меня? Я подвигаю фотографию к себе и всматриваюсь внимательнее — правда, я ее и так видела. Я тщательно изучаю почти все модные журналы, особенно «Эль». Все теперь его читают («Вог» под руководством Грейс Мирабеллы какой-то усталый), и хотя в журнале есть мода для офиса — например, просторные блейзеры поверх прилегающих жилеток, гофрированные брюки, — «Эль» — это все-таки пляж. Купальники на пляже. Платья-футляры на пляже. Мини-юбки на пляже. И лайкра, лайкра, лайкра. Так что этот снимок двух моделей, полулежащих на каких-то песчаных дюнах в черной блестящей лайкре довольно стандартен.
Поняла! Я щелкаю пальцами.
— Ты хочешь, чтобы я носила больше лайкры.
— Нет.
— Купила это платье?
— Э-ми-ли.
— О боже, ты хочешь перекрасить меня в блондинку!
Мой агент закрывает глаза и вдыхает, расширив ноздри до максимума.
— Эмили, посмотри на этих девушек, — говорит он, придя в себя. Описывает рукой круг вокруг Эшли, Рейчел и всей стопки журналов. — Посмотри на их фигуры. Они спортивные, сексуальные…
— Я уже тебе сказала! Я сброшу вес. Обещаю!
— …с пышными формами.
Я послушно опускаю глаза, хотя в этом нет необходимости. Как я уже говорила, я видела эти журналы, видела их и внимательно изучала. И я знаю, что Байрон прав. Синди, Элль, Татьяна, Кэрри и эта новая девушка, Клаудиа — все они спортивные, сексуальные и, да, с пышными формами. Но мы говорим о пышности в модельном бизнесе, что означает такое же ужасающе худое тело, но с большой грудью. И если мне дадут выбирать между модельными «выпуклостями» и «фигурой из палочек», я выберу второе. Ведь приобрести такие идеальные формы можно только благодаря вмешательству провидения или…
Ага.
— Ты хочешь, чтобы мне сделали импланты.
Кивок почти незаметен.
— Маленькие. Чтобы восстановить твои пропорции. Вот так…
Рука Байрона погружается в нагрудный карман и достает что-то темное. Две штуки чего-то. Два подплечника. Сжимая каждой ладонью по подплечнику, он поджимает губы и прищуривается.
Я скрещиваю руки.
— Ну, давай.
— Нет.
— Но ты будешь получать заказы на купальники и белье! — кричит Байрон.
— Я уже делаю купальники!
— Изредка.
Но меня склеивали скотчем. А, знаю!
— Я куплю эти силиконовые котлеты…
— Можешь…
Байрон не говорит «но», но оно повисает в воздухе, когда он кладет подплечники и листает «Леи». Он не говорит ни слова, когда находит мою фотографию, только ногтем большого пальца вырезает полумесяц в полдюйме от места, где кончается моя (приклеенная) грудь и начинается тропический рай. Он ничего не говорит, лишь открывает журнал на снимках Греты в очень открытом бикини, слишком открытых, чтобы прятать там «котлету». Говорить ничего и не нужно.
Он поднимает подплечники.
— Вот, Эмили… Давай примерим.
Я расстегиваю блузку.
У доктора Риксома зализанные волосы, хорошо увлажненная кожа и наманикюренные пальцы, которые в настоящий момент оценивают объем и эластичность моих грудных желез.
Я смотрю в потолок, моргая под ярким освещением, и думаю, не специально ли оно здесь такое антифотогеничное. В приемной была приглушенная смесь лаванды и серого с сорокаваттными лампочками, абажуры успокаивающе-розовато-лилового цвета. Было темно, но так, чтобы не заметить женщину с кровоподтеками и в бинтах. Я уже хотела повернуться и бежать, как из утопленной вглубь двери вышла медсестра и назвала мою фамилию.
— Мисс Вудс, — доктор Риксом отходит и снимает резиновые перчатки. — Да, я бы сказал, что определенно смогу добиться значительных улучшений. — Крышка мусорного бака резко открывается и закрывается. — Вы не скажете мне, какие у вас цели?
— Цели? То есть… цели по поводу моей груди?
— Да. — Доктор Риксом уже у стойки и открывает папку с моей фамилией. — Вы хотите достичь определенного внешнего вида? Конкретного размера? — спрашивает он, просматривая папку.
До такого я еще не дошла.
— Ну, увеличить, — говорю я.
Он смеется. Папка закрывается.
— В таком случае позвольте мне сказать мое мнение: размер «D». Поскольку вы модель, я склоняюсь в консервативную сторону, — говорит он, быстро останавливая возможные возражения ладонью. — Но если хотите больший размер, это возможно.
— Больше «D»… — медленно говорю я.
— В точку. Вы, конечно, высокая. У вас широкие плечи и хорошая грудная клетка, так что вы можете выдержать и больший размер.
— А это сложно?
— Я имею в виду, визуально. Всегда важно соблюсти пропорции, не нарушить равновесия и найти решение, которое удовлетворяло бы вас и отвечало вашим потребностям, — говорит доктор Риксом. — С моей профессиональной точки зрения, основанной на сотнях операций по увеличению груди, размер «D» идеален при ваших физических характеристиках — особенно с учетом коллагена.
— Стойте… Вы хотите и коллаген мне в грудь?
Он терпеливо улыбается.
— Нет, Эмили, коллаген для ваших губ.
— Моих губ?
Его губы опускаются вниз.
— Да. Байрон говорил и о ваших губах… Я думал… — Он заглядывает в папку. — Да, — говорит он через мгновение. — Да. Все здесь. Верхняя и нижняя. Ну, давайте-ка посмотрим…
Доктор Риксом берет новую пару перчаток. Я сжимаюсь.
— Вы говорили с Байроном? Когда?
— Вчера. Конечно, говорил. Я всегда говорю с Байроном перед тем, как провести консультацию с любой из его девушек.
— Но…
— Помолчите пока, мисс Вудс. Просто замрите. Так-так. Да, я понимаю, о чем он. Верхняя губа довольно тонкая. Нижняя, вообще-то, тоже. У вас есть какие-нибудь пожелания по поводу формы? Актриса, которой вы восхищаетесь? Потому что после осмотра я бы сказал, что у нас целый спектр возможностей…
Я уныло бреду по Сентрал-парку и пытаюсь разложить все по полочкам: а) я модель; б) я физически несовершенна; в) часть этих несовершенств можно исправить хирургическим путем. И если а), б) и в) верны, то надо выбирать размер «D» — или все-таки «С», я еще не решила. Почему бы и нет? И вообще, я далеко не первая модель, которая пойдет на пластическую операцию. Конечно, об этом не говорят — считается, что мы красавицы от природы, без всяких усилий — но очевидно, что так бывает часто. Иначе доктор Риксом не предложил бы мне скидку агентства «Шик» (10 процентов с одной, 15 процентов с двух или более услуг). Кроме того, как подчеркнул Байрон, изучая мою подкрепленную подплечниками грудь, импланты — это предпринимательские расходы, не облагаемые налогом, и я отработаю их многократно — небольшая цена за шикарную грудь и сексуальные губки.
Я добираюсь до восточного края Сентрал-парка, поднимаюсь по лестнице зоосада и пробираюсь между машинами. Мать Пикси каждое лето проводит в своем тридцатикомнатном «коттедже» с третьим мужем, и подруга пригласила меня пожить в одной из «свободных спален» у них в квартире. На Пятой авеню. С террасой. Днем Пикси будет проходить практику в аукционной фирме «Сотбис», а я буду работать моделью. А вечера будем проводить на танцполе в самых лучших клубах. Лето намечается просто шикарное.
— Привет! Как денек?
Пикси, распростертая на диване, в синей наглазной маске, с охлажденным шоколадным напитком на столике, выглядывает из-под маски и вяло машет мне рукой. Потом стонет и плотнее прижимает маску к вискам.
— Ужасно! Просто ужасно! — стонет она. — Я веду картотеку, Эмили. Представляешь? Кар-то-те-ку! Я умоляла и просила всех, кого знала, чтобы получить эту работу, а теперь я какая-то несчастная секретарша. Учитывая, что я знаю о Neue Sachlichkeit больше своего босса, это просто преступление! С другой стороны, мне восемнадцать лет, а у них много желающих работать, так что нужно с чего-то начинать, верно? Верно! Как твой день? Что-нибудь интересненькое?
— Э-э, ну… — Я иду на кухню. — Байрон хочет, чтобы я сделала пластическую операцию, — кричу оттуда я.
— Пластическую операцию?!
— Да. Еще напитка налить?
— Да! То есть нет! Пластическую?! — кричит она. — Какую?
Я роюсь в холодильнике.
— Губы! Грудь!
— Ты смеешься!
— Не-а! — Я обнаруживаю диетическую колу и достаю ее. — А врач считает, что мне нужно сделать размер «D». Представляешь? «D»!
— Ты уже ходила к врачу?
— Ага!
Несколько секунд я занимаюсь тем, что достаю бокал и лед. Когда закрываю морозильник, за дверцей оказывается Пикси с ничего не выражающим лицом и синей маской на лбу.
Я чуть не роняю бокал:
— Ой, блин!
— Ты к кому ходила? — спрашивает она. — К какому врачу?
— Доктору Риксому.
— Кому-кому?
Я подробно рассказываю Пикси о своем визите к пластическому хирургу.
— «Бинго»? — бормочет она. — «D»?.. Губы?
Черт… Пикси засасывает щеки, мне эта гримаса знакома.
— Не одобряешь, да? Ладно, дай я угадаю: у тебя есть подруга, которой пять раз сделали плохую грудь. Но я же еще не сказала, что решила! Я только думаю! Думаю! Это мне нужно для работы! Это предпринимательские расходы — ты кому звонишь?!
— Маме. Надо навести справки.
Мать Пикси в светской рубрике называют Сэнди Смайс, а в миру — Силли Сэнди. «Силли» не от слова «глупая», а от слова «силикон». Я бросаюсь вперед.
— Нет, Пикси! Нет!
— Нет?! — Пикси загораживает от меня телефон. — Эмили, если ты ложишься под нож, это, блин, будет не с хирургом, который сидит в Сентрал-парке и предлагает оптовые скидки! — кричит она и давит на телефонные кнопки.
— Пикси, пожалуйста, положи трубку и УСПОКОЙСЯ! Я же сказала, я думаю, я еще не решила!
После мучительной паузы Пикси кладет трубку.
— Спасибо.
— Пожалуйста. — Явно решив, что ей все-таки хочется пить, Пикси достает из холодильника бутылку. — Так сколько у тебя времени, чтобы решить?
Я молчу. В приемной доктора Риксома мне сказали, что у него как раз освободилось время из-за чьего-то отказа, а иначе придется ждать шесть недель.
— Тридцать шесть часов.
Меня покрыли шоколадные брызги.
— Очуметь! Что же мы тут стоим? Надо же бежать разузнавать!
Пикси тараторит:
— Купим порнографический журнал в киоске, нет, погоди, есть клуб под мостом Квинсборо…
У меня план получше; правда, его нужно претворять в жизнь в одиночку. Один телефонный звонок, и время пошло.
«Иль солеро» — итальянское кафе в районе «Утюга», неподалеку от «Шик». Кафе открылось недавно, симпатично обставлено, но не настолько, чтобы посетители очень уж засиживались. Во вторник в три часа дня я здесь одна. Через десять минут заходит Грета.
— Привет, крошка!
— Привет!
У Греты выходной, сказала она мне по телефону. Супермодель одета в белую кашемировую водолазку и выцветшие, рваные джинсы. Волосы собраны в хвостик. Лицо не накрашено. Конечно, она все равно красавица, но, обняв ее, я удивляюсь, какой она стала хрупкой. Когда я отстраняюсь, замечаю, что у Греты темные круги под глазами.
— Ужас! Я совсем не выспалась из-за этих перелетов, — говорит она, отодвигая свой стул.
А, понятно…
— Много летаешь?
— Только что вернулась с Анд.
Мы какое-то время обсуждаем Анды и другие экзотические места по всему миру. Мне почти нечего рассказать, а вот Грета, если ее послушать, последние два месяца побывала чуть ли не на всех горных хребтах Северной и Южной Америк. В горном сухом климате можно найти прекрасный фон для осенних коллекций, которые как раз сейчас снимают.
После этого мы ненадолго вспоминаем Доминиканскую Республику, в основном ограничиваясь восклицаниями вроде «Тедди был странный!» или «Меренга — это чудо!».
— Короче… — Грета отрезает крошечный кусочек курицы. — Хорошая была поездка.
— Да, точно.
— Я рада, что ты позвонила.
— Я тоже.
Грета отпивает воды. Я глубоко вдыхаю. Ну вот, все по верхам обсудили, обед почти закончился. Пора переходить к делу.
— Грета, с тех пор, как мы в последний раз виделись, я немного набрала в весе.
Грета сочувственно улыбается и ждет продолжения. Ну да, конечно, она заметила, как я — ее хрупкость и темные круги под глазами. Я смущенно оправляю рукава рубашки и придвигаю стул к столу, а потом продолжаю.
— И теперь я должна сбросить вес или… э-э… или…
О боже! Это сложнее, чем я думала. Сложнее и глупее. Что я вообще себе думала? Мы ведь об этом никогда не говорили! Грета не упоминала о них даже вскользь!
Я только знала, потому что видела… чувствовала… мне так показалось.
Грета внимательно смотрит на меня.
— Или мне придется ставить импланты, — заканчиваю я.
Она ерзает.
— И ты хочешь, чтобы я рассказала тебе, как это.
— Да…
Я хватаю свой стакан воды и пью залпом. Ужасная ошибка. Ужасная!
Но Грета меняется до неузнаваемости.
— Я их обожаю — обожаю! — выдыхает она. — О-бо-жа-ю!
Супермодель потряхивает бюстом. Официант, которому повезло это увидеть, держит кувшин с водой, которая после нескольких движений соска переливается через край стакана в тарелку и мне на колени.
— Allora, allora! Простите, умоляю, простите!
Грета смотрит, как зардевшийся официант бежит за полотенцами и салфетками.
— Видишь? Такого бы раньше никогда не было. У меня была такая, ну, знаешь, спортивная фигура.
— Да ну, серьезно? — Я снимаю с брюк лист эндивия.
Грета берет с тарелки нетронутую булочку и разрывает ее. Шмяк! Половинка булки ложится на скатерть жалким подобием блина.
— Вот такая.
Я опускаю глаза.
— Перестань, крошка, ты как минимум целая булочка!
Господи, спасибо и на этом.
— А теперь? У тебя размер…
— «С».
— Не «D»?
Моя спутница чуть не падает со стула.
— «D»?! Конечно, нет! «D»! Да я бы не влезла ни в один дизайнерский образец, значит, прощай показы, и редакционный материал тоже — а это сгубило бы мою карьеру.
Даже не говори мне, что хочешь «D»!
— Что ты!
Грета нарочито промокает лоб.
— Делай себе «С», максимум, вот мой совет — и даже не думай! Тебе дико понравится! Шикарное капиталовложение! Тогда я скажу про тебя Джули Бейкер, она возьмет тебя в «СИ», я точно знаю! И нас обязательно пошлют куда-нибудь вместе. Ура, будет так весело! Вот увидишь, когда познакомишься с Уолтером Йооссом. Он самый классный фотограф! Он будет снимать нас вдвоем! Супер!
— Да, да, — говорю я, хотя думаю совсем не о снимках вдвоем, а о собственном соло на обложке. С пышным бюстом, в белом открытом бикини — открытом, но не слишком, а в меру. Я буду улыбаться, слегка и понимающе. Мои волосы будут развеваться. Небо будет оранжево-розовым. В облаках будет написано «Спортс иллюстрейтед». А внизу надпись: «Дива на Мальдивах!».
— Конечно, после операции будет дикая боль, — продолжает Грета.
О-о…
— Правда?
— Еще какая. Грудь болела страшно — страшно! — Грета давит несчастную булочку. — Я больше недели пила болеутоляющее лошадиными дозами. Только через три недели перестала морщиться, через пять смогла махнуть рукой, чтобы вызвать такси. Это было ужасно!
Звучит и вправду ужасно.
— А теперь?
— Ну, теперь не болит.
— Нет… Я хочу спросить, как они теперь ощущаются.
— Ну, правая немножко онемела, что странно, потому что она как раз была более чувствительной. Врач говорит, что со временем чувствительность может вернуться, но если нет, ничего страшного. Все-таки что-то я еще чувствую.
Грета подкрепляет свои слова, стуча чайной ложкой по соску. На кухне что-то громко падает.
— А так ничего, — говорит она. — Только шрамы под мышками. Но они почти незаметны, и на фотографиях их все равно затирают.
Полезная информация, но все-таки мне еще многое неясно.
— Но какое ощущение у тебя в груди? Они тяжелее, чем раньше? Жестче?
— Плотнее.
— Намного?
— На чуть-чуть.
— Что значит «чуть-чуть»?
Грета закусывает губу и смотрит вдаль, явно пытаясь вспомнить Жизнь До Силикона (операция кажется мне важнейшим рубежом, почти как переход от эпохи до Рождества Христова к нашей эре). Потом она пожимает плечами.
— Не знаю, — говорит она. — Сама смотри.
Грета берет меня за руку, и я замечаю, что все официанты «Иль солеро» замирают. Простите, ребята, шоу закончилось! Я сама беру Грету за руку.
— Пошли!
Туалет — одна большая кабинка. Достаточно большая, чтобы двое человек могли сделать там все, что взбредет в голову. Например, чтобы Грета бросила на пол сумочку «Мод Фризон», вытащила руки из рукавов, расстегнула лифчик и сказала:
— Трогай.
Я погружаю палец в грудь Греты. Он отскакивает.
— Не так! Это же не желе! — упрекает меня она, хотя ее грудь действительно дрожит как желе. — Ты хочешь знать, как они на ощупь? Так щупай!
Я сжимаю пальцы. П-пяу! Грудь плотная и твердая; на секунду мне показалось, что я сжимаю один из этих мячиков для снятия напряжения, что обычно лежат на кассах в магазине. А потом грудь пропадает: Грета садится на корточки, раскрывает сумку и начинает яростно в ней копаться.
Коробочка серебряная и немного оцарапанная. Интересно, что же стало с золотой, но я не спрашиваю. Я просто смотрю, как обычно, и жду, пока она достанет ложечкой кокаин, соберет в кучки и разделит на длинные тонкие дорожки. Грета даже не замечает, что я молчу, — она ушла в себя, я ее вижу, но ее здесь нет. Или ушла я. Я стала соринкой. Мухой на стене. Я ничто. И лишь когда моя подруга втянула три дорожки из четырех с края белой керамической раковины, я возвращаюсь. Она протягивает мне серебряную соломинку.
— Вот, крошка! Это тебе.
«Изредка, — говорила мне Грета. — Я нюхаю его изредка». И я поверила. А теперь не верю. Почему? Что изменилось? Она похудела? Недоспала двадцать часов? Коробочка серебряная, а не золотая? Унции, дюймы, цвета. Ничто. Но этого достаточно. Достаточно, чтобы поверить: может, Грету и создал Бог, но она не ангел. Она всего лишь девушка с расширенными зрачками и сопливым носом. Похудевшая и осунувшаяся, слишком худая для своих имплантов. Девушка, которую не увидят в юбилейном номере «СИ» ни пять, ни десять, ни двадцать лет спустя. Потому что Грета исчезнет.
Грета встает и подходит ко мне, помахивая соломинкой. Ее голос дразнит и мурлыкает:
— Ну же, крошка, я знаю, ты этого хочешь! Он тебе раньше так нравился. Он… и я.
Я отказываюсь от кокаина. На поцелуй отвечаю — из жалости.
— Я не пойду на операцию.
Байрон морщит лоб. Открывает рот, чтобы возразить, но я не дожидаюсь звуков.
— Я лучше буду «человечком из палочек». Я мигом сброшу вес, — заявляю я. — «Оптифаст», диета «Беверли-Хиллс» — что хочешь.
Я смотрю на своего агента. От короткой стрижки его глаза кажутся больше, взгляд — пронзительнее.
— Лондон, — наконец произносит он.
Лондон? Почти все диеты называют местами, где можно носить бикини, а не теми, где на обед подают блюда с пугающими названиями вроде «Жаба в дыре» или «Пятнистый Дик» или в этом и есть смысл?
— Что за диета?
— Это не диета, а город, — отрезает Байрон. — Если не хочешь на операцию, тебе стоит поработать лето там. В Лондоне любят грушевидные формы: та же Ферджи, мадам Эдна и так далее.
Джастина поднимает глаза от таблицы.
— Мадам Эдна из Австралии, — говорит она.
— Мадам Эдна — мужчина, — поправляю я. Мне кажется, это важнее.
— Кому какое дело? — кричит Байрон, выведенный из себя нашими мелкими придирками. — Главное, что в Лондоне ты добьешься успеха! Ты станешь звездой.
— Звездой?..
Дальше события развиваются быстро. Джастина и Джон звонят во все агентства и бюро путешествий. Я иду домой, чтобы поделиться новостью и собрать вещи.
Изменение планов всех устраивает. Пикси сперва огорчается, но потом заявляет: «Пожалуй, лучше, что ты не сделаешь себе грудь, пока учишься в универе. А то вместо Пятницы станешь Сиськой». Отец, вволю похваставшись беспроводным телефоном, который наконец поставил («Так, я уже на веранде. Так, я уже на пристани — ты представляешь, Эмма? На пристани!»), говорит: «Лондон? Прекрасно! Ты же все это проходила! Лондон — это Диккенс!» Афоризм кажется ему таким удачным, что он его повторяет. Даже мама — хотя я подозреваю, что она никак не оправится от моего высокого среднего балла — видит мою поездку в положительном свете: «Погружение в иностранную культуру всегда полезно».
Они не против, чтобы я провела лето в Лондоне. В самолете я решила, что я, пожалуй, тоже не против. Кто знает — может, это идеальное решение. Мало того, что Лондон — это круто: достаточно экзотическое место, чтобы ехать туда с паспортом, но не настолько экзотическое, чтобы пришлось освежать знание иностранных языков. Правда, там опасно для фигуры. Англия — страна пышек, жареного гуся и йоркширского пудинга — всевозможных пудингов. Пу-динг. Одно слово вызывает в воображении животы, нависающие над ремнями, жирные бока, ягодицы в складках целлюлита. Да, моя грушеобразная фигура придется в Лондоне как раз ко двору. А когда она исчезнет, исчезну и я. Я будто еду на курорт для худеющих, которые рекламируют на последних страницах журналов: «Сбрасывайте вес, наслаждаясь шикарными видами!» Итак, летом 1989 года я не была в восторге от подобной перспективы, но решила получить от поездки все, что смогу.