После окончания съемок «Да Винчи» я все так же много работаю. Накапливаются предварительные заказы от «Мадемуазель», «Базар» и «Вог». Я снимаюсь на четырех страницах для журнала «Селф» («8 способов похвалиться своим здоровым телом»), для каталогов «Бергдорфс» и «Сакс». Я снимаюсь в рекламе для «Каролин Рём» и получаю заказ на ролик для «Пантин». Может, я и не встаю с кровати за десять тысяч в день, но за десять в неделю? Нет проблем.
Еще пара недель в таком же духе, и меня вызывают в агентство.
— Что случилось?
Джастина тыкает в какие-то бумаги ручкой. Начался сезон показов, и агентство превратилось в сумасшедший дом. Казалось бы, пятница, после обеда, а мой агент говорит так, словно у нее аппарат для искусственного дыхания.
— Байрон… и Франческа… они хотят… поговорить… с тобой, — скрипит она.
— Франческа? Кто такая Франческа?
Она бросает полный желчи взгляд в сторону офиса Байрона.
— Она… там.
Глава «Шик» надел маску «я с ВИП-персоной» — такую же холодную и невыразительную, как задница «Давида» Микеланджело. Когда я закрываю дверь, он поглаживает себя по рубашке из хлопка пима и мурлычет:
— Франческа! Я с удовольствием знакомлю вас с Эмили!
Миниатюрная женщина с массой черных как вороново крыло кудряшек, в изящном бежевом костюме, сидит на краешке стула «Ле Корбюзье». Ее малиновые губы раскрываются в теплой улыбке.
— Здравствуйте, Эмили.
— Здравствуйте.
— Эмили, ты не могла бы… — Байрон описывает круг пальцем.
Я поворачиваюсь на триста шестьдесят градусов. Франческа смотрит на Байрона и кивает.
Он улыбается.
— Разве нет?
— Определенно.
— Я так и думал!
— Думал что? — спрашиваю я.
— Присядь, — говорит Байрон.
Я сажусь. Франческа садится на стул поплотнее, берет свою черную нейлоновую сумку с незнакомым мне треугольным логотипом и достает журнал.
— Вот, — говорит она. — Прямо из Италии.
Не может быть! Последний номер «Амика». Я на обложке в красном платье с вышивкой бисером от Версаче, в огромных золотых серьгах и с мегаваттной улыбкой. Обложка номер два. Я это сделала!
— Здорово!
— Это моя новая любимая обложка. Сразу поставим тебе в композитку, — говорит Байрон.
Франческа кивает:
— Очень красивая. Альфредо Робано очень уважают в Милане — еще одно очко в пользу нашего выбора.
Я поднимаю глаза.
Байрон скрещивает пальцы.
— Эмили, Франческа — агент по поиску талантов для «Серти», самого крупного и успешного агентства Милана. Они хотели бы с тобой поработать.
— Очень хотели, — подчеркивает Франческа и трогает меня за предплечье. — Ваш клип, обложки, ролик с Джастином Филдсом — все это вызвало в моей стране огромный интерес к Эмили Вудс.
— Вот-вот начнется сезон показов, так что время выбрано идеально, — добавляет Байрон.
— Значит, вы хотите, чтобы я поехала сразу же.
Франческа пожимает плечами.
— Сегодня, завтра, в воскресенье — как вам удобнее.
Показы в Италии. Когда я была в Европе, то пропустила все показы — слишком много работала, чтобы ходить на кастинги. Теперь мне предоставляется новая возможность.
— И я буду жить… где?
— Об этом мы уже позаботились, — говорит Франческа. — У нас постоянная договоренность с очаровательным пансионом — конечно, учитывая сезон, первые несколько недель там будет небольшое столпотворение; но потом станет гораздо спокойнее.
Недель?
— Вы хотели сказать, дней…
Кудряшки качаются из стороны в сторону.
— Нет, недель.
Байрон улыбается. У меня нет конкретных мыслей, просто чувство, что из живота по рукам и ногам течет озноб.
— На сколько вы меня приглашаете?
— О, не меньше чем на три месяца, — говорит Франческа. — Хотя идеально было бы шесть.
Я пытаюсь обратить все в шутку.
— О, я была бы рада приехать на полгода, но я здесь так занята! И у меня квартира, подруги… Я просто не представляю себе, как…
Я жду, что Байрон скажет: «Ни в коем случае! Я не могу расстаться с такой хорошей девушкой так надолго!»
— Разве тебе не интересно?! — чирикает он. — Милан тебе понравится!
— Что?!
Видимо, моей фразе хватило жара, потому что Байрон поворачивается к Франческе и говорит:
— Вы извините нас на минутку?
— Конечно.
Мы выходим в коридор. Байрон хватает меня за руку.
— Эмили! Ты ставишь меня в неловкое положение!
— Я тебя ставлю в неловкое положение?! А ты меня — в дурацкое! — злюсь я. — Что происходит? Почему я должна ехать на полгода в Милан, если у меня столько работы здесь — а еще никто не видел вторую обложку. У меня вторая обложка! Я добилась этого! Ты снова мой агент, Байрон! Я снова на стене трофеев!
Я хочу подкрепить свои слова наглядной демонстрацией, но второй обложки «Амика» нет. Первой тоже.
— Байрон, ты отстал…
Я замолкаю. В верхнем ряду — обложка итальянского «Вог» с Фоньей. Вышедшая несколько недель назад.
Меня снова бьет озноб.
— Байрон, что происходит?
— «Амика» выходит еженедельно, а мы не вешаем на стену еженедельники, — нежно говорит Байрон. — Никаких второсортных журналов, свадебных журналов и еженедельников — ты сама знаешь.
Не знала.
— Почему нет?
— Потому.
— Но почему?!
— Потому что они не того калибра, — говорит Байрон тем же сладким голоском. — Мы не вешаем и журнал «Нью-Йорк», если это тебя утешит.
Не утешает. Я никогда не работала на «Нью-Йорк». У меня две обложки, но не от «Нью-Йорк». А если они не на стене, значит…
— Как я понимаю, таким образом ты хочешь мне показать, что не будешь моим агентом?
Байрон гладит меня по голове.
— Сегодня? Не буду. Но наверняка буду, как только ты вернешься.
Теперь я разозлилась. Злость жалит меня и ослепляет. Я беру журнал «Амика», который непонятно когда успела свернуть в трубку, и бью им по ладони. Шлеп!
— Ты меня отсылаешь! — кричу я.
— Потому что тебе нужно ехать.
— Почему?! У меня все так здорово получается!
— Неплохо, — говорит Байрон.
Неплохо?
— НЕПЛОХО? — Шлеп! — Байрон, помнишь вечеринку в кафе «Табак»? Сколько внимания мне уделили Айзек, Тодд и Грейс? Грейс Коддингтон из «Вог»! «Вог» постоянно меня заказывает!
— А ПОТОМ ОТМЕНЯЕТ! — взрывается Байрон.
Щиплет в глазах. Коридор кружится. Франческа смотрит на нас через стекло.
— Эмили, я буду резок, — говорит Байрон, словно это для меня новость. — Ты сделала основательную — очень основательную — карьеру, но никто из высших эшелонов не спешит тебя заказать. Никто. И Грейс, и остальные — понимаешь? У них не возникла покупательская лихорадка. И, как я вижу, добиться этого можно лишь одним способом.
— Показы.
— Верно.
Я смотрю на стену трофеев и ничего не вижу. После той вечеринки из «Вог» меня выбирали (и не брали) трижды — ну и что? Когда-нибудь они поймут, я уверена!
Байрон гладит меня по плечу.
— Эмили, поверь мне: если они стремятся тебя заказать во что бы то ни стало, они этого не сделают никогда. Это не первый раз в моей практике.
Я молчу. Он продолжает.
— Ты пропустила показы в Нью-Йорке из-за работы. Не пропусти и Милан — тем более, когда тебя уже выбрали на несколько показов.
Я навостряю уши.
— Правда?
— Угу. — Байрон загибает пальцы. — Ферре, Ферретти, Конти…
— Конти отвел на меня время?
Байрон улыбается.
— Да. Я знаю, тебе не нужно объяснять, как много это значит…
Нет, не нужно. Хотя в итальянской моде несколько лидеров, король лишь один — Тито Конти. Этот модельер получил за свою женскую и мужскую одежду бесчисленные награды. Бутики под его именем открыты по всему миру. Но самое главное, его имя — это сильнейшая марка, синоним успеха. Если одеваешься в «Конти», значит, ты достиг успеха. Если я буду на него работать, значит, я тоже успешна. Все топ-модели участвуют в его показах; там бывают все знаменитые редакторы. Получить заказ от Тито Конти значит поймать синюю птицу.
Байрон сжимает ладонями мои щеки.
— Эмили, милочка: тебе дают шанс — пожалуйста, воспользуйся им!
— Значит… ты едешь в Милан?
— Ага.
Джордан садится рядом с Пикси, я подвигаюсь, освобождая место Мохини. Мои подруги отменили совместный завтрак на прошлой неделе и на этот раз хотели поступить так же, если бы я не позвонила им и не сообщила о грядущем отъезде. И вот они пришли в «Томз Дайнер» с пятнадцатиминутным опозданием, все в байках разных цветов, включая Джордан, которую такой ненакрашенной я еще никогда не видела — вполне вероятно, что она встала с постели пять минут назад.
Джордан барабанит ладонями по столешнице.
— На сколько едешь?
— На три месяца, может, больше.
— Круто! — говорит Мохини, открывая меню.
— Да, везунчик ты! — пищит Пикси. — Италия прекрасна: архитектура, искусство…
— Правда? — переспрашиваю я. — Даже Милан? Я слышала, он скорее промышленный центр.
Она пожимает худыми плечами.
— Ну да, но на поезде рукой подать до Флоренции, Венеции, Портофино, Тосканы…
— Можно ездить по выходным! — добавляет Мохини.
— Ну да… — бормочу я.
— Ты здорово проведешь время! — говорит Джордан.
Прелестно. Нет, правда. Я не хотела, чтобы мои подруги огорчались. Я хотела, чтобы они улыбались мне сияющей улыбкой, как на конкурсе красоты, и я бы улыбалась им в ответ, пока лицо не заболит.
К счастью, Никос, самый ворчливый официант этого заведения, подходит к нам, и наши щеки наконец-то могут отдохнуть.
— Хватит обо мне, — говорю я, как только кофе разлили и Никос удалился. — Вы-то как?
Мохини подпирает щеку ладонью и вздыхает.
— Три недели семестра, а у меня уже завал!
— В хорошем смысле, — поспешно говорит Джордан. — Правда, Хини?
— Да, в хорошем, определенно! — поправляется Мохини, кивая головой так энергично, что кажется, ее очки вот-вот отправятся в самостоятельное путешествие.
Хм-м-м… Я внимательно смотрю на Джордан, но та роется в своей сумке с книгами.
— Короче, очуметь! Эм, наша комната просто супер! Помнишь Кевина и Дейва, ребят напротив? Так вот, они устраивают ужаснейшие вечеринки! — провозглашает Пикси и пускается в подробное описание нескольких свежих примеров — ссор, знакомств и перепитий, совершенных случайной выборкой гостей.
— Не заскучаешь. — Я отхлебываю воды; неожиданно очень захотелось пить. — А как занятия в этом семестре? Здорово, наверное, когда перестали много всего задавать. — Именно этого я больше всего ждала от второго курса.
Джордан раскидывает руки в стороны.
— Да, как только построишь прочный фундамент, можно и в свободный полет!
Все трое разражаются хохотом.
— Вы что? — спрашиваю я.
Очевидно, она кого-то копирует, я только не знаю, кого.
— Это профессор Клайбер, — наконец выговаривает Пикси.
— Он ведет введение в архитектуру, — объясняет Мохини.
— Я знаю, кто такой профессор Клайбер! Это я предложила к нему записаться! — огрызаюсь я.
Они такие рассеянные — это просто невыносимо!
— Конечно-конечно! Какая я глупая, забыла. Извини! — Мохини так частит, что я уже стыжусь своей бурной реакции.
— Клайбер — это нечто, Эмма Ли, — говорит Джордан. — Настоящий истерик!
Пикси кивает.
— Такой смешной!
Я в предвкушении рассказа улыбаюсь.
— Правда?
— Трудно объяснить, — говорит Джордан.
A-а. Приносят еду. Мохини берется за сироп.
— Но Клайбер — это еще цветочек по сравнению с Думаи, — говорит она, выкапывая ров вокруг своих блинов.
— Этот мужик — просто козел! — говорит Пикси.
— Не то слово! — фыркает Джордан, поглощая яичницу с колбасой. — Бедная девчонка в первом ряду!
— Она даже плакала!
— Я такой грубости еще никогда не слышала!
— А что случилось? — спрашиваю я.
Понятия не имею, кто такой Думаи, но рассказа я вряд ли дождусь.
— Он очень гадко себя повел, — говорит Мохини.
— И все-таки надо было это видеть, — заканчивает Пикси.
Ну да. Я начинаю есть, обращая внимание, что моя яичница из белков еще безвкуснее, чем обычно, а тост сухой, как опилки. Секунду слышится только стук вилок, прерываемый слабым звоном льда о пластиковый стакан. Потом Пикси смотрит на стену.
— Уже так поздно? Очуметь! — Она вскакивает. — Я опаздываю! Я же должна встретиться с Тимоти!
— Погоди… сейчас?! — спрашиваю я.
— Увы. — Она роняет скомканную салфетку на вафли.
— Тимоти, который Хаттон? Ты еще с ним?
— Но недолго! Я тебе все расскажу в декабре — или, наверное, после Нового года, все зависит от твоих планов! — Пикси заправляет волосы за уши, хватает сумочку и отдает мне десять долларов. — Пока! Счастливо! Позвони нам, когда вернешься!
— Ладно… Пока.
Я оборачиваюсь и вижу, как Джордан кладет кошелек на стойку.
— И ты туда же!
— Извини. — Она выпячивает нижнюю губу. — Пообещала Бену встретиться у библиотеки.
— Джорд, сейчас утро субботы.
— Ну да.
— Сентябрь.
Джордан застегивает свою байку.
— Ну да, — говорит она. И что?
— С каких это пор ты так засела за книги?
— С тех пор, когда решила относиться к учебе серьезней. — Она достает из кошелька деньги, уже надев лямку рюкзака на плечо. — А что ты удивляешься, Эмма Ли? Люди меняются.
Ну, это уже слишком! Я поднимаюсь и делаю шаг к ней, почти радуясь. Хватит притворства. Наконец правда выходит наружу: мои подруги очень расстроены, что я уезжаю. Так расстроены, что могут только притворяться, что им все равно.
Но я не могу злиться.
— Пока, дорогуша, я буду ужасно скучать! — говорит Джордан, стискивая меня в объятиях. Когда она отстраняется, я вижу, что ее красные глаза полны слез. — Ты прекрасно проведешь время, я точно знаю!
— Ладно, спасибо. Тебе тоже всего хорошего, — мямлю я.
— Постараюсь, чтоб так и было. Пришлешь нам открытку, ладно? П-пока!
— Пока!
Я сажусь. Мохини встает.
— Прости, Эм. У меня лабораторка.
Банковские часы на Бродвее показывают 11.58. Без двух двенадцать. Мои три лучшие подруги пробыли здесь меньше часа… Нет, они еще и опоздали, так что, считай, сорок минут. Сорок долбаных минут! И что я услышала? Расскажу после Нового года? Позвони, когда вернешься? Милочка? Дорогуша? Пришлешь нам открытку? Открытку — вы не ослышались — одну открытку. Одну открытку за три месяца. Пока! Пока! Покедова! Ну и свинство…
Мимо со свистом проносится велосипедист и выбрасывает вперед руку.
— Эй, Полли-и-и!
Полли? Полли? Что за Полли?
Фьюить! Фью! Из-за угла кто-то громко свистит. Фьюить! Да что ж такое! Я приглаживаю юбку и откидываю волосы. Фьююю! Изменив своей обычной политике (игнорируй, всегда игнорируй!), и то лишь по причине ужасного стресса, я оборачиваюсь и меряю свистуна высокомерным взглядом. Но он свистит не мне. Он даже на меня не смотрит. Он пялится на какую-то девчонку в паре шагов от меня, ростом пять футов два дюйма и страшненькую.
Ну все, приехали.
— Такси-и-и!
— «Бергдорфс», — кричу я водителю, — и побыстрее!
О боже… К глазам подступают слезы. Пять футов два дюйма? Я расстегиваю молнию на сумочке и достаю косметичку — мне она явно не помешает — и продолжаю депрессовать. Моим подругам вообще все равно, что я уезжаю. Мохини, Пикси, Джордан — всем. Всем-всем. По щеке катится слеза; я аккуратно ее промокаю. Не думала, что работа моделью так быстро от всех меня отгородит, но так и случилось. Я замазываю красные щеки тональником и слегка припудриваю. Я совсем одна. Я — необитаемый остров, остров под названием Эмили. У меня нет друзей. Ни одного. НОЛЬ. Мое такси могла бы проглотить гигантская крыса, и никто бы и глазом не моргнул. Точнее, моргнули бы, но из-за крысы, а не из-за меня. Моих друзей больше волнуют крысы, чем я.
— Алло! Алло! Там жив кто-нибудь? Вы сказали «Бергдорфс», мисс, так вот он!
Ой. Я плачу, выхожу, подкрашиваю глаза и губы и только потом прохожу через турникет. Почему моим друзьям все равно — почему? Я спрашиваю себя опять, еще расстроенная, хотя, надо признать, при виде всяческих мешочков и пузырьков я чуть-чуть успокоилась. Поднявшись на этаж выше, чувствую себя еще лучше. Зимняя палитра, тяжелые ткани, лестный свет — все такое упорядоченное, успокаивающее — и вскоре я действительно успокаиваюсь. Я спокойна настолько, что слышу в голове другой голос. «Что ж, Эмили, — говорит этот другой голос, — а чего ты от них ожидала?»
Чего я ожидала? Я дохожу до конца коридора и сворачиваю налево. Продавщицы замечают меня и подходят к краю своей территории, маскируя хищнические инстинкты вежливыми улыбками. Я зашла в отдел «Донны Каран» и просматриваю вешалку серых шерстяных изделий, когда ответ приходит ко мне сам. Я ожидала, что меня будут отговаривать от поездки.
— Хотите примерить?
Я уже перешла на вечернее. У меня в руке платье.
— Конечно.
Да, вот в чем дело: я хотела, чтобы меня отговорили, потому что не уверена, что хочу ехать.
Я иду за продавщицей к примерочной и закрываю дверь. Обожаю Нью-Йорк. Я здесь счастлива. Это мой дом.
…И все-таки почему-то я постоянно думаю о словах Джордан, о том, что она сказала, когда мы поссорились на кухне. «Что дальше, Эмма Ли?»
Ну, и что же дальше? Платье я уже надела. Застегиваю молнию и пуговицы и подхожу к зеркалу так близко, что оно запотевает. Я смотрю себе прямо в зрачок.
— Я еду в Италию, — говорю я, ожидая собственной реакции. — В Италию. В Италию!
— Италия прекрасна! — говорит продавщица, используя мои слова как повод войти. — И это платье тоже!
Мне кажется, говорит голос, пока я стою у кассы — я покупаю платье и пару серо-зеленых замшевых шортов, которые я не примеряла, но уверена, что подойдут, — мне кажется, что я ожидала вот чего: Пикси: «Очуметь, ты даже никого не знаешь в Милане!» Джордан: «Вспомни, какой ты приехала из-за границы в тот раз!» Мохини: «Как же твое образование?»
— С вас тысяча четыреста сорок.
Только они этого не сказали. Я отдаю деньги и осматриваюсь. Манекен «Донны Каран», который раньше стоял в брючном двубортном костюме, теперь валяется на полу, руки-ноги раскиданы. Туловище одевают в шоколадный узкий комбинезончик: «гимнастический купальник, только в четыре раза дороже», как говорит мама.
Ну да, конечно. Я хочу, чтобы кто-то был моим адвокатом? Говорил «нет» на мои «да»? «Не можешь» на «могу»? «Не делай» на «сделаю»? Такое под силу лишь одному человеку.
Мы с мамой уже давно не общались. С тех самых пор, как я звонила родителям, чтобы сказать, что бросила Колумбийский. Когда я это сказала, я ожидала, что мать начнет ругаться, как обычно. Но она расплакалась, что совсем выбило меня из колеи, и я тоже расплакалась. «Мне так жаль!» — хлюпала я, имея в виду: «Прости, что вас расстроила», «Прости, что мне пришлось это сделать». Как обычно, мама все неправильно поняла. При звуках моего плача ее слезы моментально высохли. «Так, — сказала она, и в ее голосе послышалась надежда, — это значит, что ты передумаешь?» «Ты ужасный манипулятор!» — прошипела я и повесила трубку.
С тех пор наши разговоры ограничивались сообщениями на автоответчиках и беседами в стиле «проверяю, все ли живы».
Пожалуй, пришло время поговорить, как следует.
Вернувшись домой из «Бергдорфс», я примеряю новое платье с новыми туфлями «Маноло» (кремовый атлас, пряжка со стразами. Я купила и черные, как раз к новому наряду от «Голтье»). Я хожу по квартире (наше жилье с прошлого лета — я продлила аренду), высоко поднимая ноги, примеряю аксессуары и подбираю слова. Вдруг звонит телефон.
— Эмили?
— Папа! Ничего себе! Я как раз собиралась звонить… — Я замолкаю. Отец только что назвал меня «Эмили». Он никогда меня так не зовет, если только…
Он говорит сдавленным голосом.
— Во время игры с Мичиганом случилась такая штука… Неудачная блокировка. Он упал. И не встал.
Томми. Я соскальзываю по стене. Рот, глаза, горло — все замерло. Погиб. Мой брат погиб.
— Колено, — говорит отец. — У него сломано колено.
— Но… он живой?
— Да.
Меня затопляют слезы, слезы облегчения. Выложив главное, отец говорит более привычным тоном, но мое сердце стучит так громко, что я слышу лишь обрывки. «Разорвал переднюю крестообразную связку… и заднюю тоже… структурное повреждение мениска… Будет на скамье весь сезон… Больница».
Едва я понимаю, насколько хороши новости, до меня доходит, как это плохо. Томми хотел заниматься только футболом. В этом году он наконец стал квортербэком в Висконсинском университете. А теперь — все. Он выбывает на сезон, а может, и на всю жизнь. Для него это, должно быть, катастрофа.
— Он… он там?
— Он еще в больнице, — говорит отец.
Тут раздается какой-то всхлип.
— Эмили? — Это мама. — Я сижу тут и думаю, что это все бред, такой бред, что я совершаю ужасную ошибку. Я думала — ну, ты знаешь, что я думала. Я сидела здесь и поняла, что происходит такое, такое, чего мы не ожидаем, и все может так быстро поменяться и это так… ужасно, Эмми. Ужасно!
Я сглатываю. Опять просятся слезы. Я еще никогда не слышала, чтобы мать так говорила.
— Ужасно, знаю, — шепчу я.
— Нет… Я говорю о тебе, Эмми! Ты должна делать то, что хочешь. Хочешь работать моделью — я не против. Нет, больше чем не против, это здорово. Ты моя дочь, и я люблю тебя, и только это имеет значение, и все! Если ты хочешь быть моделью, значит, будь ей и добейся успеха, работай, пока можешь. Я была не права, когда говорила по-другому. Ну вот, я все сказала. Как дела?
Мой брат в больнице, мать не в себе — остается один ответ. Я шумно вдыхаю и с усилием зажмуриваюсь.
— Я прекрасно, мама. То есть я, конечно, очень расстроена, но в остальном все прекрасно. Обо мне не беспокойся.
— Хорошо, — говорит она, и ей вроде бы немножечко легчает. — Я рада. Что у тебя нового?
— Ну, э-э… Байрон хочет, чтобы я поехала в Италию, но…
— В Италию? Это же замечательно! Когда?
Ого, она и вправду не в себе.
— Завтра.
— На сколько?
— На несколько месяцев. Но, мама, теперь, когда это случилось, я не думаю, что мне…
— Что тебе стоит ехать? — подхватывает она. — Нет-нет, поезжай обязательно! Поверь мне, Эмми: твой брат еще больше расстроится, если узнает, что ты упускаешь такой шанс из-за него. О боже, пусть хоть один из вас исполняет свою мечту! А вы увидитесь, когда ты вернешься. А, вот и врач, я должна идти! Мы скоро позвоним тебе с новостями. Италия, замечательно! Пока! Мы тебя любим!
Щелк.
Мне нужна сигарета.
Я ползу к своей сумочке, достаю «Мальборо лайтс» и ползу назад, прислоняюсь к стене и курю, сама не знаю как долго. Все это время в моем мозгу прокручивается фильм про брата. В большинстве сцен — так часто — Томми играет спортсмена, он в мокрой от пота и грязной фуфайке, лицо блестит, а какое-нибудь спортивное снаряжение небрежно зажато под мышкой. Победил он, проиграл — по его виду не скажешь. В его глазах всегда горит огромная любовь к игре.
Дзынь! Дзыынь!
Я хватаю трубку.
— Наконец-то я дозвонился! ДЖАСТИНА, Я ДОЗВОНИЛСЯ!.. Я оставил тебе целую кучу сообщений, ты где пропадала?!
А…
— Привет, Байрон, я…
— Неважно! Эмили, у нас ЧП! С моделью, которая должна была участвовать в показе Тии Ромаро, несчастный случай. Ну, да ладно! Постоянное кровотечение, она поджарила свою перегородку кокаином, но я тебе этого не говорил. Короче, им нужна новая девушка, срочно, и я дал им тебя, но это было два часа назад, так что живо!
— Какой еще Тии?
— Господи, Эмили, сосредоточься, умоляю! Тия Ромаро, новый и многообещающий кубинский дизайнер. У нее сегодня показ, ты в нем участвуешь. Будет пресса, но не слишком много, младшие редакторы, без больших имен — идеальный случай, чтобы ты начала ходить по подиуму.
Ходить или ломать кости?
— Байрон, я не уверена, что сейчас смогу…
— Почему нет?
— Мой брат — он попал в больницу.
— Он умирает?
— Нет, он…
— Он в Нью-Йорке?
— Нет…
— Эмили… Эмили, милая, послушай. Я очень расстроен, что такое случилось, но что мы можем сделать? Послушай, я пошлю ему корзинку с фруктами, а ты — ты будешь участвовать в показе. Конечно, будешь! Я знаю, ты сможешь! И тебе помогут. Рафаэль — ну, знаешь, преподаватель дефиле? Ну так вот, он согласился дать тебе срочный урок, это тебе очень нужно, потому что мы получили четыре подтверждения заказов из Милана, ты будешь на подиумах — четыре! И еще несколько предварительных. Ты будешь без ума от Рафаэля! Он учил Иман, Наоми и Никки…
— Байрон, я не могу, я сейчас слишком расстроена…
— Ты расстроена, и я расстроен, — у Байрона действительно расстроенный голос, — и я скажу тебе, что тебя еще больше расстроит. Ты выставишь себя полной дурой перед Анной Винтур, Лиз Тилберис и всеми крупными редакторами вселенной.
— Ты же сказал, что там их не будет!
— Но они будут в ИТАЛИИ, так? — кричит он. — Они будут у КОНТИ! И там будешь ты, на следующей неделе! Эмили, твоя репутация на волоске, и репутация «Шик» тоже, так что бери «стилеты» в руки и живо к Пак-билдинг, поняла?
— Но Ба…
— Живо! Живо! Живо!