Русские — это выживатели. Русские выживут сами и выживут остальных. И среди этих остальных, кого русские выживут, окажется немало своих же, русских. «Бей своих, чужой бояться будет!» — один из великих слоганов нашей цивилизации.

Инстинкт выживания в душе русского ведет бесконечную гонку с инстинктом власти. Вскарабкаться на самый верх общественной пирамиды и обрести власть в России совсем не обязательно значит выжить. Но оказаться в самом низу, под гнетом власти всех и вся, всегда значит погибнуть. «Или пан, или пропал» — еще один наш бессмертный слоган. Пан не в смысле боярин или вельможа, скорее, в смысле этого слова в других славянских языках, где оно означает господин.

Русские любят власть инстинктивно и самозабвенно, однако редко признаются самим себе в этой любви. Русские — властолюбцы в высшей степени, сколько бы некоторые из них ни пели об укрощенной самости, кротости, смирении и покаянии. Русские начинают борьбу за власть друг с другом с момента первого контакта. Пока двое англичан будут представляться, знакомиться, осматриваться, Прислушиваться и степенно анализировать, двое русских уже решат вопрос о власти, определят, кто из них главный.

Вот почему в любом помещении, где собрались русские, всегда будет поле высокого напряжения, вызванное борьбой за власть, которую русские ведут между собой на инстинктивном уровне. Они могут веселиться, могут хором петь «Ой, мороз-мороз», но их веселье часто кончается дракой, то есть новым витком борьбы за власть, а после драки начинается новое веселье — пир победителей. В котором нередко принимают участие и побежденные — правда, не всегда добровольно. Самое главное в русской борьбе за власть — ее бесконечность, безграничность и непредсказуемость, дающие почти каждому какой-то шанс.

У тех же англичан, если ты родился в нижнем классе —«лоуер класс», — у тебя все будет низкое. И ростом ты будешь на полметра ниже членов королевской семьи, и говорить будешь на дебильном сленге, и потолок твоей борьбы за власть определен уже в момент зачатия. Светит тебе в качестве программы-максимум стать английским вахтером, если очень повезет — старшим вахтером. Вахтерами в лучшем случае станут твои дети и внуки — выхода из этой судьбы в самом демократическом государстве Европы нет и не может быть по определению. То есть у англичан в вопросах власти преобладает законченность, определенность, что в конечном итоге означает смерть народа и цивилизации. Вестниками этой кончины появились в Лондоне жизнерадостные чернокожие потомки угнетенных колониальных народов, неоколонизаторы Европы, приехавшие вернуть англичанам должок.

А вот у нас нет никакой законченности, определенности или хотя бы элементарной закономерности в вопросах власти. У нас любой подполковник может стать президентом, читай царем, нужно только постараться. И так было всегда. От Гришки Отрепьева до веселого старца Григория Распутина. От светлейшего князя Меншикова, бездомным пацаном продававшего пирожки, до корпевшего в НИИ Чубайса.

Русские живут душой, и душа их бескрайне широка. «Ндрав у меня такой, мне это не по ндраву» — таковы были аргументы, которыми объясняли свое буйное поведение русские купцы, в отличие от русских дворян иностранцами в собственной стране не бывшие. Русский «ндрав» стремится во всем дойти до края, до предела, и когда такой предел обнаруживается, русский лезет через него и прыгает в неизвестность с криком «Будь что будет!» на устах. Это наше свойство иностранцы пытались описывать словосочетанием «русский фанатизм мышления». Но русские не фанатики — просто их «ндрав» слишком силен, территория русской цивилизации слишком огромна, дойти до границы, до предела слишком трудно. И если уж дойдешь, то как же не перелезть?

Русские — самый миролюбивый народ на нашей планете, который любит мир хотя и платонически, зато возвышенно. На вопрос, почему миролюбивые русские постоянно воюют, есть другой вопрос: почему все люди всегда воюют? Ответив на него, мы объясним и воюющую историю России.

Русское миролюбие основано на ощущении собственной силы, оно есть продукт русской истории последних веков, убеждавшей русских, что они сильнее других. Сильному не обязательно драться, ему достаточно попросить. Миролюбие — часть нашего «ндрава», оно в крови, и тому есть одно, но бесспорное доказательство — огромная территория нашей цивилизации, населенная сотнями разных племен, ни одно из которых мы не вырезали, в отличие от империалистов и колонизаторов из Западной Европы и Америки. Даже когда вырезать можно было легко, комфортно и как будто безнаказанно, русским в голову не приходило такое решение. Почему бы было не вырезать татар, исконных неприятелей, «поганых, неверных магометан», веками русских угнетавших и вдруг оказавшихся окруженными русскими со всех сторон? Или хотя бы насильно окрестить, обрусить? Нет, татары обрусели сами настолько, насколько им это удалось. Татары сегодня часто не отличимы от русских, с русскими живут душа в душу, а русское население Поволжья, Урала, Сибири с удовольствием празднует вместе с татарами их народный праздник сабантуй.

Русские никого не держали и не держат силой. Это наглядно показала судьба СССР — разбежавшиеся из-под крыла России народы в считанные годы сбежались назад под это крыло. Ибо без русских им всем карачун. Если русские воины перестанут охранять границы таджиков —карачун таджикам. Если русские инженеры не вернутся в Казахстан — конец казахским заводам и фабрикам.

Все эти племена были подчинены России с помощью силы, но не оружия. Могли ли вообще горстки русских силой оружия завоевать и, тем более, удержать бесконечные просторы азиатской части России? Конечно, нет. Русские умели и умеют прийти и начать жить среди чужих, становясь своими. Свои среди чужих, они по вине придурка Горби стали в начале девяностых вдруг отовсюду гонимыми и чужими среди своих на Родине. По старинной русской традиции Родина приняла своих сыновей и дочерей хуже злобной мачехи. Миллионы их до сих пор мыкаются по России без гражданства.

Но даже в пятом поколении среднеазиатские русские не перестали быть русскими. Лучше, чем «Очарованный странник» Лескова, об этом не написано ничего. Остается только горько жалеть о том, что сказовая речь Лескова недоступна сегодняшней российской молодежи, а вот телевизионный сериал по «Очарованному страннику» никто не спешит делать. А зря.

Русские — народ харизматический в том смысле, что способность к сверхчеловеческим, сверхъестественным Усилиям заложена у русских в генах. Где еще в мире есть министерство чрезвычайных ситуаций? В какой еще стране можно прочитать в газетах гневные упреки в адрес казненных чеченцами русских солдат, которые, по мысли автора упреков, умирали недостаточно боевито, вяло, не мужественно. Их положили под дулами автоматов на землю, и палач-чеченец перерезал каждому по очереди горло. А могли бы броситься на врагов, вместо того чтобы лежать. Харизма буквально выпирает из текста отважного автора.

Русские — лучшие в мире воины: последняя в истории России чеченская война тому доказательство. Воевать в этой странной войне со всем миром за каспийскую нефть, в таких жестоких условиях и под таким продажным командованием, могут только русские. Русская боеспособность вытекает из описанных уже качеств русской цивилизации — из способности выживать как в одиночку, так и вместе. В свидетели приглашаю газету примерно трехлетней давности, в которой описана судьба скромного русского десантника, заброшенного судьбой в Гонг-Конг без копейки в кармане и устроившегося вышибалой в каком-то баре. Через несколько месяцев наш десантник создал свою личную мафию из местных китайцев и начал теснить зловещие «триады», подминая под себя торговлю наркотиками и «белым мясом».

Воин — это не совсем солдат, воин — существо не подневольное. И если лучшими солдатами Европы считались всегда немцы, то в воинской доблести с русскими не сравнится никто. «Тщетны россам все препоны». Звучит на фоне позорной чеченской кампании как насмешка, но русским воинам в Чечне приходится оплачивать своей кровью поставленное под вопрос слабыми политиками господство России на Кавказе.

Русские — народ высочайшего интеллекта. Банальности о науке, технике и литературе с балетом опустим. Не будем говорить и о том, что только в России еще не разучились читать, только в одной европейской столице, в Москве, в книжных магазинах в час пик стоит густая толпа читателей. Нескромно обращусь к себе самому и самой простой, доступной области знаний.

Автор этих строк держит в памяти примерно 80 процентов всех улиц Москвы, включая разметки, милицейские посты и светофоры эпохи середины восьмидесятых. Этот объем информации сравним со знанием еще одного языка. В этом знании автор не одинок — вместе с ним держат все это в голове еще несколько миллионов тех, кто ездит по Москве на машине. Они все — интеллектуалы, причем не вполне добровольные. Потому что в Европе человеку достаточно карты, а у нас карты путают больше, чем объясняют. У нас всегда надежнее спросить и запомнить. Московская езда по улицам так запутанна и сложна, что, не зная города на память, по Москве нельзя ездить.

Что значит быть интеллектуалом в такой узкой области, как знание московских дебрей, я понял, только уехав из России. Полумиллионная Братислава была изучена мной за неделю так, как подавляющая часть братиславчан не узнает свой город за всю жизнь. Есть еще несколько городов, улицы и площади которых уложены у меня в памяти так отчетливо, как никогда не запомнит их европеец, которому это не нужно — у него указатели. А у нас — память.

Русский интеллект основан на смекалке, находчивости и не лишен практической направленности. У нас милиция надевает на ноги женские гигиенические прокладки, потому что у нас гаишник целый день стоит в луже в валенках с галошами и дышит выхлопными газами наших на редкость вонючих моторов. И отнюдь не жалуется на свою судьбу — он усиливает собой безопасность движения и собирает деньги в большую рукавицу. И на его место найдется много желающих.

Русский интеллект можно сравнить с компьютером, в котором постоянно, сами по себе, вырастают новые процессоры. Только кто-то где-то придумает «Пентиум-4», —У всех еще стоит «Пентиум-3», — как в нашем русском компьютере процессор «Пентиум-4» вырастет сам, что бы ни кричали недоброжелатели о том, что мы этот четвертый «Пентиум» где-то украли так же, как и три предыдущих.

Мир русского в постоянном движении, это чрезвычайно сложный мир, в котором катастрофы есть норма, а их отсутствие нарушение нормы. Поэтому русский интеллект близок к гениальности в своем динамизме, русские — замечательные прогностики, можно сказать, что это народ пророков. «Если не пизданется, то обязательно ебнется» — так пророчествуют у нас миллионы народных футурологов по поводу любой новостройки или вообще любого начинания властей. И почти никогда не ошибаются.

Русские учатся быстрее многих, но не так, как все. Учатся чему-то своему, и результаты этого обучения нельзя предсказать. Наших женщин хищные производители-империалисты в своих чисто корыстных интересах приучили в критические дни использовать их прокладки. Потом муж нашей женщины, гаишник, спохмелья смотрит на бесконечную рекламу прокладок по телевизору и его осеняет: может, и правда влагу не пропускают? А я с промокшими ногами весь день на морозе…

Эту ситуацию рассмотрим как модель. Учили одному —научили совсем другому. Учили социализму — получился «сталинизм». Потом учили демократии — появился Ельцин с Семьей и Чубайсом, все — «демократы». Учили рынку — выросла мафия, да еще какая!

Где сегодня все эти заокеанские учителя демократии, рыночных отношений и пиар, которые тысячами шатались по Москве в начале девяностых? Демократически выбирать они нас учили, как сейчас учат румын или боснийцев. Но кому, кроме нас, придет в голову регистрировать кандидатами еще десяток местных пьяниц по фамилии Петров, если главный претендент на победу в этом округе имеет несчастье быть Петровым? Кто догадается залепить портретами кандидата Петрова лобовые стекла всех машин в городе? Или за день до выборов пустить на канале ОРТ на пять минут трех молодых педерастов, которые будут взахлеб хвалить Явлинского — мол, наш это парень.

Запад притворялся, что учит Россию своей парламентской демократии, Россия притворялась, что учится. Но суть демократии русские поняли сразу и явно глубже, чем сами западные учителя. Наши конкретные книжки по политическим и избирательным технологиям отличаются в лучшую сторону от абстрактно-болтливых западных. У нас уже расписано все по пунктам: где, что, почем. Никаких сантиментов, никаких розовых соплей. Демократия — это когда к власти пробиваются те, у кого больше всех денег и у кого в руках СМИ. Все остальное детали.

Наши смекалистые номенклатурные демократы усвоили эти новые правила. И деньги к рукам прибрали, и, тем более, СМИ. А вот наши несмышленые братья в Европе будут еще десятилетиями путаться в том, что русский человек понял в тот великий миг, когда Ельцин брякнул свое знаменитое: сколько суверенитета сможете взять, столько и берите.

«Хватай мешки, вокзал отходит!» — перевели высказывание Ельцина номенклатурные демократы и схватились за мешки, схватились не на жизнь, а на смерть. А куда отходит наш советский вокзал? А хрен его знает! Заметим, что те, которые замешкались и гадали, куда это вдруг поехал вокзал, схватить мешки не успели и остались ни с чем. Они не понимали простого, но при этом главного — наш вокзал всегда куда-то едет, а вот возможность схватить мешки выпадает нечасто.

Русские чрезвычайно трудолюбивы и склонны к великим трудовым свершениям. Но не всегда. Для того чтобы много работать, русскому нужна Идея. Если таковая есть — трудовой героизм обеспечен. Восьмилетние дети и семидесятилетние старики станут к станкам и будут делать снаряды для фронта. Потому что есть Идея: «Все для фронта, все для победы!». Идея подкреплена силой — попробуй не стань к станку.

Идеей, вызывающей к жизни русский трудовой героизм в меньших размерах, может быть что угодно. Как-то ночью на пограничной станции Чоп я пытался разбудить таможенника, чтобы он поставил печать в моей декларации. Дед, заведовавший багажным отделением, боялся будить авторитетного таможенника, пока я не сказал, что дам десять долларов ему и еще десять разбуженному. Это происходило около 1992 года, и десять долларов в городе Чоп были тогда деньгами, моментально вызывавшими к жизни Идею.

— Так мы на это неделю пить будем! — сообразил дед.

— Да я за десять долларов всю таможню разбужу.

И разбудил, и, ставя свою печать на мою бумажку, светлый от радости таможенник сладострастно приговаривал: «Белым лебедем полетит, родимая!».

Русские феноменально отзывчивы к мобилизации. Зайдите в парламент любой европейской страны и грозно закричите в микрофон: «Наших бьют!». И встретитесь с недоумением, с тягостными размышлениями: а кто это наши, а зачем их бьют? Крикните то же самое в нашей Думе, и пол-Думы вскочит со своих мест. Только крикнуть надо правильно, от души.

«Наших бьют!» — это главный слоган русской цивилизации. Это целый материк значений, недоступных чужакам. Большинство русских уже не живет в деревнях, где дрались ради удовольствия холостые с женатиками, заречные с теми, что на правильном берегу реки, не говоря уже о более серьезных побоищах между белыми и красными, комбедовцами и кулаками. Но, услышав «Наших бьют!», русский по-прежнему готов схватиться за оглоблю и драться. Другой вопрос, что все труднее становится в нашем медиализированном, то есть засоренном информационными шумами мире сделать так, чтобы сигнальный крик достиг ушей адресата.

Русские умеют убивать других, но что особенно важно — умеют быть убитыми сами. Казалось бы, что за умение такое — убьют тебя, вот и умеешь быть убитым. Но не так все просто. Чтобы тебя убили, нужно оказаться там, где убивают. Кроме русских и некоторых балканских народов, этой способности уже лишены другие представители белой расы.

У янки это выглядит крайне уродливо и отвратительно, они бредят убийством всех и в больном самоупоении отвергают неизбежное возмездие. Конец янки как цивилизации уже сейчас отчетливо виден. Пытаясь убить всех сразу или по частям своими зелеными нулями, они добьются того, что все убьют янки. Причем без какого-то объединения, заговора, коалиции. Просто все бросят в сторону янки по камешку, и их балаган развалится.

У европейцев жирный обед с пивом подавил боевой дух еще недавно воинственных германских народов настолько, что послать солдата туда, где стреляют, расценивается сейчас германскими народами как преступление против личности. Спрашивается, какой же это тогда солдат? А вот такой — миротворец с полными миролюбия штанами.

Говорить о сегодняшних солдатах романских стран можно только смешное или очень смешное. Не зря Муссолини называл итальянскую армию сбродом — он знал, что говорит. Однажды на итало-австрийской границе я имел удовольствие объясняться с целым взводом итальянских пограничников, выходцев с юга, дрожавших при нулевой температуре в Альпах, как бездомные псы. Эти дрожащие стражи границы заинтересовались моим красным паспортом с итальянской визой и пригласили в помещение для беседы. Там они прильнули к едва теплым радиаторам, закурили вонючие сигареты и, не подозревая, что я их понимаю, полчаса галдели, что можно взять с этого русского, говорящего по-английски. Потом сошлись на том, что русского можно уломать обменять у них деньги по их собственному курсу, и образованный итальянский сержант, знавший четыре английских слова, озвучил этот месседж. В результате добыча итальянских воинов составила две, максимум три бутылки пива, которые великодушный русский писатель пожертвовал им на бедность. Даже украинские пограничники выглядят достойней.

Лучше всего из положения вышли французы со своим Иностранным Легионом. Туда, где могут стрелять, французы уже полвека принципиально посылают иностранцев. Они же, иностранцы, гоняют у французов футбольный мяч, иностранцы же занялись важными вопросами размножения француского народа.

С русскими трудно жить, у них тяжелый характер. Есть много народов в мире, жить с которыми легче, комфортней, безопасней. Но жизнь людей на нашей планете благодаря упрямому человеческому гению, похоже, заканчивается — начинается выживание. И в этом русская цивилизация не знает себе равных, с русскими можно выжить. Это заветное знание тысячелетиями живет в сознании наших соседей, наших союзников и даже наших исконных врагов. Русские живут сами как умеют, но дают жить и другим — именно это будет решающим и будет делать русских все более привлекательными. Мы объебем их потому, что мы выживем, выживут и те, кто пойдет вместе с нами.

Когда в осажденной врагами пещере кончались вода и пища, наши предки выбрасывали наружу обезумевших невротиков — чтобы не сводили с ума здоровых и зря продукты не переводили. Во всемирной пещере вода и пища уже на исходе, хотя знает об этом еще только горстка прозорливых. Но безумных уродов уже пора выбрасывать.