Я кручу на пальце свои лиловые трусики.
— И вообще, почему их называют джи-стринги? Что обозначает буква «G»?
— Джентльмены предпочитают девушек в зубной нити вместо трусов.
— Ну, спасибо, Джорд!
— Сама начала.
Джордан отхлебывает светлого пива. Мы сидим за кухонным столом в нашем крошечном съемном жилище и обильно потеем, потому что вентилятор не успевает остудить влажный июльский воздух.
— Кстати, — Джордан допивает пиво и протирает лоб влажным полотенцем, — ты еще не рассказала мне о съемках клипа. Как это было?
Я начинаю с красочного описания поцелуев с Голландским Мальчиком.
— Очуметь! Фу-у! Было мерзко?
— Ужасно.
— Вы и рты открывали?
— Чуть-чуть.
— И это было…
— Похоже на засовывание языка в кучу сырого ливера.
— Боже! — кричит она. — Боже!!!
— Скорее всего, потому, что Голландский Мальчик постоянно строил глазки другим мальчикам.
Джордан еле дышит.
— Нет, нет! Это ужасно!
— По-твоему, это ужасно? — говорю я.
И сама не замечаю, как рассказываю Джордан о сцене в ванной.
— Стой… ты купалась с Фоньей?
— Ага.
— Перед камерой?
Глаза Джордан. Голос. Они изменились.
— Ага.
— Значит, ты опять была голая.
— Ну, обычно люди не принимают ванны в бальных платьях, разве нет? — огрызаюсь я.
— И что вы делали?
— Ну, ты же знаешь.
Джордан ерзает на стуле.
— Нет, не знаю. Последний раз, когда я сидела в ванне с другой девчонкой, мы скрутили себе волосы в рожки и пытались утопить наших игрушечных человечков. Так что просвети меня! Ты терла ей спину? Лапала ее? Целовала?
— Боже, Джордан, хватит на меня нападать!
— Я не нападаю, я просто спрашиваю.
— Фигня! Ты меня не одобряешь!
— Нет, я просто удивляюсь…
— Вот видишь!
— …потому что это на тебя не похоже.
— Ну, я постоянно делаю что-то, чего ты не ожидала, правда? Наверно, ты плохо меня знаешь! — говорю я. Точнее, кричу. — И вообще, иногда людям приходится делать то, чего они не хотят, ради работы. Это называется жить в реальном мире! Быть взрослой!
Джордан делает глубокий вдох и проводит руками по кухонной стойке. Когда в разговоре возникает напряжение, она становится этакой вялой южанкой под магнолией. Эта черта меня дико раздражает.
— Может, и так, — наконец цедит она, — но… голубой моряк? Съемки голой? Игры в ванне с женщиной? Что дальше, Эмма Ли? Минет на диване во время кастинга? Стриптиз на сцене, чтобы опробовать несколько новых поз?
Я фыркаю.
— Да перестань!
Джордан моргает.
— Знаешь, мне кажется, я сижу в первом ряду на шоу «Она катится по наклонной плоскости».
— Что ж, приятного просмотра!
Вот и все, на этом беседа закончилась. По наклонной плоскости? Да что за фигня! Одна фотосъемка плюс одно видео. Две съемки. Это еще не плоскость. И вообще, кто бы говорил! Джордан прошлым летом работала на Капитолийском холме с сенатором, который, по ее выражению, «тыкал в мои груди, словно это пресс-папье». Ну, это ей не нравилось, знаю, но она ведь не ушла? А этим летом она работает на торговом этаже на Уолл-стрит с ребятами, которые, по ее описаниям, тоже отнюдь не мальчики-хористы — да и она не фиалка-недотрога.
Да, Джордан порет полную чушь. И, конечно, меня не знает, потому что, если честно, мне понравилось фотографироваться топлесс. Это было сексуально. Это было весело.
Видеосъемки понравились меньше.
Ну, ладно — не было бы фотосессии, не было бы и клипа. Наверное, это тоже правда.
Несколько дней я все это пережевываю, а потом иду в «Шик», намереваясь поговорить с Джастиной о том, чтобы (может быть) удалить снимок топлесс из моего портфолио.
— Привет, Алистер!
— Здравствуйте, «Шик». Будьте добры, подождите… Эй, гори, гори, звездочка! — Алистер нажимает кнопку. — Она пришла!.. Чем могу вам помочь?
Э-э. Ладно… Я отбиваю ладонью протянутую ладонь Алистера и подпрыгиваю: Байрон барабанит по стеклу своим кнутовищем и яростно машет, несмотря на то, что у него в офисе четыре человека, а к уху прижат телефон. Я машу в ответ.
— Эмили!
— Привет, Эмили!
Модели-близняшки Карменсита и Женевьева одной парой рук вцепились в мои, другой суют мне блестящую пригласительную карточку.
— Это на вечеринку по поводу нашего семнадцатилетия! — говорит одна.
— Вустер, дом сто пятьдесят! — говорит вторая.
— Сможешь прийти?
— Пожалуйста, приходи!
— Ого! Ой, спасибо, с удовольствием. — Я перевожу удивленный взгляд с одной на другую. Я даже толком не знаю, кто есть кто. До сего момента мы едва обменялись парой слов — это учитывая, что нас трое.
— Здорово!
— Увидимся там!
Хм-м! Запихнув приглашение в свою новую сумочку «Шанель» — подарок самой себе за клип, — я ухитряюсь дойти без инцидентов до стола заказов, где, как обычно, все агенты сидят на телефонах и занимаются своим делом.
— …я вам уже сказал: не двадцать пятого или двадцать шестого — это занято! Могу дать вам третью очередь двадцать седьмого, но не больше. Вы уверены, что вам не подойдет середина августа? Потому что тогда у Эмили может найтись время…
— …честно говоря, я не уверен, что возможно перелететь с Сейшельских на Мауи за полдня. Мой совет вам: возьмите другую девушку, потому что план Эмили не вместит…
— …все верно: «Редкен» заказали ее для шампуня, «Л'Ореаль» — для краски, так что если Эмили нужна «П&Г», это будет для кожи, и лучше им поторопиться…
— Да, да, я записала вас, обещаю… простите, вы не можете подождать? Эмили! — Лайт вытягивает руку, словно пытается меня поймать. — Кто твой телевизионный агент?
— У меня нет телевизионного агента, — говорю я.
Телевидение? «П&Г»?
— Эмили в настоящее время еще не определилась с представлением себя на телевидении, — говорит Лайт. — Но, может быть, вы скажете мне, что вам нужно? Я буду рада помочь…
Я нагибаюсь к Джастине так близко, что чуть не сажусь на нее.
— Что происходит?!
— Так… — Джастина поднимает палец, потом проводит по моему расписанию несколько раз: все заказано. — Да, поняла. Мауи с пятого по восьмое… Да, естественно, люкс… Да… Поняла… Ладно, до свидания! — Кладет трубку. — Ты — вот что происходит.
— Ты горяченькая, горяченькая, горяченькая! — кричит Стивен.
— Аж дымишься! — кричит Джон.
Лайт забирает мое расписание у Джастины.
— Прекрасно, — говорю я. — Но почему?
Вокруг удивленные лица.
— Ты что, не знаешь?
— Это ты-то не знаешь?
— Эмили, как ты можешь не знать?
— Эмили! — блеет Алистер из интеркома. — Байрон срочно вызывает тебя в офис!
— Как — клип Тома Бреннера, конечно! — говорит Джастина.
— Видео?! Но как? Съемки были меньше недели назад! Клип еще даже не вышел!
— Эмили!
Глава «Шик» с удовольствием говорит по телефону.
— …Да, да, она все еще встает с постели меньше чем за десять тысяч. — Байрон разворачивает свой стул. — Ты! — одними губами шепчет он. — Знаю: она стерва, но правда я бы мог поклясться, что Линде платят гораздо больше, а ты? Я абсолютно уверен, что помог бы ей добиться большего. Ты ведь замолвишь за меня словечко? Ну, ладно, мне пора. Эмили!
Вдруг мне застилает глаза красная ткань жакета для верховой езды.
— Ты гений! Ты чудо! — Он целует меня по разу в каждую щеку. — Твое видео — самая горячая штучка! — По второму разу. — Ты звезда!
Я возвращаю себе свое личное пространство.
— Но клип еще даже не вышел!
— И не выйдет, — говорит Алистер, внося два бокала воды со льдом и кусочками лимона. — Во всяком случае, в США.
Байрон кивает.
— Я скажу тебе три слова, Эмили, милочка, три лучших словечка, какие ты когда-либо услышишь: «Эм-ти-ви» запретило клип. Видимо, некая сцена в ванне не подходит юному зрителю. Ну, лично я думаю, что там ничего такого. С другой стороны, доверь снимать клип команде гомосексуалистов, и что получишь? Две голые Голайтли! — Байрон делает паузу, чтобы расхохотаться над собственной шуткой, и продолжает: — Но я скажу: слава богу, что есть пуритане, потому что это лучшее, что могло произойти в твоей карьере, Эмили. Правда-правда! Потому что из-за запрета про клип начали писать в зарубежной прессе. Он занял первое место в Италии, в Австралии, а в Китае продается на черном рынке со свистом.
— Стой… Разве ты его видел?
— Конечно, видел! А ты нет? Ах нет, конечно: вот твоя копия. — Байрон поднимает со стола кассету. — Извини, я отдал Фонье ее копию, а о тебе забыл — и вообще, что мы столько болтаем? Давай откинемся на стулья и насладимся зрелищем! Алистер, свет! Мотор!
На стене напротив моргает синим двадцатидюймовый экран. Очевидно, что кассету уже смотрели, потому что показ начинается сразу со сцены в ванне. Фонья и я оживаем в мыльной воде.
— Ты посмотри на себя! — бормочет Байрон.
Я подхожу ближе. Из крошечных динамиков телевизора тихо играет до отвращения знакомая песня «Даун андер». На экране целый коллаж образов: длинный темный коридор. Потрескавшаяся плитка. Ванна на ножках. Пузыри, стекающие по мокрой спине. Камера приближается к руке — моей руке. Рука скользит по лопатке Фоньи, за ней — мои губы.
— Сексуальная кошечка! — кричит Алистер.
Мои губы постепенно поднимаются к затылку Фоньи, к ее уху. Язык задевает бриллианты.
— Суперэротично!
На такое я была согласна: спина, шея, ухо. Пока меня красили и украшали, Генри напоил меня шампанским (когда я согласилась на съемки, они с Томом разулыбались и стали носиться со мной как с писаной торбой). Пара бокалов — и я была готова.
— Сексуальная штучка!
Но дальше заходить я не собиралась. А Генри и Том хотели дальше: чтобы я ласкала грудь Фоньи, притягивала Фонью к себе, поворачивала ее губы к моим — стала, по их словам, «хищной соблазнительницей». Это мне уже не нравилось. И совсем не нравилась финальная поза в их описании: Фонья лежит в ванной, я на четвереньках над ней, и вода вытекает, вытекает, вытекает.
— О, камера идет кругом. Обожаю этот момент!
Генри и Том были настойчивы. Они уговаривали, подлизывались. Вылили мне в бокал все шампанское. «Ну, теперь поцелуй ее, позанимайся с ней любовью, давай!» — упрашивали меня. Я не могла, и все тут.
— Вот оно!
— Лучшая часть!
Нет, я так вела себя не специально. К тому времени я уже уяснила, что это действительно главная сцена всего клипа — да по самой длительности съемок было понятно. На экране будем только мы: я и звезда. Я буду купаться в ее лучах. Меня заметят.
Кроме того, я уже делала такое с Гретой на Карибских островах. Но тогда я приняла немало наркотика.
И до меня дошло, что я могу это сделать снова.
Я подозвала Генри. Он присел на корточки у ванны. «Мне нужен кокс». «Кока-кола?» «Нет, кокс».
Генри достал мне то, что я хотела, и кокаин довел меня до нужной кондиции.
— Вот этот кусок!
— Ага, где ты трогаешь ее руками!
— Вот здесь виден край ее соска. Видишь? Вот почему клип запретили!
— Или за этот кадр, где Эмили сверху!
Последний кадр клипа «Даун андер» — нас двое. Фонья лежит в ванне. Я больше не соблазнительница. Я выдохлась, я удовлетворена. Моя голова покоится на ее груди. Камера задерживается на Фонье (которая кажется такой же, как всегда: спокойной, тихой, покорной) и обзор расширяется. Последний кадр заполняют наши лица: Фоньи и мое.
Байрон ставит клип на паузу.
— Вот! Тебе нравится?
Я медленно киваю.
— Эмили, ты в норме?
— Обернись и посмотри на нас!
Когда я оборачиваюсь, Алистер ухмыляется, Байрон просто сияет, а прямо за ними, за стеклом, агенты лихорадочно отвечают на звонки.
Шесть человек работают на меня. Только на меня.
Байрон вытягивает руки.
— Я не думал, что ты на такое способна, — говорит он. Я подхожу к нему и даю себя обнять.
— Конечно, способна, — говорю я. — Раз плюнуть.
* * *
Очень быстро я получаю заказ на четыре страницы «Гламурных штучек» для «Гламур». Меня заказывают «Харперс базар» и «Вог» (да, американский «Вот» хочет, чтобы я и Фонья снимались в сюжете с бельем у Шелии Мецнер). Я работаю в каталогах в Мауи, Эл-Эй и Шотландии по новой расценке, две с половиной тысячи в день. Я снимаюсь в рекламе очков и линз, украшений, сумок и поясов. Мама хочет, чтобы я приехала в гости, но как успеть, если я лечу на Сейшелы? Съемки рекламы лосьона для загара. Правда, я бледная, как тротуары Нью-Йорка, но мне сделают темный глубокий загар ретушью.
Столько работы… а это только американские клиенты. Благодаря клипу я стала популярной и в Италии, поэтому снимаюсь в одном сюжете для «Леи» и в двух для «Амика» — и знакомлюсь с Альфредо.
— Он легенда! — ахает Байрон, узнав, что первый заказ от знаменитого фотографа подтвержден.
И он прав. Альфредо Робано уже больше трех десятилетий считается одним из лучших модных фотографов мира. Это впечатляет, если подумать, что к этому периоду относятся бурные семидесятые и наркотические восьмидесятые. Филиалы «Вог» по всему миру, «Ревлон» и «Ревеллион»; Энн и Кельвин Кляйн; Кристи Терлингтон и Кристи Бринкли — Альфредо работал со всеми и с многими другими. Его стена трофеев тянется вверх и вниз по лестнице и заворачивает. Альфредо приглашает меня на все съемки.
Спустя две недели, заработав уже сорок тысяч долларов, я иду в студию Альфредо на съемки другого сюжета для «Амика»: шесть страниц под названием «Ночь нежна» плюс проба на обложку.
Да, да: проба на обложку.
Мы снимаем обложку поздним утром, после того как отсняли два ролика на другой площадке. Время выбрано идеально: до того, как мой макияж начинает портиться, но после того, как я разогрелась и проснулась, так что все проходит без сучка, без задоринки. Да, я немного нервничаю, пока меня красят в гримерке, но как только выхожу на площадку, я расслабляюсь. Мне нравится Альфредо. Мне нравятся Кей-Ти, Ингрид и Эдуардо — его парикмахер, визажистка и стилист соответственно. Мне нравится Катарина, редактор «Амика». Даже жена Альфредо, Алессандра, топ-модель начала восьмидесятых, а также активный менеджер студии — активный, потому что хочет проследить, чтобы ее не поменяли на модель поновее — терпима. Нет перешептываний за спиной. Никаких «Я тебя люблю» или слез. Просто весело.
После пробы на обложку начинается сессия номер четыре: платье «Шанель» из бронзового ламе, с тоненькими лямками-спагетти, короткое, но с длинным, до пола, шлейфом, подбитым красным шелком.
Когда я выхожу на площадку, Альфредо присвистывает. Когда я становлюсь на платформу, он говорит:
— Делай сейчас, что тебе нравится. Просто двигайся, мне нужно много энергии.
— Ладно, тогда…
Я поворачиваюсь к Робу, ассистенту Альфредо.
Роб улыбается.
— «Сборка для Дивы» — включаю!
— Спасибо.
Я выхожу в свет прожекторов. Когда я только начинала работать моделью, я боялась сниматься в студии. На натуре всегда есть чем восхититься: ой, смотрите, щеночки! Вот это да! Продавец хот-догов! Но белый задник без швов — это ничто. Остаешься ты — и объектив.
А теперь именно за это я и люблю студию.
В колонках раздается треск, и студию заполняет мелодичный голос Бэрри Манилоу: «Her name is Lola, she was a showgirl…»
Я начинаю раскачиваться, сначала медленно, стараясь почувствовать платье и что в нем хочется делать.
«With yellow feathers in her hair and a dress cut down to there…»
Эдуардо машет кисточкой в такт песне. Ингрид и Кей-Ти шутливо стукаются бедрами. Фр-р, фр-р — вентилятор шуршит моим шлейфом. Я выбрасываю руку в сторону и склоняю голову набок.
— Идеально! — кричит Альфредо.
«She would…»
И начинается. Студия исчезает, а может, это я улетаю за ее пределы, потому что освещение, вентилятор и музыка становятся не внешними факторами, а будто наполняют меня изнутри. Сумасшествие? Может быть. Не знаю. Знаю только, что с каждым щелчком камеры, в меня вливается энергия, пока я не загораюсь тысячей ваттов. Это самое прекрасное чувство на свете.
Весь день проходит так же. Я знаю, что двигаюсь, но не могу сказать как. Я на вершине чего-то большого, огромного, может, даже на луче звезды. Я чувствую себя сильной и уверенной, как рок-звезда, только вместо тысяч орущих фанов передо мной объектив. И все. Я отдаю ему все, что у меня есть.
Когда съемки кончаются, я чувствую приятную усталость, но этот волшебный день еще длится. Следующая остановка — престижный жилой квартал, вечеринка по поводу двадцатилетия Пикси, гавайский пир в пентхаусе.
Правда, есть и напряженные моменты — например, я увижу Джордан, с которой до сих пор почти не разговариваю. Кроме того, придется терпеть начинающих финансистов, уверенных, что лучшее дополнение к коктейлю — фразочки вроде «Сегодняшняя волатильность акций «Пакрим» вызвала небывалую арбитражную игру» или «О боже, что творится с йеной!». Но это на меня не действует, я просто выхожу на воздух, протискиваюсь между пальмами в горшках и свешиваюсь с балкона.
Темно. В Сентрал-парке горят фонари, подчеркивая чернильную темноту мягким фиолетовым цветом. Все тихо, если не считать нескольких запоздалых бегунов, и кажется иллюзией, миражом, посланным успокоить усталых жителей Манхэттена. Прекрасным, но далеким. Потому что я поднялась высоко, я среди звезд.
Это правда. Впервые за долгое время мне кажется, что я парю над землей, что я огромна, как весь мир. Моя жизнь совершенна.
Лос-Анджелес. Бермуды. Озеро Тахо.
«Приезжай домой», — говорит мама, но я не могу.
В конце августа я еще более занята, чем раньше, и мои усилия оправдываются еще двадцатью тысячами. Я не получаю заказ от «Вог» (неприятно, но не трагедия: они вернутся). Зато меня приглашают из «Мадемуазель» на сюжет «Операция «Стиль» — шесть страниц леггинсов, беретов и тренчей. А знаете, что самое чудесное? Я снимаюсь на второй журнальной обложке: «Амика», я в три четверти в белом платье «Москино». Мне нравится. Редакторам тоже. Они приглашают меня для съемки новых страниц, включая еще одну пробу на обложку.
— Получается две, — говорю я, усаживаясь на стул в офисе Байрона.
— Одна обложка и одна проба, — поправляет Байрон. — Надо подождать и посмотреть, что будет.
— Хорошо. Я подожду и посмотрю! — Я указываю своим кофе со льдом на офис бухгалтера — как обычно, пустой. Кубики льда колышутся в жидкости. — Но я устала ждать чека.
Байрон изо всех сил старается принять удивленный вид.
— Разве мы с тобой не в расчете?
— Ты должен мне четыре тысячи — не меньше, — информирую я его.
Было бы больше, но я уже научилась ловить Жавье между черным ходом и его «мазерати».
Байрон играется с кнопками телефона.
— Тут я не смогу тебе помочь. Не в моей компетенции.
— Но Жавье на мысе Ферра.
— Всего на две недели.
— Байрон, хватит придуриваться, гони деньги! Я твоя новая девушка с обложки — которую ты не хочешь потерять!
Я шучу, но не совсем. Я пробую роль вздорной дивы, стервы, как учила меня Айяна. И это срабатывает: через мгновение Байрон открывает ящик и отрезает мне чек. Его «Монблан» прорезает тонкие темные ленты в бледно-зеленой бумаге. Он пододвигает чек ко мне.
Ну, я думала, что сработало…
— Эй, Байрон, чек-то на две тысячи!
— Теперь мы в расчете, — отвечает он.
— В расчете — за что?
— За 50 самых «Шик'арных» девушек.
«50 самых «Шик'арных» девушек» — название маркетинговой кампании, которую Байрон придумал этим летом, чтобы «создать новый модный образ агентства». (Пятьдесят — это новое количество моделей «Шик». В тот день отказались от двадцати пяти девушек). Как выясняется, дать название кампании было еще легко. Байрон не смог выбрать формат. И вот на протяжении нескольких недель его ранее спартанский офис заполняется образцами календарей, настольных ежедневников, игральных карт, футболок и ручек, так что теперь кажется, будто Байрон подрабатывает продавцом канцелярских товаров и всякой мелочи.
Я кручу брелок-образец. Потом со звоном бросаю его на стол.
— Так ты выбрал дизайн?
— Да, слава богу. Наконец-то! — выдыхает Байрон. — Мы выбрали основной формат портфолио: мягкая обложка, в черно-белых тонах. Простота. Классика.
— Простота, которая обойдется мне в две тысячи?
Байрон кивает.
— Но почему платить должны мы? — говорю я раздраженно. — Ты ведь нас вынуждаешь. А это ради агентства!
— Это вам же на пользу — так или иначе. — Байрон наклоняется ко мне, и черты его неожиданно озаряются. — Что такое две тысячи, если ты получишь тридцать три, потому что, Эмили, милочка, твой ролик с Джастином Филдсом получил подтверждение!
Я обегаю стол и обнимаю Байрона, чуть не опрокидывая свой напиток, что было бы вполне уместно. Рекламный ролик — по поводу которого я неделю назад проходила собеседование, и два дня назад они звонили — посвящен кофе, итальянскому кофе. Я всего лишь реквизит, а настоящая звезда — Джастин Филдс. Джастин, известный киноактер и один из «самых горячих парней Голливуда младше тридцати», по заявлению журнала «Пипл». Да еще тридцать три тысячи?
— Отлично! — выдыхаю я.
— И я о том! Клиент хотел заплатить двадцать восемь, но мы настояли.
Дополнительные пять тысяч заслуживают еще одного объятия. Когда я наконец отпускаю Байрона, он не отходит, а сдвигает с края стола стопку футболок и садится.
— Знаешь, Эмили, я тут подумал: этот ролик, пробы на обложки, клип с Томом Бреннером — все это действует, потому что ты работаешь на разные средства массовой информации и разные демографические группы, что расширяет твою базу клиентов. Еще добавить весенние показы, которые будут в следующем месяце, тебя увидят редакторы журналов, а это значит, у нас будут зимние номера, и тогда…
Байрон строит планы и выдумывает стратегии, рассказывает подробности о ролике и других грядущих работах — уже существующих и тех, за которые я, как он считает, наконец могу взяться. Мы говорим и говорим — двадцать минут, пока до меня не доходит очевидное.
— Байрон, ролик будет сниматься в первую неделю сентября.
— Верно.
— На этой неделе у меня начинается учеба в Колумбийском.
— Это что-то меняет?
Я опускаю голову. Байрон постепенно приближает свои глаза к моим. Я встречаюсь с ними взглядом. Темными. Серьезными. Внимательными. Тридцать три тысячи долларов, Джастин Филдс, глава «Шик» впервые за долгое время работает моим агентом — как я могу возражать?
— Нет, — отвечаю я.
Он сжимает мне плечо.
— Прекрасно! Просто прекрасно! Послушай, Эмили, ты сегодня занята? Дело в том, что будет славная вечеринка…
Кафе «Табак», возможно, было названо так в честь заведений, густо покрывающих каждый парижский бульвар, но само кафе отнюдь не обычно. Вообще-то летом 1990 года «Табак» — самое злачное место Нью-Йорка, особенно среди модного народа, который обожает его посеребренные зеркала, стены из рафии в черно-белых узорах. Сегодня все это тонет в аромате дынь и «Плюмерии» — последней марки духов, о которой дают самые лестные отзывы.
Я привстаю с алой банкетки, нахожу свое отражение и поправляю бретельку серебристого платья от Марка Джейкобса.
— О боже, какая прелесть! — кричит Пикси.
Вообще-то, у меня были на сегодня планы. Мохини, которая все лето проработала на каком-то новом телескопе — она прозвала его «Хабба-Бабба» — сегодня вернулась в город. Мы хотели это отметить, только не знали, где собраться. Когда Байрон сказал мне, что я могу взять с собой друзей, мне показалось, что я нашла идеальное решение: шикарная атмосфера, напитки без ограничений, все красиво и ароматно.
— Туфли со шнурками вон на той девушке совсем перекрывают кровообращение!
— Какое кровообращение? Она слишком худая, в этих венах вообще нет крови!
Чем я думала? Мои подружки обменивались новостями приблизительно 2,2 секунды — и на этом все, ведь мы поддерживали связь все лето, — после чего сразу направили всю вычислительную мощь своих умных черепушек на куда более важные вопросы.
— У этой девушки глаза расставлены ужасно широко!
Я перевожу взгляд с Лискулы на Флер.
— Как у мухи!
— Честно, я думала, что они все красивее!
— Я тоже!
— Если не считать тебя, Эмили, конечно.
— Эй, этот парень — вылитый Белый Кролик!
Подходит Алистер, достает из кармана жилетки платок и промокает лоб.
— Вот ты где, котенок! Я тебя уже обыскался! — восклицает он. — Байрон тебя зовет. Пошли!
Слава богу, а то у меня уже начала болеть голова. Протискиваясь мимо подружек, я следую за ослепительно блондинистой головой Алистера по коридору, пока мы не находим Байрона, одетого в щегольское сочетание черного «Армани» и розового белья. Байрон целует меня, что-то лепечет по поводу общения в массах, хватает меня за руку, и меня представляют как «вторую девушку в видео Тома Бреннера». Похоже, все этот клип видели и получили удовольствие. «Браво! Браво!» — хлопает Айзек Мизрахи. «Очаровательно! Просто очаровательно!» — говорит Тодд Олдхэм. Джей Макинерней хочет записать мое впечатление, Грейс Коддингтон хочет поздороваться, Оливер Стоун — выпить. Пэтрик Макмаллен отщелкивает половину пленки: я анфас и в профиль.
Головокружительные приветствия. Сильные мира сего. Байрон стискивает мою руку. Водоворот. Я возвращаюсь к подругам через добрых два часа, когда народ уже начинает расходиться и тяжелый аромат тысячи тестеров парфюма тонет в сигаретном дыме. Мои подруги (за исключением Пикси, которая, судя по всему, вот-вот превратит Тимоти Хаттона в очередного Пикселя) уже повеселились и снова собрались вместе. Когда я проскальзываю к ним, речь держит Джордан. Она заявляет внимающей ей аудитории:
— И мне пришлось ему сказать: «Простите, но экзистенциализм никак не связан с длинными волосами!»
Господи…
Стол взрывается смехом. Бен охает и вытирает глаза рукавом.
— Он ведь так не думал, правда?
— Мне кажется, думал.
— А он еще здесь? — спрашивает Мохини.
Джордан оборачивается и указывает на Джона, одного из моих агентов.
— А с чего это тебе вообще взбрело в голову говорить об экзистенциализме?
Джордан меряет меня взглядом поверх своего коктейля.
— Просто возникла такая тема.
— Возникла?
— Пока, Эмили! Позвони!
Я махаю на прощание Рейчел Хантер, потом Эсме. Бен фыркает.
— Если эта девушка была бы еще худее, ей бы пришлось ставить капельницу!
Ха. Ха. Ха.
Во мне вспыхивает злость. Я смотрю на своих друзей и мои глаза, словно лассо, связывают всех вместе. В конце концов, они же поддержали мою идею! И даже неплохо провели время. Так зачем все портить? Ну, с меня хватит!
— Если все здесь такие глупые и страшные, почему бы вам не уйти?
У них отваливаются челюсти. Потом начинаются протесты.
— Эй… нет, Эмили, мы просто шутили!
— Да, вечеринка классная!
Вымученные улыбки. Встревоженные взгляды. К чертям это все, я ухожу.
— Пока! — Я вскакиваю.
Бросаюсь прочь, но застреваю в толпе, которая спускается по лестнице. Я уже почти продвинулась вперед — все в порядке, — и тут меня трогают за плечо. Джордан хочет извиниться? Хини? Я оборачиваюсь. Это модный редактор Полли Меллен.
— Хорошая фотография, — говорит она. Дональд Трамп кивает.
— Да, шикарная и элегантная, мне нравится.
— Кто снимал? — спрашивает Марла Мейплз.
Я не имею понятия, о чем они говорят, пока Полли не указывает пальцем на лестницу, туда, где висит дюжина черно-белых фотографий над пролетом. Я уже видела их раньше: обычный ассортимент любого кафе: бульвар в дождливую ночь, натюрморт с грушами, обнаженная женщина с жемчугом…
Я вижу. И мои друзья тоже.
— Это… Эмили?
— Не может быть!
— Ш-ш!
Вот теперь я точно уйду. Я расталкиваю людей и бегу вниз по лестнице, мне нужен воздух. Время подумать. Прочистить голову. Выйдя на улицу, бегу. Потом — час спустя? Два? Кто знает? — я уже в парке у Вашингтон-сквер. Я опускаюсь на скамейку и роняю голову на руки.
Скамейку окружают продавцы наркотиков.
— Скажи, скажи, — шипят они, — что нужно хорошенькой девушке?
Здесь глупо покупать наркотики. Рискованно. Это парк, общественное место, у всех на виду, и кто знает, какого они качества? Скорее всего, поддельные или, еще хуже, смешаны с какой-нибудь отравой. И вообще, я уже давно их не принимала. И никогда сама не покупала.
Кокаин обжигает нос изнутри, но сейчас боль даже приятна. Я брожу по парку, обхожу его по периметру, как вырвавшееся из клетки животное, а потом спасаюсь в столовке неподалеку. Посетители — в основном студенты из Нью-Йоркского. Они все заходят и заходят, по двое и трое, у них налитые кровью глаза и покрасневшие лица, не от зубрежки — пока нет, — от вечеринок в честь начала осеннего семестра. Они веселые. Раскаты смеха заполняют зал.
Я больше не могу. Не могу жить в двух мирах.
Снова выйдя на улицу, я нюхаю кокаин. Я хожу. Несколько часов спустя — сколько, не знаю, не слежу за временем, — уже белый день. Я кое-как добираюсь до «Шик».
— Эмили, вот ты где! Я только что звони… — Байрон замечает мой размазанный макияж, все то же платье с металлическими пайетками, и прикрывает рот рукой. — Что с тобой? — ахает он. — Что происходит?
— Много чего, — говорю я. — Я бросаю учебу.
Глава «Шик» прижимает меня к груди. Улыбается. Я улыбаюсь в ответ. И если в следующие радостные минуты он и замечает, что мои зрачки великоваты, а ноздри немного опухли, он ничего об этом не говорит, совсем ничего.