Шкатулка оказалась последним подарком Аннели, потому что на следующий день она не вышла к дверям, и потом тоже, когда я, пошатавшись по музеям и паркам, неуверенно подошла к дому. Может, она умерла, а может, я ей просто надоела? Может, она следующие четыре года пролежала в постели и писала там бессмертную повесть о любви, которая так и не увидела свет, потому что никто не предполагал, что такая красивая женщина еще и пишет. Да, или, может быть, она собралась и отчалила на поезде вниз по вытянутой руке Гитлера, по его плечу и шее, въехала в одно ухо и выехала из другого — прямо в царство Муссолини.
Смысл военного времени в той или иной степени заключался в том, чтоб люди разлучились, потеряли друг друга. В войну все были одинокими. Даже солдат, которого выучили быть просто каской в своей роте. Даже его жена, которая вместе с сотней таких же женщин, как она, стояла у конвейера дома. Даже узник, спавший в переполненной камере.
Но самым одиноким явно был фюрер. Я сомневаюсь, что за всю историю человечества кто-нибудь был так одинок, как Адольф Гитлер. Неспроста он обязал всех своих соотечественников приветствовать его по имени: «Хайль Гитлер!» И никогда не предпринималось более масштабной попытки исцелить душевные муки одного-единственного человека. Сперва целую страну превратили в одно сплошное каждодневное празднование его именин, и все ходили в парадных костюмах, прилизанные, — и друзья, и враги, — с особыми метками на рукавах, чтобы ему было понятнее, кто где; и все пели эти, извиняюсь за выражение, песни в честь него, подносили ему подарки (чаще всего — свою жизнь); и все выстраивались перед ним, составляя гигантские именинные торты, и вытягивали вверх руки, символизировавшие свечки: тысяча свечей за тысячелетний рейх, чтобы одинокий маленький мальчик задувал их и ревел на своем стульчике, своей трибуне. Адольф Гитлер — вечный именинник.
Но это было еще не все, потому что после торта мальчику хотелось поиграть в солдатиков, испробовать все новые игрушки…
Одиночество малыша Хьяльти было так велико, что на самом деле было настоящей черной дырой (это такая ненасытная штука в космосе, которая всасывает все и вся), которая требовала все новых жертв, постоянного наполнения, чтобы его самого в нее не засосало. «Blut muß fließen!» «Еще больше человеческих жертв!» А когда вся кровь уже утекла, этот черный мешок перерос своего хозяина, и он захлебнулся своим одиночеством.
Да, смысл Второй мировой в той или иной степени заключался в том, чтобы сделать всех жителей мира такими же одинокими, как и тот, кто ее развязал.
На войне ты всегда один; если честно, мне кажется, что эти годы одиночества наложили на меня отпечаток: мысль о том, чтобы провести жизнь с одними и теми же людьми, всегда казалась мне какой-то мелкоплавной.