Радован съезжает на необустроенную стоянку подле дороги, и тишина этих мест становится подавляющей. Я стараюсь не терять головы. Меж тем Нико вылез из машины, оставив дверь открытой. Под шуршание гравия он исполняет современный быстрый танец, показывая окрестности своей железной игрушке. На твоем месте, приятель, я бы уже дергался: не появились ли на горизонте „белые каски“? Я словно невзначай нагибаюсь и поднимаю с пола маленький пистолет. Водитель — ноль внимания. Я уже готов его прикончить, но тут Нико кричит мне, чтобы я выбирался. Поколебавшись, я незаметно опускаю оружие в карман и вылезаю из салона. Мое сердечко исполняет непонятное попурри, как обезумевшее радио.

Я влип.

В такой ясный весенний вечер легко дать дуба. Нико приказывает, чтобы я шел перед ним, в сторону от дороги, а потом окликает напарника в солнцезащитных очках. Я осторожно иду по неровной поверхности, образованной вулканической лавой. Там и сям попадаются клочки светло-зеленого или серого мха. Время от времени приходится переступать через узкие трещины в лаве, похожие на Большой каньон в миниатюре. Кажется, они называются расселинами. Я стараюсь двигаться естественно, скрывая тот факт, что пятка моей правой подошвы „гуляет“. Я слышу, как Радован вылезает из машины. Звук захлопнутой дверцы отзывается грохотом у меня в ушах. Последняя захлопнутая дверь в моей жизни… Может, сейчас развернуться и всадить в них несколько пуль?

Нет, не получится. Нико на стреме.

Наконец он велит мне остановиться. Все ясно. Они хорошо подготовились. Мы стоим у края расселины, достаточно широкой, чтобы послужить мне гробом. Исландия поглотит меня как незадачливого туриста.

Я поворачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с моими друзьями-палачами. Мы все дрожим от холода. Сейчас, думаю, не больше двух градусов по Цельсию. Не слышно ни машины, ни птицы, ни самолета. Воздух совершенно неподвижен. Тишина полная. Я думаю о Гуннхильдур. Сейчас она, наверно, кружит по городу, бесцельно, в отчаянии. А может, они все еще сидят в гостиной, заложники украинского певца, полагая, что я решил пробежаться трусцой на пару со старым приятелем-мафиози.

Нико приказывает Радовану дать мне сигарету. Я и забыл о своей просьбе. Болван достает пачку и швыряет ее мне. „Pall Mall“. Причуды этого парня не знают границ. Притом что выглядит он как белый медведь, его любимая певица — Селин Дион. По его собственному признанию, он смотрел „Титаник“ тридцать раз. Я прошу зажигалку. Бритоголовый без толку шарит по карманам. Нико, наставивший на меня дуло пистолета, от которого я не в силах отвести глаз, бросает мне зажигалку. Я делаю вид, что пытался ее поймать, но не получилось. Она падает на землю. Я за ней наклоняюсь. Зажигалка из „Загребского самовара“. Прежде чем ее поднять, я кидаю взгляд на Нико. Он весь как сжатая пружина. „Не подходи — вздрючу!“ Как же ему не терпится всадить мне в лоб пулю величиной с палец. Но он пообещал дать мне выкурить последнюю сигарету. В память о нашем прошлом.

Вот сейчас, говорю себе, поднимая зажигалку. Но я опять колеблюсь. Разогнувшись, щелкаю зажигалкой. Она дрожит у меня в руке, как ручник тарахтящего трактора. Сердце колотится все в том же ритме, бухая, точно игла на исцарапанной пластинке.

Я вынимаю изо рта сигарету, чтобы получше ее разглядеть. 8,5 сантиметра бумаги и табака. 8,5 сантиметра, отделяющих меня от могилы. 8,5 сантиметра на все про все. 8,01, если быть совсем точным.

Я закурил во время войны. В те сумасшедшие дни каждая сигарета означала семь минут без перестрелки, клочок неба в адских клубах дыма. После войны все стало наоборот: каждая сигарета воскрешала семь минут стрельбы и бомбежек. Поэтому я бросил. Эта сигарета вызывает в памяти самые разные воспоминания: моя мать, чертыхающаяся на кухне, центральный вокзал в Ганновере, парень из Виннипега с этим дурацким бумажником, Гуннхильдур с ее алыми губами, раскрытыми в улыбке. Я смолю, максимально растягивая процесс.

— Зачем вам меня убивать? Какой в этом прок?

— Заткнись.

— Я давно завязал. Я… я ничего не знаю. Я даже никуда не выезжаю. Я просто…

— Ты, блин, заткнешься?

— Извини. Я только докурю, а дальше можете…

Разговор идет на хорватском. Так что вы должны себе представить белые субтитры на темной груди.

Я втягиваю дым, глядя на низкие голубые горы вдали. Наверняка они видели и не такое. Небеса пусты. Ни облачка. За спиной раскинулся Рейкьявик, четвертый город в моей жизни, а еще дальше, над морем, яркий весенний закат. Прощай, мир. Doviđenja svijete. Я выпускаю дым и разглядываю бычок. Осталось на одну затяжку, меньше сантиметра всей жизни. Мои друзья проявляют беспокойство. Я подношу бычок к губам и быстро затягиваюсь.

К делу.

Я наклоняюсь с таким видом, будто хочу загасить сигарету, которую держу в левой руке, о жесткий мох, а в это время правая соскальзывает в карман. Нико с выкриком тут же делает пару шагов вперед и направляет ствол мне в затылок. Отпрыгнув, как ошпаренный, я кубарем качусь по затверделой лаве, а мне вдогонку пуля со звоном рикошетирует от непробиваемой поверхности. Еще не успев осознать, что я вооружен, он получает ранение в правое плечо и сдавленно вскрикивает. Водитель хватается за свою пушку и в следующее мгновение взвывает от боли — у него пробита правая кисть. Пока Нико перекладывает пистолет в здоровую руку, я вскакиваю и направляю на них свой „вальтер“.

— БРОСАЙТЕ ОРУЖИЕ!

Нико озадаченно таращится. „Что за хрень?“ Он уже держит пистолет в левой.

— БРОСАЙТЕ, КОМУ ГОВОРЯТ!!!

У обоих из ран течет кровь. Вид у Радована в этих солнцезащитных очках довольно дурацкий, он похож на начинающего гангстера из второразрядного русского фильма.

— БРОСАЙТЕ ОРУЖИЕ, СУКИ!

Странно, но вместо хорватского pistolj я выкрикиваю по-английски gun. И конечно, в мозгу сразу проносится Гуннхильдур. Ее образ на секунду ослепляет меня, и Нико Оторва, словно прочитав мои мысли, вскидывает пистолет. Мы выстреливаем одновременно, как близнецы по духу, какими и были когда-то. Моя пуля попадает ему в левую, ставшую рабочей руку. Теперь его крик не такой сдавленный. А свой я перехватываю еще в горле. Чувствую, какая-то теплая струйка в промежности стекает к левой ляжке. Но уже через миг теплота превращается в пожар. Будто поднесли спичку. Чиркнули — и вспыхнул огонь.

Типичная стрельба с левой руки. Целился в сердце, а попал в мочевой пузырь. Зато мой выстрел оказался точным. Он практически обездвижен. Как и Радован, после моего повторного выстрела. Я стреляю по рукам, с чего бы это… Выпустил четыре патрона, и ни одного трупа.

Лица моих друзей искажены гримасой боли, как, наверно, и мое. Их руки безжизненно повисли, как только что зарезанные поросята, с чьих копыт стекает кровь. Дуло маленького пистолета теперь направлено им в головы, и после еще парочки выкриков с моей стороны Нико бросает на землю своего „орла пустыни“. Я приказываю, чтобы он ногой отшвырнул пистолет подальше, а затем быстро за ним нагибаюсь. А вот разогнуться превращается для меня в проблему. Боль в паху адская. Вот дьявол.

Я прячу пушку Нико в карман.

Затем я велю Радовану приблизиться и распахнуть пиджак, но сделать это он по понятным причинам не может. Тогда я сам осторожно подхожу к нему, каждые две секунды переводя взгляд с одного на другого, и левой рукой раскрываю его черный пиджак „от Армани“. Во внутреннем кармане обнаруживается серебристый „смит и вессон“. Но когда я запускаю руку, этот олух с повадками медведя толкает меня локтем. Нико же, воспользовавшись моментом, бросается на меня головой вперед, точно козел без рогов, зато с козлиной бородкой. Я вырубаю его ударом локтя, отработанным за зиму в „спортзале“ Торчера. После того как Нико очутился на земле, Радован больше не решается на эскапады, и вскоре у меня оказывается полный боекомплект — две стрелялки по карманам и одна в руке.

Я достаю из кармана водилы ключи от машины и жду, когда Нико прочухается. После чего приказываю им залезть в мини-каньон. На это уходит некоторое время. Это все равно что поселить двух миллиардеров в картонном домике. С первой попытки не получится. Радован в своих солнцезащитных очках, да еще скрюченный, выглядит совсем уж нелепо. Кусая губы от боли, я велю им лечь лицом вниз. По левой ноге что-то стекает. Ощущение такое, будто прямо из яиц.

Я опять как на войне. Выкрикиваю приказы на хорватском, с оружием в руке, и что-то сочится из открытой раны. Здоровяк водила занимает своим телом почти всю каменную домовину. Рядом с ним Нико кажется худенькой женушкой; она поняла, что ее собираются предать земле вместе с мужем, и в ее глазах написана мольба: „Лучше вы меня оттрахайте!“

— МОРДОЙ В ЗЕМЛЮ! — кричу я им несколько истерично.

Я направляю дуло вниз. Передо мной две задницы. Они так и просят, чтобы их запаяли свинцом. Логический конец. Убийцы Муниты заглядывают ей в глаза. Встреча острова-рефрижератора с холодильником. Я уже готов нажать на спуск, как вдруг недвижимый ночной воздух рассекает порыв ветра. Я быстро оглядываюсь. Никто не приближается, никто не удаляется. Просто над полями вулканической лавы пронесся ветерок и распахнул чудесную лунную дверцу…

Аминь.

Я молча киваю головой, провожая долгим взглядом своих бывших дружков. Они лежат в расселине ничком — два джентльмена, слишком прилично одетые для общей могилы. А затем прощаюсь с ними по-хорватски односложно:

— Bok.

И, развернувшись, хромаю к машине. Пах кричит, сердце колотится, а душа поет „аллилуйя“.