В центре – как я теперь понимаю, пострадавшем за это время значительно больше, чем мой тихий пригород, – я заезжаю в кафешку, чтобы перекусить, и еду домой.

Крисса еще не вернулась. Я принимаю волевое решение повременить с очередным перкоданом. Сажусь у окна со стаканом виски и открываю свою тетрадку.

Тетя Джейн вернется с работы только через час. Все-таки хорошо побыть одному. Мне здесь нравится. Очень уютно. Я даже не сомневаюсь, что все тетины ученики от нее без ума. Тетя Джейн – прелесть. Что-то меня пробивает на нежности. Я иду в ее спальню и открываю шкаф. Смотрю на ее одежду. Потом захожу в ванную, нахожу там корзину с бельем, приготовленным в стирку, достаю тетины трусики и бюстгальтеры, перебираю их пальцами, нюхаю – что унижает меня и ее, но белье у нее очень красивое. Я бросаю ее вещички обратно в корзину и возвращаюсь в гостиную.

Что я делаю? Я не знаю. Иногда так бывает: какая-то часть твоего существа, дикая и неразумная, о которой ты, может быть, даже не знал, что она вообще есть, вдруг вылезает на свет и тянет тебя за собой, и ты покорно идешь – к какой-то обманчивой, мнимой цели. Ты идешь, не раздумывая. Потому что не хочется ни о чем думать; потому что, когда начинаешь думать, то начинаешь и сомневаться, а стоит ли, и можно пропустить что-нибудь по-настоящему интересное и приятное. Может быть, именно это имеют в виду, когда говорят: «бес попутал». Я опять себя чувствую Суперменом, Гамлетом Криптонским, я наделен нечеловеческой силой, и ничто меня не остановит – моя свобода не знает границ. Я – Гамлет, плывущий в крови, словно пьяный корабль, и даже если я вдруг зависаю, поток крови несет меня дальше, куда-то туда, далеко-далеко, и мне это нравится. Мне нравится эта безвольная слабость – она спасает меня от слабости, делая еще слабее. Слабость – как явь и сон, как тихий плач. Я улыбаюсь себе хищной волчьей улыбкой и отпиваю еще виски.

Вскоре я слышу, как подъезжает машина: это приехала тетя Джейн. Она заходит, и я улыбаюсь – тепло и радушно. Я действительно рад ее видеть. Даже странно, что простая улыбка может быть такой выразительной и драматичной, и что сам драматизм может быть таким чистым и искренним. Я и забыл о своем обаянии, а ведь я и вправду умею, когда захочу, располагать к себе людей. Она не только мне верит, она мне доверяет.

– Привет, племянник.

Звучит фальшиво. Она хотела, чтобы это звучало тепло и по-родственному, но «племянник» никак не катит. Для меня в этом слове нет смысла. Образно выражаясь, этим «племянником» она пытается снять наличность с закрытого счета и даже об этом не подозревает. Я снова чувствую свое превосходство: в нашем с ней диалоге я главный.

Я встаю, чтобы забрать у нее пакеты с продуктами.

– Привет, тетя Джейн. – Я говорю эти слова и подхожу к ней, и ее лицо приближается, и заполняет собой все мое поле зрения, и я вдруг понимаю, что смысл в наших словах все-таки есть, но такой смысл… особенный, он существует только в форме особой примочки, предназначенной для конкретных целей, например, для сексуальных забав. Ее щеки горят, на лбу, у самой линии волос – испарина. Может быть, я ее убью. Шутка.

– А где Крисса?

– Не знаю. Наверное, где-то фотографирует. Мы с ней еще утром расстались, я оставил ее в ресторане – общаться с аборигенами, а сам съездил в Гарденсайд.

– Правда?

– Это Крисса мне подала идею. Наверное, она посчитала, что в этом будет что-то такое… ну, от искусства.

– Она замечательная. У тебя, вообще, все подруги такие приятные: симпатичные, умные, творческие.

– Это чтобы съесть тебя.

– Что?

Я не знаю. Я смеюсь.

– Я не знаю. Не знаю, что это, блядь, было. Ой. Прошу прощения. В смысле, что я ругаюсь.

– Все нормально, Билли. Будь собой. Со мной – можно.

– Правда?

– Конечно.

– Такое… серьезное заявление.

– Я надеюсь, что нет. Я надеюсь, со мной ты всегда себя чувствовал свободно.

– Но, Джейни, я же – ходячий облом. Я проебал свою жизнь.

– А кто из нас нет? Но не каждый способен писать такие стихи, как ты.

– На самом деле, я не пишу стихи.

– В смысле?

– Не знаю. Забей. Давай разберем продукты…

Мы идем на кухню и начинаем разбирать пакеты. Я понимаю, какая я все же сволочь. Я сам себе отвратителен. Она накупила столько всего вкусного – все мое самое любимое. Она даже помнит, что я люблю. Буквально за пару минут она сооружает блюдо с закусками: свежий хлеб, хрустящие хлебцы, рокфор, бри, итальянские маслины, икорное масло и даже копченые устрицы. У нее так же припасено две бутылки вина, одну из которых мы тут же и открываем.

– Ну, рассказывай, что у тебя хорошего, – говорю.

– Ну, сейчас я играю Аманду Уингфилд в «Стеклянном зверинце»…

– Это которая мать?

– Да. Маразматичная, властная мать. Теперь я играю матерей.

– Но выглядишь ты замечательно.

– Спасибо, Билли.

– Нет, правда. Ты как будто беременная, – говорю я, смущая нас обоих. – Ну, в смысле, что ты вся как будто сияешь. От тебя свет исходит.

– Просто я рада, что ты приехал.

– То есть, ты не беременная, а просто рада, что я приехал?

Она отпивает вина. Она не знает, что сказать. Я стараюсь держаться уверенно, хотя, если честно, я очень слабо себе представляю, что я могу ляпнуть в следующую секунду.

– Пойдем в гостиную, – говорит она. – И как тебе в Гарденсайде?

Мы собираем еду и вино на поднос и перетаскиваем все в гостиную.

– На самом деле, мне было жутко. Наверное, что-то похожее ощущает убийца, когда возвращается на место преступления… или как будто ты приезжаешь в знакомый дом, где все давно умерли. Я растерялся. Я не знал, кто я – и когда. Я был как призрак. Но это было интересно. Круто было, мне даже понравилось.

– Ты про это напишешь?

– Да, наверное. Я не знаю. Может быть. Так или иначе. Собственно, для того эта поездка и затевалась – чтобы писать, но я просто не знаю, подойдет это для книги или не подойдет. Надо, чтобы слова сочетались с криссиными фотографиями. Тебе обязательно нужно их посмотреть. Хочешь? Они у меня тут, с собой.

– Конечно, хочу. – Она допивает вино. – Только сначала я переоденусь, а то сижу в этом училкином платье.

Пока Джейни переодевается, я достаю из сумки стопку криссиных фотографий. Подливаю тете еще вина. Через минуту она возвращается, одетая в полинявшие джинсы и старомодную белую блузку с высоким воротником-стойкой. Я иду в ванную и глотаю еще один перкодан.

Она сидит рядом со мной на диване, я чувствую запах ее духов. Я весь на взводе, во рту пересохло. Я отпиваю еще вина. Воздух как будто наэлектризован. Интересно, а она сама чувствует эти токи, которые я от нее ловлю. Мне кажется, я такой большой рядом с ней, а она – такая маленькая. Да. Хочется окутать ее собой, вобрать в себя ее всю. Надеюсь, она будет пить и дальше. Она отпивает еще. Я хочу взять ее за волосы, запрокинуть ей голову и влить вино прямо ей в горло. Так, по-дружески.

Она смотрит фотки. Она уже моя или нет? Покорится она или нет? Получу я, чего мне хочется? И как это узнать, ничего не испортив? Я уже почти не дышу. Я себя чувствую, как подросток на первом свидании. Лицо все горит, щеки красные, как помидоры, легкие как будто забиты камнями, каждый вздох дается с превеликим трудом, в штанах – монументальный стояк.

Я себя чувствую необъятным, огромным. Я заполняю собой все пространство, я поглощаю ее, всасываю в себя. Расстояние между нами – неисчислимо. Я – разлившийся океан, где она тонет… уже почти утонула. И она даже не подозревает, что я знаю, что она здесь. Во мне. Полностью в моей власти. Я смотрю на нее с бесконечным холодным волнением и спокойной уверенностью. Да, я мерзавец, злодей и скотина, но я все-таки человек, и я люблю ее. Я люблю ее. Я хочу облизать ее всю, хочу засунуть язык ей в задницу. С любовью. Хочу кончить ей на лицо, хочу обсосать ее изнутри. Хочу сделать так, чтобы ей было хорошо. Все, что я сделаю с ней, я сделаю с благоговением. Я вознесу ее до небес. Она будет кричать в экстазе. Она так удивится, моя любимая тетя. Она должна это знать, должна знать. Ей будет так хорошо… ей понравится. Нам обоим понравится.

Я ставлю кассету, что-то из старенького мотауна. Мы пьем вино, смотрим фотки. Нам хорошо. Мы довольны и счастливы.

Она восторгается фотографиями, так что они уже сослужили мне службу. Они немного ее напугали и в то же время заставили ощутить себя частью большого мира – такого огромного и волнующего, – и чтобы унять волнение, она пьет еще.

Мы обсуждаем фотки, и я ей рассказываю о своих мучениях, когда я пытался придумать, что написать, чтобы текст подходил к фотографиям, и хотя она делает вид, что все так и должно быть, я вижу – она польщена, что я говорю с ней о «муках творчества» как с человеком, который все это знает и хорошо разбирается в этом деле. За окном – серые сумерки. Скоро стемнеет.

Мы сидим совсем рядом, так близко друг к другу, и вот наступает переломный момент. Мне кажется, я сейчас потеряю сознание, упаду в космическую пустоту. Я протягиваю руку и обнимаю ее за талию. Это так странно и так интимно – ощущать ее теплую кожу под блузкой. Это – как смерть. Она смотрит на меня с невинным, наивным восторгом и благодарностью – ей так приятно быть рядом с любимым племянником. Я привлекаю ее к себе, и этот невинный восторг у нее в глазах рассыпается в пыль, когда я целую ее в губы. Ее губы – они даже лучше, чем ее горячий живот у меня под ладонью.