— Вы опоздали.
В такси я пыталась представить, как выглядит преподаватель дефиле, которого назвали в честь итальянского художника времен Ренессанса, и придумала наряд пятилетнего ребенка, которого пустили в мамин шкаф: обилие перьев, искусственных цветов и розового. А он оказался шести футов четырех дюймов ростом, с безупречной эбеновой кожей, весь в белом: белый костюм, белая рубашка, белая оправа темных очков, белые мокасины. Даже трость, которой он выбивает на мостовой резкое и раздраженное стаккато, белая.
— Извините, — говорю я, — я приехала сразу, как смогла.
Правда, одета я не то чтобы нормально. Рафаэль подходит ко мне и щупает отворот джинсового жакета, наброшенный на вечернее платье от Донны Каран в надежде, что это сойдет за дневной наряд.
— Деним и бриллианты, обожаю! — заявляет он. Одобрительно кивнув при виде «стилетов», Рафаэль хватает меня за руку, тащит за угол Малберри-стрит, останавливается и говорит: — Идите.
— Что? Здесь?
— Ага.
— По улице?
— Ага.
— По мостовой?
Трость нетерпеливо стукает.
— Слушай, детка, если сможешь блеснуть здесь, сможешь где угодно, понятно? Ну, давай, покажи, на что способна.
Я с опаской приподнимаю подол и ставлю четырехдюймовые каблуки на пересеченную местность. Проблема в том, что мне не хочется сейчас «блистать» ни тут, ни там, ни где бы то ни было. Во время поездки сюда пленку, которая проигрывалась у меня в голове, заело. Теперь я постоянно вижу, как Томми падает на траву и корчится от боли. Я представляю операционный стол из нержавеющей стали, на котором режут моего брата — прямо сейчас. Воображаю стальные пластины и винты, которыми будут его скреплять. И наконец — и в основном — я вижу лицо Томми: как он приходит в себя на больничной койке и осознает, что потерял: сезон, карьеру, мечту всей жизни. Потому что Томми спортом не занимается, а живет. Спорт — это он и есть. И кем он теперь будет?
Ой! Трость ударяет меня по ребрам.
— Мисс Эмили, мы занимаемся дефиле или переходим вброд ручей?
Рафаэль перестал корчить из себя Джина Келли и галопирует рядом со мной, ласковый и нежный, как сержант на плацу.
— Ну, осаночка! Голова! Бедра расслабь! Что делают эти руки! Глаза поднять! Я сказал, глаза поднять! И — поворот!
Я поворачиваюсь и врезаюсь в люк на крыше четырехдверного седана, отчего включается сигнализация.
Рафаэль приседает напротив и поднимает очки. Его глаза сощурены.
— Если бы это был подиум, ты сидела бы на коленях у Пэта Бакли.
— Если бы это был подиум, он был бы ровный, — возражаю я.
Трость ударяет по тротуару.
— Мисс Эмили, не смотрите на дорогу, смотрите на меня! Идите за мной! Итак, первый урок: ступайте за мной след в след, перекрестный шаг правой ногой…
Трость, за которой я теперь внимательно наблюдаю, выносится вправо, а левая нога Рафаэля сдвигается и становится напротив. Я вижу, как массивная фигура плавно вытягивается и сжимается, неожиданно гибко, как резина, и неуклюже пытаюсь повторить, замечая, как бедро выдается вперед, чтобы скомпенсировать шаг.
— А потом мы делаем перекрееестный левой, — продолжает он. — Крест — правой ногой. Накрест — левой! Крест — правой! Накрест — левой! — Он идет быстрее. — Крест-накрест! Крест-накрест! — И начинает хлопками отбивать ритм. Хлоп. Хлоп. — И… мы пошли! Мы пошли!
Вообще-то иду одна я. Рафаэль отступил в сторону и смотрит.
— Мы идем и… поворачиваемся!
На этот раз я ухитряюсь сохранить равновесие, но не более того. Рафаэля это не устраивает.
— Передо мной что, пачка? А это пуанты? Я не сказал: перекрутись! Я сказал: повернись! — рявкает он. — Повернись! Почему не идешь? Иди сюда! Давай! Крест. Накрест. Крест. Накрест… И… мы пошли! Мы пошли!
Я иду крест-накрест и поворачиваюсь вперед и назад по мостовой. У Рафаэля вид недовольный. Правда, бить он меня не бьет.
— Теперь урок номер два! — кричит он. — Когда ты идешь крест-накрест, я хочу, чтобы ты расслабила таз — расслабила, понятно? Ну, давай. — Хлоп. Хлоп. — И… мы пошли! Мы пошли!
— …Ну, освободи его, расслабь!
— …Расслабь таз!
— …Представь себе черную кошку! Вот так! Мы крадемся! Мы крадемся! Ты черная кошка! Давай! — Хлоп. Хлоп. — И… мы пошли…
Впервые я скольжу, а не ковыляю — я поймала движение. Крест-накрест! Мы крадемся! Черная кошка! Я черная кошка! Крест-накрест! Я крадусь! Черная кошка! Черная кошка! Крест-накрест…
— Лучше! — кричит Рафаэль. — Крадемся! Мисс Эмили, крадемся!
Семья туристов, явно забредшая не в тот квартал, с визгом останавливается, фотоаппараты уже щелкают. Я отвлекаюсь и снова начинаю ковылять.
— Нет! Нет! Нет! У тебя опять застыл таз! Ходьба — это таз! Вот так!!!
Рафаэль выпячивает таз и виляет им так, что в большинстве штатов его бы арестовали. Я послушно иду крест-накрест, крадусь, виляю тазом и «блистаю» под стук его трости и уже начинаю потеть.
— Наше время истекло.
Что? Я смотрю на часы.
— Прошло всего пятнадцать минут!
— Да, и вы должны были быть наверху ровно полтора часа назад, — говорит Рафаэль. — Показ через полчаса, а вам еще не сделали прическу и макияж. Так что советую идти прямо сейчас, пока у них не начался нервный припадок.
— А повороты! — запинаюсь я. — Я не…
— Просто помните: крест-накрест, поворачиваемся, а не перекручиваемся, крадемся, и все остальное, что мы оттренировали, и вы… ну, по крайней мере, не свалитесь с дорожки, — заключает Рафаэль, бросая взгляд на машину, которая все еще взволнованно жужжит и бибикает.
— Ну что ж, советы прекрасные и все такое, но…
Задняя дверь Пак-билдинг открывается.
— Подержите! — кричит Рафаэль.
Я понимаю намек и рысцой бегу туда.
— Ладно… спасибо! — Я махаю рукой. — До свидания!
Он откашливается.
— Гм, милая…
Ой. Я бегу назад, чтобы поцеловать его в обе щеки.
— До свидания!
— Это правда трогательно, мисс Эмили, но…
Он потирает большой палец о два других.
А… точно.
— Сколько?
— Четыреста.
Я чуть не врезаюсь в другую машину.
— Четыре сотни за пятнадцать минут?
— Плюс время ожидания, — говорит Рафаэль.
— Вы что, лимузин?
— Милая, я «роллс-ройс». — Рафаэль протягивает руку. — Ну, давай, ты опаздываешь, я кусаюсь, что выбираешь?
Я плачу преподавателю дефиле стопкой дорожных чеков, которые уже купила для Италии, и бегу в Пакбилдинг. За сценой царит хаос. В необставленном, похожем на чердак помещении с кучей вешалок десятки ассистентов и полуобнаженных моделей (от многочисленных зеркал их еще больше) носятся туда-сюда, натыкаясь друг на друга, и выполняют команды тех, кто организует показ:
— …Двадцать минут до начала! Двадцать минут!
— …Народ, на этих девушках слишком много румян!
— …Это ярко-синий! А пояс для седьмого номера голубой. Идите и проверьте все сумки с аксессуарами, живо!
— …Мне нужны колечки, а не штопоры!
— Эмили Вудс, где, черт возьми, вы пропадали?
Личный ассистент быстро ставит меня перед двумя сбитыми с толку младшими. Один начинает работать над моим лицом в такой спешке, что мне кажется, будто на мне рисуют мелками. Другой тычет мне в волосы плойкой.
— …Пятнадцать минут до начала! Пятнадцать минут!
— …Одевальщики, если на воротниках будет макияж, вы сюда больше не вернетесь!
— …Внимание: в комплекте номер четыре нет туфель!
— Привет, Эм! — Флер находит кусок зеркала посвободнее и наклоняется, рассматривая Лицо от Тии Ромаро весны 1991 года (яркие брови, яркие губы и вышеупомянутые колечки). Потом хмурится и ищет салфетку. — Не знала, что ты тоже участвуешь, — бормочет она, готовясь переделать линию губы (если модель собирается что-то перекрасить, главный кандидат — это верхняя губа). — Я тебя не видела на примерках и на репетициях.
Репетициях? У меня сжимается горло.
— Я… и не была, — наконец выговариваю я. — Я заменяю Инес.
Флер таращит глазки, точно пупс.
— Ах! Нам только что сообщили! Не могу поверить! Такой трагический случай!
— Да, трагический, — говорит парикмахер.
— Да, ужасно, — говорю я. — Но похоже, она давно к этому шла.
Свежезавитая кудряшка подпрыгивает.
— К чему шла? К такси?
— Такси?
— Я думаю, она так его и не увидела, — серьезным тоном говорит Флер. — Потому все и случилось. А теперь она в больнице и борется за жизнь.
A-а. Ее агент соврал.
— Так трагично! — снова говорит парикмахер.
— Трагично, — соглашается визажист, — особенно для Тии. Взять и вот так вот лишиться своей музы.
Я с трудом произношу:
— Музы?!
Флер отнимает от губ карандаш.
— О-о… так ты не знала? Как же, они ведь близки как сестрички — убежали с Кубы на одной лодке и проплыли больше полумили в кишащих акулами водах южной Флориды, ну или что-то в этом роде. Но тебе это на руку! Тебе будет все внимание!
Я фыркаю:
— Сомневаюсь!
— …Десять минут до начала! Десять минут! ВСЕ модели должны быть в гардеробе СЕЙЧАС ЖЕ!
Флер поджимает губы, промакивает их салфеткой и кладет свой карандаш для губ в карман халатика.
— Ну, первая есть первая!
— …Флер, это к тебе относится! Эмили Вудс, у тебя ОДНА минута!
— Надо бежать! Увидимся на сцене!
Первая. Я иду первой. В первый раз на подиуме. Если раньше у меня сжималось горло, то теперь я в петле и бьюсь в агонии. Пытаюсь сглотнуть, но слюны нет, и я кашляю.
Парикмахер хлопает меня по спине.
— Ты в порядке?
— Слушай, я могу поменяться с кем-то местами? Поменять порядок?
Он загибает уголки губ вниз.
— Извини, детка. Программы печатают по номерам комплектов. Ты идешь первой. Ничего не изменишь.
— Эмили Вудс! В гардероб, БЫСТРО!
В показах обычно участвуют два типа моделей: те, к которым я хотела бы относится — супермодели, без которых дизайнеры просто не могут обойтись; и те, к которым я, к счастью, не принадлежу: манекенщицы, у которых фигура хороша для показов, но лицо не годится в печать. И для тех, и для других сезон показов часто очень тяжел. Нью-Йорк, Милан, Париж — несколько показов за день, и так много недель. Поздним вечером — примерки, а потом ночные фотосъемки (только супермодели, пожалуйста). Никакой еды, потому что надо быть худой как вешалка. И это хорошо, потому что времени на еду и на сон все равно нет. Едва хватает, чтобы прибежать на место и пройти по подиуму. Чтобы как-то выжить, девушки часто используют стимуляторы: кофе, кокаин — зависит от наклонностей. Но я уже и так трясусь, спасибо, и к тому же как-то неловко употреблять наркотик, от передозировки которого чуть не умерла моя предшественница Инес. По пути к гардеробной колотящееся сердце и сжавшееся горло ведут меня в другом направлении: к бутылке шампанского на стойке. Я быстро хватаю ее и опрокидываю вверх дном.
— …Тогда возьмите пояс у тринадцатого номера, только не забудьте вернуть до того, как переоденете ее в номер двадцать шесть!
— …Люди, я сказал «колечки», а не шапку как у сиротки Энни!
— …Эй, допивайте быстрее или ставьте на место: возле одежды нельзя пить!
Я допиваю, ставлю на место и иду в гардеробную. У каждой модели есть вешалка с ее именем и личной «одевальщицей» (студентки Института модных технологий, как я потом узнала). Надеж, Гейл, Мишель, Меган — здесь нет супермоделей, но много девушек высшей лиги, и чем девушка известнее, тем больше других знаменитостей и редакторов толпится вокруг. Это объясняет, почему меня по дороге чуть не раздавливает огромная нога Андрэ Леона Талли, который рвется вперед и орет: «ЯСМИН! ТЫ ВЫГЛЯДИШЬ ВЕЛИКОЛЕПНО!»
— …Боже мой! Не курить возле одежды!
— …Видно трусики. Снимай трусы!
На вешалке Инес/Эмили четыре наряда, аксессуары к которым в сумочках на замках, проткнутых крючками, висят слева направо. Моя «одевальщица», увидев меня, вздыхает с облегчением и снимает с вешалки наряд номер один: узкий брючный костюм в цветочек.
— …Пять минут до начала! Пять минут! Девушки, стройтесь, быстрее!
Я вставляю ноги в брюки. Моя костюмерша поднимает их — но не может. Хлопок застрял у меня на бедрах.
Черт!
— …Строиться! Быстро стройтесь!
В панике она смотрит на меня дикими глазами.
— Разве не по размеру? — Потом поднимает руку. — Прости…
— Стойте! Не надо! Подождите! — шиплю я.
Я прыгаю и прыгаю, как кролик, пока брюки не поднимаются до талии, втягиваю живот и застегиваю молнию.
— …Макияж… Макияж! На рукаве!
— …Ну, тогда набейте туфли чем-нибудь!
— …Я сказал строиться, а не топтаться, как стадо гусей!
Что касается жакета, я даже не могу его застегнуть. Черт! Черт! Черт! В процессе уничтожения своей носовой перегородки Инес ухитрилась безумно похудеть.
— …Стройтесь! Последний раз: стройтесь!
Моя костюмерша снова поднимает руку. На этот раз я не могу ее остановить.
— Сирил! — блеет она. — Комплект номер один не по размеру!
— Что?! — Сирил, человек, который как раз сейчас кричал о том, что надо строиться, скорее всего, продюсер показа, бежит к нам, широко раскрыв от ужаса рот. — Не может быть! Ваш агент дал мне ваш размер! Вы должны быть такая же, как Инес!
— Я такая же!
— Не думаю! — огрызается он.
Некоторые девушки смотрят на нас, другие отводят глаза. Краем глаза я замечаю, как ходит из угла в угол Тия Ромаро.
— То есть была, — с запинкой говорю я. Я работала с Инес только раз, и довольно давно, но я помню, что у нас были похожие фигуры. — Она, наверное, похудела.
— Ерунда! — сплевывает Сирил. — Такое разве бывает?
Начинает играть музыка, явный сигнал, потому что Сирил дергается и начинает действовать.
— Ладно, брюки снизу отпорем. Что касается жакета, Эмили, снимете его сразу же и повесите на палец — нет, наверно, на плечо — как получится. Только поскорее, до поворотов, хорошо?
Я киваю. Теперь мое сердце бьется так сильно, что в ушах словно жужжит вертолет — умп-умп-умп — синкопируя с ударными и заглушая шум вокруг. Я чувствую, как мне распарывают брюки, лицо припудривают, рукава вздергивают. Умп, умп. Я слышу, как позади меня смеются и порхают другие девушки, в том числе Флер, которая смотрит на меня и что-то говорит — что, я не имею понятия. Умп, умп… А потом музыка переключается на Шинейд О'Коннор, и кто-то в головном телефоне прижимает руку к моей пояснице, выпихивает меня за белый экран и говорит:
— Ваш выход!
В глаза ударяет свет и так ослепляет, что секунду я не могу вздохнуть, словно меня бросили в воду.
— Иди! Иди! — шипит она.
Я не двигаюсь.
— ИДИ!
Ты все можешь, Эмили. Надо просто пройти. Я делаю шаг. Крест… Длинная брючина застревает у меня под пяткой и — о боже! — на одну ужасную секунду моя нога скользит по гладкой платформе, но потом останавливается. Накрест… Вторая нога пошла лучше. Крест… Ладно, подбородок вверх! Плечи назад! Глаза вверх! Крест… Глаза начинают привыкать к залу. Тут не меньше двухсот человек! Крест… Не смотри. Просто не смотри. Накрест… Я только что увидела Даунтаун-Джули Браун и Роба Лоу — здесь сам РОБ ЛОУ? Крест… И Кирсти Элли? И этот парень из сериала «Джамп-стрит 21»? О боже, какой милашка… Накрест… О боже. О боже. Не смотри. Просто иди. Иди! Иди! Иди! Крест-накрест, крест-накрест, крест…
Наконец я опять поймала движение — по крайней мере, пошла. Я скольжу по гладкому белому подиуму, бесстрастно, легко, мой шаг и дыхание помогают друг другу. Крест-накрест. Я крадусь! Крадусь! Крест-накрест! Зал, толпа, вспышки стробов, другие модели — цвета и формы расплываются, скручиваются в вихрь, словно я кружусь на волчке. И вот я снова за экраном. Уф-ф. Я разгорячена и возбуждена. А было не так и плохо! Еще пару таких походов, и мне может понравиться — даже очень! Я стану регулярно работающей манекенщицей, звездой подиума, которую все хотят видеть на своих показах.
Меня встречает Сирил.
— Что это на хрен было? — сплевывает он.
Вскоре я и сама поняла, что облажалась. Я привыкла к камням мостовой и этим проклятым четырехдюймовым стилетам. Сочетание плоской подошвы, гладкого пола и нервной системы в критическом состоянии привели к тому, что я ходила, будто меня «выстрелили из долбаной пушки!», по выражению Сирила. Я так спешила, что забыла снять жакет, поворачивалась не там, где остальные девушки, и крутилась так быстро, что «никто не успел заснять этот долбаный наряд». Действительно, все слилось в одно пятно.
Конечно, когда я это поняла, было слишком поздно. Мои оставшиеся три комплекта уже раздали другим девушкам, которые худее меня и опытнее, и вполне смогут вынести дополнительное быстрое переодевание. Мне остается только уйти.