Глава 1

– Будь сестрица мне не сестрой, а мужем, я бы развелась с ней.

– У тебя нет мужа, Дебора, – напомнила мне мама. – Тебе сорок три, и ты все еще не замужем.

Я почти физически ощущаю, как ее разочарование сочится по телефонным проводам.

– Я имею в виду наши с Шэрон отношения, мам, – поясняю я. – Если у тебя несовместимость с супругом, с ним можно развестись, но если у тебя несовместимость с сестрой, ты связана с ней пожизненно. По-моему, это Несправедливо.

– Что именно, милая?

Моя мама вовсе не старая маразматичка, но она категорически не желает ничего понимать, когда речь заходит о двух ее дочерях и их вечных сварах. Она говорит о своих «девочках» так, будто мы с Шэрон живем как шерочка с машерочкой, и не берет в толк, что у нас с сестрой нет ничего общего, кроме родителей. Мама полностью игнорирует наши дрязги, ссоры, ябеды и взаимные выпады. И делает вид, словно не замечает, что мы с Шэрон месяцами, даже годами практически не общаемся друг с другом.

– Не важно. Я имею в виду развод с Шэрон. В данный момент развод с ней был бы не бог весть каким событием. Все уже и так развелись с ней.

Ну, не совсем все. По правде говоря, с моей сестрицей развелись трое мужчин. Муж номер один был летчиком «ТВА». Во время длительной стоянки в Париже влюбился в служащую аэропорта и больше домой не вернулся. Муж номер два оказался многоженцем, зарегистрировал брак с четырьмя женщинами в четырех штатах и в настоящий момент отбывал длительный тюремный срок. Муж номер три, лихой парень, решил, что больше не хочет быть парнем, и на свой сорок четвертый день рождения заявил о намерении сделать операцию по перемене пола. Ну так позвольте спросить: стоит ли удивляться, что Норман, восемнадцатилетний сын Шэрон от многоженца, предпочел военное училище университету Сиракьюса и стал единственным кадетом-евреем за всю историю этого заведения?

Не то чтобы мой собственный список достижений менее впечатлял. Может, Шэрон и любительница скоропалительных замужеств, готовая идти под венец с каждым, кто попросит, но я тоже связывалась не с самыми подходящими типами. Вроде того биржевого маклера, который последние полгода нашей связи кувыркался с моей лучшей подругой на ее водном матрасе. Или компьютерщик-программист, купивший мне бриллиантовое кольцо от Картье, оказавшееся на поверку дешевкой с цирконием, приобретенной у уличного торговца. Или коммивояжер, выкрикивавший имена других женщин всякий раз, как мы занимались сексом. При этом он, видимо, надеялся убедить меня, будто это из-за того, что он страдает синдромом Туретта. Как я уже сказала, мои мозги не слишком хорошо работают, когда речь заходит о мужчинах, но я, по крайней мере не выходила замуж за этих ничтожеств.

– Возвращаясь к юбилею, – произнесла моя мать, отрывая меня от воспоминаний. – Ты ведь прилетишь на него, дорогая, правда? Мне не каждый день исполняется семьдесят пять.

Причиной ее междугородного звонка этим воскресным январским днем было желание проинформировать меня, что Шэрон, дражайшая моя сестрица, устраивает в следующем месяце для мамы праздничный ленч по случаю ее юбилея и от меня ждут, чтобы я бросила все и примчалась туда. И не имеет ровным счетом никакого значения, что я живу в тысяче миль от них, на Манхэттене. И наплевать, что у меня весьма ответственная работа сценариста в широко известном телевизионном сериале «Отныне и впредь». И совершенно не важно, что у меня намечается роман с одним из ведущих актеров сериала, и меньше всего мне нужно в самый ответственный момент наших с ним отношений уезжать из города. (Да, в прошлом мне не везло в любви, но надежда умирает последней.) Судя по всему, Шэрон решила – не посоветовавшись со мной, естественно, – что празднование будет во Флориде, где живут они с мамой.

– Пожалуйста, Дебора! Мне очень хотелось бы, чтобы обе мои девочки были тут, – настаивала маменька.

– Да ведь твои девочки не разговаривают друг с другом добрых два года, с тех пор как поцапались из-за Лестера.

– Кого?

– Лестера. Третьего мужа Шэрон. Того самого, что выглядел в ее белье лучше, чем она сама.

– Ах, этого…

– Да. Когда она порвала с Лестером, я лишь заметила, – поскольку мне не все равно, – что ей не следует стремительно выскакивать замуж, ибо очень важно сначала узнать мужчину получше. И что она мне ответила? «Тебе просто завидно, Дебора, потому что ты сможешь привести мужчину к алтарю, только если заплатишь ему». Я в ответ брякнула что-то не менее глупое, и она швырнула телефонную трубку. Вообще-то отчасти это облегчение – не разговаривать с ней два года. Как ремиссия во время болезни.

– Чушь! Вы с Шэрон сестры, а сестры должны общаться друг с другом. На дне рождения их матери, в частности.

– Если я приеду, то мы непременно пообщаемся, только это будет обычная история. «Привет, Шэрон, отлично выглядишь», – скажу я. А она ответит: «Ты тоже, Дебора, хотя мне казалось, что накладные плечи отошли в прошлое вместе с Джордан Кроуфорд». И тогда мне придется нанести ответный удар: «Да, но, к счастью для тебя, Шэрон, бюстгальтеры, увеличивающие грудь, снова в моде». Это будет ужасно, мам. Уж поверь.

– А ты поверь, что приятно удивишься, если приедешь. Думаю, Шэрон обрадуется, если ты приедешь.

– Ой, мам, – вздохнула я, желая, чтобы она меня все-таки услышала. – Шэрон была бы рада, если бы я оказалась в Могадишо.

– Дебора!

– Я лишь пытаюсь сказать, что она любит меня на расстоянии, и это чувство взаимное.

И это грустно, на самом-то деле. Шэрон старше меня на два года, практически ровесница. Нам бы следовало быть лучшими подружками, самыми близкими и неразлучными, но по какой-то причине она меня ненавидит. Всегда ненавидела, и я не знаю, чем вызывала такое к себе отношение. Да, Шэрон первенец, а первенцы часто ненавидят маленьких пискунов, с которыми вынуждены делиться игрушками, друзьями, родителями. Как и многим старшим детям Шэрон говорили, что она не может пойти в кино, или в «Макдоналдс», или на школьный пикник без своей младшей сестренки, которая непременно начинала капризничать и портила весь кайф. Но в детстве я обожала Шэрон и любила таскаться за ней везде и всюду. Я поклонялась сестре, восхищалась ею, пыталась подражать ее манере говорить, походке, одежде. Благодарная Шэрон за то, что она присматривает за мной, я чувствовала себя обузой для нее, о чем не раз ей и сообщала. Почему же все это не считается? Почему Шэрон принесла свою нелюбовь ко мне и во взрослую жизнь? Зачем ей нужно постоянно поддевать, унижать меня и вообще цепляться ко мне всякий раз, как мы видимся? Более того, ну почему я все время реагирую на выпады Шэрон, позволяя ей нажимать на нужные кнопки, как изволят нынче выражаться? Почему я всегда отвечаю на колкость сестры колкостью, а потом отступаю под натиском ее кипящей ярости? Не пора ли положить этому конец?

– Где Шэрон устраивает ленч? – спросила я маму, понимая, что, скорее всего, уступлю и приеду на торжество, несмотря на все мои возражения.

– У нее дома. Она настояла на этом. Настаивать на своем для моей сестрицы так же естественно, как дышать.

– Значит, она взялась организовать празднование твоего дня рождения, как берет на себя все.

– Ну ведь Шэрон профессиональный организатор приемов, Дебора.

В этом я с мамой спорить не могла. Шэрон занимается организацией свадеб, («Свадебный архитектор» – так написано на ее визитной карточке.)

Для тех, кто может позволить себе воспользоваться ее услугами, она через компьютер целиком и полностью координирует подготовку к свадебной церемонии: набирает флористов, поставщиков, фотографов и так далее. Шэрон даже снабжает жениха и невесту сведениями о гостях и рассаживает их так, чтобы избежать малейших дрязг – фирменного знака наших с ней взаимоотношений. Хотя клиенты у Шэрон были со всего восточного побережья Флориды, львиная доля ее бизнеса находилась в Бока-Ратон, коротко Бока; это своего рода пуп вселенной с пальмами. Шэрон пользуется в Бока огромным успехом, и не только потому, что живет там (в поселке за забором, с полями для гольфа, где огромные дома стоят друг над другом – я называю их «Макжилища», по ассоциации с «Макдоналдсом»). Дело в том, что организованные ею свадьбы – показушные, помпезные, многолюдные – были очень «бокавские». В Бока, где даже горничные носят «Ролексы», свадьбу тебе организовывает Шэрон Пельц либо свадьбы не будет вообще.

– Ты можешь прилететь на уик-энд и остановиться у меня, – предложила мама. – В Нью-Йорке ведь сейчас холод собачий, да?

– Да. – Я покосилась на свою поношенную фланелевую ночнушку и шерстяные носки на ногах. Хотя в квартире очень тепло – это то самое жуткое тепло, которое сушит кожу, не говоря уж о том, что от него образуется перхоть, – я никак не могла согреться. Пожалуй, поездка во Флориду не такая уж плохая идея. – Ты права, мам. Семьдесят пять лет – это действительно не обычный день рождения, и я ни за что не пропущу праздник. Как только закончим разговор, сразу же закажу билет на самолет.

«Ладно, – подумала я. – Теперь мне придется денек вытерпеть Шэрон. Но я уже большая девочка. Переживу».

Я просветлела, поняв, что увижу мамочку и понежусь в ее доме, в местечке Сьюел-Пойнт, на роскошном тропическом полуострове, связанном грунтовой дорогой с городом Стюарт и примерно в часе пути к северу от Палм-Бич.

Мама и папа купили этот стоящий на берегу реки Святой Люсии трехэтажный деревянный дом в сельском стиле как зимнее убежище для семьи, еще когда мы с Шэрон учились в колледже. Мой отец, врач из Уэстпорта, штат Коннектикут, мечтал после выхода на пенсию постоянно жить во Флориде, но умер от рака, не дотянув до шестидесяти одного года, так и не осуществив спою мечту. Через год после его похорон, ровно день в день, мама осуществила ее за него. Она продала наш дом в Уэстпорте, упаковала вещички и вместе со всем барахлом перебралась в Сьюел-Пойнт. И очень быстро обзавелась друзьями в этом тихом узком мирке, работала добровольцем в Совете старейшин, Историческом обществе и прочих общественных организациях, а иногда бралась и за более серьезную общественную работу, например выступая в роли мирового судьи на слушаниях по мелким делам. Ее задачей было убедить людей, предъявлявших друг другу претензии, разрешить их споры, не доводя дело до суда.

Мне казалось довольно забавным, что она несколько дней в месяц уговаривает истцов и ответчиков прийти к соглашению и при этом совершенно не способна убедить собственных детей согласиться друг с другом хоть в чем-то. Мы даже не могли сойтись на том, что лучше – Стюарт или Бока. Я считала Стюарт очень милым спокойным местечком, с размеренной жизнью, а Шэрон находила его смертельно скучной дырой, провинциальной, начисто лишенной культурной жизни. (И это говорила моя сестрица, полагавшая, что «культура» – это смотреть на женихов с невестами в Макареис.) В результате Шэрон после колледжа осела в Бока, что меня весьма устраивало: когда бы я ни приезжала к маме, меня очень согревала мысль, что нас с сестрицей разделяют полтора часа пути.

* * *

Распрощавшись с мамой, я заказала билеты и помчалась в душ. Филипп Уайли, тот самый актер, о котором я упоминала ранее, должен был заехать за мной в семь, и хотя до его приезда оставался еще час, мне хотелось приготовиться не спеша.

Понимаете, за все шесть лет моей работы с сериалом «Отныне и впредь» я ни разу не имела свидания с кем-нибудь из занятых в нем актеров, даже малюсенькой интрижки. Поэтому меня пьянила новизна ситуации, пьянила мысль, что Филипп Уайли, работавший – снимавшийся в любовных сценах – с самыми красивыми женщинами в мире, заинтересовался мной.

Не то чтобы я крокодил какой-то. Конечно, меня ни за что не примешь за одно из сногсшибательных созданий, появляющихся в «мыльных операх», но мамуля считает мою мордашку «милой». Я понимаю это так: не красавица, но и не простушка, а обаятельная, возможно, потому, что очень улыбчивая в отличие от моей сестрицы, от которой улыбки не дождешься. (Во всяком случае, я.) Но главное мое украшение – волосы. Хоть я и не ношу стильных стрижек – просто распущенные волосы до плеч с правым пробором: они у меня густые, блестящие, великолепного бронзового цвета и независимо от степени влажности никогда не липнут к черепу. Что же касается фигуры, то она примерно такая, какая и должна быть у сорокатрехлетней женщины, занятой сидячей работой и обожающей свинину по-китайски. Иными словами, я по-прежнему удостаиваюсь одобрительного свиста строительных рабочих, но вполне могу без особого ущерба сбросить несколько фунтов.

Когда почти ровно в семь зазвонил дверной звонок, я птицей полетела к двери.

– Эй, да ты классно выглядишь! – воскликнул Филипп, как только я открыла дверь.

Высокий, лет сорока, светловолосый, экс – модель, Филипп вырос в Лондоне и говорил с ярко выраженным британским акцентом. В нашем сериале он играл роль Холдена Холси, давно пропавшего брата Дженни Холси Слейтер Петере Дайер Рузецки, женщины, сменившей больше мужей, чем моя сестрица.

– Благодарю за комплимент. Заходи, пожалуйста, – сказала я.

– С удовольствием. – Внезапно Филипп обхватил меня за плечи и поцеловал.

«Ух ты, этот парень времени зря не теряет», – подумала я за те несколько секунд, пока длился поцелуй. Несколько очень приятных секунд.

– Значит, вот где ты живешь, Дебора. – Он оторвался наконец, чтобы перевести дыхание. Филипп оглядел, мою гостиную, прямоугольное помещение, обставленное мной по каталогу «Поттери барн». Совершенно точно не Букингемский дворец.

– Да, это мой дом. Давай я повешу твою куртку, – сказала я и предложила ему что-нибудь выпить.

– Скотч будет в самый раз. С капелькой содовой и лимоном, если есть. Филипп снял куртку и протянул мне, сверкнув улыбкой Холдена Холси и продемонстрировав идеальные белоснежные зубы. Я чуть не поинтересовалась, не отбеленные и не искусственные ли они у него, но и так знала ответ. У каждого актера в сериале какие-нибудь части тела так или иначе были усовершенствованы.

Сделав ему скотч, плеснув себе вина, водрузив оба бокала на поднос вместе с коктельными салфетками и мисочкой соленых орешков, я поспешила в гостиную.

Филиппа там не оказалось.

– Филипп! – Уж не передумал ли он насчет свидания? – Ты где?

Ответа не последовало. Поставив поднос на кофейный столик, я отправилась на поиски и, в конце концов нашла его в гостевой спальне – по совместительству рабочем кабинете. Филипп стоял у стола, уткнувшись носом в папку с надписью «Отныне и впредь № 12,136».

– Филипп! – Он дернулся. Я в упор посмотрела на него. – Что ты делаешь?

Оторвавшись от папки, Филипп беспомощно улыбнулся, как мальчишка, застуканный за воровством сластей из коробки.

– Я случайно натолкнулся на папку, – заявил он, хлопая длиннющими ресницами. – Надеюсь, ты не сердишься, Дебора?

– Актерам не полагается читать поэпизодники, – заметила я. «Поэпизодник» – это подробное описание каждого эпизода сцена за сценой. – Вуди очень щепетилен в этом вопросе.

Вуди Дейвенпорт, главный сценарист «Отныне и впредь» и мой босс, отвечал за создание основополагающих «узлов» сериала, долгосрочных сюжетов с развитием характеров персонажей, интриги их развязок.

– Ты хотел узнать, что будет дальше с Холденом? Ты ведь затем и полез в поэпизодник?

– Меня интересовало, какие планы связывает Вуди с этим персонажем, – признался Филипп.

– Он на стенку полезет, если я расскажу ему. Он и, правда очень щепетилен в этом отношении.

В нашем бизнесе это аксиома: только позволь актерам узнать о будущем их персонажей, и не успеешь оглянуться, как они потребуют изменить сценарий, начнут названивать своим агентам, ныть, скулить и съемки сериала превратятся в арену сражающихся эго.

– Ну так не говори ему. Этого больше не повторится, зачем же вызывать у него приступ гипертонии?

Я не знала, что делать. Терять работу мне вовсе не хотелось, но и Филиппа тоже.

– Знаешь, я никогда раньше не видел поэпизодника, – усмехнулся Филипп. – И представления не имел, какая трудная у тебя работа. Все эти десятки страниц, которые ты должна выдавать каждую неделю, тщательно расписанные сцены, драматические моменты, связывать серии. Ты молодец, Дебора. Ты очень талантлива.

– А! М-м-м… Ты так считаешь?

– Да. Я-то уж точно не смог бы написать поэпизодник. Для этого, нужны определенные навыки, а я ими не обладаю. Ты же, напротив, обладаешь. И с избытком.

Я невольно смягчилась.

– Приятно слышать похвалу. Спасибо, Филипп.

Почуяв, что ему удалось смягчить мой гнев и его лесть возымела действие, он обнял меня.

– Я серьезно насчет того, что сунул нос куда не надо. Этого больше не повторится, Дебора. Прости меня.

Филипп поцеловал меня, на сей раз куда крепче. И я простила его. А кто бы не простил?

Мы вернулись в гостиную рука об руку, прикончили выпивку и отправились ужинать. В ресторане Филипп был ко мне очень внимателен – почти подобострастен, – даже когда раздавал автографы. Он держал мою руку, затем поднес ее к губам и начал покрывать поцелуями – ладонь, пальцы, запястье и так далее. К тому времени, когда подали десерт и кофе, я уже напрочь позабыла об инциденте с поэпизодниками.

Едва мы вернулись домой, как Филипп обрушился па меня, бормоча ласковые слова и осыпая поцелуями. Однако я быстро положила этому конец, сказав, что мне завтра рано вставать, поскольку надо успеть на проводимое Вуди каждый понедельник совещание – длящиеся целый день утомительную процедуру, проходившую в экстравагантной квартире Вуди на Парк-авеню, и где присутствие сценаристов-поэпизодников обязательно.

– Когда я снова тебя увижу? – спросил Филипп, стоя в дверях. – В следующие выходные? В пятницу вечером? Чем скорее, тем лучше.

– В пятницу вечером было бы здорово, – ответила я, уступив его настойчивости и своему желанию.

Мы поцеловались на прощание, и он ушел.

Некоторое время я стояла, прислонившись к дверям и закрыв глаза. Сердце бешено колотилось, я мысленно снова возвращалась к каждому жесту Филиппа, каждому его слову. И мне казалось, что я наконец-то подцепила стоящего парня. С чем сама себя и поздравила.

 

Глава 2

Вуди Дейвенпорт был легендой дневных телевизионных программ, колоссом, чье фантастическое чувство драмы совершенно очевидно проявлялось не только в его работе, но и во внешности. Ростом шесть футов шесть дюймов, он буквально возвышался над нами, как башня; иссиня-черная шевелюра, взбитая в огромный кок, добавляла ему еще пару-тройку дюймов. Вуди носил кричащие галстуки, выпивал уйму алкоголя и укладывал в койку баб всех возрастов. Персона в индустрии персонажей, Вуди, что самое главное, был из тех, кто всегда выживает. За семнадцать лет съемок сериала «Отныне и впредь» пришло и ушло огромное количество исполнительных продюсеров, а Вуди оставался. Никто уже и представить себе не мог этот сериал без него. Во всяком случае, я точно не могла, как и еще четыре сценариста, собравшихся в гостиной Вуди – огромном, отделанном в древнегреческом стиле помещении с высоченными потолками. (Меня забавляла его тяга к колоннам, аркам и лепнине, постольку вырос он па ферме Канзаса, а вовсе не в Парфеноне.)

Совещание протекало как обычно, стандартная понедельничная рутина, вплоть до ленча. Хелен Минсер, ядовитая тетка лет пятидесяти с чем-то, присоединившаяся к нашей команде после работы в сериалах «Храбрец и Красотка», «Молодые и дерзкие» и «Главный госпиталь», подошла ко мне в буфете и сказала, что слышала, будто я встречаюсь с Филиппом. Поскольку Хелен – невероятная сплетница, я ничуть не удивилась, что ей известно о нас с Филиппом. Однако меня буквально сразило наповал то, что последовало за этим.

– Держись подальше от этого малого, – предупредила Хелен. – Он клеится к сценаристам, чтобы проникнуть в их кабинет и просмотреть позпизодники. Филипп считает, что если ознакомится с ними заранее, то ему удастся лучше контролировать развитие своего персонажа и захапать больше экранного времени.

У меня вспыхнули щеки. Мне туг же вспомнился вчерашний вечер, когда я застукала Филиппа в моем кабинете за чтением поэпизодников.

– Я слышала об этом от трех сценаристов «Главного госпиталя», – подлила Хелен масла в огонь. – Твой бойфренд провернул такую штуку с ними всеми.

Я была сражена, но не желала верить Хелен. Во всяком случае, сразу.

– Если Филипп «клеится к сценаристам», как ты изволишь выражаться, то почему он не клеился к Нэнси, Кики или Фэйт? – осведомилась я, имея в виду трех других сценаристов-эпизодников.

– Потому что Нэнси замужем, Кики – девушка Вуди, а Фэйт – лесбиянка.

– Фэйт лесбиянка?!

– Боже! Да ты и впрямь в облаках витаешь! Похоже на то.

– А ты сама, Хелен? Почему Филипп не взял в оборот тебя, чтобы добраться до твоих поэпизодников?

– Он знает, что мне о нем все известно, и не посмеет попытаться провернуть это дерьмо со мной.

– Но пытается со мной, ты это хочешь сказать?

– Ведь он тебя охмуряет, – пожала плечами Хелен.

Подложенная Хелен бомба выбила меня из колеи, я никак не могла решить, кому верить: ей или Филиппу. Но, сидя на следующий день за компьютером и тщетно силясь выполнить недельную норму, я поняла: мне необходимо встряхнуться и выяснить, что же такое Филипп Уайли на самом деле – ценный приз или сволочь.

И у меня родился план. Когда Филипп позвонил, чтобы договориться о свидании на пятницу, я предложила поужинать у меня дома. Я собиралась написать липовый сценарий, в котором его персонаж Холден Холей вылетает из сериала, и оставить в папке на столе, чтобы Филипп непременно увидел его, если вдруг забредет в мой кабинет, пока я буду занята готовкой.

Так или иначе, но я получу ответ на интересующий меня вопрос, поклялась я себе.

Увы, ответ оказался совсем не тот, какого мне хотелось. В пятницу вечером я заправляла маслом винегрет, пока Филипп предположительно ждал в гостиной. Внезапно он ворвался на кухню, размахивая липовым сценарием. Его красивая мордашка исказилась от ярости.

– Вуди выбросил меня из шоу! – заорал он. – Он таки выкинул меня! Но это ему так просто с рук не сойдет, слышишь?! Слышишь?!

– Да тебя во всем доме слышат, Филипп.

Значит, он попался на крючок, подумала я, похолодев. Этот мужик и вправду просочился в мой кабинет, не успела я отвернуться, и прочел сценарий, скотина эдакая.

Пока Филипп рвал и метал, поминая свой контракт, своего агента и поклонников, я осознала, что разочарована, но не сломлена. Возможно, потому что Хелен подготовила меня к такому исходу. Или из-за того, что у меня с Филиппом было лишь одно настоящее свидание, и я не вложила много сил и времени в наши отношения. Или потому что мои романы с удручающим постоянством кончаются плохо – значит, в этом нет ничего нового. Однако я терпеть не могу, когда из меня делают дуру.

– Тебя вовсе не выкинули из сериала, Филипп, – сообщила я, спуская, винегрет в мусорное ведро вместе с приготовленным мной тушеным мясом. – Сценарий, что ты прочел, – липовый. Я специально оставила его на столе, дабы выяснить, действительно ли ты такая крыса, как утверждает Хелен Минсер. Если бы ты прочел настоящий сценарий, тот, который я отдала нынче утром, то знал бы, что тебя ожидает лакомый кусочек. Холден станет героем, а ты, Филипп, – звездой.

– Звездой? – вытаращился он на меня.

– Яркой звездой.

– Яркой звездой. – Его глаза расширились, и на лицо вернулась обаятельная ухмылка Холдена Холси. А потом Филипп рассмеялся. Ха-ха-ха-ха-ха. Словно его гнусное поведение в отношении меня – всего лишь шуточка этакая. И тут я поняла, что из всех мерзавцев, попадавшихся мне на жизненном пути на протяжении многих лет, Филипп Уайли – самый омерзительный.

Вытолкнув его за дверь, я заперла замок.

Я уже было вознамерилась бежать в гостиную, чтобы рухнуть на софу и от души нарыдаться, как вдруг зазвонил телефон. Звонила Хелен.

– Ты была права насчет Филиппа, если ты за этим звонишь, – сообщила я ей.

– Вовсе не за этим. Вуди уволили. Телеканал сообщит об этом завтра.

Я обалдела. Вуди выперли? Самого Вуди Дейвенпорта? После почти двадцати лет работы в «Отныне и впредь»? Да как же сериал без него выживет? Как я без него выживу? Почему телеканал решил от него избавиться?

Хелен растолковала: его выгнали потому, что наш рейтинг падает. И потому что Вуди пятьдесят семь лет.

– Они набирают команду главных сценаристов взамен Вуди, им всем около тридцати, – сказала Хелен. – Их цель – привлечь молодежную аудиторию.

– О, просто класс! Теперь нам придется писать для подростков.

– Если мы еще в игре.

– Ты ведь не думаешь?..

– Ты отлично знаешь, как бывает, когда случается перетряска. Никто из сотрудников не застрахован от увольнения. Я уже закинула удочку одному приятелю – продюсеру, работающему в «Ином мире». Если хочешь, Дебора, я и за тебя замолвлю словечко.

Я поблагодарила Хелен, но в данный момент мысль о создании сценариев для «мыльной оперы» вызывала у меня отвращение.

Новыми главными сценаристами оказались три женщины. Они не только никогда не работали над дневными телепрограммами, но и отродясь их не видели. Одна заявилась в наше шоу прямиком из редакционного отдела «Романы Арлекина». Другая была продюсером и режиссером одной серии «Береговой охраны». А третья писала сценарий тех рекламных телевизионных роликов, где мужчина и женщина влюбляются друг в друга, обнаружив, что обожают одну и туже марку кофе. Нет, и о чем все же думает дирекция канала, хотелось бы мне знать?

Не то, что я плохой солдат. Я аккуратно приходила на еженедельные совещания к новым боссам; никогда не упоминала Вуди, если только они сами первыми не вспоминали о нем; никогда не выказывала неодобрения но поводу того, что у них нет опыта; и даже не закатывала глаза, когда одна из них (гений рекламы) предложила нам составить мониторинговые группы, дабы выяснить, интересует ли наше шоу молодежь. Я честно играла по правилам, отдавала сценарии, относила чеки в банк. Я сохраняла полное спокойствие в кипящем вокруг меня океане страстей, интриг, ударов в спину и доносов. Я и глазом не моргнула, когда Хелен проинформировала меня, что экс – редактриса «Арлекина» встречается с Филиппом.

Я была счастлива, что у меня есть работа – хорошо оплачиваемая работа, кстати говоря, – но при этом чувствовала себя совершенно несчастной. Я тосковала по минувшим дням, когда меня окрыляла мысль о том, что работаю с актерами и актрисами. Тогда я любила работу, меня радовало, что написанные мной серии смотрят миллионы телезрителей, мне даже нравились жесткие сроки, устанавливаемые на совещаниях. И не имело ровно никакого значения, что я пишу не для «Театра мастеров», что у моих персонажей регулярно возникает амнезия, что они восстают из мертвых и сбегают с какими-то таинственными монархами неких крошечных иностранных государств. Я балдела от мелодрамы, составляющей суть «мыльных опер», от умопомрачительных интриг, душераздирающих любовных сцен. Но времена меняются. Я уже не наивная инженю с широко распахнутыми глазами, пораженная тем, что мне некогда казалось блеском шоу-бизнеса. Я устала, выдохлась, и мне все надоело. Я – сценарист-эпи-зодник, чей эпизод подходит к концу.

Разумеется, доконала меня в конечном счете вовсе не работа или тоска по Вуди, и даже не то, что роман с Филиппом не состоялся. Доконала кража со взломом.

Это случилось в первый понедельник февраля, на той неделе, когда мне предстояло лететь во Флориду на день рождения матери. Придя домой примерно в восемь вечера после окончания рутинного совещания сценаристов, я вставила ключ в замок собственной двери и обнаружила, что дверь уже открыта. Подумав, что попросту забыла запереть ее, я вошла в квартиру, ожидая найти все в том же виде, как утром. Я ошиблась.

Думается мне, до этого момента я была весьма наивна в вопросах преступности. Да, я прожила на Манхэттене уже лет двадцать и отлично знала, что в Большом Яблоке есть положенная толика Гнилых Яблок. Но я никогда не становилась жертвой преступления, у меня никогда не вырывали сумочку, поэтому и пребывала в святой уверенности, что плохие вещи случаются с другими людьми.

И тут, войдя в собственную квартиру, я вижу, что все в ней перевернуто вверх дном. Посуда побита. Компьютер исчез. Телевизор исчез. А также испарились мои драгоценности, включая золотые запонки моего отца, значившие для меня куда больше, чем все остальное. Пропало и мое ощущение безопасности.

– Смахивает на работу психа, – изрек полицейский, заслуженный ветеран, судя по морщинистой физиономии и выражению обреченности. – Кто-то из жильцов дома. Один из портье, быть может.

– Мне следует поговорить об этом с комендантом? – поинтересовалась я.

– Хотите совет? – ответил коп. – Переезжайте. Раз эти типы выяснили, что ваша квартира легкодоступна, они подождут, пока вы замените все исчезнувшее, а потом вломятся и снова вас обчистят.

– Не обчистят, если вы их поймаете. – Полицейский пожал плечами. – Значит, есть шанс, что вы не найдете их?

– Как я уже сказал, на вашем месте я бы переехал.

Остаток недели прошел как в тумане. Пришлось привести в порядок то, что осталось от моей квартиры, сменить замки, несколько раз позвонить в страховую компанию и попросить побыстрее выплатить страховку. Пришлось смотаться в контору и позаимствовать один из компьютеров. При этом я часами сидела над сценариями, чтобы все закончить к пятнице. Я также собирала вещи, поскольку мой рейс на Флориду вылетал из Ла-Гуардиа в пять часов вечера пятницы.

Впрочем, я со всем справилась, и в семь тридцать вечера пятницы самолет приземлился в международном аэропорту Палм-Бич, где меня встречала мама.

– Ау! Я здесь, Дебора! – окликнула она, заметив меня на выходе из терминала. Мама помахала сумочкой, чтобы привлечь мое внимание, и нечаянно стукнула по голове контролера.

Я помахала в ответ, стараясь никого не задеть, и неожиданно для себя самой вдруг кинулась маме в объятия, как получивший ссадину шестилетний ребенок.

– Дебора, – ласково пробормотала мама, гладя меня по спине. – Девочка моя маленькая.

Но маленькой была она, как с изумлением обнаружила я. За последние несколько лет мама заметно усохла, но в этот раз она показалась мне особенно хрупкой, почти прозрачной. Но при всем том Ленора Пельц осталась привлекательной женщиной и выглядит куда моложе своих семидесяти пяти, подумала я. У мамы стройная фигура, волнистые серебристые волосы и бездна обаяния, из-за которого люди тянутся к ней. Но сражали всех наповал ее глаза. «Голубой от Тиффани», – как назвала их моя сестрица-барахольщица. На эти потрясающие, огромные глаза люди сразу обращали внимание при знакомстве с мамой. Плохо одно – ни я, ни Шэрон не унаследовали их.

– Я так рада, что приехала на твой день рождения, мам, – сказала я, все еще цепляясь за нее. – Мне и впрямь до зарезу нужно передохнуть.

– Работа тебя доконала, солнышко? – Мама погладила меня по щеке так, как способна погладить только мать.

– Помимо всего прочего, – буркнула я. – Я все объясню дома, ладно?.

Она пристально посмотрела на меня:

– Это не связано с Шэрон? Пожалуйста, скажи, что нет.

– Нет, ма. Это не имеет никакого отношения к Шэрон.

Мама с облегчением вздохнула:

– Ну, тогда вдвоем мы сообразим, что с этим делать, как поступали всегда, когда ты была ребенком.

Я улыбнулась. Моя мама – посредник. Мама – устранитель всех проблем. Золотая мама. Ну как такая милая, уравновешенная женщина могла породить столь вздорных отпрысков? И тут я напомнила себе, что родителей у меня двое.

От аэропорта мы направились на север по шоссе, минуя повороты на Ривьера-Бич, Палм-Бич-Гарденс, Юпитер и Хоб-Саунд, и добрались до Стюарта. Вся поездка заняла чуть больше часа. Мы доехали бы быстрее, но маме пришлось завернуть на заправку. Ей всегда нужна заправка. Ее «Олдсмобиль-Дельта 88», размером с морской лайнер, сжирает за десять миль галлон бензина. А вторая проблема с этой машиной та, что маменьку едва видно из-за руля, если она не подкладывает себе под зад телефонный справочник. Я долго недоумевала, почему мама не сменит эту колымагу на более современную машину размером поменьше, но потом сообразила, что большинство ее сверстников во Флориде тоже ездят на здоровенных старых рыдванах. Вероятно, это свойственно всему их поколению.

Около половины десятого мы наконец миновали мост Эванс-Крери над рекой Святой Люсии и оказались на полуострове Сьюел-Пойнт.

Мама за эти годы обновила дом – перекрасила степы, положила новый ковер, обзавелась современной кухонной техникой – но он по-прежнему оставался загородным домом образца 1970-х, каким я его помнила. Обожаемое моим отцом убежище в тропиках. Здание, расположенное среди похожих на джунгли зарослей и возведенное на сваях, возвышалось над рекой Святой Люсии и над особняками, стоящими на бульваре Святой Люсии в Стюарте.

Чтобы попасть в дом, нужно подняться по двум лестничным пролетам и еще по одной лестнице внутри. Поднимаясь, я размышляла, долго ли еще мама сможет карабкаться по этим ступенькам. Нет, в свои семьдесят пять она вовсе не стала инвалидом, но я знала, что придет день, когда подъем по этим многочисленным ступенькам будет для нее серьезным испытанием, если и не вовсе невозможным делом.

Бросив вещи в одной из двух гостевых спален, я направилась к маме на кухню. С аппетитом уплетая заранее запеченного ею цыпленка, я поведала ей о своих несчастьях.

– Может, пора уехать из города, – сказала она, когда я закончила печальную сагу.

– Именно это посоветовал мне и тот коп. Но куда же деваться?

– Почему бы не сюда? Мы здесь вполне разместимся. Ты всегда любила этот дом.

– Да, но в сорок три года как-то неприлично свалиться на голову матери.

– А потом подыщешь себе собственное жилье где-нибудь поблизости, обустроишься там, встретишь хорошего мужчину.

– Не хочу никого обидеть, мам, но все мужчины в окрестностях – твоих лет.

– Да, а женщины, которые их интересуют, – твоих.

– В данный момент мужчины – не самое главное, – рассмеялась я. – Я переосмысливаю весь свой образ жизни. Мне хочется поменьше стрессов, побольше самодостаточности.

– Повторяю, солнышко, переезжай в Стюарт. И забудь мой выпад насчет стариков. Ты удивишься, сколько тут теперь живет молодых.

– Вообще-то ничуть не удивлюсь. Читала я статьи о людях моего возраста, сбегающих из больших городов в маленькие местечки типа Стюарта. Они бросают высокие посты, чтобы стать там шеф-поварами, управлять пансионатами и учиться рисовать.

– Ты ведь тоже рисовала, когда училась в колледже, солнышко. Автопортреты, верно?

– Нет. Это Шэрон писала автопортреты, хотя все они куда больше смахивали на Натали Вуд, чем на нее. (Причем единственная общая черта у Шэрон с Натали Вуд – это страсть к Роберту Вагнеру.) Я же рисовала вазы с фруктами, вазы с цветами и все такое прочее.

– Ну, так ты вполне можешь снова этим заняться, верно? Найди работу и рисуй в свободное время.

– Возможно. Но какую работу я тут найду? Стюарт не то, что большой индустриальный центр.

– Нет, но я только что вспомнила, что Мелинда Карр, директор Исторического общества, на днях упомянула за ленчем, что у нее есть вакансии. Помнишь, я когда-то подвизалась там на добровольных началах? Когда работала в музее Эллиота на Хатчинсон-Айленде.

Я кивнула. Хатчинсон-Айленд – остров барьерного рифа, известный своими пляжами. Связанный с Сьюел-Пойнтом мостом через реку, он представляет собой местный аналог Майами-Бич. Построенные там стена к стене кондоминиумы возвышаются над Атлантическим океаном, а в зимние месяцы численность населения, составляющая пять тысяч человек, увеличивается вдвое. Учась в колледже, я провела там много праздничных каникул, шляясь по берегу, собирая ракушки и размышляя, кем я стану, когда вырасту. Мне и в голову не приходило, что буду размышлять об этом же в сорок три года.

– Так или иначе, – продолжила мама, – Мелинда сказала, что им нужен смотритель.

– Всем нужен.

– Это она так называет должность, Дебора. Смотритель. Вроде смотрителя маяка. По-моему, она имеет в виду управляющего.

– А Мелинда сказала, куда конкретно нужен управляющий?

– Да. В Убежище на бульваре Макартура.

Я вздрогнула. Убежище Гилберта, как оно официально называется, это зеленое деревянное строение, сооруженное на скалистой части Хатчинсон-Айленда более ста лет назад как приют для потерпевших крушение моряков. Восстановленное на средства округа и занесенное в национальный реестр исторических памятников, оно теперь открыто для публики как музей. Очаровательное, пропитанное старым морским духом здание, откуда открывается потрясающий вид на океан.

– Значит, Историческому обществу нужен человек, чтобы управлять Убежищем? – уточнила я.

Мама покачала головой:

– Нет, лишь для того, чтобы жить в расположенном рядом домике смотрителя. Скорее всего, этот человек должен присматривать за тем, как бы Убежище не обвалилось. Внутри коттеджа я никогда не была, но, по словам Мелинды, там есть спальня, гостиная, кухня, кабинет и – самое лучшее – выходящая прямо на океан лоджия. Конечно, таких денег, как ты получаешь за свои «мыльные оперы», тебе и близко не видать, но что-то все же получать будешь, да еще и жить прямо у воды, к тому же даром. Ты сможешь рисовать, читать и решать, чему посвятить остаток жизни. По-моему, неплохой временный вариант.

– Безусловно. – Идея провести полгода или даже год у океана в одиночестве, когда не надо давать на лапу вороватым портье, писать еженедельные сценарии и обхаживать самовлюбленных актеров, почти привела меня в восторг. – Но в этом наверняка есть какой-то подвох. Уж слишком привлекательно звучит, чтобы быть правдой.

– Ну, тебе может не хватить квалификации.

– По-твоему, у меня слишком высокая квалификация, да? – рассмеялась я.

– Нет. Возможно, им нужен человек, имеющий опыт в ремонте зданий. Кто-то, кто умеет заниматься починкой.

– Я умею заниматься ремонтом. Я просто набираю номер телефона и вызываю кого-нибудь, кто это делает. Я постоянно занимаюсь этим в своей квартире. У меня отличные отношения с комендантом.

Ленора Пельц улыбнулась.

– Подумай над этим в выходные. Если ты действительно намерена уехать из города, то я созвонюсь с Мелиндой и постараюсь устроить тебе встречу с ней. Ну а сейчас уже поздно, а мне завтра предстоит великий день. Ленч назначен на полдень. Шэрон хочет, чтобы мы были в Бока к одиннадцати.

– Зачем? Чтобы иметь лишний часок поизводить меня?

– Дебора!

Я обняла маму.

– Иди спать. На кухне я приберу. Мама кивнула.

– Завтрашний день будет куда лучше, чем ты думаешь. У меня такое чувство, что вы с сестрой наконец зароете топор войны.

«Ага. В самое ближайшее время», – подумала я, целуя маму на сон грядущий.

 

Глава 3

Приехав с мамой в Брокен-Саунд, где жила Шэрон, мы добрались по лабиринту улочек до выложенной кирпичом подъездной аллеи к ее дому. Там нас встретил мужчина в двубортном пиджаке, с зачесанными назад темными волосами и густыми усами. Когда он помогал нам выйти из машины, за поясом у него сверкнул револьвер. У меня есть довольно пугающие родственники, но этот малый был не из их числа.

– Кто это? – шепотом спросила я маму. – Смахивает на гангстера.

– Так и должно быть, – шепнула она в ответ. – В соответствии со сценарием, подготовленным Шэрон для моего юбилея.

– Сценарием?

– Да, дорогая. Ну, знаешь, как она разрабатывает сценарии свадеб? Поскольку я родилась в 1924-м, Шэрон решила организовать для меня прием в стиле Ревущих Двадцатых. Этот человек – помощник распорядителя автостоянки.

Слабо улыбнувшись, я повела маму к центральному входу.

Она позвонила. Через несколько секунд нам открыла дверь молодая вертихвостка – рыжеволосая девица в черном атласном платье и боа из перьев. Нет, она тоже не была членом семьи.

– Полагаю, вы миссис Пельц, – проговорила она, пожимая маме руку. – Я Паула, помощница Шэрон. Я так много о вас слышала!

– Надеюсь, только хорошее, – отозвалась мама и представила меня: – А это Дебора, моя вторая дочь.

Мне Паула руку не пожала.

– О вас я тоже много слышала, – сообщила она.

Паула провела нас во дворец с мраморными полами, высоченными потолками и крашеными стенами. Ради столь выдающегося случая интерьер был украшен мелкими штришками двадцатых годов – звучала музыка тех лет, стояли модели старых машин, лежали журнальные статьи о Дугласе Фэрбенксе и Мэри Пикфорд. Но самое трогательное состояло в том, что Шэрон увеличила десяток старых маминых детских фотографий, поместила в рамки и развесила в гостиной, где также повесила здоровенный транспарант с 28 надписью:

С СЕМИДЕСЯТИПЯТИЛЕТИЕМ, ЛЕНОРА! И ЖИВИ ЕЩЕ СЕМЬДЕСЯТ ПЯТЬ!

Моя сестрица – ну просто вылитая Эмили Дикинсон.

Мама казалась искренне тронутой всей этой проделанной ради нее работой.

Даже не верится, что Шэрон потратила на это столько сил, – восхищенно проговорила она, качая головой. – Она просто превзошла самое себя, верно, Дебора?

– О да, – изрекла я, внезапно растерявшись. Ведь единственное, что сделала я на мамин семидесятипятилетний юбилей, – это соизволила приехать. Конечно, подарок я привезла – кашемировый свитер из «Сакса», – но я вдруг ощутила себя ничтожеством по сравнению с вы знаете с кем. Не в том дело, что я не помогла в организации мероприятия – Шэрон даже не соизволила позвонить мне и пригласить, не говоря уж о том, чтобы привлечь к участию. Просто мне и в голову не пришло, будто мама нуждается в том, чтобы ее юбилей отмечали с таким размахом, или хочет этого. Она всегда с удовольствием отмечала свой день рождения в тихой спокойной обстановке, без шума и звона, особенно после смерти отца. И, тем не менее, вот она стоит, явно потрясенная усилиями, приложенными Шэрон, ее изобретательностью и экстравагантностью, и от этого мне захотелось обернуть вокруг собственной шеи боа Паулы и удавиться.

– Если бы только ты жила еще семьдесят пять лет, – сказала я маме. – Или вечность.

Для меня было очень важно, чтобы она знала: я люблю ее, хоть и не вывешиваю транспарантов. И не только затем, чтобы посоперничать с Шэрон. Я действительно думаю, что она чудесная мама. Не считая ее неспособности увидеть взаимную антипатию своих дочерей, поджатой верхней губы, когда речь заходит о ее проблемах, и категорического нежелания признавать, что у нее вообще есть проблемы, Ленора Пельц – та самая мама, которой можно гордиться. Она преданная, справедливая, надежная, при этом совсем не властная. Она готова дать совет, но никогда не нудит. Ну, большей частью. Мама даже периодически рассказывает анекдоты, хотя в последние годы иногда забывает самый смак анекдота. Во времена моего детства отец был царь и бог (невозможно не обожествлять добряка терапевта, ходящего по вызовам на дом), но именно мама неизменно находилась рядом. Она заботилась о том, чтобы мы были сыты и одеты, помогала делать домашнее задание и смягчала наказания. Классическая жена образца 50-х, мама не была, однако, Джун Кливер, предоставлявшей опекуну принимать важные решения. Пока папа спасал добрых граждан Уэстпорта от недомоганий различной степени сложности, она, засучив рукава, растила двоих детей.

И то, что ее дети до сих пор вели себя как дети, вовсе не вина мамы. Как я уже упоминала, у нас имелся и отец.

Я как раз размышляла о том, какой вклад он внес в наши с Шэрон отношения, когда на всех парах в комнату влетела сестрица. Запыхавшаяся, взъерошенная, озабоченная своими обязанностями хозяйки, она засыпала распоряжениями Паулу, вертихвостку-помощницу.

Значит, теперь она у нас блондинка, развеселилась я, увидев, что ее некогда каштановые волосы длиной до шеи приобрели довольно кричащий красновато-золотистый цвет.

В остальном Шэрон выглядела так же, как и 30 в прошлый раз: крошечная, как наша мама, красивая – в выверенной манере, во многом благодаря изрядному слою косметики. И напряженная, буквально звенящая, словно ей предстоит решить слишком много проблем даже для такого электровеника, как она. У моей сестрицы вот еще какая незадача: она очень способная и при этом такая унылая. Суперженщина и супержертва одновременно.

– Ты приехала, ма! – Шэрон обняла маму и защебетала об оформлении приема, делая вид, будто меня тут и нет. Я кашлянула. Шэрон повернулась ко мне, ибо не имела возможности и дальше меня игнорировать, не показавшись при этом слишком грубой. – Ой, а вот и Дебора. Столько времени прошло, что я едва узнала тебя.

Чуть поколебавшись, она шагнула ко мне и чмокнула воздух у моей щеки с пылкостью рептилии.

– Рада видеть тебя, Шэрон. – Я твердо вознамерилась хотя бы начать с позитивной ноты, отлично зная, с какой скоростью положение может ухудшиться. – Чудесное платье.

Шэрон не напялила на себя шмотки а-ля Ревущие Двадцатые. Судя по всему, в маскарадные наряды облачили только обслугу. На ней было бирюзовое льняное платье, украшенное крупными золотыми пуговицами почтит такого же цвета, как ее нынешняя золотистая шевелюра. Очень в стиле Бока.

Шэрон поблагодарила и оглядела мой наряд – свободного покроя хлопковое платье с цветочным узором. Я собралась с духом.

– У тебя тоже миленькое платье, – изрекла она. – У меня есть точно такая же старая скатерка.

«Ну, понеслось, – подумала я. – Всем пристегнуть ремни».

– Как поживает Норман? – Я имела в виду ее сына, первокурсника военного училища. – Нравится ему на новом месте?

– В меру. Норман рассказал мне, что получил от тебя письмо. Он очень удивился.

– Удивился? А почему, собственно? Он ведь как-никак мой племянник.

– Да, но после того, как ты пропустила его выпускной…

– Я тогда болела, Шэрон. У меня была очень высокая температура. Норман отлично знает, что я непременно пришла бы к нему на выпускной, если бы могла.

– Норман знает одно – его тетя очень занята в Нью-Йорке написанием, – Шэрон хмыкнула, – «мыльных опер».

– У тебя проблемы с моим шоу, Шэрон? Дело именно в этом, да?

– Боже, конечно, нет! Я и не видела его отродясь. У меня нет времени смотреть подобное барахло.

– Только не говори, что я не пыталась, ладно? – Повернувшись к маме, я вылетела на патио и плюхнулась возле бассейна, кипя и булькая. Пару минут спустя мама присоединилась ко мне. Я тут же извинилась за себя и Шэрон. – Я порчу тебе праздник, потому что не могу поладить с сестрой.

– Ты вовсе не портишь мне праздник. Я чудесно проведу время, несмотря на тебя и Шэрон. Она только что сводила меня на кухню показать яства. Боже ты мой! Какое разнообразие!

Я вытаращилась на нее. Неужели и впрямь ссора дочерей задевает маму не столь глубоко, как я думала? Или она ведет себя как обычно, когда речь заходит о наших с Шэрон отношениях – не выказывает эмоций, прячет боль и разочарование и надевает налицо улыбающуюся маску, хотя внутри все кипит?

– И ты тоже отлично проведешь время, – добавила мама.

– Да ладно тебе, мам. Ты же сама все видела. Моя первая беседа с Шэрон за последние два года, и на это было любо-дорого посмотреть, а?

– Да, но теперь все кончилось, – жизнерадостно проворковала она. – Лед тронулся, девочки. И отныне все будет просто отлично.

В полдень начали прибывать гости – человек сорок, в основном родственники. Как и я, они прилетели во Флориду специально на торжество. В отличие от меня они провели здесь целую неделю, устроив себе отпуск, и на следующее утро собирались отбыть в Орландо, чтобы посетить Диснейленд.

Тут были три брата моей матери: дядя Билл, дядя Боб и дядя Берни (убийцы Б, как они себя называли) вместе с женами: тетей Глорией, тетей Джин и тетей Гарриет, со своими детьми, с детьми детей, а также с парой нянь. Приехали и представители семьи моего отца, и среди них его брат, дядя Стэнли с женой, тетей Лидией, его разведенная сестра тетя Ширли с незамужней дочерью Джилл.

В течение первого часа празднества я общалась.

Дядя Стэнли травил мне байки о моем отце, те же, что рассказывал при каждой встрече: об их дворовой бейсбольной команде, об их первой машине и о том дне, когда отец увидел мою маму и тут же решил жениться на ней. Я, как всегда, внимательно слушала, потому что истории очень милые, а дядя Стэнли отличный рассказчик. К тому же я скучаю о папе, мне приятно говорить о нем.

Потом у меня была традиционная странная беседа с двоюродным братом Кейтом, пятидесятилетним сыном дяди Боба и тети Джин. Кейт – коммивояжер, живет холостяком в Филадельфии. Он жутко гордится тем, что некогда участвовал в игре «Своя игра» и наверняка обыграл бы двух своих конкурентов, если бы не вопрос о Янцзы. Кейт – великий пустозвон и к тому же великий зануда. Он вечно пытается ошеломить тебя своими познаниями во всякой ерунде и никогда не поинтересуется, как ты живешь, не поведает о своем житье-бытье. Его манера вести себя всегда казалась мне напускной, и я предполагала, что на самом деле он работает то ли на ЦРУ, то ли на ФБР или КГБ, но скрывает это от родных.

Марси, младшая сестра Кейта, – полная ему противоположность, особа великомудрая, всю жизнь посвятившая психотерапии, интересуется исключительно проблемами личности, в основном своей собственной. Она органически не способна просто поболтать, о чем я вспомнила, как только она заговорила со мной. Банальный вопрос: «Как поживаешь, Марси?» – удостоился развернутого и пространного ответа, включавшего подробный отчет о неправильном питании, членовредительстве и сексуальных контактах с мастерами, ремонтирующими телевизионный кабель.

Едва я удрала от Марси, как меня зажала в угол жена дяди Билла, тетя Глория, горячая поклонница моего сериала. Всякий раз, как мы с ней встречаемся, она пристает ко мне с вопросами и обожает узнавать закулисные подробности, чтобы потом поделиться сведениями с подружками у себя дома, в Иарсиппани.

– Ты должна рассказать мне о Холдене Холси, – начала канючить она, имея в виду персонаж, которого играет мой старый кореш Филипп. – Актер совершенно великолепен, Дебора. Красавчик, просто загляденье.

– Но не в жизни, – сообщила я. – У него шрамы от угрей.

– Пра-авда? Их совсем не видно. По телевизору он выглядит как ангел.

– Это все грим, – сказала я. – А вблизи он выглядит прямо-таки гротескно. Уж поверь.

Предоставив тете Глории охать и ахать над полученными сведениями, я побеседовала с тетей Гарриет, женой дяди Берни. Она отвела меня в сторонку, чтобы высказать неодобрение по поводу моей двоюродной сестры Джилл, дочки тети Ширли. Джилл моего возраста, но не моего веса. Тогда как у меня имеется небольшой лишний багаж на талии и заднице, у Джилл воистину монументальные бедра, кажущиеся еще более внушительными в облегающей и откровенной одежде.

– У девочки такая короткая юбка, что ей следует надевать сетку для волос, – прошептала тетя Гарриет, глядя на Джилл, закинувшую ногу за ногу. – Мужчинам подобная реклама не нравится. Поэтому она никак не найдет себе мужа, если хочешь знать мое мнение.

– Тогда какое же оправдание у меня? – пошутила я, указывая на мое свободное платье по щиколотки длиной, почти такое же невинное, как облачение монашки.

– Ничего проще, – пожала плечами тетя Гарриет. – Ты так и не нашла мужа из-за твоей сестры.

– Думаете, боюсь, что она спугнет его? – рассмеялась я и подумала, что тете Гарриет знакома стервозность моей сестрицы.

– Нет, – возразила она, – ты боишься отпугнуть ее.

– Не совсем понимаю, о чем ты…

– Дебора, ты хорошая девочка, поэтому я буду откровенна. – Тетя Гарриет – весьма прямолинейная особа. Я отродясь не слышала, чтобы она хоть с кем-то говорила намеками. – У Шэрон мужья были мерзавцами. Все трое, так?

– Так.

– Представь, что она почувствует, если ты притащишь мужа, который окажется не мерзавцем, а хорошим, любящим тебя человеком. В этом-то и проблема, не так ли?

– Ну, я…

– Уверяю тебя, детка. Именно поэтому ты не замужем. Потому что не хочешь затмить Шэрон. У меня была такая же история с моей старшей сестрой, мир ее праху.

– Да ну?

– О да! Когда Лотти получала в школе четверку, я старалась непременно получить трояк или хуже. И довольно долго позволяла всем думать, что я глупее ее, но я всего лишь прятала мой свет под абажуром. Чтобы не затмить ее. Поразмысли над моими словами, ладно?

– Ладно. Спасибо, тетя Гарриет.

Тетка обняла меня, потом перенесла внимание на Джилл.

– Какая жалость, – поцокала она языком. – У девочки красивое личико. Ей нужно избавиться от лишнего веса и начать нормально одеваться.

– Может, она тоже прячет свой свет под абажуром, – предположила я, – хотя Джилл – единственный ребенок. Ей некого затмевать.

– Так-то оно так, но у нее есть мать. – Тетя Гарриет указала на тетю Ширли, худенькую и очаровательную, со вкусом одетую. Полную противоположность дочери. – Иногда это еще хуже.

В час тридцать Шэрон, от которой я сейчас весьма успешно держалась подальше, объявила, что ленч подан. Я направилась в обеденный зал, где обнаружила маменьку, любующуюся великолепными блюдами, не только красиво расставленными Шэрон, но собственноручно ею приготовленными. Да, моя сестричка расстаралась вовсю. Ничего не скажешь.

– Дебора, это ты, милая. – Мама жестом подозвала меня к себе.

Мы с ней начали изучать яства. Мама охала и ахала над изобилием пищи (а я тем временем предавалась размышлениям о голодающем народе Китая), потом охала и ахала над богато украшенным именинным шоколадным тортом, принесенным Шэрон и Паулой с кухни. Торт водрузили на стол, и все присутствующие хором спели «С днем рождения тебя».

– Ладно, мам, – сказала Шэрон, – пора задувать свечки. Все семьдесят пять.

Мама кокетливо заявила, будто ей не верится, что уже доросла для семидесяти пяти свечек, и попросила «своих девочек» помочь ей задуть их. Я покосилась на Шэрон и поняла: ей совсем не по душе выступать в паре с младшей сестрой, настолько занятой созданием «мыльных опер», что ей не до выпускного вечера племянника. Однако она выдавила улыбку, и мы втроем дружно дунули. Отлично получилось.

Празднование продлилось еще пару часов. В половине пятого мы с мамой стояли на улице, перед «Макжилищем» Шэрон, ожидая, пока гангстерообразный служитель подгонит нашу машину. Шэрон тоже стояла рядом, проверяя мамины сумки, дабы удостовериться, не забыла ли она какой-нибудь из подарков. Я наблюдала за имитирующей бурную деятельность сестрицей, готовой заниматься чем угодно, лишь бы не общаться со мной.

– Шэрон, – сказала я, наконец потеряв терпение. – Праздник очень удался. Подумать только – ты сама все это сделала!

Она гневно уставилась на меня:

– А разве у меня был выбор? Ты ведь так занята своей жизнью там, в Нью-Йорке, что на твою помощь рассчитывать не приходится.

Я вздохнула:

– Да я и знать не знала о готовящемся празднике, пока мама мне не сообщила.

Мы обе посмотрели на маму, жизнерадостно болтавшую с помощницей Шэрон и не обращавшую на нас никакого внимания.

– И что произошло, когда она тебе сказала? – вопросила сестрица. – Ты взяла телефон и позвонила мне? Предложила помощь?

– Да как я могла тебе позвонить?! – возмутилась я. – Ты же со мной не разговаривала!

– Я с тобой не разговаривала? Это ты не разговаривала со мной! Два года назад ты позволила себе отпустить унизительное для меня замечание, а потом швырнула трубку, когда я позвонила тебе!

– Нет, Шэрон. Все было совсем не так. Это ты отпустила унизительное для меня замечание, и это ты швырнула трубку. Я отлично все помню. Каждое слово. С тех пор я неоднократно прокручивала у себя в голове ту сцену.

– Каждое слово? Бог мой, Дебора, похоже, тебе заняться больше нечем!

– Мне нечем замяться?! – вспыхнула я. – Я не из тех, кто и пятнадцати минут прожить не может, чтобы не выскочить замуж!

– Нет. Ты из тех, кто пятнадцать лет не может выйти замуж!

– Вот оно! Та самая унизительная реплика, которую ты произнесла два года назад. Не подыскать ли тебе новый объект, Шэрон?

Раздувая ноздри, сестра вскинула высветленную голову. Она набрала побольше воздуха, явно готовясь изречь Крупное Оскорбление, Сногсшибательную Гадость, Великий Финал. Я не испытывала ни малейшего желания выслушивать это.

– Тайм-аут, – проговорила я, прежде чем она успела вымолвить хоть слово. – Может, праздник уже и закончился, но сегодня все еще мамин день рождения. Давай хотя бы попытаемся помириться. Ради нее. Не важно, кто из нас был прав, кто виноват два года назад. Правда не важно. Ведь мы уже взрослые, и, что бы ни произошло прежде, нам нужно идти вперед, забыть прошлое. Как, по-твоему, Шэрон?

И в этот момент я заметила, как на дорожку выруливает мамина «Дельта 88». Я выжидающе смотрела на сестру, надеясь, что она ухватится за протянутую мной оливковую ветвь. Пусть мама увидит, что между нами все хорошо. Но сестрица, фыркнув, отвернулась.

Пожав плечами, я направилась к машине и дожидалась там, пока мама попрощается с Шэрон, а когда мама подошла, предложила отвезти ее в Стюарт. Но мама заявила, что не устала и сама хочет сесть за руль. Мы уселись в машину.

Пока мама устраивалась поудобнее на телефонном справочнике, я высунулась в окно и помахала Шэрон, еще раз поблагодарив ее за организацию празднования. В ответ она одними губами проговорила: «Да пошла ты…».

– Мам, можно у тебя кое-что спросить? – поинтересовалась я, когда мама сняла машину с ручника и поставила ногу на педаль газа.

– Конечно, дорогая.

– Шэрон в младенчестве не мучилась коликами?

 

Глава 4

Едва мы добрались до дома, как мама удалилась к себе в спальню подремать. Когда через час я на цыпочках зашла к ней, она по-прежнему спала без задних ног, что и продлилось до самого утра.

– Не знаю, что на меня нашло, – сказала она, когда я спустилась к завтраку. – Я не для того уговорила тебя провести со мной уик-энд, чтобы ты скучала в одиночестве.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила я. Мама никогда не была любительницей сиесты, особенно двенадцатичасовой продолжительности.

– Все нормально, – отмахнулась она. – Должно быть, просто переволновалась на празднике. Меня огорчает одно: что я не составила тебе компании прошлым вечером. Оставила тебя одну.

– Я привыкла к этому. Увидев, что ты крепко спишь, я пошла на причал, почитала книжку, посмотрела на воду, послушала, как дует ветерок. Это первый такой спокойный вечер за многие годы.

– Ты очень напоминаешь твоего отца, – рассмеялась мама. – Помнишь, он называл это место своей Шангри-Ла?

– Помню. – Я представила себе, как папа устроился в гамаке, натянутом между двумя пальмами у реки, и сообщил: «Это – моя Шангри-Ла». Дома, в Коннектикуте, он был очень важным доктором Генри Пельцем, вечно работал допоздна, вечно вскакивал посреди ночи, чтобы отправиться спасать очередного пациента, и вечно спешил. Увлеченный своим делом врач, обожаемый больными и немощными, но почти не бывающий дома. Однако во Флориде он превращался в ленивого папочку, плавающего в океане, срывал бананы, манго и авокадо с растущих на участке деревьев, рыбачил с соседом и похрапывал в гамаке. В Сьюел-Пойнте его жизненный ритм резко снижался, и он спокойно неспешно ползал. В Сьюел-Пойнте у нас с Шэрон наконец-то появлялась возможность удостоиться его внимания. – Тебе хотелось бы, чтобы я перебралась сюда, мам? – спросила я, размышляя, не одиноко ли ей тут без папы, хотя мама редко выказывала свои истинные чувства.

– Вопрос в том, сделает ли переезд сюда счастливой тебя.

– Честно говоря, не знаю. В Нью-Йорке я постоянно в стрессе. Но что, если мои проблемы не связаны с географией? Шэрон вон живет здесь, но счастливой не кажется.

– Конечно, она счастлива, дорогая.

– Откуда ты знаешь?

– Дебора! Отлично видно, что тут Шэрон живет полной жизнью. У нее любящий сын, куча друзей, чудесный дом, успешный бизнес. Она такая деловая и целеустремленная.

Деловая. Целеустремленная. То есть полная противоположность мне, так это надо понимать? Меня нельзя назвать неудачницей ни по каким стандартам. У меня сложилась неплохая карьера в ярком мире телевидения, мой доход измеряется шестизначной цифрой. И все же если я такая целеустремленная, то почему же никуда так и не пришла? Я почти десять лет проработала в сериале «Отныне и впредь»: первые четыре года – в производственном отделе, последние шесть – как сценарист. Но тогда почему, с моим богатым опытом, моя кандидатура даже не рассматривалась как замена Вуди, когда студия решила выгнать его? Почему все сочли, что Дебора Пельц хороша там, где она есть? Почему у меня появилось ощущение, что моя звезда уже не в зените, моя жизнь остановилась и моя стрела не нацелена вверх?

«Может, я прячу свой свет под абажуром не только в личном, но и в профессиональном плане», – подумала я, припомнив разговор с тетей Гарриет. А что, если я и впрямь боюсь затмить Шэрон? Не пора ли снять абажур?

– Если хочешь, дорогая, я попытаюсь сегодня же дозвониться Мелинде Карр домой и поговорить насчет работы в Историческом обществе, – предложила мама. – Если ты потолкуешь с ней, не откладывая в долгий ящик, это станет неплохим заделом, если тебе вдруг захочется где-нибудь тут обосноваться.

– Почему бы и нет? Хорошо, если ты позвонишь ей, мам.

Мама потрепала меня по плечу.

– Ешь свой завтрак, а я пойду поищу в спальне номер Мелинды. Все получится, вот увидишь.

– Нет, ты все же самая большая оптимистка из всех, кого я знаю. – Я улыбнулась. – Неужели тебя никогда ничто не огорчает?

Мама видимо, собралась ответить, но вдруг, словно невидимая рука закрыла ей рот. – Мам? Ты хотела что-то сказать?

– Лишь то, что нельзя терять ни минуты. – И она поспешно удалилась.

Мелинда Карр и ее муж жили в умело отреставрированном особняке вековой давности, расположенном на правом берегу реки Святой Люсии. Местечко было очаровательным, в этаком «бабушкином» духе, навевало мысли о кружевах и кринолинах, как многие исторические дома и пансионы. Сама же Мелинда оказалась чопорной и напрочь лишенной чувства юмора, как скрипящие полы ее дома. По моим прикидкам, она приближалась к концу шестого десятка. Высокая худощавая брюнетка с прекрасной осанкой и таким лексиконом, с каким я отродясь не сталкивалась. Когда Мелинда открыла мне дверь, прямая как жердь, с гордо поднятой головой, то, углядев садовый инвентарь, забытый ее мужем на ступеньках, сказала извиняющимся тоном:

– Он очень торопился покончить со своими обязанностями, чтобы побыстрее сбросить иго домашних забот и удалиться на поле для гольфа. Прошу прощения за мусор.

– Никаких проблем, – ответила я, подумав, что Мелинда, пожалуй, непобедима в скрэббле.

Мы уселись друг напротив друга на белой софе в солярии, потягивая чай и беседуя о работе в Историческом обществе.

– Ваша мама сообщила, что вы подумываете перебраться в окрестности Стюарта и в связи с этим подыскиваете работу, если все же переедете сюда, – сказала Мелинда. – Вы знаете Убежище?

– Да, конечно. Отец частенько водил меня туда посмотреть на живущих там в аквариуме черепах. Потом мы отправлялись поплавать на Риф-Бич, где я наблюдала за серфингистами.

– Как мило, – снисходительно отозвалась Мелинда. Возможно, по ее мнению, серфингисты – тоже мусор. Или это черепахи? – На самом деле меня интересует, имеете ли вы представление об историческом значении этого здания, смысле его существования, если угодно.

– Насколько мне известно, это старейшее здание в округе Мартин, – неуверенно произнесла я,– и его построили специально для потерпевших крушение моряков, где они могли бы укрыться от непогоды.

– Да. После каждого шторма смотритель ходил по берегу в поисках уцелевших.

– Вы хотите, чтобы я именно этим занималась? Искала выживших после шторма?

Может, у меня и впрямь недостаточная квалификация для этой работы. Сдать экзамен на «юного спасателя» в детском лагере мне, помнится, не удалось.

– Нет. Сейчас под словом «смотритель» мы подразумеваем менеджера. Музеем занимается Джоди Кэллахан; Бетти Ньюком набирает и обучает добровольцев; Линда Рубин управляет сувенирной лавкой, а Дорин Кифер уговаривает жителей Таллахасси вносить пожертвования. От вас требуется, чтобы вы жили в примыкающем к Убежищу коттедже, приглядывали за порядком и взяли на себя переговоры с административно-хозяйственным департаментом округа, если будет возникнет нужда. Это необременительная, спокойная работа. Если вы относитесь к тем людям, кто способен проводить большую часть времени в одиночестве.

– Я не имею ничего против одиночества, – сообщила я, только недавно заявив то же самое маме.

– Кажется, вы свободны?

– Да.

– И никакого поклонника на горизонте?

– Никакого.

– Обиженного бывшего мужа, который мог бы приехать сюда и создать неловкую ситуацию?

– Нет, – рассмеялась я. – А почему вы об этом спрашиваете?

– Потому что у Исторического общества безупречная репутация. Если смотритель Убежища привлечет нежелательное внимание к зданию или к нашей организации, это будет неприятно для всех.

– Не волнуйтесь. Я веду очень спокойную жизнь.

– Превосходно. По словам вашей матери, в Нью-Йорке вы работали писцом.

– Кем-кем?

– Сочинителем.

– Яне…

– Писателем.

– А! Да. Я – сценарист сериала «Отныне и впредь». Это дневной сериал. «Мыльная опера».

У Мелинды отвисла челюсть.

«Что ж, похоже, с работой облом», – подумала я, сочтя, что Мелинда заклеймила меня, как человека, который навлечет на Историческое общество стыд и позор, поскольку я автор омерзительных сюжетов низкопробной телепрограммы. У меня возникло искушение сообщить этой Мисс Жеманность, что «Отныне и впредь» получил несколько премий «Эмми» и у нас много горячих поклонников. Но прежде чем я успела открыть рот, она воскликнула:

– Ваша мать не упоминала, что вы пишете конкретно для этого шоу! Видите ли, я смотрю его с двадцати лет, и у меня каждая серия записана на видео.

Я с облегчением вздохнула:

– Приятно встретить верного зрителя.

Мелинда кивнула и начала выкачивать из меня сведения об актерах, участвующих в сериале. Когда она добралась до Филиппа, я прервала поток вопросов.

– Насчет работы смотрителя. Меня она весьма интересует. Проблема в том, что я пока не знаю, когда мне удастся перебраться во Флориду. Вернувшись в Нью-Йорк, я могу и струсить. У вас есть крайний срок для этой вакансии?

– Нынешний смотритель уезжает в конце недели, и нам хотелось бы, чтобы новый обосновался в коттедже к началу марта, хотя подходящего кандидата мы готовы подождать и подольше. – Помолчав, она продолжила: – Позвольте мне говорить прямо, Дебора. Вы именно та самая, зрелая и ответственная особа, которую мы ищем. Уверена, если вы примете эту должность, Убежище будет в надежных руках. Нам не придется опасаться никаких вакханалий, если вы там поселитесь.

– Нет, Мелинда, диких оргий я там устраивать не буду. В любом случае я свяжусь с вами в ближайшие недели и сообщу, собираюсь ли переехать на юг. Подходит?

– Вполне.

Поднявшись с софы, мы направились к выходу.

– Весьма признательна, что вы встретились со мной так быстро, – сказала я, пока мы пожимали друг другу руки.

– Благодарю вас за то, что пришли. И за телевизионные сплетни. Признаться, другие соискатели не доставили мне такого дивертисмента.

– Дивертисмента?

– Да. Вы знаете. Развлечения.

– Вы хотите сказать, что вам было весело, да?

– Бесспорно.

Я привела мамину «Дельту 88» домой и нашла маму в саду – она занималась прополкой. Мама надела темные очки, широкополую шляпу и свободную одежду, защищавшую от полуденного солнца, но лицо у нее покраснело и взмокло от пота. Она слегка запыхалась.

– Расскажи, как все прошло с Мелиндой, – сразу потребовала она, вытирая лоб. – Я хочу знать все до мельчайших подробностей.

– Я расскажу тебе все слово в слово, но после ленча и когда искупаемся. Сделаю нам сандвичи, потом загрузим вентилятор, пляжные стулья и зонтик в машину и отправимся на Риф-Бич. А попутно предлагаю проехать мимо Убежища. Хочу взглянуть на коттедж смотрителя. Что скажешь?

– Ой, Дебора! – расцвела мама. – Это означает, что Мелинда предложила тебе работу?

– Конечно.

Коттедж смотрителя, как я заметила, высунувшись из окна машины, оказался маленьким белым кукольным домиком, стоящим на скалистом клочке земли над Атлантикой. Он явно знавал лучшие деньки и вряд ли был тем местом, которое стоило выбирать как укрытие от урагана, но при этом воплощал представление о романтическом убежище: лубочное, очаровательное пляжное бунгало, обещающее мир, спокойствие и уединение, настоящий приют для замученной стрессами городской девочки.

– Если снова решишь заняться живописью, дорогая, то я и не представляю себе более подходящего места, – сказала мама.

– Я тоже. – Мне вспомнилось, каким красивым был берег в мои школьные дни, когда туристы уходили и, место становилось пустынным. Даже в штормовую ночь – особенно в штормовую ночь – море казалось волшебным.

– Но жить здесь несколько одиноко, – заметила мама.

– Одиноко? Не-а. Я буду счастливым отшельником, как Гленн Форд в фильме «Украденная жизнь». Он там играет смотрителя маяка, помнишь?

– Не уверена, что видела этот фильм.

– Конечно, видела, ма. Бетт Дэвис играет там близняшек, одна из которых лапочка, а другая – стерва.

– Дебора, это, часом, не способ подвести к очередной беседе о ваших отношениях с Шэрон?

– Нет, – засмеялась я. – Это и вправду фильм. Обе сестры влюблены в Глеина Форда.

– Понятно. Любовный треугольник. И он в конце выбрал одну из них?

– Нет, в этом фильме все не так просто, – покачала я головой. – Там произошло убийство, и дело приняло совсем другой оборот.

– Настоящая жизнь не такая насыщенная, как в фильмах с Бетт Дэвис, верно?

– Как правило, – ответила я, не подозревая, что моя скоро станет весьма насыщенной.

* * *

Проведя несколько часов на берегу, мы вернулись домой, чтобы я успела собраться. В четыре я спустилась вниз с чемоданом и сказала маме, что возьму такси до аэропорта. Мне не хотелось использовать в качестве шофера ее, как бывало обычно. К моему удивлению, возражений не последовало.

– Должно быть, наша экскурсия утомила меня больше, чем я предполагала, – сказала мама. – Иначе с удовольствием провела бы еще несколько часов с моей девочкой прежде, чем она снова улетит.

У меня сдавило гордо. Было в ее тоне что-то трогательное и уязвимое.

– Я вернусь, – заверила я маму. – Ты же знаешь, ма.

Когда такси прибыло, мы попрощались, обливаясь слезами. Я пообещала позвонить, как только самолет приземлится в Ла-Гуардиа, и сообщить, что долетела благополучно – это в нашей семье ритуал. А потом я отбыла в страну понедельничных совещаний.

 

Глава 5

Если Вуди проводил понедельничные совещания в своей квартире, то «Жуткая троица», как прозвала Хелен наших новых главных редакторов, собирала сотрудников в апартаментах известного своей дороговизной отеля «Времена года» на Восточной 57-й улице. Такая демонстративная трата бюджетных денег бесила нас.

Тот день, когда проходило это знаменательное совещание, совпал с днем «Возьми дочку на работу». Это означает, что работающие мамочки дают нянькам несколько часов отдыха и действительно приводят дочек к себе на работу, чтобы повысить самоуважение.

Флаг им в руки.

Никто из нас, сценаристов, своих детишек на совещание не приволок. Одни, как я, таковых не имели, другие, как большинство разумных взрослых, понимали, что когда детки вертятся под ногами, ни о какой работе и речи идти не может.

«Жуткая троица» же, напротив, привела своих дочурок на совещание, и некоторые из этих дочурок оказались сущим кошмаром. Они привезли своих херувимчиков в колясках, вынули оттуда и отпустили на свободу – на последующие восемь часов. Поверьте мне, это был настоящий ад.

– Интересно, как Филипп управляется вот с этой? – Хелен указала на дочку бывшей редакторши «Арлекина», мамаши-одиночки, с которой встречался Филипп. Чадо расписывало стенки. Красным карандашом.

– Ты же знаешь Филиппа, – пожала я плечами. – Ради своей карьеры он вынесет все, что угодно, включая эту мелкую мисс Пикассо.

В тот день мне действовали на нервы не столько детишки и даже не сплетни Хелен, а ощущение тотальной отстраненности от работы. Начальство наняло «Жуткую троицу», желая, чтобы мы расстались с аудиторией, которую взращивали годами, ради молодого и продвинутого поколения. Но именно из-за этого я чувствовала себя немолодой и отсталой. Например, что я знаю о группе «Рехнутый панк»? А вот мои боссы знали.

– Это наша любимая рок-группа, – пояснила мне одна из них, пока ее дочурка откручивала голову кукле Барби. – Но нам нравятся также и «Ржавый корень» и «Ноготь в девять дюймов».

Рехнутый панк. Ржавый корень. Ноготь в девять дюймов. Ну и скажите мне: как я могла принимать участие в подобной беседе? Признавшись в вечной привязанности к Джеймсу Тайлеру? От моих боссов я была так же далека, как от тех самых подростков, которых мы пытались увлечь нашим сериалом.

«Переезжай во Флориду, – сказала я себе, пока «Жуткая троица» болтала о какой-то альтернативной рок-группе под названием «Бешеные боксеры». – Там в окружении местных стариков, ты почувствуешь себя молодой. И когда они заведут спор о Хулио Иглесиасе, ты, по крайней мере, поймешь, о ком идет речь».

Поскольку я так и не озаботилась тем, чтобы заменить украденный у меня компьютер, то всю неделю моталась в контору и там писала сценарии. В субботу у меня, наконец появилась минутка передышки, я вознамерилась пойти и купить новые компьютер, телевизор, видак и прочие погремушки взамен украденных, но что-то остановило меня. И вовсе не слова копа о том, что, как только я заменю всю эту технику, меня снова обчистят. Нет, остановило меня ощущение, что я недолго пробуду в городе, так чего зря напрягаться? И это означало, что я точно собираю манатки и уезжаю, В ту субботу я поняла: решение принято. Я отбываю на юг. Сроки найма квартиры подошли к концу, мой контракт со студией тоже скоро заканчивается. Никто и ничто меня в Нью-Йорке не держит. Я свободна. Время самое подходящее. Лишь обстоятельства оказались не те, как выяснилось впоследствии.

Ночью я спала как убитая, буквально как сурок, когда зазвонил телефон. Я не сразу очухалась, а очухавшись, включила свет и взглянула на будильник: три часа ночи.

Интересно, у кого это хватило наглости звонить мне в такое несусветное время?

– Это Шэрон, – произнесла моя сестра.

Я аж подпрыгнула:

– Что стряслось?

Наверняка что-то произошло, раз уж она сподобилась мне позвонить.

– У мамы инфаркт.

– Что?! – У меня оборвалось сердце.

– У нее инфаркт, но сейчас состояние стабильное. – Шэрон хлюпала носом. Ей понадобилось время, чтобы успокоиться. – Я только что разговаривала с кардиологом. Мы перевели маму в отделение интенсивной терапии примерно полчаса назад.

– Ты сейчас в больнице?

– Мама позвонила мне, как только ее доставили в реанимацию. Я прыгнула в машину и понеслась сюда как сумасшедшая.

Я молча кивала, тупо сидя на слабо освещенной постели и с трудом понимая, что говорит Шэрон. Отец всегда был моим героем, но мама – моей опорой, надежной скалой. И вот, впервые в жизни, мне пришлось осознать, что она тоже смертна.

Шэрон рассказала, что у мамы вот уже несколько месяцев были боли в груди, но она никому не говорила об этом. Нынче ночью мама смотрела телевизор, лежа в постели, когда ей стало действительно очень плохо. Поскольку через двадцать минут ей не полегчало, она позвонила в службу спасения.

– Едва ее привезли в клинику, врачи немедленно вызвали по пейджеру кардиолога, – продолжила Шэрон, – некоего доктора Джеффри Гиршона. Он практикует в Стюарте и живет в Сьюел-Пойнте, буквально рядом с мамой.

– А он хороший врач? – заливаясь слезами, спросила я.

– Хороший? Да ему равных нет! Он спас маме жизнь. Глянув на ее кардиограмму, Гиршон тут же начал вливать ей препарат, рассасывающий тромбы, и через час она уже спрашивала, когда ей можно ехать домой. Конечно, мама еще далеко не в порядке. Доктор Гиршон говорит, что за ней нужно тщательно наблюдать. Он продержит ее в больнице как минимум дней пять-шесть.

Тут я разревелась вовсю, вытирая слезы рукавом ночной рубашки.

– Инфаркт, – рыдала я. – Поверить не могу! Она казалась вполне здоровой в прошлые выходные.

– Ну, ты же знаешь маму. Она далеко не нытик.

– И все же ей следовало…

– Слушай, Дебора, – оборвала меня Шэрон, – мне нужно бежать в отделение, чтобы выяснить, как идут дела. Ложись-ка ты спать. Все равно из своего Нью-Йорка ничем не поможешь.

Я взбеленилась от этой реплики, но усилием воли заставила себя держаться в цивилизованных рамках.

– Доктор Гиршон сейчас с мамой?

– Да, он будет следить за ней всю ночь. Естественно, я тоже останусь.

– Конечно, но ты, должно быть, совершенно вымоталась из-за нервотрепки и ожидания.

– Я вымоталась, но ведь кто-то из членов семьи должен быть здесь с мамой. Ее вторая дочь слишком занята в Нью-Йорке, чтобы…

– Засунь свои слова себе в задницу! – взорвалась я. Хватит миндальничать. – Скажи маме, что я люблю ее, завтра же прыгаю в первый самолет и поступаю на работу в Историческое общество.

– Работу? Какую работу?

– Не твое собачье дело! Передай маме мои слова, уж с этим-то ты справишься, Шэрон? Справишься?

– Я вечно со всем справляюсь, Дебора, – вздохнула она. – Ничего нового.

* * *

Воскресным утром я позвонила одной из трех моих начальниц (не той, что встречается с Филиппом; не дай Бог, он подошел бы к телефону!) и проинформировала ее, что не возобновлю контракт со студией, поскольку переезжаю во Флориду. Потом позвонила в Армию Спасения и договорилась с ними, что они заберут мою покалеченную мебель и все, не влезающее в два чемодана и дорожную сумку, которые я брала с собой. Также я звякнула коменданту и попросила пересылать мою почту на мамин адрес, пока у меня не появится постоянный.

– Вы жутко надоедали мне, постоянно вызывая меня чинить всякую всячину, но я буду скучать о вас, – сказал он.

– Вы, как сущий зануда, вечно твердили, будто нужно что-то чинить, но я тоже буду скучать о вас, – ответила я.

Успев заказать последний билет на дневной рейс из Ла-Гуардиа, я выскочила из дома.

Прибыв в половине четвертого в международный аэропорт Палм-Бич, я получила багаж, прыгнула в такси и дала шоферу мамин адрес. У меня был ключ от дома, специально заказанный для меня мамой в прошлые выходные (неужели она предвидела, что он мне понадобится?), поэтому, добравшись до дома, я взлетела по ступенькам в гостевую спальню, скинула теплую одежду и швырнула на пол рядом с багажом. Сбегая вниз по ступенькам, я заметила, что вторая гостевая комната тоже занята. Это было очевидно. Три сумки от Луи Вюиттона стояли идеально ровной линией в углу комнаты. На столике лежали расческа, щетка для волос и косметичка. На кровати висела розовая ночная рубашка с пеньюаром, под кроватью стояла пара атласных золотых шлепанцев.

«Класс! Мы с Шэрон будем соседками, – подумала я, живо представив, как мы с ней вместе на кухне готовим завтрак. – Я отвешу ей комплимент по поводу ее сваренных всмятку яиц, а она сообщит мне, что мои котлеты смахивают на жертву дорожной аварии».

Быстренько напомнив себе, что в данный момент сестрица – не основная из моих забот, я прямиком направилась к гаражу, где стояла «Дельта 88». Ключи мама всегда оставляла в замке зажигания. Раскочегарив старый рыдван, я понеслась из Сьюел-Пойнта. Переехав через мост на Ист-Оущен-бульвар, я вдруг с ужасом осознала, что лишь несколько часов назад этой же дорогой «скорая» везла маму в больницу.

«Пусть с ней все будет хорошо, – взмолилась я. – Пожалуйста, пусть доктор Гиршон окажется именно таким, как говорит Шэрон».

Мемориальный госпиталь Мартина занимал в округе второе место по обеспечению занятости населения. Он был общественным, недоходным учреждением, где царила профессиональная, хотя и замкнутая атмосфера. Как в большинстве больниц маленьких городков, сотрудники и пациенты обычно знали друг друга, жили по соседству, играли в гольф или ездили вместе на рыбалку. В отличие от многих госпиталей маленьких городков он располагался на берегу реки Святой Люсии, предоставляя своим пациентам возможность любоваться великолепным пейзажем.

Конечно, мама, как пациентка отделения интенсивной терапии (ОИТ), к таковым не относилась. Окно ее крошечного бокса выходило на скалы. И все же ей повезло, что она вообще получила место. Февраль во Флориде – пик сезона не только для отелей и ресторанов, но и для больниц.

Одна из медсестер ОИТ, Вики, проводила меня по коридору мимо полудюжины «палат», открытых со стороны сестринского поста, но разделенных между собой перегородками. Поскольку здесь лежали пациенты в тяжелом состоянии, я думала, что в отделении царит суета, но, кроме тихого бухтения телевизоров, писка медицинского оборудования и говора посетителей, ничто не нарушало тишину и покой.

– А вот и наша миссис Пельц, – улыбнулась Вики, когда мы дошли до палаты в конце коридора.

Сначала мама не услышала нас. Судя по всему, она дремала. Справа от кровати на стуле сидела Шэрон, листая номер «Современной невесты». Подняв на меня взгляд, она изобразила улыбку – одну из вымученных гримас, предназначенных для того, чтобы человек ощутил себя, скажем, швалью. Проигнорировав сестрицу, я посмотрела на маму. К ее телу были прикреплены с полдесятка датчиков, а сама она была бледна до прозрачности.

Я заранее готовила себя к этому моменту. В течение двух с половиной часов лёта до Флориды я убеждала себя: «Держись, когда увидишь ее. Не говори ничего, что может ее расстроить. Будь веселой и жизнерадостной». Но когда я увидела бедную мамочку на больничной койке, все мои благие намерения рассыпались в прах.

– Мамочка! – пролепетала я, всплеснув руками и бросаясь к ней. По щекам моим потекли слезы. – Ой, мамочка!

Мои причитания разбудили ее.

– Дебора! – Мама погладила меня по голове, когда я поцеловала ее в щеку. – Тебе не стоило приезжать, дорогая. Это ведь наверняка было для тебя непросто.

– Я не могла иначе, мама. Как ты себя чувствуешь? Болей в груди больше не было?

– Нет, – ответила мама, словно не веря в такое везение. – Доктор Гиршон хорошо позаботился обо мне. Я слышала, у него отличная репутация.

– Шэрон сказала мне. Я очень хотела бы познакомиться с ним.

– Он должен заглянуть сюда, – процедила Шэрон, явно начиная закипать. – В течение часа, полагаю.

– Я дождусь его, – сказала я, желая пожать руку человеку, спасшему маме жизнь.

Усевшись на стул по другую сторону маминой кровати, я начала расспрашивать ее о том, как она себя чувствует, какие лекарства принимает, какую диету ей прописали, какие анализы предстоят в течение последующих дней и не страшно ли ей.

– Немножко, – призналась она. – Даже если я переживу этот инфаркт, есть вероятность, что случится еще один. У дяди Берни было три инфаркта, помнишь? В нашей семье у многих проблемы с сердцем. У меня такое ощущение, будто я обречена.

– С тобой все будет хорошо, – заверила я маму, ошеломленная ее пессимистическим настроением. Ленора Пельц никогда не жаловалась, никогда не сдавалась и никогда не теряла надежды. Она никогда не позволяла жизненным тяготам согнуть ее, даже после смерти папы. И вот теперь мама вдруг как-то потухла, словно инфаркт высосал из нее жизненные силы. – Жаль только, что ты ничего не сказала мне о болях в груди в прошлые выходные, когда я была здесь. Быть может, я чем-то помогла бы тебе.

– Например? – с вызовом осведомилась Шэрон.

– Например, отвезла бы маму к врачу, – отрезала я. – Помогла бы ей.

– Помогла бы? – фыркнула сестрица. – Как сейчас, когда с завыванием влетела к ней в палату?

– Я не завывала, а не скрывала эмоций.

– Ты закатила истерику, – констатировала Шэрон.

– Я человечна. Ты знаешь, что означает быть человечным? Иметь чувства?

– О, у меня полно чувств! Ты просто не хочешь знать, какого рода.

– Не утруждайся. Последнее, что я…

– Заткнитесь сейчас же! Обе! – Мы с Шэрон застыли. – Мне надоела ваша глупость! Надоела!

Мы повернулись к маме, желая успокоить ее, убедиться, что с ней все в порядке, извиниться, но не успели и рта раскрыть, как Вики, медсестра, влетела в палату.

– Вон отсюда! Вон! Вон! – Она вытолкала нас в коридор. – Вы нервируете пациентку, и я не потерплю этого! Пойдите поостыньте в зале для посетителей, а я приду за вами, когда вашей маме станет лучше.

Мы неохотно оставили маму в надежных руках Вики и молча направились в битком набитый зал для посетителей. Остановившись в дверном проеме, мы углядели два свободных стула, но не рядом.

– Садитесь сюда, – произнес мужчина, расположившийся рядом с одним из свободных мест.

Полагая, что оказывает нам услугу, он начал подниматься, чтобы мы с Шэрон могли сидеть вместе.

– Нет, не надо! – хором воскликнули мы, желая быть как можно дальше друг от друга.

Пожав плечами, мужчина сел. Шэрон опустилась на стул рядом с ним. Я примостилась в другом конце зала, рядом с женщиной, чей муж получил удар ножом в живот во время ссоры с любовницей.

– Должно быть, вы очень любите мужа, раз так за него переживаете, – сказала я ей. – Большинство женщин не склонны прощать такие выходки.

– А что тут прощать? Он ведь не с моей сестрой спал. А эту девицу я знать не знаю.

Я кивнула, размышляя о том, не достигли ли мы в нашем округе нового уровня толерантности. Моя собеседница явно считала, что для женатого мужчины в порядке вещей иметь любовницу, если она не его свояченица.

Усмехнувшись, я попыталась представить себе, что чувствовала бы, если бы мой муж спал со свояченицей, то есть с Шэрон. И мне стало не до смеха.

Примерно через пятнадцать минут после того, как Вики удалила нас из палаты, она появилась в зале и жестом пригласила вернуться.

– Кровяное давление вашей мамы подскочило до небес, – сообщила Вики. – Теперь она в порядке, но это продлится недолго, если вы опять что-нибудь не выкинете. Ваши склоки очень расстраивают ее.

– Но мама никогда нам этого не говорила, – возразила Шэрон.

– Она всегда делала вид, что мы Близнецы Бобси, – добавила я.

– Ваша мама была на грани смерти, – сказала Вики. – А такие ситуации очень меняют человека. Возможно, теперь ее не так беспокоит благополучие окружающих, как ее собственное. На вашем месте я подготовилась бы к хорошей выволочке.

Мы с Шэрон поблагодарили Вики за прямоту и, пристыженные, поспешили к маме в палату. Мы расселись по обе стороны ее кровати.

– Мы повели себя на редкость бесчувственно, мама, – сказала Шэрон.

– Прости, что начали ссориться при тебе, – добавила я.

– Ладно, – ответила мама. – Тогда сидите, заткните клювы и послушайте меня для разнообразия. – Упс.

Новая Ленора Пельц была не склонна разводить церемонии. – Я хочу, чтобы мои девочки все между собой утрясли раз и навсегда, – заявила она. – Если вы не сделаете этого, то у меня будет второй инфаркт и я умру и унесу в могилу воспоминания о том, как вы осыпаете друг друга оскорблениями. Вы этого для меня хотите? Этого?

– Конечно, нет, – хором ответили мы с Шэрон.

– Отлично. Тогда забудьте о ваших разногласиях и ведите себя как сестры. Ради меня. Ради моего здоровья.

Ради ее здоровья. Ну что ж. Выбора нет.

Я встала, обошла кровать и протянула Шэрон руку:

– Перемирие?

Поднявшись, Шэрон несколько мгновений пялилась на мою руку. Рука уже начала затекать от напряжения, когда сестрица наконец соизволила взять ее.

– Перемирие, – подтвердила она и нехотя потрясла ее.

– Как же вы меня достали! – рявкнула мама. – Я говорю о том, чтобы вы от души обнялись и поцеловались, а не о деловом рукопожатии! Хотите, чтобы я жила, или нет?!

На сей раз мы с Шэрон исполнили ее требование. Быстренько чмокнув друг друга в щечку, мы обнялись и потрепали друг друга по спине. Мама просияла. Картина была достойна запечатления.

И тут как по заказу раздались аплодисменты.

Мы все посмотрели на сестринский пост, откуда раздались аплодисменты. Там стоял, прислонившись к стойке и громко хлопая в ладоши, широко улыбающийся высокий темноволосый бородатый мужчина в белом врачебном халате. Его добродушное лицо очень напомнило мне папу.

– Доктор Гиршон! – воскликнула Шэрон, быстро отстранившись от меня, чтобы поправить прическу.

Доктор Гиршон, с удивлением отметила я, оказался весьма привлекательным. Поэтому я тоже начала поправлять прическу.

 

Глава 6

Джеффри Гиршон не был красавцем в истинном смысле слова, и уж точно не таким красавчиком, как Филипп. Ростом выше шести футов, как и Филипп, он обаятельно улыбался, но черты лица его были не вполне гармоничны: слишком большой нос, тонковатые губы, печальные глаза. Однако этот доктор, которому, по моим прикидкам, было лет пятьдесят пять, показался мне весьма привлекательным. Быть может, из-за темной волнистой бородки с вкраплениями седины, широченных плеч и груди, глубокого низкого смеха. Все это придавало ему жизнерадостный добродушный вид. У меня возникло ощущение, словно я знаю его много лет, словно он тот человек, на кого я могу положиться, кому могу доверять. А то, что он не был загорелым, добавляло ему привлекательности. Я-то предполагала, что здешние кардиологи проводят куда больше времени, гоняя мячи для гольфа, чем исцеляя от инфарктов миокарда.

– Как мило, – произнес Гиршон, входя в бокс. На его шее болтался стетоскоп, а из-под халата виднелись галстук и рубашка. – Больничная палата, в которой все улыбаются.

– Это потому, что мои девочки со мной, – гордо сообщила мама.

– Вот это мне нравится, – заявил доктор Гиршон. – Люблю, когда родственники приходят все вместе, чтобы ускорить выздоровление пациента. Это очень важно, по-моему. Доктора пичкают лекарствами, проводят хирургические операции, но лишь поддержка родных и близких ускоряет процесс выздоровления.

«О, так, значит, ты – сторонник комплексного подхода», – подумала я, тронутая тем, что в таком крошечном городке, как Стюарт, живет доктор со столь передовыми взглядами, ученый муж, не чуждый духовности, чуткости и теплоты.

– Кстати, о родных и близких. Вы уже знакомы с моей старшей дочерью, Шэрон? – Мама указала на мою сестрицу.

– Старшей? – Шэрон хмыкнула, но это явно уязвило ее. – После твоих слов я чувствую себя древней, мам.

– А это моя младшая дочь, Дебора, – продолжила мама.

– Очень приятно. – Доктор Гиршон пожал мне руку. Рукопожатие у него теплое и твердое, отметила я, а его печальные, как у плюшевой собаки, глаза – располагающего бархатистого карего цвета.

– Мне тоже, – ответила я. – Как мне сказали, прошлой ночью вы проявили себя героически. Я вам очень-очень признательна.

– Мне пришлось рассказать Деборе все подробно по телефону, – объяснила Шэрон доктору. Я ожидала, что она продолжит фразу словами: «потому что она живет в Нью-Йорке, где пишет «мыльные оперы», но сестрица, взглянув на мамин сердечный монитор, лишь сообщила: – Мы с сестрой очень близки и все-все друг другу рассказываем.

– Так и должно быть, – кивнул доктор Гиршон. – Я знал много братьев и сестер, чьи отношения испортились из-за мелких недоразумений. Они цепляются за эти обиды, никак не желают через них перешагнуть и вдруг обнаруживают, что перестали друг с другом разговаривать. Даже трудно представить себе такую близорукость, верно?

Мы с Шэрон закивали, показывая, что это действительно трудно вообразить.

Улыбнувшись, доктор Гиршон приблизился к кровати:

– Ну, как мы себя сегодня чувствуем, миссис Пельц? Болей нет? Дыхание не затруднено? В груди не тянет?

– Нет, ничего похожего на прошлую ночь, – ответила мама. – Думаю, я просто нервничаю, боюсь повторного инфаркта. Понимаете, я вдруг ощутила себя такой хрупкой.

– Это абсолютно нормально. – Доктор Гиршон погладил маму по руке, а потом начал рассказывать о постинфарктном физиологическом шоке, который она, скорее всего, испытывает, и подходящей для нее группе реабилитации, и о том, что он, доктор Гиршон, всегда к ее услугам. А потом попросил нас с Шэрон выйти, пока он будет осматривать маму.

– Доктор Гиршон, по-моему, внимательный, – заметила я, когда мы с сестрой уселись рядом в зале для посетителей.

– Очень внимательный. Видела бы ты, как он всю ночь наблюдал за мамой. Он компетентный и добрый. Он, совершенно очевидно, был главным, но даже не пытался ни на кого давить своим авторитетом. И этим очень напомнил мне папу.

– У меня тоже возникло это же ощущение, как только я его увидела, – призналась я. – Папа, только с бородкой.

У Шэрон был задумчивый вид.

– Я не заметила обручального кольца, а ты?

Я озадаченно покачала головой.

– Ты неисправима, Шэрон. Мама лежит на больничной койке, а все, о чем ты способна думать, – это замужество. Похоже, ты рефлекторно сразу смотришь, есть ли у мужчины обручальное кольцо или нет.

– Ой, избавь меня для разнообразия от лекций насчет замужества. Я беспокоюсь о маме ничуть не меньше, чем ты. Это ведь я проторчала тут всю ночь напролет, не забыла? Но я пока что не в коме. Когда привлекательный мужчина – да еще и доктор-еврей в придачу – появляется в моей жизни, я не оставляю это без внимания. Только не говори мне, что сама не посмотрела, есть ли у него обручальное кольцо, Дебора.

– Я не смотрела.

– Ну конечно!

– Не смотрела. Честно.

– Но ты тоже считаешь его привлекательным. Ты зарделась, как только он вошел в мамину палату. И стала еще пунцовей, когда он пожал тебе руку.

– Да ну?

– Как свекла.

Как свекла? Ну, у меня и впрямь участился пульс, когда я познакомилась с Джеффри Гиршоном, но думаю, меня выбило из колеи случившееся с мамой, и я плохо владела своими эмоциями. Обрадовавшись без памяти, что мама жива, я была готова кинуться на шею человеку, спасшему ей жизнь.

– Давай сменим тему, – поспешно предложила я. – Мы ведь пообещали маме больше не ссориться.

– Ты права, – согласилась Шэрон. – Поговорим о чем-нибудь другом.

О чем-нибудь другом. Повисло неловкое молчание. Мы так много лет собачились, что теперь понятия не имели, как беседовать друг с другом, не лаясь при этом.

Наконец я спросила Шэрон, как идет ее бизнес по организации свадеб.

– Отлично. У нас все лето забито.

Я поинтересовалась, нравится ли ей по-прежнему жить в Бока.

– Конечно, это мой дом.

Я спросила, читала ли она в последнее время какие-нибудь хорошие книги.

– Нет. У меня нет на это времени.

Ответы Шэрон не отличались многословием, но она хотя бы не осыпала меня ругательствами. И только когда я осведомилась, как дела у Нормана в военном училище, она выдавила несколько фраз.

Мне следовало бы помнить, что сын – ключ к сердцу Шэрон, единственный способ разговорить ее. Несмотря на все свои невротические глупости – комплекс мученицы, стремление к совершенству, импульсивность, потрясающее неумение разбираться в мужчинах, – она удивительно хорошая и преданная мать-одиночка, проявляющая к сыну огромную привязанность, которой отродясь не питала ко мне. Как только Шэрон заговаривала о Нормане, лицо ее смягчалось, утрачивая свойственное ему выражение напряженной обреченности.

Так было и на этот раз. Обычное для Шэрон напряжение исчезло, когда она со смехом начала рассказывать мне, что первокурсников в училище называют херами, а их жуткую стрижку – обрезанием. Да, она очень скучает по Норману, пусть даже остриженному наголо. Такой сын, как он, сторицей компенсирует тот ад, через который ей пришлось пройти с его полигамным папашей.

Она так отличалась от обычной Шэрон, когда говорила о своем ребенке, была такой славной, что казалась сестрой, с которой я запросто могла бы общаться. Сидя в зале для посетителей, я на несколько мгновений забыла, что большую часть жизни мы с ней провели в состоянии войны. Несколько мгновений я действительно любила мою сестру.

Однако в конечном счете она снова вернулась к доктору Гиршону.

– Знаешь, даже если бы он был холост и доступен, я: бы не стала испытывать на нем мои чары. Если ты хочешь его.

– Шэрон, – ответила я, стараясь говорить спокойно и доброжелательно, – сейчас и вправду несколько преждевременно…

– Признай это, Дебора. Все равно этот вопрос возникнет рано или поздно. Как ты уже сказала, мы обещали маме больше не ссориться из-за чего бы то ни было или кого бы то ни было. Поэтому я пытаюсь сказать одно: если выяснится, что доктор Гиршон не женат, не гей и все такое прочее, и если он заинтересуется нами так, как мы заинтересовались им, я отойду в сторону и позволю тебе заполучить его. Ради сохранения мира.

– Позволишь мне?! – рассмеялась я.

– Да. Я – твоя старшая сестра. И я должна решать, отойти мне в сторону и оставить его тебе или нет.

Я опять покачала головой.

– Это очень щедро с твоей стороны, Шэрон, но, поскольку ты явно одержима им, думаю, тебе и забирать его.

– Одержима? Да это ты чуть в лужицу не растеклась, когда он вошел в мамину палату! Нет, Дебора, забирай ты его.

Боже! Теперь мы грыземся по поводу того, как избежать грызни!

– Почему бы нам не пустить все на самотек? – предложила я. – Уверена, в последующие несколько недель мы будем частенько видеть доктора Гиршона, ведь придется возить маму к нему на анализы, когда ее выпишут, и консультироваться с ним, если возникнут какие-то проблемы. Может, познакомившись с доктором поближе, мы обе решим, что он – вовсе не то, что нам нужно.

– Что значит «мы будем частенько видеть его в ближайшие несколько недель»? – изумилась Шэрон. – Это я буду его частенько видеть. Ты же вернешься в Нью-Йорк, как только маме станет лучше, к своей «мыльной опере».

– Ошибочка. Я остаюсь во Флориде. Я уволилась с телевидения и буду работать в Стюарте, в Историческом обществе. Так что это я буду видеть доктора Гиршона. Он станет моим соседом.

Закончив осматривать маму, доктор Гиршон вышел в зал для посетителей, чтобы просветить нас насчет ее состояния.

– Состояние вашей матери довольно неплохое, учитывая то, через что ей пришлось пройти, – начал он, поглаживая бородку. – Препараты как будто рассосали тромб, вызвавший инфаркт. Завтра утром мы сделаем ей ангиограмму, чтобы выяснить, какой из сердечных сосудов закупорен или сужен. Если все идет хорошо, она проведет еще пару дней в отделении интенсивной терапии, а потом мы переведем ее в телеметрию.

– А это что? – поинтересовалась я.

– Телеметрия? Это на шестом этаже, – ответил доктор Гиршон. – Там есть маленькая комнатушка – мы называем ее «Сердечный централ», – где техники сидят за компьютерами, постоянно следящими за сердечной деятельностью каждого пациента на этаже, даже когда они гуляют, их везут на рентген или они сидят в холле. Считайте их авиадиспетчерами, наблюдающими за движением самолетов в воздухе. – Он хохотнул. – Ваша мать может быть полностью на амбулаторном лечении, и все равно техники будут следить за сигналами, полученными с прикрепленных к ней электродов, как будто она лежит в больнице.

– Сколько времени ей придется провести здесь? – спросила Шэрон.

– Два или три дня, – ответил он. – Мы начнем проводить ей реабилитационную терапию: упражнения, диета, новые лекарства. На пятый день проведем тест па стресс. Если не будет боли или затрудненного дыхания, мы выпишем ее домой.

– Вот так просто! – Я пришла в восторг от того, как быстро нынче лечат смертельно опасное заболевание.

– Если вкратце, то это довольно обычное дело, – согласился он. – Артерия – нечто вроде трубы, и убрать то, что затыкает эту трубу, – все равно, что прочистить вашу раковину. Проблема в том, что люди с закупоркой артерии склонны к рецидивам. Я уже объяснил это вашей матери.

– И как она к этому отнеслась? – поинтересовалась я. – Мама не привыкла болеть. Она всегда отличалась независимостью.

– И снова обретет свою независимость, – заверил нас доктор Гиршон. – Но вначале она обязательно будет испытывать депрессию. Ей придется осознать, что она тоже смертна. Вероятнее всего, она будет злиться. Обычный «Ну почему я?» синдром. И задаваться вопросом, почему она обречена на фамильные болячки. Она может даже винить себя за то, что годами скрывала свои эмоции. И конечно, ей придется учиться жить свободно, без дамоклова меча над головой. Но я всегда буду рядом. Мы все трое будем рядом, верно?

Доктор Гиршон положил левую руку мне на плечо, а правую – на плечо Шэрон, как тренер своим ведущим игрокам, чтобы поддержать их.

– Будем, – ответили мы с Шэрон доктору, продолжавшему говорить, поучать и теребить нас, напоминая, что мы – команда, и все вместе поможем восстановить здоровье Леноре Пельц.

«Бог ты мой, да этот мужик совсем не похож ни на одного из врачей, с которыми мне доводилось сталкиваться», – подумала я. Никакой грубой фамильярности. Никакой властности Хозяина Замка. Никаких попыток скрыться от семьи пациента. О таком докторе можно только мечтать, пожалуй, он способен расположить к себе и как мужчина.

«Прекрати это! – обругала я себя. – Ты не сделаешь ничего, что нарушит перемирие с Шэрон, независимо от того, приятно ли тебе ощущать руку Джеффри Гиршона на своем плече».

– А теперь возвращайтесь к вашей матери, – порекомендовал он нам. – Я же иду домой, но непременно загляну к ней утром.

– А если ночью ей станет хуже? – спросила я.

– Не волнуйтесь. Тогда меня вызовут.

– Дайте нам номер вашего телефона, чтобы мы могли связаться с вами напрямую, – твердо заявила Шэрон. – Хотя нам неловко тревожить вашу жену и детей.

Доктор Гиршон, улыбнувшись, покачал головой:

– Жены нет, детей тоже. Есть всего лишь огромный дом в Сьюел-Пойнте, который я оставил себе после развода. Моя жена перебралась в Аспен.

Я старательно избегала взгляда Шэрон.

– И все же лучше, чтобы меня вызвали из госпиталя, – продолжил он. – Кроме того, я не думаю, что у вашей матери ночью возникнут серьезные проблемы. Что же касается вас, – кивнул он нам с Шэрон, – вам я предписываю хороший сон. Вам обеим выпали не самые легкие двадцать четыре часа. Слава Богу, что вы есть друг у друга.

– Да, – ответила я, потрепав старшую сестренку по спине.

– Это точно, – отозвалась она, ткнув меня локтем под ребра.

– Ваша мама – счастливая женщина, у нее такие любящие дочери. Любящие и очень симпатичные, смею заметить.

 

Глава 7

Мы с Шэрон провели с мамой еще часок. В какой-то момент зашла Вики, медсестра, вытурившая нас из маминой палаты за плохое поведение, сообщив, что ее дежурство закончено и она идет домой, а на ее место заступает ночная сестра. Мы поблагодарили Вики за заботу о нашей маме и сказали, что будем рады видеть ее, посвежевшую и отдохнувшую, в понедельник утром.

Вскоре после этого мы решили, что пора дать маме отдохнуть. Поцеловав ее на ночь, мы покинули больницу. Мы обе совершенно выдохлись, поэтому перед тем, как направиться домой, зашли в «Праунброкер», популярную в Сьюел-Пойнте забегаловку.

Ресторан был забит битком – типичная ситуация во Флориде в феврале, – но мы получили место за двадцать минут, а еще через двадцать принесли наш заказ. Слишком усталые, чтобы беседовать, мы молча ели, лишь изредка перекидываясь словами насчет моего переезда в Стюарт. Я рассказала Шэрон о предложенной мне Мелиндой Карр работе. То, что я бросила карьеру на телевидении ради «какой-то развалюхи на берегу», как изволила она обозвать Убежище, привело сестру в изумление. Я объяснила, что мне необходимо сменить обстановку, работа смотрителя упала мне в руки, и я рада обосноваться в Стюарте, поскольку теперь буду поближе к маме, если она вдруг снова приболеет. Естественно, фраза о том, чтобы находиться поближе к маме, вызвала небольшую свару. Шэрон тут же заявила, что это она всегда заботилась о маме, тогда как я вечно заботилась только о себе и вообще не умею заботиться о ком бы то ни было. Что в переводе означало: я представляю собой угрозу, приехав сюда и узурпируя принадлежащую ей постоянную роль Хорошей Дочери.

«Да она в ужасе», – сообразила я, слушая ее сольное выступление. Я-то думала, Шэрон обрадуется, что разделит груз заботы о маме со мной. Шэрон же перепугалась до полусмерти, что после многих лет, когда мама принадлежала только ей, теперь придется уступить маму мне.

Бог ты мой, подумала я, да ведь это рецидив соперничества за папу. Снова.

Около девяти мы расплатились, встали из-за стола и направились к выходу мимо симпатичного ресторанного бара. Шэрон вдруг дернула меня.

– Что такое? – спросила я.

– Посмотри-ка, – указала она на сидевшую в углу бара парочку. Мужчина и женщина о чем-то горячо спорили. Мужчина активно жестикулировал, а женщина промокала глаза салфеткой, причем ни один из них не притрагивался к стоящим перед ними бокалам с шампанским.

– Не могу разглядеть… – прищурилась я.

– Это доктор Гиршон, – прошептала Шэрон.

И точно, это был мамин кардиолог, только без белого халата. И с ним сидела Вики, медсестра, в довольно вызывающем красном платье.

– А нам он сказал, что идет домой, – заметила Шэрон, пока мы стояли в дверях и наблюдали за парочкой.

– Похоже, они с Флоренс Найтингейл встречаются, – отозвалась я.

– Это ненадолго. Конечно, я не умею читать по губам, но судя по всему, он сообщил ей, что между ними все кончено.

– Вики выглядит очень расстроенной, – согласилась я. Как раз в этот момент Вики швырнула мокрую салфетку доктору Гиршону в физиономию. Салфетка на мгновение повисла у него на бороде, потом спланировала на пол. – Пошли, Шэрон, оставим их. Рвать с кем-то, отношения и так довольно трудно, зрители совершенно ни к чему.

Я повернулась, но сестра не двинулась с места.

– Тебе не кажется, что нам нужно поздороваться? Дав доктору Гиршону знать, что мы за него болеем, окажем ему тем самым моральную поддержку.

– Мы вполне можем сделать это завтра в больнице, – возразила я.

– Пожалуй.

Кинув последний взгляд на парочку у бара, Шэрон позволила мне увести ее из ресторана.

Когда на следующее утро мы встретились с доктором Гиршоном, он выглядел таким же жизнерадостным, как вчера.

Вики выглядела ужасно.

Маме стало гораздо лучше физически, судя по показателям приборов. Эмоционально, однако, она сильно сдала, совершенно убежденная, что малейший мускульный спазм, колики, слабое недомогание свидетельствовали о втором инфаркте.

Доктор Гиршон проявил редкую терпимость и понимание. Усевшись на край кровати, он гладил маму по руке, ласково заверяя ее, что она правильно поступает, вызывая сестру при ощущении дискомфорта – любого дискомфорта. Он был с ней добр и нежен; это тронуло меня до глубины души и навело на мысль, что Гиршон вовсе не бессердечная скотина, грубо порвавшая с Вики в «Праунброкере», а истинный джентльмен, благородно положивший конец связи, не имевшей будущего.

«Ух ты, а ведь теперь он и впрямь свободен», – подумала я, наблюдая, как доктор старается приободрить маму. Теперь он наверняка будет искать новую подружку.

Словно угадав мои мысли, доктор Гиршон подмигнул мне.

Сделанная маме ангиограмма показала, что у нее был микроинфаркт, следовательно, ни в каких дополнительных процедурах нужды нет. Во вторник днем ее перевели в телеметрическое отделение больницы, где она провела три дня в одноместной палате, любуясь рекой Святой Люсии и уминая печеную треску, пока та не полезла у нее из ушей. Доктор Гиршон навещал маму ежедневно: утром и вечером. И совсем не случайно мы с сестрицей всякий раз тоже там присутствовали.

Во вторник вечером, осмотрев маму, доктор сообщил, что намерен сделать небольшой перерыв в обходе и перекусить в больничном кафетерии. И спросил нас с Шэрон, не хотим ли мы составить ему компанию. Ах, какая неожиданность – мы согласились! В процессе поглощения сандвича с тунцом и ледяного чая доктор Гиршон поведал нам душещипательную историю о том, как решил стать кардиологом. А закончив повествование, предложил нам с Шэрон звать его Джеффри.

В среду утром он объявил, что мы можем забирать маму домой. Пока она собирала вещи, Гиршон выписал ей рецепты – на тенормин, липидор и нитроглицерин, – а также проинструктировал нас, что ей нужно ежедневно принимать по таблетке детского аспирина и витамин Е в капсулах.

– Аспирин вы можете купить где угодно, но вот витамины – только у меня в кабинете, – пояснил он. – Они изготовлены для меня по специальной формуле под брэндом «Хартли Гиршон».

– «Хартли Гиршон»? – повторила я.

– Название дурацкое, согласен, – усмехнулся он. – Но сами витамины весьма неплохие – это моя попытка выступить в роли врача-бизнесмена. Я создал с партнером небольшую компанию после того, как пациенты засыпали меня жалобами на то, что им приходится покупать кучу всяких витаминов в аптеках. Я хотел обеспечить их чистым витамином Е, без синтетических наполнителей и прочей ерунды.

– Очень мудро с вашей стороны, Джеффри, – восхитилась Шэрон. – Но почему именно витамин Е, а не какой-нибудь другой?

– Витамин Е – активный антиокислитель, то есть он предупреждает образование тромбов и способствует их рассасыванию, снижает артериальное давление и поддерживает сердечнососудистую систему в целом. А также замедляет старение, хотя вам, дамы, не стоит беспокоиться об этом.

Доктор Гиршон нацарапал на рецепте что-то еще.

– Это напомнило мне кое-что: думаю, давно пора вам обеим обзавестись моим домашним номером телефона. Звоните в любое время, если возникнет необходимость.

– Но, по вашим словам, вы предпочитаете, чтобы вас официально вызывали из больницы, – напомнила я.

– Я передумал, – улыбнулся он. Доктор протянул бумажку. Мы с Шэрон бросились за ней, но сестра опередила меня, сложила рецепт в крошечный квадратик и спрятала в сумочку.

Возвращение мамы домой создало новые проблемы. Мы с Шэрон полагали, что, оказавшись дома, в родной обстановке, она передохнет пару дней и снова станет прежней, независимой, не терпящей опеки мамой и даже снова вернется к работе мирового судьи. Но мама, безропотно принимая лекарства, придерживаясь обезжиренной диеты без холестерина и соли, предписанной доктором Гиршоном, послушно вышагивая по купленной нами для нее беговой дорожке, прежней не стала. Она превратилась в испуганное дитя, семидесятипятилетнюю бабульку, и вела себя так, словно ей вынесли смертный приговор, а не выдали отличный сертификат здоровья.

– Не позвонить ли доктору Гиршону? – предложила Шэрон в первые выходные, когда мама пожаловалась на боль в груди.

Так мы и сделали. Точнее, сделала Шэрон. Она набрала его домашний номер и, когда он взял трубку, обрисовала ему ситуацию. Доктор ответил, что, скорее всего, волноваться не о чем, но ей следует привести маму в реанимацию и он там встретит их. Я бы тоже поехала с ними, но у меня уже были определенные планы: я условилась встретиться с Мелиндой и обсудить сроки переезда в коттедж смотрителя. Кроме того, мы с Шэрон договорились, что будем возить маму в больницу, к врачу и в бакалею по очереди. А вернувшись в Бока, Шэрон будет приезжать в Стюарт дважды в неделю (в выходные она устраивала свадьбы). Я буду помогать маме в отсутствие Шэрон. Взвесив все, мы разумно разделили обязанности по уходу за мамой. Или мы делили что-то еще? Или кого-то?

Воскресная экскурсия в реанимационное отделение прошла, слава Богу, без происшествий, во всяком случае, в отношении маминой сердечной деятельности. Что же до сердечных дел моей сестрицы, то это другая история.

– Он пригласил меня! – сообщила Шэрон, когда мама ушла подремать.

– Кто? – с невинным видом поинтересовалась я.

– Да Джеффри, конечно! Я сидела в зале ожидания больницы, когда он пришел, уселся рядом и объяснил, что мама сейчас проходит следующую фазу, психологическую. Кстати, выглядел он чудесно. Никакого врачебного халата, брюки хаки и ярко-зеленая рубашка-поло. Эдакий небрежный выходной наряд, знаешь?

Я кивнула, почувствовав весьма специфические ощущения в животе.

– Короче, – прочирикала Шэрон, – Джеффри сказал, что у него есть два билета на оперу в драматический театр Стюарта, и спросил, не хочу ли я составить ему компанию.

– И что ты ответила? – Я изо всех сил старалась выглядеть любопытной, а не алчущей.

– Сказала, что не могу, – с сожалением вздохнула Шэрон. – Во-первых, спектакль состоится вечером в следующую субботу, а у меня в семь тридцать свадьба в Делрей-Бич. Во-вторых, ты не забыла: я отхожу в сторону и предоставляю Джеффри тебе?

– Шэрон, ты говоришь так, будто он тебе проходу не дает. Я вовсе не желаю стоять на пути…

– Я делаю это ради мамы, – оборвала она меня, – чтобы не расстраивать ее. Если между ее «девочками» не вклинится мужчина, будет меньше поводов для ссор, верно?

Я уставилась на сестру. На сей раз она действительно проявила благородство. Интересно, удалось бы мне повести себя так благородно, если бы я имела счастье получить приглашение от Джеффри Гиршона?

В понедельник днем, через пару часов после того, как Шэрон собрала свои чемоданы от Луи Вюиттона и отбыла в Бока, мама снова решила, что у нее второй инфаркт. Я не знала, что предпринять. С одной стороны, мне не хотелось надоедать доктору, поскольку он осматривал маму вчера, но при этом я опасалась совершить ошибку, которая повредила бы ее здоровью. И я позвонила доктору в кабинет. Секретарь попросила меня подождать. Ожидание показалось мне вечностью. Наконец взяла трубку дама, представившаяся как медсестра доктора Гиршона, спросила, в чем дело, и велела привести маму к ним. Мы с мамой загрузились в «Дельту 88» и отправились к врачу. Я поняла, что мама изменилась, когда она позволила мне сесть за руль.

Кабинет доктора Гиршона располагайся на Оцеола-стрит, уютной милой зеленой улице в нижней части Стюарта, неподалеку от госпиталя. К сожалению, сам кабинет не был ни уютным, ни милым, а огромным и безликим, потому что доктор Гиршон, как большинство врачей, пытающихся выжить в век глобализации, не имел отдельной практики. Он входил в группу из шестидесяти докторов различных специальностей – урологов, дерматологов, гастроэнтерологов, и так далее. Когда мы вошли, мне показалось, что мы попали на Склад Ипохондриков.

Пока доктор Гиршон осматривал маму, я болтала с его медсестрой, той самой, с которой говорила по телефону. Джоан, дама лет пятидесяти, с волосами мышиного цвета, зачесанными назад, и довольно солидным седалищем, поведала мне, что работает с доктором уже десять лет.

– Значит, вы знали его жену, – закинула я удочку в процессе беседы, догадавшись, что медсестра любит посплетничать. – Его бывшую жену, я имею в виду.

– Франсину? – Она закатила глаза. – Я отлично знала ее. Бедняжка. Она наркоманка.

– Ой! Мне очень жаль! И к чему же она пристрастилась?

– К обуви.

– Прошу прощения?

– Она покупает обувь. Очень дорогую обувь. Ничего не может с собой поделать. И с сумочками у нее тоже проблема. Думаю, можно сказать, она пристрастилась к аксессуарам. Едва не разорила доктора.

– Как это грустно!

– Грустно то, что она продолжает доставать его с деньгами, хотя он и отдал ей все. Конечно, кроме «порше», «Гаттераса» и дома здесь, в городе.

Спортивный автомобиль, яхта и дом стоимостью в миллион долларов на реке. Совершенно очевидно, что доктор Гиршон не бедствует.

– Ладно, пожалуй, пора заняться делом, не то доктор мне голову оторвет, – сказала Джоан. – Характерец у него не сахар.

– Вы проработали с ним десять лет. Получается, не такой уж у него и скверный характер.

– Скверный. Но в этой работе есть преимущества. Я хотела поинтересоваться, какие именно, когда в приемную вошел сам доктор. Джоан быстро вернулась за свой стол.

– Наша пациентка сейчас выйдет, – проинформировал меня доктор. – Она одевается.

– Я очень признательна вам за то, что вы приняли нас сегодня. – Мои щеки залились краской, как в тот раз, когда я впервые увидела его. Возможно, он так на меня действовал из-за сходства с моим отцом.

Или то, что мы вверили ему жизнь нашей матери, окружало его неким божественным ореолом в моих глазах. А может, я так реагировала, поскольку Шэрон первой сочла его привлекательным, а в результате я, по привычке, сочла его трофеем. Или все дело в том, что у меня не было любовника после Филиппа, который вообще не в счет. И я просто соскучилась по мужскому обществу, и мне хотелось иметь любимого человека.

Но, по какой бы причине моя физиономия ни принимала пунцовый оттенок, не стану отрицать, что в обществе Джеффри я чувствовала себя живой.

Так что я внимательнейшим образом слушала, как он оценивает состояние здоровья моей матери.

– Как я и подозревал, это не физическая проблема, – сказал Джеффри. – Это психическое и моральное состояние.

Я поинтересовалась, как отвлечь ее от мрачных мыслей.

– Было бы неплохо, если бы вы некоторое время пожили здесь, Дебора. Я знаю, Шэрон живет в Бока, но считаю, что вашей матери необходим кто-то, кто был бы рядом. Кто-то, с кем можно поговорить, заняться делами.

Улыбнувшись, я сообщила ему, что неопределенное время буду жить в Стюарте, а через пару недель перееду в коттедж смотрителя при Убежище.

– Фантастика! – с энтузиазмом воскликнул Джеффри. – Я очень рад. – Помолчав, он продолжил с таким видом, словно его только что осенило: – Дебора, у меня есть два билета на спектакль в драматическом театре на субботу. Не составите ли мне компанию? Если вы не заняты.

Занята? Ха-ха!..

Мне жутко хотелось пойти с Джеффри в театр. И не важно, что он первым делом пригласил Шэрон. Не имело значения и то, что он не упомянул о том, как сначала предложил то же самое Шэрон. Не имело значения даже то, что я терпеть не могу оперу. Но я, конечно, отклонила приглашение. Если уж моя сестрица ради мамы устояла перед ним, то и я, черт возьми, устою.

 

Глава 8

Вечером в понедельник я позвонила Шэрон и проинформировала ее об экстренном визите к доктору Гиршону (утаив от нее, что он пригласил меня в театр). Я сказала сестре, что меня тревожит психическое состояние мамы, и, на мой взгляд, нам необходимо выработать более тщательный план по уходу за ней – до тех пор, пока она не придет в норму. Шэрон согласилась. Поэтому мы уговорили Роуз, приходящую по вторникам домработницу, являться и по пятницам. Шэрон обещала приезжать на среду и четверг, так что мне остаются суббота, воскресенье и понедельник.

Новый план сработал. К концу недели мама стала гораздо спокойнее, потому что рядом с ней постоянно кто-то находился. Она лучше ела и спала, начала ездить к друзьям и даже опять занялась садом. Роуз тоже была весьма счастлива, получая плату за дополнительный день работы. А Шэрон довольна, что может спокойно заниматься своей работой, не переживая за маму. Единственной проблемой оставалась я. Я скучала по Нью-Йорку. Скучала по нашему сериалу. И чувствовала себя жутко одинокой.

Мне было так одиноко, что я даже позвонила Вуди. Его «слуга» сообщил, что Вуди снял виллу в Тоскане и не вернется на Манхэттен еще как минимум месяц.

Мне было так одиноко, что я позвонила Хелен. Та сказала, что Филипп переехал к бывшей редактрисе «Арлекина» и они поговаривают об усыновлении ребенка из Румынии.

– Но я уехала всего пару недель назад! Как же все это так быстро произошло?

– Филипп ведь торопыга? – усмехнулась Хелен, а потом обрушила на меня куда больше грязных сплетен, чем мне хотелось услышать.

Мне было так одиноко, что я позвонила аж коменданту моего бывшего дома, желая узнать, пересылает ли он, как обещал, мою почту, поскольку пока я ничего не получила.

– Все такая же настырная! – рыкнул он, как всегда, хамски. – Может, тебе никто не пишет. Об этом ты не подумала?

Мне было так одиноко, что вечером следующего понедельника, когда мама пожаловалась на то, что у нее немеет рука, я позвонила доктору Гиршону. Домой. Чтобы убедиться, нет ли у нее второго инфаркта.

– Я помню, что боль иногда отдается в левую руку, – сказала я, не уточняя, какая именно боль – Мне не хотелось бы рисковать.

Доктор ответил, что, поскольку мы соседи, он сейчас приедет.

Я чувствовала себя хитроумной героиней старого фильма – истеричной дамочкой, изображающей меланхолию, чтобы привлечь внимание интересующего ее мужика, разница состояла лишь в том, что меланхоличкой я выставила собственную мать. Но результата я добилась: Джеффри Гиршон ехал сюда, а Шэрон находилась в полутора часах езды отсюда.

Ожидая его появления, я размышляла, как он воспримет наш дом, папин Шангри-Ла. Посравнению с домом Джеффри, мимо которого я неоднократно проходила, надеясь застать доктора стригущим лужайку или что-нибудь в этом роде, наш совсем простенький. Доктор жил в лучшем квартале Сьюел-Пойнта, на южной оконечности полуострова, в двухэтажном особняке персикового цвета, с металлической крышей, верандами и балконами, огромными окнами с цветами и, как я разглядела за деревьями, с бассейном, джакузи и причалом. Неплохо для мужчины, которого, но словам его медсестры, практически «разорила» бывшая жена.

– Классное местечко, – заявил Джеффри, едва я открыла ему дверь. – Своего рода личный Шангри-Ла.

Я вытаращилась на него.

– Что-то не так? – спросил он.

– Нет-нет, все в порядке.

«Мы с этим мужчиной просто созданы друг для друга, – подумала я. – И к черту Шэрон!»

Я провела его наверх, в мамину спальню. Он куда больше с ней разговаривал, чем осматривал, расспрашивал, что болит, не затруднено ли дыхание и принимает ли она прописанные им лекарства. Через несколько минут Джеффри вынес вердикт, что рука у мамы болит из-за мышечного спазма, а вовсе не из-за сердца, но мы все равно правильно сделали, позвав его на всякий случай.

Когда мы с ним остались наедине, он похвалил меня за заботу о маме и внимание к ней.

– Вы потрясающая женщина, Дебора, – изрек он. – И Шэрон тоже. Как я выяснил в процессе длительных бесед с ней по телефону на прошлой неделе. – «Длительные телефонные беседы? Забавно, но она мне ни словом об этом не обмолвилась». – Я знаю, что пациенты часто западают на своих докторов, но со мной произошло обратное: я запал на дочерей моей пациентки.

«Елки-палки, да он запал на нас обеих», – подумала я и слегка напряглась.

– Еше рано, – заметил Джеффри, посмотрев на часы, а потом на пейджер. – Не хотите сходить в кино? Или поужинать? Я обожаю еду в «Флаглер-гриль». Могу узнать, есть ли у них свободные столики. А не откажетесь ли вы поехать ко мне? – ухмыльнулся он. – Мы бы посидели, расслабились, выпили и обсудили мою дурацкую влюбленность.

Джеффри стоял совсем рядом со мной, буквально впритык, возвышаясь как башня. Его бородка щекотала мою макушку.

«Ой, поехать с ним! – подумала я. Когда еще подвернется такая возможность? Симпатичный мужчина. Доктор, спасший жизнь маме. Доктор, назвавший папин дом Шангри-Ла».

Нет! Сделка есть сделка. Мыс Шэрон договорились не ходить на свидания с доктором Джеффри Гиршоном. Нужно держать слово. И не поддаваться его комплиментам. Нельзя рисковать маминым здоровьем, провоцируя ссору с сестрой.

– Мне очень бы хотелось, Джеффри, но завтра я должна рано встать, поскольку переезжаю на Хатчинсон-Айленд, чтобы приступить к работе, о которой рассказы вала вам.

– Да, помню. В Историческом обществе, – кивнул он. – Это довольно романтично – жить в коттедже на берегу. Дайте знать, когда соскучитесь по обществу.

«Да я уже соскучилась! – хотелось заорать мне. – Увези меня!» Но я лишь поблагодарила доктора за визит и проводила взглядом его удаляющийся «порше».

Во вторник утром, как только пришла Роуз, я забросила свое барахло в «понтиак» 82-го года, купленный в магазине подержанных автомобилей. Колымага отъездила больше ста тысяч миль и находилась, прямо скажем, в далеко не выставочном состоянии, но стоила дешево – удивительно дешево, – и я подумала, что она вполне сойдет для езды по Стюарту.

Поцеловав на прощание маму, я напомнила ей, что буду за мостом, если вдруг понадоблюсь, и отбыла. Как бы сильно я ни любила ее, мне хотелось снова жить самостоятельно.

Мы с «понтиаком» ползли по грунтовой дороге к Хатчинсон-Айленду. День стоял чудесный: ясное голубое небо, легкий ветерок, температура около двадцати градусов. Свернув направо возле «Индиан-Ривер», единственного в округе крупного отеля с полем для гольфа, и поехав по бульвару Макартура по направлению к Убежищу, я снова ощутила себя ребенком – ученицей колледжа на весенних каникулах, мчащейся во весь опор на побережье, когда радио орет во всю мощь, ветер развевает волосы и все такое. Недоставало одного – доски для серфинга.

У ворот меня поджидала Мелинда Карр. Она впустила меня на территорию, поскольку было еще рано, и ни само Убежище, ни примыкающая к ней сувенирная лавка не работали.

– Я счастлива, что вы согласились на эту работу, – сообщила она, предварительно поинтересовавшись здоровьем мамы. – Просто в экстазе.

– Я тоже в экстазе, – ответила я, когда мы шли к крошечному белому коттеджу, который станет отныне моим новым домом. Посматривая на берег, я чувствовала, как моя физиономия расплывается в широченной улыбке. Мягкий нежно-кремовый песок казался естественным продолжением корявого лабиринта пещеристых скал, а океан был насыщенного синего цвета. Ну и конечно, тут витал тот самый знаменитый аромат – солоноватый морской запах, отлично прочищающий не только нос, но и мозги. Даже не верится. Историческое общество будет мне еще и приплачивать за то, что каждое утро я буду просыпаться здесь, думала я, внезапно перестав скучать по Нью-Йорку.

Когда мы добрались до коттеджа, Мелинда чуть помедлила, прежде чем открыть дверь.

– Должна предупредить вас, Дебора. Это отнюдь не «Мара-Лаго». – Она имела в виду огромный особняк – частный клуб Дональда Трампа в Палм-Бич. – Более того, предыдущий смотритель не слишком заботился о мебели. Боюсь, стол тут колченогий.

– Ничего страшного, – ответила я Мелинде, ощущая себя невестой, которой не терпится, чтобы ее внесли на руках через порог. – Давайте наконец войдем.

Мелинда открыла дверь.

Мы вошли на кухню, почти такой же величины, как и моя в Нью-Йорке, с похожей миниатюрной обстановкой, и проследовали в гостиную, где стояли довольно продавленная софа, кофейный столик из плавника и пара пуфов. Все это дополнял застеленный от стенки до стенки палас довольно паршивого цвета. Такой оттенок я называю «детской неожиданностью». Три окна за софой выходили на океан. И это более всего притягивало в гостиной. В маленькой спальне окна выходили на запад, на пролив, и я уже предвкушала, что увижу здесь не менее красивые закаты, чем восходы в гостиной. В коттедже были ванная комната, кабинет-склад и лоджия, проходящая по фасаду коттеджа, откуда открывался чудесный вид на океан, берег и пролив. Я сразу поняла, что большую часть времени мне предстоит проводить тут, читая, размышляя о будущем и предаваясь мечтам о мамином кардиологе.

– Как мы уже говорили, – сказала Мелинда, когда мы завершили обход, – вы будете нашим смотрителем, кастеляном, иными словами. Если возникнут проблемы с каким-либо из строений на территории, звоните Рэю Скалли, инспектору департамента Охраны зданий округа Мартин. А счета по завершении работ пусть он присылает мне. – Она протянула мне его визитку. – Если появятся проблемы с нарушителями, тогда, естественно, звоните 911.

– Нарушителями?

– Да. Злоумышленниками.

– Я знаю значение этого слова, Мелинда. Просто удивилась, что сюда может кто-то вломиться. Как вы справедливо заметили, это отнюдь не «Мара-Лаго».

– Ой, да я имею в виду вовсе не ваш маленький коттедж! Я говорю об остальных зданиях. Ключи от ворот есть у многих – уборщиц, добровольцев и так далее, и периодически кто-нибудь из них решает воспользоваться ими ночью. Шутки-ради, полагаю. Еще сюда изредка забредают пьяные, которым вдруг приходит в голову перелезть через забор и заглянуть внутрь зданий. Или бесящиеся от избытка гормонов подростки, желающие заняться сексом непременно в обзорной башне. Но бояться нечего, поверьте мне.

Мелинде я верила, но только что приехала из Нью-Йорка, где мою квартиру взломали и превратили в помойку. Я-то полагала, что сменила убийства и погромы на тишину и спокойствие.

– А теперь, если у вас нет вопросов, я уйду и предоставлю вам обустраиваться. – Протянув мне ключи от ворот и строений, Мелинда направилась к выходу из коттеджа. – Скоро прибудут добровольцы. Уверена, вы сочтете их весьма полезными и симпатичными.

Мы обменялись рукопожатием.

– Мне повезло, что подвернулась эта работа, – сказала я. – И очень вовремя.

– И мне тоже, – ответила она. – Как я уже говорила во время нашей предыдущей встречи, Историческое общество искало кого-то вроде вас, человека зрелого и ответственного.

– Очень постараюсь соответствовать высоким стандартам общества, – ответила я, ощущая себя так, словно только что вступила в ряды морской пехоты.

Разобрав барахло, я приступила к более внимательному исследованию коттеджа. Он нуждался в генеральной уборке и кое-где покраске, но мама снабдила меня бумажными полотенцами и необходимой бытовой химией, так что я была во всеоружии. Самое главное, мне нравился этот домик на берегу. Я почувствовала себя в нем как дома, едва ступив на порог.

«Так, – подумала я, – если газовая плита работает нормально, вода в туалете спускается, а окно в спальне открывается, я буду самой счастливой крошкой».

Достав врученную мне Мелиндой визитку, я набрала номер Рэя Скалли, инспектора департамента охраны зданий округа. Я надеялась, что он не такой хам, как комендант в Нью-Йорке.

Ответил мне автоответчик.

– Добрый день, – заговорила я. – Меня зовут Дебора Пельц, я – новый смотритель Убежища. Только что перебралась в Стюарт с Манхэттена. Мелинда Карр из Исторического общества порекомендовала мне связаться с мистером Скалли, если с каким-нибудь из местных зданий возникнут проблемы. Пожалуйста, перезвоните мне.

Я оставила свой номер телефона, даже повторила его дважды.

Дожидаясь звонка, я оттерла кухню, смахнула пыль, пропылесосила ковер, застелила кровать, съела собранный для меня мамой ленч и уселась на лоджии, глядя на океан. Рэй Скалли не счел необходимым срочно перезвонить мне. Вообще-то он не перезвонил вовсе. Скалли явился ко мне сам.

– Рэй Скалли. Как поживаете? – Он прошел мимо меня в коттедж. – Я был тут неподалеку, в музее Эллиота, когда проверил, кто мне звонил. Мне передали, что звонили вы. Что стряслось?

– Рада познакомиться с вами, – сухо сказала я. Ну, он, конечно, не был таким хамом, как комендант в Нью-Йорке, но мистером Очарование его тоже не назовешь. – Я Дебора Пельц.

– Ага. Из Нью-Йорка. Я понял это из вашего сообщения.

Скалли говорил с южным акцентом в отличие от коменданта, серба по происхождению. А еще он был моложе «Ивана Грозного», как я обычно величала коменданта. Я решила, что ему около сорока. Волосы рыжевато-каштановые, почти как у меня, прямые, довольно длинные, касались воротника светло-голубой рубашки на пуговицах, заправленной в изрядно потертые джинсы. Среднего роста и среднего телосложения, он отлично выглядел, если ваш идеал мужчины – ковбой «Мальборо». Нет, ковбойской шляпы Скалли не носил, но имел эдакий ковбойский вид: типичный обветренный ковбой-одиночка, да еще и со шрамом на подбородке под нижней губой.

– Я предложила бы вам выпить чего-нибудь прохладительного, но переехала сюда лишь несколько часов назад и до магазина еще не добралась.

– Сойдет и вода из-под крана, – ответил он. – Мы тут не боимся ее пить.

«А, все ясно, – подумала я. – Он ненавидит ньюйоркцев. Должно быть, абориген, отродясь не покидавший округа Мартин».

Я принесла ему стакан воды. Он поблагодарил меня.

– Ну а теперь покажите мне, что тут надо чинить, Диана, – сказал Скалли.

– Дебора, – поправила я. – А проблемы тут, в коттедже. Для начала, плита. Когда включаешь газ, ничего не получается. Вода в туалете течет непрерывно, если не подергаешь ручку. И окно в спальне не открывается. Оно присохло или что-то в этом роде.

Рэй Скалли вытаращился на меня так, будто у меня две головы:

– И вы из-за этого вызвали меня, Диана?

– Меня зовут Дебора. – Я начала злиться. – Должно быть, вы плохо запоминаете имена.

– Нет. Имена я запоминаю отлично. Только ваше не могу запомнить.

– Польщена. Насчет туалета…:

– Вызовите слесаря.

– А плита?

– Позвоните в газовую компанию.

– А с окном как быть? Или даже не стоит спрашивать?

По сравнению с этим малым мой бывший комендант казался душкой.

– Слушайте, Дебора…

– Ну вот, это не так уж трудно, верно?

Он исхитрился выдавить улыбку. Мне страшно захотелось открыть шампанское. Об его голову.

– Дебора, – повторил Рэй, – это ваш первый рабочий день, поэтому вы пока не очень владеете ситуацией. Я слежу за всеми принадлежащими округу строениями, включая Убежище. Ему больше ста лет, и оно время от времени требует капитального ремонта. Давая вам мой телефон, Мелинда Карр вовсе не предполагала, что вы будете звонить мне насчет туалета в вашем коттедже. Подразумевалось, что вы позвоните мне, если образуется дыра в крыше музея, или на какой-нибудь колонне появится гниль, или шторм повредит фасад. Я не разнорабочий, жующий табак и обдирающий своих клиентов. Я не только умею есть ножом и вилкой, но даже периодически принимаю душ. Более того, у меня степень по градостроительству, полученная в университете Флориды; специализация – сохранение исторических зданий, а также нормировка, застройка и деловое право. Иными слонами, так уж и быть, я посмотрю вашу плиту, туалет и окно, раз уж пришел сюда, но в следующий раз не поленитесь, вызовите кого-нибудь из «Желтых страниц», а?

Ишь ты! Да он еще и самолюбив, надо же! И обидчив к тому же.

Я мысленно повторила тираду Рэя, пытаясь сообразить, чем так вывела его из себя, а потом расхохоталась. Когда он поинтересовался, что меня развеселило, я охотно сообщила ему:

– Я писала сценарии для телевизионной «мыльной оперы». И ваша небольшая нотация напомнила мне сцену, написанную мной пару лет назад, где дама просит мужчину заменить на ее машине колесо. Он рекомендует ей самой заменить это чертово колесо. Он говорит: «Я что, похож на автомеханика?» Не улавливаете сходства?

– С трудом. А что происходит в следующей сцене? Парень сменил леди колесо и оказался у нее в койке? Так, по-моему, обычно развиваются события в подобного рода шоу, нет?

– Да, но не в этот раз. Парень сменил ей колесо, а потом пристрелил.

– За каким чертом он это сделал?

– С актрисой не возобновили контракт. Так что нам пришлось убрать ее из шоу.

Рэй заржал:

– Похожему вас в Нью-Йорке была та еще работенка! Что заставило вас бросить ее и променять на должность смотрителя в крошечном Стюарте?

– У меня мама тут живет. Она перенесла инфаркт и теперь выздоравливает. Мне хотелось быть поближе к ней.

Я не сочла нужным сообщить о второй причине, вынудившей меня покинуть Нью-Йорк, – разгаре кризиса среднего возраста.

– Мне жаль вашу маму. И за нотацию тоже извините. Я не имел права так обрушиваться на вас. Откуда вам знать, кто тут чем занимается.

– Или кто ищет повод для драки?

Он снова засмеялся:

– А вам палец в рот не клади, верно?

– Стараюсь.

– Я оценил. – Он пожал мне руку. – Рэй Скалли. Рад знакомству, Дебора. Давайте начнем сначала, ладно?

– Ладно.

«Может, он вовсе не хам, – подумала я. – Может, просто застенчив».

– Вы сказали, вашей маме лучше? – спросил он.

– Гораздо лучше, спасибо.

– И кто ведет ее в мемориальном госпитале Мартина?

– Джеффри Гиршон. – Я старалась не покраснеть.

– Этого я и боялся. Но Гиршон сейчас тут в моде.

– Вы знакомы с Джеффри? – закинула я удочку, подумав, что вряд ли эти двое вращаются в одних и тех же кругах.

– Да уж, знаю его, – ответил Рэй. – Слишком хорошо. – Он внезапно переменился в лице, словно само упоминание о Джеффри задевало какой-то болезненыый нерв. – Я понимаю, что сую нос не в свое дело, но мой вам совет: держите вашу маму подальше от этого сукина сына.

– Сукина сына? – Меня ошарашила его реакция. – Вам не кажется, что это слишком сильно сказано? Понятия не имею, почему вы так относитесь к доктору Гиршону, но он спас моей маме жизнь. Он хороший врач. И хороший друг.

Рэй кивнул:

– Забудьте о том, что я сказал. – Он поставил стакан, в котором я принесла ему воды, на кухонный стол. – А теперь покажите мне, что тут у вас надо починить.

– Ой, в этом нет необходимости, Рэй! Я вызову кого следует.

– Я с удовольствием помогу. А потом поеду.

Я показала ему все, что нуждалось в починке, и Рэй все починил. А потом уехал.

 

Глава 9

Позже, уже после обеда, я поехала в магазин и накупила всякой всячины. Закинув покупки в багажник «понтиака», я уселась в машину и повернула ключ зажигания. Увы и ах, мотор заводиться не пожелал даже после нескольких попыток. Я сообразила, что, должно быть, сдох аккумулятор. И вот я сижу как дура, пытаясь понять, что же мне делать дальше, и вдруг вижу заезжающий на стоянку «порше» Джеффри Гиршона. Выскочив из машины, я замахала ему рукой.

– Что стряслось, Дебора? – Он вылез из «порше» в белом халате. Похоже, устроил себе перерыв.

– Ничего страшного, – ответила я. – Машина барахлит. Не дадите ли мне «прикурить»?

– С удовольствием, – сверкнул он мальчишеской улыбкой.

– Спасибо. Похоже, вы становитесь моим персональным рыцарем в сверкающих доспехах. Теперь вот спасаете мою машину, хотя я и сомневаюсь, что ее стоит спасать. И недели не прошло, как я купила ее, а она уже трижды побывала в мастерской.

– Боюсь, вы купили барахло.

– Или что у меня развилась новая форма того самого психического расстройства.

– Это которого?

– Того, когда женщина сознательно провоцирует заболевания своего ребенка, чтобы продолжать возить его в больницу.

– Вы имеете в виду склонность придумывать неправдоподобные истории?

– Ага. Думаю, я подцепила эту склонность благодаря «понтиаку».

– Давайте попробуем заставить этот «понтиак» фырчать, – рассмеялся Джеффри.

Пока мы дожидались, когда зарядится мой аккумулятор, Джеффри поинтересовался, как дела у мамы, нравятся ли мне мои новые пенаты на Хатчинсон-Айленде и не хочу ли я поужинать с ним сегодня.

– До половины девятого у меня осмотр пациентов в клинике, но потом я целиком ваш.

«Целиком мой», – алчно подумала я, но тут же вспомнила обещание.

– Я не могу пойти, – нехотя ответила я. – Сегодня мой первый рабочий день. Наверное, мне нужно находиться поблизости от коттеджа.

– Не понимаю вас, Дебора. У меня сложилось четкое впечатление, что я нравлюсь вам, но всякий раз, как я пытаюсь куда-нибудь пригласить вас, вы мне даете от ворот поворот.

– Вы мне действительно нравитесь, Джеффри. Даже очень. Но дело в том… – Я осеклась. Ну как мне объяснить ему наш «пакт о ненападении» с Шэрон, рассказать о хрупком перемирии между нами после многих лет яростного сестринского соперничества, поведать, как жаждет она заполучить очередного мужа? Или как растолковать Джеффри, что стоит мне пойти с ним хотя бы раз, и я тут же вызову очередной всплеск ярости у Шэрон, а это сильно огорчит маму. Как объяснить, что я слабая, уязвимая и одинокая и мне приходится собирать в кулак всю мою волю, чтобы сказать ему «нет»? Ну как?

– А, картина, кажется, проясняется. – Джеффри пристально изучал меня. – Это из-за вашей сестры, да? Вы отказываетесь пойти со мной куда бы то ни было, потому что я проявил интерес и к ней. Вы боитесь, что я заигрываю с вами обеими.

– Вообще-то вы ведь сами сказали, что запали на нас обеих, и действительно сначала пригласили в оперу Шэрон, а меня уже потом, поэтому я…

– Позвольте прервать вас. – Он прижал палец к моим губам. – Я хочу сознаться здесь и сейчас, что Шэрон мне очень нравится, но она не вы, Дебора. Это с вами я хочу встречаться. Это вас я хочу узнать поближе. Я ляпнул глупость насчет того, что запал на вас обеих, подумав, что вы обе нуждаетесь в поддержке из-за болезни нашей матери. Что же касается оперы, первой я пригласил Шэрон, поскольку она показалась мне более… – Джеффри умолк, словно подбирая слова.

– Более что?

– Более увлеченной. Точнее, более покладистой. – Он подмигнул. – Вы же, с другой стороны, посылали мне сложные сигналы.

«И поэтому я нравлюсь ему больше, чем Шэрон, – хмыкнула я. – Пиррова победа».

– Я вовсе не пытаюсь запутать вас, Джеффри. Но по причинам, в которые не могу вдаваться, я вынуждена отклонить ваше сегодняшнее приглашение.

– А как насчет завтра? Погода, судя по всему, будет такая же, как сегодня, и я вернусь домой раньше, примерно около семи. Мы могли бы покататься на яхте под луной. Что скажете?

Боже, как же трудно устоять!

– Мне очень жаль, но завтра вечером я тоже не смогу.

– Ничего не понимаю, – пожал плечами Джеффри. – Но если вдруг передумаем, я буду дома. Просто приезжайте.

Я снова поблагодарила его скрылась в недрах «понтиака».

Когда я вернулась в коттедж, добровольцы уже закрывали Убежище и сувенирную лавку. Один из них, пожилой мужчина по имени Фред Зимски, предложил мне помочь донести покупки до кухни. Сначала я отказалась от его помощи – Фред казался хрупким и субтильным, и я побоялась, что тяжелые пакеты угробят его. Однако он расхорохорился и заверил меня, что задача вполне ему по плечу.

Фред положил пакеты на кухне и начал рассказывать, как стал работать добровольцем в музее.

– У моей любимой супруги Элли началась болезнь Альцгеймера, и мне пришлось поместить ее в пансионат, – поведал он. – А без нее я совершенно растерялся. Превратился в развалину. И мои соседки в кондоминиуме решили, что мне нужно отвлечься, поскольку я изо дня в день сидел в этом пансионате с женой, которая меня даже не узнавала. Одна из них обзвонила знакомых и выяснила, что тут нужны добровольцы. Ну, историю я всегда любил, особенно морскую, к тому же разве плохо работать рядом с океаном, верно? Так я стал добровольцем, работал по три часа ежедневно, а потом и сам не заметил, как совершенно оклемался. Моя Элли скончалась в прошлом году, и я о ней, конечно, очень скучаю, но это место вернуло меня к жизни. Мне нравится водить экскурсии и рассказывать туристам истории о потерпевших кораблекрушение и прочем. Общение с ними подстегивает меня, напоминает, как важно не замыкаться в себе и не терять контакта с людьми. Теперь я два раза в неделю хожу в спортзал, смотрю новые фильмы. Состою в читательской группе в библиотеке. Мне восемьдесят четыре, а я снова юнец.

– Ничуть не сомневаюсь, – ответила я, заражаясь его энергией. – Остается надеяться, что Убежище окажет и на меня столь же живительное воздействие.

– Так и будет, если вы дадите ему такую возможность.

Он собрался уйти.

– Фред?

– Да?

– Вы с кем-нибудь встречаетесь? Я имею в виду с женщиной?

– Уж не подбиваете ли вы под меня клинья, а, Дебби? – рассмеялся он.

– Нет. Но у меня есть мама с самыми потрясающими на свете голубыми глазами. Хотите с ней познакомится?

– Конечно. Давайте ее телефон. У меня как раз нет подружки.

Когда Фред ушел, я позвонила маме, желая убедиться, что она готова переночевать одна впервые после выписки. Мама сказала, что все нормально. Тогда я сообщила, что ей может позвонить мужчина по имени Фред Зимски.

– Зачем?

– Свидание вслепую, – ответила я. – Я подумала, что совсем неплохо, если хоть у одной из нас будет светская жизнь.

Первая ночь в коттедже прошла волшебно. Никаких пьяниц. Никаких озабоченных подростков. Никаких ночных нарушителей. Лишь шум волн, бьющихся о скалы, плеск резвящихся в воде рыб и огромное безоблачное небо, усеянное звездами. Пейзаж был столь красив, а ночь такой теплой, что выволокла на лоджию шезлонг, завернулась в прихваченный с кровати плед и уснула там.

В среду на двухдневное дежурство в Стюарт прибыла Шэрон. Примерно в половине третьего она заехала в коттедж, намереваясь посмотреть, «во что ты вляпалась», как сообщила мне сестра. Обойдя дом, Шэрон признала: вид отсюда божественный, но тут же добавила, что, находись коттедж в Бока, его бы снесли бульдозером уже много лет назад.

– Ага, чтобы освободить место для очередных «Макжилищ», – пробормотала я себе под нос.

– Нынче утром я виделась с Джеффри, – проинформировала меня Шэрон», когда мы расположились на лоджии. – Я заскочила в его кабинет, чтобы оставить ему благодарственное письмо. Хотела выразить признательность за все, что он сделал для мамы.

– Благодарственное письмо, – сухо повторила я……

Очень в стиле Эмили Пост.

– Вообще-то это благодарственные стихи. Лимерик «Жил-был доктор по имени Джефф…»

– Гениально, – оборвала я Шэрон.

– Джеффри тоже так подумал. Он сказал, что еще никто не писал ему лимерики. Можешь себе представить?

– Легко.

– В общем, мы разговорились и говорили, говорили, говорили… Мне жутко не хочется признаваться в этом, зная твои чувства к нему, но, по-моему, это я интересую его, Дебора.

Я не ответила. Вполне естественно после того, что Джеффри наговорил мне только вчера.

– Например, – продолжала Шэрон, – я упомянула, что у меня есть сын, и он тут же пожелал узнать побольше о Нормане, хотя его ждали пациенты. Я спросила себя: получится из этого мужчины отличный отец для моего ребенка? И вынуждена сказать, Дебора, что мне все труднее и труднее, придерживаясь нашей договоренности, не отправиться к нему домой и не предоставить природе взять свое.

А то я этого не знаю.

Позвонила мама и спросила, не хочу ли я сегодня составить им с Шэрон компанию за ужином. Но я отбрыкалась, заявив, что еще не устроилась толком в коттедже и не все вещи распаковала. Над проливом разгорался великолепнейший закат – небо окрасилось оттенками желтого, розового и золотого, – и мне просто хотелось сидеть на моей лоджии, потягивая вино, и смотреть на него. К тому же я даже помыслить не могла о том, чтобы провести весь вечер с Шэрон, прикидываясь ради мамы, будто мы с ней подружки не разлей вода. Я точно знала: рано или поздно речь пойдет о Джеффри – Шэрон наверняка поднимет эту тему – и мне придется изображать равнодушие, словно он не заявил мне открытым текстом, что его интересую я, и не показывать виду, что мне поперек горла стоит мирный договор с моей сестрицей.

Поэтому я сидела на лоджии, потягивая вино, а когда выпила, налила себе еще. И еще. Я сидела, наливаясь вином и глядя на воду. Сидела, наблюдая, как солнце уходит за горизонт и на небосклон выплывает луна. Сидела, размышляя о Джеффри и его яхте, о круизе, который он предлагал мне совершить вместе с ним.

Внезапно мне на память пришли слова тети Гарриет, сказанные ею на дне рождения мамы: будто я прячу мой свет под абажуром, чтобы не затмить Шэрон. Что я боюсь заполучить Подходящего Мужчину из опасения обидеть мою Несчастную Сестричку, И тут во мне что-то щелкнуло. Я виню тетю Гарриет за то, что произошло той ночью, не больше, чем выхлестанное мной тогда вино. Помню одно: вот я сижу на лоджии в романтической обстановке, размышляя о том, что Джеффри находится за мостом, а в следующее мгновение уже несусь в спальню, переодеваюсь, крашусь, спрыскиваюсь духами и полощу рот освежителем дыхания. Через миг меня уже вынесло из дома.

Девушка должна делать то, что хочет, думала я, прыгая в «понтиак» и молясь, чтобы машина завелась. С какой стати мне отказывать себе в маленьком удовольствии, в маленькой радости в этот непростой в моей жизни период? Кому от этого будет плохо? Шэрон ничего не узнает, значит, и мама ничего не узнает. Никто ничего не узнает, потому что это будет только раз. Всего одна ночь, проведенная вместе двумя взрослыми людьми по взаимному согласию. Одна ночь. Что тут плохого"?

Дрожащими руками я вела машину по бульвару Макартура до моста, связывающего Хатчинсон-Айленд со Сьюел-Пойнтом. Возле фонарного столба я свернула налево, на Саус-роуд, и поехала по ней, вместо того чтобы пересечь ее и выехать на Ривер-роуд, где жила мама. (Не дай Бог, она или Шэрон выглянут в окно и увидят мою машину.)

Я мчалась почти до самого дома Джеффри и лишь на подъезде к нему притормозила. Мои руки так взмокли, что скользили по рулю. До меня вдруг дошло, что после того, как я отклонила его приглашение, он мог позвать кого-нибудь другого. Вполне возможно, он сейчас не один.

Я остановилась около дома Джеффри, высунулась в окно машины и пристально оглядела окрестности. Хотя луна светила вовсю, на улице было темно, но я все же разглядела, что на подъездной аллее никакой другой машины нет. Сочтя, что путь свободен, я вылезла из машины и двинулась дальше.

С облегчением заметив, что дом Джеффри не освещен снаружи, я сделала вывод: он никого не ждет. Но в темноте было трудно разглядеть дорогу, и оставалось лишь надеяться, что я доберусь до его дверей, не врезавшись в какую-нибудь пальму.

Может, его и дома-то нет, размышляла я, подбираясь ближе к дому. Я вся дрожала от предвкушения. И чувства вины. Да, теперь я чувствовала себя виноватой, очень виноватой из-за того, что нарушаю наше с Шэрон соглашение.

«Тебе должно быть стыдно за себя, – сказала я себе. – Скверная девчонка».

И тут неподалеку от двери я что-то услышала. Какой-то шорох среди деревьев.

Я вздрогнула, все еще не оправившись от страха после взлома моей квартиры. Через несколько секунд сообразила, что это, скорее всего, енот или опоссум, а может, еще какая-нибудь из ночных тварюшек, которые отравляют существование обитателям Сьюел-Пойнта, перерывая их лужайки и гадя в бассейны.

Я подошла ближе к двери и уже протянула руку к медному кольцу, чтобы постучать, как шорох стал громче.

На сей раз я не удержалась и ахнула, наконец разглядев, что тварюшка среди деревьев вовсе не енот, а Шэрон.

– Какого черта ты тут делаешь? – прошипела она, вылезая из зарослей и стряхивая со своего жутко тесного свитера прилипшую пальмовую труху. Судя по глубине выреза, Шэрон оделась вовсе не для того, чтобы стричь деревья.

– Какого черта я тут делаю? – переспросила я, пытаясь – безуспешно – не повышать голоса. – Это ты крадешься аки тать в ночи.

– Вовсе не крадусь. Я иду, – огрызнулась она. – Да-да. Я прогуливалась после ужина в окрестностях и случайно оказалась возле дома Джеффри. Услышав звук машины, я подумала, что к нему приехали гости. Ну и – хм – убралась с дороги.

– Ты спряталась! – укоризненным тоном заявила я. – Увидев, кто это, ты спряталась, поскольку знала, что нарушаешь нашу договоренность.

– Я нарушаю соглашение? – Шэрон яростно сверкнула глазами. – А сама-то? Сказала маме, что не можешь прийти на ужин, потому что тебе нужно та-ак много вещей распаковать. Распаковать, как же! Ты пила. Oт тебя разит, как из бочки.

Ну и толку от этого освежителя дыхания?

– Слушай, Шэрон, пора тебе узнать правду. Я приехала сюда, потому что Джеффри позвал меня. Он пригласил меня на свою яхту. На круиз под луной. Мне не приятно говорить тебе это, но интересую его я. Шэрон рассмеялась. Точнее, раскаркалась.

– Мне неприятно говорить это, сестренка, но сегодня днем Джеффри сообщил мне, что он хочет меня. Он сказал, что любезен с тобой из-за мамы. И потому, что ты показалась ему такой…

– Какой?

– Более увлеченной. Нет. По-моему, он сказал покладистой, вот.

Я обалдела. Исключено! То, что говорит Шэрон, просто не может быть правдой. Джеффри наверняка не стал бы скармливать нам обеим одинаковое дерьмо. Или стал бы?

– Ты годами третировала меня, – заявила я. Мы стояли нос к носу у дверей. – Ты сделаешь что угодно, скажешь что угодно, лишь бы досадить мне.

– А как насчет того, как ты третировала меня? Ты единственная из всей семьи не приехала на выпускной к Норману, не забывай об этом.

– В тот день я лежала с простудой, – заорала я. Мы уже обе орали. – С температурой тридцать девять!

– Да ну? – фыркнула Шэрон. – Когда ты в прошлый раз прикрывалась этой самой температурой, то называла цифру тридцать восемь!

– Не важно. Суть в том, что ты вечно критикуешь меня, вечно на меня наезжаешь. Что бы ни делала, я всегда получаю от тебя ушат помоев! Если бы не история с выпускным вечером Нормана, ты все равно нашла бы, к чему придраться: к моей работе, моему образу жизни. И эта твоя ненормальная уверенность, что ты куда лучшая дочь, чем я.

– Ну вот, теперь я уже ненормальная. Как мило! Ежу понятно, что это ты вечно на меня наезжаешь. Ты хоть слышала себя, когда высказывалась по поводу моих бывших мужей? Ну, случилась у меня пара неудачных браков. И что?

– Не пара. А три.

– Какая разница? Только ты всегда наезжаешь на меня из-за этого. А теперь – из-за Джеффри. Милого, славного Джеффри. Тебе интересно, выйду ли я за него замуж, да?

– Нет, Шэрон. Мне интересно, по-прежнему ли ты ревнуешь меня к папе.

– К папе? А он-то тут при чем?

– Однажды ты заявила мне, что он для тебя умер в тот день, когда я родилась. Не припоминаешь, Шэрон?

– Нет.

– Однако ты это заявила. Сказала, что в тот самый миг, как я появилась на свет, он перестал обращать на тебя внимание. И ты до сих пор злишься на меня за это. Так вот: во-первых, не моя вина, что я родилась. Во-вторых, не моя вина, что папа уделял мне внимание. И в-третьих, чем старше я становилась, тем реже он бывал дома, а в конце концов перестал обращать внимание и на меня.

Шэрон, помолчав, покачала головой:

– Что помню я, так это команду поддержки.

– Команда поддержки? Какая связь между папой и командой поддержки?

– Я помню, как в старших классах пыталась попасть в команду, но меня так и не взяли. А также помню, как попыталась ты, и тебя тут же приняли. И будто мало мне было этой оплеухи, ты еще постоянно шлялась по дому, отрабатывая обратные флипы, колесо и прочие фигуры, не говоря уж об этом дурацком слогане: «Раз-раз-раз! Нет сестричек круче нас!» Боже, меня воротило от этого!

– И ты до сих пор не можешь мне этого забыть?

– Не знаю я! Не знаю! Я слишком замерзла для психодрамы. Шэрон, дрожа, обхватила себя руками.

– Конечно, ты замерзла, – сказала я. – Твой куцый свитерок мало что прикрывает.

– Джеффри это безразлично. – Сестра захлопала ресницами.

– Шэрон, Джеффри действительно пригласил меня сегодня. Он сказал, что хочет познакомиться со мной поближе.

– Мне он сказал то же самое. Иначе меня бы тут не было.

– Значит, он был нечестен с нами обеими, – заявила я, сообразив, что нас кинули. А Джеффри казался таким милым и не таким, как все…

– Нечестен? Джеффри?

– Думаю, мы ошиблись в нем, Шэрон. Полагаю, нам следует войти в дом и поговорить с ним.

– Спросить его прямо в лоб, не играет ли он с нашими чувствами?

– Ага. Или ты боишься узнать правду?

– Если ты готова, то и я тоже. – Шэрон раздула ноздри и потянулась к медному молотку.

Она постучала. Мы немного подождали. Никакого ответа.

– Дай мне попробовать, – предложила я, легонько оттолкнув Шэрон, и еще раз постучала в дверь. Мы еще подождали. И снова никакого ответа.

– Ты недостаточно громко стучишь. – Шэрон отодвинула меня в сторону и трижды постучала.

Когда молоток ударил в дверь третий раз, под его натиском – и нашим весом – дверь распахнулась и мы, не успев среагировать на это, влетели в дом.

– Должно быть, Джеффри уехал и забыл запереть дверь, – предположила я, пока мы осторожно оглядывали холл, оказавшийся не таким большим, как у Шэрон, но, тем не менее, весьма впечатляющим.

– Вряд ли. Он сказал мне, что сегодня вечером будет дома. Может, смотрит телевизор или слушает музыку и просто нас не слышит. – И Шэрон громко позвала. – Джеффри! Это Шэрон Пельц!

– И Дебора Пельц! – добавила я на тот случай, если он ждет именно меня. В ответ тишина, не считая едва слышного прерывистого писка. – Это, наверное, автоответчик, – сказала я. – Возможно, ему звонят.

Решив, что Джеффри и правда нет дома, мы зажгли свет и пошли на звук по первому этажу через гостиную, мимо обеденного зала в семейную комнату. Мы оказались возле дверного проема помещения, похожего на кабинет или личное гнездышко, откуда доносились сигналы, и тут я что-то углядела.

– Шэрон, – дернула я сестру за рукав, – что там на полу? Рядом со столом?

Она включила свет – и заорала.

Я бы тоже заорала, но не смогла выдавить ни звука.

– Дебора! Его застрелили! – вопила Шэрон, указывая на лежащее на коврике тело. Тело Джеффри Гиршона, доктора медицины.

Он лежал в луже крови лицом вверх, с пулевым отверстием в груди, в сердце – вот ведь ирония судьбы! – но никакого оружия мы не заметили. Мы увидели только его мертвенную бледность – даже бородка словно обесцветилась, – и Джеффри был недвижим.

Оправившись от шока, страха и тошноты, мы с Шэрон кинулись к нему и упали подле него на колени. Мы обе имели весьма смутные представления об искусственном дыхании, но сделали, что могли. Шэрон дышала Джеффри в рот, а я жала ему на грудь. Я написала множество подобных сцен для «Отныне и впредь», но и не помышляла о том, что однажды мне самой придется этим заниматься.

Поскольку наши попытки оживить Джеффри не увенчались успехом, я взяла трубку стоявшего на столе телефона и набрала 911, но, как выяснилось, в этом не было необходимости. Чудесным образом полиция уже прибыла.

– Ой, слава Богу! Я только что набрала ваш номер. – Я вздохнула с облегчением, увидев одного из доблестных представителей местной полиции.

– Стоять! – рявкнул он, направив на нас с Шэрон пистолет. – Положить телефон! Руки вверх! Не двигаться!

Я послушно подняла руки вверх. Шэрон подбоченилась и насупилась.

– А чего это вы на нас орете? – набросилась она на полицейского. – Мы пытались помочь этому бедолаге.

– Стоять, я сказал!

– А я и стою, – пробормотала Шэрон, стуча зубами. – Кому-то нужно выключить тут кондиционер.

Копа это не развеселило. Он по-прежнему держал нас на мушке, даже когда в кабинет вошел второй полицейский с оружием на изготовку.

Я чувствовала себя рецидивисткой, пока не вспомнила: единственное мое преступление состоит в том, что я запала на мужика, который, похоже, хотел изменить мне с моей сестрой.

– Проверь ему пульс, – велел первый коп второму, имея в виду Джеффри.

Второй коп сунул пушку в кобуру и присел на колено возле тела.

– Забудь о «скорой», – бросил он, не обнаружив пульса. – Этот парень созрел для труповоза.

С этого момента события стремительно покатились под уклон. Первый коп вызвал по рации еще полицейских – как мне показалось, чуть ли не сотню. И не успела я ничего толком сообразить, как тут оказались помощники шерифа из офиса округа Мартин, пара детективов, начальник полиции Сьюел-Пойнта, медэксперт округа, труповоз и маленькая тележка экспертов-криминалистов. А еще здесь толклись представители местной прессы, перехватившие переговоры полиции, соседи, куча соседей, кое-кто из них в пижамах. В какой-то момент этого кошмара копам велели вывести нас с Шэрон и посадить в полицейскую машину. Когда Шэрон начала сопротивляться, жалуясь, что у нее жутко болит голова, и вознамерилась отправиться домой к маме, полицейский начальник сказал:

– В браслеты ее.

Шэрон эта идея тоже не пришлась по вкусу.

– Наручники?! – возмутилась она. – Да вы хоть понимаете, что можете поцарапать мой бриллиантовый браслет?!

Шэрон потрясла правым запястьем.

Коп защелкнул на ней наручники. На мне тоже.

– Надеюсь, вы не думаете, что это мы застрелили доктора Гиршона! – воскликнула я.

– Если его застрелили не вы, то что вы тут делаете, залитые кровью и в таком тарараме? – поинтересовался коп, заковавший нас.

– В тарараме? – переспросила я.

– Ага, – подтвердил он. – Один из соседей сообщил о шуме: две женщины ссорятся возле дома доктора. И вон те полицейские приехали проверить, что тут происходит. Увидев, что входная дверь открыта, они решили, что имеет место взлом, а не убийство.

Убийство, подумала я, и до меня постепенно дошло: убийство! Джеффри Гиршона убили. Кардиолога Джеффри. Обаяшку Джеффри. Джеффри, лживого льстивого сукина сына.

Да, я была обижена и рассержена, что он оказался такой крысой, но вовсе не желала ему смерти! И уж точно не хотела, чтобы меня застукали возле его трупа!

– Ух и разъярится же Мелинда, когда услышит об этом, – тихо хмыкнула я, припомнив ее спич насчет Исторического общества и безупречной репутации, требуемой от его служащих.

Конечно, волновалась я главным образом о маме, а не о работе. Я надеялась, что до нее вся эта история не дойдет. А если дойдет, то не раньше, чем мы с Шэрон первыми расскажем ей обо всем.

– Уводите их отсюда, и мы огородим место преступления, – приказал старший коп тому, кто тащил нас к входной двери. – Пусть посидят в машине, пока мы не отвезем их в участок для допроса.

Для допроса! По убийству Джеффри Гиршона! Мы с Шэрон переглянулись – сначала беспомощно, а потом осторожно. До нас вдруг дошло: независимо от наших сложных отношений и от того, что происходило между нами в прошлом, мы больше не можем позволить себе враждовать друг с другом. Теперь мы превратились во взаимное алиби.