Харальд, Оулав и Магнус – так зовут моих сыновей. По чистой случайности я оказалась матерью троих маленьких норвежских королей: Прекрасноволосого, Трюггвасона и Законника. Я – Хербьёрг – королева-мать. Как заведено у представительниц этой отрасли, при создании этих детей я старалась поменьше двигаться и не мешать генам короля-отца продвигаться по моей матке. Поэтому они непохожи на свою мать лицом и не унаследовали ничего от ее мягкого характера и любвеобильности.
Харальд явился в пятьдесят девятом – большеголовый, неподъемный для таза. Он был несносным ребенком (причем настолько, что я сбежала от его колыбели) и вялым юношей, а во взрослом возрасте – бревном. Очевидно, гены оптовиков дальше не распространятся. Однако Халли интересовался многим и впитывал в себя все, что под руку попадется. Но все эти знания исчезали в этом большом волосатом шаре – его голове, и после этого их никто больше не видел. Он всасывал в себя весь мир, но ничего не отдавал взамен – совсем как его отец в своем бизнесе. Он всегда напоминал мне старую промокашку вроде тех, что в старину использовали в конторах. А посреди этой промокашки была черная клякса: обвинение, которое он выдвинул против своей матери за то, что она сдала его на попечение бабушке, чтобы самой спокойно впитывать в себя Die Sexyger Jahre in Deutschland. И бесполезно было пытаться развеселить его рассказами о тусовочных достижениях матери на континенте. Он всегда терпеть не мог песни битлов.
Сейчас Халли Прекрасноволосый облысел, но сохранил прежнее имя, и это, пожалуй, его единственная интересная черта. Его жену зовут Тоурдис Альва Рагнарсдоттир, и, если верить телефонному справочнику, живут они в Фоссвоге, к югу от горного хребта. Однажды я сделала в ее имени такую опечатку: Тоурдис Аврала гнарсдоттир. И верно, когда она приходит, всегда начинается самый настоящий аврал. Она учительница и широко злоупотребляет своей школьной властью: смотрит на весь мир, как на класс, который она ведет, который надо воспитать и просветить. Даже ежу понятно, что я не позволю просто так похоронить меня на задней парте в ее классе.
Аврала в последнее время растолстела, впрочем, особой красотой она никогда не блистала, а Халли всегда был симпатичный, как и его отец, только затылка у него не было. Видимо, его забыли при зачатии. Но отсутствие затылка обнаружилось только тогда, когда он потерял волосы. Это придает ему чуть более похотливый вид сзади, так что он напоминает свинью, но большую часть жира в своей жизни Халли собрал на плечах. Впрочем, кабанообразная внешность приходится ему весьма кстати на переговорах.
Их брак – из тех, что вызывают у людей вопросы. Наверное думают все, у него есть любовница в Хапнафьорде – прелестная кукла с выщипанными бровями, которая принимает от него помощь в заведовании салоном красоты. Так рассуждают люди, движимые чувством врожденного садизма: вычитают и делят, исходя из правила – все супруги должны быть одинаково толстыми. Хотя это правда. Конечно, он содержит небольшую любовницу в Хапнафьорде. Или там, или в Коупавоге. В самом Рейкьявике он бы не рискнул, ведь он такой «правильный».
Детей у них, насколько я помню, четверо: Фридрик Ханс, Гвюдрун Марсибиль и еще двое, которых я не помню по имени.
Халли – прирожденный юрист, ему можно было бы даже на юрфаке не учиться. Я была готова засвидетельствовать, что ему можно выдать диплом юриста без экзаменов, ведь он уже на четвертом году жизни выдвинул обвинение против своей матери: подал на нее в инстанцию под названием Суд Общественного мнения за халатное отношение, а после выиграл еще множество дел против нее. Однако по причине врожденного эгоизма он никогда не защищал никого, кроме себя любимого. Поэтому он сделался спекулянтом: его основная работа заключается в том, чтобы владеть квартирами и домами, в которых живут другие. Очевидно, на лекциях на юрфаке Университета Исландии не рассказывают, в чем на самом деле смысл жизни.
Оулав Святой родился в шестьдесят пятом. Имя для него не было выбрано сознательно. В этом смысле со мной вышло как с той женщиной, которая назвала свою дочь Вигдис и забыла, что у отца имя – Финнбоги. А судя по перечню древненорвежских конунгов, он должен походить скорее на Олава Трюггвасона, чем на Олава Святого. Обладая упрямой головой и сердцем миссионера, он объездил много стран, где проповедовал местным жителям веру в самого себя, то есть в него, в Оулава Йоунссона Святого. Он весьма рано увлекся кулинарией; я считаю, что в этом моя вина, ведь я так ленюсь готовить, а он вечно такой голодный. Он немного попробовал то да се, а после его жизнь в основном протекала во всяких иностранных и просто странных кухнях. Оули долго заведовал приготовлением пищи в санатории в Кверагерди, а некоторое время организовывал банкеты в Ньюкастле, но при этом называл «англичанцев» убийственно малозаказными.
Сейчас он жутко много лет живет в Бергене, поставляет на дом бутерброды собственной фирмы, по-моему… Ведь что он рассказывает своей матери? Конечно же, ничего. Ничегошеньки. После того, как я пару лет назад съездила к нему в гости, он прислал мне только пару сухих поздравлений с Рождеством.
В Бергене все очень vakkert, кроме, пожалуй, автосалона «Тойота», в котором я провела первые дни своего визита, пока Оули выбирал себе навороченный джип, а его жена, мохеровая лошадка, переводила их стоимость в исландские кроны. Ну-ну… Всю зиму они откладывали свои планы в долгий ящик, а именно сейчас, когда к ним приехала престарелая мать из Исландии, они вдруг ожили, и им срочно потребовалось разъезжать по городу. Торчать дома со старушкой им, конечно же, не хотелось. Тогда бы им, чего доброго, пришлось вновь с ней знакомиться как следует. Вместо этого ее надо было поднимать на гору по канатной дороге, а потом опять опускать, катать на «метеоре» по Согн-о-Фьюране и все время стоять на ледяной палубе и фотографировать. Он умудрился отщелкать семь тысяч снимков, на которых было все, кроме его матери, а Йоука в то время дежурила дома с детьми.
Йоуханна Рингстед была миловидным веснушчатым рыжиком, когда он впервые представил ее мне, но потом из-за своих малочисленных родов отяжелела. Она сильно расплылась, родив мальчика, который весил, насколько я помню, целых 5 кг, а обратно так и не стянулась.
Он зовет ее Джокхильд. В общем, эти ребята не без юмора, и Синдри с Биртой были хороши, как дети, но сейчас, конечно же, подсели на норвежские наркотики. Но вот рюмочку старушке они налить и не подумали. А я была с моими сыновьями так аккуратна, так терпелива. Я всегда пускала их на все мои банкеты, сажала за стол с гостями, велела слушать, запоминать, заучивать, ведь никакого «детства» на самом деле нет – это всего лишь шведская пропаганда – детство переоценивают, это всего лишь зал ожиданий жизни, которая начнется совсем скоро, так что лучше провести в нем время с пользой… Да я в вашем возрасте нищенствовала и в бомбоубежищах ночевала! Больше общайтесь со взрослыми, ясно? Послушайте Досси – он рассказывает о портовых кабаках в Генуе, там довольно интересная жизнь, милый Халли, принеси-ка мне из холодильника Canada Dry.
А мой младшенький – Магнус, Оболтус Диванный, рожденный весной шестьдесят девятого – моя третья попытка произвести на свет гения. И пусть смеется тот, кто может. И все-таки он – Магнус Исправитель Законов, потому что он исправно закончил учебное заведение более высокой ступени, чем его отец, Последнейоун Генеалог. В конце концов неплохо, что я вышла замуж и родила всех этих юристов, хотя я сама такая беззаконница. Магги взял пример с братьев и теперь устанавливает свои законы в мире бизнеса. Он у них банковский работник, сейчас это, по-моему, называется «государственный бескредитник».
Его работа – приучать чернильно-темное стадо народа к самообману, будто им станет лучше жить, если они сегодня же возьмут кредит. Что им не придется всю жизнь горбатиться, чтоб скопить на дом, в котором они встретят смерть. У нас в Брейдафьорде приходилось пахать шестнадцати поколениям, чтобы заработать на приличное жилище, а здесь хотят всё и сразу. Так что мой Магги приходил им на выручку и раздобывал для них этот жизненно важный кредит – знаменитый кредит с монетизацией.
Вместо того чтобы выплачивать кредит, всех заставили расплачиваться за кредит. Вместо того чтоб с каждой выплатой сумма снижалась, она росла. Таким образом, каждая следующая выплата становилась больше предыдущей, сумма все повышалась и так далее, пока стоимость квартирки на первом этаже не взлетала до четвертого. По окончании Кризиса, с сопутствующей лихорадкой на бирже, оказалось, что каждый задолжал по кредиту чуть ли не стоимость всего многоквартирника и все же его выселяли из его каморки куда-нибудь в чулан для велосипедов.
Да, жизнь в Исландии всегда отличалась странностью.
Какой-то кредитовладелец (то есть Маггин начальник), конечно же, нажился на этой кредитной беде народа и поспешил с этим сокровищем «на рынок», и торговал там, и менял свои акции, как пеленки, а потом вернулся домой, как старик из сказки: с четырьмя гнилыми яблоками в мешке. Таков уж исландский экономический гений. Они умудрились потопить даже сам «Эймскип», общество, которое в 1914 году создал буквально на пустом месте мой дедушка Свейн. Чем подтвердили новую пословицу: кто ничего не имеет, может все, а кто все имеет, не может ничего.
Так что моему Магги во время Кризиса пришлось туго. У него самого был какой-то поднебесный кредит, который рухнул на него. Этот обвал погреб под собой террасу и дом, а машина спаслась от него, отделавшись небольшими поломками. А ведь он тогда едва встал на ноги после трудного развода, который пережил шесть лет назад, и который сломил его так сильно, что он отправился мотать срок апатии. Как говаривали старики, беда приезжает в длинном поезде, а счастье – в маленьком вагончике. Ражая Рагнхейд, бывшая жена Магнуса и мать его детей, не остановилась на том, чтобы просто изменять ему в общественных туалетах для инвалидов (что обнаружила ее свекровь при весьма памятных обстоятельствах), ей надо было еще и отобрать у него все имущество; и это после того, как она сыграла первую скрипку в комплоте: тайком от меня продать мою родовую вотчину. Она навсегда останется моим самым любимым недругом.
Я прозвала ее Рогхейд, потому что она упряма и любит упираться рогом. Однажды ей удалось довести до слез даже меня – четырежды вдову. А у нее самой всегда «бодрая» стальная улыбка и милый вид. Ложь и подлость – последнее, что приходит в голову тем, кого она целует в щеку, как, впрочем, и безумная страсть. Скорее в голову приходит мороженая пикша. Это подтвердил и мой Оболтус, когда пару лет назад скулил у меня в гараже: в спальне у них царил лютый холод. На Западных фьордах таких женщин называли льдиноутробками. Из этого брака он, бедолага, вышел совсем замороженным и после него годами не пользовался своим инструментом, пока наконец невеличка из восточных садов не растопила и не расплавила его своей улыбкой Будды и ловкостью рук.
А сама Рогхейд шлялась по всему городу со своей морозильной установкой и морозила ни в чем не повинных мужчин, которые принимали стужу за любовь и тотчас бросали дом и детей. Моя Доура, что журнальчики всякие почитывает, рассказала мне, что она заманила двух почтенных отцов семейства в свой рефрижератор, а потом они проснулись с обморожениями в собственном дворе при утреннем заморозке: их нашли там жены, нагих и дрожащих, со сломанным хребтом и лобковыми волосами на губах.
У Магги от нее было двое детей; от своей матери они унаследовали злые чары и родились самыми натуральными ледышками, неспособными подарить мне хоть крупицу тепла. Их я не видала с тех пор, как сидела на санаторном утесе возле Залива и жевала булочки.