Мне удалось уйти только через два часа. Прочь от проклятого мужика, к которому проклятая я испытывала такое вожделение. Как была голой, я убежала в освещенный луной лес, со своими пожитками — одеждой и багажом — в руках и красными струйками по ляжкам. Я вижу в кинофильме жизни, как я метнулась прочь от хижины лесоруба, ругая сучки, кусающие босые ноги. Раз навсегда решив больше никогда не мараться ни обо что, связанное с любовью!

Прочь, прочь, прочь!

И все же остановилась на расстоянии броска гранаты от хижины и уже собралась метнуть в нее сердце отца, которое тот проклятый тогда отнял у меня силой заодно с девственностью. А это была не простая девственность, а международная святыня, которую мне с таким трудом удалось пронести через полвойны и целую страну. Какой же я была чудовищной дурой! Додумалась гладить этого врага жизни по животу и разжигать в нем всякие недопустимости! И все же мне удалось пустить этому придурку кровь внезапным сучьим укусом и одновременно вырвать у него мое оружие. Потом я уже собралась применить его, мне показалось, что момент настал, но тут я услышала, как лес шепчет мне на ухо: «Это не последнее изнасилование». И я сунула стальное яйцо в потертую котомку и ушла прочь, одевшись: кровяной огонь между ног, красный шарф на шее.

Постепенно птицы начали петь мне славу. Очевидно, природа решила чествовать меня за принесенную ради нее жертву. Да, Бог — безбожник. Я ругала и себя, и его, ругала Марека и ругала птиц — и вышла из лиственной тьмы на сумеречный луг. Утро принесло тусклую зарю, бессолнечную, зато дышащую. Как будто земля выдыхала дневной свет в мировую тьму.

Но когда я вошла в другой лес, птицы подыскали для меня другую песню, с другими словами. Теперь из их горла слышался «ясный звук трубы». Ведь им было невдомек, что я не знала, что в тот день было семнадцатое июня.