А через несколько дней из предрождественской темноты выплыл еще один непрошеный гость. Было раннее утро, и Нэнси впустила в дверь гаража длинное пальто на высоких каблуках, которое шагнуло на каменный пол так, что раздался грохот, и повернулось, описав полукруг шарфом, — осматривалось. Светлые волосы доходили до плеч и были как восковые, зато губы сверкали от «блеска», по-моему, так называется этот смазочный материал, которым сухие в обращении женщины смазывают свои речи.

В минутном забытьи мне показалось, будто она — инспектор из медицинского или социального муниципального учреждения и пришла разобраться с этим незаконным обиталищем престарелых. Я уже ожидала вопроса: «А где же у вас ректальное зеркало?» — но вместо этого грянуло: «Ой, привет!» А когда она приблизилась к кровати, я увидела, что это женщина, сотворившая детей из моей крови.

«Привет», — ответила я.

«Рада тебя видеть. И прости, что мне до сих пор было лень зайти».

«Это да. Лень — это порок».

«Что?»

«Лень — это порок».

«А? Да? Ха-ха-ха. Ну, так получилось, я же всегда занята — дети, понимаешь, и все такое. А ты как живешь, милая Герра?»

«Как хочу, так и живу».

«Да? Ха-ха. Ребята тебе передают горячий привет. Они всегда так много спрашивают про бабу Герру».

«Ох, да эти стервецы, небось, меня совсем позабыли».

Черт возьми, как же сильно у меня забилось сердце. А я-то думала, на этой старой машинке скорости уже не переключаются.

«Что ты, что ты, нет. Мы всегда говорим о тебе, как о члене нашей семьи, уж будь уверена! — На мгновение на ее лицо опустилось молчаливое оцепенение, так что сквозь броню радости проступили печаль и тьма, но потом она приободрилась и сказала: — А я тебе журналы принесла!» И она извлекла из своей торбы разноцветные брошюры о жизни в стенах самых роскошных домов в городе — тамошних сердечных и запечных делах. Она выложила чтиво мне на одеяло рядом с ноутбуком, который я прикрыла, словно глаз. Рогхейд бросила на него взгляд, исполненный коварства, но быстро повернулась, когда Нэнси стала прощаться, и принялась разглядывать ее, убирая прядь от глаз. В ее взгляде ясно читалась жалость-надменность: ничто не повергает по уши увязших в похоти женщин в такое уныние, как чистые душой стыдливые девы, хранящие верность еще не пришедшей к ним любви.

«Журналы, говоришь?»

«Да, я подумала, вдруг тебе будет интересно… Там в основном сплетни».

«Но про вас там не пишут?»

«Что?»

«А про вас с Магги там ничего нет?»

Тут она сконфузилась. Лицо у нее мгновенно покрылось испариной, глаза заморгали.

«Ха-ха! Нет, мы с ним не настолько знаменитые».

«Я всегда говорила, что в Исландии знамениты все, кроме президента. Он никого не знает».

«Ха-ха! Здо́рово, когда ты что-нибудь говоришь в таком духе!»

И тут я почувствовала, что она все-таки капельку скучала по мне. Скучала по своей старой свекрухе, пусть та уже совсем покрылась плесенью. Я помню, как обрадовалась ей в первый раз, когда Магги, симпатичный экономист, привел ее на обед на Скотхусвег. Она была в полном восторге от этой чудаковатой бабы, которая готовила сардельки с кислой капустой, курила палевые сигареты Roth-Händle и говорила о Бессастадире, как иные говорят о ребенке, которого потеряли. А меня она жутко порадовала. Оболтус Диванный наконец отыскал свою вторую половинку. И стало весело в лачужке. А сейчас Рагнхейд взошла на вершину жизни и нацепила то ураганное выражение лица, которое возникает у исландских женщин из-за бесконечного ветра в лицо и глицерина, каждодневной бодрости и стресса — «я докажу, что я не хуже людей!», — а еще из-за вечно следящих за ними вопящих глаз подруг. Кажется, дети высосали ее груди, но она все еще была недурна собой.

Ничто в поведении этой исландской «девочки» не говорило об угрызениях совести или о боли. Свою побитую собаку — переживание развода — она заперла в такую дальнюю комнату своего дворца, что ее взрывающий барабанные перепонки вой не доносился до этого не богатого событиями гаража.

«Но вы же развелись?» — сказала я без всякого упрека.

«А? Ну да. Да. К сожалению. Но что поделать — это жизнь такая. Но я хочу, чтоб ты знала: расстались мы по-хорошему и остались друзьями».

«По-хорошему не разводятся».

«А вот и да! Мы с Магги! Ха-ха!»

«Тогда это первый раз за всю мировую историю».

«Да, ха-ха, наверно».

«А как у вас с этими деньгами, Рагнхейд?»

«Какими деньгами?»

«Магги говорит, что за ними следишь ты. За моими деньгами».

«Ты про деньги, вырученные за Скотхусвег? Да, вот именно, я как раз собиралась о них с тобой поговорить. Я очень огорчусь, если окажется, что ты думаешь, будто мы собирались взять эти деньги себе на хранение. Мы просто решили снизить риск и разделить их между нами так, и…»

«Я от вас не слышала никаких вестей больше года».

«Нет-нет, и мне очень досадно, дорогая Герра, очень досадно. Но, по-моему, это дело ваше с Магги. И с Халли, и с Оули… Я всегда говорила, что надо бы заглянуть к тебе, и…»

«Где деньги?»

«Деньги? Сейчас? Они… Они в таком… Мы решили разделить их… Не класть все яйца в одну корзину, понимаешь. Так что они там и сям в таких вот инвестиционных фондах. Но мы всегда сможем их оттуда достать, если ты захочешь. Ведь это, конечно же… твои деньги, некоторым образом».

«Вовсе не некоторым образом».

«Да, нет-нет, но они, конечно же, мальчики, наверно, должны… ну, в смысле, ты ведь не собиралась ими пользоваться, ну, понимаешь, шестьдесят миллионов, ха-ха, в смысле, ты ведь с постели не встаешь, и все такое, так что это, наверно, было не так уж плохо, что…»

Сейчас не хватало только большого кухонного ножа, потому что гнев поднял меня с подушки слабости, так что старая маразматичка вполне могла бы нанести удар кобылке-блондинке.

«Милая Рагнхейд! До сих пор у большинства народов мира существовал неписаный закон, что нельзя забирать наследство у родителей, пока они не умрут. Не перестанут дышать и не скроются в землю. И не будут лежать там в гробу с плотно привинченной крышкой».

Наверно, пока я произносила эти слова, я так дрожала, что это отдавалось в легких.

«Да, нет-нет. Это… ты совершенно права».

«На что пошли деньги? На беседку для сада?»

«Беседку? Не-еет. А почему ты так решила?»

«Ну… я же следила, хотя я…»

«Да? Ты следила?»

«Да… да-да».

Разговор завел меня на какое-то бездорожье. Но пусть мой Боас мирно спит в тростниках, где речка вьется. Я попыталась снова выбраться на гладкую дорогу:

«Ты думаешь… думаешь, что я не поверю, будто ты их ни на что не тратила?»

«Я хочу сказать, может, и тратили, понимаешь, проценты…»

«Проценты?»

«Да, понимаешь, мы решили, что наша задача — пустить эти деньги в рост и… Но начальный капитал — его вот вообще никто не трогал».

«Ах вот как. Ну ничего себе».

«Герра, пойми меня правильно, следить за такой большой суммой — это, конечно же, серьезный труд, потому что, как говорится, с деньгами — с ними как… как с цветами или с чем там… много хлопот, и мы подумали, что вполне естественно, если мы сами что-то получим за этот труд, поэтому мы, наверно, немножечко…»

Она замолкла. Она не могла говорить дальше. Она не могла признаться мне, что она протянула лапы к моему одру: залезла под мочевинно-желтые ляжки, чтоб стащить все, что хранилось под матрасом.

Откуда только в историю Исландии пришло такое поколение? Мои прабабки переправлялись в открытой лодке через весь Брейдафьорд, чтобы добыть себе прокорм. Ничто не давалось без труда. Потом явилась мама со своей совестливостью. И не предъявляла никаких претензий. Подарила одному человеку свое сердце и ждала, перевязав его ленточкой, целых семь лет, когда он забыл забрать подарок. Вместе они ничего не имели, поэтому потеряли всё. Потом они поправили свое положение и стали копить на заключительную главу жизни; когда у них наконец появился подходящий дом, им уже было за пятьдесят.

Она поерошила светлые волосы, надула губы, деланно посмотрела на часы, а потом, покосившись на мой ноутбук, произнесла:

«Можно, я ненадолго займу твой компьютер? У меня потом будет одна встреча, и я жду… сообщения».

«Ждешь сообщения?»

«Да».

«По моему компьютеру?»

«Да, я его увижу в своем ящике, если выйду в Интернет. Совсем на чуть-чуть».

Мне все это сильно не понравилось, но мне не пришло в голову остроумного способа, как защитить свой экран. К тому же она уже встала и прошла к изножью кровати. Приблизилась к ноутбуку и выключила его из розетки своими винно-красными ногтями, и переставила на кухонную тумбу. Эта стерва была очень коварной. И это, конечно же, было не что иное, как насилие над прикованной к постели женщиной: так просто взять и вынуть из нее мозг в ее присутствии и перенести на кухонную тумбу, чтобы покопаться в нем.

«У тебя тут связь не плохая?»

«А? Нет-нет. Нет».

«Оно сбоит… ну, соединение. — И затем, самым что ни на есть естественным тоном: — У меня в машине Интернет есть. Я с ним ненадолго в машину переберусь».

Она закрыла ноутбук, подхватила его под мышку и улыбнулась мне: «Я мигом! А ты пока журналы посмотри!» Я была так обескуражена, что не успела даже ничего подумать, не то что рот раскрыть. Она просто-напросто удрала с моим ноутбуком! Интернет в машине? Никогда о таком не слыхала. Я считала саму себя одной из самых хитроумных и коварных дьяволиц, но тут она меня переплюнула! Причем так изящно!

Она пропадала жутко долго.