Но у войны сон короток. Еще не сошла утренняя роса — а Иван был уже тут как тут и начал гнать беглецов. Люди очнулись, с распаренными женской плотью щеками, и ошарашено вглядывались в ночную мглу; а вскоре из стволов полетели пули.

«Ханс! Ханс!» — послышался крик сквозь гром выстрелов. Папа узнал голос Орла. Сам он в это время сидел в лесу под деревом и считал Свепнэйар. Его глазам предстала деревня. Обстрел обрушился на нее как град, а крайние фасады ярко пылали в предрассветных сумерках.

«Ханс! Ханс!»

Он был трусом? Дезертиром? Предателем? Или попросту исландцем?

Он выбрел из деревни где-то в полночь, через ручей, под покров листвы. Ведомый лицом моей матери, покинул он этот ковчег совокуплений, колыхавшийся на лоне леса, и нашел себе опору — надежное дерево.

Папа слышал, как Орел крикнул еще пару раз, но не выбежал, чтобы помочь ему или чтобы составить ему компанию в поездке в Страну мертвецов. Но потом его крики смолкли. Слух донес до моего отца весть, что его товарища больше нет. Война уничтожила 6 000 строк Генриха Гейне.

Вряд ли для солдата есть что-нибудь опаснее, чем видеть войну издалека. Тогда его взору открывается бессмысленность войны, и пути назад для него уже нет. Мой отец застыл возле ствола дерева и разглядывал всю эту катавасию — исландец в лесу. Именно там война и закончилась для него. А ведь ему осталась пройти еще половину. Ханс Хенрик Бьёрнссон не погиб на войне — эта война для него умерла. Именно тогда, именно там. Если бы в том лесу был хотя бы один маленький международный аэропортишко, он бы пробрался в первый же летящий на родину самолет, отрекся от Гитлера над ледником Эрайвайекутль, с плачем переступил порог в Бессастадире и протрубил сбор к пресс-конференции на коленях у своей матери. Но вместо этого бог судьбы взял его за шкирку, как щуплого котенка, и погнал его навстречу самой суровой зиме, которую когда-либо довелось перенести кому-либо из исландцев, включая Греттира Асмундарсона.

Потому что сейчас произошло нечто странное.